Аркан : другие произведения.

Мойрагет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
[]
  
  Мойрагет, вершитель судеб, или принцип причинности
  
  Что такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время. Если бы я захотел объяснить спрашивающему - нет, не знаю.
  Августин Блаженный Аврелий
  
  
  1. Профессор
  
  2 июля 2007 года я сошел с ума. С утра все было как обычно: я побрился, позавтракал яйцом в мешочек, выпил кофе, забыл почистить зубы и обнаружил, что левый носок порван: из кривой дыры бесстыдно торчит большой палец. Я посмотрел на него осуждающе и строго, минуты три раздумывал, менять носок или сойдет и так. Решил, что сойдет. Набросил пиджак, натянул ботинки и вышел на улицу. Завел машину, закурил и поехал - по знакомой, изученной до последней выбоинки дорожке. Вырулил из двора на проспект, с привычной дерзостью вклинился перед "Икарусом" и тут же перебрался в ползущий кое-как в пробке средний ряд, пристроившись за старенькой "Волгой" с фигуркой оленя на капоте.
  
  Но сегодня мой - средний - ряд неожиданно поехал. Сначала тридцать, потом сорок, а потом и все шестьдесят, и машины из соседних рядов, и слева, и справа, слились в сплошную массу. Мне было интересно - что там происходит впереди, почему мы вдруг так шустро поехали, но разглядеть никак не удавалось - широкая корма "Волги" с веселенькими, в оборочках, занавесками за задним стеклом, загораживала обзор. В зеркале я видел, что сзади творится полнейший кавардак: машины из соседних рядов, оранжево мигая поворотниками, пытаются перестроиться, сигналят, дергаются, толкаются, напирают. Время от времени им удается затереть машину, следующую за мной, и она моментально растворяется в потоке, где-то далеко позади. Я решил не отставать от лидера, прорваться за ним, пролететь на одном дыхании. Вцепившись в руль, я приблизился к "Волге" и поехал за ней бампер в бампер. Если б ее водитель вздумал резко затормозить, я не успел бы среагировать и влетел бы в покатый бежевый багажник. Но он не затормозил. Удивительное дело - все светофоры я проскочил, не сбавляя скорости - каждый светился зеленым. Так и домчался до самой работы.
  
  Мест для парковки - хоть завались, это ж надо, и тут повезло. Впрочем, обычно в час пик дорога до института занимает часа полтора, а сегодня я добрался за пятнадцать минут. Стало быть, я просто приехал раньше всех. В приподнятом настроении я вышел из машины, забросил сумку на плечо, квакнул сигнализацией и не спеша побрел к остановке, за сигаретами.
  
  Надо же! "Винстон" подешевел, на целых пятьдесят копеек. Еще вчера продавали по двадцать четыре рубля за пачку, а сегодня - по двадцать три пятьдесят. Я купил целый блок, а потом, уже отойдя от табачного киоска, запоздало подумал: вдруг еще подешевеет? Но мысль эту немедленно отогнал - маловероятно.
  
  В газетном киоске не оказалось журнала "НЛО", хотя сегодня должен был выйти очередной номер. Удивительно, что продавец (новенький, раньше я его не видел, молоденький мальчишка, наверное, студент) даже не знал о его существовании. Я купил свежий "Вокруг Света" и, не глядя, положил его в сумку.
  
  
  ***
  
  Гардеробщик, Игорь Матвеевич, был какой-то странный сегодня, будто затаил обиду - не поздоровался. Принимая плащ, он молча сунул номерок, отвернулся, пожевав губами, и уставился в окно. За окном были видны голые ветви засохшей березы и стена соседнего корпуса из красного кирпича. Наверное, он изучил эту стену до последнего кирпичика, а поди ж ты - рассматривал с нескрываемым любопытством. Ну да бог с ним, с гардеробщиком. Мало ли, что у человека стряслось. Может, дома неприятности...
  
  Начальник АХО, Семен Семенович Коловаев, прошел с отсутствующим видом мимо, не протянул, как обычно, руки, не поинтересовался, как дела, не стал заглядывать в глаза и улыбаться. Ну, ясно. Опять интриги, опять тайны мадридского двора. Интересно, кто на этот раз затеял подковерную возню? Ладейко? Гусев? Или Либерзон?
  
  На третьем этаже, в коридоре, возле двери с табличкой "307" напряженной стайкой, нахохлившись, как мокрые воробьи, ждали абитуриенты. Я прошел мимо них, важно кивнув в ответ на нестройный хор приветствий, распахнул дверь и зашел в аудиторию. Бог ты мой! Вместо старого скрипучего стула с гнутыми ножками - роскошное черное кресло на колесиках, вместо довоенного еще облезлого стола грандиозных размеров - стоит новехонький, полированного дерева, с двумя тумбами. На окнах - настоящие шторы, а подоконники уставлены цветами в горшках. Я даже подумал было, что ошибся дверью или даже корпусом, а может, и институтом. Сомнения развеяла лохматая голова, просунувшаяся в дверь. Вежливо поздоровавшись, и назвав меня по имени-отчеству, голова осведомилась, скоро ли начнется экзамен. Ну раз уж абитуриенты тут торчат, подумал я, значит, и я не ошибся. Не могли же мы одновременно все перепутать! В ответ я благосклонно повел рукой, входите, мол, уже можно, билеты разложены.
  
  
  ***
  
  Этот тип положительно меня раздражает. Сидит за столом с самым беспечным видом и, похоже, абсолютно уверен в успехе. То почешет за ухом, то начнет разглядывать ногти, то потеребит серьгу в ухе, то, подперев щеку кулаком, примется глазеть через окно на улицу. Бесстыжая, неприкрытая беззаботность его казалась вызовом. Я встал из-за стола, прошелся между рядов, проверяя, как абитуриенты справляются с заданиями. Лохматый парнишка на галерке, тот, что заглядывал в дверь, переменился в лице, засуетился, засучил руками. Ага, шпаргалку прячет. Ну, это мы проходили, знаем. Придется задать парочку неприятных дополнительных вопросов. А этот, в галстуке, что-то самозабвенно пишет. Отвлечется на секунду, глянет на потолок и строчит дальше. Ясно, вопросом владеет, это хорошо. Девчонка, тургеневская барышня, коричневая кофточка застегнута под воротник, длинная юбка, коса. Вид - самый разнесчастный, того и гляди разревется, уж и слезы навернулись. Переволновалась, забыла что-то. Тэк-с, что тут у нас? Ага, ага, ну вы все правильно решаете, смелей. Здесь не сходится? Где именно? Ну, это же просто: вы знак потеряли, всего-навсего. Ну вот, приободрилась девица, и слава богу. А что же мой тип с кольцом в ухе? Сидит, в ус не дует. А листок-то у него - девственно-белый, не запятнанный. Ни одной мыслью. И ведь улыбается, уверенно и даже высокомерно. Ишь, самодовольный какой, шею себе наел.
  
  - Что ж вы, мил друг, не пишете ничего?
  
  - А что, надо? - искренне удивился он. - Мне ничего такого не говорили.
  
  - Надо, надо, а как же иначе?
  
  - А что писать-то?
  
  - А вот что знаете, то и пишите. Мы потом разберемся.
  
  Решив, что должное впечатление произвести удалось, я развернулся и не спеша проследовал к своему месту, по пути обнаружив еще одного любителя шпаргалок. Вернее, любительницу. С чего это тип с кольцом решил, что писать ничего не надо? Интересно, кто ему такое сказал?
  
  Нет, не впечатлил. Тип с кольцом был все так же самоуверен, всем своим видом излучая довольство и сытость. Наверное, и часы у него многие тысячи стоят, и приехал он сюда не на автобусе, а на черном "Лэндкрузере". Рожает же земля таких наглых бездарей! И ведь все дороги ему открыты наверняка. Завалит здесь - попадет в другой ВУЗ. Протащат. А когда выучится, вернее, когда отбудет пять лет, получит диплом и сразу станет начальником. И ничего в нем не изменится, таким же равнодушным, самовлюбленным и недалеким останется. Разве что кольцо из уха уберет. Ну да, молодым везде у нас дорога. Особенно если у них папы при связях и с деньгами. Я достал из сумки "Вокруг Света", рассеянно полистал, не нашел, что можно было бы почитать. Посмотрел на часы. Еще минут пятнадцать, и можно начать вызывать. Если не найдется добровольцев. А интересно, рискнет ли кто-нибудь пойти первым? Я оглядел аудиторию. Пожалуй, этот, который в галстуке. Писать он уже перестал, сидит, губами шевелит, наверное, формулировки повторяет. Или - тип с кольцом? Может ведь и вызваться. Может! Даже интересно стало, кто из них решится. Я посмотрел на них повнимательней, пытаясь разрешить эту задачку. А может, я зря так плохо думаю об этом типе? Может, он хороший, веселый, добрый, бесхитростный человек? Может, он настолько хорошо знает тему, что ему записывать и повторять нечего, а задачи он решил в уме? Тогда его уверенность объяснима. А самодовольство мне просто показалось. Может, у них мода такая сейчас - выглядеть самодовольными, кто их разберет, молодежь... В любом случае, тип с кольцом волнуется меньше всех. И, скорее всего, первым пойдет именно он. Я так решил. И ошибся. Тип с кольцом пошел сдаваться последним.
  
  Отвечал он быстро и четко, без запинки, не задумываясь ни на миг. Да он, наверное, просто не умел задумываться... Как не умел и сомневаться.
  
  - Скажите, молодой человек, каким образом здесь у вас получилась одна пятая?
  
  - Где?
  
  - Ну вот же! Вы складываете одну вторую с одной третьей и получаете одну пятую.
  
  - Да. Действительно, - он ведет пальцем по листку, где написано 1/2 + 1/3 =1/5. - А что, неправильно? А сколько должно быть?
  
  - Нет, это вы мне скажите, сколько должно быть! Вы что-нибудь слышали про общий знаменатель?
  
  По его виду было ясно, что про общий знаменатель он никогда в жизни не слышал. И точно так же было ясно, что его это обстоятельство совершенно не смущает.
  
  - И вообще. Почему знаменатели вы сложили, а числители перемножили? Ведь если бы вы сложили то и другое, у вас получилось бы две пятых. А если б перемножили - одна шестая.
  
  - Правда? - искренне удивился тип. - А как правильно?
  
  - Ну подумайте сами! У вас пол-яблока да еще треть яблока. А вместе сложить - одна пятая получается. Так разве может быть?
  
  - Н-нет...
  
  - Ну а сколько будет?
  
  - Две шестых?
  
  - Ох... Ну ладно. Давайте вторую задачу. Что у вас там?
  
  В задании надо было вычислить площадь равнобедренного треугольника с углом сто двадцать градусов. На листе бумаги красовался равносторонний треугольник, живо напоминающий дорожный знак, с расставленными по углам буквами А, В и С. Ну хоть что-то помнит. Однако задача решена неверно.
  
  - Знаете, вы неправильно нарисовали треугольник, тут по условию задачи угол сто двадцать градусов, а у Вас всего только шестьдесят.
  
  - Ну и что?
  
  - Как что? Как это - что? Это значит, задача решена неверно. Ну нарисуйте мне угол сто двадцать градусов. Вы меня, видимо, не понимаете, - теряя терпение, сказал я, умудрившись при этом сохранить спокойные интонации. - Вы нарисовали слишком маленький угол. А надо было побольше.
  
  Он смотрел на меня, напряженно и непривычно думая.
  
  - Ну нарисуйте мне угол, вот здесь.
  
  Он нарисовал угол, градусов этак в шестьдесят, такой же, как в треугольнике, разве что поровнее.
  
  - Хорошо. Только он маленький. А теперь нарисуйте угол больше.
  
  Он нарисовал угол больше. Раза в три. В полстраницы. Градусов примерно шестьдесят.
  
  - Нет, так не пойдет. Вы все время рисуете острый угол. А надо тупой. Нарисуйте мне тупой угол.
  
  И он нарисовал еще один угол. Градусов в шестьдесят. Большой. С сильно скругленным, овальным кончиком. Отчего у меня просто пропал дар речи. Подумав немного, я молча вывел в углу листа "двойку". Красной пастой. Жирную. Маленькую. Аккуратную.
  
  - А че так мало? - возмутился он.
  
  - Хорошо. Можно и побольше, - согласился я. И нарисовал новую двойку. Большую, в пол-листа. Пойдет?
  
  
  ***
  
  Ошибся я на том экзамене не раз. Прилежный "галстук" едва вытянул на четверку, а лохматый разгильдяй - на твердое "отлично", несмотря на то, что я гонял его за шпаргалки. Математику он знал и, главное, понимал. Перепуганная девчонка неожиданно заработала пять с минусом. Да и вообще, чтобы я не разобрался - редкий случай, обычно удавалось угадывать загодя, кто на что способен. И двоек случилось всего только две, много меньше против ожидаемого. Старею я что, ли? Так ошибаться в людях, а в типе с кольцом - даже дважды, непростительно.
  
