Когда король Португалии узнал о разногласиях в Индии по поводу преемственности после смерти Энрике де Менезиша, он избрал новым губернатором Нуньо да Кунья, сына Тристана да Кунья. Нуньо да Кунья, который родился в 1487 г., уже бывал в Индии вместе со своим отцом; он участвовал в захвате форта на Сокотре в 1507 г. и был посвящен в рыцари после сражения на Малабарском побережье в ноябре того же самого года; его отец был все еще жив, и фактически пережил сына, поскольку умер только в 1540 г. Новый губернатор получил особенно настоятельный приказ построить крепость в Диу, но он также должен был возвести и другую крепость где-либо во владениях саморина. Он взял с собой своих братьев Симао и Перо Ваш да Кунья, и его флот состоял из 11 кораблей, на борту которых находилось 3000 человек. Плавание в Индию было одним из самых неудачных: оба брата умерли прежде, чем добрались до Индии, болезнь унесла бСльшую часть матросов, и 4 корабля, включая флагман, потерпели крушение.
Флотилия нового губернатора вышла из Тахо 18 апреля, и уже 6 мая один из кораблей затонул в результате столкновения, и 150 человек, находившихся на борту, погибли. Историк Каштаньеда также отплыл на этом флоте вместе со своим дядей, но их судно обладало крайне низкими мореходными качествами и было оставлено другими кораблями эскадры у побережья Гвинеи. Капитан, вынужденный сделать все, что в его силах, приказал переложить находившийся в трюме груз так, чтобы сделать корабль более быстроходным, и затем днем и ночью следил за тем, каким курсом идет корабль; этот и еще один корабль были единственными судами, прибывшими в этом году в Индию из Португалии, но даже среди из команд многие моряки скончались во время плавания. В конце октября, пока корабль Нуньо да Кунья и два других стояли на якоре у побережья Мадагаскара, на море внезапно без всякого ветра началось волнение, гнилые снасти флагмана полопались одна за другой, и судно потерпело крушение; чудом спасшаяся команда была вынуждена тесниться на бортах двух других кораблей. В конечном счете остатки флота собрались в Малинди, упустив благоприятное время для того, чтобы в том же году отплыть в Индию. Малинди - открытый и довольно опасный рейд. Португальские моряки желали, чтобы им предоставили жилье на берегу на время вынужденной стоянки, а шейх расположенной рядом Момбасы, где гавань была лучше, отнесся без всякого вдохновения к тому, чтобы принять их; в результате город подвергся нападению и был разграблен. Команды кораблей были сильно истощены и ослаблены от долгого плавания; единственная пища, имевшаяся в Момбасе, - рис и пшено, - была неподходящей, и 400 человек, включая Перо Ваш да Кунья, брата губернатора, скончались. По прошествии нескольких месяцев, в конце марта 1529 г., город был сожжен, и остатки экспедиции отбыли в Ормуз, достигнув города 19 мая.
В Ормузе у власти находился визирь Шараф-ад-дин, прекрасно знавший, что деньги были самым эффективным рычагом влияния на португальцев. Тем не менее, едва португальская эскадра показалась в виду Ормуза, произошел любопытный инцидент. Мануэль де Мачедо, который увез Шараф-ад-дина в Гоа в конце 1527 г., передал в Португалию странные рассказы о том, чем занимаются его соотечественники в Индии, и о богатстве некоторых местных вождей, особенно Шараф-ад-дина. Король, очевидно, боявшийся, что все это богатство перейдет к его подданным, приказал Мачедо вернуться в Ормуз со специальной миссией арестовать Шараф-ад-дина и отвезти его в Португалию, причем не поставив в известность об этом губернатора и в целом проигнорировав то, как это может отразиться на планах последнего. Нуньо да Кунья, естественно, рассердился, но сам Шараф-ад-дин оставался спокоен. "Если я могу взять с собой свои деньги, - сказал он, - то у меня нет причин для страха"; и он оказался прав. На короткое время его посадили в тюрьму, - что любопытно, в ту же самую, где содержался Лопе Ваш де Сампайо, - но впоследствии он был отпущен на свободу, и, в конечном счете, в 1545 г. вернулся обратно в Индию и приобрел в Ормузе прежне могущество. Под видом наказания за убийство некоего Раиса Хамида, который был министром в то время, когда Шараф-ад-дин был пленником в Гоа, губернатор 27 августа 1529 г. приказал капитану крепости взимать с Ормуза в качестве ежегодной дани не 20000, а 33000 ф.ст.(1)
Высылка Шараф-ад-дина привела к одному неожиданному результату. Наиболее могущественным среди его родственников был Баха-ад-дин, губернатор Бахрейна, и хотя он ни в коем случае не имел мятежным намерений, он сопротивлялся всем попыткам взыскать с него повышенную дань. 8 сентября 1529 г. Нуньо да Кунья отправил отряд численностью в 300 человек под началом своего брата Симао, чтобы привести его к повиновению. Когда Симао достиг Бахрейна 20 сентября, он обнаружил, что Баха-ад-дин вывесил на стенах крепости белый и красный флаги, давая понять, что оставляет за португальцами выбор мира или войны; но хотя гарнизон Бахрейна страстно хотел мира, португальские фидальго противились достижению любого соглашения. Завоеватели высадились на берег и приготовились к тому, чтобы пробить брешь в стенах форта; но из-за того, что время для ведения военных действий было выбрано на редкость неудачно, их ряды начали косить болезни, и вскоре в строю осталось только 35 человек, поэтому португальцам не оставалось ничего другого, кроме как отступить. Больных перетащили в лодки при помощи привязанных к их ногам веревок. В отношении поставок съестных припасов и подкреплений португальцы теперь полностью зависели от своего великодушного соперника, и если бы не местные моряки, их корабли не смогли бы выйти из гавани. Симао да Кунья умер с горя, и только небольшой остаток отряда вернулся в Ормуз.
Изгнав всех противников из Ормуза, Нуньо да Кунья 15 сентября покинул город и 24 октября прибыл в Гоа, где ему был оказан весьма тожественный прием, и вступил в должность губернатора 25 ноября. Немного губернаторов Португальской Индии когда-либо принимали в свои руки военные и военно-морские силы в таком образцовом состоянии, в каком они достались Нуньо да Кунья от Лопе Ваша, (2) и именно благодаря этому он смог навести ужас на все индийское побережье так, как ни один другой губернатор никогда не пытался.
Первоочередной заботой Нуньо да Кунья в течение всего срока его пребывания на губернаторском посту оставался, однако, Диу. В начале 1530 г., чтобы быть поближе к нему, он перенес свою резиденцию на север из Кочина в Гоа, который с того времени становится по имени, как был раньше в действительности, подлинной столицей Португальской Индии. В этот период Диу принадлежал султану Гуджерата Бахадуру, внуку султана Махмуда Бегарны, который правил Гуджератом, когда португальцы впервые прибыли в Индию. Султан Махмуд умер в 1511 г., и Бахадур унаследовал трон от своего отца, умершего в 1526 г., после борьбы со своими братьями. Малик Исхак, сменивший своего отца Малика Айяза на посту губернатора Диу, в 1530 г. был беглецом, скрывавшимся в стране раджпутов, где он вскоре был убит по приказу Бахадур-шаха; его место в Диу занял брат, Малик Тогхан (причиной бегства Малика Исхака было то, что в 1527 г. он вступил в заговор с португальцами с намерением передать им Диу, но его брат Малик Ийас, донес об этом заговоре султану. Узнав, что султан приближается к Диу во главе своей армии, Малик Исхак понял, что силы неравны, и бежал в Качский Ранн, где и скрывался на протяжении ряда лет, как сказано у Уайтуэя. - Aspar). Нуньо да Кунья привлек к участию в экспедиции против Диу всех португальцев, кого только смог собрать; он даже отправил на Коромандельское побережье корабли с приказом об амнистии всем преступникам, чтобы завербовать их на военную службу. Правительственный арсенал и верфь работали не покладая рук, а частных лиц губернатор заманивал испытать удачу обещанием предоставить командование, - при установленных государством размерах оплаты, - кораблем любого класса, который они снарядят. Корреа рассказывает, что и сам он поддался на эту "глупость", и теперь, добавляет он, "в моей старости пособия, которое выделил король, не хватает даже на то, чтобы купить себе рубашку". Каштаньеда, историк, также находился на этой флотилии. Да Кунья, не ограничиваясь одной только силой, прибегнул также к дипломатии. Он отправил в Диу персидского купца по имени "Коже Перколим", (3) чтобы он повлиял на Малика Тогхана, используя его жадность и страх, и, насколько можно понять, его миссия принесла определенный успех; во всяком случае, создается впечатление, что внушительная армада, собранная да Кунья, имела только одну цель - придать видимость доброй воли заранее согласованной сдаче Диу.
Губернатор покинул Гоа 6 января 1531 г. Его столица почти опустела, зато уходящее в море под его началом войско выглядело весьма внушительно; в Бомбейской гавани, одной из красивейших в мире, собралось 400 кораблей, включая транспорты с провиантом. Эта сцена вызвала у Корреа всплеск энтузиазма, но зрители-мусульмане были настроены куда более критически; когда они увидели, что Нуньо да Кунья, несмотря на то, что он не жаловался на здоровье, нуждается в помощи мальчика-пажа, который придерживал его в седле, когда он ехал верхом, то они сказали: "Это - не тот человек, который сможет взять Диу". Они были правы: физически губернатор был уже не тем человеком, который 24 года назад состязался с Афонсу де Норонья за честь первым ворваться в форт на Сокотре. Проведя несколько дней в Бомбее, он отправился в Даман, где, встав на бочонок, герольд по всей форме огласил вызов на бой султану Гуджерата, с которым португальцы сражались много лет. В этом, по крайней мере, не было никакого лицемерия: король Португалии, говорилось в вызове, как правитель моря желает заполучить Диу, и он был готов к тому, чтобы отнять этот город силой.
У побережья Гуджерата, примерно в 8 лигах к востоку от Диу, лежит скалистый островок, отделенный от материка узкой протокой, который португальцы назвали вследствие трагических событий, в скором времени разыгравшихся там, "Островом Мертвецов". (4) Он был укреплен самой природой, и на нем размещался небольшой гарнизон в составе 800 воинов и 1000 рабочих, которые возвели фортификационные сооружения. Захват этого острова не давал португальцам никаких преимуществ в отношении их главной цели - атаки на Диу, за исключением лишь одного: потеря находившихся там людей должна была ослабить силы гарнизона Диу; поэтому на созванном губернатором совете многие капитаны решительно выступили против предполагаемого нападения. Однако перевес все же остался на стороне губернатора и поддержавшего его большинства, которые надеялись устрашить при помощи захвата островка своих врагов.
Когда португальский флот появился вблизи острова, гарнизон добровольно предложил сдаваться при условии, что они должны получить свободный проход со своими женами, детьми и личным имуществом, но губернатор отверг эти условия, заявив, что все они должны быть порабощены. К чести португальцев, только он один настаивал на таком решении.
