Аннотация: Книга выложена полностью. На очереди - "Хроника" Жуана Бермудиша и "Путешествия" Лодовико Вартемы.
Глава 15.
Фигуэйра со 160 солдатами достиг охваченного паникой города в тот же вечер. Оцепенение было неописуемым, и на улицах слышались один лишь плач и причитания. Но времени предаваться напрасным сожалениям не оставалось. Ворота немедленно были закрыты, и Фигуэйра с отчаянной энергией взялся за укрепление оборонительных сооружений; женщины, дети и монахи - все объединились ради этой цели. Каждый стремился внести свой вклад в общее дело, и сам Фигуэйра безвозмездно пожертвовал свои обширные запасы на нужды обороны. В первую очередь надо было подумать о том, как укрепить бастион Сан-Жуан, господствовавший над дорогой из Мутвала, по которой должны были подойти к форту голландцы, и обезопасить подъемный мост, переброшенный через крепостной ров. Частокол соединял бастион с морским берегом, а земляной вал - с большим центральным бастионом Сан-Эстебан, откуда начинался крепостной ров. От бастиона Сан-Эстебан вал тянулся в юго-западном направлении, мимо небольшого бастиона Сан-Себастьян до бастиона Мадре-де-Диос, который господствовал над озером. Эти два последних охраняли подступ к Порта-Раинья, или Королевским воротам, главному входу в город, единственный доступ к которым со стороны холма Сан-Себастьян вел через сломанный мост. "Руа Дирейта", или Прямая Дорога, шла от этих ворот мимо Палаты заседаний камары прямо к больнице в бухте, откуда другая улица, Руа де Мизерикордия (1), вела мимо этого учреждения (т.е. госпиталя) к резиденции генерала.
Главной защитой города с юга служило озеро, кишевшее крокодилами. Мощные бастионы Сан-Жеронимо, Сан-Антонио и Сантьяго с их крепостным валом и рвом прикрывали Коломбо с юго-запада. Последний из этих трех охранял ворота Мапане, через которые сверху была переброшена арка, а на ней установлены пушки. Каменный бруствер связывал бастион Сантьяго с высокой скалой Сан-Агустинью, над которой развевался флаг Португалии. От этого пункта обрывистый берег Гальбокки, идущий на север, на краю которого был расположен францисканский монастырь, был вполне достаточно защищен со стороны моря линией частоколов и несколькими пушками. Холм, на котором стоял монастырь августинцев, представлял собой самую укрепленную часть города, и в пределах монастырской ограды находился главный пороховой склад. Гальбокка заканчивалась исторической скалой Сан-Лореншу, на которой был возведен бастион, обращенный с западной стороны лицом к морю, и церковь, посвященная святому, в честь которого была названа скала; в то же время на крайней оконечности утеса высился прочный бастион Санта-Круз, 16 пушек которого господствовали над всей бухтой, лежащей у его подножия. От бастиона Санта-Круз низменный берег тянулся в юго-восточном направлении до альфандеги, или таможни, где находился бастион того же самого названия; к востоку от него была расположена Курака, или бруствер Сан-Паулу, а напротив него - местная резиденция иезуитского ордена, которая в свою очередь была связана с бастионом Сан-Жуан. Защита городских укреплений была возложена на гарнизон, состоявший из 18 рот примерно по 25 человек в каждой, вместе с "касадуш" (2), ласкаринами и каффирами.
Голландцы начали осадные работы с постройки батарей на холме Св.Томаса, с тем, чтобы угрожать бастиону Сан-Жуан; но скрывавшиеся в песчаных шахтах на берегу португальские стрелки постоянно тревожили занимавшимися этими работами инженеров. Значительное количество этих "снайперов", как их теперь называют, было захвачено в плен, и голландцы, сочтя излишним расточительством тратиться на содержание пленных, три или четыре дня спустя отвели их в джунгли и там хладнокровно пристрелили. Строительство других батарей развернулось также вблизи монастыря Агоа де Луно, на месте, которое теперь известно под названием Вольвендаль, и у обители Св.Себастьяна, тогда как сам Хульфт избрал в качестве своей ставки один из комфортных домов в деревушке, до сих пор именуемой в его честь Хульфсдорн, где португальцы имели обыкновение проводить жаркое время года среди тенистых кокосовых пальм, овеваемых прохладных бризом с моря.
Как назло, Раджа Синха в это время был вынужден задержаться в своей столице, прикованный к постели одним из приступов перемежающейся лихорадки, подхваченной им во время своих изнурительных военных кампаний. Он отправил, однако, 1200 сингальских воинов на соединение с голландцами, и передал вместе с ними собственноручно написанное письмо, датированное 25 октября, в котором выражал искреннее упование на то, что задача, которую он принял так близко к сердцу, наконец-то близится к завершению. В то же самое время, несмотря на удовлетворение успехами голландцев, он не собирался ни на йоту поступаться своим королевским достоинством. Согласно правилам сингальского этикета, все вещи, предназначавшиеся для короля, должны быть завернуты в белое полотно, и Раджа Синха не упустил случая упрекнуть голландцев в том, что последнее письмо, которое он получил от них, не было покрыто белой тканью, а некоторые его титулы в письме оказались пропущены, - формальность, которой, по его словам, недопустимо пренебрегать даже в условиях военной спешки.