  После обеда я взялся разбирать скользкое место в работе Бори Веремьева и поручил двум аспирантам просчитать невырожденную матрицу по двум векторам размерности методом Зейделя, чтобы выяснить, симметрична она или нет. А примерно через час, когда мы по уши увязли в расчетах, в лабораторию приперся Рэм Львович. Заглянув через плечо аспирантам (Чем это вы тут заняты? Хорошо, молодцы) и одарив каждого ласковым взглядом, он жестом вызвал меня в коридор. Там, приблизившись по своему обыкновению так, что животы наши соприкоснулись, он яростно зашипел:
  
  - Почему вы вдруг занялись работой Веремьева? Ведь Вам еще на той неделе приказали заняться проработкой темы Светлова!
  
  - Но Рэм Львович, вам ли не знать, что работа Светлова сырая, над ней еще работать и работать, да и тема сама по себе выеденного яйца не стоит, у работы же Веремьева огромные перспективы.
  
  - Ничего не знаю. Ученый совет постановил именно так. Извольте исполнять! А все, что наработали с темой Веремьева, отнесите шефу. Он лично хотел ознакомиться и, возможно, дать ряд дельных советов.
  
  - Знаю я его дельные советы... Все лавры себе отнимет - и вся недолга. Не в первый раз уже, - пробурчал я под нос.
  
  Рэм Львович одарил меня негодующим взглядом и зловеще произнес:
  
  - Вы что, бунтовать вздумали? И с экзаменами - тоже? Загорский был в списке, как вы посмели влепить ему неуд?
  
  - В каком списке? - Не понял я.
  
  - Ну, знаете, - возмущенно засипел Рэм Львович, - деньги брать вы не забываете, а о списке - запамятовали? И почему, скажите, Матвея Игоревича вы назвали Игорь Матвеевич? Вы же знаете, как он щепетилен по этому поводу.
  
  - Какого такого Матвея Игоревича?
  
  - Гардеробщика нашего, в профессорском гардеробе, какого же еще! Вы смотрите, любезный, доиграетесь!
  
  С этими словами Рэм Львович отодвинулся от меня, развернулся и направился по коридору в сторону деканата. Пройдя шага четыре, он обернулся и сказал:
  
  - И передайте своим лоботрясам, чтоб прекратили являться на работу в футболках. Пусть носят рубашки и галстуки, как все. И ботинки пусть чистят!
  
  На этих словах разговор и закончился. Рэм Львович гордо, с сознанием собственного достоинства, удалился, а я, совершенно сбитый с толку, вернулся в лабораторию. Когда это был Ученый совет, где решили дать ход работе Светлова, а не Веремьева, почему не знаю? Что за список такой, абитуриентский? Он что - с оценками?! Почему я никакого списка не видел и даже ничего о нем не слышал? О каких деньгах говорил сейчас Рэм? Ничего не понимаю...
  
  - Ребята, а когда был Ученый совет, на котором решали судьбу работы Светлова? - спросил я у своих орлов.
  
  - Так две недели назад, профессор, - отозвался Сережа, не поднимая головы от стола.
  
  Ну вот, дожили. Совсем не помню. Склероз, что ли, начинается? Я посмотрел на Сережин ботинок, носок которого выставлялся из-под стола. Ботинок действительно был ужасно грязный, пожалуй, не чищеный с мая. Не исключено, что с мая прошлого года.
  
  - Ты бы, Сережа, ботинки б свои хоть почистил, что ли. Смотреть страшно.
  
  - А зачем? - Сережа втянул ногу под стол и осмотрел ботинок. - И так ходить удобно.
  
  - А затем! Вот Рэм уже мне за вас, олухов, замечание сделал.
  
  - Да? А нам ничего не сказал...
  
  - И не скажет! Он субординацию блюдет, советское воспитание. Все шишки - мне, а вам только пряники.
  
  - Ладно, почищу, - буркнул недовольно Сережа и снова склонился над столом.
  
  
  ***
  
  Остаток дня тоже не задался. И дорога назад без неразберихи не обошлась. На привычном левом повороте убрали секцию светофора со стрелкой, пришлось делать крюк. Вчера она вовсю работала. Кому понадобилось ее снимать? А возле магазина повесили новый светофор для пешеходов. Еще утром его здесь не было...
  
  В подъезде не сработала "таблетка" - не открылась дверь. Хорошо, сосед оказался рядом, возвращался с собакой с прогулки, он мне дверь и открыл. Я уж думал - и ключ не подойдет. Но ничего, открылся замок. И дома мне что-то не понравилось, а что именно - никак не мог понять. Вроде все как всегда, все на месте, часы тикают, кошка трется о ноги, телевизор бубнит, стрелка на барометре уткнулась в "ясно", не шелохнется. Но тревожное чувство, что что-то не так, не покидало меня. И Маша сегодня странная - интонации не те, жесты резкие. Скрывает что-то от меня, что ли? Опять, наверное, втихаря обнову себе прикупила, а теперь нервничает, готовая сорваться и затеять скандальчик. Знаю я ее - лучшая оборона, говорит, нападение. Вот и нападает по делу и без. А может, любовник у нее появился? Нет, вряд ли, да и некогда ей. Работа, дом, дача, продохнуть некогда.
  
  За столом на кухне, управляясь с ужином, пригляделся к ней повнимательней. Да нет, вроде и жесты обыкновенные, и слова привычные, всегдашние. Про гада-начальника да про неприятности в школе... Мать честная, да у нее глаза не серо-голубые, а зеленые! Оттого неживыми кажутся, чужими. Лицо родное, знакомое до каждой морщинки, разрез глаз, волосы, подбородок, губы - все домашнее, свое, а глаза - посторонние, будто и неживые вовсе. Ты что, мать, контактные линзы, что ли, купила? Глаза вон как цвет изменили! Вспыхнула в ответ. Не помнишь, какие у меня глаза, говорит. А голос обиженный, губы трясутся. Женщина, что с нее возьмешь. Попробовал успокоить, ласковых слов наговорить, да куда там... Ходит, пыхтит, недовольство выказывает всем своим видом, кастрюлями брякает, аж в ушах звенит. Ну и черт с тобой, дура, думаю, злись себе дальше. Эка важность - цвет глаз перепутал. И ушел в комнату.
  
  Завалился я на диван, включил ящик, прибавил звук. Давлю кнопки на пульте - включается не то. Да что за напасть сегодня! Я посмотрел на пульт - а кнопки на нем стоят неправильно! Не так, как в телефоне, когда "1" слева вверху, а как на калькуляторе - вместо единицы - семерка. Все перепутано. Я - ругаться к Машке - кто, мол, пульт сломал, а она в слезы - он, дескать, всегда такой был, ты уж не знаешь, к чему придраться, кнопки, видишь ли, не понравились.
  
  Я с досадой выключил телевизор и пошел в ванную, успокоиться и заодно душ принять. И не увидел над раковиной зеркала. Его не разбили, не сняли, его там просто не было - огромного, высотой полтора метра чешского зеркала. Причем не было НИКОГДА, потому что кафельные плитки, в которых я сам сверлил отверстия и отколол от одной уголок, обе эти плитки были девственно чисты. Без сколов, без царапин и, само собой, без отверстий. А на месте зеркала висел шкафчик. С зеркальной дверью. И тогда я понял, что сошел с ума.
  
  
  2. Профессор
  
  
  Две недели прошли словно в кошмарном сне, до сих пор вспоминаю их с содроганием. Неудивительно: одни только серьезные сомнения в собственной нормальности способны пошатнуть рассудок. Целый набор событий, вещей и фактов в моей памяти подменился новыми. Поэтому на работе все шло наперекосяк, я все делал не так - с меня требовали задания, которые, я не сомневался, давно были отменены, а нужные, насущные, на которые я нацеливал лабораторию, оказывались невостребованными. Мне всегда и всюду приходилось играть одну и ту же роль - новичка, который корчит из себя старожила, дилетанта, который лезет из кожи вон, чтобы показать, что он профессионал экстра-класса. С Рэмом я из-за всяческих мелких накладок все-таки разругался в пух и прах, пришлось выяснять отношения в кабинете у Брабандера, впрочем, безрезультатно. А еще я не мог отделаться от ощущения, что вокруг витало что-то неуловимо-чуждое, необычное, отдающее безразличной жутью. Вроде бы все привычное, а присмотришься - будто подделку тебе подсунули, почти неотличимую от оригинала. И в чем разница - не поймешь. То ли запахи не те, то ли звуки. Неуловимый враждебный флер исподволь, незаметно покрывал все окружающее. Взять то же зеркало в ванной. Нетронутая победитовым сверлом кафельная плитка недвусмысленно доказывала, что его никогда не было и быть не могло. А тот факт, что я сверлил отверстия, мог и присниться. Но ведь я отчетливо помнил, как возился с перфоратором, как делал разметку, как ругался, когда от неловкого движения откололся кусок плитки, как передвигал потом крепеж на зеркале, чтобы поднять его чуть выше и спрятать скол. Ясно помнил, как хотел прилепить отколотый кусок и ничего у меня не вышло, и что плитка на сломе была густого кирпичного цвета, а стена под ней - серая, шершавая. Неужели это сон?
  
  Конечно я пытался разобраться в себе, найти причины сдвигов памяти, понять, что послужило толчком, пробовал анализировать - что помню правильно, а что - нет. Я даже занялся математической моделью памяти, чтобы нащупать хоть какую-то систему в ее странных провалах. Я расписал на листках те моменты сбоев, о которых знал (а я подозревал и, скорей всего, небезосновательно, что знаю не обо всех сбоях, с некоторыми я просто не успел еще столкнуться), составил таблицы атрибутивных и вариационных рядов распределения, попытался прикинуть частотные характеристики рядов. Однако сведений удалось собрать немного, наполненность и насыщенность групп оказалась непозволительно низкой. Не вышла математическая эквилибристика и с относительной плотностью. Помучившись несколько дней, идею математической модели памяти я забросил как не имеющую решения - слишком много вариантов, слишком мало данных, да и сама задача более чем непроста, на нее можно не один год угробить.
  
  Я даже собрался идти к психотерапевту, записался на прием, на неделю вперед. А между тем, время шло, и я потихоньку вживался в этот фальшивый мир. В конце концов, я привык, приспособился, хоть от чувства, что я живу не своей, а чьей-то чужой жизнью, я так и не избавился.
  
  
  ***
  
  Однажды утром, когда я вырулил из двора на проспект, вклинившись в бесконечные ряды ползущих в пробке машин, мой, средний ряд поехал. Точно так же, как и две недели назад, сначала тридцать, потом сорок, а потом шестьдесят. Соседние ряды, как и в прошлый раз, едва плелись. И опять невозможно было разглядеть, что происходит впереди. И снова, проскочив все светофоры на "зеленый", я мигом долетел до работы.
  
  "Винстон" подорожал на пятьдесят копеек, и почему-то это меня обрадовало. Охваченный смутным предчувствием, я завернул в газетный киоск. Вместо молоденького мальчишки прессой торговала старая знакомая - грузная дама неопределенного возраста. Я купил свежий "НЛО".
  
  Гардеробщик поздоровался со мной угрюмо, хотя номерок все же не стал бросать на столешницу, а подал в руки.
  
  - Доброе утро, Игорь Матвеевич!
  
  - Здравствуйте, профессор.
  
  - Как внучка ваша, выздоровела?
  
  - Варька? А она и не болела, Вы что-то путаете.
  
  - Может быть, может быть... Это же замечательно!
  
  Все же странности продолжались - еще позавчера при мне Либерзон звонил в институт Склифосовского, знакомому врачу, справиться насчет Вари Буториной. Впрочем, к подобным накладкам я привык и особо на них внимания не обращал. Но "неправильная новость" меня насторожила. Сигареты подорожали. А может, это просто старая цена? В газетный киоск вернулся прежний продавец. Появился в продаже журнал "НЛО". Гардеробщик никак не прореагировал на мое обращение, хотя я опять перепутал его имя-отчество. Смутная догадка мелькнула и исчезла. Ах ты, черт! Не люблю, когда мысль появляется и убегает, не люблю ловить ее за хвост, ловишь-ловишь и никак поймать не можешь. Что-то не так вокруг, что-то изменилось снова. Я поднялся в триста седьмую аудиторию. Ну, так и знал! Вот он, скрипучий стул с гнутыми ножками, а вот и древний облезлый стол. И никаких тебе цветов на подоконниках! Выходит, что же? Выходит, все вернулось на свои места? Память заработала нормально? Значит, и болезнь Варькина - лишь плод моей фантазии? Хорошо, если так. Надо проверить еще, убедиться, скажем, в лаборатории. Ну да, все правильно - ребята вовсю пропахивают работу Веремьева, вон и график на стене пришпилен.
  
