В декабре 1612 г. де Азеведо отплыл с Цейлона, чтобы вступить в должность вице-короля в Гоа. Хотя с военной точки зрения 18 лет, проведенные им на Цейлоне, были сплошной чередой неудач, в течение этого периода там произошли определенные административные сдвиги, на которых желательно было бы на этой стадии остановиться более подробно.
В 1608 г. король Испании и Португалии Филипп III отправил на Цейлон Антана Ваш Феррейру, фидальго, состоявшего на королевской службе, с титулом ведора и полномочиями провести реорганизацию финансовой системы острова. В его подчинении находились пять туземных чиновников высокого ранга, по крайней мере один из которых служил при дворе Раджа Синхи. Наиболее известным среди них бы Алагийяванна, который теперь обратился в христианство под именем дона Жеронимо, несомненно, желая польстить самому португальскому генералу. Тавернье во время своего пребывания в Индии записал любопытный рассказ об этом обращении. По просьбе Алагийяванны иезуиты дали ему экземпляр Нового Завета. Через шесть месяцев он вернулся к ним и изъявил желание принять христианство, добавив, однако, что была одна вещь, которая его смущала: по его словам, он не смог найти в тексте Писания упоминания о том, чтобы Иисус Христос когда-либо брал у кого-то деньги, тогда как миссионеры без всяких колебаний брали всё, что им давали, и никогда не совершали обряд похорон или крещения, если они не были хорошо оплачены. Вопрос был вполне логичным для буддиста, чьи священники могли выполнять все необходимые службы бесплатно; но иезуиты, по-видимому, без труда вступали в таких случаях в сделку с собственной совестью. Интересно отметь, что его новые обязанности не помешали Алагийяванне следовать за любимой им музой; его величайшая поэма, "Куса Джатака", которая основана на одном из рассказов о предыдущих перерождениях Будды, появилась в 1610 г. и по заслугам заняла выдающееся место в сингальской литературе.
Первоочередной из всех обязанностей, порученных новому ведору, была подготовка "томбо", или кадастра всех округов, которые подчинялись власти португальцев. Тщательно разработанная и сложная система землепользования, при которой держатель надела обрабатываемой земли должен был, в соответствии со своей кастовой принадлежностью, вносить свою лепту в поддержание общественного благосостояния, на протяжении столетии сводила к минимуму фактические денежные расходы центрального правительства на содержание административного аппарата и нужды обороны. Успешное функционирование системы зависело от точности составления кадастра, и Феррейре потребовалось несколько лет на проведение тщательных изысканий по этому вопросу. Он совершил поочередный объезд всех коралов, в каждом из которых вызывал к себе нескольких нотаблей, чтобы они помогли ему проверить правильность списков, составленных "мохотталами", или секретарями. В новый реестр вносились описания различных наделов, вместе с именами тех лиц, которые их держали, доходом, который получал каждый из них, и обязанностями, которые они должны были выполнять; каждая страница реестра пронумеровывалась и подписывалась лично ведором.
Первая же трудность, с которой ему пришлось столкнуться, заключалась в том, что в списках мохоттал некоторые округа были пропущены. В таких случаях Феррейра вызывал к себе ответственных чиновников, которые должны были принести клятву, что у них нет данных реестров. Эти списки, записанные на пальмовых листьях, на самом деле были утрачены во время последних опустошительных войн, и де Азеведо заверил ведора, что вести их дальнейшие поиски было бы бесполезным занятием. Потеря этих списков была, однако, не столь серьезной помехой, поскольку местное население не уклонялось от вызова на дознание, хотя это и вызвало обструкцию различных португальских корпораций, особенно "камары", или муниципальной палаты Коломбо - "Сидаде Сан-Лореншу", как официально назывался город. Из деревень, которые набожные сингальские короли отвели для того, чтобы их жители несли различные повинности в пользу храмов, значительное количество было выделено для содержания различных религиозных учреждений по всему острову; эти дарения были сделаны на такой срок, как будет угодно королю, с целью изменить их впоследствии с учетом будущего развития события. Со всеми остальными деревнями дела предполагалось вести в обычном порядке. Предварительное расследование показало, что некоторые из них недавно были предоставлены во владение различным лицам или конгрегациям без ведома властей, и было приказано аннулировать все такие пожалования. Это решение стало источником значительных проблем со всеми заинтересованными в деле духовными орденами. Иезуиты, которые держали 62 деревни, принадлежавших ранее храму в Мунешввараме, подобно доминиканцам и августинцам получили денежные пособия в виде компенсации, но оказалось, что значительно более сложным было удовлетворить претензии францисканцев.
