Еще вчера все было плотно завалено грудами серых мешков. Кто-то свалил их в небесном порту с контрабандного судна, загромоздил причал и отравил надежды...
Но сегодня пришел ветер и разнес контрабандистов в пух и прах; акватория расчистилась до самого горизонта. Вертлявые белоснежные яхточки юрко меняют галсы в широкой синеве, вдали спокойно полощется белье, разметается дорога и пасется стадо.
Хорошо!
Мужчина в застиранной, светящейся насквозь майке лежа в постели открыл глаза и прислушался к своему организму. Одолевавший со вчера радикулит молчал. Что ж, отличное утро...
Не успел он об этом подумать, как за стеной что-то обрушилось, а потом раздался ворчливый одышливый голосок, совершенно сломавший ход его мыслей.
- Тасик, ты не брал мои тапочки?
- На черта они мне сдались, - отозвался мужчина.
За стеной запыхтели, заворочались... Что-то со стуком упало и покатилось по полу.
- Майка! Опять?!
Ответа нет.
- Майка, ты че там, сбрендила? Вот горе... Че ты там творишь?
Ответа нет.
Кряхтя, мужчина сел в постели. Помассировал затекшую руку. Помял коленку. Взъерошил седой ежик на голове. Потянувшись, оторвал костлявую заднюю часть от постели, постоял, согнувшись крючком... Медленно, хрустя суставами, распрямился.
Деревянной походкой выбрался в прихожую.
- Ну, Майка, что ты тут затеяла?
Майка (120-95-120), подняв кверху необъятный зад в цветастом халате и отвернув в сторону раскрасневшееся полное лицо, изнемогая от усилий, что-то тянула к себе правой рукой из зазора между обувной тумбой и стеной.
- Та...сик... помо...ги! - простонала она.
- Тыщу раз говорил - не называй меня так.
Деревянными негнущимися ногами Тасик подошел к стене и заглянул в щель. Ничего особенного не разглядев, он сунулся рукой наугад, ухватил и потащил что-то.
Обувная тумба с натужным скрипом поехала от стены.
- Тасик, что ты делаешь?! - завопила Майка.
- Что ты просила, Майка, то и делаю, - огрызнулся Тасик и, напрягши сухие жилистые руки, покрытые седеньким пушком, дернул.
Тумба пошатнулась, неряшливо раззявив дверцы...
- Тасик, не надо!!!
Бэмц! - вся обувь из тумбы вырвалась на свободу, затопив собою крохотную прихожую. Дверца оторвалась и острым углом мстительно пригвоздила Тасикову ногу к полу.
Тасик взвыл, согнулся, чтоб пощупать больное место и ему прострелило спину.
- А, ёсый-босый! Майка!!! Через колено тебя...
- Стой, не двигайся! Ох, горе луковое... Стой, я сейчас! Я бегу-бегу! Ты только не двигайся!
- Да не могу я двигаться!..
Толстая коротко стриженая седая Майка, подбирая полы халата, заторопилась на кухню. Все ее пышные формы заколыхались, заволновались, пришли в движение. Шажок. Еще шажок.
- Да быстрее же ты, твою дивизию!!!
- Бегу, бегу!
Она действительно торопилась: это было написано на ее лице. Мука, разлитая по могучим щекам, и отчаянье в глазах делали ее физиономию чрезвычайно похожей на лицо спринтера, какое запечатлевает безжалостный фотофиниш на Олимпийских соревнованиях. Вот только расстояние, какое ей удалось осилить...
- Уаууу!!! - взвывал Тасик из коридора.
Тюбик с обезболивающей мазью хранился на дверце холодильника в кухне. Кухню отделяли от прихожей ровно пять шагов. Еще три до холодильника. И обратно. Итого: шестнадцать.
Майка героически преодолела все расстояние за десять минут. (Обычно она тратила не меньше двадцати.)
Но неблагодарный Тасик остался недоволен.
- За смертью тебя посылать, перечница... - ворчал он, вздрагивая всем телом, когда Майка могучей красной лапой щедро разляпывала крем по его пояснице.
- Я тебя предупреждала, - невозмутимо ответствовала Майка. - Я же говорила...
- Говорила! Со свету ты меня сживешь. Что это такое?
