(история про убийцу и мальчика, ставшего девочкой)
-1-
Куда все несутся? Как взбесившиеся кошки. Несчетной толпой, перепрыгивая через головы, четыре ступени, раздражая коридоры визгом сирен детских и юношеских, утомительных голосов. Хлопают-хлопают дверьми. Барабанят сотнями ног. Сыплют со всех щелей. Куда?
Краснощекий школьник, безумствуя над всем этим потоком, взгромоздился на подоконник и, намахивая ранцем, неистово, беспрерывно кричит дикое. В дверях - давка консервная. Даже безучастные к всеобщему помешательству, застигнутые толпой, выносятся наружу, во двор, за школу. Да что же там, что в конце концов случилось?
Драка! Драка? Да, драка-драка!
Давайте разберемся. Запасный выход, который слева от парадного, с торца п-образной школы, находился круглый год запертым. Зачем кому-то понадобилось строить эту дверь, если даже при репетиции пожара стада учащихся гонят через главный выход. Где же ключ от того угла? Спросите у завхоза. Не брала, но спросите у завуча. Понятия не имею, все вопросы к директору. Ключами занимается завхоз или спросите у завуча. Дверь чернела, как гнилой зуб, три ее сколотые ступени выглядели плачевно, образовывали крыльцо, засоренное бумагой, кусками и кусочками чего-то такого отколовшегося от фасада, битым стеклом и всевозможными окурками, которые убирались 'субботниками'. Местечко облюбовали курящие воспитанники давно. Здесь же свершалась основная неофициальная политическая жизнь учебного заведения.
Вы глубоко заблуждаетесь, деля воспитанников на классы с порядковыми номерами от первого до одиннадцатого. И, наверняка, не знакомы со смыслом буквенной символики внутри одной цифры. Недоброжелательная буква 'А' говорит, например, об изгойстве тех учащихся, которые, в силу их большей развитости - с точки зрения преподавателей - попали именно в эту группу. А-шников либо не замечают, либо издеваются над ними с подчеркнутым безразличием. Самая же благоприятная буква - 'Г'. В школе также существует вертикаль власти от высших классов до низших, но не порядковая, а ситуативная или такая, которая зависит от статуса отдельно взятого учащегося. Допустим, если у пятиклассника хорошие связи в среде девятиклассников, то его и восьмиклассники не тронут.
Устраивали порядок в школе, конечно, высшие классы, хотя официально считалось, во главе аппарата управления стоит директор (директриса), завуч, завхоз, учитель по труду и ОБЖешник. Кто был в волнах подлинной жизни, тот знал кормчих, включая представителей реальной власти. Старшеклассники или старшаки никого не боялись, умея, не ломая установленных правил, лавировать и лоббировать их. Так удобнее и безопаснее. Сотрудничество с номинальной властью облегчало им их пребывание здесь. Вмешательство во внутреннюю структуру им было особо ненужно, потому что еще год-два и они на свободе, но не пользоваться плодами своего старшинства, они также не имели права. Таков уж закон сожительства, порядок нашей средней школы. Следует заметить, как более развитая группа, правящая элита не допускала решение внутренних конфликтов силовыми методами, в отличие от более примитивных общин. Общение высших слоев происходило на непонятном для непосвященных языке взрослого человека. Их интересы выходили за границы юношеских, устремляясь в оккультную диалектику.
Низшие классы, подчиняясь высшим, создавали иллюзорную зависимость от официальной власти, вели более элементарный образ существования. Чем оно было наполнено? Во-первых, из кожи лезли вон, заручаясь поддержкой и покровительством старшаков (хорошо, значит, если у тебя брат влиятельный десяти- или одиннадцатиклассник). Во-вторых, подражая элите, неумело пользуясь политическими терминами, принятыми обрядами и матом, старались вести возникающие прения таким же мирным, словесным способом - получалось редко. И, в-третьих, на своей шкуре ощутив бич власти, гоняли и приручали к букве закона дикарей первоклашек, делая их более послушными и смирными, вводили, так сказать, в курс истории сожительства.
И сегодня после четвертого урока, за школой, около местной курильни, вдалеке от ненужных соглядаев затеялось обожаемое всеми событие - драка.
Давали представление шестиклассники, Антон или как представляли его ученики Тоха, мальчик с красивым, чистым девчачьим лицом, выпуклым, тяжелым при этом лбом, и его одноклассник, чрезмерно упитанный, но подвижный Леша или Леха. Причина их раздора неизвестна. Может быть, что-нибудь серьезное или мелочь какая. Но по опыту, все драки проводятся ради свержения авторитета, дабы победивший оказался на один шаг ближе к бессмертным - элите. То есть оба в данный момент толкающихся школьника пользуются неким авторитетом и сейчас происходит спор, кого же должны уважать больше. Борьба, добавлю, неравная, так как в Лехе на килограммов 8-10 больше веса, и рост превосходит соперника на полголовы. Первое время боя идет взаимообратное объяснение, их голоса перекрывает горланящая в кольцо толпа. Окружившие бойцов скандируют недружно: Леха и Тоха. В равенстве, синхронности иногда у них получается ЛеТо. А лето - пора безмятежная, праздничная, период после которого к парте, мягко сказать, возвращаться не хочется.
Проходят минуты, другие, а, подзадориваемые болельщиками, драчуны только обмениваются легкими толчками. Толпа, естественно, жаждет жуткого зрелища. Леха, вспотевший, оттопырив нижнюю губу, смотрит не отрываясь в выпуклый лоб своего соперника. Антон выглядит уверенней. 'Бей, Леха...', - кричат первые, знающие, что уж Лехе ничего не стоит уложить такого доходягу. 'Дай ему, Тоха...', - кричат вторые, доверяющие везению и опытности Антона. 'Давай!', - истошно орут третьи подуставшие от затянувшегося вступления. Было известно, еще несколько минут, и кто-нибудь приведет завуча или учителя распустить Колизей.
Драка оказалась короткой и безынтересной. Антон первым ударом с маху попал Лехе в угол, образованный кончиком носа и верхней губой. Кровь выступила слегка. Не давая опомниться, мальчик с девичьими чертами лица, всадил в брюхо противника носок кеда и сильно толкнул. Тучный шестиклассник потянулся, завалился набок: на руку и на колено. Он захныкал, как пятилетний ребенок, придерживая разбитый нос.
А толпа забесновалась, почуяв кровь. Иные требовали прекратить сражение, ибо первая кровь означает поражение. Можно было и уйти, но Антон решил увенчать свою полную победу смачным плевком на спину врага, толстого шестиклассника и еще одним пинком по ребрам, опрокинувшим Леху на обе лопатки. Этим развлечения завершились. Кто-то свистнул - шухер. Значит, номинальная власть на подходе. Жаль, все самое интересное пропустили. Но будут разбирательства, таков уж порядок. Ну и что. Отчислить - не отчислят. Родителей вызовут? Не та Леха птица, чтобы доносить. Тем более пал он в глазах людей - из такого позора выбраться весьма сложно.
-2-
- Почему ты молчишь? Скажи же хоть слово, Антоша... Думаешь, мне легко? Мне звонят на работу, я срываюсь, лечу в школу, выслушиваю твоего директора - ты стоишь и молчишь, приходим домой - ты опять молчишь... Думаешь, мне легко?! - не глядя на сына, терла мать запястья и пальцы свои пыталась выкручивать их из суставов, взбрасывала плечи, переходя с одной части комнаты на другую. Нити ее голоса такие слабые, жалобные, шепотом звучат в сумраке. Антон с угла дивана интересовался спиной и задом профессора, друга матери его, стоявшего лицом к окну, будто не желая вмешиваться в ход разбирательств. Затемненная встречным светом, его фигура показалась бы черным прямоугольником на белой простыне. Слегка сутуловатая, поэтому затылка почти не увидишь. Третий после смерти отца. Обидно хоть бы был и сто третий.
- Зачем ты меня мучаешь? Чем я тебя обидела? Ты же был таким хорошим мальчиком, Антоша... Мне думаешь, легко? - голова матери была уже похожа на заплаканную подушку.
Антон не мог помнить отца. Из рассказов сестры и матери он смутно, наверное, представлял себе по черно-белой фотографии загорелого с улыбающимися усами мужчину. То ли геолога, то ли строителя, то ли нефтяника и еще любителя путешествовать, искателя кладов, затонувших сокровищ. Уезжал на край земли для заработка, возвращался голодным загорелым и с полным сувениров рюкзаком, который до сих пор валяется где-то в кладовке, пахнет дорогой. Проходило какое-то время, папина борода брилась, и отец превращался в писателя, готовил из множества тетрадок, привезенных с собой, украшенных мелким красивым подчерком, горы нумерованных листов. Погиб он, сплавляясь по северной реке, случайно говорят погиб. Сестра Антона долго тосковала по нему, дольше и горше матери, даже в больницу ее клали - органы внутренние не хотели дальше работать и зрение куда-то падало. Антон собирал у себя в столе карты севера и юга, отмечая красным пунктиром, как в учебниках истории, извилистые пути через горы, равнины и реки. Читал в журнале написанные отцом статьи, но они ему казались неинтересными из-за непонятных слов.
- Знаешь, Анатолий, - заговорил профессор, - может быть ты был абсолютно прав, подравшись с тем мальчиком. Уверен, что ты дрался, не просто так, как порой поступают жестокие люди, а защищал слабого или отстаивал чью-нибудь честь, боролся за справедливость.
Этому аккуратному, строгому костюму в полоску было лет пятьдесят. Он никогда не смотрел в глаза, разговаривая с Антоном, его мудрая речь каждый раз растягивалась в длинную словарную статью. Почему-то маме кажется, что в доме постоянно нужен взрослый мужчина. Антон способен был догадаться почему, но причем здесь он понимать отказывался, покачивал пяткой в такт неторопливой профессорской лекции, настолько ровной и гладкой, будто выученной наизусть. А когда он становится в треть оборота, особенно похож на пингвина. Еще нос у него маленький, крючком.
- ...так обязан поступать настоящий мужчина. Да, именно так! Защищать слабого. Твоя мама такой же человек, она женщина, и мы просто обязаны, будучи мужчинами, ее защитить, - продолжал без запинки, волнения, невозмутимо. Интересно, как прогибается невозмутимо прямая спина под ударом стулом или табуреткой? Или, допустим, летают ли профессоры, если их вышвырнуть вон из окна?