Обе стороны провели день в приготовлениях к битве. Поскольку остров был окружен португальскими кораблями, бегство на материк было невозможным. Гарнизон знал, что сопротивление превосходящим силам врага было напрасным, и, чтобы их жены и дети не попали в руки к ненавистным португальцам, они предпочли сами убить их. Очевидец рассказывал, что он увидел на скале у края воды одного мужчину с четырьмя женщинами. Он погреб к берегу, чтобы захватить женщин в плен, но мужчина выхватил свой кинжал и перерезал двум из них горло прежде, чем его сразил мушкетный выстрел. Не видя никакой иной возможности избежать пленения, другие женщины бросились в море и, хотя из вытащили из воды, они все же довели до конца свое намерение и утопились, но не стали рабынями. На следующий день португальцы начали штурм острова; сопротивление было упорным. Стремясь к быстрой смерти, мусульмане грудью бросались на португальские пики. Все живое на острове было перебито. Португальцы потеряли 150 человек убитыми и ранеными, и среди первых Гектора де Силвейру, человека, потеря которого стал для них серьезным ударом. Эскадра восемь дней простояла у этого острова, где губернатор напрасно ожидал возвращения двух эмиссаров, посланных им в Диу - еврея и перса; они не смогли покинуть город в установленный срок и были вынуждены задержаться там из-за того, что за шесть дней до нападения да Кунья на "Остров Мертвецов" в Диу прибыли подкрепления из Красного моря. Эта проволочка португальцев привела к тому, что португальцам не удалось овладеть Диу.
Чтобы объяснить эти события, необходимо на какое-то время вернуться назад. Сулейман-паша, который командовал турецким флотом в Красном море, с 1517 г., т.е. времени захода туда эскадры Лопе Суариша, оставался в Джидде, ожидая прибытия подкреплений от турецкого султана. Около 1529 г. давно желаемые вспомогательные части вошли в гавань Джидды в виде нескольких кораблей под командованием некоего Хайдари. Новый пришелец поссорился с Сулейманом и убил его, но племянник Сулеймана, Мустафа, отомстил за его смерть, убив самого Хайдари. Мустафа не сразу покинул Красное море; в течение нескольких месяцев он осаждал Аден, откуда был вынужден удалиться под влиянием слухов о приближении португальского флота. Потерпев неудачу здесь и боясь мести турок за смерть Хайдари, он направился в Индийский океан. На одном корабле он разместил свой гарем и самые лучшие пушки, а на другой, где капитаном был Сифр Агха, он перенес свои сокровища, которые были весьма значительными; его войско состояло из 600 турок и 1300 арабов. Прибытие этих кораблей в гавань Диу полностью изменило расстановку сил. Мустафа взял на себя обязательство защищать город из неверных рук Малика Тогхана. Он расставил свои пушки, - далеко превосходящие по своим боевым качествам те, то когда-либо были изготовлены в Индии, - на ключевых участках обороны; он заминировал входы в город и наилучшим образом распределил силы защитников по городским стенам. Как только португальская экседра 11 февраля 1531 г. бросила якорь перед Диу, Мустафа сразу дал ей ощутить мощь своей артиллерии, "приветствовав" вражеские корабли тремя меткими выстрелами из "василиска"; выпущенные из него ядра, упав в море, подняли "целый столб воды, подобно фонтанам, которые извергают киты", и заставили Нуньо да Кунья отвести свой корабль подальше от городских стен.
Рекогносцировка, лично проведенная губернатором, показала, что атака со стороны моря была безнадежной; батареи простреливали все проходы к цепи, которая охраняла гавань; атака с суши выглядела более многообещающей, но в случае высадки на берег того количества солдат, которое было необходимо для участия в наземной операции, у португальцев осталось бы слишком мало людей для защиты кораблей. Тем не менее, что-то нужно было предпринять, и план португальского губернатора, если таковой вообще существовал, заключался в том, чтобы разрушить один из фортов около цепи, сломать цепь, атаковать турецкие корабли и овладеть фортом, отдельно стоявшим в гавани. На следующий день избранные корабли открыли огонь по фортам с расстояния около 50 ярдов из сорокафунтовых пушек, стреляя двойными ядрами, пока пушки, из которых велся обстрел, не разорвались; но сами португальские корабли в результате этого получили больше повреждений, чем они смогли нанести фортам, и к вечеру были отозваны на прежние позиции. О потерях португальцев не сообщается; но, по-видимому, они были тяжелыми. Паника, вызванная неудачей, была столь велика, что когда мусульмане запустили фейерверк в ознаменование победы, португальские моряки спешно покинули наиболее сильно пострадавшие корабли, и их лишь с трудом удалось заставить вернуться, в то время как вражеская флотилия сделала вылазку из гавани, и, очевидно, захватила несколько из этих кораблей. Исправив повреждения, португальский флот отплыл прочь в значительном расстройстве - он представлял собой разгромленную эскадру. Султан Бахадур-шах признал Мустафу героем обороны Диу; он пожаловал ему титул Руми-хана и назначил его комендантом Броча. В отместку за понесенную неудачу португальцы сожгли Гогу и разорили побережье, но это было слабой компенсацией за провал попытки взять Диу. Губернатор вернулся в Гоа 15 марта.
Перед тем, как продолжить историю Диу, следует упомянуть о некоторых событиях, происходивших в это же время в других португальских владениях на побережье Индии. Отрезанная от обычных путей подвоза продовольствия с моря португальскими флотилиями, крейсировавшими вдоль побережья, страна саморина находилась на грани голода, но португальцы не собирались дешево дарить этому правителю мир, которого он желал. Они вступили вместо этого в тайные переговоры с одним из его вассалов, раджей Танура, и купили у него за 300 ф.ст. место для постройки форта в Чалиаме. (5) Место было выбрано на том основании, что оно находилось в стране саморина, и впадающая рядом с ним в море небольшая река, судоходная для лодок вплоть до горной цепи Западных Гат, позволяла им получить доступ к довольно протяженной территории. Раджа Танура надеялся, что в результате этой сделки он может, подобно радже Кочина, использовать португальцев для того, чтобы сбросить сюзеренитет саморина. Строительство крепости, которое велось в лихорадочной спешке из-за опасения внезапной атаки саморина с суши, было завершено к марту 1532 г., и ее капитаном назначен Диого Перейра - уже пожилой человек, имевший за плечами 25 лет опыта службы на побережье и так хорошо знавший местный язык, что он не нуждался в услугах переводчика.
В 1532 г. Нуньо да Кунья был вовлечен в конфликт с одним из своих главных подчиненных, детали которого проливают интересный свет на нравы той эпохи. (6) Антонио де Мачедо бы главным судейским чиновником в Гоа; при рассмотрении гражданских тяжб его приговоры не подлежали обжалованию, но в отношении преступников они должны были утверждаться губернатором; репутация Мачедо была очень высокой. В один момент Мачедо начал жаловаться, заявляя, что ему приходится откладывать все свои судебные дела, чтобы ездить к губернатору, с тростью в руке, "подобно швейцару", и это нежелание послужило началом долгой ссоры. Губернатор стал всячески третировать судью, заставляя Мачедо ждать, когда он являлся к нему по долгу службы, и находил различные другие способы косвенно показать свою досаду. В одно воскресенье, когда все уважаемее люди находились в церкви, альгвасил арестовал на улице человека; задержанный не имел никаких близких отношений с Диого да Силвейрой, свояком губернатора, но, проходя мимо его дома, он вдруг громко закричал: "Диого да Силвейра, помоги мне!" Хозяин дома присутствовал на мессе, но его слуги и негры-рабы выбежали наружу, избили альгвасила, сломали его жезл и спасли человека. Новости о происшествии донеслись до Мачедо, который, собрав всех горожан, кого только смог, потребовал от мажордома Силвейры именем короля выдать арестованного. Этот последний оказался неробкого десятка и вступил в спор; но прежде, чем распря зашла дальше, ее предмет вышел наружу, полагая, что все происходящее не более чем шутка, и был сразу же арестован. Мачедо вернулся к себе в дом, ожидая развития событий.
Когда Силвейра услышал о том, что произошло, он в ярости покинул церковную службу и выбежал на улицу, осыпая бранью и проклятиями своих слуг за то, что те не вырвали бороду у этого Иуды, Мачедо; он не пощадил в своем гневе и самого короля Португалии. Чтобы оградить Силвейру от дальнейших необдуманных поступков, да Кунья запретил ему выходить из дома и, очевидно, не зная, как далеко зашел он в своем злоупотреблении, направился к Мачедо, чтобы тот рассказал ему обо всем случившемся. Когда ярость Силвейры остыла, он очень хотел принести извинения; губернатор также попытался уладить дело миром, но Мачедо оказался человеком упрямым. Сгоряча вырвавшиеся у Силвейры слова задели честь самого короля; это было настолько серьезным обвинением, что дело можно было решить только в Португалии, и весьма вероятно, что Силвейра должен был поплатиться головой за свою выходку. Когда Мачедо обнаружил, что Силвейра выпущен из-под домашнего ареста и отправлен в море в качестве командующего эскадрой, он послал судебного исполнителя и нотариуса, чтобы те потребовали от Силвейры отправиться в Португалию ближайшим рейсом и предстать там перед судом по обвинению в измене. Взбешенный этим губернатор разорвал составленный Мачедо приказ.
Кода Афонсу Мексиа покидал Индию, то, в соответствии с королевскими приказами, он передал на хранение Мачедо документы, определявшие порядок назначения следующего губернатора. Мачедо, чтобы уберечь бумаги от сырости, поместил их среди книг в своей библиотеке. (7) Теперь же губернатор послал за ними, и после того, как Мачедо наотрез отказался отдать их без получения другого королевского приказа, Нуньо да Кунья вспылил и отправил в дом к Мачедо толпу людей, которые устроили повальный обыск в бумагах последнего. Никаких королевских приказов относительно порядка преемственности они не нашли, зато обнаружили заметки клеветнического содержания, направленные против Нуньо да Кунья. Чтобы заставить Мачедо выдать документы, губернатор приказал заковать его в цепи и посадить в одиночную камеру, но Мачедо не жаловался на это, поскольку, находясь в темнице, он, во всяком случае, мог не опасаться за свою жизнь; за пределами тюремных стен его с легкостью могли зарезать в инсценированной уличной стычке или застрелить из-за угла, и никто не стал бы даже расследовать обстоятельства его смерти. Когда, тем не менее, его бросили в грязную тюрьму Гоа, к обычным преступникам, его стойкость была сломлена, и он выдал бумаги. Он вернулся в Португалию на одном из кораблей ежегодного флота, но король отказался рассмотреть обвинения, выдвинутые им против Нуньо да Кунья, до возвращения последнего; и поскольку губернатор в конечном счете умер по пути на родину, все это дело было предано забвению, но Мачедо все же сумел взыскать причитающиеся ему 4500 ф.ст. задолженности по оплате за службу с наследников да Куньи после его смерти.