Обретший свободу Тасик осторожно разогнулся и с изумлением уставился на пыльный, грязный, жеваный лоскут неизвестно чего, зажатый в его руке. Пронзенный радикулитом, он уж и позабыл о своей добыче. Тумбу, между прочим, теперь надо чинить. И не кому-нибудь, а ему - Тасику.
- Что это такое?! - грозно сдвинув брови, спросил он.
- Тасичек... Это... вроде коврик. Фаечка мне подарила... На пятидесятилетие... Помнишь?
Тасик угрюмо помотал головой.
- Тыщу раз говорил - не называй меня так.
- И я тоже забыла. А тут гляжу - чего у нас так моли-то развелось? Откуда?!.. Представляешь - вспомнила! Это ж ты тогда подвыпивши пришел... Ну!? И тумбу-то задел, горе луковое! А я как раз перед этим Фаечкин подарок положила на край. Оно и съехало!
- То есть вот двадцать... Раз, два, три, четыре, десять... ну да! Двадцать два года! Это дерьмо тут за тумбой валялось...
- Какое же дерьмо? Тасик! Это ж Фаечка подарила.
- ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА ВАЛЯЛОСЬ, - Тасик поднял очи горе и возвысил голос примерно на октаву - И ВОТ ТЕПЕРЬ СРОЧНО ТЕБЕ НА КОЙ ХРЕН ПОНАДОБИЛОСЬ?! А?!!! Ты меня инвалидом сделать хочешь, а?! Горе луковое, разтуды тебя поленом!!!
Майка не отвечала. Она спокойно пережидала его гнев, скучливо блуждая взглядом туда-сюда, вверх-вниз... Но вдруг замерла, как охотничий пес, учуявший запах крови.
- Эттто что такое?
- Что? Что? Ты куда смотришь? - всполошился Тасик.
Глаза Майки сузились до состояния амбразурной щели. Тяжелый выдох. Голова ее наклонилась - словно башенка танка навелась на цель...
- Я так и думала, - свистящим змеиным шепотом произнесла она. - МОИ ТАПОЧКИ!!!
Тасик отшатнулся. Обливаясь холодным потом, взглянул себе на ноги. На нем действительно оказались Майкины тапочки - зеленые, с красным мохнатым кантом и помятыми задниками.
Тасик прижался спиной к стене.
Но Майка, презрительно расстреляв его взглядом, ушла.
Глядя, как она колышется в направлении кухни, Тасик с облегчением выдохнул.
- Сама виновата! Со своим склерозом... все забываешь! - крикнул он ей вдогонку.
Майка только вздохнула. От ее могучего дыхания взметнулся длинный обойный лоскут, отставший от стены и основательно разлохмаченный.
"Подклеить надо бы", - подумал хозяйственный Тасик. Лоскут висел здесь уже лет пять, но как-то не очень часто попадался ему на глаза. Что называется, не мозолил. А вот Майка...
Боже, какая же это была мерзкая баба. Как он с ней мучился все эти годы!.. Все эти пятьдесят шесть лет.
Уму непостижимо!
Вздыхая, Тасик стоял у окна в кухне, наблюдая за взмахами гигантской метлы, которою ветер смахивал с неба последние ошметки туч, оставляя за собой белые лохматые мазки и заметая белую пыль за горизонт; кушал вареное вкрутую яйцо и вспоминал свои обиды.
...Ведь дня не проходило, чтобы что-нибудь да не так!.. И никакого взаимопонимания. Вот вопиющий случай. В каком это году?... У Файки ее на именинах. Поехали всем гуртом на генеральскую дачу ее предка. Шашлыки, водочка, то, се... Молодые были, мне сорок три, ей тоже сорок один... Ну, что, казалось бы?! Дети подросли. Ванька с Илюшкой в армии, Инеска в институте. Живи - радуйся!
Нет. Эта дурища, всю жизнь в комплексах, как муха в паутине.
Тасик даже крякнул от огорчения.
Ну, что уж он такого, казалось бы, и сделал?!
Ну, всего-то хотел Майку удивить. Насмешить немножко.
Если у жены его чего и было хорошего - так это смех. Бойкий, всей грудью, открытый, ясный... Как песня в морозном поле - далеко слыхать.
На даче этой их поместили во втором этаже, с удобствами, комнатка возле лестницы, рядом с туалетом и душем.