Францисканцы первыми из всех монашеских орденов прибыли на Цейлон в 1505 г. вместе с Алмейдой, и францисканцы были первыми миссионерами, направленными на острове по просьбе Бхуванаика Баху; но если они были миссионерами Церкви Христовой, то никогда не забывали и о том, что являлись к тому же подданными короля Португалии. Где бы ни грозила опасность душе или телу, везде появлялись францисканцы, не только ухаживая за ранеными и обеспечивая религиозное утешение умирающим, но находясь в передних рядах с мечом и крестом во многих кровавых сражениях. Францисканцы настаивали на том, что еще в 1554 г. португальский король подписал "алвару", в которой объявил Цейлон полем исключительной деятельности их ордена. Однако с уверенностью можно сказать лишь то, что соответствующее распоряжение было издано 10 марта 1593 г., и четыре года спустя сделана попытка заручиться согласием Папы Римского. Проблема возникла из-за дара, который сделал в пользу францисканцев Дхармапала в первом порыве после крещения. Этот дар впоследствии трижды подтверждался, но в 1598 г., вскоре после смерти Дхармапалы, король Филипп по совету епископа Кочина отказался его ратифицировать, оставив ордену сомнительное утешение, то это будет полностью соответствовать их уставу (первоначальный устав францисканского ордена содержал требование обязательности бедности для всех его членов и запрещал владеть собственностью. - Aspar). Францисканцы, однако, не собирались отказываться от своего законного наследства без борьбы, и сумели добиться от "Меса де Консиенсия" (1) постановления, согласно которому король Португалии как наследник Дхармапалы был обязан подтвердить его дар. Попытка со стороны Феррейры, действовавшего на основании инструкций вице-короля, силой отнять у монахов спорные деревни привела к тому, что францисканцы апеллировали к закону и возбудили иск против королевского чиновника. Вопрос остался нерешенным и впоследствии был снова поднят португальскими властями с результатом, который будет рассмотрен ниже.
Так поступили с деревнями, которые раньше принадлежали храмам; затем были отделены в пользу королевского казначейства древние "габедаганы", или королевские деревни. Жители этих деревень обычно поставляли ко двору большинство припасов, необходимых для содержания различных учреждений, входивших в его состав, но было очевидно, что для португальской короны было невыгодным придерживаться древних традиций в отношении данной категории деревень. От них ожидался большой доход, и они были уравнены с остальной частью деревень; некоторые из них розданы частным лицам - в этом случае перейдя в категорию т.наз. "ниндаган", - некоторые сданы в аренду, и некоторые оставлены в резерве, чтобы обеспечивать военные потребности властей острова. Эти деревни были избран с таким расчетом, чтобы находившиеся в походе войска могли с удобством получать из них поставки продовольствия, тогда как капитанам, заведующим различными опорными пунктами, где размещались португальские гарнизоны, были пожалованы определенные деревни для того, чтобы прокормить находившихся у них в подчинении солдат.
Из остальных деревень, которые теперь были доступны для распределения, самые лучшие были зарезервированы для тех португальцев, которые особенно отличились в завоевательных войнах в Индии и на Цейлоне, и для туземных христиан, которые верой и правдой служили португальцам на высоких должностях. Меньшие деревни были выделены мудалийярам, араччисам или ласкаринам, - либо в качестве дара, либо в виде вознаграждения за оказанные услуги. Те португальцы, кто получил земельные владения на Цейлоне, были обязаны, - в виде неотъемлемого условия дара, - постоянно жить в пределах острова; что же касается получателей сингальской национальности, то рассчитывали, что они будут жить со своими семьями в различных крепостях вместе с португальцами, имевшими по соседству принадлежавшие им деревни. Возлагались большие надежды, что тесное общественное взаимодействие, которое, как ожидалось, последует от контактов между двумя расами, приведет к большей безопасности и в то же время к повышению цивилизованности коренного населения и сделает их более покорными иностранному правлению.