Еще до окончания октября бомбардировка голландских пушек начала приносить плоды, т.к. стены города рушились от непрерывной канонады, хотя португальцы все ночи напролет трудились не покладая рук, чтобы заделать повреждения, причиненные в течение дня. Они были почти уверены, что первый приступ будет направлен против низкой стены, соединявшей бастионы Сан-Себастьян и Мадре-де-Диос, и подготовились к нему, открыв две амбразуры у подножия стены и установив в них две "педрейро" (пушки), зарядив их картечью и все время держа наготове. Озеро сослужило большую службу осажденным, поскольку по нему они доставляли древесину, необходимую для работ, а также жесткую кору гибискуса filiaceusa, в изобилии произраставшего у края воды, которая была неоценима в качестве сырья для изготовления веревок и запальных фитилей.
4 ноября в голландском лагере появился один из придворных Раджа Синхи, по имени Теннекон Аппухама. Он происходил из знатной семьи, жившей в равнинной части острова, которая претендовала на происхождение от одного из королевских домов Коромандельского побережья, и нашла убежище в горах. Теннекон возвысился до звания одного из первых военачальников Раджа Синхи, хотя в старости он все же снова вернулся на морское побережье и обосновался в Матаре. Теперь же он привез с собой поздравительное письмо от короля, который пока еще не оправился от болезни, но прислал в дар Хульфту золотой кулон, усыпанный драгоценными камнями, в знак своей признательности.
После этого Хульфт решил сделать попытку приступа. Но вначале он, "от имени Его Императорского Величества Раджа Синхи и от имени благороднейшей Голландской Ост-Индской Компании", передал Коутиньо призыв сдаться. Генерал ответил, что он отвечает за крепость перед своим королем, который поручил ему руководить ее обороной, и что он не может сдать город до тех пор, пока не увидит убедительных причин для того, чтобы сделать это.
Рано утром 12 декабря 4 голландских судна подошли к бастиону Санта-Круз, и одновременно четыре пехотных отряда бросились на приступ Кураки, бастиона Сан-Жуан и Королевских ворот, тогда как воины Раджа Синхи предприняли обманную атаку на ворота Мапане. Из четырех судов одна только "Дева Энгуйсена" смогла подойти достаточно близко к бастиону, подвергнув его массированному обстрелу. Но ответный огонь португальцев оказался не менее ураганным, и за короткое время снес все мачты судна и так сильно изрешетил его борт, что команда поспешила покинуть изувеченный корабль, который быстро пошел ко дну; после этого другой голландский корабль-напарник, команда которого намеревалась открыть огонь с расстояния, отплыл прочь, подальше от зоны действия бастионных орудий.
Тем временем 200 голландских солдат переправились через озеро в лодках и высадились на его восточном берегу, где в них полетели гранаты из окон соседних домов и посыпались мушкетные выстрелы из каждого укрытия. Несмотря на это, они продвигались вперед, пока не достигли переулка, где оказались пойманными в ловушку двумя отрядами португальцев, которые появились с обеих сторон. Снова и снова они пытались прорваться, но были отброшены огнем бакаморт или бландербассов (длинноствольное огнестрельное оружие. - Aspar), который беспощадно косил их ряды. Еще две роты португальцев появились на сцене и открыли стрельбу из соседних садов. Дальнейшее сопротивление было безнадежным, и 24 голландца, которые еще оставались в живых и почти все были ранены, сложили оружие к ногам победителей.
Пока все это происходило, Ван дер Лаэн, который вернулся на Цейлон после того, как с честью оправдался перед властями Батавии, преодолел крепостной ров с одним из отрядов пехоты и атаковал Кураку, сильно пострадавшую от голландских ядер. К стенам поспешно поставили штурмовые лестницы, и вскоре гренадеры толпой хлынули внутрь городских стен; но в то время как голландцы штурмовали укрепления, португальцы, которые очистили от врагов берег при помощи всего лишь трех пушек, открыли по их рядам истребительный огонь из своих аркебуз, так что вскорости и нападавшие и защитники полностью скрылись в густых клубах порохового дыма, и невозможно было ничего услышать, кроме лязга сабель и треска мушкетных залпов. Расквартированные вблизи солдаты пришли на помощь соотечественникам, и вид Фигуэйры, лично руководившего обороной бастиона Сан-Жуан, вдохновлял неопытных новобранцев. Небольшой гарнизон ощутил прилив новых сил; каффиры мужественно сражались ассагаями. Резня была страшной, и с обеих сторон осталось много раненых. Наконец, обожженные и истекающие кровью, голландцы отступили, оставив берег усеянным трупами.
Атакой на Королевские ворота командовал лично ван Хульфт. Несмотря на огонь, направленный против них с трех бастионов, его солдаты прорвались до самых ворот, когда, к их величайшему ужасу, две замаскированных "педрейро" открыли по ним огонь картечью, моментально скосив множество людей. В то же самое время гарнизон с вершины крепостных стен залп за залпом разряжал аркебузы в растерянную толпу. Голландцы так поспешно откатились назад, что моряки отказались идти на приступ со штурмовыми лестницами. Хульфт был вне себя от ярости и отчаяния. Выбежав вперед из строя, он схватил лестницу и призвал остальных помочь ему; но никто даже не шевельнулся, и Хульфт упал, раненый выстрелом в ногу. Его поспешно оттащили из зоны огня, и его люди, уже никем более не сдерживаемые, в беспорядке бежали, тогда как ласкарины и каффиры совершили вылазку за пределы стен, преследовали голландцев и загнали их обратно в лагерь.