Вот он и подстерег Майку на лестнице возле душа. Встал, уперевшись руками в балки, а ногами в стены, в проеме между лестницей и коридором - в позе витрувианского человека Леонардо да Винчи. Абсолютно голый, разумеется...
Сделал одухотворенное лицо, повернулся в профиль и так замер.
Думал ее повеселить.
Ага, щас!
На лестнице было темно. Он потом так и не узнал, чем Майка его саданула в солнечное сплетение (она-то утверждала, что рукой. Но разве может женщина рукой так садануть под дых, чтоб здоровенный мужик упал и сознание потерял на десять минут?!)
А ведь так все оно и было.
Визг, темнота, удар, вспышки перед глазами... и снова темнота. Очнулся от боли - Майка, разобравшись, с кем в бой вступила, побежала в ванну за водой, чтоб мужа в чувство привести, и по своей вечной слоновьей неуклюжести прищемила ему яичко. Ногой.
Тасик поежился и почесал свои печально обвисшие достоинства. Да, кошмарная баба, что и говорить.
Клялась, между прочим, что ударила его с перепугу. "Вижу, говорит, в темноте что-то белеется... Думала - мать честная! То ли привидение, то ли Ковригин, папочкин любимый адъютант, повесился. Он все чего-то пистолет мне показывал... Допился, гад, до зеленых чертей...Откуда ж мне знать было, что это ты?!"
"А то здесь еще кто-то возьмется в три часа ночи!" - язвил жену Тасик. Майка, со слезами на глазах, прикладывала ему к причинному месту холодную грелку... Лицо у нее было жалостливое.
Но Тасик подозревал, что плакала она не столько от жалости, сколько наоборот. Ее душил хохот.
- Дура, - сказал Тасик в закрытое окно. За окном простиралось бесконечное синее поле, и ветер продолжал хозяйственно шуровать там, гоня за горизонт курчавые барашки облаков.
Тасик взглянул на часы.
"Дура" ушла к соседке за трехлитровой банкой - зачем она ей понадобилась? - уже больше часа назад.
Даже при ее черепашье-слоновой скорости спуститься на третий этаж и подняться на пятый в доме с работающим лифтом можно и до наступления полуночи. Или она решила заодно у соседки Новый Год встретить?..
Тасик, сам не понимая почему, заволновался.
Сердясь на отсутствующую жену, он в раздражении принялся расхаживать по коридорчику между кухней и большой комнатой, туда-сюда. При ходьбе у Тасика явственно поскрипывали колени, и это раздражало его еще сильнее.
- Вот горе луковое!!! Ёсый-босый... И куда она запропастилась?!
Чтобы отвлечь голову, надо чем-то занять руки.
Тасик решил починить дверцу обувной тумбочки в прихожей. Нагнувшись и оглядев повреждения - дверца болталась на одной петле - он понял, что для ремонта потребуется отвертка.
В поисках отвертки Тасик перерыл весь стенной шкаф, используемый под всякие хозяйственные мелочи, взбудоражил мирно спящую на антресолях полувековую пыль, обшарил каждый уголок секретера и только наведя устрашающий хаос в квартире, догадался, что нужная ему отвертка наверняка хранится в ящике кухонного стола, потому что Майка любит держать ее под рукой, опасаясь выпустить из виду и как-нибудь нечаянно не утратить власть над этим чудо-инструментом: этой отверткой ей было очень удобно выковыривать мелкие вещи, регулярно падающие с кухонного шкафчика за холодильник. В узкую щелочку пролезала только эта отвертка - достаточно тонкая и длинная, но в то же время не острая.
Тасику вспомнилась та жуткая неделя, которую ему пришлось пережить позапрошлой осенью, когда спасительная отвертка куда-то запропастилась, и Майка то и дело импровизировала различными предметами, как-то: портняжными ножницами, вязальной спицей, полуметровым хлебным ножом прабабушки и даже пластиковыми, потрескавшимися от старости Инескиными прыгалками.
Ни один из этих предметов не сумел в полной мере заменить ее волшебную отвертку. Майка ворчала и ругалась.
