Аннотация: Из книги "Темная сторона Москвы. Городские легенды"
Число Зверя, или Дьявольская палата
Среди московских медиков бытует одна жутковатая история, но рассказывают ее в тесном профессиональном кругу- только своим.
Приключилась она, по слухам, в конце 70-х годов прошлого века в одной московской больнице, которая была на хорошем счету у начальства. Оборудования для этой больницы не жалело государство - медтехнику из-за границы поставляли, когда была возможность, за валюту.
И вот вдруг столкнулись медики в этой хорошей больнице с такой чертовщиной, что даже неловко сказать... Главврач, как лицо партийно уполномоченное, в особенно сложной ситуации оказался: меры принимать надо, а какие и к кому - понять невозможно! В большинстве своём советские медики были суровые материалисты. Но если вдруг чего - к вящей славе марксизма-ленинизма твёрдую веру в науку и силу разума руководящие лица обязаны были поддерживать у персонала. А как, спрашивается, поддерживать, если объективная действительность, что называется, пальцем тебе не в бровь, а в глаз?!
Одним словом, ситуация исключительно неловкая.
А получилось так: молодой врач шестого отделения общей реанимации и интенсивной терапии, Геннадий Алексеевич, впал в некоторое помрачение ума. Смущали его такие мысли, поделиться которыми с коллегами он уже около двух недель опасался.
Но вот как-то утром он услыхал в коридоре разговор двух медсестёр. Женщины шушукались довольно громко - нельзя было не услышать.
- Сказано: число зверя - шестьсот шестьдесят шесть... Понимаешь?! Шестая койка в шестой палате, шестое отделение.
- Точно! Точно. Светка мне тоже говорила: все там помирают. Ох ты!..
- Светка!.. Я тебе говорю: ни одного не выписали. Все в морге.
- Ох ты!.. Ох ты!!!
- А парнишка-то молоденький, всего пятнадцатый годок! Я его и пожалела: пристроила в коридорчике... Пока доктор ушёл, уложила его. Хоть и в коридорчике - так хоть жив останется, верно ж?!
- Верно, верно.
Тут тётки завздыхали, а, завидев Геннадия Алексеевича, переглянулись и замолкли.
Геннадий Алексеевич же сделал вид, что разговора никакого не слышал, а сам между тем хладным потом мысленно облился. Сделалось ему совершенно ясно, что шила в мешке уже не утаишь, и надо ему идти и сдаваться начальству со всеми своими дурными мыслями. А то вон уже побежали слухи, заработало радио "ОБС" (Одна Баба Сказала).
Нездоровые сенсации - вот как это называется-то! Ни ему, ни родному медицинскому заведению не на пользу. Только к кому ж идти?
Кому такое доверить можно? Желательно ещё, чтоб самого на смех не подняли: мол, молодой врач - недоучка. Не хочется опозориться перед коллегами. Припишут ещё профнепригодность...
Надо же: шестьсот шестьдесят шесть, число Зверя! А что, если?...
Нет: срочно что-то делать, меры принимать, меры... И тут, как в омут головой, принял он решение: к заведующему! Заведующий, как сам человек пьющий, но партийный, сумеет в вопросе разобраться с правильной идеологической точки зрения. С другой стороны - не станет молодого специалиста в дурном свете перед сотрудниками выставлять. Не сможет - небось, у самого рыло в пуху.
Не откладывая дела в долгий ящик, явился молодой врач в кабинет заведующего.
И для затравки выложил перед начальством статистику по 6-й палате ИТ (интенсивной терапии).
Всего в отделении было восемь палат. Каждый врач вёл свои две палаты, окаянная же шестая была на попечении сразу двух врачей, один из которых, однако, находился теперь в отпуске.
- Ну и чего это ты мне бумажки суёшь? - вяло поинтересовался заведующий отделением - между прочим, доктор наук А. К. Жуков.
В подсунутой Геннадием Алексеевичем статистике получалось по цифрам, что каждый второй аккуратно в шестой палате помирает. Вместо того, чтобы поправляться. Оно, конечно, палата ИТ - это палата ИТ, это вам не грязелечебная физкультура. Но с другой стороны, безрадостные показатели палаты уж очень резко выделялась на фоне остального социалистического соревнования.