- Вопрос здесь стоит, на мой взгляд, такой: кто сильнее или у кого сил больше? У твоей мамы или у тебя? Я думаю, что все-таки у тебя, Антон. Ты согласен со мной? Неужели, если бы была здесь Лиза, ты бы себя так вел? Неужели она не огорчилась бы, видя, как ты безразличен к вашей матери? - разошелся лектор. А вот еще бывает любопытно хрустальной вазой по башке. Звон, стук и нет мерзавца. Антон пошел, не замечая продолжавшегося разговора с ним.
- Антоша, ты куда? - оборвала мать.
- Поссать, - грубо отсек мальчик, выходя в коридор. Обманул. Надел джинсовую куртку, кеды, стащил из профессорского плаща пору сигарет и выстрелил в дверь, даже не притворив за ее собой, поскакал лестницей через две ступеньки.
-3-
Прощающийся день. Время не спешит вымарывать ржавчиной зеленый глянец листвы и трав. Скоро молодая растленная осень, последние зерна, подозрение на плохую погоду, зонты, лужи, простуду, горячий чай с малиной или смородиной, слякоть, мокрые носовые платки. Приготовления.
Во дворе на детской площадке почти никого, только три девочки на скамейке, семиклассницы. Прильнули друг к другу как три сросшихся гриба и тайно, по секрету всему свету, переговариваются. О ребятах и про все такое. Голоски школьниц поломаны от раннего курения, в основаниях слов то и дело мужицкая матерщина проскальзывает. А вы, короче, знаете? И чего ты ему сказала? А он тебе? А вы, короче, знаете? Короче маньяк какой-то. Какой маньяк, я тебе про физрука. Какая разница. А вы короче знаете? Насилует? Нет, топит в реке. А потом насилует? Да нет. Милиция приезжала в августе, короче, я сама видела. Кого? Его, в пальто. Маньяка этого? Не пойду больше в парк гулять. Он в нашем доме, говорят, живет. Отвечаю. Девушек лет двенадцати - шестнадцати. Из пятьдесят третьей школы. Выходит по ночам. Не пойду больше одна туда.
Они, было, так сплелись языками, что совсем не заметили приближающегося на полном ходу поезда, который до поры до времени не давал предупреждающих гудков, разгоняясь, прицеливался в самую середину троицы. Уж не знаю, какими могли бы быть последствия, если бы за три шага до столкновения с девушками, Антон не издал, обгоняющий его окрика во всю глотку: 'Щемись, дуры!'. Они успели слегка пискнуть и пригнуться, словно от проносящегося самолета. Мальчик перепрыгнул через скамью, задев коленом одну, толкнув плечом другую, третьей повезло. Сразу же в его спину полетели тысячи угроз и скверных проклятий. Не останавливаясь, Антон с самодовольным оскалом еще пару раз обернулся, пересек двор, скрывшись.
Соседний двор был полон детьми и их родителями. Пиная камни, подорожные цветы, он косился на творящееся в песочнице, там возились двое детей: мальчик и девочка лет пяти. Первый строил гаражи и закапывал машины в песок, вторая пекла куличи, угощала своего соседа. Мальчик сердился - его отвлекали от трудной, требующей напряженного внимания, работы, однако терпеливо ел понарошку рассыпчатые угощения. Девочка энергично поправляла спадавшую струйку жидких светлых волос и принималась со вздохом, напоминавшем нелегкую женскую долю, печь следующий кулич. Показалось, шаг его замедлился, шея провисла под тяжестью головы, глаза прищурились, почти закрылись, но хотелось нестись стремглав, наутек.
И осень, и теплый воздух, легко разрезаемые ладонью, стояли повсюду. Никто еще не привык к новому учебному году, состоянию погоды. Антон, не сбавляя хода, пропустил сквозь себя почти всю улицу, пересек дорогу на красный, сбежал с горки, очутившись возле набережной. За ее изогнутым рукавом, объятый черной чугунной оградой жил небольшой парк, служивший местом выгула собак. Раньше здесь были густые аллеи, гладкие, цветущие болотом полянки, грибы росли. Теперь - только загаженные скверы и любители собак.
Пролетев мост, Антон ворвался в парк. Перемещался напрямик по непроторенному маршруту, где двигаться для не знакомого с местностью невозможно. Перепрыгивал, проскальзывал, нагибался, прорывался, пока не приблизился к части, сплошь заросшей кустарником. С дороги и не разглядишь. За тополями. Прикрытое густыми шапками яблонь. Антон оттолкнулся от земли, словно лезвие вошел в желто-зеленую стену, навсегда исчез. Ветки захрустели суставами.
Массив кустарника был лысоват по центру, - островок, скрывавший укромно любого, особенно летом и осенью, пока ветви не оголялись. Мальчик с красивым почти девичьим лицом опрокинулся на спину, прикрытый сотнями тянувшихся к нему веток и застонал едва слышно. Не так, как от горя - сердцем или от свежих царапин на руках, а по-другому, неотвратимей, безысходней. Пахло травой послецветной - истекающий сытой похотью аромат. Скреб ногтями почву, сучил пятками, затылком мял траву. Волосы прилипали ко лбу, натянутым морщинкам.
Безлюдье парка - птиц крик, собак лай, сумеречного времени прилив. Велосипедный звонок. Тренькает, приближается, но долго приближается. Велосипедистки - девушки. Хлопающий смех. Дребезжащий грохот. Маша, Маша, куда тебя понесло? Не могу, он не слушается. У меня руль кривой. Ровнее держи. Куда ты едешь, Маша? Раздаются совсем рядом их голоса. Антон непроизвольно отвлекся. Возможно, боялся быть услышанным. Уж слишком задержались они около него. Подполз ближе, чтобы легче следить сквозь непроницаемые щиты кустарника.
Понятно, после очередного столкновения с деревом у той, которую звали Машей, слетела цепь со звездочки. Она на коленях прилаживала ее обратно неумело. Подруга на двух колесах петляла рядом, поторапливая. У Маши ничего совсем не получалось, но она не просила помощи, упрямо, безрезультатно чинила свой велосипед. Слышала о человеке в плаще, который живет возле парка? Вот снова о каком-то человеке в плаще... Живет? Каждый вечер он выходит из дома и бродит по парку, прячется за деревьями. Может быть, и сейчас он где-нибудь здесь, следит за нами. Мне не страшно можешь не стараться. Цепь попала в шипы, и колесо скоро завертелось. Все знают, спроси, у кого хочешь. Даже по телевизору показывали. Она продолжала издеваться своей глупой, страшной историей, добавляя все новые и новые ужасы в детали и подробности... А знаешь, что он делает с девочками вроде тебя? А вроде тебя? Антон кулаком ударил по сросшимся между собой ветвям, вызвав дружный визг девочек. Через пол минуты велосипедисток уже не было слышно.
Выйдя из своего укрытия, мальчик заметил в траве малиновую бейсболку, принадлежавшую той, что чинила велосипед. Второпях оставила. Если ее надеть почувствуешь запах шампуня. Кепка закрывала ее светлые волосы, собранные в косички и шло ее красному спортивному костюму.
Забросив кепку на дерево, Антон принужденно зашагал обратно по проторенной парковой дороге. Уже синели голубые сумерки.
-4-
Теперь припоминаю. Эта история, столь популярная среди детей и подростков, была местной притчей. Человек в плаще или в пальто, реже в шинели, вампир, насильник, убийца, похититель органов, инопланетянин, призрак - пожалуй, самые распространенные его призвания. На самом деле никто не знал достоверно о нем всей правды, даже те, кто уверяли, клялись, что видел его собственными глазами. Могу только предположить фактические истоки распространенной легенды.
Итак, факт номер один. Две года назад можно было встретить на улицах некоего чудака, прикрывающегося, кстати, даже летом и зимой, длинным плащом. Не знавшие секрета того пешехода, могли легко при встрече с ним впасть в шальное одурение. Гражданин баловался, представьте, демонстрированием своего обнаженного тела случайным встречным. Весельчака присмирили через некоторое время внушением со стороны властей. Остались лишь память и слава.
Второй факт. Этим летом в реке выловили труп подростка, девочки тринадцати-четырнадцати лет. Воспитанница детского дома, сирота, много раз бежавшая из образовательного учреждения, не умела плавать. Об этом затрубили газеты. И многие узнали по смерти девочки, что оказывается, дескать, жила-была такая и даже не умела плавать, и не хотела жить в детдоме по причине частых побоев, которые отрицает директор, вот негодяй. Короче, такая хорошая девочка и утонула со следами насилия. Жуть, история, действительно, неприятная, поэтому далее распространяться не буду.
Наконец факт номер три - американец. Так его и прозвали жители. Как его занесло в среднерусский городишко, даже не спрашивайте. Ковбойская шляпа, суховатая скула Клинта Иствуда и развеваемые по ветру кожаные крылья плаща, сапоги. Мощный образ. Конечно, сограждане умели лишь глумится над иноземцем, тыкать пальцами - убогий, чудак, малохольный, идиот, придурок. Говорить с ним мне лично не доводилось - иностранный мой безобразен.
Такими штришками была составлена известная притча, наводящая на многих детей холодящий кошмар, особенно на девушек. Сейчас носить плащи немодно. Попадаются на улицах единицы. Пройдет такой прохожий, а ему за спиной шепчут, смотри человек в плаще. Смешно ей богу.
Вот к слову, сторож из стоматологии. Застенчивый, молчаливый, средних лет. Аккуратный и вежливый до глуповатости и нерасторопности. Жил на третьем этаже. Дом недалеко от работы. Осиротел после смерти матери. Носил плащ дешевый с поясом, старый, полинялый из синего в бежевый. Выходил на прогулку редко, ел мало. Друзей не было. На попытки заговорить с ним глуповато улыбался. Думали, страдает бедняга слабоумием, но на самом деле был совершенно здоров по справке. Квартира из двух жилых комнат обставлена безыскусно, бедно. Из ценных вещей разве что телевизор. Одна комнат держалась всегда запертой - мамина комната.