Исмаил Адил-шах, правитель Биджапура, у которого Альбукерке отвоевал Гоа, скончался в 1534 г., но уже в 1532 г. при его дворе вовсю плелись интриги по поводу того, кто станет его преемником. У него было два сына, Мулу Адил-шах и Ибрагим Адил-шах, оба одинаково бездарные, которые один за другим наследовали ему; но в государстве существовала также сильная партия, благоволившая брату Исмаила, Мир-Али, человеку, о котором мы много услышим в дальнейшем. Во главе этой партии стоял могущественный вельможа, первоначально бывший рабом, по имени Юсуф Лар, (8) который впоследствии, возвысившись, получил титул Асад-хана и обосновался в Белгауме. Земли на материке напротив Гоа подчинялись его юрисдикции, и он, стремясь заручиться помощью португальцев, позволил им занять округа Сальсетте и Бардес, в обмен на что они согласились поддержать Мир Али. Приобретенные таким образом новые владения приносили, по оценке, 16000 ф.ст. дохода в год, но португальцы перешли за их границы, построив форт в Рачоле. После смерти Исмаила Мир-Али на некоторое время отступил в тень (он вообще представлял собой не более чем пешку в игре), и Асад-хан присоединился к своему господину Ибрагиму Адил-шаху в борьбе против португальцев; султан Биджапура начал оказывать давление на них, требуя вернуть ему оба округа. Боевые действия, носившие характер отдельных набегов и стычек, велись в течение нескольких лет с переменным успехом. В одном из сражений капитан Гоа был убит, и во время сезона дождей 1536 г. сам Гоа был так тесно обложен со всех сторон, а дух гарнизона упал так низко, что солдаты перед лицом мусульманских войск предпочитали скорее сдаваться в плен, чем сражаться с врагом. Когда Нуньо да Кунья в 1538 г., однако, взорвал форт Рачол, война закончилась временной эвакуацией двух округов, Сальсетте и Бардес. Лишь несколько лет спустя португальцы наконец вернули себе владение над ними.
В 1528 г. некий Мартин Афонсу де Мело Жузарте был отправлен на Дальний Восток; его путешествие стоит в ряду неоднократных, но безуспешных попыток португальцев приобрести точку опоры в Бенгале. Потерпев кораблекрушение после пересечения Бенгальского залива, он с несколькими спутниками проделал долгий путь на лодке на север вдоль побережья Пегу, предполагая добраться до Читтагонга. Потерпевшие кораблекрушение люди сильно страдали от голода и жажды, и несколько человек случайно отравились, поев дикой фасоли, но они отчасти утоляли жажду, воспользовавшись старым проверенным способом сосания железной пули, и голод - благодаря счастливой находке черепашьих яиц, которые они сварили в ржавом шлеме вместо котелка. Обманутые некоторыми рыбаками, они оказались не в Читтангонге, а в Чакирии, расположенной к югу от этого города столице Худа-Бахш-хана, мелкого вассального вождя султана Бенгала. Худа-Бахш-хан бросил их в тюрьму, но обещал предоставить свободу, если они примут участие в сражении с его врагом; когда португальцы помогли ему, он, тем не менее, не сдержал своего слова и оставил их томиться в заточении.
Попытка бегства закончилась тем, что пленников быстро схватили и казнили одного из них, Гонзало Ваш де Мелло, на глазах его собратьев по несчастью и в назидание им. В конечном счете Мартин Афонсу был выкуплен за 1500 ф.ст. при посредстве любезности Кхвайя Шахаб-уд-дина, торговца из Читтагонга; родственник этого купца, Кхвайя Шаир Улла, отправил Афонсу в Индию, куда он добрался в 1530 г.
Когда из-за этого поступка Шахаб-уд-дина навлек на себя немилость Насрата, султана Бенгала, и обратился за помощью к португальцам, Мартин Афонсу, благодаря его старому знакомству с ним, был выбран главой дружественной торговой миссии. Рассказ о его испытаниях показывает, с какими трудностями сталкивались португальцы при попытке установить связи со страной, почти со всех сторон окруженной сушей, такой как Бенгал, которая не зависела от морской торговли для получения необходимых ресурсов. У него было 5 кораблей: один, "Сан-Рафаэл", на борту которого находилось 150 человек, принадлежал правительству; остальные находились в частной собственности; груз принадлежал пайщикам, вложившим средства в организацию экспедиции. Корабли благополучно достигли Читтагонга и были хорошо приняты губернатором города. (9) Таможенный сбор был очень высоким (свыше 30% стоимости товаров), но когда португальцы попытались уклониться от его уплаты, свозя товары на берег контрабандой, никто не сделал им ни малейшего замечания. Опытный торговец предупредил командира, что это было подозрительно и не обещало ничего хорошего: "Бенгальцы мягко стелют, да жестко спать" (букв. "Соус, которым нас потчуют бенгальцы, будет горьким на вкус"), - сказал он, но Афонсу проигнорировал его предостережения. Некоторые португальцы отправились в глубь страны ко двору султана в Гауре с ценными подарками стоимостью около 200 ф.ст.; характерно, что часть даров состояла из кувшинов с пресной водой, захваченных в качестве добычи на мусульманском судне, к которым все еще были привешены бирки с именами прежних владельцев. (10)
Туземцы Бенгала были продажными и раболепными, и португальцы сполна воспользовались этими качествами. Внешне к ним продолжали относиться с подчеркнутой доброжелательностью, но в действительности бенгальцы не упустили из виду ни одного нарушения таможенных правил, и когда султан послал приказ задержать их и конфисковать товары, они, для усыпления бдительности, окружили португальцев удвоенной заботой. Мартин Афонсу и его капитаны должны были оказать честь бедному дому губернатора своим присутствием на банкете. Они были так обмануты видимым радушием бенгальцев и так уверены в том, что им ничто не угрожает, что взяли с собой в качестве оружия только мечи. Во время пира, проходившего во внутреннем дворе, окруженном стенами, губернатор внезапно сослался на то, что плохо себя чувствует, и удалился. Тотчас же двери были закрыты и португальцы оказались в ловушке, подобно "домашним птицам в курятнике". На стены высыпали лучники, которые начали стрелять по португальцам и убили нескольких из них, пока губернатор, наблюдавший за всем происходящим с безопасного расстояния через проделанное в стене отверстие, не посоветовал уцелевшим сдаться. Португальцам ничего другого не оставалось делать. Из других португальцев, находившихся на берегу, некоторые были убиты, некоторые спаслись бегством на корабли, и их имущество, оценивавшееся в 100000 ф.ст., было конфисковано. Почти все фидальго были заманены губернатором к себе в дом и здесь схвачены, как уже описано; но некоторые другие, которые предпочли пиру участие в облавной охоте, бежали. Пленников увезли в Гаур, подвергали крайне дурному обращению и плохо кормили, так что они сильно голодали. Несколько лет спустя была предпринята попытка выкупить их, но назначенная за их освобождение сумма в 15000 ф.ст. была отвергнута как непомерная, и португальцы в виде мести совершили налет с моря на Читтагонг и сожгли город. Все пленники, за исключением четырех человек, были освобождены в 1537 г., прямо накануне того, как Шер-шах захватил Гаур и убил султана Махмуда; смерть этого монарха распахнула двери тюрьмы и перед остальными.
Нуньо да Кунья, занимаясь решением различных вопросов, требовавших его внимание, никогда не упускал из виду Диу. Он потерпел неудачу в войне и теперь пытался добиться своих целей при помощи одной дипломатии. Малик Тогхан, который все еще начальствовал в Диу, продолжал заигрывать с многочисленными шпионами и тайными агентами губернатора, так что они не оставляли надежду добиться окончательного успеха. Полномочным послом при дворе султана Бахадура был личный секретарь губернатора, Симао Феррейра, но все его усилия были сведены на нет деятельностью его переводчика, Жуана де Сантьяго.
История этого авантюриста достаточно любопытна, чтобы уделить ему несколько строк. Родившийся в Африке, он был в ранней молодости обращен в рабство португальцами. Они обратили его в христианство, и его хозяин, конопатчик, обучил его торговле. Вместе они неоднократно совершали плавания в Индию; и когда его господин умер в Гоа и перед смертью дал ему вольную, он начал самостоятельную жизнь не с пустым кошельком. Разъезжая по стране, он занялся скупкой драгоценных камней, и, естественно, быстро выучил несколько языков; если слухи не были ложными, он был готов при необходимости с равным усердием молиться в индусском храме, мусульманской мечети или христианской церкви. Когда он обнаружил, что в Южной Индии ему стало "тесно", он перебрался в Ормуз, где в течение некоторого времени состоял на службе у его правителя, занимая дольно высокую должность; но португальцам вскоре пришлось вмешаться, чтобы спасти его от смерти. После этого он жил в Гоа, не привлекая к себе ничьего внимания, пока секретарь губернатора не сделал его своим переводчиком. Он не только расстроил планы своих нанимателей в Диу своими интригами, но сумел завоевать расположение султана Бахадура, и едва только дождался, когда Симао Феррейра был выслан из страны, как сразу же поступил на службу к султану. Султан удостоил его титула Франги-хана, и в течение следующих нескольких лет он сыграл определенную роль в истории Гуджерата.(11)
Симао Феррейра в переговорах с султаном добился столь значительных успехов, что ему удалось даже договориться о встрече между Бахадуром и Нуньо да Кунья, который с этой целью покинул Гоа в октябре 1533 г. Его затраты снова были огромными, поскольку он опустошил все ресурсы Гоа, чтобы придать великолепие своему флоту. Но к тому времени, когда он достиг Диу, настроение султана снова изменилось: он не захотел назначить день для встречи. Наиболее живописным инцидентом этого посещения губернатором Диу был вызов на смертельный поединок, брошенный Руми-хану Мануэлем де Мачедо на открытом дурбаре (торжественный прием. - Aspar) в присутствии Бахадура. Видимая причина этого заключалась в том, что Руми-хан попытался сместить Малика Тогхана с поста градоначальника Диу, чтобы самому занять его место. Вызов был принят, и бой должен был состояться в море, в его собственной лодке, но Мануэль де Мачедо целый день напрасно дожидался появления Руми-хана на условленном месте.
Хотя Бахадур не захотел лично встречаться с Нуньо да Кунья, он направил к нему посланника - Кхвайя Шейх Иваза, - предлагая уступить ему Бассейн и некоторую территорию вокруг этого города, приносившую 30000 ф.ст. ежегодного дохода, если да Кунья согласится заключить с ним мирный договор. Теснимый Хумаюном, императором Дели, с севера, и португальцами на юге, обеспокоенный монарх не видел никакого другого входа. С характерной восточной дипломатичностью, однако, Бахадур не предлагал португальцам ничего, что находилось бы в его личном владении. Бассейн был феодом его вассала Имал-уль-Мулька, который в 1541 г., после заключения мира с Гуджератом, доставил португальцам немало проблем своими претензиями. Все же условия, на которые вынужденно пошел Бахадур, были довольно жесткими. Все корабли, которые направлялись из Гуджерата в Красное море, должны были заходить в Бассейн, чтобы получить пропуск от португальского капитана города, и в Гуджерате не дозволялось строить никаких военных кораблей. Торговля конями из Ормуза должна была вестись только через Бассейн, и за исключением первых шестидесяти голов, Бахадур должен был приобретать коней по полной цене. (12) Владение было отдано португальцам под барабанный бой; крестьяне принесли и сложили к ногам португальцев корни и пучки травы, - продукты местной почвы, - символизируя тем самым передачу территории новым владельцам.