  
  ***
  
  На "моем" повороте снова появилась секция светофора со стрелкой, я был настолько уверен, что она есть, что заранее перестроился в левый ряд. А возле магазина светофора для пешеходов словно и не бывало. И дома все как прежде - знакомые серо-голубые глаза, и зеркало висит себе в ванной на своем законном месте, и скол есть, я специально снимал зеркало, чтобы убедиться в этом. Выходит, что же, выздоровел я? Ну и пусть Машка требует сходить в ОВИР, как обещал, хоть разговора я и не помню. Мелочи это все. Главное - все вокруг стало снова родным и привычным. Своим. Я сидел на диване и тихо радовался, любовно держа в руках пульт от телевизора. "Единица" в левом верхнем углу, где и положено ей быть.
  
  Вечером я вышел на балкон - люблю посидеть в шезлонге с чашечкой кофе и с сигаретой, есть у меня такая барская привычка. Этаж невысокий - третий, сидишь себе, из чашки отхлебываешь, дым пускаешь, сверху вниз на прохожих смотришь, а сам в домашних тапочках и в трико. Сделал шаг - и ты дома. Уютно тут...
  
  Жара на улице спала, но от горячего асфальта еще тянет зноем, шумит едва-едва березка через дорогу, под ней мужики с треском забивают "козла", бранятся вполголоса. Обрывки фраз долетают и до моих ушей.
  
  - А я часто думаю! В июне вон целых два раза думал!
  
  - О бренности всего сущего?
  
  - Нет, о бренности я думал в прошлом году.
  
  - Ну и как?
  
  - Сущее оказалось бренным.
  
  - Да... Жалко. А в июне о чем думал, опять о великом?
  
  - Нет, все было куда проще. Первый раз думал - куда девяносто рублей спрятать, чтоб жена не нашла. А второй раз - куда я их умудрился спрятать.
  
  - Ну уж, второй раз ты не думал, а вспоминал. Это разные вещи! И первый раз не думал, а придумывал! Тоже мне мыслитель!
  
  - Да фиг там! Мы в тот раз так с Коляном надрались, что вспомнить я не мог ну никак... Потому - думал. Размышлял - куда я мог их затырить, ведь была уже пятница!
  
  - Не закипели мозги-то?
  
  - Да ладно, мужики, нечего возвращаться ко всяким грустностям... Неизвестно, что там еще грядет... Кто это сказал, что о неприятностях надо переживать в порядке их поступления, ни раньше, ни позже?
  
  - Не я.
  
  - И не я. Но, по-моему, очень мудро.
  
  - Не-а. Мудро так: неприятности не надо переживать даже по мере поступления.
  
  - Да... Это супер мудро. Но так не получается...
  
  Забавные они, мужики эти, с улыбкой подумал я. Из комнаты, через раскрытую балконную дверь, забубнил телевизор - жена в сотый раз включила "Дневник Бриджет Джонс". Я закинул ногу на ногу. Глотнул кофе, затянулся. Посмотрел на кота на соседнем балконе, весь белый, синеглазый, красавец этакий. Стоит напружиненный, сосредоточенный, уши прижаты, хвост подрагивает. Воробьев на березе увидел, что ли, ишь как волнуется... Интересно, а какие у него были глаза вчера? Синие? Или зеленые? Ах ты, черт, опять! Теперь все время буду думать и сомневаться. И бояться, что память снова выкинет фортель. Остается лишь надеяться, что этот кошмар не повторится. А все же интересно, что со мной такое было? Ложная память? Надо узнать бывает ли такое вообще. И почему все перевернулось в одночасье и стало на места - тоже враз? И откуда взялись новые накладки - про Варю и про ОВИР? Так, так, так... Тут где-то рядом истина маячит... Тут непонятки, там непонятки... Значит, все стало как прежде, кроме тех событий, пока это самое "все" было неправильным и чужим. Правильно? Правильно. Так, будто я уезжал, скажем, на симпозиум, вернулся, а тут что-то поменялось. Значит, возможно, дело вовсе не в моей памяти! Может, это я переместился куда-то, в очень похожее место? Тогда все сходится. Потому что там, в том месте, у Матвея Игоревича, который здесь Игорь Матвеевич, внучка заболела, а в этом - нет. А с ОВИРом наоборот - пока я торчал неизвестно где, моя жена и говорила про загранпаспорт! И говорила не со мной, именно поэтому разговора я не помню. Так, стоп. А с КЕМ она тогда разговаривала? Хм... Загадка. Очевидно, все же со мной, но с другим мной? Ладно, над этим подумаем потом. А ведь в остальном все, похоже, сходится. Причем до мелочей, начиная с горшков на подоконнике и заканчивая скандалом с Рэмом. Замечательно! А с чего все началось? И когда? Ну ясно, с того дня, когда я принимал экзамены. Это было второе, кажется, июля. А закончилось - сегодня... Любопытно, что и в тот раз, и сегодня я не ехал в пробке - летел. Ах, дьявол! Ведь и машина-то передо мной была та же самая, бежевая "Волга"! Тут должна быть какая-то связь.
  
  От предчувствия близкой разгадки задергалась жилка на виске. Нет, надо успокоиться. Я уселся поудобнее, пригубил еще кофе, уже изрядно подостывшего, достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой. Снизу звонко ударило, потом посыпалось, запрыгало по твердому. "Рыба!" - неожиданно зычно констатировал низкий голос. Я посмотрел вниз. Вот счастливые люди, беззаботные. И время у них есть, играют себе под березкой, в ус не дуют. Будто дома их не ждут... Хотя, может, и не ждут. Тогда вдвойне счастливые. Я подался вперед, пытаясь рассмотреть мужиков получше. Видно из-за ветвей было только двоих, усатого, с выдающихся размеров носом, в профиль, а второго и вовсе со спины, могучая такая спина, в линялой фиолетовой футболке, и широченные плечи. Плечи шевелились - видимо их обладатель перемешивал костяшки. "Нос" нервно отслеживал невидимые мне круговые движения рук. На деньги, что ли, играют? Мне стало интересно, я встал с шезлонга, оперся локтями о перила балкона и - увидел старенькую "Волгу", бежевую, с оленем на капоте, с веселенькими, в оборочках, занавесками за задним стеклом и длинной ржавой царапиной на правом переднем крыле. Вне всякого сомнения - ту самую, за которой я мчался через пробки. Ошибиться я не мог. "Волга" стояла под тополем, водительское стекло было опущено.
  
  
  ***
  
  Я выбежал на улицу как был - в старом трико с вытянутыми коленками, в мягких домашних тапочках и с кружкой кофе в руке. Подошел к машине и остановился, не зная, что делать.
  
  - Добрый вечер, профессор. Я вас жду, - раздался негромкий голос у меня за спиной. Я развернулся. Передо мной стоял обладатель могучей спины в линялой футболке, тот, что забивал "козла". Он протянул мне руку:
  
  - Будем знакомы. Меня зовут Владимир.
  
  - Добрый вечер. А меня зовут...
  
  - Я знаю.
  
  - Ах, ну да. Как-то я не сообразил... Может, поднимемся ко мне?
  
  - Нет, здесь удобнее. Да и времени у меня в обрез, если честно. Надо закончить кучу дел, отдать распоряжения...
  
  - Ну хорошо, здесь - так здесь. Итак, слушаю вас, Владимир. Чем обязан?
  
  - Забавно вы строите разговор. А вы сами ничего не хотите спросить? Впрочем, это не важно. А нужны вы мне вот по какому вопросу... Скажите, ведь это вы занимались числами Демона?
  
  - Ну да, я. А откуда вы знаете?
  
  - Не важно, мелочи это все. Давайте о главном?
  
  - Давайте.
  
  - Вот у меня кое-какие документы, работы (он залез по пояс в окно "Волги" и вытащил из недр салона папку серого картона, пухлую и сильно потрепанную)... Здесь и о стреле времени, и о сингулярности, и о монополе Дирака, и о связи между ними... Посмотрите?
  
  И он протянул мне папку. Я машинально сделал полшага назад и спрятал руки за спину. Еще чего! Не хватало мне математиков-изобретателей-самоучек! Уж сколько их на моей памяти было. Один с вечным двигателем, другой с инерцоидом, третий с единой формулой Вселенной... Вот попал-то! Хуже нет, чем с непонятым гением общаться. Несет свою чушь и никаких возражений слышать не хочет. Володя посмотрел на меня внимательно и, видимо, прочел по глазам, что я думаю.
  
  - Я предполагал подобную реакцию, - с мягкой улыбкой произнес он, - именно поэтому и устроил вам маленькое путешествие. Чтобы вы мне поверили. Труднее всего оказались гонки по пробкам. Вам понравилось?
  
  - Не то слово... - слегка опешил я. - До сих прийти в себя не могу.
  
  - Ну сейчас-то, я надеюсь, все вернулось на круги своя? Все стало, как было раньше?
  
  - Стало... Да откуда вы знаете? Хотя, конечно, раз вы сами все и устроили, вам ли не знать... Скажите, КАК вы это делаете?
  
  - Ну так а я вам о чем толкую? Вот здесь, в папке, все и изложено. Держите! Да смотрите... не потеряйте. Тут вся моя жизнь.
  
  - Но почему я? Почему мне это все?
  
  - Знаете, мне рекомендовали вас как хорошего ученого и исключительно порядочного человека.
  
  - Да? И кто посмел?
  
  Владимир лишь мягко улыбнулся в ответ.
  
  - Вы знаете, профессор, я спешу. У меня, правда, много дел, надо везде успеть. Вы посмотрите мою писанину, не откладывайте надолго, хорошо? А мне пора.
  
  - Хорошо.
  
  Владимир кивнул, распахнул дверь, уселся за руль и завел мотор.
  
  - Скажите, Владимир, вы нарочно сюда приехали?
  
  - Ну конечно. Я же вам сказал, что жду вас.
  
  - И долго вы ждали?
  
  - Минут пятнадцать... Я позволил себе расслабиться, сыграть с мужиками в домино. Напоследок.
  
  - Вы что же, знали, когда я выйду на улицу?
  
  - Конечно знал, профессор.
  
  - И об этом в вашей папке?
  
  - Да. Вы удивительно догадливы. И еще я хотел вам сказать, только пусть это останется между нами... Рыжий карлик - это Роман.
  
  - Какой Роман?
  
  - Да-да, Роман. Ваш аспирант. Не удивляйтесь.
  
  - Хорошо...
  
  Владимир дал задний ход, развернулся, и, проезжая мимо меня, остановился, высунул голову в окно:
  
  - Там на последней странице мой мобильник. Будут вопросы - звоните. Только не по пустякам, сначала прочтите. И еще, очень попрошу, все вопросы до послезавтра, до вечера.
  
  - Почему до послезавтра? Слишком мало времени вы даете. Надо вникнуть, осмыслить, просчитать...
  
  - А потому что послезавтра я умру, - спокойно сказал Владимир и нажал на "газ".
  
  
  3. Профессор
  
  
  По лестнице я поднимался сам не свой, ошеломленный, подавленный и одновременно возмущенный. Надо ж такое придумать! Послезавтра умрет! Он что - задумал броситься с моста или пустить себе пулю в лоб? Глупости! Он совсем не похож на самоубийцу - спокоен и рассудителен, даже весел. Может, он просто дурачится? Набивает себе цену, чтобы я посмотрел его рукопись, не откладывая в долгий ящик? Нет, тоже ерунда, он и без того заинтриговал меня, зачем ему ломиться в уже распахнутую дверь? А может, за ним охотятся? Киллеры там, бандиты или спецслужбы - сейчас это модно. А что если он смертельно болен? Нет, чушь. Невозможно знать наперед, с точностью до дня, когда загнешься от болезни. Тем более, выглядит он здоровяком. По крайней мере, здоровей меня. Я шагал по ступенькам и гадал про себя, а где-то на самом краю сознания жила и царапала душу уверенность, что нет, не кокетничал он, а говорил правду, словно и в самом деле знал точную дату своей смерти. От этого становилось неуютно и страшно, и я гнал от себя крамольную мысль. Буду считать, что он просто сморозил глупость. Почему? А нипочему, просто эта версия ничуть не хуже любой другой и позволяет не ломать голову. Посмотрим, что будет, нечего зря гадать.
  
  Я до того увлекся, размышляя о Владимире, что не заметил, как оказался на балконе. Поднялся на третий этаж, отрыл дверь, прошел через квартиру - всего этого будто и не было! Надо же было так задуматься... Или это опять у меня с головой нелады? Да нет, ерунда. Такое со мной и раньше не раз бывало, задумаешься, глядь - свою станцию метро проскочил. Или вовсе не туда уехал. Проклятая рассеянность... Я уселся в кресло, закинул ногу на ногу, поставил наконец чашку на столик (я так с ней и ходил, оказывается), достал сигарету, чиркнул зажигалкой. Ну-с, посмотрим, что тут у нас? Я положил папку на колени. Старая папка сладко пахла картоном и пылью. Ни имени автора, ни названия на ней не значилось, а было выведено каллиграфическим почерком "Дело ? 176". Надпись, сделанная фиолетовыми чернилами, сильно выцвела. Почесав в затылке (причем тут "Дело"?), я аккуратно развязал захватанные, некогда белые, а теперь грязные тесемки и медленно, боясь дышать, раскрыл папку.
  