Вечерами сторож стоматологии находил огромное удовольствие сидеть под тусклой лампой, подвешенной за шнурок электрического провода, в центре кухни на табуретке, читать книгу - старый истрепанный справочник по детской ортопедии. За подобным занятием он проводил часы. Крючковато сидел, перелистывая изредка страницы в своем потрепанном уличном плаще, наброшенный, как банный халат, на абсолютно голое тело.
Откладывая, наконец, книгу, движениями неторопливыми пил из чайника остывшую кипяченную воду, кусал и жевал хлеб. Шел к телевизору в комнату, включал его без звука. Листая каналы, искал: телепрограммы, передачи и прочее для одиноких и страждущих мужчин. Всем известно. У кого, особенно из мужского пола, нет видеофильмов, картинок и страсти просматривать в позднее ночное время места до шестнадцати, а то и до восемнадцати. Страсть врачует одиночество и скуку.
Ладно, оставим человека в плаще.
-5-
Возвращался Антон уже при тусклых горчичных фонарях. Не дойдя двух дворов до дома своего, был настигнут маленьким смуглым, точно опаленным мальчиком по имени Сергей, имевшим привычку всюду увязываться тенью за ним. Антон! Антон! Бегом догонял, шустро огибая пешеходов, которые, может из-за роста, просто не замечали его. Лехиного брата видел? Заискивающе заглядывал через плечо в лицо своего старшего товарища. Не унимался, тараторя, как отбойный молоточек. Искали. Спрашивали, где Тоха. Не знаю, говорю. Он меня пнул, больно так. Не видел, говорю. Во дворе твоем были. Вначале в старом, потом в новый пошли. Найди, говорит, разговор есть.
- Сиги есть? - Антон прервал нескончаемый поток слов, вызвав своим вопросом мгновенное переключение внимание у чернявого парнишки. Деньги есть. Купить? И не дожидаясь ответа, понесся к ларькам. Через минуту был вновь рядом, вооруженный пачкой сигарет. Зашли в более-менее безлюдный закуток, Серега распечатал пачку, стал прикуривать, чиркнув спичкой, но вдруг осекся, увидев проходящую мужскую фигуру, спрятал пачку в карман, сигарету за спину уверенный в том, что стоящий за ним его приятель подхватит палево. Но Антон и бровью не повел, прислонился к стене, ждал развязки. Прохожий, заметив маневры, остановился, подошел к мальчикам, потребовал отдать сигареты и валить подальше. Серега было принялся объяснять про папу, который послал его за сигаретами, но выступившая кровь из носа, онемение челюсти от пощечины не дали ему дорассказать. Не от боли, от страха стал он корчиться. Готовность его заплакать, убежать мужчина предупредил, крепко сжав ему плечо.
- Дядь, отпустите его, это мои сигареты, - гнусавым, жалобным голосом завопил Антон, приблизившись к мужчине на расстояние шага, но тут же резко, в упор глядя, красивыми злыми газами выпалил: - Только тронь, козел. Сядешь на пятнадцать суток. И деньги заплатишь. Иди куда шел.
Дернул к себе Серегу, воспользовавшись замешательством взрослого. Мужчина, пораженный грубостью сорванца, никак не мог решить, то ли ему извиниться перед сопляками, то ли начистить рыла и намылить шеи.
- Дяденька, не бейте нас! У нас нет денег! - заорал так громко, душераздирающе, как только мог Антон, окончательно завершив свой мозговой штурм.
Пока мальчик с красивым девичьим лицом остервенело тащил своего приятеля за рукав, мужчина, введенный в полупомешанное состояние, матерился и призывал в свидетели его невиновности прохожих. Дальше оба мальчика шли молча. Серега приходил в себя от тяжелой оплеухи, а его спаситель плевал на два шага вперед, до предела неизвестно чем взвинченный.
Свернув за угол между домами, они остановились. В то время неосвещенный двор Антона, собирал своих жителей. Количество припаркованных машин увеличилось, гуляющих уменьшилось. - Они там во дворе, ждут тебя, - шептал Сергей. Закурили по ветру. Сигарету держали небольшой рогаткой, чтобы руки не пахли. Давай я уведу их, а ты быстро пробежишь к подъезду, - предложил смуглый парнишка своему товарищу. - Пошел отсюда, - грубо приказал Антон, слегка толкнул того в плечо. Их четверо. Серега внимательно и серьезно посмотрел на него, будто угадывая скрытые намерения, но ждать повторного приказания удалиться не стал, убежал, не простившись, в складчатые мраки подворотни.
Мальчик курил стоя невдалеке, наблюдал за группой девятиклассников. Те сидели на скамейке в его дворе, потягивали из горлышка пиво, грызли семечки, смехом провожали прохожих девушек и женщин, короче, делали то, что и подобает делать отвязным старшеклассникам по вечерам в тенях чужого сада. Они ведь здесь пришлые. Чересчур громко смеялись, то есть не столько громко, сколько нездоровым, полупьяным смехом.
Прогнав Сережу, Антон выкурил сигарету, уверено зашагал к старшакам, которые заметили его почти сразу. Один из них окликнул, позвал мальчика, но тот уже стоял с ними, кивал тихо в знак приветствия головой.
- Антонина, деньги есть? - вступил, шутя, низкорослый с плоским азиатским лицом, похожим на гнездо. - А чего, если найду? - не дожидаясь ответа, процедил он, ловко свистнул слюной между зубов.
- Ты осади, пес! Тоха - нормальный парень. Да, Тоха? - это был третий, самый упитанный из всех ребят. По лоснящемуся лицу, уверенно-наглому взгляду, размаху плеч, угадывалась его авторитарная роль вожака. Он немного походил на мальчика Лешу, не так давно избитого Антоном за школой.
Неравное положение возбуждает страх, неуверенность, неустойчивость. Антон отвечал коротко, односложно - голос заметно деревенел, но не дрожал. Его клевали со всех сторон, грубыми шутками, провокациями. Надо только подождать, когда отпустят, потеряют интерес и ни в коем случае не взорваться, при всем при этом, умудриться не потерять достоинство. Сложно. Девятиклассник - вольная птица, не задумывается о последствиях. Никто добровольно не стремится в десятый, даже тех, кто говорит с уверенностью целеустремленной, сдерживают сомнения - надо ли мне дополнительно два года кряду вариться в этих проклятых стенах. И потом опять учеба, опять экзамены?! В любом случае, девятиклассника уже нельзя сдержать теми же заповедями, что и, например, пяти- или семиклассника. Все люди как люди, одни мы как боги! Антон знал, что в окружении этих почти богов ему придется жестко. К сумме нелегкого положения мальчика добавлялось присутствие Лешиного брата, Толи. Значит - месть, расправа, издевательства - в лучшем случае, в худшем - сложно себе представить.
Антонина, пиво будешь? Чего мордой крутишь, сам, небось, бухаешь с родоками своими. Клей он нюхает, че, не видишь. Слышь, Антонина, дай куртку поносить. Ты чего повелся? Тоха, сиги есть? А если найду? Антонина Петровна. Ты чего! Антонина Петровна его мать, а он Антонина Антониновна. Тоха, а правда у тебя сестренка умерла? Да, не плачь, Тоха. Чего вы на парня все наехали? Сейчас обоссыца. Тоха в авторитете. Понял? Мне хана, ой, извини, Тоха. Хочешь тебе Санчо туфли почистит. Сам чисть! Антонина, прокати меня верхом. Тоха, скворечник знаешь, как ломают? Ты чего, Тоха, молчишь, заткни ты этих уродов, они же тебя опускают. А ему пофиг. Антонина, почисть мне гады. Ты тупой? Быстро сел и вытер! Не понял, что тебе старший сказал?
У Антона начали вздуваться вены на руках, от того, что ладони разжимались и сжимались в кулаки непроизвольно. Девятиклассники голодно рассматривали мальчика. Наверно, хотели накинуть повернее петлю на волчонка, дернуть посильнее, чтобы он точно уже никуда не делся. Но мальчик безразлично пропускал, терпел их слова, выходки.
Они будто ждали этой команды. В секунду смешки, издевательства иссякли. Крупный девятиклассник приблизился к мальчику:
- Короче, Тоха, ты мне денег должен за брата. Не хочешь деньгами, возьмем здоровьем. Сам решай.
- Я тебе ничего не должен за брата. Мы с ним один на один бились, - спокойно возразил мальчик.
- Давай со мной один на один, - вмешался рослый.
- Не встревай, - осек его Толя. - Я, Тоха, не знаю, как у вас дело было, но Леха сказал, ты первый начал. Если есть чего сказать, говори, если нет, значит, по понятиям ты беспредел устроил. Значит, я тоже могу беспредельничать, так же получается? Ты ему челюсть чуть не вынес, псина тупая, - при этих словах Толя резко ударил кулаком по плечу мальчика. Антон пошатнулся, стерпев молча удар. - Ну, что, Тоха, значит, скворечник будем ломать, а?
- Я тебе ничего за брата не должен, - сквозь зубы, весь дрожа, процедил Антон. Толя свирепо подскочил к нему, схватив одной рукой за воротник, занес над головой кулак и тихо прошипел: Ты мне, псина тупая, тогда не будешь должен, когда я тебе башку проломлю, понял?!
Антон успел лишь зажмуриться, заслонить лицо руками.
- Толян, тресни ты ему один раз в торец, чтобы понял, - весело крикнул худощавый высокий с желтым лицом парень в тренировочном костюме.
- Тоха, выбирай быстрее деньги или здоровье. Все равно ты и так и так перед пацанами виноват. Или тебе лучше, чтоб тебя опустили? - немного озабочено обратился рослый короткостриженный юноша, который казалось, сам не на шутку разволновался от резких, непредсказуемых действий своего товарища.
- Да чего к парню приставать, откуда у него деньги. Пусть мне гады лизнет и свободен, - улыбнулся широко девятиклассник с монгольским лицом.
- Нет, пусть он тебя в задницу поцелует, тогда не трону больше, - остервенело посмотрел на мальчика Толя и толкнул к монголу. - Пошел!
