Аркадная Диана : другие произведения.

Цветок для Прозерпины. Триллер/психология. Завершен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 10.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Город охвачен страхом - женщины бесследно пропадают одна за другой, и лишь раз неизвестный убийца, словно в насмешку, позволил найти растерзанное тело, чтобы все знали, какой конец ждет каждую новую жертву. Сабина, чье прошло таит в себе не менее кровавые тайны, тоже столкнется с его изощренной жестокостью - она чем-то привлекла интерес душегуба, и теперь ей приходится бежать прочь из города. Отдаленное поместье, в котором предлагают работу, отец и сын, которые станут ей ближе родной семьи, - Сабина узнает, что все не то, чем кажется, и что убийца ближе, чем она думала. Только как остановить того, кто уже забрался тебе в голову и, кажется, прямо под кожу?
  Глава 1.
  
  В какой момент человек становится способен на убийство? Сознательное, хладнокровное лишение жизни другого человека. Что должно произойти в душе и разуме, чтобы это стало возможным? Порок ли это, изъян, данный при рождении, которому суждено однажды проявиться?
  Перепачканные штаны, когда-то бывшие белыми. В левой руке, страшно неподвижной и словно бы потерявшей все краски, зажат сухой цветок нарцисса.
   Руки сами тянутся к чужому горлу, прижимаются в попытке поймать ниточку бьющейся жизни, касаются глаз, а затем бессильно опадают. Зачем она делает это, сама не знает, ведь понимает, что уже поздно. Нож с вырезанной искусной рукой рукоятью торчит из живота, а вокруг места, где лезвие распирает багровую рану, вьется особенно крупная и яркая надпись, оставленная кровью.
   Когда у нее выходит разобрать написанное, ей приходится на миг задержать дыхание, чтобы вернуть утекающий как вода сквозь пальцы самоконтроль. На теле кто-то оставил не просто слово - имя.
   Ее, Сабины, имя.
  
  За день до этого
  
   Жизнь покидает старика, лежащего перед Сабиной. Девушка почти физически может ощутить то, как с перебоями бьется чужое сердце, из последних сил качая кровь в тонких стенках сосудов. Она наклоняется к лицу умирающего. Глаза того полуприкрыты, но со своего места Сабина все равно может рассмотреть тот особенный блеск, что появляется во взгляде во время предсмертной агонии. Это зрелище заставляет ее цепенеть даже спустя много лет.
   Она наблюдает, не в силах шевельнуться. Время в сознании настолько замедляется, что каждый щелчок секундной стрелки на ее наручных часах разносится эхом.
   Щелк...Щелк...Щелк...
   Сухие губы с беловатым налетом чуть шевелятся, рождая бессвязное глухое бормотанье, похожее то ли на шелест, то ли на хрип. Сабине всегда интересно слушать звуки, рожденные исчезающим разумом перед ослепительным мгновением своего полного угасания.
   Чаще всего это музыка без слов, в которую складываются шорохи и свисты, не несущие никакого особенного смысла. Но иногда... Иногда это что-то особенное. Наружу стремится вырваться потаенное, порой постыдное, порой печальное. Кто-то из умирающих делится сокровенным в здравом уме, исподволь, словно случайно роняя пару фраз и умолкая, а кто-то в исступлении бреда, заставляя ее гадать, был ли в сказанном смысл.
  Сабина склоняет голову почти к самому лицу умирающего и прикрывает веки, вслушиваясь в прерывистые звуки. Неожиданно ощущает чужую хватку у себя на левом плече, удивительно крепкую первые несколько секунд, но почти сразу ослабевающую. Даже не вздрогнув, она медленно открывает глаза и встречается взглядами с лежащим перед ней пациентом, кажется, пришедшим в сознание.
   - Д..вл, - говорит тот неразборчиво, но девушка точно знает, какое слово рвется на волю с потрескавшихся губ. 'Дьявола' старик поминал часто, хоть речь его была разорванной, и мысли то и дело соскальзывали с одного на другое. Каждый раз, как Сабина видела его, искривленный пережитым инсультом рот исторгал из себя очередное ругательство, которое падало в тихий гул палаты с тяжелым стуком, с шорохом прокатывалось до окна и там растворялось в уличном гомоне.
  Грудь старика застывает на какое-то мгновение, понуждая и Сабину задержать дыхание, в последний раз поднимается в судорожном рывке и очень медленно, почти незаметно начинает опускаться. Короткая судорога проходит и по остальному телу, заставляя простыни сбиться.
   Все.
   Девушка с еле слышным присвистом выпускает воздух из легких и только теперь начинает нормально дышать. Возвращаются все звуки, вновь обретают четкость покрашенные в зеленый стены и очертания других коек в палате, сейчас пустующих.
   Она еще немного стоит, затем наклоняется к мертвецу и осторожно закрывает ему веки. Мимолетно смотрит на часы, показывающие четверть пятого утра - нужно отметить в обходном листе время смерти.
   Саднящее ощущение возникает у нее в основании шеи и заставляет обернуться. В палате пусто, но Сабина готова поклясться, что на долю мгновения почувствовала чужой взгляд. Она быстро проходит к полуприкрытым дверям и ловит ускользающий отзвук чьих-то легких шагов. Выглядывает наружу и молча рассматривает такой же пустой коридор, озаренный лишь тусклым светом больничных ламп. Одна из них вдруг начинает мигать, искажая падающие тени, и девушке кажется, что она замечает краем глаза мелькающий силуэт где-то слева от себя, но стремительно развернувшись, вновь никого не видит. Ей слышится тихий смешок, заставляющий скрутиться живот и сбиться дыхание. Замерев на месте, Сабина прикрывает веки, отгоняя непрошенные мысли и возвращая себе спокойствие. Она просто устала. Возможно, ночные смены лучше какое-то время не брать - нехватка сна вдавливает в разум искаженные образы. Когда она открывает глаза, лампы вновь светят ровным светом, а в коридоре никого, кроме нее, нет.
   ***
   На следующий день моросит с самого утра. Тяжелые тучи тесно напирают друг друга и в любой момент грозят обрушиться на город стеной воды. Время в такие дни тянется медленно, ничем не обозначая смену часов. Сабина стоит под козырьком дежурного крыльца и стискивает на плечах шаль - пожалуй, слишком тонкую для осени, выдавшейся в этом году особенно холодной.
   - Иночка, - окликает ее из-за спины старшая медсестра, Любовь Григорьевна. Пожилая женщина относится к ней с материнской заботой, которой Сабина никогда не видела от собственной матери.
   Последний раз вдохнув холодный воздух, девушка разворачивается и возвращается в тепло больницы. Старшая коллега ждет ее в предбаннике, она чем-то взволнована, лицо бледнее, чем обычно, а глаза потемнели от тревоги.
   Они вместе идут обедать в больничную столовую, где пациенты сидят вперемешку с персоналом. Любовь Григорьевна молча поглощает первое, и Сабина из-под ресниц наблюдает за тем, как напряжение понемногу покидает лицо женщины.
  Как мало нужно человеку, чтобы освободиться от тревожащих дум, - размышляет она. Мысли неспешно перетекают с одного на другое, пока рука без всякой цели возит по еде в тарелке. То мелькает вспышкой воспоминание о вчерашнем вечере, то разрозненные реплики, услышанные краем уха то тут, то там, словно застревают в фокусе внимания, рождая любопытство. Девушка чувствует себя будто в полусне, и как бы хотелось, чтобы сытная еда смогла избавить ее от не покидавшей несколько недель внутренней необъяснимой маеты. Приходя домой - в маленькую квартирку - она падала в холодные простыни и без сна проводила всю ночь. Тусклое как пыльная тряпка беспокойство часами не давало мыслям успокоиться, и они бесконечным хороводом сменяли друг друга до самого утра. Когда же наконец наступало будто бы затишье, и получалось задремать, оставляя тревогу на поверхности сознания как круги на глади озера, образы из самых глубин памяти проникали через игольное ушко спящего разума и кричали в голове разноголосицей, устраивали диковатые пляски и кружили, кружили Сабину в своем дьявольском хороводе, заставляя вздрагивать всем телом и просыпаться.
   Что-то происходит. Но она пока не может распознать, внутри ли, снаружи ли. Лишь чувствует приближение неминуемого изменения, трещины, что разделит ее жизнь на до и после, как это уже случалось прежде. А пока все, что в ее силах, - продолжать привычный и налаженный ритм такой драгоценной рутины.
   К ним вскоре присоединяются две других младших медсестры, Ангелина и Маша, и ординатор Андрей. Их часто видят втроем, поэтому Сабина невольно объединяет их в одно целое трио всякий раз, как думает о них. Представлять их по отдельности, каждого как личность (живого человека, в конце концов) отчего-то не получается, и они остаются в ее воображении как некая идея без четкой формы и содержания. Трое молодых людей, коллег, которые все говорят и говорят о чем-то между собой, смеются, обмениваются фразами вроде бы имеющими значение, но остающимися бледным росчерком карандаша на бумаге - черновик без смысла и наполнения. Она видит их лица, выражения на них, однако не может свести видимое ни к эмоции, ни к какому-то отношению. Это оттого, что смысла за всем этим нет? Или он остается Сабиной непонятым?
   Трио к Сабине относится и вовсе с опаской, приветливые с другими, к ней у них иное обращение, и она ясно замечает это, что делает мимолетное общение еще более неловким с обеих сторон. Она знает, в чем причина, и это знание наполняет ее неясным чувством, заставляющим порой избегать их общества, а иногда - очень редко - специально искать его, чтобы хоть на секунду насытить злость внутри себя их страхом. В маленьких городках слухи живут долго, преследуют тебя шорохом недомолвок и косых взглядов, как мелкая щебенка вбиваются в спину эхом шепотков. Сколько же времени должно пройти, чтобы ей забыли чужой приговор, стерли его с ее лица?
   - Такой ужас, опять бесследно, - говорит Ангелина, и Сабина понимает, что пропустила какую-то часть беседы. - Двое детей остались, она одна воспитывала.
   - Вышла в магазин и не вернулась, - подхватывает Маша. - Ничего не напоминает? Наверняка скоро начнут находить. Ну, вы знаете - тела.
   - Маша! - одергивает ее строго Любовь Григорьевна. - Не за столом. И вообще - к чему эти сплетни распускать?
   - А что такого? - пожимает плечами медсестричка и поворачивается за поддержкой к приятелям. Под конец даже смотрит на Сабину, но быстро отводит взгляд. - Все и так все знают, разве нет? Оттого, что будем молчать, это прекратится?
   Андрей кивает:
   - Власти ничего не делают, как будто все в порядке.
   Любовь Григорьевна поджимает губы и качает головой. Она выглядит разозленной и подавленной одновременно, и Сабина задается вопросом, что в разговоре послужило тому причиной. Была ли это возможная смерть женщины? Или всему виной страх, что уже третий год шелестит в голосах людей словно песчаная змея, стоит кому-то вспомнить, заговорить, рождая новую волну будоражащих сознание сплетен.
   Женщины пропадали в маленьком их городке одна за другой третий год подряд, и то, что сначала было сочтено рядовыми случаями, вскоре выстроилось в страшную систему. Все окончательно изменилось, когда было найдено тело - всего одно, искалеченное с жестокостью, поражающей воображение. Только после этого тревожные домыслы об исчезновениях переродились в скручивающую нутро идею о неизвестном убийце, не оставляющего за собой следов и скрывающегося среди жителей. Один из них. Может, это тот сосед с квартиры напротив, странный нелюдим? Или коллега, что сейчас заливисто смеется в ответ на простецкую шутку, а следом замирает и с погасшей на губах улыбкой смотрит в пустоту? А что, если и вовсе член семьи? Уродство, подобравшееся так близко, на расстоянии вытянутой руки - рассмотри, дотронься, позволь могильному холоду проникнуть сквозь самые кончики пальцев вглубь мозга засевшей на подкорке мыслью, подозрением, и больше никогда не спи спокойно. Вдруг убийца прямо рядом с тобой? Вдруг ты - следующая жертва?
   Расследование велось, дела давно объединили в одно и расследовали скопом, но все было впустую. Ни улик, ни подозреваемых - ничего, будто тело - то самое - взялось из ниоткуда. Да и были ли другие? Об этом тоже нельзя было судить наверняка, из пропавших женщин ни одна не объявилась, как то случалось порой в мирных исходах таких историй, и о судьбе их было неизвестно. Первое время после начала исчезновений бывало, что загуляет кто из молодежи, а потом вернется домой как ни в чем ни бывало, или сорвется в другой город на выходные, никого не предупредив. Теперь же все было иначе. Люди были испуганы. Осторожны. Недоверчивы. Но женщины не прекращали исчезать.
   Трио продолжает обсуждать - уже между собой - пикантные подробности, и Сабине делается не по себе, сама не знает отчего. Она встает вслед за Любовью Григорьевной и оставляет звуки безразличных слов позади. Та идет с остро выпрямленной спиной, и во всем теле пожилой женщины в такт биению сердца стучит глухой дробью недовольство. Они складывают подносы на стойке для грязной посуды и покидают столовую, которую словно улей начинает охватывать какофония шепота. Да, все испуганы. И им нужно почувствовать, что те, кто рядом с ними, - тоже боятся. Что они - просто люди.
   ***
   Вечером, в конце смены, Любовь Григорьевна приглашает ее на чай. Они сидят в небольшом закутке комнаты отдыха и говорят о всяких пустяках и курьезах, которых за день успело накопиться немало. Сабина вспоминает, как точно так же проводила окончание своего самого первого дня в этой больнице, да и в должности медсестры в целом. Они чаевничали, а старшая медсестра расспрашивала новенькую про ее жизнь, только что закончившуюся короткую учебу, родительскую семью. Девушка размышляет, что же она тогда отвечала, но на ум приходят только лишенные особого смысла скупые описания да выхолощенная вежливость фраз. С каждым годом то время - только-только после начала нового этапа ее жизни - словно покрывалось пылью, тускнело, теряло себя как увядающее в силках сорняков брошенное растение. Сабина об этом не жалела. В конце концов, там не было ничего, о чем стоило бы помнить, - так она считала.
   На город понемногу опускаются сумерки, последние солнечные лучи, выглянувшие из-за поредевших туч, отголосками скорой ночи мягко подсвечивают скаты крыш, и старшая медсестра, бросая взгляд за окно, а затем на часы, хмурится и качает головой.
   - Что-то мы засиделись, - говорит она, отставив чашку с недопитым чаем - уже третью - на тревожно звякнувшее блюдце. - Совсем забыла про время, ты меня в следующий раз одергивай, теперь по темени будешь возвращаться из-за болтливой тетки. Может, такси возьмешь?
   - Ничего, мне близко, - Сабина улыбается. Эта мимолетная забота старшей коллеги ей по душе, оно наполняет ее внутри, как вода наполняет пустую тару.
   - Ну ладно, собирайся тогда, только, как зайдешь домой, напиши смс, хорошо? Мне что-то неспокойно. Трещотки эти вечно болтают, что на уме, то и на языке, - по всему выходит, что обеденные разговоры Любовь Григорьевну сильно впечатлили. Да что говорить, Сабина тоже не осталась равнодушной. - И знаешь что, смены ночные со следующей недели пока больше не бери. Ты и так чаще всех здесь полуночничаешь.
   Девушка, коротко подумав, согласно кивает.
   - Я и сама об этом думала. Со сном совсем плохо стало последнее время, - объясняет она.
   Может, если наладится график и восстановится режим, это неясное выедающее беспокойство наконец уйдет? До выходных, впрочем, ей предстоит еще два ночных дежурства.
   Когда они, переодевшись, выходят из здания больницы, уже совсем темно. Любовь Григорьевна принимается настаивать, чтобы подвезти Сабину, - ее саму каждый раз после работы забирал на машине сын, но девушка привычно отвечает отказом.
   Они прощаются, и Сабина неспешно бредет по полупустым улицам, охваченным вечерней прохладой. Городок их из тех, что с первыми подступами ночи уже погружается в тягучее молчание. Редкие в такие часы прохожие торопятся поскорее спрятаться в домах, птицы устраиваются на ночевку, сопровождаемые негромким шелестом, похожим на то, как если бы кто-то взял в руки книгу и быстро-быстро пропустил страницы переплета между пальцев. Небо вновь стянуто хмарью, и девушка идет, глядя себе под ноги. Ее путь сопровождает неяркий желтоватый свет фонарей, тени плывут по земле, вытягиваясь и сокращаясь от одного фонарного столба к другому. Каково это - быть такой тенью? Прилипать к каждому встречному, провожать его, куда бы он ни шел, проглатывать частичку чужой жизни под солнечным светом, наливаясь цветом и формой, а затем пропадать в наступившей темноте так, словно и не было тебя никогда, чтобы вновь объявиться, когда зажгутся фонари.
   Квартира Сабины, доставшаяся ей от матери, располагается в историческом фонде практически в самом городском центре. Невысокие, всего в четыре этажа здания, переделанные из единого комплекса доходного дома, теснятся друг к другу витиевато облицованными фасадами. Время оставило на них много своих прикосновений - лепнина местами осыпалась, побелка давно пожелтела и иссохлась, обнажая то тут то там куски блеклого грунта. Администрация недавно обещала провести реконструкцию, и Сабина ожидает этого с легким чувством сожаления - ей нравится эта обветшалость, налет живой старины и в то же время упадка. Разве прошлое не должно быть рассыпающимся на части, постепенно исчезающим в крошке слабеющих стен и изъеденных выбоинами лестниц?
   Ее собственное было именно таким.
   Подходя к своему подъезду с одной единственной лампочкой прямо над деревянными дверями с облупившейся краской, девушка замечает, что с освещением что-то не так. Она останавливается, не донеся руку до дверной ручки, поднимает взгляд туда, где в следующее мгновение загорается тусклое свечение, а затем снова пропадает. Размеренное моргание сопровождается легким гудением, раз за разом обрывающимся легким щелчком и следующей за ним темнотой, погружающей крыльцо в темноту, плотную и жадную. Сабине кажется, что ее собственное сердцебиение подстраивается под этот нехитрый ритм, замирая на очередном щелчке и запускаясь вместе с новой вспышкой.
   Что-то не так не только с освещением, - вдруг понимает девушка. На нее кто-то смотрит, прямо сейчас, а может, уже какое-то время, а она и не заметила. Взгляд этот, наполненный почти физической полновесностью и каким-то жадным вниманием, прокатывается волной вдоль ее позвоночника, пуская по телу дрожь напряжения и заставляя плечи подняться, а слух обостриться. Чувство дежавю мягко стучится в сознание, захватывает мысли, переплетает между собою цвета и звуки, выворачивает восприятие наизнанку, превращая тени привычных предметов в искаженные образы чего-то чужеродного, неестественного.
   Просто открой дверь и зайди в подъезд, - твердит про себя Сабина, и уже делает шаг навстречу входу в дом, но тут откуда-то доносится смешок - как тогда, в коридоре больницы. Тело действует само по себе, совершая резкий разворот, глаза вглядываются в полутени тусклых абрисов деревьев и машин, оставленных жильцами на парковке. Внутренний сквер кажется тихим и безлюдным. Впрочем, это ощущение быстро разбивается о взрыв смеха - из-за угла показывается молодая парочка, оживленно о чем-то переговариваясь.
   Девушка шумно втягивает в легкие воздух - оказывается, она непроизвольно задерживала дыхание все это время. Слышны приглушенные звуки дороги по ту сторону дома, отдаленные детские голоса и шуршание ветра, поднимающего осенний опад. Взгляда она больше не чувствует. Все же ей нужен сон, и как можно скорее. А лампу сама завтра заменит. Сабина дергает за железную скобу, служащую вместо дверной ручки, и оставляет изменчивое мигание позади.
  
   ***
   В квартире все напоминает о детстве. Потускневшая штукатурка сложного цвета, мелочевка на книжных полках, где книг толком и не было, нелепое вязаное покрывало на вельветовом диване с кое-где протершейся обивкой, давно пустые горшки из-под комнатных растений на подоконнике. Сабина ничего не стала менять, когда вернулась из приюта жить в родительском доме, хотя много раз представляла, как выбросит все в одну огромную кучу где-нибудь во дворе, обольет бензином и подожжет сразу весь коробок спичек. Иногда воображение заходило дальше, пока она лежала на узкой койке, окруженная тихими сонными звуками других воспитанников. Под закрытыми веками продолжало полыхать жгучее пламя, взметающееся выше сорокалетних тополей, и когда все до единого, что было брошено в него, распадалось на части с громким треском, она сама делала шаг в центр рукотворного костра, чтобы сгореть дотла.
   Порой Сабина задумывалась, почему не переедет в другое место, зачем мучает себя, возвращаясь день за днем туда, где все ее нутро скручивает в каком-то неизбывном напряжении, глубинной тоске, которая будто бы стала чем-то родным внутри нее, чем-то, от чего даже жаль избавляться. Но эти мысли были мимолетны, и она никогда всерьез не позволяла себе в них погрузиться.
   Девушка быстро ест нехитрый ужин, сооруженный из остатков еды в холодильнике, а потом долго стоит под теплыми струями воды, пытаясь очистить голову от суеты прошедшего дня, а тело - от скопившейся усталости. Небольшая спальня, бывшая когда-то детской, встречает прохладой воздуха и резным желтым листом на полу возле рассохшегося подоконника - окно приоткрыто. Сабина чувствует, как на коже выступают мурашки, и спешит укрыться одеялом. Лежа в кровати, она смотрит в сторону колыхающихся полузакрытых штор, их движение почти убаюкивает. Рука тянется, чтобы выключить прикроватную лампу, но замирает на выключателе, когда комната погружается в темноту. Щелк - светильник вновь загорается. Щелк. Она перед входом в подъезд, кто-то наблюдает за ней. Щелк. Она в коридоре больницы, кто-то прямо за ее спиной. Щелк.
   На очередном щелчке ее сознание вслед за комнатой проваливается в темноту.
   ***
   'Звон бьющегося стекла заставляет замирать, стук падающего тела через стены отдается в заполошно заходящемся сердце. Сабина обнимает себя тонкими ручками, тревожно вслушивается в короткий провал тишины, которую через мгновение, кажущееся целой вечностью, заполняет до краев низкий прокуренный голос. Она не может разобрать слов, только интонацию, и в животе крутит от боли, легкие в какой-то момент схлопываются, а затем с усилием распрямляются, когда Сабина начинает глубоко дышать. Голова кружится, она почти не чувствует конечностей. Кажется, что темнота вокруг то приближается, то отдаляется в такт сделанных насилу вздохов. Из-за двери - как будто совсем рядом - доносится шорох, а после тонкий жалобный стон, обрывающийся захлебнувшимся вскриком. Мама измотана, а значит, скоро он закончит с ней и придет сюда, к Сабине. Нужно спешить, чтобы успеть сделать то, что она задумала.
   Руки не слушаются, когда девочка сползает с постели на пол, продолжая тянуть за собой одеяло, которым накрыта с головой, и беспорядочно шарит ими возле ножек кровати. Наконец, холодные пальцы нащупывают тонкий корпус фонарика, который она спрятала еще несколько дней назад. Прошлой ночью оказалось, что в нем нет батареек, и сегодня она тайком вытащила несколько из коридорных часов.
   Сабина, все еще с одеялом на плечах, осторожно подползает к окну. Нельзя шуметь. Полы ледяные, как и оконное стекло, к которому она осторожно прижимает фонарик, следя, чтобы не осталось зазора, - иначе он может заметить выбивающийся из-под двери свет, и тогда совсем плохо. Одна мысль об этом наполняет ее рот сухой кислотой, и приходится кусать язык, чтобы отвлечься. Кнопка на фонарике очень тугая, Сабине приходится напрячь обе руки, прежде чем удается сдвинуть ту в другое положение, а потом вернуть обратно, и так три раза. А теперь нужно делать все медленно - еще три включения и выключения. Это же сможет помочь? Кто-то придет и спасет их?
   Снова быстро. Щелк. Щелк. Она знает последовательность, успела выучить, но мысли постоянно сбиваются вместе и распадаются на части - прямо как ее дыхание - и в какой-то момент девочка путается. Сейчас быстро или медленно? Щелк.
   Сабина не сразу понимает, что не так, пока не слышит приближающиеся шаги и грохот силой открываемой двери. Она должна была понять, что стало слишком тихо'.
   Простыни неприятно холодят кожу, когда Сабина просыпается ото сна. Пробуждение походит на медленное всплытие откуда-то со дна, девушка пытается открыть глаза, но они смежены так плотно, что не сразу удается это сделать. Она стягивает через голову влажную сорочку и отбрасывает ее в изножье кровати. Кожу обдувает легкий сквозняк, и Сабина чувствует, как вместе с холодом, проникающим в тело, начинает свербить в носу. Она поднимается, и, сняв с крючка на стене висящий там теплый халат, накидывает его на плечи, стянув фалды руками, когда подходит к окну.
   Темный горизонт уже разбавили светлые краски, начало светать. Воспоминание о прошедшем вечере побуждает ее шире раскрыть оконные створки. Наклонившись через подоконник, девушка смотрит вниз. Лампочка над входом в подъезд исправно горит без всяких перебоев. Неужели кто-то успел заменить ее?
   Уже распрямляясь, чтобы закрыть окно, она замечает силуэт под одним из дворовых тополей совсем рядом с детской площадкой. Фигура не двигается, просто стоит, чуть прислонившись одним плечом к стволу дерева. Голова человека повернута в ее сторону, Сабина может поклясться, что кто бы это ни был, он смотрит на нее. Неясное тянущее чувство возникает под ложечкой. Незнакомец - девушке кажется, что это мужчина - не выглядит угрожающе, но это не приносит спокойствия. Ее сознание все еще на острой грани восприятия после кошмара, иначе почему она продолжает искать опасность там, где ее не предполагается? Не слышно заведенной машины, не видно уголька зажженной сигареты, нет других людей поблизости - что этот человек может делать в такой час на улице, если он оказался там случайно?
   Тишину разрывает карканье, заставляя Сабину резко отвернуться от неизвестного и посмотреть в сторону. Через пару мгновений с соседнего дерева взлетает ворона. Когда хлопанье ее крыльев стихает, под тополем уже никого нет.
  
   ***
   На следующий день Сабина просыпается с тяжелой головой. Солнце уже пересекло зенит, и со двора доносятся громкие звуки играющей ребятни. Настроение вновь стало маетным, внутри нестерпимо ноет, а что - она не может понять. Кажется, вот-вот что-то должно произойти, и это ожидание наполняет ее дурным предчувствием.
   Сабина обходится без завтрака, забывает и об обеде, как часто случалось последнее время, хотя к вечеру живот наверняка скрутит в болезненных спазмах. Она и сама замечала за собой поступки, обещающие причинить неудобство, но по какой-то причине продолжала их совершать.
   Оставшиеся часы до ухода на вечернее дежурство девушка занимается квартирой. Порой она даже думает о ней как о живом существе, и заботится, как иные заботятся о питомцах, - наводит порядок, натирает лимонной эссенцией деревянные косяки и оконные рамы, чистит шторы. Неизменно потертый диван стоит там, где он стоял много лет прежде, настил полов отходит тут и там, гудит старенький холодильник. Сабине некуда особо тратить те не слишком большие деньги, что приносит ей ее профессия. Она, может, и могла бы избавиться от всего, что даже в настоящем не приносит ей радости, порой даже начинала искать что-то в интернете, много часов проводила за перебором того и этого, но в конце концов оставляла это занятие. Ей казалось, нужно менять ее саму, а не вещи.
   Когда до ухода на дежурство остается несколько минут, и Сабина уже стоит в дверях, ей на телефон поступает звонок.
   'Лечебница-психиатр' высвечивается на дисплее.
   Палец привычно тянется на сброс звонка, но прямо над значком замирает. Мелодия продолжает наигрывать, а затем смолкает. Девушка выдыхает и хочет вернуть телефон в карман уже надетого пальто, когда экран загорается вновь. На этот раз Сабина все же отвечает.
   - Слушаю.
   - Сабина Алексеевна, добрый вечер, это Гавришкин вас беспокоит. Мы недавно с вами разговаривали по поводу вашей мамы.
   - Да, я помню, Алексей Петрович.
   - Вы обдумали то, что мы обсуждали?
   Сабина некоторое время молчит, ничего не отвечая, и ее собеседник продолжает:
   - Алло, меня слышно? Сабина Алексеевна?
   - Да, слышно. Я все еще думаю о том, что вы сказали.
   - Не хочу лезть не в свое дело и как-то на вас давить, но сами понимаете, вопрос лучше решить поскорее. Может, вы сможете приехать? Я бы оформил для вас пропуск на проходной, и рассказал о возможном алгоритме действий. Хотя здесь вам, возможно, лучше поможет грамотный юрист. Последнее время апелляции об условно-досрочном для таких пациентов удовлетворяют, спасибо недавнему скандалу. Я, как и обещал, делаю, что могу, но если диагноз подтвердится, вашу мать переведут в паллиативную часть... А там не те условия, которые пойдут ей на пользу.
   Руки чувствуют внезапную слабость, и девушка на какое-то время отнимает телефон от уха, прикрывает глаза. Зря она взяла трубку, но человеку на том конце провода этого не объяснишь. Он действует из лучших побуждений, откуда ему знать, что она просто не может? Даже мысль о том, чтобы увидеться с матерью, вызывала удушье.
   - Я приму это к сведению, - коротко говорит Сабина и торопливо завершает звонок, не дожидаясь ответа врача. Горло царапает, сжимает плотным кольцом, обрывая дыхание.
   Не сейчас. Она решит все еще немного позже, а пока нужно поторопиться.
  
   ***
   Когда дежурство только начинается, и Сабина неспешно заполняет в компьютере рабочие данные, к ней заглядывает уже освободившаяся Любовь Григорьевна, вместе они проводят пару минут за приятным разговором. Вскоре женщина уходит домой, передав (с наказом обязательно съесть) небольшой пакет с чем-то увесистым и аппетитно пахнущим, и девушка остается одна. Второй медсестрой на смене должна быть Маша, которой все еще нет на месте, и Сабина вспоминает, что после вчерашнего обеда больше ее не видела.
   Может, отпросилась? Но Любовь Григорьевна ничего такого не говорила перед тем, как попрощаться, - размышляет она, принимаясь за подготовку медицинского столика - скоро предстоит делать обход.
   После того, как все плановые обязанности завершены, время подходит к двенадцати ночи. Сабине нравится это время, наполненное тишиной больничных стен, неясным, но уютным светом желтоватых ламп, и ощущением полной оторванности от остального мира. Днем в больнице постоянно какое-то движение, само здание, кажется, дышит вместе с каждым шагом пациентов, прогуливающихся по коридорам, голосами персонала и посетителей, всей этой лишенной всякой особенности суетой. Ночью же совсем иное дело - мысли ни на что не отвлекаются, поглощены созерцанием вещей, как они есть. Будто школьник, впервые оказавшийся в школе после ее закрытия, робеет, а затем тянется сделать шаг к темным провалам окон, дверей, и привычные силуэты преломляются, приобретают для него наполненность, смысл, прежде ускользающий от понимания.
   Сабина решает сделать небольшой перерыв, чтобы перекусить за чашкой чая. В комнате отдыха у медперсонала оборудовано небольшое место под холодильник, микроволновку и электрический чайник, поэтому там всегда можно подкрепиться. Оказывается, старшая медсестра оставила ей полноценный ужин - в пакете контейнер с супом и завернутый в промасленную бумагу кусок сладкого пирога. Только тут девушка чувствует, насколько проголодалась, и в два счета разделывается с едой. Маша так и не появляется. Когда Сабина возвращается на сестринский пост, на часах уже половина первого.
   Она успевает отодвинуть стул на высокой крутящейся ножке и даже делает движение, чтобы сесть, когда ощущает какую-то неправильность, словно в привычную мелодию вмешался посторонний звук. Запах. Сладость душного парфюма и обожженное железо плавят ее легкие, стекают вглубь пищевода, цепляются за внутренности, таща их на поверхность. Она через усилие вытягивает шею, пытаясь рассмотреть что-то, лежащее на полу с другой стороны стойки и чего прежде там не было. Вечернее освещение тусклое, тени перекатываются друг в друга, сплавляясь в линии и наклоны.
   Чьи-то... ноги? Она видит ноги, обутые в белые штаны с красным абстрактным рисунком и серые кроксы с россыпью джибитсов. Девушка чувствует, как тело деревенеет, стопы и ладони наливаются тяжестью. Сабине кажется, что проходит целая вечность, прежде чем она медленно обходит стойку, одновременно стремясь и боясь увидеть человека, которому они принадлежат. Когда ей это удается, то внутренности резко сворачиваются узлом, а горло охватывает оцепенение, сжимая голосовые связки. Она не может открыть рта, губы склеены, веки отказываются опуститься даже на мгновение. Поэтому Сабина смотрит. И смотрит. И смотрит.
   Витая деревянная рукоятка ножа в солнечном сплетении, мертвый взгляд, и так много крови...
   Сознание схлопывается вместе с легкими, перенося Сабину туда, где ей снова тринадцать лет, и кто-то кричит, все залито алым - стены, пол, мебель, она сама. Кровь набивается сладко-гнилостной ватой в горло, выжигается на сетчатке, проникает в самый центр мозга. Мама смотрит на нее широко раскрытыми растерянными глазами, обе руки крепко сжимают скользкий от крови нож. Ей хочется убежать или спрятаться от этого взгляда, накрыться одеялом с головой и притвориться спящей, но она знает, что все будет иначе. Тело на полу дергается в последний раз и замирает. Запах повсюду, он оседает на коже, пропитывает одежду, мысли, становится частью чего-то внутри. Хочется перестать вдыхать его, но не получается, каждый вдох дольше выдоха, невозможно остановиться. Ведь она все еще жива.
   Нереально, - повторяет себе Сабина, пытаясь очнуться от захватившего ее образа. Нет, она не там, а здесь, в больнице.
   Девушка осознает себя сидящей на коленях на полу больничного коридора, ее дыхание частое и прерывистое, голова кружится, раздваивая поле зрения. Она на время закрывает глаза и концентрируется на дыхании. Короткий вдох и очень длинный выдох, отсчитывая про себя каждую секунду.
   Постепенно разум успокаивается, и когда Сабина вновь открывает глаза, она вбирает в свое сознание каждый оттенок крови, который видит. Ее взгляд скользит по прислоненному к стойке обнаженному по пояс женскому телу, изрезанное тут и там изящным почерком, складывающимся в слова. Сабина узнает эти тусклые глаза, сейчас безразлично уставившиеся в потолок, эту кожу, когда-то полную живого румянца, а теперь похожую на заскорузлый воск, эти губы - неестественно алые, в густой помаде, раскрытые в провале скошенного рта.
   Маша.
  
   Глава 2.
  
   Все выглядит как жутко разыгранная постановка неизвестного режиссера, где актеры могут лишь гадать о собственной роли до самого занавеса, когда их ждет ужасный конец в луже крови и овациях потрясенного зала. Она поднимается с колен и быстро оглядывается. Кто бы ни сделал это, он может все еще быть здесь.
   В коридоре пусто и очень тихо. Кажется, что напряжение сдвинуло воздух в одну плотную непроходимую массу, оно давит на виски, вкручивается в мысли.
   Раздается неясный шорох, и Сабина вздрагивает, разворачиваясь к его источнику. Ей показалось, что звук шел со стороны одной из дверей в палаты.
   Что, если убийца где-то там? Грозит ли пациентам опасность? Мне? - мысли бьются внутри, словно перепуганные птицы, пойманные в силки.
   Девушка тихо, но стремительно огибает стойку и цепляет со стола длинные ножницы, перехватывая их за ручки острием вниз. Так же стараясь ступать бесшумно, приближается к палате, из которой слышался шум. Крепко ухватившись за дверную ручку, она медленно начинает проворачивать ее вниз и неожиданно чувствует, как в ладонь толкает чужим усилием. Кто-то открывает дверь с другой стороны. Рука Сабины от резкого движения соскальзывает, и девушка отскакивает назад.
   В проходе показывается пожилая женщина, одетая во фланелевый халат, она щурится на коридорный свет и пытается сделать шаг вперед, чтобы выйти из комнаты, но Сабина, быстро опомнившись, загораживает ей проход. За ее спиной рука продолжает сжимать ножницы.
   - Вам что-то нужно?
   В пяти метрах от них лежит мертвое тело, и девушка на миг представляет, как все пространство разрывается криком, стоит только дать пациентке увидеть жуткую инсталляцию.
   Та, сама захваченная врасплох, между тем отшатывается, хватаясь одной рукой за сердце:
   - Матерь Божья! Вы меня напугали. У меня вода питьевая закончилась, хотела в кулере набрать, - в руках у нее действительно виднелась пустая пластиковая бутылка из-под воды.
   - Я принесу, - Сабина прикладывает все усилия, чтобы голос ее звучал приветливо. Внутри бурлит адреналиновый комок, и девушка уже не различает, страх это, злость, или все вместе.
   Пациентка, пробормотав что-то невнятное, все же возвращается в палату, и девушка вновь остается одна. Все кажется таким абсурдным, вся эта ситуация, тело, она сама, бутылка эта дурацкая.
   Девушка переводит дыхание и спешит обратно к стойке. Времени может оказаться слишком мало, и нужно действовать как можно скорее. 'Сабина' приписано в конце послания, то ли как имя адресата, то ли как подпись автора. Если тело найдут в таком виде, то станет ли прокуратура разбираться? Или, недолго думая, Сабину определят виновной?
   Город пропитан подозрениями, они сочатся из каждой пары глаз, проникают в охваченные страхом людские сердца, нашептывают мерзости про случайного незнакомца, встреченного на улице. Стоит лишь зажечь искру - и пожар чужой ненависти будет не остановить. Когда-то ей уже пришлось пройти через все грани предрассудков, будучи заклейменной дочерью убийцы. Хочет ли она стать мишенью для ослепленных неизвестностью жителей?
   Девушка распахивает один за другим несколько ящиков столешницы, где хранятся медицинские принадлежности, хватает нужные и опускается возле тела на корточки.
   Надпись с ее именем просто нарисована кровью и легко стирается смоченным в спирте ватным шариком, в то время как остальные оставлены чем-то вроде тонкого лезвия. Рука Сабины на миг замирает, прежде чем окончательно стереть ее имя. Когда оно исчезает с поверхности уже чуть теплой кожи вокруг ножа, взгляд ее поневоле притягивается к резаным ранкам. Аккуратные линии высвечиваются, вытягиваются в симметричные строгие ряды, словно тот, кто писал, скрупулезно вычерчивал их по линейке, а тело умершей было лишь расчерченным листом тетради. Цветок нарцисса в белой ладони будто последний дар перед смертью.
   Буквы теснятся, подпирают друг друга, вскидывают вычурно выписанные абрисы, стекают изгибами под конец слов. Бессмыслица. Была ли она порождением больного сознания? А может, в нее вложен какой-то смысл, ведомый лишь его создателю? И что хуже - привлечь внимание безумца или стать актрисой в постановке, разыгранной, чтобы тешить эго хладнокровного убийцы?
   Сабина чувствует, как воображаемые часы отсчитывают оставшиеся у нее минуты.
   ***
   Полчаса спустя больница наполнена жизнью, и как оно порой и случается, смерть становится тому причиной. Ее тревожный образ будоражит сознание, зовет прикоснуться к себе, а затем в ужасе отпрянуть, преисполненному сокровенным знанием, сопричастностью к чему-то по ту сторону привычного бытия. Ночная тишина уступает место звукам высоких голосов, глухой сутолоке и шелесту шагов, заставляя Сабину сжиматься от невыносимой переполненности ощущений.
   Место нахождения тела до приезда следственной группы прикрывают ширмой, чтобы не пугать людей и не раззадоривать пересуды, которые, впрочем, и так не смолкают. Пациентов будят и спешно переводят в палаты на верхних этажах и противоположном крыле больницы. Та самая женщина с бутылкой выходит самой первой и громко спорит о чем-то с сопровождающим ее санитаром. Проходя мимо Сабины, она качает головой, но ничего не говорит, только суховатые руки ее крепче стискивают на груди шаль, и девушка вспоминает о своей собственной, оставшейся в сестринской. Ее немного знобит, и накидка бы не помешала.
   Вскоре на поступивший ранее вызов приезжает оперативная группа. Коридор оцепляют с обеих сторон, он вновь наполняется суетой, но теперь это уже не толчея разбуженного муравейника, а слаженность пчелиных сот, облаченная в одноразовые перчатки и бахилы. Оперативников всего четверо, женщина в медицинской маске сосредоточено осматривает тело убитой, попутно делая фотографии на телефон, а коридор изучает совсем молодой парень - ровесник Сабины или чуть-чуть старше - с небольшим чемоданчиком и видеокамерой. Двое других мужчин переговариваются с Давидом Тиграновичем - заведующим больницы. Один из них стоит к Сабине спиной, но девушке не нужно видеть его лицо, оно и так отпечатано в ее памяти, вдавлено как оставленный металлической пластиной узор на римском стекле, слишком хрупком, чтобы изменить однажды сделанную форму. Она слышала, что у животных есть критический период - так называемый чувствительный возраст. Это время, когда детеныш птицы или млекопитающего запоминают определенный образ - родителя или другого существа, который на всю оставшуюся жизнь определяет их поведение. Иногда Сабина думает, что время, когда она повстречала этого человека, тоже было таким чувствительным возрастом, и теперь на долгие годы с ней остался жить призрак воспоминания о когда-то причиненной обиде.
   Заведующий, обычно напоминающий гордого орла, сейчас выглядит взъерошенной ото сна вороной, вид у него совершенно потерянный и даже какой-то жалкий - звонок Сабины вырвал его отнюдь не из супружеской постели, а из соседней к больнице гостинице, что, впрочем, позволило ему быть на месте в короткие сроки. Он говорит что-то, глядя в сторону, где осталась стоять девушка, и следователи оборачиваются к ней. Она с неясной досадой наблюдает за тем, как более молодой мужчина быстро отводит от нее свой взгляд, будто ему даже смотреть на нее было неприятно. Зато его старший коллега смотрит безо всякого выражения, и глаза у него похожи на рыбьи, плоские и пустые. Он кивает Сабине, показывая подойти.
   Она осталась жива, когда другая была убита. Осталось сохранить самообладание, когда за нее возьмутся всерьез.
  
   ***
  
   - Итак, Сабина Алексеевна, в районе полуночи вы все еще находились на сестринском пункте?
   В кабинете их трое. На время допроса свидетеля, первого нашедшего тело убитой, следователи заняли кабинет заведующего. Сам главврач отсутствует, отлучившись по какому-то вопросу, в то время как Сабина и двое мужчин расположились за его столом.
   Одному из них, назвавшемуся просто по фамилии, Лихачевым, хорошо за пятьдесят, у него загорелое лицо и под стать глазам невыразительный голос. Хотя он все больше молчит и кажется усталым, Сабина замечает, что мужчина, пока она отвечает на вопросы, за ней внимательно наблюдает. Он оставляет смешанное впечатление, но особого интереса не вызывает, почти не участвуя в беседе и будучи сосредоточенным на заполнении протокола.
   Второй довольно молодой, хотя и вступил уже в пору, больше близкую к зрелости. Во всем его облике проглядывает какая-то тщательность, даже филигранность: волосы уложены на четкий пробор, стрелки на брюках похожи на заточенное лезвие, лицо, пусть и бледное от недосыпа, гладко выбрито. На Сабину смотрит без всякой приязни, но допрос ведет профессионально, не давая уличить себя в пристрастности. Гаврилов Александр уже два года как в звании капитана. Он ничем не дает понять, что они с Сабиной знакомы, но, конечно же, он ее не забыл - она видит это в легкой неровности линии губ, слышит в почти незаметной шершавости голоса. Девушка помнит его совсем другим, в пусть опрятной, но мешковатой одежде, с открытой улыбкой и добрыми, внимательными глазами. Внимательность в них сохранилась, а вот тепло ушло, и это наблюдение не придает девушке ни уверенности, ни расположения духа. Разве он должен смотреть на нее так?
   - Да, - коротко отвечает она на заданный вопрос, в то время как в мыслях лихорадочно ищет решение для непростой ситуации, в которой оказалась.
   Если бы она только знала, что это будет именно этот следователь, то стала бы действовать так опрометчиво и портить улики? Девушка досадует на саму себя из-за той поспешности. Что же касается капитана... Кто знает, не решит ли он пойти по простому пути.
   - Что было дальше? - продолжает Гаврилов, глаза у него очень светлые по контрасту с темными волосами, и девушке сложно выдержать его прямой взгляд. Она не любит чувствовать страх, но сейчас это именно то, что в ней вызывает мужчина напротив. Раньше рядом с ним ей всегда было спокойно, громкие звуки приглушались, резкие запахи прекращали кружить сознание, а скованность в животе и вовсе исчезала, как будто ее и не было. Теперь, конечно, все по-другому. Возможно, оттого, что другими стали они сами?
   - Я отлучилась в комнату отдыха, чтобы поужинать. Меня не было полчаса, а когда пришла, тело уже лежало... было у сестринского пункта.
   - Тело? Вы уверены, что потерпевшая была мертва к тому моменту, когда вы вернулись на рабочее место? - Гаврилов наклоняет корпус вперед, совсем незаметно, если не обращать внимания. Сабина обращает. Ей видится в этом движении что-то угрожающее.
   - Да, я проверила пульс и дыхание. Но и без того было очевидно, что она мертва.
   - Хорошо, - мужчина чуть кривит губы, но быстро возвращает лицу нейтральное выражение. - В какой позе было тело, когда вы его нашли?
   - В том же, что и оставалось к вашему приезду. Я ничего не меняла в положении.
   - Вы только что сказали, что проверили пульс, - в разговор включается второй следователь. - Как-то еще вы прикасались к потерпевшей?
   По телу Сабины проходит холодная волна, притупляя чувствительность рук и ног и завязывая узел в желудке. Девушка заставляет свое дыхание оставаться размеренным, а мышцы лица расслабленными, хотя это дается непросто - под ребрами сжимает от невозможности сделать еще несколько частых вдохов, а в висок стреляет короткой болью. Она представляет, как исказились бы черты Гаврилова, вздумай она сейчас ответить как есть, и весь этот разговор вдруг кажется чем-то несерьезным, постановочным. Ей хочется улыбнуться от нелепости собственного положения, даже засмеяться вслух, принужденно, насилу, выдавливая из себя это неестественное веселье так, чтобы ни капли внутри не осталось.
   Однако вместо этого она отвечает так же, как и до того:
   - Я плохо запомнила, если честно, была слишком взволнована. Кажется, просто прикоснулась к ее шее, чтобы нащупать пульс, на этом все. Когда я поняла, что Маша мертва, то сразу позвонила заведующему и в отделение.
   - Любопытная последовательность, - скупо улыбается Гаврилов и откидывается на спинку кресла, перемещая руки на подлокотники. Теперь он выглядит расслабленным, даже дружелюбным.
   - Думаю, мне простительна некоторая растерянность в такой ситуации. Не каждый день находишь свою коллегу убитой.
   - В самом деле, - мужчина больше ничего не добавляет, просто смотрит на нее и словно чего-то ожидает. Инициативу вновь перехватывает Лихачев, продолжая допрос вместо молодого коллеги:
   - Вы заметили что-то необычное, пока оставались на посту? Или, может, слышали или видели кого-то?
   Сабина прикрывает веки. Она уже задавала этот вопрос самой себе, пока оставалась рядом с телом в ожидании приезда полиции. Что-то ускользает от ее внимания, что-то на поверхности, совершенно очевидное. Однако разум, истощенный от недосыпа и всего произошедшего, отказывается давать ответ.
   Раздается тихое ритмичное жужжание, и девушка открывает глаза. Гаврилов достает из кармана пиджака телефон и, чуть нахмурившись, всматривается в экран. Он рассеянно постукивает пальцем по металлическому корпусу, в то время как его взгляд с некоторой задумчивостью возвращается к Сабине. После этого мужчина поворачивается к напарнику и говорит:
   - Валера, ты там нужен. Кое-что прояснилось, сходи, пожалуйста, проверь. Я сам закончу.
   Тот смотрит в ответ без удивления, но происходит короткая заминка, прежде чем он поднимается, из чего Сабина делает вывод, что просьба Гаврилова застала второго следователя врасплох. Ей становится еще более тревожно.
   Когда дверь за Лихачевым закрывается, Гаврилов словно забывает, что должен продолжать допрос, откладывает телефон на стол и молча ее рассматривает.
   Сабина решает первой нарушить повисшую тишину:
   - Давно не виделись.
   Ей хочется сказать это отстраненно, словно и не вспоминала о нем все эти года, но получается как-то расстроено.
   Мужчина приподнимает брови, но отвечает:
   - Хотелось бы не видеться и впредь. Тем более при таких обстоятельствах.
   - Забавно, что вы сменили сферу деятельности на работу в Следственном комитете. Никогда бы не подумала.
   - Как психолог я явно оказался несостоятелен, - тон Гаврилова скучнеет. - Думаю, мне не стоит уточнять, почему.
   - Звучит так, как будто вы ставите это мне в вину, - злость внутри Сабины поднимается пенной волной, ей все труднее сохранять ровный голос.
   Мужчина смотрит в ответ серьезно и даже немного печально:
   - Это не так.
   - Не так, - эхом повторяет девушка, и горечь во рту не дает сглотнуть. Она чувствует, как начинает першить в горле, и тянется за стаканом чая, который ей ранее предложил Лихачев.
   Атмосфера в комнате неуловимо меняется.
   Воспоминание о собственном имени, старательно выведенном на измученном мертвом теле, вызывает у Сабины тянущее чувство в животе. Ее терзает осознание, что убийство Маши - дело рук не человека, ведомого обыденными страстями, не случайного сумасшедшего, а кого-то более опасного.
   Она молчит и выжидающе смотрит на следователя. Он разглядывает ее с какой-то усталостью, словно одно ее присутствие лишает его жизненных сил, и тоже какое-то время сохраняет молчание. Потом, будто сам с собой, начинает рассуждать, оставив в стороне всякие формальности:
   - Звонок от тебя поступил в двенадцать сорок пять ночи. Ты утверждаешь, что позвонила практически сразу, как нашла тело. Допустим. Мы с командой были на месте еще через тридцать пять минут, и криминалист сразу приступил к осмотру. Только что мне доложили, что предварительно смерть наступила в период с двенадцати двадцати до двенадцати пятидесяти, - мужчина демонстративно приподнимает телефон и кладет обратно. - И что же получается - ты, по твоей версии, возвращаешься на рабочее место, когда потерпевшая еще могла быть живой или только-только была убита.
   Сабина не то, чтобы сильно удивлена словам следователя, - что-то такое она и сама предполагала, слишком много крови, яркой, живой, было на теле Маши, когда она ее нашла, но сказанное наводит на неприятные размышления. Может ли это быть совпадением? Конечно же нет, иначе было бы того извращенного полотна текста на изрезанной коже жертвы.
   Все она сделала правильно, нет смысла теперь жалеть об этом, - думает девушка. Оставь она как есть - ее имя на теле мертвой Маши, то следствие могло погнушаться тщательным расследованием и сделать подозреваемой ее саму, посчитав надпись чем-то вроде подписи убийцы. Мысль о том, что она, возможно, даже свиделась бы наконец с матерью, произойди все по худшему для нее сценарию событий, заставляет злиться.
   Сперва ей в голову приходила идея о том, что настоящий убийца пытался ее подставить: тело знакомой Сабины, оставленное у ее же рабочего места и именной подписью. Однако, хорошенько обдумав все, девушка пришла к иному выводу - если бы ее действительно хотели подставить, то имя вырезали бы так же, как и остальные слова. В этом случае ей пришлось бы непросто в попытках это скрыть, и скорее всего, при экспертизе тела все легко было бы выявлено, подставив ее под еще больший удар.
   Нет, кто-то оставил своего рода послание, адресованное ей, - она все больше была в этом уверена. Но как неизвестный это провернул? Сабина всю голову сломала, пока приходилось оставаться рядом с трупом в ожидании приезда следственной группы. Это был довольно неприятный опыт, омраченный напряженным ожиданием того, что убийца все еще остается рядом. Оператор горячей линии сказал ей куда-то выйти или запереться в одной из свободных палат, пока едут оперативники, но она не стала этого делать. Было важно побыть с Машей, хоть от нее осталась только мертвая обезображенная плоть, не оставлять ее одну. Пусть при жизни у них и не было теплых отношений, но Сабина чувствовала себя причастной к ее убийству.
   Она действительно пыталась найти разгадку, пока оставалась там, однако разум так и норовил увести внимание в сторону. Тело рядом с ней, запах железа и чего-то еще, чему она не могла подобрать названия, - все это подначивало, призывало назойливые образы-вспышки из далекого прошлого, будто что-то внутри прощупывало границы ее контроля, как делает это пес в доме у нового хозяина. В итоге, общие предположения, до которых Сабина додумалась, не отличались ни особой прозорливостью, ни глубиной суждений и походили на переливание из пустого в порожнее.
   - Какое совпадение, - вторя ее мыслям, продолжает тем временем Гаврилов и без перехода спрашивает. - В каких отношениях ты была со своей коллегой?
   Сабине кажется, что они снова перенеслись на десять лет назад и сидят друг напротив друга в небольшом уютном кабинете с высокими пуфами на мягком диване и экстравагантными статуэтками на книжном стеллаже. Тогда она вначале неохотно, а затем все более свободно рассказывала этому мужчине о том, что составляло всю ее жизнь, почти ничего не скрывая. Это было удивительным опытом, когда впервые она, еще совсем ребенок, чувствовала безоговорочную поддержку и принятие со стороны другого человека, взрослого. Тем не менее, ни тогда, ни тем более сейчас - девушка в этом не сомневается - никто не смог бы принять ее до конца, узнай он действительно все. Даже ее собственная мать предпочла отказаться от нее, за ней последовал и Александр.
   Конечно же, теперь все иначе. Сабина больше не та девочка, а Гаврилов давно не ее психолог, он следователь и не станет делать скидки на то, что их когда-то связывало.
   - Мы близко не общались, - осторожно отвечает она, пытаясь предугадать ход мысли собеседника, но уже предчувствуя бессмысленность этой попытки. Раньше это не составило бы особого труда, но годы в следственной практике изменили Гаврилова почти до неузнаваемости.
   - Когда вы виделись в последний раз?
   - Вчера за обедом. Сегодня она должна была выйти со мной на ночную смену, но так и не появилась. Я решила, что Маша могла отпроситься.
   - Это частая практика?
   - Нет, обычно нужно договариваться заранее.
   - Ты пыталась прояснить ситуацию с ответственной за дежурства коллегой? Кто это, кстати?
   - Любовь Григорьевна Полонецкая, старшая медсестра. Нет, я не хотела ее беспокоить.
   - Не хотела беспокоить, - повторяет Гаврилов и откидывается на спинку кресла, сцепляя руки в замок на животе. Он смотрит на Сабину с нечитаемым выражением лица и снова будто чего-то ждет. Потом произносит. - Как ты сама видишь произошедшее? Как все происходило? Поделись, так сказать, своей версией событий.
   Вопрос на секунду сбивает девушку с толку. Почему он об этом спрашивает ее? Сабину не оставляет ощущение, что у мужчины уже есть конкретные предположения, и они не в ее пользу. С одной стороны, все и вправду выглядело неоднозначно, но с другой...
   Машу отличало пышное телосложение, женщине было бы сложно организовать перенос тела, так что, скорее всего, это был мужчина, и довольно сильный, раз сумел не наделать шума и не оставить следов на полу. Остается непонятным, как именно убийца узнал, когда она решит покинуть сестринский пункт. Коридор больницы, на котором она дежурила, просматривался во все стороны, и не располагал к незаметному наблюдению, двери были закрыты после обхода, и Сабина не сомневается, что в той тишине услышала бы звук открытия одной из них.
   - Думаю, тот, кто это сделал, имел возможность наблюдать за мной, поэтому знал, когда я отлучилась. Не знаю, зачем ему понадобилось обставлять все таким образом, но судя по всему, он хотел, чтобы тело сразу нашли.
   И чтобы это была именно я, - добавляет девушка, но уже про себя.
   - Схема действий в таком случае выглядит довольно сложно, не находишь? Если допустить, что другой человек действительно был.
   Она не знает, что на это ответить.
   - Я этого не делала, - Сабина рассматривает незамысловатый узор на бумажном одноразовом стаканчике, который оставила держать в руках, чтобы хоть немного согреть ледяные ладони. Решает спросить напрямик. - Вы рассматриваете меня как подозреваемую?
   Мужчина рассеянно проводит пальцами по подлокотнику кресла, смотря в сторону:
   - Пока ты останешься числиться свидетелем.
   - Но? - она скрещивает на груди руки и предлагает Гаврилову продолжить начатую, но явно незавершенную мысль.
   - Думаю, ты не до конца честна, рассказывая о произошедшем, - мужчина возвращает к ней свой взгляд, отслеживая малейшие изменения в дыхании, мимике или позе. Сабина не позволяет себе показать волнение и старается спокойно ответить:
   - Я надеюсь, прошлые события не повлияют на то, как вы станете оценивать ситуацию сейчас. Понимаю, как все выглядит со стороны, но я никогда не имела намерения навредить Маше, также способ убийства кажется... весьма изощренным.
  - Ты не можешь не понимать серьезности положения, в котором оказалась, - качает головой Гаврилов.
   Как она может не понимать? Произошедшее за последние несколько дней после сегодняшних событий резко перестало казаться игрой уставшего разума, напротив, Сабина была уверена, что чем-то вызвала в убийце интерес. Мог ли он присмотреть ее в качестве следующей жертвы? Судя по характеру убийства, этот человек может быть психически нестабилен, да и в любом случае, умалчивать о том, что за ней, возможно, кто-то следил, будет неразумно. С другой стороны, как ей объяснить, что она подозревает в этой слежке того же, кто оставил мертвое тело прямо под ее стойкой, не упоминая про имя?
   Девушка переводит дыхание и расцепляет руки, позволяя им свободно опуститься на колени:
   - Не знаю, насколько полезным это окажется для вас и связано ли со всем этим, но пару дней назад у меня появилось чувство, что за мной наблюдают. Сначала во время ночного дежурства я точно кого-то заметила, пока... была с пациентом. Когда вышла в коридор, там никого не было, но мне кажется, что я слышала чей-то смех.
   Брови Гаврилова взлетают вверх, но больше он никак не показывает своего отношения.
   - Это мог быть кто-то из пациентов?
   Странно, но мысль о таком варианте Сабине в голову не приходила, тогда она списала все на то, что ей просто показалось. Коротко обдумав эту идею, девушка ее отбрасывает:
   - Не думаю. Смех был мужским, - или ее память так говорит ей теперь, когда Сабина помнит многое другое, и просто подстраивается? - В тот вечер единственный пациент мужского пола на этаже скончался, я как раз была у него в палате, когда все произошло. Потом у меня возникло то же ощущение, когда возвращалась домой, и позже, проснувшись ранним утром, я видела во дворе моего дома мужчину - так я тогда решила, по крайней мере. Мне показалось, что он наблюдал за моим окном.
   Следователь какое-то время разглядывает ее, во взгляде его она замечает подозрение:
   - Ты же не придумала это только что?
   Девушка делает глубокий вдох. Ей хочется высказать мужчине в лицо все, что она думает, однако осознает, что это ей не поможет. Тот, кажется, замечает ее состояние, да и сам приходит к какому-то решению и приподнимает руки ладонями наружу, то ли в попытке показать миролюбивые намерения, то ли призывая девушку воспринять то, что он скажет, спокойно:
   - Ладно. Сейчас это не так важно. Если ты знаешь еще что-то, о чем умолчала, прошу тебя, не скрывай. Это в твоих же интересах.
   Голос Гаврилова становится мягче, но Сабина убеждена, что причиной тому отнюдь не добрые чувства. Нет, он больше напоминает голодную ищейку, едва взявшую след. Она могла только надеяться, что он отнесется к ее словам без пренебрежения, как она того опасается
   - Смерть Маши действительно наступила незадолго до моего прихода, - неохотно говорит девушка.
   - Как поняла?
   - Вы знаете, что такое признак Белоглазова? Его еще называют кошачьим глазом.
   - После смерти зрачок умершего вытягивается при сдавливании глаза, - кивает Александр. - Значит, проба была отрицательной, когда ты обнаружила тело?
   - Симптом появился только через десять минут.
   - Хорошо, я передам команде. Если это все, то можешь идти. Я вызову тебя, если появится необходимость. Город не покидай.
   Может, он все же не станет рассматривать ее как подозреваемую всерьез?
  
   ***
  
   Сабина стоит у раковины служебного туалета, раз за разом набирает в сложенные лодочкой ладони ледяную воду и опускает в них лицо. Кожа сначала отдает острым покалыванием, но затем холод берет свое, и вот уже кажется, что ему на смену приходит иллюзорное тепло. Девушка последний раз подставляет руки под поток воды. Когда она открывает зажмуренные глаза, то дыхание ее замирает, внутренности словно начинают сжимать, выкручивать ее изнутри. Из-под крана упругой струей толчками выплескивается кровь, руки Сабины залиты ею, и кровь покрывает мелкими каплями ее лицо, когда она в ступоре переводит взгляд в зеркало на собственное отражение. Периферию зрения тоже начинает затягивать тревожным багрянцем, пока видимая картинка не сужается до маленькой алой точки. Легкие пытаются вобрать воздух, но ничего не получается, и в голове начинают бить маленькие молоточки ужаса. В груди жжет от нехватки кислорода, но горло словно обернуто проволокой, которая сжимается все сильнее.
   Почему так тихо? Сабина не слышит ничего. Это ничего тоже красного цвета.
   Она умрет здесь. Совсем одна.
   Первыми сквозь искаженное сознание прорываются ощущения. Кто-то гладит ее по спине и, кажется, что-то говорит, - она чувствует вибрации воздуха на коже, мир вокруг приобретает прежние размеры и цвета, немного погодя возвращаются и звуки.
   - Девочка моя, ну все, все, - голос знакомый, ей хочется плакать, когда слышит его, но слезы все не появляются, только сухой шершавый ком царапает изнутри. Любовь Григорьевна. Как она очутилась здесь?
   Сабина осознает себя сидящей на полу. Старшая медсестра приобнимает ее за плечи одной рукой, а другой медленно, но ритмично, проводит похлопывающими движениями по спине. Девушка медленно делает вдох, и у нее это получается. Понимание произошедшего заставляет ее обессилено прислонить голову к плечу женщины.
   - Как вы здесь? - только и спрашивает она. Голос звучит приглушенно из-за позы.
   - Давид Тигранович вызвал, уже все рассказал, он сейчас на допросе. Испугалась?
   Сабина долго молчит, наслаждаясь ласковыми прикосновениями, прежде чем ответить:
   - Я в порядке.
   В порядке она, конечно же, не была, но эти слова будто помогают ей собрать из тысячи тревожных песчинок обратно ту, которой, как она думает, является.
   Любовь Григорьевна держит ее в своих объятиях, и девушка чувствует себя так, словно она снова маленькая Сабина на руках у матери.
   - Все закончилось, - говорит ей женщина и тянет, чтобы подняться.
   Закончилось ли? Или только начинается?
  
  
   Глава 3.
  
   Возвращаясь домой на служебной полицейской машине, Сабина старается не вспоминать о произошедшем, и вопреки опасениям, что ночь ей предстоит еще более беспокойная, нежели обычно, сон ее крепок и лишен всяческих видений. Впервые с того самого момента, как она вернулась в родительскую квартиру три с половиной года назад, она просыпается полностью отдохнувшей.
   Передышка длится недолго, и сразу после пробуждения мысли принимают прежний оборот. Самые странные идеи посещают Сабину, пока она в который раз обдумывает, чему стала свидетельницей (а быть может, и невольной участницей). Вовсе не возможная угроза собственной жизни тревожит ее разум, вместо этого все ее внимание поглощают догадки о личности убийцы.
   Гаврилов отнесся к ее словам про наблюдателя серьезнее, чем стремился показать, потому что по его запросу снаружи дома остается дежурить приставленный к ней человек, он же и отвозит ее позже в больницу, когда поступает вызов от Давида Тиграновича.
   В его кабинете Сабину ожидает неприятный разговор. Когда, постучавшись, девушка заходит, заведующий, чуть сгорбившись, что-то заполняет на компьютере. Выглядит он как человек, всю ночь не сомкнувший глаз, и Сабина понимает, что ему, должно быть, так и не выпало возможности передохнуть. Больницей формально владела его жена, сколотившая в свое время при поддержке зажиточной семьи небольшое состояние на перекупке автомобилей, но она обычно предпочитала не вмешиваться в финансовые и рабочие вопросы мужа. Должно быть, и сейчас мужчина был единственным, на чьи плечи легла ответственность за инцидент.
   Увидев Сабину, Давид Тигранович вздыхает и, выключив монитор и сняв очки, жестом приглашает ее присесть. Только заняв указанное место, девушка осознает, что это то же самое кресло, в котором она сидела ночью при разговоре со следователями. Это словно служит сигналом для всполошенного сознания, и тут же становится так же нервно и беспокойно, как и на допросе.
   - Сабина Алексеевна... Сабина... - начинает заведующий и умолкает. Взгляд его опускается ко все еще зажатым в руках очкам, палец проходится по дужке, расправляя ту и сгибая обратно.
   - Что-то выяснилось, Давид Тигранович? - спрашивает девушка, но внутренне уже понимает, для чего ее могли вызвать. Так оно и оказывается.
   - Даже если и выяснилось, со мной не поспешили поделиться. Нет, пока ничего важного, остальное можешь у Любы спросить, она до утра здесь была. Я о другом хотел с тобой поговорить... Меня уже с семи часов бомбардируют шестнадцатый канал и 'И-Звестия', - так назывались региональное телевидение и главное печатное издание соответственно. - Не думал я, что так быстро прознают. Может, из полиции поделился кто, может, из пациентов. Да не суть.
   Мужчина поднимает глаза на Сабину, смотрит внимательно, даже участливо.
   - Знаю, что тебе в нашем городке пришлось нелегко из-за матери. И хочу, чтобы ты понимала, - я про тебя дурного не думаю, и многие у нас в больнице о тебе тоже только самого хорошего мнения. Однако сейчас ситуация патовая. Сегодня утром четырнадцать пациентов выписались досрочно, естественно, с полным возвратом средств. Сколько их еще таких будет, когда статьи и телевыпуск выйдет - неизвестно. Люди боятся, и это понятно. Думаю, лучшим решением сейчас будет не нагнетать обстановку больше того, что уже есть, и попытаться минимизировать риски.
   Она этого ожидала, но все равно оказывается не до конца готовой.
   - Риски - это я? - в голове девушки поселяется тяжелая и вязкая пустота, говорить совсем не хочется, но ее губы все равно двигаются. - Из-за моей матери?
   - Тебе самой вряд ли захочется иметь дело с тем, что здесь будет твориться, если ты останешься. Начнут копать, еще смерть Севастьяновой тебе припомнят.
   Так звали мать известного композитора, проходившую в их больнице лечение, но неожиданно скончавшуюся в дежурство Сабины. Девушке пришлось пройти через дисциплинарное слушание, прежде чем ее вновь допустили к работе.
  Заведующий трет лоб, а затем вновь одевает очки:
  - Пойми, я не свободен в своих решениях, мне нужно думать о возможных последствиях как руководителю и поступать, как будет разумнее поступить, а не как хочется. Ты старательный работник и даже с самыми сложными пациентами находишь общий язык, поэтому я не веду речь об окончательном увольнении. Просто возьмешь пока отпуск по собственному, а там посмотрим, как все будет идти.
   Сабина видит собственное отражение в стеклах мужских очков, с ее места оно кажется крошечным и искаженным. Так и она чувствует себя незначительной, неправильной в этот момент. Девушка пришла в больницу сразу после короткого обучения, когда выпустилась с приюта, и та стала для нее местом, где она чувствовала больше безопасности и спокойствия, чем в собственном доме. Где она была нужной. А теперь ее лишают этого, отказывают в самом праве здесь находиться, и почему? Потому что неизвестному захотелось поиграть в Бога, когда она оказалась поблизости?
   Но заслужила ли я это право вообще? - думает про себя Сабина и молча берет протянутый заведующим лист бумаги.
  