Она ворчала так, что у Тасика от напряжения отваливалась голова. Казалось, стены дома уже мелко подрагивают от ее злобного клекота. Еще чуть-чуть - и зараженный злым ворчанием дом задергается в агонии и рухнет, взметнув вверх кирпичи и похоронив под обломками и Тасика, и саму Майку и все проклятые ею предметы, и всех соседей, и - вот это было б по справедливости - ненаглядную Майкину отвертку, которая, сволочь, ведь скрывалась же где-то все это время! Где-то лежала инкогнито, под слоем каких-то совершенно никому не нужных шампуров и вилок (так оно оказалось впоследствии).
Довольный своей сообразительностью Тасик проследовал в кухню. Встав к кухонному столу передом, а к стеклянной двери, соответственно, задом, Тасик потянул на себя ручку широкого ящика в столе.
Ящик дружелюбно выехал вперед на пять сантиметров и... застрял. Передумал. Тасик вцепился в ручку ящика, подергал. Бесполезно: ящик не сдавался. Он упрямо вгрызся в стены стола, надежно окопался, и, судя по всему, решил стоять намертво.
Тасик потряс стол. Внутри ящика возмущенно загрохотали хранимые там предметы - это походило на коллективный протест или, возможно, попытку отстреливаться.
Усилием воли Тасик обуздал гнев, и, стараясь действовать в рамках разумного (памятуя о судьбе обувной тумбочки в прихожей), решил приложить силу в другой плоскости трехмерной системы координат.
Если ящик не едет ни вперед, ни назад, остается последнее...
Тасик собрался с силами и всем весом навалился на ручку ящика, пытаясь отжать всю конструкцию книзу.
- Еще! Чуть... чуть... Сама... пойдет...
Ящик жалобно скрипнул, малодушно сдал два сантиметра и... ручка его отвалилась.
Со злости Тасик шарахнул кулаком по столу. Раздался гром, сверкнули молнии... Ящик грянул оземь, и все, что в нем таилось, брызнуло врассыпную по всей кухне. Чего тут только не было!
Добро, нажитое, накопленное и награбленное самой Майкой и всеми ее предками, возможно, еще со времен татаро-монгольского ига, старинные предметы странного вида и непонятного назначения, о котором Тасик и догадаться не мог...
"Удивительно, что ящик не рухнул раньше. Как это все туда влезало!?" - ужаснулся Тасик и ощутил непонятную вибрацию возле своей голой беззащитной ноги. Взглянув вниз, он увидел, что в его пластиковый шлепанец впиявился стальной штопор, и теперь, дрожа от возбуждения, пытается пробурить дыру в Тасиковой ноге.
Инстинктивно Тасик сделал скачок назад и угодил спиною в кухонную дверь.
Раздался такой звук, какой издает очень спелый арбуз, когда в него с размаху всаживают нож: "Хресь!"
- Тасик, я тебя не понимаю, - произнес сзади знакомый ворчливый голосок. Он звучал строго и взыскующе.
Тасик обернулся: сквозь потрескавшееся стекло кухонной двери на него надвигалось какое-то чудовище, сплошь покрытое сеткой отвратительных морщин.
- Если б ты только знал, как ты мне надоел, - сказало чудовище...
***
Скандал затих только к вечеру.
Тасик первым сделал попытку к примирению, лично собрав все Майкино добро обратно в ящик.
Правда, поставить его на место не удалось: во-первых - не лезло, во-вторых - треснули деревянные планки, на которых он держался. Но Тасик уверил жену, что это пустяки: вместо дурацких занозистых деревянных планок он купит в хозяйственном комплект роликов, после чего ящик будет выпрыгивать из стола как дрессированный.
- По первому твоему зову, - обещал Тасик и заглядывал Майке в глаза.
- Ага, - соглашалась Майка и отпихивала плечом Тасикову голову. - Конечно. Горе луковое.
Под присмотром Майки Тасик ненадолго завладел ее волшебной отверткой, снял с поломанной дверцы тумбочки погнутые петли и закрутил новые, припасенные с незапамятных времен в хозяйственном шкафу. Дверца тумбочки от новых петель немного перекосилась - но совсем чуть-чуть, чисто теоретически, в перспективе. Зато в ней удалось собрать и надежно запереть обратно всю обувь.
Майка, однако, не смягчилась. Когда она приходила в угрюмое настроение, выпихнуть ее оттуда было непросто.