Ну, что, согласен, Антонина? Соглашайся, Тоха. Мы никому не расскажем. Мы даже отвернемся, если хочешь, - полетели уговоры и предложения со всех сторон. А Антон весь вздрагивал неизвестно от холода ли, от страха ли, отчаяния. Монгол радостно улыбался, расстегивал штаны, пятился спиной к мальчику. Двое обступили с противоположных сторон, приготавливаясь удерживать приговоренного за шею. Осталось только кричать, звать на помощь. Не глухой же двор, город. Почему тогда никто не замечает беды, не приходит выручить. В этом городе людно и чем больше, дальше, тем пустее и глуше.
- Хорошо, я сделаю, только отвернитесь, - придавлено прохрипел мальчик. Старшеклассники, замолкнув, отошли, отвернулись, но, конечно, перемигивались, подглядывали. Несколько секунд Антон словно собирался с силами.
- Не тяни, Антонина, жопа замерзает, - торопил монгол.
- Сейчас он тебя лишит, - шутили ребята.
- Я сам его лишу, - обиделся монгол.
Антон рывком метнулся под скамью. Что-то лопнуло, осыпалось и только чувство самосохранения, интуиция спасли девятиклассника от возможно глубокой, болезненной раны. Монгол прыжками, придерживая штаны, отскочил на метра два, охнул, слегка задетый острым конусом разбитой бутылки.
Мальчик превратился в яростный клубочек мышц, выбрасывал вперед руку с осколком стекла, не давая никому подойти. Ему угрожали, его упрашивали, заходили то с той, то с другой стороны. Пару раз Антон чуть не рассек лицо Лешиному брату. Не кричал, вот беда, совсем не кричал, только хрипел, рычал, как маленький волчонок, предупреждая о том, что пустит кровь каждому кто подойдет ближе. Постепенно старшеклассники додумались окружить мальчика. Так волчонку перестало быть видно, стоящих позади, пока перед ним кто-нибудь делал ложный выпад. Антон крутился изо всех сил. Лешин брат пробовал выбить бутылку из его руки. Рослый, усатый тем временем заходил, прицеливался к спине и с разбега ударом ноги сбил мальчика. Оказавшись на земле, Антон прижал колени к животу, схватился за голову. Били остервенело, но не долго, вмешался откуда ни возьмись взявшийся Сережа. Метался между старшеклассниками, умоляюще вопил: 'Не бейте, пацаны! Он за свою сестру! За Лизу, понимаете! Антон не виноват, пацаны! Он за сестру!' Его откидывали, как назойливую муху от себя, ему досталась добрая тройка синяков, но тревожный охрипший детский крик привлек нежелательное внимание и девятиклассники, услышав чей-то эй! унеслись прочь, дружно, друг за другом.
Антон лежал первое время, не мог собраться, чтобы встать, только ворочался по земле, постанывая. Сережа, стремительно метнувшись к нему, помогая подняться, оттряхивал его куртку, брюки, при этом успокаивал, говорил теплые, добрые слова утешения. Может быть, он чувствовал за собой вину перед случившимся. Антон точно был слаб, поэтому и удар его получился не сильным, но его хватило, чтобы остановить Сергея, заставить отступить, прекратить. Я тебе сказал отваливать? Тебя кто просил лезть?! Побитый, грязный он глядел зло на чернявого мальчика, у которого открылись сейчас глаза настежь, и в них появился влажный след. Двигался, прихрамывая к своему подъезду, не оборачиваясь, стараясь выглядеть обычно, нормально.
Подойдя к двери своей квартиры, он, прежде всего, понюхал ладони. Обе были испачканы грязью, пахли табаком, пивом. Старался отпереть дверь как можно тише, прокрасться предельно незаметно. Из кухни слышался смех матери его, профессора, рассказывавшего нечто очень быстро и даже, похоже, разыгрывал историю в лицах. Как странно, мы веселимся в одно время с несчастьем других людей, нас разделяет порой стена в доме, перегородка, несколько сантиметров. Антон разглядел свое отражение в зеркале в коридоре. Грязный с ног до головы, уши красные, серые дуги под глазами, ссадина на лбу. В принципе, приемлемо. Осталось проскочить в детскую, снять одежду и притворится спящим.
Зайдя за угол, он встретился с окаменевшей тревогой матерью своей, так заразительно хохотавшей секунду назад на кухне. Безмолвно пройдя к себе в комнату, успел заметить и профессора, и как мать, всхлипнув, закрыла глаза, отвернулась. За стеной теперь слышался плач и широкое, раскатистое мужское утешение.
В детской темно, свет не включал, одежду не снимал, только куртку. За окном, внизу, во дворе стоит Сережа с запрокинутой головой, чего-то ждет. Антон занавесил штору, забрался под покрывало. На стене с цветной фотографии на брата смотрела сестра, а он на нее. Вцепился немытыми руками в угол подушки, долго ворочаясь, засыпал.
-6-
Посмотрев, не отрываясь, на этажное окно минут десять, Сережа ушел со двора Антона к себе домой. Это недалеко, там еще летом жил его друг Антон, до переезда сюда, до гибели сестры его Лизы. Раньше Сергей с Антоном были соседями и виделись чаще. Нынче - редко, преимущественно в школе, иногда на улице гуляли. Антон изменился.
Сам по себе Сережа мальчик ничего: смелый, умный, нежадный, не ябеда, только осела в нем привычка всюду следовать за своим любимым другом, подражать, угождать ему. Выбрал он себе эту роль слуги зачем-то. Может быть из-за роста, или слабого голоса.
У Сергея, как и у Антона, есть мать без отца - очень красивая, изящная женщина. Одевается со вкусом безупречным. Улыбка такая легкая, незабываемая и растворяется, кажется, в воздухе, сверкнет и развеется. Ухажеры ее - не уследишь, каждый час сменяются. Домой, надо отдать ей должное, никого не водит, поэтому всегда в отлучке. Я на работе задержалась, я у тети Лены или я в магазин и т.д. Сын пробовал остановить, ревновать, удержать мать свою, напрашивался с ней, но всюду отповедь, увиливания, отговорки. Посиди дома, посмотри телевизор - разрешаю, послушай музыку - разрешаю, можешь погулять - разрешаю, только не далеко и не долго. Что обозначает это родительское не далеко и не долго? Наверное, тоже самое, что и скоро вернусь, я по делам. Кто знает, когда она придет домой и будет врать, где была. Обычно после полуночи дверь открывает. Сразу в ванную и спать. И идет Сережа беспризорно один по всему городу или вон с Антоном, когда его отыскивает, но чаще без. Дома одному страшнее, чем на улице, в комнатах такие кошмары. Тогда, придя домой поздно вечером, понавключает везде свет и скулит под одеялом, дожидаясь родительницу свою, пока не угомонится тяжелым сном.
Друзей не много у Сережи, не друзья даже, полудрузья, ненастоящие. Юрка сосед, заходит телик смотреть, поесть, в приставку поиграть, обменяться кассетами, картриджами игровыми. Долго не отдает, если чего возьмет, забывает, потом не докажешь. Приходит через несколько недель спустя, снова одалживает. Наглый такой. Второй полудруг - со двора, тоже Юрой зовут. Бродяжный мальчик, дикий. Живет редко дома, там у него родители пьющие и дерущиеся. Все знают. Юрка часто бьет Сережу, когда клея нанюхается или пива напьется. Сережа тоже правда бьет Юрку камнем, палкой, но не сильно. Такой он этот Юрка со двора, никто его не любит. Часто творит, хулиганит, и Сережу втягивает в дела. Его Сережа старается избегать, не то, что Антона. С Антоном совсем по-другому. Антон несколько раз водил Сережу к себе в гости, наливал чай, конфетами угощал по-настоящему, по-дружески. Никогда не отнимал вещи, не закидывал шапку на дерево, не ронял в лужу учебный пакет. Ну и что, что бьет время от времени, зато от других ребят защищает, более сильных, которые поклевывают Сережу в школе и на улице, берет с собой гулять в парк. Это ничего совсем, что называет Антон его обидными словами или дает пинка холостого, когда не в настроение, а тут еще Сережа со своими дружескими заискиваниями. За ним он может сотни кварталов плестись, слушать, предано глядеть, выполнять любые его прихоти. В последние дни Антон выглядит грустно и губы напряжением собраны, он становится таким печальным, что хочется прижаться к нему и крепко обняв, молча пожалеть, рискуя получить крепкую зуботычину или в ухо.
Про отца своего Сергей знал, что тот был подлец, негодяй, нас бросил - так говорила мать его. Больше ничего. Такого же не бывает, слишком просто, скупо. Ладно, пусть он негодяй, зачем тогда Сережа вообще на свет появился. Чего-то она не договаривает, лукавит как всегда. Почему взрослые так много врут? Лгут и сами же страдают от непонимания, фальши потом. Много страдают, а вместе с ними их дети.
От матери ничего не добьешься, только поменяешь полюс настроения ее. Положит Сережа голову свою на колени матери, та его гладит - любимый, драгоценный, ненаглядный сыночек мой, красивый. И ляпнет Сережа зачем-то - мам, расскажи про папу, а как он выглядел, а что он делал, и так далее. Никого не любил, ничего не делал, поддонком он был - вскипала она. Мальчик обижался, отворачивался, дулся. Ничего из нее не вытрясешь. А Сережа прилипал к экрану, когда показывали старый черно-серый фильм один, не помню, как называется. По сюжету мальчик ждет папу с войны, а ему внушают соседи, что папа погиб, но он знает, что папа не погиб, потому что папа разведчик, и в конце фильма папа приходит и говорит: Здравствуй, сын, я твой отец... Ну, обнимемся что ли? Вот ты какой вырос... Потом выбегает мать мальчика и плачет, и Сережа начинает плакать, но чтобы никто не видел. И тогда, наверное, становится легче.
Недавно объявился отец. Разведчиком он не был, но тоже отсидел в тюрьме, ездил по загранице, вернувшись, сразу к Сереже. Был мальчик во дворе, решая, куда ему податься вечером, когда подъехала иностранная красивая машина с дисками на колесах, а из нее вышли два жулика. Один кивнул на Сережу и подойдя, обернул его к себе. С минуту глядел как на пустое место, потом блеснул золотыми зубами:
- Серега что ли? Ну, здорово, - протянул жулик руку. - Мать-то дома? Испугался что ли? Или узнал меня? - состроил кривую ухмылку жиган.