К счастью для голландцев, португальцы слишком устали, чтобы развить свой успех, иначе голландцам пришлось бы снять осаду. Но даже сам провал атаки был страшным ударом для Хульфта, поскольку он потерял только мертвыми 900 человек, и 500 - ранеными. Словно для того, чтобы еще больше усилить горечь поражения, он получил в тот же вечер письмо от Раджа Синхи, в котором последний выражал твердую надежду, что голландцы скоро поднесут ему ключи от Коломбо. Всё, что мог сделать Хульфт, - это отправить ответное послание с извинениями, рассказав королю о произошедшем. Раджа Синха, возмущенный тем, что голландцы устроили штурм, предварительно не согласовав свои действия с той стороной, которой предстояло оплачивать бремя военных издержек, ответил в довольно суровом тоне, предостерегая их на будущее от повторения подобной попытки, пока он сам не явится им на помощь. В связи с этим следующие несколько дней голландцы оставались в бездействии, тогда как португальцы усердно занимались устранением ущерба, причиненного бомбардировкой. Когда, однако, голландцы перехватили несколько депеш, отправленных из Гоа, и убедились, что никакой помощи осажденному гарнизону с этой стороны не предвидится, они возобновили осадные работы с прежним рвением и энтузиазмом.
При приближении неприятельских войск большое количество мирного населения из окрестностей Коломбо нашло убежище внутри городских стен, но поскольку запасы провианта были на исходе, 12 декабря многих из них изгнали из форта. Голландцы, однако, не позволили им перейти через свои линии укреплений, и несчастным пришлось вернуться обратно. Тем временем голландские батареи продвигались все ближе и сосредоточили огонь на участке стены к югу от бастиона. 10 января 1656 г. осаждающие попытались засыпать крепостной ров около бастиона Сан-Жуан и перебросить через него навесной мост; но после сражения, продолжавшегося с 10 часов вечера и до рассвета следующего дня, они были вынуждены бросить свои материалы и отступить. Тогда голландцы привели в действие новый вид снаряда, сделанного из пакли и других легко воспламеняющихся материалов, и начиненного шрапнелью или множеством маленьких трубок, каждая из которых содержала по две пули. Эти снаряды, взрываясь на небольшом расстоянии над землей, уносили много жизней и сильно беспокоили португальцев.
Несмотря на отчаянное сопротивление гарнизона, голландцы упорно продолжали свои попытки овладеть бастионом Сан-Жуан. Состояние крепостного рва немало благоприятствовало нападающим: в предыдущий год разразилась небывалая засуха, от которой ров обмелел и пересох, что позволило, наконец, голландцам забросать его землей рядом с бастионом. Выполнив это, они начали рыть подземную галерею и проложили ее через основание крепостного рва. Столкнувшись с новой угрозой, португальцы, со своей стороны, подвели контрмину. Потребности в древесине все более возрастали, т.к. осажденный город был фактически отрезан от подвоза всех припасов извне, и под давлением суровой необходимости португальцы были вынуждены пойти на отчаянный шаг - вырубить все драгоценные кокосовые пальмы, большое подспорье при все более возрастающей нехватке пищи. Балки домов, разрушенных голландскими ядрами, также были заботливо извлечены из-под руин и использованы для защиты складов.
Смерть, раны и болезни ощутимо сократили количество боеспособных мужчин, а те, кто еще оставался в строю, находились на грани истощения от непрерывного труда и недостатка еды. Бастионы также были во многих местах так сильно повреждены, что на крепостные стены могла бы без труда взобраться лошадь. Тем временем грозящая городу опасность привела к тому, что все церкви оказались переполнены молящимися. Духовенство выставило для поклонения мощи святых в монастыре капуцинов, и весь день женщины и девушки молились перед ними, стоя на коленях, и умоляя Бога, во имя которого их мужья и братья так долго заливали страну потоками невинной крови, сжалиться над ними. Голландцы, обнаружив где-то во время осады каменную статую Св.Фомы, в насмешку выстрелили по ней из пушки и сбросили в крепостной ров, откуда безрукое туловище поднял гарнизон и с почтением доставил его в церковь иезуитов. Но францисканцы, предъявив права на владение статуей, успешно отняли ее у конкурентов и с торжественным шествием перевезли в собственную церковь, сопровождаемые толпами горожан, которые призывали святого взять город под свою защиту.
Болезни, свирепствовавшие в осажденном Коломбо, собирали свою зловещую жатву, и вскоре многочисленные добровольцы были уже не в состоянии хоронить мертвых, так что на каждом углу смрад разлагающихся трупов загрязнял атмосферу. Некоторые из голодающих жителей сумели, тайком от властей, вплавь через озеро проникнуть в город, но в первые две недели февраля двадцать человек из них снова насильно выпроводили за ворота. Гарнизон не позволял им вернуться в крепость, и они были брошены умирать на узком клочке "ничейной" земли между стеной и голландским лагерем; их непогребенные трупы представляли жуткое зрелище со стороны озера. Это, однако, не могло остановить исход, и Хульфт решил прибегнуть к более суровым мерам. Он отправил письмо к генералу, предупреждая его, что в будущем все беженцы не должны рассчитывать на милосердие. Случай показал, что он не бросал слов на ветер. Мужчины, женщины и дети получили сто ударов плетью, и, едва держась на ногах, вернулись обратно, чтобы погибать от истощения на глазах у своих земляков перед стенами Коломбо.