   ***
   Старшей медсестры на месте не оказывается, и девушка сначала решает, что та отправилась домой после внеурочной смены, если ночную суету можно было так назвать. Больница вообще кажется покинутой. Когда Сабина, собрав в сестринской свои немногочисленные вещи, идет к выходу, ей почти никто не попадается, кроме одного санитара, уже заходившего в подсобные помещения и даже не заметившего ее. На третий этаж - где произошло убийство - она тоже хотела было заглянуть, проверить, там ли еще эксперты, но двери, ведущие туда с лестницы, оказались опечатаны, и девушка не решается оборвать сигнальную ленту, чтобы зайти.
   С неясным чувством недовольства Сабина уже собирается покинуть больницу и успевает выйти на крыльцо здания, когда замечает знакомую пару на скамейке возле выключенного фонтана больничного дворика. Она узнает Любовь Григорьевну и Андрея. Молодой врач одет в уличную одежду и сидит, понурив голову. Волосы его, обычно убранные гелем, чтобы показать стильную стрижку, сейчас неопрятно свисают вдоль висков, скрывая выражение лица. Женщина притулилась рядом с ним в медицинском костюме и накинутом поверх него пальто, одну руку она держит на спине Андрея, другой утирает глаза под стеклами очков. Любовь Григорьевна что-то негромко говорит парню - Сабина со своего места почти ничего не слышит.
   Девушке становится очень неуютно. Она не понимает, в том ли дело, что ей не хочется видеть это ничем не прикрытое горе двух людей, или же причина иная и лежит настолько глубоко, что и не достать, не повертеть в руках как безделушку, чтобы, не найдя ничего интересного, отставить на место. Сабина не умела утешать и всегда стремилась оставлять это для других, тех, кто знает правильные слова, кто способен разделить чужую боль в полном смысле этого слова. Вот и сейчас ее первым порывом становится сбежать со ступеней и, пока ее не видят, обойти скамью и скрыться из виду, но у нее ничего не выходит - Любовь Григорьевна уже смотрит в ее сторону и, кажется, намерена подняться ей навстречу. Девушка машет рукой, показывая, что подойдет сама, и спускается.
   Когда она подходит, старшая коллега все еще мягко придерживает Андрея за плечо, а тот, услышав шаги, поднимает голову и отсутствующе смотрит на Сабину. Впрочем, взгляд его быстро проясняется и наполняется какой-то злобой. Лицо молодого мужчины выглядит помятым и бледным до нездорового оттенка, от прежнего лоска не осталось и следа. Он ничего не говорит, но молчание его значит больше, чем слова. Девушка гадает, зол ли Андрей на нее за то, что она стала той, кто нашел Машу? А может, он винит сейчас весь мир, и этот гнев, проглядывающий в напряжении рта и тяжелом прищуре, не относится к ней лично? Сабине хочется отвести глаза, потому что это кажется невыносимым, но ее не покидает ощущение, что это только разожжет чужую злость.
   - Я пойду, - наконец Андрей и тяжело поднимается на ноги. Теперь девушка явственно ощущает крепкий дух, исходящий от него, - судя по всему, он пил, и много.
   Уже развернувшись, чтобы уйти, Андрей вдруг поворачивается обратно и подходит к Сабине. Он теперь стоит слишком близко к девушке, и она видит белые блики в радужке чужих глаз, которая кажется еще светлее из-за пронизывающей склеру сетки лопнувших капилляров.
   - Ее действительно нельзя было спасти?
   Сабина не думает, что ее ответ хоть что-то изменит для него, но все равно отвечает:
   - К моему приходу Маша была мертва.
   Лицо Андрея кривится, он тяжело сглатывает. Девушка видит перед собой человека, который пытается справиться с приступом мучительной боли - такие же выражения лиц порой были у пациентов, за которыми она ухаживала.
   - Я побыла с ней до приезда... всех, - она не уверена, сможет ли сказанное его утешить, но ей больше ничего не приходит в голову. - Она не оставалась одна.
   - Как ты могла не видеть того, кто это сделал? Если все произошло так быстро...
   Сабина ищет нужные слова и не находит их. Что ей ответить?
   Парень понимает ее молчание и все же отступает от нее на шаг назад, снова опускает голову.
   - Хорошо, - говорит он и уходит, ни с кем не прощаясь.
   Девушка со старшей медсестрой молча провожают его взглядами. Уже у ворот Андрея перехватывает показавшаяся Ангелина - кажется, она ждала его. Обняв друг друга за талию, они вместе идут прочь. Вид их рождает в Сабине острое чувство неправильности, несоответствия, как если бы она смотрела на здание без окон или дерево без ветвей. Трио больше не соберется вместе, теперь это три отдельных человека, один из которых мертв, а двое... Что ж, вряд ли они смогут быстро сгладить в своей памяти то, что произошло с их подругой.
   - Терять любимых страшно, но терять их вот так - еще страшнее, - тихо и словно в никуда произносит Любовь Григорьевна. - Маша ждала от него ребенка.
  Сабина подавленно молчит, и женщина, вздохнув, поворачивается к ней.
   - Давид Тигранович предупредил меня, о чем собирается с тобой говорить. Как ты?
   Голос ее мягкий, в нем совсем нет привычных сдержанных интонаций.
   Девушка на мгновение прикрывает веки, чтобы впитать его в себя и собраться с мыслями.
   - Нормально.
   Ей кажется, что так и есть. Особых переживаний по поводу завуалированного увольнения она сейчас не испытывает.
   - Вещи забрала, как погляжу? - женщина указывает на спортивную сумку в руках Сабины. - Не думай слишком много об этом, Я попробую договориться, чтобы через пару месяцев, когда все немного уляжется, тебя взяли обратно и выплатили, как полагается. Ты ни разу не брала отпуск, вот пусть и не зажимают.
   - Ничего, отдохну пока, - девушка слабо улыбается. Ей странно, что они говорят обо всех этих вещах вместо того, чтобы обсудить произошедшее. Впрочем, до этого дело тоже доходит.
   Выясняется, что Маша в день перед своей смертью так и не дошла до своей квартиры, которую снимала вдвоем со старшей сестрой - Варварой. Та, когда младшая не вернулась с работы, сперва не придала этому значения, так как медсестричка часто оставалась ночевать у Андрея, с которым была обручена. Однако, когда на следующий день сообщения Маше так и остались недоставленными, а Андрей заявил, что после вчерашнего обеда с девушкой не виделся, Варвара забеспокоилась и связалась с Любовью Григорьевной, с которой была шапочно знакома. Старшая медсестра уже собиралась ко сну, когда поступил звонок, но к поиску Маши отнеслась всерьез, сразу же позвонив Сабине сначала на мобильный, а затем и на рабочий. По случайности, именно в этот момент сама Сабина находилась в комнате отдыха, личный телефон оставался на сестринской стойке, а после того, как девушка вернулась на рабочее место, произошло то, что произошло, и ей было уже не до телефона.
   Новость о новом убийстве женщины потрясла весь город. Происшествие породило целую волну взволнованных слухов, с каждым разом обрастающих все новыми подробностями, появилась и вовсе безумная версия, что женщин похищают для опытов в той самой больнице, где обнаружили тело. Разумеется, это не могло не сказаться на заведении, которое в скорые сроки потеряло существенную часть своих пациентов. Так как больница частная, то помимо репутационного урона, ребром встал и вопрос финансовой состоятельности. Ситуацию отягощало то, что местные издания и телеканалы с ретивостью борзых, увлеченных охотой, взялись за освещение громкого случая, и конфиденциальность пациентов оказалась под угрозой. В итоге заведующий больницы был вынужден отдать особые распоряжения охране насчет тут и там слонявшихся журналистов, но те не готовы были сдаваться без боя и буквально атаковали Давида Тиграновича, отстаивая свое право находиться в здании и опрашивать персонал и возможных свидетелей. Безобразие пресеклось только после вмешательства Следственного комитета, который продолжал работу на месте убийства.
  С того разговора вся неделя сливается для Сабины в единое полотно однообразных дней. Она поздно встает, но все равно чувствует себя разбитой и уставшей, с неохотой открывая глаза навстречу новому дню. Даже на то, чтобы приготовить себе поесть, у нее, кажется, уходят последние силы, и она нередко пропускает обед, ужин или все вместе. Лежа на кровати, она перелистывает случайно выбранную книгу, особенно не вникая в значение написанного, смотрит бесконечные видеоролики на телефоне, а порой, расположившись у окна, просто наблюдает за возней детворы и случайными прохожими.
   Без привычной работы все кажется непривычным, чужим, девушка просто не знает, что ей делать со всем этим появившимся временем. Это незнание заставляет ее еще глубже погрузиться в бессмысленное перебирание минут в ожидании ночи и очередной попытки заснуть - бессонница после первого дня затишья быстро вернулась обратно, и мысли смешанными образами заполняли оцепеневший разум, стоило ей отправиться ко сну, а затем сменялись мучительными кошмарами. Иногда снилось, что она снова девочка, которая включает и выключает фонарик, а затем громко плачет, но чаще всего это была просто невнятная смесь из обрывков каких-то воспоминаний и фантасмагории.
   Один раз приснилась Маша, живая и спорящая о чем-то с Андреем и Ангелиной. Этот сон оставил послевкусие светлой печали и какого-то еще остро царапающего в горле и глазах чувства. На утро, сразу после пробуждения, когда разум был поглощен неистаявшими видениями, девушка не может удержаться и все же находит в сети местные новости. Даже если бы аппетит вернулся к ней, он тут же пропал вновь - она не смогла бы проглотить ни кусочка после того, что читает. Ее опасения сбылись, и события ее прошлого были выставлены на всеобщее обозрение во всей их неприглядности. Конечно, официальные СМИ не опустились до перебирания чужого грязного белья, чего не скажешь о небольших, но скандальных сетевых изданиях. Словно прожектор, наведенный на главное действующее лицо сцены, желтая пресса высветила каждую гадкую деталь, не оставила ни единого темного пятнышка.
   'Убийство по наследству? Или что скрывает больница об убийстве в ее стенах' - значилось в шапке статьи, одной из нескольких такого толка. Сабина не могла бы уличить журналистку, под авторством которой статья и вышла, в откровенной клевете, но намеки, расставленные тут и там, передавали однозначную мысль - яблоко от яблоньки, из маленьких акулят вырастают большие акулы, а следствие на все закрывает глаза. Из текста становилось ясно, что ее мать была чуть ли не серийной убийцей, что коллеги - правда, не уточнялось, какие - считают ее нелюдимой и странной, а с погибшей ее связывали сложные отношения неприязни и соперничества за внимание мужчины. Как и предсказывал заведующий, про смерть Севастьяновой тоже не забыли, и образ Сабины дополнился совсем уж темными красками. Под статьей оказалось много комментариев. Слова кричали в девушку с голубого экрана, заливали обжигающим гневом рот, расплывались жирным пятном перед глазами.
   В маленьких городках люди как части единого монолита подпирают друг друга, врастают рассудком и чувствами, становятся в чем-то похожими. Как пласт земли, поднимаемый сотрясающей волной, любое громкое событие волнует и будоражит остается в людской памяти так долго, что и не стереть.
   'Директор первой школы убит собственной женой' - пестрели газеты громким заголовком когда-то там, в прошлом. При жизни ее отчим пользовался большим уважением, те, кто был моложе, сами у него учились, те, кто старше, учили своих детей и внуков. Похоронный кортеж, провожавший мужчину в последний путь, тянулся на несколько сотен метров.
   Сабина тоже была там. Кожу ее выедали чужие взгляды, впитывались алой буквой. Если девочка и хотела забыть о том, что случилось, спрятать в глубины подсознания преследующий ее красный цвет, ей бы просто не позволили. Все время похорон, когда читались проводящие речи, когда цветы опускались на крышку гроба, чтобы быть засыпанными комьями волглой земли, когда вокруг слышался плач и тихие разговоры, она думала лишь о том, как это несправедливо. Ее отчима, жестокого и ненавистного ею, в этом мире любили столько людей, а Сабину - совсем никто. Иначе, почему она осталась совсем одна?
   ***
   На седьмой день утомительная монотонность наконец потревожена - Сабине поступает звонок. Она сначала даже чувствует некоторое недоумение - за все это время никто не беспокоил даже по вопросам следствия, только Любовь Григорьевна пару раз звонила справиться о ее состоянии. На экране телефона высвечивается незнакомый номер, и девушка чувствует некоторое волнение, прежде чем принять вызов. Неужели следователи обнаружили что-то и теперь ее потребуют явиться?
   Однако ожидания Сабины не оправдываются - звонившим оказывается отец одного из пациентов, поступавшего в экстренном состоянии к ним в отделение в конце весны. У Чиркена Авджи были русско-турецкие корни. Его сын Тимур, совсем молодой парень на пару лет младше Сабины, пробыл без сознания несколько дней, прежде чем смог очнуться. Его тогда довольно быстро, через неделю, забрали на домашнее восстановление, хотя лечащий врач и был против того, чтобы отпускать пациента в относительно тяжелом состоянии. Поведение Чиркена даже навело девушку на мысль о домашнем насилии, которая, впрочем, быстро исчезла. Сам Тимур оставил у нее смешанные ощущения. Большую часть времени он не открывал глаз, а когда пришел в себя, выглядел так, словно вот-вот на кого-то кинется, и ей было не по себе от контраста изящного, словно придуманного лица и искажавшей его до звериного оскала ярости. При виде отца он быстро успокоился, даже затих, а через несколько дней, когда Сабина вышла в следующую свою смену, Тимура в больнице уже не было.
   Чиркен просит ее о встрече, и девушке остается только гадать, что могло послужить причиной такому желанию. В первое их знакомство мужчина был безукоризненно вежлив и с ней, и с другим персоналом, и ничего не намекало на то, что он как-то выделяет ее из остальных. К тому же с того момента прошло уже четыре месяца, и за все это время он не давал о себе знать.
   - Будет лучше, если мы обсудим все при личной встрече - если, конечно, вам удобно, - дипломатично замечает мужчина и называет популярное кафе неподалеку, по дороге от ее дома до больницы.
   Через час они уже сидят за одним столиком. Официант, вовсю расточающий улыбки в сторону Сабины, которая раньше бывала здесь частым посетителем, быстро приносит заказ.
   Чиркен разливает для них ароматный травяной чай, и девушка греет озябшие на улице руки в жаре, исходящем от маленькой чашки. Пока они обмениваются ничего не значащими любезностями, не затрагивая последних городских новостей, она исподволь изучает мужчину напротив себя. Ему немного за сорок, у него интересное лицо, хоть и с несколько резкими чертами, теплые глаза и глубокий голос.
   Чиркен художник, и довольно известный в их краях, несколько его работ даже выставлены в городской картинной галерее. Он также, насколько известно Сабине, один из меценатов их больницы, пусть и не самый крупный. Привлекательный, обходительный и добродушный в общении, мужчина, тем не менее, оставляет у девушки ощущение какой-то неоднозначности. Есть что-то тревожное в его взгляде, повороте головы, движениях рук, что не дает полностью забыться в первом впечатлении. Чиркен выглядит чем-то обеспокоенным, хоть и стремится не показать этого.
   После того, как они заканчивают ту беседу, какая случается у малознакомых, но приятных друг другу людей, Сабина решается спросить его о причине их встречи:
   - Почему вы захотели со мной увидеться?
   Мужчина сразу как-то меняется в лице, на котором явственно проступает волнение. Чиркен опускает взгляд на собственные руки, сцепляя их в замок.
   - Вы хорошо помните моего сына? - наконец спрашивает он.
   - Тимур, верно? - девушка кивает. - Как его самочувствие?
   - На самом деле не очень хорошо. Восстановление оказалось долгим и сложным. Сложнее, чем я мог подумать, - голос мужчины под конец падает почти до шепота.
   - Проявились какие-то осложнения?
   - Своего рода. Он пока не смог встать на ноги. И, как можете представить, трудно переживает свою несостоятельность, - ее собеседник проводит ладонью по волосам. Блестящие темные пряди взъерошиваются, а затем вновь опадают, скрывая выражение мужских глаз. - При этом полноценно заниматься лечением он тоже отказывается.
   - Насколько помню, вы приняли решение о домашней реабилитации, - замечает Сабина.
   - Возможно, это было моей ошибкой. Однако были обстоятельства, которые не позволили мне поступить по-другому, - Чиркен качает головой, вторя собственным словам, и поднимает на нее взгляд. - Собственно, за этим я и позвал вас на встречу. Хочу предложить вам работу.
   - У меня уже есть работа, - не задумываясь, отвечает девушка, и только затем вспоминает о реальном положении дел. Вновь чувствуя досаду - неясно, на себя или других - делает спешный глоток остывшего чая, ставя чашку обратно на стол резче, чем следовало.
   - Сегодня утром я имел возможность беседовать с вашим заведующим, - без обиняков поясняет мужчина, скользя глазами от ее пальцев, сжимающих чайную пиалу до зажатых плеч. Она чувствует это взгляд почти физически, но он не несет в себе ни капли предосудительности, только участливый интерес. - Я являюсь одним из попечителей больницы, и он поделился со мной той непростой ситуацией, в которой оказались он сам и вы, как вовлеченный в инцидент работник.
   Сабина молчит, опустив голову. Ей не хочется подбирать нужные слова, искать подходящие фразы для выражения всего того сумбурного комка из эмоций и мыслей, что распирает внутри, давит на кости и кожу в ноющей иррациональной обиде, не позволяющей свободно вздохнуть. Да, ее задело решение зведующего, стоит это признать хотя бы для самой себя. Она с первых дней воспринимала больницу как свой второй дом - а может, и единственный. От нее же в очередной раз предпочли отказаться, отмахнуться как от несущественной пылинки. Сабина ненавидела это чувство, когда выбирали не ее, ненавидела с раннего детства, поскольку это значило быть забытой, оставленной, никому не нужной... Мертвой.
   - Мой сын всегда был не совсем обычным ребенком, и по мере взросления это проявилось только явственнее, - неожиданно начинает говорить Чиркен, прерывая образовавшееся неловкое молчание. Девушка поднимает на него глаза, вслушиваясь в тихую речь, полную скрытого сожаления. - Мне неприятно это говорить, но у его матери было тяжелое психическое расстройство и, боюсь, когда я забрал его от нее, она успела нанести непоправимый вред психике Тимура. А может, наследственность сыграла роль, не знаю.
   - Вы имеете в виду, что у него тоже какое-то расстройство? - так же тихо спрашивает Сабина.
   - Я бы так не сказал. Он может быть сосредоточен на чем-то больше и дольше, чем другие люди. У него появляется какая-то зацикленность, стоит ему чем-то увлечься, но я бы не назвал это чем-то плохим. Благодаря этой черте ему удается добиваться высот во всем, за что он ни берется. Но иногда... Иногда у него случается что-то вроде эмоциональных срывов, и в такие моменты он может навредить себе.
   Девушка вспоминает отчаянную злость в глаза Тимура, когда он окончательно пришел в сознание после травмы.
   - Я обычно стараюсь отслеживать эти приступы, и раньше, до несчастного случая, с нами жила женщина-экономка, она помогала мне справляться с ним в такие моменты. Полгода назад, когда я отсутствовал по рабочим вопросам, они сильно поссорились, и не знаю, что такого Тимур ей сказал или сделал, но она одним днем собрала вещи и уехала, даже меня не поставила в известность.
   Мужчина, словно опомнившись, поднимает глаза на Сабину и торопится добавить:
   - Мой сын действительно может быть неприятным и наговорить всякого, но он незлой, - Сабина кивает, как бы показывая, что услышала и приняла сказанное, и он продолжает уже спокойнее. - В общем, я остался без помощницы, и в один из дней Тимур сбежал - он уже проворачивал это раньше, но никогда прежде не было так сложно его отыскать, обычно он оставался где-то неподалеку. Как я тогда перепугался, не передать словами... Думал уже вызывать МЧС, поднимать всех, кого можно.
   Чиркен качает головой, лицо его омрачается от неприятных воспоминаний.
   - Место, где мы живем, это небольшое поместье, которое досталось мне от деда по матери, она была русской. Поместье находится на Пашуковском возвышении, со всех сторон лес, до главной дороги сорок минут езды на машине по серпантину - основной проезд через ущелье. Можете себе представить, какие безлюдные там окрестности. У меня два пса - кунхаунды, они приучены к запаху Тимура и моему, и в случае необходимости могут выследить по нему одного из нас. Так как места довольно дикие, своего рода мера предосторожности, если кто-то потеряется. Ранее собаки помогали мне отыскать его, когда он убегал, но в тот раз он как-то сбил их со следа и успел уйти далеко. Я нашел его уже на подступах к центральному шоссе, он был в ужасном состоянии, весь в крови и без сознания.
   Мужчина на мгновение зажмуривается, словно снова проживая те мгновения. Сабина отчего-то тоже чувствует волнение, хотя эта история и не касается ее напрямую.
   - Он до сих пор отказывается говорить, что с ним произошло, и поранился ли он так сам, но у меня подозрение, что на него кто-то напал. У него была травмирована голова и переломаны обе ноги.
   - Когда Тимура доставили к нам в больницу, вы, кажется, говорили, что он упал с высоты?
   - Тогда это было единственное объяснение, которое пришло мне на ум. Позже, тщательно все обдумав, я нашел странными его ранения. Их можно получить при падении, конечно, но как он умудрился это сделать в том месте, где уже почти пологий склон? Думаю, он что-то скрывает от меня об этом случае, - Чиркен выглядит расстроенным, взгляд его становится чуть рассеянным, словно обращенным куда-то вглубь.
   - Почему вы решили рассказать мне обо всем? - спрашивает девушка, когда пауза затягивается, в попытке вывести разговор на истинную причину звонка мужчины и последующего приглашения.
   - Дело в том, что после... инцидента... Тимур сильно изменился. Нет, он и раньше был довольно нелюдимым и раздражительным, но в последнее время это стало совсем невыносимо. Я не понимаю, что с ним происходит, какие мысли у него в голове, но при этом вижу, что мой ребенок страдает. Помощь принимать он отказывается, как и говорить о произошедшем. Мне трудно просто мириться с этим и ничего не делать.
   - Кажется, вы заботитесь о сыне, - замечает Сабина. Ее на мгновение колет отголосок болезненной печали, но она отмахивается от нее, не чувствуя за собой готовности размышлять о природе этого чувства.
   Мужчина улыбается, смотря на нее, и в улыбке его проглядывает что-то необыкновенное. Девушка не может вспомнить, видела ли она когда-либо такое нежное выражение глаз, направленных на нее. Внутри колет еще сильнее, в небо тычется плотный теплый комок из подавленных нежданных и нежеланных слез.
   - Мой ребенок - это самое ценное, что у меня есть. Конечно, я забочусь о нем.
   Сабина в ответ тоже несмело улыбается. Она нечасто это делает, и мышцы лица ощущаются почти инородно. Отчего-то появляется неловкость - ей кажется, что на ней это выражение даже смотрится неестественно.
   - Все же пока не понимаю, чем могу помочь вам я, - девушка опускает ресницы, разглядывая бликующую поверхность почти опустевшей чашки. Сабина видит только смазанные пятна смешанных отражений, может, где-то среди них есть и она сама?
   - Как и сказал, я хочу предложить вам работу. У вас с Тимуром совсем небольшая разница в возрасте, так что будет проще найти общий язык, при этом вы - квалифицированная медсестра по реабилитации подобных пациентов. Мне известно, что к вам приезжают даже из областного центра. К вам, а не вашему реабилитологу, который, будем откровенны, сущий болван, - с губ девушки срывается невольный смешок, когда она слышит нелестные слова о коллеге, которого и в самом деле держали по одному знакомству. Получить такую оценку от тактичного Чиркена становится неожиданностью - оказывается, он способен отставить в сторону учтивость и показать характер. Мужчина отвечает на ее невольную улыбку своей, короткой, но яркой. - К тому же, сын не раз высоко отзывался о вас.
   Сабина чувствует некоторое недоумение - когда бы она могла успеть оставить у парня хорошее впечатление? Они почти не общались, так как он недолгое время пробыл в сознании, прежде чем отец его забрал, да и тогда был мрачен и не стремился к контакту.
   - До сих пор всех сиделок, которых я ему находил, Тимур игнорировал и не давал ничего делать, ни лечебные массажи, ни уколы. Он и до белого каления их довести успевал, судя по тому, что несколько женщин после одного дня просто уезжали, ничего не сказав, прямо как Валентина - так звали экономку, я ее до этого упоминал. Признаться, до сегодня у меня не было уверенности, что могу к вам обратиться со своим предложением, что оно вообще будет вам интересно - Давид часто говорил мне о вас, и всегда как о сотруднице, практически живущей в больнице и преданной своему делу.
   Он хочет добавить что-то еще, но девушка осмеливается прервать его:
   - Вам известно, почему Давид Тигранович принял относительно меня решение об отстранении?
   Ей невыносима даже мысль о том, что придется объяснять все мужчине напротив, пачкать свой рот грязью, оставленной в прошлом, заткнутой в самые дальние уголки воспоминаний как обветшалая тряпка. Но, быть может, это уменьшило бы уровень надежд с его стороны на ее счет, приятных, но неоправданных. Впрочем, ответ Чиркена ставит все на свои места:
   - Известно. Он не стал ничего от меня скрывать. То, что вам пришлось пережить - ужасно, но еще более несправедливо, что вы до сих пор вынуждены нести за это ответственность. Так не должно быть.
   В ладонях появляется неприятная вялость, снова хочется пить, и девушка тянется за чайником. Собеседник перехватывает ее движение и услужливо наполняет ее чашку уже совсем холодным чаем. Мужчина смотрит на нее с некоторым беспокойством.
   - Простите, я не хотел, чтобы мои слова вас растревожили.
   - Все в порядке, - Сабина делает несколько глотков, чтобы прогнать першение в горле. Она уже некоторое время замечает, что женщина средних лет с соседнего столика бросает на нее косые взгляды. Когда официант, приносивший им чай, подходит к ней, чтобы принести заказ, женщина о чем-то с ним тихо переговаривается. Выслушав ее, парень тоже оборачивается в их с Чиркеном сторону, затем смотрит по сторонам, оглядывая полупустое заведение, что-то говорит. Женщина выглядит недовольной. Или встревоженной? Ответ официанта явно не устраивает ее, поскольку она хватает оставленную рядом куртку и, заставив стул с грохотом проехаться по полу, поднимается. Глядя прямо на Сабину, кидает на стол бумажную купюру и выходит. Когда девушка понимает, что остальные посетители, включая ее спутника, тоже обратили внимание на мимолетно разыгранную сцену, во рту поселяется кислый вкус, и она отворачивается.
   - Итак, какую именно работу вы предлагаете? - внутри только крепнет уверенность в решении, которое предстоит принять.
   - Моему сыну требуется уход, однако он может себя обслуживать, - ничто не выдает отношения мужчины к произошедшему, кроме на мгновение побелевших губ. - Кроме обязанностей медсестры несколько часов в день я попрошу разве что составлять Тимуру компанию, если он выразит такое желание. Однако он не особенно общителен, так что вряд ли это станет для вас чем-то обременительным. Остальное время полностью в вашем распоряжении, у нас очень красивые места, располагающие к прогулкам, есть богатая библиотека. Так как мы живем отдаленно, то это вариант постоянного проживания, но будьте уверены, полный ваш комфорт будет обеспечен и все нужное предоставлено.
   Оплату Чиркен предлагает кратно превышающую ее зарплату в больнице, но финансовый вопрос не интересен Сабине. А вот возможность уехать из эпицентра бури, не покидая городских границ, - да. Она помнит предупреждение Гаврилова.
   К ним подходит тот самый официант.
   - Вам все понравилось? - спрашивает он, обращаясь преимущественно к Чиркену и избегая смотреть на Сабину. Его манера выглядит совершенно переменившейся по отношению к ней, и как мало для этого было нужно - всего лишь чужих слов, порожденных неведением и страхом. Девушка не строит иллюзий насчет причины.
   Она всем телом чувствует, что не в силах оставаться здесь более, но не делает ни единой попытки встать, не позволяет себе опустить взгляд. Она не заслужила этих недомолвок, не теперь.
   Девушка обещает Чиркену дать ответ до конца дня, и остаток встречи они с художником вновь проводят за необременительной беседой, ни на кого не обращая внимания. Сабине нравится то, как она чувствует себя рядом с этим мужчиной, - словно долгое время пробыла на морозе, так что тело успело сковать онемение, как вдруг оказалась в сонном тепле, и можно скинуть с себя промерзлую одежду, позволить жару прогреть до самых костей. Она ощущала себя ...в безопасности? Пожалуй, что так.
  
   ***
  
   Возвратившись домой, девушка некоторое время ходит из угла в угол, обдумывая будущее решение. То, что в компании Чиркена казалось таким простым и очевидным, омрачилось сомнениями, стоило ей оказаться одной. Предложение принять хотелось, но в то же время что-то внутри нее не давало легко согласиться. Сабина и сама не до конца понимала, какая мысль свербит у нее в голове. Наконец, она решает позвонить Любовь Григорьевне.
   - Чиркен Пашуков? - спрашивает она, выслушав путанное объяснение. - Знаю его, он старый знакомый жены Давида Тиграновича. В свое время ссудил ей средства на открытие бизнеса, да и потом помогал.
   - Я думала, он Авджи? - Сабина знает, что выставляется Чиркен под этой фамилией.
   - Это творческий псевдоним, ну и дань турецким корням, наверное. А так у него русская фамилия, мать была из этих мест, до революции Пашуковы - потомственные дворяне, одни из основателей города. Пашуковская возвышенность, куда он тебя зазывает, тоже в честь их семьи получила название.
   Девушка никогда не увлекалась историей родного города, но теперь чувствует проснувшийся интерес.
   - Он сказал, там поместье, доставшееся ему от деда.
   - Да, помню старика, он еще при партии сомнительные махинации проделывал, а в девяностых и вовсе разошелся, заимел репутацию местного авторитета, хотя седой уже весь был. Внук с ним почти не жил, насколько знаю, - только вернулся в Россию, как дед отправил его учиться, а там и его самого скоро застрелили в одной из потасовок. Чиркен остался единственным наследником. Про судьбу его матери ничего не скажу.
   - Откуда вам столько про него известно? - у Сабины не сложилось впечатления, что художник с ее старшей коллегой близкие знакомые.
   - Мужчины, дорогая моя, тоже порой любят посплетничать, - Любовь Григорьевна, судя по голосу, улыбается. - Чиркен много нашей больнице помогает, не жалеет денег. Кажется, он хороший человек.
   - А про сына его вы что-то слышали?
   - Мальчик, которого летом привозили? Нет, про него особо ничего не знаю. Чиркен для сына тебя сиделкой хочет нанять или патронажной сестрой?
   - Скорее, последнее, но с проживанием. Условия более, чем хорошие.
   - Может, тебе и хорошо бы пока уехать. Там природа, тишина. Почему сомневаешься? Характер дурной у паренька, это я заметила, но и возраст такой еще. У тебя к разным пациентам получается подход находить, даже у меня, бывает, терпение кончится, а ты справляешься.
   - Сама не знаю. Что-то царапает как будто.
   - Неудивительно, после того, что тебе пришлось испытать недавно, - успокаивает ее женщина. - Подумай, это хорошая возможность и отдохнуть, и заработать. Переждешь, а там все и уляжется.
  
   ***
  
   Есть еще один, человек, с которым Сабине нужно связаться. Она долго рассматривает запись контакта в телефонной книге своего смартфона, не решаясь нажать на вызов.
   Девушка могла бы вместо этого позвонить Лихачеву - тот оставил ей свой телефон на случай, если она вспомнит что-то важное о событиях ночи убийства. Гаврилов остаток ее допроса как свидетельницы вел себя так, словно забыл о ее существовании за пределами той комнаты.
   Сменил ли Александр номер за эти года? Сабина вспоминает, как еще девочкой стояла в присутствии воспитательницы и совершала десятки вызовов подряд, чтобы дозвониться, получить хоть какое-то объяснение, но ее встречали лишь долгие гудки без ответа. Чувство проворачивающегося где-то внутри сверла, словно она дерево, которое отрезали от корней, оголили ствол, ощипали листву. Полная беспомощность и спирающее дыхание от пока еще даже не осознания - догадки о том, что ее вновь оставили одну. Вся привязанность, все доверие к нему, единственному взрослому, протянувшему ей руку, заботившемуся о ней, вскоре обратилась сначала в яростную обиду, а затем в опустошение.
   Сабина все же делает звонок. Возможно, ей хочется еще раз услышать его голос?
   Трубку долго не поднимают, и прежняя досада на саму себя вновь начинает захлестывать с головой, жаром проникать в болезненно горящие шею и скулы, но в динамике все же раздается щелчок.
   Александр не здоровается и вообще ничего не говорит, и у девушки появляется сомнение, действительно ли вызов осуществился. Она не может удержаться от того, чтобы лишний раз взглянуть на загоревшийся экран телефона. Звонок идет.
   Она решается начать первой:
   - Вы говорили мне не покидать город. Я хотела предупредить, что мне предложили работу в его пределах, но на окраине. Там может плохо ловить, так что я, возможно, не всегда буду в доступе.
   Гаврилов еще какое-то время молчит, но потом все же спрашивает:
   - Где именно?
   - Пашуковская возвышенность, дом расположен с нашей стороны склона, однако добираться все равно довольно далеко.
   - Дом Пашуковых? Что ты там забыла?
   - Я приглашена как медсестра для пациента на реабилитации. Меня... пока отстранили от работы в больнице.
   Она не успевает договорить, что еще ничего не решила, когда мужчина ее прерывает:
   - Ты собираешься на похороны? Экспертиза почти завершена, тело вскоре вернут родственникам.
   Сабина чувствует, что ноги устали, и опускается на диван. На этот вопрос ей отвечать не хочется, но она все же говорит:
   - Не уверена, что смогу там быть.
   Снова долга пауза. Неприятная маета от собственного ответа сдавливает солнечное сплетение, девушка порывается что-то добавить - она сама не знает, что, но так ничего и не произносит.
   - Ясно.
   На этом звонок обрывается. Сабина какое-то время сидит, откинувшись спиной на спинку дивана и бездумно разглядывая потолок. Почему-то хочется плакать, но глаза остаются сухими.
   Ей нужно думать о других вещах.
   Она вспоминает кровавую надпись на животе Маши и делает глубокий вдох. Что, если тем, кто наблюдал за ней за несколько дней до происшествия, действительно был убийца, оставивший для нее извращенное приветствие? Что, если он не утратил своего интереса, а только выжидает? Эти мысли не единожды посещали ее за эту неделю, и апатия, следовавшая за ними, охватывала разум и тело, вместе с тусклой и какой-то поверхностной тревогой призывала раствориться в сером мельтешении пустых незначительных идей.
   На телефон приходит оповещение. Девушка едва поворачивает голову, не отрывая ее от изголовья, и заходит в мессенджер, а затем резко выпрямляется, поднося экран к самым глазам, словно проверяя, не обманывает ли ее зрение. Сердцебиение поселяется, кажется, прямо в голове, стуча гулким отзвуком в ушах, заглушая все остальные звуки. Сообщение приходит от Маши.
   Какое-то изображение, но оно остается размытой до того момента, как Сабина не нажимает на него. Когда она видит, что на картинке, ей на мгновение чудится, что обезумевший гул крови все же прорывает сосуды и глаза заливает кровью. Слишком много красного.
   Фотография Маши. Девушка на ней еще жива, со взглядом, полным отупелой загнанности, уже проникнутым обреченным пониманием своего конца. Вспышка фотокамеры блестит на ее покрытом испариной лице, белыми точками уходит вглубь расширенных до предела зрачков. Ножа в животе еще нет.
   Сабина роняет телефон ослабевшими пальцами и опускает голову ближе к коленям между сложенных вместе рук. Нужно сделать вдох, но каждая попытка переходит в хрип. Глаза невыносимо болят, сжатые смеженными в спазме веками.
   Она приходит в себя, только когда раздается тихое пиликанье еще одного уведомления, но медлит, прежде чем поднять смартфон и взглянуть на экран. Чат с Машей остается открыт, фотография исчезла, но вместо нее высветилось сообщение:
   'Тебе понравился мой подарок?'
   Девушка смотрит не мигая. Зрение расплывается, путая буквы между собой, а затем сообщение тоже пропадает. Она проводит по волосам, сжимая их в горсть. Чего бы ни хотел добиться неизвестный, то, что она сейчас чувствует - не страх, не отчаянье и даже не отвращение. Это злость.
   Сабина не будет играть в чьи-то игры.
  
   Глава 4.
   'На покрытой шрамами щеке некрасивой кляксой выделяется красный росчерк нового пореза, который уже не кровит, но выглядит довольно болезненно.
  - Вы поранились? - спрашивает Сабина, разглядывая его. Из соседней палаты ей поступил вызов о том, что лежащая здесь пациентка ведет себя шумно.
  Вместо ответа юноша улыбается ей. Улыбка эта словно оторвана от остального лица, будто кто-то взял, да и разрисовал фотографию, слишком сильно надавливая на бумагу и оставляя на ней грубые мятые разрывы.
  Предчувствие зарождается где-то в глубине солнечного сплетения, проходится по всему телу волной слабости и, наконец, ржавой проволокой забивается в горло. Сабина знает, что что-то произойдет. Видит это в ломаной позе и тусклом блеске глаз человека перед собой. Это знание наполняет смутной тревогой, но оно же дарит скручивающий узел предвкушения, которому сложно сопротивляться.
  Это и есть то, что другие называют жалостью? Кажется, нет, но ей сложно подобрать другое определение.
  На мгновение приходит мысль, что парень совсем молодой, пусть и успел прославиться. Его руки измазаны в чернилах, которыми он пишет музыку, талантливо, а быть может и гениально - так ей говорили. Пальцы до сих пор в царапинах и воспаленных пятнах ожогов. Должно быть, двигать ими больно.
  Почему-то это кажется красивым'.
  
  Сабине удается заснуть удается лишь на час с небольшим до того, как звонит будильник. Некоторое время просто лежит в кровати, слушая звуки раннего утра: пошаркивания метлы дворника, убирающего с дорожек мусор и опавшие листья, дребезжание ветра о створки окна, чьи-то отдаленные голоса. Мысли неторопливы и текучи, не задерживаются на чем-то одном. На ум приходит то предстоящая жизнь в поместье, то голос Александра во время последнего их разговора, то обеспокоенная Любовь Григорьевна, то лицо Андрея, обезображенное потерей. Потом, словно утопленник из водной толщи, проявляется образ Маши. Кажется, он и не оставлял ее ни на мгновение за все это время, что-то грызет изнутри, мучает всякий раз, стоит перед глазами. Иногда совсем другой человек проглядывает из-за воспоминаний о смерти медсестры, но об этом Сабина и вовсе отказывается думать, правда, у нее это совсем не получается.
   ***
   Они с Чиркеном договариваются, что он встретит ее на съезде с главного шоссе. Вчера мужчина выразил неприкрытое воодушевление, когда позвонила сообщить, что принимает его предложение, и эта радость взволновала ее до глубины души. Девушке тягостно от того, что она не решилась объяснить всю подоплеку ситуации, в которой оказалась, и истинные причины, подвигнувшие ее согласиться на новую работу, в то время как такое незнание могло сослужить дурную службу для них обоих. Однако раскрыть кому-то угрожающий интерес убийцы, который тот проявил к ней, было бы и вовсе невозможным. Сабина понимала, что поступает в каком-то смысле малодушно, но утешала себя тем, что в раскинувшемся на отшибе поместье никакой неизвестный не сможет добраться ни до нее самой, ни до кого-либо из ее новых домочадцев. Не зря Чиркен описывал свои угодья как почти оторванные от цивилизации.
   Сначала мужчина настаивал на том, чтобы забрать девушку от ее дома, но она отказалась. Череда последних дней оставила свой отпечаток, и то, что раньше показалось бы безобидным совпадением, теперь заставляет Сабину чувствовать неуверенность. Если это не плод встревоженного сознания, и за ней действительно следили, то будет благоразумнее, если никто не увидит, с кем она уезжает и куда направляется.
   В конце концов, лучше быть перестраховщицей, чем очередной жертвой, - размышляет девушка, садясь на междугородний автобус, направлявшийся в соседнее поселение.
   В салоне никого, кроме пожилой пары, сидящей напротив места кондуктора, не оказывается. Сабина оплачивает проездной у хмурого водителя и выбирает место в самом конце прохода. Когда автобус трогается с места, девушка утомленно прикрывает веки, чувствуя их болезненную тяжесть. Ей хочется спать, руки тяжело лежат на спортивной сумке, уместившейся на коленях, дыхание постепенно становится все более глубоким и размеренным, и она сама не замечает, в какое мгновение разум проваливается в темное видение.
   'Сабина стоит по щиколотку в мутной стоячей воде. Она не видит своих стоп, но чувствует, что босиком. Сверху на нее падает свет лампочки на длинном шнуре, которая раскачивается из стороны в сторону. Кажется, она находится в комнате, но стен не видно, только низкий потолок и залитый пол. Девушка с трудом перебирает ноги, как будто преодолевает сопротивление воздуха, чтобы сделать даже крошечный шаг. Откуда-то она знает, что ей нужно продолжать идти, ведь если она остановится - случится что-то страшное. Однако сил становится все меньше, сама вода будто твердеет, и в какой-то миг уже лед сковывает ноги Сабины. Холод пробирается в тело, расписывает его морозными узорами, расцветающими на коже почему-то красными линиями. Вскоре линии начинают складываться в слова.
   'Сабина' - сотня ее имен расплывается на руках и оголенном животе. Они похожи на частицы калейдоскопа, причудливо изменяющие форму, создавая что-то совершенно иное, скрытое по смыслу ото всех, кроме нее.
   Лампочка продолжает движения маятника, образ ее тоже искажается, и вот это уже часы с боем, отсчитывающие низким звоном: 'Бом-м-м. Бом-м-м'. Льда больше нет, теперь это кровь, ледяная, покрытая мутной пленкой. Сабина опускает ладонь в багряную жижу и достает оттуда охотничий нож. Она заносит руку и с силой опускает ее, направляя остро блестящее в мигающем свете лезвие вниз. Еще раз и еще. Нож вспарывает жидкость так, словно это человеческая плоть, и вот уже на девушку смотрят подернутые мутной пленкой глаза бывшей пациентки. Севастьянова. В животе у нее нож, и держит его Сабина. Губы женщины размыкаются и произносят:
   - Ложь'.
   Голова девушки соскальзывает с подголовника сидения, и она просыпается. Рубашка неприятно липнет к спине, шея тоже чуть влажная, хотя в автобусе прохладно.
   В окне скользит полоса лесного массива, значит, они уже выехали с жилой части города. Облака напротив, кажутся чем-то недвижимым, застывшим на месте, хотя в реальности все иначе. Солнце на два пальца показалось на горизонте, и холодный утренний свет слепящими вспышками пробивается то тут, то там, стреляет полосами в окна, невесомо ложится на кожу, а затем соскальзывает при очередном изгибе дороги. Дурной сон все не отпускает, и мысли путаются.
   Чиркен встречает девушку прямо на остановке. Отметив ее бледность, с разрешения забирает у нее сумку с вещами и ведет к оставленной у поворота на съезд машине - массивному внедорожнику запыленного вида.
   Когда Сабина садится на пассажирское кресло рядом с водителем, волосы, заплетенные в косу, цепляются за пряжку ремня безопасности, и девушка некоторое время пытается их освободить, но руки все еще неприятно вялые после обрывистого сна.
   - Позволите? - спрашивает мужчина и, перегнувшись со своего места, аккуратно выпутывает пряди. В его движениях ничего предосудительного, лишь спокойная сосредоточенность и проявление заботы. Сабина ощущает приятный запах - древесные и кожаные ноты, смотрит, как солнце высвечивает радужку тёмных глаз до прозрачного янтаря. Дыхание больше не сжимается скрученной петлей, не оседает сухостью на губах, не холодит горло.
   Какое-то время в салоне автомобиля царит тишина. Она растекается между ними как чернила, разлитые по бумаге, способные рассказать о многом, но потраченные впустую из-за неосторожного движения писца. Из динамиков еле слышно играет незатейливая мелодия. Грустные, чуть хрипловатые напевы флейты и перебор клавишных. Она звучит знакомо для Сабины, но девушка ее не узнает, так, словно это просто дежавю о том, чего никогда не было.
   Они въезжают на серпантин, и хотя автомобиль резко сбрасывает скорость, дорога выглядит сложной, поэтому девушка не уверена, что ей стоит начинать разговор. Однако вскоре желание прервать ставшую неестественной паузу все же пересиливает.
   - Что это за мелодия? - спрашивает она. Чиркен мельком бросает на нее взгляд, прежде чем вернуть свое внимание к дороге. Он не выглядит стесненным молчанием, но охотно поддерживает разговор.
   - Из оперы Глюка Орфей и Эвридика. Танец блаженных теней. Орфей ищет свою погибшую жену Эвридику среди них в Элизиуме, - мужчина постукивает пальцем по рулю в такт музыкальному переходу и улыбается. - Мне нравится сюжетная классическая музыка. Не просто танец или песня, а целая история.
   - И что происходит? - Сабина остается сидеть с отвернутой в сторону окна головой, но наблюдает за собеседником через отражение. - Я никогда не видела этой оперы, хотя и знаю сюжет мифа.
   У ее матери был когда-то большой и красочный атлас мифов Древней Греции. Девочкой ей нравилось часами просиживать за ним, представляя себя кем-то из героев или всемогущих богов. Будь она и в самом деле сильной, то ее дом не был бы местом, наполнявшим каждый вдох свинцовой тяжестью, когда не знаешь, получится ли сделать еще один после него.
   - Все лишь немного отличается. Тени возвращают Орфею его возлюбленную, но он вынужден молчать, и Эвридика уверена, что супруг оставил ее, что она совсем одна. В конце концов, юноша не выдерживает ее горестных речей, и оборачивается.
   - Наверное, она действительно чувствовала себя покинутой, пока оставалась в подземном мире. Вокруг только тени, и она сама - одна из них, - девушка проводит пальцем по обивке автомобильной двери, рассеянно наблюдая, как дорогу все больше заволакивает мглистый туман. Она вырвалась из своего подземного царства много лет назад. Только почему кажется, что его след жирной сажей тянется за ней до сих пор?
   - Вас что-то беспокоит? Вы показались мне встревоженной, - что-то в голосе Чиркена словно просит доверять ему, и Сабине хочется сдаться этому мимолетному обещанию безопасности.
   - Просто еще раз поняла для себя, что не хочу больше оставаться в городе. Ваше предложение оказалось как нельзя кстати, - она скованно пожимает плечами.
   Мужчина качает головой:
   - У нас довольно дремучие места, еще захотите сбежать обратно. Связь ловит не всегда, Интернет тоже сбоит, хоть он и спутниковый. Как бы вас на подступах к городу ловить не пришлось, - смеется.
   Чиркен шутит, но отчего-то Сабину на мгновение пробирает дрожь - она вспоминает рассказанную им историю о том, как его сын оказался в больнице. Возможно, места действительно дремучие, и кто знает, какие звери там водятся. Звери ли.
   - Меня это даже радует, - наперекор собственным тревогам отвечает девушка. - Не хочу ничего знать.
   Как легко было бы жить в неведении. Ей было известно, что порой ужасные дни просто стираются из памяти человека. Жаль, что с ней этого так и не случилось. Она помнила из своего ужасного дня все до каждой незначительной детали. Тиканье часов. Смех ребятни за окном. Обои, впитавшие красный цвет. Чужое лицо, искаженное до неузнаваемости, покрытое темными брызгами.
   - После произошедшего это неудивительно, - тон мужчины мягко стелется, успокаивая взбудораженное сознание. Чтобы отвлечь ее, Чиркен принимается рассказывать о здешних лесах, животных, их населяющих, - оказывается, территория вокруг возвышенности относилась к охраняемым природным территориям, и он в охотничий сезон даже выполнял обязанности местного егеря.
   Голос у него необыкновенный, чистый и глубокий, с множеством оттенков, которые словно акварельные краски, брошенные в воду, сплетаются в единое полотно удивительного рисунка. Сабина чувствует, как бледнеет призрак недавнего кошмара, как хочется закрыть глаза, и погрузиться в эту наполненную теплую мягкость как в одеяло. Она снова почти засыпает, и сны ее обещают быть светлыми, когда чувствует вибрацию в кармане пальто.
   На экране смартфона светится 'Лечебница-психиатр'. Солнце наискось ложится на зеркальную поверхность, стирает написанное, сливая все в слепящий глаза блик. Внутри Сабины ворочается липкая досада, смешанная с опаской. Она не любит получать эти звонки.
   - Ответите? Я уберу звук, - рука Чиркена тянется к приборной панели, чтобы убавить громкость.
   - Спасибо, я недолго.
   Отвечать девушке совсем не хочется, но в то же время она понимает, что звонок может быть срочным, и пересиливает себя, нажимая на кнопку принятия вызова. В динамике неразборчиво шуршит, раздается щелчок, после которого до нее доносится знакомый голос.
   Сабина слушает, и чужие слова долетают до нее как будто издалека, не складываясь в общий смысл, а как бы существуя сами по себе. Почему, ну почему ее жизнь продолжает превращаться в дурное искажение кривых зеркал, где линии изломаны, а образ словно из детских кошмаров?
   - Как она могла узнать? - девушка закрывает глаза, не в силах справиться с подступившим к горлу комком из неразборчивых чувств. - У нее же нет доступа к телефону.
   Рука крепче сжимается на металлическом корпусе, пальцы белеют, как белеют и сжатые вместе губы. Однако, когда Сабина отвечает, ее голос лишен какого-либо раздражения:
   - Постараюсь, - внутри нее словно камнепад, опадающий в пропасть, тянет и сосет под ложечкой.
   Она прощается с врачом, и какое-то время продолжает смотреть на потухнувший экран телефона. Ладони почти не чувствуются, будто их надолго оставили в ледяной воде.
   Взгляд Чиркена, пытливый, но ненавязчивый, девушка чувствует почти что кожей. Так орнитолог может наблюдать за интересной птицей, изучая ее повадки и пытаясь предугадать следующее движение.
   Расслышал ли он разговор? Если да, то что об этом может подумать? Сабине не хочется, чтобы спутник знал о том, где сейчас ее мать. Она ненавидит вопросы, которые следуют за этим.
   Однако мужчина, сознательно или нет, уводит разговор в совсем иное русло:
   - Вы рисуете?
   Неужели это все, о чем он спросит? У Сабины не сразу получается переключиться на новое обсуждение, она какое-то время собирается с мыслями.
   - Мне больше нравится наблюдать за тем, как рисует кто-то еще, - все же говорит она.
   - Вот как. Наблюдение порой требует большой выдержки. Хочется вмешаться в процесс. Направить его своей рукой, - мужская рука вновь тянется к магнитоле и возвращает в салон звучание музыки.
   У Сабины остается впечатление, что мужчина хотел сказать о другом, но спросить напрямую она не решается, и просто молчит. Чиркен же снова благодушно улыбается и продолжает:
   - Буду рад увидеть вас в своей мастерской - думаю, вам там понравится. Может быть, захотите приобщиться к процессу. Могу дать несколько уроков.
   Девушка прочищает горло, чувствуя необъяснимую робость, прежде чем ответить:
   - Я училась когда-то, - ей приходится приложить усилие, чтобы совладать с дыханием, прежде чем закончить. - Моя мать была художницей, как и вы, и рисовала дома.
   Говорить о матери сейчас особенно тяжело, и Сабина не понимает себя - зачем она вновь и вновь обращается к ее образу в своей памяти? Почему не может стереть, забыть...бросить? Как та бросила ее.
   Воспоминания бритвенной кромкой касаются разума, сворачиваются тугим клубком. Дни, когда дома были только они вдвоем, и мама рисовала. Раскладывать краски и кисти она всегда поручала Сабине, и девочка долго и обстоятельно укладывала все по цветами и размеру, в то время как мама подготавливала холст. Первым шел подмалевок, кончик кисти легко прикасался к грунту, оставляя пятна будущих силуэтов. Мама была разговорчивее, чем обычно, и рассказывала, как работать со светом и тенью, накладывать и смешивать цвета. Только в эти мгновения Сабина чувствовала, что она может порадовать ее, что она для нее настоящий человек, а не чужая тень, случайно приставшая к ее собственной.
   Вопрос Чиркена возвращает ее из размышления:
   - Как зовут вашу маму? Может, мы где-то пересекались, рабочий круг у нас довольно узкий.
   Неясное сожаление скатывается по языку легкой горечью. Многие в городе знали имя ее отчима, но немногие слышали о матери до того дня, как ее осудили за убийство мужа.
   - Марина Шолох, это ее девичья фамилия.
   Мужчина молчит недолго, но пауза все равно кажется слишком длинной.
   - Не слышал о такой.
   Сабина наблюдает за мужчиной и сразу чувствует, что он лжет. Она знает это по еле заметному изменению тона его голоса, напряжению, охватившему пальцы, сжимающие руль, небольшому отрыву спины от спинки водительского кресла. Единственное, чего девушка не может понять, солгал ли Чиркен еще в чем-то.
   ***
   На одном из поворотов серпантина они выезжают на широкую лесную колею, которую Сабина ни за что не заметила, если бы ехала одна - поворот на нее скрыт густым ельником и располагается под острым углом к линии движения. Даже во внедорожнике чувствуются резкие перепады высоты, когда машина переваливается через крутые ухабы. Наконец, они выезжают к относительно ровному горному оврагу. Справа кружится блестящей на солнце лентой мелкая река, а чуть в стороне, на подъеме, виднеется красивое здание в классическом стиле, чем-то похожем на баженовский.
   По мере того, как они подъезжают, и поместье становится ближе, девушка не отрывает свой взгляд от окна, впитывая чудесный вид. В центре здания расположена удивительная угловая купольная ротонда на световом барабане, окруженная пилястрами, от которой отходят два крыла здания. Верхняя часть ротонды украшена тремя оконными проемами круглой формы, снизу подпирают несколько ионических колонн, скрывающие проход к главному входу. Штукатурка фасада выглядит совсем новой, прямоугольные окна, длинные и узкие, лишены всяких украшений, но кое-где добавлены балконы с навесами от солнца и фронтонами. Несколько пристроек находятся с основным домом на разной высоте, из-за чего возникает впечатление раскидистой клумбы, но выглядит все согласованно и соразмерно. Вокруг здания кружится негустой подлесок, не знавший строгой руки садовника, и природная естественность только добавляет исключительность, превращая все в место ностальгии из книжных историй.
   Машина останавливается у крыльца, и девушка замечает двух черных собак, сидящих на ступенях. Признаться, сначала она и вовсе принимает их за декоративные скульптуры, так неподвижно они выглядят. Когда Чиркен глушит двигатель и открывает дверь с водительской стороны, псы синхронно срываются с места и кидаются в его сторону. Все впечатление об их сдержанности разбивается о радостный лай, с которым они приветствуют хозяина.
   Мужчина с видимым удовольствием наглаживает лобастые вихрастые головы и оглядывается на Сабину, остающуюся в машине и наблюдающую за происходящим. Она не рискует выйти. Почему-то, когда Чиркен упоминал собак, ей представлялся кто-то поменьше размером.
   - Вы ведь не боитесь животных? - спрашивает мужчина с улыбкой.
   Девушка качает головой и все же покидает машину, нерешительно приближаясь к Чиркену. Тот отдает псам команду сидеть, которую они моментально выполняют.
   - Позволите вашу руку? - спрашивает он у Сабины, и она протягивает ему ладонь. Кожа у него горячая и сухая.
   - Своя, - говорит мужчина собакам, приближая девичью кисть к их мордам. Мокрые холодные носы щекотно поддевают пальцы, и девушка стремится сжать их, когда процедура знакомства оказывается завершена.
   - Они не сразу, но привыкнут к вам, и не волнуйтесь, на первые дни вашего пребывания здесь ночевать их оставлю в охотничьем домике - он неподалеку, в десяти минутах. У вас, кажется, никогда не было собак? - замечает Чиркен, он держит обе руки на загривках питомцев, пока те уселись у его ног и смотрят на Сабину большими умными глазами. - Справа Виз, слева Ареш.
   Девушка с трудом отрывает от псов свой взгляд, поднимая его к мужскому лицу, на котором притаилась необидная насмешка.
   - Эти имена что-то значат?
   - Возможно, я не интересовался этим, клички им выбирал мой сын, мы тогда только переехали сюда, - мужчина переводит взгляд на оставленный с открытыми дверями внедорожник. - Мне нужно отогнать машину, вы пока можете заходить в дом и осмотреться. Я вернусь, и все вам покажу.
   - А Тимур?
   - В это время он еще спит, вряд ли до обеда появится, - качает головой Чиркен и, передав девушке ее сумку, отъезжает по уходящей за дом извилиной дороге. Собак он берет с собой, и девушка чувствует облегчение - псы выглядят дружелюбными и воспитанными, но она все равно ощущает некоторое беспокойство рядом с ними.
   Оставшись одна, Сабина с интересом оглядывается. Воздух, чистый и сладкий как березовая слеза, непривычно заполняет легкие, кажется, что его слишком много. В груди теснит, но теснота эта приятная и желанная. Так чувствует себя пловец, когда наконец выныривает на поверхность с глубины. Девушка на мгновение прикрывает глаза, вслушивается в трение листьев на необычно нежном для осени ветру, наслаждается тающим на коже солнечным светом, который порождает под веками все новые и новые вспышки. Тихо. Безмятежно.
   Однако вскоре приятная расслабленность разбивается об острое чувство опасности. Осознания еще не наступило, а тело уже знает, встречает старого недруга, ускорив ток крови, участив дыхание, приготовившись сражаться или бежать от чьего-то недоброго внимания. Как репейник цепляется за одежду, начиная неудобно стягивать ее при каждом движении, так и этот взгляд всаживается прочными крючьями в ее голову, сдирает кожу, ввинчивается в глубину. Девушка остается неподвижной, только слух ее весь делается болезненно острым, отслеживая случайный шорох или треск валежника.
   Чудится, или нет? Чиркен ведь не мог вернуться так быстро? Сначала она приоткрывает глаза, скрывая их блеск под опущенными ресницами, но затем, уже не скрываясь, всматривается в разобщенные ряды осин, перемежающихся с сухостоем, и тянущийся позади них густой ельник.
   Никого. Затылок продолжает свербить, перекатывать шершавой волной мурашки, стягивая их вниз по позвоночнику. Тогда Сабина резко оборачивается в сторону дома, оставшегося за ее спиной. Ей кажется, что возле одной из пристроек мелькает тень. Мог ли это быть Тимур, проснувшийся раньше времени и выглянувший проверить гостью? Но Чиркен упоминал, что сын пока остается в инвалидном кресле и не может ходить самостоятельно.
   Девушка чувствует нарастающее беспокойство. Неужели даже здесь, за много километров от города, она не может почувствовать себя в безопасности?
   Раздается шелест крыльев, и с того места, где Сабина заметила движение, вспархивает темная птица, поднимаясь к скату пристройки. Всего лишь ворона! Видимо, последние дни и в самом деле заставили ее бояться собственной тени.
   Ворона наблюдает за девушкой блестящими пуговками глаз, перебирая когтями по рейке искусно сделанного карниза. Странно - что городская птица забыла в лесу?
   Успокоившись, Сабина резко топает ногой на чернуху, но та совершенно не обращает внимания на попытки согнать ее с облюбованного места. Чувствуя нерациональную досаду, девушка поднимается на крыльцо главного здания. Оставаться снаружи ей больше не хочется.
   Резные двери не заперты. Просторная светлая передняя с двухуровневыми окнами с арочными проходами в левое и правое крыло здания увешана картинами, преимущественно разного рода пейзажами, и Сабина не уверена, принадлежат ли какие-то из них авторству Чиркена, хотя попадаются и несколько полотен с неопределенным содержанием, которые выглядят довольно старыми. За одним из прямоугольных порталов прямо рядом с главным входом девушка обнаруживает что-то вроде библиотеки - стены комнаты подпирают книжные стеллажи высотой до самого потолка, у дальнего конца расположено несколько кресел и приставленные к ним угловые столики. Еще один стол солидных размеров обрамлен с обеих сторон вытянутыми окнами, на нем разложены стопкой сложенные белые листы бумаги и стопки книг с закладками. У самого края столешницы в мраморной подставке разместились остро наточенные карандаши и разноцветные канцелярские ножи, которых было, кажется, даже больше карандашей. Ее мать всегда точила карандаши ножом, никогда обычными точилками.
   У пары лезвие оказывается выдвинутым, когда Сабина подходит рассмотреть поближе. При взгляде на них внутри рождается мутная маета. Какой-то ее части хочется взять один из них в руки, оценить остроту, провести по хрупкому металлу пальцем, но дыхание учащается при одной только мысли об этом. Даже когда готовила, девушка старалась не использовать ножи.
   Отведя взгляд от поблескивающих лезвий, Сабина обращает внимание на лежащий в стороне от прочих книг пухлый том в тканевом переплете, из-под корешка которого выглядывает алая ленточная закладка. 'Цветочная традиция: история, поэзия и символизм в учении о цветах' - значится на обложке.
   Интересно, кто из жителей поместья поклонник флориографии? Недавнее беспокойство не успело сойти на нет, и руки хочется чем-то занять, поэтому девушка поднимает книгу и раскрывает на заложенном лентой месте.
   Шрифт стилизован под ручное письмо, и на секунду Сабина пытается уцепиться за кончик даже не мысли, а ускользающего воспоминания, но ощущение быстро проходит, когда она замечает, что один из абзацев на странице выделен карандашом:
   'Плутону (Гадесу, Аиду) и Прозерпине (Персефоне) были посвящены нарцисс, адиантум и кипарис, который, однажды срубленный, не сможет вырасти вновь. Моры носили венки из нарциссов, аромат которых был настолько мучительно сладок, что доводил до безумия'.
   Кожу вспарывают мурашки, от волнения зрение на мгновение теряет свою четкость, размывая цвета, растворяя формы и собирая их в образ мертвого цветка. В руках такой же мертвой Маши.
   Какое горькое совпадение. Порой ей представлялось, что, как и для Персефоны, в самый омерзительный момент земля разверзнется у нее под ногами, и она провалится куда угодно, лишь бы не оставаться там, где была она, и вместе с ней провалятся боль, злость и тошнотворное чувство собственной беспомощности. Миф и прежде казался ей до странности постылым, тошным, вместо истории любви Сабина видела в нем лишь мучения жертвы и преступное оцепенение той, что должна была стать спасителем. Однако теперь сквозь строки проглядывает что-то и вовсе почти зловещее.
   Слова о нарциссах вновь вызывают в памяти изрезанное тело, сухоцвет в безжизненной руке. Когда же воспоминания оставят ее, упокоят измученный образ в глубине вороха случайностей? Прими она решение пойти на похороны, стало бы ей легче, или все сделалось лишь острее и невыносимее?
   Девушка захлопывает книгу и возвращает ее на прежнее место. Хотя еще несколько минут назад она стремилась скрыться в здании, теперь хочется на свежий воздух, и Сабина разворачивается, чтобы вернуться в холл, но вздрагивает от неожиданности.
   У дверей в комнату на нее молча смотрит бледный темноволосый юноша, сидящий в электрическом инвалидном кресле. Он, судя по всему, уже какое-то время наблюдает за ней, однако Сабина не слышала ни шороха шин, ни паркетного скрипа под тяжестью машины.
   Девушка с плохо скрываемым интересом вглядывается в Тимура - со дня их встречи прошел не один месяц, и знакомство их, пусть и недолгое, по неясной причине оставило у нее сильное впечатление. Теперь он словно бы раздался в плечах и набрал здоровый вес - когда его привезли в их больницу, юноша выглядел изможденным и эмоционально нестабильным. Волосы парня уложены на строгий боковой пробор, черная водолазка подпирает шею высоким воротом, из-за чего светлая кожа кажется совсем белой, но все же не производит впечатления истощения, вызванного долгим восстановлением.
   - Здравствуй, - говорит наконец она. Руки снова просят взять что-то, повертеть в пальцах, словно в этих проворотах и кручениях она сможет потерять все мысли, говорить приятными любезностями и раствориться в пустых бессмысленных звуках.
   Тимур тоже разглядывает ее, и взгляд его похож на шкатулку с секретом - на поверхности одно, но сокрыто иное. Его хочется разгадать, додумать, как и прежде, когда между ними было совсем мало слов. Сабина не может определить, что видит в мерцании темных глаз. Быть может, это неприязнь? Или интерес?
   - Знаешь, для чего он тебя привез? - голос его набирает силу, подбородок опускается ближе к груди, темные глаза сверлят ее из-под острого разлета бровей. Он не делает вид, что забыл ее, и говорит без церемоний, как со старой знакомой.
   Уголки рта девушки чуть дрожат, складываются в дружелюбную улыбку, но так и норовят опуститься обратно:
   - Потому что хочет, чтобы ты быстрее встал на ноги, полагаю, - их беседа напоминает фильм, включенный с середины, предназначенный тому, кто уже смотрел его однажды. Как будто время, проведенное в больнице, - взгляд во взгляд, случайное касание - случилось только что и еще не успело стереться из памяти.
   На лице Тимура появляется ухмылка, быстро переходящая в смешок, сцеженный в сжатый кулак, поднесенный ко рту. Неприятное подозрение, что он просто забавляется над нею, овладевает Сабиной, и она плотнее сжимает губы. Впрочем, юноша вскоре серьезнеет и произносит уже без следа насмешки:
   - Боюсь, это последнее, чего он хочет, - видя непонимание девушки, он чуть склоняет голову к плечу и поясняет со зловещей откровенностью. - Пока я остаюсь в этом кресле, ему легче меня контролировать. Хотя допускаю, что он руководствуется какими-то собственными представлениями о моем благе. Правда, это ничего не меняет. Для меня.
   Теперь ей приходится напрячь слух, чтобы разобрать его слова, тонкие и слабые, как натянувшаяся до предела нить. Кажется, еще немного - и напряжение лопнет, разорвется в расползающемся волокне.
   - Тогда для чего, по-твоему, я здесь? - она не может уловить значения его ответа, оттого ощущение сюрреальности не отпускает Сабину. Может ли быть так, что она не очнулась от своего кошмара в автобусе, а так и продолжает видеть причудливый сон?
   Парень подпирает подбородок рукой, сложенной на подлокотник кресла, и скашивает взгляд в сторону, прислушиваясь к чему-то. Его губы вновь искажает недобрая усмешка, и он отвечает, но будто обращаясь к кому-то еще:
   - Отец думает, ты будешь крючком для меня, за который он будет дергать, заставляя подчиняться. Но может, все повернется иначе - ты станешь крючком для него, и дергать за него смогу уже я, - под конец его голос снова полон злого веселья.
   - Тимур, - в проходе появляется Чиркен. Кажется, слова юноши были предназначены его отцу, а не ей.
   В тоне мужчины слышится предупреждение, он встает позади коляски сына и кладет обе ладони на ручки сопровождающего. Парень наклоняет голову вперед, что-то тихо и раздосадованно ему говорит, потом разворачивается на кресле, ничуть не заботясь о том, что может задеть отца, и скрывается в коридоре. Посторонившийся, чтобы пропустить его, Чиркен возвращается в комнату и подходит к Сабине с извиняющейся улыбкой. Собак нигде не видно.
   - Не воспринимайте его слова всерьез, он может вести себя вздорно временами. Хоть вы и почти ровесники, сын порой совсем как подросток.
   - Все в порядке, - девушка хоть и отвечает вежливо, на мужчину не смотрит. Речь юноши была скомканной и на первый взгляд бессвязной, как если бы кто-то смял лист бумаги с нанесенным на него рисунком, извращая все значение изначально правильных и ясных линий. Сабина не поняла ничего из того, о чем он говорил, и либо она чего-то не знала, либо... При психических расстройствах мышление часто оказывается повреждено. Реплики Тимура, лишенные очевидного ей смысла, вполне вписывались в эту догадку. Чиркен ведь упоминал о психической болезни его матери.
   Мужчина возвращает ее внимание к себе, мягко дотронувшись до ее плеча. Дождавшись, пока Сабина вновь поднимет на него глаза, со всей серьезностью произносит:
   - Сын может говорить что угодно, но пока вы здесь, я позабочусь о том, чтобы вы были спокойны и довольны своим пребыванием в стенах нашего дома. И еще одно - Тимур бывает весьма хитрым. Особенно, когда пытается добиться своего. Прошу, не идите у него на поводу и не верьте всему, что он говорит.
   После мужчина показывает ей дом. Комнаты, прямоугольные, овальные и даже круглые, заполнены темным деревом панельных стен и пола, кое-где открыты высокие окна, пуская внутрь медвяный запах леса. Солнечный свет, преломляющийся сквозь оконные стекла, кружит мелкие пылинки словно бесчисленные звезды в космическом полотне, будто кто-то развесил искрящуюся прозрачную ткань. Поместье, небольшое и уютное, дышит лесным дурманом, перебирает причудливые звуки птиц, прокатывается дуновением воздуха по ногам, принося в них приятную тяжесть и желание прилечь, отдохнуть. Домашних растений нигде нет, вместо них украшением служат картины - порой в самых неожиданных местах. Кое-где Сабина замечает репродукции известных работ, выполненные очень талантливо.
   Наконец Чиркен отводит ее в спальню, в которой ей предстоит жить. Комната отличается от остальных в доме. Мебель, стены, шторы - все светлое и новое. Изящная спинка кровати с воздушным тюлевым пологом, стеллаж с витыми подпорками по бокам, заполненный книгами, в том числе по медицине. Есть здесь и цветы в нарядных кашпо, и кремовый круглый ковер с длинным ворсом, и пухлые подушки в вязаных наволочках с кисточками на обитом мягким плюшем кресле. Спальня выглядит, скорее, девичьей и продуманной до мелочей. Она кажется Сабине совершенно волшебной, как из другой жизни, которой у нее никогда не было.
   - Эта комната предназначалась для моей дочери, ремонтные работы только недавно завершили, - объясняет мужчина, наблюдая за тем, как девушка проводит рукой по гладкой поверхности укрытых шелковыми обоями стен.
   - У вас есть дочь? - девушка с интересом оборачивается к своему спутнику. Отчего-то она успела решить, что Тимур - его единственный ребенок.
   - Она уже взрослая, чуть старше сына, и всю жизнь жила отдельно от меня с матерью, пока с той не случилось несчастье. Я надеялся, что мы сможем постепенно найти общий язык, но пока рано об этом говорить. Мы с ней сейчас словно незнакомцы друг для друга, - мужчина выглядит опечаленным, говоря об этом, и Сабина вновь чувствует неуловимую маету.
   - Все ли в порядке, если я займу эту комнату? - спрашивает она. - Она ведь для вашей дочери.
   - Мне будет приятно, если вы будете в ней жить все то время, что проведете у нас. Грустно видеть ее пустой и запертой, - тень на лице Чиркена быстро исчезает за новой широкой улыбкой. - Располагайтесь, а я пока организую обед - в этом доме главный повар я, так что, если есть пожелания, не стесняйтесь.
   - Я всеядна, - девушка тоже улыбается, потом вспоминает о том, что хотела уточнить. - А что насчет Тимура? Когда мне приступать?
   Юношу во время осмотра дома она больше не видела, однако, когда они с хозяином поместья проходили мимо его комнаты, слышала оттуда какие-то звуки.
   - Обед он пропускает, а вот на ужин явится - у нас с ним принято вечером всегда есть вместе. Тогда и решите, что и как, - мужчина прощается и оставляет ее одну.
   Девушка проходит к высокой кровати и осторожно присаживается на ее край, затем откидывается на спину. Покрывало нежно щекочет ладонь, когда она сжимает ткань в пальцах. От него пахнет чем-то свежим и травяным, и Сабина поворачивает набок, утыкаясь носом в этот успокаивающий аромат.
   Она чувствует - есть что-то, о чем перед ней умолчали. Как тень надвигающегося шторма покрывает землю в предвестии своего появления, так и в словах отца и сына девушка слышит особый смысл, понять который ей пока не дано. Словно челнок, вкрадчивый шепот тревоги то касается ее сознания, то скрывается в глубине. Не обернется ли ее скоропалительное соглашение на предложение о работе неприятностями? С другой стороны, сейчас все видится ей в преувеличенно мрачном свете. Место, в котором ей предстоит жить, будто вышло со страниц любимых в детстве историй, наниматель внимателен и учтив. Это не первый ее трудный в общении подопечный, а недомолвки - что ж, у многих семей есть свои скелеты в шкафу.
   У некоторых даже настоящие.
  
  Глава 5.
  