- Папа, - тихо пролепетал не Сергей, а какой-то другой мальчик. А сам он не мог, стушевавшись и околев.
Такой замечательный день был у мальчика! Наверное, он до сих пор его помнит и хранит заветно. Отец возил по городу, кормил в кафе, купил много игрушек в валютном магазине, отвел на аттракционы, катал с горок, стрелял с ним в тире. Не писал, потому что мама все равно не дала бы тебе ни одного письма, не любила она меня, предала. Но маму ты, однако, уважай, она тебя прокормила, не в детдоме же ты вырос. Только ей ничего, ни гугу, я сам потом. Говорил отец со своим товарищем на непонятном взрослом языке мало, но эти слова заменяли тысячи пустых слов. Еще похлещи, чем у старшеклассников.
- Скажи, Серега, тебя кто обижает в школе? - с внимательной серьезностью обратился к нему отец.
- Нет, - мгновенно соврал отцу и зачем-то опустил голову. Отец оскалился и кивнул, наверное, тут же раскусил обман:
- А друг у тебя есть?
- Да.
- Как зовут?
- Антон.
В следующий раз папа обещал сводить его в цирк и купить новую приставку, взамен старой. От счастья такого даже забыл Сережа его поблагодарить, как загипнотизированный пошел от машины неверными шагами домой. Серега, маме молчи. Мальчик, придавив к груди груду игрушек, обернулся на отца и кивнул. Грубое, смуглое лицо отца последний раз сегодня сверкнуло золотыми коронками и исчезло за темными стеклами. Не рассказывать ей ничего, она не должна знать. Секрет. Как же тяжело держать в себе такую радость, просто сил не хватает.
В квартире темно как всегда. Только мамина куртка уже висит. Неужели, так поздно. Почти полночь. Мама пришла, и не найдя сына дома, кинулась голая искать его по всем дворам. Серега взволнованно прошел по коридору. Но мама лежала обычно, в своей постели. И на утро никаких разговоров не случилось. Наверное, отец предупредил ее, что возьмет Сережу с собой, не могла же она не заметить отсутствие сына.
Не такой он, если присмотреться, мрачный, и совсем не подлец, это она сама выдумала, она сама предательница. Он на нее не обижается. У него же золотая улыбка, выдубленная темная кожа, тяжелые, твердые руки. Не притворяется же он, зачем. Почему тогда мать его не желает видеть. Она стесняется, ей стыдно, она ему соврала. Сколько всего непонятного. Сережа спал.
Откуда это? Обнаружила мать через неделю винтовку с прицелом, такую как будто настоящая, очередной, совсем недавний подарок отца, который теперь встречался с мальчиком каждую пятницу и вторник. В одной руке у нее была самострельная винтовка, в другой пистолет. Расспрашивала, между прочим, без интереса. Если промолчать - любопытство возрастет. Надо не мешкая отвечать. Неправда - так привычна для безвыходных ситуаций. Дети врут родителям, поверьте, больше, чем те им. Но правда в том, что они хотят говорить правду, кричать о ней в самое ухо пап и мам - отец дал, мне подарил, он меня любит и тебя любит, нас любит, мама, вы будете снова жить вместе, вы будете вдвоем, а я с вами, и мы будет жить вместе, или я из дома сбегу.
- На улице нашел, - само собой слетело у мальчика.
- Сереженька, будь золотцем, принеси мою сумочку.
- Ты куда?
- На встречу.
- С Лешей?
- Да, с Лешей, - кривлялась перед детской его строгостью родительница. Улыбалась своей исчезающей улыбкой и пачкала ребяческую щеку помадой. - Не ревнуй, я только тебя люблю. Ты мой единственный.
Вернется вечером. Посмотри телевизор. Пригласи кого-нибудь из друзей. На плите сосиски с макаронами - съешь меня, в кастрюле кисель - выпей меня. Идет, ни о чем так и не догадавшись. Но они встретятся, скоро совсем и насовсем. Он возьмет своими крепкими руками маму в охапку, посадит в машину, и увезет быстро от ее вечной злости на море, в магазины, на аттракционы, в цирк, в кино, в ресторан. Вернутся папа с мамой, откроют дверь одновременно, одновременно войдут, одновременно улыбнутся Сереже - обязательно.
-7-
Перед школой утром мать Антона выглядела более чем спокойной. Потрепала сонные плечи сына, ласково позвала умыться, позавтракать, в школу. Сама давно готова уходить, убегать, ускользать на работу. Тоже ведь забвение. О вчерашнем - ни слова, ни полслова, ни четверть слова. Антоша, вставай, пора в школу. Распахнула кулисы комнаты. А он не показывался ей из-под одеяла, как паучок сидел в своей норе. Наверное, синяки по всему телу пятнами.
В кухне на теплой сковороде жаренная в масле картошка. Котлеты рядом пирамидкой - профессор готовил. Чай сладкий, разбавленный прохладной водой. Торопись, не то опоздаешь в школу. Она уходит раньше, ей дольше добираться. Как только мать вышла, он перестал жевать завтрак и вновь свалился на кровать.
С тех пор, с тех самых пор, как ни стало Лизы, сестры его, мать особенно старалась выглядеть с утра так, будто вчерашнего дня не было. Такое может свести сума.
Кроме портрета на стене были и другие. Лизины фотографии в альбоме и рамках - хранились в шкафу с большим зеркалом на дверце, который на самом деле был космическим кораблем для межпланетных и межгалактических полетов, но об этом знали только Лиза и Антон. Тут же в засаленном пластиковом пакете хранились вещи сестры, те, от которых еще не успели избавиться. Внутри красного тяжелого фотоальбома - Лиза одна, Лиза с бабушкой, Лиза с бабушкой и мамой, с папой, она с Антоном и без. Последние фотографии цветные, - там на них она веселее. У Лизы, на самом деле, было два настроения - задумчивое и веселое. Младшего брата она ни за что не обижала, его она жалела, потому что у мамы не было времени жалеть. Это Лиза научила его маркировать маршруты на картах пунктиром и рассчитывать расстояние в километрах. Говорила, как они классно станут путешествовать, повзрослев со временем. Много рассказывала про отца. Она его больше видела и знала, а может быть, и выдумывала, как однажды он ее брал сплавляться по тайге. Она любила выдумывать и рядиться в рассказах, но лгать не любила, ей было лгать неудобно, как будто майку наизнанку надеть.
Сняв с себя одежду, мальчик рассматривал через отражение собственные ребра, нежное лицо с раненой бровью, ободранный подбородок, лоб, сливовые пятна на спине, по бокам. На первый урок торопиться бессмысленно - опоздал. Лиза бы заставила, Лиза бы погнала бы до самого класса бегом. Среди ее вещей, скомканных за ненужностью темно-синее платье школьное, - ей оно шло - с оборками, воротничком белым, рукавами, слегка прикрывавшие ее прозрачные руки. Неумело, кряхтя, Антон, изгибаясь, забрался сквозь купол юбки в платье и присмотрелся к себе. Похож отдаленно, если бы не эта сутуловатость. Волосы бы чуть длиннее, зачесать их набок, заколоть невидимкой, как проделывала сестра. Он улыбнулся, - ему удалось ненадолго, искренне порадоваться чему-то. Невероятно, пред Антоном стаяла грустная, хрупкая, то похожая, то непохожая на себя Лиза. Улыбнись Лиза, - и он улыбнулся снова не своей радостью. Теперь покружись быстро-быстро. Спина должна быть ровнее, подбородок выше. Что случилось с этим мальчиком, куда он делся? Он пропал?
- Ты чего опять надулся как индюк, Антоша, - хихикнула сестра.
- Ничего я не надулся.
- Хочешь, сейчас покажу тебя? - надула щеки Лиза и, не выдержав, расхохоталась.
- Где ты была, Лиза? - прервал ее своей взрослой угрюмостью брат.
- Где? Здесь. Ты чего, совсем что ли?
- Я соскучился по тебе, Лиза, - скривил губы Антон.
- Ты такой шкодный, - погладила она брата и прижала крепко к груди. - Давай играть.
- В путешествие?
- Давай.
- Чур я поведу. Полетели? Куда?
- Давай недалеко, на Северный полюс, ты там в прошлый раз свое ружье забыл.
- Помню. Полетели... Корабль отправляется, прошу капитанов занять свои места...
Антон вылез молча из шкафа, засобирался. Аккуратно складывал вещи сестры, прятал, как были. Обратно - тот же мальчик. Влез в майку, джинсы. Совсем забыл про пачку сигарет вчера! Где они?! Не успел спрятать, обронил, потерял, отдал Сереге - неважно. Главное, курить нечего теперь. Вечером ждать внеочередной беседы о вреде никотиновых смол и заодно алкоголя. Будто он маленький, не понимает, будто, он о вреде. Не всякий раз приходит ощущение, что, не успев начаться, день для тебя уже закончился.
Приплелся Антон ко второму уроку уже.
Было похоже, что класс его давно ждал, внимание с появлением Антона сосредоточилось только на нем. Сергей как обычно крутился рядом, рассказывал про Лешиного брата, про Толю, который собирается Антона ждать после занятий, советовал, просил быстрее уходить, чем весьма раздражал. Леха, побаиваясь выказывать открыто свое удовольствие, злорадно зубоскалил с заднего ряда и даже имел неосторожность пошутить насчет денег, которые якобы Антон должен ему, но поплатился за свою ухмылку молниеносным пинком от Сергея, являвшего, обычно, естественное продолжение мысли Антона. Леха, конечно, предпринял попытку догнать чернявого коротышку, отомстить, но тот вильнул за спину товарища и повелителя, так что оставалось ему лишь злобно огрызнуться.