Когда и эти меры в свою очередь оказались бессильными сдержать поток беглецов, стремящихся вырваться из обреченного города, голландцы принялись стрелять наугад, как по бездомным собакам, которые рыщут по окраинам деревни, по всем, кого видели между их рвами и городом. Даже этого было недостаточно, и мы должны передать слово одному из солдат, который принимал участие в этих зверствах, чтобы описать ту вопиющую жестокость, на которую оказалось способным изощренное воображение его соотечественников: "Поскольку мы не могли отогнать их прочь от нашего лагеря, мы должны были навести на них еще больший ужас, чтобы они сами держались от него подальше. Следовательно, когда в лагере появилась женщина и привела с собой маленьких детей, мы заставили ее положить ее ребенка в деревянную ступку и растолочь его до смерти, а затем уйти обратно с мертвым ребенком" (3).
Португальцы, тем не менее, все еще надеялись на подкрепления из Гоа, которым так и не суждено было появиться, и не допускали даже и мысли о капитуляции. У них закончились запальные шнуры, но солдаты разорвали свои рубашки на спинах, чтобы использовать полученные таким образом полосы ткани вместо них, и добавили к ним ванты с затонувшего голландского судна, "Девы Энгуйсена", пропитав их уксусом и вином и обваляв их в порохе. Ни одна лодка с припасами из Индии не смогла бы проскользнуть сквозь плотное кольцо блокады голландцев, чьи корабли патрулировали каждую ночь у входа в гавань, а дисавы Раджи Синхи построили палисад от моря до озера, чтобы помешать португальцам совершить вылазку со стороны ворот Мапане. Бастион Сан-Эстебан подвергался такому сильному обстрелу, что португальцы почти его покинули, а Мадре-де-Диос превратился в груду обломков. Около бастиона Сан-Жуан голландцы построили новую батарею на расстоянии всего 10 шагов от крепостного рва, тогда как бСльшая часть португальских пушек вышла из строя. Среди португальцев все более крепло желание поставить все на карту и предпринять последний отчаянный бросок в попытке прорвать кольцо осады, но генерал все еще не терял надежды на прибытие подкреплений из Гоа, и поэтому не поддавался на уговоры.
21 марта подкоп, который с таким упорством прокладывали голландцы, встретился с тоннелем, который португальцы вырыли напротив него. Т.к. последний проход был намного уже первого, португальцы могли без особого риска для себя наносить голландцам, бросившимся на защиту своего прохода, большой урон, стреляя в них из пистолетов и бакаморт. В качестве ответной меры голландцы забаррикадировали проход толстыми балками, через которые они просверлили отверстия для наблюдения за действиями врагов, тогда как португальцы поспешно спрятали большой бочонок с порохом в таком месте, где его легко можно было бы подорвать при помощи пистолетного выстрела в случае необходимости, и обрушили своды своего тоннеля, оставив узкий лаз, по которому мог проползти только один человек. Среди отставных капитанов нашлись добровольцы, согласившиеся взять на себя охрану этого места, и они, попарно сменяя друг друга, несли дозор в такой кромешной тьме, что теряли в ней всякую ориентацию. Это утомительное бдение продолжалось в течение всей осады, поскольку португальцы были решительно настроены взорвать проход, если неприятель попытается пройти на прорыв. Напряжение было настолько велико, что в конце концов из 40 первоначальных добровольцев только трое остались верными своему долгу.
10 марта генерал обратился к Раджа Синхе с письмом, в котором умолял его проявить сострадание. "Город Коломбо, - писал он, - древнее наследие португальцев, которым их удостоили короли и императоры Цейлона, ваши предшественники, всегда готовые взять их под свою защиту... ведь ничто более не льстит честолюбию могущественных монархов, чем принимать под свою защиту менее сильных". В заключительных строках письма генерал выражал надежду, что король "не допустит, чтобы мы и далее оставались в таком отчаянном положении". Раджа Синха в ответ посоветовал Коутиньо сдаться, обещая, что он оставит жителям города земли, необходимые для их пропитания. В тот же день король отправил Хульфту, "самому верному из слуг, которые у него когда-либо были", свой саннас, в котором он назначал его генеральным директором всех своих владений; поскольку, писал Раджа Синха, обычной награды в виде роскошных одежд и драгоценностей было бы недостаточно, чтобы вознаградить голландского военачальника за его службу.
Тем временем в Коломбо вслед за лихорадкой и дизентерией разразилась эпидемия чумы, которая свирепствовала на протяжении марта и апреля. На эти месяцы на Цейлоне приходится жаркий сезон, и страдания жителей усугубляла засуха, поскольку за все время блокады не выпало ни капли дождя. Сначала трупы умерших от болезни хоронили в неглубоких братских могилах, земляные насыпи над которыми скоро просели и потрескались под лучами жаркого солнца; но за короткое время число жертв эпидемии так умножилось, что их уже стало невозможно хоронить, и трупы лежали, разлагаясь, прямо на улицах. Фунт собачьего мяса считался редкой роскошью; 14 из 15 слонов были убиты и съедены вместе со шкурами; нередкими становились и случаи каннибализма. Одна злополучная мать, которая убила и съела своего младенца, была приговорена к страшной смерти - ее разорвали ядром, привязав к жерлу пушки; но даже эта жестокость не могла остановить людоедство, и в апреле, как утверждается, еще двое матерей из числа тех беженцев, которые все еще продолжали жить между двумя линиями укреплений, съели своих новорожденных детей.
