Другая Изольда

9.

На операционном столе лежит тело, опутанное металлическими спрутами оп-ассистентов. Нежная, податливая, трепетная женская плоть, омываемая белым жаром множества ламп. Плоть обретенная, всего несколько минут отделяют ее небытие от дыхания, движения, сознания. Хромированные осьминогоангелы жестикулируют десятками манипуляторов, сервомоторы оп-ассистентов верещат в каком-то невыносимом диссонансе, поют гимн стерильности, оду возрождению.
Хирург, как и я, смотрит эту оперу через двойное стекло. Обернулся на меня, устало наморщил лоб, почесал переносицу. Должно быть, по либретто требуется смена декораций, и я к этому как-то причастен.

- Сейчас начнется последняя фаза. Восстановление мозговой деятельности. Как душеприказчик, вы вправе выбрать срез памяти. В данный момент в нашем распоряжении находятся четыре последних среза, полгода, год, полтора и два года назад соответственно.

В ответ я молчу. Я не знал, что мне и за это придется отвечать. Хирург истолковал паузу по-своему:
- Но мы можем в течение часа запросить общей банк данных и получить более ранние срезы.

Я возвращаюсь в реальность.
- Предпоследний. Пусть будет предпоследний.

Хирург согласно кивает и отзывает часть оп-ассистентов. Мне показалось или он слегка дернул бровью, как будто собирался саркастически поднять ее, но в последний момент сдержался?.. Оставшиеся два или три спрута облепили ее затылок, накачивая мозг информацией. У неподвижного до сих пор тела тяжело заходили глаза под закрытыми веками, показались зубы между страдальчески искривленных губ, прорезалась морщинка между бровей, конвульсивно подрагивают конечности.

- Что это?.. - я боюсь собственного голоса. Голос, охрипший то ли от волнения. то ли от ужаса.
- РЭМ, фаза быстрого сна.

Я уговариваю себя: так и должно быть, все естественно - непроизвольные движения глазного яблока, подрагивание рук и ног. Но меня уже охватил животный страх, желание бежать прочь, опрокидывая встречных и безуспешно пытаясь закричать пересохшим ртом.
За секунду до ее пробуждения водянистый кетчуп, забивавший мои вены последние две недели, становится ртутью. Жидким, тяжелым, ядовитым металлом жизнь катится по моим жилам.
Я чувствую. Чувствую всеми клеточками своего измученного тела. Спинным мозгом, похолодевшими кончиками пальцев, мурашками по коже, вставшими дыбом волосками на предплечьях. Я жив. Я способен чувствовать.

Я вижу, как во сне подрагивает ее верхняя губа с нежным, практически незаметным темным пушком. Легкий спазм - почти улыбка - подергивает уголки рта, ресницы трепещут, обнажая узкую полоску глазного яблока.

- Ах! - вырывается у тебя во сне. Это вздох, вскрик, недозвук, вырвавшийся на волю. Твой первый новорожденный крик. Твоя абсолютная невинность. Твоя абсолютная чистота.

В ту же секунду подвижная ртуть кристаллизуется в монолит. Мне больше не убежать, никогда, никуда не деться. Сильнейшее чувство пронизывает меня.
Это ненависть.

Взмах ресниц - и твои глаза открыты, но зрачки еще не сфокусировались, они впитывают в себя нестерпимо яркий свет ламп, глотают его, не в силах переварить и не в силах отвергнуть.
Еще секунда и ты вернешься к жизни окончательно.
Последний всплеск ресниц, как крыльев бабочки.
Ты жива.

Я чувствую ненависть.

Я нестерпимо, до боли ненавижу тебя.

Будь ты проклята.

8.

Ты смотрела на меня, развалившись в кресле, покачивая ногой. На твоем лице застыло хищное выражение. Вот такой я смог бы тебя любить. Вальяжной, плотоядной, чувственной, лениво-медлительной и оттого похожей на млекопитающее. Что-то хищно-тигриное в зрачках. Ты отворачиваешься, чтобы мельком глянуть на приборную панель. Взгляд лениво скользит по экрану, оценивая время и расстояние. Нас ждет еще как минимум неделя пути. Что ж, ты готова ждать, этот раунд закончился ничем, но куда я денусь с подводной лодки?..