Дело стало прозрачнее воздуха. После третьего урока Антона позвали в туалет, где собралась знакомая со вчерашнего вечера компания. Почтил присутствием совет старшин из одиннадцатого в качестве высшего судейства. Разборка продолжалась чуть меньше десяти минут. Антон, куривший у батареи, казался совсем смирным, в отличие от Лешиного брата, строившего нелепые гримасы, молотившего матерные слова со злодейскими угрозами. У Антона руки не дрожали, неизвестно, как у него получалось поддерживать достоинство. Хладнокровие его подействовало самым положительным образом на судей, они начали, очевидно, склоняться на сторону шестиклассника, поэтому и приговор смягчили, при этом не смогли снять всей вины за проступки, зато освободили от уплаты выкупа за Лехиного брата. Был учтен тот факт, что его уже били, и не один на один, а компанией. Но за выходку с разбитой бутылкой и оскорбления в адрес Лехиного брата и его компании полагалось понести повинность - либо заплатить сумму в 4000 рублей или съесть кусок мыла. Последнее носило исключительно символический, фольклорный смысл. В любом случае - принести деньги или съесть несчастный грамм мыла - это влекло свержение с пьедестала, и полную победу Лехи. Толе, Лешеному брату было выгодно заиметь своего приспешника в шестом, во-первых, он расширял сферу влияния, значит, думал о десятом, во-вторых, обеспечивал не столько надежную поддержку своему родному брату, сколько не хотел в будущем прослыть старшим братом того шестиклассника, которого ни во что не ставят одноклассники. С этой стороны уничтожение оппозиции было единственно правильным поведением Анатолия. Требовалось срочно привлечь на свою сторону высших арбитров, одиннадцатиклассников. И Антон выбрал, на мой взгляд, самый простой, надежный способ пасть с достоинством - он вызвал старшего брата на драку. Никто не возражал.
Нельзя было наверняка предположить, что случиться после того, как спустя небольшое количество ударов Антона уложат на землю и повторно начнут избивать. Но это хотя бы избавит его от потери авторитета и даже наоборот - стать шестиклассником, избитым девятиклассником сравнимо с геройством. Возможно, по своей глупости, отчасти от ярости нынешней Толя не замечал тонкости политического хода.
Когда выходили толпой из накуренного туалета, Сережа стоял тут как тут со своим и Антоновым учебными пакетами, как верный слуга своего повелителя. Вот сейчас, наверное, ликует Леха сидя на географии, гад!
- Слышь, Серый, - позвал мальчика девятиклассник из компании Лешиного брата. - За своего кореша съешь мыло?
Сережа бросил взгляд на Антона, будто спрашивая, выискивая ответ.
- Он мне не кореш, - предупредил Сережу Антон.
- А кто?
Ответил мальчик редким нецензурным словом, которое рифмовалось с вопросом. И хоть подобные ругательства считались детскостью в общении среди старшеклассников, однако, в исключительных случаях, неожиданная матерная метафора, приходилась как нельзя кстати в диалогах спорящих или монологе рассказчика, подчеркивала находчивость и оригинальность речи. Сергей нисколько не обиделся, но испугался тому тону, который поддерживал его товарищ, чутким мальчишеским сердцем догадываясь о причинах и следствиях наблюдаемых действий. А старшеклассникам нецензурный ответ шестиклассника пришелся по настроению.
- Чего ты за него тогда впрягаешься? - Лешин брат сверлил затылок Антону пока спускались по лестнице.
- А когда я за него впрягался?
- Ты ... снова за базаром ... не следишь. Не ты Леху просил не трогать твоего любимого Сереженьку?
- Ну, если это тебе Леха рассказал, то это его слова. А то, что его Леха подпарить решил, это правда. Только Серый моя шестёра, а не его, а значит, только я его могу бить и посылать.
Сергея отправили в киоск через дорогу за сигаретами. Процессия двигалась сумрачной толпой по пустым коридорам. После выхода через парадный подъезд старшеклассники, пожелав Антону удачи, отделились в сторону киоска. Но даже это ироническое пожелание со стороны высших судей, возвышала Антона над всей бандой девятиклассников, следующих за угол школы.
Избивали Антона не торопясь, не так как вчера, а с пытливым наслаждением, скрытым садизмом, стараясь получить от мальчика как можно большее сопротивление. Ему давали подниматься, он не раз отвечал на удары. Кулаки летели с разных сторон - можно было забыть о честности поединка в отсутствие старшеклассников. Били серьезно, с отмашкой, по очереди, чтобы не уставать. Антон корчился, не кричал, стонал, скоро только перекатывался с боку на бок по битому кирпичу, стеклу, окуркам, плевкам, смешиваясь с мусором, грязью.
Не ощутив полноты производимого унижения, Толя, раздувая ноздри, с выступившими от ярости глазами, встал напротив валявшегося, разбитого шестиклассника, и принялся расстегивать свои брюки, чтобы довести победу до такого предела, после которого обратно вернуться просто немыслимо. Навряд ли после такого можно когда-либо начать ощущать себя вновь человеком, не то, что быть у руля. Интуиция старшего брата, с девятилетнем стажем в системе среднего образования, подсказывало ему единственно верный, эффективный вариант решения проблемы под названием Антон. Будь Антон на его месте, он бы, однозначно, сотворил бы то же самое. Оставить врага побитым, но не поверженным, равно объявить свое поражение, но унизить достоинство, и шантажировать публичным высмеиванием - совсем иной дело. Свора Лешиного брата зашевелилась, предвкушая яркое, веселое зрелище, но тут произошло настолько резкое событие, что даже ухмылки на физиономиях девятиклассников не успели перемениться на удивленные, так и позастывали. В одно мгновение Толю выгнуло, он схватился за голову, визгливо крикнул, как пораженный. Таким перепуганным, растерянным Сергей ни разу не выглядел. Несколько секунд назад не зная, звать ли ему на помощь или скрыться отсюда поскорее прочь, теперь он стоял со своим порванным школьным пакетом в руках, из которого от удара вылетели все учебники и школьные принадлежности.
Нужно убегать, отвлекая внимание на себя. Сергей бегал шустрее всех коротконожек в школе, но ярость пораженного девятиклассника с ушибленным ухом оказалась быстрее. В два прыжка он поймал Сергея, сгреб невесомое тело в каменный кулак, выбив весь находившийся в нем дух. Извиваясь под почти рвущими его на куски безжалостными, остервеневшими руками, Сергей кричал истеричным сорванным, почти девичьем криком заключавшем в себе и страх перед сильной болью, и сожаление в содеянном поступке, и прощание со всем белым светом. С трудом друзья отрывали Серегу от полуобморочного бешенства Анатолия. И вовремя увели, потому что из дверей парадного подъезда уже неслись несколько преподавателей. Кто им доложил? Теперь будет разбирательство, возможно даже милиционера вызовут. В довершение ко всему родителям сообщат. Такое не скроешь. Не скажешь, упал со ступенек.
-8-
А недавно в жизни сторожа детской стоматологической поликлиники произошло невероятное. Под вечер человек в плаще возвращался домой. На крыльце встретил девочку из четвертого подъезда - дружелюбную, но, к сожалению, необщительную. Взгляды их сошлись, поздоровались, - человек в плаще замешкал секунд десять, заговорить не решился. Обычно дети пристают, спрашиваю, а она - молчит, - задумался человек в плаще, поднимаясь на свой этаж. Открыл входную дверь, и не захлопнул - мелькнула чья-то тень, по полу зацокали коготки. Он ойкнул, не успев испугаться, узнал знакомую таксу бурого цвета, сучку по имени Марсельеза.
Хозяева собаки давали ей полную свободу: сучка бегала по закоулкам, подворотням, пропадала по суткам, питалась несвежими помоями со свалок. Люди подкармливали бедолагу, они любили ее, окрестив по-своему, Марусей. Она была не домашним и не диким животным, но общественным. Помимо таксы хозяева держали дочь, малообщительную и в целом дурочку. Нижняя губа у нее всегда была заправлена под верхний ряд зубов. Иногда она появлялась во дворе, ни с кем не играя, бывало, завязывала Марусе на шее веревку, волокла за собой аж до самой церкви, где выгуливали домашних животных.
Кто знает, отчего Марсельеза решила зайти в гости к одинокому сторожу детской стоматологии, ошарашив хозяина квартиры, стала обнюхивать углы - собачья непосредственность, семенила лапами - беззастенчивая. С интересом он наблюдал за ней из-за угла долго. Вернулась нюхать гостеприимного хозяина квартиры: фалды его плаща, туфли. Протянутые к ней руки принялась лизать с чувством обязательной благодарности.
Поздним вечером такса лакомилась остатками ужина: вареными клецками и небольшим количеством тушеного говяжьего мяса из консервной банки. Принявшись за свое обычно дело - чтение под лампой в плаще на голое тело, - мужчина отвлекался на шнырявшую всюду собаку. Такое скупое внимание со стороны хозяина ей, наконец, надоело, она начала скрести пол, дверь, скулить, чтобы выпустили. Сторож стоматологической поликлиники, наверное, не был знаком с особенностью ухода за животными. Не выражая открыто никакой заинтересованности нуждами животного, человек в плаще продолжал изучать любимую книгу, между тем, выглядел бодрее обычного, и неглубокая улыбка висела между губами.
Начитавшись, хозяин слез с табурета, перешел в комнату, уселся напротив телевизора. Марсельезу перестало быть слышно. Не дождавшись, она нашла укромное место в коридоре и теперь, когда потребности выйти отпали, пригрелась на паласе, в комнате с новым своим хозяином. Мужчина переходил с канала на канал, внимание его соскальзывало, выдержать более пяти минут одну телевизионную передачу ему не хватало терпения. На одном из каналов появилась картинка сладострастной, полуобнаженной женщины, просившей позвонить ей по номеру, чтобы поговорить. Он почти сразу взялся за трубку, завертел диск старого эбонитового телефона. Кончики ушей и затылок подпрыгивали от нетерпения. Трубка коснулась щеки, - конфетный голосок полился ему прямо в ухо:
- Я рада, что ты мне позвонил. Ты просто не представляешь, как мне грустно и одиноко в моем пустом доме, на огромной холодной кровати. Скажи, как тебя зовут? Ты слышишь меня?
- Да, - вздыхая, выдавил из себя он.
- Мне кажется, ты очень смелый и немного скромный. Хочешь, я расскажу тебе, как я выгляжу?.. Ладно. На мне легкий шелковый халат, под ним прозрачная блузка...
- А у меня собака, - громко перебил он ее.
- Расскажи мне о ней, - мгновенно нашлась женщина. - Чем она сейчас занимается?
- Лежит.
- Ты любишь собак?
- У нее такие маленькие, белые зубки, - мужчина засмеялся невпопад, как будто вспомнил про что-то умильное.