  На ужин Чиркен подает тушеную в сливочном соусе зайчатину, слоеный рулет с черемшой и запеченный с медом и розмарином корнеплод, который Сабина не узнает - он оказывается пастернаком. Комната, служившая столовой, заполнена мягким желтоватым светом, похожим на свечной, овальный - в унисон с комнатой - стол накрыт темно-зеленой скатертью, на которой особенно выделялась белизна нарядного сервиза. Хозяин, как ему и полагается, занял место во главе стола, по правую руку от него расположился Тимур. Слева от себя Чиркен пригласил сесть гостью. Сабине и приятно находиться здесь, и в то же время что-то внутри изнывает маетой от какой-то торжественности обстановки.
  - Я считаю, что семья хотя бы раз в день должна есть вместе, - улыбается мужчина, разливая по тонким стаканам сухое вино, откупоренное им немного ранее. - Мы с сыном встаем и, соответственно, завтракаем в разное время, обед иногда и вовсе пропускаем, но каждый вечер обязательно собираемся вместе за одним столом. Это наша традиция. Обычно приготовлением ужина занимаюсь я, но Тимур тоже иногда вызывается. Может, он решит порадовать нас чем-то в ближайшие дни?
  Чиркен протягивает руку к сидящему рядом сыну и несколько раз хлопает его по предплечью. Тимур выглядит тихим и ни на кого не смотрит, разглядывая содержимое тарелки. Когда Сабина только появилась в столовой, он спокойно поприветствовал ее, словно и не было того разговора в библиотеке.
  - Очень вкусно, - искренне хвалит еду девушка, пробуя понемногу от разных кусочков, которые мужчина любезно накладывает для нее.
  - Рад, что вам нравится, - заметно, что слова гостьи приходятся по душе хозяину поместья. - Мне хотелось отпраздновать ваше прибытие в наш дом и еще раз поблагодарить за то, что согласились приехать. Надеюсь, время, проведенное вами здесь, оставит после себя только самые лучшие впечатления, и вы останетесь с нами подольше.
  - Вы слишком добры, - бормочет Сабина, вновь чувствуя себя не в своей тарелке. Она не привыкла, чтобы какой-то человек относился к ней с таким вниманием и предупредительностью. В ее жизни все эти годы была только Любовь Григорьевна, кто заботился о ней, но они были, скорее, приятельницами, чем близкими подругами. Ей даже сложно вспомнить, когда простому ее присутствию кто-то придавал такое значение. В конце концов, кто она здесь - обычная наемная сотрудница. Однако Чиркен с самого начала обращался с ней как с долгожданной и важной гостьей. Это отчего-то царапает горло и опалет щеки робким, едва уловимым жаром.
  За ужином девушка узнает об истории поместья и роли рода Пашуковых в истории их города, который раньше был простым починком, подаренным монастырю. После секуляризационной реформы, изымавшей церковные владения в пользу государства, село вошло в состав губернии. Крестьяне были приписаны к заводам, многие пришли в разорение, и торговля совсем захирела, пока позже поселком не выбрал свою летнюю резиденцию известный писатель, и не появились школы и первый синематограф, вновь превращая его в большое селение. А когда крупный помещик, Николай Дмитриевич Пашуков, открыл там шерстомойную фабрику, селение и вовсе обросло в город. Сам помещик отстроил себе резиденцию на близлежащей возвышенности, которую со временем стали называть его именем.
  - Пашуковы мирно прожили здесь почти семьдесят лет, пока не случилась Октябрьская революция, - Чиркен делится историей своей семьи с неподдельным интересом. Видно, что рассказывать о своих корнях доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Тимур слушает рассказ так же внимательно, как и Сабина, будто прежде ему его слышать не доводилось. - Правнук того первого Пашукова Константин вместе с молодой женой уже несколько лет, как унаследовал все состояние - его дед, а после и отец скончались четырьмя годами ранее, когда в губернии вспыхнула холера. С ними проживали младший брат Константина, Петр, и их овдовевшая мать Софья. Народные волнения почти не тронули наш город, все продолжали жить, как прежде. Рабочие, надо заметить, Пашуковых уважали, те и больницы со школами содержали, и программы для народа организовывали, так что никто бесчинств не творил. Однажды только пришла крестьянская делегация поговорить о земле, но Константин уговорил их подождать, когда будет рассматриваться земельный вопрос на созыве Учредительного собрания. Среди них был один враждебно настроенный солдат, однако остальные на его подначивания не повелись. Кстати, у Пашуковых на тот момент имелись и охранные грамоты - крестник покойного Пашукова-старшего вошел в Моссовет сразу после революции, он и справил документы всей семье на случай угрозы жизни.
  - Так они смогли пережить смену власти без потерь? - спрашивает Сабина, а сама ощущает направленный на себя интерес Тимура, как если бы он был солнечным лучом, падающего на оголенную кожу сквозь проем неплотно задернутой шторы. Сначала незаметный, теперь он заставляет девушку испытывать смутное беспокойство. Парень все дольше задерживает на ней свой взгляд, почти беззастенчиво рассматривая, пока слушает отца.
  - К сожалению, нет. Не знаю, что стало причиной, но Петр рассорился с братом и оставил семью, чтобы стать одним из лидеров белого движения, за что через год его расстреляли. Мать братьев умерла от тифа, и супружеская пара остались одни, детей у них на тот момент еще не было. Жена Константина тоже перенесла болезнь, но оправилась. Чета уехала на юг, в Крым - думаю, у них были планы пересечь границу - однако что-то не срослось, и они вернулись. Константин получил статус народного художника благодаря все тому же знакомству, и в 20-х годах под его руководством в поместье открылась одна из Государственных свободных художественных мастерских. Потом, уже при его сыне, здесь был Дом писателей, а одно время, когда участились случаи политического злоупотребления психиатрией, даже тюремная психиатрическая больница. Держали в ней в основном политических заключенных, но обычных пациентов тоже хватало. Одна из пристроек, бывшая карцером для особо буйных, осталась с тех пор нетронутой - там, правда, ничего интересного, мы его больше как кладовку используем.
  Сабина замечает краем глаза, что Тимур при упоминании карцера опускает голову, полотно скатерти мнется под его побелевшими пальцами. Услышав про тюремную больницу, она и сама чувствует себя не на месте - невольные мысли о матери путают разум, рассеивают ее внимание как расходящиеся круги от каменной гальки, разбивающей гладь воды.
  - После развала Союзов мой дед приватизировал поместье обратно, опять же, связи помогли. Теперь эта земля вновь стала наследием нашей семьи. Надеюсь, мои дети сохранят его, - Чиркен с грустной улыбкой смотрит на сына, затем переводит взгляд на девушку. - Я не утомил вас своими историями, юная барышня?
  Сабина всматривается в сгустившуюся тьму за окнами столовой, которая рождает в ней необъяснимое томление и нетерпение:
  - Мне понравилось слушать. Теперь этот дом выглядит немного иначе. Словно живой.
  - Говорят, старые места рано или поздно обретают свой характер. У нашего, наверное, не самый мирный, - мужчина смеется, его настроение сменяется так же быстро, как и до этого.
  После ужина Чиркен отпускает девушку вместе с Тимуром, который так и не проронил ни слова во время трапезы. Еще раньше хозяин дома попросил ее по надобности сообщать о поведении сына - на случай, если тот будет саботировать лечение, которое обещает быть довольно тягостным для парня, учитывая, что он до сих пор не встал на ноги. Сабина уже ознакомилась с его медицинской картой, но прогноз там был изложен весьма осторожный в формулировке. В таких случаях, как по опыту было известно девушке, многое зависит от самого пациента и его желания поправиться. Для нее оставалось загадкой, почему Тимур выступил против того, чтобы его лечили. Возможно, он боится неудачного исхода, поэтому и вовсе не хочет попробовать? Порой страх перед неуспехом может заставить человека отказаться от желаемого вовсе. Неизбывное, древнее стремление замереть перед лицом опасности - даже если это опасность провала.
  Комната парня располагается на первом этаже в западном крыле. Дверной проем, ведущий в нее, широкий, украшенный изрезанным ненавязчивым орнаментом наличниками и двойными дверями, открывающимися наружу.
  Тимур скрывается за еще одной дверью, ведущей, скорее всего, в ванную, чтобы переодеться во что-то более подходящее для их занятий. Сабина в это время с интересом осматривается. Стен не видно за полками, заставленными книгами, стол, примыкающий к дальнему окну, завален какими-то бумагами, инструментами для резьбы и поделками из дерева, законченными и нет. Девушка впервые задумывается о том, а чем же Тимур занимается. Он уже давно перешагнул школьный возраст, но от Чиркена она не слышала ничего, что могло бы дать подсказку, учится ли его сын или учился до несчастного случая.
  Поделки при ближайшем рассмотрении полностью приковывают к себе внимание Сабины. Животные и люди, вырезанные с невероятным изяществом и раскрашенные до того реалистично, что можно было засомневаться, что держишь в руках что-то неживое, сотворенное. Это были не просто фигурки - каждая в то же время являлась сложным механизмом.
  Девушка осторожно берет небольшую и старую на вид игрушку в виде вытянутого мальчика с угловатым лицом. Глаза его выписаны голубой краской, но то ли от времени, то ли от солнца она иссохла и потрескалась, пустив небольшие трещины, словно раскалывающие взгляд мальчика изнутри. Тонкие белые руки держатся за грудь, а на узкой спине, облаченной в красный сюртук, виднеется небольшая ручка-ворот, как у заводных шкатулок. Сабина берется за нее и медленно прокручивает по часовой стрелке. Руки мальчика разводятся в стороны вместе с лацканами сюртука, обнажая яму из распахнутых ребер, окрашенные в серое легкие и ярко-алое сердце, которое состоит из небольших пластин, приходящих в волновое движение по мере того, как ребенок разводит и сводит руки вслед за поворотами ручки. Кажется, что деревянное сердце бьется.
  Девушка чувствует, как от этого вида кожу возле основания шеи пробивает мурашками, и спешит остановить механизм. Игрушка показалась ей жуткой, хоть и талантливой.
  - Нравится? - голос позади нее становится неожиданностью, усиливая нервную дрожь. Вновь она не слышала ни звука открываемой двери, ни шуршания шин о деревянный настил. Отчего-то Сабине неуютно стоять к Тимуру спиной, и она спешит развернуться. Парень с притаившейся в уголках губ мрачной усмешкой наблюдает за ней.
  - Тонкая работа, - коротко отвечает ему девушка, продолжая сжимать фигурку в руке.
  - Нужно же мне было хоть что-то перенять от известного отца, - руки Тимура расслабленно опущены вдоль подлокотников кресла, но в глазах мелькает легкая тень, словно зрачки их расширились, а затем снова сузились, как у кота, наблюдающего за подвижной игрушкой. - Возьми себе.
  Он кивает на поделку.
  - Не нужно, - бормочет Сабина, возвращая игрушку обратно на место.
  - Это подарок драгоценной гостье, - ирония и серьезность мешаются в низком голосе юноши, не позволяя понять, чего же в нем на самом деле больше.
  Тимур успел сменить одежду на домашний мягкий костюм, состоявший из тонкой водолазки с высоким горлом и таких же штанов. Волосы, свободно опускающиеся волной чуть ниже ушей, практически сливаются с черным цветом ткани. Только легкий румянец на белоснежной коже дает понять, что перед ней человек, а не черно-белая картинка.
  Сабина наблюдает за тем, как подопечный, отмерев, подкатывает свое кресло вплотную к кровати и, оперев собственный вес на руки, пересаживается туда единым ловким движением. Все действия его выглядят уверенно до автоматизма. Она знает, что пациентам, пережившим травмы, приведшие к утрате или ограничению привычных возможностей, бывает сложно смириться с ощущением своей беспомощности, но Тимур не выглядит как тот, кто чувствует себя беспомощным. Напротив, от него исходит сила... и едва уловимая угроза.
  Юноша, расположившись на кровати, смотрит на нее с каким-то затаенным выжиданием. Ей интересно, что скрывается за этим чувством и какие мысли бродят в его голове, но она отталкивает этот интерес вглубь сознания.
  В конце концов, это просто моя работа, - думает девушка и проходит к нему.
  - Сперва я осмотрю твои ноги, - предупреждает она, присаживаясь рядом с ним на покрывало, застилавшее кровать. Тимур укладывается спиной на подушки и запрокидывает голову к потолку, рассматривая на нем что-то, известное только ему. Лицо его ничего не выражает, как у человека, которого ничто не беспокоит, однако Сабина замечает вздувшиеся канаты вен на предплечьях юноши и напряженные кисти рук, почти готовые сжаться в кулаки. Ей не сложно догадаться, как он воспринимает все происходящее.
  - Это ничем не отличается от обычного осмотра в больнице, - только и говорит она.
  Девушка осторожно кладет руки поверх тонкой ткани штанов и принимается за подготовительный массаж. Она проходится по ногам подопечного поглаживаниями и растираниями, и по мере того, как движется вверх, движения ее замедляются, сменяясь на легкое разминание и прощупывание.
  - Твои мышцы в хорошем состоянии, - она поднимает взгляд на лицо Тимура и замирает. Сквозь ресницы его глаза влажно поблескивают, словно у хищного зверя, безотрывно наблюдающего за своей добычей и выжидающего момента напасть. Он ничего не отвечает на замечание Сабины и она, чуть помедлив, возвращается к массажу. - Со слов твоего отца я поняла, что ты отказывался от процедур реабилитации все это время. Занимаешься сам?
  - Это все бестолку, так что можешь особо не стараться, - голос юноши напряжен, хотя тело остается расслабленным под руками девушки.
  - Почему? Прошло не так много времени, травмы такого рода могут занимать несколько лет для полного восстановления.
  - Я все равно не смогу ходить, - отрывисто отвечает Тимур, отворачивая голову к окну.
  Сабина продолжает разминание и, размышляя, в какой-то момент отрешается от окружающего мира, в то время как руки продолжают монотонно двигаться без участия сознания.
  Она уже слышала эти слова однажды. И подумала о том, что за 'не могу' скрывается совсем другое значение. А затем стало слишком поздно...
  Воспоминания притягивают за собой знакомый мотив, еле слышно резонируя в небо. Звуки, бархатные и низкие, щекочут горло, вибрируют на языке, скользят по коже пузырьками изнутри. Успокаивают. Она не замечает, как погружается в странное полусонное состояние, когда мысли медленно тянутся мимо, а тело наполняется тяжестью. Сознание резко возвращается в комнату, когда Сабина слышит Тимура:
  - Что это за мелодия? Я уже слышал ее от тебя, - девушка понимает, что тихие сонорные звуки издавала она сама. Иногда такое случалось, стоило ей о чем-то глубоко задуматься.
  - Тебе мешает? - спрашивает она. Юноша смотрит на нее, чуть склонив голову набок, черные волосы разметались по подушке, мягко переливаясь в свете прикроватной лампы. Сабине кажется, что она заснула и сейчас видит сон, так необычно чувствует себя сейчас.
  - Нет, - неожиданно приветливо отвечает ей парень. - Мне нравится. Только спать под нее хочется.
  - Это колыбельная, - девушка чуть улыбается и достает из кармана кардигана телефон и, найдя нужную композицию, кладет его на покрывало рядом с собой. Тихие переливчатые звуки фортепиано заполняют комнату. Парень закрывает глаза, вслушиваясь в музыку, пока девушка приступает к массажу второй его ноги.
  - Севастьянов?
  Сабина чувствует удивление.
  - Ты знаешь его? - работы композитора хоть и были довольно известны, но не у каждого на слуху.
  - Стиль узнаю, но не эту мелодию. Как она называется?
  Девушка улыбается. Он и не может ее знать, ведь эта музыка была создана для нее, Сабины.
  - У нее нет названия. Это...благодарность.
  - Звучит как какая-то история, - Тимур вновь, не отрываясь, смотрит ей в глаза, и у нее на мгновение перехватывает дыхание от овладевшего ее чувства. Оно не имеет общего с волнением, которое можно было бы испытать молодой девушке рядом с красивым юношей. Скорее, опаска, смешанная с любопытством. Сабина чувствует биение жилки на своей шее и видит, как парень опускает туда свой взгляд.
  - Возможно, я расскажу тебе ее, если..., - она проходится чуть сильнее, чем нужно, по чувствительному месту под коленом, но Тимур даже не вздрагивает. - Если не будешь создавать мне сложности в работе.
  Юноша издает тихий смешок и вновь закрывает глаза.
  - Ты придешься здесь к месту. Отец уж точно в этом уверен, - едва заметное колебание голоса.
  Девушка внимательно всматривается в Тимура. Почудилось ли ей скрытое презрение, когда он говорил о Чиркене? Тот, кажется, искренне заботился о сыне, но какие между ними на самом деле были отношения?
  Она заканчивает под звуки все той же мелодии, поставленной на повтор. Рука ее тянется выключить музыку, когда Сабина понимает, что Тимур заснул. Она заглядывает в отданный Чиркеном чемоданчик, в котором лежат подписанные ампулы. Один из препаратов влиял на минерализацию костей и назначался при воспалительных заболеваниях, а второй был ноотропом, который обладал также противосудорожным и противотревожным эффектом. Что ж, наверное, не будет особым упущением, если сегодня они пропустят инъекции - ей не хотелось будить парня.
  Она тихонько поднимается с кровати и подтягивает один из концов покрывала ближе к Тимуру, чтобы укрыть его. Сейчас, глядя на лицо спящего юноши безо всякого стеснения, Сабина видит отражение на нем одного из тех мимолетных чувств, которым так сложно бывает дать название. Она ощущает себя как человек, пытающийся прочитать слово из незнакомого языка, написанное будто бы привычными линиями, знакомым абрисом, но что-то отличается, выбивается из понимания, не дает с уверенностью произнести вслух. Порой девушка ощущала то же самое, просто смотрясь в зеркало.
  В этом доме, рядом с этими людьми было что-то, что закручивает изнутри ее груди необъяснимое томление, курится сладко-едким дымом, ластится плющом по оголенным нервам. Ей это и нравится, и нет.
  
  ***
  Чиркена она находит в библиотеке. Он расположился в одном из кресел и делает наброски карандашом на плотном листе акварельной бумаги альбомного размера. В углу комнаты тихо играет электронный патифон, и шорох крутящейся пластинки вторит касаниям ветвей раскидистого кустарника за окном. Когда-то ей бы причудились ужасающие образы чудовищ в тенях деревьев, скребущихся о стекло, но даже теперь воображение перекручивает звуки, достраивает невидимые части яркой очаровывающей фантасмагорией.
  Мужчина при ее появлении отрывается от своего занятия и, отложив карандаш, разминает пальцы. Длинные и гибкие как у пианиста, они покрыты следами от грифеля на подушечках. Кожа на руках Чиркена белая как лист бумаги, на которой он рисовал, и тем ярче на ней выделяются несколько подзаживших ссадин у основания костяшек.
  - Закончили? Как все прошло? Тимур вел себя подобающе? - Сабине нравится, как он это произносит, словно заботится и о ней тоже. Она не знает, откуда берется это чувство, но тянется к нему всем своим существом.
  - Все в порядке, - отвечает она, опускаясь на кушетку рядом со столом. Ее взгляд падает на знакомый томик в тканевой обложке. Закладка откинута поверх книги. Вновь какая-то смутная мысль пытается пробиться в ее сознание, но девушка не может ухватиться за понимание. - Он показался мне настроенным дружелюбно в этот раз.
  -Я рад, - на губах Чиркена теплая улыбка, он переставляет скрещенные ноги и чуть наклоняется вперед. - Мне пришлось поговорить с ним, думаю, он наконец одумается и выбросит глупости из головы. Вы - почти ровесники, ему будет проще с вами.
  Он какое-то время рассматривает ее лицо, словно ища что-то, ведомое только ему самому.
  - Вы устали. Должно быть, слишком много впечатлений за день?
  Сабина только сейчас понимает, что мужчина прав. Будто до его слов она и усталость были разведенными в разные стороны частями магнита, а теперь кто-то отпустил всякое усилие, и они устремились навстречу друг другу, схлопываясь в единое целое с оглушительным щелчком. Сразу почувствовались и гудящие от напряжения руки, и тягучее давление в затылке. Чиркен тянется к угловому столику, на котором стоит небольшой стеклянный чайник и пара пустых пиал.
  - Я только что заварил хризантемовый чай. Попробуете? Он хорошо восстанавливает силы.
  - С удовольствием, - девушка отвечает ему почти на автомате, не задумываясь ни секунды, хотя до этого хотела сразу отправиться спать. Есть что-то особенное в мужчине напротив нее, что побуждает во всем соглашаться, лишь бы он и дальше оставался к ней столь же добрым. А может, дело в ней самой? Сабина сторонилась людей, но и привязывалась к ним легко, стоило им только настойчиво проявить к ней внимание и заботу.
  - Вы давно здесь живете? - решает спросить она, когда мужчина протягивает ей прозрачную чашечку-пиалу. Прежде, чем сделать глоток, Сабина любуется прекрасным янтарным цветом напитка в приглушенном свете настольной лампы. Чай на вкус как цветочная пыльца, со сладким, нагретым солнцем ароматом. Она была весьма аскетична во всем, что касалось обычных потребностей, но в этом доме словно заново училась обращать внимание на удовольствие, которое можно получать от небольших мелочей. Это было непривычно, но приятно, и превращало ее пребывание здесь в своего рода приключение. Как порой люди, отправляясь в путешествие, разрешают себе пробовать то, что оставалось под запретом 'как-нибудь в другой раз' прежде, потому что особенное событие означает особенные моменты.
  - Нет, отнюдь, - мужчина не пьет, только обхватывает свою пиалу обеими ладонями, наблюдая за Сабиной. - Я вырос заграницей, моя мать была замужем за турком. Отсюда и фамилия Авджи, которую использую для выставок, так меня звали по отцу, но я сменил фамилию на материнскую, когда приехал в Россию к деду. Он отправил меня учиться в Петербург, там я и остался, хотя очень неспокойное время было.
  - Ваш дед правда был...
  - Криминальным авторитетом? Тогда выживали как могли, он выбрал такой способ, - Чиркен пожимает плечами и уводит взгляд в сторону. - У нас было много разногласий из-за этого, я не хотел, чтобы единственный оставшийся в живых член семьи - моих родителей к тому времени уже не стало - был вовлечен в преступный мир, но семью не выбирают. Она - это все, что у нас есть, какой бы ни была, - так дед меня учил, и это единственная наука, которую я захотел у него перенять. Позже, когда появился Тимур, это убеждение открылось для меня с новой стороны. Я люблю сына, очень, но порой... Порой он сильно меня расстраивает, и мне не остается ничего другого, кроме как принимать это. Я стараюсь понять его, в конце концов, как и я, он потерял обоих родителей.
  Сабина удивлена слышать эти слова.
  - Я думала, вы его отец?
  - Верно, пусть он так и не всегда считает. Но мы не связаны кровным родством - я был женат на его матери, - сейчас мужчина кажется отстраненным, взгляд его устремлен куда-то в сторону, он будто бы бездумно подносит к губам полную пиалу с чаем и делает небольшой глоток. - Галя осталась вдовой с маленьким сыном на руках в нулевых. Это была хорошая женщина, пусть и стала позже выпивать - мне кажется, не могла забыть своего первого мужа. У нее быстро образовалась зависимость, я старался ограждать Тимура как мог, но он все равно всякого насмотрелся. Рос замкнутым и нелюдимым, часто попадал в драки, мать, кажется, просто ненавидел. В один из дней я вернулся со студии, а половины дома нет - случился пожар, и начался он с нашей квартиры. Жена угорела, пока была в отключке. Тимура не оказалось дома - он любил слоняться по окрестностям, чтобы не оставаться с матерью, - Чиркен качает головой, вспоминая о событиях тех дней, как будто бы до сих пор не в силах поверить. - Когда увидел его среди толпы на улице, словно заново жить начал, думал, что потерял обоих.
  Уголки губ мужчины чуть опущены вниз, глубже прочерчивается тонкая сеточка морщин под глазами и вертикальная линия между бровей в проживании старой печали. Однако Сабина видит и другое - тень подавленной, глубоко спрятанной злости. Ей интересно, на кого мужчина зол? На жену, на себя... на Тимура? Ведь если бы он оставался в доме, то мог бы предупредить несчастье. Или погибнуть сам.
  Произносить стандартных слов сочувствия не хочется. Вместо этого девушка подливает в едва пригубленную чашку Чиркена успевший остыть чай, заслужив его благодарный кивок.
  - Она сама к этому привела, и сына чуть за собой не утащила. Я не могу ее не винить, - словно отвечая на ее мысли, говорит он. - И не могу винить сына. Взрослый всегда в ответе, не ребенок.
  Сабине кажется, что в словах мужчины скрыто нечто большее, вновь какой-то подтекст, который остается для нее недоступным для осознания. Чиркен, между тем, продолжает свой рассказ:
  - Тимура у меня забрали. Ему довелось почти два месяца провести в приюте, пока документы по опеке оформляли. Пришлось задействовать старые связи деда, чтобы это не растянулось на более долгий срок, но даже так сын не забыл этого времени. Жизнь в детском доме, пусть и самом благополучном, оставляет неизгладимый след, - взгляд мужчины сталкивается с ее, и они несколько секунд молча смотрят друг на друга. Затем он мягко спрашивает. - Вам ведь тоже довелось это испытать?
  Девушка чувствует внутреннюю маету и желание встать при этом вопросе. Ей не нравилось говорить с кем-то о своем детстве, в том числе и потому, что она плохо его помнила. В ее памяти были обрывки отдельных событий, эпизодов, мгновений, но они как расколотые части цветного стекла складывались в разные картинки, лишенные связности и причинно-следственных зависимостей. Всякий раз при попытке продумать, создать целостный образ прошлых дней, чтобы рассказать о них, у нее появлялось отвратительное чувство, которому она не знала названия. Оно проникало в самые кости, раскалывая их тягучей болью, впитывалось в кровоток, достигало сердца, останавливая его ход на мгновение, чтобы затем вбить в него россыпь гвоздей.
  Однако Чиркен поделился с ней не менее личной историей, он к ней так ласков и расположен. Разве может она отказать ему в ответной откровенности?
  - Да, - падает с ее губ единственное слово. Затем, прочистив сведенное спазмом горло, она через силу добавляет. - Больше пяти лет. Вы, наверное, слышали от заведующего причину, по которой он поспешил меня отстранить от работы. У моей семьи не самая лучшая репутация в городе.
  - Он упоминал, что вашу мать осудили за резонансное убийство, - он говорит об этом просто, без жалости или предубеждения, и это помогает пружине внутри девушки ослабить свое натяжение.
  - Верно. Убитым был мой отчим, - Сабина думает о том, как же похожи и в то же время разнятся их с Тимуром истории. - Я лишилась обоих опекунов сразу, поэтому после ее ареста меня забрала опека.
  Чиркен хмурится.
  - Неужели больше никого не было, чтобы забрать вас? Отец?
  - Отца я никогда не знала, мать о нем сказала только, что это случайная связь, - чуть помолчав, она добавляет. - Был один человек. Он обещал добиться надо мной опеки.
  Девушка тут же жалеет о собственных словах. К чему она вспомнила ту давно исчерпавшую себя историю? Недавняя встреча с Александром разбередила старые раны.
  Мужчина подается к ней всем телом.
  - У него не получилось?
  - Он отказался от этой идеи, - Сабина и сейчас чувствует поднимающуюся желчью обиду, стоит только воскресить в памяти те дни, когда она осознала, что останется в приюте, что человек, которому она доверяла, от нее отвернулся.
  - Вы были к нему привязаны? - Чиркен выглядит действительно заинтересованным, и девушка чувствует неловкость от такого внимания. Спрашивает ли он из простого любопытства? Мужчина, замечая ее зажатость, качает головой и откидывается в кресле. - Извините, я, наверное, кажусь вам назойливым со своими расспросами. Ваша история отзывается во мне, стоит представить на месте вас моего сына.
  - Это все в прошлом, - девушка пожимает плечами. - Годы в приюте были не такими плохими на самом деле. Другие дети меня не задирали, воспитатели чаще всего просто игнорировали. После выпуска я прошла обучение, и меня взял к себе Давид Тигранович по старой памяти о матери. Вот и все.
  - А ваша мама? Она все еще в тюрьме? - осторожно спрашивает Чиркен, чуть наклонившись и глядя на нее из-под полуприкрытых ресниц, из-за чего остается видимым только легкий блеск темных глаз.
  - В больнице, - Сабина больше ничего не добавляет, и собеседник понятливо умолкает.
  Они какое-то время допивают чай в тишине, после чего прощаются, и девушка отправляется в выделенную ей комнату. Когда она покидает библиотеку, ей чудится движение со стороны входа в западный флигель дома, но приглядевшись, Сабина видит только плотно закрытые двери.
  Перед сном она отправляет сообщение для Любовь Григорьевны, но оно так и остается в неотправленных - в ее спальне сигнал совсем плохой, поэтому девушка решает попробовать еще раз позже, уже из другого места.
  Мысли путаются, и все тело охватывает слабость и вялость, похожая на продромальный синдром, какой бывает в самом начале болезни. Неудивительно, если события последних дней не лучшим образом сказались на ее здоровье, но ей не хотелось слечь в самом начале работы на новом месте. За второй дверью оказывается личная ванная комната, и Сабина долго стоит под потоками приятно теплой воды, пытаясь смыть накопившуюся усталость. Волосы тяжелыми неповоротливыми змеями скользят по влажной коже, отдаваясь неприятным натяжением у корней. Глаза саднит изнутри, отзываясь болью на свет, и она закрывает их, но даже под плотно прикрытыми веками продолжают мелькать цветные круги, не позволяя отпустить напряжение.
  После купания девушка жадно пьет прохладную воду прямо из-под крана, и на языке расцветает холодная сладость чистого источника - дом подпитывает собственная скважина. На секунду ей слышится какой-то звук, донесшийся из спальни. Она быстро проворачивает вентиль и внимательно вслушивается в образовавшуюся тишину, но больше ничего не слышит. Подойдя к двери, не медля, приоткрывает ее и осторожно выглядывает в комнату, где пусто и темно - девушка выключила свет, прежде чем отправиться в ванную.
  По позвоночнику проходит ледяная дрожь, несмотря на то, что тело только что было согрето душем. Обычно Сабина доверяла своим ощущениям, но сейчас, под гнетом тревоги и неопределенности, какие иллюзии способно строить ее сознание? Мало ли звуков живет в старом поместье, затерянном среди дикой природы? Ее саму мучает непонимание и противоречивость собственных суждений, они скачут, разбегаются как горстка песчинок в сухой ладони, а голова становится все более больной, наполняясь чугунным звоном, клонясь на подушку.
  Наконец она укладывается и вскоре забывается тревожным полусном. Восприятие искажается, удерживаясь на грани полуяви, растягивает мысли как резиновую жвачку, возится под кожей движением тысячи лапок невидимых насекомых, забирается в легкие, набивая их тяжестью, но Сабина не может проснуться. В какой-то момент ей кажется, что кровать рядом с ее ногами прогибается, словно под чьим-то весом, и кто-то касается ее волос, убирая спутанные пряди с лица.
  Сознание окончательно утягивается в угрожающий омут бесчувственности, и девушка больше ничего не помнит.
  
  Глава 6.
  
  Дни в поместье сменяют друг друга, прежние тревоги быстро забываются, и жизнь Сабины и остальных его обитателей сплетается как корни двух деревьев, выросших бок о бок и не знавших другой доли. Никогда еще девушке не было так естественно и просто дышать, наполняя себя легким и сладким воздухом. Все здесь правильно - и ходить по старым коридорам, и заглядывать в самые разные уголки причудливого дома, и общаться с ним как с давно знакомым другом, то касаясь иссохшегося, но все еще живого дерева, то обращаясь в слух к тайным его звукам. Эта правильность обвивает разум Сабины как самое теплое покрывало, согревая и взращивая в душе совершенно особенное для нее чувство, незнакомое, но волнительное.
  Утро она встречает позже хозяина, но раньше своего подопечного, который имел привычку спать до обеда. Эти утренние часы девушка чаще проводит за приятной прогулкой в окрестностях поместья. Тревожные мысли все реже посещают ее, и она скорее хочет оставить их, как оставляют надоевшую, истрепавшуюся вещь в старом доме при переезде.
  Днем Чиркен отлучается по своим делам в мастерскую, и девушке составляет компанию Тимур. Он ничем не выказывает предубеждения против нее и собственного лечения, и даже охотно берется учить Сабину игре в шахматы, когда она обращает внимание на витьеватой резьбы шахматный столик, обнаружившийся в одной из комнат. Они находят между собой много общего и вскоре оставляют даже малые формальности в стороне. Однако есть что-то в нем, что не дает девушке покоя, как сквозная фальшивая нота в стройной мелодии, заметить которую сразу удастся только самому искушенному слушателю. Будто бы она смотрится в зеркало, где подсвечено все самое лучшее, изменено в бесконечной гирлянде странствующих сомнений и надежд, вылеплено талантливой рукой скульптора в идеальную форму, подходящую именно ей, но оттого видно, что сделанную, продуманную. Эта продуманность и не позволяла ей принять на веру то, каким Тимур был рядом с ней, - или старался для нее казаться. Однако смятение от всех этих чувств в ней поверхностно, и его стирают, сглаживают другие заботы, куда более приятные.
  Случается вскоре то, что меняет ее понимание ситуации в поместье. Настает очередное время для инъекций, проводившихся дважды в месяц. Проверяя состояние ампул (Чиркен днем ранее передал ей новую партию), она замечает, что на одном флаконе этикетка наклеена слишком неровно. Присмотревшись, девушка обнаруживает, что сама бумага присобрана в нескольких местах. Это нельзя списать на погрешность производства, поэтому открытие ее тревожит, ведь создается ощущение, что кто-то заменил заводской ярлык.
  В тот же вечер она имеет долгий разговор с хозяином поместья, который открывает перед ней то, что было скрыто ранее. На беспокойство Сабины он находит и протягивает ей рецепт, но не от хирурга, а от психиатра.
  - Нейролептик? - девушка поднимает на мужчину глаза. Тот выглядит расстроенным, но смотрит прямо.
  - Я меняю наклейку, потому что, если сын узнает, он ни за что не согласится на прием. Очень важно не пропускать назначенные дни, иначе существует риск развития синдрома отмены.
  Она не скрывала от Чиркена, что перенесла уколы на день позже в начале своей работы, и тогда это его сильно обеспокоило. Теперь все вставало на свои места.
  - Но здесь не указано срока окончания курса, - Сабина вновь сверяется с рецептом.
  - Я сообщу, когда можно будет начать снижать дозу, - в голосе мягкий нажим, предупреждающий ее не продолжать расспросы. Таким, с кожей, подсвеченной в теплом свете ламп, как если бы кто-то рассыпал на песке горсть золотой пыли, с чуть заломленными в острой эмоции бровями и взглядом, темным и недвижимым, он похож на уличного мима, застывшего в виде живой скульптуры.
   Больше они эту тему не поднимают, но обман, невольной участницей которого она стала, продолжает бередить ум. Мог ли Тимур заметить неладное?
  Раз в три недели в поместье приезжает небольшой грузовик с фирменным зеленым лейблом известной в городе доставки, который привозит продукты, лекарства, корреспонденцию и всякое другое, что заказывает Чиркен для себя и других домочадцев. Всегда в такие дни около двери в комнату Сабины оказывался большой пакет лично для нее - ей ни разу не пришлось спрашивать о какой-то покупке, хозяин поместья отличался не только деликатностью, но и проницательностью, волшебным образом угадывая ее желание, кажется, даже того, как сама девушка его осознает. Например, однажды в пакете оказался набор толстых тетрадей и качественных ручек с очень удобной манжетой, а также специальная накладка на палец - Сабина всю последнюю неделю до того ходила с измазанными чернилами ладонями и образовавшейся мозолью на среднем пальце от того, что много писала.
  А дело было в том, что, никогда прежде не знавшая никаких сильных стремлений, на новом месте необъяснимо для самой себя она увлеклась придумыванием сказок. Дом, старый, но очаровывающий и стариной, и дикостью, и искусством, которое дышит из каждого его угла, словно навеял на нее дурман, рождая свободные мысли, картины, проплывающие порой перед ней в полудреме на грани яви и сна в каждое тихое утро, исполненное таинством проснувшейся природы.
  Все началось с игрушки, отданной ей Тимуром как бы в насмешку. Спустя время она все же взяла себе эксцентричную фигурку, сама не зная зачем. Мальчик с бьющимся сердцем занял свое место на подоконнике в ее спальне. Иногда она брала его в руки и принималась крутить ворот, неотрывно глядя на движения раскрашенного дерева. Единственное, что портило его, было трещинами в неживых глазах. Они будто напоминали ей, что перед ней не существо из плоти и крови, а всего лишь поделка. Так ей на ум пришла небольшая история, ставшая первой в целой череде других. Тимур как-то прознал про это увлечение и порой просил Сабину оставаться с ним, рассказывая тот или иной ее вымысел, пока он не уснет.
  Связь по-прежнему остается плохой, но девушка успевает изучить пару мест, в которых сигнал ловился, пусть и слабый. Иногда она отправляет короткие сообщения Любовь Григорьевне, получая такие же скупые ответы. От старшей же коллеги стало известно, что обстановка в городе постепенно обострялась - люди были напуганы как никогда, и несколько новых исчезновений женщин только ухудшили ситуацию, подогревая огонь людской паники и злости.
  Домыслы о самой Сабине за это время вырастают как снежный ком, катящийся под откос - дошло до того, что неизвестные пробрались в ее подъезд и подожгли дверь в ее квартиру. К счастью, огонь удалось быстро потушить, но новость выбивает девушку из колеи на несколько дней, и в очередной раз она убеждается в своем решении покинуть город. Повлияло это и на то, что к Чиркену в его редкие визиты в город Сабина так и не решается присоединиться.
  Каждый вечер все вместе ужинают за одним столом, и неловкость ее вскоре истончается, будто подточенная солнцем льдинка, сменяясь на неизвестную ей доселе радость принадлежности. После трапезы они с Чиркеном проводят время за интересной беседой, где он рассказывает истории из жизни своей семьи, делится мыслями о литературе, музыке, искусстве, к которым обладал утонченным вкусом и прекрасно в них разбирался.
  Девушке сложно понять хозяина дома - тот отличается каким-то необыкновенным, словно перевернутым взглядом на все на свете. Не раз уже бывало так, что он скажет что-то, словно мимолетно, само собой разумеющееся, а Сабина цепляется за его слова, перебирает их, как кунжутные зернышки, у себя в голове, пытается найти им место в прежнем знании о мире и людях, да и самой себе. Порой у нее неплохо это получалось, и она чувствовала, как прежде непонятные вещи становятся очевидными и цельными, но чаще ее не оставляло осознание своей ограниченности по сравнению с острым и внимательным умом Чиркена. Однако это знание не вызывало у девушки неприятия, напротив, оно заставляло ее тянуться к мужчине еще сильнее, равняться на него.
  Часы, свободные от работы, которая быстро перестает восприниматься так и становится частью жизни в семье, она теперь проводит не бесцельно лежа или убивая время до сна, как бывало прежде, а за книгой или шахматной доской. Это отзывается внутри Сабины, как если бы она была комнатой, долгое время простоявшей запертой, наполненной спертым, тяжелым воздухом и пыльными вещами, но вот кто-то пришел и открыл все окна нараспашку, и внутрь ворвался ветер, омывающий истомленное от духоты лицо и распахивающий сонно прикрытые веки.
  Тимур тоже многое перенял от отца, и кругозор, и глубину суждений, но девушка редко видит их вместе, за беседой или другим времяпровождением. Казалось, сын сторонится отца, хотя тот и делал вид, что не замечает. Причины такой холодности и даже скрытой враждебности Тимура к Чиркену девушка понять не могла. Разве что иногда прорывалось из-под равнодушного взгляда юноши что-то отчаянное, почти бешеное, как если бы он был запертым в клетке зверем, а мужчина его смотрителем.
  Были в доме и настоящие звери - два хозяйских пса, которых Чиркен поначалу приводил с собой, но на ночь отправлял в охотничий домик, видеть который Сабине пока не доводилось. Собаки оказываются ласковыми и быстро привыкают к девушке, чего нельзя сказать о ней самой. Как-то раз, проснувшись посреди ночи от неясного беспокойства, она даже обнаружила псов у изножья кровати, и потом долгие часы до рассвета не могла сомкнуть глаз, напряженно вслушиваясь в мерное дыхание животных.
  Однажды происходит то, что подпитывает ее настороженность еще больше. В тот день Сабина отправляется на ежедневную прогулку и встречает по пути Чиркена, возвращающегося со студии, которой служил все тот же охотничий домик. Рядом с ним трусит один Ареш. Девушка заключает, что второй пес остался в поместье - хозяин дома разделял собак, когда отлучался надолго, чтобы один из них всегда оставался неподалеку от Тимура.
  Однако Сабина успевает только поздороваться с мужчиной, когда откуда-то из перелеска вылетает Виз и подбегает к ней, коротко ткнувшись мордой в ее руку в знак приветствия. Она чувствует, как на коже остается влажный след, и хочет было вытереть руку о ткань пальто, когда понимает, след, оставшийся на ладони, почему-то красного цвета. Молоточки начинают стучать в ее голове, крадя дыхание. Воздух становится слишком холодным, он режет слизистые рта и носа, заставляя задержать следующий вдох. Сабина приглядывается к черной с подпалиной морде пса. Та оказывается вся в крови, свежей и маслянисто блестящей. Ареш приближается к собрату и проходится языком по испачканной шерсти. Тот недовольно трясет головой, уходя от прикосновения.
  - Чиркен, - тихо зовет она, указывая на собак, но мужчина, и сам уже заметив неладное, хмурится и разнимает псов. Аккуратно прощупав челюсть Виза и не обнаружив травм, отпускает его и смотрит в ту сторону, откуда он прибежал.
  - Должно быть, задавил какого-то зверька.
  Голос Чиркена меняется всего на мгновение, почти незаметно, но не для девушки. Она тоже поворачивается к негустому перелеску и всматривается в просветы деревьев, однако мужчина уже уводит ее прочь.
  
  ***
  
  Осень подходит к концу, начинается зима.
  В один из дней в начале декабря Сабина проводит вечер за партией в шахматы с Тимуром. Виз и Ареш улеглись у ее ног, уложив морды на лапы - теперь они часто искали ее компании. Правда, у ее подопечного отношение к псам было неоднозначное, да и те отвечали ему взаимностью - хоть и не проявляли враждебности, но и приязни тоже. Вот и сейчас собаки следят за юношей внимательными, не по-животному умными глазами.
  На Тимуре белая свободная рубашка, открывающая шею и ключицы, темные кудри зачесаны назад, открывая высокие скулы и брови вразлет. Сабина ловит себя порой на любовании юношей - как картиной или изящно вылепленной статуей.
  Тот тоже временами кидает на девушку неопределенный взгляд, и в уголках его рта таится мягкая улыбка, полная смысла.
  Они молчат, и каждый не стремится прервать молчание.
  Сабина обдумывает ход. Играть с Тимуром непросто, он не делает скидки на ее неопытность, и раз за разом строит ловушки, загоняет в матовую сеть, заставляет жертвовать фигурами, чтобы выиграть время до неизбежного поражения.
  Девушка наклоняется ближе к шахматной доске, и тонкая прядь волос падает на ее лоб, выбиваясь из собранной в косу прически. Алебастровая рука, перевитая синими жилками вен, тянется к ее лицу, тонкие пальцы касаются волос. Она чуть ежится от того, как это прикосновение отдается приятной волной в позвоночнике, и поднимает обескураженные глаза на подопечного. Тот с невинным выражением лица показывает ладонь с лежащей на ней маленькой веточкой:
  -У тебя запуталось в волосах, - чуть погодя, продолжает. - Я заметил, ты часто уходишь гулять в лес.
  - По опушке, - отвечает девушка, не зная, что и думать.
  - Это может быть опасно, знаешь? - Тимур принимается крутить в пальцах высохший стержень, продолжая буравить взглядом Сабину. Та, как завороженная, смотрит за движениями веточки, не в силах отвести глаз. Смысл слов парня доходит до нее не сразу, как звук, проникающий в тело вибрацией из-под толщи воды. Она чувствует змею, поселившуюся в животе и сжимающую ее внутренности.
  - Что ты имеешь в виду? - губы ее отчего-то пересыхают, и девушка на мгновение поджимает их. Юноша прослеживает за этим движением и чуть наклоняется вперед.
  - В здешних лесах водится много дичи, рай для охоты. Кто знает, не наткнешься ли ты... на хищного зверя.
  Сабина ничего не говорит, и они молча смотрят друг другу в глаза.
  Со спины девушки раздаются знакомые шаги, и вся поза Тимура вмиг теряет расслабленность, лицо замыкается как створки тяжелой двери, не выпуская ни единого выражения, ни одной мысли, которая могла бы показаться там, словно бы нежданный гость мог прочитать по нему что-то скрытое и потаенное. Собаки приподнимают головы при приближении хозяина и приветливо отбивают хвостами дробь по полу. Ареш (девушка научилась определять его по вечно загнутому назад уху), который был ближе всего к Чиркену, преданно заглядывает тому в глаза и вываливает изо рта блестящую ленту розового языка. Мужская рука ласково проходится по лобастой морде, и тут же Виз тыкается носом под локоть Сабины, как бы выпрашивая ту же ласку. Девушка неуверенно гладит собаку по мягкой шерсти, но быстро отнимает ладонь - она пока не чувствовала себя уверенно рядом с этими животными, просто не понимала, что у них на уме.
  Чиркен вглядывается через плечо Сабины в шахматную доску и одобрительно кивает головой:
  - Ты делаешь успехи, - к этому моменту он успевает оставить с ней любые формальности. Правда, сама девушка не могла перебороть себя и продолжала обращаться к мужчине на вы. - Даже не верится, что никогда не играла. Определенно, это талант.
  Сабина ощущает, как тепло омывает ее щеки румянцем и стирает остатки напряжения. Ей приятно, но неловко слушать похвалу.
  - Из Тимура вышел хороший учитель, - скованно отвечает она.
  Мужчина задумчиво смотрит на сына, пока тот, опустив взгляд, рассматривает переплетенные ладони. Веточки там уже нет.
  - Рад, что ты нашел такое благородное применение своим способностям, - говорит наконец Чиркен и поясняет для Сабины. - Раньше сын много занимался, и мы играли вместе.
  - У отца нашлись более важные дела, - безэмоционально бросает в пустоту парень, все так же не глядя на Чиркена. - Не так ли?
  - Возможно, я не был достаточно внимательным родителем, - легко признает мужчина, но в голосе его, ровном и приятном, отзывается сожаление.
  Это впервые, когда Сабина становится свидетельницей пусть не ссоры, но перепалки отца и сына. Чиркен между тем обращается к ней:
  - Сабина, ты упоминала, что хочешь присоединиться ко мне в поездке в город. Я планирую выезжать завтра утром.
  -Ты уезжаешь? - хмурится Тимур и с подозрением смотрит на отца, теряя напускное спокойствие. Только когда он переводит скованный мрачной тенью взгляд на девушку, она понимает, что вопрос предназначался ей.
  - У меня возникли дела в городе, - Сабина не знает, как много известно ее подопечному об обстоятельствах ее отъезда - они этого не обсуждали. Несколько дней назад ей дошло сообщение от Гавришкина, в котором он настоятельно просил ее приехать с визитом к матери.
  - Не лучше ли отложить поездку, пока в городе не успокоятся волнения? Отец? - он требовательно обращается к Чиркену, и в тоне его скользит особый смысл. В отличие от телефона Сабины, компьютер парня имел выход в сеть через спутник. Судя по всему, настроения среди горожан не были для него секретом.
  - Это решать Сабине, - мягко отвечает ему мужчина. Тимур зло сверлит его взглядом, ничего больше не говоря, а затем стремительно разворачивается на кресле и покидает комнату. Девушка смотрит ему вслед.
  - Он привык к тебе, - замечает хозяин дома с улыбкой. - Иначе бы не вел себя так. Должно быть, опасается, что ты решишь остаться в городе и больше не вернешься.
  Сабина молчит и только смотрит перед собой. Виз кладет голову ей на колено и тихо скулит.
  - Вы не успели закончить партию, - замечает мужчина и присаживается напротив нее, оттянув за ошейник встрепенувшегося Ареша. Лукаво посмотрев на девушку, добавляет. - Я вообще-то тоже не промах.
  ***
  На следующее утро Чиркен с Сабиной покидают поместье. Садясь в подогнанную ко входу машину, девушка чувствует на себе чужое внимание, но на этот раз оно не несет в себе ни тревожности, ни неизвестности. Она знает - Тимур наблюдает за ней со своего окна. Юноша скрывается из видимости, когда Сабина смотрит в его сторону, но она все равно успевает заметить белое в утренней бледности лицо, обрамленное темными прядями волос. Сейчас он похож на призрака, оберегающего дом от непрошенных гостей.
  Дорогу в город скрашивают оживленные рассказы Чиркена. Из них двоих он больше любит говорить - возможно, время, проведенное рядом с неразговорчивым, в общем-то сыном, заставило его скучать по живому общению. Правда, Сабина не может назвать себя равным ему собеседником, но кажется, что мужчине довольно и того, что она его слушает и время от времени спрашивает о чем-то или делится впечатлением.
  Когда перелесок начинает сменяться городской застройкой, Чиркен заводит разговор о планах на день и отдельно добавляет:
  - В городе и правда сейчас неспокойно. Вчера жители собрались возле мэрии. Все на взводе. Тебе ни к чему сталкиваться с этим, поэтому я отвезу тебя везде, куда нужно. Сегодня у меня немного дел, я быстро с ними справлюсь.
  Девушка понимает, что он имеет в виду. В прошлом ей уже доводилось сталкиваться с ни чем не прикрытой злобой со стороны людей, которых не знала она, но которые знали о ней. Хотя все внутри нее противится даже мысли, чтобы мужчина знал больше об этой стороне ее жизни, она все же признает доводы Чиркена разумными и нехотя произносит адрес больницы.
  К некоторой досаде Сабины, ее спутник сразу догадывается, о каком месте идет речь, как и о цели посещения:
  - Хочешь навестить маму?
  Он спрашивает это легко, словно они прежде не раз говорили об этом.
  - Ее состояние обострилось из-за... - девушка неопределенно поводит рукой в воздухе.
  - Ясно, - складывается ощущение, что мужчина что-то обдумывает про себя, прежде чем продолжить. - Тебе нужно будет еще куда-то?
  Будь она одной, то подумала бы заехать к Любовь Григорьевне, но обременять Чиркена дополнительными хлопотами все же не хотелось, поэтому Сабина было отвечает отрицательно, но почти в тот же самый момент на ее телефон приходят подряд несколько оповещений из мессенджера - подключение к сети все-таки восстановилось. В одном из них ответ старшей медсестры на ее собственное сообщение, посланное из поместья ранее, а вот вторая весточка от Гаврилова, где он требует ее явиться к нему в управление. В солнечном сплетении девушки начинает неприятно крутить после прочтения. Она чувствует себя так, словно ее подвесили за живот к потолку, и крепление вот-вот может сорваться. Тон сообщения не оставляет иллюзий о настроении Александра.
  - Кажется, все же придется заехать в еще одно место. Меня вызывают в Следственный Комитет, - угрюмо обращается Сабина к спутнику, на что тот тут же принимает озабоченный вид:
  - Это по поводу того сентябрьского дела? Разве тебя уже не допросили как свидетеля? Что-то произошло?
  - Я не знаю.
  - У меня всего пара дел в городе. Я тогда оставлю тебя в больнице и разделаюсь с одним из них, потом вернусь за тобой и отвезу в СК, а сам уеду по оставшимся вопросам. Подойдет?
  - Более чем, - девушка думает о предстоящем визите в больницу, и кожа на ее шее тут же начинает зудеть. Под нею будто шатко перекатываются гибкими телами змеи и пытаются вытолкнуть друг друга, прорвать тонкий покров из плоти, вывалиться наружу шершавым клубком. Она неловко трет место чуть выше ключицы, но дискомфорт только нарастает.
  - Нервничаешь? - замечает мужчина и посылает в ее сторону испытующий взгляд. - Что тебя так беспокоит?
  Девушка глухо признается:
  - За все время я была там единожды, - погруженная в переживания, она не поясняет, какое место имеет в виду, но Чиркен и сам догадывается. - До моего совершеннолетия посещения были не разрешены, да и мать тогда находилась в тюремном корпусе, а в больницу была переведена год назад... Я приезжала увидеться с лечащим врачом. С тех пор мы поддерживаем связь по телефону.
  - Ты никогда не посещала ее? Свою маму? - голос мужчины мягкий, в нем нет отголоска осуждения или пустого любопытства. Эта мягкость подтачивает что-то внутри Сабины, внутренний запор, заграждающий большое, сметающее любой самоконтроль чувство. Ей становится страшно от подкатывающего к горлу болезненному комку, и она спешит смежить веки, пытаясь восстановить дыхание. Чужая рука аккуратно опускается на ее плечо и еле ощутимо сжимает его. - Прости, я вновь переступаю черту. Наверное, теперь кажусь тебе бестактным.
  -Это не так, - тихо отвечает девушка. - Никогда бы вас так не назвала. Но вы можете начать думать обо мне плохо.
  - Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной всем, чем захочешь. Я последний человек, который станет думать о тебе плохо, и приму все, что ты скажешь, как оно есть, - слова Чиркена льются как убаюкивающий поток равнинной реки, широкой и спокойной. Они смягчают колкий ком в шее, опускаются незримой вуалью на плечи, согревая озябшие руки.
  Действительно ли он будет тем, кто встретит все, что она преподнесет, с широко открытыми глазами, или, как и другие, зажмурится в отрицании и отвращении?
  Они больше ни о чем не говорят, но внутри Сабины кипят мысли, невнятные обрывки эмоций, которым нельзя подобрать название. Девушка чувствует настоящее смятение и от предстоящей встречи с матерью, и от противоречивых размышлений о сказанном мужчиной.
  Не доезжая до больницы, они останавливаются у супермаркета. Чиркен просит девушку подождать и отсутствует около четверти часа. По возвращению он передает Сабине большой пакет, в который она, не понимая сути происходящего, заглядывает.
  Внутри две упаковки разного сыра, несколько плиток горького шоколада, большая пачка сгущенки, сетка с апельсинами, банки с тушенкой и консервированным тунцом, пара пакетов с конфетами и пряниками.
  - Передашь маме, - объясняет мужчина в ответ на вопросительный взгляд Сабины.
  - Это не много? - она неловко прижимает пакет к животу, стараясь уместить его удобнее. Она не уверена, как относиться к проявленной ее спутником предусмотрительности.
  - Все в рамках разрешенного, - должно быть, Чиркен замечает стесненность девушки, поскольку тон его тут же становится участливым. - Передача продуктов - распространенная практика при визите заключенных.
  Он поясняет это так, словно допускает, что Сабине это может быть неизвестно, и она чувствует к нему признательность. Даже в раннем детстве ей было порой сложно уловить принятые правила поведения и понимать контексты, а годы в приюте только усугубили этот разрыв между тем, что считалось само собой разумеющимся для других, и тем, что знала она сама.
  Чиркен высаживает ее у больничного КПП, напоследок одаряет ободряющей улыбкой и желает удачи.
  'ПБСТИН им.В.В.Усладова' значится на металлической табличке при входе. Само здание больницы из потемневшего от времени кирпича почти не видно из-за высокого укрепленного забора. Под козырьком пропускного пункта размещены две камеры, одна из которых разбита. Внутри охранник внимательно изучает ее документы и сверяется с бумажным регистрационным журналом, прежде чем разблокировать входной турникет. На крыльце с внутренней стороны стоит еще один охранник, прикуривая сигарету, когда Сабина проходит мимо него. Он окидывает ее взглядом с головы до ног и теряет всякий интерес.
  Девушка, не доходя до входа, останавливается под могучим кленом, возле которого примостилась кованая скамья. Пакет с продуктами, врученный ей Чиркеном, становится вдруг невыносимо тяжелым, и она опускает его на землю, грузно опускаясь на скамью. Подперев лоб руками, Сабина некоторое время сидит, согнувшись и считая про себя собственное дыхание. Она чувствует слабость, сковавшую конечности, и тянущую пустоту в груди. Хочется бросить все и самой броситься прочь.
  Там ее и находит Гавришкин. Высокий, чуть полноватый, с мягким румяным лицом и круглыми очками в толстой оправе, он, скорее, походит на булочника, чем психиатра. Однако глаза за стеклянными линзами смотрят цепко, а голос напоминает о шелесте змеи, пробирающейся среди разнотравья, тихий, но заставляющий чутко вслушиваться. Мужчина понимающе смотрит на отнявшую лицо от ладоней девушку и после приветствия, не говоря лишних слов, подхватывает пакет в одну руку, а другой приглашает следовать за ним.
  Сабина идет за ним как потерянный ребенок, не раздумывая над направлением и целью. Не все ли равно, если конечной точкой становится человек, от которого вовсе не здравый смысл, а что-то потаенное глубоко внутри требует бежать?
  ***
  Комната свиданий производит на нее давящее впечатление. Голые деревянные полы, грубо покрашенные коричневой краской, одно единственное окно, под которым спряталась крошечная батарея, белые отштукатуренные стены, такая же белая люстра с единственным пластиковым плафоном. Разбивая комнату пополам, от правой стены тянется перегородка до потолка с большим прозрачным стеклом, по обе стороны которой разместились два стула с красной тканевой обивкой. Еще один стул стоит перпендикулярно перегородке, и девушка догадывается, что он предназначен для наблюдателя. Она усаживается спиной к двери напротив окна и сжимает в кулаках ткань теплого сарафана, который на ней надет. Дыхание то и дело сбивается на учащенный темп, сердце бьет грудную клетку изнутри, как медный колокол, звон которого гудением разносится по всему телу. Чувство нереальности накатывает волнами, за которыми следует тошнота.
  - А вот и мы, - нарочито бодрое восклицание раздается от входной двери, и Сабина слышит, как в комнату заходят двое.
  Она не поворачивается, только опускает голову ниже. Звук слабых, чуть шаркающих шагов, совсем отличных от уверенной поступи Гавришкина, разбивает что-то внутри нее, и осколки разбитого впиваются в глаза, горло, медленно проводят острием по легким, вызывая потуги надсадного кашля.
  Какая мука, - почти в беспамятстве думает девушка. Взгляд ее становится больным, когда она пытается поднять его на усаженную по другую сторону перегородки женщину. Свет, падающий от окна, слепит ее, не дает увидеть даже силуэт, и она скорее закрывает веки, не способная выносить даже лишнее мгновение боли.
  - Видите, Марина, с вашей дочерью все хорошо, - видя, что гостья не в состоянии говорить, инициативу перехватывает Алексей Петрович. - Жива, здорова, замечательно выглядит.
  Сабина физически чувствует на себе взгляд женщины напротив, он давит, уничтожает ее как пресс казавшуюся незыблемой горную породу. Голова кружится, она почти не чувствует рук.
  Желчь поднимается по пищеводу, и девушка срывается с места, почти переходя на бег, и покидает комнату. Она и минуты более не проведет рядом с этой женщиной, даже про себя сейчас не смея назвать ту своей матерью. На выходе ее останавливает сотрудница комнаты свиданий, оставшаяся по просьбе врача снаружи. Сабина что-то отвечает ей, а затем торопится на улицу.
  Отправив сообщение Гавришкину, она возвращается ждать его все на ту же скамью возле главного входа. Вскоре тот присоединяется к ней, в руках у него два стаканчика с вьющимся над ними паром, один из которых он протягивает ей, а сам присаживается рядом. Врач ничего не говорит до тех пор, пока Сабина не допивает горячий напиток - им оказался растворимый какао из автомата, и только тогда начинает разговор:
  - Я понимаю, что для вас это может быть тяжело. Допускаю, что после произошедшего вам сложно воспринимать ее как прежде, без страха и отторжения. Вы были всего лишь ребенком, когда на ваших глазах она совершила убийство. Неудивительно, что теперь вы можете быть напуганы.
  Мужчина ошибался. Страх? Нет, его нет среди смешения чувств, терзающих девушку. Никогда не было. Однако она не стала возражать на его слова, а продолжила слушать.
  - Сейчас она не тот человек, что была прежде. Что бы ваша мама ни совершила, как бы ни вела себя, теперь она просто страдающая от болезни женщина, которой требуется поддержка близкого. Знаю, вы по-своему заботитесь о ней, иначе не стали бы обращаться ко мне. И я рад, что вы прислушались ко мне и приехали. Ваш сегодняшний визит, уверен, пойдет ей на пользу. Надеюсь, вы сможете теперь посещать ее чаще, несмотря на болезненное прошлое.
  Сабине не хочется вдумываться в сказанное, ощущая себя как в коконе из покрывала, совсем как детстве. Вместо этого ее внимание цепляется за какое-то особое чувство, которое слышится в голосе врача и определить которое она затрудняется. Ей в голову давно приходила одна догадка, и теперь появилась возможность лично задать вопрос, чтобы ее проверить:
  - Почему вы так заботитесь о ней?
  - Вы платите мне за это, разве нет? - отшучивается Гавришкин, но лицо его становится еще более румяным, и щеки теперь похожи на два наливных яблока.
  - Думаю, есть что-то еще, - девушка отводит взгляд от мужчины. Она не знает, почему упорствует, но это будто бы позволяет уйти от того, что ей обсуждать совсем не хочется. - Я узнавала, препараты, которые вы для нее достаете, стоят даже больше, чем я отправляю.
  Алексей Петрович какое-то время крутит в ладонях опустевший стаканчик и с какой-то вымученной, оторванной от сердца улыбкой признается:
  - Когда-то я ухаживал за вашей мамой... За Мариной. Только не срослось ничего. Тогда стали дружить, я ее, дурак, даже на свидания провожал - не смыслил в любви ничего, а подсказать некому было. Она многое пережила, вы всего даже не знаете, наверное. Рано осталась без родителей, подрабатывала везде, где могла. Потом, я тогда срочку служил, она забеременела, но по какой-то причине с отцом ребенка поддерживать связь не стала и вскоре вышла замуж за своего бывшего школьного учителя. Я был с ним знаком - мой брат был его приятелем, и тот часто бывал у нас дома. Такой себе человек. Ну да что скажешь - ее вечно тянуло на мерзавцев. Он быстро оборвал все ее прежние связи с друзьями и знакомыми, включая меня. Марину перестали видеть на людях, все дома, должно быть, сидела. До несчастья я о ней и не слышал больше ничего, а потом уже поздно было.
  Рассказ о жизни матери до замужества ослабляет скрученную пружину внутри Сабины. Снедающее ее неприятие и неясное беспокойство затихают как эхо гитарной струны, нечаянно тронутой чьими-то пальцами. А может, то, как Гавришкин говорил о ней, нежно и светло, сыграло свою роль.
  - То, что вы теперь ее лечащий врач, - это разрешено? - осторожно спрашивает она.
  - Не совсем, конечно. Вопросы этики могут быть неоднозначны, когда дело заходит о таких случаях, но здесь некому меня уличить. Зато я могу помогать. Наша больница, конечно, не самая худшая. В некоторых такое творится - не приведи господи. А у нас ничего, тихо, спокойно, к пациентам человеческое отношение. Однако сами знаете, в казенных домах особой заботы все равно не найти. Мы с вашей мамой разговариваем подолгу, ей это очень помогает, - Сабина не просит о продолжении, но мужчина все равно говорит. - Произошедшее когда-то стало для нее большой травмой. В ней поселился глубинный страх за вас, а то, что вы долго не виделись, только обострило это. Теперь она боится, что с вами произойдет что-то очень дурное, настолько, что ее мозг сосредоточен только на этой мысли, и вместе с непреходящим чувством вины это причиняет ей сильные страдания.
  Внутри снова поднимается штормовой волной ком из задавленных эмоций. Почему он все это ей говорит? Чего ждет от нее? Она пересиливает себя, чтобы оставаться на месте, а не вскочить и бежать, куда глаза глядят, как это было недавно. Девушка сохраняет молчание, но Алексей Петрович понимает его по-своему и пускается в торопливые объяснения:
  - Марина страдала от депрессии, причем задолго до тюремного заключения. Сейчас она находится на подобранной мною медикаментозной поддержке, также мой коллега проводит с ней сеансы психотерапии. В целом картина благоприятная, я даже думал о возможности успешного прохождения медицинской комиссии, но недавний инцидент привел к обострению состояния. Ситуацию осложняет опухоль. Я не могу судить, что из ее нынешнего состояния и проявившегося бреда является следствием депрессии, а что - органического поражения мозга.
  Сабина размыкает пересохшие губы и выдавливает неопределенный звук. Ей хочется прервать мужчину, чтобы не слышать всех этих вещей, тонкой, сводящей с ума удавкой заползающей в сознание. По телефону говорить об этом было почему-то легче.
  - Вы ведь прежде спрашивали меня насчет программ лечения, - напоминает Гавришкин, заметив ее отстраненность. - Но опухоль неоперабельная, ее обнаружили слишком поздно. Химиотерапию, даже если бы ваша мама была на воле, провести тоже нет возможности из-за ослабленного состояния организма, к тому же проявились проблемы с сердцем. Такое лечение ее попросту убьет.
  Девушка обдумывает какое-то время услышанное, стараясь вернуть самообладание.
  - Тогда? Просто ничего не делать? - почувствует ли она, как с ее плеч скатывается тяжелая ноша, если действительно ничего нельзя будет изменить? Будет ли она иметь право снять с себя всякую ответственность, или это только вгонит ее в еще больший омут безнадежности?
  Она всем своим существом просит, жаждет передышки в этой многолетней гонке существования на износ, с тихим, почти незаметным никому надрывом.
  - Все, что мы можем, - это постараться как можно дольше сохранить качество жизни, но в заключении это сложно осуществимо. Однако комиссию, боюсь, в таком состоянии Марина не пройдет. Ваше общение могло бы...
  - Я не могу. Извините, - это все, что Сабина может сейчас ответить, слова рвутся из ее разума наперед понимания, будто у нее не одно, а два сознания, и сейчас самое глубинное и иррациональное из них взяло верх.
  Телефон разражается мелодичной трелью, и девушка смотрит на загоревшийся экран. Чиркен пишет ей, что он уже освободился по делам и скоро будет на месте. Несмотря на то, что следующим местом, куда она должна отправиться, является следственное управление, она ощущает облегчение и прилив сил. Ей кажется, что каждая минута здесь высасывает из нее эмоции, как бездонная темная бочка, и ей хочется поскорее сбежать, только бы вновь вернуть себе равновесие.
  Алексей Петрович вызывается проводить ее, и девушка не находит причин для отказа, хотя и стремится покинуть его компанию. Нет, сам врач не был человеком, который в другое время заставил бы ее испытать неприятие, но то, где он работал, рядом с кем находился, связывало его в сознании Сабины с самой безобразной частью ее жизни. Порой она чувствовала к нему необъяснимую антипатию, как сейчас, после сложного для нее разговора.
  Они вместе выходят через кпп к проезжей части. Гавришкин предлагает девушке закурить, а услышав, что она не курит, отходит на подветренную сторону от нее, где щелкает зажигалкой. Сабина вздрагивает от этого звука. Он напоминает ей о чем-то, что успело померкнуть в череде одинаково спокойных дней в поместье.
  'Человек стоит, прислонившись к дереву, и лица его не видно в предрассветных сонных тенях, но она знает, что он наблюдает за ней'.
  Горящий кончик сигареты Гавришкина почти не виден, тлеющий жар почти сливается цветом с алеющим в потоке солнечного света кирпичом. Из-за угла выворачивает знакомый внедорожник, и врач, щурясь, вглядывается в нее, а когда становится возможным рассмотреть водителя, внезапно спрашивает:
  - Кто это?
  - Мой новый работодатель, - отвечает Сабина, замечая, что голос врача на мгновение изменился. - Вы знакомы?
  Алексей Петрович собирается что-то сказать, но замолкает, когда машина останавливается рядом с ними. Он кивает Чиркену и, скомкано попрощавшись с девушкой, возвращается в кпп. Сабина садится на пассажирское сидение и, пристегиваясь, поворачивается к мужчине, провожавшему взглядом почти скрывшегося за дверьми Гавришкина.
  - Как все прошло? - наконец, он обращает все свое внимание на девушку.
  Она качает головой, показывая, что не готова говорить об этом.
  - Что ж, едем дальше, - Чиркен о чем-то рассеянно размышляет пару мгновений, но затем все же трогается с места.
  Теперь путь они проводят в молчании. Сабина через боковое зеркало наблюдает, как здание больницы отдаляется, становясь все менее различимым. Когда оно окончательно скрывается из вида, ей приходит еще одно сообщение, на этот раз от Алексея Петровича.
  'Не уверен, так как дело было полгода назад, но ваш спутник напомнил мне человека, приходившего на свидание с Мариной'.
  Девушка сидит, полуотвернувшись от водителя, и тот не может видеть ее лицо, изменившееся после прочтения. Обдумав слова врача несколько секунд, она быстро набирает вопрос:
  'Вы присутствовали при их встрече? О чем они говорили?'
  Звук на телефоне Сабина отключает, чтобы новые сообщения не было слышно. Ответ Гавришкина приходится долго ждать:
  'Да, я оставался наблюдателем. Ни о чем особом не говорили, он спрашивал вашу маму о том, как она поживает, нужно ли ей что. Марина не шла на контакт, молчала. Потом он показал ей фото своих сына и дочери, что-то спросил (не помню, что именно), и она впала в ажитацию, пришлось прервать их встречу раньше времени. Он назвался дальним родственником, но мы такие вещи особо не проверяем. У Марины после того случая было резкое ухудшение состояния'.
  Боль в губе приводит девушку в чувство - она слишком сильно сдавила ее зубами в волнении.
  'Вы видели, что было на фотографии?'
  'Только мельком, но ничего не рассмотрел'
  Там был Тимур вместе со своей старшей сестрой? Почему вообще Чиркен приходил к ее матери, да еще и, предположительно, с каким-то вопросом о своих детях? И что было в его словах или в фотографии, что это привело ее в сильное волнение?
  Все эти вопросы теснятся в ее сознании, наскакивая друг на друга в абсолютном помешательстве.
  - Все в порядке? - мужчина замечает напряженность Сабины и бросает короткий взгляд на телефон в ее руках, прежде чем вернуться к дороге.
  - Да, - коротко отвечает она, набирая еще одно сообщение Гавришкину.
  'Если вспомните, о чем именно шла речь, пожалуйста, дайте мне знать'
  Она не будет действовать сгоряча и уличать Чиркена во лжи. Сначала нужно выяснить, что от нее скрывает хозяин поместья, а возможно, и его сын, - чем бы это ни было, оно, возможно, теперь касается и ее тоже.
  
  Глава 7.
  