Для понимания последующих событий необходимо вернуться назад, к истокам распри между Бахадуром и Хумаюном, императором Дели, которая принадлежит скорее к общей истории Индии, но оказала, тем не менее, большое влияние на удачу португальцев, и, кроме того, представляет интерес в качестве одного из нескольких примеров, в котором одни и те же события описаны как индийскими, так и португальскими историками; результат сравнения обоих источников внушает большое доверие к их точности. (13) Бахадур, султан Гуджерата, предоставил убежище Мирзе Заману, родственнику Хумаюна, который бежал из Северной Индии после сорвавшегося покушения на жизнь падишаха. Посольство, отправленное, чтобы потребовать его выдачи, вернулось с насмешливым отказом. Вспыхнула война, но Бахадур провел эту кампанию довольно бездарно. Он израсходовал свои силы на осаду Читора, города в Раджпутане, который он захватил и разграбил, после того, как осажденные сожгли своих жен, детей и все имущество и обрекли себя на смерть. Захват этого города никак не подействовал на мощь Хумаюна, и тогда как сам Бахадур занимался осадой, большая, но оставленная без подвоза продовольствия армия, которую он отправил на Агру в надежде вызвать восстание среди недовольных подданных делийского падишаха, была наголову разбита и уничтожена моголами. Когда Хумаюн выступил против Бахадура, последний ожидал его в укрепленном лагере в Мандешваре. Две армии встретились лицом к лицу в марте 1535 г. Султан Бахадур, по совету Руми-хана, покорно остался в лагере, не сделав попытки дать врагу открытое сражение. (14) Хумаюн, с другой стороны, не спешил атаковать в лоб укрепления, которые упирались одним концом в водоем, а другим - в реку, и защищенные мощной артиллерией. Активные и воинственные моголы перерезали все пути снабжения лагеря, и к концу апреля положение его защитников было отчаянным. В ночь на 23 апреля, не проявив даже видимости желания вступить в бой и не попытавшись спасти свою армию, Бахадур, в сопровождении четырех или пяти всадников, бежал в Чампанир.
На следующий день после бегства Бахадура могольская армия ворвалась в гуджератский лагерь, деморализованный исчезновением вождя; резня была страшной, добыча - огромной. Руми-хан дезертировал к Хумаюну, которому в течение нескольких лет служил верой и правдой в качестве артиллерийского офицера, но в конечном счете он был отравлен своим новым господином. Бахадур, в своем бегстве, проехал через свою сокровищницу, Чампанир, откуда он отправил Диого де Мескиту и других португальских пленников, чтобы те просили от его имени помощи у губернатора в Гоа; затем он продолжил бегство в Диу.
Моголы разграбили Ахмадабад, но самым блестящим проявлением их военного искусства стал захват Чампанира. Это место было окружено двумя рядами крепостных валов, снаружи местность была сильно пересеченной, а находившийся внутри форт на вершине холма был почти неприступным. Махмуд-шаху Бегарне пришлось 12 лет, начиная с июня 1482 г., держать Чампанир в кольце осады, прежде чем он смог его захватить. Теперь же моголы, воспользовавшись указаниями некоторых деревенских жителей, которые поставляли в город масло и древесину, обнаружили ведущий к нему проход, несколько менее крутой, чем остальные. При помощи забитых в скалу железных крюков они создали нечто вроде лестницы, по которой наверх вскарабкалось 300 человек нападающих; сам Хумаюн был сорок первым среди тех, кто поднялся. Ночью моголы захватили скальное плато, на котором стоял форт, и на следующее утро, не без подозрений в сговоре, Ихтияр-хан, командир гарнизона, капитулировал. Захваченная в Чампанире добыча кажется почти невероятной. Единственным светлым пятном после всей этой череды катастрофических поражений, оставшимся на долю Бахадура, было то, что собранная от имени сына его сестры, бывшего еще ребенком, армия, обойдя с тыла армию моголов, отвоевала некоторые территории и отбила много пленников, находившихся в Мандешваре, в том числе 22 португальца и француза, остаток тех 70 европейцев, которые вышли в поход вместе с ним.
Хотя Мескита и его спутники добрались до Чаула в пору действия юго-западного муссона, ни губернатор, который был в Гоа, ни Мартин Афонсу де Соуза, который был в Чауле, не могли сразу придти на помощь Бахадуру, и султан, хотя и охваченный ужасом, но все же не желая добровольно отдавать себя в руки португальцев, отправил 8 сентября 1535 г. посла в Египет с богатыми дарами, чтобы призвать к себе на помощь турок-осман. (15) Новый поворот событий вызвал соперничество между губернатором и Мартином Афонсу де Соузой, командиром португальского флота, крейсировавшего в море; первый приказал последнему ни в коем случае не появляться перед Диу, тогда как сам туда отправил частным образом Симао Феррейру, своего личного секретаря. Мартин Афонсу де Соуза уклонился от выполнения приказа губернатора, и он и секретарь были неприятно удивлены, когда неожиданно повстречались друг с другом на рейде Диу.
Мартин Афонсу сразу получил разрешение построить крепость и приступил к работам; тем временем Нуньо да Кунья, получив срочное письмо от Бахадура, датированное 28 сентября, также поспешил в Диу и 5 октября 1535 г. (16) португальский губернатор и султан Гуджерата заключили мир, подтверждавший уступку места для крепости, которое включало небольшой форт в гавани. Согласно этому договору, король Португалии не должен был претендовать на получение каких-либо таможенных сборов; но любопытная и заслуживающая внимания статья договора - та, по которой обе стороны обязывались воздерживаться от ведения религиозной пропаганды. Нуньо да Кунья был раздражен тем, что Мартин Афонсу опередил его, и еще более взбесился, когда узнал, что тот уже послал еврея и армянина сухопутным путем, чтобы известить короля Португалии о достигнутом успехе. Еще более неприятный опыт того же самого рода ему предстояло получить в дальнейшем.
Во время губернаторства Алмейды капитаном Кочина был Антонио Реал, и он часто упоминается в письмах Альбукерке, против которого он упорно интриговал. Он имел от некой Ириа Перейра - португальской женщины - внебрачного сына, Диого Ботельо. Мать дала ему очень хорошее образование и выучила его на кормчего; он проявило большие способности к картографии и был любимым учеником монаха-доминиканца, жившего тогда в Кочине. Он внес несколько важных исправлений в существовавшие карты и взял их с собой в Португалию, чтобы показать королю. Вдохновленный оказанным ему благожелательным приемом, он стал хлопотать о назначении на должность капитана форта, но натолкнулся на сокрушительный отказ: пост капитана не передавался кормчим. Неосторожные слова, сгоряча вырвавшиеся у него после этого отказа, разрушившего его планы, натолкнули португальские власти на мысль, что он намеревается передать свои познания на службу какой-то другой стране, и т.к пример Магеллана еще не успел изгладиться из памяти, Ботельо искупил вспышку своей раздражительности заточением в тюремных стенах. В 1524 г., когда Васко да Гама в последний раз отплыл в Индию, он попросил и получил разрешение взять с собой Ботельо как преступника; Ботельо, однако, был слишком амбициозным человеком, чтобы молча примириться с этим положением. В течение 11 лет, которые он провел в Индии, он сумел наскрести некоторые деньги, и когда в Кочин, где он находился, пришли новости о том, что португальцы несомненно будут строить форт в Диу, Ботельо сумел попасть на фусту, идущую на север к Чаулу, и оттуда переправился в Диу на меньшей лодке. Там Ботельо провел все необходимые замеры и начертил план предполагаемой крепости, получил копию соглашению с султаном Гуджерата и вернулся в Чаул. 1 ноября он покинул Чаул в компании восьми обедневших португальцев и 20 рабов и вышел в море в направлении африканского побережья на то же маленькой лодке; все его спутники согласились следовать за ним. Нуньо да Кунья тем временем снарядил судно водоизмещением 250 тонн, на котором собирался отправить своего секретаря Симао Феррейру в Европу с хорошими новостями. Исчезновение Ботельо взывало подозрение; предположили, что он решил перейти на службу государя какой-либо иностранной державы, и Феррейра получил приказ, если схватит его, убить на глазах у всех и сжечь его лодку. Ботельо, опередивший на 12 дней губернаторского секретаря, так и не был пойман, но в результате мятежа, который подняли рабы, трое из сопровождавших его португальцев были убиты, а двое - ранены, причем среди них был и сам Ботельо. Будучи единственным человеком на борту лодки, обладавшим познаниями в навигации, из-за своей раны он в течение двух недель не мог разговаривать и руководил прокладкой курса при помощи письменных указаний. В Фаяле Ботельо был опознан как преступник, но он сумел выскользнуть из рук властей и избежать ареста благодаря своей дерзости. (17) Король простил его проделку с отъездом из Индии без разрешения, отдав должное его энтузиазму, но ничего кроме этого Ботельо не получил; его лодка была сожжена, чтобы никто не узнал, что плавание из Индии можно было совершить на таком небольшом суденышке.
С момента начала работ в форте Диу в октябре 1535 г. и до их завершения в марте следующего года, и благородные португальские дворяне, и простолюдины трудились не покладая рук, с величайшим рвением. "Португальцы сражались подобно героям и работали подобно бегарис (подневольным рабочим)", - сказал Нуньо да Кунья султану Бахадуру. Люди всех сословий надеялись, что эта крепость перекроет туркам доступ в последний порт, остававшийся открытым для них в Индии. Фидальго тратили свое состояние на то, чтобы накормить бедняков; из этих фидальго наибольшим уважением пользовался Гарсиа де Са, впоследствии ставший губернатором Индии, и возведенный им бастион так же хорошо известен под его именем, как и под собственным, более подобающим ему официальным наименованием, - бастион Сантьяго. В форте и в прилегающих постройках в гавани был размещен гарнизон в составе 900 человек с 60 пушками и большим количеством аркебуз, и в обилии снабжен провиантом. Капитаном нового форта был назначен Мануэль де Соуза, сравнительно молодой человек.
