Арутюнов Сергей : другие произведения.

Певчие, семейство пернатых

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Алконостъ. Альманах. Вып.47./ Ред. О.Нечаева; творческое объединение ћАлконостъЋ. - М.: Воймега, 2006. - 80 с.

  На чемпионате Москвы по поэзии Алконост называли командой Литинститута. Это и так, и не так.
  Открещивающиеся от альма-матери - подлецы, но в данном случае никто и не собирается от нее открещиваться. Как быть с теми алконостовцами, которые к Литинституту не относятся? Никак, если над Литом принято смеяться... а чуть не каждый месяц появляется чья-нибудь изжелта-серая статейка на тему, мол, не срыть ли брюсовско-горьковскую хоромину до основания, не превратить ли величественную развалину в окончательный прах? Многим бы стало легче. Без всяких там, понимаешь, кадровых кузниц, без проклятой Совдепии, отдавившей тем самым "многим" не только классовое чутье, но и остатки совести.
  Алконост ни в коем разе не доказывал на чемпионате преимуществ литинститутской стиховой школы. Он выступал за себя и выиграл.
  Время судить победителей.
  К финалу чемпионата вышел сорок седьмой номер, оформленный Сергеем Трухановым в геометрическом стиле "Воймеги".
  Десять лет назад, в летних, пустых и скрипящих на каждом шагу коридорах Лита Тиматков, вооруженный пробойником и молотком, слезает со стула, поставленного на парту, задумчиво смотрит на дыру, нечаянно пробитую в стене. Из дыры валит пыль, торчит дранка.
  
  - М-да... Староватое у нас зданьице. Чем-то надо заделывать... Знаешь, а Алконосту уже семь лет. Немалый, кстати, возраст для лиобъединения!
  
  Киваю. Потому что видел уже десятки идиотских манифестов, оказавшихся некрологами.
  Алконост-96 был принтерным и двускрепочным. На обложке - выведенное любительским пером ангелическое личико. Структура - подборка (фамилия и имя крупно, стихи шрифтом помельче), небольшая статья, маленький сценарий. Стоический аскетизм.
  Заседания редколлегии с "самым демократическим и эффективным голосованием" за подборки, при котором никто не имел права вето, могли начинаться в полуподвальной столярке вечером, а заканчиваться наутро у кого-нибудь на квартире. Оговорка кого-то из маститых вроде Евтушенко в тогдашней газете "Сегодня"(?) (объединение "Алконос"), эмблематична. Сейчас в Алконосте уже так не пьют.
  Так почему именно эти ребята, а не, скажем, великие и ужасные Осумбезы? Лично меня трогает сама фигура молодого и небогемного интеллигента, по которому едва успели соскучиться в сезон 2005-2006 года. В 90-е самозабвенно любили анфан-терриблей! Визжащие на перфоменсах психи стали официальным ликом поэзии, обращенным к попсовой эпохе. То они кутались в козьмапрутковско-маньеристские плащи, желая быть испанцами, то брили бородатые башки, тонко намекая на контры с ГБ, то вылуплялись из рок-подвалов, катаясь по сценам и подмосткам, матеря Родину и Бога. В узких кругах их поныне переставляют фишками по доске.
  Алконосту по жизни было наплевать на всякие потусторонние соображения, редсовет его считался только с лирическим дарованием, дешевые эффекты презирались, благодаря чему эстетика объединения стала конфессией, а не ересью.
  Церковью, а не сектой.
  Демократизм непотопляем: качество странноприимства сразу приподымает над преходящим. Таков Литинститут, таков и Алконост: пришедший встает в волейбольный круг, освобожденный от грошовых поколенческих иерархий. Секты никогда не перестанут ненавидеть церкви за широту процедуры отбора, не только в святые, но и в послушники. Секта не может стать вселенской величиной: слишком близки цели быстрого обогащения, достигаемые духовным рабством адептов.
  Лирический герой Алконоста - неудачник, но неудачник светлый, не озлобленный на то, что ему чего-то там недодали.
  У нас ведь как? Если народ оскотинился, зарплату не платят, кругом черти и вообще Руси конец, такое известно, где любят. А если абсцентная истерика, да верлибром с иноязычными вставками, тоже понятно, куда нести.
  В Алконосте предпочитают традиционный русский стих. Варианты приветствуются. Нашу упрямую силлаботонику впору уже объявлять литературным жанром, в котором одинаково вольно и Чемоданову, и Анне Русс.
  Сорок седьмой номер открыт Всеволодом Константиновым, чья православная нирвана может расправлять крылья годами. Он родом из Перми, из глубинного евразийства того пошиба, что равновелико тщательно составляет краеведческие талмуды и расписывает пустыные храмы. В этих краях глупцов видно по сорванным фальцетам: голосу нужно дать время дозреть до певчего. У Севы - бас.
  