На территориях, находившихся под португальским господством, земельные пожалования носили наследственный характер на протяжении жизни двух или трех поколений владельцев, с правом передачи также по женской линии, но отчуждение земли было ограничено; туземцы, однако, вначале держали свои земельные наделы только "по воле короля", т.е. пока это было угодно сделавшим дарение властям, как то было в обычае и при сингальских монархах, хотя впоследствии восторжествовала более либеральная политика и пожалования приобрели пожизненный характер.
Намерение сингальских королей при пожаловании этих деревень заключалось в том, чтобы создать такие жизненные условия для людей, которых они желали облагодетельствовать, которые позволяли бы им жить в комфорте в соответствии с простым жизненным уровнем, преобладавшим в то время. Пока такой человек владел своей "ниндагамой", он мог пользоваться теми же преимуществами, которые получал от своих подданных сам король. Жители подвластной ему деревни удовлетворяли все потребности его домашнего хозяйства, а также несли охрану его "валаувы", или усадьбы, и самой его особы, и оказывали все услуги, приличествующие его рангу; и всё это без какого-либо расхода денег с его стороны. Арендаторы его деревни обрабатывали его рисовые поля и свозили собранный урожай в его амбары. Каждую ночь они охраняли его от набегов грабителей или нападений диких зверей; и по утрам, в то время как одни из них подметали землю вокруг его жилища, другие готовили для него ванну для купания и варили пищу, или вручали ему бетель, который являлся единственным возбуждающим средством. Подобным образом девушки из его деревни прислуживали его жене и были компаньонками дочерей. Если он должен был появиться при дворе, арендаторы сопровождали его туда и несли все необходимые вещи для путешествия, держали над ним зонт из пальмовых листьев, который в такой же степени защищал его от солнца, как и являлся эмблемой его статуса. Когда владелец деревни отправлялся на войну, арендаторы защищали его особу, жертвуя своими жизнями ради его спасения; когда он болел, они дежурили у его постели; а после его смерти они приносили его труп на погребальный костер.
Вся социальная система сингальцев концентрировалась вокруг понятия касты, "которые, - цитируя Нокса, - представляли собой степень достоинства, вне зависимости от их богатства или почтенных должностей, которыми их наделяет король, но в соответствии с их происхождением и родовитостью". Богатство, - добавляет он, - не дает им никакого преимущества, чтобы устроить брак с теми, чью семейную честь это бы уронило или запятнало... Благодаря бракам внутри своего собственного ранга навсегда сохраняются происхождение и достоинство, и какой бы ни была семья, высоко или низкой, никогда не меняются". Лица, принадлежавшие к самой высокой касте, были известны среди них под гордым титулом "хондуру" - "свами даруво" ("дети повелителя") (2) - термин, который, строго говоря, соответствует только особам королевской крови. Ношение одежды, закрывающей верхнюю часть тела, длина ткани ниже колен, цвет головного убора и другие мелкие различия отделяли высокорожденных от менее удачливых.
Кастовая система в сингальском обществе функционировала удовлетворительно, и люди в целом были счастливы и довольны своей судьбой. Эксплуатация носила ограниченный характер, и ни один человек не испытывал нехватки тех немногих вещей, которые нужны для жизни в благоприятном климате Цейлона. Господин "ниндагамы" был отцом деревни, и под его властью представители всех зависимых друг от друга каст трудились гармонично и слаженно. Когда, однако, на месте сингальских дворян появились чужеземцы, они обнаружили словно бы приготовленную для них розгу тирании, и не замедлили воспользоваться ей. Не проявляя никакого интереса к деревенским жителям, они заботились только о том, чтобы выжать из своих злополучных арендаторов максимум дохода за краткий срок своей власти над ними. Их естественная бесчувственность к страданиям оборачивалась поступками, вопиющими по своей жестокости; их ненасытная жажда золота привела к такому состоянию дел, аналог которому можно найти, вероятно, только в "Свободном государстве Конго" и в каучуконосовых лесах Перу. Если португальцы, как например, Жуан де Рибейро, изображали со своей точки зрения положение туземного населения в привлекательных и светлых красках, то для самих сингальцев их жизнь вскоре превратилась в сущий ад.