Едва успели высохнуть чернила на экземпляре договора, заключенного португальцами в Бахадуром, как губернатор осознал, что он не в силах выполнить свое обещание оказать султану помощь как с моря, так и с суши. Никаких чрезвычайных событий со времени заключения мира не произошло, но препятствия, существовавшие после его подписания, сохраняли силу. Все португальцы, находившиеся в Индии, не могли бы изгнать моголов из Гуджерата или даже добиться успеха в одиночной кампании под командованием какого-либо военачальника вроде Бахадура; далее, как только моголы будут отброшены от границ султаната, - если предположить, что португальцам удалось бы это сделать, - Бахадур вновь восстановит свои силы, перестанет нуждаться в португальской поддержке и не пожелает терпеть из присутствие в Диу. Тем не менее, скорее для видимости, чем в качестве реальной помощи, в обмен на крепость в Диу Нуньо да Кунья отправил к Бахадуру Мартина Афонсу де Соузу с 50 всадниками и 100 аркебузиров; ничтожные подкрепления, естественно, оказались не в состоянии переломить ход войны, и Бахадур вернулся в Диу заметно разочарованным. Не больших успехов добился и Мануэль де Мачедо, отправленный защищать Броч: угрожающее письмо от моголов обратило в бегство торговцев Броча, которые подкупили своего португальского защитника, чтобы он позволил им беспрепятственно покинуть город. Когда моголы подошли к стенам Броча, Мачедо отступил, и Броч, Ранир и Сурат были разграблены и сожжены войсками Хумаюна.
Вскоре после этого, однако, события приняли новый и неожиданный поворот, - хотя и без всякого участия со стороны португальцев. Бахадур со своим собственным войском в отдельных стычках разгромил отдельные части могольской армии, а сам Хумаюн был вынужден вернуться в Северную Индию, получив тревожные донесения из Дели. Бахадур, по-видимому, справедливо полагал, что ему удалось освободить страну от вторжения захватчиков лишь при помощи напряжения собственных сил и благоприятному стечению внешних обстоятельств, тогда как те, кого он подкупил ценой уступки Бассейна и Диу, остались в стороне и не пошевелили и пальцем, чтобы помочь ему. Бахадур потребовал, чтобы португальцы построили стену, отделявшую их крепость от города Диу, и когда те отказались подчиниться его требованию, он разгневался и сказал, что его обманули и португальцы нарушили свое слово.
Португальцы в Диу жили поначалу в более тяжелых условиях, чем их соседи в городе. Хотя капитан запретил всякому португальцу под угрозой тяжелого штрафа удаляться в город дальше, чем на расстояние броска камня от стен, там не раз вспыхивали бунты, и несколько португальцев были убиты; положение было, на самом деле, почти невыносимым. Мы располагаем только португальскими источниками, и невероятно, что все провокации исходили только от одной стороны. Имели место также непрерывные нарушения договора, - или считавшиеся таковыми со стороны Бахадура; португальцы, например, препятствовали его собственным кораблям выходить из его собственного порта Диу. Возможно, желая загладить пережитый им позор поражения, Бахадур мог попытаться сколотить коалицию мусульманских держав против португальцев; но его пристрастие к выпивке и подверженность внезапным и неконтролируемым порывам, не обусловленным разумными причинами, (18) препятствовали ему совершить какие-либо действия, где требовался холодный рассудок.
Не подлежит сомнению, что Бахадур глубоко сожалел о договорах, которые он заключил с португальцами, но нет оснований утверждать, что он когда-либо нарушал эти договоры. Он мог, вероятно, подумывать об убийстве губернатора, если бы ему представилась такая возможность, (19) но не подлежит сомнению, что сами португальцы давно вынашивали планы устранить его; среди них ходили невероятные слухи о богатстве султана, и они рассматривали его не как человека, но как набитый золотом галеон, который можно было бы разграбить. Поступки Бахадура также не позволяют увидеть в нем предполагаемого убийцу или человека, считающего, что его жизни грозит опасность. В сопровождении всего нескольких человек свиты он свободно приходил и приезжал в португальский форт, и об одном из таких визитов, 13 ноября 1526 г., у нас имеются два рассказа. Бахадур вместе с Сифр Агхой и некоторыми другими приближенными прибыл в форт без предупреждения в 8 часов вечера; он был к этому времени уже изрядно навеселе. Когда Мануэлю де Соузе доложили, что султан находится у ворот, был подан сигнал тревоги, и под звуки труб гарнизон выстроился в два ряда, держа в руках зажженные факелы. Ворота были распахнуты, и зрелище солдат, выстроившихся во дворе, мимо рядов которых ему предстояло пройти, с бликами пламени от факелов, сверкающими на их оружии, протрезвило, если не испугало султана. Он обошел строй и осмотрел форт, но когда сопровождавший его капитан обронил учтивую фразу, то все здесь принадлежит ему, султан уже вполне освободился от действия винных паров и ответил: "Верь, мой друг, что форт принадлежит вашему королю, а дома - ваши собственные". Когда португальцы увидит, что Бахадур покинул форт невредимым, они сильно негодовали на капитана за его "душевную слабость"; губернатор тоже разделял их мнение и сделал капитану суровый выговор. Следует отдать должное Корреа, испытывавшему определенные сомнения в правоте этого дела: "В некоторых странах поступок такого рода считается вероломным, но не в Индии, где он в порядке вещей. Мы не смогли воспользоваться представившимся нам шансом по причине наших грехов", - вздыхает он. Есть некая доля злой иронии в том, что он считает божественное соизволение на совершение трусливого и предательского деяния наградой за заслуги.
Случилось так, что пока Нуньо да Кунья готовился посетить Диу, в Гоа прибыло посольство от султана Бахадура, в состав которого входили Шейх-Иваз - который раньше уже принимал участие в подобным посольствах, - и Нур Мухаммед Халил, наделенный более официальными посольскими полномочиями, который, как предполагалось, был посвящен в тайны своего господина. Для этого посла Нуньо да Кунья расставил ловушку. Шейх-Иваз помог ему в этом. "Коже Перколим" - перс, который раньше исполнял функции посланника да Куньи в Диу, Шейх-Иваз и Нур Мухаммед Халил встретились за дружеским обедом. (20) Губернатор позаботился о том, чтобы на стол были поданы хорошо выдержанные вина и чтобы преданный ему португалец спрятался там, где он мог подслушать весь разговор. Когда все гости уже были изрядно навеселе, "Коже Перколим" завел речь на тему злоупотреблений португальцев, и Нур Мухаммед, втянувшись в разговор, невольно раскрыл планы своего господина.
Губернатор решил, когда до него донеслись слухи о том, что Бахадур-шах замышляет убийство, воспользоваться любой представившейся возможностью для того, чтобы захватить его в плен. Атмосфера была крайне напряженной. Султан Бахадур был известен своей страстью к охоте, и он прислал в дар португальцам нескольких недавно убитых им антилоп. Когда португальцы обратили внимание, что у каждого животного отсутствует некая часть тела, так, у одной антилопы не хватало головы, у другой - ноги, они сделали вывод, что этот подарок имел символическое значение, заключавшееся в том, что султан сравнил португальцев с этими животными. (21) Мудрый Жуан Родригеш, главный врач, зашел настолько далеко, что принялся утверждать, будто проверка куска мяса, только что отрезанного от туши одной из убитых антилоп, показала, что мясо животных было пропитано ядом, что умертвить тех, кто его поест. Голодные солдаты не собирались оставаться без пищи, и хотя был отдан приказ выбросить туши в море, они съели их; надо ли говорить, что не ощутили после этого никаких дурных последствий. Этот эпизод прекрасно иллюстрирует, насколько накаленной была атмосфера в крепости, - результат долгих бесплодных усилий и настоящих наполовину удовлетворенных желаний овладеть Диу, и в известной мере позволяет объяснить трагедию, которой вскоре суждено было произойти.
В начале августа 1537 г. Нуньо да Кунья прибыл в Диу. Он притворился больным, чтобы не сходить на берег и избежать встречи с султаном Бахадуром, и под предлогом недомогания отклонил также приглашение на пир, под прикрытием которого, по мнению губернатора, таилось покушение на его жизнь. Султан Бахадур находился на охоте, когда флот Нуньо да Кунья бросил якорь в гавани, и Мануэль де Соуза, капитан Диу, сразу направился к нему с поручением передать извинения губернатора, что состояние здоровья не позволяет ему лично приветствовать Бахадура. Соуза не успел еще вернуться, как получил сообщение, что султан Бахадур под влиянием одного из присущих ему внезапных порывов приказал подготовить гребную шлюпку, чтобы на ней подойти к губернаторскому кораблю и увидеться с Нуньо да Кунья. Кроме гребцов, Бахадур взял с собой на фусту двух пажей и семь спутников: Сифр Агху, итальянского ренегата, который прибыл в Диу вместе с эмиром Мустафой; двух зятьев последнего, Асит-хана, прозванного "Тигр мира", и Кара Хусейна; (22) Лангар-хана и Амира Хусейна, двух молодых гуджератских аристократов; Жуана де Сантьяго, переводчика; и еще одного мусульманина. (23) Один из пажей султана нес его меч, а другой - его лук и стрелы.
Бахадура, конечно, не ждали; его узнали только тогда, когда лодка, в которой он находился, подошла совсем близко к кораблю губернатора. Нуньо да Кунья поспешно спрятался под горой одеял, и команда все еще проверяла остроту своих мечей, когда Бахадур поднялся на палубу, один и ничего не подозревая, и прошел по ней в каюту губернатора. Он сравнительно недолго задержался там; возможно, он почувствовал, хотя и слишком поздно, что корабль да Куньи был не самым подходящим для него местом; владевшая португальцами напряженность были очевидной. Фидальго, знавшие, что случилось после визита Бахадура в форт в ноябре, ждали приказа губернатора, чтобы расправиться с ним; но в критический момент нервы Нуньо да Кунья изменили ему, и он угрюмо вперил свой взгляд в палубу. Появление гонца, посланного португальскими офицерами к губернатору, чтобы получить определенные указания, пробудило у Бахадура подозрения: он встал, посмотрел на веранду, чтобы посмотреть, не прячутся ли там люди, и, вернувшись в свою лодку, приказал своим людям быстро грести к берегу. С отъездом Бахадура к да Кунье вернулось присутствие духа. Он вызвал Мануэля де Соузу и распорядился догнать удаляющуюся лодку султана и сообщить ему, что в спешке он забыл передать ему послание от короля Португалии и попросить подождать его (губернатора) прибытия на берегу в крепости. С Мануэлем де Соузой отправились Диого де Мескита и Антонио Корреа.
Этот внезапный отъезд Мануэля де Соузы еще больше усилил растущее возбуждение, и другой приказ губернатора, чтобы все фидальго следовали за де Соузой и выполняли его указания (в чем именно они состоят, губернатор не уточнил) только подогрели обстановку. Судно да Куньи стояло на якоре на расстоянии мили от берега, и лодка султана успела отойти на значительное расстояние, прежде чем Мануэль де Соуза пустился вдогонку за ней около четырех часов после полудня; она могла бы уйти и еще дальше, если бы султан не остановился, чтобы дать возможность Сифр Агхе также спуститься в лодку, а не оставил его позади. (24) Бахадур также приказал замедлить ход, когда увидел, что за ним следует лодка де Соузы, а сам Соуза приветственно кланяется ему. Когда он поравнялся с лодкой султана, де Соуза передал слова губернатора, и по предложению Сантьяго перешел из своей лодки в султанскую, но так неосторожно, что свалился в воду. Гребцы Бахадура вытянули его, пока сам Бахадур громко смеялся над пируэтом, который он выписал при падении. Тем временем их окружили другие лодки, полные португальцев с обнаженным оружием в руках, готовых принять возникшее на султанской лодке смятение за преднамеренное нападение на капитана Диу.