- Ну, что, идем спать? - спросил Тасик в одиннадцать вечера, в обычный их час отбоя.
- Иди. Мне тут еще... варенье закрывать, - буркнула Майка, перекидывая с места на место какие-то предметы в кухонном ящике.
- Куда эта дерьмовая машинка закопалась? Открутить бы ей...зараззза!
В произносимом Майкой слове "зараза" было не меньше восьми или десяти "з". Еще бы парочку - и можно было бы считать, что это просто пчелиное жужжание. Но Майка соблюдала меру, не утрачивая совсем дара человеческой речи.
Тасик вздохнул и ушел спать.
Вольготно развалившись в супружеской постели, широко разбросав руки и ноги, он лежал, тщетно жмуря глаза и созывая к себе все приятные мечты... Сон не шел.
Он принялся ворочаться, елозая по всему пространству супружеского ложа, то свивая вокруг себя одеяло коконом, то развивая его, выкидывая наружу то ногу, то руку...
Когда Майка в три часа ночи соизволила явиться в спальню, Тасик едва успел забыться, зацепившись где-то на самом краешке сонного небытия, нацеленный головою и всем телом в черную пропасть, но еще способный слышать голоса с иной стороны действительности.
Майка, скинув халат и переодевшись в ночнушку с непомерно растянутым во все стороны Багзом Банни, зажгла ночничок и бросила короткий взгляд на мужа.
Тасик покоился на бочку, отодвинувшись вглубь двуспальной кровати, и согнувшись крючочком, крепко обнимал женину подушку.
Майка вынула из его рук подушку, взбила, положила себе под голову, и, погасив ночничок, легла. Кровать тяжело заскрипела под ее телом. Тасик сладостно замычал и обхватив круглые бока супруги, подтянулся вперед, притеревшись к ее мягким местам всеми своими мослами.
Майка пихнула его назад, брыкнулась и сбросила руки, посягнувшие на ее независимость. Но стряхнуть с себя Тасика ей было так же напросто, как снять с костюма прилипшую жвачку.
"Ммм... Моя попа пришла!" - пролепетал сквозь сон Тасик и еще крепче вцепился в Майку руками.
"Зараза", - подумала Майка, но вступать в борьбу за свободу ей было лень. Очень хотелось спать. Она шумно выдохнула и закрыла глаза.
Сны им снились разные.
Майка видела во сне, как Тасик, сидя за праздничным столом, поедает сваренное ею варенье, черпая его сначала половником, а потом просто лакая из тазика, как собака.
Тасику снилась Майка: молодая, золотисто-загорелая, хохочущая. Она лежала с ним, голая, в траве, вздрагивала от удовольствия и смотрела открытыми глазами безо всякого стыда.
***
На следующий день деловитый Тасик встал пораньше и сразу же приступил к починке кухонного стола. Пока Майка досматривала сны, он перебрал все заскорузлое старинное барахло, каким-то чудом умещавшееся в кухонном ящике раньше, отобрал в полиэтиленовый пакет наиболее одиозные предметы - вроде веничков для взбивания омлета, косточковынимателя для вишни и советской электровафельницы с пятнами ржавчины на рукояти - и вознамерился снести все на помойку.
Ему хотелось сделать это до того, как Майка проснется.
Но он опоздал: Майка застукала его на пороге и подозрительно прищурилась:
- Куда это ты собрался?
- Вот это надо... необходимо выкинуть. - сказал Тасик, потрясая тяжелым пакетом.
- А ну-ка...Покажи!
Тасик был вынужден уступить пакет для досмотра своей большей половине.
- Тааак, - протянула Майка, выбрав из пакета косточковыниматель, которым за всю свою долгую жизнь не успела воспользоваться ни разу. Но ведь надежда умирает последней. И во многих случаях - гораздо позднее нас самих.
- А если это понадобится? - спросила Майка. В ее душе желание порядка в доме всегда боролось с суеверным страхом перед вещами. Она по опыту знала: стоит ей расстаться с какой-нибудь наиболее никчемной финтифлюшкой из своих закромов, как эта гадкая мелочь тут же и всенепременно понадобится в хозяйстве. Вещи умеют мстить. Они, в отличие от людей, никому ничего не прощают.
Тасик молча возвел очи горе.