  Ну что там опять? Посидеть не дадут спокойно! Ну ни минуты покоя... Оказывается, к жене пришла какая-то дальняя родственница, и они меня давным-давно ждут - пить чай. С кухни послышался голос Машки. Сколько можно? Меня, оказывается, звали уже три раза. Совесть надо иметь или нет? Совесть иметь, конечно, надо, особенно когда гости, особенно когда гости у жены. Пришлось идти на кухню, развлекать дам.
  
  Родственница была мне незнакомая, звали ее Влада. На первый взгляд она показалось мне хитрой, беспринципной, неумной, что, впрочем, не мешало ей быть весьма миловидной. Этакая ухоженная дамочка лет двадцати пяти, из тех, кто "знает себе цену". Она разругалась с мужем и пришла к Машке делиться обидой. Узнав это, я хотел было тихо сбежать из-за стола, но Машка меня не пустила. Сиди, дескать, и не дергайся, не нарушай атмосферу застолья. Хотел отмолчаться - тоже не получилось. Машка недвусмысленно показала глазами, мол, не молчи, поддерживай. Что надо было поддерживать - беседу или несчастную женщину, я, правда, не очень понял. Да и как ее, дуру, поддержишь? Только поддакивая. Ведь она, как мне показалось, привыкла считать себя правой всегда. Кроме того, сел за стол я поздно, а слушал вполуха, думая о своем, и многое пропустил. Поэтому все время путался. Поди пойми этих женщин! Муж Влады в ее устах оказывался то мямлей, то хамом, то богатым, то нищим, даже разного роста и комплекции - сухой, жилистый, поджарый оборачивался рыхлым мужичком с гладким животиком. Наслушавшись жалоб, я решил внести в разговор каплю смысла, а заодно разобраться, в чем, собственно, суть конфликта. И, пользуясь ленинским принципом "Главное - ввязаться в драку, а там поглядим", сказал первое, что пришло в голову:
  
  - Влада, мне кажется, тот, кто умнее, должен уступить.
  
  - Знаю! Только как... И где? Такое не лечится!... Дурь поперла просто... Все наперекосяк. И с мужем... Грузчик-лимита, разве он ровня мне, с высшим-то образованием?
  
  - Сходите к врачу - психотерапевту. Сейчас полно всяких там "служб семьи". Только вдвоем надо идти.
  
  - Тогда уж - втроем, а лучше вчетвером - он ведь тоже женат!
  
  - Кто женат? Психотерапевт?!
  
  - Нет, я ни одного психотерапевта, к своему счастью, не знаю.
  
  - Тогда кто женат? Ваш муж?
  
  - Не издевайтесь! Он! Он женат же, Он!!!
  
  - Грузчик-лимита?
  
  - Да...
  
  - А я думал, ваш муж - и есть грузчик-лимита...
  
  - Еще чего! Стану я выходить замуж за грузчика! Наверное, брошу его все же, потому что козел он.
  
  - Грузчик козел?
  
  - Муж! Муж козел!
  
  - Да? Никак не мог такого подумать. Ну ладно, пусть он козел. Наверное, он не всегда был козлом, правда? Вот скажите, Влада, почему женщины выходят замуж за принцев, а разводятся с козлами?
  
  - Это вопрос к вам, почему вы сначала принцы, а потом становитесь козлами!
  
  - Не из-за вас ли?
  
  - Может быть.
  
  - Что же вы такое делаете с принцами, что они превращаются в козлов? Колдуете? Мучаете? Или пытаетесь воспитать по собственному разумению?
  
  - Лично я никогда никого не переделывала и не собираюсь, я принимаю человека таким, какой он есть. И хочу, чтобы ко мне относились так же.
  
  - Вы молодец. Редкое качество.
  
  - Просто я живу с идиотом! Ну точно, надо разбегаться.
  
  - Скажите, а зачем вы замуж выходили за идиота?
  
  - Не знаю я! Может, мы все бабы - дуры, и когда любим - слепы, как котята.
  
  - И что, вы выйдете за грузчика?
  
  - Еще чего! Стану я выходить за грузчика!
  
  - Вот это номер! Вы ж его любите.
  
  - Да нет, не люблю.
  
  - Ничего не понимаю... Тогда что? Теперь вы будете искать нового принца, а потом ждать его превращения в козла?
  
  Влада посмотрела на меня долгим злым взглядом, выдержала внушительную паузу и ответила:
  
  - Надеюсь, вы меня не хотите унизить? Я не столкнусь с оскорблениями? В жизни всякое бывает. Не знаешь, что в подтексте вы имели в виду...
  
  - Я? Нет, ни боже мой!
  
  - А то хамов я, знаете, не люблю, особенно когда они меня оскорбляют.
  
  - Ну если человек хам, стоит ли на него обращать внимание? Несчастный, богом обиженный, убогий, слабый человек. Ведь хамит он от бессилия и, значит, от слабости. Неприятен он вам - пожмите плечами и идите себе дальше, беззаботно и весело. Можно насвистывать на ходу. Не слушайте его, и все. А он пусть себе хамит в пространство. Молчаливое безразличие всегда приведет в ярость дурака. А хам - он всегда дурак.
  
  - Да? Отец меня также учил реагировать на хамство, улыбкой, и быть сильной тоже он учил. Вот только иногда хочется, чтобы дурак сам признал себя дураком, но понимаешь в конце концов, что лучше было промолчать. А то сама станешь дурой.
  
  - А зачем вам надо чтобы он признал? Будьте выше этого. Он вам все равно неинтересен, и пусть идет своей дорогой. Ну а если вы заставите его признать себя дураком, так ведь в душе он все равно не будет себя им считать. Дурак - он себя любит. И не выносит, когда его дураком называют, он от этого гневается.
  
  - А знаете, дураки бывают и женского рода, и мне, как женщине, намного сложнее с такой дурой общаться на работе. И тем более подчиняться. Я стараюсь больше молчать, но не получается. Мне друзья говорят: не лезь на рожон, не порть свою репутацию; а сотрудники просят: скажи, а то мы не можем, не хватает храбрости. А когда я говорю правду, меня никто не поддерживает, молчат. Обидно. Я же отстаиваю их интересы. Но сейчас я сменила тактику, решила отстаивать только свою позицию. А сотрудницам сказала, молчите - значит, вас все устраивает, только не жалуйтесь мне на нашу дуру, и если будет стоять вопрос о вашем переводе или увольнении, я поддержу дуру, но за вас не заступлюсь, потому что вы меня первые и предадите. Не знаю, правильно или неправильно я поступаю. Устаешь бороться и делать ошибки.
  
  - А за что Вы боретесь-то? За справедливость? Так ее нет.
  
  - Как нет? Вы что! Не говорите такого. Справедливость должна восторжествовать. Или я не в то время родилась?
  
  - Справедливость должна? Кому она должна? Никому. И не в то время родились, это точно. Вашего времени в истории планеты еще не было.
  
  - Тогда точно, надо мне разводиться.
  
  Вот пойми этих женщин! Начинают за здравие... С этой Владой я постоянно терял нить разговора, и это меня злило. Надо же уметь так мастерски сбивать с толку! Впрочем, разговор я все равно запомнил плохо, потому что к тому времени шампанское закончилось, коньяк и водка - тоже. Голова гудела, мысли разбегались по закоулкам, и читать рукопись мне уже не хотелось, да и поздно было. И я отложил ее на завтра.
  
  
  ***
  
  Машка подняла меня ни свет ни заря, часов в шесть утра. В выходной-то день! Бодрым голосом она объявила, что мы едем за город. Тетя Глаша отправилась в гости к сыну, в Питер, и ее дача пустует. Возражения не принимаются, тетя Глаша слезно просила помочь, посадить кусты и поправить сарайчик. Так что чем быстрее соберемся, тем лучше! И Влада пусть развеется на свежем воздухе, тяжко ей сейчас.
  
  Барахло, распиханное по корзинам, сумкам и пакетам, уже дожидалось в прихожей. Я прихватил самую здоровенную сумку и понес ее на улицу. Сумка была набита пустыми трехлитровыми банками и звонко дзынькала.
  
  Мы тащились за город по пробкам, в жару. Я боялся, что мотор закипит, и с тревогой следил за датчиком температуры - стрелка злорадно маячила возле тревожной красной черты. А дамы беззаботно щебетали себе на заднем сидении, про тряпки, про актеров, сплетничали про звезд. И, конечно, обсуждали насущные вопросы. Из их разговоров я узнал, что есть такая певица, Шер, и что она сделала себе операцию: врачи выпилили ей два ребра, чтобы талия стала тоньше. Узнал, что другая певица, Мелани Браун из группы "Спайс Герлз", подала в суд на актера Эдди Мэрфи, чтобы он признал отцовство ее дочери. Узнал я еще много чего занимательного про известных личностей. А заодно выяснилось, что Влада родом из райцентра, заштатного городишки в Красноярском крае, что по образованию она - педагог младших классов, что в провинции ей надоело, захотелось красивой и легкой жизни, и за ней она и приехала в Москву. Что дома у нее осталась пожилая мама. Что Влада удачно устроилась флористом в цветочный магазин и так же удачно вышла замуж. Впрочем, брак был гражданским, без ЗАГСа. Что она нашла любовника и быстро в нем разочаровалась, а заодно разочаровалась в муже - он застукал ее дома с любовником и выпер на улицу, козел этакий, никакой в нем благодарности. Она обиделась и ушла из дома насовсем. Дамы пришли к выводу, что теперь ей надо найти недотепу, чтобы женить его на себе и прописаться в Москве. Лучше с большой квартирой. Лучше богатого. А нет - любой сойдет, лишь бы был с жильем да покладистый. Пока же надо как-то перекантоваться, женщины согласились, что лучше всего ей пожить у нас дома, тем более Гришки пока нет. Заодно и регистрацию можно сделать. Родственники же, не чужие люди.
  
  Ничего себе, - подумал я, - еще квартирантов нам не хватало! Плакали мои вечерние посиделки на балконе, в халате, с чашечкой кофе. Две недели... Знаю я эти недели! Где неделя - там и месяц. Ах Машка, Машка! Опять все сама решила, меня не спросив. И ведь выходит, что с моего молчаливого согласия. Ох, дождется она у меня...
  
  Так, за разговорами, мы выбрались из пробки и помчались по шоссе. На душе сразу полегчало - температура двигателя быстро опустилась до нормальной. Шум ветра заглушил женские голоса, что они там обсуждали еще целый час, чьи косточки перемывали и какие планы строили, я не знаю.
  
  На даче Машка окунулась в родную стихию - в сапогах, в старых-престарых драных джинсах, в линялой кофточке неопределенного цвета, в резиновых печатках, вся перемазанная землей, счастливая и задорная, улыбается, глаза сияют, радостно ковыряет что-то лопатой. Любит она это дело - посадить, полить, прополоть, проредить, выкопать и снова посадить. Влада на правах гостьи обстоятельно приступила к безделью - улеглась с журналом в шезлонге, в одном купальнике - загорать. Я хотел было тихонько смыться и залечь на второй этаж с рукописью, но Машка безжалостно погнала меня во двор, заниматься столярными работами.
  
  Уж если браться за что-то, пусть через неохоту, скулить глупо. Куда лучше найти прелесть даже в нелюбимой работе. Ну разве не удовольствие взять в руки рубанок и всласть пройтись им по досочкам, с наслаждением вдыхая запах свежей стружки? А потом аккуратно отпилить их в размер, и так точно, чтоб комар носа не подточил. И наконец, разве не здорово отодрав старое гнилье, ровнехонько пришить свежеструганные доски и полюбоваться на сделанную работу? Здорово! И я засучил рукава, и пошло дело, и полетели опилки. В каких-то четыре часа я обработал рубанком целых пять досок и прибил их, трижды угодил по пальцу молотком, порезал мизинец, ободрал в кровь локоть и порвал джинсы на колене. Доски, правда, получились кривые и короткие, не в размер, зато прибил я их насмерть - не оторвешь. Тете Глаше ни за что бы не суметь прибить их так крепко. По крайней мере, оторвать точно не сможет, не важно, захочет или нет. Я критически осмотрел свое произведение и решил, что оторвать все же захочет.
  