Уже говорилось, что во главе администрации каждой из четырех больших провинций стояли дисавы. Они управляли ими при помощи нижестоящих чиновников, называемых "виданы коралов" (главы округов), которые выполняли определенные судебные функции, а также осуществляли контроль над множеством арендаторов, обязанных оказывать различные услуги в пользу короны, не получая за это вознаграждения. На практике, однако, выходило, что арендаторы делали только то, что им приказывали виданы, и что эти последние использовали их службу в интересах собственной личной выгоды, отчего казначейство несло большие убытки. Виданы оказывали, кроме того, нежелательное влияние на людей, призывавшихся в ополчение, - обстоятельство, сыгравшее важную роль в различных восстаниях, которые недавно произошли на острове. Корреа, например, был виданной Девяти кораллов, и единственная услуга, которую он должен был предоставлять, заключалась в возложенной на него обязанности содержать 600 вооруженных людей. Для того, чтобы устранить этот источник опасности, король Филипп рекомендовал заменить сингальских видан португальскими, а самого Корреа, который всегда находился на подозрении, выслать в Гоа. Однако ему заметили, что такая политика должна была привести к росту неудовольствия среди более влиятельных сингальцев, которое могло поставить под угрозу хрупкий мир, воцарившийся было на Цейлоне; и что лучше всего внедрять эту практику постепенно, начиная с более населенных округов.
Одна из задач, возложенных на ведора, заключалась в надзоре за тем, чтобы арендаторы должным образом исполняли свои обязанности перед короной. Прежде всего им запрещалось продавать изготовленное ими огнестрельное оружие кому-либо еще, за исключением короля, который стремился, если это окажется возможным, к тому, чтобы сосредоточить всех мастеров-оружейников, - которые, несмотря на имеющиеся у них земельные наделы, португальские власти были вынуждены кормить и одевать в период их пребывания на королевской службе, т.к. эти наделы едва могли прокормить только семейство во время отсутствия его главы, - в Коломбо и Галле, чтобы помешать им сбывать продукцию своего ремесла врагам. Это предложение, однако, вызвало сильное противодействие, и португальцы наконец решили, что будет во всех отношениях нежелательным менять практику, существовавшую с древнейших времен.
Искусство ремесленников Цейлона, унаследованное и усовершенствованное на протяжении поколений в рамках кастовой системы, было предметом восхищения в Индии, где их работы по золоту и серебру, их резьба по слоновой кости и их стальное оружие предпочитались всем другим. "Они делают прекрасные ружейные стволы, которые можно встретить повсеместно и которые блестят так ярко, как будто они изготовлены из серебра". Ян Гюйген ван Линсхотен писал, что распятие из слоновой кости, которое преподнесли в 1585 г. архиепископу Гоа туземцы Цейлона, считалось таким шедевром, что этот прелат "решил воспользоваться случаем и отправил его в дар королю Испании, как вещь, вызывающую удивление и достойную того, чтобы столь великий правитель хранил ее среди своих самых дорогих драгоценностей".
Другая обязанность ведора заключалась в контроле над собором королевских податей, независимо от того, носили ли они денежный или натуральный характер. Подать, которую вносили натурой, складировалась в фактории в Коломбо, откуда не позволялось ничего отпускать на сторону без королевского приказа. Отпуск этой продукции производился только для отправки в Португалию через Гоа, или для нужд военно-морского флота. Все неиспользованные остатки продукции в конце года продавались под надзором фактора, а выручка складывалась в сундук, запертый на три ключа, причем капитану Коломбо строго-настрого запрещалось вмешиваться в вопросы управления этими средствами. Учет всей выручки велся в книге, которая сама хранилась в сундуке, и каждая сделка заверялась отдельной распиской. Аналогичным образом заверялись выплаты: их удостоверяли как ведор, так и фактор, которые в свою очередь были ограничены в своих действиях ежегодным утверждением суммы предполагаемых расходов.