  Осталось то немногое,
  Что вдруг важней всего,
  Других сердец не трогая,
  Дошло до моего.
  
  Это о птице, "что доверила услышать песнь свою", о жизни, что была "обещана", а вот уже "клонится, взойдя с таким трудом". Сева никогда не стеснялся архаики, а взращивал ее из вечной мерзлоты примороженного языка. Потому и не бегал общих мест, обретая своё. И давно обладает им. Если не имел всегда.
  
  Юлия Голованова:
  
  Кто-то жил очарованно, цепко,
  Широко и по-своему жил,
  Знал, зачем лебела и сурепка,
  Песни пел, а добра не нажил.
  
  Как бы случайно пестуется миф о натуре, не способной первой кинуться в узкие воротца и отыметь причитающееся.
  Растерянность не просто симпатична, она - единственное нравственное состояние в пору стыда, когда слышен хруст костей и хрип дыханий.
  
  Анна Логвинова:
  
  Это женщина здесь жила. У нее есть улика.
  
  Кажется, опечатка: этА женщина.
  Стихи Ани, согревающие юродством, никогда не срывающимся в мрачное голошение, высвистанные потрескавшейся окариной обериутства, акмеистически детальны. Каждая мелочь в них царственно возводится в ранг смысловой оси.
  Как ни с кем, с ней ясно, что абсурд ее тонок как подморозок ноябрьской лужи, под ним - рой неутолимых детских вопросов, которые стали бояться задавать.
  
  А хочешь попасть в то самое,
  В досамоварное время?
  Туда, где мы те же самые
  И даже вместе со всеми?
  
  Хочется прокричать - да! Потому что здесь пахнет чудом.
  
  Два недавно ушедших Сергея, Казнов и Королев...
  
  Первый:
  
  Когда я лягу на скамью
  И стану подыхать,
  То эту песенку мою
  Тебе не услыхать.
  
  Второй:
  
  Хорошо, если вместе умрём.
  Не хочу без тебя доживать.
  Поседевшие стол и кровать -
  Даже пыль нас запомнит вдвоём.
  
  Казнова я не видел. Право, какого рубцовского пошива была его строка, верная, широкая. Он весь доделанный, непривычно основательный, взлетающий ломко и неопровержимо:
  
  Только память и свет, только пение,
  Только это стальное перо,
  Только золото, пусть и осеннее,
  Только утреннее серебро -
  Вот она, моя честь и спасение,
  И молитва, и зло, и добро.
  
  Королева я шапочно знал. Он был белокожим, статным будто бы помором, с рубленым скульптурным лицом, неловковатый, слегка сумрачный от расслышивания чего-то мешающего, назойливого. К нему неловко было обращаться: тишина словно догоняла его какой-то глухотой, за которой отверзается непритворный слух:
  
  Миллионы одиночеств:
  Чья-то кухня, свет и чай.
  Ветер! ветер! к ночи, к ночи
  Зыбку плача раскачай!
  Буду плакать и качаться,
  Таять в мире, убывать...
  Никого не достучаться.
  Никому не открывать.
  
  Так и сбылось.
  Срезая наносное, поэты загоняют себя в белое безмолвие.
  
  Ираида Вороьева:
  
  Вот и кончилась поздняя строчка
  И слова разошлись по домам
  И гуляет последняя точка
  По заснеженным белым полям
  
  Если б можно было молиться за словесных старателей, произносилось бы так: дай им, чтобы прощание длилось всю жизнь. Долгую и счастливую, потому что лучше всю жизнь прощаться, чем вообще ничего не успеть.
  
  Андрей Чемоданов:
  
  испорченным телефоном
  Из крысиной норы
  Вылезает белка
  говорит
  "я хомяк"
  говорит
  "я солнце"
  но я знаю не маша
  никто не маша
  кроме маши
  
  Вера и обман. Обман и вера. Вера, которая больше самой Маши, Вера, которая больше самой Любви. Вера, что часто оставляет тех, кто принимает за Машу черт знает кого.
  