Доктор наук Жуков мрачно просмотрел цифры и перевёл недоумевающий взгляд на молодого коллегу:
- Вот, значит, какие у нас дела... - протянул он. - Намекаешь, значит? В смысле, что не справляешься, да? Не можешь доглядеть за всеми, да? В том смысле, что у нас недоукомплектация, потому что Варька в декрет ушла осенью, Климович в отпуске, ещё одного врача так и не подобрали взамен... И что?! Да я сам все знаю!
- Да, я, Андрей Константинович, не то... Не это хотел! - взмолился молодой специалист. Все-таки, когда заведующий расходится - остановить его нелегко. - У меня... другое... Сомнение у меня...
Это была неожиданная реплика.
Заведующий с интересом воззрился на Геннадия Алексеевича, будто ожидая, что "сомнение" прямо сейчас откуда-то из недр молодого коллеги выскочит и ощутимо материально проявится перед глазами. Впрочем, сейчас же ему пришла в голову другая, более опасная мысль, и он нахмурился.
- В чем? В чем сомнение? - спросил он, нервно поглядывая на портрет В. И. Ленина, хитро прищурившийся из-за спины молодого коллеги.
Геннадий Алексеевич заметил, как заведующий стрельнул глазами в Ильича, и гусиные пупырышки пробежали по его спине.
- Нет-нет!!! Я не в этом смысле! - воскликнул он и заторопился пояснить:
- Я... Вы, понимаете, Андрей Константинович, какая неприятность... Кого ни положу у себя на шестую койку...
- Ну-у-у? - заинтересованно спросил заведующий. Неизвестно, что именно он жаждал услышать, но явно не то, что Геннадий Алексеевич собирался ему сообщить.
- ...помирает! - объяснил врач. - Вот кого ни положишь - непременно помрет! И так уже вторую неделю. Представляете?!
- Не очень, - признался Жуков.
- Я тоже. Я просто не могу понять, в чем дело! Вот у меня списки. Посмотрите, вот...
Заведующий схватил протянутые дрожащей рукой бумаги:
- Козлов Антон Александрович, 21 лет, сепсис...
Кучкин Олег Васильевич, 43 лет, осложненный гипертонический криз...
Громушкин Лев Аркадьевич, 61 лет, прогрессирующая стенокардия...
В списке значилось всего 9 персон.
- М-да. И что, значит... - заведующий покашлял. - ...все?
- Все! - с отчаянием в голове покаялся молодой врач. - Я ума не приложу - что с ними творится!
Мрут буквально как мухи.
- Это странно, - после долгой паузы признал заведующий. Он ещё раз изучил список, более внимательно.
- Вайдербург Марк Львович, 52 лет, печеночная недостаточность...
Маркин Олег Геннадьевич, 34 лет, ОТАР...
Гингадзе Анзор Луарсабович, 41 лет, пневмония... Что-то я закономерности не улавливаю! Есть между ними хоть какое-то сходство?
- Они все умерли, - ответил Геннадий Алексеевич, глядя светлым огорченным взором в лицо заведующего. - И лежали на шестой койке в шестой палате нашего шестого отделения.
- Ага.
- И ведь, что особенно нехорошо: слухи уже пошли. По больнице, - голос молодого коллеги снизился почти до шёпота, - Говорят, мол, вот - сатанинское число Зверя, 666...
- Ёлки зеленые! - возмутился заведующий. - Еще не хватало - до главного дойдет... Ладно. Сегодня у тебя там что?
- Сегодня два места свободные в палате.
- Хорошо. Кто у нас сегодня дежурит по отделению? Ага, я дежурю... Ну, и замечательно. Я лично пригляжу, чтоб никого туда не клали пока. Разбираться будем, Геннадий. Всё. Иди.
Геннадий Алексеевич ушел, облегченный душою. Его чрезвычайно радовало, что теперь груз тайны разделён между ним и заведующим, лицом ответственным во всех смыслах и даже партийном.
Напротив, Андрей Константинович совсем не радовался. Хотя это недолго его напрягало: если врач дежурит, ему недосуг лелеять своё внутреннее "Я", разбирая эмоциональные состояния. Впрочем, по той же самой причине он моментально забыл и весь разговор свой с Геннадием Алексеевичем. И когда вечером в отделение поступили пятеро новых больных, одного из них заведующий Жуков беззаботно устроил на шестой койке в шестой палате.
Фамилия больного была Пантелеймонов. Бедняга не дождался даже утренних процедур: к пяти утра он был уже мертв.
И тогда состоялся в кабинете заведующего "Большой Совет в Филях".