- А вот без этого царский омлет приготовить вообще нельзя.
- Если б я еще знал, что такое царский омлет, - заметил Тасик. - Живу с тобой тыщу лет, и что-то никак не познакомлюсь с этим невероятным блюдом.
- Нет, я понимаю, что ты человек легкомысленный, но выкидывать вафельницу! Это же просто...
Майка воззрилась на Тасика, как на особь, способную зарезать белочку в парке.
- А это?!
В пухлой Майкиной руке красовалась большая хрустальная пробка от графина, блестящая и тяжелая, как граната.
- Сначала ты разбил мой-мамин сервиз, а теперь и последнее на помойку несешь?! И когда ты перестанешь мне жизнь портить?!
- Господи, - не выдержал Тасик, - Неужели невозможно хотя бы последние годы провести спокойно?! Пожить без тебя. Нет, надо срочно разводиться! Может, человеком, наконец, стану. А нет - так хоть здоровым до гроба дотяну!
- Давай, давай! Разводись. Наконец-то хоть любовника нормального заведу. Разбил мою жизнь... мой-мамин сервиз грохнул... Житья от тебя нет!
И Майка, и Тасик, не задумываясь, крутили давние записи времен своей молодости. Возможно, это навевало им приятную ностальгию, создавая иллюзию застывшего времени. А с другой стороны, в их возрасте пластинки не меняют - глупо, хлопотно, да и ни к чему.
Заряда хватило примерно до середины дня.
Пообедав еще по разные стороны баррикад, Майка и Тасик сошлись на перемирие у телевизора. Вместе посмеявшись одной из своих любимых передач - одной из немногих, которые они любили оба - они надумали подкрепить разгулявшиеся нервы.
- Хлопнем, что ли, карвалолу? - предложил Тасик.
- На брудершафт, - согласилась Майка.
Тасик, хихикая, пошел к холодильнику и обнаружил, что карвалол кончился.
- Ничего. В аптеку сбегаю.
Получив нужную сумму у своей хранительницы всего, Тасик бодро выдвинулся на передовую.
- Шарф надень! - крикнула ему вслед Майка. Но за ним уже захлопнулась дверь. - Горе луковое...
Спустя час она называла его не иначе, как "сволочь", "кровосос проклятущий", "хмырь мерзавчатый" и другими удивительными словами. У Майки их были несметные запасы.
Она издавна применяла собственные методы борьбы с неприятностями.
В ожидании запропастившегося куда-то Тасика она обычно распекала его во всю Ивановскую, поливала во все корки и, как ни странно, ее заклинания срабатывали: Тасик являлся домой целым и невредимым, будто подгоняемый мощным вихрем ругательств, щедро рассылаемых ему Майкой по каким-то особым энергетическим линиям планеты. Если на эти же линии случайно заступали еще чьи-то конечности - лапы, крылья, ласты, брюхоноги или что там еще бывает у живых существ, - они ни в коем случае не могли помешать Тасику. При всей злонамеренности своих инстинктов - любые живые существа падали замертво, сраженные Майкиными проклятиями, и уступали дорогу ее мужу.
До ближайшей аптеки и обратно, до следующей за ближайшей аптекой и обратно, и даже при самом худшем варианте - если карвалолу не оказалось нигде - до третьей и последней в округе аптеки - было не больше сорока минут самой медленной Тасиковой ходьбы.
Сделав скидки на очереди, сбой кассовых аппаратов, обмороки у кассирш, и другие стихийные явления, все равно больше двух часов Тасик в аптеку, по Майкиному рассуждению, ходить не мог.
Прошло три часа. Майка, осознав, что ее заклинания утратили силу, перепугалась и растерялась.
Ее мысленному взору представали мучительные картины, одна другой жутче: мертвое тело Тасика, не дождавшегося карвалолу, у аптечной стойки; тело Тасика, разрезанное пополам колесами огромной бандитской машины; голова Тасика, размозженная битой битюга-подростка; руки Тасика, отрезанные дверьми лифта, среди сплошной антисанитарии валяющиеся в шахте - назад не пришьют...
В пять часов задребезжал телефон, одной своей обыденностью развеяв страшные грезы.
- Тасик?! - закричала Майка в трубку.
- Это Майя Ивановна? Из 52 больницы. Ваш муж, Станислав Николаевич, просил позвонить. Он подвернул ногу...