  Марина Мурсалова:
  
  Потемки моя душа,
  Темно там даже и мне
  Зато за ней ни шиша,
  И это видно вполне
  
  Потемки моя душа.
  Как я вас туда пущу?
  Сама вхожу не дыша,
  Сама на ощупь ищу.
  
  Ионе китов живот
  Навряд казался черней.
  Лишь только то, что гниёт,
  Немного светится в ней.
  
  Не то чтобы жизнь разлюблена до конца, за которым лишь усекновение дыханья, но... как еще драться с ней, победительно глушащей своих чад по лбу полифоническими звонками, автосиренами, телевизгом, не замечающей никого на сотни вёрст вокруг? Не Фирса тут забыли, а каждого из нас. Перестали слышать, а неужели слышали речи наши за десять шагов?
  
  Маша Орехова:
  
  Последний год ты, кажется, молчал.
  А кто о чем спросить тебя пытался?
  
  Альманах становится сборником стихов при общем сюжете. Для сорок седьмого номера Алконоста всеобщ мотив обрыва мотива. Посмотрите названия последних поэтических сборников: их названия часто содержат частицу "не"... По русской поэзии в эти месяцы, может быть, проносится цунами отрицания, отъема "таинственного песенного дара" и самого слова. Отчего? Разве не вольно нам, разве не предоставлены нам права граждан, творцов своего безделья? Разве мучат нас и пытают, стесняют хоть в чем-то? А сердце шепчет - да, мучат. Предчувствия, знаки...
  
  Александр Переверзин:
  
  Это просто - за горе бороться.
  Сквер не спит, он от страха притих.
  Не пугайся, не тронут уродцы -
  Монструозные девки и хлопцы.
  Власти нас оградили от них.
  
  Для поколения брежневской слякоти, горбачевского отверзания уст, ельцинских игровых катаклизмов нынешняя расстановка интеллигента и власти относительно нова, оттого мнится какой-то безвылазный общий тупик, в котором хорошо лишь неунывающим ловкачам, а остальным тягостно и мерзко. Ну, возьмут поработать во что-то, ну, назначат кем-то, ну, даже съездишь куда-то, а воротишься на Родину - и...? От глянц-новостроя тянет сладковатой гнильцой, муштрой не тела, но духа, а от корпоративных гимнов брызжет хлорной фальшью неотмоленного стыда.
  
  Анна Русс:
  
  Ничего не хочет происходить,
  Человек живет, чтоб поесть, родить,
  Раздавить врага, умереть, уснуть,
  Ему некого обмануть.
  
  Кто скажет лучше? Лес рук... У публицистов в смуту отбило нюх на перемены, каждый отстаивает сейчас устаревшие модельки "за реформы" или "против них", пешки-шашки... а жизнь продолжается без какого-то прежнего смыслообразующего контента. Его больше не производит ворочающийся в болоте чиновничий аппарат, наш хорошо выбритый Коллективный Отчим, заменивший Грозного Отца.
  
  И сгинул, напоследок превратив
  Меня в большой цветной презерватив
  
  Анна Русс - ворожея высочайшего класса. Она гиперсвободна и тайнослышит. Когда читает со сцены, мне кажется, что ее прилюдно жгут за какую-то исконную правду, а она спешит выкрикнуть толпе то ли проклятье, то ли прощенье. Слог ее, сбивающийся с классического размера на прибауточный, - блоковский, из "Двенадцати". Страшная, пророческая полифония.
  
  Владислав Колчигин:
  
  Человек неловок пока он жив
  Но когда захлопнутся зеркала
  Как легко выходит его мотив
  Из того в чём мать его родила
  
  Нет, они точно все сговорились. У Колчигина, к тому же, как всегда, чистая экзистенция. Леонардова анатомичка.
  
  Его хотели приодеть
  Но стал он так суров
  Что не посмеют снять и впредь
  С него его трусов
  
  Физиология философична... К примеру, тело при старте духа в небеса может быть первой ступенью, мозги - второй. Отработали - проваливайте!
  