Взволнованный Жуков собрал всех сотрудников отделения и посвятил в суть происходящего. После чего призвал каждого из присутствующих коллег открыто высказать профессиональное мнение.
Но ни Елена Павловна Добродеева, врач, кандидат наук, ни Леонид Макарович, врач, доцент, ни Максим Николаевич, ординатор-аспирант, ни Лешенька Сомов, вольноошивающийся практикант с последнего курса медицинского училища, ни сам заведующий, ни тем более - злосчастный Геннадий Алексеевич - никто не смог представить собранию мало-мальски непротиворечивую версию таинственного поведения пациентов шестой палаты, которые все, как один, уходили из жизни с шестой койки шестого отделения.
Глупости типа: "они отравились нашей больничной пищей" или "я говорил, что сквозняки провоцируют пневмонию у лежачих" были отметены сразу, строго опровергнутые фактами и холодным разумом.
Среди умерших больных ни один не лежал более суток, а последний умерший даже и позавтракать не успел.
Попросить вскрытия в большинстве случаев было поздно - родственники уже забрали тела из морга больницы.
Кстати сказать, в этом моменте обсуждения Геннадию Алексеевичу строго поставили на вид за то, что не сразу поделился своими сомнениями с коллегами.
- Мы здесь все одно дело делаем, - сурово подчеркнул заведующий. - А потому: кто, где и отчего помирает - все у нас должно быть открыто. Чтоб сразу знать. А не гадать тут, как бабки старые...
Геннадий Алексеевич каялся перед коллегами за проявленное малодушие и неверие в силы коллектива. И в качестве первого шага к открытости предложил:
- Давайте вскроем Пантелеймонова! Он единственный оставшийся у нас труп. Умер последним и пока еще находится в больничном морге.
Коллеги переглянулись.
- Не хотелось бы выносить сор из избы, - многозначительно крякнул доцент Леонид Макарович, старый и опытный врач.
- М-да... Костопарчев, - кивнули одновременно Елена Павловна и Максим Николаевич. Заведующий нахмурился. Эти четверо давно работали вместе и понимали друг друга с полуслова.
Лешеньке и Геннадию Алексеевичу, как людям недавнишним, пояснили: патологоанатом Костопарчев, делающий для отделения вскрытия, человек исключительно желчный и склочный. Возможно, что он такой склочный именно потому, что желчный, а может и наоборот. Но дело в том, что просто так вскрывать тело умершего он не станет, потребует непременно особо мощный резон предъявить. Убедительный аргумент - чего ради ему, Костопарчеву, в этом мертвяке копаться? За зарплату, что ли?!
Циничный, въедливый и вредный Костопарчев может и главврачу на кого угодно донести, ему отношения с людьми портить - одно удовольствие. Его ж скукота заела с безответными покойниками...
Ну, а главврач - это главврач. Кто его знает, что ему в голову придёт? Как-то не хочется связываться.
Спорили-рядили, ничего никак не могли надумать толкового.
Наконец, заведующий, как лицо партийное, рубанул воздух ладонью и решил поставить точки над Ё по-демократически, путем голосования:
- Кто за то, чтоб рискнуть и вскрыть Пантелеймонова?
Вверх взметнулись четыре руки. Леонид Макарович воздержался, а заведующий забыл, что тоже может голосовать, как член коллектива. Поэтому большинством в пять голосов решили все-таки подъехать как-нибудь на кривой козе к вредному Костопарчеву, чтобы он своей циничной рукой разобрался в причинах смерти Пантелеймонова.
- А пока там что - койку из палаты убрать! - предложил Геннадий Алексеевич. По неопытности. Но все так и ахнули: убрать! Видали?!
- Да за это... За это ж... А! - заведующий Жуков, не найдя слов, только рукой махнул на молодого несмышленыша. - Да даже в угол её задвинуть я права не имею! У нас ведь знаешь, какой народ?! Только держись! Куда, скажут койко-место народное затырил? Пайком больничным личный скот разводишь?! Неучтенные простыни из закромов родины себе на портки пустил?! Да даже если ногу у этой кровати сломать - тут же анонимки посыплются на меня, как на вредителя народного имущества. Нет. Этим путем мы не пойдем. Не можем, - сурово сказал парторг Жуков и честно глянул в глаза Ильича. В добром прищуре вождя со стены ему виделось некое печальное сочувствие.
И тут будущий медбрат, практикант Лешенька, подал разумный голос:
- А давайте я пока туда ляжу! Для коллектива я готов.