Кто нанес первый удар, невозможно в точности установить; но паж, по приказу Бахадура, выстрелил из султанского лука в воздух, объявляя всем, что разразилась война. (25) Мануэль де Соуза пал одной из первых жертв схватки. Португальцы хлынули на фусту султана; одного из них застрелил паж, другого буквально надвое рассек Тигр Мира; еще один португалец обхватил руками Тигра, и хотя он получил 20 ран в страшной драке, так и не отпускал его, пока Тигр не был мертв. Диого де Мексита схватился с султаном Бахадуром и ранил его ударом меча. (26) Бахадур бросился за борт, и то ли для того, чтобы спасти свои жизни, то ли для того, чтобы придти к нему на помощь, спутники султана последовали его примеру. Бахадур уцепился за весло, но португальцы убивали всех, до кого только могли дотянуться, и Бахадуру размозжил голову один из моряков, прельстившись золотым кинжалом, висевшим на поясе у султана; т.к. его тело так и не было выдано для похорон, то о постигшей султана участи стало известно лишь благодаря тому, что его имущество попало в руки к португальцам. Из его спутников единственными, кому повезло спастись и бежать, были Сифр Агха (раненый) и Кара Хусейн; Сантьяго отплыл к форту и стал громко звать на помощь, но охрана забила его камнями до смерти. Несколько лодок отчалило от берега к месту стычки, и около 14 португальцев в целом было убито и 25 или 30 ранены в рукопашной схватке. Общий страх и ужас, вызванный этим преступлением, был столь велик, что если бы не усилия, предпринятые раненым Сифр Агхой, город оказался бы полностью покинут жителями; позже португальцы дурно отблагодарили его за неоценимую услугу, оказанную им в это время.
Нуньо да Кунья присвоил огромное количество военного снаряжения, которое он обнаружил собранным в арсенале, но несмотря на тщательный обыск, проведенный во дворце Бахадура, в общественную казну доставили крайне мало сокровищ. Султан Бахадур пользовался любовью своих подданных, поскольку он имел одно великое достоинство, заставляющее народ в странах Востока прощать все прочие недостатки своим правителям, - он не терпел в своих владениях ни единого тирана, кроме самого себя. (27) Даже среди португальцев были люди, не скрывавшие своего отравления к убийству Бахадура. Когда Мартин Афонсу де Соуза и контролер доходов прибыли в Диу десять дней спустя после этого события, они не стеснялись в выборе слов, чтобы выразить свое мнение об этом; но губернатор отправил сухопутным путем в Португалию некоего Исаака из Каира, (28) и посыльный получил солидное вознаграждение за добрые вести, которые он привез. Сифр Агха был назначен градоначальником Диу, а Антонио де Силвейра, зять губернатора, - капитаном форта. Султан Бахадур не имел сыновей, и португальцы заигрывали с Мирзой Мухаммедом Заманом, моголом, чье укрывательство в Гуджерате стало непосредственным поводом для вторжения туда войск Хумаюна, и который теперь претендовал на трон Гуджерата. Вскоре они заключили с ним по всей форме договор, (29) по которому, взамен на моральную поддержку его притязаний и включение его имени в хутбу, читавшуюся в мечете Диу, со стороны португальцев, он уступал им Мангалор, Даман и полосу земли вдоль берега шириной 2 Ґ коса (кос - индийская мера длины, от 3 до 4 км. - Aspar). Миран Мухаммед Шах Фаруки, сын сестры Бахадура, смог, однако, заручиться поддержкой большего количества сторонников, так что Мирзе Мухаммеду Заману пришлось спасаться бегством, а его спутники, желавшие поскорее оказаться в безопасности, которую им мог предоставить только один город Диу, вынуждены были отдать португальцам все свое достояние в качестве платы за покровительство, прежде чем их пустили внутрь городских ворот. Сам Мирза Мухаммед Заман вернулся ко двору Хумаюна и получил прощение, но вскоре после этого в результате несчастного случая утонул.
Перед тем, как закончить рассказ о связи Нуньо да Кунья с Диу, следует обратиться к другим событиям, происходившим в то же время в некоторых других частях Индии. В 9 в. Перумал, последний король Малабара, обратился в ислам и, разделив свое королевство среди многочисленных вождей, отбыл в паломничество в Аравию. Память о нем в Малабаре спустя несколько веков все еще оставалась свежей; в Кранганоре, его столице, постоянно хранили наготове деревянные туфли и воду, которые могли бы ему понадобиться в случае "возвращения", и в определенную ночь в храме в его честь проводилась большая служба. Раджа Кранганора был вассалом саморина, но, ободренный примером Кочина, всегда был готов использовать любую возможность для достижения независимости. В этом намерении его поддерживал раджа Кочина, до тез пор, пока последний не обнаружил, что если планы властителя Кранганора успешно осуществятся, португальцы заведут в этом городе факторию, что серьезно отразится на доходах Кочина от внешней торговли. Когда приближался праздник Перумала в 1536 г., и саморин изъявил желание побывать на нем, раджа Кранганора, столкнувшись с непреклонным отказом Кочина придти к нему на помощь, был вынужден под давлением необходимости подчиниться.
Саморин, однако, добившись успеха в этом деле, решил попытать счастья и в другом, которое было связано непосредственно с самим Кочином. Он принял решение совершить те обряды на священном камне, увезенном его предшественником в 1502 г. из Кочина в Эддапалли, которые давали ему право требовать верховного господства над государствами Южного Малабара. Поскольку раджа Кочина особенно желал ему в этом помешать, португальцы, несмотря на свою занятость, послали ему на помощь свой отряд. Камень был возвращен из Эддапалли на свое старое место пребывания, в Кочин; но, к несчастью для будущего мира в стране, португальцы приостановили выплату небольшой дани, которую выплачивали радже Кочина определенные вожди Малабара, что внесло трещину в их отношения с этим правителем и по прошествии нескольких лет создало для низ заметные проблемы. (Этот коронационный камень правителей Южного Малабара представляет дополнительное любопытное подтверждение параллелей между кельтской и индийской традициями, существование которых отмечается рядом исследователей. У ирландцев и шотландцев были свои священные камни, выполнявшие схожие функции: камень Лиа Фаль, на котором короновались верховные короли Ирландии в древней столице Таре, и Сконский камень, увезенный в XIII в. английским королем Эдуардом I после покорения Шотландии и находящийся в настоящее время в Вестминстерском аббатстве, вделанный в подножие трона британских монархов. Таким образом, как в Индии, так и в Великобритании перемещение коронационного камня как бы символизировало переход сакральной силы от победителя к побежденному. - Aspar)
Кунджи Али и его семья, состоявшие на службе у саморина, продолжали быть бельмом на глазу у португальцев. В 1534 г. они захватили бригантину, идущую из Куилона, и убили всех находившихся на ней португальцев; затем они обогнули мыс Коморин и едва не захватили в плен 40 португальцев в Негапатаме. Сразу после этого португальцы в отместку направили против них экспедицию, опустошившую побережье, и Кунджи Али едва успел укрыться в речной протоке около Канхамеира, когда португальский флот уже почти его настиг. Флот Кунджи Али был уничтожен, и только он один бежал, замаскировавшись, в Каликут. Более серьезный набег имел место 1537 г. Кунджи Али со своим братом Али Ибрагимом Мараккаром и зятем Ахмадом Мараккаром собрал множество фуст в Панане. Али Ибрагим с 47 фустами прорвал строгую блокаду, которую установил на Малабарском побережье Мартин Афонсу де Соуза, и, причинив значительный ущерб португальским торговым судам, обогнул мыс Коморин. Его цель заключалась в том, чтоб помочь одной из двух враждующих группировок на Цейлоне, которая противостояла португальцам, но кроме разграбления Тутикорина ничего более значительного он не сделал. Узнав о приближении португальского флота, Али Ибрагим высадился в Ведалаи в заливе Маннар. Мартин Афонсу де Соуза, столкнувшийся с противными ветрами, потерпел неудачу в первой попытке обогнуть мыс Коморин, а отправленная им на преследование врага экспедиция на гребных лодках также была вынуждена вернуться из-за нехватки провианта; но третья попытка настичь флот Али Ибрагима наконец-то увенчалась успехом. 600 португальцев атаковали позицию, которую обороняли 8000 мусульман и разгромили их, захватив лагерь и всю находившуюся в нем добычу. По словам португальских хронистов, собственные потери португальцев составили только 10 человек убитыми и 70 ранеными, тогда как мусульмане потеряли 800 человек убитыми, но величайшей потерей для них стала смерть из адмирала, Али Ибрагима, скончавшегося на обратном пути по суше в Каликут. Одержанная португальцами победа имела важнее последствия, т.к. она позволила им обратить все свое внимание на Диу, не опасаясь появления любых неприятелей в тылу. Мартин Афонсу де Соуза вернулся в Кочин в феврале 1538 г.