5 апреля Хульфт выехал на переговоры с королем, который дал ему аудиенцию в Ракгаха Ватте. Переступив порог зала, в котором должен был состояться прием, Хульфт опустился на колени, но король милостивым кивком дал ему разрешение встать. Пройдя половину пути до трона, голландец снова упал на колени, после чего король встал с помоста и приказал ему подойти еще ближе. По-прежнему стоя на коленях, Хульфт обратился к Раджа Синхе со следующей тщательно подготовленной речью:
"О могущественнейший из монархов, ваш самый смиренный слуга приблизился к вашему императорскому трону, полный самой пылкой любви и доверия к вашему великодушию и милосердию, которое вдохновляет меня обратиться к Вашему Величеству (чье имя знаменито по всему миру) с самым искренним желанием, чтобы Господь Всемогущий соизволили благословить Ваше Знаменитейшее Императорское Величество и принца". Король вслед за этим приказал Хульфту подняться; но последний, сделав вид, будто не понимает его, указал на подарки, которые он привез с собой; эти подарки, прибавил он, хотя и малоценные сами по себе, но их обычно с радостью принимали все короли, поскольку ими являются знамена его побежденных противников. Затем, указав на кулон, который он получил от короля и который висел у него на шее, Хульфт приблизился к подножию трона и, став на колени на циновку, поцеловал руку Раджа Синхи, объявив, что король, позволив ему сделать это, оказал величайшую честь, какой только мог наградить.
Покончив с комплиментами, Хульфт перешел к делу. Он перечислил всё, что сделал от имени короля, и после дальнейшей беседы получил разрешение уехать. Он прибыл в Коломбо на следующий день и вечером отправился проинспектировать некоторые осадные работы, которые велись в его отсутствие. Пока он этим занимался, португальцы предприняли решительную попытку поджечь голландский подкоп. Хульфт поспешил туда и принялся помогать тушить пламя, как вдруг взмахнул руками и упал наземь, воскликнув: "Господи, помоги мне!" Залитого кровью, его поспешно унесли и Положии на кровать, где он скончался не приходя в сознание, поскольку был поражен прямо в сердце мушкетной пулей.
Донесение об этом страшном бедствии было немедленно отправлено Раджа Синхе. Сингальский король оплакивал гибель Хульфта не меньше, чем сами голландцы, и отправил своего главного министра и дисав попрощаться с покойным прежде, чем его тело увезут в Галле для погребения. Когда их привели к тому месту, где упал Хульфт, они сделали низкий поклон и торжественно взяли в руки горсть земли, приказав, чтобы в будущем ни одному человеку не разрешалось ступать на эту священную почву. Весь королевский двор погрузился в траур; шитая серебряными нитями драпировка в королевских покоях была заменена черной тканью; король так сильно скорбел из-за потери Хульфта, - поскольку он, по-видимому, питал к нему искреннюю привязанность, - что в течение трех дней уединился в своих покоях, никого к себе не допуская.
На посту командующего голландскими силами Хульфта сменил ван дер Мейден, и осада продолжалась. Несмотря на болезни и голод, терзавшие осажденных жителей Коломбо, португальцы с достойными изумления стойкостью и мужеством отражали каждую попытку приступа со стороны голландцев ответными яростными контратаками. Стена между бастионами Сан-Себастьян и Мадре-де-Диос в результате обстрела была разбита до основания, так что ядра голландских пушек беспрепятственно носились по городским улицам, и на Руа Дирейта пришлось возвести баррикады из стволов пальм. Все саперы были мертвы, и вместо них португальцы рекрутировали рабов и рабынь, которым, чтобы они смогли продержаться на несколько недель дольше других обитателей Коломбо, выделялась жалкая четверть медиды (4) риса в качестве ежедневного пайка. Коутиньо, тем не менее, наотрез отказывался под любым видом менять свое прежнее решение, "которое, - говорил он, - заключается в том, чтобы защищать город, доверенный мне от имени короля, моего господина, из последних сил".
С каждым днем становилось все более очевидным, что решительный приступ нельзя было больше откладывать, и вместе с этим Раджа Синха все более стремился посетить лагерь осаждающих, к крайнему неудовольствию голландцев. Он дал резкую отповедь на осторожные намеки ван дер Мейдена: "Вы придерживаетесь мнения, что мне не стоит приезжать в лагерь, пока город не будет взят; но что мне делать в лагере после этого, если я не смогу лично проследить за тем, как будут выполнены условия капитуляции?" Тем не менее, он наконец дал неохотное согласие на то, чтобы генеральный штурм, в случае необходимости, состоялся и в его отсутствие, поскольку он все еще страдал от приступов лихорадки. 6 мая перебежчик сообщил голландцам, что португальцы перенесли бСльшую часть своих пушек на улицы, которые были перегорожены баррикадами, и что на следующее утро на стенах останутся только один солдаты. Соответственно было принято решение начать атаку без всяких дальнейших задержек.