Все так и ахнули от Лешенькиной сознательности.
Лешенька был здоровенный бугай, бестолковый в смысле профессии, но далеко не дурак.
Сразу после практики Лешеньке предстояло сдавать сессию, а готовился он к экзаменам в общаге медучилища. Это вполне проблематичное занятие. Тут же, в отделении, сообразил Лешенька, ему будет и тихо (все больные в шестом - тихие лежачие), и сытно (все-таки на койко-место питание положено, а в общаге - нет), и к тому же - за подвиг разведчика в тылу дьявольской палаты врачи отделения его зауважают. А уж если он первым тайну раскроет - потом, может, в случае надобности, из чувства благодарности коллеги ему справки в училище станут давать (поддельные, о болезни).
Вот как много выгод быстрый умом мечтатель Лешенька нащупал в этой ситуации.
Врачи отделения, посовещавшись, сообразили, что это, пожалуй, неплохой выход. Пусть Лешка, раз не боится, шестую койку в шестой палате от настоящих больных постережет. Тем более за такого бугая можно и не опасаться - любому супостату отпор даст, в лоб закатает, Зверь там он или не Зверь!
Посмеялись даже.
Как решили - так и сделали. Максиму Николаевичу выдали из кассы взаимопомощи бутылку водки и, как самого дипломатичного, отправили улещивать вредного патологоанатома Костопарчева, чтоб вскрыл Пантелеймонова ответственно и без лишнего шума. Лешеньку оформили как больного на шестую койку шестой палаты в шестом отделении.
Остальные разошлись по своим маршрутам: кто отдежурил - домой ушел, кто на дежурство - в ординаторскую отправился, делами заниматься.
Наступил вечер. Лешенька плотно поужинал больничной манной кашей - нарубался и за себя и за всех больных из своей палаты, которые пока что только внутривенно пищу принимали, а до каши еще не довыздровели. Лёшка бы и больше смолотил, но больше не было.
Впрочем, и так неплохо. Закусил Лешенька манку двумя бутербродами с маслом, запил все горячим чаем, который слегка отдавал запаренным веником, но зато был сладкий-пресладкий, и - счастливо вздохнул.
Не то что в общаге - жрать нечего, кругом орут, тухлую селедку вьетнамцы жарят... Тут вон как тихо - люди кругом спокойные. Все на ладан дышат. И дышат-то тихо-о-онечко!
Аппарат искусственного дыхания, подключенный к больному на второй койке, уютно щелкал чем-то там и мигал в сумерках зелеными огоньками. Другой стоял у соседней стены, темный и неактивный - его, как знал Лешенька, подключить подключили, но еще не использовали. Не могли инструкцию как следует прочитать: агрегат был зарубежный, из самой Японии.
"Из самой Японии", - подумал Лешенька. Начал представлять себе эту далекую страну Японию и неприметно для самого себя уснул. Приснилось ему сущее непотребство: желтолицые и узкоглазые люди - вероятно, японцы - вкручивали мертвым уже больным в головы какие-то винтики и колесики, отчего мертвецы вдруг вставали и шли голые, синие, прямо с анатомических столов плясать куда-то не сцену. Как понял Лешка - демонстрировали успехи медицины. Только никого такие успехи почему-то не радовали, а, наоборот, пугали. Скорее всего, потому, что восставшие от японской технологии мертвецы отрастили себе все, как один, длинные-предлинные хвосты с кисточкой на конце, как у львов. И пока плясали - кисточки лихо вертелись над их страшными пустыми лицами, а потом опускались на пол, издавая какой-то особо противный звук с металлическим привкусом: шварк-цварк... швар-цварк... И незаметно, незаметно, шажок за шажком всё приближались к беззащитно лежащему на шестой койке Лехе: мертвые, синегубые граждане с хвостами и хищный японец с зубчатой анатомической пилой для вскрытия. Глаз японца был прищурен и чёрен, и в нём не было совершенно никакого зрачка. Шварк-цварк...
Тем временем добросовестный Максим Николаевич сумел достигнуть желаемого: он таки уломал несговорчивого и вредного Костопарчева выполнить немедленно вскрытие покойного Пантелеймонова из шестой. Добился он этого изощренной хитростью своего ума и нечеловеческими усилиями: вместе с Костопарчевым выпил водки и пообещал присутствовать на процедуре вскрытия.
