Своего совершеннолетия Мигель ждал с нетерпением. Во-первых, его сверстники уже четыре года как считались взрослыми молодыми людьми, некоторые даже надели рыцарский пояс и шпоры. Юноша считался дворянином, сыном повелителя маленького горного баронства в глухом уголке Пиренеев, и некоторое пренебрежение со стороны младших знакомых задевало его. Конечно, он знал, что представители его расы взрослеют медленнее людей, но все равно было обидно. Хорошо еще, никто не знает, сколько ему лет на самом деле.... Во-вторых, отец обещал начать учить его магии. Не обычным развивающим упражнениям, а истинному искусству, недоступному смертным. Единицы людей постигали начатки, Мигель же со временем постигнет полноту своих возможностей. Правда, отец говорил, что давно ушедшие родственники умели куда больше, и его знания ничтожны по сравнению с мастерством предков, но в последнее юноша верил слабо.
Самое же главное, та причина, по которой Мигель с таким волнением ждал очередного дня рождения - правда о своем появлении на свет. Отец обещал рассказать ему при совершеннолетии все, объяснить, наконец, почему никогда не говорил о его матери, упорно отказывался отвечать на вопросы любимого ребенка. Имя женщины, породившей наследника барона, никогда не звучало в замке, ее личность была окутана полнейшей тайной. Отец всегда держал данное слово...
Скромное торжество закончилось за полночь, немногочисленные гости из числа ближайших соседей разошлись по предоставленным им комнатам. Хозяевам на эту ночь пришлось потесниться. Замок не отличался размерами, но находился на практически неприступной скале и был хорошо укреплен.
Когда Мигель вошел в кабинет отца, тот стоял возле узкого окна-бойницы и неотрывно смотрел в ночь. Появление сына его не удивило, он знал все происходящее в замке, начиная от перешептывания гостей и заканчивая числом новорожденных крысят у Мамаши Мавританки, старейшей крысы. Последние пятьдесят лет барон откликался на имя дона Педро де Эспиноса-и-Каррера, владения он получил за услуги, оказанные королю Карлу. Святая Инквизиция не осмеливалась тронуть человека короля, доживавшего свой век в горной глуши, хотя при взгляде на стройную гибкую фигуру добровольного затворника мысли о смерти появлялись в последнюю очередь. Особенно у женщин.
- Скоро все это станет твоим.
Мигель удивленно вскинул брови.
- С какой стати, батюшка?
- С такой, что мой облик начинает вызывать удивление у окружающих - дон Педро - отошел от окна и уселся в кресло. - Люди моего возраста выглядят полными развалинами и подумывают о монастыре, а не об управлении землями и диких скачках по горам. Тратить же силы на поддержание иллюзии у меня нет желания. Вскоре я заболею, а через год тебе предстоит принять бразды правления. Впрочем, ты ведь пришел не за этим.
Сын согласно наклонил голову, ничего не сказав.
- Быть может, передумаешь? - в голосе отца послышалась безнадежность. - Правда тебе совсем не понравится.
- Я... я все-таки хочу знать.
Барон устало вздохнул.
- Еще бы. Хорошо же, слушай.
Наша раса ушла из этого мира. Мудрецы решили, что он слишком тесен для двух столь различных народов, и предпочли отступить. Борьба обещала стать слишком кровавой, победу же никто не гарантировал. Мои родители уходили в числе последних, когда нелепая случайность закрыла им путь. Из всей группы уцелел я один, молодой, почти ничего не умеющий ребенок. Поначалу у меня сохранялась надежда воспользоваться другими вратами переноса, их немало до сих пор существует по всему миру. Увы, они оказались запечатаны. Самое страшное, что я, кажется, оказался единственным саэром, запертом в брошенном мире, предпринятые поиски сородичей не принесли положительного результата. Почти две тысячи лет я странствовал по свету, но находил только давно оставленные следы былого величия...
Одиночество мучило меня. Жрецы и маги, носители тайного знания, всегда с радостью приветствовали наследника их ушедших учителей, но люди смертны... Пока что ты не в силах представить себе, каково видеть угасание друзей, терять тех, кто занимает место в твоем сердце. Да, у меня рождались дети, однако они почти не наследовали долголетия и магической силы, присущей их отцу. Хотя даже их мизерных способностей хватало, чтобы пользоваться славой великих чародеев, шаманов, целителей. Тем не менее, они умирали, мне же хотелось им иной судьбы.