На рассвете 7 мая прошел холодный ливень. Небольшая кучка усталых солдат и горожан, которые всю ночь простояли в дозоре, направилась в церковь, чтобы побыть на мессе, перед тем как вернуться домой и хоть немного отдохнуть. Трое португальцев, двое из них - мальчики около 14 лет, которые тоже принимали участие в борьбе, вооруженные мушкетами, со множеством ласкаринов находились на полуразрушенном бастионе Сан-Жуан. Мальчики и человек 8 ласкаринов спали мертвым сном, когда три роты голландцев, несущих штурмовые лестницы, тихо подползли к стене, после чего, стремительно поднявшись во весь рост, вскинули мушкеты и дали залп, уложив всех находившихся на бастионе. Затем прозвучал сигнал к атаке. Голландцы с легкостью перевалили через разрушенные стены, и, несмотря на бросившихся им навстречу португальцев, которые открыли огонь из двух пушек, неудержимо продвигались вперед, тогда как сингальцы, которые пришли им на помощь, обрушили на врага дождь стрел. Силы были слишком неравными, и португальцы постепенно отступили, яростно оспаривая каждую пядь земли, на забаррикадированную улицу, где к ним присоединился небольшой отряд солдат. Отбросив свои аркебузы после первого залпа, португальцы с отчаянной храбростью устремились в атаку с мечами в руках и трижды выбивали голландцев с бастиона. Голландцы, однако, имели на своей стороне подавляющий численный перевес, и португальцы были вынуждены оставить все попытки снова завладеть бастионом, хотя их враги, потерявшие в схватке пять своих знамен, также не осмеливались снова перейти в открытое наступление. Вскоре они обнаружили, что бастион больше не мог служить укрытием, поскольку, находясь на нем, они подвергались уничтожающему обстрелу с бастионов Санта-Круз и Курака. Тем временем к португальцам присоединился генерал Коутиньо, и, вдохновленные его присутствием, они снова бросились в атаку на бастион. Многие солдаты, которые наблюдали за этим подвигом с бастиона Курака, были так восхищены дерзостью атаки, которую возглавил старый Франсишку де Мело де Кастро, что они во всю мощь своих легких закричали: "Победа!" и заставили всех примкнуть к атаке. Старого де Кастро пришлось силой вывести из боя, тогда как португальцам, несмотря на их дерзновенную отвагу, пришлось снова отступить.
Другой отряд теперь атаковал деревянный частокол за бастионом Сан-Жуан, который удерживали несколько сот голландцев, и успешно поджег вражеский подкоп; прогремевший взрыв разметал и голландцев, и сингальцев, оставшихся лежать под руинами. Затем, с мечами в руках, они вытеснили голландцев во внутреннюю часть бастиона, и отбросили их за ворота. Португальцы без труда снесли ворота, и дюжина их солдат ворвалась на бастион. Разыгравшаяся там сцена была достойна удивления. Голландцы, скученные на ограниченном пространстве, не могли как следует воспользоваться своим огнестрельным оружием, тогда как португальцы беспрепятственно рубили их мечами. Вдобавок к этому защитники города забрасывали голландцев бутылками, наполненными порохом, пока один из открытых бочонков не загорелся и не обжег португальцев так сильно, что они больше не могли продолжать сражение. Снова им пришлось отступить; почти все они были обожжены или ранены, а некоторые имели до пяти пулевых ранений.
В семь часов вечера битва наконец затихла. Голодные и израненные, португальские солдаты в течение почти 12 часов выдерживали самый ожесточенный натиск голландцев, и 120 из них были убиты, ранены или обожжены. Если они с восторгом приветствовали наступление ночи, прекратившей сражение, то подобные же чувства испытывали и голландцы, понесшие столь тяжелые потери, что в строю осталось только 1287 европейцев. В течение ночи осаждающие занимались сооружением деревянных палисадов и поворачивали против города пушки, брошенные португальцами. Утром они обрушили плотный артиллерийский огонь на бастион Курака, где теперь сосредоточились остатки гарнизона. Два дня спустя состоялось собрание членов городского Совета; они признали, что состояние дел было безнадежным, и решили попытаться осторожно выяснить у голландцев, могут ли они рассчитывать на благоприятные условия сдачи. На следующий день над крепостной стеной был поднят белый флаг, и три парламентера отправились в голландский лагерь. В ответ на предложения Совета голландцы выдвинули встречные условия, и эти последние в конце концов были приняты.
В соответствии с ними город должен был капитулировать на следующее утро, а солдаты гарнизона покинуть форт со всеми воинскими почестями. Особо оговаривалась гарантия безопасности в отношении духовенства, генерала и главных офицеров; касадуш, вместе с мелкими чиновниками и торговцами, должны были переселиться на Коромандельское побережье, взяв с собой только то из имущества, что могли унести их рабы. Те португальцы, которые соглашались признать власть голландцев, могли остаться в городе; голландцы пообещали, что не будут их преследовать и позволят сохранить принадлежавшую им собственность. С проживавшими в городе туземцами следовало поступить по усмотрению генерала, хотя голландцы специально оговорили, что будут хорошо обращаться с мудалийярами, араччисами и ласкаринами. Кроме того, голландцы обязались позаботиться о больных и раненых, и была достигнута договоренность, что всякому португальскому судну, которое придет в гавань до 30 мая, еще не зная о сдаче города, будет позволено беспрепятственно отплыть прочь.
Условия капитуляции были подписаны 12 мая, и в полдень два голландца были посланы в город, чтобы получить ключи от городских ворот, а также составить опись продовольствия и вооружения. В три часа после полудня голландцы вместе с войсками Раджа Синхи выстроились за пределами форта, чтобы встретить португальский гарнизон. Ворота открылись, и под барабанный бой и охапки побрасываемых вверх цветов из крепости вышли ее защитники, которых удалось вынудить к сдаче только после семимесячных напряженных усилий, так дорого обошедшихся голландцам в виде потерь в живой силе и в деньгах. Первыми шли 73 живых скелета, многие из них ковыляли, едва переставляя ноги, при помощи костылей или опираясь на палку, которую они сжимали единственной уцелевшей рукой. Они везли за собой до самых ворот четыре пушки, но здесь вынуждены были их оставить, не имея сил тащить дальше. За ними шли сотни касадуш и других жителей города, все в аналогичном плачевном состоянии. Лишь по истечении некоторого времени голландцы смогли поверить, что эти израненные, оборванные, истощенные люди, - действительно тот самый гарнизон, который навязал им такие благоприятные условия сдачи. Жалкая горстка мужчин явилась в штаб-квартиру Ван дер Мейдена, где они сдали свое оружие, после чего их провели в окруженный стеной сад, который был выбран для их пребывания.