  Ната Сучкова:
  
  И можно читать меня наизусть,
  Держать на ладони, пробовать вкус,
  Но я не каждому в руки даюсь,
  И этим в себе повинна!
  А что остается еще? Прозреть,
  Понять: я всего лишь птенец в гнезде,
  И тянется прямо к твоей земле
  Небесная пуповина
  
  Анна Орлова:
  
  Кто-нибудь из надежных советских людей
  Не поверит как я безмятежно живу
  И в опасные годы рожаю детей
  И на выжженной пашне жую трын-траву
  ...
  Циферблаты без стрелок в спокойных очах
  Бронебойная шкура на мощных плечах
  А когда этот мир раскалится дотла
  Просто вспомню как я здесь давно умерла
  
  Кто обманется? Шкуры-то как раз нет, как и кожи. Прошлое безвременье наша генерация помнит в туманном детстве теми невыразимо ясными днями, в которые нет еще ни потерь, ни бед.
  Безвременье настоящее, облепленное дурными вестями, как ракушками, сдирает шкуру вместе с костями. Оттого кто-то становится птицей, когда надо бы коровой. Цепкое государство мечтало бы о стаде, но люди обращаются в певчих и разлетаются, кто куда, от его мясных грёз...
  
  Мария Гальперина:
  
  ты уже спишь
  спрятав голову под крыло
  а я не могу
  
  ты уже больше не думаешь
  о былом
  а я не могу
  
  В этом "не могу" - изрядная доля "не хочу", с которого начинается свобода.
  
  Алексей Тиматков:
  
  лишь о свете буду писать скрижали
  шевелясь в сердечной твоей могиле
  хорошо что имя не поменяли
  хорошо что имя не отменили
  
  Хороши на Руси имена, особенно женские: Вера, Надежда, Любовь. Света. Когда перестали называть ими, словно бы не стало и того, что они обозначают. Но они еще не отменены.
  
  Екатерина Соболева:
  
  Эти толстые рыбы молчат на твоём языке
  
  Уж не становится ли вся поэзия фигурой умолчания?
  
  Ян Шенкман:
  
  Я пишу эти строки в угоду черному с белым,
  Их пучеглазой тени,
  Под давленьем погоды,
  Сопротивляясь дыму.
  
  Может быть, сквозь годы такого молчания пробьется к людям, отвыкшим от стихов, совсем другой русский язык, способный не единить, но слышать других? Может быть, включится обратная связь, реакция чуткого и талантливого народа на всё проговоренное ему за двадцать с лишним десятков лет, и голоса промерзших птиц сольются в прекрасный хор? Так может думать идеалист. Так может мечтать законченный дурак. Но чудеса случаются только с дураками, и на том мы стояли веками. Что отменит нам имена? Нас учили только мечтать.
  
  Евгений Лесин:
  
  - Только не ешь, пожалуйста, снег, -
  В детстве нам говорили.
  Он же мне снился ночью во сне.
  Так и не разрешили.
  
  Жизнь пролетела. Идём домой.
  Снег. И зима кончается.
  Матушка трогает снег рукой,
  Мешкает, улыбается.
  
  Вот бы попробовать... Ну хоть режь!
  Так и стоим тоскуя.
  - Хочется снега? Давай же - ешь!
  Тихо ей говорю я.
  
  Почему так хочется чуда? Потому что
  
  Нам всё давно разрешено
  
  Прямая зависимость.
  
  Начинает свой разбег
  Новый день погожий.
  Вышел в город человек,
  Человек хороший.
  
  Видит: утренний туман,
  Маленькие дети.
  Где мы, где мы капитан?
  На какой планете?
  
  Довыживались. Довоевались: мир кажется невозможным.
  Как когда-то вещал бородатый Глоба, страна пронесется над бездной и опустится на другой край земли. Он ничего не сказал про тех, на кого придется этот удар, кто выживет, а кого раздавит. Теперь мы знаем, кого раздавило, а кого вынесло наверх. Людской оглоушенный ком плюхнулся не на райские луга, покатился... Впереди растерянный туман. Жить и ждать. Жить и ждать. Свистать скворцом, раз остались еще в мире ореховые пироги.
  Я поздравляю Алконост с целой книгой, рассказывающей нам о нас. Чуть ли не впервые без "возвышающего" обмана. И то сказать - надоело враньё.
  Ау, победители! Вы свободны.
  
  Сергей Арутюнов
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"