За века, прошедшие с момента исхода, наша кровь перемешалась с людской. Нет такого человека, который не нес бы с себе частицу наследия саэра, кто в большей степени, кто в меньшей. И мне пришла в голову интересная мысль: что, если в ком-то мой народ возродился? Быть может, есть на свете человек, волей слепого случая вобравший в себя наследие моей расы? Ведь рождаются же у обычных людей дети с магическими способностями, пусть слабыми, ничтожными, не сравнимыми с силой их прародителей. В крайнем случае, если такой человек не найдется, его можно создать. Собрать носителей древней крови, из поколения в поколение сочетая их браком между собой, жить среди них, подобно чтимому патриарху. Со временем не появится ли среди них кто-то, не уступающий способностями мне, род саэра возродится, и мне уже не будет так одиноко.
В отчаянии я ухватился за предложенную соломинку. Но, увы - все мои попытки оказались обречены на провал. Люди, обычные смертные люди раз за разом разрушали деревеньки чуждых и непонятных колдунов, нам приходилось бежать, искать очередное пристанище, и снова бежать. В конце концов, я в одиночестве оказался в Испании. Взял новое имя, пробился ко двору, получил небольшой чин, вел тихую мирную жизнь, не привлекая к себе внимания. Однажды, совершенно случайно, возвращаясь домой из служебной поездки, заехал в женский монастырь в Арагоне.
Можешь себе представить мое удивление и восторг, когда там я встретил женщину, ставшую впоследствии твоей матерью...
Донья Тереса в ужасе отшатнулась от высокого стройного юноши, только что посмевшего поведать ей неслыханную, еретическую историю. Богохульные речи нечестивца громким набатом звучали в ее ушах. Она знала, что он лжет, знала, ибо ничем иным, как попыткой слуги Лукавого склонить ее на службу нечестивым силам, услышанное быть не могло! Но она стойка в вере, вот уже двадцать лет как она не обращалась к проклятому дару! С тех самых пор, как погиб в призванном адском огне ее несчастный брат.
Господь посылает ей испытание, и она выдержит его.
- Убирайтесь! Pater noster, qui es in caelis,sanctificetur nomen tuum...
Слуга Лукавого печально посмотрел на массивное распятие, которым девушка отгораживалась от него. Видимого действия слова молитвы не произвели.
- Мне жаль, сударыня, что вы не желаете прислушиваться ко мне. Видит ваш Бог, я желал всего лишь поведать вам истину.
- ...Fiat voluntas tua,sicut in caelo, et in terra...
- Что ж - лицо юноши посуровело. - Так или иначе, я добьюсь своего.
- Я похитил твою мать из монастыря. Думаю, нет нужды объяснять, что она продолжала испытывать ко мне ненависть и отвращение, наложенные же заклинания подчинения столь плохо отразились на ее разуме, что я поспешил их снять. Тереса пришла в себя, однако ненависть ее лишь усилилась. Никакие слова не могли пробиться сквозь каменный панцирь ее веры.
Я ее изнасиловал.
Смятые окровавленные простыни. Распятое на кровати женское тело с широко раздвинутыми ногами, ремнями привязанное к поддерживающим балдахин столбикам. Рядом сидит мужчина, устало опершись локтями о колени и сгорбившись. В глазах у женщины застыл ужас, из сорванного диким криком горла доносится еле слышимый шепот:
- будь ты проклят, нелюдь... будь ты проклят...
Мужчина поворачивается, медлит, затем скулы его отвердевают. Он забирается обратно на кровать, ложится сверху на донью Тересу.
- Уже давно.
Ночь твоего зачатия принесла не те воспоминания, которыми можно гордиться. Однако повернись время вспять, я поступил бы так же. Мои предположения и надежды полностью подтвердились, еще во время беременности стало ясно, что младенец не будет принадлежать человеческой расе. Пришлось тщательно следить за Тересой. Она не раз и не два пыталась избавиться от плода, кажется, решила, что вынашивает демона. Вплоть до самого рождения твоя мать проклинала меня. И отказалась взять на руки поднесенного младенца.