  Я слазил в багажник за аптечкой, забинтовал раненый палец, намазал зеленкой саднящий локоть и хотел снова попытаться смыться на второй этаж, теперь уже на законных основаниях, с чувством выполненного долга. Но не тут-то было! Когда желанное крыльцо уже было рядом, меня окликнул сосед. Он стоял за рабицей на своем участке, опершись на лопату, и задумчиво смотрел на меня. Соседа я знал, это был отставной военный врач, крепко сбитый, жизнерадостный, очень подвижный неунывающий мужчина. Звали его Юрий Васильевич.
  
  Возьму на себя смелость остановиться на его, бесспорно, интересной личности подробнее. Дядька он веселый, балагур, настоящий мастер розыгрышей. Однажды, дело было в начале мая, он привез из магазина искусственные цветы, пионы. Да так хорошо сделанные, что с двух шагов от настоящих, живых, не отличить. Рано утром он повтыкал эти пионы в клумбу перед домом. А как увидел, что мимо идет Галина Егоровна, соседка, лейку схватил и давай их поливать. Соседка шла себе спокойно, но как заметила пионы, во всей красе распустившиеся, шикарные, аж споткнулась. Как же это у вас уже пионы распуститься успели, говорит, а у нас только-только ростки пошли. Завистливо говорит и растерянно - надо знать дачников, они к успехам друг друга ой как ревнивы. До исступления. Пашут, бывает, вкалывают все лето, спины не разгибая, зарплату чуть не целиком на благоустройство тратят, а все ради того, чтоб перед соседом участком своим блеснуть. При этом, естественно, каждому из них на участок соседа плевать. Странная психология. Так вот. Соседка остановилась и давай про цветы расспрашивать, что, мол, да как. А Юрий Васильевич, не будь дурак, со знанием дела объясняет, дескать, надо навозом поливать, и обязательно жидким. И удобрять химикатами. И мочевины подсыпать, но непременно в ночь, когда полнолуние. К обеду почти все дачники садового товарищества обзавелись точным рецептом, переписанным у Галины Егоровны. Так вот.
  
  Я понял, что рукопись опять придется отодвинуть "на потом", теперь уже на завтра - на меня с неотвратимостью разогнавшегося локомотива надвигались шашлык, пиво (возможно с водкой), шахматы или домино (в зависимости от того, сколько будет пива) и долгие разговоры об устройстве мира, о гадах-соседях и других гадах, чиновниках. Отказать соседу никак невозможно, вдруг обиду затаит. Потом тете Глаше выскажет. А та - Машке...
  
  Когда я подошел к забору, Юрий Васильевич критически осмотрел меня с головы до ног, хмыкнул и сказал:
  
  - Ты знаешь что, приходи через часок, в шахматы сыграем, я тебе фору дам, коня. Пиво есть. И форель, сам коптил. Зайдешь?
  
  - А как же, зайду.
  
  И конечно зашел. И мы, разумеется, посидели за шахматной доской. И, само собой, поговорили. Сперва поностальгировали по брежневским временам, вспомнили профсоюзные путевки, бесплатную медицину и жигулевское пиво, потом плавно переехали на философские темы. Разговор зашел о том, что цель - ничто, интересно лишь движение к ней. Юрий Васильевич рассуждал так:
  
  - Вот мечтаешь купить шкаф, мечтаешь, думаешь о нем денно и нощно, куда ты его поставишь да что в него положишь, и как красиво он будет смотреться в твоей квартире, и как ты будешь его беречь от царапин, смахивать пыль и надраивать полиролью. Одним словом - предвкушаешь. Копишь деньги, ездишь в магазин, смотришь - не разобрали ли их? Так проходит месяц, другой. И наконец мечта сбылась! Оплатил покупку, отстегнул грузчикам. Полированного красавца доставили домой, в тот самый угол, куда и мечтал. И что же? Смотришь ты на него и думаешь: ну и нафига я его купил?
  
  - А в самом деле, нафига?
  
  - Загадка...
  
  Мы немного подумали о загадочной русской душе. Действительно, ну зачем ей шкаф? Особенно, если складывать в него особо и нечего.
  
  - И ведь так случается не только со шкафом, - продолжил мысль Юрий Васильевич, - куда ни кинь, всюду одно и то же. Бьешься-бьешься, стремишься к чему-то, а как добрался - так пшик. Куда бежал? Зачем?
  
  Мы еще раз подумали о русской душе. А потом еще раз. И пиво закончилось. Вместе с рыбой. Юрий Васильевич не растерялся и выставил на стол коньяк и хороший шмат сала - на закуску.
  
  - Коньяк без сала - напиток для эстетов, - заявил он, - они делают вид, что коньяк и без сала вкусный. Врут, негодяи, по себе знаю. Вот взять того же Палыча. Ведь он что говорит? Я, говорит, никогда не вру. А когда мне говорят эти слова - "я никогда не вру", я понимаю, что человек врет, причем прямо в тот момент, когда это говорит. Чем позорит славное звание прапорщика!
  
  - А он коньяк без сала пьет?
  
  - Он его вообще не пьет.
  
  - Почему? Коньяк - напиток благородный.
  
  - А он ничего не пьет. Вообще.
  
  - Погоди, ты ж говорил, он на машине не ездит, потому что пьет!
  
  - Это он сначала на ней не ездил, потому что пил, а потом не ездил, потому что не заводилась. А пить он бросил, раз и навсегда.
  
  - Как же это ему удалось?
  
  - А никому не скажешь?
  
  - Не скажу.
  
  - Точно?
  
  - Могила.
  
  - Ну гляди. А то узнает - вдруг опять пить начнет? Мне тогда его Наташка последние волосы повыдергивает. Ведь знаем только я, моя половина да жена Палыча.
  
  - Ну ладно, не томи.
  
  - Хорошо. Дело было под Новый год. Палычевой дочурке, Катьке, подарили елку. То ли корейскую, то ли китайскую, не знаю. Искусственная елка с вражеской песенкой "Дингл Белл". Хлопнешь в ладоши - прямо на елке открываются глаза и рот, и она начинает петь. Глаза белые, огромные, зрачки - черные. А рот - ярко-красный. Споет - глаза обратно закрывает. Палыч в тот день, когда елку эту подарили, пришел домой поздно, совсем пьяный, на ногах еле стоял. Как в комнату вошел - стал свет включать, а выключателя найти не может. Ну и хлопнул ладошкой в сердцах по стене, и угадал - включилась люстра. Смотрит Палыч - елочка стоит на столе, прямо напротив него. И тут елочка открыла глаза и запела. Он, видимо, здорово по выключателю шлепнул, так что она заработала. Тогда Палыч решил, что все, допился до белой горячки. Так и бросил. А елочку ту Наташка спрятала подальше, чтоб он утром не увидел и не понял, что к чему. И бережет она ее как зеницу ока. На всякий случай. А Палыч, как протрезвел - так и домик подлатал, и на участке порядок навел. Как тут не радоваться ей, ну скажи?
  
  Очнулся я только в полдень. Ночью снились кошмары - я пилил доски и приколачивал их на рабицу, а свежепосаженый куст смородины открывал глаза и пел похабные песенки гнусавым голосом. И я решил больше не злоупотреблять.
  
  А на улице - солнце, зной стоит влажный, душный, ошалело стрекочут кузнечики и пахнет свежескошенной травой. Машка разошлась не на шутку, пересадила несколько цветов и кустов так, как ей показалось лучше. Я подумал, что тете Глаше вряд ли понравятся Машкины нововведения, но она, конечно, виду не подаст, а только всплеснет руками и похвалит: "Батюшки, баско-то как стало!" А когда мы уедем, будет пересаживать все на привычные ей места. Реактивная Машка справилась за день, тете Глаше для восстановления "статуса кво" понадобится как минимум неделя. А может, и не пересадит, поленится и оставит, как есть. А что? Красиво... Так я Машке и сказал. Длинный комплимент придумал. И сразу отпросился до вечера, мол, поработать надо. И был благосклонно отпущен. И не мешкая спрятался на втором этаже. Устроившись на древнем плюшевом кресле, я аккуратно развязал тесемки и раскрыл наконец старую серую папку с фиолетовой выцветшей каллиграфической надписью "Дело ? 176".
  
  Содержимое оказалось более чем разнородным - тут были и старые, пожелтевшие от времени листки, исписанные черными и фиолетовыми чернилами, и листки посвежее, исчерканные шариковой ручкой, и совсем новые, белые до хруста, с надписями, сделанными шариковой и гелевой ручками. Повозившись с час, я разделил содержимое папки на три части. Одна представляла собой эскизы каких-то аппаратов, ее я отложил на потом, чтобы показать Ивану Федоровичу, машиноведу и большому специалисту по деталям всевозможных механизмов, чертежи - это по его ведомству, мне они все равно непонятны. Другая часть была мне ближе - голимая математика. Еще пару часов я пытался разобраться, какой проблемой занимался автор. Работа показалась мне очень странной, как будто кто-то неумелой рукой пытался наудачу применить математический аппарат, чтобы описать какой-то процесс. Вот он работает с теоремой Лопиталя, не заметив, что в знаменателе явно недифференцируемая функция - а это явная ошибка. А здесь он зачем-то пробует преобразование Лапласа. А вот и матрица Якоби с непонятным детерминантом... С наскоку здесь не разобраться, придется долго биться, а порой и гадать, что именно хотел описать автор. Ведь для математики все равно что описывать - систему авторегулирования ракеты или бачок унитаза - формулы будут одни и те же. Вот и гадай, что он хотел получить, над чем бился. Хоть бы сказал...
  
  Пришлось отложить "на потом" и математику... Я взялся за третью, самую объемную часть рукописи. Это были разнокалиберные листки, исписанные разными ручками, но одним и тем же аккуратным убористым почерком. Больше всего она походила на дневник, а скорее даже на воспоминания. Страницы были пронумерованы и, к сожалению, части их не хватало. Но восстановить последовательность событий не представляло труда. Я взялся читать, и чем дальше углублялся в рукопись, тем становилось интереснее.
  
  Когда в тексте замелькали знакомые с детства названия - Серебровка, Кадочниково, я не придал этому значения - мало ли Серебровок в России. Хотя две соседние деревни с названиями, знакомыми с детства - редкость. Но когда автор упомянул Суханку, у меня неприятно засосало под ложечкой, три знакомые деревни показались мне перебором, тем более одна из них с довольно редким названием. Но оказывается, это были еще цветочки. На двенадцатой, кажется, странице мне попалась гувернантка Шапокляк! Это простым совпадением быть уже не могло. Ведь прозвище "Шапокляк" придумал Эльвире Георгиевне я! Вот тебе раз! Выходит, Владимир (если, конечно, это писал он) бывал в тех же местах, что и я? И тоже в детстве. А детство-то, судя по его возрасту, у нас с ним проходило в одно и то же время. Прозвище "Шапокляк" так взволновало меня, что я схватился за телефон, чтобы позвонить Владимиру (его мобильный и домашний телефоны были написаны на внутренней стороне папки), забыв, что на даче нет покрытия сети. И звонок пришлось отложить на потом.
  
  От рукописи я не мог оторваться до вечера, даже на обед не пошел, сказавшись больным после вчерашнего. Вместе с Владимиром я переживал и собственное детство, вспоминая давно забытые эпизоды. Прервался только тогда, когда Машка засобиралась домой. Пришлось и мне срочно сворачиваться.
  
  Добрались быстро, за каких-то два часа, шоссе оказалось свободным, даже в местах традиционных заторов обошлось без пробок. Машка с Владой шушукались на заднем сидении, а я всю дорогу пытался понять, как связаны эскизы и формулы с текстом. И разумеется, безрезультатно. Едва мы добрались до места и подняли в квартиру барахло, я позвонил Владимиру. Мобильник не отвечал - был вне зоны доступа. И я позвонил на домашний. Трубку сняла женщина, судя по голосу, пожилая, видимо, его мама. Я спросил Володю.
  
  - А его нет, - ответила она ледяным тоном.
  
  - А когда будет?
  
  - Никогда, - ровно, чеканя слова, сказала она. - Сегодня днем у Володи оторвался тромб. Сейчас он в морге.
  
  И она положила трубку.
  
  
  4. Рукопись
  
  
  У Васьки были густые жесткие кудри, как у Пушкина. Но он в свои шесть лет еще не знал, кто такой Пушкин, и не понимал, что с шевелюрой ему повезло, а лишь жутко злился, когда дети дразнили его кудрявым. Злился и на взрослых, когда те говорили о его волосах. Кудри были настолько густы и мелко скручены, что их не брала ни одна расческа. Однажды в садике дети так довели Ваську, что он вылил себе на голову кисель и попытался разгладить волосы. Не вышло. Может быть, поэтому он рано начал сквернословить. Знал он два ругательства - "японский городовой" и "насрать под рыло". Детские издевательства настолько глубоко въелись в его душу, что разговоров о кудрях он не терпел и тогда, когда стал взрослым. Славка прекрасно знал о его слабости и запретной темы не касался. Наверное, поэтому они крепко дружили. Третьим в компании хороводился Андрюшка, мальчик щуплый, тонкий душой и ранимый. Приезжал в деревню он только на каникулы, к бабушке, а все остальное время жил в городе с родителями.
  