Между моими висками - тррик-тррак - бьется оглушительно громкий метроном. Не так неприятно сутки сидеть в скафандре и ходить в пластиковые мешки, сколько постоянное ощущение кошмара и этот оглушительный непрекращающийся собственный пульс. Я в который раз пытаюсь уснуть и включаю белый шум в шлемофоне. А потом - неожиданно даже для себя - режим анабиоза. Я ничем не рискую. Пока я сплю, ты безопасна... Курс установлен, на орбите мой корабль поймают, считают координаты, записи в бортовом журнале и все остальное, вплоть до замедленных биоритмов. Меня тут же нежно и бережно передадут в космопорт, как тухлое яйцо, с которым никто не хочет связываться. Автоматика произведет посадку без моего участия. Я свободен. Поправка... Я буду свободен через 30 секунд. Бесконечные последние 30 секунд... Уже 27...

Ты резко повернулась в мою сторону. Зрачки сощурились, ноздри втянули воздух. Потом встала, подошла ко мне вплотную и заглянула в лицо. А дальше, не отказывая себе в последнем удовольствии, за двадцать секунд - пока я не успел зажмуриться - устроила роскошное шоу тлена, показала, как трупные пятна растут на скулах, съедают плоть, прогалы рассекают твое лицо до кости, мутные от тлена глаза ловят мой затравленный коматозный взгляд и удовлетворенно проваливаются в глазницы. Тррик-тррак, даже тут метроном в висках не сбивается, обливая волнами боли изнутри. Загнав меня в паралич ужаса, ты развернулась и ушла, перебирая пальцами по приборной панели, кокетничая, покачивая бедрами, вернее тем, что от них осталось...

Тррик-тррак, в обморочном отупении я проваливаюсь в пустой сон...

7.

Ты появилась в зеркале в тот момент, когда я почти закончил бриться. От неожиданности я отшатнулся назад и врубился затылком в стальную раму. Ты победно взвизгнула, и этот невыносимо долгий, застрявший у меня в голове визг ничем не лучше скрежета камня по стеклу.

- Ты поверил, что я уйду? Ты решил, что я сдамся? Что я оставлю тебя в покое?.. - ты всматриваешься в мои глаза, как будто ищешь в них разгадку. Там ничего нет, уверяю тебя. Мои глаза пусты и бессмысленны. Я чувствую ноющую боль в затылке, невыносимую усталость, отупение. Я не понимаю, что происходит. Тебя нет. Ты не можешь... Не должна... Я не верю... Вон отсюда, вон...

- Отчего ты не можешь понять такой простой вещи? Я - это я, я - есть, я - не в твоей голове и я не исчезну... Мне тебя не жаль... Если мне и жаль, то ту, другую... Другую Изольду... Ведь она - не я... Она еще не знает ничего о тебе. Она не понимает, что творится в твоей душе. Все, что у нее есть общего со мной - это имя. Она так и не поймет, что ты будешь думать только обо мне... Ни о ком больше - только обо мне. Ты будешь видеть меня в каждом ее движении. Ты будешь наказывать ее за все, что было не с ней - со мной... Боже мой, как же мне ее жаль... Другая Изольда... Другая Изольда и мой Тристан. Бедная моя девочка, как же тебе будет тяжело...

- Я никогда. Слышишь? Никогда больше не полюблю тебя. Новую Изольду, старую Изольду. Никогда. Это я тебе обещаю.

Она приблизилась как можно ближе к стеклу, все еще находясь по ту сторону зеркала, протянула руку сквозь стекло и хлестнула меня по лицу. Было неожиданно больно. Я все еще понимал боль.

6.

- И что теперь? Что будет с моим телом?

Я молчу. Я понял, что с тобой лучше не разговаривать. Это игра в одни ворота - что бы я ни сказал. Я готовлю шлюзовую автоматику.

- Ты отправишь его обратно, эцхагхам? Я так хочу, чтобы ты вернул его обратно...