- Я тоже обожаю собак. Ты хотел бы сделать это с ней или чтобы я с ней это сделала? Как зовут твою собаку?
Человек в плаще положил трубку на отбой. Прошелся по комнате. Взял коробку из-под обуви со своего письменного стола и, сел на диван. Из коробки ему нужен был шприц и ампула. У него немного болела голова, - тыльной частью ладони левой руки тер лоб, пока кожа не покраснела. Усмирив боль, человек в плаще поднял с полу Марусю и посадил рядом с собой на диван. Придерживал ее, чтобы не сбежала, гладил от макушки до хвоста. Марсельеза вертелась. Ласки были такими неумелыми, взволнованными. Пару раз она чуть не ускользнула с дивана, но человек в плаще прижал ее к обивке, обездвижив, вколол ей содержимое шприца, сучка взвизгнула, но удрать не смогла.
Полосатое мерцание от экрана работающего телевизора растворило стены, мебель, пол и шторы, заставило поплыть пластичными волнами толстыми и упругими. Разлинованное лентами видение шипело рябью, погасая.
-9-
Сережина мама приняла на веру рассказ, где ее сын был бит группой хулиганов, напавших не с того не с сего на него с Антоном. Вернувшись на следующий день со свежими синяками и ссадинами мальчик даже не стал оправдываться перед матерью, она просто не заметила изменений или приняла их за прошлые. Через два дня сходила в школу за объяснением. Получила уверение завуча в том, что виновные будут наказаны, а зачинщиков исключат, но и она должна понять, ведь Сергей намеренно выгораживает тех, кто совершил с ним это злодейство, они с Антоном, сговорившись, твердят одно и тоже, не выдавая преступников, а стоило бы им сознаться, как негодяев тут же исключили бы из школы. Мама Сережи мало чего поняла, но пламенным объяснением старой комсомолки осталась довольна. Виновных не исключили.
Папе Сережа рассказал правду. И папа обещал, что сам пойдет и разберется. Это сильно приободрило мальчика, представлявшего теперь свою учебу, как череду бесконечных побоев и унижений от Лешиного брата, и, конечно, самого Лехи, ставшего патроном всех средних классов с уходом Антона.
Пролежав в больнице две недели, Антона, по просьбе матери перевели на стационар. Перелом ребра и легкое сотрясение. Дома он, лежа под одеялом, получал смертельные дозы гнетущего его внимания от матери и ее профессора. Внимание матери выражалось в немногословной плаксивой ласке. Профессор же, заходя в детскую с предупредительной дробью, принимался нудно рассуждать без участия мальчика об отвлеченных предметах. Им Антон объяснил почти тоже самое, что и Сергей матери, добавив только, что ребята (хулиганы) были не из его школы, и он их видел впервые.
Антон находился почти все время дома, получая домашнее задание из школы. Ребро и ссадины быстро заживали. Звонил Сергей, передавал последние школьные вести. Вместо того чтобы жаловаться, он сам успокаивал Антона, утешал, того, кто находится сейчас далеко от событий, участником которых Сергей являлся и, наверное, своим собственным нутром прочувствовал их тягость. Может быть поэтому, сознавая свою слабость, желание поблагодарить товарища, с которым несправедливо обращался, Антон теперь особенно холодно отвечал ему по телефону, и каждый раз просил больше не звонить ему. Но каждый раз, услышав его дружелюбный голос, напрягая желваки, терпеливо слушал, отвечал.
Дни приходили как назло теплые и приятные. Сдуваемые листья слабо хрустели под ногами, собирались в кучи. Появились первые головные уборы, но пальто и куртки еще не надевались. До отопительного сезона - целый месяц.
Оставаясь один, Антон брал вещи сестры, мерил каждую, наслаждаясь, исчезая надолго в ее образе. Один раз, едва не появился перед вечно усталыми очами матери своей. Вовремя тогда спохватился, заметя распахивающуюся дверь. Она упала бы в обморок, наверное, увидев умершею дочь свою живой.
В конце текущей недели мальчику вернулся прежний аппетит. Профессор счел нужным взять его с собой на работу, чтобы развеять. Работал мамин ухажер, конечно, в большом институте. Не желая быть развеянным, в особенности профессором, Антон, однако, согласился не прекословя только за тем, что ему, как он выразился, было до фиников. С тем же напускным безразличием он пристально рассматривал, спустя некоторое время, колоннаду фасада старого институтского корпуса, гигантский каменный холл, высокие просторные коридоры, веселых, озабоченных, рассеянных студентов. Поднимаясь и спускаясь по лестницам, переходя из оного коридора в другой, мальчик слышал навязанную ему профессором историю учебного заведения, полную пустых дат, незапоминающихся фамилий. Подытожил свой доклад профессор предположением, что и Антон может в грядущем обучаться в стенах славного ВУЗа. Мальчик ничего не ответил. Может, он тоже пытался предположить насколько вероятно ему живым доучится до одиннадцатого и поступить в институт.
На первый взгляд обстановка института мало чем отличалась от привычной школьной, но было в ней что-то вызывающее недоверие, сомнение. Прежде всего, масса учащихся ходила без учебных пакетов, использую за место них глупые портфели или нелепые рюкзаки. Затем одежда - совершено разнообразная - от делового взрослого костюма до покоренного модой прикида. Нельзя было также выделить по виду козырей и блатарей, каждый держался независимо, и в тоже время создавалось впечатление, что здесь каждый друг с другом знаком. А кто действительно пользовался в институте авторитетом, так это невзрачные, непримечательные преподаватели и профессора, - вроде, маминого ухажера. Любое замечание учителя направленное в сторону студента - мгновенно и рьяно выполнялось. Мальчик не мог поверить, учащиеся не только толпами бегали за преподавателями, но и открыто выражали свои подобострастность и трепет перед их персонами, и даже сносили любые оскорбления от них, ради оценки, экзаменов прогибались бессовестно. А еще они не бьются, не толкаются, матом или простым ругательством совершенно, кажется, не владеют. Звонят там на урок шесть раз: одни в первый раз, два во второй, три в третий для того, чтобы где бы ты не находился смог услышать, успеть на урок. А уроки они называют - пары, потому что студентов учителя парят почти час, не дают отдыхать. Уходить с уроков, опаздывать студенты не боятся, потому что за это их родителей не вызывают.
Некоторые совсем не замечали Антона, другие кивали в его сторону - перешептывались, девушки хихикали. Мальчик смотрел из-под бровей плотно сдвинутых, он находился не на своей территории, со здешними правилами знаком не был. Профессор заходил в очередную дверь, исчезал внутри надолго, прося подождать его снаружи. Ждать приходилось минут по десять - Антон порывался удрать. Пару раз пробовал стрельнуть сигарету у студентов, но его отшивали.
Дойдя до бесконечного уныния, Антон, влачимый профессором, был проведен в огромный зал с сотнями парт в несколько ярусов. Их было так много! А преподавательский стол с кафедрой отдельно стоял в самом низу, рядом с доской и белым экраном как в кинотеатре. Антона усадили на первый ряд с девушкой в очках с алюминиевой оправой. Мальчик угрюмо взглянул на студентку, оценивая ее как местную зубрилу, - студентка кротко ему улыбнулась улыбкой опытной наставницы.
Зная, что в первых рядах сидят либо наказанные, либо отличники, можно предположить, что отличники были какие-то особенные. Во-первых, они смеялись не тише остальных, во-вторых, слишком прилично выглядели для ботаников, в-третьих, руки тянули не они, а те, кто сидели на самых последних рядах.
Звенели три звонка. Начиналось. Последние рассаживались. Столько студентов! Входили после звонков, даже не спрашивали разрешения профессора. Что за чудесное место! Хочешь - заходи, хочешь - выходи. Не то, что в школе. И с преподавателями - ухо востро, и с одноклассниками - не расслабляйся. То-то они все здесь такие счастливые.
Профессор заговорил и накрыл шум залы мгновенно. Студенты замолчали сами собой. Кто-то продолжал говорить, но шепотом, было интересно, но не слышно. Шариковые ручки зашуршали по тетрадным листам. Антон покосился на тетрадку соседки, которая быстро, без остановки конспектировала и даже успевала некоторые фразы или слова подчеркивать зеленым и красным фломастерами - завораживающее зрелище для того, кто впервые наблюдает подобное.
Профессор парил студентов теми же разговорами на отвлеченные темы, что вел с Антоном во время его лечения. Не находя ничего интересного в нудном трепе про богов до нашей эры, про лесных муз и прочее, мальчик заскучал, через полчаса совсем изнемог сидя. В школе он поднял бы руку и попросился бы в туалет. Антон решил, когда профессор снова отвлечется на доску, незаметно удалиться. Он услышал свое имя, пересекая порог класса, но было поздно, мальчик несся вниз по лестнице, вон от длинных коридоров, высоких стен. Перед институтом, он все же остановился обернуться и еще раз оценить это изумительное, чудесное заведение. Конечно, лучше, чем в школе. Наверняка. Ни врагов, ни друзей - он тут один, свободный. Он тут самый молодой ученик, если не считать той девочки. Постой! Так это та самая, из парка? Мальчик припал к мраморной колонне. Совпадение. Странная встреча. Почему привлекла она его внимание? Стояла со взрослыми девушками, студентками, слушала их разговор. Антон наблюдал, на секунду, словно забыв, где он. Как же ее звали? Маша да? На велосипеде в парке она была с подругой, теперь она в платье, вязаном жакете, волосы не собраны в хвостик как тогда, а распущены, на ногах не кроссовки, а туфли лаковые.
Надо же именно здесь, сегодня и сейчас ему встретить ее. Хотя чего опасаться, если она его не видела тогда. Но она повернула голову и сразу нашла Антона, будто узнала. Антон отпрянул, зачем-то спрятался за колонну. Смысл этого поступка, ему не был понятен. Сработала внутренняя пружинка, вроде стыда, но не его, чего-то другого, более непонятного, древнего, до нашей эры. Посылая на себя проклятия, прижимая сильно затылок к перекатному камню, Антон решил не выходить. Какого черта он спрятался?! Что случилось?! На тебе, поймал сам себя за нос. Потерпев немного, он выглянул осторожно несколько раз, осмотрелся. Она ушла.