Источником хронических проблем для португальцев по-прежнему оставался Ормуз. Старый король-марионетка умер в 1534 г. (им был Мухаммед-шах II (прав.1521-1534) - Aspar), а его преемник, восьмилетний мальчик, был отравлен своим дядей, бежавшим из Гоа, который был всего лишь орудием в руках португальцев. К 1537 г., вследствие постоянных жалоб против капитана, Педро де Кастелло Бранко, губернатор был вынужден отстранить его от должности. Стоит процитировать рассказ Корреа о процедуре, которая сопровождала эту демонстрацию немилости со стороны администрации: (30) "Дон Педро начал оспаривать законность своей отставки, и т.к. он имел много денег, то смог выставить столь большое число подкупленных им лжесвидетелей, которые противоречили показаниям тех (людей), которые осуждали его, что он опроверг их все, и они подписались под составленным по этому случаю свидетельством, разделенным на четыре части, каждая из четырех стоп бумаги, которые я сам лично видел, и т.к. вследствие этого не осталось ничего, что могло бы доказать правоту выдвинутых против него обвинений, поскольку судейские чиновники короля любят только безмятежно почивать на лаврах и делать деньги, правосудие осталось слепо, и дон Педро вернулся на свой пост, получив возможность продолжат грабить все, что еще осталось (в Ормузе), и расправиться с теми, кто свидетельствовал против него. Но Господь Наш устроил так, что этот дон Педро был ограблен на побережье французскими пиратами, которые ничего ему не оставили и разграбили весь корабль, вследствие чего некоторые из тех людей, которые плыли в Лиссабон, на том же судне, громко жаловались, что они пострадали из-за грехов дона Педро".(31)
После того, как Нуньо да Кунья вернулся из Диу в Гоа в феврале 1537 г., Гуджерат оставался в том же неустойчивом положении. (32) Диу не подвергался регулярной осаде, но крупный отряд гуджератских войск во главе с Али-ханом стоял на окраине города, перерезав все пути подвоза продовольствия. В июле 1537 г. с ним было заключено перемирие, но до полноценного мирного договора было еще далеко. 13 февраля 1538 г. Нуньо да Кунья снова прибыл в Диу, и хотя о турецкой угрозе еще ничего определенного не было известно, губернатор ускорил темп работ по укреплению безопасности форта. Пока он занимался этим, в Ормуз прибыл корабль с неким венецианцем по имени Дуарте Катаньо на борту. Он прожил 20 лет среди турок, но утверждал, что все еще оставался христианином. Он привез с собой различные товары, которые он намеревался отправить из Персидского залива в Красное море по сухопутному караванному пути, т.к. все порты Красного моря были закрыты с целью предотвратить любую утечку информации в Индию о том, что в Суэце готовится выйти в море сильный турецкий флот. Новости, которые доставил этот человек, вызвали чрезвычайное волнение среди португальцев, и капитан Диу был не одинок во мнении, что ему следует отравиться: даже в последующие годы, как оказалось, многие люди разделяли его страх перед грозной турецкой армадой, - это явствует из свидетельств Катаньо, который был человеком наблюдательным, подмечал и запоминал все увиденное и услышанное, и увез с собой в Европу много сведений, которые португальцы предпочли бы оставить при себе.(33)
Подготовка к сбору флотилии в Суэце шла полым ходом уже в течение нескольких лет. Город Шахр, в Хадрамауте, на расстоянии около 350 миль к востоку от Адена, был излюбленным местом отдыха тех португальских корсаров, которые занимались нападениями на торговые суда, подстерегая их при входе в Красное море. Корсары не только использовали эту гавань в качестве убежища, но даже нередко грабили суда, стоявшие в самом Шахре. Местный шейх в 1535 г. сполна расплатился по старым счетам, захватив в плен множество этих пиратов, и заручился благосклонностью турок, отправив их в Суэц. В Суэце самых образованных из них оставили в качестве кормчих для флота, предназначенного направиться к побережью Индии, остальных же отправили на Средиземное море работать гребцами на галерах, где они распространили среди других галерных рабов, своих собратьев по несчастью, новости о приготовлениях, активно ведущихся турками в Красном море. В результате, когда несколько этих галерных рабов были захвачены в 1536 г. генуэзским адмиралом Дориа, он передал в Португалию полученные от них сведения. Исаак из Каира, тот самый португальский агент, который привез новости о смерти султана Бахадура, тем не менее заверил короля Португалии, что это событие заставит турок прекратить подготовку к планируемой экспедиции, вследствие чего в Индию не было отправлено никаких подкреплений; но эта пауза, если она имела место в действительности, по-видимому, была очень кратковременной и привезенные Катаньо новости на поверку оказались точными. Любопытный инцидент дал возможность португальцам напрямую убедиться в этом. Сифр Агха, которого португальцы назначили градоначальником Диу, сначала тайно отправил подальше свою жену и детей, а затем последовал за ними и сам, 27 апреля 1538 г. (34) Отъезд Сифр Агхи вызвал паническое бегство среди "баньяс", которое тщетно пытался остановить португальский капитан форта, повесив несколько человек из них. Что предвещало бегство Сифр Агхи, недолго оставалось тайной: вскоре после этого, 24 июня, он вернулся вместе с Али-ханом и 19-тысячной армией и взял в осаду форт Диу. Вскоре португальцы обнаружили, что у них не хватает сил для защиты слишком широко протянувшейся линии городских стен, и 9 августа они отступили из города; в ходе этого отступления, скорее напоминавшего беспорядочное бегство, португальцы бросили значительное количество пушек и амуниции.
На следующий день началась плотная блокада форта и окраинного бастиона Гогала. Предварительная атака Сифр Агхи оказалась на руку португальцам; она показала им слабые места в их обороне, и в течение задержки, вызванной легкой раной, которую получил Сифр Агха, у них было время, чтобы завершить свои приготовления. В начале осады в португальском форте находилось 800 солдат, 600 рабов, также принимавших участие в сражениях, 200 ремесленников из Гоа и большое количество женщин, детей и обычных рабов, всего около 3000 человек.
Перед тем, как продолжить наше повествование, следует сделать небольшое отступление о турецком флоте, который теперь шел на Диу. Еще до того, как хан Сафар, посланник султан Бахадура, прибыл в Константинополь, там стало известно о смерти этого монарха, но султан Турции, которому льстила мысль получить точку опоры в Индии, решил все же предпринять экспедицию. Он собрал войска и назначил главнокомандующим Сулеймана, пашу Каира, который должен был предоставить корабли. Сулейман-паша был евнухом, греком по рождению, уже пожилым человеком, неуклюжим от тучности и обладавшим всеми недостатками, присущими евнухам в целом. Действуя в духе восточных деспотов, он собрал 72 корабля в Суэце и укомплектовал флот опытными ремесленниками, "прошерстив" команды всех судов, мирно торговавших в Александрии. На корабли флотилии была посажена вооруженная армия, состоявшая из 1500 янычаров, 2000 турок и 3000 других солдат. Армада вышла в море из Суэца 22 июня; проход флота стал подлинным бичом для всех портов Красного моря, но особенно тяжело почувствовал на себе турецкую руку Аден. Правитель города, шейх Амр-ибн-Дауд, оказал паше самый восторженный прием, но Сулейман не забыл о некоторых событиях, имевших место ранее, - как один из его предшественников, разгневанный поведением шейха, послал ему 100 луков, 10000 стрел и центнер бальзама, - символический подарок, означавший, что он будет убит стрелами и впоследствии набальзамирован. (35) Несчастного шейха заманили на флагман и немедленно повесили на нок-рее. Аден подвергся разграблению, и во время захвата города Мир Амрджан, который в течение многих лет правил им от имени шейха, был убит.
4 сентября 1538 г. турецкий флот появился в виду Диу. После выхода из Адена флот разбросала налетевшая буря, и четыре корабля потерпели крушение в других местах на побережье Западной Индии; именно благодаря гибели этих судов португальцы впервые узнали, что флот, которого они страшились, уже находится в индийских водах. Быстроходные лодки помчались на север и на юг, - предупредить португальские поселения, чтобы они пребывали наготове. Полученные Сулейманом от турецкого султана приказы требовали найти и уничтожить португальский флот; к счастью для португальцев, он не подчинился этим приказам, и вместо этого начал осаду Диу, бывшего самым сильно укрепленным местом из всех, какие португальцы удерживали в Индии. Если бы он столкнулся с португальским флотом, он мог бы уничтожить его без всякого труда; если бы он избрал целью своего нападения любой другой порт, кроме Диу, он мог бы, ценой небольших личных усилий, обеспечить себе базу для операций за счет португальцев, и даже если бы Диу оказался взят турками, то их последующее поражение не являлось бы решающим. Мощь турок заключалась в их наводящей ужас артиллерии; металл, из которого были отлиты турецкие пушки, превосходил по тяжести португальские, а их артиллеристы были исключительно хорошо обучены; в случае морского сражения, это преимущество принесло бы султану победу. Впрочем, по численности аркебузиров с их удобным и быстро перезаряжающимся оружием перевес был на стороне португальцев. Состав турецкого флота был далеко не однородным, поскольку, кроме христианских рабов со всех стран Европы, трудившихся на галерах гребцами, в его состав входили 10 галер и 800 свободных христианских солдат под командованием венецианца Франческо. Дисциплина турецкой армии, впрочем, оставляла желать лучшего; несколько сотен солдат и моряков были повешены за участие в одном мятеже.
Самым уязвимым местом в ужасной комбинированной атаке, которая теперь угрожала Диу, было отсутствие единодушия между турками и индийскими мусульманами, которых объединила вместе только ненависть к португальцам. Али-хан, командовавший войсками Гуджерата, хотел изгнать португальцев только для того, чтобы вернуть Диу под власть гуджератского султана, поэтому он отказался дать свое согласие на то, чтобы включить имя турецкого владыки в хутбу, которую читали в городских мечетях Диу. Сифр Агха, с другой стороны, был готов позволить туркам все что угодно в обмен на признание его собственной власти в Диу. Сулейман-паша предполагал включить Диу в состав Османской империи, назначив самого себя главой администрации. Крушение одного из турецких судов разбросало по берегу Гуджерата множество седел, груз которых он вез, и отсюда гуджератцы сделали вывод, что морская кампания была не единственной военной операцией, задуманной турками; кампания на суше могла быть направлена против них самих или любого другого мусульманского государства. Судьба шейха Адена послужила слишком наглядным уроком, чтобы оставить его без внимания, и бесчинства янычар, высадившихся на берег 5 сентября, стали самым убедительным аргументом, настроившим местных жителей против турок. Али-хан со своими войсками, хотя они и продолжали оставаться в окрестностях Диу, фактически устранились от активного участия в осаде. Сулейман-паша выгрузил несколько тяжелых пушек для Сифр Агхи, чтобы он установил их на своей позиции, и ушел вместе с галерами в Джафирабад, на реке Ранан, чтобы восстановить свои силы.
Сулейман-паша вернулся в Диу 24 сентября, и к этому времени стало известно, что 11 сентября в Гоа высадился Гарсиа де Норонья, племянник великого Альбукерке, облеченный саном вице-короля, и сменил Нуньо да Кунья. Да Кунья, который за время своей службы так и не продвинулся до более высокого ранга, чем ранг губернатора, был глубоко задет вынужденной необходимостью подчиниться в такой критический момент человеку, почти не обладавшему никаким опытом в восточных делах; в то же самое время другие португальские поселенцы в Индии тоже были возмущены тем, что им в такое время приходится следовать за человеком, которого они не знали и который не знал их; последующие события оправдали их негодование. Высокомерное отношение Нороньи к да Кунья еще более оскорбило самолюбие последнего, поскольку ему не было позволено вернуться на родину на корабле, принадлежавшем королю или даже на корабле его преемника, и ему пришлось нанять для этой цели частное судно. Развитие ссоры может быть прослежено по собственным письмам да Кунья. (36) В последнем из них, написанном буквально накануне отъезда из Индии, исчезает даже налет вежливости. Некоторые его жалобы высказаны с сознанием чувства собственного достоинства; многие другие являются просто излияниями рассерженного человека. "Моя мать родила меня, - бранился ветеран, - для того, чтобы я был великим капитаном, а не вашим ласкаром".(37)
Организм Нуньо да Кунья был ослаблен долгосрочной службой, а рассудок опечален пережитыми неприятностями, вследствие чего вскоре после отплытия он слег с болезнью, оказавшейся, к счастью для него, роковой. По его собственным специальным распоряжениям он был похоронен в море с двумя патронниками от фальконета, привязанными к его ногам, и точно также по его указаниям король должен был уплатить за оба использованных казенника, - но король пренебрег выполнением его последней воли. На Тершейре судно было арестовано королевским офицером, который приказал приковать его к берегу железной цепью и доставить губернатора к нему в дом. Потеряв в этом неудачу, пристав бросил в тюрьму слуг да Кунья и не выпускал их в течение многих месяцев. Убеждение в богатстве Нуньо да Кунья породило много завистливых слухов, распускавшихся недоброжелателями, и даже Гарсиа де Норонья не думал опровергать их, но, напротив, отправил на родину с быстроходным кораблем письма, в которых немало постарался очернить репутацию своего предшественника. Король Португалии унизился до того, что вскрыл личные письма Нуньо да Кунья, приказал обыскать дом его вдовы и присвоил все, что было там найдено. Нуньо да Кунья в личной жизни был человеком довольно распущенным, и скорее хитрым, чем способным; он добивался успеха во всем, за что брался, хотя пока еще невозможно выяснить его личный вклад в каждом событии того времени. Он не создавал новых возможностей - но умело пользовался теми, которые ему предоставляли обстоятельства.