***
Да. Тасик поскользнулся на мокром от дождя порожке аптеки. И, несмотря на то, что порожек был вовсе не высоким, Тасик умудрился упасть так, что сломал ногу, вывихнул плечо и разбил голову.
По счастью, именно возле аптек часто водятся сострадательные люди. Тасика увезли на скорой, и теперь он лежал, весь белый, укутанный в бинты, словно личинка шелкопряда, в 6-й палате хирургического отделения и чинно-благородно ожидал результатов рентгена.
Результаты превзошли все его ожидания.
- Ну, вы не бейспакойтесь. Ноги-то заживут. И ущибы тоже, - покусывая сухие губы, объяснял ему жгучий брюнет в белом халате - врач-аспирант с непривычным именем Жосе Хосеевич, иностранный специалист на стажировке. - Все будет карасё.
- Как-как? - не расслышал Тасик.
- Карасё, - повторил Жосе Хосеевич, хмуря брови. - Но вот это...
И он вытянул из пачки снимков один, где была запечатлена черно-белая Тасикова голова в профиль и как бы в разрезе.
- Вот, видите? - доктор потыкал в какую-то крохотную туманность в мозгу Тасика на снимке. - Возможьно, это есть опуколь.
Тасик оптимистично улыбнулся доктору.
- Да?
- Надо сделать до-по-лни-телл-ные анализы. Ищо один снимок. Понаблюдать динамик... Но - уштите, это есть только гипотетищеский сейщас прогноз, в настоящий момент я есть нищего утверздать не имею права, но...
- Ну-ну! Так что "но", доктор? - заинтересованный Тасик всем телом потянулся вперед, подгоняя докторову откровенность. - Но?..
- Если это опуколь... И опуколь зло-как-чеественная... Прогноз неблагоприятный. Полгода. И это максимум.
Доктор деликатно замолчал. Наступила пауза.
- А потом? - спросил любопытный Тасик.
Жозе Хосеевич виновато развел руками. Он не знал, что бывает потом. Хотя, как у католика, у него имелись некоторые предположения.
***
Когда Майка дотелепалась до больницы - с куриным бульончиком, морковным салатиком, сметанкой и черно-смородиновым компотом - все в отдельных, тщательно запакованных баночках и сверточках, чтобы не разлить - время посещений в больнице уже подходило к концу, и она еле уговорила впустить ее хотя бы ненадолго к своему "старику".
- Этот черт свинячий ходить по улицам не умеет, а мне с моим весом разве ж дотащишься досюда, разве ж успеешь? - жаловалась она, не отставая.
Медсестра с первого взгляда поняла, что единственный способ отвязаться от липучей старухи - уступить ей. Нельзя же кидаться в атаку на стихийное бедствие с голыми руками. Сестра вздохнула и впустила Майку в отделение.
Майка ожидала застать в Тасике некоторые перемены, но полагала, что все они будут физического характера.
Однако ее встретил совсем другой Тасик. Белый и чистый от бинтов, он весь светился непонятным умилением. Блеклые водянистые глаза сияли от слез, лицо вытянулось, под глазами пали синеватые тени, нос заострился.
Завидев это странное существо ангельского чина, Майка перепугалась до икоты.
- Что?! Говори сразу, Тасик! Не тяни!
Она даже про сумки свои забыла: баночки, супчики и витаминчики были сгружены на пол неряшливо и безответственно, словно чье-то почтовое отправление в грузовом вагоне Сыктывкар-Вологда.
- Майка, - тихо умилилось существо.
- Тасик, я тебя убью. Говори немедленно, горе луковое!
- Да вроде у меня опухоль в мозгу, - признался Тасик и по худой щеке, по уже намеченной другими мокрой дорожке, пустилась в извилистый путь сияющая слеза.
- Теперь понятно, почему ты у меня такой идиот, - прошептала Майка.
Тасик скривил губу, чтоб не усмехнуться, но не удержался - фыркнул. Ангельское выражение слегка сползло с его лица. Он попытался было нацепить его обратно. Но в присутствии Майки это оказалось непросто.
- Что ж теперь делать будем? - нахмурилась Майка. И принялась въедливо допрашивать мужа обо всех деталях того, что с ним случилось. Кто, когда, куда пошел, отвел, сделал, сказал, обещал, объяснил и все в подробностях.
