Весь двор на старом заводе знал день четверг. В этот день ровно в шесть вечера пенсионер Потапов выходил из своего подъезда с шахматной доской под мышкой. Не говоря ни слово никому, шел до автобусной остановки и уезжал по направлению к центру. А если его сосед останавливал, чтобы узнать куда Потапов направляется с этой шахматной коробкой, то Потапов непременно отправлял такого любопытного на хер. Не то чтобы соседи, дворовые приятели, которые знали Потапова с молодости, опекали пенсионера или старались залезть носом, куда не следует. Но согласитесь, ведь это ненормально, ровно в шесть каждый четверг на протяжении 12 лет выходить из дома с шахматами под мышкой и на глазах у изумленных соседей уезжать в неизвестном направлении.
Доезжая до остановки Институт Потапов выходил из автобуса и шел еще 200 метров переулками между красивыми отреставрированными домами 19 века, являвшимися достопримечательностью города. Они были старее 65 летнего Потапова, но выглядели в сто раз лучше. Это удивляло пенсионера больше всего. Возле домов останавливались лакированные импортные автомобили, из них выходили наряженные мужчины и еще более разодетые женщины, нет, даже не женщины, манекенщицы, как выражался Потапов. Выпорхнув из автомобилей, манекенщицы запархивали в стеклянные магазины, которые располагались на первых этажах. Или выпархивали из стеклянных дверей магазинов и запархивали в дорогие авто. А Потапов шел себе дальше, крепче прижимая к груди шахматную коробку. Дверные охранники и прохожие с брезгливым любопытством посматривали на его серое пальто, потрепанную беретку. Но лицо его не выражало то униженное смирение, нарисованное у всех пенсионеров нашей страны влачащих свой полувек на полусогнутых. Он глядел перед собой твердо, уверенно, не боясь запнуться слабыми ногами об брусчатку и размозжить себе лицо тротуаром. Перед старым оперным театром, пенсионер переходил дорогу и исчезал за прозрачными дверями одного из отреставрированных домов. В вестибюле его встречали два охранника, одного неизменно звали Володя, а второй всегда менялся. Замечая ступившего на мягкий ковер гранитного вестибюля пенсионера, Володя и второй охранник ничуть не удивлялись, не выгоняли вшивого гостя прочь из дорогих апартаментов. Охранник Володя поднимал трубку стационарного телефона, извещая кого-то, что пришел Потапов, а потом клал трубку обратно, на то же самое место и через некоторое время оба охранника теряли всякий интерес к посетителю. Потапов устраивался на диване в вестибюле, разглядывая архитектурные элементы, входящих и выходящих в двери людей. Некоторые посетители совсем не замечали серую фигуру пенсионера. Остальные же кто замечал, сильно пугались мрачного приведения - так необычно было нахождение дешевой простой одежды Потапова в дорогом кожаном кресле, во всех изысканных архитектурных элементах интерьера. Одна дама даже крикнула, встретившись случайно с непроницаемым взглядом Потапова. Любопытные посетители иногда интересовались у охранников личностью Потапова. И на вопрос, кто этот человек с шахматами в руках, неизменно получали ответ - никто.
Ближе к ночи поток посетителе сходил на нет. Потапов к этому моменту чутко дремал на удобном диване. Окриком его будил охранник Володя и приглашал подняться наверх. Ноги Потапова не слушались обычно. Карабкаясь по широкой лестнице на второй этаж пенсионер думал о чем-то, возможно о том, что хорошо бы соорудить в доме лифт для таких, как он. Пройдя первый пролет, он переводил дыхание минуту и продолжал путь. Второй этаж был пустым. Полы накрыты коврами, углы хорошели диковинной золоченой мебелью, зеркалами. Потапов часто встречал уходящих с рабочего дня служащих: уборщиков, клерков, администраторов. Все они здоровались с ним. Иногда он здоровался с ними в ответ бегло, будто по принуждению примерного воспитания. Далее Потапов поворачивал направо, шел широким торжественным коридором до последней двери. За дверью внутри комнаты находился человек. По возрасту немного моложе самого Потапова. Он заседал за массивным генеральским столом и, не отрываясь от бумаг, выставлял Потапову лысую голову. Был он высок, тучен как шкаф в дорогом элегантном костюме без галстука, с распетлянной верхней пуговицей на белоснежной рубашке. Кожа на лице и голове лоснилась ухоженной строгостью. Пока пенсионер присаживался к небольшому столику у окна, раскладывал шахматы по шахматному полю, мужчина подписывал последние бумаги, не желая замечать присутствие посторонних в его кабинете. Расквитавшись с последним документом, он, наконец, сбрасывал пиджак, наливал полстакана сверкающего янтарного коньяка и подсаживался к Потапову.