  Ну а лето дружная компания проводила вместе. У обычных мальчишек и шалости обычные - пострелять из рогатки по пустым консервным банкам, а то и по бутылкам, стырить гороха или огурцов с соседнего огорода (они отчего-то всегда вкуснее своих), попускать кораблики из щепок по ручьям, построить песочные крепости, покатать машинки и тому подобное. Времени было много, раздолья - тоже.
  
  Деревня Кадочниково состояла из пяти улиц с добротными деревянными домами и еще одной - из трех кирпичных трехэтажек и одной пятиэтажки. Место это было тихое, с речкой, прудом и маленьким, еще при царе построенным заводом, который выпускал примусы, поварешки и швейные иглы. Из инфраструктуры имелись колхозный рынок, два магазина и клуб. В клубе ежедневно крутили кино - в двенадцать дня и в шесть вечера, и ребятишки бегали смотреть, выклянчив у родителей или бабушек десять копеек. Про Чингачгука, неуловимых мстителей и трех мушкетеров, а на Фантомаса - старались сходить дважды, и днем, и вечером. Кому не удавалось раздобыть денег, рвали в огороде лук и торговали им на рынке, по десять копеек за пучок. Бывало, в клуб приходили чужие ребята, из Серебровки, деревни с той стороны пруда. Мальчишки сторонились и побаивались их - чужаки все же. Серебровские, похоже, сами боялись местных и потому держались вызывающе. Однако до столкновений дело не доходило. После вечернего сеанса в клубе устраивали танцы, и пацаны, встав на цыпочки, заглядывали в окна. На танцы приходили взрослые ребята - лет семнадцати, а то и больше, и из Серебровки, и из дальней деревни, Суханки, что лежала где-то за Плешивой горой. Изредка бывали драки, "по правилам" - до первой крови. Пожалуй, драки на танцах были единственными криминальными событиями, которые случались в этом патриархальном сонном местечке. Размеренная неспешная жизнь в Кадочниково может и была скучна, но пацаны от этого только выигрывали, потому что во многом благодаря этому им была предоставлена полная свобода - бегай, где хочешь, только будь дома к обеду и к ужину. Обедали все в одно и то же время - по заводскому гудку. Вечером дозволялось гулять до захода солнца.
  
  Безоблачную жизнь мальчишек сильно омрачала Эльвира Георгиевна, пенсионерка, бывшая учительница начальных классов. Андрюшкина мама наняла ее в качестве репетиторши, чтобы он при поступлении в школу попал в хороший класс. Эльвира Георгиевна была тучной и краснолицей, ярко красилась и ярко одевалась, причем абсолютно безвкусно. Но самое ужасное, что она была чрезвычайно исполнительна, невероятно активна и не терпела возражений. Ни от кого. А особенно - от сопливых пацанов. Поэтому на орехи доставалось всем - Эльвира решила на общественных началах подтянуть и Ваську со Славкой. Впрочем, Васька от нее быстро избавился. Мальчик вдумчивый и любознательный, он пытался вникнуть во все и отвечал на вопросы не так, как учили, а как думал сам. Чем постоянно сбивал Эльвиру Георгиевну с толку, а то и доводил до тихого бешенства. Забавно, что Славке и Андрюхе его ответы совсем не казались странными, скорее они были очевидными. Во всяком случае, понятными - это точно. К примеру, экзаменует она их, спрашивает:
  
  - А теперь ты, Василий, скажи нам, сколько месяцев в году?
  
  - А в каком? - не задумываясь ни на миг уточняет Васька.
  
  Ребятам-то ясно, что в этом году, текущем, месяцев осталось только половина, в том году, который будет их двенадцать, а в том, что прошел, ни одного не осталось. Но Эльвиру Георгиевну такой ответ вводил в состояние ступора - она надолго замолкала, хлопая глазами, и пыталась понять, что Васька имел в виду.
  
  Или в другой раз спросила (поиздеваться что ли?):
  
  - Вася, ты не устал писать палочки?
  
  - Да, - ответил Вася.
  
  И Эльвира Георгиевна опять сошла с рельсов.
  
  И как она не понимала, что он отвечал правильно, мол, да, не устал я. Словом, не любила она его. И он ее тоже не любил. Потому что она каждый день отпускала сочные комплименты Васькиным кудрям, чем его страшно бесила. Взаимная нелюбовь позволила ему полностью отлынить от занятий, и устных, и письменных. Андрюхе же приходилось честно и терпеливо высиживать с ней дома по два часа. Ежедневные муки он выдерживал героически и даже ни разу не пожаловался на нелегкую жизнь. Пару раз в неделю попадался и Славка, если оказывался в урочный час в поле зрения Эльвиры Георгиевны. Обоих она усаживала за стол и заставляла выводить чернилами палочки. Если строчка получалась неровной, приходилось переписывать. Славка моментально присвоил ей кличку Шапокляк. И хоть Эльвира внешне совсем не походила на старушку Шапокляк, а совсем даже наоборот, была полной ее противоположностью, кличка к ней приросла насмерть. Очевидно, из-за ее вредности и въедливости.
  
  Самым же плохим было то, что она не только учила мальчишек писать и читать, она считала своим долгом воспитывать их. Делала она это с убийственным однообразием, приводя в пример некоего мальчика Вову из Серебровки. Стоило что-то сделать не так, как Эльвира-Шапокляк включалась и словно граммофонная пластинка повторяла одни те же слова. Даже наперед было известно, что именно она скажет. Звучало это примерно так:
  
  - Ну как ты пишешь! Неужели не видишь, что криво получается? Вот Вова из Серебровки старается, и у него всегда получается ровно. Поэтому уроки он делает быстро и идет себе гулять.
  
  Или так:
  
  - Почему у тебя рубаха грязная? Вот у Вовы из Серебровки рубаха всегда чистая и выглаженная.
  
  Или:
  
  - Что у тебя в карманах? Зачем тебе эта гадость? Камешки, пружинки, железки какие-то... Вот у Вовы из Серебровки карманы всегда пустые, он не набивает их всяким ненужным хламом, и поэтому выглядит всегда опрятно.
  
  Начало причитаний бывало разным (Опять коленку разодрал! Не смей ковырять в носу! Не болтай ногами за столом! Где пуговицу потерял? Почему руки не вымыл?), а конец одинаковым - вот мальчик Вова из Серебровки...
  
  Андрюша сносил это брюзжание стойко, терпеливо ждал, когда Шапокляк договорит и можно будет продолжить писать. А про себя думал: зачем вообще нужны карманы, если в них ничего нельзя положить? Ведь наверняка их изобрели специально для того, чтобы нужные вещи можно было носить с собой...
  
  В результате педагогических упражнений Эльвиры Георгиевны и Славка, и Андрюша так люто возненавидели серебровского Вовку, что их горячими чувствами проникся и Васька. Спрятавшись в темном сарае, за поленницей, они поклялись побить пай-мальчика, как только встретят. После очередной головомойки Шапокляк они даже решили пойти войной на Серебровку. Дважды они собирались в поход, но оба раза экспедиция проваливалась. В первый раз потому, что у Славки отобрали штаны в стирку, и пришлось всем троим сидеть у него дома. А во второй раз Васька сломал ногу. Они втроем прыгали по очереди с сарая. И все уже благополучно приземлились раз по пять, когда Васька решил усовершенствовать процесс. Он стырил с кухни половик, повязал его на шею и прыгнул с ним, как с парашютом. И сломал ногу. Славка с Андрюшкой не сразу поняли, что дело неладно. Славка успокаивал, мол, чего ревешь? Вот я в прошлом году так треснулся об косяк - еще больней было, и то не ревел. Но Васька ступить на ногу не мог, пришлось идти с повинной к родителям. Ваську отец увез в больницу, на мотоцикле.
  
  Вернулся он в гипсе, героем. Ходил с настоящими костылями, деревянными, покрытыми лаком, с резиновыми наконечниками, прям как взрослый. Андрюшка со Славкой страшно завидовали ему. Целых три дня. Потом - привыкли. Это выдающееся событие и отодвинуло экспедицию возмездия на неопределенный срок. Ребята ограничились тем, что еще раз тайком собрались в сарае и снова дали жаркую клятву побить ненавистного Вову во что бы то ни стало. До этого у мальчишек был только один секрет и заключался он в том, что наши ученые изобрели новую бомбу - электрическую, и об этой страшной тайне знали только в детском саду, куда ходил Васька, а больше нигде. Второй секрет - клятва - был куда секретнее, потому что о нем знали только трое. Если, конечно, не считать Андрюшкиной бабушки и Васькиной младшей сестры. И Славкиных родителей.
  
  В те годы повсеместно деревенские детишки бегали оборванцами, часто донашивали одежду старших братьев. А если учесть, что у старших тоже часто бывали старшие, и особой опрятностью ни те, ни другие не отличались, становилось ясно, что плачевное состояние штанов и курток было нормой. На этом фоне мальчик Вова, каким его описала Шапокляк, выглядел белой вороной. Он представлялся гладко причесанным, упитанным, всегда чистым, отутюженным, застегнутым все пуговицы. Не бегающим, а только степенно шествующим. Словом, натуральный Мальчиш-Плохиш из кино "Военная тайна", того самого, про Мальчиша-Кибальчиша, где надо только день простоять да ночь продержаться. Вечерами мальчишки мечтали, какой сладкой будет месть. Оторвать все пуговицы! И все карманы! Извалять в пыли! И дать разок по носу. И пендаля под зад. Чтоб знал, как быть образцовым! Но судьба распорядилась по-своему.
  
  
  ***
  
  Как-то раз, аккурат после обеда, Андрюшка вышел на улицу один. Он шел к Славке, чтобы обсудить важнейший вопрос. Какой именно - он забыл на полпути, потому что увидел на деревянном тротуаре великолепнейшего жука - огромного, черного с зеленым отливом и с рогом на носу. Жук уверенно полз по доскам, часто перебирая ногами. Андрюшка затаил дыхание и стал подкрадываться к нему, согнув ноги в коленях и изо всех сил стараясь не раскачивать доски тротуара. И едва он подобрался на расстояние вытянутой руки, как жук, будто почувствовав опасность, скользнул в щель и исчез в траве. Вот незадача! Андрюшка в сердцах топнул ногой по доске. Он заглянул в щель. Нет, не видно. Сбежал. И ведь не поверят, вот обида!
  
  Он выпрямился и зашагал по тротуару, засунув руки в карманы. Навстречу ему, по улице, пылил милицейский УАЗик с синей полосой на борту. Досада так глубоко сидела у Андрюшки в сердце, что он взял да и показал машине язык. Показал выразительно, скорчив рожу и наклонившись вперед. УАЗик немедленно остановился, из него выскочил щуплый сержант и побежал к Андрюшке. Тот постоял немного в нерешительности, чего это он ко мне бежит? Потом нервы не выдержали, развернулся и дал деру. Но сержант нагнал его в три шага, схватил за руку и потащил к машине. Андрюшка не сопротивлялся - не вырывался и не кричал, а шел спокойно. И также безропотно дал посадить себя в машину. Он не думал о том, что с ним сделают, он наблюдал за соседскими пацанами, которые выглядывали из-за кустов напротив. И чувствовал, что становится героем, затмевая не только Васькины костыли, но и драку взрослых ребят возле клуба в прошлый вторник. Шутка сказать - милиция за ним гонялась и увезла на машине! Уж теперь-то его зауважают и перестанут дразнить городским, а то и бояться будут. Гулко хлопнула дверь с решетчатым окном, сержант забрался вперед, к водителю. Рыкнул, прокашлялся мотор, и машина, набирая ход, поехала по улице.
  
  Андрюшка выглянул в окно. Машина доехала до конца улицы, миновала клуб и свернула направо, на плотину. Через несколько минут УАЗик был уже на другом берегу. Там он еще раз повернул направо и въехал в Серебровку. Проехав немного вдоль улицы, машина остановилась. Хлопнула дверка. Через несколько секунд распахнулась задняя дверь. Яркое солнце брызнуло внутрь, Андрюшка от неожиданности зажмурился.
  
  - Вылезай, - послышался голос сержанта.
  
  Только теперь Андрюшка испугался. Он спрыгнул на дорогу и предстал перед милиционером, всем своим видом выражая раскаяние. Руки из карманов он вынул, голову опустил и с тоской рассматривал свои видавшие виды сандалии.
  
  - Ну что, понял, кому можно показывать язык, а кому не строит? - осведомился сержант.
  
  - Понял, - тихо, одними губами ответил Андрюшка.
  