К моргу Максим Николаевич более-менее притерпелся еще в студенческие времена, но водку почти не пил. Поэтому, глядя на окровавленные руки патологоанатома, погруженные по локоть в разверстую грудь покойного, испытывал дурноту и сильное желание обняться с унитазом.
Самое обидное, что все муки были напрасны: Костопарчев, въедливо расковыряв труп умершего, ничего, кроме диагностированного в карте заболевания, не отыскал в нем нового. Хотя от диагностированного покойник так скоро умереть не мог - по любому у него в запасе было еще лет на пять возможностей.
- Практически здоров! - констатировал патолог. - Хотя и помер.
Если б не окровавленный фартук, Костопарчев выглядел бы точной копией военкоматовского врача. Такая стойкая убежденность в диагнозе характерна именно для этих двух видов медиков - военкоматский врач на медкомиссии и патологоанатом в морге.
- Но отчего же он умре? - невнятно пробормотал заплетающимся языком Максим Николаевич.
- Умре он... А я скажу тебе - отчего умре! Хочешь на спор? - хитро прищурился Костопарчев. Он раздухарился от живого общения с живым человеком и от выпитой водки и залихватски смотрел теперь на мир.
Максим Николаевич согласно икнул.
Тогда Костопарчев скинул оставшиеся ненужными кишки Пантелеймонова в поганое ведро, кое-как затолкал разлезшиеся по столу внутренности покойника обратно в грудную клетку, заметал наскоро разрезы на груди и обошел вокруг стола, задумчиво почесывая подбородок. Примерно так чешутся все Гамлеты в сцене с Йориком. Но Костопарчев - это надо признать - во всем был оригинал. Своего Йорика - Пантелеймонова - он не только потрогал, подергал, и порезал, он его еще и понюхал. Зачем-то подошел к голове и понюхал губы и волосы.
- Точняк! - сказал Костопарчев. - От удара скончался.
Максим Николаевич послушно занюхнул и почему-то протрезвел. ("Когда пьешь - надо портянкой занюхивать", - вспомнились ему добрые советы отца, сельского фельдшера).
И тут в голове умного ординатора и аспиранта что-то щёлкнуло.
"Господи! Да это ж японский адский агрегат!"
Максим Николаевич в секунду вспомнил всё. И понял. Даром что пьян.
Не теряя времени на слова, он, неизвестно, к чему - возможно, просто в качестве необходимой подпорки для ослабленных водкой ног - ухватил за рукав Костопарчева и потащил из морга, к лифту, наверх, к себе, в шестое отделение... Костопарчев от такого обращения слегка офонарел, но приняв это за дружеские объятия, не сопротивлялся, смотрел с любопытством на происходящее.
Аспирант летел на всех парах - коридоры, лампы, темные углы и заспанные медсестры мелькали перед пьяными глазами, словно кошмарный сон без передышки. Максим Николаевич бежал спасать Лешку, а также и многое другое, наверно, что просто не успел ещё осознать: честь коллег-медиков, честь своего отделения, достоинство и добрую репутацию больницы, а заодно и разум всех суеверных людей на свете...
Уму непостижимо - как много может спасти один человек, если только есть у него на это святая решимость!
Максим Николаевич успел вовремя. Он влетел в шестую палату, уронив на пол Костопарчева как раз в тот момент, когда санитарка на полставки тетя Манёня макнула тряпку в ведро, не снимая ее со швабры и, слегка отжав от грязной воды, готовилась шваркнуть аккурат под японской техникой для спасения жизни. Заграничный агрегат этот был включен в систему питания, но, поскольку инструкцию так и не сумели прочитать толком, замотанный в полиэтилен, стоял до поры у стены.
Две недели назад, когда в нем пытался разобраться техник Валерий, Максим Николаевич четко вспомнил, как этот Валерий был недоволен хитроумной политикой "проклятых япошек", которые "так запрячут провода, что хрен разберешь - откуда чего втыкать! Вот где у него, зараза, заземление, а?!"
Неграмотная тетя Манёня своей шваркающей шваброй, очевидно, нащупала в агрегате заземление и поддавала его своим шварканьем аккуратно на шестую кровать. А все кровати в больницах были тогда железные.
Так раскрылась позорная тайна шестой койки шестой палаты шестого отделения. А в какой именно больнице это было - лучше не знать. К чему? Самое главное, что марксизм-ленинизм в этой истории победил всякую мистику. Пока что. О чем нам и сообщал заранее ласковый прищур дедушки Ленина с портрета.