  В управлении людно. Как и многие казенные дома, его отличает скучность планировки и не располагающий к размышлениям вид. Узкие коридоры без окон, в которых одна безликая дверь сменяется другой, рождая ощущение, что оказался в лабиринте пчелиных сот. Жесткие даже на вид стулья с деревянными сидениями и спинками приколочены к полу, показывая, что посетители будут приходить и уходить, а они останутся до самого конца, не тронутые временем и неизменные в своей неприветливости. Люди сидят на них, кто притулившись на краешке, как бы готовясь в любой момент подорваться с места, а кто откинувшись на спину и разведя колени, словно ища опору в неизвестности.
  Чиркен покидает Сабину, уехав по оставшимся делам, она не спрашивает, куда. Рассказанное Гавришкиным вносит немалую сумятицу в ее мысли, и она теперь не знает, как относиться к этому всегда приветливому с ней мужчине. С одной стороны, у него была собственная жизнь, которая не имела к ней особого отношения, с другой - его секреты могли сказаться непосредственно на ней. К тому же за время, проведенное рядом, девушка успела к нему привязаться, как бы не пыталась сейчас отгородиться от этого, убеждая себя, что они посторонние друг другу в общем-то люди.
  Идя по проходу, она сталкивается глазами с одной из посетительниц, ожидающих своей очереди. Это бывшая завуч и учитель в ее школе. Женщина поджимает губы и смотрит на нее в упор, как бы желая, чтобы ее молчаливое осуждение было точно замечено. Сабина кивает в знак приветствия, но учительница кривит рот и отворачивается, бормоча что-то. Девушка чувствует, как ее собственные зубы сжимаются в ответе на чужую неприкрытую враждебность. Она молча проходит мимо женщины и еще раз сверяется с полученным от Гаврилова сообщением, проверяя, какой кабинет ей нужен. Он находится в самом дальнем конце коридора, завернутый гусеницей в закуток из перегородок, упирающихся в потолок. Выглядят они так, будто комнату хотели расширять, но так и не успели, оставив по бокам от прохода стены как огрызки недоеденных яблок. За поворотом кучно расставлены стулья офисного вида, на одном из которых сидит девушка. Сабина с удивлением узнает в ней Ангелину. Та при виде нее кажется застигнутой врасплох, даже более того - белеет так, будто встретила воскресшего мертвеца.
  Ангелина встает и тревожно оглядывается на двери, за которыми слышится чей-то приглушенный разговор.
  - Ты зачем здесь? - не здороваясь, вполголоса спрашивает она, беспокойно заламывая пальцы и пряча глаза.
  - Меня вызвал следователь, - так же негромко отвечает Сабина, чуть склонив голову и разглядывая бывшую коллегу, которая от такого внимания разнервничалась еще больше. Выглядела девушка почти так, как и три месяца назад, разве что былой румянец на светлой коже сменился загаром. Ездила на отдых в солнечные края? У всех разные способы справляться с болью, этого не отнимешь, но Сабина все равно не смогла удержаться от проскользнувшей циничной мысли.
  - Может, позже подойдешь? - Ангелина бросает еще один взволнованный взгляд в сторону кабинета, где разговор велся на все более повышенных тонах.
  Сабина не успевает узнать причины ее поведения, но она и так вскоре становится ясна - двери распахиваются, и в коридор вываливается раскрасневшийся Андрей.
  - Да ничего вы не делаете! - с этими словами он с силой захлопывает за собой дверь, заглушая раздраженный ответ Гаврилова. Увидев Сабину, парень застывает на месте, а затем вдруг подскакивает к ней и хватает за ворот рубашки, отталкивая к стене. Затылок девушки взрывается болью, и она беззвучно охает. Ткань морщится, сминаясь в побелевших от напряжения пальцах Андрея, Сабина чувствует, как воротник до рези сдавливает кожу шеи и хватается за чужие запястья, пытаясь оторвать их от себя.
  - Что ты с ней сделала?
  Из-за его спины со встревоженным видом выглядывает Ангелина, пытаясь ухватить друга за локоть и оттянуть назад:
  - Андрей, пожалуйста, перестань!
  - Отвали! - парень сбрасывает с себя ее руки и придавливает Сабину всем телом. - Говори, сука! Я все знаю.
  Брызги чужой слюны попадают на лицо, девушка может ощутить тошнотворный запах прелых яблок на своих губах. Она в омерзении отворачивает голову и бестолково скользит руками по плечам Андрея, отталкивая его от себя, но ничего не выходит. Он еще раз прикладывает ее о стену, и от нового удара кожа на лбу распарывается острым жаром, чтобы в следующую секунду ощутить тонкую влажную дорожку на лице - пота ли, крови?
   Сквозь глухой гул в ушах до нее доносится вскрик и шум распахнутых дверей. Голос Гаврилова, который с трудом складывается в ее сознании в нечеткие слова. Кажется, он говорит Андрею отпустить ее. С трудом сфокусировав зрение, Сабина понимает, что Александр стоит совсем рядом, загораживая ее плечом, одновременно пытаясь заставить Андрея разжать кулаки.
  Парень сопротивляется, и завязывается короткая потасовка. В какой-то момент голова зажатой между двумя мужчинами девушки запрокидывается, она чувствует тупой удар по зубам и губе, отчего та лопается, наполняя рот омерзительно сладким привкусом.
  - Черт, - ругается Гаврилов, не успевший закрыть Сабину, и, грубо заломив Андрею локоть, все же оттаскивает его от девушки, которая несколько секунд остается в ступоре после удара, а затем внутри нее что-то взрывается и она бросается на парня сама.
  В мыслях ее алая пелена.
  Это похоже на рефлекс, оставшийся от той, другой жизни.
  Она выбрасывает сжатую в кулак руку, и костяшки пальцев расплываются еще одной вспышкой боли, когда встречаются с носом бывшего коллеги, и тот, вскрикнув, падает назад на удерживающего его Гаврилова. Голос Ангелины слышится где-то совсем рядом, тонкий, вкручивающийся в раскалывающийся на сотни ощущений мозг.
  - Да чтоб вас всех! - сквозь зубы цедит следователь и, оттолкнув моментально затихшего Андрея, фиксирует в захвате уже руки Сабины. Он поворачивает пытающуюся первое мгновение вырваться девушку к себе спиной и просто крепко обнимает ее, выжидая и тихо бормоча ей на ухо какие-то слова. Сабина не вслушивается в их смысл, только в интонацию, и вскоре злость, захлестнувшая ее приливной волной, опадает так же быстро, как появилась, оставляя после себя только неприятную дрожь в конечностях и головокружение.
  Она замечает, что в дверях коридора сгрудились люди, не решаясь приблизиться. Кто-то начал снимать на телефон. Сквозь людскую толчею пробираются несколько сотрудников и быстро выводят Андрея с Ангелиной наружу, попутно прогоняя зевак. Гаврилов поправляет сбившийся на бок галстук, одергивает рукава помявшейся сорочки и, под руку заведя Сабину в кабинет, резким движением захлопывает дверь, словно отрезая их от остального мира.
  Воздух густеет, цепляется за легкие, когда она пытается сделать глубокий вдох и выдох.
  - Присядь, - раздается раздраженное приглашение, но девушка различает в мужском тоне беспокойство. На ослабевших ногах пройдя и опустившись на указанный следователем диван с покрытием из искусственной кожи, она тяжело дышит, наклонив голову и уперев ладони в колени. Вспышка ярости напугала ее саму. С ней давно такого не происходило. За много лет Сабина привыкла сдерживать злость, заталкивать ее в глубину подсознания. В конце концов, это приводило к тому, что все ее эмоции выцветали как акварельные краски под солнечным светом, и им на смену приходила спокойная, лишенная бурной радости или острой печали отстраненность. Девушка не понимает, что изменилось в ней теперь.
  Гаврилов протягивает ей граненый стакан с водой и, дождавшись, пока Сабина залпом его осушит, отставляет пустую тару, а сам присаживается рядом с ней на корточки, заглядывая в лицо.
  - Ты в порядке?
  - Да, - говорит она, а сама мотает головой. Потом все же исправляется. - Нет.
  - Болит? - спрашивает мужчина, указывая на ее лицо.
  Девушка отворачивается, избегая встречаться с ним глазами. Вздохнув, Александр отходит к шкафу и начинает там что-то искать. Сабина в это время успевает немного прийти в себя и коротко осмотреть помещение.
  Рядом с раковиной у входа стоит почти пустая вешалка. В центре комнаты расположился стол из простой дсп, перпендикулярно ему еще один, заваленный стопками папок. На противоположной от дивана стене два типовых окна с деревянными наличниками, окрашенными в белую краску. Позади центрального стола на стене висит портрет президента с заткнутым за рамку флажком, чуть ниже - грамоты в серебристых пластиковых рамках.
  - Ваш прежний кабинет был уютнее, - бормочет девушка, переводя взгляд на следователя. Тот выпрямляется, держа в руках белый пластиковый контейнер и, повернув одну голову в ее сторону, смотрит на нее с неопределенным выражением. При других обстоятельствах она могла бы даже предположить, что застала его врасплох.
  - Тогда моей целью было, чтобы посетители чувствовали себя расслабленно, - отвечает мужчина после недолгого молчания и, отставив контейнер на стол, смачивает под краном тканевую салфетку.
  - Разве сейчас другое? Сделать так, чтобы человек доверился и ослабил бдительность в вашем присутствии. Выложил все как на духу, - она зачем-то расправляет складки на перекосившемся сарафане, хотя вряд ли это сейчас сделало бы ее внешний вид приемлемее. Рядом с ним ее молчаливость куда-то пропадала, хотелось говорить, только бы заполнить неуютную паузу между ними, полную недосказанности.
  Гаврилов аккуратно прикладывает холодную влажную ткань к ее скуле и лбу, промакивая. Губа саднит, а затылок невыносимо ноет.
  Все-таки кровь, - думает Сабина, старательно отвлекая себя от желания прикрыть веки. Мужчина открывает контейнер, оказавшийся аптечкой, и принимается обрабатывать пострадавшие места. Кожу сразу начинает сильно жечь, но девушка почти не обращает на это внимание. Вместо этого она неотрывно следит за каждым движением Александра, сама не зная для чего - до того неразборчивы ее чувства в это момент. Почему он заботится о ней, хотя явно настроен против нее? В его лице ни капли приязни, только настороженность, сдавившая рот и пролегшая глубокой морщиной на переносице. Сабине он кажется даже разозленным. Девушка чувствует колкий удар иррациональной обиды, расплывающийся мутным пятном перед глазами. Она быстро смаргивает подступившие слезы. Визит в больницу и случившееся в коридоре выбили ее из равновесия, тщательно собранного из разлетевшихся кусочков страха и напряжения, которые дали о себе забыть в череде спокойных дней в поместье.
  - Я написал тебе приехать два дня назад, - закончив манипуляции, Гаврилов отходит, занимая место за столом в центре и меряя ее взглядом.
  - Я предупреждала, что там плохо со связью. Почему вы хотели меня видеть?
  Мужчина кладет оба локтя на стол перед собой и опускает на сцепленные в замок ладони подбородок, и, не мигая, смотрит на девушку. Она тоже скрещивает пальцы и обхватывает ими стиснутые колени. Ненадолго в комнате повисает молчание. Слова Александра разбивают его, лопают, как выстрел хрупкое стекло:
  - Тебе есть, что мне рассказать? - их взгляды живут своей жизнью, перешептываются о потаенных мыслях, но голос разума слишком громок, чтобы дать их услышать. Сабина чувствует какую-то глубинную усталость и, когда мужчина продолжает, на несколько секунд прикрывает глаза в поиске передышки. - Не спросишь, почему Ланской кинулся на тебя с кулаками?
  - Он не выглядел как человек в здравом состоянии рассудка, - она тянется рукой ко лбу, где продолжает саднить, но останавливает движение у самой ранки. Конечно, поведение Андрея ее обескуражило. О чем же он говорил? Кажется, о том, что она, Сабина, что-то сделала.
  - Думаю, он считал себя в своем праве.
  - Что вы имеете в виду?
  - Он говорит, что нашел свидетельницу, которая проходила стационарное лечение во время убийства Царевой Марии. С нами та три месяца назад ничем полезным не поделилась, но парень утверждает, что женщина призналась ему, что видела, как именно ты уродовала тело.
  Девушка потрясенно молчит, не мигая смотря на следователя. Ее руки вновь беспокойно елозят по коленям, пока не соединяются в замок. Вспоминается пациентка, просившая воду.
  - Я... - начинает она, но умолкает. Все слова покидают ее, оставляя гулкую пустоту в мыслях, пытающихся собраться воедино. Изнутри поднимается мутная взвесь паники. Что могла увидеть та женщина, если бы решила подглядеть за ней? Ее, склонившуюся над окровавленным телом, и что-то делающую с ним. Паршивая картина, если призадуматься. Если бы она выдала такое на допросе в ночь убийства, Сабину могли допрашивать уже не как свидетельницу. Наверное, испугалась, а время спустя почувствовала смелость... Что будет, если теперь та пациентка разболтает свои россказни еще кому-то? Да Сабину просто линчуют, и разбираться не станут. Поведение Андрея больше не казалось безрассудным.
  Гаврилов тем временем продолжает куда более мягким тоном:
  - Ты что-то сделала?
  Его вопрос звучит эхом полного ярости крика Андрея, оставшимся там, в коридоре.
  - Заметь, пока - только пока - это неофициальная беседа. Но если ты продолжишь скрывать от меня то, что касается убийства, все изменится очень быстро. И тебе это совсем не понравится.
  Будь это официальным допросом, она не проронила бы ни слова, и Гаврилов это понимал. Последние его слова заставляют Сабину поднять на него свой взгляд. Он подозревает ее, без сомнений. И не изменит своего отношения, промолчи она или сознайся. Так есть ли разница?
  Тяжесть давит на затылок и душным одеялом опускается на плечи. Веки тянет вниз, и Сабина чувствует себя еще более усталой. Какое-то безразличие окутывает утомленный сегодняшним днем разум, и она тихо произносит:
  - Там была еще одна надпись. Не вырезанная, просто нарисованная кровью. Я ее стерла.
  - Что за надпись? - Александр напряженно вглядывается в ее лицо, ожидая продолжения.
  Изрезанная плоть, кукольные глаза, неподвижно замеревшие на искаженном смертью лице. Нож с причудливой рукоятью как продолжение тела, такой же мертвый и холодный.
  Буквы, вычерченные изящным курсивом.
  Образ, рожденный памятью, на мгновение останавливает дыхание. Девушка заставляет себя втянуть воздух сквозь сжатое спазмом горло и медленно выдохнуть.
  - Мое имя.
  Гаврилов молчит. В комнате воцаряется тишина, и слышны только звуки внешнего мира, шорох проезжающих на улице автомобилей, чьи-то голоса. Сабина наблюдает за собеседником, погруженном в размышления, и голова ее в этот момент свободна от мыслей. Она не хочет продолжать вспоминать.
  - Среди медицинских отходов в подсобной обнаружили кровь убитой, - начинает говорить мужчина. - Я пытался связать воедино порядок действий убийцы, но из-за этой маленькой детали все не складывалось. Зачем? Стерла.
  Девушка тоже молчит перед ответом, пытаясь подобрать нужные слова, чтобы описать весь сумбур, творившийся тогда у нее внутри.
  - Вы знаете, что обо мне пишут сейчас? 'Убийство по наследству' - такой заголовок мне встречался, - она дергает здоровым уголком рта в невеселой усмешке. - Мою квартиру подожгли не так давно, и для этого хватило обычных домыслов вкупе с моим прошлым. Что было бы, оставь я все, как есть, если бы это в итоге просочилось в прессу? 'Убийца оставляет подпись' - как вам такое? - Сабина переводит взгляд за окно, наблюдая за тем, как порывы ветра отрывают от виднеющейся ветки дерева ослабевшие листья и бросают их о стекло. - Не имело бы никакого значения, что является правдой. Людям для ненависти порой достаточно одной искры. Стоит кому-то заронить сомнение - и вот уже десятки, сотни его поддерживают. И определенно нашлись бы те, кто захотел, как говорится, сорвать хайп, получить тысячи просмотров за счет громкой новости в сети. Признаюсь, про ваших коллег у меня были те же мысли. Вот что вы подумали, когда услышали о словах той женщины? Она просто видела меня рядом с телом и придумала жуткую историю. Может, даже сама поверила в нее.
  Краем глаза она замечает, как Гаврилов с силой вдавливает ладони в стол. Вены на его руках проявляются четче, словно замысловатый рисунок.
  - Я с самого начала знал, что это сообщение - пустышка, - негромко роняет он. - Все увечья были нанесены до смерти, иное показала бы экспертиза. Но Ланской был настойчив, и, как показали твои слова, - не зря. Ты скрыла важную информацию. Это не добавляет тебе очков, как понимаешь.
  Александр ждет какое-то время, но Сабина больше не произносит ни слова и не смотрит на него. Тогда он делает глубокий вдох и пересаживается рядом с ней на диван, откидываясь на спинку и сцепляя руки в замок. Чуть погодя, начинает говорить, словно бы ничего не случилось:
  - Когда тебя привели ко мне на освидетельствование, я первое время не знал, как к тебе подступиться. Ты была удивительно рассудительной для своего возраста, не плакала, рассказывая о случившемся, вообще не показывала переживаний. После я даже думал, что это потому, что их и нет - этих переживаний. Чувствовал себя одураченным. Злился.
  Сабина все же поворачивается к нему и просто смотрит, изучая уставшее лицо следователя.
  - Вы как-то сказали, что бросили практику из-за меня. Это правда? - она не знает, что почувствует, ответь он 'да'. Наверное, это станет одной из тех мыслей, что раньше мешали ей заснуть.
  Однако Александр качает головой:
  - Это было моим решением, никто не несет за него ответственности, кроме меня. Я не справился, да. Но хуже того, что не смог принять эту ошибку и жить с ней.
  Стоит ли ей задать больше вопросов? Почему-то кажется, что мужчина не станет на них отвечать. В прошлом ее даже не стали слушать, просто разорвали все связи. Ничего другого не приходит на ум, кроме как признаться:
  - Я была сегодня у матери.
  Александр возвращает к ней свой взгляд. Он тоже выглядит как человек, который не может подобрать нужных слов.
  - Как она?
  - Не очень хорошо, - Сабина первой отводит глаза. - У нее глиобластома.
  Ей словно нужно услышать от него то, что скажет именно он, пусть это и будет лишь тенью ее собственных переживаний.
  - Мне жаль, - голос следователя звучит так, как если бы он действительно был опечален, а не выражал подобающее в таких случаях соболезнование.
  - Здесь не о чем сожалеть. Такие вещи просто происходят вне зависимости от желания людей, - девушка не знает, говорит это Александру или самой себе. Мужчина только вновь качает головой.
  - Насчет того, о чем ты рассказала. Мне все это не нравится. Случаи слежки за тобой повторялись?
  - Кажется, нет.
  - Будь все равно внимательна, - следователь быстро печатает что-то, ловко перебирая большим пальцем по экрану смартфона. Вскоре после этого раздается сигнал, и мужчина вчитывается в полученное сообщение, после чего делается еще более смурым. - Да, еще кое-что.
  Следователь вытаскивает из кипы бумаг на соседнем столе папку и, пролистав ее, протягивает Сабине фотографию. На ней изображена чуть улыбающаяся девушка лет двадцати-двадцати пяти на фоне широкой, богато украшенной лестницы. Белая блузка и алый шарф с градиентом, скрепленный у шеи брошью в виде цветка белого анемона, а в руках букет красных лилий.
  - Ты ее узнаешь?
  Сабина внимательно вглядывается в лицо на фотографии, но не может вспомнить, чтобы когда-нибудь видела его прежде. Она качает головой и вопросительно смотрит на Александра, ожидая пояснения его интереса.
  - Она пропала в тот же день, что и твоя коллега. Я решил, что между вами так же может быть связь.
  Девушка еще раз приподнимает фотографию за уголок, теперь по-новому оценивая то, что видит.
  Красивая, - думает она про себя, разглядывая пропавшую. Теперь улыбка той кажется ей какой-то грустной.
  - Как ее зовут? - на мгновение Сабина ловит себя на том, что хочет сказать 'звали', но вовремя останавливается.
  - Лугатчина Олеся. Ее уже объявили в розыск по федеральному каналу.
  - Олеся... Я запомню.
  Беззаботное время в поместье отвлекло ее, заставило забыть об опасности. А ведь угроза продолжала жить на улицах города, ходила среди растерянных людей, выискивала новую жертву.
  Мог ли убийца использовать ее в своем ужасном спектакле лишь тот единственный раз, или у него на нее были другие планы? Он (или она), кто, вероятно, похищал и убивал женщин все последние несколько лет, кто писал кровью на телах убитых свое извращенное послание - тот ли он человек, чтобы оставить свое творение несовершенным, незаконченным?
  Сабина так не думала. А это значит, она должна быть готовой - возможно, им еще предстоит встретиться.
  
  ***
  
  Когда она покидает здание управления, Чиркен уже ждет ее на парковке, выйдя из машины и прислонившись к водительской двери. При виде девушки он сначала улыбается и салютует двумя зажатыми в руках бумажными стаканчиками, на которых виднеется эмблема популярной в городе кофейни, но приглядевшись к Сабине, темнеет лицом и, отставив напитки на капот, стремительно идет ей навстречу.
  - Что произошло? - мужчина осторожно приподнимает ее подбородок, всматриваясь в рассеченную губу, скользит взглядом к скуле и лбу.
  Девушка отворачивает голову, уходя от прикосновения. Чиркен тут же отпускает ее.
  - Недоразумение с коллегой, - недавняя встреча с Андреем до сих пор отзывается сжимающей плечи нервозностью, но ей не хочется обсуждать это со спутником. Сабина даже представлять не хочет, что он мог бы о ней подумать после устроенной почти что драки. Чиркен хорошо владел телом - это было заметно по выверенным движениям и уверенной осанке, и при случае явно мог постоять за себя, но производил впечатление человека, до конца сохраняющего самообладание. Почему-то кажется, что он осудил бы ее поведение. Ей давно не двенадцать, чтобы использовать кулаки вместо слов. Парень глубоко проживал потерю невесты, и это можно было понять, как и его подозрения, но вот какие оправдания есть у Сабины?
  К злости на Андрея тут же добавляется досада на саму себя, и это оказывается еще мучительнее.
  - Я бы хотела поскорее вернуться, если вы не против, - тихо говорит девушка, чуть отойдя.
  Мужчина молчит, рассматривая ее с неясным выражением на лице, но потом кивает:
  - Едем домой.
  Его слова после такого ужасного дня звучат просто чудесно. Только в машине Сабина понимает, что так и не рассказала Гаврилову об исчезающем сообщении с фотографией. Может, оно и к лучшему. У него и так слишком много поводов для подозрений в ее сторону, ни к чему добавлять еще один.
  Мысль о том, что поступает безрассудно, девушка привычно прячет в самую глубину сознания.
  В дороге их застает настоящий ледяной ливень. Небо разбивают выстрелы молний, за ними следуют громовые раскаты. Потоки мелкого града спадают на окна внедорожника, и кажется, что стекла вот-вот прогнутся, лопнут под тяжестью стихии. Сабина не любила ненастье. Не любила то, как все темнело и выцветало вокруг, будто цветная кинолента вдруг теряло краски, не любила, как давились любые звуки кроме гудения ветра и дождя, и конечно же, не любила резкое, каждый раз неожиданное громыхание, словно кто-то с силой швыряет оземь тяжелый камень, и тот пылит, бухает, а затем, отскочив, валится в сторону.
  - Мы уже удаляемся от эпицентра бури, - успокаивает ее Чиркен, заметив скованность девушки, чье внимание было направлено за окно.
  - Как вы это поняли?
  - Промежуток между молнией и громом увеличивается. Скорость света быстрее скорости звука.
  Конечно, она могла бы и догадаться. Сабина считает про себя время от вспышки до грохота: раз, два, три, четыре, пять, шесть. Ей кажется, что это совсем близко. В какой-то момент ей начинает чудиться, что грохот не только снаружи, но и внутри машины, прокатывается по салону, отдается легким толчком в спину.
  Когда они возвращаются в поместье, грома почти не слышно, а вот град продолжает разбиваться о землю с прежней силой.
  - Возьми зонт, он был где-то здесь, - предлагает Чиркен и поворачивается в водительском кресле, протянув руку за сидение.
  - А как же вы?
  - Я переночую в мастерской, нужно поработать.
  Мужчина высаживает ее около входа в дом. Сабина бегом взбирается по ступенькам, чувствуя, как по тонкой ткани зонта стучат льдинки. Она успевает только приоткрыть дверь и споткнуться о вьющихся у ног псов, когда позади нее слышится ритмичный свист. Собаки срываются с места и, несмотря на непогоду, мчатся к машине, где их уже ждет Чиркен. Дождавшись, пока животные уместятся в салоне, он наконец уезжает, и девушка невольно провожает удаляющуюся машину взглядом, но порыв ветра бросает ей в лицо колючую изморозь. Поспешив спрятаться в доме, она как будто попадает в другой мир - внутри тихо, и мягко горит настенное бра. Зонтик, сложив, рефлекторно ставит в подставку-кольцо около ключницы, и там тут же натекает небольшая лужица. Девушка какое-то время бездумно смотрит на нее. В теплом свете дождевая вода отсвечивает багрянцем.
  Словно кровь.
  Сабина спешно достает зонт обратно и, раскрыв его, ставит неподалеку от входа, чтобы он просох. Позади нее раздается:
  - Вернулась? - про отца Тимур не говорит ни слова.
  Девушка, не поворачиваясь, снимает пальто и отряхивает потемневшую от налетевшей влаги шерсть:
  - Я сейчас приду, можешь пока переодеться.
  - Где отец?
  - Сказал, останется в мастерской.
  Повесив одежду на напольную вешалку и обернувшись, она замечает, что вновь одна. С запозданием Сабина понимает, что ее что-то насторожило в их с Тимуром коротком разговоре, но что именно?
  Направление звука. Звучало как-то непривычно для ее слуха, но она так и не смогла определить, в чем дело.
  Буря медленно начинает стихать.
  
  ***
  
  Тимур, привычно откинувшись спиной на подушки, мягко дотрагивается до ее разбитой губы, и это касание похоже на скольжение случайно упавшее на лицо капли воды, плавное, но стремительное. Сабина сидит рядом, и ее бедро ощущает тепло чужого тела.
  - Кто это сделал? - спрашивает юноша, и голос его звучит особенно низко, скрадываясь к концу фразы как лист бумаги, который поднесли слишком близко к открытому огню.
  Девушка отстраняется и принимается за привычные движения. Некоторое время она молчит, но Тимур продолжает требовательно смотреть на нее, в ожидании ответа, и не выдержав его пристального внимания, Сабина нехотя признается:
  - Этот человек недавно потерял свою невесту, к тому же ожидавшую их ребенка. Каждый проживает горе по-своему. Он вот злится и ищет виноватых.
  Сейчас, по прошествии некоторого времени, злость на Андрея в ней действительно утихла. Пусть Сабина не могла прожить с ним его боль, она понимала, что невозможность найти и наказать убийцу может быть для него самым главным якорем, не дающим отпустить отчаянные чувства.
  - При чем здесь ты? - Тимур хмурится, и две вытянутые к вискам брови сходятся на мгновение у переносицы, но во взгляде его нет того напряжения, которого можно было бы ожидать от человека, испытывающего искреннее недоумение. Девушка думает о том, что ее подопечный знает больше, чем показывает.
  - Я была той, кто нашла его подругу, - объясняет она, продолжая разминать ноги юноши. - И единственной свидетельницей.
  Юноша запрокидывает голову к потолку и пару секунд что-то обдумывает. Наконец он спрашивает:
  - А ты?
  - Что я?
  Рот Тимура кривится в нетерпении, он приподнимает шею, чтобы посмотреть на нее.
  - Ты сказала, каждый проживает горе по-своему. Ты горевала, когда ее убили? Эту девушку?
  Вопрос ставит Сабину в тупик. Горевала ли она? Перед внутренним взором как наяву встает бледная Любовь Григорьевна, хмурый взгляд Давида Тиграновича, опухшие от слез глаза Ангелины. Помертвевшее лицо Андрея. За чередой всех событий она даже не задумывалась над тем, что испытала в связи со смертью человека, которого знала, с кем вместе даже часто обедала. Ее мысли были поглощены напряжением из-за внимания к ней убийцы, а после - переменами в ее жизни, состоянием матери.
  Вспоминается сон в автобусе и долго не отпускавший тремор. Было ли ей действительно жаль, или это просто мимолетный укол тоски, который случается у случайных прохожих, стоит им узнать о чужом несчастье?
   Наконец она произносит:
  - Я никогда не желала ей смерти, - и это единственные слова, в которые Сабина может облечь сейчас свои чувства так, чтобы это не было ни лишенной искренности формальностью, ни глубоко личным признанием того, значения чего и сама не осознавала.
  - Но испытала ли ты сожаление, когда ее убили? - настаивает юноша, и девушка не понимает, что именно он хочет услышать.
  - Почему ты спрашиваешь?
  - Хочу лучше тебя узнать, - он пожимает плечами, но в глазах его какой-то особый блеск.
  Подумав, Сабина отвечает:
  - Мы не были особо близки, но часто пересекались по работе. Мне бы хотелось, чтобы она сейчас была живой.
  В образовавшейся тишине Тимур продолжает ее рассматривать. Его внимание оседает на ее коже, впитывается в волосы, одежду - во все, чего касается темный взгляд. Следующий вопрос юноши заставляет девушку замереть и выпрямиться:
  - Ты ведь ездила сегодня к матери?
  - Откуда ты знаешь? - Сабина поднимает на него глаза, чувствуя сцепившую рот скованность. Она не упоминала при нем, куда собирается.
  - Секрет, - Тимур насмешливо улыбается, наблюдая за ее открытым недоверием.
  - Ладно, - девушка решает обязательно выяснить этот вопрос позднее. - Раз знаешь, зачем спрашиваешь?
  - Мне интересно, каково это, - зрачки юноши, кажется, полностью заполняют радужку, и Сабина видит себя в этих черных провалах, как будто она смотрит на собственное отражение в окне, ведущем на ночную улицу, безлюдную и непроглядную.
  - Каково что?
  - Жить со знанием, что член твоей семьи убил кого-то?
  Девушка моргает, и незримая связь, протянувшаяся между их взглядами, лопается как перегретое стекло.
  - Мне не нравится этот разговор, - беспокойство и подавленность нарастают внутри нее.
  Но Тимур игнорирует ее слова, продолжая давить:
  - Перестаешь ли ты быть к нему привязан, пытаешься ли что-то сделать, чтобы он понес наказание? Как это было у тебя?
  Она встает с кровати и делает шаг к окну - на этот раз реальному. Напоминанием о прошедшей грозе осталось только серое скученное небо вдали и дышащая влагой земля, усеянная ледяной крошкой. Справа в ее ногу больно упирается угол письменного стола, и эта боль странным образом успокаивает.
  Ей редко задавали такие вопросы, даже в прошлом. Обычно это было что-то о том, как все случилось, или были ли какие-то знаки того, что ее мать способна на убийство. Смерть влечет людей, их манят истории о громких убийствах, о наказании, которое убийцы понесли или избежали, но их редко интересуют те, кто после убийства остался жить, будь то семья погибшего или семья убийцы, если только они сами не шли по стопам своего близкого. Так было и с Сабиной.
  В любой другой день она не стала бы отвечать парню, пусть привязанность между ними, такая ранняя и зыбкая поначалу, успела окрепнуть и стать чем-то неотъемлемым от нее. Но сегодня она пережила столько малопонятных, изнуряющих чувств, которые несли ее в своем водовороте как утлое суденышко в шквальной лавине, и не было видно края ясного неба или клочка суши, где можно было бы найти укрытие. Краткая встреча с матерью, невыносимая и приносящая пронзительное осознание реальности ее болезни. Недоверие и неуверенность, вызванные недомолвками Чиркена. Чужое горе и ярость, заставившие ее на мгновение вновь вернуться в ужасное время собственной беспомощности и страха.
  - Тогда... - слова все же срываются с ее губ, и кажется, что это говорит не она сама, а кто-то другой внутри нее, всегда отделенный непробиваемой стеной от сознания. - Это я была той, кто вызвала полицию. И я же была главным свидетелем обвинения против моей матери. Я ее ненавидела. Вот каково это было.
  Ее руку, безвольно обвисшую вдоль тела, цепляют теплые пальцы, обвивают вокруг запястья. Девушка ощущает биение своего пульса, отбивающего быстрый ритм о кожу юноши. Она знает - он тоже чувствует это.
  - Мне знакомо это чувство.
  Сабина догадывается, что парень говорит о своей матери. Она накрывает их сцепленные ладони свободной рукой, как если бы хотела отстранить, но так и застывает. Ее большой палец остается на лучевой артерии Тимура, и теперь они слушают ток крови друг друга. Время пропадает, и только тени за окном становятся все плотнее.
  - Расскажи историю, - привычно просит ее подопечный, разрывая молчание.
  - У меня сегодня нет новой, - признается Сабина. - Я могу почитать что-то из книг. Что бы тебе хотелось?
  - Не хочу из книг, хочу твою, - упрямится Тимур, глядя на нее из-под густых ресниц и чуть надавливая на бьющуюся жилку ее пульса.
  Сабина усаживается на краешек его постели.
  - Чем они тебе так нравятся?
  Юноша ослабляет хват на ее запястье и скользит кончиками пальцев вдоль ее предплечья, вызывая волну острых ощущений по загоревшейся мурашками коже. Ей не хочется прерывать это прикосновение.
  - В этих сказках ты вся как на ладони, - вполголоса отвечает он, завораживая ее шелковыми нотками и каким-то особенным грудным тоном. - Говоришь то, о чем в другое время молчишь. Давай ту, самую первую. Про сердце.
  Девушка чувствует себя как усыпляемая монотонной мелодией заклинателя змея. Стоит ли ей вспомнить о незавидной судьбе последней после того, как она позволит беде подойти слишком близко?
  - Итак, жил-был однажды мальчик, - начинает за нее Тимур, и Сабина послушно подхватывает:
  - 'Жил-был однажды мальчик. Был он не обычным ребенком, которых множество в любом городе и селении, какое ни возьми, а самым что ни на есть удивительным. Мальчик родился слепым и совсем ничего не видел. Тогда родители его, добрые отец и мать, попросили кукольника, жившего по соседству, придумать для их сына другие глаза. Кукольник долго думал, пробовал и так, и сяк, но в конце концов смастерил две стеклянных сферы, да только так ему хотелось сделать их самыми гладкими и ровными, что он не заметил, как поселилась в стекле трещина, по одной на каждую сферу. Так у мальчика появились стеклянные глаза, и в первый раз за свою жизнь он посмотрел на мир вокруг себя.
  Однако трещина изломала, извратила все, что было доступно его взгляду. Небо для него было словно расколотое молниями полотно шелка, а земля - исчерченная черными змеями-провалами пустошь. Мальчик поглядел на лицо матери и отца, а увидел только искаженные сломанные маски, уродливые и страшные, потому, дождавшись ночи, он убежал от них и отправился бродить по миру. Долго горевали его родители, и год стал для них за десять.
  Куда бы ни шел мальчик, везде он встречал не людей и животных, а чудовищ, и бежал от них все дальше и дальше, охваченный ужасом. Даже когда он закрывал свои стеклянные глаза, то не находил покоя, мучимый такими же расколотыми, как и явь, снами. Однажды по пути ему попался торговец на подводе, и из его повозки под ноги мальчику выскользнуло зеркало. Увидел мальчик себя в зеркале, всего с трещинами. Изломы тянулись по его рукам и ногам, словно вспухшие от крови пиявки, расчерчивали его лоб, покрывая его сеточкой борозд, разбивали стеклянный блеск глаз на множество ранящих его и других осколков. Но самая главная трещина пролегала у мальчика в груди, и, когда он посмотрел туда, то увидел собственное сердце. Мальчик испугался и прикрыл сердце руками, но трещина никуда не делась. Так долго мальчик всматривался в нее, что его тело в самом деле заболело, и рана на груди стала настоящей. Сердцу его теперь было холодно и неспокойно, воздух принялся иссушивать его день за днем. Мальчик изнывал от боли, но ничего не мог поделать. Так и жил он год за годом, не зная покоя.
  Однажды он повстречал старых уже мужчину и женщину. Они прожили очень долго, и лица их были покрыты таким количеством морщин, что трещины, которые видел мальчик, спрятались между ними и стали вовсе незаметными, а потому не испугали его. Узнав о беде мальчика, оба старика горько заплакали над ним. Слезы их, исполненные кровью, падали прямо в раскрытое, обнаженное от плоти сердце мальчика, и согрели его, напитали влагой. Когда сердце мальчика перестало болеть, старуха, а за ней и старик пали замертво - наполняя жизнью его сердце, они отдали всю свою. Мальчик узнал в старых лицах своих родителей, захотел заплакать, но ничего у него не вышло - его стеклянные глаза плакать не умели'.
  К концу истории ее подопечный уже спит. На прикроватной тумбе лежат оставленные им записи, сделанные на печатных листах карандашом. Почерк у него округлый и очень четкий, с буквами, смотрящими строго вверх. Сабина часто замечала его, выписывающим что-то с компьютера, и ей было интересно, что так поглощает внимание парня, но на ее расспросы тот лишь криво улыбался и закрывал ноутбук при ее появлении.
  Прежде чем уйти, она, не удержавшись, вглядывается в бумаги, не вчитываясь в текст, а больше изучая почерк. Опять что-то царапает ее сознание изнутри как зверь, скребущийся в дверь, просящий впустить его.
  Проверив, что Тимур точно спит, она осторожно берет записи. Если бы парень хотел спрятать написанное, он бы не оставил это у нее перед лицом, не так ли? Взгляд ее скользит по аккуратно выписанным строчкам. Она сама не знает, что ищет.
  На верхних листах идут записи шахматных партий с заметками. С шахматной нотацией Сабина знакома весьма поверхностно, поэтому прочитанное ни о чем ей не говорит. А вот на самом нижнем листе ее взгляд цепляется за список из цифр и имена под каждой из них.
  '1897-99:
  Лаврентьев Игорь, промыш. Н.с. (в лесу)
  Нагайкин Христофор, ротм. Н.с. (в лесу)
  Марфа (?), кр. Застр. (в лесу)
  1913-17:
  Галушкина Надежда, кр. Задуш. (в лесу)
  Райкина Прасковья, кр. Задуш. (в лесу)
  Райкина Татьяна, кр. Задуш. (в лесу)
  Залепина Ольга, мещ. Задуш. (в лесу)
  38-42:
  Сем-во Кучкиных (м, ж, 4 д, мещ). Застр. (в собств.д.)
  Сем-во Залепиных (3 ст, ж, д, мещ). Застр. (в собств.д.)
  Курпатова Мария, уч, вд. Задуш. (в лесу) - ?
  Сем-во Дубко (ст, ж, 2 д, мещ). Застр. (в собств.д.)
  67-78:
  'Чертова г.'. 23 м (предпол. в лесу).
  89-98:
  ...'
  Цифры, вероятно, означают года, судя по всему, охватывающие период с конца девятнадцатого по конец двадцатого века. Сокращения, возможно, намекают на род деятельности - промышленник, ротмистр... мещане и крестьяне? Что могут подразумевать остальные буквы, девушка может предположить только условно. Заметки в конце каждой из строк рождают совсем уж мрачные догадки. 'Зад.' и 'застр.'... Неужели задушена? Тогда второе слово - застрелены? Задушена в лесу, застрелены... в собственном доме? Но что за 'Чертова г.'?
  И зачем Тимуру эти записи? Историей, насколько она заметила, он мало интересовался, но вот несколько книг по криминалистике у него на полке стояло. Так и не додумашись ни до чего конкретного, Сабина возвращает листы на прежнее место и покидает комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Дом погружен в темноту, и каждый его коридор выстлан тишиной. Девушка не слышала возвращения Чиркена, и собак нигде не видно. Проходя мимо хозяйских комнат, она замечает, что свет под дверьми тоже не горит. Может, мужчина решил остаться на ночь в мастерской, которая была оборудована в охотничьем домике?
  Со стороны лестницы раздается скрип. Вздрогнув, девушка делает пару шагов, чтобы увидеть лестничный пролет, но тот остается таким же безмолвным и пустым. Никого.
  Ей становится неуютно, и Сабина спешит скрыться в своей спальне. Дом живет своей жизнью - она поняла это еще в первый день приезда. То гудение ветра на секунду оборачивается звуком трубы, то шорох скребущего снаружи кустарника превращается в чьи-то шаги. Это стало одной из немногих вещей, к которым ей было сложно привыкнуть, но она все же сделала это. Тогда откуда это беспокойство?
  Чтобы успокоить себя, перед сном девушка проверяет окна и внутренний замок двери - с обеих сторон латунной ручки встроена защелка, которая срабатывала только из одного положения. Лежа в постели, она вглядывается в тени на потолке, отбрасываемые облетевшими ветвями боярышника, росшего под ее окном. В них ей чудятся причудливые лица-маски то щерящиеся в улыбке, то искаженные в отчаянном крике.
  
  Глава 8.
  
  'Сабина смотрит в сторону приоткрытой двери в спальню, откуда доносится неясный шум - словно чем-то острым скребут по металлу. Снова переводит взгляд на парня.
  Тот разлепляет искусанные губы и тихо говорит:
  - У мамы бессонница.
  Больше он не произносит ни слова. Они некоторое время стоят в тишине. Взгляд Севастьянова рассредоточен и беспорядочно блуждает по ее голубой форме. Со стороны кажется, что юноша неподвижен, но присмотревшись, девушка замечает легкое дрожание его грудной клетки, как будто заполошное биение сердца заставляет тело качаться вперед и назад. Ее собственный пульс на мгновение подскакивает к самому горлу и неровно дергающейся жилкой пробивается на шее. Сабина делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух из легких, стараясь делать это бесшумно.
  - Вашей маме нужно заснуть, - в ее словах скрыт вопрос, и ей действительно хочется знать, какой будет ответ.
  Севастьянов поднимает на нее глаза, которые впервые приобретают осознанность, долго молчит, а потом все же произносит:
  - Да, вы правы.
  Чуть заметный кивок, но Сабине этого достаточно'.
  
  Проснувшись посреди ночи, девушка долгое время лежит, уставившись в темноту. Негромко включив на телефоне знакомую мелодию, она пытается под ее нежные звуки вновь упасть в сон. Отчего-то в музыке ей не удается найти привычное успокоение, и чувствуя, что у нее не получится вновь заснуть, Сабина поднимается и решает спуститься в библиотеку. Настенные бра вспыхивают мягким рассеянным светом, разгоняя ночную мглу, но оставляя ютиться по углам сумрак, расцвечивающий комнату в тени. От окна тянется присвист ветра, и этот тихий тоскливый вой холодом проходит по ногам, забирается под одежду, ластится к подернутой мурашками коже.
  Сабина плотнее натягивает капюшон худи, надетого прямо поверх пижамы, и проходит к столу. Она рассчитывает отвлечь себя каким-то чтением, но при взгляде на остро наточенные лезвия канцелярских ножей и груду черновой бумаги вдруг тянется за карандашом и чистым листом. В голове как шарики кинетического конструктора толкаются мысли. О матери, о Тимуре, Чиркене и его старшей дочери, о пропавшей девушке, об Александре и почему-то о мальчике из сочиненной сказки. Грифель бездумно водит по бумаге, оставляя легкие штрихи, складывающиеся в слова.
  'Увидел мальчик себя в зеркале, всего с трещинами'.
  Что видела она, когда смотрелась в зеркало? Была ли трещина в ней самой, ее глазах или зеркале? Зеркало можно починить, глаза вылечить, но что сделать с собой?
  Рука скользит почти незнакомо, как будто и не ее это рука, а чья-то еще. Костяшки отзываются тупой болью, когда кожа на них натягивается, тревожа оставшиеся после удара ссадины. Сознание качается на волнах накатившей полудремы, то погружаясь вглубь, то выныривая на поверхность.
  'Сердцу его теперь было холодно и неспокойно, воздух принялся иссушивать его день за днем'.
  Ее мать в тюрьме, пусть это и больница. Вот только Сабина тоже несвободна. Все это время она жила, не смея вдохнуть воздух полной грудью. Что изменилось?
  'Слезы их, исполненные кровью, падали прямо в раскрытое, обнаженное от плоти сердце мальчика, и согрели его, напитали влагой'.
  Кто должен согреть ее сердце? Разве не она сама?
  Девушка откладывает листок за листком, оставляя небрежные строки, до тех пор, пока не чувствует, что отдала бумаге все, что хотела. Под кожей плавится усталость, но вместе с ней приходит облегчение, как будто она долго плакала и наконец перестала.
  Сабина и забыла, как это бывает. Она выпускает карандаш из испачканных онемевших пальцев и, сложив руки на столе, обессилено опускает на них голову. Побыв так какое-то время, отдается волнам убаюкивающей дремоты, отпуская мысли и скользя по краю видений. Мягкие, нежные касания полузабытья обволакивают тело, наполняя его приятной тяжестью. Двигаться совершенно не хочется, как и открывать глаза. Может, ей остаться прямо здесь?
  Девушка почти засыпает, когда отчетливый шум, донесшийся откуда-то из коридора, заставляет ее встрепенуться. Чиркен вернулся?
  Она встает из-за стола и выглядывает из комнаты, приоткрыв скрипнувшие створки дверей. Этот скрип наждаком проходится по сонному сознанию, и Сабина ежится. В передней никого нет. Шум повторяется, на этот раз он звучит как удар и доносится со стороны западного флигеля. Девушка замечает, что дверь туда приоткрыта и легко качается на сквозняке. Она стремительно проходит по коридору и останавливается возле двери в комнату Тимура. Прислушивается, донесется ли еще какой-то звук, но дом вновь стоит погруженным в тишину.
  Сабина аккуратно стучит костяшками пальцев по двери в спальню своего подопечного.
  - Тимур, - тихонько зовет она. - Все в порядке?
  Ответ с той стороны не приходит. Девушка какое-то время колеблется, положив ладонь на латунную ручку двери, не решаясь войти. Вдруг до нее доносится настоящий грохот, и идет он явно изнутри. Более не медля, она уже в полный голос предупреждает:
  - Я вхожу, - и дергает нагретую ее теплом латунь.
  Внутри так же темно, мрак разбавляет только тусклый свет, льющийся от незадернутого шторами оконного проема. Сабина видит распахнутое окно, створки которого под порывом крепкого ветра с очередным оглушающим громыханием бьются о раму, заставляя стекло слабо дребезжать. Она торопится закрыть его, чувствуя, как воздух с силой бьется о лицо, путая распущенные волосы и задувая под капюшон. Убедившись, что запор сработал как нужно, девушка пятится назад и спотыкается об оставленную у кровати коляску, в последнее мгновение успевая опереться на кровать. До нее не сразу доходит, что в постели никого нет.
  Тимур!
  Она спешит к выключателю, и пару секунд спустя комната озаряется кольнувшим глаза светом. Никого. Ванная отвечает такой же пустотой.
  Сабина сглатывает подступающую тревогу, ощущая, как слабость подбирается к кончикам пальцев. Она помнит рассказы Чиркена о том, как его сын уже не раз пытался сбегать из дома, и что последовало за одним из таких побегов.
  Ее взгляд притягивается к оставленной коляске. Как бы он смог сбежать, когда даже ходить не может?
  Девушка выбегает из комнаты и, проверив весь второй этаж, возвращается на первый. В доме абсолютно пусто. Забыв о том, что Чиркен решил остаться в охотничьем домике, она кидается к нему в спальню, ожидаемо не находя там ни мужчины, ни собак. Сабина наудачу пытается дозвониться, но вызов не проходит.
  Она быстро переодевается и когда оказывается снаружи дома, кромешная темнота слепит ее, заползая в глаза и сворачиваясь в расширенных до предела зрачках. В ее голове бьется единственная мысль, что Тимур не может быть далеко. Но как давно его на самом деле нет в комнате? Девушка включает на смартфоне фонарик и методично проходится вокруг дома и пристроек. Может парень быть где-то там? Она пробует дверь на одной из них, но она оказывается запертой, как и остальные. Ветер все больше крепчает, и ей в лицо прилетает облетевший лист, заставляя вздрогнуть от неожиданности - в какой-то момент ей показалось, что на нее летит птица. Становится резко неуютно, возникает ощущение чужого взгляда на ней. Стоя с фонариком, подсвечивающим ее силуэт, Сабина испытывает желание скорее скрыться обратно в дом, только бы не оставаться здесь, рядом с давящей громадой леса и окруженной беспроглядным мраком, из которого на нее, кажется, смотрят тысячи невидимых глаз. Однако сначала ей нужно убедиться, что Тимура действительно нет поблизости. Затем она попробует найти охотничий домик - могло ли быть так, что Чиркен забрал сына, не предупредив ее?
  Девушка принимает решение ненадолго вернуться, чтобы захватить с собой что-то в качестве оружия для собственного спокойствия, убеждая себя в том, что ей может повстречаться ночной хищник, и старательно гоня мысли о настоящей причине ее тревоги. Она уже разворачивается, когда очередной порыв ветра доносит до нее отдаленное рычание двигателя или чего-то, очень на него похожего. Все еще чувствуя настороженность, Сабина выключает фонарик и, отойдя за боярышник возле одной из пристроек, напряженно вслушивается, пытаясь разобрать посторонние звуки. Шоссе пролегало слишком далеко отсюда, чтобы услышать случайно проезжающую машину. Кто-то направлялся к поместью.
  Когда рокот становится отчетливым и более слышимым, он неожиданно стихает. Тучи расходятся, и лунный свет пробивается сквозь образовавшуюся брешь, позволяя девушке различить абрисы деревьев и даже серебристые блики луговой травы, блестящей от ночной росы. Она вглядывается в ту сторону, откуда тянется подъездная дорога и наконец обостренное восприятие ловит какое-то движение. Плечи сковывает железным обручем, ускоряя дыхание и пронзая позвоночник острой вспышкой адреналина. Силуэт не похож на человеческий, скорее, он принадлежит крупному зверю.
  Неужели медведь? - гадает Сабина. Однако, чем ближе приближается фигура, тем яснее становится, что это человек. За собой он катит мотоцикл, который и сбил девушку с толку, порождая во взбудораженном сознании образ зверя. На голове идущего мотоциклетный шлем, но ростом пришелец явно выше Чиркена. Он проходит, не останавливаясь, и отправляется дальше по дороге, уводящей за дом. Девушка, игнорируя боль в разбитой губе, закусывает согнутый палец, пытаясь решить, что делать дальше. С одной стороны, было бы разумнее остаться здесь и спрятаться внутри, с другой - незнакомец движется в сторону гаража, где Чиркен обычно оставлял машину, а Тимура она так и не нашла.
  Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Сабина несколько успокаивает сумбурный поток мыслей. Мужчина - а это был, несомненно, мужчина - не знает о ней, но сам может представлять опасность - о визите гостей хозяин дома ее, по крайней мере, не извещал. Лучше, если она будет иметь представление о его действиях. Просто посмотрит издалека и, если что, успеет незаметно вернуться к дому.
  Направившись вслед мотоциклисту, девушка старается ступать как можно тише и держаться около кустарников и деревьев, чтобы при случае затеряться между них. Чтобы не споткнуться, она не отрывает мысок стопы от земли, мягко огибая попадающиеся камни и сухостой, из-за чего движется еще медленнее, к тому же влажную после грозы землю успело проморозить, и она местами покрылась ледяным настом. Когда Сабина выбирается к гаражу, посторонний заводит свой мотоцикл внутрь через проем приоткрытых роллетных ворот. Посторонний ли? Действия мужчины имели смысл, только если он сам был здесь хозяином, а не гостем. Почти сразу внутри загорается свет, освещая часть внутреннего убранства гаража и пробиваясь наружу широкой полосой. Девушке со своего места видно лишь нечеткую человеческую тень, то и дело изгибающуюся в причудливых искажениях.
  Детали происходящего складываются в ясное и очевидное объяснение, но догадка слишком обескураживающая, чтобы сразу принять ее на веру. Однако, когда пришелец выходит в поле видимости Сабины, мысль приобретает завершенность. Мотоциклетного шлема на нем уже нет, и девушка отчетливо видит пряди темных волос, спадающих на белеющую в свете ламп кожу, и знакомый профиль словно выточенного рукой скульптора лица.
  Это, без всякого сомнения, ее подопечный, пропажу которого получасом ранее она обнаружила по чистой случайности. И он явно не испытывает сложностей с тем, чтобы свободно стоять и передвигаться.
  Сабина чувствует, как отпускает сжатая под ребрами пружина, но не торопится выходить к Тимуру. Хорошо, что это не какой-то случайный человек с неизвестными намерениями - возможно, недобрыми, однако вопросов становится только больше.
  Как давно он оправился? Почему скрывал, изображая больного? Как много раз до этой ночи уже незаметно покидал поместье, а она и не знала, спокойно видя сны в своей комнате? И совпадение ли, что его отец вместе с псами сегодня остался ночевать в другом месте, или парень специально выбирал такие дни, чтобы незаметно исчезать из дома? Ведь, будь в поместье Виз и Ареш, ему было бы непросто выбраться без шума.
  Тимур, между тем, выходит из гаража, держа в руках что-то, замотанное в плотный пластиковый мешок. Он выключает свет и что-то нажимает на боковой панели ворот. Роллет медленно задвигается обратно, закрываясь, а юноша идет в сторону Сабины. Она задерживает дыхание, пятясь назад, под укрытие кустарника, уже не казавшееся таким надежным. Неужели ее заметили?
  Однако, не доходя пары десятков метров до нее, Тимур сворачивает в перелесок. Дорогу себе он подсвечивает фонариком, чьей мощности хватает, чтобы осветить только ближайшие несколько метров. Поколебавшись, девушка решает отправиться следом. Должна быть причина его скрытности, и она предпочтет эту причину знать.
  Идти, ориентируясь только на подсвеченный в десятке метров силуэт, становится сложнее. В этой части леса деревья растут все более кучно, и плотные кроны пропускают совсем мало лунного света. В какой-то момент под ногой Сабины ломается ветка. Сердце ее замирает, а затем начинает дрожать в судорожном ритме, отдаваясь гулом крови в ушах. На подгибающихся ногах она спешно опускается к земле, прячась за кустом можжевельника, когда Тимур резко разворачивается, всматриваясь в темноту, оставленную позади. Тусклый луч фонарика мелькает у нее над головой, блеснув в глаза мимолетной вспышкой, и девушка прикрывает веки, вслушиваясь в образовавшуюся тишину, нарушаемую только шелестом листвы и отдаленным уханьем ночной птицы. В нос ударяет запах дымной смолы и чего-то древесного, и голова кружится, заставляя опереться ладонями об укрытую холодной хвоей землю. Впереди вновь раздаются шаги, и девушка открывает глаза, следя за удаляющейся спиной юноши. Она выдыхает и, осторожно поднявшись, двигается за ним. Что ее так испугало в возможности быть обнаруженной своим подопечным? Да, он многое от нее скрыл, но разве он может нести для нее угрозу? Ей трудно найти ответ на этот вопрос.
  К ее удаче, через несколько десятков метров Тимур, наконец, останавливается на небольшой прогалине и, опустившись на колени перед грудой каких-то сваленных веток, проталкивает мешок между прутьев внутрь. Сабина гадает, выбрал ли он случайное место, или же был какой-то ориентир, о котором она не знает.
  Девушка решает, как быть. Она могла бы дождаться, пока юноша уйдет и проверить, что он спрятал. Но как ей после этого возвращаться в дом, чтобы остаться незамеченной? Проклятая лестница на второй этаж вечно скрипит. Нет, она должна оказаться в спальне раньше, чем вернется Тимур. А путь сюда она попытается позже найти при свете дня.
  До дома она действительно добирается быстрее подопечного и, спешно стянув ботинки и пальто, под которым была все в той же пижаме и худи, спешит наверх. Когда Сабина уже закрывает дверь своей комнаты, то вспоминает, что оставила свет в библиотеке включенным, но спускаться обратно уже поздно - внизу слышится едва различимый стук. Она напряженно вслушивается в образовавшуюся после тишину, пытаясь различить шаги или что-то еще, но в доме оглушающее тихо. Скрип со стороны лестницы становится неожиданностью, он бьет по нервам, прокручивается в животе, завязываясь солнечном сплетении болезненным клубком. Девушка, пытаясь совладать с потерявшими чувствительность руками, кое-как прикрывает дверь и проскальзывает в холодную постель. Она едва успевает утихомирить сорванное дыхание, когда слышит, как дверная ручка медленно начинает проворачиваться. Щелк. Этот звук гладит наждаком разгоряченную кожу, пробуждая сомн мурашек, разбегающихся будоражащей волной.
  Кто-то заходит внутрь, Сабина понимает это только по чужому еле слышному дыханию. Ее собственное учащается, и она начинает отсчитывать про себя, чтобы успокоиться. Все вдруг кажется неправильным, нарочитым, и эти ее попытки притвориться спящей, и разлившееся незримой угрозой безмолвие.
  Матрас проседает под тяжестью опустившегося на него тела. Губы девушки пересыхают, и она с трудом подавляет потребность сглотнуть, чтобы избавиться от зарождающегося в скребущем горле зуда. Усилием Сабина заставляет грудь вздыматься мерно и редко, как у спящего человека, а лицо оставаться мягким и расслабленным, но с каждой секундой это становится все невыносимее - легкие разрываются от необходимости скорее сделать вдох, каждый волосок на теле будто бы превращается в высоковольтный оголенный провод.
  Еще немного, - уговаривает она про себя, ожидая, пока незваный гость покинет ее спальню. Однако тот не торопится. Она чувствует, как чужая рука касается ее волос, пропуская их через пальцы, вызывая натяжение у самых корней, расползающееся сладким ядом. Еще и еще, превращая секунды в бесконечное и тщетное ожидание, и, в конце концов, тело девушки устает прятать напряжение.
  Сабина не замечает, как, убаюканная легкими прикосновениями, погружается в сон.
  
  ***
  
  Она просыпается непривычно поздно для себя, голова тяжелая и неповоротливая, пока девушка с трудом поднимается с кровати. Контрастный душ помогает немного освежиться, и когда она спускается на первый этаж, почти ничто в ее облике не выдает сложной ночи. 'Преимущество молодости', как говорила в таких случаях Любовь Григорьевна.
  Сабина так и не навестила ее, когда была в городе, хотя до этого планировала. Все произошедшее навалилось так сумбурно, что это совершенно вылетело у нее из головы. При воспоминании о вчерашнем дне внутри вновь образовалось тянущее чувство, совершенно непереносимое. Ей нужно так много обдумать.
  Внизу стоит ароматный запах ванили и корицы, и девушка следует за ним как за белым кроликом.
  На кухне хозяйничает Чиркен. У входа разлеглись псы, забившие хвостами при ее появлении. Мужчина оборачивается на ее шаги и дарит приветливую улыбку, после чего возвращается к тому, чем занимался до ее прихода, - смазывает горячую, только вытащенную из все еще пышущей жаром духовки выпечку белым кремом. Его волосы, как и у нее, чуть влажные и зачесаны назад, оставляя чуть вьющиеся пряди у ушей. Сейчас, в дневном свете, становятся отчетливо видны морщины на его лице, выдающие возраст, но это, пожалуй, только придает ему выразительности. Хотя они с Тимуром и не были родными по крови, было у них что-то общее, что проглядывало в повороте головы, мимике, жестах. Девушке нравилось бывать в музеях, и она, бывало, подолгу стояла перед картиной или скульптурой, изучая со всех сторон, находя скрытые детали. Всякий раз при взгляде на отца и сына у нее возникло такое же желание, будто было в них что-то, недоступное зрению сразу, что-то, что нужно было отыскать, проявить как изображение на фотопленке.
  - Вы недавно вернулись? - спрашивает Сабина, когда мужчина приглашает ее присесть за стол, пока он заканчивает заниматься завтраком. Она не знает, как еще начать разговор о том, свидетельницей чему стала.
  - Нет, я вернулся сюда вечером, просто лег раньше, чем вы с Тимуром закончили.
  Девушка чувствует, как заготовленные слова пропадают, растворяются в непонимании, потерянности, кода она слышит ответ Чиркена. Она точно знает, что его спальня была пуста этой ночью.
  Он лжет точно так же, как лгал и его сын. Зачем?
  Не успевает Сабина додумать появившуюся мысль, как слышится шуршание резины, и на кухню заезжает на коляске сам Тимур. Только тут ее догоняет осознание всех тех небольших деталей, которые она прежде понимала совершенно неверно. Прекрасная сохранность мышечного тонуса, отсутствие коморбидности... Все это время она подозревала, что проблема подопечного может быть психогенной природы, что он бессознательно просто не хочет вставать с инвалидного кресла. Однако совершенно упустила из виду возможность симуляции. Оставался главный вопрос - зачем? Тимур давно вырос из возраста, когда это могло быть просто прихотью трудного характера, да и не похож он на человека, который стал бы заниматься сущими глупостями.
  Юноша кивает отцу и посылает ей скупую улыбку. Он выглядит уставшим гораздо больше, чем она, под глазами залегли тени, склеру глаз разбавила тонкая сеточка лопнувших кровеносных сосудов, придавая его облику декадентскую изможденность. Чиркен придвигает ему с Сабиной блюдо с булочками и разливает по чашкам исходящий паром чай - кофе по утрам здесь пили редко. Обычное утро обычного дня. Стоит ли ей разбивать эту безмятежность?
  Мысли кипят внутри как в чане горячего масла, но никакой домысел, приходящий на ум, не в силах объяснить ей происходящего. Становится ясно только одно - ей не стоит спешить и выкладывать все, что видела этой ночью. Сабина вспоминает ловушки, которые Тимур расставлял для нее на шахматной доске, когда учил играть. Часто бывало так, что она не улавливала цели того или иного его действия до того самого момента, когда было поздно.
  'Если какой-то ход умелого противника кажется тебе лишенным смысла, значит, ты уже близка к поражению', - однажды сказал он, и девушка запомнила. Она не знает, что стоит за поведением домочадцев, но что мешает ей это выяснить?
  Какое-то время они молча завтракают. Сабина ест осторожно, отщипывая от булки по маленькому кусочку, так как ранка на губе все еще дает о себе знать. Язык загорается под пряностью корицы, но даже потрясающий вкус выпечки не дает ей отвлечься от погруженности в размышления. Ее подавленность замечает Чиркен.
  - Ты не против составить мне сегодня компанию? - он мягко улыбается, но глаза сохраняют сосредоточенное выражение. Кажется, что его тоже гложут какие-то тревоги.
  - В мастерской? - Сабина растерянно моргает. Напряженная ночь и растерянность от всего происходящего дает о себе знать, подтормаживая реакцию.
  Мужчина качает головой и бросает короткий взгляд на сына, сидевшего с опущенной головой и ни на кого не обращающий внимания.
  - Я же упоминал, что иногда охочусь?
  - Я не умею охотиться, - к ней трусит Виз и бухается возле ее стула. Он трет лапой сильно слезящийся глаз, шерсть на холке лежит неровно, как будто кто-то выдрал оттуда клок. Приглядевшись к Арешу, Сабина замечает, что он тоже выглядит как-то потрепанно. Она ни разу не видела, чтобы собаки враждовали между собой, наоборот, они спокойно ели из одной миски, не соперничали за внимание, вместе могли грызть игрушечную кость. Интересно, что с ними приключилось?
  - Это пока и не нужно, - возвращает ее внимание к разговору Чиркен. - Я подумал, что тебе бы понравилось немного пострелять. Хорошо прочищает голову от всего ненужного. У нас здесь неподалеку от гаража оборудовано что-то вроде стрельбища.
  Услышав про гараж, девушка тоже на мгновение обращает взгляд к продолжавшему сохранять молчание Тимуру, стараясь не выказать лишнего интереса. Быть может, она невзначай сможет отыскать место, послужившее ему схроном? Это было бы как нельзя кстати, но...
  - Стрелять я тоже не умею, только пару раз была в тире, очень давно, - признается Сабина. - Буду благодарна, если дадите пару уроков.
  Она говорит искренне. Какое бы замысловатое закулисье не развернулось в поместье между отцом и сыном, все это не могло сравниться с предшествующими событиями и тенью реальной угрозы, которая, возможно, все еще оставалась над ней дамокловым мечом. Если так, то научиться хоть как-то защищаться было бы к месту. Сабина не раздумывала над тем, сможет ли выстрелить в человека. Она и так догадывалась об ответе.
  - Отлично, - мужчина выглядит воодушевленным. Похоже, ему понравилась мысль о том, чтобы выступить в роли учителя для нее, и девушка думает о том, что он, должно быть, чувствовал себя одиноко здесь, в отдаленном поместье вместе с нелюдимым сыном. - Тогда переодевайся, а я пока подготовлю все, что понадобится.
  
  ***
  
  Ветер бросается в лицо ледяным дыханием наступившей зимы. На фоне серой хмари неба чернеют пики облетевших крон. Пахнет озоном и чем-то железистым, словно вместо льда земля напиталась кровью и теперь стонет, воет далеким гулом снежных метелей, которые обещают прийти на смену волглым туманам и суровым грозам.
  Сабина плотнее кутается в новую куртку, оставленную в очередном пакете для нее Чиркеном еще в конце прошлого месяца. Ее прежняя, тонкая и со сбившимся местами наполнителем, была слишком холодной для поздней осени, а продираться в длиннополом пальто сквозь образовавшийся после недавней непогоды валежник было бы, по меньшей мере, несообразно. Парка цвета хаки доходит ей почти до колен. Длинная шерстинка, настойчиво выбивающаяся из меховой опушки, то и дело щекочет ей щеку, заставляя поправлять капюшон.
  Собак с ними нет. Когда они с хозяином покидали поместье, те оставались у двери Тимура, как было и вчера, когда предстояла поездка в город. Девушка нашла это странным, поскольку, как она уже замечала прежде, псы не отличались расположенностью к нему, и теперь не могла отделаться от мысли, что животным было наказано охранять юношу. Или следить?
  Мужчина идет по правую руку от нее, чуть впереди, но достаточно близко, чтобы успеть подстраховать, пока они пробираются через мерзлую хлябь, - в один момент под ногу Сабины подворачивается обомшелый камень. Она поскальзывается, но в последний момент успевает схватиться за вовремя протянутую руку спутника, затянутую в черную кожу перчатки. Прикосновение сильных пальцев несколько успокаивает натянутые нервы.
  - Осталось немного, - подбадривает ее Чиркен. Несмотря на плотно набитую торбу за плечами, сам он выглядит полным сил, когда дыхание девушки уже сбилось, вырываясь зыбким облаком. - В такую погоду, конечно, имело бы смысл выбрать место поближе, но там, куда мы направляемся, осталась тренировочная мишень, а на замену нужно время.
  - Вы тренируетесь в стрельбе помимо охоты? - спрашивает Сабина, гадая, зачем хозяину поместья мишень посреди леса. И не там ли расположен тайник, который она ищет.
  - Это помогает поддерживать навык, - соглашается мужчина. - Но мишень там не только для меня. Раньше на ней занимался Тимур. Мы даже устраивали соревнования между собой.
  Он коротко смеется при воспоминании о былых днях, но вскоре его лицо омрачается, и смех стихает.
  - Теперь, конечно, его не заманишь на улицу. Когда он впал в апатию после несчастного случая, я оборудовал стрельбище прямо возле дома, он ведь не потерял ловкости рук, и мог бы стрелять. Думал, любимое занятие его отвлечет, но он и слушать не захотел. Сказал, что хочет тишины и покоя. Прежде он был очень активным, много часов проводил на свежем воздухе. Вставал, не поверишь, раньше меня, а я ранняя пташка. Потом же, когда все приключилось, только и делал, что спал, я его почти не видел в течение дня, поесть даже иногда не выходил. Сейчас, к счастью, все переменилось, и думаю, за это стоит благодарить тебя.
  Чиркен смотрит на Сабину с теплотой и помогает ей отряхнуться от налипшей на спину невесть откуда взявшейся в декабре паутины. Девушка стоит, выпрямившись, под аккуратными похлопываниями. Щеки ее чуть окрашены в румянец, но неясно - из-за услышанной любезности или от холода.
  - Я ничего не делала, - ей становится не по себе. Правильно ли скрывать от мужчины то, что происходит с его сыном? То, что он солгал о том, где провел ночь, может быть его личным делом.
  И знакомство с твоей матерью тоже? - ядовито шепчет внутренний голос, заглушая сомнения. Нет, пока она не прояснит хоть что-то, ничего не станет говорить.
  Чиркен рассматривает ее пару мгновений с нечитаемым выражением лица, а затем качает головой:
  - Он стал выглядеть как человек, у которого наконец появилась цель, - сказанное сворачивается странным напряжением под ребрами, и Сабина сама не понимает, что заставляет ее на миг испытать укол беспокойства. - Все, мы на месте.
  Они выходят к большой прогалине, и девушка отвлекается от собственных неясных переживаний. Под редким опадом, нанесенным ветром, проглядывает черная земля. В дальней части стоит металлическая конструкция, состоящая из вбитых в землю металлических жердей и протянутой между ними перекладины, с которой вниз на подвесе опускаются несколько стальных круглых щитов ярко-красного цвета. Неподалеку от места, где они вышли, располагаются пара чурбаков вокруг черного пятна кострища. Ничего похожего на тот вид, который открылся ей ночью.
  Чиркен сгружает ношу на один из пней и расчехляет короткое, но внушительного вида ружье.
  - Это карабин Тигр. На сильном морозе из него особо не постреляешь - амортизатор промерзает. Но сейчас самое оно, - к середине дня существенно похолодало, и дыхание Чиркена, как и ее собственное, оборачивается белым паром. - Готова?
  Сабина подкатывает слишком длинные рукава куртки и смотрит в сторону мишени. Она чувствует неуверенность при виде оружия, но кивает.
  Мужчина, коротко улыбнувшись ее сомнению, пускается в дальнейшие объяснения:
  - В этих местах удобнее охотиться в стойке стоя, хотя она и не самая лучшая по точности и стабильности, - древостой тут частый, видимость плохая, для выстрела из других позиций получается короткое расстояние. Ноги нужно поставить на ширине плеч, - Чиркен наблюдает, как его ученица с заминкой принимает нужную позицию, и, подойдя, мыском ноги разворачивает переднюю стопу в сторону мишени. - Один носок должен быть направлен на цель, это поможет твоему телу занять нужную позицию. Нужно держать вот так, - раздается тихое клацанье, когда он кладет на цевье винтовки руку, удерживая большим пальцем с одной стороны и четырьмя оставшимися - с другой. - Это уменьшит подвижность кисти при выстреле. Мушка должна быть в посередине прорези прицела, а ее верхняя часть на одном уровне с верхними краями. Не пытайся увидеть отчетливо и мушку, и прорезь, и цель, тебе нужно остановиться на чем-то одном, обычно это мушка.
  - Но если я не буду четко видеть цель, разве я смогу поразить ее? - раньше процесс прицеливания представлялся девушке иначе, впрочем, ее опыт ограничивался двумя походами в тир в детстве вместе с Александром. Тогда он еще не отвернулся от нее, напротив, делал все, чтобы получить над ней опеку. Так продолжалось до слушания по делу ее матери, когда все в жизни Сабины совершило очередной переворот, болезненный и опустошающий.
  Девушка с удивлением осознает, что давняя обида в это раз не ранит так, как прежде. Она успела прикипеть к Пашуковым, как если бы всегда была частью не просто их дома, а семьи. Да, оба ей не доверяли, как показал вчерашний день и ночь, и она сама не знала, может ли доверять хоть кому-то из них, но все же жизнь в этом месте, оторванном от остального мира, словно отделила ее от прошлого и от людей, которые в этом прошлом были.
  - Чтобы достичь того, что далеко, нужно сконцентрироваться на том, что близко, - Чиркен лукаво улыбается, будто зная о ее мыслях, и его ресницы чуть дрожат, затеняя блеск глаз. - Не зажмуривай левый глаз, для начала можешь его просто слегка прищурить. Тебе нужно сосредоточиться только на том, что ты видишь правым глазом, забудь об остальном. Давай.
  'Забудь об остальном'.
  Сабина ждет, пока ее зрение не перестроится и смело жмет на курок. Это оказывается неожиданно труднее, чем она себе представляла. Тогда она давит сильнее, и ружье разрывается оглушающим треском выстрела, больно ударяя в плечо и заставляя ослабить захват. Винтовка падает с онемевших рук, но мужчина вовремя подхватывает ее. Мишень осталась нетронутой, зато на почерневшей сосне в десятке метров позади нее облетает вспученная патроном кора, кружась в воздухе легкой пылью.
  - Ничего, с первого раза мало у кого выходит, - утешает девушку Чиркен и, поймав ее нетерпеливый взгляд, понимающе улыбается. - Еще?
  - Еще! - охотно соглашается Сабина, чувствуя непривычный азарт. Воздух морозит разгорячившиеся легкие, и тревоги действительно отступают, теряют краски в его холодной сладости.
  