Пока продолжалось завоевание острова, генералу разрешалось совершать реквизиции из этого сундука на экстренные нужды, но такие реквизиции должны были быть завизированы ведором, и генерал лично отвечал перед королем за целевую трату этих средств. Более того, они ни в коем случае не могли быть сделаны кем-либо из счетоводов низшего ранга. Нечего и говорить, что генералы считали ведора своим естественным врагом, и трение, возникавшее в результате попыток первого запустить руку в общественные фонды, было так велико, что приводило к серьезным сбоям в управлении и становилось источником неприятностей для самого короля. Особенно это трение проявлялось в отношении торговли корицей, которая сравнивалась с "невестой, вокруг которой танцуют все на Цейлоне" (3). С какой бдительностью охранялась эта торговля, можно судить по тому факту, что в 1584 г. сам обедневший Дхармапала был вынужден обратиться к королю Португалии за специальным разрешением на экспорт 50 кинталов (4) этой пряности в Португалию, но так его и не получил; король предпочел одарить его взамен суммой в 1000 крузадо. На самом деле, начиная с самого раннего периода португальской оккупации, сингальским королям приходилось довольствоваться вывозом корицы в свою пользу в таком количестве, какое разрешали власти Гоа. В 1558 г., принимая во внимание обращение Дхармапалы в христианство, этот объем был увеличен до 100 бахаров.
Фактически сбор корицы был взят в аренду капитанами Коломбо и являлся серьезным испытанием для честности этих офицеров. Король не одобрял того, что его казначейство оплачивает все расходы, тогда как капитаны присваивают себе весь доход, и в 1589 г. он приказал провести расследование по этому вопросу. Де Азеведо обеспечил за собой право на откуп сбора корицы сроком на три года, и ему пришлось в резкой форме напомнить, что это торгашество не подобает генералу, которому поручена задача довести до конца завоевание Цейлона. Позже, в 1614 г., торговля была объявлена неприкосновенной королевской монополией, и частные лица, пытавшиеся заниматься собором корицы или торговать ею, подлежали пятилетней ссылке на т.наз. "южную армаду", тогда как объем ежегодного сбора был установлен временно в 1000 бахаров.
Раз в год один из королевских кораблей отплывал из Коломбо - единственного порта, которым была в 1594 г. ограничена торговля, - с годовым сбором этой специи. Капитану, отвечавшему за рейс, первоначально позволялось оставлять себе определенное количество корицы в качестве вознаграждения, но впоследствии это было заменено финансовой оплатой. Доставка груза корицы в Гоа была приурочена ко времени ожидавшегося прибытия ежегодного флота из Португалии. Специально избирался надежный человек, чтобы заключать торговые сделки, и ожидалось, что генерал будет лично присутствовать в Коломбо в то время, для того, чтоб предотвратить любые контрабандные перевозки, тогда как ведор составлял опись с указанием количества отправляемых тюков с корицей, которая подлежала проверке в Гоа. После выгрузки на сушу груз продавался как можно раньше, чтобы чиновник, отвечавший за него, мог вернуться на Цейлон с вырученными деньгами со следующим муссоном. Эти деньги хранились в особом сундуке, отдельно от других поступлений, и отчет о сумме выручки от продажи подавался ведору, который вручал его генералу, а последний, в свою очередь, посылал его вице-королю.
Перепроизводство корицы привело к большому падению дохода, но надеялись, что, ограничив объемы ее поставок в течение нескольких лет, удастся вернуть цены на нее к прежнему уровню, когда предполагали, что одно только прибыли от этой торговли будет достаточно для покрытия затрат на завоевание острова. С расчетом обеспечить более эффективную работу во главе всего отдела, занимавшегося торговлей корицей, был поставлен португалец с титулом виданы.