Тасик даже утомился - бинты, стягивающие ушибы на голове, ему мешали.
- Посещающие! - громко крикнула в коридоре сестра. - Больница закрывается. Все на выход!
Тасик испытал приступ беспокойства. Ему вдруг показалось, что больница, вся целиком, сейчас отбудет куда-то. Отчалит и уплывет в темную, полную опасностей, неизвестность. Надолго. Может быть, навсегда.
Не хватало только марша "Прощание славянки", чтобы он разрыдался, как ребенок, впервые отправляемый родителями в детский лагерь.
- Майка, я боюсь тут один!.. Останься со мной, пожалуйста! Все равно мои соседи ночевать на дом уходят. - горячо зашептал Тасик. Он напрочь позабыл о своем ангельском статусе: подмигивал, щурился, моргал, дергал щеками от возбуждения.
- А вдруг я ночью помру? Ведь это же опухоль! Кто ее знает, когда она там она захочет лопнуть? Никто ж не знает. Помирать стану - и никто ж мне тут воды не подаст, один я! Майка! Останься, а? Майечка!
Майка в растерянности смотрела на мужа.
- Да как же?..
- А ты под кровать залезь, я тебя одеялом прикрою... Сестра зайдет - я скажу, что ты ушла. А ночью они тут все сами спят - не добудишься. А, Майечка?!
Майка вздохнула.
Как ни странно, Тасик оказался прав. Медсестре не пришло в голову тщательно досматривать палату.
Тасик, взволнованный, с фальшивым лицом, заготовил целую речь о том, что вот, дескать, супруга-то его уже ушла, побыла пятнадцать минут, и все: адье, салют, как ветрены женщины...
Он рассчитывал вызвать сочувствие к себе и тем самым окончательно замазать глаза медсестре, но о своих страданиях ему не привелось даже заикнуться. Девушка в белом халате едва заглянула в приоткрытую дверь и унеслась дальше по коридору.
Тасик был этим несколько разочарован. Но на всякий случай они все же терпеливо выждали, пока в больнице не погасили повсюду свет, и в коридорах не установилась мертвая тишина. Тогда Тасик, наконец, встрепенулся.
- Эй! Майка! - шепнул он вниз. - Вылезай.
Кровать заходила ходуном, зашаталась. Тасик едва не слетел с нее. Ему пришлось вцепиться пальцами в железные распорки.
Майка (120-95-120) с тихим стоном выбралась из-под Тасиковой кровати, и кое-как пристроилась на краешке у него в ногах.
Кровать заскрипела, но в хирургическом отделении все кровати были твердыми.
В больнице их никто не услышал.
Вместе они покушали из Майкиных баночек. Это был своеобразный пикник в медицинском духе, среди белых стен и одеял.
Они так давно никуда не выбирались вдвоем. Дружно пожалев об этом, они вполголоса обсудили места, куда бы они могли поехать. И каждый, разумеется, предлагал свое, не соглашаясь с другим.
И они смеялись шепотом, сетуя на собственную неспособность хоть о чем-то договориться.
- Хорошо, что хоронить нас будут дети. А иначе мы и могилу б не поделили. Не договорились бы, - тихо сказала Майка.
Тасик закивал, прыская от смеха в кулак.
В стенах больницы шевелились черные тени, и только рекламный щит где-то вдалеке, на проспекте, ярко переливаясь огнями, светло и неугомонно засматривал в больничное окно.
- Майка...
- Что?
- Какая же ты у меня красивая, - прошептал Тасик, любуясь Майкиным лицом, смиренным и перламутрово-розовым в свете рекламы.
- Болван, - смутилась Майка.
Тасик взял ее руку и потянул, заставив придвинуться ближе.
- Ну, что? Что тебе? - сдавшись, залепетала Майка.
- Иди ко мне. Как я по тебе соскучился...
Он протянул руку и погладил ее лицо, шею, ухо...
Майка заплакала, обхватила его худые плечи, горячо дыша, бормоча что-то ласковое, невнятное, каким-то странным образом притерлась к своему Тасику... Он затрясся, сграбастал ее всю и крепко-крепко прижал к себе, ко всему вибрирующему от нетерпения телу.