Я молчу. Из глубин трюма появляется транспортер с грузом икс... Я жду. Манипуляторы разворачивают длинный шелковый свиток. Через несколько секунд из него выскользнет тело, чтобы отправиться в бесконечный путь. Мертвых хоронят в море. В океане. И в вакууме.

- Что ты задумал? Что это? Это я? Я?!!

Увидев себя, она начала биться, кричать, метаться в узком пространстве шлюза, как мотылек, ослепленный лампой. Я слышал ее хриплое дыхание, хруст выбитых суставов, треск разрываемой ткани, я видел сеть микроскопических трещин, возникающих на небьющемся стекле от удара всем телом, и через секунду вновь затягиваемых ртутной пленкой... Потом она пролетела совсем близко от моего лица, задев по нему шелком одежды - и я почувствовал это прикосновение, эту ткань, более реальную чем тысячи волосков, в то же мгновение вставших дыбом на моих предплечьях - и исчезла...

5.

Ты сидишь в кресле второго пилота. Немного отстраненно смотришь на зкран перед собой и говоришь, говоришь... Мы ждем сеанса связи с Землей.

- Всю жизнь мне истошно хотелось любви, вот такой, до поклонения... И что сейчас?
- Ты вернешься, начнешь жить заново.
- Ты хочешь, чтобы я по-прежнему мучилась, гонялась за иллюзиями, страдала, все заново? Зачем же ты меня забрал...
- Так будет лучше.
- Почему, ну почему ты меня там не оставил?
- Ты сама хотела вернуться на Землю.
- Кто тебе это сказал? Зачем? Зачем? Я была там счастлива... Так счастлива... Меня любили...
- Тебя будут любить. Тебя непременно будут любить.
- Еще не поздно вернуться...
- Они примут меня за сумасшедшего.
- Пожалуйста... Ну пожалуйста... Ради меня...

Нас прерывает зуммер сеанса связи. Нам повезло - на экране доктор Осборн, ведущий специалист центра ревитализации.
- К сожалению, у меня очень мало времени. Давайте перейдем сразу к делу. У вас есть образец ДНК?
- У меня есть все тело. Под толстым слоем джортингового пластика.
- Это безнадежно. Пластик для джортинга? Считайте, что у вас ничего нет.
- И это все?.. Никаких, даже самых мизерных шансов?
- У вас остались ее личные вещи - дома, на Земле? Расческа, щетка для волос?
- Должно быть... Трудно сказать.
- Если вы найдете на щетке хоть один волос - у нас есть ДНК. И притом великолепный неповрежденный образчик. Проверьте. В крайнем случае подойдут любые волосы, найденные на одежде. Но тут, как вы сами понимаете, нельзя быть стопроцентно уверенным...

Ты шумно вздохнула, встала и ушла не оборачиваясь. Как и следовало ожидать, доктор на это не отреагировал...

4.

Я смотрю на вздрагивающую черную поверхность. Мне кажется, я схожу с ума. Остывающий черный кофе в чашке передо мной неравномерно пульсирует волнами, как мембрана в телефонной трубке. Голос изнутри шепчет всего лишь одно слово:
- Зачем?

Это твой голос. Сегодня он разбудил меня, потом долго гнал, выматывая, сквозь коридоры и вентиляционные шахты, гнал шепотами, шорохами, гулом труб и, наконец, загнал на мостик... Передо мной остывает чашка кофе. В чашке вибрирует голос женщины, которую я боюсь. И вопрос, добивающий меня вопрос: "Зачем?.." Я больше не могу, я отвечаю тебе:
- Я не знаю...

Шепот стихает. Потом, словно осознав, что я готов к разговору, голос возвращается - полнозвучный грудной голос, который я узнал бы из тысячи:
- Обернись. Я рядом.

3.