  ***
  
  После нескольких часов, проведенных на самодельном стрельбище, девушка совсем не чувствует рук - ей пришлось бесчисленное количество раз поднимать и удерживать карабин, прежде чем стало получаться поражать цель. В детстве ей не довелось посвятить себя какому-то делу просто из искреннего интереса, даже рисование и то привлекало ее из-за возможности провести лишнее время с обычно уставшей и неприветливой матерью. Сейчас же она чувствовала небывалое воодушевление, будто ей открылось разом что-то, знакомое всем кругом, но непонятое, невыученное ею. Она делала что-то без оглядки, что ей действительно нравилось, и как же замечательно это было! Немалую роль в подогревании ее энтузиазма, впрочем, сыграло и то, что Чиркен не уставал хвалить ее за каждый верно сделанный выстрел и подбадривать при промахах. Под конец она почти забыла о своих подозрениях и недомолвках между ними.
  Когда солнце остается висеть на три пальца от горизонта, они пускаются в обратный путь. К этому времени воздух промерзает еще больше, и Сабина ежится, пряча лицо в меховой опушке капюшона, а вот ее спутник, пусть и одет был гораздо более легко, никакого неудобства не выказывает. Кажется, он много времени привык проводить на природе, хоть с первого взгляда так было и не сказать - его скорее можно было представить в деловом костюме, чем охотничьей парке.
  - Вы давно стали охотником? - интересуется она, думая о том, как вывести Чиркена на разговор о том, что на самом деле ее интересовало, когда мужчина останавливается и поднимает руку в ее сторону, призывая сделать то же самое. Какое-то время он всматривается в землю перед собой, затем прислушивается, прикрыв веки. Вдалеке раздается отчетливый треск.
  Сабина осторожно подходит ближе, стараясь не издавать шума, и ждет, осматриваясь по сторонам в поисках потревожившего звука. Животное? Или...
  - Возможно, нам удастся не только пострелять, но и добыть ужин, - негромко роняет Чиркен и поворачивается к ней. - Давай сделаем остановку.
  Он сгружает поклажу и вновь достает ружье из чехла, проверяя патронник.
  - О чем ты спросила? - мужчина продолжает говорить тихо, и Сабина отвечает так же:
  - Давно ли вы стали заниматься охотой, - совсем рядом с ними раскинулся густой можжевельник, и она бездумно срывает пару темно-синих ягод. Какая-то мысль, не успев оформиться в сознании, тут же исчезает.
  - Меня учил еще мой дед, это было единственным занятием, во время которого мы не ругались в пух и прах. Так что довольно давно.
  - Что вы чувствуете во время убийства?
  Ее вопрос звучит неожиданно даже для нее самой, и она гадает, то заставило ее задать его. Опять становится дурно. Ей хотелось спросить о другом, тогда зачем, откуда это вырвалось?
  Мужчина тоже кажется удивленным и долго смотрит на нее, прежде чем ответить. Взгляд его полон какой-то настороженности, впрочем, совершенно беззлобной. Сабина вообще редко видела его раздраженным. Казалось, вся ярость в их доме досталась Тимуру - вот кто не стеснялся в выражении собственных чувств. Возможно, поэтому она чувствовала большее родство с Чиркеном?
  Пауза тянется как лента Мебиуса, замыкаясь в неестественной, невозможной череде смыслов, выраженных без слов.
  Должно быть, он вспомнил про прошлое моей семьи, - про себя строит догадки Сабина, чувствуя зудящее огорчение и вновь мучая себя рефреном из 'зачем'. Разве вчерашнего дня не хватило в создании катастрофического образа?
  Возможно, где-то в глубине души ей и правда было любопытно. Хозяин поместья в ее представлении оставался миролюбивым, чутким, в чем-то даже чувствительным человеком, пусть и проскальзывала в нем порой какая-то нарочитость, да и лгал он с самым незамутненным видом, как ей недавно стало известно. Соединить его образ с охотой - занятием, требующим определенного хладнокровия, а возможно и жесткости, - получалось плохо. Вот Тимуру амплуа охотника было бы под стать.
  Чиркен, что-то, видимо, разглядев на ее лице, мягко отвечает:
  - Охотник занимается добычей зверя, а не его убийством. Воспринимай это так. Кто-то делает это для пропитания, кто-то - в качестве своего рода ритуала.
  - Ритуала? - Сабина чувствует облегчение, что он не стал спрашивать о причинах ее интереса.
  - Охота - самый древний ритуал из всех известных, - кивает мужчина, вновь к чему-то прислушиваясь, но больше треска не слышится, и он продолжает. - Многие ранние рисунки на скалах, петроглифы, изображают зверей и процесс их загона. Человек в те времена или становился охотником, или погибал. Охота несла жизнь через смерть, неудивительно, что она стала основой для многих верований и обрядов. Как и кровь.
  - Но ведь есть люди, которые промышляют охотой в качестве развлечения. Им нравится преследовать и убивать, - тихо произносит девушка, и ее голос падает почти до шепота под конец. Она думает о неизвестном убийце, оставившем для нее свое чудовищное послание. Чувствовал ли он себя подобно охотнику, вышедшему на след дичи, когда выслеживал и убивал свою жертву? Нет, к чему эти мысли...
  - Ты права, - Чиркен подбирает слова для ответа, искоса рассматривая ее. Голова Сабины отвернута от него, и периферийным зрением девушка видит только смазанный силуэт, искаженные очертания дрожат, превращаясь в гротескные формы. - Они есть, и даже в этих угодьях случается так, что зверя просто бросают, подстреленного или убитого. Я занимаюсь тем, чтобы предотвращать подобные случаи, но не считаю тех людей за охотников.
  Он замолкает и вновь поднимает руку, взгляд его направлен куда-то в сторону. Проследив за ним, Сабина и сама замечает в сотне метров от них крупного русака, выглядывающего из-за буревала. Шерсть его местами успела сменить цвет на более светлый, а на бдительно стригущих ушах виднеются черные подпалины. Голова зайца повернута к рассохшейся ели, от которой доносится дробный стук обхаживающего шишки дятла. Сама бы девушка ни за что его не заметила.
  Мужчина протягивает ей ружье, не выпуская косого из поля зрения.
  - Медленно возьми, только без резких движений, и сними с предохранителя.
  Девушка сглатывает, чувствуя, как сухо становится во рту от волнения, поднявшегося внутри как муть со дна потревоженного озера.
  - Вы хотите, чтобы я в него выстрелила?
  Разве не она недавно думала о том, смогла бы выстрелить в убийцу, случись ей защищать свою жизнь? Но думать - это одно, а сделать...
  - Надо с чего-то начинать. Это проще, чем кажется.
  Одеревеневшими руками Сабина аккуратно перехватывает протянутый карабин и пристраивает его на плечо, продолжая неотрывно следить за зверем. Ее почти полностью скрывает куст можжевельника, и запах, дурманящий и тревожащий, проникает в кровоток, подгоняя его как всполошенную псом дичь.
  Мир сужается до размытого пятна и черной точки мушки. Отрывистое биение сердца гулко отдается в ушах, словно она погрузилась под толщу воды, где все звуки искажаются в далеком преломлении глубины. Она смещает фокус зрения с мушки на зайца. Животное спокойно перебирает лапами, умывая мордочку, но уши продолжают чутко отслеживать лесные шумы. Сабине кажется, что она даже может рассмотреть бусинки заячьих глаз. Как бы это ощущалось, если эти глаза смотрели прямо в ее собственные, прежде чем навсегда замереть в стылой неподвижности?
  От этих мыслей к горлу подкатывает комок, и девушка вновь сосредотачивается на мушке. В руки пробирается предательская дрожь, удерживать ружье становится все сложнее. Она чувствует, как к ней наклоняется стоящий за спиной Чиркен. Он кладет ладони ей на плечи, легко сжимая, и опускает голову, слегка касаясь щекой ее виска. Из дыхание синхронизируется. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Мужчина делает все более долгие и медленные вдохи, и девушка невольно следует за ним, успокаиваясь.
  Заяц делает прыжок в сторону, и винтовка в руках Сабины дергается. Палец, лежащий на курке, останавливается в последний момент перед нажатием.
  - Тише, - пальцы Чиркена опускаются на ствол оружия и мягко отводят его вниз. Мышцы, получившие передышку, наливаются легкостью, отпуская напряжение. - Еще раз.
  Девушка выдыхает и снова поднимает ружье, беря на мушку зверька. Левая рука обхватывает цевье. Щелк. Как только ее зрение размывается, оставляя только черную точку, она ощущает дрожь, прокатывающуюся по позвоночнику. Не давая себе времени на колебания, Сабина размещает палец на спусковом крючке. Щелк. Кожа подушечки указательного пальца чувствует врезающееся давление металла. Щелк.
  Она может уловить этот секундный миг, когда движение уже произошло, но слух и зрение еще не успели воспринять происходящее.
  Выстрел.
  Ее тело разворачивает вправо, вдавливая плечо в жесткий упор руки Чиркена. Запах пороха опускается дымовой завесой над можжевельником, смешиваясь со сладко-терпким ароматом, будто от кустарника во все стороны расходятся эфирные пары. Он забивается в ноздри, свивается змеей в гортани, выкручивая ее в спазме. Смог тонкими гребнями волн растворяется в воздухе, и Сабина, оглушенная и дезориентированная, больше не видит зверька на прежнем месте. Адреналин растекается по жилам, превращая ее в один пульсирующий комок плоти. Все накладывается одно на другое, теперь девушка узнает место и понимает, что уже была ровно на этом месте вчера, а значит, схрон где-то неподалеку.
  - Он... - начинает она и умолкает. Во рту поселяется кислый привкус.
  - Сейчас проверим, - мужчина ведет ее за собой.
  Зайца нигде нет, только следы крови на прелой листве. Чиркен поворачивается к девушке и достает из-за пояса нож с коротким изогнутым лезвием.
  - Золотое правило охоты - раненого зверя за собой оставлять нельзя, - он протягивает ей нож рукояткой вперед. Видя, что Сабина замешкалась, добавляет. - Он будет страдать, его необходимо найти. Хочешь, это сделаю я?
  Внутри все переворачивается, перемалывая всполошенные обрывки окровавленных образов в голове. Первое подсознательное желание - согласиться, но это она ранила животное, она и должна была избавить его от мучений. Поэтому, подумав, девушка мотает головой и, переняв нож, молча подается по следу подранка. Ее спутник, пряча улыбку, следует за ней, направляя и подсказывая, как поведет себя охваченная страхом и болью добыча. Сабина слушает его вполуха, сосредоточенная на теряющемся в разноцветье лесных запахов тихой сладко-соленой ноте крови. Иногда ей казалось, она могла бы учуять его как самая алчная гончая, лишь по одной капле, зависшей в воздухе. Конечно, это было не так, но разум все равно достраивал восприятие, обострял рецепторы, обнажая их чувствительность до острого спазма. В больнице ей постоянно приходилось иметь дело с кровью, пусть девушка и не была приписана к реанимации. Всякий раз запах разрывал память, высвобождая наружу болезненные вспышки спутанных картин, когда сильнее, когда слабее. Она привыкла терпеть эту боль, давить ее безжалостно, как насекомое, и в то же время стремилась к ней. Не единожды Сабине хотелось бросить все, больницу, постылую квартиру, город... Но, сама не зная почему, она оставалась и продолжала, продолжала выбирать то, что будет только изводить ее. Было ли это ее способом принести себе еще немного страдания?
  Проходит всего пара минут, прежде чем они находят скрывшегося зайца.
  Он лежит на валежнике возле канавы с головой, опущенной к наполненной водой рытвине. Его тельце судорожно вздрагивает от частого дыхания, задние лапы беспомощно скользят по земле, не находя опоры. Желтые глаза косят вбок, как если бы животное все еще могло следить за их приближением. Кровь медленно пропитывает светлую шерсть на брюшке. Девушка делает глубокий вдох, пытаясь побороть дурноту.
  - Осторожно с лапами, он все еще может нанести серьезные ранения, - предупреждает Чиркен, но более не вмешивается.
  Она осторожно протягивает руку и ласково гладит мордочку зверька, закрывает ее ладонью, перекрывая обзор. Смотрит на мужчину. Обычно подвижное лицо сейчас совершенно серьезно. Рот его приоткрывается, словно он хочет что-то сказать, но затем спутник просто качает головой и указывает на нож, который все еще зажат в ее ладони. В его взгляде, обращенном к ней, Сабине чудится почти неразличимый огонек.
  Ее глаза опускаются на блестящее лезвие, и внутри закручивается жерло мутного водоворота, в котором все рассудочные мысли тонут, и остается только одно желание. Бежать или остаться.
  Девушка присаживается рядом с агонизирующим зверьком и плотно закрывает саднящие веки, когда ослабевшие пальцы нащупывают тонкое горло животного. Второй рукой она обхватывает обе лапы, сжимая, но в них уже нет прежней силы, только остатки бесполезной инерции. Предсмертные хрипы толкаются в ее ладони вибрацией, когда одним быстрым движением Сабина оканчивает мучения дичи.
  
  Глава 9.
  
  - Сегодня у нас зайчатина в коньячно-ягодном соусе. Спасибо нашей меткой барышне, - Чиркен посылает учтиво-шутовской поклон в сторону Сабины, и та не в силах сдержать улыбку. Они привычно расположились в столовой. Так же как и в первый день ее приезда, стол сервирован особенно нарядно, и девушка гадает о поводе для подобной торжественности. Тимур не выглядит обескураженным, но она успевает заметить тень сомнения на его лице.
  - Вас не было весь день, - в голосе юноши скользит неприкрытая холодность.
  - Мы увлеклись и потеряли счет времени, - мужчина кажется полным энергии. Разложив мясо по тарелкам, он вспоминает. - Совсем забыл о сбитне! Он уже должен согреться.
  Он выходит, и Сабина остается со своим подопечным наедине.
  - Ненавижу, когда он такой довольный, - бормочет Тимур, начиная орудовать приборами и отправляя первый кусок в рот. Движения его отточены, даже изящны, и вновь девушка ловит себя на том, что ей сложно отвести от него глаза. Юноша замечает ее взгляд и перехватывает его своим, исполненным непонятного чувства. - Как впечатления?
  - Я еще не попробовала, - она отмирает и тоже берется за вилку.
  - Брось, ты поняла, о чем я.
  Это было так. Но отчего-то отвечать Тимуру не хочется. Как будто это значило бы признаться самой себе, что на самом деле ей довелось испытать сегодня. Глубинное, отторгаемое всем ее существом чувство. Это не было страхом или стыдом, или расстройством. Что-то совершенно иное, знакомое отзвуком очень давних дней. Забытое.
  Она рассматривает нанизанное на вилку мясо, вспоминает момент выстрела, секунды перед движением ножа. Горячая волна бежит по позвоночнику, обволакивает сжавшееся спазмом горло, давит в легкие, как будто она вдыхает не воздух, а каменную крошку. На силу разомкнув губы, Сабина осторожно кладет в рот кусочек блюда. Уголок рта снова саднит, делая каждое движение болезненным.
  Видя, что она не торопится отвечать, Тимур хочет сказать что-то еще, но тут возвращается Чиркен. В руках у него обернутый в полотняную салфетку кувшин с темным напитком, от которого исходит ароматный пар.
  - Раньше отец тоже любил брать меня с собой на охоту. Но убивать животных совсем не весело, - смотрит сын на отца с ухмылкой. - Есть ведь более интересные варианты.
  Чиркен мрачнеет и одергивает его:
  - Тимур! Выбирай время и место для своих шуток. Ты напугаешь Сабину.
  - Разве я сказал что-то не то? - недобрая улыбка не сходит с лица юноши, пока он не сводит глаз с мужчины. Затем переводит взгляд на девушку, опустившую приборы и напряженно прислушивающуюся к разговору. - Да и ее не так уж легко испугать. Не так ли?
  Сабина видит мелькание белых точек, тонущих в отражении черных провалов его зрачков. Искры высокочастотного тока вспыхивают в солнечном сплетении, заставляя задержать дыхание. Тимур сегодня ведет себя более вызывающе, чем обычно.
  - Я бы так не сказала, - тихо отвечает она и возвращает внимание к содержимому своей тарелки. Внутри зудит от нетерпения - ей так и не довелось вернуться в запримеченное место. Теперь отправляться было уже поздно, да и подопечный не оставит ее наедине, судя по настрою - когда ему случалось быть на взводе, он становился крайне требовательным к ее присутствию, словно оно помогало ему успокоиться.
  - Оставь это, - еще более твердо повторяет Чиркен, но почти тут же лицо его теряет всякий след недовольства, и он улыбается. - Есть радостное событие, которым я хотел бы поделиться сегодня, - он делает выразительную паузу, прежде чем продолжить. - Думаю, совсем скоро наша семья воссоединится.
  Сначала Сабина не понимает, о чем говорит мужчина, но резко потемневшее лицо Тимура наводит ее на догадку:
  - Ваша старшая дочь все же согласилась приехать? - она больше не слышала о ней от обитателей дома после самого первого дня приезда, однако слова Гавришкина о визите Чиркена сделали все не столь однозначным. Сабина допускала, что приступ ее матери после того, как та увидела совместную фотографию его детей, мог быть не случаен. Что-то на фотографии - или кто-то - вызвал в ней настоящую панику, и это было еще одной загадкой, ответ на которую ей требовалось найти. Она решает воспользоваться подвернувшимся случаем. - Было бы интересно на нее посмотреть. Может, у вас есть ее фотография?
  Улыбка Чиркена чуть плывет, на миг теряя искренность.
  - К сожалению, нет, - Сабина не успевает разочароваться, когда следующие его слова заставляют ее вновь обратиться в слух. - Было одно случайное фото, но Тимур удалил его, как только увидел. Напомни, сынок, почему?
  В голосе мужчины лишь едва слышимое раздражение, на которое юноша отвечает, не сдерживая издевки:
  - Мне не понравилось, как я там получился, - и в тоне его насмешка мешается с отчаянной дерзостью.
  - Поэтому я хочу нарисовать семейный портрет, - продолжает Чиркен как ни в чем ни бывало, не обращая внимания на сыновью непочтительность. - Его не удалишь так просто.
  - Ты, кажется, принимаешь желаемое за действительное, - резко бросает Тимур в ответ на речи отца, и на его скулах как тина на глади воды проступают желваки, на коже загораются пунцовые пятна. Даже с трудом сдерживаемый гнев не способен обезобразить его, лишь привнося жизнь в неправдоподобно правильные черты лица, превращая эфемерный вымысел в реальность.
  В словах юноши вновь слышится тайное послание, предназначенное только Чиркену и никак не ей.
  - Ты что-то имеешь против? - сдержанно отвечает сыну мужчина, и уголки его губ устало опускаются вниз. - Мы ведь уже обо всем говорили. То, что наша семья станет больше, не значит, что ты будешь мне менее дорог.
  Тимур запрокидывает голову к потолку, несколько секунд рассматривая его, а затем начинает смеяться, сначала тихо, а затем все громче, пока смех не обрывается в один миг. Юноша, успокоившись, переводит недоверчивый взгляд обратно на отца. На губах его лишь тень от улыбки, злой и дикой.
  - Вот как ты все вывернул? Я просто ревную любимого папочку к родной дочке? Так что же ты не отпустишь меня на все четыре стороны, раз - как ты там говорил - есть настоящая наследница?
  Чиркен какое-то время смотрит в бокал со сбитнем, зажатый в побелевшей руке, затем поднимает глаза на сына и спокойно приказывает:
  - Выйди. Сейчас же.
  Это впервые на памяти Сабины, когда он выглядит действительно ожесточенно. Воздух в комнате становится тяжелым, и эта тяжесть обрушивается на плечи, ложится на кожу плотной паутиной.
  - С радостью, - вопреки словам, в тоне Тимура ни капли веселья, когда он, круто развернувшись в коляске, собирается покинуть комнату, но в дверях останавливается и, повернув голову, бросает девушке, оставшейся за столом. - Ты закончила?
  Сабина спешно промакивает губы салфеткой и настороженно смотрит на хозяина дома, не спеша подниматься. Тот качает головой и тихо говорит:
  - Иди к нему, я сам здесь уберу. Мне жаль, что тебе снова пришлось это слушать.
  Ей хочется сказать что-то, чтобы ослабить повисшее между отцом и сыном напряжение, захватившее и ее в свои тревожащие объятия, но нужные слова не идут на ум, только бессмысленная и нескладная ерунда.
  Скандалы похожи на плесень, - думает она, выходя вслед за Тимуром и оставляя позади затихшего Чиркена. - Даже если происходят между двумя, охватывают каждого, кто становится им свидетелем.
  
  ***
  
  Сабина оказывается права - весь остаток дня юноша не отпускает ее от себя ни на минуту, хотя сам остается молчалив и неприветлив. Вопросы кружат в ее голове подобно воронью, сторожащему издыхающую трапезу, напряжение множится случайно пойманными взглядами и вздохами. Она не знает, как подступиться к Тимуру, чтобы получить ответы, а тот ближе к ночи, наперекор прошлой угрюмости, становится вдруг весел без причины.
  - Мне понравилось, - как бы между прочим говорит он, когда они сидят за партией в шахматы. Ужин перед этим прошел в полном молчании и сумрачной обстановке, разворачивающейся между обитателями дома как промокшая бумага под потоком жара.
  - Что? - рассеянно спрашивает Сабина, размышляя, как побыстрее завершить игру, не подавая виду. Завтра для ее планов лучше подняться рано, а значит, имеет смысл поторопиться с отходом ко сну.
  - Ты слишком много внимания уделяешь защите и трясешься над каждой фигурой. Не бойся жертвовать ими, чтобы получить преимущество, - делает ей замечание юноша, прежде чем продолжить предыдущую мысль. - Видел наброски твоей новой истории.
  Девушка тут же поднимает голову, отвлекаясь от доски.
  - Наброски?
  С некоторым запозданием до нее доходит, о каких набросках речь, и холодок вгрызается в позвоночник, заставляя невольно выпрямиться. Вчера она оставила в библиотеке не только свет, но и черновые листы с очередной сказкой. Когда он их нашел? Если сразу по приходу, то догадался ли о том, что она тоже не спала этой ночью?
  И что с того, - возражает Сабина сама себе. - Ты все равно хотела выяснить суть происходящего. Почему бы не спросить прямо?
  - Днем лежали здесь, на подоконнике, - юноша отъезжает и разворачивается на коляске, доставая из-за портьеры на одном из окон те самые записи. Они выглядят немного примятыми.
  Странно, она думала, что оставила наброски на столе.
  Будь что будет, но она не может больше молчать.
  - Твой отец знает? - решается девушка на откровенный разговор, невольно понижая тон.
  - Знает что? - юноша чуть склоняет голову к плечу, рассматривая ее с новым интересом. Он тоже начинает говорить тише.
  Что ты ходишь, - звучит внутри нее вопрос, пока она неотрывно наблюдает за ним. Ладони сжимают подлокотники кресла, и мягкая обивка морщится под тонкими пальцами.
  Улыбка Тимура полна смысла, и кажется, что происходящее доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие, но Сабина знает - это напускное, лживое. В темных глазах звериная настороженность и предупреждение, а может, даже угроза. Он догадывается, о чем его спрашивают, и ему это не нравится.
  Она медленно выдыхает, чувствуя, как скованность понемногу покидает ее тело. Вся ее сущность не может успокоиться рядом с Тимуром, что-то бередит ее, дергает из стороны в сторону как игрушку под острыми зубами Виза и Ареша. Девушка решает перевести тему, неуверенная, впрочем, что это хорошая мысль:
  - То, о чем говорил твой отец за обедом... У тебя со сводной сестрой сложные отношения?
  Вопреки ее опасениям, юношу ее вопрос успокаивает, и он отвечает благожелательно, будто его позабавил ее интерес.
  - Я сам узнал о ней не так давно, - он ставит локоть на стол и подпирает ладонью подбородок, не отводя от нее поблескивающих в мягком свете ламп глаз. Они такие темные, что сейчас кажутся и вовсе черными провалами на белоснежном лице. Она никогда не видела такой светлой кожи, и каждый раз при взгляде на Тимура ее колет ощущение нереальности. Будто попала в черно-белое кино, и главный герой сидит прямо перед ней. Или все же главной героиней была она сама? Тогда было бы интересно узнать, какая судьба ей прописана в сценарии. - До того мы и не виделись ни разу.
  - Вот как, - Сабина подбирает слова для следующего вопроса, но Тимур мягко ее останавливает:
  - Я устал. У тебя тоже выдались насыщенные несколько дней.
  Девушка закусывает губу, но кивает. Юноша прослеживает взглядом ее движение, и сразу же отводит глаза. Сабина задерживает дыхание, пытаясь справиться с теснотой в груди:
  - Мне приходить к тебе?
  Подопечный вновь улыбается, но теперь его улыбка свободна от неспокойной тьмы надвигающейся бури.
  - Зачем спрашиваешь?
  - Сегодня день укола, помнишь? - она следит за мельчайшим движением его ресниц, отбрасывающих косую тень на белую кожу. Ей любопытно, как он поведет себя. И что делать Сабине, если он открыто признает бесполезность инъекций? Ведь он не знает, что в одной из ампул будет нейролептик. Неужели все же придется говорить с Чиркеном раньше времени, не успев ни в чем разобраться? Или...
   - Помню, - юноша отвечает ровно, продолжая рассматривать что-то в стороне. - Я приготовил твою сумку, она в серванте.
  Сабина чувствует настороженность при его словах, но послушно поднимается и идет к застекленному шкафу. Она ясно помнит, что в прошлый раз оставила чемоданчик с препаратами в своей комнате. Решив проверить содержимое, девушка молчит какое-то время, а затем, не поворачиваясь, тихо спрашивает:
  - Что в ампулах?
  - Физраствор, - по голосу слышно, что Тимур забавляется.
  - И как давно ты поменял содержимое?
  - Вообще-то первым это сделал отец, - ответ подопечного почти не вызывает у нее удивления. - Чтобы ты не задавала лишних вопросов, так понимаю. Там была дурь, уж не знаю, какая, но после нее я даже думать нормально не мог.
  - Зачем это твоему отцу? - на самом деле этим вопросом она задавалась уже давно.
  - Это всегда одно и то же - контроль. Чтобы я не мог покинуть поместье. Не может же он вечно держать меня в карцере.
  Сабина не слышит шагов, но спустя несколько мгновений чувствует, как спину обволакивает жар сильного тела. Прикосновение теплого дыхания к ее уху отдается острым разрядом по всему телу, заставляя замереть, и чужой шепот вбивается в сознание подобно десятку жал:
  - Ты знаешь, что меня не было здесь прошлой ночью. Расскажешь отцу об этом - и кто-то пострадает. Про укол доложишь ему, что все сделала. Не вздумай хитрить, я узнаю.
  Девушка некоторое время молчит, пытаясь осознать услышанное. Угроза - вот, что в его словах. Они оставили игры в стороне?
  - Как ты понял, что я тебя видела? - ее губы еле шевелятся, роняя бессмысленные слова. Она ощущает улыбку на его губах собственной кожей, загоревшейся тянущей жаждой.
  - Твое пальто было ледяным, когда я убирал в шкаф куртку. Ты притворилась, что спишь, а у самой волосы пропахли ночью и лесом. И окно в моей комнате оказалось закрытым.
  Сабина прикрывает отяжелевшие веки, почти наслаждаясь чувством, рябью расходящимся по каждой клеточке ее тела. Он все еще не может знать, что она проследила за ним.
  - И что теперь? - она не знает, о чем именно спрашивает. Мысли путаются как нити, небрежно сброшенные в одну коробку.
  - Просто наблюдай, и ты увидишь.
  Когда она поворачивается, в комнате нет ни Тимура, ни его коляски.
  
  ***
  
  Ночью начинается первый снег - непривычно поздно для их мест.
  В предрассветных сумерках снежная пушина растворяется в протянувшемся синем мареве, куда бы ни падал взгляд. Все кругом обволакивает тишина, крупные снежинки медленно скользят в сухом, колючем воздухе будто в замедленной съемке, обжигающими уколами жалят кожу, растворяясь морозным воспоминанием.
  Бывают такие дни, часто пасмурные и ненастные, когда сон и бодрствование мешаются меж собой, путая границы реальности зыбким облаком миражей. Человек открывает глаза поутру, что-то делает, говорит с кем-то, но в глазах его остается мутная пелена неоставленного, незаконченного сна. Он будто сам пропитывается серостью, и мысли текут нераздельно, одна за другой, как крутящаяся пластинка на патифоне, пока борозды на виниле не закончатся, оборвутся слова и звуки, и все перейдет в бесконечный потрескивающий фон.
  Этот день случается и для Сабины. Быть может, она могла бы вспомнить, что и до того таких дней в ее жизни была бесчисленная череда, но именно сегодня кажется ей особенно важным, чтобы прочувствовать всю свою оторванность от реальности.
  Она поднимается еще до рассвета. Решимость отыскать тайник Тимура становится только крепче после вчерашнего дня, остаток которого она провела в тревожных размышлениях. Теперь все поведение подопечного напоминало издевательскую маску, которая, чуть тронь, - сползет, обнажая острый оскал. Неужели она обманулась ангельским лицом и беседами по душам?
  'Расскажешь отцу об этом - и кто-то пострадает'.
  Он избавился от всех предыдущих медсестер, - вспоминает девушка слова Чиркена. Как самонадеянно с ее стороны было решить, что она - исключение. Или дело в том, что и другие работницы тоже узнали что-то, что он стремился скрыть, поэтому юноша поспешил удалить их из поместья? Ведь они исчезали в один день, даже не попросив расчета. Могло ли это быть ответом на угрозы мнимого 'больного'? Ей нужно понимать картину целиком, чтобы предпринимать дальнейшие действия, будь то разговор с Чиркеном или сохранение молчания. Юноша был ее подопечным, и девушка косвенно несла ответственность за то, что с ним происходило, даже если ему и в самом деле не требовались ее забота и уход как пациенту.
  Однако тень сомнения не оставляет Сабину, жалит встревоженное сознание хлесткими щелчками, исподволь нашептывает, что она просто не готова оставить это место, а именно так и произойдет, если отцу станет известно, что его сын здоров, ведь ее нахождение в поместье как медсестры больше не будет иметь смысла. Противоречивость собственных стремлений изматывает ее не хуже бессонницы, будоража назойливые мысли, вибрируя, как задетая небрежной рукой струна.
  Ей просто не нужно торопиться. Она примет необходимое решение, но позже. Позже хотя бы еще на один день, полный спокойного добродушия Чиркена, мягкой шерсти ласковых псов под руками и даже скрытого, но неотступного внимания Тимура, от которого сжималось что-то прямо под сердцем и которое он сам, кажется, до конца не осознавал.
  Одно Сабина знает точно, чувствует это всем своим перекрученным тревогами нутром, - юноша был серьезен, произнося вчерашние слова. Они были не пустой угрозой, а самым настоящим предупреждением о том, что произойдет, случись ей пойти ему наперекор. Когда она услышала их, ей стало по-настоящему страшно, потому как сразу поняла - все так и будет, как сказал Тимур, но это не значит, что девушка собирается идти у него на поводу. Она сделает по-своему, и будь что будет.
  Главным препятствием в том, чтобы остаться незамеченной на пути из дома, оставались псы. Весь вчерашний день они были вялыми против обычного, нехотя переползали из комнаты в комнату за хозяином как сонные мухи. На ночь собаки тяжело свалились у лестницы на втором этаже, где у них была оборудована большая лежанка, и почти не реагировали ни на какие раздражители.
  Однако девушка не может знать, как Виз и Ареш поведут себя, вздумай она спускаться вниз через лестницу, к тому же принимавшуюся старательно скрипеть всякий раз, как по ней проходили. Один из них, скорее всего, Виз, может подать голос - из двоих он выглядел более здоровым и активным. У Чиркена же сон весьма чуток, что она неоднократно испытывала на себе - когда с ней случалась бессонница, как накануне, мужчина часто присоединялся к ней в ночном бодрствовании, стоило ей только спуститься вниз, чтобы занять себя чем-то. Менее всего Сабине хочется объясняться, зачем ей затемно понадобилось на прогулку, когда погода ничуть не располагает. Тимур знает, что девушка его видела, и ей нужно спешить, если она не хочет остаться ни с чем.
  В итоге она выбирается через балкончик, примыкавший к ее комнате - до земли было всего ничего, но Сабина все равно обдирает кожу на ладонях, когда соскальзывает по обледеневшему металлу балясин. Она хочет вернуться до того, как снегопад закончится, чтобы следы ее вылазки остались незамеченными, и теперь спешит найти в круговерти только-только начавшей редеть мглы нужное место. Снег искажает видимость, луч фонарика на телефоне и вовсе превращает знакомые очертания во что-то фантасмагорическое, словно девушка оказалась заперта в театре теней, где образы, рождаемые сознанием, обманчивы и недостижимы. Хорошо, что накануне она отказалась от мысли запоминать дорогу по ориентирам и постаралась запечатлеть в памяти само направление - теперь земля, деревья и кустарники все одно укрыты инеем, стирающим различия и оборачивающим все в единое полотно голубых в сумерках заносов.
  Наконец, когда небо окрашивается лучами уже по-зимнему холодного солнца, ей удается отыскать запримеченную прогалину. Ноги промерзли в кроссовках насквозь - ботинки, как и куртка с пальто, остались у главного входа, и Сабине пришлось надеть запасную пару. Худи, надетое на футболку и свитер, греет чуть больше, но даже так девушка чувствует цепкий холод, пробирающийся в легкие и вгрызающийся до самого нутра.
  Ей не сразу удается понять, какой из сугробов та самая груда веток, послужившая Тимуру схроном, и пальцы немеют в тонких перчатках, пропитавшихся снегом, когда она нащупывает искомое под очередным похожим завалом. Пакет из очень плотного пластика покрыт каплями растаявшего снега и сначала кажется Сабине абсолютно пустым. Неужели ее подопечный успел забрать спрятанное? Но когда? Вчера, пока они с Чиркеном были на стрельбище, или позже, ночью, сразу после того, как они легли спать?
  Она разворачивает жесткую оболочку и смотрит ее на просвет, только теперь замечая маленький черный прямоугольник в одном из углов пакета. Вытряхнув его себе на руку, девушка понимает, что это карта памяти. Поспешив достать спрятанный было телефон, она проверяет слот на нем, и, к ее облегчению, они одинакового формата. Тем не менее, оказывается, что старый смартфон отказывается видеть находку, и Сабине приходится еще несколько раз вынуть и вставить маленький пластик обратно, прежде чем устройство считывает информацию.
  Объем носителя заполнен наполовину, и большую часть составляют видео и фотографии, самые старые почти годичной давности. Девушка понимает, что памяти ее телефона не хватит, чтобы перенести все, тогда она выбирает те, что сделаны за последние четыре месяца - тяжелых видео среди них оказывается совсем немного в отличие от фотографий. Сабина чувствует все больше недоумения. Если съемка велась самим Тимуром, значит, он мог передвигаться как минимум все это время, и никаких осложнений после травм у него не наблюдалось вовсе. Зачем ему было притворяться так долго?
  Девушку гложет искушение изучить часть материалов сейчас, но пальцы рук и ног уже практически не чувствуются - тем более, что ей пришлось снять перчатки на время переноса файлов. Она возвращает карту обратно в пакет, постаравшись разместить его на то же самое место, откуда достала, и торопится в поместье. Еще нет и девяти, но собаки уже могли разбудить Чиркена, чтобы он выпустил их на утреннюю прогулку.
  На удачу Сабины, когда она подходит к дому, тот стоит абсолютно безмолвен. Под ее ногами пороша вздымается поземкой под порывами крепчающего ветра. Она аккуратно дергает ручку входной двери, решив раздеться внутри и, оставив все в гардеробе, дождаться подъема домочадцев в библиотеке. Однако ее ожидает неприятный сюрприз - дверь оказывается заперта. Прежде двери на ночь запирались, только когда Чиркен оставался в охотничьем домике, что случалось редко, - не было смысла, так как даже если бы какой незнакомец и объявился в их глуши, Виз и Ареш не дали бы ему остаться незамеченным. Поэтому теперь девушка гадает, почему хозяин дома решил изменить привычке.
  На такой случай она продумала запасной вариант, и, обогнув флигель, оказывается у окон в библиотеку, где на внутренней фрамуге располагалась особая латунная защелка в виде стержня, провернув который, можно было открыть окно. С вечера Сабина предусмотрительно вытащила ручку из крепления, поэтому теперь ей было достаточно просто энергичного толчка, чтобы створка распахнулась.
  Оказавшись внутри, она торопится снять промокшее мерзлое худи и кроссовки, внешний вид которых теперь плачевнее некуда и предполагает разве что выбросить испорченную пару в мусорку. Девушка снимает и носки, пытаясь отогреть побелевшие стопы растертыми ладонями, когда со стороны коридора слышится шум чужих шагов и цокот когтей по паркету. Сабина спешно заворачивает кроссовки в худи и прячет получившийся ком за портьеру. К счастью, волосы, укрытые капюшоном не промокли, а на мягкой ткани черных леггинсов влажные следы снега не видны, поэтому, когда двери отворяются, и в библиотеку заходит Чиркен с трусящими позади псами, ничто в облике девушки не выдает недавней прогулки.
  Мужчина погружен в свои мысли и останавливается в удивлении, когда замечает присутствие в комнате Сабины.
  - Доброе утро, - решает она первой начать разговор, размышляя, какая вероятность ей слечь с жаром в самые ближайшие дни. Конечности только начали отогреваться в тепле, и теперь кожу на них невыносимо жжет, заставляя поджимать пальцы ног. Ее невольное движение подмечает Чиркен - он вообще был внимателен к мелочам, особенно в отношении Сабины, как будто где-то внутри него был встроен радар, настроенный на нее.
  - Не стоит разгуливать босиком, полы старые и быстро промерзают, - тут же беспокоится он и только затем добавляет. - Ты сегодня рано.
  - Проснулась засветло и не смогла больше уснуть. Хотела что-то почитать, пока вы не встали. Надеюсь, не разбудила вас раньше обычного, я старалась тихо, - она понимает, что стала вдруг чересчур словоохотливой и насилу заставляет себя умолкнуть.
  Будь естественней, - думает девушка про себя.
  - Ты прошла тихо как мышка, я тебя не услышал, - качает мужчина головой и гладит псов двумя руками. - Эти бормоглоты тоже, так вымотались накануне. Я тогда пока сделаю на нас завтрак, а ты иди и надень тапочки.
  Он уходит в сторону кухни и Сабина, схватив ком одежды с подоконника и прижав его к животу, стремительно поднимается наверх.
  В комнате первым делом она решает просмотреть фотографии. К ее удивлению, они оказываются сделаны явно тайно, на расстоянии и почти на всех Чиркен. Вот мужчина сидит в известной кофейне у самого окна, вот заходит в какое-то здание, вот разговаривает с... Сабиной. Пролистав еще несколько фото, она видит себя, тоже в разных ракурсах и разных местах. Ступеньки больницы, улица по дороге с работы домой, какая-то скамейка в парке - девушка даже не может вспомнить, когда была там, но судя по легкой одежде и яркой зелени вокруг, это было еще лето, возможно, самое начало августа - он случился очень теплым. Есть фотография, на которой Сабина разговаривала с Гавришкиным - день, когда они с Чиркеном ездили в город, но большая часть относится ко времени, когда девушка еще не приехала в поместье. Ее продириает нервная дрожь от мысли, что за ней наблюдали, незаметно, исподтишка, а она даже не знала, не подозревала... Остается главный вопрос - зачем?
  Торопливо отыскав в сумке проводные наушники, девушка включает первое видео, гадая, что может быть запечатлено на нем. Вновь Чиркен - мужчина в их городском драматическом театре, расположился в центральной ложе. Съемка ведется откуда-то сверху, но видимость очень хорошая. Действие происходит то ли в антракт, то ли во время до начала представления - слышатся недружные звуки инструментов на разогреве из оркестровой ямы. Бархатная занавесь колеблется, и в ложу заходят две молодые женщины, знакомые между собой - они оживленно переговариваются о чем-то, пока усаживаются на свои места. Одна из них оказывается соседкой Чиркена, и мужчина галантно встает, пока она располагается в кресле, за что получает кокетливую улыбку. Какое-то время спутницы продолжают свой разговор, а Чиркен сосредоточен на изучении программки, которую держит в руках. Его соседка вдруг прерывает свою подругу и что-то у него спрашивает, даря очередную улыбку. Мужчина смущенно улыбается в ответ и, отложив программку на парапет ложи перед собой, поддерживает начатую беседу. Кадр приближается, и в его центре оказывается лицо женщины. Мимика той очень живая, и Сабине сложно уловить какие-то черты, поэтому она останавливает видео, пытаясь определить, что заставило ее насторожиться. Присмотревшись внимательнее, понимает - брошь в виде анемона, удерживающая алый с градиентом шарф на шее. Теперь она вспоминает - Олеся! Девушка, объявленная в розыск совсем недавно, фотографию которой ей показывал Гаврилов в последнюю их встречу.
  Еще несколько видео запечатлевают того же Чиркена во время его визитов в город, а вот самое последнее отличается от предыдущих. Съемка ведется вечером и сложно что-то разобрать, кроме частного дома старой постройки и мужчины, входящего через ворота внутрь дворика. Когда он оборачивается, чтобы прикрыть калитку за собой, смазанный свет уличного фонаря на мгновение выхватывает его лицо.
  Андрей? - Сабина чувствует все большее недоумение, пытаясь связать воедино то, что увидела. Она еще раз просматривает короткую запись, но кроме ординатора, заходящего в дом, на ней больше ничего нет.
  Непросмотренными остаются то ли фотографии, то ли скриншоты какого-то текста, но девушка не успевает даже приступить к ним, когда раздается стук в дверь. Телефон выскальзывает из ее рук, и она успевает поймать его у самого пола, пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание.
  - Да? - ей самой ее голос сейчас кажется чужим.
  В комнату, оглянувшись через плечо, заходит Чиркен и бесшумно притворяет за собой дверь. Сабина, успев убрать телефон с наушниками под одеяло, встает при его появлении. В ногах остается неприятная слабость.
  - Извини за вторжение, - взгляд у мужчины потемневший и неспокойный, неясное выражение на его лице вызывает у девушки чувство подспудной тревоги.
  - Что-то случилось?
  - Приехали следователи, - в тоне Чиркена безошибочно читается свивающее кольца напряжение. - Просят тебя.
  Его слова звучат набатом в ее голове. Сабина, секунду помедлив, идет к окну и отодвигает занавески. Неосознанно начинает заламывать пальцы, чувствуя, как кровь приливает к лицу, и в затылке начинают бить молоточки. Внизу действительно расположились два темных седана - она пропустила их приезд, пока смотрела видео. Что такого срочного произошло, что потребовало приехать к ней лично? Ведь она была в управлении совсем недавно...
  Ее окликает Чиркен, и девушка понимает, как редко слышала собственное имя в его устах. Она оборачивается и ждет, пока он подходит к ней, и вскоре ощущает тяжесть его ладоней у себя на плечах, давящую, скручивающую мышцы в попытке не согнуться, остаться на месте.
  - Есть что-то, о чем мне стоит знать? - спрашивает мужчина, вперив в нее темные глаза, сейчас кажущиеся двумя углями на смуглом лице.
  - Я не знаю, зачем они здесь, - Сабина с трудом выдерживает на себе чужой взгляд. Хочется стряхнуть его, как случайно прицепившийся к коже волос. - Правда.
  Сила мужских рук ослабевает, и давление, вынуждающее ее тело сжиматься, больше не чувствуется так явно.
  - Хорошо, - Чиркен успокаивается и снова становится похожим на самого себя. Его мягкость и забота как нагретый песок в руках и теплое солнце на коже. - Тогда ничего не бойся. Это и твой дом тоже, а они здесь - нежеланные гости. Ты не останешься одна.
  Подозрение свербит в голове, теснит мысли, и Сабина хочет спросить, но...
  'Ты не останешься одна'.
  Глаза вскипают горячей влагой, что-то острое пронзает их насквозь до самого нерва, прямо в голову, в растерянные и жалкие мысли. Пока они вместе спускаются вниз, она не может выдавить ни слова, буравя взглядом спину идущего впереди нее мужчины.
  
  Глава 10.
  
  Визитерами оказываются все те же Лихачев и Гаврилов. Они расположились в комнате, служащей столовой, рассевшись по разные концы обеденного стола. Виз и Ареш двумя столбиками застыли неподалеку от входа, провожая внимательными взглядами каждое их движение, отчего тот же Лихачев явно чувствует себя не в своей тарелке. Ее появление мужчины встречают с каким-то недобрым вниманием, а может, Сабине это только кажется. Впрочем, мысли девушки довольно скоро уходят в сторону от следователей, поскольку компанию им составляет еще одна гостья. Не успевает Сабина пересечь порог комнаты, как оказывается в коротких, но крепких объятиях. В нос бьет запах духов Красная Москва, которыми пользовался только один человек в ее окружении.
  - Любовь Григорьевна! - она какое-то время даже не может понять, чудится ей старшая коллега, или та в самом деле приехала в поместье. Чувствуя, как все внутри начинает тянуть в неприятной маяте, осторожно выворачивается из чужих рук. - Почему вы здесь? Что-то случилось?
  Тревога вновь поселяется в груди, пока едва слышимая, но уже нашептывающая пугающие идеи. Сабина знает - вскоре ей станет известно то, что не оставит ее в стороне, захлестнет как штормовая волна.
  Женщина с пониманием относится к ее жесту и торопится отпустить, отступая на шаг. Когда она отвечает, в ее речи появляется незаметное до поры грассирование, обнажающее искреннее переживание:
  - Не продохнуть уже от этих 'случилось'. И до тебя было не дозвониться.
  - Госпожа Полонецкая, - вполголоса обращается к ней Лихачев. Он сидит, с натугой выпрямившись, с руками, сложенными перед собой, как у прилежного младшеклассника, изредка бросая опасливый взгляд в сторону псов. - Мы же договаривались - разговоры сначала наши, потом ваши.
  Гаврилов посылает Чиркену выразительный взгляд, будто подавая какой-то сигнал. Тот, выдавая свою осведомленность в вопросе, тут же предлагает пожилой женщине составить ему компанию на время, требующееся для главной цели приезда следователей. Правда, предмет будущего разговора все еще остается для девушки неизвестностью. Когда хозяин поместья с гостьей покидают комнату, Сабина обходится без лишних слов:
  - Чем обязана вашему визиту?
  Она проходит к узкой консоли возле стены и опирается на нее, положив обе ладони на матовую поверхность столешницы. Пальцы чувствуют гладкое дерево, быстро напитывающееся теплом ее кожи. Оба пса трусят к ней и укладываются у ее ног, положив морду на скрещенные лапы и продолжая посматривать на мужчин.
  - У нас есть к вам несколько вопросов, надолго не задержим. Где вы были ночью с пятницы на субботу в период с одиннадцати до часа? - первым в беседу вступает Лихачев. Девушке слышится в его вопросе чуть ли не угроза, и она усилием воли подавляет в себе импульсивное желание обхватить плечи руками, заставляя тело оставаться в прежнем расслабленном положении. Следователь ведет речь о ночи, когда она обнаружила, что осталась в поместье одна, а затем волею случая разоблачила обман Тимура. Но с чего бы Лихачеву спрашивать о таком? Нет, было что-то еще. Отсюда тени на лице Любовь Григорьевны, сумрачный вид Чиркена и полный подозрения взгляд Гаврилова, который не проронил ни слова с момента, как она зашла в столовую.
  - Я была здесь, - просто отвечает Сабина. Она чувствует, как отличается разговор от того, который имел место быть несколькими месяцами ранее, когда ей довелось давать показания как свидетельнице убийства Маши. Что-то в самом воздухе, в положении рук и наклоне головы у обоих мужчин ластится к чувствам, рождает присутствие опасности. Девушка проваливается в беспокойную глубину пугающих мыслей.
  - Кто-то может это подтвердить? - продолжает мужчина, не сводя с нее своих рыбьих глаз. Александр молча рассматривает ее, его неприязнь, кажется, разросшаяся больше прежнего, сочится сквозь кожу, застывает между ними запахом горечи.
  'А они здесь - нежеланные гости' - звучат в голове слова Чиркена, и она берет себя в руки.
  - Могу я все же узнать, в чем дело? - прочистив горло, Сабина выпрямляется и, обойдя стол, усаживается за него, положив локти по бокам от себя, чтобы ощутить хоть какую-то опору. Вовремя, потому что то, что она слышит дальше, заставляет руки и ноги резко наполниться слабостью.
  - Был найден мертвым еще один ваш коллега.
  Всполох дурного предчувствия слепит глаза, заставляя закрыть их.
  - Кто?
  - Ланской Андрей.
  Девушка с еще большей силой смыкает веки, чтобы создать для себя хотя бы иллюзию контроля над захлестнувшей шею удавкой из ошеломления и надвигающегося осознания чего-то большого, пугающего.
  - У вас с ним был конфликт, когда вы приезжали в управление, - подает голос Александр. - Он умер в тот же день.
  Она не вслушивается в смысл его слов, но он все равно зудит в ее сознании тупой ноющей болью от расчесанной до крови ссадины.
  - Как? - это все, на что хватает ее дыхания, прежде чем Сабина чувствует в легких сосущую пустоту.
  И на этот раз ответ приходит со стороны Гаврилова:
  - Множественные ножевые. Убийство произошло в его собственном доме.
  'Резная рукоятка совершенно не выглядит чужеродно, как если бы всегда была частью уже мертвого тела. Лезвие погружено глубоко в страдавшую разлагающуюся плоть'.
  Разве не удивительно, что сразу, как жизнь покидает человека, тысячи микроорганизмов начинают пожирать его?
  Нет, Сабина, ты думаешь не о том, - пытается она сосредоточиться, возвращая внимание к людям рядом с собой. Живым людям.
  - Я больше не возвращалась в город после того раза, - девушка отвечает на предыдущий вопрос, говорит будто по написанному, в то время как разум продолжает задавать вопросы и не находить ответов. - Мы с моим работодателем сразу после инцидента отправились сюда и еще затемно были в поместье. С тех пор я его не покидала.
  Она обращает взгляд к Александру, пытаясь понять, какие мысли бродят в его голове сейчас, когда он смотрит на нее с этой выкручивающей кости подозрительностью. Решается спросить о том, что не дает покоя:
  - Почему вы здесь?
  Отправиться за много километров от города, чтобы допросить ее, просто из-за того, что у них с Андреем была стычка накануне его смерти? Быть может, при других обстоятельствах кто-то и отрабатывал бы одну версию за другой, откидывая их как снятую шелуху в попытке добраться до сердцевины, и она стала бы одним из таких отброшенных за ненадобностью слоев... Но не теперь. Должно быть что-то еще. Ответ Гаврилова это подтверждает:
  - На животе убитого была надпись - 'Сабина'.
  Фокус зрения Сабины на мгновение плывет, размывая облик следователей, комнату, оставляя перед глазами только переплетения света и тени. Она медленно моргает, пытаясь вытолкнуть из сознания кровавый образ ее имени на мертвой коже.
  - Снова? - еле слышно роняет она, пытаясь сделать новый, свободный от давящих тисков вдох.
  - Почерк убийства повторен до мелочей, но кое-что отличается. У каждого убитого было особое увечье. У Марии оказался вырван язык, - ее собственный трется о зубы, становится шершавым и неповоротливым, слишком большим для рта. - У Ланского раздроблена кисть до состояния месива из осколков костей.
  Сухожилия отзываются тянущим чувством. Сабина сгибает и разгибает пальцы.
  - Саша, - вполголоса обращается к нему Лихачев с неясным предупреждением.
  - Одна незадолго до смерти принялась злословить о тебе, настраивая против тебя пациентов и коллег, - не слыша его и отставив вежливость, продолжает Гаврилов с каким-то извращенным удовольствием, не отрывая потемневших глаз от лица девушки, выискивая малейший мышечный спазм, дрожь, эмоцию, которые дали бы ему знать о ней то, что он ищет. Лихачев трет ладонями лицо и устало смотрит на напарника, вошедшего в какой-то злой иступленный раж. - От второго тебе досталось, пусть и в запале. Кулаком, который ему и изуродовали. И обоих вскоре находят мертвыми, подписанных твоим именем...
  Его речь прерывается громким угрожающим рычанием. Виз поднимается, чуть сотрясаясь от внутренней дрожи и оскалив блестящие от слюны зубы. Следом за ним садится и Ареш, он не издает ни звука, но смотрит на Гаврилова недобро и склоняет лобастую морду к низу. Собаки выглядят так, словно вот-вот готовы напасть.
  - Нельзя, - тихо, но твердо говорит Сабина, и Виз умолкает, продолжая, однако, сверлить черными провалами глаз Александра. Тот смотрит на пса почти с недоумением, будто только что вспомнив о его присутствии в комнате.
  - Можно вывести животных в другую комнату? - раздраженно бросает он.
  В ответ со стороны кухни доносится какой-то грохот. Гаврилов переглядывается с Лихачевым, и тот выходит за дверь. Мимо псов мужчина проходит с видимой настороженностью и почти полубоком, не рискуя поворачиваться к ним спиной. Вскоре слышится, как он беседует о чем-то с Чиркеном за стенкой.
  Рассказанное Александром ворочается внутри, пытается принять форму, уложиться в пределы объяснимого, понятного, но в итоге лишь комкается в безобразную кучу из обрывков воспоминаний. Сознание ускользает от ужасных образов и сосредотачивается на самой далекой от смерти мысли.
  - Я не знала про Машу, - бормочет Сабина, опуская глаза в пол. Она догадывалась, что все трио относилось к ней с настороженностью, но никогда не думала, что возможная скрытая неприязнь была выражена таким образом. Девушка замечала последний месяц работы в больнице, что некоторые пациенты относились к ней с предубеждением, даже просили ей замену, но и подумать не могла, что за этим стоят сплетни, распускаемые коллегой. Зубы сводит, становится неприятно, но это все равно лучше, чем продолжать думать о конце еще одного человека, которого она знала.
  - Конечно, мне нужно поверить тебе на слово, - с тихой холодностью обрывает ее Александр. - Что ты случайный свидетель, что ты ни при чем. Так удобно притворяться жертвой, не так ли? И тебе не в первой.
  Слова его звучат как пощечина, но они помогают девушке окончательно прийти в себя.
  - Говорите прямо, - она начинает злиться, но проглатывает желание надерзить.
  Мужчина резко отвечает:
  - Что тут говорить. У твоих обидчиков появилась привычка оказываться убитыми. У тебя был личный мотив для совершения преступления в обоих случаях.
  - Вы не можете говорить о таком всерьез. Я действительно не знала, что Маша говорит про меня дурное, Андрей... И так понятно, что он был не в себе. Мне не за что было держать на него обиду, - добавляет она, замечая, что следователь хочет что-то возразить.
  - Правда? - его рот разламывается в некрасивой усмешке, а глаза суровы как вековой снег. - И твое имя на его распоротом животе - просто случайность? А как тебе такая версия событий? Ты однажды убила и почувствовала к этому охоту. Повзрослев, попробовала еще. Может, это был один из пациентов, которому ты помогла отойти в мир иной, а никто и не заметил. Например, случай с Севастьяновой Ларисой, с сыном которой ты хорошо знакома, не так ли? И который получил крупную сумму в наследство после внезапной смерти матери. Затем этого становится мало. Ты начинаешь выбирать себе новую добычу. Так как ты сама - девушка, другие женщины становятся отличной мишенью - у тебя больше шансов с ними справиться, а самое главное - они доверяют тебе, прелестной юной медсестре, которая вполне может незаметно брать нужные препараты на работе, чтобы затем использовать на несчастных, лишая их даже призрачного шанса на сопротивление. Потом тебе вновь становится мало, тебе хочется заявить о себе. Город в страхе, но у людей еще нет уверенности, что происходит, и ты эту уверенность им даешь, выставляя одну из жертв напоказ. Твоя наглость и самоуверенность растет, и, в конце концов, ты решаешь сыграть почти в открытую. Ты оставляешь на теле коллеги свою подпись, но потом передумываешь и все же стираешь ее, что видит одна из пациенток. С Ланским ты уже не сомневаешься, а действуешь наверняка, ведь чего тебе бояться? Ты уже рассказала мне байки о том, что за тобой кто-то следил, и думаешь, что можно точно так же списать остальное на руку неизвестного, чтобы самой в это время смеяться над всеобщей глупостью и слепотой.
  Голова кружится, пока Сабина слушает выплевываемые Александром злые слова, не в силах прервать яростный поток речи, похожий на кипящую лаву. Она пытается увязать части сказанного между собой, но в сознании кружатся только несколько фраз, схваченных из общей череды. Девушка цепляется за них, пытаясь удержать себя от чувства, пережимающего горло железной проволокой, и они захватывают ее отвратительной слабостью в пальцах и холодом в животе.
  - Однажды убила? - губы еле размыкаются, чтобы протолкнуть сквозь них жалящий все ее нутро вопрос. - Кого?
  Голос Сабины звучит для нее словно бы со стороны, неожиданно спокойный, лишенный и капли алого яда, напитывающего мысли и будоражащего память скользкой пеленой.
  Мужчина коротко выдыхает, обрывая свою неистовую филиппику и останавливая себя от порыва добавить что-то еще. Он смотрит на нее почти с неверием, будто видит в ее непонимании одну лишь напускную деланность, неловкую, и оттого еще более явную.
  - Того, за чье убийство несправедливо была осуждена Марина Шолох.
  Ей вначале кажется, что она ослышалась, что не было этих отравленных, совершенно невозможных слов, но затем злость внутри Сабины перерождается в отчаянное бессилие, разбивающееся дрожью в кончиках пальцев.
  Вот, о чем он думал все это время. Вот, из-за чего отвернулся...
  - Почему вы так говорите? - почти беззвучно спрашивает она, разлепляя пересохшие губы.
  - Мне долгое время не давали покоя несостыковки в деле твоей матери, - словно бы доверительно признается Александр, опираясь локтями о столешницу и смыкая пальцы перед собой в замок. - Не детали убийства, нет. Поведение. Вас обеих. И стоило только раз - всего один раз - допустить мысль о том, что все могло быть иначе, чем ты пыталась представить и всех убедить... Как все сошлось.
  - Если бы все было так, как вы сказали... То зачем мне свидетельствовать против собственной матери? - девушка переводит отсутствующий взгляд к окну, за которым вновь начал идти снег, оседающий на оборванных серых ветках кустарника, елозящих по оконному стеклу как стрелка метронома. - Зачем мне обвинять ее?
  - Я тоже думал об этом. Если бы ты созналась, тебе бы ничего не грозило, возраст не тот, а ты была умненькой девочкой и наверняка это понимала.
  Сабина закрывает глаза, не в силах переносить чужого присутствия. Ей хочется просто уйти. В ладонь тычется влажный нос, и она, не задумываясь, кладет руку на теплую шерсть. Виз. Такой чуткий, такой внимательный. Почему люди не могут всегда быть такими? Зачем им мучить других людей?
  - Тогда зачем? По-вашему. Объясните, потому что я не понимаю, - сил говорить почти не остается. Ей кажется, что вместе с каждым словом дыхание навсегда покидает ее, что легкие вот-вот съежатся как тонкая пластмасса на морозе.
  Какое-то время совсем ничего не слышно. Гаврилов молчит. Только где-то за пределами комнаты слышатся чужие переговоры, и этот отзвук настоящей жизни - ее жизни - возвращает ее к ясному сознанию.
  - Думаю, - тихо начинает мужчина, и Сабина знает, что не хочет слышать то, что он скажет дальше. Нужно просто заткнуть уши, нужно встать и выбежать туда, наружу, где теплая забота Чиркена и темные глаза Тимура. Однако она не может больше шевельнуть даже рукой. - Ты считала, что твоя мать заслуживает не меньшего наказания, чем твой отчим. За то, что лишила тебя выбора и обрекла на такое существование. За то, что тебе пришлось сделать то, что ты сделала, лишь бы прекратить жизнь вместе с мучителем. В чем-то даже красивый ход, его точно не ожидаешь от двенадцатилетнего ребенка. Тем больше ужаса он внушает. Истинная психопатия.
  Слова падают кусками гранита, тяжелые, съедающие пространство между ними, превращающие его в тонкую линию стеклянной перегородки. Совсем как в комнате свиданий...
  - Вы ничего не знаете, - ей приходится проталкивать ответ через сжатое невыносимой резью горло.
  - Что я действительно не знаю, так это хочешь ты продолжать обманывать меня или себя. Мне уже все равно. Что у меня сейчас есть, - это необходимость найти убийцу. Я это сделаю рано или поздно. И если я найду еще хоть что-то, что укажет на тебя, будь уверена, в этот раз не стану сомневаться.
  Сабина молча поднимается из-за стола, давая понять, что более не намерена участвовать в беседе. Псы встают по обе стороны от нее, опустив хвосты и наклонив лобастые морды, будто готовясь в любое мгновение атаковать пришлого гостя. Но Александр по-прежнему не замечает исходящей от них угрозы - или делает вид.
  - Говорила всегда только ты, - прилетают негромкие слова ей в спину, когда девушка уже разворачивается, чтобы выйти из комнаты. - Она молчала до самого конца, так и не дав показаний.
  Сабина все же не выдерживает и, повернув голову, позволяет гневной обиде на миг показаться из-под сросшегося с лицом равнодушия:
  - Я говорила, потому что верила, что меня наконец услышат. А молчать было ее собственным выбором.
  Напряжение обрывается отворившейся дверью, когда в комнату возвращается Лихачев. За ним следует Чиркен. Он мимолетно смотрит на Александра, но его глаза не задерживаются на нем, почти сразу обращаясь к девушке.
  - Вы уже закончили?
  Она кивает, чувствуя, как приближается к грани того, что способна была еще выдержать. Чиркен ловит ее потемневший от сдерживаемых чувств взгляд и подходит ближе, придерживая ее за плечо в знаке поддержки.
  - Вы подтверждаете, что в ночь с восьмого на девятое декабря ваша работница присутствовала здесь и никуда не выезжала? - спрашивает его Александр, даже не думая скрывать раздражение, оборачивающего его голос треском.
  Чиркен встречает чужое недовольство с непоколебимостью скалы, о которую разбивается разыгравшийся прибой, хотя Сабина ощущает усилившуюся хватку на своей коже.
  - Мы все были здесь той ночью, - мягко отвечает он следователю, но за мягкостью слышится отзвук закаленного в горне металла. - Каждый может в этом поручиться, не так ли, дорогая Сабина?
  - Так, - тенью отзывается девушка. Она смотрит за его спину, где в проходе застыл недвижимо Тимур, сидя в развернутой к коридору коляске. Их взгляды сцепляются как две петли на кончике вязальных спиц - стоит потянуть за одну, и узор распуститься, прекратит свое мимолетное существование.
  Ее подопечный следил за Андреем в ночь убийства, как и за ней многими месяцами ранее. Тимура не было в поместье, и он приехал только под утро. Значит ли это хоть что-то? Каким бы ни был ответ, она только что собственнолично обеспечила его алиби.
  Стоит ей открыть рот и рассказать об этом - все закончится. Для нее. Поэтому она молчит и продолжает смотреть в темные глаза, и антрацитовый блеск их рождает у нее в душе очередное томительное чувство, беспокойное, как вспененная берегом волна.
  
  ***
  
  Любовь Григорьевна ждет ее снаружи дома на крыльце, сцепив руки на груди. Узловатые, скованные артритом пальцы без перчаток покраснели, но женщина, кажется, совсем не замечает холода.
  - Не задерживайтесь, - предупреждает ее Лихачев, пока они с не проронившим больше ни слова Гавриловым проходят мимо к машинам. Александр сразу садится в свой седан. Покрышки визгливо проходятся по замерзшей земле, когда он стремительно разворачивается и отъезжает. Лихачев, закрыв одну ладонью другой, прикуривает сигарету, провожая напарника прищуренным взглядом, в котором досада мешается с пониманием.
  - Давай пройдемся, - предлагает старшая медсестра. Сабина кивает и, быстро вернувшись в дом, надевает куртку, захватывая и перчатки. Повернувшись, чтобы выходить, видит, что в дверях, ведущих в библиотеку, стоит, наблюдая за ее сборами, Чиркен.
  - Гости еще не уехали? - спрашивает он, чуть склонив голову к плечу. Одной рукой он держится за косяк, словно удерживая себя от того, чтобы сделать шаг вперед, к ней навстречу. Выглядит мужчина при этом немного взволнованно.
  - Один остался, он отвезет мою коллегу, - объясняет девушка, привычно поддергивая рукава. - Мы с ней немного прогуляемся, давно не виделись. Вы не против?
  - Конечно, идите. Я пока займу господина следователя беседой и, быть может, ароматной сигарой. Судя по всему, он будет не против, - на губах Чиркена появляется легкая улыбка, но в лице все еще отпечатывается беспокойство. Сабина замирает, рассматривая его, но, встретив вопрошающий взгляд, торопится уйти. Ей становится не по себе, но найти объяснение охватившему ее предчувствию трудно. А быть может, ей и не хочется его искать, ведь это грозит уничтожить те крупицы спокойствия, что у нее еще остаются.
  На улице она отдает захваченные с собой перчатки Любовь Григорьевне:
  - Наденьте, а то пальцы потом будут болеть.
  Они проходят несколько сотен метров от дома в молчании. Женщина идет медленно, рассматривая перчатки Сабины на своих руках как что-то совершенно особенное. Затем вдруг останавливается, поворачивается к ней и вновь сжимает ее в объятиях, быстро отпуская. Когда она отстраняется, Сабина видит в ее глазах влажную пелену.
  - Что же вы? - растерянно шепчет девушка, будучи полностью дезориентированной поведением старшей приятельницы. Та качает головой и быстро утирает покрасневшие веки кусочком шали, высунутой из-под дубленки.
  - Знаю, что не самый близкий тебе человек, - порывисто начинает она, протягивая руки и беря Сабину за самые кончики укрытых длинными рукавами парки пальцев. - Но пожалуйста, заботься о тебе. Ты совсем этого не делаешь. Все эти годы, что тебя знаю, как будто не жизнь живешь, а повинность отбываешь. Если что-то не так - не молчи, не терпи до последнего.
  Сабина чувствует, как прогорклый ком внутри, поселившийся в ней несколько дней назад, немного уменьшается. Глазам на секунду становится горячо, и тут же холодно.
  - Хорошо, - она отступает от женщины, перехватывает кончик собственной косы и сжимает его в пальцах, решаясь. - На самом деле у меня есть просьба к вам.
  Любовь Григорьевна чуть хмурится, но кивает, показывая, что слушает.
  - Мне бы хотелось поговорить с женщинами, которые работали здесь раньше, но у меня нет их контактов. Спросить Чиркена по некоторой причине не могу, к тому же это, скорее всего, не даст результата, - он пытался с ними связаться, и безуспешно. Знаю только, что двух нанимали в частных агентствах в городе, а третья, Валентина, приезжала с соседнего областного центра.
  Старшая коллега в задумчивости прихватывает губу, глядя куда-то в сторону.
  - Ты рассказывала, помню. Они быстро уволились из-за конфликтов с сыном хозяина дома?
  - Да, и больше не связь не выходили. Я подумала, может, вы сможете в этом помочь? Вы же много где работали.
  - Не вопрос, попробую пробить у своих знакомых, - обещает женщина, а затем добавляет. - Может, тебе тоже вернуться в город и куда-нибудь в агентство перейти?
  Вопрос обескураживает Сабину. До этого Любовь Григорьевна всячески поддерживала ее в том, чтобы принять предложение Чиркена о работе. Неужели что-то изменилось?
  - У меня пока есть работа, - осторожно замечает она, наблюдая за тем, как лицо приятельницы прорезают тревожные морщины.
  - Я раньше здесь никогда не бывала, поэтому в байки не верила, тем более, что суеверной меня не назовешь. Но сейчас прямо жуть находит... - женщина мнется, а затем чуть слышно бормочет. - Одним словом, Чертова гора.
  Девушке сначала кажется, что она ослышалась:
  - Как вы сказали?
  Любовь Григорьевна обхватывает себя руками за плечи и бросает сумрачный взгляд за плечо, где высится в отдалении нарядная ротонда.
  - То, что сейчас происходит в городе, - это не впервые. Я была еще школьницей, но хорошо помню. Дело было в семидесятых, выдалось несколько неурожайных лет подряд, многие семьи в округе тогда голодали, и мужчины шли на промысел в местные леса. Вот только некоторые так и не возвращались, гинули где-то. Дошло до того, что каждую неделю-две могли не досчитаться товарища. Потом все резко прекратилось, но дурная слава у возвышенности еще с десяток лет оставалась, городские ее прозвали Чертовой горой. А никого из пропавших так и не нашли. Не знаю, может та старая история так давит, но отсюда поскорее сбежать хочется. Не представляю, как ты здесь живешь.
  Сабина словно впервые смотрит на дом, оставшийся позади, старый, но все еще крепкий; окружавшие его деревья, укрытые первым снегом; небо, серо-белое, стеклярусное от укрывавших его низких облаков. Услышанное хочется обдумать. В списке Тимура было это название - Чертова гора, и дата совпадала.
  - Сколько пропавших тогда было? - спрашивает она.
  - Точной цифры не помню, но больше двух десятков.
  В записях Тимура значилось двадцать три. Получается, она могла быть права в своем предположении, что на том листе указаны погибшие люди.
  Нет, не просто погибшие - убитые.
  В том, что ее подопечный по какой-то причине увлекся мрачной историей здешних мест, нет чего-то необычного. Возможно, ей бы тоже было интересно узнать о собственном доме разные легенды, если бы они существовали. Однако вкупе с открывшимися девушке в последние дни секретами этот интерес кажется отчего-то недобрым и несущим знамение беды. Что же касается самого поместья и ее места в нем...
  Сабина оборачивается обратно к Любовь Григорьевне, и едва заметная улыбка изгибает уголки ее рта. Возможно, то, что она скажет, и странно после всего рассказанного женщиной.
  - Знаете, именно здесь я чувствую себя как дома.
  