- Привет, Глеб Александрович, - бросал коротко в ответ пенсионер.
- Как самочувствие твое сегодня? - вежливо интересовался Глеб Александрович.
- Не твоего ума дело, - обрывал его Потапов. - Белые или черные - выбирай.
- Да, сколько же можно? Неужели за двенадцать лет простить нельзя человека? Столько лет! Двенадцать лет! Да если бы я сел тогда, уже бы давно вышел на свободу! - не выдерживал Глеб Александрович.
- А кто тебе сказал, что на тебя кто-то в обиде?
- Ну, зачем тогда ходишь ко мне? И шахматы эти твои?
- Не твоего ума дело. Твое дело ходить и играть. Все, - обрывал его Потапов.
Глеб Александрович раздувался, как шишка на голове, потел от злости, но после все же отхлебывал коньяк из бокала и принимался за игру. Играли они упорно до полуночи одну партию. Глеб Александрович разгораясь от алкоголя, азарта, входил в раж. Потапов бродил глазами по шахматному полю. Фигуры Глеба Александровича съедали фигуры Потапова и последний проигрывал. Пенсионер проигрывал все партии на протяжении двенадцати лет. Даже если Глеб Александрович желал специально проиграть своему сопернику, каким-то невероятными образом Потапов ставил фигуры так, что волей-неволей выходил победителем Глеб Александрович. Это его больше всего раздражало в Потапове, чувство собственной непоколебимой правоты и мастерское владения шахматами. Глеб Александрович сам неплохо играл, но обыграть желание Потапова всегда проигрывать он не мог. Он даже пробовал наугад переставлять фигуры и играть в поддавки, но всякий раз его непослушные войска окружали и публичной казнили помимо воли игрока короля Потапова.
Когда партия заканчивалась, Потапов молча сгонял все фигуры обратно в футляр и, притиснув шахматную коробку под мышку, не попрощавшись, уходил тем же путем.
- Может, хоть рюмочку коньяка выпьешь со мной? Хороший. Подарок от коллеги, - пытался остановить его Глеб Александрович.
- Не пью. Здоровье берегу, - отговаривался Потапов.
- А мы лечебными дозами, для здоровья... Давай хоть подвезу до дома. За полночь уже.
- На своих машинах - детей и внуков своих катай, - отмахивался пенсионер и исчезал за дверью.
Охранник Володя выпускал престарелого посетителя за дверь в газированную блестками света улицу. Потапов возвращался с тем же высоко торчащим из-за плеч подбородком, поедая пустыми стариковскими глазницами подсвеченный электричеством город. Если он успевал на последний автобус, то возвращался на нем, но чаще всего ловил такси на остановке и дорого доезжал прямо до самого подъезда. Хоть достаток Потапова был невелик, но позволить себе добраться до дома на такси раз в неделю он мог. К тому же ни внуков, ни детей, ни жены у него не было. И тратился он исключительно на себя.
Оставаясь запертым в своем кабинете, Глеб Александрович пил коньяк, проклиная и всячески сетуя на Потапова. Глеб Александрович был больше всего похож на старого бульдога, который с годами становиться добрее. Но многие часто принимают слабость за доброту. На самом деле Глеб Александрович с каждым днем все больше ценил и любил жизнь.
Однажды сын Глеба Александровича зашел в кабинет отца и поинтересовался, кто тот странный старик, который приходит играть с ним по четвергам в шахматы. Старший сын, Антон был молодым приемником, поэтому бойко интересовался любыми делами стареющего отца. Глеб Александрович рассказал ему, что тот старик с шахматами - тот самый Потапов, чьего сына он случайно сбил на своем автомобиле двенадцать лет назад.
- Значит вы с ним с тех пор стали приятелями? - предположил Антон.