Примечания:
(1) Этот приказ приведен в "Tombo" Ботельо, p. 85.
(2) Заслуга этого приписывается несколькими авторами Афонсу Мексии.
(3) Орта часто упоминает его в "Colloquies" как очень известного человека. Он называет его "Coge Perculim". В "Mirat-i-Sikandari" данная экспедиция отнесена к 1533 г., из-за путаницы со вторым посещением города Нуньо да Куньей. - Bayley's Gujarat, p. 368.
(4) Индийское название острова, по сообщениям португальцев, звучало как "Бете", - очевидно, производное от оригинального. Есть 3 маленьких островка - Шиал Бет, Саваи Бет и скала Бхенсла, находящиеся приблизительно в 26 или 28 милях к востоку от Диу. Трагедия, видимо, произошла на одном из них.
(5) Современная железнодорожная станция Бейпур стоит почти на месте этого форта.
(6) Они также, возможно, в известной мере объясняют отношение короля к для Нуньо да Кунье, когда его срок пребывания на посту губернатора подошел к концу, ведь он оставил без наказания нападки на особу самого короля.
(7) Среди них специально упоминается некий "Bartolo". Возможно, имеется в виду Бартоломеу, сицилиец, который умер в 1476, многие из работ которого по каноническому праву были напечатаны между 1517 и 1545 гг. Смотри Migne Encyclopedic Theologique, s.v.
(8) Так я читаю имя "Куфоларим" у Каштаньеды, VIII. 53.
(9) Португальцы, описывая бенгальцев, называют их "лжецы и воры; люди, которые используют ссоры как предлог для ограбления".
(10) Эти кувшины были взяты с "Суфитурка", судна водоизмещением 800 тонн с ценным грузом на борту, захваченного в Шахре на побережье Аравии.
(11) О его смерти см. страницу 249. Очевидно, он упоминается под именем "Сакта", которое, возможно, представляет собой искажение от "Сантьяго", и как таковое должно читаться "Сатго" в работах индийских историков - по крайней мере, Сакта был обращен султаном Бахадуром в мусульманскую веру и получил титул Франги-хан. - Bayley, "Gujarat," p. 391.
(12) Полный текст договора модно найти в "Tombo" Ботельо, p. 134. Он включал и другие условия, например, платежи в пользу мечетей; освобождение четырех португальцев, Диого де Мекситы и других, все еще находившихся в неволе. В то же самое время есть трудности в хронологии. По утверждениям историков, Нуньо да Кунья в гневе покинул Диу в январе 1534. Они не указывают дату договора, но просто относят его заключение к более позднему числу. У Ботельо договор датирован декабрем 1543, но это - описка, если не ошибка, поскольку да Кунья к тому времени уже 4 года как был мертв. Ботельо сам относит договор к декабрю 1533 г. и сообщает, что он был заключен, когда да Кунья выступил против Гуджерата во главе большой армии. Я следую Ботельо.
(13) Это, конечно, имело место еще до того, как Португалия подпала пол церковное влияние. Как пример согласования данных индийских и португальских хронистов я могу упомянуть рассказ о совете, который Бахадур устроил со своими приближенными в Мандешваре в 1535, хотя это было очень суровое испытание для обоих. Рассказ Корреа - в III. 598 и 599. Рассказ в "Tabakat-i-Akbari" можно найти у Эллиота, V. p. 191. Последняя история была написана в Дели в 1593. Рассказ Корреа был написан до 1566 в южной Индии, передан в Португалию прежде, чем был написан "Tabakat", и не опубликовал до 1858. Они не могли скопировать один другого. Они могли цитировать один и тот же источник, но это маловероятно. Что происходило на тайном совете в отдаленной Раджпутане, едва ли предавалось его участниками широкой огласке, и Корреа не мог видеть местных записей. У Корреа "Capitao Velho" и "regedor" хотели сражаться в открытую. В "Tabakat" говорится то же самое, и "Capitao Velho" назван Садр-ханом. У обоих Руми-хан советует отсиживаться в укрепленном лагере, и Бахадур следует его совету. Корреа ссылается на Диого де Мескиту, который находился тогда в Гуджерате, как на свой источник сведений. Можно привести много других пунктов, в которых свидетельства португальских и местных хронистов сходятся между собой.
(14) Согласно индийским данным, Бахадур обещал Руми-хану губернаторство над Читором, но когда он взял этот город ценой немалых усилий, отказался выполнить свое обещание. Последствием явились предательский совет Руми-хана и его дезертирство. Bayley, "Gujarat," p. 583.
(15) Турецкие источники оценивают стоимость одного только пояса в 30 миллионов аспров, или около 50,000 ф.ст. Bird, "Gujarat," p. 245, примечание. По португальским данным, общая стоимость подарков Бахадура равнялась 2 Ґ миллионов, но неясно, в какой валюте произведен подсчет.
(16) Оригинальные документы можно найти в "Tombo" Ботельо, p. 217 и след.
(17) Чиновник сделал вид, будто бы забыл имя некоего Ботельо, который был отправлен в ссылку, и спросил Диого, не знает ли он. Диого обезоружил его своей прямотой, откровенно признавшись, что он и был тем самым человеком. Ботельо был назначен капитаном Каннанора в 1550, но умер от водянки в том же году. - Couto, VI. 8. i.
(18) Относительно этого соглашаются как индийские, так и португальские источники. Орта в "Colloquios" утверждал, что он имел пристрастие к бхангу (Бханг -- распространенное в Индии психотропное средство, получаемое из мужских и опыленных женских растений конопли; используется как для питья, так и для курения. - Aspar), ссылаясь при этом на неоспоримый источник (Мартин Афонсу де Соуза).
(19) Это утверждают как индийские, так и португальские историки. Нуньо да Кунья получил предупреждение из индийских источников, что Бахадур замышлял его убийство. Наиболее вероятно, что эти слухи основывались только на пьяной болтовне султана, распространенной и раздутой интриганами. Есть и другие следы, что именно их наущения посеяли рознь между Бахадуром и португальцами. Однажды ночью капитану форта тайно сообщили, что Бахадур намеревается утром пригласить его на встречу и убить. Такое приглашение действительно было получено; капитан, как подобает смелому человеку, отправился на встречу один, но ничего не случилось. Смотри также рассказ у Корреа, 111. 754. Слова Бахадура, которые он мог произнести по адресу португальского губернатора, находясь в подпитии, возможно, были превратно поняты индийскими информаторами.
(20) Индийские и португальские хроники подтверждают этот анекдот.
(21) Все португальские авторы упоминают это условие игры. Один добавляет также, что был другой подарок, сделанный после визита в крепость пьяного Бахадура, - те же самые 40 худых домашних птиц, с отрезанным головами, которых принесли домой к капитану крепости, намекая на ошибку, которую он допустил, когда не захватил Бахадура. Состояние ума, вследствие которого португальцы посчитали этот подарок за оскорбление, теперь трудно понять.
(22) Кара Хусайн был также европейским ренегатом, который вступил в брак с вдовой Тигра Мира. В 1563, когда Коуту был в Броче, Кара Хусайн был навабом этого города, и они обычно вместе читали итальянских поэтов - Ариосто, Петрарку и Данте, - так что он был человеком до определенной степени образованным. В индийских хрониках говорится, что Бахадур своим визитом намеревался устранить всякое подозрение из ума Нуньо да Кунья.
(23) В одном источнике седьмым спутником Бахадура назван Руми-хан, сын Сифр Агхи. Сифр Агха имел сына, который впоследствии получил этот титул, но он, по-видимому, не был на фусте. В "Mirat-i-Sikandari" приводятся имена тех же двух молодых аристократов, что и в тексте и добавлены 4 других имени, которые не возможно идентифицировать. Автор не был современником событий.
(24) Сифр Агха, по-видимому, находился в другой части судна, тогда как Бахадур был с Нуньо да Кунья.
(25) Все источники сходятся относительно стрелы. Это был символический жест, означавший объявление войны. Смотри Каштаньеду. II. 16, где он упомянут в отношении Виджаянагара. О другом примере на тот же счет в Малабаре смотри Корреа, IV. 708. Аналогично дар в виде стрелы из королевского колчана был залогом мира. Смотри также Bayley, "Gujarat," p. 3S9. Колчан Хумаюна, привязанный к поясу менестреля, наделял его властью освобождать пленных.
(26) В связи с этой атакой Диого де Мескиты есть любопытный пункт. В повествовании в "Акбар-намэ"-Elliot, VI. 18, говорится, что на Бахадура напал европейский "кази"; все португальские источники утверждают, что именно Мескита был тем человеком, который ранил Бахадура. Слово "мескита" в португальском языке означает "мечеть", а "касис", произносимое почти как "Кази", - индо-португальское обозначение священника. Я убежден, что эти два факта связаны, и, что прозвище Мескиты, возможно, звучало как "Кази" или "Каси". Он был хорош известен гуджератцам; о его истории см. страницу 212. Бахадуру был 31 год на момент его смерти.
(27) Смотри Корреа, IV. 452. Бэйлей отказывает ему в личных достоинствах, "Guiarat," p. 63.
(28) Гарсиа де Орта упоминает этого человека как известного за его ученость. Смотри "Colloquios", pp. 131 Y. и 164 Y.
(29) Смотри договор в "Tombo" Ботельо, p. 224, датированный 27 марта 1537.
(30) Он не возвращался в Ормуз до 1540, но я заканчиваю рассказ о нем в этом месте, чтобы не прерывать дальнейшее повествование.
(31) Корреа, III. 842.
(32) Внутренние беспорядки в Гуджерате являлись следствием свержения и возведения на трон марионеточных монархов, практически не обладавших властью.
(33) Катаньо отправился в Европу в 1538 г., и в течение нескольких лет служил посредником между королем Португалии и султаном Турции. Наконец он попал под подозрение последнего, и был заключен в тюрьму.
(34) Сифр Агха был хорошо принят султаном Гуджерата и назначен губернатором Сурата, где он завершил строительство форта, заложенного Мустафой Руми-ханом. Сын Сифр Агхи также впоследствии получил от султана титул Руми-хана.
(35) Albuquerque Cartas, p. 95. Есть описание этого путешествия у Рамузио, написанное венецианцем, который находился на турецком флоте,