  - Ну то-то же, - удовлетворенно резюмировал сержант. - А чтоб наука не забылась, домой пойдешь пешком. Тут километра три, не больше.
  
  И уехал. Андрюшка провожал машину глазами до тех пор, пока она не скрылась за поворотом. Потом глубоко вздохнул и пошел домой. Он развернулся, занося в повороте ногу, и замер. На пыльной дороге стоял мальчишка лет семи. С ершиком непослушных волос, в драных сандалиях, рваных штанах на единственной лямке, в восхитительно грязной, некогда клетчатой рубашке. На острой коленке, выглядывавшей сквозь выдающихся размеров прореху в штанах, бесстыдно красовалась великолепная, еще свежая, припухшая царапина. Сразу видно - свой человек!
  
  С деловым видом ковыряя в носу длинным грязным пальцем, мальчишка во все глаза смотрел на Андрюшку - изучал. Андрюшка смерил его взглядом и засунул руки в карманы. Парнишка шикарно сплюнул сквозь зубы и спросил:
  
  - Ты что, знакомый им?
  
  - Кому? - не понял Андрюшка.
  
  - Ну, мельтонам.
  
  - не-а.
  
  - А что ж они тебя пйивезли? - этот "свой человек", как оказалось, не выговаривал букву "р", заменяя ее то на "л", то на "я", а то на "й", в зависимости от слова и обстоятельств.
  
  - А я в них кирпич кинул, - соврал Андрюшка.
  
  - А почему тогда отпустили?
  
  - А я не попал.
  
  - Ясно... Ты из Кадочниково?
  
  - Ага.
  
  - А не знаешь там такого мальчика Андлюшу?
  
  - Ну я Андрюха.
  
  - Нет, дйугого. У котойого штаны не йваные.
  
  - Ну знаю я еще двух Андрюх... Но, вроде у обоих рваные были.
  
  - А еще там у вас есть Андйюхи?
  
  - Не знаю... А что?
  
  - Да есть там у вас один гад. Не кйичит, не йугается и все вйемя йуки моет.
  
  - Нет, таких не знаю, - признался Андрюшка.
  
  - Эх, жаль. А я мечтал найти этого гада и хоесенько вздуть!
  
  - Слушай, - вспомнил вдруг клятву Андрюшка, - а у вас тут в Серебровке есть такой мальчик Вова? Который тоже всегда чистый и всегда причесанный?
  
  - На этой стойоне, в Сейебйовке, только один Вова - я, - заявил парнишка и в подтверждение своих слов ткнул себя в грудь оттопыренным большим пальцем.
  
  - Точно?
  
  - Да чтоб мне сдохнуть!
  
  - Ну, значит, врет она.
  
  - Кто?
  
  - Шапокляк врет.
  
  - Кто-кто?
  
  - Ну, Эльвира. Георгиевна. Это же она тебе сказала про мальчика Андрюшу?
  
  - Ну да. Она. А ты откуда знаешь?
  
  - Да потому что мне она все время говорит про мальчика Вову из Серебровки. Вот мальчик Вова, говорит, из Серебровки, старается. И у него, говорит, всегда получается ровно.
  
  - А мне то же самое - пйо мальчика Андйюшу из Кадочниково!
  
  И они крепко пожали друг другу руки. Через какие-то полчаса Вовка был уже в курсе всех Андрюшкиных дел, и уже заочно проникся симпатией и к Славке, и к Ваське, и изъявил желание прийти, потрогать гипс на ноге. Само собой, после такой встречи и после того, как налицо выяснилась явная и неоспоримая общность интересов, Вовка стал четвертым в неразлучной команде, несмотря на то, что он из Серебровки. Вот так и рождается настоящая мужская дружба.
  
  Однако время было уже позднее, и Андрюшка заторопился домой.
  
  - Я пойду, - сказал он, - а то попадет.
  
  - Давай, - понимающе ответил Вовка, тем более сколо все йавно кино по телевизолу начнется...
  
  - А двадцать четвертого июля я буду своей кошке устраивать день рождения. Если конечно она не успеет спрятаться. Так ты приходи. Я живу на улице Королева, дом двенадцать.
  
  - Пйиду, - серьезно пообещал Вовка.
  
  И счастливый приобретением нового друга, Андрюшка зашагал домой. Уже издалека он услышал за спиной голоса. Один - Вовкин, другой - незнакомый.
  
  - Вовка, айда в прятки играть, - позвал незнакомый голос.
  
  - Не, Саска, не пойду. Я уже посол! - отвечал важно Вовка.
  
  - Какой посол? Чьей страны?
  
  - Да не посол, а посол! Домой я посол, кино смотлеть.
  
  - Какое?
  
  - Пло спионов, Ссыт и месь!
  
  И Андрюшка припустил бегом. Он тоже хотел посмотреть кино про шпионов. Кроме того, дома его ждала бабушка и, наверное, уже беспокоилась. Когда он миновал плотину и свернул на улицу Королева, его обогнал милицейский УАЗик, тот самый. И Андрюшка помахал ему рукой.
  
  Бабушка действительно его ждала. Поскольку слухи по деревне распространяются со скоростью мысли, бабушка давно знала про милицию. И поэтому ждала его не просто так, а с ремнем. Неудивительно - ведь она любила своего внука.
  
  Наутро Васька со Славкой пришли к Андрюшке - того в наказание за вчерашнее не пустили гулять на весь день. И они до вечера обсуждали вчерашние события, возмущались враньем Шапокляк и тем, как здорово Андрюшке удалось ее отшить. Когда она завела свою песню про пай-мальчика, мол, почему у тебя пуговицы нет, вот у мальчика Вовы из Серебровки все пуговицы на месте, Андрюшка ядовито осведомился: уж не Мишин ли фамилия того мальчика? И Шапокляк ничего не смогла ответить, только стала пунцовой от негодования и стыда. А еще мальчишки возмущались по поводу несправедливости и строгости наказания.
  
  - Сильно болит? - участливо спросил Славка.
  
  - Сильно. Ремнем же пороли-то... Но сидеть могу.
  
  - Ну ничего, пройдет, - пожалел его сердобольный Васька. - Она ведь почему тебя выпорола? Потому что любит. Японский городовой...
  
  Они немного помолчали, думая о жизненных трудностях. А потом Андрюшка глубокомысленно произнес:
  
  - Дельфины любят людей, они их спасают. Акулы тоже любят людей, они их едят.
  
  - Да, - согласился Васька, - любовь бывает разной.
  
  А Славка ничего не сказал, только вздохнул.
  
  
  5. Рукопись
  
  
  ...потому что на носу уже был Новый год. Ваське подарили клюшку, настоящую, детскую, а вовсе не взрослую с укороченной батиной ножовкой ручкой. Каток возле клуба только сегодня днем залили горячей водой из шланга. Значит, можно уже! В хоккей! Васька, конечно, усвистал на улицу - играть. И не столько погонять шайбу, сколько похвастаться клюшкой. В декабре темнеет рано, но маленький каток возле клуба освещается яркой лампой, подвешенной над входом, и еще прожектором. Поэтому гулять разрешалось допоздна. А еще Ваське повезло в том, что его дом был совсем недалеко от клуба - он стол на той же улице, и клуб даже было видно из окна, если прислониться лбом к стеклу.
  
  Мама позвала его домой полдесятого. Вышла из ворот и закричала: "Вася! Ва-а-а-а-ася! Домой!". Вася - мальчик послушный, поэтому через каких-нибудь двадцать, от силы тридцать минут он явился. Весь в снегу, от валенок до макушки, со свежей дыркой на колене, распаренный, румяный и веселый.
  
  - Мам, мам, я пришел, - закричал он, на ходу сбрасывая шубку и избавляясь, дрыгая по очередности ногами, от валенок. Шубку, шапку на белой бельевой резинке, валенки и драные штаны с начесом он раскидал по полу в коридоре, и с шумом ворвался в кухню. Причем ворвался не один - он тащил за собой закутанное серой шалью по самые глаза существо. Существо было ощутимо меньше Васьки, шло вперевалку, валенки были ему велики, а шаль в том месте, где должен находиться рот, была украшена мелкими бусинками льда. Существо покорно следовало за Васькой и молча хлопало огромными синими глазами.
  
  - Это ты кого к нам в гости привел? - поинтересовалась мама, ловко мешая шипящую на сковороде картошку.
  
  - Это не в гости, мам. Это Нинка, Сереги Катугина сестренка. Она будет теперь с нами жить!
  
  - Почему с нами?
  
  - Она теперь наша - я ее у Сереги на клюшку сменял!
  
  Мама выронила нож. Папа отложил газету. А дедушка полез в платяной шкаф, туда он заглядывал за парадным пиджаком с медалями или за ремнем. Васька здраво рассудил, что сегодня пиджак ему ну никак не нужен, тем более вечер на дворе.
  
  Словом, пришлось отцу одеваться и вместе с Васькой идти искать Серегу, чтобы выменять обратно клюшку. Нинку вернули родителям, и жила она с ними вместе еще много лет, согласно прописке. Ваську, как ему ни было удивительно, не выпоро-...
  
  
  6. Рукопись
  
  
  После окончания четвертого класса Вовка из Серебровки научился наконец выговаривать букву "р". В остальном мало что изменилось, Андрюшка, Васька и Славка все так же беззаветно дружили друг с другом, все так же приходила Шапокляк - подтягивать троечников. Команда неразлейвода приносила немало хлопот деревенским жителям. Ну никак не сиделось им спокойно, вечно они изобретали что-нибудь этакое, вечно придумывали "научные эксперименты".
  
  Ну вот, к примеру. Как-то раз Ваське достался метеорологический воздушный шар - за то, что он помог синоптикам собрать оборудование перед грозой. Огромный красный шар, надутый водородом. Васька поначалу даже боялся брать шнур в руки - а ну как унесет в небо? Но шар его поднять, конечно, не смог, да и тянул-то вверх не очень сильно. Осмелев, Васька припустил с горки, где стояла метеостанция, вниз, в деревню, да и там мчался во весь дух - чтобы никто не отобрал и не подбил шар из рогатки. Отдышался он только в своем дворе. Привязал шар покрепче к торчащей из земли трубе и понесся к Славке - чтобы тот объявил общий сбор.
  
  Через четверть часа Васька, Славка и Андрюшка держали военный совет - что делать с внезапно обрушившимся на них сокровищем. Вовку позвать не успели - очень уж далеко за ним бежать, а дело не терпело отлагательств. Пока шар не сдулся, пока его не испортили, надо было торопиться. Предложение, собственно, было только одно: что бы такое поднять на шаре, чтобы было интересно. Бутылку с запиской отмели сразу - улетит в тайгу, кто ее там найдет? Да и что писать? После недолгих споров мальчишки решили запустить стратонавта, живого пилота. Тем более кандидат имелся - пойманный позавчера суслик, которому даже не успели придумать имя. Суслика хотели выдрессировать и показывать в цирке. Но он дрессироваться отказывался, а только злобно пищал, пытался цапнуть за палец, поедал пшеницу и гадил. Сидел он в пустом аквариуме, прикрытом сверху фанеркой. Васька всегда оставлял щель, закрывая аквариум, для доступа воздуха. А на фанерку укладывал кирпич - чтобы суслика не утащил кот Мишка. Рассудили пацаны так: суслику все равно тут не жить - родители запрещают его держать, если они его не выкинут, так Мишка доберется. А отпускать его в чистое поле - тоже верная гибель. Вот если запустить в небо - то улетит далеко. Шар сдуется со временем и посадит суслика на землю. Только надо, чтобы он мог сбежать после приземления. Хотели запустить его в корзине, но та, которую нашли, оказалась слишком тяжелой. Оставалась еще опасность, что суслик сиганет через борт и разобьется. Поэтому поступили так: из широкой тесемки соорудили петлю и закинули ее суслику за шею через подмышки. Получилось здорово - пока тянешь за тесемку, суслик подвисает в воздухе, как заправский парашютист, отпускаешь ее - спокойно освобождается.
  
  В шестнадцать часов тридцать минут местного времени воздушный шар ВВАС-1 с сусликом на борту благополучно стартовал с Васькиного двора, несмотря на то, что суслик лететь не хотел - негодующе пищал, плевался и вырывался изо всех сил, чем едва не сорвал важное мероприятие. Пуск произошел в торжественной обстановке. Васька, Андрюшка и Славка вытянулись по стойке "смирно" и отдали честь. Славка произнес короткую речь:
  
  - Сегодня мы запускаем первого кадочкинского стратонавта, ему предстоят нелегкие испытания, но мы верим, что он справится с возложенным на него партией и правительством заданием! Ура, товарищи!
  
  Васька с Андрюшкой не поняли, причем тут партия и правительство и какое задание было у суслика, но все равно дружно закричали "Ура!", и Васька перерезал тесемку.
  