После этого голландцы с триумфом вошли в форт. Ван дер Мейден и его свита направились прямиком на бастион Курака, где два португальских генерала, осунувшихся, с блуждающим взором, - печатью лишений, которые они так стойко переносили, - вышли им навстречу. По всему городу были расставлены караулы, ласкаринов разоружили, входы в подземные галереи были взяты под охрану. Шесть мешков заплесневелого риса - вот все припасы, которые голландцы смогли обнаружить на складах; пороха оставалось не более чем 6500 фунтов, вместе с небольшим количеством селитры и серы. В казначействе оставалось всего 1500 монет. Благодарственный молебен в церкви Св.Франциска перед могилой злополучного Дхармапалы ознаменовал переход его столь дурно использованного наследия к голландцам, и в течение двух дней шесть кораблей их флота отплыли из гавани, забрав с собой большинство португальцев, чьих дочерей, однако, голландцы насильно удержали в городе в качестве законной военной добычи, рассчитывая в будущем жениться на своих пленницах.
Завладев городом, голландцы отбросили всякую видимость подчинения Раджа Синхе и начали в открытую заявлять о своих притязаниях. Когда войска Раджа Синхи попытались войти в форт, им силой помешали это сделать, и голландцы допустили туда только нескольких офицеров высокого ранга. Самого Раджа Синху далеко не полностью поставили в известность о произошедшем. В три часа утра 11 мая его дисавы в Коломбо направили ему письмо, в котором сообщали о прибытии парламентеров от португальской стороны, но слухи о том, что голландцы уже договорились обо всех условиях капитуляции, были такими настойчивыми, что он послал срочную депешу, требуя объяснений. Ван дер Мейден ответил ему, послав копию акта капитуляции.
В течение 25 лет Раджа Синха трудился, не покладая рук, чтобы изгнать португальцев из Коломбо. "Когда Наше Императорское Величество призвало вас в Нашу империю, - писал он голландцам, - главная причина этого заключалась в том, что вы могли оказать нам помощь, особенно в захвате города Коломбо. Поскольку даже светлейший и знаменитейший Раджу, король Ситаваки, несколько лет держал его в осаде и не смог взять, по этой причине овладение этим городом стало нашей сокровенной целью". Он страстно желал снискать себе лавры победителя там, где его причисленный к сонму небожителей тезка потерпел поражение, и теперь, когда казалось, что его сокровенные надежды наконец сбылись, он обнаружил себя одураченным хитростью торговой компании. Ни один аттический поэт не мог бы придумать более драматической развязки трагедии.
Пылая праведным гневом, Раджа Синха потребовал от голландцев объяснений, почему они не посоветовались с ним, прежде чем согласиться на условия сдачи, и обнаружил холодный ответ в 10-й статье акта о капитуляции, по которой голландцы обязались милостиво обращаться с мудалийярами, которых по условиям соглашения с Раджа Синхой должны были передать ему как изменников. "Когда наше императорское величество услышало об этом, - с горечью писал он, - у нас пропало желание знать больше относительно других пунктов (соглашения); разве не мы привели голландцев в нашу империю, разве не мы трудились вплоть до сего дня, что они так бесчестно обошлись с нами?".
Несколько дней спустя сингальские войска ушли из Колмобо, и всякие сношения с голландцами полностью прекратились. Жители деревень, расположенных в окрестностях города, были переселены в другие места, и торговля с иностранцами запрещена. Голландцы вскоре ощутили последствия этого шага, когда над ними стал витать призрак голода. Вдобавок к этому снова вспыхнули болезни, каждый день уносившие в могилу по двадцать-тридцать человек. Многие португальцы, которые все еще оставались на острове, а также ласкарины, которые служили в рядах голландской армии, дезертировали к Раджа Синхе. Фигуэйра также еще находился в Коломбо, и Раджа Синха, который питал поистине рыцарское восхищение перед отважными бойцами, послал ему заманчивое приглашение поступить к нему на службу; но голландцы, имевшие горький опыт воинских талантов этого бывалого вождя, поспешили выслать его в Индию (5).
После этого голландцы быстро укрепили оборонительные сооружения города, оставив 2/3 прежних крепостных стен лежать в руинах и сконцентрировав новую линию укреплений вокруг возвышенности, на которой стоял монастырь августинцев. Пока велись эти работы, продолжалась переписка с королем, который довольно резко отвечал на уклончивые письма голландцев. "Пишите этот вздор кому угодно, если у вас есть на то желание, но не Нашему Императорскому Величеству", - говорил он. Его дисавы уже начали показываться к югу от Коломбо.
Все побережье было охвачено тревогой, и королевские чиновники постоянно чинили препятствия сборщикам корицы. Отношения настолько осложнились, что голландцы вскоре были рады прислать Раджа Синхе покаянное письмо, прося о восстановлении прежних дружеских отношений и предлагая вернуть ему Негомбо. Ван дер Мейден зашел в своей политике уступок настолько далеко, что выражал готовность выполнить любые требования короля, какие бы он не предъявил голландцам. Единственный ответ Раджа Синхе заключался в короткой фразе: "Не задавайте мне загадок", тогда как его войска атаковали аванпосты Компании.