Из второстепенных источников дохода, находившихся в ведении ведора, вывозом слонов занимался под его общим надзором сингальский видана; население деревень, которые были первоначально приписаны к этой службе сингальскими королями, распределяли между собой ловлю, укрощение и содержание животных. Ловля жемчуга, взята прежде на откуп капитаном Маннара, который отправлял вооруженное судно для охраны промыслов, позднее сильно упала по своему значению вследствие проводимой португальскими властями политики покровительства ныряльщикам, которые начали обращаться в христианство, и в результате сумма получаемого дохода от этого промысла в последующем неуклонно уменьшалась. Иезуиты, которые вели миссионерскую деятельность среди ныряльщиков, обвиняли капитанов в притеснениях, тогда как последние возражали, что истинное объяснение неудовлетворительного состояния дел заключается в лености ныряльщиков, которых чересчур избаловали иезуиты. Существовал обычай в один из дней весь улов раковин-жемчужниц насыпать в туфлю жены капитана, и вмешательство иезуитов, потребовавших положить конец практике этих выгодных "чаевых", не способствовало налаживанию отношений между сторонами. Кроме того, еще больший ущерб добыче жемчуга нанесла распря, вспыхнувшая между иезуитами и епископом Кочина. Казначейство понесли серьезные убытки. С 1604 по 1612 гг. ловля жемчуга вообще прекратилась, и король даже предложил переселить колонию ныряльщиков-парава на западное побережье Цейлона, чтобы они могли без помех заниматься своим промыслом. Предложение, однако, не было принято.
Ввиду неспокойного состояния страны португальцы получали сравнительно скромный доход от добычи и продажи драгоценных камней, хотя в порядке эксперимента власти Цейлона отправили несколько камней для продажи на рынках Гоа и Кочина. Сингальцы скрывали от португальцев месторождения камней, и хотя португальцы назначили специальных видан для их поиска, это только открыло еще одно поле для злоупотреблений.
Была предпринята попытка стимулировать выращивание перца, заставив население деревень вносить часть арендной плат в виде натуральных поставок этой пряности, но она не имела успеха. Плоды арековой пальмы, с другой стороны, продажа которых всегда являлась источником немалого дохода сингальских королей, в этот период пользовались большим спросом в Индии, как уже упоминалось. Де Азеведо не замедлил воспользоваться этим преимуществом. Он закрепил за собой сеньориальные права над каждой деревней, где в любом количестве выращивалась арека, закупая ее по умеренной фиксированной цене. Рост доходов от торговли был настолько большим, что это привело к тому, что на современном финансовом жаргоне называется "бум", страшные последствия которого злополучные деревенские жители позже сполна ощутили на себе. В то же самое время конкуренция среди подданных привела, что вполне естественно, к существенному падению королевских доходов.
При туземных монархах существовал обычай, что если человек умирал, не оставив мужского потомства, все его имущество отходило к королю как выморочное, а в других случаях новый владелец должен был уплатить налог на наследование в размере 1/3 стоимости имущества. Это гнетущее взыскание, известное под названием "марала", которое по своему значению почти в точности соответствовало понятию "налога на наследство", получило распространение также в государстве Великих Моголов и было введено для того, чтобы предотвратить сосредоточение богатств в руках частных лиц, а также подавить всякое желание улучшать собственность. Оно также было, вероятно, одной из причин, по которой деревенские жители имели обыкновение зарывать в землю в виде кладов все деньги, которые у них имелись; ведь крестьяне не знали более надежного сберегательного банка, чем земля под очагом их дома. Португальцы унаследовали эту традицию и продолжали взимать маралу, хотя для того, чтобы способствовать обращению в христианство, им пришлось несколько ослабить ее строгость для новообращенных.
50000 глав семейств, не занятых выращиванием ареки или пера, как ожидалось, должны были платить годовую подать в размере 1 пардао, и собранная таким образом сумма оседала в казне португальского генерала. Для пополнения королевского дохода прибегали и к другим источникам. Так, лица, совершившие правонарушения, подвергались наложению штрафов, менявшихся в зависимости от положения виновного лица и тяжести преступления. Там, где какой-либо человек совершил самоубийство из-за невозможности отомстить за оскорбление, сторона-обидчик, а часто и целая деревня присуждались к уплате денежной пени. Определенные вилы плантаций, где постоянно выращивалась одна и та же культура, также подвергались налогообложению, например, с насаждений кокосовой пальмы сумма налога обычно составляла 1/10 их урожая. Рыбаки были обложены налогом по фиксированной ставке с количества имевшихся у них сетей, помимо выплаты доли со своего улова. В различных округах, где производили масло, взимались аналогичные выплаты натурой. На укрепленных постах, которые охраняли границы, с путников, вступавших на португальскую территорию или, наоборот, покидавших ее, взималась пропускная пошлина; за получение разрешения сжечь останки покойного, а не похоронить их в земле по христианскому обряду, тоже следовало уплатить налог. В дополнение к этому деревенские жители несли ответственность за поддержание в пригодном состоянии дорог, мостов и странноприимных домов, тогда как каждый взрослый мужчина среди "мавров", т.е. цейлонских мусульман, был обязан три месяца в году отработать на строительстве дорог и укреплений.