- Нет. Не стали, - задумчиво произнес Глеб Александрович.
- Чего же вы тогда каждую неделю вместе в шахматы играете?
- Это не шахматы. Это только похоже на шахматы. На самом деле это гильотина. И каждый четверг этот Потапов пытается меня на ней казнить, - вполголоса произнес Глеб Александрович. - Когда я двенадцать лет назад пришел к нему предложить денег, он не взял их. А попросил играть с ним партию в шахматы раз в неделю, в определенный день. То есть раз в неделю он приходит и играет со мной в шахматы. Мне это показалось как теперь тебе - смешным. Поэтому я согласился.
- Если тебе он так раздражает, только скажи и его на порог больше не пустят.
- Ты думаешь, меня мучает совесть, что я задавил его сына? Нет. Это произошло действительно случайно. Я совершал поступки и похуже в девяностых. Нет. Дело в том, что это обещание данное Потапову единственная связь моя с самим собой и прошлой жизнью...
Антон понимал это так, что его отец человек слова и, дав обещание Потапову играть в шахматы по четвергам, не может отступить даже спустя двенадцать лет. А еще он понимал, что отец его сбрендил. Сын начал подмечать в нем с годами слабость обычного человека, будто отец с каждым годом опускался до уровня простого обывателя или терял присутствие духа. Прижать Потапова не стоило бы больших усилий. Нищий пенсионер жил один. Друзья и родственники с ним мало общались. Никто и не заметит, если Потапов однажды упадет с балкона. Мало ли что в его возрасте. Допустим, голова закружилась. Или машина собьет, пока он идет за хлебом, почти также как и его сына.
Уже с воскресенья Глеб Александрович начинал посматривать на столик, за котором они играли с Потаповым в шахматы. И везде, куда он ни глядел, чем бы ни был занят, мерещись шахматы. Мысль порой как назойливая муха, липнущая к потному телу, отогнать ее невозможно. Глеб Александрович с трудом поднимался по ступеням, отдышка не позволяет делать резких движений. Надо было думать о здоровье и делах, в его возрасте, в его положение. А четверг был особенно нервным для Глеба Александровича. В этот день попадало всем от директоров до охранников. Все раздражали в этот день его. Работники объясняли этот тем, что именно четверг является, определяющий днем рабочей недели, день, когда наибольший спрос за выполненную работу. Поэтому трудились с каждой неделей все более усердно, правда, это не умоляло злобы Глеба Александровича.
Потапов никогда не был словоохотлив, но в последнее время он совсем перестал отвечать на вопросы и комментарии Глеба Александровича. И тот не знал, как же его расшевелить. Глеб Александрович представлял, что скоро умрет, это опять же было из-за того, что он добреет. И когда он умрет, то представлял, что Потапов будет один из немногих ходить к его могиле по четвергам и играть с ним шахматы. И все будут тыкать пальцем, называть его безумным стариком.
Как-то раз в четверг Потапов не пришел. Взволнованный Глеб Александрович послал на его квартиру начальника своей охраны, а тот приехал ни с чем. Потапова дома не оказалась. На следующий день выяснилось, что Потапов скончался в понедельник от долгой мучительной болезни, которая преследовала его 10 лет. В следующий четверг Глеб Александрович подготовил все необходимые документы для самоотстранения от дел, ссылаясь на свое самочувствие. Антон был рад за все. И за то, что Потапов умер и за то, что отец отошел, наконец, в сторону.
Уехав после отставки в свой загородный дом, Глеб Александрович стал очень мало общаться с людьми. Однажды он посетил Потапова и принес ему на могилу шахматную доску. Сын, Антон, когда приезжал навестить отца, заставал его за игрой в шахматы или в задумчивом покое. Отец просил сына забрать шахматы и увезти их подальше. Антон увозил игру. Но в следующий же раз, навещая отца, находил в его руках новую шахматную доску. При этом Глеб Александрович жаловался сыну, что никак не может проиграть. Играть с сыном или с кем-либо еще он отказывался, играл только с самим собой. Часто разговаривал с несуществующими людьми или с Потаповым. Так он и прожил все оставшиеся свои годы, пока однажды не устроил пожар в доме и не угорел насмерть в нем.