"Если вы не поймете, - писал он Ван дер Мейдену 23 октября 1656 г., - Бог найдет нужные средства. Вы указали в вашем письме, что генерал-губернатор Батавии будет недоволен. Если генерал-губернатор и Компания - лица, которые держат свое слово, у них не должно быть причин для недовольства, и если вы будете и дальше продолжать действовать в том же самом духе, то вам суждено познать гораздо больше огорчений". Его откровенное признание, что португальцы, которые, как было известно, вплотную занимались приготовлениями к отвоеванию своих утраченных владений на Цейлоне, теперь искали его дружбы, прозвучало для голландцев как гром среди ясного неба и стало источником нешуточного беспокойства. Наконец они все же осмелились выйти за пределы города и атаковать сингальские войска, после чего Раджа Синха отступил в Руванвелу. Отсюда он с мрачной яростью наблюдал за последней стадией борьбы между голландцами и португальцами.
В январе 1657 г. португальский флот вышел в море из гавани Гоа, но столкнулся с голландским, и между ними произошли три ожесточенных сражения. В начале следующего, 1658 года, мощная голландская армада под командованием Риклофа Ван Гоенса появилась перед Тутикорином и разорила все португальские поселения на Жемчужном берегу. Через несколько недель 3000 европейцев с дополнительными туземными войсками, навербованными среди уроженцев островов Банда и сингальцев из Коломбо, высадились в Маннаре; после слабого сопротивления основная масса проживавших здесь португальцев переправилась на Цейлон и в панике бежала в Джафну, а 22 февраля форт Маннар капитулировал. Вслед за этим голландцы также переправились на Цейлон у Мантоты и двинулись маршем на Джафну, не встречая на своем пути никакого сопротивления до самого селения Чундикули, лежащего в двух милях от форта Богородицы Чудес.
После этого им преградили дорогу несколько укреплений, задержав на несколько дней дальнейшее продвижение захватчиков, тогда как испуганные жители Джафны поспешно укрылись за стенами форта. 20 марта голландцы начали атаку, расколов надгробные плиты на кладбище и стреляя их кусками из пушек по форту вместо ядер. Португальцы, тем не менее, стойко держались, хотя и находились на грани голода; единственной пищей, которая осталась в осажденном городе, было небольшое количество испорченного риса, тогда как запасы соли были почти исчерпаны. В довершение ужасов осады в Джафне вспыхнула чума, унесшая много жизней беженцев, скученных на ограниченном пространстве. Хотя парапеты и стены, сложенные из мягкого кораллового камня, очень скоро под плотным артиллерийским огнем превратились в груду руин, голландцы, наученные печальным опытом в Коломбо, не осмеливались предпринять попытку штурма. Три месяца прошли, и запасы пороха были на исходе; вода в колодце, отравленная разлагающимися трупами, стала источником заразы; не хватало даже корпии для перевязки ран. Понимая, что дальнейшее сопротивление невозможно, гарнизон форта 22 июня выбросил белый флаг. Торжествующие голландцы не собирались проявлять милосердия, и хотя гарнизону были оказаны воинские почести, все имущество португальцев и их сторонников было конфисковано.
22 июня гарнизон, включая смелого Фигуэйру, который снова вернулся на родину, чтобы обнажить меч против ненавистных протестантов, вышел из цитадели. Три дня ушли на сборы и эвакуацию, причем голландцы останавливали всех мужчин и женщин, независимо от возраста и общественного положения, и подвергали их тщательному и унизительному досмотру, чтобы они не смогли внести из города никаких драгоценностей, спрятав их на себе. Город был методически разграблен и опустошен, чтобы затем вновь стать годным для жилья; в тот же время голландцы, с характерной для них предусмотрительною, засадили свободное пространство внутри крепостных стен тремя сотнями кокосовых пальм.
23 июня 1658 г. армия собралась в полном составе в церкви Богоматери Чудес, и там, где раньше во славу побед Оливейры столь часто возносились к небесам победоносные гимны "Те Deum", теперь голландцы низкими голосами затянули свои псалмы, благодаря Всевышнего за то, что этот залитый кровью остров был наконец освобожден от португальской власти.
Примечания к главе 15.
1. Эта благотворительная организация считалась филиалом "Мизерикордии" в Гоа, о которой смотри исчерпывающую работу сеньора Маттина, "История гоанской Мизерикордии".
2. Все португальцы, находившиеся на Востоке, делились на де группы: "касадуш", которые не подлежали призыву на военную службу, за исключением чрезвычайных обстоятельств; и "солдадос", хотя последний термин необязательно означал, что они являлись солдатами.
3. Иоганн Якоб Саар.
4. Португальская мера веса, приблизительно равная кварте.
5. Хуратала - "Маленький Баловень" - большой слон, которого использовали в качестве приманки для ловли других, и чья ловкость высоко ценилась, т.к. она приносила португальцам 50000 патак в год; он единственный из стада в 15 слонов избежал съедения во время осады Коломбо. Раджа Синха также очень сильно хотел его заполучить, но голландцы не собирались делиться с ним, и слон прожил достаточно долго, чтобы увидеть флаг английского флота там, где так много португальцев пролили свою кровь.