-10-
Папа обещал явиться в школу, разобраться с пацанами: с Лехой, с его братом Толей. Мальчика били уже реже, больше издевались, унижали. Он стал понемногу приспосабливаться к новому положению, привыкать. В этом помогало обещание отца, мысли о том, что ожидает его друга Антона, когда тот вернется. Плевки в волосы, валяние одежды по земле, пинки, затрещины переносились им терпеливо пока вера в то, что папа придет и сурово накажет обидчиков, дышала в нем. Глядя на заливающегося от хохота Леху, он представлял, как его опухшее от синяков лицо, испугано таращится на тяжелый кулак, занесенный над ним, как Леха не сможет крикнуть от страха и крови в горле. Однажды, после очередного прилюдного унижения Сергей вспыхнул, пригрозил, что его отец скоро придет, и они пожалеют горько. Его подняли на смех. Потом добавили порцию тумаков, а Сергей разволновался. Не потому, что преждевременно открыл свои козыри, но потому, что проболтался. Ведь с него папа взял обещание о нем никому, ничего не говорить. В школе знали, что у Сергея не было отца, теперь пойдут слухи. Мальчик как никогда ревел, бил себя от злости, но этого было мало, и не могло, конечно, исправить свершенное. Папа сказал, дай мне честное мужское слово - слово тайны, слово дружбы. А что теперь - отец разочаруется в нем, если узнает. Можно, конечно, не говорить. Он смог бы с легкостью провести его, как не раз проводил мать свою. Не выдержав, мальчик позвонил по телефону отцу, признавшись во всем. Эх, Серега, Серега, ты же мне обещал, - ответил папа. Мальчик был убит, ему захотелось умереть немедленно, в ту же секунду, но только самой болезненной, мучительной смертью. Вечером у него начался жар, он лег под одеяло, в надежде умереть, незаметно для мамы, иначе она бы могла рассердиться. Невозможно было пережить эту ночь. А утром было то же самое, только жар прошел, за место него появилась глухота, это как безразличие ко всему, но неосмысленное. Уши были словно набиты ватой. Мальчик очнулся на подходе к школе, не совсем понимая, как он здесь очутился.
К школе как намагниченные двигались ученики разных классов. Их и его влекло сюда не сознательная обязанность, не желание или страсть, но привычка, родина которой страх заводного механизма перед рукой большого взрослого с заводным ключом. Когда это становится привычкой, ни кто из них не знает. Просто однажды каждый убеждается, что ходить в школу - их осознанный выбор, а не страх, быть выброшенным за рамки образовательной программы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А когда-то не было ни школы, ни ребят идущих в свои классы, ни крыльца, ни Лехи с пацанами на нем, которые пнут Серегу или толкнут. Он упадет, не станет оттряхиваться, войдет за остальными внутрь, пройдет в свой класс, сядет на последнюю парту, где он сидит, конечно, один, так как никто не сядет с опустившимся учеником, опасаясь за свою репутацию. Начнется урок, учительница примется блуждать по журналу, у всех наступит легкое возбуждение, а Сергей, вызванный отвечать домашнее задание, будет выводить из себя преподавателя своим тупым молчанием, глядя в сторону окон, думая об Антоне, о папе, горько сознавая, что при его росте, он не сможет дотянуться до верхнего шпингалета на раме.
- Показывай своего, Леху, - мальчик будто обжегся электрическим током, рядом с ним, держа его за руку, шел папа. Смятение, удивление и радость, встретившись в душе, производили лихорадку на сердце. - Кто из них?
Сергей не мог смотреть отцу в глаза, ноги с трудом подчинялись ему, он только и сумел выдавить из себя:
- Тот в синей куртке.
Лицо Лехи менялось по мере того, как Сергей с отцом приближались к крыльцу, - испуга не было, проявлялась некоторая нахальная серьезность. Другие перешептывались, кивали на Сергея.
- Ты Леха? - крикнул отец.
- А чего надо? - аккуратно поинтересовался Леха.
- От тебя ничего. Братишка тут твой учится. Зови его, побазарить мне с ним нужно.
- О чем?
- О деньгах. И пусть братву свою возьмет, если боится со мной одни на один говорить.
- Идем, - сказал отец, обращаясь к Сергею, и они вошли в дверь вместе.
- Когда я стал видеться с тобой, - отец присел на скамью под окном, - я тоже нарушил слово, но я его давал тем людям, для которых подобные слова ничего не значат. А ты мне слово дал, и я надеялся, ты его сдержишь, ведь мы могли бы и дальше видеться.
- Прости, папа, я случайно сказал, ну, пожалуйста, папа прости. Я нечаянно проговорился, - отец расплывался из-за предательских, неудержимых слез.
- Знаю, Серега. Я же вижу, что ты не тот, кто может подвести или предать друга, но тебе нужно уметь держать свое слово. Мы можем и дальше встречаться и радоваться всем врагам назло, однако ведь у нас был договор. Мы будем видеться, но мы станем одними из тех, кто не может отвечать за свои слова. Когда этому научишься, считай в жизни повезло, сумеешь отличать хороших людей от никчемных. И тебя станут уважать, только за то, что ты умеешь держать слово, ведь таких людей очень мало, Серега.
- Почему? - спросил Сергей, не столько ради интереса, но больше потому, что хотел слышать и говорить с отцом, как можно дольше.
- Ты ведь и сам понял, что держать свое слово - не так-то просто. А еще знаешь, что не просто? Учиться чему-нибудь. Мы сейчас поговорим, и ты пойдешь на урок, и завтра пойдешь, и будешь сидеть на уроке и вот тебе задание - возьми отсюда все знания, которые здесь дают. Там, Серега, сильных и смелых вроде Лехи твоего пруд пруди, но ими водят другие, они тоже сильные, смелые, но главная сила у них в голове. Понял, зачем нужно учиться? Не для хороших оценок, а для себя...
- Папа, - сказал мальчик и подумал, 'ну какой я сильный, ну какой смелый и никогда не стану умным', он хотел схватить отца за руку, целовать, но осекся, задумавшись на секунду, только обнял, не сдерживая слезы, - я тебя люблю.
- Беги в класс.
Отец еще что-то произнес, но сильно гремел звонок и невозможно было услышать.
-11-
- Мама в последние дни грустная, - задумчиво бросила Лиза.
- Она такая, как ты умерла, - отозвался Антон, не оборачиваясь.
- Нет, в последнее время она совсем стала больной. Из-за тебя... Ты не хочешь со мной говорить?
- Лучше бы я умер вместо тебя.
- Ах, ты, бессовестный, самолюбивый мальчишка! Ну да, конечно, легче вот так обидеться, разозлится на всех и сидеть сам с собой.
- Мне тяжелее, чем тебе сейчас, Лиза!
- Кем я хотела стать, помнишь?
- Не знаю.
- Знаешь. И ты хотел.
Сестра лукаво прищурилась на брата:
- Ну, так, что, Антоша?
Антон лег на кровать, заложив руки за голову, его будто беспокоила неотвязная мелодия, блуждавшая в еле заметных морщинках, миловидного девичьего лица его.
- Лиза, а... кто такие нимфы?
- Нимфы? Это ты от профессора услышал?
- Он говорил, они живут в лесу.
- А-а, это, кажется, вроде лесных фей что ли.
- А они как молодые волшебницы или как старухи-колдуньи?
- Скорее как взрослые девочки... Слушай, а это, кстати, не та девочка, про которую ты мне рассказывал?
Хищно подлетев к окну, мальчик впился острым глазом. Во дворе происходила сцена. Пять девочек обступили одну, которая толи заслонялась от них велосипедом, толи пыталась удержать его при себе. Девушки не давали велосипедистке съехать с места, с пяти сторон наступая. В велосипедистке Антон угадал Машу, ту, что встретил в парке и возле института. У нее с девушками там внизу происходила ссора доходящая до рукоприкладства.
- Ты бы спустился, помог ей, - проговорила озабоченно сестра, но Антон уже уносился в дверь, не помня себя. За несколько секунд он преодолел десять лестничных пролета, выносясь во двор, настигая, уже дерущихся, орущих девушек. Приближаясь, он видел, как одна из них, самая крупная удерживала за волосы Машу, в то время как ее подруги отбирали велосипед. Не давая предупреждения, ни секунды не задумываясь, Антон поймал свободную руку рослой девочки, вывернул ее, так что та взвизгнула и шлепнулась на колени.
- Гадина, ты чего делаешь, больно же! - растеряно завопила она поднимаясь. Антон, продолжая свирепую атаку, подобрал первое попавшееся с земли и замахнулся решительно на остальных девушек, те с воплями брызнули в стороны.
- Дура ненормальная! - закричали девушки, оказавшись на безопасном для них расстоянии. И тут у мальчика страхом померкло глаза, колени, руки перестали подчиняться ему, горло наполнилось осушающим горячим песком. Он в мгновение осознал, что произошло. Антон стоял посреди своего двора с оглоблей в руке, одетый в платье Лизы, сестры своей, не соображая, что ему делать дальше.
- Сама, дура, поняла! Идиотки, - крикнула в ответ Маша и взяла Антона за руку. - Пойдем отсюда, пошли. Плюнь ты на них, идем!
Они направились в сторону соседних дворов:
- Меня Маша зовут. А тебя?
Антон молчал, потому что думал, и думал он о двух вещах: во-первых, он не верил, что идет так запросто, близко, рядом с Машей, держит ее слабую, теплую руку, во-вторых, что он идет в девичьем наряде днем по своему району.
- Смотри, у тебя же синяк, - обратила внимание Маша на руку мальчика, с которой недавно сняли бинты. - А почему ты молчишь?
Они прошлись еще несколько метров.
- Если хочешь, я тебя домой провожу, - предложила Маша.
- Нет.
- Так ты все-таки разговариваешь?
Антон усиленно напрягал сознание, чтобы очнуться. Главное теперь не быть замеченным знакомыми, иначе...
- Эти девчонки еще там. Давай подождем немного, пока они не уйдут совсем, а потом вернемся.
- Давай, - но что ему девчонки, ему бы подальше уйти от двора, от дома, от района. Она не представляет, что будет, если пацаны увидят его сейчас на улице, узнают, это же будет...
- Спасибо, что спасла. Если бы не ты, они меня бы точно побили.