  Шар покачнулся и плавно, чуть накренясь начал подниматься. Суслик задергался и запищал громче. "Ура!" - закричали мальчишки в три глотки. Суслик то ли из вредности, то ли с испуга обгадился, но ни в кого не попал. Шар поднялся над двором, и, подхваченный ветром, степенно поплыл в сторону пруда, причем суслик едва не ударился о печную трубу. Мальчишки выскочили со двора - наблюдать. Шар, никем не замеченный, миновал улицу Королева, пролетел над двором дяди Миши, и скрылся за кронами тополей. Мальчишки побежали вокруг, на берег пруда, на плотик, где женщины обычно стирают белье. К счастью, плотик оказался пуст, и им не пришлось на всякий случай прятаться в кустах, в неизбывном страхе - а вдруг попадет? С плотика было прекрасно видно, как величаво проплывал по небу красный шар, даже суслик был виден - маленькое плюшевое тельце под казавшейся огромной рядом с ним тушей шара. Ветер посвежел, и шар прибавил ход. Он миновал Долгий мост, пролетел над Страшным мысом, а потом, круто повернув, направился в сторону Серебровки. Вскоре он превратился малюсенький шарик, не больше чем от пинг-понга, а спустя несколько минут и вовсе исчез. Мальчишки, затаив дыхание, следили за всеми его эволюциями до тех самых пор, пока он не растаял в небе. Вернувшись во двор, они принялись живо обсуждать событие. Спор шел о двух вещах: на какую высоту поднимется шар и когда он спустится на землю. Спорили долго, до хрипоты, но к согласию так и не пришли. Поэтому решили сходить к синоптикам и спросить у них.
  
  Едва затих спор, как во двор ворвался Вовка. Запыхавшийся, краснолицый, взволнованный, даже возбужденный: глаза выпучены, рот перекошен, размахивает руками, а сказать ничего не может.
  
  - Чего случилось-то? - спросил его Славка, - ты откуда такой взбаламученный?
  
  - Там, там, там... - тяжело дыша пытался произнести Вовка.
  
  - Что там?
  
  - Там, в Серебровке... Над моим домом - воздушный шар с летчиком! - выпалил наконец Вовка.
  
  Что тут началось! Мальчишки хохотали, сгибались пополам, держась за животы, падали на спину, дрыгая ногами, стукали друг друга по плечам и куда попало. Вовка решил, что ему не верят, и, сердясь все сильнее, начал истово убеждать, что шар на самом деле был. И был красный и большой. А под ним висел летчик! Серьезность его слов, а пуще того - возмущенное выражение лица только подливали масла в огонь: мальчишки хохотали так, что им не хватало воздуха, чтоб вздохнуть. Вовка уже надул губы, намереваясь обидеться на всю жизнь, и повернулся было лицом к воротам, как его остановил Васька. Он вытер слезы грязными кулаками и севшим голосом объявил:
  
  - Не сердись, Вовка. Дело в том, что это был наш шар, ВВАС-1.
  
  - Как это - ваш?
  
  - Ну так. Мне синоптики подарили.
  
  - А почему ВВАС?
  
  - Ну как почему? - перебил Славка, - потому что Васька, Вовка, Андрюшка и Славка!
  
  - Здорово! А летчиком кто?
  
  - Суслик!
  
  - Да? А мне показалось - человек.
  
  - Да какой там человек... Шар даже Ваську поднять не может.
  
  - Ясно. Ну, может и так. Он далеко был. И высоко. Я мог ошибиться. А почему вы меня не позвали на старт? - И Вовка уставился на Славку.
  
  - Понимаешь, - начал мямлить тот, - бежать до тебя далеко... А тебя могло дома не оказаться, как в прошлый раз. А времени у нас не было - шар могли и стырить.
  
  - Так ведь и вас фиг найдешь, - парировал Вовка. - В Серебровке-то найти легче, я или в кузнице, или на лесопилке, или у магазина. А вас где искать? Пропадаете неизвестно где. Вот вчера днем, где были?
  
  - На пекарне...
  
  - Вот видите! Откуда я знаю, где вас искать. Хоть бы записку оставляли, что ли.
  
  - А точно! - загорелся Андрюшка, - Давайте устроим тайник! И будем все туда записки складывать, кто, мол, куда пошел и зачем. И где его искать. А?
  
  - Здорово! - поддержал Славка, - Только не просто так, а будем писать секретные записки с указанием места и времени встречи.
  
  - А если перехватит кто? - засомневался Андрюшка.
  
  - Кто?
  
  - Ну те же браться Бусыгины.
  
  - Да... Это может быть. Вот что! Тут нужна конспирация. Чтобы если кто найдет записку - не понял, о ком идет речь, - заявил Славка.
  
  - Я придумал как нам зашифроваться! Я поменяю имя с фамилией, и стану Мишкой Володиным, - выпалил Вовка Мишин.
  
  - Классно! А я тогда стану Левкой Славиным! - поддержал идею Славка Львов.
  
  - А я - Петькой Васиным, - с энтузиазмом заявил Васька Петров.
  
  - А я, пожалуй, не буду менять имя с фамилией, - грустно сказал Андрюшка Козлов.
  
  Пацаны с жалостью посмотрели на него.
  
  - Да, - сказал Славка, - Могут понять не так. Ну, тогда будешь ты Казимир Андреев.
  
  На том порешили.
  
  - А все-таки зря не позвали на пуск. Обидно, - вздохнул Вовка.
  
  - Ничего, еще шар заработаем. Уж без тебя не запустим, - уверил его Васька.
  
  Тайник мальчишки устроили в укромном месте - заброшенном силовом щите, который висел на фонарном столбе, ночами освещавшем водосброс на плотине. Место удобное, людей мало, а мальчишек - того меньше, и просматривается хорошо, посторонний незамеченным не подойдет, не подсмотрит. Опять же - на полдороги от Кадочниково до Серебровки - никому не обидно. Кривой гвоздь, которым открывали замок, спрятали тут же, возле столба, под камнем. И секретная почта заработала.
  
  Однако первая же депеша едва не перечеркнула саму идею переписки. Согласно договоренности, Андрюшка прибежал к тайнику на следующий же день, сразу после обеда. И обнаружил сложенный вчетверо тетрадный листок в линейку. Записка была лаконичной. Она гласила: "Срочно принесите ЁТ! Михаил Володин". Андрюшка запер щит и побежал домой. В дедушкиной столярке его ждали Васька со Славкой.
  
  - Ну что, принес?
  
  - Ага, принес. Только я не понял ничего.
  
  - Ну-ка, дай мне, я прочту, - авторитетно заявил Славка.
  
  - На.
  
  Славка прочитал записку, почесал затылок.
  
  - М-да... Ясно вот что. Писал это Вовка - раз. Ему понадобился ЁТ - два. Нужен он ему срочно - три. Осталось узнать, что такое этот самый ЁТ.
  
  - Ишь, умник! Это и без тебя ясно. А вот что за ЁТ такой - загадка...
  
  - У тебя словарь какой есть?
  
  - Есть.
  
  - Тащи. Сейчас разберемся.
  
  Но они не разобрались и со словарем. Версий получилось всего три: елочная трость, емкостной тиристор и ехорный танец. Все остальные слова на букву "ё" не подходили вовсе. В большей степени оттого, что это были фамилии. Впрочем, бурятский народный танец тоже отпадал, потому что принести его не было никакой возможности. А зачем Вовке понадобилась трость или тиристор - тоже непонятно. Ломали головы мальчишки долго, но кроме Ешкина коТа ничего не придумали. Кот, впрочем, тоже не подходил, даже по буквам... Писать же, что они не знают, что такое "ЁТ" им показалось недостойным себя и даже стыдным. Поэтому они сочинили такую записку: "ЁТ найти нигде не можем. Принесем позже. Лев Славин". Ответное послание получили на следующий день: "ЁТ больше не нужен. Обошлись зеленкой. Михаил Володин".
  
  Неразбериха с записками вынудила друзей зауважать русский язык, а заодно Шапокляк, которая знала правила этого языка. Поэтому в среду, на общем сборе Вовке попало за то, что он пишет "лутьше" и "Нюй-Орк". Заодно ему растолковали, что ёт - вовсе не ёт, а йод. Непонятно почему, но пишется именно так. Урок этот Вовка усвоил так хорошо, что с тех пор писал "лучше", "Нью-Йорк" и "йод". А заодно и "йожик". И "йолка". Даже когда стал взрослым.
  
  Ну хорошо, с этими словами разобрались. А что делать с другими? Не учить же правила, в самом деле! Они нудные и длинные и их ужасно много. Вышли из положения они с блеском: решили просто писать поподробнее. И в самом деле, напиши Вовка "принеси ЁТ царапину замазать", они б обо всем догадались. Вовка с доводами согласился и обещал писать подробнее, хоть и очень не любил выводить буквы.
  
  Поскольку первый вопрос сбора так изящно разрешился, мальчишки не мешкая перешли ко второму, не менее важному. Состоял он из двух подпунктов: как раздобыть второй шар и кого на нем запускать. Добычу поручили Ваське - он все равно возле синоптиков все время крутится, они к нему давно привыкли, ему первей и дадут. А насчет кандидата в пилоты спорили до самого обеда, чуть не подрались. Сначала хотели запустить еще одного суслика, но потом решили, что интересней другого пилота, мол, к чему эксперимент второй раз повторять? Рассматривали кандидатуры лягушки и ящерицы - они прельщали малым весом и легкостью поимки. Однако слабые умственные способности пресмыкающихся поставили крест на затее - отправлять их в полет было скучно, они скорей всего и не поняли бы ничего. Хомяк и морская свинка тоже отпали - тот и другой были в деревне в единственном экземпляре, в школьном живом уголке, выкрасть их откуда было непросто. Да и кто хочет идти в школу летом?! Еще поймают и дадут задание... Наконец, родилась замечательная идея - запустить кота. И не просто запустить, а сбросить его с парашютом с высоты метров этак в пятьсот. Чтобы кот не потерялся и не пропал, а благополучно вернулся домой. Но Васька категорически отказался жертвовать ради науки своего кота Мишку. Не дам, говорит, и все, японский городовой! Он и суслика-то с неохотой разрешил запулить в небо, да и только лишь после того, как убедился, что тот после приземления легко выпутывается из тесемки. И тогда Славка вспомнил про Тихона. Того самого, что жил на улице Рабочей молодежи в трехэтажном доме. Неприлично толстый, ленивый до изумления, черный с белыми пятнами кот подходил как нельзя лучше. Потому что он был ничей, подъездный.
  
  Для Тихона они сшили парашют, сперев у матерей простыни, бельевые веревки и старую холщовую сумку. Парашют получился как настоящий: круглый, с ранцем, с вытяжным парашютиком, с застежками на ремнях. Площадь его пересчитывали трижды, по настоящим формулам, которые Славка раздобыл в школьной библиотеке. И укладывать учились долго и терпеливо - у дяди Пети, бывшего в войну десантником. Научившись, мальчишки приступили к испытаниям - отлавливали кота, надевали рюкзак и сбрасывали его с крыши. И все получилось замечательно, за исключением одной мелочи: Тихон никак не мог привыкнуть. Каждый раз, спускаясь во двор с пятиэтажки, он летел вздыбленный, с прямыми как палки ногами, выпученными, полными ужаса глазами, и орал благим матом. Один из испытателей дежурил внизу, чтобы вовремя успеть поймать кота, пока тот не смылся в кусты вместе с парашютом. Ему же приходилось выслушивать возмущенные крики соседей, привлеченных к окнам кошачьими воплями. Из-за этих соседей каждый раз после запуска Тишки ребята вынуждены были прятаться на заднем дворе. Там они отстегивали парашют и аккуратно, по всем правилам, складывали его - для следующего пуска. Тихон, кот от природы добродушный, нелюбопытный и ласковый, а благодаря сытной жизни - обленившийся, после этих экспериментов обрел ловкость и научился мастерски лазить по деревьям. Характер кота, мирно продремавшего половину сознательной жизни на лавочке, благосклонно позволявшего себя погладить любому жильцу и уже давно ставшего привычной частью дворового ландшафта, резко переменился. Стал кот настороженным и чутким и, едва завидев ребят со знакомым рюкзаком, бросался наутек. Впрочем, удрать ему удавалось редко.
  
  Неделя ушла на расчеты и изготовление парашюта, еще неделя - на испытания. Дней десять - на изобретение устройства, которое бы отсоединяло кота-парашютиста на нужной высоте. Остановились на самой простой конструкции - длинной ленте из пропитанной селитрой бумаги. Тлела она медленно, и несложно оказалось отмерить нужной длины кусок, чтобы минут через десять после старта она пережгла тесемку, соединявшую пилота и шар. А чтобы Тихон с парашютом не упал в пруд и не утонул, решено было ждать нужного ветра. .....
   Полностью текст здесь: http://aelita1981.ru/katalog/products/fantastika/mojraget
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"