Возможно, со временем она и смогла бы полюбить свое дитя, однако я не осмелился рисковать. Тереса вернулась в монастырь со слегка почищенной памятью и огромной суммой денег, это единственное, что я мог для нее сделать. Друзья при дворе донесли позднее о ее долгой болезни и медленном выздоровлении, лично мы больше никогда не встречались.
- Неужели не было иного пути?
Дон Педро тоскливо покачал головой.
- Я перепробовал все. Безуспешно.
- Я хочу ее видеть.
Мигель выглядел потрясенным рассказом отца. Тот вздохнул, с сочувствием посмотрел на бледное лицо сына.
- Стоит ли? Она забыла лицо человека, насиловавшего ее, но остальное помнит прекрасно. Не думаю, что ее ненависть угасла, а вера - стала менее фанатичной. Встреча принесет горе вам обоим.
- И все же - юноша смотрел решительно, губы его плотно сжались. Немного поколебавшись, барон сдался.
- Хорошо. Я организую тебе пропуск в монастырь.
Мигель сидел на маленькой скамейке в небольшом скверике, со всех сторон окруженном каменной оградой монастыря. Кусочек обители, куда в виде исключения допускались иные мужчины. Каким образом отец добился для него разрешения на разговор с сестрой Тересой, он не знал, да и вообще не задумывался об этом. Все его мысли поглощала предстоящая встреча.
Отца он ненавидеть или осуждать не мог. Умом понимал, что тот поступил недостойно, подло, и все-таки старался оправдать. То ли привычка считать отца кем-то вроде не совершающего ошибок небожителя, то ли просто сыновняя любовь, Мигель не знал. Не хотел знать. Как бы то ни было, сейчас он просто хотел поговорить с матерью.
Наконец, раздались тихие шаги. Юноша жадно вглядывался в лицо высокой седовласой женщины с удивительно гладким, молодым лицом. Да, сходство с его собственным, не единожды виденным в зеркале изображением почти неуловимо, но несомненно. Есть что-то такое в разрезе губ, ямочке на подбородке, манере держать голову, позволяющее уверенно предположить о родстве. Мигель склонился в низком поклоне, дабы скрыть зардевшееся лицо.
- Да пребудет с вами благословение Господне, дитя мое. Мне сказали, вы прибыли с письмом для меня?
- Да, матушка - еле выдавил из себя Мигель.
Он торопливо выдернул из-за обшлага рукава письмо, написанное отцом, и с поклоном передал женщине. Та, удивленно посмотрев на явно взволнованного посланника, внезапно сама встревожилась. Происходило что-то, что выбивалось из мирного течения ее жизни. Сестра Тереса ничего не желала знать о происходящем за пределами ее уютного мирка, посему проигнорировала условности этикета и не стала расспрашивать о здоровье многочисленных родственников. Настороженно приняв конверт, она немедленно распечатала его.
Первые же строки заставили ее задохнуться от ужаса. "Сударыня, вы не можете не помнить ту ночь двадцать девять лет назад, которая ...". По мере чтения руки ее дрожали все сильнее, бумага тряслась. Наконец она со стоном отбросила письмо прочь и закрыла лицо ладонями. Опасаясь, что матери стало плохо, Мигель подскочил ближе.
- Матушка...
- Прочь!
Сестра Тереса отступила на шаг, с отвращением глядя на молодого человека.
- Доколе ты станешь преследовать меня, дьявольское отродье! Изыди!
- Матушка, я всего лишь хотел...
- Убирайся, и будь ты проклят именем Господа нашего!
- Неужели вы хотя бы не выслушаете меня! Вашего сына!
- Нет!! - Женщина отшатнулась еще дальше и сплюнула на песок. - Ты мне не сын, и никогда им не был. Убирайся прочь, к дьяволу, породившему тебя!
Отец ждал за воротами. С сочувствием посмотрев на осунувшееся лицо Мигеля, он ничего не сказал, только сунул ему в руки фляжку с крепким итальянским бренди, покрепче привязал коня и прошел внутрь монастыря. Двери перед ним распахивались сами собой. Пробыл внутри он около получаса, после чего, все так же ни говоря не слова, вышел из калитки. Все это время его сын просидел не шевелясь, только время от времени бездумно отхлебывая из фляги.
Ни сказав друг другу ни слова, всадники поехали по ведущей от обители дороге.