  ***
  
  Чиркен любезно предлагает гостям остаться на обед, но оба, кажется, стремятся поскорее покинуть поместье Пашуковых. Уезжая и увозя Любовь Григорьевну, Лихачев выглядит как человек, поглощенный какими-то сомнениями. На прощание они с хозяином дома обмениваются взглядами, смысл которых остается Сабиной непонятым.
  - Вот и все, - говорит Чиркен, освобождая ее от куртки, когда они уже были в передней. - Как ты? Эти господа не слишком тебе досаждали?
  - Это их работа, - устало улыбается Сабина. - Простите, что пришлось в этом участвовать.
  - Наоборот, я рад, что тебе не пришлось проживать это в одиночку, - с особенным чувством отзывается мужчина и берет ее под руку. Теплое прикосновение успокаивает болезненно-острые мысли.
  Чтобы окончательно от них отвлечься, девушка вызывается помочь Чиркену в приготовлении обеда. Позже они сидят за одним столом, наслаждаясь едой и беседой, и кажется, так будет всегда, беззаботно и спокойно, как в самых лучших историях о дружных семьях и счастливых днях. Однако Сабина знает, что это лишь мгновение, которое найдет свой закономерный конец, а значит, наступит время для оставленных в стороне переживаний и темных подозрений.
  Вестником этого времени становится Тимур, который с самого отъезда Гаврилова показывается из комнаты только на ужин, проведенный им в угрюмом молчании. Как только они с подопечным оказываются у него в комнате, Сабина некоторое время стоит, прижавшись лбом к двери. Обернувшись, вздрагивает - парень успевает оставить коляску и неслышно приблизиться, и теперь возвышается над ней на добрую голову. Их разделяет всего десяток сантиметров, и девушка может ощутить сладковато-пряный запах, исходящий от его волос и кожи.
  Впервые за день Тимур подает голос, и тот стелется мягкой волной, которая могла бы убаюкать все ее тревоги, если бы не смысл произнесенных слов:
  - Ваш разговор со следователем оказался занятным.
  Сабина по пытливому блеску темных глаз сразу понимает, какую именно часть разговора он имеет в виду.
  - Слишком тонкие эти стены или твой слух?
  Юноша тихо смеется, и этот смех мурашками пробегает по ее спине:
  - И то, и другое, пожалуй. Так о чем он говорил?
  - Об убийстве, - сухо отвечает девушка, пытаясь обойти его, но парень выставляет вперед обе руки, заключая ее в ловушку.
  - Мне показалось, о нескольких убийствах. Почему он говорил о тебе?
  Сабина на секунду прикрывает глаза, откидывая голову на дверь, словно получая короткую передышку.
  - Ты неоткровенен, а я должна?
  Юноша наклоняется к ней еще ближе, прохладная гладкая щека легко касается ее собственной. Его запах дурманит сознание, становясь в какой-то момент почти невыносимым.
  - Я могу быть откровенным, - шепчет Тимур ей на ухо. - Для тебя. Только не уверен, что тебе понравится.
  Шелестящий звук вкручивается куда-то в самую глубь тела, рождая болезненную дрожь в животе.
  Она тяжело сглатывает, пытаясь вернуть себе самоконтроль, но он расползается как рыхлый снег в нагретых ладонях. Понимая, что подопечный все равно уже все слышал и не отпустит ее так просто, Сабина нехотя признается:
  - На телах было мое имя.
  Тимур хмурится, отстраняясь от нее.
  - Тогда почему следак упомянул убийство, совершенное твоей матерью?
  - Убийство моего отчима,- сухо объясняет девушка. - Нож был в его солнечном сплетении... после всех других ударов. Оба моих коллеги были убиты схожим образом.
  Воспоминания крутятся в голове адской каруселью, где все залито алым и пропитано смрадом. Вдруг Сабину охватывает неистовое желание рассказать все, излить накопленную боль и обиду как грязное мутное масло, в котором ее мать когда-то разбавляла свои краски. Чуть помолчав, девушка тихо продолжает:
  - Тот мужчина убежден, что отчима на самом деле убила я, а мать заставила взять на себя вину, чтобы она тоже страдала. Его же обманула, притворившись жертвой, обставила все так, чтобы он не только подтвердил мои показания в суде, но и начал процесс по опеке над бедной сиротой.
  Тимур смотрит на нее из-под опущенных ресниц, и она не знает, какое выражение они скрывают.
  - И теперь люди, которых ты знала, и которые нанесли тебе обиду, умерли с лезвием в животе и твоим именем на теле. А у тебя даже нет надежного алиби, так что подозрения следователя понятны, - последняя его фраза звучит почти издевкой для нее, но юноша остается серьезен. - Ты правда ненавидела ее? Мать?
  Вопрос давит ей под дых, заставляя на несколько секунд задержать дыхание.
  - Ты не спросишь, правда ли то, что это я убила?
  - А ты хочешь, чтобы я спросил? - Тимур отрывает одну руку от двери, на которую продолжал опираться, и легкой лаской проводит по ее лицу, очерчивая линию скулы и подбородка. Прикосновение зажигает кожу Сабины электрическим током, она смотрит в мерцающие в приглушенном свете комнаты черные глаза и вновь теряется в собственном отражении. А парень продолжает, будто бы не замечая ее реакции:
  - Есть такое растение - фикус-душитель. Его семена попадают на другое дерево, где и прорастают сквозь трещины в коре. По стволу носителя начинают спускаться воздушные корни, - его пальцы скользят по ее шее почти невесомо, посылая сонм болезненно-сладких искр по всему телу. - Достигая земли, разрастаются, в конце концов образуя вокруг него сплошной панцирь. В этой получившейся клетке дерево-носитель постепенно гибнет и на его месте остается только полая оболочка из фикуса.
  Тимур рассеянно улыбается, спускаясь еще ниже и выводя узоры уже на ее ключице. Девушка чувствует, как почти задыхается от охвативших ее ощущений, незнакомых и поглощающих всю волю к сопротивлению.
  - Как знать, может, ты уже заражена? - слова жидким свинцом заполняют ее легкие, запечатывают губы горячим воском. - Или фикус-душитель на самом деле ты сама?
  Собравшись, Сабина упирается обеими ладонями в грудь парня и отталкивает его от себя. Тот послушно отходит от нее на пару шагов. Губы его кривит легкая ухмылка, впрочем, быстро стекающая с лица после ее вопроса:
  - Почему ты скрываешься от отца?
  Тимур какое-то время сверлит ее нечитаемым взглядом, рассматривая, как неизвестного доселе зверя, но все же отвечает:
  - Потому что узнай он, может предпочесть на самом деле вернуть меня в инвалидное кресло. Чтобы я не мог покидать это место.
  - Для чего ему это нужно? - Сабина пытается увязать сказанное с тем, что она уже знает. Упоминание юношей карцера днем ранее тоже наводит на размышления. Неужели дело было в той самой психической нестабильности, о которой с самого начала предупреждал ее Чиркен? Мог ли отец удерживать нездорового сына силой, чтобы он не навредил себе? Или дело было совсем в ином?
  - А ты подумай. И в самом деле - для чего? Он хочет видеть меня на поводке, встающим в позу смирно по его команде. Прямо как его любимые псины, - добавляет парень сквозь зубы.
  - Где ты был в ту ночь? - она не может удержаться от того, чтобы спросить, хотя все внутри протестует.
  Улыбка вновь поселяется на прекрасном лице:
  - А что? Тебе интересно? Не скажу. Ты пока не готова услышать правду.
  - Почему ты просто не расскажешь? - Сабина начинает чувствовать все большее раздражение. - К чему эти намеки, которые я все равно не понимаю?
  Юноша скучнеет и отводит взгляд к окну, в стекле которого живут их с девушкой силуэты, будто наблюдать за отражением ему интереснее того, чтобы смотреть на живого человека.
  - Ты слишком похожа на отца, - наконец произносит он почти неслышно. - И предана ему больше, чем предана мне. Пока, по крайне мере. Когда это изменится, я выложу перед тобой все как есть. А до той поры - наблюдай и думай.
  
  ***
  
  Оказавшись в свое комнате, Сабина без сил падает прямо на застеленную постель, утыкаясь лицом в подушку. Она не может заставить себя даже раздеться, такое опустошение охватывает ее все ее существо. Конечности кажутся тяжелыми и будто не принадлежащими ей, потерявшими всякую связь с остальным телом, которое ощущается как одна большая неповоротливая туча, готовая разразиться разрядами скопившегося электричества, стоит лишь столкнуться с тем, что раскачает внутренний маятник напряжения еще больше.
  Девушка переворачивается на спину, и в этот момент ей в бедро утыкается что-то под одеялом. Не сразу, но она вспоминает, что оставила в кровати телефон, когда Чиркен поднялся к ней, чтобы сообщить о приезде следователей, и резко садится, спеша достать смартфон из-под вороха мягкого хлопка.
  Оставшиеся изображения, скачанные с карты памяти Тимура, действительно оказываются фотографиями газетной подшивки. Вот только, стоит Сабине разобрать, что на них запечатлено, как сердце пропускает удар, а в животе начинает мерзко тянуть.
  'Нож вместо мастихина: жестокая расправа над директором второй школы'
  'Этюд в багровых тонах в семье городской легенды'
  'Шолох навела шорох! Удастся ли убийце остаться безнаказанной?'
  'Апелляция отклонена - город может спать спокойно'
  Заголовки щерятся на нее злой игрой слов. Каждую статью, вышедшую под ними, она в свое время находила и читала, раз за разом переживая воспоминания о том дне, когда для нее все изменилось. Она не понимала лишь, как может кто-то - пусть и журналист, для которого это работа - относиться к смерти так необдуманно, со всполохами злорадства и едкой насмешкой над той, что была обвинена не просто в каком-то преступлении, а высшей его форме - в убийстве.
  Разве не должны были все эти люди ее бояться? - думала маленькая Сабина, затем Сабина, ставшая старше. - Или хотя бы испытывать опаску? Воспринимать всерьез...
  Но казалось, никто не воспринимал всерьез невысокую, худую до изнеможения женщину, пусть она и была убийцей. Ее презирали, ее осуждали. Изредка попадались те, кто пытался робко найти ей оправдание и жалел, но даже тогда эти люди смотрели на осужденную свысока собственной жизни, лишенной мучительного выбора, приводящего на самый край человечности.
  Внутри закручивается темная воронка из необъятных, каких-то совершенно невозможных, чтобы появиться вместе, чувств. Какое-то неспокойное ощущение не отпускает ее, давит на сознание, вынуждая рассматривать фотографии вновь и вновь.
  В другом случае интерес Тимура к ее прошлому не принес бы радости, но и особого удивления тоже. Если бы в ее доме появился человек со скандальной историей, она, скорее всего, с не меньшей скрупулезностью захотела бы узнать про него все. Но сейчас все иначе. Фотографии имели названием зашифрованную дату, когда они были сделаны, и шли в порядке убывания. Изображения газет находились в самом конце - они, как и фотографии Сабины, были сделаны задолго до ее начала работы в поместье.
  Холодная дрожь, проскользнувшая по позвоночнику, заставляет ее прижать колени к груди, обхватывая их побелевшими ладонями с зажатым в них телефоном.
  Чиркен, приезжавший в больницу для визита к ее матери, осужденной за убийство, и показывающий на телефоне что-то, из-за чего у той случается срыв. Тимур, следивший за Сабиной исподтишка и вызнавший неприятные детали ее прошлого, незаметно покидающий дом по ночам и снимающий на видео человека, которого убивают в тот же вечер. Не стоит забывать и о пропавшей Олесе, которая тоже оказалась запечатлена подопечным на камеру.
  Ей кажется, что все, что она знала об этом месте, этих людях, искажается как стекло в окуляре калейдоскопа, преломляя линии, извращая знакомые лица в страшные маски. Появляется ощущение, будто она только что прошлась по острому краю обрыва, и узнала об этом только сейчас.
  'Это и твой дом'.
  Да, она чувствует себя именно так здесь, в этом оторванном от всего остального мира поместье, рядом с этими правильно-неправильными людьми, которые стали ближе некуда, прилипли, как тлеющая одежда к обгоревшей коже, так, что отодрать теперь можно только с кровью и плотью. Не было ни единого дня, чтобы осуждение касалось ее взгляда и слуха, чтобы она вспоминала о том, что одинока, а именно одинокой она и была все те годы, проведенные не человеком - именем на губах посторонних. Тем невыносимей для нее знать, что с ней нечестны, что за всем этим принятием может быть обман, игра, где правила неясны и каждый шаг хрупок. Потому так и стрется девушка скорее понять, в какую паутину недомолвок и лжи ей довелось попасть, чтобы увериться в том, что может больше не бояться, не спрашивать у самой себя разрешение на вдох и выдох, не видеть в тени чужих секретов абрисы подступающей угрозы.
  Но угроза есть. Ее мрачным эхом звучат несказанные слова, незначительные мелочи, которые складываются воедино как рассыпанные капли ртути, невинные на первый взгляд, но стоит только до них дотронуться, и тебя коснется острая грань смертельного помешательства.
  В мессенджер приходит сообщение. Чувствуя себя затянутой в тенета жуткого дежавю, Сабина не спешит открывать его. Вместо этого она долго смотрит на высветившееся имя в названии чата. У нее были сохранены телефоны всех ее коллег, и Андрей не был исключением.
  Она уже знает, что увидит. Такое же самоуничтожающееся фото, что и в прошлый раз. Но все же открывает полученный файл - просто не может иначе, как если бы ее рука действовала сама по себе, в отрыве от блуждающего сознания, исполняя волю кого-то еще, когда нажимает на загорающийся экран.
  Зажмурившись, Сабина мотает головой, словно бы это помогло развеять жуткий морок, путающий мысли. Эмоций становится так много, что они сворачиваются одним неряшливым комом грязного белья, на котором застыли коричневые пятна крови.
  Андрей запечатлен лежащим в постели. Его шея изогнута под неестественным углом, и глаз не видно, только задранный к верху подбородок. Одной рукой, кисть которой превращена в сплошную истерзанную плоть с белеющими остовами костей, он тянется к беззащитному горлу, на котором вьются резные надписи. Фотография сделана в приглушенном неярком свете, и девушка может разобрать среди них только одно слово - 'отец'.
  А ведь Андрей должен был стать отцом, если бы кровавый интерес убийцы не оставил его горевать по погибшей невесте. Знал ли душегуб об этом?
  Сабина уверена, что знал. Он смеялся над людьми. Считал себя выше всех прочих. Она чувствует это в каждом его пронизанном высокомерием движении, вдавившем в кожу убитых тел росчерки. И как завершение чудовищного замысла собственного превосходства - сухой цветок нарцисса, на этот раз оставленный лежать прямо над рукоятью воткнутого в солнечное сплетение ножа.
  Под цветком темнеют грязным багрянцем буквы ее имени.
  
  Глава 11.
  
  Зима все больше заявляет свои права, заметая покатые склоны снегом, проникая ледяным присвистом сквозь щели и оплетая еще недавно живой лес путами безмолвия. Сабина еще несколько раз ходит на охоту вместе с Чиркеном, и каждый становится частью особенных воспоминаний, наполненных разгоряченным дыханием, парящим на морозе, тяжестью винтовки в руках и чувством головокружительного азарта. Мужчина учит ее бережно и терпеливо, грань за гранью открывая новое знание и понимание охоты как ритуала. После таких дней девушка ощущает, как невидимая глазу пружина внутри нее распускается, вновь дышится полной грудью, как не дышалось уже очень давно, - а быть может, и вовсе никогда, словно она уже родилась с заводным механизмом, оказавшимся сломанным, и теперь умелая рука мастера выправляла его по кусочку.
  - 'Однажды существовал город, в котором все люди были похожи на часы. У каждого был часовой механизм, который прятался в спине, и самый настоящий циферблат с часовыми стрелками, располагавшийся на груди. Жители города любили украшать свои циферблаты с помощью ярких лент и отрезов пестрого шелка, а некоторые даже разукрашивали их разными картинами с пейзажами, цветами и диковинными птицами. Находились и те, у кого на каждый час вылезала кукушка или начиналось целое механизированное представление с плывущими по кругу фигурками куколок. Куколки танцевали, целовались, убегали друг от друга - словом, делали все, на что хватало фантазии сделавшего их мастера и заказчика.
  При встрече люди обязательно сверялись по времени, и это было излюбленной темой для разговоров, если у какого-то горожанина вдруг отставала секундная стрелка.
  'Любезная госпожа М, у вас отставание на три секунды!' - могла высказать одна товарка другой.
  'Ах, какой позор! - восклицала оконфузившаяся особа. - Срочно к часовщику!'
  Часовщики были самой уважаемой профессией в том городе. Они помогали жителям держать свои циферблаты в полном порядке и чинили неполадки в механизмах, становящихся слишком старыми и оттого рассыпающихся. Они же совершали первые заводы у маленьких детей, которые, впрочем, часто сбивались от бега и подвижных игр, и приходилось по многу раз подводить крошечные стрелки, прежде чем те принимались работать без сбоя.
  У одного такого часовщика в семье было семеро детей. Старшие дети как дети, а вот самая младшая девочка родилась со сломанным механизмом. Как бы ни старался ее отец, как бы ни заводил раз за разом маленькие часы в теле дочки, те не желали показывать точное время. В один момент они могли указывать на шесть часов, а в другой - уже на двенадцать.
  'Возмутительно!' - шептались горожане при виде девочки. Другие дети сторонились ее, потому что время на ее циферблате их постоянно путало. Так и жила она, проводя дни в играх с самой собой, пока однажды ее отец не придумал для нее особую накладку в виде второго часового механизма с правильным циферблатом, которая крепилась как дверца железными гвоздиками на ее собственный. Он сказал дочери, что пусть она не сможет понимать других, другие будут думать, что понимают ее, ведь смогут видеть на ее часах то же время, что и на своих. Часовщик так же предупредил девочку, чтобы она не вздумала приоткрывать накладку, ведь в этом случае железные гвоздики начнут давить на настоящий механизм внутри и рано или поздно сломают его.
  Девочка росла. Люди тянулись к ней, как к любому другому, но ей было сложно среди них, ведь ее собственные часы почти всегда показывали разное с ними время. Вместо этого она искала общества тех, чьи циферблаты были несовершенными и кто казался ей похожим на нее, - у кого-то было треснуто циферблатное стекло, у кого-то дрожала минутная стрелка при ходе, а у кого-то ее и вовсе не было. Когда уже взрослой девушкой она впервые влюбилась в одного такого человека, то захотела показаться ему как есть, позабыв наставления отца. Тогда накладка открылась совсем легко и почти без боли. Девушка желала услышать особые слова от своего возлюбленного, но, завидев ее часы, лишенные обманки, тот поспешил отречься от их любви. После него были и другие. Рано или поздно девушка обнажала свою суть перед очередным избранником, и раз за разом дверца открывалась все труднее и больнее, а железные гвоздики проникали в самое ее нутро, раздирая плоть и ломая механизм. Но никто так и не сказал ей долгожданных слов.
  Время шло, и девушка привыкла жить с непроходящей болью, так что та стала ей почти желанным другом. Когда же казалось, что боль утихает, девушка влюблялась, и все повторялось по кругу. Год за годом ей становилось все сложнее дышать, ведь железо успело пронзить ее легкие. И все чаще механизм вовсе переставал работать, а затем запускался вновь, пока девушка не поняла, что сможет открыть дверцу еще всего лишь раз.
  В один день ей повстречался хороший человек. Его часы шли правильно, в них не было ни единого изъяна, и часто случалось так, что она совсем не понимала, о чем тот человек рассказывает ей, чего он хочет и чем живет. В такие моменты девушка принималась вглядываться в свое отражение в стекле его безупречного циферблата, и это утешало ее. Но однажды ее печаль стала до того невыносимой, что она решилась и отворила перед ним свои настоящие часы. Она ждала, что возлюбленный отречется от нее, как это всегда случалось прежде, но тот правда был хорошим человеком. Поэтому он сказал слова - слова, которые девушка очень давно хотела услышать.
  Стоило им быть сказанными, как железные гвоздики проникли в ее сердце, и оно остановилось уже навсегда. В груди девушки остались виднеться осколки когда-то целого механизма, но на помертвевших губах ее застыла улыбка'.
  - Что это были за слова? - спрашивает ее Тимур, когда она заканчивает рассказывать. Их отношения за последнее время претерпели изменения, остановившись на странной форме своего рода перемирия, и когда юноша привычно просил ее о новых историях, Сабина не могла ему отказать. Это время перед сном словно стирало все сомнения и скрытое напряжение между ними, сохранявшееся со злополучной ночи.
  Взгляд подопечного опущен к рукам, в которых зажат нож с причудливо вырезанной ручкой. Лезвие вспарывает деревянный брусок как острая игла мягкий парафин, и с каждым движением изящных пальцев в заготовке все больше угадывается силуэт девушки в длинном платье. Стружка мягко опадает на стол, следуя за плавным ходом ножа.
  - Как знать, - Сабина не в силах оторвать глаз от этого ритмичного скольжения. Она стоит возле окна и опирается бедрами о широкий подоконник, чувствуя, как тянет холодом от промороженных рам. - Быть может, это было признанием в любви несмотря ни на что или просто признанием ее права быть такой, какой она рождена, без осуждения и жалости.
  - Почему в твоих сказках всегда кто-то умирает? - Тимур берется за стамеску, откладывая в сторону нож, которым, протянув руку, тут же завладевает девушка.
  - В жизни всегда кто-то умирает, - рассеянно отвечает она, поднося талантливо выполненную вещицу ближе к лицу и рассматривая линии и изгибы орнамента. - Ты сам украшал?
  - Нож? Да, еще давно, когда только учился. А что? - юноша на миг поднимает голову от поделки, но почти тут же возвращается к работе.
  - Просто так, - Сабина наблюдает, как теплый свет настенного бра скользит по крошечному лезвию, и не позволяет голосу своему голосу даже на секунду измениться, выдавая ее волнение. Узор на рукоятке резца слишком похож на тот, что был на присланной неизвестным фотографии мертвого Андрея.
  Эта мысль становится еще одной из многих других, похороненных в глубине ее сознания. В конце концов, не это ли часть ее натуры - отвергать то, что несет лишь разочарование?
  Однако ей не удается спрятаться от нарастающей внутри маеты. Незадолго до Нового Года настает время очередного приезда службы доставки, и в этот раз машина выглядит больше обычного. Двумя крупными мужчинами заведует невысокого роста молоденькая женщина в забавной желтой кепке с черными ушками, бойко раздавая инструкции, в то время как грузчики выгружают пакеты и заносят их в дом.
  - Зачем так много? - спрашивает Чиркена Сабина, пока они определяют привезенные продукты в небольшую холодильную комнату, обычно почти не использовавшуюся.
  - Это последний завоз в этом сезоне, - отвечает ей мужчина, что-то перебирая в простом белом пакете без опознавательных знаков, но не стремясь достать это наружу. Девушка чувствует слабый укол любопытства.
  - Последний?
  - Скоро здесь все заметет, дорога в поместье окажется, по сути, заблокированной. Но не волнуйся, нам хватит всего с избытком - я обычно страхуюсь и заказываю больше, чем нужно. Оставь, это тяжелое, - отнимает у нее мужчина большую корзину с фруктами и указывает на двери. - Мне должны были привезти особый габаритный груз, присмотри, пожалуйста, чтобы его не повредили при переноске. Пусть оставят в библиотеке.
  Девушка покидает Чиркена в растерянности от его слов, успев, впрочем, заметить перед закрытием дверей, как мужчина достает из того самого белого пакета картонную коробку, похожую на упаковку ампул. Ее в который раз колет сожаление - она так и не решилась открыть перед ним происходящее с его сыном. Тому было несколько причин. С одной стороны, Сабина находила неблагоразумным отмахиваться от угроз Тимура, учитывая последние события и ее желание разобраться в происходящем. С другой - в этом она могла себе признаться - ей просто не хватало духу, ведь девушка не могла представить, как много изменится, стоит только ей это сделать. 'Еще один день' - вновь говорила она себе, засыпая, но с началом нового утра обещание забывалось, стиралось из памяти как унесенная морской водой фигура из песка.
  Габаритным грузом оказывается обернутая крафт-бумагой картина - Сабина ни за что бы не спутала багетный холст с чем-то другим. Внимательно проследив, чтобы в библиотеку ту доставили в целости и сохранности, и оставшись одна, девушка решается надрезать скрепляющую упаковку перевязь джута. Чиркен ничего не сказал про то, нужно ли вскрывать посылку, но бумага по краям успела где-то промокнуть, поэтому Сабина спешит ее снять, чтобы избежать порчи рамы.
  Внутри действительно находится картина. Полотно в широком витом багете изображает красивую молодую женщину, тревожно смотрящую куда-то в сторону от зрителя и держащую в руках надломленный плод граната. В углу картины чадит латунная курильница, а на заднем плане вьется плющ. Сабина сразу узнает работу - 'Прозерпина' авторства Россетти.
  Звонкий женский смех, раздавшийся откуда-то снаружи, отвлекает ее внимание от холста. Девушка выглядывает в коридор и видит, что у одного из окон передней застыл на коляске Тимур. Сабина неслышно подходит к нему со спины и тоже смотрит в окно. На улице перед домом Чиркен говорит о чем-то с миловидной бригадиршей, и они вместе смеются. На губах женщины играет кокетливая улыбка, она то опускает взгляд, то смотрит на мужчину снизу верх из-под ресниц. Интерес с ее стороны выглядит очевидным до простодушия, и Чиркен, судя по всему, тоже оказывает не прочь поддержать игру. Сабина подавляет невольный смешок и оборачивается к подопечному, чтобы поделиться наблюдениями, но обрывает себя на полуслове.
  В глазах юноши, все так же устремленных на флиртующую пару, горит неподдельная ярость. Зрачки до предела заполняют темную радужку, превращая ее в чернильный провал на бледном лице, губы бескровно сцеплены в одну жесткую линию.
  - Тимур, - осторожно зовет его Сабина, и парень переводит на нее тяжелый взгляд. Она может почти физически ощутить это мрачное, скручивающее кожу давление. Ничего не сказав, подопечный разворачивает коляску и исчезает в полумраке своего флигеля. Девушка смотрит ему вслед, не зная, как понимать то, чему только что стала свидетельницей. На кого с такой ненавистью глядел Тимур? На отца... или на женщину, посмевшую с ним заигрывать? Вспоминается видео из театра, где Чиркен точно так же тепло беседовал с Олесей, которая пропала вскоре после этого.
  По коже холодным электричеством прокатывается тревожная волна, опадающая, когда ее окликает один из грузчиков, зашедший в дом:
  - Девушка, нам сказали еще мусор забрать.
  - Мусор? - мысли мешаются в какофонию, не давая уловить суть происходящего, но понемногу они проясняются, и Сабина вспоминает, что кроме того, чтобы привезти покупки, рабочие должны вывезти скопившийся мусор. Обычно этим вопросом занимался Чиркен, но, судя по всему, он все еще был занят с бригадиршей. - Да, идемте.
  Для пищевых отходов в поместье был установлен диспоузер, а вот разного рода пластиковые упаковки и прочий бытовой мусор складывались отдельно.
  Они выходят на улицу, где Чиркен все еще продолжает разговор с женщиной. Он скользит мимолетным взглядом по Сабине, когда они с грузчиком проходят мимо к одной из пристроек, но почти сразу возвращает все свое внимание к собеседнице.
  Девушка дергает за дверь, которая оказывается открытой, и входит внутрь пристройки. Прежде она здесь не бывала, возможно, из-за слов хозяина поместья об этом месте в ее первый вечер в поместье. Бывший больничный карцер для лишенных всякой надежды на освобождение...
  Ей открывается вид на неширокий коридор. По левую руку высокие окна на две створки и пара светильников, на вид газовых, по правую - несколько зарешеченных дверей. В другом конце коридора нашла свое пристанище удивительной красоты трехлопастная арка, украшенная витражами. Свет из дальнего окна подсвечивает цветное стекло, рассыпаясь на радужные блики, стекающие по светло-серому цементу и деревянному полу. Сабина на миг замирает, впитывая в себя каждую мелочь, позволяя легким расправиться в полную силу, втянуть пропитанный нотой песка сухой воздух. Сколько жизней прошло через эти стены и сколько смертей? Она несмело ступает в эту пелену старины и увядания, слыша, как за ней следует тяжелая поступь рабочего, разрубающая жившую здесь тишину скрипучим стоном ссохшихся досок. Пакеты с мусором на переработку оказываются за первой же дверью, и мужчина, ухватив их в обе руки, торопится выйти. Только выйдя на крыльцо, он расправляет сведенные плечи, и девушка думает о том, что вид этого места не только на нее подействовал угнетающе. Она было решает последовать за ним, но останавливается у самых дверей, чувствуя неясное томление. Чуть помедлив, Сабина поворачивается обратно, пытаясь определить, что зацепило ее внимание.
  - Ты, кажется, раньше сюда не заходила? - слышится от входа голос Чиркена, и девушка ощущает, как сердце отчего-то делает нырок вниз. Она выдыхает и, прикрыв глаза, качает головой. Звучат легкие шаги, и сильная рука сжимает плечо девушки. Жест как всегда успокаивает, даря тепло чужого присутствия. - Я тоже стараюсь не бывать здесь без особой нужды. Слишком много неприятных воспоминаний.
  - Из-за Тимура? - спрашивает Сабина, искоса рассматривая ряд дверей. Все, кроме одной, самой дальней, распахнуты. - Вы какое-то время держали его здесь?
  Пальцы мужчины на мгновение сжимаются почти до боли, но почти сразу же ослабляют свой хват.
  - Неужели он рассказывал? - следует тихий вздох. - Мне это было еще более невыносимо, но другого выхода я тогда не видел. Для его же блага.
  Сабина ничего не отвечает, не зная, как относиться к сказанному. Коротко осмотревшись, она только сейчас замечает, что на стенах между окон развешены застекленные фотографии, какие-то черно-белые, а какие-то в сепии. Последние выглядят очень старыми, быть может, начала двадцатого века или даже раньше.
  Чиркен, судя по всему, замечает ее взгляд, и стремится поменять тему:
  - Это из семейного архива. Здесь, - он указывает рукой на самую ближнюю рамку. - Мой прадед Константин и его близкий друг, Лаврентьев Игорь.
  Имя проскальзывает по позвоночнику острым уколом.
  - Он тоже был фабрикантом?
  - Да, у него было текстильное производство. Но после его гибели фабрика закрылась, и особого упоминания о ней не осталось.
  - Что с ним стало? - девушка делает вид, что увлечена разглядыванием фотографии. Хотя там и правда было, на что посмотреть. Рядом с Лаврентьевым - франтоватого вида блондина с забранными назад волосами и острой бородкой клинышком сидел русоволосый статный молодой мужчина. Константин Пашуков. У них с Чиркеном почти нет сходства, но черты его лица все равно кажутся знакомыми, словно откуда-то из другой жизни.
  - Несчастный случай во время охоты. Говорили, что ружье выстрелило во время чистки.
  'Н.с (в лесу)' было приписано в записях Тимура рядом с именем промышленника. Получается, аббревиатура в конце строки могла значить 'несчастный случай'...
  - Почему вы держите эти фотографии здесь? Они же часть истории вашей семьи, а вы, кажется, ее высоко цените.
  - Это было просьбой Тимура, пока он оставался под домашним арестом. Я постарался обеспечить все для его комфорта. Здесь до сих пор хранится много его вещей, - мужчина смотрит в сторону той самой дальней двери, остающейся закрытой. Во взгляде его задумчивость мешается с чем-то потаенным, трудным для объяснения, но неизменно находящим отзвук в душе Сабины. - Хочешь осмотреться?
  - Может, позже, - бормочет девушка, продолжая рассматривать фотографии. С ее места ей хорошо видна еще одна, запечатлевшая несколько женщин в темных строгих платьях и с платками на плечах. В центре сидит самая старшая из них, с пронзительно светлыми глазами и темными волосами, уложенными в высокую прическу. И вновь что-то в ее облике кажется Сабине словно бы где-то виденным. Это узнаванием закручивается внутри навязчивым досадливым чувством, как если бы когда-то давно она владела неким важным знанием, но потеряла и теперь отчаянно пыталась вернуть назад.
  ***
  
  - Прекрасно, - Чиркен придирчиво осматривает картину, полностью освобожденную от крафта и прислоненную к стене. Теплый свет библиотеки загорается на глубоком багрянце граната в руках богини, как гибкие пальцы арфистки искристой волной проходится по струнам темных волос, оседает полутонами на складках ее великолепного одеяния. Прозерпина действительно прекрасна, и Сабина с трудом может оторвать от нее свой взор, жадный до этой острой непреходящей красоты.
  Однако полотно - всего лишь репродукция, выполненная печатью на холсте. Девушка посвятила много часов изучению картин в поместье, но все они до единой были написаны человеческой рукой.
  - Это референс? - высказывает она предположение.
  - Верно, - одобрительно кивает Чиркен на ее догадливость и отчего-то проверяет карман брюк, куда ранее положил ключ, которым зачем-то запер двери в пристройку после их ухода. - У меня крупный заказ из-за границы. Я никогда не пробовал писать в духе прерафаэлитов, поэтому предпочел иметь перед глазами полноразмерный образец. Чувственность в сочетании с глубокой духовностью, это будет непросто повторить. Тебе знакома история Прозерпины?
  - Царь подземного царства похитил ее и принудил стать своей женой, а чтобы она не могла скрыться от него, обманом заставил проглотить несколько гранатовых зерен. Прозерпина была вынуждена проводить столько месяцев в году в его царстве, сколько зерен она съела, - Сабина склоняет голову, разглядывая звонкие краски плода в руке изображенной девушки. Жертва, бегущая от своего преследователя, жаждущая спасителя, но лишенная выбора в ловушке порочного треугольника. Обреченная сама рано или поздно превратиться в жестокого гонителя... Совсем как она.
  Мужчина чуть вскидывает брови. Пока Сабина смотрит на Прозерпину, он не отрывает взгляда от нее самой. Девушка чувствует его неотрывное внимание на себе, оно легким шелковым покровом гладит кожу, обвивает сердце, распускаясь как цветок под солнечным светом потаенным ожиданием чего-то особенного, придуманного однажды во сне, но позабытого за чередой холодных одиноких дней ее жизни.
  - Довольно мрачная трактовка легенды, - наконец произносит он. - Но мне так даже больше нравится. Побудешь моей моделью?
  Сабина тут же оборачивается.
  - Моделью?
  - Заказывать натурщицу теперь, когда на носу снежная блокада, не выйдет. Думаю, ты бы идеально подошла на роль Прозерпины.
  Девушка переводит взгляд обратно на картину.
  - В детстве ты, наверное, часто бывала моделью для своей мамы? - продолжает Чиркен. - Я интересовался ее работами после знакомства с тобой и нашел много детских портретов.
  - Она никогда меня не рисовала, - тихо отвечает Сабина, все так же не глядя на мужчину. - Не знаю, почему.
  - Что ж, близких порой запечатлеть сложнее. К тому же дети - настоящие непоседы, им хочется охватить все и сразу. Ты была такой же? - девушка по голосу слышит, что ее собеседник улыбается.
  - Я мало изменилась с детских лет, - девушка, чуть вздохнув, оборачивается и прислоняется бедрами к письменному столу, пытаясь ощутить опору. Чиркен часто спрашивал ее о детстве, о жизни в приюте и после, и, хоть это заставляло старые раны неспокойно и тревожно ныть где-то под горлом, она старалась рассказывать обо всем без утайки, день за днем открывая ему все больше. Единственное, о чем мужчина никогда не задавал вопросов, так это об ее отчиме, словно того никогда не существовало. - Полностью сосредотачивалась на том, что оказывалось рядом, и не стремилась куда-то еще.
  - И это то, что мне в тебе особенно нравится, - теплые глаза смотрят в ее собственные, проникая, кажется, в самую суть, и Сабина чувствует, как падает в провалы чужих зрачков как в глубокий колодец без дна. - Так что скажешь? Пусть я не Россетти, но ты же не прочь побыть моей Джейн ?
  Девушка, не в силах противиться изогнувшей мужские губы обаятельной улыбке, и сама улыбается, а затем чуть заметно кивает. Все еще непривычное, но уже знакомое чувство веселья щекочет вены, как это теперь бывало во время стрельбы или - пусть и нечасто - в разговоре с Тимуром, когда тому случалось сказать какую-то особенно удачную остроту, что было вполне в его духе.
  - Тогда начнем уже завтра, если не против. Нужно только примерно определиться с декорациями, - Чиркен подхватывает с кресла разложенные на нем несколько отрезов синей и зеленой ткани и, развернувшись к Сабине, один за другим быстро прикладывает к ее плечу, оценивая лицо девушки на фоне каждого. - Для платья, думаю, лучше взять виридановый, как в одной из версий картины. Это для драпировки. Что же до граната... Хочется заменить его на что-то другое, чтобы не повторяться во всем. Может, цветок?
  Мужчина кажется полностью погруженным в собственные мысли, взгляд, чуть потерявший фокус, направлен будто сквозь девушку, и она от этого вдруг чувствует себя до крайности неуютно. Словно она оказалась на кончике мушки, и теперь застыла смазанным отражением в глазах охотника.
  - Символом Аида одно время почитался асфодель, - едва слышно произносит она, пытаясь отвлечься от навязчивого ощущения. Чиркен тут же возвращает к ней все свое внимание.
  - Хорошая идея, - кивает он, а затем добавляет. - Или лучше взять нарцисс?
  Стоит только последнему слову быть произнесенным, как давящая волна поднимается от ставшего саднящим горла до самых глаз Сабины. Образы Маши и Андрея встают перед захлопнувшимися на мгновение в попытке удержать горячую влагу веками.
  - Почему нарцисс? - сдавленно спрашивает девушка, поспешно отводя голову к окну и глядя на свое неясное отражение, будто заблудившееся среди игры света и тени. Через стекло она видит, как лицо мужчины на миг искажает свои очертания.
  - Прозерпина собирала цветы нарцисса, когда Плутон похитил ее, - объясняет он и, кажется, вновь улыбается. - К тому же нарциссы часто использовали на надгробиях, он выступит как символ перехода юной богини в царство мертвых. Живой цветок сейчас не достать, но нам хватит и засушенного, так даже лучше. Моя бабка вела гербарий, от нее осталась обширная коллекция. Можешь, пожалуйста, поискать, пока я подгоню машину? Нужно перевезти все в мастерскую. Книга где-то на нижних полках около патефона.
  Сабина пытается совладать со сбившимся дыханием. Когда она оборачивается, Чиркен уже покидает библиотеку, оставляя ее одну. Что же, для одних жизнь продолжается, даже когда для другого она навсегда оборвалась. Ей не нужно позволять этому знанию завладевать собой. Цветок - это просто цветок.
   Гербарием оказывается большая папка со смонтированными листами. Такая тяжелая и плотная, что Сабине не удается полностью взять ее в руки и приходится сесть на колени прямо на пол возле полки. Обложка затянута коричневым атласом с тисненным орнаментом по корешку и эрзацу. Внутри находятся подложки из желтоватой бумаги, сжатые с двух сторон тонким стеклом, под которым вставлены где одинокие нежные бутоны, а где и целые соцветия. Девушка, к тому времени совершенно успокоившись, с интересом тянет один стеклянный уголок за другим, вчитываясь в оставленные строгим почерком надписи внизу каждой. В основном это краткие описания растений, но часто встречаются комментарии и про их значения на языке цветов.
  Наконец она находит нарцисс. За стеклом один-единственный раскрывшийся цветок на коротком стебле, куце сбившийся к краю листа. Свободная часть бумаги шершавая и неровная, с какими-то вмятинами и темными бороздами. Девушка опускает глаза на подпись:
  'Narcissus poeticus L. Белые лепестки, привенчик светло-желтый. Три цветка. На древнегреческом - оцепенение'.
  Три цветка, не один. И на подложке слишком много лишнего места, явно заполненного когда-то другими бутонами. Где же еще два?
  Глухая тоска вяжет кровь за грудиной, сворачивается колким шиповником в охваченной спазмом гортани. В руках Маши и на животе Андрея тоже были засушенные цветы. Белые с желтой сердцевиной. Может ли это быть совпадением? Все эти мимолетные знаки, по отдельности не значащие ничего?
  - Оцепенение, - шепчет Сабина последнее слово, аккуратно извлекая оставшийся цветок из подложки.
  - Гордыня и несбыточные желания, - слышится от двери. Девушка поднимает голову. Тимур наблюдает за ней от дверей, расслабленно опустив руки вдоль коляски, которая теперь смотрится сущим фарсом.
  - Прости?
  - Это одно из значений нарцисса на языке цветов, - легкий перебор шин по гладкому дереву знаменует его приближение. Коляска останавливается в нескольких шагах от Сабины. - Почитай на досуге.
  - Ты, кажется, сведущ в ботанике. Или в намеках? - ей неуютно оставаться на полу, но она не желает показывать это перед подопечным и просто отворачивается обратно к книге. Зажатый в ладони нарцисс кажется хрупким и нереальным, как если бы его не существовало вовсе, а в руке она держит лишь воспоминание, въевшееся в подсознание и теперь дразнящее измученный догадками разум.
  - Ботаника, как и физика, математика и даже психология - это все помогает познавать мир вокруг.
  - Как значение цветов может помочь в познании мира? - вполголоса спрашивает Сабина, проводя пальцем по сухой кромке белоснежного лепестка.
  - Через значение передается смысл, который вкладывается в то или иное действие. Как иначе ты узнаешь, что хочет сказать человек, который дарит тебе нарцисс? - в тоне парня звенит беззаботность, но девушка чувствует всем своим существом направленный на нее пытливый взгляд темных глаз.
  - Судя по твоим предыдущим словам, он указывает мне на несбыточность моих желаний и эгоизм?
  - Или выражает желание владеть тобой единолично и безраздельно, невзирая ни на что, - голос Тимура падает до полушепота. Почти невесомое прикосновение к своим волосам Сабина ощущает как будто хлесткий удар, расходящийся волнами по шее и спине, вкручивающийся в заполошно бьющееся сердце. - Нарцисс из легенды был одержим собственным отражением.
  Девушка поспешно отстраняется и закрывает гербарий, кое-как возвращая его на прежнее место.
  - В итоге его ждал бесславный конец. Продолжая стремиться к образу того, кем был одержим, он погиб, - сухо замечает она.
  Слышится тихий смешок.
  - Верно. Ты знала, что иногда нарцисс так же называют цветком смерти? - так бы звучала бритвенная кромка ножа, обернутая в мягкий бархат. - Но, думаю, на самом деле его главный посыл сводится не к смерти, а к победе над ней.
  - Победа над смертью... - повторяет Сабина почти неслышно, не отрывая взгляда от цветка в своих руках и все еще стоя на коленях. Раздается тихий шорох, и она почти может ощутить силу чужого тела на своей спине - едва-едва, как если бы ее отделяло от парня всего пара миллиметров. Тимур кладет ладони по обе стороны от ее бедер. Его подбородок мягко ложится на ее плечо. Это давление почти сводит ее с ума, и она не смогла бы сказать, что было тому причиной - пробирающее до костей чувство опасности или сладко-острый спазм, рождающий под кожей электричество.
   - Ты думала о том, что цветы одного вида могут отличаться в зависимости от места их обитания? Например, эти нарциссы, - теплая ладонь накрывает пальцы девушки, все еще удерживающие хрупкий стебель, и, на секунду сжав их, отпускает. Вновь шорох, глухой стук, и Сабина знает - Тимура в комнате больше нет.
  Девушка поспешно поднимается с колен на подгибающихся от долгого сидения на полу ногах. Она недолго ищет искомое - книг по флористике в коллекции поместья хватает, в основном старых, но обширных и с иллюстрациями.
  Цветок в ее руке отличает красная окантовка светло-желтого привенчика. В городских цветочных она такого не встречала, там продавались похожие соцветия, но сердцевина была чистого желтого цвета, без каймы. В справочнике последние указаны как разновидность букетного нарцисса, произраставшего, в том числе, на юге страны, а из гербария она достала нарцисс поэтический, эндемичный, в основном, южным европейским регионам. Сабина пытается вспомнить, какие именно цветы она видела у мертвой Маши и на фотографии Андрея. Было так много крови, что все казалось красным... Девушка прикрывает глаза, вызывая в памяти образ увиденных сухоцветов, но это оказывается бесполезно, воспоминания рассеивают цвета и формы, не позволяя уловить суть.
  Что же Тимур хотел сказать ей, что донести? Или его слова не несли особенного смысла, и Сабина теряется в гротеске навеянных тревогой иллюзий?
  
  Глава 12.
  
  В тот день снегопад, не успокаивавшийся всю ночь и утро, стихает лишь под вечер. Беспокойная стихия успевает укрыть поместье белой пеленой, и Чиркен выходит с лопатой, чтобы хоть немного расчистить дворик. Сабина составляет ему компанию и наблюдает с крыльца, как в свете садовых ламп резвятся в сугробах Виз и Ареш, облепленные снегом и оттого похожие на снежные скульптуры, созданные чьей-то небрежной рукой. Но что-то происходит, и псы прерывают игру, а затем разворачиваются в сторону подъездной дороги, застывая без движения как механические игрушки с закончившимся заводом. Ареш подает голос и вновь замирает.
  Чиркен втыкает лопату в землю и трет затянутой в перчатку рукой лоб, глядя в ту же сторону, что и собаки. Сабина старается что-то рассмотреть, но к этому времени уже слишком темно, поэтому не получается разобрать ничего, кроме размытых силуэтов деревьев. Однако вскоре начинает слышаться шум двигателя, и из-за поворота показывается автомобиль. Только свет фар, пробивающийся сквозь укрывшую бампер снежную вату, дает понять, что на них движется не просто большой сугроб. Девушка не сразу замечает Лихачева, который, чуть ли не по пояс высунувшись из окна со стороны водительского места, пытается разобрать дорогу.
  - Довольно безрассудно добираться сюда по такой погоде, - негромко замечает Чиркен вместо приветствия, когда машина все же добирается до них и останавливается. Лихачев, грузно вывалившийся из салона, смотрит на него без всякой приязни, но ничего не отвечает. Гаврилов, добиравшийся как пассажир, выглядит каким-то помятым, лицо его отливает нездоровой бледностью, волосы чуть примяты, как если бы он недавно встал с постели.
  - Поверьте, мы бы с удовольствием избавили вас от своего присутствия, - глаза Александра смотрят на хозяина дома устало и серьезно.
  - И что же привело вас в этот раз? - Чиркен опирается сложенными руками на черенок лопаты. Голос его звучит ниже, чем обычно, и Сабина понимает, что мужчина скрывает недовольство.
  - Мы можем поговорить внутри? - Гаврилов стряхивает со своего шерстяного пальто набившийся на него снег. Пальцы его успевают покраснеть от холода, и все же девушка замечает несколько длинных ссадин на костяшках его правой руки.
  Лицо Чиркена меняется всего лишь на мгновение, почти неуловимо, как смазанная тень мелькнувшей стрелой птицы. И на это мгновение у Сабины возникает предчувствие, что он откажет, погонит прочь непрошенных чужаков. Но он говорит:
  - Конечно, - и улыбается как обычно, мягко и словно бы добросердечно, но девушка знает - сейчас под кажущейся безобидностью скрывается гнетущая тяжесть бурной волны. Замечает Сабина и обмен взглядами между Чиркеном и Лихачевым, полный отчетливой недосказанности и молчаливого накала.
  Тимур встречает их в дверях библиотеки, и при виде следователей обретает еще большую, нежели обычно, бледность. Он смотрит на Сабину, на отца, затем вновь на пришельцев, и на белых щеках расцветает злой румянец.
  - Вы так усердны в поисках убийцы, что, того гляди, и найдете, - за досадой в его голосе скрывается что-то иное, глубинное.
  Чиркен на секунду с силой смежает веки, но когда открывает глаза, ничто в его облике не выдает переживаний.
  - Мой сын все еще нездоров, прошу его простить, - глухо произносит он, делая юноше короткий жест головой, показывающий, что Тимуру нужно их оставить. Парень некоторое время не отводит от отца сумеречный взгляд, затем переводит его на Гаврилова. Прежде чем исчезнуть в темном коридоре своего флигеля, он проезжает мимо следователей, так близко, что колесо коляски с глухим стуком задевает черный кожаный кейс в руках Александра. Сабина наблюдает, как на секунду изгибается уголок его губ, и ей на секунду кажется, что парень что-то говорит, но так тихо, что она не может разобрать ни звука - они с Чиркеном стоят от гостей в нескольких метрах. А вот Гаврилов, судя по всему, что-то слышит, так как после слов Тимура впивается взглядом в его удаляющуюся спину.
  - Чем обязаны? - возвращает его внимание к себе хозяин поместья, для которого произошедшая сцена будто бы остается незамеченной.
  Вместо напарника отвечает Лихачев, продолжающий глядеть на Чиркена с необъяснимой настороженностью.
  - Пропала женщина, Железнова Зоя. Она была в службе доставки, привозившей вам заказ недавно. Ночью того же дня вышла из дома, не сказав, куда, и не вернулась.
  - И вы?..
  - Мы опрашиваем свидетелей, кто видел ее незадолго до исчезновения.
  Чиркен медленно качает головой.
  - Женщину очень жаль, но честно говоря, смутно представляю, чем мы можем вам помочь.
  - Ее коллеги упомянули, что вы с ней нашли общий язык, - в разговор вступает Александр. Он прислоняется к стене так, будто ему сложно оставаться на ногах, но в этот раз гостеприимство хозяина дома не распространяется так далеко, чтобы предложить визитерам разместиться с удобствами, и они продолжают вести беседу чуть ли не в дверях.
  - Мы просто говорили о всяком, пока рабочие разгружали доставку, - Чиркен проявляет все большее нетерпение, поглядывая за окно, где сгущает плотные покровы ночь, подсвеченная вновь начавшим валить снегом - пока еще редким, но обещающим в скором времени превратиться в непроглядный снегопад. Возможно, мужчина опасается, что если начнется снежный буран, он будет вынужден предложить следователям остаться? - Это же не преступление.
  Гаврилов делает вид, что не замечает последних слов.
  - Может, она упоминала о своих планах на вечер? Каком-то новом знакомом?
  - Нет, ничего такого. Да и мы почти не говорили о личном. Она рассказала, что увлекается танцами - посещает секцию в ближайшем доме культуры. Любит путешествовать. Это все, что приходит на ум, - Чиркен пожимает плечами, искоса бросая взгляд на Сабину, но почти сразу отводя его обратно к следователю. У девушки остается впечатление, что он предпочел бы, чтобы она, как и Тимур, оставила их и не слышала сказанного.
  - Ясно, - вопреки ожиданиям, Александр не выглядит разочарованным итогом разговора, для которого они с напарником, судя по всему, не один час провели в непростой дороге. - Благодарим за сотрудничество.
  - Ну что вы, это же мой долг, - ничто в тоне мужчины не выдает насмешки, но Лихачев кривится, как будто раскусил что-то кислое прямо на больном зубе. Гаврилов тем временем, словно потеряв всякий интерес к хозяину поместья, обращается к девушке.
  - Сабина, я бы хотел с тобой переговорить. Наедине.
  Лицо Чиркена застилает неясная тень.
   - Можете пройти в библиотеку, - говорит он, и на губах его, еще секунду назад скованных натугой, играет знакомая улыбка радушного хозяина.
  - Не стоит, - сухо отвечает ему Гаврилов. - Мы поговорим в машине.
  После его слов атмосфера неуловимо меняется. Плечи Чиркена охватывает едва заметное напряжение, а голова склоняется ниже. Черные глаза неотрывно следят за Александром, как если бы тот был диким зверем на прицеле охотничьей винтовки.
  От следователей не укрывается перемена настроения главы дома, и они, не раздумывая, расценивают его как угрозу. Их тела стягиваются как подсобранные пружины, рука Лихачева словно невзначай начинает скольжение к поясу.
  Сабина кладет ослабевшую руку на спину Чиркена. Ей неизвестно, что приводит мужчину в такое скрытое неистовство, ему, казалось бы, и вовсе незнакомое, но это заставляет струну внутри натянуться до предела, ввинчивая адреналин в кровь, учащая сердцебиение до глухого стука в ушах. Мышцы под ее ладонью поднимаются вспученной волной, а затем опадают в слышном только ей выдохе. Девушка тоже выдыхает, чувствуя, как их легкие начинают двигаться в унисон.
  Чиркен как-то рвано, как если бы его что-то удерживало, поворачивает голову в ее сторону. Сабина смотрит взволнованно, без слов спрашивая о том, что не предназначается для ушей посторонних, и это вымывает мутный деготь из его взгляда. Мужчина выпрямляется.
  - Скоро ужин, - произносит он почти бесцветно, обращаясь исключительно к девушке. - Надеюсь, ты не задержишься.
  - Я буду вовремя, - обещает Сабина, и в этом обещании много больше, чем может показаться.
  
   ***
  
  Машина успевает остыть, и девушка ежится на холодном сидении. Лихачев остается курить снаружи возле водительского места, а они с Александром садятся назад. Сабина гадает, что такого он хочет сказать ей, раз не рискнул сделать это в доме, где их могли услышать. Впрочем, ее любопытство скоро оказывается удовлетворено.
  - Я видел убийцу, - без предисловий начинает Гаврилов, прислоняясь затылком к подголовнику и прикрывая глаза. Он выглядит так, будто поездка и короткий допрос отняли у него последние силы. - В тот самый день, когда пропала Железнова.
  Подумав и по-новому расценив вид мужчины, Сабина спрашивает:
   - Вы ранены?
  Гаврилов морщится, не поднимая век и продолжая сидеть, откинувшись на сидение.
  - Уже оправился, но в больничке полежать пришлось.
  Девушка молчит, не зная, о чем спросить первым, но все, что приходит ей в голову, какое-то нелепое, ненужное. Как случилось так, что Александру удалось от него уйти? Как он понял, что это именно тот самый убийца? Выглядит ли душегуб как обычный человек, как серый прохожий, или убийства успели превратить его лицо в уродливую маску?
  - Он становится все наглее и самоувереннее, - добавляет следователь, когда пауза становится слишком долгой и почти невыносимой. - Я перед сном всегда выхожу покурить во двор. Там он меня и нашел.
  Значит, это не было случайной встречей, и убийца сам искал Гаврилова. Чтобы что? Убить? Покалечить? Запугать?
  - Зачем ему нападать на вас? - Сабина действительно этого не понимает. - Вы - не единственный следователь, который ведет его дело. И вы мужчина.
  Все прежние жертвы преступника были женщинами, за одним исключением, на которое мужчина тут же не преминул ей указать:
  - А зачем ему было нападать на Ланского? - он качает головой и открывает глаза, покрытые паутиной сосудистой сетки. Девушка испытывает сомнения в том, что мужчина вообще спал последние дни. - Я сначала не понял, кто передо мной. Но когда мы сцепились, у него оказался нож - один в один как те, которыми были заколоты жертвы. Он почти проткнул меня насквозь, сильный сукин сын. Тогда я спросил его о том же - зачем? Спросил просто так, чтобы отвлечь, но он ответил. Сказал, что я стану подарком. К счастью, нас заметила соседка с верхнего этажа и стала кричать. Я смог его сбросить, но не обезоружить, он успел скрыться.
  - Вы видели его лицо? - Сабина чувствует, как к корню языка подступает горечь, заставляя сглотнуть.
  Гаврилов досадливо хмыкает, неловко меняя позу и прижимая руку куда-то под ребра. Даже в приглушенном свете салона девушка замечает, как ткань рубашки за бортом пиджака потемнела от проступившей крови.
  - На нем была кепка и балаклава, так что ни черта не рассмотрел.
  - А голос? - настойчиво продолжает девушка. Ей важно понять, есть ли у следователя хотя бы малейшая зацепка.
  - Он говорил шепотом. Поверь, я уже десятки раз прокручивал этот момент в голове. Он не оставил ничего.
  - Интересно, что значат его слова о подарке, - бормочет Сабина, заламывая пальцы. Домыслы лепятся один на другой, превращаясь в один большой, давящий голову изнутри ком.
  - А что тут думать, - Александр криво улыбается, глядя на нее с выкручивающим вены выражением, словно бы знал наперед обо всем, что она чувствует и думает. - Лугатчина Олеся, Железнова Зоя - они пропали, их никто так и не видел, как и прежде, когда пропадали женщины. Твои двое коллег сильно выбиваются из этого ряда. Как и я. Мы все знакомы с тобой. Каждый чем-то тебя обидел. Думаю, я должен был стать третьим. С твоим именем на животе.
  Конечно же, она допускала это где-то в самых темных частях своего разума, охваченного болезненной тревогой, там, куда сознание не опускалось надолго, стремясь оказаться вдалеке от мучительных мыслей. Но эти слова, произнесенные вслух, как будто обрели плоть, стали настоящими, от них уже нельзя было так просто отмахнуться, заталкивая в гиблую глубину. О том, что их со следователем связывает давняя история, знали совсем немногие...
  - Вы уверены, что действует один и тот же человек? - предпринимает девушка еще одну попытку скрыться от действительности, отсрочить миг принятия неизбежности.
  - Почти. Знаешь, что происходит с убийцами, когда они долгое время остаются безнаказанными? - Гаврилов поворачивается к ней всем телом, игнорируя открывшуюся рану. - Они чувствуют свою власть и постепенно теряют контроль. Он скоро начнет совершать ошибки, если уже не начал. Все эти письмена на телах, оставленных на показ, - они же полная бессмыслица, мы и криптографа привлекали - ничего. Он просто...
  - Забавляется? - а ведь она думала о том же самом.
  - У тебя когда-нибудь была домашняя кошка? - не дожидаясь ответа девушки, Александр продолжает. - Некоторые из них любят приносить любимым хозяевам всякую дрянь вроде мертвых птиц или мышей. После того, как я встретился с убийцей лицом к лицу, готов признать свою ошибку. Теперь все происходящее приобретает новый смысл. Этому ублюдку ты чем-то интересна. Можно сказать, он за тобой ухаживает в своей уродливой манере.
  Сабина отворачивается к окну, через которое виднеется подсвеченное теплым светом внутренних огней поместье. Она пытается осмыслить сказанное, уложить в свои чувства как спутанные нитки в единый клубок.
  - Это больше похоже на угрозу, - голос подводит ее, срываясь от гнетущей горечи, расплывающейся мутной пленкой на языке.
  Они какое-то время молчат, каждый глядя в свое окно, будто в темной белизне зимней ночи, подсвеченной рассеянным светом фар и домовых огней, могут найти ответы на свои вопросы. Слышно, как хрустит снег под ногами прохаживающегося вдоль машины Лихачева.
  Дом продолжает жить своей жизнью. Через ледяное стекло автомобиля Сабина видит, как движется мужской силуэт за тонкими шторами столовой. Вот тень замирает прямо у окна, затем скрывается в глубине.
  - Ты давно знаешь эту семью? - обрывает Александр заколоченную их мыслями как дверь гвоздями тишину.
  - Почему вы спрашиваете? - рассеянно спрашивает девушка, продолжая следить за гостиной, но там больше ничего не происходит. Отчего-то оставшийся пустым проем колючей иглой давит в груди.
  - Ответь, - допытывается мужчина.
  Девушка нехотя возвращает к нему свой взгляд.
  - Немногим меньше года.
  - Что о них думаешь?
  Сабина ведет плечом, чувствуя подспудное недовольство, словно Гаврилов спрашивал не обычные вещи, а пытался вторгнуться во что-то личное, чем она не готова была делиться вот так, мимоходом.
  - Не знаю, что вам ответить, - она думает о том, что Чиркен, должно быть, уже накрыл на стол и теперь они с Тимуром ждут только ее.
  Как если бы они были настоящей семьей.
  - Пашуков пытался подкупить моего напарника, - следователь достает из кармана нераспечатанный блок сигарет, но не спешит вскрывать упаковку. Покручивая ту в руках, он наблюдает за Сабиной с каким-то испытующим выражением.
  - Тимур? - бездумно спрашивает девушка, и тут же испытывает еще большее раздражение - на этот раз на себя.
  - При чем тут мальчишка? - хмурится Гаврилов. - Старший Пашуков.
  Сказанное кажется чем-то нелепым, несуразным, неправильным как расплывшаяся на аккуратном рисунке клякса. Пятно мозолит глаза, портит идеальную картинку, просит стереть его, словно его никогда не было.
  - И что он хотел? - мысли вновь принимаются ворочаться тяжелым скрипучим валом, перекатываясь с одного на другое.
  - Этого он сказать не успел, - произносит мужчина с откровенной досадой. Картонная упаковка из-под сигарет проминается под его пальцами. - Леша поторопился дать ему отворот поворот. Я думал, ты мне подскажешь, зачем.
  Чужие глаза выжигают ее собственные немигающим взглядом, и Сабина на мгновение прикрывает веки, чувствуя подступающую маету. Кожа будто становится тесной.
  Зачем? - бьется в висках тонкой жилкой, бухает в кровотоке как капля, рассыпающаяся о поверхность лужи на сотни мелких брызг.
  - Откуда мне знать такое? - уходит от прямого ответа девушка, продолжая размышлять. Поступок Чиркена выглядит безрассудным, а ему не свойственно безрассудство. Что могло заставить его так слепо рисковать - или кто?
  - Ну да, - хмыкает Гаврилов, но не продолжает выпытывать. Вместо этого он огорошивает ее неожиданным предложением. - Хочешь вернуться с нами в город?
  У Сабины вырывается невольный смешок.
  - Вы уже второй, кто мне это предлагает.
  - Так послушала бы умных людей, - мужчина все же вскрывает упаковку и вытаскивает тонкую сигарету, разминая ее. По салону плывет тонкий аромат ментола, смешиваясь с запахом кожи автомобильных сидений. - Знаешь чувство перед грозой? Когда воздух становится таким, что сразу понимаешь - скоро начнет лить как из ведра... У меня вот такое же сейчас. Будто что-то произойдет, и лучше тебе оставаться там, где ты будешь под присмотром. А семейка эта... Мутные они оба, и отец, и сын.
  - Вы их в чем-то подозреваете? - девушка, помрачнев, отворачивается обратно к окну и невольно вздрагивает - занавеси столовой оказываются отодвинуты, и на нее в упор смотрит Чиркен. Мужчина, лишенный теперь всегдашнего своего добродушия, какое-то время буравит ее взглядом, затем исчезает за опавшим тюлем. Сабина думает о том, что он ведет себя так, будто чего-то боится. Того ли, что может сказать ей Гаврилов? Или чего-то иного?
  - Прижать их не за что, - признает Александр с неудовольствием. - Но что-то с ними не так, нутром чую. Перекопать бы здесь все сверху до низу, но у этого твоего художника серьезные связи, не дадут.
  Разговор с каждой секундой утомляет ее все больше.
  - Вы в гадалки переделаться не думали? - сухо отвечает девушка, берясь за ручку двери, но не торопясь ее проворачивать. Жест помог немного успокоить забившееся было сердце, как если бы давал ей уверенность, что она в любой момент может прервать мужчину и больше не слышать слов, пробуждающих внутри что-то муторное и вязкое. - Я не собираюсь отсюда уезжать, по крайней мере, сейчас.
  Тихий выдох проходится по салону автомобиля, шелестом прокатывается по коже.
  - Глупо, - в голосе Гаврилова нет злости, только смутная тень разочарования, будто бы он предвидел ее ответ, но все равно надеялся на иное ее решение.
  - Может, и так, - признает Сабина, действительно допуская, что совершает глупость, отказываясь покинуть поместье. Ее чутье тоже дает о себе знать, заставляя испытывать странную опаску всякий раз, когда она позволяла себе задуматься о происходящем чуточку глубже. Порой девушке даже казалось, что она знает что-то, но подсознание старательно скрывает это от нее, не допуская осознания. Возможно, потому, что это осознание принесло бы с собой слишком много всего? Эти мысли помогают вспомнить о важном вопросе, который она могла задать только Александру. Она оборачивается к мужчине. - Цветы, которые были рядом с телами... Вы же проводили экспертизу? Что это за сорт? И как давно засушены соцветия?
  Мужчина некоторое время раздумывает - кажется, не столько над ответом, сколько над тем, делиться ли им с Сабиной.
  - Нарцисс поэтический. Цветку минимум несколько десятилетий, - все же отвечает он, и рука девушки, продолжавшая держаться за ручку двери, холодеет, бессильно опадая на сидение. Гаврилов, от которого не укрывается ее изменившееся лицо, тут же задает встречный вопрос. - Ты ведь не просто так спрашиваешь? Ты что-то знаешь?
  Слюна становится вязкой как жидкое стекло, прошивая горло позывом то ли на кашель, то ли тошнотой. Медленно, как если бы находилась где-то под водой, Сабина качает головой.
  Александр на ее упорство вновь выдыхает и трет переносицу рукой с зажатой в ней незажженной сигаретой.
  - Смотри, как бы не стало слишком поздно, - устало роняет он.
  Она боялась, что это поздно наступило уже давно, возможно, даже до того, как она приехала в поместье. Сомнения смежают свои удушающие кольца вокруг нее как ветви фикуса-душителя. Ее сердце разламывают трещины, ее легкие продавливают гвозди, и ей кажется, что сделать еще один вдох попросту невозможно, но это лишь иллюзия воспаленного разума, и тело ее продолжает жить вопреки жгучей отраве мыслей, что ледяными змеями скользят в сознание откуда-то из глубины.
  После Сабина остается проводить покидающую дом машину следователей. До того самого момента, как стихает отдаленный рокот, она бездумно наблюдает за медленно, но неуклонно овладевающим землею снегом, обещающим, что вскоре скроет поместье от внешнего мира, разорвет все связи и оставит его существовать вне времени и вне жизни в ожидании дня, когда, наконец, придет весна.
  
  ***
  
  Предпраздничная суета пытается стереть все волнения, принесенные чужаками в безбурную жизнь поместья. Но, как это порой и случается, под тихой гладью спокойных вод могут скрываться водовороты, которые только и ждут того, чтобы утянуть незадачливую добычу на дно. Сабина не знает, стал ли дом Пашуковых для нее пристанищем или же роковым омутом, но какая бы участь не ждала ее в итоге, она не может отказаться от того, чтобы быть частью этой семьи, пусть и понарошку.
  У девушки не осталось воспоминаний о том, как она праздновала Новый Год в родительском кругу - они давным-давно поблекли и спрятались в череде других, более поздних. Отчего-то ей кажется, что те дни ничем не отличались от прочих, завернутые в увядающую пыль их небольшой квартирки, пронизанные глухим безразличием матери и гневными вспышками приходящего в неистовство из-за каждой мелочи отчима.
  Теперь же все иначе. Подготовку к празднику Чиркен начинает с украшения дома, и даже Тимур словно забывает о своей безгласной враждебности и вполне охотно занимается приготовлением новогоднего стола. Однако как-то раз Сабина слышит от него оброненное невзначай, что не будь здесь ее, он и не подумал бы выходить из комнаты. Ее ответа юноша явно не ждет, но девушка и не знает, что может сказать на это признание своего рода привязанности, - сумрачные мысли не оставляют ее теперь ни на мгновение. Сабина старается проводить больше времени с Чиркеном или в одиночестве, но как-то так выходит, что куда бы она не отправлялась, там вскоре появляется ее подопечный, будто поставивший себе цель не оставлять ее без присмотра.
  Елку Чиркен приносит живую, из леса, и они с девушкой целый вечер развешивают старые игрушки из тяжелого раскрашенного стекла, оставшиеся, кажется, еще с начала прошлого века, а также завернутые в серебряную фольгу мандарины. Для последних на кухне висела необычная леска с иголкой - каждый, кто съедал мандарин из фруктовой вазы здесь же, нанизывал кусочки корки на эту леску. В итоге получалась странного вида гирлянда - оказалось, что это давняя семейная традиция, и Сабина, пусть и не сразу, тоже к ней присоединяется.
  Вечер кануна проходит за необильным, но изысканным застольем - Тимур и правда готовит замечательно, пусть и делал это на ее памяти нечасто. Столовую украшает теплый свет многочисленных лампочек, каскадом спадающих с занавесей каждого окна, в воздухе кружит запах свежей хвои и горячего сбитня. После под мурлыканье гимнопедий Сати Сабина кружится в легком танце с Чиркеном, а Тимур наблюдает за ними, изредка пригубливая напиток из своего стакана, и на лице его нет ни гнева, ни ожесточенности. Напротив, впервые за долгое время он выглядит примиренным с тем, что лишало его покоя.
  После полуночи он все же оставляет их, и тогда Чиркен преподносит девушке подарок - вытянутый футляр. Осторожно открыв тугую крышку, она видит изогнутый нож с резной деревянной ручкой. На ней узкой полосой вьется узор из виноградной лозы, начинаясь от центра и причудливой паутиной расходясь по сторонам. Вид оружия рождает внутри привычное томление.
  - Твой личный охотничий нож, - добавляет мужчина, видя ее замешательство. - К тому же я хочу, чтобы у тебя было что-то, чем ты можешь защитить себя в случае чего.
  Сабина поднимает на него ставший острым взгляд.
  - Разве мне есть, чего опасаться в этом доме? - спрашивает она негромко, не будучи до конца уверена в том, какой ответ от него ждет на самом деле.
  Чиркен какое-то время молчит, рассматривая ее, а затем его губы едва заметно изгибаются в светлой улыбке:
  - Разве что остаться здесь навсегда, если весна заблудится и забудет растопить снег.
  - Звучит не так уж и страшно, - девушка тоже улыбается, но внутри сводит от липкого чувства.
  В своей комнате в ту же ночь Сабина обнаруживает новую кинетическую фигурку - барышня, стоящая в раковине из распахнутых карманных часов прямо на месте штока, у которой всю грудь занимает круглый циферблат. Деревянная красавица сложила ладони в просящем жесте и при повороте большой заводной головки поднимает их к лицу, словно скрывая слезы, а циферблат сдвигается вниз, открывая другой, измазанный в красной краске, с гротескно и беспорядочно нарисованными цифрами.
  Сабина ставит фигурку к уже имеющейся и кладет рядом с ними подаренный Чиркеном нож. Жаль, она не приготовила ответных подарков.
  На телефон приходит сообщение - сегодня связь была отчего-то лучше, чем обычно.
   'Иночка! Поздравляю тебя с Новым Годом!', - девушка слабо улыбается, читая поздравление, но улыбка быстро сходит с ее губ, стоит ее взгляду спуститься на следующие строки. - 'Надеюсь, получишь это сообщение как можно скорее. Насчет твоей просьбы. Я не смогла связаться с самими работницами. В агентствах сказали, что на работу они больше не выходили. Двое объявлены в розыск как без вести пропавшие, еще одна написала матери, что уезжает в другой город и просит ее не искать, после чего ее телефон перестал быть в зоне действия сети. Все это очень подозрительно. Давай, Толик приедет за тобой?'
  Сабина закусывает костяшку указательного пальца, обдумывая присланные новости, и быстро печатает ответ:
  'Спасибо за информацию, вы очень помогли. Сына без нужды не дергайте, все равно он не сможет проехать - дороги заблокированы из-за снега. За меня не беспокойтесь, все в порядке. И вас с Новым Годом'.
  Уперев подбородок на сложенные руки, она переводит взгляд с расставленных перед ней подарков. В голове теснятся и шепчутся мысли. Сабина складывает каждую известную деталь как кирпичики, и башня из них растет, кренится, грозя рухнуть и погрести под собой все, что составляло ее так быстро ставшую привычной жизнь.
  Что же стало с теми женщинами? Еще одно 'совпадение'? Видеозаписи еще ничего не значили, как и цветы. У нее одни лишь догадки, а что она с ними может?
  Может, в самом деле уехать, когда дороги станут свободны? Вернуться к прежнему полуживому существованию в пустой родительской квартире, где каждая стена, каждый уголок отрывают от нее по кусочку... Не узнав доказательств, слепо отвергнуть тех, кто стал ближе самой себя.
  Это значило бы лишиться столь многого и никогда не получить ответы на свои вопросы.
  Ей так хочется спать.
  