Мне снился вязкий, тягучий страх. Он засасывал серой слизистой воронкой, а я слабо сопротивлялся и до самого конца не верил, что меня - такого сильного и непобедимого меня - может поглотить страх. Страх мягко уцепился под коленки, и тотчас же стремительным броском охватил мои бедра, грудь, плечи и только тут замер, оттягивая неминуемое. В тот момент, когда страх начал подступать к моему задранному как можно выше подбородку и отчасти заливаться в уши, я понял, что на самом деле это не страх, а низкий грудной голос, неразборчиво повторяющий что-то. И уже на грани пробуждения, заливаясь мне в горло и дальше вниз, в легкие, голос с мукой выговорил:
- Зачем?..

Я проснулся в холодном поту. За секунду до пробуждения я был уверен, что это твой голос. Но теперь я не мог даже вспомнить твой голос: высокий он или низкий? Хриплый или музыкальный? Твои интонации? Я мучительно, взрывами воспоминаний опорожнял свой мозг, как отравленные опорожняют кишечник - и не мог вспомнить...
Встал, шатаясь добрел до крана и долго пил вкусную подсоленную воду, долго лил ее на встревоженную голову, собирался с духом, чтобы открыть папку с сопроводительными бумагами.

Вот ты где, девочка. Одна из последних фотографий: курорты Эцхагхов, джортинг. Ты смеешься внутри блестящего оранжевого шара, руки и ноги окутаны гелем, расставлены в стороны, поза человека Леонардо. Через пару минут ты совершишь свой последний прыжок с вершины - оранжевый гелевый мячик будет отскакивать от каменистых гребней, снова взмывать ввысь, пока не скатится в долину. Самый безопасный из всех экстремальных видов спорта. Небольшие перегрузки - не больше, чем на центрифуге парка развлечений. Высота птичьего полета, скорее даже полета бабочки. Прекрасный вид. Море удовольствия. Выверенная система безопасности. Несмотря на детальные технические описания, я так и не понял, что послужило катализатором отвердения инертного геля. Пусть этим занимаются профессионалы. Но, кажется, я понимаю, отчего эцхагхи так дорожили тобой...

2.

Все началось, когда мы уже лет пять как были женаты. Ты перенесла какую-то вполне безвредную по уверениям врачей тропическую лихорадку и довольно долго приходила в себя, потеряла аппетит, часами молчала, надолго неподвижно застывала перед телевизором. В то же время, когда ты начинала двигаться, у тебя проявлялись какие-то суетные движения насекомого, бессознательная тяга теребить что-то мелкими мушиными движениями, ловить движения предметов быстрыми движениями расфокусированного зрачка, не поворачивая головы. Я не могу объяснить, почему это меня так раздражало. И в первую очередь я не могу объяснить, что заставляло меня раз за разом вбивать себя в это тело, всматриваться в невидящие расширенные зрачки, сдерживать насекомую дрожь, сжимая твои хрупкие пальцы, вводить тебя в бесконтрольную рыбью пляску на песке, с бессмысленным взглядом, с беззвучным криком, с пересыхающей слизистой, жадно впитывающей, втягивающей мириады меня в холодную рыбью кровь. Все, что мне нужно было от тебя - секунды, в которые я видел чудо эволюции, переход из одного животного царства в другое, превращение скрипучего хитинового панциря в бьющуюся рыбью плоть. Мы расстались, когда отвращение пересилило привычку.

Но мир тесен. Я постоянно сталкивался с тобой. Ты вздрагивала, впивалась зубами в сигарету, стискивала тонкие пальцы, сжимая сумочку, ручку зонтика, разламывая пополам бульварную книжонку, хрустя дужками очков. Насекомое, цепенеющее при виде хищника. Какое-то время это с завидным постоянством приводило меня в бешенство. Потом я перестал тебя встречать.

Возможно, я благополучно оформил бы развод, отослал подписанные документы почтой и никогда не задумался бы, где ты пропадаешь, если бы не сухое официальное письмо: "Настоящим удостоверяется, что Вы, как душеприказчик, обязаны сопроводить тело на Землю и на основании врачебного заключения принять решение о целесообразности ревитализации и рементализации..."