При сингальских правителях острова один только король имел право распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, и ни одного человека нельзя было даже подвергнуть порке без его приказа. Судебный процесс и повестки были неизвестны; достаточно было одной стороне именем короля призвать другую сторону предстать перед судом, и не нашлось бы человека, который посмел уклониться от такого вызова. В случае вынесения обвинительного приговора общая форма наказания для обвиняемого заключалась в том, что он должен был встать в "велекту", т.е. в центр очерченного вокруг него на земле круга, и ему запрещалось именем короля переступать за ее пределы; не было того, кто не повиновался бы королевской воле. Для надзора за сбором маралы назначалось множество чиновников, именуемых "маральерос", которые действовали также как окружные судьи. В дополнении к их выездным судам в Мальване заседал трибунал, основанный де Азеведо и состоявший из восьми мудалийяров, разбиравших все тяжбы, которые возникали среди сингальцев, хотя наиболее важные случаи передавались на рассмотрение самому генералу, приговор которого не подлежал апелляции. Различные спорные вопросы в пределах конкретной деревни разбирались советом деревенских старейшин или глав семейств. Все эти суды признавали очистительную клятву, которая, наряду с ордалиями, являлась популярным методом урегулирования споров. Часто форма клятвы заключалась в том, что на голову сына истца насыпали множество галечных камней, после чего истец призывал на его голову смерть в пределах количества дней, равного количеству гальки, если он выступит с ложным обвинением. Наиболее распространенная форма ордалии заключалась в том, что обвиняемый должен был погрузить руку в кипящее масло или дотронуться концом пальца до раскаленного докрасна железа, и этот метод в основном применялся там, где было задето целомудрие женщин (5).
Обычное право сингальцев всегда признавало практику выдачи ссуды под залог личности заемщика. Если последний не мог вернуть ее в срок, он становился рабом. В сингальском обществе с такими рабами обращались с большой добротой, и выделяли участки земли для содержания, так что они порой приобретали значительное богатство. При португальцах, однако, систематическое похищение детей с целью продажи в рабство превратилось с выгодное занятие, и они в большом количестве ввозили на Цейлон африканцев-рабов, чьи потомки даже сейчас, несмотря на 300 лет смешанных браков с азиатскими расами, а также примесь европейской крови, неоднократно возвращались к исходному негритянскому расовому типу. В Гоа пытки и убийства рабов стали причиной такого скандала, что король был вынужден издать по этому поводу особую алвару. Португальцы держали также большое количество женщин-рабынь, наживаясь как на их занятиях ремеслом, так и на торговле их телами.
С точки зрения сингальцев, предстать перед влиятельным человеком с пустыми руками означало проявить недостаток уважения. Соответственно, три раза в год, когда се местные вожди собирались при королевском дворе, они преподносили различные дары согласно должности и размеру земельного держания каждого лица; эти дары состояли из драгоценностей, оружия и любых диковинок, которые, как сталось, могли заинтересовать короля. Это обычай сохранили, на правах королевских представителей, и португальские генералы. Аналогично во время разъездов по стране их всюду принимали с королевскими почестями, дороги были усыпаны фруктами, цветами и устланы белой тканью, а люди простирались перед ними ниц в почтительном поклоне, согласно требованиям восточного этикета.
Примечания к главе 10.
1. Суд, созданный Жуаном III по вопросам религиозных убеждений. Аналогичная "Меса" была основана в Гоа в 1570 г., но просуществовала недолго.
5. Королева Эмма, мать Эдуарда Исповедника, обвиненная в прелюбодеянии с Элвином, епископом Винчестера, очистила себя и епископа от навета, пройдя босиком по 9 раскаленным докрасна плужным лезвиям и оставшись невредимой.