  ***
  Следующий день с самого утра Сабина не покидает комнаты. Свет больно бьет по глазам, и она, закрыв все шторы, бесцельно лежит в кровати, пытаясь остаться во снах, дарящих то чувство чего-то светлого и одновременно печального, то напротив, мрачного и давящего. Чиркен, зашедший справиться о ее долгом отсутствии и услышав, что ей нездоровится, приносит ей легкий обед с кашей и ягодным настоем и жаропонижающее - тошнота и боль в горле приходят к ней вместе с лихорадкой. Девушка чувствует себя такой слабой, что руки мужчины, ухаживающего за ней, обтирающего лицо и шею, кажутся огромными как у великана, и в тепле этих больших ладоней и бережных касаний боль, терзающая тело ломотой, понемногу отступает.
  В какое-то из пробуждений она видит Тимура - а может, это всего лишь один из снов, навеянных горячкой. Фигура юноши скрыта глубокой тенью, и только узкая полоска лунного света высвечивает его лицо, белое и прекрасное, как у выточенного из мрамора ангела, пока он смотрит на нее с выражением, которое в жгучем мареве болезни ей не под силу разгадать. Закрывая глаза и уплывая в забытье, Сабина чувствует, как ее голову осторожно приподнимают, высвобождая спутавшиеся волосы.
   В следующий раз она просыпается почти за полночь. Кожу холодят чуть влажные простыни, девушка ощущает себя гораздо лучше, и только небольшой гул в голове и болезненные волны, прокатывающиеся откуда-то с затылка до самого лба, дают знать, что жар до конца не оставил ее. Волосы ее оказываются заплетены в аккуратную косу, и это заставляет ее гадать, был ли образ Тимура одним из фантомов, или он в самом деле заходил к ней.
  Сабина приподнимается в постели и тянется включить настольную лампу. Мягкое сияние отбрасывает на стены узорчатые нити ажурного торшера, выхватывая лежащего возле окна пса - кажется, Виза, но сейчас она может и ошибаться. Зверь приподнимает голову и подслеповато щурится на свет, отбивает короткую бровь хвостом по полу в своеобразном приветствии, а затем принимается делать то, чем занимался, по всей видимости, до ее пробуждения, - грызть и трепать какую-то тряпку, зажатую между сильных лап.
  Что-то в этом всем заставляет девушку насторожиться. Наконец она понимает - запах. В комнате стоит едва уловимый железисто-прелый запах, заставляющий тяжело сглатывать подступившую слюну и спустившуюся к солнечному сплетению тошноту. Сев на кровати и свесив гудящие ноги, Сабина пытается отойти от сковавшего зрение головокружения. Когда ее глаза вновь могут ясно видеть, она осматривает себя, комнату, но не находит источника побеспокоившего ее зловония. Только затем она догадывается приглядеться к притащенному псом тряпью. Сначала девушка не может понять, что это вообще такое. Она, покачнувшись, поднимается, чтобы подойти к питомцу поближе и, пройдясь между собачьих ушей в мимолетной ласке, все же разглядеть вещицу. Стоит ей это сделать, как головокружение возвращается с новой силой.
  Сабина невольно делает шаг назад, но потом заставляет себя остановиться и опуститься перед псом на колени. Кепка. Измазанная в засохшей крови, почти потерявшая под слоем грязи когда-то ярко-желтый цвет, с черными ушками, похожими на кошачьи. И девушка хорошо помнит, на ком она видела ее совсем недавно. Пропавшая Зоя.
  - Где это достал? - голос срывается на хрип, и она осторожно вытягивает кепку из-под лап собаки. Виз - все же это был он - расплывается в зубатой улыбке, вываливая влажно поблескивающий язык между белых клыков, и лижет ее руку. - Хороший мальчик.
  Сабина вспоминает, как Чиркен отдавал псам команды, когда брал их с ними на охоту. Она не знает, сработает ли это не на дичи, но решает попробовать и, поднеся кепку к морде Виза, четко произносит:
  - След.
  Пес смотрит на нее умными глазами, продолжая часто дышать, но не двигается с места.
  - Пожалуйста, - шепчет девушка и гладит зверя по загривку. - Мне нужно найти место, где она была.
  На этот раз Виз реагирует незамедлительно. Он подскакивает на лапы и трусит к оставленной приоткрытой двери. Сабина, неловко поднявшись на затекшие ноги, спешит за ним. От слабости в коленях не чувствуется опоры, и девушка вынуждена помогать себе рукой, не в силах оторвать ее от стены сначала в комнате, затем в коридоре, чтобы не рисковать упасть. Ареша нигде не видно, собачья лежанка оказывается пустой. Это странно, ведь псы редко разделялись, однако эта мысль мелькает и быстро теряется в сосредоточении на том, как сделать следующий шаг. Спуск по лестнице дается непросто, ей приходится крепко держаться за перила и контролировать каждое движение, время от времени проверяя, ждет ли ее Виз. Пес уже скребется во входную дверь, когда Сабина оказывается на первом этаже. Девушка застывает перед выходом на улицу, но все же решается, и, набросив куртку и зимние ботинки, отпирает дверь. Стоит только ей отворить створку, как Виз просачивается сквозь образовавшийся проход и исчезает в темноте. Оглянувшись на пустой темный коридор и безмолвную лестницу, Сабина следует за Визом в холодную зимнюю ночь.
  Пса она замечает у дверей пристройки - той самой, бывшей карцером. Тяжело переваливаясь с одной ноги на другую в вязком снеге, девушка приближается к освещенному только парой садовых ламп зданию. Она не взяла даже телефон с собой, чтобы сейчас иметь возможность подсветить себе фонариком. Сабина помнит, что в последний раз, когда в эту пристройку заходили она с рабочим, Чиркен закрыл двери на ключ, который унес с собой.
  Наудачу девушка тянет дверную ручку, и она внезапно оказывается незапертой. Зайдя внутрь и пропустив вперед Виза, Сабина в неверном свете уличных огней находит выключатель, и спустя секунду темнота рассеивается мутными стеклянными бра. В воздухе все так же пахнет пылью, но теперь к запаху старости добавляется еще какой-то. Не крови, нет. Он знаком девушке, но сказать определенно, где он ей встречался, она бы не смогла.
  - Ты здесь ее нашел? - спрашивает пса Сабина, неверным шагом продвигаясь вперед.
  Виз тихо рыкает, словно в подтверждение ее слов, и ведет девушку дальше, туда, куда она не решилась заглянуть в свой первый визит.
  Решетчатая дверь в последнюю камеру на этот раз оказывается распахнутой, как и другие. Если бы не стальные прутья на окне и дверном проеме, она бы ничем не отличалась от любой другой комнаты в доме. Тканевые обои, кое-где исчерченные царапинами и даже распоротые чем-то острым, односпальная кровать, накрытая мягким пледом, книжные полки. Стены увешаны фотографиями, на которых изображено, по всей видимости, большое семейство Пашуковых в разные десятилетия.
  Сабина садится на кровать и, уперев руки по бокам от бедер, еще раз внимательным взглядом проходится по тому, что видит. Здесь ее подопечному довелось провести много дней. Каково это было - быть запертым в этом месте собственным отцом? Девушка опускает глаза на так и зажатую в руках кепку. Что, если у Чиркена были иные причины держать сына под замком, нежели просто забота о его психическом состоянии? И что, если ее решение выждать, прежде чем открыть правду перед главой дома, было на самом деле опрометчиво?
  В углу на узком столике вперемешку лежат какие-то папки и деревянные заготовки вместе с инструментами для резьбы по дереву. Протянув к нему руку, Сабина наугад берет одну из папок и открывает. Внутри оказывается подшивка чьих-то рукописных писем, довольно старых на вид. Почерк и бумага отличаются, но почти везде есть строки, подчеркнутые карандашом.
  'Парушу нашли у оврага за болотцѣмъ,..'
  'Не хочу тревожить на фронте тебя дурными вестями, но у нас завелся...', - дальше неразборчиво. - 'Марью Ивановну нашу скончал, Залепиных и Кучкиных полное семейство. Кому только совести хватило в такое-то время душегубствовать...'
  'Уже с десяток мужиков ни слуху, ни духу. Может, зверье какое повадилось драть, все в гору шли и не вернулись. А не идти нельзя - с голоду пухнем'.
  Больные глаза слезятся от напряжения, и девушка откладывает бумаги обратно на стол. Так вот откуда те записи, что она находила у Тимура в комнате. Вероятно, у него ушло немало времени на то, чтобы скрупулезно изучить все и подвести итоги, только вот какую цель он преследовал этим? Это не похоже на праздный интерес.
   Сабина проверяет каждую книгу, полку комода и стола, даже заглядывает под кровать. Последнее неожиданно приносит свои плоды - в самом углу, полном пыли и мелкого бумажного мусора, лежит небольшая коробочка. Сабина вынуждена лечь на холодный пол животом, чтоб достать находку. Виз тоже пытается сунуть нос под кровать, кажется, считая все происходящее игрой, но девушка отпихивает его морду. Достав коробку и отряхнув от грязи, она открывает ее. Внутри оказывается видеокамера, похожая на те, что используются для экшен-съемок.
  Могла ли это быть та самая, карту памяти которой она просматривала на телефоне? Поднявшись, Сабина пережидает приступ слабости и накатившей головной боли, а затем, устроившись на все той же кровати, включает устройство. К сожалению, ее ожидает разочарование - на цифровом хранилище оказывается всего одна единственная видеозапись. Помня о содержании других видео и на что не надеясь, девушка все же включает проигрывание.
  На записи она видит себя. Угол съемки странный, словно та велась откуда-то с пола. Виден ее пост медсестры. Время, кажется, ночное - в коридоре, залитом слабым светом ламп, пусто, двери в палаты закрыты. Сабина на видео что-то записывает в компьютере, склонившись над столом, потом тянется за маленьким пакетом, оставленном в углу стойки и, поднявшись, скрывается за поворотом. На этом запись обрывается.
  Девушка смотрит видео еще раз, затем еще и еще. Итак, Тимур каким-то образом следил за ней в том время, когда она продолжала работать в больнице. Но есть что-то еще. Она ставит запись на паузу в момент, когда запечатленная на съемке Сабина берет в руки пакет. Что это? Она не имела привычки брать с собой на смену перекусы.
  Перекусы...
  Задохнувшись от пришедшей в голову догадки, девушка судорожно жмет на кнопку зума, стремясь увеличить кадр как можно больше. Качество картинки выходит низким, но она все равно узнает пакет - белый, с разноцветными смайликами, соединенными в круг. Им раздавали такие на медицинской конференции в середине августа вместе с блокнотами и прочим мерчем. Сабина не стала брать сувениры, а вот Любовь Григорьевна прихватила несколько.
  Именно в таком пакете она оставила для нее ужин в злополучную ночь Машиной смерти. Прежде девушка гадала, как убийца узнал, в какое время она отлучится на перерыв. А он мог просто наблюдать за ней и выгадать нужный момент, чтобы разыграть свою кровавую пьесу...
  Сабина подрывается с места, но резкий приступ тошноты опускает ее на пол. Виз подскакивает к ней и принимается скулить, суетясь вокруг в преданном собачьем беспокойстве. Переждав, пока дурнота отступит, девушка откидывается спиной на ножку кровати. Она сгибает колени и опускает лицо в сомкнутые ладони, а затем упирает пальцы в переносицу, будто бы это могло помочь ей начать свободно дышать. Со стен на нее смотрят бесконечные снимки, запечатлевшие историю рода Пашуковых. Так много сцен охоты... Ему такое нравится? Должно быть, иначе зачем было собирать все эти фотографии в месте своего заточения. А ведь Чиркен предупреждал ее, что Тимур нестабилен, но она закрывала глаза на все, успев привязаться и к нему, и к этому месту. Он скрывал от отца свое здоровье, следил за ним, за ней, у него была возможность уезжать в город и незаметно возвращаться обратно, оставаясь вне поля зрения следствия.
  Взгляд бездумно соскальзывает на доски пола, блуждает по древесным узорам, покрытым лаком, не в силах зацепиться за что-то одно, так же как и набегающие дребезжащей лавиной темные мысли, останавливающие дыхание, а затем пускающие его в отрывистые быстрые вдохи в попытке удержать воздух в легких. Сабина чувствует нарастающую дрожь в шее, стекающую по позвоночнику, охватывающую ноги и руки в мучительном спазме.
  Так ее и находит Чиркен.
  Девушка не слышит его шагов, просто ясные его глаза вдруг оказываются совсем рядом с ее лицом, и встревоженный голос доносится будто из-под толстого слоя воды. Или одеяла, в которое маленькой она закручивалась как улитка, представляя, что так у нее получится спрятаться от чужой жестокости и от неизбежной боли. Однажды ей пришлось отбросить это одеяло в сторону и выйти к врагу навстречу. Но сейчас... Разве можно считать врагом того, кто спрятался у тебя под кожей, в самом естестве?
  - Девочка, ты меня слышишь? - смысл сказанного все же пробивается сквозь накатившее оцепенение. Сабина заторможено кивает. - Как ты сюда забрела? Ты же еще совсем плоха, тебе нужно оставаться в постели. Когда я увидел свет в окнах, сначала думал, что это Тимур. Хорошо, что решил проверить.
  Она пытается что-то сказать, находит отброшенную в сторону кепку и крепко сжимает ее в ладони.
  - Что это? - мужчина хмурится, рассматривая предмет в ее руке. - Это твое? Ты поранилась?
  Девушка качает головой и делает вдох, обрывающийся тихим хрипом. Грудь сотрясает кашель, по лицу начинают течь слезы, и Сабина не знает, стала ли их причиной боль в ее легких или сумасшедшее бессилие, охватившее ее разум.
  Когда мучительный приступ прекращается, она еще какое-то время часто дышит, обнаруживая свою голову прижатой к теплому мужскому плечу. Прятаться больше не получается, и воспаленная мысль вкручивается в виски, лоб, повлажневшие глаза. Что же ей делать?
   Сознание путается от охватывающего голову жара, и, когда Чиркен задает вопрос, который она ждет и которого страшится, Сабина бездумно начинает свой рассказ. Она говорит и говорит, перемежая факты и догадки, не пытаясь подбирать нужных слов. О ложной болезни Тимура, о его ночных отлучках, о найденных видеозаписях с нею, Чиркеном, пропавшей Олесей и убитым Андреем, о пропавших сиделках, о кепке Зои, которая привела ее ночью в это место...
  Мужчина выслушивает все молча. Девушка не видит его лица, но чувствует под щекой его наливающееся скованной тяжестью тело. Когда она заканчивает рассказывать, Чиркен мягко отстраняет ее за плечи и, поднявшись с колен, отходит к зарешеченному окну. Он отводит руки к голове и запускает пальцы в волосы, прочесывая жесткие пряди, затем опускает ладони по обеим сторонам от окна и стоит так какое-то время, глядя то ли за стекло в беспроглядную ночь, то ли на собственное отражение. Сабина слышит звук его дыхания, глубокий, но неровный.
  Наконец мужчина оборачивается к ней. На смуглом лице резко обозначаются складки возле губ и между бровей, но больше ничто не выдает его чувств.
  - У меня будет к тебе просьба, - говорит он, и девушка уже знает, о чем эта просьба будет.
  Глава 13.
  
  После той ночи Сабина окончательно слегает. Сознание возвращается к ней только в короткие вспышки просветления, которые быстро сменяются очередным горячечным омутом. Глаза кажутся раскаленными добела, мучительно выжигая голову изнутри. Нездоровый разум рождает кошмары, в которые девушка погружается как в кислотную трясину, разъедающую ее душу образами гонимого прошлого.
   "Мама", - шепчут губы против воли, и звук оседает на лице Сабины случайным волоском, выбившимся из растрепанной косы. Больше Тимур не приходит к ней, чтобы заплести ее волосы. Жаль, она хотела бы его увидеть. Но нельзя.
   Почему нельзя, девушка вспомнить не может, и эта мысль крошится будто песочный пирог на кусочки странного эха - "не", "льзя", "зя", "я"... "я"... "не я"...
   Кто-то приподнимает ее измученное тело и заставляет сделать несколько глотков из прислоненного к пересохшему рту бокала. Зубы дребезжат о стеклянную кромку, и Сабина чувствует себя как этот дребезг, надломленный и хрупкий.
   - Не я, - бормочет она, пока ее крутят как игрушку, переворачивая на бок и задирая на бедрах длинную футболку. Легкий укол почти незаметен на разгоряченной коже, но ощущение болезненного давления дает понять, что ей что-то вводят. - Не надо, нет...
   - Тшш, - чужая рука гладит ее по голове и помогает ей улечься обратно на спину, накрывая одеялом. - Вот так, умница.
   - Кровь пахнет, - девушке жарко, она хочет раскрыться, но ей не позволяют, накрывая покрывалом опять. - Так много красного...
   "Рот матери приоткрыт в беззвучном крике. Пальцы ее охвачены мелкой дрожью, когда она тянет их к ней, Сабине, но так и не решает прикоснуться. Верхние веки женщины распахнуты до предела, можно увидеть даже тонкую полоску склеры над светлой радужкой. Девочка знает это выражение, но она никогда прежде не видела его на материнском лице по отношению к себе.
   Руки Сабины неприятно стягивает подсыхающая кровь. Хочется их вымыть".
   - Кровь всегда пахнет. Спи, - она наконец узнает голос Чиркена и хочет сказать что-то еще, но слова просыпаются через губы бесплотным песком. Песок пачкается о красные пятна, впитывает порочный багрянец, и вниз стекает уже алым ручейком.
   Да. Кровь всегда пахнет. И всегда остается на руках.
   Сабина окончательно уплывает в вязкое ничто.
   ***
   Несколько следующих дней Чиркен пытается сбить ей температуру, которая после уколов жаропонижающего то неохотно сползает вниз, то по прошествии пары часов вновь устремляется к сорока.
   О Тимуре Сабина от мужчины ничего не слышит и не знает, как отец решил поступить в отношении сына. Тогда, в пристройке, он попросил ее дать ему время, чтобы самому разобраться в происходящем, и потому не пытаться связаться со следователями или кем-то еще до наступления тепла.
   - Ответственность была и будет на мне, - услышав это, она почувствовала иррациональное облегчение, что он снимает с ее плеч тяжелый груз.
   Только неделю спустя девушка, наконец, оправляется достаточно, чтобы на завтрак спуститься вниз, но, не доходя до кухни, сворачивает во флигель подопечного. Она не знает, что движет ею в большей степени - желание посмотреть в его темные глаза, чтобы найти подтверждение своей опаске, или прикоснуться к нему в стремлении утолить тоску. Дверь в комнату Тимура приоткрыта, и Сабина осторожно толкает ее. Внутри она видит застланную кровать и оставленное у самого выхода инвалидное кресло. Воздух холодный, лишенный даже намека на привычные запахи. Юноши здесь нет, и, кажется, уже давно.
   - Он заперт, - доносится позади нее. Девушка прикрывает глаза, вслушиваясь, как печаль и сожаление Чиркена свиваются в тихом вздохе. - Так будет лучше для всех.
   Что это? В звучание закралась еще одна нота. Злость? Страх? Ей сложно отличить.
   - Как вы? - спрашивает Сабина, не торопясь оборачиваться. Лицо может ослепить, увлечь яркими красками, а ей нужны звуки.
   - Мой сын обманывал меня столько времени, - мужской голос становится чуточку ниже. - Конечно, я разочарован и напуган. Идем.
   Прежде чем уйти, Сабина напоследок скользит пальцами по латунной ручке двери, впитывая в кожу прохладу металла. У нее еще будет время подумать обо всем.
   После завтрака Чиркен берет ее с собой в мастерскую. Замерев в неподвижной позе, Сабина неотрывно смотрит на бледный сухоцвет в своей руке, укрытой сине-зеленым покровом, и не может отделаться от ощущения неправильности. Ей сложно сказать, была ли неправильной меланхолия, которая все чаще стала овладевать ею в эти дни, мысли о Тимуре, не оставлявшие ее, кажется, ни на мгновение, или она сама, вся целиком, как лишний стежок, появившийся на идеальной вышивке и теперь безвозвратно испортивший общий вид.
   Она слышит, как легко скользит грифель карандаша по холсту, пока мужчина заканчивает набросок. Время от времени Чиркен берется за ластик, чтобы исправить контур. Вот бы и в жизни можно было пройтись стеркой по всему, что кажется лишним, оставляя только нужное и приятное глазу.
   В какой-то момент девушке кажется, что она погружается в состояние, подобное сну. Она видит себя словно со стороны, одетую в самодельную тогу, остановившуюся в незаконченном движении и тонком, едва уловимом чувстве. Что испытывала Прозерпина, осознав, что бог подземного царства обманул ее, что она будет вынуждена оставаться в мире теней большую часть своей жизни, которая теперь ей не принадлежит? Было ли ей грустно, а быть может, она была зла?
   У Сабины почему-то совсем не получается злиться на Тимура. Разумом она понимает, что он, возможно, причастен к гибели людей, но имеет ли смысл злиться на дикого зверя, живущего сообразно своей природе?
   Его можно бояться, можно избегать... И от него нужно избавиться, когда он придет убивать к твоему дому.
  
   ***
   'Капельница со следами оборванной крепящей ленты свисает сквозь проем кроватного бортика и почти касается пола. Сабина поднимает ее, меняет насадку и подносит к руке пациентке. Та даже не вздрагивает во время прокола кожи и все так же смотрит в окно.
  Введя препарат, некоторое время девушка безмолвно наблюдает за тем, как дыхание женщины замедлятся, становясь глубже, а взгляд приобретает сонность до тех пор, как веки ее не закрываются. Сабина поправляет на ней одеяло, подтыкая по краям.
  В какой-то момент к ней приходит понимание, что они больше не одни. Ощущение чужого взгляда мелькает и почти тут же исчезает. Девушка знает - он наблюдает. Не за ней - за матерью.
  Повернувшись, она никого не видит, но дверь в ванную чуть качается.
  - Она крепко проспит до утра, - тихо роняет Сабина и выходит из комнаты. Уже почти закрыв дверь, она не удерживается от того, чтобы обернуться.
  Севастьянов стоит рядом с кроватью. В руках его небольшая подушка.
  Дверь закрывается с тихим щелчком'.
   Воздух кажется плотным и душным, и, проснувшись ото сна, девушка ощущает себя так, будто что-то застряло у нее в легких и теперь сминает дыхание как пластиковый мяч в сильной руке. Она поднимается с постели и подходит к дверям на балкончик, открывая створки на распашку и глубоким вдохом встречая порыв ледяного ветра. Он качает словно дитя в колыбели черные абрисы деревьев, и те гнутся, качаются единой волной. Можно представить, что и не лес это вовсе, а море, и вот-вот альбатрос, испустив свой скрипучий крик, опустится на волну, чтобы погрузиться в сон среди водной стихии.
   Сабина перевешивается через перила, чтобы рассмотреть пристройку, где теперь должен оставаться Тимур. Одно из окон здания освещено, и девушка понимает, что ее подопечному тоже не спится этой ночью. Вот в светлом проеме появляется силуэт юноши. Он какое-то время остается неподвижным, и Сабине кажется, что парень смотрит на нее, хоть и понимает, что в темноте это невозможно. Внутри начинает ворочаться незнакомое тоскливое чувство, дрожащее и тягучее как кисель.
   Девушка возвращается в комнату и поспешно закрывает балконные двери. Она тесно сжимает веки и давит на них самыми кончиками пальцев в попытке успокоиться. Ей нужно оставаться подальше от Тимура, ведь каждый знак, каждая деталь происходящего дает понять, что он может быть опасен - для нее, а может, и для себя. Это было бы разумнее всего.
   Но разве она оставалась разумной, когда не уехала при первых признаках опасности, а принялась заигрывать с нею, собирая хлебные крошки на пути к избушке злой ведьмы?
   Сабина натягивает теплую одежду и кроссовки, затем останавливается перед резными фигурками, оставленными на подоконнике. Кем она будет сегодня - мальчиком с трещиной в глазах или девушкой с неправильным циферблатом? Рядом с игрушками светится в тусклом сиянии лезвие подаренного ножа. Девушка берет его в руки, рассматривая себя в стальном отражении, и, обернув острие тонким шарфом, прячет оружие за пояс. Металл холодит поясницу даже сквозь слой ткани. Дом Сабина покидает уже знакомым способом - зацепившись за балконную решетку и спрыгнув на сугроб. Ослабевшее после болезни тело подводит ее, и она, потеряв равновесие, валится спиной на снег. В лицо прилетает колючая снежная крошка, и холод кусает за непокрытые руки, пока девушка неловко поднимается на ноги. К счастью, накануне Чиркен очистил внутренний двор, и ей не приходится прокладывать себе дорогу. Однако, когда она все же добирается до пристройки, ее ожидает другое препятствие - запертая дверь.
   Несколько раз дернув ручку, Сабина беззвучно выдыхает и бьет раскрытой ладонью по обледенелому дереву.
   Ей нужен ключ, но он у хозяина дома. Тогда единственное, что остается, - попросить Чиркена. Только как объяснить свое желание увидеться с подопечным после всего?
   Вдруг какой-то звук вмешивается в тихое гудение ветра.
   - Окно, - слышит девушка приглушенный голос Тимура. Сориентировавшись, она обходит строение и, проверив первое же окно, обнаруживает, что оно чуть приоткрыто. Подцепив ногтями створку, Сабина, хоть и не с первой попытки, но отворяет ее. Подтянувшись на руках, девушка забирается внутрь, придерживаясь за косяк. Оказавшись в коридоре пристройки, она отряхивается от налипшего снега, попутно поправляя почти выпавший нож, и быстро осматривается.
   В помещении довольно жарко - в углу работает высокая буржуйка, которой раньше здесь не было. Тепло неохотно проникает под успевшую промерзнуть одежду, и Сабина трет себя за плечи в попытке растереть кожу и быстрее согреться. В коридоре царит полумрак - кроме печки только свет, бьющий полосой в самом его конце, рассеивает темноту, и она идет на его зов как мелкая рыба на огонек удильщика. Пройдя по проходу, она оказывается перед последней комнатой. Решетка, заменявшая дверь, в этот раз заперта. У окна работает еще один обогреватель, теперь уже электрический.
   Тимур лежит на кровати, закинув руки за голову и глядя в потолок. Его кожа подсвечена сиянием зажженных бра, а волосы черным полотном разметались по подушке.
   - Это то, чего ты хотела? - спрашивает он вместо приветствия, даже не поворачивая головы на ее появление. - Увидеть меня запертым здесь, в этой конуре?
   - Не назвала бы это место конурой, - Сабина отходит к стене и прислоняется к ней, чувствуя, как сдавливает затылок.
   - О да, у меня здесь все удобства. Пять звезд, - губы юноши кривит ухмылка, которая, задержавшись всего на мгновение, стекает с его лица, оставляя вместо себя серьезность и даже усталость.
   Какое-то время они оба молчат. Девушка рассматривает Тимура словно в первый раз. Может ли убийца, запугавший весь город, выглядеть так? Он так молод... Исчезновения начались больше трех лет назад, ее подопечный едва успел справить свое совершеннолетие к этому моменту.
   "Разве у порока есть возраст?" - шепчет ей внутренний голос, подкидывая травящие душу воспоминания.
   Сабина отводит взгляд к гудящей буржуйке в другом конце коридора. Огонь лижет изнутри стеклянное оконце, будто пытается проверить на прочность запершие его стенки.
   - Я видела видео и фотографии, - негромко говорит она, продолжая наблюдать за игрой языков пламени.
   - Значит, в ту ночь ты все же следила за мной, - по голосу Тимура ей неясно, удивлен ли он или ожидал чего-то подобного.
   - Баш на баш, - девушка поворачивается обратно к юноше. - Ты ведь делал то же самое, и задолго до того, как я приехала сюда. Только я не знаю, зачем. Расскажешь?
   Она старается, чтобы в ее тоне не было заметно ни капли того напряжения, которое сейчас испытывает.
   - Так ты за этим сегодня сюда пришла? Я вот надеялся, что ты соскучилась. И самую капельку сожалеешь.
   Ее охватывает желание развернуться и уйти, сделав вид, что этого разговора никогда не было. Слова подопечного, безобидные на вид, источают яд, и эта отрава впрыскивается в кровоток, дрожью оседает на повлажневших отчего-то ресницах. Он злится на нее. Быть может, даже ненавидит.
   Пересилив себя, Сабина признается, то ли ему, то ли себе:
   - Это тоже.
   Они снова молчат. Девушка смотрит под ноги, перебирая в мыслях подходящие слова как цветные камешки, но все они выходят надуманными и неправильными.
   Не нужно было приходить.
   Она поднимает голову и встречает взгляд Тимура. Юноша успел бесшумно подняться и подойти к решетке, отделявшей их друг от друга. Он наблюдает за Сабиной как за вышедшим из чащи неизвестным зверем.
   - Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты ошибаешься. Это не я.
   - Что - не ты? - переспрашивает девушка, невольно делая шаг ему навстречу, затем еще один. Теперь он может дотянуться до нее, вздумай протянуть руку. Она отводит одну ладонь за спину.
   - Я не убийца, - тихо говорит парень, и тени на его заострившемся лице почти превращают его в потустороннего инфернала.
   - Камеру под кроватью я тоже нашла, - возражает Сабина.
   - Ну конечно, ты нашла, - Тимур досадливо морщит нос. - И увидела ровным счетом то, что он хотел тебе показать.
   - Кто? - она чувствует, что разговор уходит совсем не в ту сторону, на которую рассчитывала. Пальцы нащупывают рукоять ножа, но почти сразу отпускают ее.
   - Отец, кто же еще. Он любит устраивать представления, ты разве еще не поняла?
   Девушка проглатывает порыв высказать подопечному, как абсурдно звучит сказанное им. Вместо этого лучше выяснить так много, как это только получится.
   - Куда исчезли те женщины, что работали тут до меня? - переводит она тему.
   - Разве тебе не все равно? Ты в любом случае не повторишь их судьбу. Они - добыча. А ты... Тебе полюбилась охота, не так ли? - глухо отвечает юноша, не отводя от нее потемневших глаз.
   Пусть смысл остальных слов ускользает от нее, но самая первая фраза не на шутку задевает. Все равно? Было ли ей когда-нибудь все равно на самом деле?
   Сабина вспоминает лица Маши, Андрея, Олеси и Зои. Думает о бесконечных женских фотографиях, которые несколько лет не сходили с городских баннеров с пометкой "Пропал человек". Что она чувствует?
   - Мне не все равно, - ее голос срывается на мгновение, но Тимур не обращает внимания. Он продолжает рассматривать девушку так, как совсем недавно делала она, как если бы никогда не видел ее прежде. Придя к какому-то выводу, качает головой и отворачивается, возвращаясь к кровати и усаживаясь возле ее ножек прямо на пол.
   Запрокинув голову, какое-то время молчит, словно собираясь с мыслями, затем начинает говорить:
   - Мое детство было не слишком приятным. Мать много пила, в доме постоянно были какие-то люди, которые приходили и уходили. Когда появился он, все изменилось.
   Сабина догадывается, что речь пойдет о Чиркене. Парень никогда прежде толком не рассказывал о своем детстве, а девушка не спрашивала. Всякий раз, когда она только думала об этом, внутри будто поворачивался стоп-кран. Было ли это из уважения к чужим чувствам или из опасения услышать ответ, утягивающий ее на дно собственных переживаний?
   - Мать завязала с бутылкой, мы переехали в новое место, где не было никого из ее прежних собутыльников, и у меня появилось что-то, что можно было назвать нормальной семьей. Совместные обеды, походы на природу, стабильность. Я быстро привязался к нему, стал звать отцом. Думаю, он тоже меня полюбил, так, как умел. Но с матерью у них стало не ладиться, она... Да, думаю, она стала его бояться. Позже я выяснил, что в то время в нашем районе начали происходить частые исчезновения женщин. Меня мама предупредила, что вскоре мы уедем в другой город. Должно быть, он как-то об этом узнал, или она сама сказала ему сгоряча в пылу ссоры.
   - И что произошло? - девушка чувствует, как ее все больше охватывает неприятное предчувствие, закручивающее в животе маленькие смерчи.
   - Я не знаю, - Тимур рвано выдыхает, кладя ладони на согнутые колени и сжимая ткань надетых на нем теплых брюк. - В один из дней квартира загорелась, мать была внутри. Он всех убеждал, что у нее вновь начались проблемы с алкоголем, и она просто угорела, заснув, но как бы ни так. Я точно знаю, что мать и капли в рот не брала минимум несколько лет.
   Юноша на несколько секунд умолкает, погруженный в воспоминания, затем продолжает.
   - Он добился опеки надо мной, мы переехали в другой район и продолжили жить уже вдвоем. Я тяжело переживал мамину смерть и уж конечно, не улавливал истинной подоплеки произошедшего. Тогда еще нет. Осознание начало приходить позже, - на его лице поселяется очередная усмешка, искусственная как у шарнирной куклы. - Мы переезжали еще несколько раз. На третий я уже подрос достаточно, чтобы обратить внимание на пересуды людей о том, что в округе становится небезопасно, и все чаще исчезают женщины. Где бы мы ни были, за нами тянулся этот шепоток испуганных слухов. Потом мы приехали сюда. Это место сначала показалось мне мрачным и далеким от людей, но со временем я привык. Человек же ко всему привыкает... Наверное. Несколько лет все было спокойно, я заканчивал выпускной класс онлайн, готовился к поступлению. Отец пытался приучить меня к охоте, но мне не слишком нравилось. Это его здорово разочаровывало, он все твердил, что все Пашуковы - охотники, значит, и я должен им стать, чтобы продолжить линию. Я не понимал, о чем на самом деле были его слова до тех пор, пока не наткнулся на семейный архив...
   Сабина смотрит на развешенные по стенам комнаты сцены охоты, по-новому осмысливая их значение. Она пытается просеять услышанное как муку через сито, отделяя вымысел от правды, но ей известно слишком мало о жизни отца и сына до их знакомства с ней, чтобы судить о чем-то наверняка. У нее появляются страшные догадки, куда клонит Тимур, но верит ли парень в то, что говорит? Это все - лишь часть разыгранного для нее спектакля, любовью к которым он попрекает отца? Или...
   О третьем "или" ей думать совсем не хочется. Оно выкручивает суставы изматывающей тоской, зубчатым лезвием вспарывает кожу.
   - Три с лишним года назад у него что-то произошло. Всегда это "что-то" происходило перед тем, как начинались исчезновения. В тот раз ему, кажется, отказали в участии в каком-то крупном проекте, на который он рассчитывал. Несколько недель он ходил подавленный, почти не разговаривал. Был уязвлен - как же, его великий талант кто-то не признал. В такие моменты я не любил находиться с ним рядом, он становился как набухшая от гноя рана, которая вот-вот прорвется. А затем он начал ездить в город, и все стало как прежде. Я решил, что у него завелась там подружка, но за все время нашей совместной жизни мне ни разу не доводилось видеть его с женщиной в долгих отношениях - кроме моей матери, конечно. Да и вообще, мне кажется, это его не сильно интересует.
   Девушка, не в силах оставаться на ногах, сползает на колени, прислоняя пылающее лицо к холодным прутьям дверной решетки. Чиркен предупреждал ее, что его сын может быть изобретателен. Эти слова звучат так искренне, если только не вдумываться в их выворачивающий наизнанку смысл, скользящий в самую глубину ее разума.
   - Когда на городских форумах стали плодиться байки насчет пропажи женщин, мне сначала просто стало любопытно, и я начал про это читать. Один пользователь придумал найти связь между датами исчезновений. Он пытался объяснить закономерность лунными циклами, но мое внимание в его посте привлекло другое - последняя дата совпала со временем отлучки отца. Я хорошо запомнил, потому что у меня были экзамены. И тогда что-то царапнуло. Проверив другие даты, я обнаружил, что как минимум несколько из них - это дни, когда отец уезжал в город. Про другие вспомнить точно тогда не получилось. На ум сразу пришли слухи в предыдущих городах, которые появлялись спустя какое-то время нашей жизни на новом месте. Это началось как баловство, но вскоре превратилось в одержимость. Я стал отслеживать его отъезды и информацию о новых исчезновениях. Угадаешь, что мне довелось обнаружить в итоге?
   Сабина медленно качает головой. Юноша кивает, как если бы мог видеть ее жест, хотя он не смотрел на нее ни разу с того момента, как начал рассказ.
   - Со временем моя уверенность в том, что за всем стоит отец, только крепла. Я по-новому переосмыслил то, что произошло с моей матерью. Мне стало невыносимо находиться рядом с ним, и однажды я сорвался, высказал ему все свои подозрения. Зря, конечно, нужно было сдержаться. Ты бы видела его лицо в тот момент. Обычно он любит надевать на себя маску добряка, но тогда что-то было такое в его взгляде, совершенно дикое, и это окончательно утвердило меня в мысли, что я оказался прав. Мы сильно повздорили. Он запер меня в этой комнате - сказал, чтобы я подумал о своем поведении. Каждый день приходил, проводил со мной поучительные беседы... - Тимур рвано смеется, но смех его совсем быстро затухает подобно гаснущему в воде угольку. - Пытался объяснить свою больную логику. Я сделал вид, что принял все происходящее, и когда он наконец меня выпустил, в ту же ночь решился бежать из поместья. Прокрался в гараж, чтобы взять мотоцикл, но не успел даже завести двигатель. Церберы отца меня выследили. Терпеть не могу этих псин.
   - Я думала, Чиркен нашел тебя на горных подступах, - тут же пытается поймать подопечного на нестыковке девушка.
   Парень все же бросает на нее короткий взгляд.
   - Он так придумал потом, как и все остальное про то, что я был не в себе и что пострадал в несчастном случае. Не в первый раз проворачивает такое. Мою мать он в свое время легко сделал алкоголичкой, вернувшейся к старыми привычкам, а меня вот выставил психом. Полагаю, для того, чтобы мои слова, вздумай я выложить все как на духу, было легче подвергнуть сомнению. Но это он зря, я бы все равно не стал этого делать.
   - Тогда что произошло на самом деле?
   - А ты как думаешь? Он пробил мне голову и переломал обе ноги железным прутом, - все внутри Сабины леденеет от слов юноши и того, как буднично он их произносит. - Когда я пришел в себя в больнице, отец принялся уверять меня и других, что мне все привиделось, что я эмоционально нестабилен и мне требуется присмотр. В какой-то момент он был так убедителен, что я почти поверил в его слова. Начал сомневаться, не играет ли моя память и воображение со мной злую шутку, превращая заботливого родителя в чудовище. Отец нанял мне сиделку - думаю, больше для того, чтобы было кому следить за мной, когда он отлучается в город и мастерскую, нежели из заботы о моем здоровье. Хотя кто его знает... Иногда мне кажется, что я ему действительно не безразличен, иначе почему все еще остаюсь в живых? - голос Тимура на мгновение падает почти до шепота, будто сказанное предназначалось только ему самому. - Сиделка по его поручению стала колоть мне что-то, от чего я чувствовал себя как овощ. Довольно скоро она принялась заигрывать с отцом, всячески пыталась ему понравиться. Это ее и сгубило. Мне кажется, это у него что-то вроде триггера - когда женщина первой оказывает знаки внимания. Ее сменила другая, эта была в возрасте и неуместного интереса к отцу не проявляла.
   Юноша делает паузу. Он выглядит совершенно разбитым, и девушка чувствует укол странного, томительного чувства.
   - Что случилось с ней? - едва слышно спрашивает она, повторяя его позу и обхватывая колени руками.
   Тимур набирает полную грудь воздуха и делает длинный выдох, прежде чем ответить.
   - Моя вина. К тому моменту я немного отошел от вколотой дряни и начал соображать. Попытался привлечь ее на свою сторону, рассказал о происходящем. Но она не поверила и сдала меня отцу, а после исчезла, как и предыдущая. Думаю, он не захотел рисковать. Меня снова заперли здесь на несколько недель, - он гладит раскрытой ладонью деревянный настил рядом с собой. - Было паршиво. С третьей сиделкой я уже осторожничал и действовал по-другому. Мне нужно было получить возможность выбираться из поместья - к тому моменту мое здоровье почти восстановилось, но я не подавал виду. Мне удалось... расположить новую работницу к себе.
   Что-то в его тоне наводит Сабину на мысль, что речь шла не просто о хорошем отношении.
   - Ты ее соблазнил? - осторожно высказывает она свою догадку.
   Парень пожимает плечами, но как-то так, что девушка понимает - она права.
   - Однажды отец сказал, что она уволилась. Вот так, на ровном месте.
   Он замолкает, затем поворачивает голову и смотрит на нее в упор. Глаза его вбирают в себя каждую деталь ее позы, взгляда, выражения лица, складывают друг с другом как лоскуты ткани, пытаясь увидеть цельное полотно. Сабина, как и прежде, ощущает это проникающее внимание всем существом, и не знает, хочется ли ей бежать от него или идти навстречу.
   - Ты ведь мне не веришь? - ему не стоит и капли усилия, чтобы разгадать ее как детскую головоломку.
   Девушка отвечает не менее пристальным взглядом.
   - Чиркен рассказывал, что ты можешь быть настойчивым в попытках получить то, чего хочешь.
   Тимур стискивает зубы, пытаясь справиться то ли с досадой, то ли с раздражением, но затем решает зайти с другой стороны.
   - Ты знаешь, что отец навещал твою мать?
   Дыхание Сабины на мгновение останавливается. За чередой последних событий она совсем позабыла об этом. Значит, Гавришкин не ошибся, и к ее матери приходил действительно Чиркен.
   - Знаю, - настороженно признается девушка.
   - Даже так. А для чего он к ней ездил, тоже знаешь?
   Ей не терпится узнать, что известно юноше о том визите, но она не торопится открыто показывать свой интерес и вместо ответа неопределенно поводит головой.
   - Так спроси отца, сейчас он ответит тебе. Только не спеши принимать на веру все его слова, - предупреждает парень. - Лучше подумай обо всем, что с тобой происходило, очень внимательно, и ты поймешь, что он просто дурил тебе голову все это время.
   Тимур отворачивается, давая понять, что их разговор окончен.
   Сабина покидает его в смешанных чувствах. Она не знает, во что верить, и, помня предостережение Чиркена, прокручивает в памяти их с Тимуром диалог снова и снова, пытаясь найти несоответствия в рассказе, какой-то жест, микровыражение лица, которые дали бы ей подтверждение того, что подопечный лжет. Так чем же это было? Исповедью узника своего отца или хитростью изощренного убийцы?
   В дом она возвращается через главный вход - двери оказываются незапертыми. Не желая подниматься на второй этаж, девушка, сама не понимая, зачем, отправляется в спальню Тимура. Она проводила здесь столько вечеров, что пребывание в комнате давно стало восприниматься как часть своеобразного ритуала, без которого ей было сложно заснуть.
   Постельное белье холодит кожу, когда Сабина опускается на мягкую кровать, пахнущую тем самым едва слышным, но приятным ароматом, который она порой чувствовала от подопечного. Нож девушка складывает под подушку, продолжая удерживать его одной рукой. Так она и засыпает, и впервые за прошедшую неделю кошмары не приходят к ней.
  
   ***
  
   Следующие дни Сабина еще больше погружена в размышления, она становится рассеянной, что, конечно же, подмечает Чиркен.
   Он сам вызывает ее на разговор, когда после работы в мастерской они остаются в охотничьем домике, расположившись в мягких уютных креслах возле высокой печи. Девушке мужчина заваривает крепкий чай, а себе наливает бренди.
   - Тебя что-то беспокоит? - подбросив несколько поленьев в пылающий очаг, он принимается ворошить тлеющие угли металлической кочергой, не глядя на Сабину. - Ты ведь виделась с Тимуром. Он сказал что-то, что тебя расстроило?
   Спину ее обдает неприятным холодом. Девушка понимает, что не сделала ничего, за что могла бы испытывать неудобство перед Чиркеном, но ее все равно охватывает тревога.
   - Все в порядке, я не сержусь, - что сын, что отец читают ее мысли так, как если бы они были записаны на ее коже. Будто кровавая вязь на теле покойников...- Вы с ним привязались друг к другу, было бы странно, оборвись эта привязанность в один момент. Но все же будь осторожна с ним, хорошо? Сын умеет вызвать к себе доверие, но цели, которые он при этом преследует, не всегда правильные. Я возлагал большие надежды на то, что знакомство с тобой его изменит. Мне кажется, в какой-то момент это действительно произошло, но видимо прошло еще слишком мало времени. Ты ведь ни с кем не обсуждала то, о чем мы говорили?
   Она не сразу понимает, о чем он спрашивает. Был ли у нее разговор с кем-то из города... Даже если Сабина и хотела, то попросту бы не смогла - что вчера, что этим утром ей не удалось поймать сигнал даже там, где прежде он, пусть и слабый, загорался столбиками связи на иконке мобильной сети ее телефона. С компьютера, оставшегося в комнате Тимура, у нее так же не получилось выйти в Интернет. Девушка сомневалась, что причиной тому была непогода, скорее, Чиркен мог подстраховаться на случай, если ей вздумается нарушить свое обещание, и как-то ограничил возможности связи с внешним миром.
   Осознание этого расплывается на языке привкусом металла.
   - Нет, я ни с кем не связывалась, - отвечает девушка, пытаясь задавить в себе тревожную маету. - Вы же просили подождать.
   - Хорошо, - коротко кивает Чиркен, не выглядя, впрочем, до конца успокоенным. - Спасибо, что доверилась мне.
   Доверилась ли? Или просто не имела другого выбора? Сабине кажется, что они ведут шахматную партию. Каждый продумывает на три шага вперед, разыгрывает причудливую комбинацию, призванную загнать чужого короля в угол, но перед противником делает вид, охотится за пешкой.
   Что начет самого хозяина дома... Она рассказала ему обо всем, что знала, пусть и немного пожалела об этом, когда к ней вернулась способность здраво рассуждать. Не стоило, конечно, раскрывать все таким образом, она лишь связала себя по рукам и лишилась последней иллюзии контроля над происходящим.
   Стал ли он больше доверять ей?
   Сабина решается задать вопрос, который не дает ей покоя с момента разговора в пристройке.
   - Помните, вы как-то сказали мне, что никогда не слышали имени Марины Шолох? - она внимательно следит за выражением мужского лица. Чиркен сначала поворачивает к ней голову, медленно, словно двигаясь под водой, и лишь затем переводит на нее взгляд. Есть что-то жуткое в этом движении. - Вы были со мной честны?
   Мужчина не торопится отвечать. Он упирает кочергу о пол, и большой палец его смуглой жилистой руки принимается беспокойно скользить по чугуну вверх и вниз. Опустив глаза, Чиркен признается:
   - Я много раз представлял себе этот разговор, готовился к нему, но сейчас все равно чувствую себя дураком. Что ж, это должно было произойти уже давно.
   Чуть приподнявшись, он достает из кармана брюк смартфон, что-то ищет на нем, а затем кладет его на столик, разделяющий их кресла. Оранжевые всполохи огня бликуют на стеклянной поверхности экрана, мешая рассмотреть, что мужчина хочет ей показать, и Сабина, помедлив, берет телефон в руки.
   Фотография.
   Сначала девушка думает, что видит себя, только какую-то незнакомую, чужую. Но это все же не она. Волосы обрезаны в коротком каре, возраст постарше, и глаза светлые вместо карих.
   Девушка поднимает непонимающий взгляд на Чиркена.
   - Это...
   - Это Ульяна Пашукова, - мужчина прячет глаза за темными ресницами, и ей сложно угадать, какое чувство она могла бы в них увидеть. - Моя мать.
   Несколько секунд Сабина остается неподвижной в попытке осознать произнесенные слова. Неподвижно ее сердце, в момент оборвавшее стук, неподвижно ее дыхание, спершее от невозможности услышанного.
   Может, она даже не жива сейчас. Остановилась как сломанные часы. Почему эта женщина выглядит совсем как она?
   Чиркен протягивает руку и сжимает ее помертвевшую ладонь своей, горячей и сухой.
   - Поверь, я был в не меньшем изумлении, когда прошлой весной увидел тебя в больнице, привезя сына. Даже было решил, что вижу призрак. Но ты была человеком из плоти и крови, и, когда я узнал, что ты - дочь Марины, все встало на свои места.
   Имя матери, сказанное вот так, почти интимно, будто говорят о ком-то почти близком, приводит девушку в еще большее смятение.
   Мужчина читает вопрос по ее лицу и, не дожидаясь, пока он будет задан вслух, отвечает:
   - Когда только приехал в Россию, я какое-то время учился в местном колледже, но на курс младше ее. У нас случился роман. Об этом узнал мой дед и поторопился отправить меня в Санкт-Петербург. Он планировал сам подобрать мне жену, но вскоре его убили - стояли девяностые, а он не отличался спокойным нравом, - помолчав, Чиркен добавляет. - Я не знал, что Марина была беременна, иначе ни за что бы не оставил ее. И тебя.
   Пусть главных слов так и не было произнесено вслух, они читаются между строк слишком очевидно.
  Она не может двинуться от охватившего ее потрясения.
  Отец? Чиркен - ее отец?
   Ласковый, добрый человек, которым Сабина восхищается и которого уважает. Заботливый родитель, говорящий о своих детях как о самом важном в своей жизни.
   Комната, приготовленная для дочери, недомолвки Тимура, фотография, которую Чиркен показывал ее матери... Все встает на свои места, а то, что смущало ее разум последнее время, растворяется, высыхает, словно это капля воды, а не бушующий шторм, стремящийся увлечь ее на дно. Это перестает иметь всякое значение теперь.
   Слишком невероятно. А с ней не случались невероятные вещи до последнего года. Ее жизнь катилась по серой асфальтной колее, тусклая и одинаковая на каждом пройденном метре. Может ли это все быть ошибкой?
   Мысль об этом почти разбивает девушке сердце.
   - Вы проверяли наше родство? - она едва выталкивает из себя эти слова.
   - Мне это было ни к чему, - Чиркен легким движением стирает мокрую дорожку с ее щеки и опускает ладонь ей на плечо. - Ты копия своей бабки.
   Сабина с силой зажмуривается, и под веками поселяется тупая боль, расходящаяся цветными вспышками фосфенов. Девушка чувствует тяжесть мужских пальцев на своих, и это легкое давление помогает ей наконец сосредоточиться.
   - Почему вы не рассказали мне обо всем сразу? Зачем было нанимать меня на работу? - у нее так много вопросов, но первыми на язык ложатся совершенно неподходящие. Или наоборот, самые важные?
   - Я не знал, как к тебе подступиться, - легко объясняет мужчина, и Сабина подозревает, что он предвидел ее расспросы и заранее подготовил ответы. - Не знал и то, что Марина рассказывала обо мне - и рассказывала ли вовсе. Думал, заяви я тебе, что ты моя дочь, ты решишь, что отец, отсутствовавший всю твою сознательную жизнь, тебе вовсе не нужен. Вместо этого пытался найти предлог, чтобы завязать с тобой разговор, а после того, как Тимура пришлось забрать из больницы, - начал придумывать, как мы могли бы познакомиться поближе. Когда произошли сентябрьские события и ты оказалась замешана в то дело с убийством, я понял, что не должен больше медлить, и предложил тебе работу. Я подумал, когда ты немного освоишься в нашей семьей и в поместье, открою тебе наше родство. Время шло, а подходящего момента все не находилось.
   Чиркен слабо улыбается и гладит ее по плечу.
   - Я смотрел на тебя и не уставал поражаться, что столь чудесная девушка - мое кровное дитя. Твое существование стало для меня таким подарком, драгоценным и долгожданным, что я боялся все испортить.
   - Подарком? - Сабина отчего-то не может поднять на него глаз и склоняет голову, будто прячась от слов, проникающих убаюкивающей волной в самое нутро и тут же разбивающихся на части под острием воспоминания. В ее памяти вновь звучит напряженный голос Александра:
   "Тогда я спросил его о том же - зачем? Спросил просто так, чтобы отвлечь, но он ответил. Сказал, что я стану подарком".
   Ему вторит Тимур:
   "Он пробил мне голову и переломал обе ноги железным прутом".
   Прочь, - шепчет девушка своим мыслям, оставляя себе только тепло прикосновения здесь и сейчас. Семья, о которой она мечтала. Человек, для которого Сабина - подарок, а не ужасная ошибка, которая не должна была рождаться на свет.
   - А как иначе? - Чиркен осторожно привлекает ее к себе, обнимая одной рукой. - Я и мечтать не мог о том, что у меня есть дочь. Ты ведь последняя из нашего рода, больше никого не осталось. Мне было так легко полюбить тебя, как если бы я был с тобой с самого твоего рождения. Ты ведь тоже это почувствовала? Связь между нами.
   Сказанное укутывает ее своей нежной пеленой. Девушка прижимается щекой к мужскому плечу, чувствуя, как ткань рубашки на нем постепенно становится влажной от слез, которые все никак не желают останавливаться.
   Конечно, она почувствовала. В этом доме она ощутила себя частью чего-то целого. Это чувство рождало в ней потребность, которой не получалось дать название. Ей больше не хотелось убегать.
   - Прости, что меня так долго не было рядом, - шепчет Чиркен в ее волосы. - Прости, что тебе пришлось пройти через столько вещей, которые никогда не должны были с тобой случиться. Если бы я только знал...Я бы нашел тебя и забрал.
   Сколько раз маленькая Сабина представляла себе, как приходит кто-то большой и сильный, крепко ее обнимает и уносит с собой из непрекращающейся череды боли и страха. До тех пор, пока не уверилась - никто не придет, потому что некому спасти ее, кроме нее самой.
   Она поднимает ослабевшие руки и обнимает человека, назвавшегося ее отцом, в ответ. Нужна ли ей защита теперь? И не станется ли так, что защищать ее следует от того, кто уже обвил своими побегами ее ствол, чтобы иссушить и оставить пустоту там, где бьется живое сердце?
   Пусть.
   В детстве Сабине пришлось выживать, как умела. Она привыкала ко всему, что с ней делали, - и к холодной тишине, к одиночеству и маленькой комнате, из которой ей почти никогда не разрешали выходить, к боли, приходившей всегда без предупреждения. Затем, когда отчаянье и страх достигли крайней точки, что-то произошло в ней - надрыв или трещина, навсегда расколовшие ее душу несмываемым клеймом. Страдания не исчезли, но источник их теперь поселился внутри нее самой, и девушка просто существовала, не чувствуя вкуса, не позволяя себе желаний.
   "Как будто не жизнь живешь, а повинность отбываешь", - так сказала ей Любовь Григорьевна в их последнюю встречу.
   Что ж. возможно, так оно и было. Никто не может наказать человека больше, чем он сам. Но теперь все иначе. Теперь она хочет жить.
   И никто у нее этого не отнимет.
  
  Глава 14.
  
  Пожалуй, в жизни каждого однажды наступает особая пора, когда переосмысляешь то, что оставляешь позади, и то, к чему хочешь прийти в итоге. Страх и надежда, предвкушение и разочарование - зависит ли то, чем это будет, от самого человека или от сотни мелочей, которые складываются в огромную снежную лавину, способную как вознести на вершину, так и погрести под собой, ломая кости? Сабине хочется отпустить себя в стихийное течение судьбы, привычно позволить решить за нее, где ей суждено оказаться, но в то же время что-то новое в девушке, сотканное из сотен удивительных бесед и открытий, что подарили ей дни в поместье, не позволяет ей этого сделать. Радость, что обрела настоящего отца, и какая-то подспудная тоска из-за того же мешаются в Сабине, и то ластятся друг к другу, рождая новое томительное чувство, то грызутся меж собой будто дикие звери, заполняя голову противоречивыми мыслями. Слова Тимура сверлят ее сознание, проделывая в нем незарастающие дыры из беспокойства и сомнений. Отец и сын - она не может понять, кто из них ей лжет, и чьей лжи ей хочется поверить.
   Она уже разбросала камни, и вот настало время их собирать. Только не случится ли так, что тяжесть этих камней будет столь неподъемна, что Сабина сложится под их весом и больше не сможет встать?
   Она проходит по коридору, залитому холодным зимним светом. Витраж на арке выглядит темным и безжизненным, и почти нельзя разобрать, где один цвет переходит в другой. Сабина идет мимо развешенных по стенам фотографиям, чувствуя, будто те, кто на них запечатлен, провожают ее взглядами. Не просто часть неизвестной истории, а ее предки. Корни, уходящие в глубину времени, связывающие ее с этим миром, дающие право принадлежать и быть частью чего-то большего. Частью рода.
   Чиркен предложил ей изменить фамилию - та, которую она носила до сих пор, принадлежала отчиму. Они договорились, что сделают это сразу же, как растает первый снег.
   Ее имя сотрется после смерти, но имя рода останется. И Сабина будет жить вместе с ним.
   Тимур ждет ее, прислонившись плечом к стене возле самой решетки. Увидев ее, он почти не выглядит удивленным.
   - Ты ходишь совсем иначе, чем отец, - говорит он, склонив голову и рассматривая ее лицо. - Раньше я не задумывался о таких вещах. Сегодня какой-то особенный день?
   - Теперь мы будем видеться чаще, - девушка складывает корзину у своих ног и, опустившись на колени, достает из нее контейнеры с едой.
   Уговорить Чиркена на то, чтобы самой относить Тимуру еду, было непросто.
   - Хоть что-то хорошее, - бормочет парень, повторяя ее движение и располагаясь прямо на полу. - Возьми.
   Он протягивает руку к кровати и, ухватив шерстяной плед, стаскивает его и проталкивает в коридор.
   - Холодно сидеть, - объясняет он. - Ты недавно отболела.
   Это проявление заботы на мгновение вводит Сабину в замешательство. Сегодня Тимур ведет себя иначе и смотрит без прежней злости. В полной тишине он спокойно разбирается почти со всей едой, но контейнер с фруктовым салатом откладывает для нее. Девушка берет виноградину и отправляет ее в рот, продолжая рассматривать юношу напротив себя. Что же у него в голове? Она совсем не понимает.
   - Почему ты медлил, если был убежден в том, что убийца Чиркен? - наконец спрашивает она, не выдержав. - Ты мог бы связаться со следователями, неужели они бы проигнорировали такую наводку?
   Парень промокает губы тканевой салфеткой и бросает ту на опустевшую тару. Он думает какое-то время, прежде чем ответить. Возможно, прежде он не задавался этим вопросом и теперь пытался найти подходящее объяснение. Или все же придумать?
   - В первое же время после больницы телефон он у меня отнял, а компьютер контролировал дистанционно. Запись всего, что я делаю на нем, сразу сохраняется в облако. Я не мог быть уверен, что доживу до приезда хоть кого-то, даже если мое сообщение воспримут всерьез. После у меня появилась возможность сбежать в любое время. Сначала я так и хотел поступить, сдать все, что знаю, следствию и оставить их разбираться с этим делом. Но как бы это выглядело? Догадки человека, поставленного на учет с психическим расстройством? Без доказательств его если бы и арестовали, то не продержали долго, и исчезновения продолжились бы. Я мог бы притвориться, что мне нет до этого дела, уехать в другой город и жить своей жизнью... - взгляд Тимура теряет фокус, устремляясь куда-то за ее плечо. Быть может, он представляет, как бы все сложилось, прими он такое решение. - Нужно было, наверное. Не смог. Тогда я решил, что если бы знал, что он делает с телами, это бы все изменило. Уже не голословные обвинения безумца, а реальные улики. Все это время я пытался это выяснить. Точно не закапывает или закапывает, но не здесь, - я изучил окрестности вдоль и поперек еще до попытки побега и нигде не нашел и клочка вскопанной земли. Топить тоже негде - река слишком мелкая, и грунт быстро вымывается по весне. И ведь его ни разу нигде не ловили, значит, способ надежный и относительно быстрый, не оставляющий особых следов.
   Сабина обдумывает услышанное, пытаясь пока не делать каких-либо выводов, тем более, что у нее есть и другие вопросы, ответы на которые она собирается сегодня получить:
   - Ты не рассказывал мне всего, потому что боялся, что я сдам тебя отцу, как и вторая сиделка?
   Смена темы приходится Тимуру не по вкусу, она замечает это по обозначившимся заломам в уголках его губ.
   - У вас общая кровь, - он говорит так неразборчиво, что ей приходится сделать усилие, чтобы понять, как если бы слушала радио с помехами.
   - Это имеет значение?
   - Ты не представляешь, насколько, - Тимур поводит рукой себе за спину. - Я изучил немало архивов Пашуковых за то время, что сидел здесь в прошлый раз. За этим родом тянется кровавый след далеко в прошлое. Когда очередной сын семьи подрастал, в окрестностях начинали находить убитых, чаще женщин среди крестьянок и работниц, но порой и целые семейства.
   Сабина вспоминает список, который видела в его комнате. Могло ли быть такое, что предполагаемые убийцы жертв были связаны между собой, и ее подопечный пытался найти доказательства этой связи?
   Видя, что его слова не убедили ее, Тимур поднимается и, подойдя к столу, открывает ту самую папку, отрывки из которой читала как-то девушка. Он возвращается к двери и приносит какой-то листок, вытащенный из файла, протягивает ей. Сабина осторожно берет сложенную коричневатую бумагу и, развернув, читает.
   "Здравствуйте, дорогая матушка, кланяюсь вам в первых строках этого письма. До Москвы добирался пешком сорок верст, затем на телячьем вагоне. Морозило крепко, но я не промерз, спасибо вашим молитвам материнским и теплой шубе, что отправили мне по почте. Остаюсь жив и пребываю в добром здравии, надеюсь, и вы тоже. В прошлом письме вы спрашивали о брате моем Константине, но говорить о нем не желаю. Богопротивные дела он начал, и не стало у меня сил это терпеть, но вы и сами обо всем знаете и сами много от того страдали. Господь судья ему и нашему отцу, земля ему пухом.
   Как обустроюсь на новом месте, пришлю с оказией весточку. Будьте здоровы, возлюбленная моя матушка. За тем до свидания".
   - Это только одно из писем, а там их много. Думаю, Константин с Петром рассорились из-за того, что последний узнал, чем промышляет родной брат, и предпочел покинуть семью, оставив даже любимую мать, - делится Тимур своими догадками. - Константин был старшим, наследником, а Петр упоминает отца. Тот, если судить по тем же архивам, был заядлым охотником, и обучал этому делу Константина. После смерти старика убийства, пускавшие слухи по всей округе, ненадолго утихли, а затем начались вновь, только уже в другой манере.
   Скрытый смысл сказанного не сразу доходит до Сабины.
   - Хочешь сказать, что отец учил сына охотиться не только на зверей, но и на людей? - она хмурится, вновь опуская взгляд на письмо и перечитывая его в попытке найти что-то, что опровергло бы эту идею.
   - Когда подрос новый преемник, тот самый, который в девяностые стал бандитом, произошла очередная волна убийств, невероятно жестоких и наглых, - продолжает подопечный, не обращая внимания на ее явное недоверие. - Затем то же самое после совершеннолетия его сына, дяди отца. Последний вообще меры не знал, судя по всему, так как возвышенность именно при нем получила название Чертовой горы. Он скончался от быстро прогрессировавшей опухоли, и какое совпадение - исчезновения людей прекратились. Теперь вот подошло время отца наводить страх на город.
   - Но Чиркен... отец рос с матерью в другой стране, - напоминает девушка. - Откуда ему было испытать влияние семьи, если все так, как ты говоришь?
   - Его мать попросту сбежала, как это в свое время сделал Петр. После рождения отца что-то, видимо, пошло не так, - Тимур пожимает плечами. - Я выяснил, что со времени, когда ему стукнуло четырнадцать, в городе, где он жил со своими родителями, начали происходить убийства с очень похожим почерком. Эти дела стали расследовать как серийные. Виновником объявили местного мелкого бандита. Знаешь, кто выступил ключевым свидетелем обвинения? Школьник по фамилии Авджи. Бандит отрицал все обвинения, а затем здание СИЗО, где его содержали, ночью подожгли. Все списали на месть кого-то из родных жертв, но выйти на поджигателя так и не смогли.
   Лицо Тимура омрачается, и его глаза начинают блестеть больше обычного. Сабина догадывается, что дело в смерти его собственной матери. Должно быть, это мучительно - сгинуть в дыме и пламени, когда твои легкие забиваются удушающим газом быстрее, чем жар плавит кожу и кости, а мышцы сжимаются, и каждую сводит от боли. И так же мучительно это для близких, когда все, что огонь снисходительно им оставляет на тлеющем пепелище, - обугленные, безвозвратно изуродованные останки, застывшие в скрюченной позе будто ребенок в материнской утробе.
   Справившись с эмоциями, Тимур качает головой, словно отгоняя от себя непрошеные воспоминания:
   - Затем Ульяна и ее турок-муж погибли при странных обстоятельствах. Ночью загорелся дом, выжил только отец, - на прекрасном лице юноши появляется гримаса, и Сабине сложно сказать, чего в ней больше - страдания или ненависти. - Ничего не напоминает? Ему нравится огонь.
   Девушка рассеянно крутит в пальцах ягоду черники, наблюдая за тем, как на коже остается багровый след. Почти как кровь.
   - Зачем бы ему убивать своих родителей? - бормочет она, спрашивая больше себя, чем Тимура, но тот ее слышит:
   - У меня есть только предположение. Его матери должно было быть прекрасно известно, какие наклонности могут проснуться у ее сына. От отца я слышал, что она воспитывала его довольно жестко, если не сказать жестоко, видимо, в надежде, что сможет перебороть его природу. Когда стало известно об убийствах, она могла связать все детали происходящего воедино, и получившаяся картина ее испугала. Не знаю, может, она решила выгнать сына из дома или даже сдать его властям.
   - Значит, все было предрешено с самого начала? - Сабина крепко сжимает ягоду, чувствуя, как сок заливает ладонь. Такая хрупкая. - И Ульяна ничего не могла поделать?
   Отчего-то ей становится горько до невозможности.
   - Возможно. - Тимур протягивает руку сквозь прутья решетки и накрывает ее побелевший кулак, мягко заставляя разжать сведенные пальцы. Он берет салфетку, выглядывающую из корзины, и начинает аккуратно вытирать следы, оставленные раздавленной черникой. - Но я думал, не стало ли так, что в попытке оградить отца от природных склонностей, она не смогла быть ему любящей матерью и так только толкнула его на этот путь?
   - В твоем рассказе что Петр, что Ульяна не пошли по стопам родителя, - тихо замечает девушка, поднимая на него глаза и встречая ответный внимательный взгляд.
   Тимур ласково проводит указательным пальцем по ее щеке.
   - Они не были первенцами, и их минула участь наследников.
   Сабине кажется, что она слышит окончание фразы "в отличие от тебя".
   - Какое это имеет значение? - она опускает веки и чуть склоняет голову в стремлении продлить теплое прикосновение, но оно обрывается так же резко, как и началось. Юноша отодвигается, а затем и вовсе отворачивается, будто не в силах продолжать на нее смотреть.
   - Я и сам не до конца понимаю. Может, если бы геном всех Пашуковых исследовали, то нашли какой-нибудь особенный "ген охотника", который включается только у тех, кого подталкивают к развитию определенных качеств и к определенным занятиям? Той же охоте, сначала на зверье, а затем и на более крупную дичь. Как знать...
   - Думаешь, у меня он тоже есть, этот ген? - вид его выпрямленной спины заставляет Сабину, наоборот, сжаться.
   - Отец увидел в тебе что-то, ведомое только ему, - юноша немного поворачивает голову в ее сторону, и свет, падающий с зарешеченного окна, рассеивается около строгого абриса его лица, рождая мутный ореол у белой кожи. - Не знаю, что ты от него слышала, но первое время после вашей встречи в больнице он не торопился планировать твое вхождение в семью. Все изменилось, когда ему стало известно об убийстве твоего отчима.
   Зубы девушки на секунду сжимаются так сильно, что тупая боль волной расходится от рта до самого затылка. Она не может не понимать, какое грязное и темное значение Тимур вкладывает в свои слова.
   Он хочет сказать, что если все так, как звучит в его рассказе, Чиркена привлекла не она сама, а возможность того, что она - убийца, и значит, сможет принять наследие семьи, каким бы извращенным оно ни было. Сабина подавляет порыв вскочить и накричать на парня. Совсем неслыханно для нее прежней, слишком... Слишком.
   Тимур вновь поворачивается к ней, привлеченный долгим молчанием. Вид девушки, разозленной, но в то же время потерянной, будто ребенок, который не знает, как справиться с незнакомыми чувствами, забирает напряжение из его плеч и отпускает пружину в голосе, готовую было сорваться.
   - Я много лет играл с отцом в шахматы и знаю все его приемы, - тон его резко меняется, Сабина чувствует, как ему важно убедить ее, и поневоле прислушивается. - Он лучше многих знает, когда выждать, а когда действовать, и просчитывает свои шаги наперед чуть ли не до конца партии. Поэтому его сложно победить в игре и вывести на чистую воду в жизни. Но у тебя может это получиться, потому что он видит в тебе не противника, а продолжение себя, своей порочной крови. Ты сможешь найти доказательства, заставить его выдать свои секреты.
   - В какой момент у вас с ним все пошло не так? - девушка все же встает, не будучи в силах сдерживать нарастающее внутреннее напряжение, и хватается обеими руками за свою косу, будто та - это якорь, который позволит ей остаться в собственном теле и не даст разлететься на беспокойный рой жалящих пчелами болезненных мыслей. Он пытается подвигнуть ее шпионить за Чиркеном, стать его врагом. Сабина напоминает себе натянутый волос, который вот-вот лопнет, сжимаясь на оборванных концах тугой спиралью. - Ты сам сказал, что он любил тебя и заботился о тебе. Разве этого было мало?
   Ей было бы достаточно.
   - Отец хотел вылепить своего наследника из меня, пристрастить к охоте и убийству, но у него не вышло. Не дай ему провернуть это с тобой. Пойми, это не та любовь, что принесет тебе счастье. Для него дети - это отражение его самого, и он любит их до тех пор, пока это отражение его устраивает.
   И все же юноша продолжал звать его отцом, а значит, признавал за ним право так называться.
   - Он предлагает мне не охоту и убийства, - возражает она, все еще ощущая внутренний протест на его слова. - Он предлагает мне семью.
  Пусть бы в ней видят собственное отражение, разве это не естественно для родителя - смотреть в лицо своего ребенка и желать найти собственные черты? Эта любовь не хуже той, что оставляет тебя один на один в пустой комнате день за днем в молчании и страхе.
   Трещина в зеркале или трещина в глазах - ей уже все равно.
   - Я знаю, что ты другая, - горячо произносит Тимур, словно читая ее мысли. Он опирает руки о пол, подаваясь к ней всем телом, и заглядывает в глаза. - Кровь - еще не все. Я буду твоей семьей. Только не поступай в угоду отцу, не позволяй ему изменить тебя, увлечь на этот путь. Он ведет в никуда.
  