Это было очень по-женски: отчасти мстительно и безнадежно наивно. Отправляясь в экстрим-джортинг на Эцхагхские Скалы, ты заполняла обязвтельный страховой полис и вписала мое имя в графу "в случае несчастного случая известить..." Привычка, выработанная годами? Как бы не так. Ты наверняка рассчитывала, что "в случае случая" я не смогу не проникнуться сожалением к твоему хладному трупу, собственноручно отвезу его на родину, воскрешу и буду любить тебя вечно. Как это попахивает второсортными бульварными романами... Более того, ты не только задумала этот бредовый план, ты, клиническая идиотка в программировании бытовой техники, умудрилась благополучно свернуть себе шею и попортить эцхагхам статистику несчастных случаев. Всякая статистика начинается с единицы, ведь так? Ты стала первой единицей.

1.

Эцхагх всем своим видом выражал готовность помочь. По-видимому, на их языке "сочувствие" буквально означало "помощь". Но меня покоробило то, каким бодрым, оптимистичным и во всех отношениях лакейски-услужливым тоном транслятор переводил слова эрцхагха.
- Мы хорошо сохраняем мертвых. Сохранять, да. Тело в прекрасном состоянии. Мы постарались пойти вам навстречу.
- Навстречу?
- Она в прекрасном состоянии, да. Мы обрезали пластик, сохраняя форму эллипсоида. Но если вы желаете придать другую форму, мы можем пойти навстречу, да. У нас с вами может быть прекрасное взаимопонимание.

Здесь эцхагх молитвенно сложил перед собой передние ноги и зашевелил жвалами. Когда над тобой навис трехметровый богомол, это как-то выдергивает из задумчивости, отрезвляет. Я перешел к главному:

- Как вы считаете, сохранились ли... жизнеспособные клетки? Можно ли выделить образец ДНК, не повреждая его?
- Клетки - нет, возможности отсутствуют. Пластик разрушается после органики, да. Сначала разрушается органика, потом пластик. Хранить - да, достать - нет. Взаимопонимания нет, нет, потом есть. Увидеть - потом будет взаимопонимание, да.
- Вы имеете в виду, что я сам пойму, когда увижу?..

Эцхагх чуть ли не в три раза сложился в поклоне. Удивительное почтение к иностранцам...
- Хорошо... Проведите меня к ней.
- Вы - спешить, да. Мы - не спешить, мы готовы хранить, да. Вечно.

Морг эцхагхов не был похож ни на один виденный мной морг. Высокое, светлое здание со стеклянным куполом, напоминает то ли музей, то ли обсерваторию. Внутри - везде светлый отполированный камень, спиральный пандус вдоль стены, наши легкие шаги эхом отдаются под куполом. Хотя - чего еще можно ожидать от других цивилизаций? Что все будут копировать земные ритуалы, вешать бирки на ногу и складировать покойников в подвал?

Перед последним поворотом пандуса эцхагх остановился и снова обратился ко мне:

- Уважаемый, если вы пожелаете, мы готовы хранить, да. Долго хранить, вечно. Только вы ее счастливый обладатель. Мы - только хранить.
Я молча отвел глаза и повернул за угол. Вопреки ожиданию, она не лежала, а стояла. Стояла на пирамидальном основании, вплавленная в пластик и подсвеченная снизу точечными светильниками... Я довольно долго не мог поверить, что это вообще возможно. Пока не подошел вплотную и не дотронулся.

Какая-то часть меня все еще скручена истерическим смехом, до икоты, до звенящей невменяемости. Счастливый обладатель... Безнадежно обезображенное тело взрывом закатано в монолитный пластик, смещены лицевые кости, деформирован нос, лицо в невообразимом ракурсе приняло какое-то дикое, непохожее на человеческое, выражение. Одна рука вывернута вперед, вторая вбита локтем куда-то под ребра. Прогиб в пояснице - совершенно невозможный для человека прогиб, скорее всего, это сломан позвоночник. Я смотрю на твои загорелые ноги. Мне кажется, можно сосчитать закрытые переломы на правой, опорной ноге, их не меньше пяти. Левая все еще цела, я почти протянул руку, чтобы погладить нежный пушок на загорелой коже, наткнулся на монолит пластика и тут же опомнился. Не могу представить себе, что творится с твоим телом дальше, под одеждой. Величайшая драгоценность...

Муха в янтаре.