  ***
   "В никуда".
   Эти слова Тимура потом еще долго звенят в ее голове, то утихая, оставаясь тенью на периферии сознания, то несмело просыпаясь вновь. И днем, и ночью они преследуют Сабину, подтачивая ее уверенность в том, что она видит реальность, а не диковинный сон, слишком затянувшийся, и оттого претворившийся в жизнь.
   Каким бы было ее "никуда"?
   Как девушка себя ни уговаривает, а рассказ парня поселяет в ее душе еще большие сомнения. Только вот какие из них настоящие, а какие самообман? Как ей отличить живой цветок от давно мертвого, но бережно засушенного в гербарии?
   Сабина знает - Тимур ждет ее решения, каким бы оно ни было, но надежда, светящаяся в его взгляде в каждый визит к нему, лишает ее опоры под ногами, бросает на шаткий мост, висящий над пропастью, и ей суждено или перейти его, или сгинуть в небытие. Девушке хотелось верить юноше в том, что он невиновен, что она может быть рядом с ним без тени сомнения, но поверить означало бы потерять. Потерять отца, дом. Потерять себя, только-только найденную, откопанную среди шелухи ложных и истинных воспоминаний, чужих суждений и многолетней пустоты, заполнившей место чего-то важного внутри нее, что когда-то, быть может, и жило в ней, но сгинуло в боли и страхе прежних дней.
   Будь она проклята, если какой-то частью себя не желает, чтобы убийцей оказался Тимур, и в то же время боится этого, как ничего прежде.
   А тот словно подначивает все ее метания, напоминает о связи, что соединила их за долгие месяцы. Часто касается ее, порой будто бы мимоходом, не имея никакой явной цели, а порой откровенно, глядя ей в глаза, не скрывая собственного волнения. И тогда дыхание девушки сбивается, и она теряется в мерцании его потемневшего взгляда, где тоска мешается со скрытым чувством, которому нельзя подобрать лишь одно название. Что ей делать, если он лжет? Что ей делать, если говорит правду?
   Она еще раз изучает дом в попытке найти что-то, что дало бы ей подсказку, есть ли в словах Тимура хоть капля этой самой правды, однако ничего не находит. В чем Сабина однозначно уверена - пропажи женщин имеют отношение к Пашуковым, частью которых она тоже недавно стала. Исчезнувшие работницы, пропавшие нарциссы, окровавленная кепка, видеозапись с ночи убийства - девушка не обманывается тем, что это может быть чередой совпадений. Нет, убийца совсем рядом. И это либо Тимур, который теперь пытается ввести ее в заблуждение, либо...
   Люди говорили, что руки ее матери по локоть в крови, но ее отец может оказаться тем, кто пропитан чужой кровью насквозь. И если так, то кем будет она сама в таком случае, в кого превратится? И как ей нести ответ за такое наследие?
  ***
   В один из дней после работы в мастерской они с отцом уже привычно сидят в удобных креслах у печи. Сабина гипнотизирует взглядом беспокойно танцующий огонь. А может, это он гипнотизирует ее, рождая перед глазами образы давно ушедших дней, нашептывая тихим треском и шуршанием древесной щепы свои собственные сказки, никогда прежде не слышанные ни одним из людей.
   Работа над картиной продолжается, и каждый день, сразу, как относит Тимуру завтрак, они с Чиркеном отправляются в охотничий домик. Все со временем становится знакомым ее взгляду, не остается ни кусочка ткани обивки на широком пышном диване, ни узора на деревянном настиле, укрывавшем полы, ни уголка холста, стоящих почти у каждой стены, которые бы были для нее загадкой. Но и здесь ничто из увиденного не дает ей даже самой маленькой хлебной крошки, которая подсказала бы ответ, куда Сабина движется - к домику злой ведьмы или от него? Eй хочется получить этот ответ больше всего на свете.
   Так больше не может продолжаться, она совсем измотана бесконечной чередой метаний и сомнений, а значит, пора поставить точку. Что дурного, если она сыграет в предложенную Тимуром игру? Ей нужно знать, заперт ли тигр в клетке или уже скользит вибриссами по ее коже, раззявив пасть.
   Девушка чувствует себя так, словно они с Чиркеном стали участниками пьесы, и теперь ей предстоит разыграть сцену, которая либо предварит развязку, либо отсрочит ее еще дальше, заставляя зрителей разочарованно откинуться в креслах. Только некому было бы смотреть их игру, кроме них самих.
   Она вспоминает, что однажды сказал ей Чиркен, рассказывая об охоте:
   "Охотиться - значит вернуться в первобытные времена, когда была только потребность и знание, как эту потребность удовлетворить. Со временем знание превратилось в ритуал".
   - Мы давно не были на охоте, - роняет Сабина как бы между прочим, ухватив стеклянную чашку двумя пальцами за бока и крутя ее в ладони. Чай слишком горячий для нее, но сквозь слой толстого дна до кожи доносится лишь отголосок тепла. Возможно, девушка тоже находится совсем рядом с огнем, но не чувствует его подступающего жара, потому что разум ее оборачивается в отрицание очевидного как в сотни покрывал? - Я уже соскучилась по этим ощущениям.
   Она чувствует, как Чиркен направляет на нее свой внимательный взгляд.
   - А что это за ощущения для тебя?
   Сабина качает головой, пряча выражение лица за упавшей копной волос - для образа Прозерпины она распустила обычную косу, и пряди волнами стекали по ее плечам до самого пояса.
   - Ты будешь смеяться.
   - Мне правда интересно, скажи, - в его голосе проявляется настойчивость, и девушка понимает, что выбрала верное начало разговора.
   - Будто я первобытная шаманка, танцующая у костра, - задумчиво произносит она, опуская голову и рассматривая красноватые блики на поверхности чая. - Нет запретов, есть только ритм барабанов, скручивающая изнутри потребность и ритуал, частью которого я становлюсь.
   Замолчав, Сабина искоса глядит на мужчину, оценивая его реакцию на ее слова.
   - Потребность и ритуал... - Чиркен откидывается в кресле и улыбается. Кажется, он так и не понял, что она лишь перефразировала его собственные слова, сказанные когда-то. - Ты действительно видишь суть. Многие люди воспринимают охоту как забаву, способ убить не только животное, но и время. Но с древних времен охота - часть естественного цикла жизни, где один зверь пожирает другого, чтобы выжить.
   Чиркен смотрит на огонь. Абрис его лица, очерченный светом и тенью, рождает образ чего-то тревожного и зловещего. Девушке становится еще больше не по себе, будто она попала в одну из своих мрачных сказок, в которых кто-то так или иначе будет обречен.
   - Огонь и охота всегда шли рука об руку. Зверя добывали, чтобы превратить его в живительную пищу, и это тоже был ритуал. Кости зверей плавились в пламени костра и превращались в пепел, удобряющий почву. Проходило время, и на месте пепла вырастали злаки и травы, которые становились пропитанием для других животных.
   Она прослеживает его взгляд в сторону зажженной печи. Огненные языки извиваются, то пригибаясь, то вырастая вновь.
   "Ему нравится огонь".
   Сабине тоже всегда он нравился. Она тихо признается:
   - В детстве, когда попала в приют, порой я представляла себе, как все, что было в моей жизни, о чем хочется забыть, пожирает гигантское кострище. Включая людей.
   Оглянувшись на Чиркена, девушка сталкивается глазами с его, потемневшими до цвета сажи, оставшейся на месте пепелища.
   - И того человека?
  Она вздрагивает. У нее нет сомнений в том, кого он имеет в виду. Отец отказывался как-то называть ее отчима, словно тот был не живым созданием, а тенью, недостойной упоминания.
   - Только после его смерти я почувствовала себя свободной, - она давно придумала, как ответить, чтобы пройтись по тонкой кромке обоюдоострого лезвия двусмысленности. Сказать правду, но умолчать о ней. - Моя мать не могла подарить мне эту свободу.
   "Рот матери открыт в крике, но не слышно ни единого звука. Или, быть может, это Сабина больше не способна его услышать?
   Она медленно смотрит на тело, лежащее у своих ног. Ее голые ноги покрыты кровью, как и майка на животе и груди.
   Когда он заходил комнату, то, казалось, пожирал своим присутствием все пространство. Сейчас вместо него лишь груда плоти и костей. Не разрывается воздух от криков и брани, не смотрят налитые кровью глаза, не брызжет слюна из раззявленного рта. Его больше нет.
   Наконец тишина.
   Нож в руках у матери, но пальцы Сабины продолжают дрожать.
   - Это твоя вина, - шепчет она, поднимая взгляд обратно на мать, и та начинает захлебываться рыданиями. По лицу Сабины тоже текут слезы, но она этого не замечает, чувствуя ошеломляющую пустоту там, где еще недавно была разрывающая на части боль".
   Тогда то, что она испытала, было вовсе не свободой. Это было обреченностью и странным, парадоксальным чувством потери, что девушка не готова признать даже теперь. Она ненавидела отчима, ненавидела и боялась, но после его смерти на мгновение все равно ощутила горе и сожаление. Как такое могло быть возможным?
   Чиркена ее слова приводят во взволнованность, и он не замечает их... неискренности? Искренности не до конца?
   - Я знаю, - он протягивает к ней руку и накрывает ее ладонь. Огненное отражение пляшет в его глазах, и Сабина понимает, что такое же пламя он сейчас видит в ее взгляде. - С самого начала знал!
   - Знал? - ей хочется забрать руку, но она не хочет обидеть отца.
   Чиркен усмехается и дергает уголком рта.
   - Марина из той породы людей, что страдают молча, но не делают ничего, чтобы избавиться от источника страданий, - вновь зыбкие тени двусмысленности мелькают между невинных слов.
   Сабина решается пойти в этой двусмысленности дальше, так далеко, как только сможет, чтобы не сорваться в пропасть.
   - А что бы сделал ты на ее месте? Избавился бы от страданий? - она смотрит в теплые глаза человека, называвшегося теперь ее отцом, и думает о том, как обманчиво бывает тепло. Уютный очаг, который согреет в долгой зиме, или ревущее пламя, уничтожающее все на своем пути?
   Чиркен тоже смотрит на нее. Его голова чуть отклонена назад, будто он увидел интересную поделку и захотел оценить ее художественное значение. Наконец он негромко произносит:
   - Ты знаешь ответ.
   Сабина открывает рот, чтобы спросить прямо, и будь, что будет. Кот и жив, и мертв только до тех пор, пока она не откроет ящик. После не останется возможности прятаться от правды, можно будет только принять ее.
   - Давай собираться? - Чиркен, словно почувствовав что-то, поднимается с места, как бы ставя в разговоре точку. - Ты ведь хотела на охоту, значит, завтра лучше встать пораньше.
   Момент оказывается упущен, и Сабина чувствует предательское облегчение. Что же, кот проживет еще немного в своей тюрьме из неопределенности.
   Губы девушки растягиваются в несмелой улыбке.
  Глава 15.
  
  'Одна женщина однажды родила сына. Была она уже преклонных лет, оттого и мальчик при рождении был маленьким и едва дышал. Мать, рассудив, что такое дитя будет ей обузой вместо помощника, вскоре оставила его в лесу. Ребенка нашел лесничий и взял себе на воспитание. Был он человеком добрым и великодушным, оттого и мальчика учил тому же. Время шло, мальчик вырос в сильного юношу с прекрасными золотыми волосами, пошедшего по стопам названого отца и, когда старик скончался, занявшего его место лесничего. По утрам он пробегал весь лес наравне с быстроногими оленями, следя, чтобы всюду чтился порядок, а по вечерам играл на самодельной свирели из черемухи для птиц и зверей. Звуки его музыки были так прекрасны, что даже деревья, и те всякий раз стихали шелест листвы, околдованные чудесной мелодией.
  В один день ему повстречалась старая женщина. Была она немощной и совсем тонкой, как ивовая лоза.
  При встрече, как и учил его отец, юноша поприветствовал ее:
  - Здравствуй, матушка. Заблудилась ты, вестимо?
  - Здравствуй, сынок, - отвечала ему женщина. - А ведь ты и правда сын мне кровный, ближе меня никого у тебя нет. Сотни верст прошла я в поисках тебя, теперь ноги мои не несут меня, руки мои не держат меня, глаза мои света не видят.
  Подивился юноша, закручинился по старой памяти, но голову склонил перед родной матерью.
  - Раз так, то будь гостьей в моем доме. Привечу, напою и накормлю тебя с долгой дороги.
  Поблагодарила его женщина сердечно, да стала просить понести ее.
  - Ты вон какой сильный, а я так слаба, - сказала она.
  Юноша подумал да согласился. И впрямь, неужто ему в тягость будет понести чуток маленькое тельце старушки?
  Посадил он ее себе на загривок да понес к себе в избушку. Там отогрел ее худые косточки у печи да накормил сытно. Вернулся к матери на щеки румянец, загорелись глаза живым блеском. Стала она смотреть по сторонам, да присматривать.
  - Экий у тебя дом ладный. Большой и теплый. Как было бы здорово жить в таком доме! Мне ведь и пойти некуда. Разреши больной матери остаться, я много места не займу. Буду помогать тебе, чем смогу. А тебе не так одиноко будет.
  Юноша подумал да согласился. И впрямь, неужто такая крошечная старушка займет много места?
  Стали они жить поживать. Матушка быстро обвыклась на новом месте, сделалась хозяйкою. Сына все время держала подле себя да садилась ему на загривок чуть что, приговаривая, как ножки ее не ходят, ручки не держат, да глаза света не видят. Так оно и повелось. Когда юноша потянулся было за любимой свирелью, мать его принялась поучать:
  - Что же ты в свистульки свои все играешься. Матушке своей лучше дай напиться да наесться.
  Юноша подумал да согласился. И впрямь, неужто не сыграется в другой раз? А матери его больной забота сейчас, а не потом требуется.
  Не ходил теперь юноша играть на свирели, так что та рассохлась и потрескалась. Мать скоро и вовсе перестала слезать с его загривка, да все приговаривала свое ему на ухо, оттого не слышал он больше ни зверей, ни птиц, только голос материнский. Проходили месяцы, затем годы. Тело старухи без движения каменело, и однажды в самом деле стало превращаться в камень. Носить его на себе было все труднее. Юноша не мог больше бежать как раньше, словно легкий олень. Поступь его стала тяжелеть, шаг мельчать, спина гнуться под каменной ношей. Лицо, когда-то кровь с молоком, исхудало, руки и ноги иссохли, и стало совсем невмоготу ему мать держать.
  Однажды споткнулся юноша, упал, да и не смог встать. Так и лежал на сырой земле с каменным горбом.
  - Отчего не скажешь ничего, матушка? - спросил старушку сын. - Может, молвишь свое словечко, у меня силы-то и появятся.
  Тишина была ему ответом. Уж много дней покойницу носил он на себе, да о том не ведал.
  Теперь, когда голос матери не застил слух юноши, услыхал он пение сойки, да головы поднять так и не смог. Поведал он вещунье о своей горькой доле, а та и сказала:
  - Ты когда-то пел краше всех в лесу на своей свирели. Еще бы раз ее услышать.
  - Не могу я больше петь на свирели. Ноги мои не несут меня. Руки мои не держат меня. Глаза мои света не видят.
  Тогда сойка присела на окаменевшую старуху и клюнула ту прямо в темечко. Камень треснул да рассыпался крошкой, покрывшей юношу всего целиком. Расправилась молодецкая грудь, открылись веки, налилась силой кровь, подняли тело руки и ноги. Время шло, и понемногу оно залечило раны молодого лесничего. Новая свирель, выточенная из ясеня, звучала даже краше старой. Вновь вечерами играл юноша для птиц и зверей, но особо - для сойки-вещуньи. И только волосы его потеряли свой золотой блеск и навсегда посерели от каменной крошки, да на плечи порой давила тяжесть, словно мать по-прежнему жила на его загривке'.
  Сабина замолкает, глядя на неровное пламя догорающего огня в зажженной буржуйке. Весна уже на самом пороге, скрадывая ледяные ветра и все чаще прорываясь сквозь ватную серость неба солнечными лучами. Теперь уже нет нужды топить пристройку как раньше - достает и обогревателя, и только на ночь девушка зажигает печь, чтобы затем часами просиживать рядом с зарешеченной дверью на подстеленном пледе.
  Тимур улегся на бок на стянутое с постели второе покрывало прямо возле решетки, и, протянув руку, крутит в пальцах кончик Сабининой косы, стелющийся по полу.
  - Эта сказка отличается, - говорит он, не отрывая глаз от своего занятия. Девушка, словно очнувшись ото сна, переводит взгляд на его лицо, в сумрачных бликах огня выглядящее совершенно не от мира сего. Густые ресницы падают тенью на белые щеки словно крылья диковинной бабочки, а чувственные губы чуть приоткрыты в мечтательной полуулыбке.
  Сабина перехватывает его ладонь, отстраняя от своих волос, и переплетает их пальцы.
  - Ты как-то спрашивал меня про Севастьянова, - и про мелодию, которая с некоторых пор всегда хранится на ее телефоне.
  - И ты обещала рассказать эту историю, - Тимур тянет их сцепленные руки к себе, вынуждая девушку приблизиться к решетке почти вплотную. Он легко целует кожу на нее запястье, заставляя чуть поежиться от пронзительного чувства, прокатившегося по телу легкой волной.
  - Я и рассказала ее, - она опирается лбом о прутья, на мгновение прикрывая глаза от накативших эмоций. И почему ей вздумалось говорить об этом сейчас? - Только что.
  - Давай убежим, - внезапно говорит парень, стискивая ее руку почти до боли. - Снег скоро сойдет достаточно, чтобы рискнуть добраться до города. Все, что нужно, - чтобы ты достала ключи и чем-то отвлекла отца.
  Сабина секунду осмысливает услышанное, пытаясь прийти в себя от неожиданности того, что услышала, а затем выдергивает руку из вдруг ставших жесткими пальцев, поднимается с пледа и отворачивается от юноши. Внутри ворочается злость вперемешку со странной обидой. Когда же он искренен, а когда расчетлив?
  Она поджимает губы и смотрит в сторону двери, что не ускользает от взгляда Тимура.
  - Ладно, забудь, что я сказал, - торопливо произносит он, но упрямое 'пока' звенит между строк. - Только не уходи вот так. Лучше расскажи, что там с Севастьяновым?
  Девушка дергает плечом, но все же оглядывается назад. Вид парня, стоящего на коленях, ухватившегося обеими руками за прутья решетки своей невольной тюрьмы, что-то меняет в ней, рождая острое чувство, подступающее к глазам жалящими солеными укусами. Разве удивительно, что он пытается всеми силами покинуть это место? Пусть даже играет на ее чувствах в попытке достичь цели.
  Успокоившись, Сабина вновь поворачивается к окну, решаясь на рассказ.
  - Пару лет назад в нашу больницу привезли женщину после травмы позвоночника, - за стеклом подсвеченный редкими дворовыми огнями снег мерцает, отражая пульсацию ее сердца, заставляющую тело незаметно дрожать. - Говорили, что она упала с лестницы, но был и слух, что это не просто несчастный случай. При женщине был сын. Севастьянов, несмотря на молодой возраст, уже имел определенную известность, может, поэтому выбрал лечить мать в небольшом городе. Он ни на кого не смотрел, все ходил с опущенной головой. Мать не отпускала его далеко от себя все время до и после операции, которая прошла не слишком удачно. Когда она узнала, что никогда не сможет ходить, то впала в буйство, кричала, раздирала в кровь руки себе и сыну. Он смотрел на нее с такой ненавистью... Я в то время только начинала работать в больнице и предпочитала проводить перерыв не в сестринской, а на запасной лестничной площадке, куда никто не ходил. Однажды я застала там Севастьянова. Он писал музыку в нотном альбоме. Помню, я сказала, что мне хотелось бы услышать, как она звучит. С тех пор его пальцы еще часто были в пятнах от чернил. С каждым днем состояние его матери ухудшалось. Осознание того, что она даже ходит под себя, думаю, стало для нее еще одним ударом. Женщина в самом расцвете сил, в одночасье превратившаяся в бессильный придаток к сыну. Всякий раз она срывалась на нем. Как-то в ночное дежурство мне пожаловались на шум из ее палаты. Придя туда, я обнаружила, что весь пол в осколках и раздавленных фруктах. Ко мне вышел ее сын. Его лицо было в порезах, а в глазах что-то такое... Словом, я тогда подумала, что так выглядит человек, доведенный до крайней точки. Что он должен сделать шаг и упасть в пропасть - или столкнуть в нее кого-то другого.
  - И что ты сделала? - голос Тимура звучит ровно, но Сабина слышит спрятанное в нем напряжение, как будто он может предугадать, каким будет продолжение истории.
  Девушка подходит ближе к оконной раме, подставляя лицо под тонкое дуновение сквозняка. Почему стало так душно? Она глубоко вбирает в легкие воздух, кажущийся плотным и тягучим словно старый засахаренный мед:
   - Я сказала ему, что вколю его матери снотворное, и она будет крепко спать этой ночью. Так я и сделала. А наутро палату освободили, - горло на мгновение сдавливает, но почти тут же отпускает, позволяя продолжить. - Та женщина умерла во сне.
  Воцаряется молчание. Сабина бездумно смотрит во двор. Снег больше не мерцает, тусклый и холодный, он просто лежит, и кажется, что в этом его предназначение. Когда же он растает и даст земле освободиться от его многотонного груза?
  - Что насчет мелодии? - тихо спрашивает Тимур. - Ты сказала, она стала благодарностью.
  - Это я так ее назвала, - признается девушка и смотрит на него через плечо. - После тех событий спустя месяц с небольшим мне передали, что для меня кто-то оставил письмо. В конверте был музыкальный плеер, а на нем эта мелодия, подписанная как 'спасибо'.
  - За что же он благодарил тебя?
  Сабина почти физически может увидеть, как едкая горечь съедает произнесенные слова, и те плавятся словно свечной воск под покровом зажженного фитиля. Ей хочется услышать в них намек, почти обвинение, но в них нет ничего, что дало бы ей повод разозлиться и оборвать разговор.
  - Я подарила его матери спокойную смерть, - помедлив, произносит она. - Она не чувствовала боли, как могла бы, оставайся в сознании.
  Тимур медленно качает головой.
  - Он ведь убил ее?
  Он говорит это так просто, что сначала девушке даже не верится в то, что она слышит.
  - Я не знаю, - она встречает его взгляд. Огненные блики превращают темные глаза парня в горящие угли, прожигающие ее до самых костей, и Сабина, не выдержав, отворачивает свое лицо.
  - Знаешь, - шепчет Тимур, и этот шепот ядом поникает в ее сознание, пробуждая воспоминания, мешая их с выдумкой, приходящей на место пустот. - Ты знаешь. И поэтому не можешь забыть.
  Девушка с силой зажмуривает глаза.
  - Я знаю только то, что кто-то все равно бы умер той ночью.
  Разум заволакивает пеленой, она все вдыхает воздух, но никак не может выдохнуть, и грудь давит изнутри, распирая клетку из ребер. Как выбраться из собственного тела, чтобы не чувствовать этой тесноты?
  - Ты не виновата, - вдруг слышится за ее спиной, и сердце Сабины на секунду останавливает заполошный бег. А Тимур повторяет. - Не виновата.
  Девушка отрывисто смеется, чувствуя абсурдность ситуации. Он успокаивает ее?
  - Кто сказал, что я чувствую вину? - она продолжает слабо улыбаться, но парень не может это видеть. - Я ничего не сделала.
  - Вот именно. Ты ничего не сделала. Не кори себя. Ни за ту женщину, ни за своего отчима.
  Улыбка бледнеет на ее лице, а затем уголки губ, словно потеряв опору, опадают вниз. Ее охватывает злость, еще большая, чем прежде.
  - Не думай, что понимаешь меня.
  - Тебя бы это испугало, не так ли? - едва слышно роняет Тимур. - Что кто-то может понимать, что у тебя внутри на самом деле. Ведь ты сама бежишь от своих чувств, давишь их в себе, как будто это тараканы, а не часть тебя.
  - С чего бы мне бежать от них? - Сабина опускает голову, ставшую как никогда тяжелой.
  - Потому что они несут с собой боль, - голос юноши накрывает ее как приливная волна. - Но чувствовать боль, когда что-то не так, - естественно. Неестественно ее не ощущать и продолжать ранить себя, других. Боль - это и сопереживание, и раскаяние, и вина. И любовь. Там, где нет боли, или где она отрицается, там жестокость и пустота.
  - Боль разрушает тебя, - шепчет девушка, но Тимур ее слышит.
  - Она способна разрушить лишь то, что и так мертво.
  Все в ней поднимается в протесте на услышанные слова. У нее осталось так мало, а он предлагает отпустить и эти крохи, пусть искореженные как оплавленное стекло, пусть острые и ранящие ладони, пытающиеся на них опереться... Но если лишить ее этого полусожженного остова от Я, которое и так никогда не было целым, то что останется?
  Догорающие поленья издают последний шелестящий вздох и медленно затухают, оставляя их почти в кромешной темноте.
  Сабина неслышно покидает юношу, и даже через укрывающий коридор мрак парадоксально может чувствовать на себе его взгляд, тянущийся к ней как тонкая невидимая нить.
  Как же она запуталась.
  
  ***
  
   Окно распахивается под порывом ветра и с шумом ударяется о спинку стоящего рядом стула, заставляя приставленные к его ножкам пустые холсты разлететься по полу. Внутрь комнаты прорывается еще совсем не весенний холод вместе с изморосью, и девушка, чьи плечи укрыты только тонким слоем газовой ткани, ежится, торопясь закрыть створки. Поднимает все еще липкие после грунтовки заготовки под картины обратно, размещая их так, чтобы они могли хорошо просохнуть. Слишком сыро.
  Она ни разу не зажигала печь в охотничьем домике, но много раз видела, как это делает отец. Подойдя к чугунной заслонке и опустившись возле нее на колени, Сабина с усилием отворяет дверцу и, взяв несколько поленьев из заготовленной стопки, аккуратно закладывает их внутрь одно за другим. Девушке кажется, она может ощутить странный запах, исходящий изнутри печного зева, и когда она достает руку, на той оседает какой-то серый налет. Внимание Сабины привлекает маленький кусок недогоревшего полена необычного цвета, но то, что она сначала принимает за дерево, рассыпается в ее пальцах, стоит ей ухватиться за случайную находку, чтобы поднести к глазам поближе. На ладони остается неприятный след, и девушка брезгливо отряхивает ее.
  При их больнице был крематорий, и Сабине не раз доводилось быть свидетельницей тому, как из печи достаются останки того, что когда-то было человеком. Вопреки расхожему мнению, это не было тем прахом, что затем в горшочке вручался родственникам усопшего. После сожжения оставалось довольно много фрагментов костей, но стоило их сжать, как они рассыпались в руках точно так же, как и этот кусок...
  Похожий серый налет Сабина замечает на стоящем рядом с печью широком глиняном горшке. Она осторожно приподнимает его крышку. Внутри оказывается небольшая ручная мельница, покрытая все тем же пеплом.
  Девушка еще раз дотрагивается до обращенных в мелкую труху печные остатки, трет между пальцами. Она и прежде знала, что Чиркен предпочитает замешивать основу для холстов сам вместо того, чтобы покупать, но никогда не интересовалась у него, из чего он эту основу делает. Теперь же ей в голову приходит возможная отгадка. Сабина как-то раз слышала от отца, что в старину художники могли замешивать специальный клей на основе измельченных костей.
  Это ведь кости животных?
  От случайного открытия ее пробирает дрожь, на это раз не имеющая ничего общего с холодом.
  Девушка остается сидеть возле холодной печи, а взгляд ее медленно скользит по комнате. Большое светлое пространство со вторым светом, с лестницей, ведущей на небольшую мансардную площадку. Деревянные брусья стен увешаны готовыми картинами, в то время как незаконченные работы аккуратно сложены на специальном стеллаже. В углу стол, заставленный контейнерами с красками, большей частью самодельными, пузатыми бутылками масел - растворители Чиркен не признавал, разбросанными мастихинами, вырезанной из дерева мелочевкой. Кисти отец хранил отдельно в широком полотняном пенале, каждую в своем кармашке. Их было так много, что, когда пенал сворачивался, получался рулон толщиной в высокую подушку.
  А ведь их Чиркен тоже делал сам... Деревянные резные стержни, щепетильно подобранный разноцветный ворс, волосок к волоску.
  Двери со скрипом отворяются, впуская в дом солнечный свет и холодный влажный воздух, заставляя Сабину вздрогнуть от неожиданности. Первым заходит отец, и только потом собаки, приученные не бежать впереди хозяина. Оказавшись внутри, Виз сразу трусит к девушке, приветливо махая хвостом и, подбежав вплотную, коротко проходится собачьим поцелуем по ее виску. Сабина слабо улыбается, шутливо морщась и оттирая лицо. Ареш реагирует на нее спокойнее и лишь задевает ее спину теплым боком, направляясь к лежанке возле очага, где как-то грузно опускается на подбитую мехом подстилку. Он в последнее время оставался вялым и, кажется, был нездоров, но отец заверял девушку, что это простая собачья хандра.
  - Ты чего на полу? - спрашивает ее Чиркен, снимая куртку и отряхивая ее от мелких капель.
  - Пыталась зажечь печь, холодно, - скованно объясняет девушка, краем глаза проверяя, не забыла ли она закрыть крышку горшка, и незаметно для мужчины оттирая руки от оставшейся на них костной муки. Кажется, тот все равно подмечает ее движение, и внимательные карие глаза проходятся по ее фигуре целиком, словно оценивая, что могло происходить здесь до его прихода.
  - Я помогу, - уголки его губ раздвигаются в теплой улыбке, но отчего-то теперь Сабине видится за этим теплом что-то сокрытое, гладкое и скользкое как поверхность зеркала.
   Он несколькими ловкими движениями зажигает печь, а затем помогает девушке подняться с колен и вновь ее осматривает.
  - Платье испачкалось, - отец отряхивает воздушные многослойные одежды, в которые она облачилась перед предстоящим позированием, и делает вид, что не замечает ее пристального взгляда. Девушка поджимает губы и отводит глаза, чувствуя копящееся между ними напряжение, которому ей сложно было подобрать объяснение. Сама она на взводе после разговора с Тимуром этой ночью, но что случилось с отцом? Он расстроен? Зол?
  Ей кажется, что все вместе.
  Они начинают работу в молчании, изредка прерываемом короткими фразами. Каждый день в мастерской дается девушке все сложнее. Она и подумать не могла, как выматывает не столько необходимость сохранять неподвижность, сколько неотвратимость тяжелых мыслей, которые охватывают ее в тишине, нарушаемой лишь скребущими звуками кисти, водимой по холсту.
  Сабина застывает с нарциссом в своей руке, смотрит на сухие белые лепестки. Маша тоже смотрела на них перед смертью?
  - Чуть выше подбородок.
  - Что? - девушка отрывается от бездумного рассматривания цветка на ее ладони и возвращает внимание к отцу.
  Тот терпеливо повторяет:
  - Ты опять слишком опустила голову, - кажется, это третий или четвертый раз, когда он говорит ей это.
  - Прости, - Сабина выдыхает и чуть поднимает подбородок, занимая нужную позу. - Так?
  Отец какое-то время смотрит на нее с сомнением, а затем откладывает кисти в сторону, снимает фартук и нарукавники.
  - Давай сделаем перерыв. Ты устала.
  Девушка ничего не отвечает. Ей и в самом деле трудно сосредоточиться сегодня, ничего не хочется, кроме как лечь в кровать и лежать до самого вечера в надежде, что муторная тоска оставит ее. Она отходит к одному из кресел и начинает снимать с себя накидку в стиле греческой тоги, под которой остается в топе на тонких бретельках и леггинсах. В доме к этому моменту натоплено достаточно, чтобы Сабина не ощущала холода, но чувство легкой дрожи под самой кожей не оставляет ее ни на мгновение.
  Отец ставит греться воду для чая, а сам усаживается во второе кресло, размещая руки на подлокотники и продолжая глядеть на девушку с каким-то неясным выражением. Заметив его взгляд, Сабина замирает, удерживая в пальцах скомканную полупрозрачную ткань. Когда прозрачные с виду слои газа перемешиваются друг с другом, теряется способность видеть сквозь них хоть что-то, и остается лишь иллюзия видимости, рождаемая изгибами складок, игрой света и тени. Так и с недомолвками между людьми, которые понемногу отбирают доверие.
  - Давид Тигранович поведал, что тебя однажды привлекали для дисциплинарного слушания, - Чиркен чуть запрокидывает голову, переводя взгляд на потолок, а затем возвращая его к дочери. Голос его звучит почти как обычно, но Сабина слышит в нем нотки необъяснимого нетерпения. - И это было связано с внезапной смертью пациентки, которой ты в ночь своего дежурства дала снотворное.
  Почему он начал об этом говорить?
  - Как... - девушка прикрывает глаза, когда к ней почти тут же приходит осознание, охватывающее конечности тревожным ознобом. Конечно же, это не совпадение, что только этой ночью она рассказала об этой истории Тимуру.
  'Он лучше многих знает, когда выждать, а когда действовать, и просчитывает свои шаги наперед чуть ли не до конца партии'.
  Чиркен позволил ей видеться с парнем, но оставил для себя возможность контролировать все, что происходит. Что это? Беспокойство любящего отца или предосторожность охотника?
  Сабина пытается вспомнить, о чем еще они с Тимуром говорили между собой. Затылок начинает ломить от дурного предчувствия. Вспоминается обломок сожженной кости.
  - Ты прослушиваешь нас с Тимуром? - спрашивает она непослушными губами, пытаясь сохранить самообладание. Если бы он хотел навредить ей, то уже сделал бы это, не так ли?
  - Было бы неразумно с моей стороны оставлять все на самотек, - Чиркен поднимается и подходит вплотную к ней, затем успокаивающе сжимает ее ставшие ледяными ладони в своих, сухих и чуть мозолистых. Он не выглядит враждебным, и это позволяет Сабине окончательно взять себя в руки. - Я же говорил - мой сын может быть очень изобретателен, когда ему что-то нужно. Правда, в этот раз его попытки уговорить тебя его освободить выглядели неубедительно. Может, ему не так уж и хочется оттуда выйти?
  Отец издает смешок и смотрит на нее так, словно приглашает разделить свое веселье. Девушка растягивает губы в неуверенной улыбке:
  - Его слова ничего не значат.
  Чиркен охотно кивает:
  - Конечно, нет, - но хватка его рук вдруг становится почти болезненной. Сабина понимает, что так выглядит предупреждение с его стороны.
  'Он видит в тебе не противника, а продолжение себя, своей порочной крови'.
  Девушка будто может почувствовать юношу, стоящего за ее спиной и произносящего эти слова. Только кто же противник для нее самой...
  Она смотрит на мольберт, где застыла в сумрачном ожидании будущего юная Прозерпина. В ней нет жертвенности, какая всегда виделась Сабине у Россетти, ее подбородок упрямо поднят, и глаза горят решимостью. Она не боится неопределенности, не бежит от тревог, а идет к ним навстречу. И пусть у нее лицо Сабины, девушка почти не узнает себя, глядя на картину.
  Отец прослеживает ее взгляд и, взяв ее за плечо, почти насильно подводит к холсту.
  - Прозерпина осуществила предначертанное ей, когда спустилась в подземное царство и заняла его престол рядом со своим супругом. Отныне ее долей стало встречать и провожать умерших, и ей начал поклоняться весь загробный мир. Кем она была бы, оставайся лишь дочерью своей обезумевшей матери?
  Темно-красные мазки разливаются в ореоле вокруг фигуры Прозерпины, рождая образ зловещей ауры. Сабина знает по другим работам Чиркена, что скоро оттенки потемнеют до темно-коричневого, и картина станет еще более мрачной. Его краски всегда темнели. Словно вместо пигмента он вмешивал в них кровь.
  Сабина отворачивает лицо, чувствуя, как глаза ее сдавливает изнутри. Ей почти больно продолжать смотреть на картину.
  - Настанет день, и это полотно прославится гораздо больше работы Россетти, - негромко продолжает Чиркен, и его глаза в этот миг обращены на дочь. - Кто-то станет ужасаться, глядя на нее, кто-то - захочет повторить.
  Слова его безобидны, но девушку продирает озноб.
  Сабина пытается улыбнуться.
  - Это то, чего ты хочешь? - почему ей так холодно? Руки отца прожигают ее до кости, но от этого прикосновения тело будто покидают единственные крохи тепла.
  - Этого хочет любой творец, разве не так? Чтобы каждый знал его творения, и каждый не остался равнодушным.
  Он смотрит на оставленный возле мольберта распахнутый пенал с кистями, берет одну из них и гладит ворс редкого темно-рыжего оттенка. Кисть совсем новая, и заметно, что еще не была в работе.
  Мужчина с какой-то долей неясной торжественности передает кисть Сабине, и та послушно берет ее, проводя подушечкой пальца по мастерски выполненной резьбе на рукоятке и мягким волоскам кончика. А затем замирает от осознания, пришедшего вслед за ощущениями.
  В ее руках человеческий волос.
  Тимур не лгал ей. Лжецом оказался Чиркен.
  И кость... Она была человеческой? А краски? Господи, в них действительно кровь?
  Он сжигал своих жертв в печи как ведьма из старой сказки...
  Рука отца давит на ее плечо, будто бы он был не человеком, а каменной статуей.
  Разве она уже не замечала тысячу маленьких хлебных крошек на своем пути? Но все предпочитала отворачиваться от них.
  - Твои кисти, - хрипловато произносит девушка. - Выглядят так необычно.
  Отец наконец отпускает ее и отходит к столику, принимаясь взбалтывать испачканные кисти в чистящем растворе, промокая их вафельным полотенцем и складывая обратно в пенал.
  - Каждую из них я создавал в память о чем-то, от чего хотел освободиться, - голос его теперь звучит чуть приглушенно.
  - И это помогло? - Сабина вспоминает волосы Зои Железновой. Темно-рыжие кудряшки, выбивающиеся из-под смешной кепки. Точь-в-точь того оттенка, что ворс на новой кисти. - Освободиться?
  Чиркен тихо смеется. Кажется, ему пришелся по душе ее вопрос.
  - Зачем бы я тогда продолжал.
  Девушка сглатывает и принимается помогать отцу убираться, роняя как бы невзначай:
  - Хотела бы я тоже научиться.
  Мужчина замирает, а затем откладывает отсыревшее полотенце в сторону и поворачивается к ней всем корпусом, с интересом разглядывая ее заалевшие от волнения щеки.
  - Ты упоминала, что тебе больше нравится наблюдать. Что-то изменилось?
  - Я поняла, что просто смотреть для меня мало, - она тщательно пристраивает крышки на баночки с самодельными красками. - Хочу погрузиться в процесс.
  Чиркен склоняет голову к плечу.
  - Ты действительно к этому готова? Это довольно грязно, можно испачкать не только руки.
  Они играют словами, перемежая открытые и тайные смыслы как цветные стекла калейдоскопа, но так и не переступая грани откровенности. Что же должно произойти, чтобы отец перестал скрываться?
  Сабина пожимает плечами.
  - Кожу легко оттереть от краски, - а потом добавляет. - А от одежды всегда можно избавиться. Например, сжечь.
  Как же так вышло, что Ареш принес ей окровавленную кепку? Неужели отец был так небрежен, что позволил остаться такой улике, не сжег ее, как, вероятно, поступал со всем остальным? Нет, она так не думала. Скорее, это было частью спланированного спектакля, как и твердил ей Тимур. И кепку с того вечера она так и не видела, Чиркен забрал ее...
  Отец смотрит Сабине прямо в глаза, почти не мигая.
  - Тогда как насчет твоей первой кисточки? - в его вопросе сокрыта мягкая усмешка и в то же время странный азарт. Проверка, которую она обязана пройти. - Какого цвета ты хочешь? Может, медового?
  Девушка ощущает мелкую дрожь, охватившую ее пальцы, и прячет ладони за спину, сцепляя их в замок. У ее матери волосы редкого цвета гречишного меда.
  - Я подумаю, - тихо отвечает она, старательно не опуская взгляда.
  Чиркен удовлетворенно щурится, и его губы изгибаются в хищной улыбке.
  - Скоро мы сможем ездить в город и сделаем тебе славную коллекцию, - обещает он, не скрывая предвкушения.
  Вся нарочитая мягкость и доброта сползают с него подобно слоям змеиной кожи, ставшей слишком тесной для смертельных колец.
  Сабина смотрит на него и больше не видит защитника и старшего друга. Напротив нее застыл в изломе одержимого разума незнакомец. Она думает о том, что ей бы испытывать страх перед этим страшным человеком, но нет. Как когда-то, стоя перед своей несчастной матерью над мертвым телом отчима, она охвачена раздирающей на части тоской и чувством утраты.
  В глубине ее живота зарождается боль, она закручивается в опустошающую воронку, поглощающую Сабину часть за частью. Скоро от нее ничего не останется, так есть ли смысл бежать?
  - Жду с нетерпением, - девушка тоже улыбается, позволяя улыбке проникнуть в свой голос, глаза. Отец и дочь. Она будет преданна до конца. Она не оставит его.
  
  ***
  
  - Где твоя куртка? - спрашивает ее Чиркен, когда она садится в прогретую машину.
  - Кажется, оставила внутри, - говорит Сабина и, заметив, что мужчина собирается выйти, добавляет. - Завтра заберу. Я пока твою накину, холодно.
  Куртка лежит на заднем сидении, а сам Чиркен все это время остается в тонком свитере. Его парка пахнет знакомым одеколоном, когда девушка торопливо кутается в нее.
  Отец качает головой, но все же трогает машину с места. Дорога до дома проходит в молчании. Сабина угрюмо смотрит в окно на проплывающие силуэты деревьев. Со спины ей под локоть то и дело тычется морда Виза, и тогда девушка рассеянно гладит пса по теплой шерсти, но собачья ласка не в силах отвлечь ее от тяжелых мыслей.
  Когда они останавливаются возле главного входа, девушка берется за ручку двери, замечая, что Чиркен не собирается выходить.
  - Ты не идешь? - спрашивает Сабина, следя, чтобы в ее тоне не проскользнуло и толики напряжения, в котором она все это время остается.
  - Поработаю еще немного, - мужчина смотрит в сторону подъездной дороги.
  - Ты же не собираешься в город? - девушка внимательно всматривается в лицо отца, пытаясь понять, в каком он настроении. - Ты говорил, что еще рано.
  - Возможно, - коротко отвечает он, но затем переводит смягчившийся взгляд на нее. - Не беспокойся, я оставлю с тобой Виза.
  - На серпантине может быть опасно, - она пытается скрыть нарастающую тревогу. - Подожди до следующей недели. Поедем вместе.
  Чиркен задумчиво отстукивает по рулю ритм кончиками пальцев. Сабина гадает, победит ли в нем извращенная нужда или здравый смысл.
  - Хорошо, - наконец говорит он. - Иди.
  Когда машина отъезжает, Сабина остается на крыльце, пока не убеждается, что отец направляется в сторону охотничьего домика, а не главной дороги. Что же, у нее получилось выгадать немного времени.
  Она заходит в дом, закрывает дверь. Виз, проскользнувший за ней, трусит в сторону лестницы, а девушка не может заставить себя сдвинуться с места. Сабина стоит, прислонившись спиной к резным створкам, и пытается сделать глубокий вдох, но ничего не выходит. Душно.
  В руках и ногах разливается неприятная вязкая слабость. Девушка делает шаг, другой, третий, а затем срывается на бег, спеша в свою комнату. Кажется, что колени вот-вот подогнутся, и она упадет, и Сабина беспорядочно цепляется руками за стены в попытке найти опору. Когда она оказывается в спальне, то едва успевает добраться до ванной, где ее начинает корчить в рвотных позывах. Желудок пустой, и мучительные потуги выворачивают ее наизнанку. Сабина кашляет и давится этим кашлем, словно что-то, что ее тело желало исторгнуть, цепляется за пищевод, не позволяя от себя избавиться. Словно это часть ее самой, которой суждено остаться внутри навсегда.
  Грудь разрывается от жгучей боли, кажется, что под ребра ей вогнали острое шило и проворачивают как рукоятку давно сломанной музыкальной шкатулки, выдавливая из той жуткие рваные звуки. Она не чувствует рук, уцепившихся за края ванной, только видит побелевшие кончики пальцев, каких-то чужих и неправильных. Сабина ловит свое отражение в зеркале. Хотя тело пронзают судороги, лицо ее остается неподвижно и скованно, как маска из папье-маше, которую слепили слишком толстой и уродливой, и теперь она давит на кожу своей липкой тяжестью, от которой невозможно избавиться. Она смотрит, и смотрит, и смотрит на себя, а затем губы ее в зеркале начинают дрожать, и маска опадает, оставляя после себя искривленный в рыдании рот. Изнутри вырывается короткий отчаянный вой, почти тут же переходящий в безмолвный плач, сотрясающий ее тело. Рядом слышится жалостный скулеж, и в шею девушки тычется холодный нос Виза, прибежавшего на шум. Сабина слепо поднимает руки к собачьей шее, стискивая их на лоснящейся короткой шерсти.
  Чиркен - убийца. Ее отец - убийца. Сколько же там было кистей? Многие десятки, возможно, даже сотня. Сотня убитых и уничтоженных людей, разобранных после смерти в долгой агонии на ингредиенты.
  Она вспоминает присланные фотографии и глаза Маши, еще живой и вынужденной наблюдать за всем, что с ней происходит, чувствовать боль, но быть не в силах пошевелить и пальцем.
  'Процесс охоты придает мясу особый вкус. Зверь понимает, что за ним идут, и это превращает его кровь в бурлящий котел из страха и надежды избегнуть уготованной участи', - говорил ей отец. Должно быть, ему нравилось видеть это выражение и в глазах своих жертв, и он лишал их возможности сбежать, но оставлял способность думать и осознавать.
  Сколько раз он готовил им пойманную дичь...
  Сабину сгибает в очередном спазме прямо над холодным полом, и она сворачивается в комок, обнимая себя за плечи. Виз беспокойно перебирает лапами, а затем ложится рядом с ней, подпирая бок теплым телом. Девушка чуть поворачивает голову и встречается взглядом с умными звериными глазами, в которых застыла тревога. Пес негромко ворчит, словно ругая за что-то, и Сабина улыбается сквозь слезы.
  - Хороший мальчик, - шепчет она. - Хороший.
  А она - нет. Все говорили о том, что ее мать совершила ужасное преступление, и это клеймо дочери убийцы марало, пачкало, как гигантская тень неизвестного чудовища, застывшего за спиной. Не имело значения, что произошло на самом деле, ей пришлось жить как человеку, которому следовало бы опускать глаза при встрече с другими и стыдиться не только своей семьи, но себя.
  Сабину даже не знали, но уже ненавидели. Само ее рождение было достаточным грехом в глазах людей, слепых в своем страхе, и потому не знающих пощады. Они не видели за той чудовищной тенью девочку, они видели еще одно чудовище. И этот облик постепенно срастался с ней, проникал отравляющим шепотом в разум, подначивая преступить придуманные кем-то границы снова и снова.
  Как ее отец. Был бы он рад, скажи она, что домыслы его верны, что в ней алчущая крови природа раскрыла свою острую пасть особенно рано? Разочаровался бы, узнав, что все не так, и одиночество и боль заставили ее ранить себя, а не других?
  Какой выбор не сделает, она что-то разрушит. Но может, Тимур прав, и это что-то должно быть разрушено? Если бы она писала сказку о самой себе, каким бы прописала конец?
  Она не будет убегать, пытаясь оторваться от собственной тени. Она обернется и посмотрит чудовищу прямо в лицо.
  
  ***
  
  В пристройке тихо и темно. Девушка медленно ведет рукой по стене коридора, не отрывая пальцев от шероховатой рыхлой штукатурки. Лунный свет тускло пробивается сквозь высокие окна, расчерчивая деревянный настил пола в свои причудливые серебряные изгибы. Она останавливается напротив камеры Тимура, чувствуя, как ноги путаются в оставленном возле решетки пледе. Зрение ее уже перестроилось достаточно, чтобы разобрать в скудных отсветах фигуру юноши, спящего на кровати. Сабина недолго смотрит на него, вбирая в себя отдельные линии его лица, тела, которые проявляются из темноты словно части засвеченной фотопленки.
  Тимур, будто почувствовав ее присутствие или взгляд, просыпается, тревожно приподнимая голову и вглядываясь в то место, где она стоит, а затем тянется рукой к переключателю настенного бра. Раздается щелчок, и комната заполняется мягким красноватым светом. Парень зажмуривается и чуть отворачивает голову в сторону, а когда открывает глаза, замечает Сабину.
  Девушка подносит к губам палец и манит его к себе.
  Юноша неуверенно поднимается, словно до конца не осознающий, что видит не сон, и подходит к решетке.
  Сабина протягивает руки сквозь прутья и, ухватившись за ворот его джемпера, тянет к себе. Тимур склоняется, почти касаясь металла щекой. Он выглядит растерянным, но послушно следует ее движениям.
  - Ты был прав, - почти неслышно произносит девушка, едва двигая губами напротив его губ. - Это он.
  Парень вскидывает на нее взгляд, открывает рот, чтобы что-то сказать, но она прикладывает к его рту палец и качает головой. Тимур какое-то время напряженно смотрит на нее, а затем, кажется, догадывается о причине ее поведения и настороженно оглядывает комнату. Вопросительно смотрит на Сабину, и она кивает, понимая без слов, о чем он ее спрашивает.
  Юноша недолго раздумывает и, отойдя к столу, достает блокнот и ручку, что-то пишет и приносит бумагу девушке.
  'Почему ты здесь?' - написано на разлинованном листе.
  Девушка перехватывает ручку и быстро оставляет несколько строк:
  'Думаю, я знаю, что отец делает с телами. Он сжигает их, остатки костей пускает на клей для холстов, на крови замешивает краски, а из волос делает кисточки. Создает свои картины из плоти и крови'.
  Только закончив писать, она осознает, что все это звучит как история о кровавом безумце. Но Чиркен не был безумен. Или все же был?
  Тимур хмурится, буравя взглядом написанное, приписывает ответ.
  'Дороги, наверное, уже свободны. Нужно уходить'.
  Сабина медленно кивает. Она не решается рассказать юноше свои мысли и вместо этого, опустив голову, вновь сжимает пальцы на его одежде. Тимур обнимает ее за плечи, и пусть их тела разделены решеткой, они этого не замечают. Девушка не знает, кто из них делает первое движение, но они оказываются на полу, все так же не размыкая объятий. Их ладони скользят по телам друг друга, пока, наконец, не переплетаются между собой.
  Она не может подавить сотрясающую ее дрожь. Тимур сквозь прутья прикасается к ее лбу теплыми губами, а затем принимается осыпать поцелуями все ее лицо. В какой-то момент их губы встречаются, и они замирают, впитывая острую нежность этого касания.
  Девушка чувствует себя, словно вышла под яркий солнечный свет после темной комнаты. Этот свет ранит ее глаза, заставляя плакать еще больше, но отказаться от него невозможно. Ей остается только принять неизбежную боль, которую, она знает, однажды сменит удивительный мир, полный множества вещей, которые изменят ее, взрастив на останках старого и мертвого новую жизнь.
  Они засыпают прямо там, у решетки, не размыкая рук и до последнего не разъединяя взглядов. Сон их спокоен и глубок, и потому ни один из них не слышит громовых раскатов, звенящих обещанием скорой грозы.
  
  Глава 16.
  
  В это утро солнце слепит особенно ярко. Ночью случилась целая буря с ветром и ливнями, изломавшая деревья и разбившая остатки рыхлого снега, освобождая уставшую от долгой зимы землю с проклюнувшейся ранней травой.
  Сабина знает - холода уже не вернутся, они остались позади. Волглая почва пружинит под кроссовками, и девушка идет сначала неспешно, а затем все быстрее и быстрее, пока не срывается на бег. Ноги ее то скользят по размокшей грязи, то получают опору из выползших наружу узловатых корней, и она бежит все быстрее, чувствуя, как сердце закручивает свой бег в ее груди, и тепло утренних лучей оседает на разгоряченной коже. В какой-то момент Сабина все же теряет равновесие, но успевает зацепиться за ствол молодой березы и удержаться от падения. Прижавшись щекой к шершавой коре, она пытается отдышаться, а затем смеется, чувствуя небывалую легкость.
  Красивый день.
  Раньше в ее жизни было много таких дней, но она не смотрела по сторонам, чтобы заметить. Мир Сабины был маленьким, темным и холодным, и солнце не могло достичь ее, чтобы растопить лелеемую внутри пустоту.
  Она поднимает голову на искрящиеся в золотом свете облака, и, пусть улыбка остается на ее губах, ей хочется плакать. Не от боли, не от страдания, а от совершенства того, что видит. Пробуждающийся от зимы лес необъятен, и необъяснимый трепет охватывает все существо Сабины. Голова ее кружится, а легкие жадно вдыхают сладкий воздух, словно стремясь вобрать в себя частицу окружающего величия.
  Животные и растения в лесу умирают и появляются на свет, но лес как единое целое все равно остается там же, где был и сотни лет назад. Разве не в этом секрет бессмертия? Бесконечный цикл жизни и смерти существ, на смену которым приходят другие существа.
  Рядом раздается карканье. Девушка чуть поворачивает голову. Ворона, притулившаяся на ветке почти на уровне ее глаз, смотрит на нее, склонив маленькую головку, и снова каркает. Сабине мерещится в этом звуке вопрос. Она улыбается.
  Только большое и целое может быть вечным, но возможно, и оно когда-нибудь найдет свой конец.
  А ей пора возвращаться.
  Когда Сабина заходит в пристройку, то приглаживает распущенные волосы и щипает себя за щеки, чтобы придать им немного румянца. Ей хочется быть красивой в этот красивый день. Виз беспокойно трется о ее ноги, когда она медленно идет вдоль коридора, всматриваясь в висящие на стенах фотографии как в первый раз. Старый род. Старая фамилия. Девушке совсем недолго довелось быть частью этого большого и целого, и это было особенным чувством.
  Тимур уже ждет ее.
  Сабина любуется им. Должно быть, с таких одухотворенных, исполненных внутренним светом лиц художники былых лет писали свои лучшие картины.
  Юноша тревожно всматривается в ее глаза, отмечая в них что-то новое. Ему не нравится то, что он видит, но он не может подобрать слов, чтобы выразить дурное предчувствие.
   Сабина достает из кармана ключ, и глаза Тимура расширяются, когда он видит его. Ключ от камеры Чиркен всегда носил при себе, девушка знала об этом, поэтому умышленно оставила свою куртку в охотничьем домике, чтобы у нее был повод одолжить отцовскую. Ключ оказался во внутреннем кармане, а Чиркен предсказуемо не стал настаивать на том, чтобы она вернула парку, когда они подъехали к дому.
  Отпереть замок у нее получается не сразу, но наконец звучит щелчок, и парень, не дожидаясь, пока это сделает девушка, рывком отворяет дверь. Пару мгновений они смотрят друг на друга, застыв в неподвижности, а затем Тимур делает шаг к ней навстречу и сжимает в крепких объятиях. Сабина кладет голову ему на плечо и прикрывает глаза.
  Горячие губы находят ее ухо, и шепот обжигает ее кожу:
  - Пришла.
  Девушка так же тихо отвечает:
  - Перед отъездом отец зайдет, чтобы проверить тебя, поэтому ты вернешься в камеру и сделаешь вид, что спишь, - она вкладывает в карман его брюк ампулу и маленький шприц. - Мы пробудем в мастерской до самой вечера, он хотел сегодня закончить с картиной. У тебя будет время спокойно уехать.
  - Что значит - у меня? - руки Тимура сдавливают ее почти до боли, но Сабина встречает эту боль словно старого друга. - Мы должны уехать отсюда вместе.
  - Не могу, - она грустно улыбается.
  - Но почему? - в его голосе упрямство мешается с отчаяньем, словно он уже знает, что не сможет ее переубедить, но не может не попытаться.
  - Не рассказывай никому про отца, - просит девушка вместо ответа. - Не надо.
  Юноша отстраняется и испытующе смотрит на нее.
  - У нас же будут доказательства.
  - Все эти люди - думаешь, они захотят знать? Что их мать, дочь, любимую не просто убили, а разобрали на части, сожгли дотла, чтобы затем сделать свое жуткое творение и выставить всем на показ? - Сабина качает головой. - Незнание порой лучше правды, оно, по крайней мере, оставляет место для надежды.
  - Мне нужно было остановить его до того, как это зашло так далеко, - в голосе Тимура прорывается отчаяние и мучительное сожаление.
  - И что бы ты сделал? Напал? Закрыл в клетке, как это с тобой сделал он? - спрашивает она, прекрасно зная ответ.
  Парень отводит глаза.
  - Я много раз представлял, но так и не смог, - шепчет он. - Исподволь надеялся, а вдруг ошибаюсь, вдруг это не он. Простишь ли ты мне теперь эту слабость? И прощу ли ее себе я?
  Девушка качает головой.
  - Эта слабость - любовь, Тимур. Пусть даже он - чудовище, убийца, негодяй, но ты его любишь. И я люблю, - добавляет она, и внутри нее рождается осознание, открывая ей то очевидное, что было скрыто долгие годы под слоем толстых одеял, которые Сабина накидывала на себя снова и снова, чтобы спрятаться, бежать в духоту наивного убежища. - В этом наша беда. Не все родители любят своих детей. Однако почти все дети любят своих родителей, как бы эта любовь не пряталась. Теперь я это понимаю. Мы живем со связью, с силой которой не сравняться ни одни другие узы, и чем более болезненна эта связь, тем она крепче.
  Когда она смолкает, ее горло болит от шепота, а в мыслях столько всего, что если бы каждое слово, каждый образ и чувство в них было каплей, они собрались бы в глубокое озеро. Вобрав в себя эти переживания, что ей не принадлежали, сотканные из болезненной привязанности, отвержения, разочарования и в то же время необъяснимой надежды, она наконец обращает взгляд на саму себя.
  Ее охватывает острое сожаление, сбивая дыхание.
  Мама. В ее памяти она осталась тенью от человека, отстраненная и далекая, оживающая лишь возле мольберта с очередной картиной. Слишком слабая, чтобы Сабина искала у нее защиты. Слишком изнуренная, чтобы подарить своей дочери немного тепла.
  Она просто была больна, но тогда Сабина не могла этого понимать, и это непонимание ширило пропасть между ними с каждым днем, закручиваясь в смертельную воронку со страхом, обидой и парадоксальным чувством стыда. Может, она недостаточно хороша, чтобы мама любила ее? Недостаточно послушна и тиха, чтобы отчим не наказывал ее? Множество раз Сабина думала о том, что должна была вовсе не рождаться на этот свет, а оставаться в небытии, где ей самое место, где так же темно и нечем дышать, как под ее одеялом.
  Затем пришло отчаянье. Ночи напролет с фонариком, прислоненным к окну до тех пор, пока отчим не обнаружил это и не переломал ей пальцы, которые заживали так медленно и плохо, что позже, когда она уже попала в приют, ей ломали их вновь, чтобы кости могли нормально срастись. Ее надежды о спасителе оборачивались ничем, и это рождало еще больше гнева, который копился в ней день ото дня, не находя выхода.
  Она не могла излить этот гнев на отчима, поэтому стала изливать на мать. Порой, как дикий зверек, даже могла подходить и кусать ту за руки - просто так, потому что могла - оставляя на светлой коже, и так часто покрытой гематомами, яркие отметины. Марина ничего ей не говорила и не ругала, просто молча ждала, пока дочери надоест, и продолжала делать то, что прежде. Не получая в ответ ни взгляда, ни крика, ни даже прикосновения - хоть чего-то, что дало бы ей знать, что она существует, что она не призрак, а живой человек, Сабина чувствовала только большее отчаяние. Как если бы, стоя за толстым стеклом, пыталась дозваться кого-то, но в итоге понимала, что весь остальной мир ее не даже не видит.
  'Отчим лежит мертвый на залитой кровью кухне их квартиры, и больше всего на свете девочке хочется услышать материнский голос, обращенный к ней, даже если это будут слова ненависти и проклятий. Но она видит на лице Марины лишь раскаяние и горе, о муже, будто во всем мире есть только он и теперь, после его смерти, их образы слились в одно целое уже навсегда.
  Она не знает, в какой момент все меняется, и мать вновь делается спокойной и отстраненной. Марина тщательно моет руки, затем берет телефон, и, набрав короткий номер, протягивает его девочке.
  - Сообщи им, что я убила мужа.
  После этого она уходит в ванную, где запирается и больше не отвечает.
  Сабина долго смотрит на телефон в своих руках, все еще испачканных кровью.
  - Служба спасения слушает, - доносится из динамиков после щелчка. - Говорите.
  И она говорит. Что еще ей остается?
  Позже, когда в их квартирку набиваются люди в форме и без нее, шумные и злые, дверь в ванную выбивают. Сабину пытаются отвести в сторону, но она вырывается и все равно видит мать, лежащую на кафельном полу с распоротыми на руках венами. Она подбегает и начинает тормошить почти неподвижное тело изо всех своих детских сил. Сабина чувствует злость, выламывающую изнутри. Боль. Ужас. Она истошно кричит, пока ее оттягивают от Марины и, даже когда ей говорят, что та жива, никак не может остановиться'.
  Девушка вспоминает их последнюю встречу в больнице. Почему она не осталась с мамой хотя бы на короткий разговор? Почему отказала даже в такой малости, как взгляд и несколько слов?
  Как бы ей хотелось увидеть ее еще раз. А теперь она покидает и Тимура.
  Сабина жмурится, затем поднимается на цыпочки и коротко целует юношу в губы.
  Парень цепляется за ее руки, не позволяя отойти от себя, говорит еще что-то, но она уже не слушает. Снаружи раздается приближающийся звук двигателя. Они замирают.
  - В ампуле снотворное. Забери Виза и Ареша с собой, - шепчет Сабина и, вырвав свои пальцы из хватки Тимура, уходит, не оглядываясь.
  
  ***
  Они с отцом стоят плечо к плечу, рассматривая готовую работу. Псов, как Сабина и рассчитывала, Чиркен оставил сторожить сына, и теперь девушка гадает, успел ли Тимур уже добраться до гаража. Виз должен был послушаться его и так, а вот Ареша, скорее всего, пришлось ненадолго усыпить.
  Прозерпина закончена. Темные линии стягиваются от краев к центру картины, нагнетая ощущение даже не самой опасности, а ее предчувствия. Светлое лицо чуть отвернуто от зрителя, но глаза смотрят прямо, и вызов отражается в них как сталь обнаженного от ножен кинжала, который Прозерпина прячет в складках одеяния. Сабина уверена, что вчера ножа на картине еще не было, а взгляд богини был направлен на цветок, лежащий во второй руке. Внизу холста алеет размашистая подпись художника. Прямо как на убитых Маше и Андрее...
  - Зачем было оставлять на телах мое имя? - спрашивает девушка отца, не поворачивая головы. Она не может видеть выражения его лица, но отчего-то ей кажется, что мужчина доволен.
  - Подарки принято подписывать, - отвечает он просто и прямо, оставляя игры в стороне. - Мне было любопытно узнать, как ты поступишь, если тебя попытаться загнать в ловушку. Ты меня не разочаровала.
  Сабина вбирает воздух в легкие так глубоко, что в горле на мгновение поселяется боль.
  - Ты столько лет действовал, не оставляя ни единого следа. Зачем же тогда было так рисковать? Все эти убийства на показ... Стоило чему-то пойти не так, и тебя бы вычислили, - она задавалась этими вопросами со вчерашнего дня, не в силах найти объяснения, которое выглядело бы наименее абсурдно. Но была ли вообще в действиях человека, похищавшего и убивавшего людей, логика?
  - Думаешь, никто не знает?
  - Что ты имеешь в виду? - девушка пытливо смотрит на отца, а тот продолжает рассматривать Прозерпину, будто любуясь не картиной, а отражением дочери в зеркале.
  - У меня есть несколько, скажем так, поклонников моего творчества, - охотно поясняет он, и в голосе его снисходительность мешается с улыбкой. - Они знают о том, как создаются мои картины.
  Сабина какое-то время молчит, пытаясь уложить сказанное в голове.
  - Это не пугает их? - наконец выдавливает она из себя.
  - О, это приводит их в полный восторг, - уголок мужских губ тянется вверх, и есть в этой ухмылке что-то презрительное, как если бы Чиркена самого удивляла человеческая развратная жадность до уродства и смерти. - За возможность приобщиться к чему-то за гранью добра и зла, не марая при этом собственных рук, они готовы платить. Речь не только о деньгах. Люди они весьма и весьма влиятельные, так что, даже если бы меня видело десяток человек и затем вышло на главную площадь города с транспарантом, это ничего не изменило. Тот, кто заказал мне Прозерпину, один из таких поклонников. Картина отправится за рубеж и как знать, быть может, со временем у нее найдется еще больше почитателей.
  Ни за что, - думает девушка, но не дает и тени неприятия прорваться сквозь маску интереса.
  - Следователь, ведущий дело об исчезновениях и убийствах Маши и Андрея, довольно принципиален, - говорит она. - Он бы пошел до конца, если бы узнал, кто стоит за всем.
  - Гаврилов? - отец головой. - Ему бы быстро заткнули рот.
  - Тогда зачем ты пытался заставить меня думать, что за всем стоит Тимур? И посылал мне те фотографии? - спрашивает Сабина. Она отходит к печи, неспешно набирает в чайник воду и ставить его греться, прислушиваясь к тому, что происходит за ее спиной. Слышится легкий скрип деревянных досок, и она чуть поворачивает голову. Тень отца падает на пол совсем рядом с ней.
  - Разве это не было для тебя интересным приключением? Людям ведь нравится заигрывать со смертью, - он словно предлагает ей оценить сделанный подарок. Девушка сжимает зубы, пользуясь тем, что отец этого не видит, но затем насилу заставляет себя расслабить сжатое в пружину тело и даже улыбнуться. Нельзя забывать о том, как хорошо Чиркен считывает даже самые незначительные знаки тела.
  - Если его попытки все равно ни к чему бы не привели, то к чему было делать его сумасшедшим? - продолжает она как ни в чем ни бывало, берясь за коробку с чаем. Бутоны маленьких хризантем рассыпаются в ее пальцах совсем как кости, сожженные в печи.
  - Мне было некогда разбираться с его капризами. Как и сказал, особых последствий для меня его бунт бы не принес, но вот время отнял. А у меня была особая цель, - девушка чувствует, что отец улыбается. Она чувствует, как его близкое присутствие почти сводит ее с ума. Ей хочется выбежать, и прежняя Сабина так бы и сделала, но не теперь.
  - В первый свой день здесь я увидела на столе в библиотеку книгу, - она делает первый пролив, и в воздухе расцветает сладкий цветочный запах. - Шрифт показался мне необычным, но я не придала значения. Только позже поняла, что он выглядел так же, как надписи на Маше и Андрее.
  - Почерк - это тот же рисунок, - доверительно делится Чиркен. - Если умеешь рисовать, его ничто не стоит скопировать.
  - Так что... - она разливает чай по чашкам, продолжая оставаться к отцу спиной. Руки ее движутся быстро, но плавно, не давая мужчине заподозрить, что что-то идет не так. - Тимур был прав в своих догадках? Ты же слушал нас и знаешь, о чем он говорил.
  - Почти во всем. Сообразительный парень, скажи? Только очень упрямый.
  Девушка доливает в одну из чашек виски из початой бутылки. Она поворачивается и протягивает ее Чиркену.
  - У него есть причины быть упрямым. Ты убил его мать, - говорит Сабина, наблюдая, как мужчина пригубливает напиток. Его лицо при упоминании Галины темнеет, и это выглядит как оскал раздраженного зверя.
  - Она была никчемной. Балласт, который тянул Тимура на дно, - посмотрев на девушку поверх чашки, прежде чем сделать очередной глоток, он со значением добавляет. - Марина недалеко от нее ушла.
  Сабина опускает взгляд на свои руки, сцепленные в замок.
  - Думаешь, мне нужно от нее избавиться? - она чуть улыбается, не поднимая глаз.
  - Не только от нее, - Чиркен подходит к ней почти вплотную. Привычным жестом опускает одну ладонь ей на плечо, почти у самой шеи, там, где бьется ее тонкий пульс. - От всех, кто предал тебя. Я вот сделал это еще много лет назад, и совсем не жалею. Я любил мать, а вот она меня ненавидела и попыталась избавиться. В итоге это я избавился от нее.
  - Поэтому ты напал на Гаврилова? - спрашивает девушка, разглядывая полоски на его свитере, чтобы отвлечься от наступающей тошноты. Невыносимо. - Хотел убить его для меня?
  - Не убить, - он качает головой. - Подарить эту возможность тебе. Когда ты станешь действительно свободна, то сможешь быть как я.
  Отец гладит ее по скуле, отводя упавшую ей на глаза прядь цвета черного дерева - точь-в-точь как у него.
  - Быть злом? - едва слышно произносит Сабина, решаясь посмотреть в его лицо, родное и знакомое до самой маленькой родинки, морщинки. Как он может продолжать выглядеть таким ласковым и добросердечным, когда с его уст слетают все эти слова?
  - Зло неотвратимо и естественно, - он пожимает плечами, удерживая пальцы на ее щеке. - Да и что считать злом? Льва, убивающего антилопу? Мы рождены охотниками, и все, что нам остается, - это принять нашу природу.
  Его голос ввинчивается в ее сознание, и ей на краткое мгновение хочется забыть про все и просто позволить себе быть убаюканной этими звуками, обещающими принятие и защиту. Она поднимает руку и кладет ее на его ладонь, прижимая к своему лицу. Внимательно смотрит в его глаза, в которые уже успевает закрасться легкая отрешенность.
  - Кажется, ты устал. Присядь отдохнуть, а я пока все уберу.
  Сабина тянет отца на одно из кресел, и тот, вздохнув, откидывает голову на высокую спинку. Нейролептик, соединенный с алкоголем, действует безотказно, и мужчина довольно быстро погружается в крепкий сон. Чиркен никогда не растрачивался на то, что считал низкого качества, - то же касалось и препаратов, чтобы удерживать сына в беспомощном состоянии.
  Девушка чувствует себя окончательно пустой, отдавшей все, что можно, этому дню, этому месту и этой жизни. Она садится прямо на пол напротив печи, спиной к отцу, и устало опускает голову на притянутые к животу колени. Глаза печет под закрытыми веками. Она же может остаться сидеть вот так еще немного? Лишь на минуту... Ее разум ускользает на глубину, вызывая странное то ли видение, то ли сон.
  
  'На картине мальчик с алыми от мороза щеками скатывается по снежной горке. Рот его раскрыт в радостном вопле, а глаза широко распахнуты, и в них отражается небо.
  Марина наносит на холст мазки фиолетового и коричневого.
  - Это же снег. Разве он не должен быть белым? - спрашивает ее Сабина.
  - У всего в этом мире, что имеет форму, есть тень, - женщина бросает короткий взгляд на дочь и возвращается к работе. - Даже у самого чистого снега. Без тени рисунок станет плоским и ненастоящим. Однако с ней нужно быть осторожным - если тени будет слишком много, можно забыть о том, что рисуешь.
  Марина встает, чтобы заменить баночку с маслом, и Сабина, дождавшись, пока мать выйдет из комнаты, склоняется к картине, пытаясь рассмотреть, как нанесены цвета. Протянув руку, она осторожно трогает кажущийся таким настоящий снег и ойкает, когда ее палец отпечатывается на влажной краске. Возвращается Марина, и девочка поспешно прячет руку с пятнами цинковых белил за спину.
  Женщина делает вид, что ничего не заметила, и садится обратно за мольберт.
  Голова матери склонена, но Сабина все равно замечает на секунду изогнувшие ее губы улыбку. Внутри живота девочки рассыпается щекотка. Теперь она тоже оставила свой след в ее истории'.
  
  Сабина открывает глаза и смотрит на открытую заслонку холодной печи. Она вспоминает, как Чиркен склонялся к очагу, быстро и умело зажигая огонь, и оранжевые языки тихонько распускались на сухой древесине, захватывая ее целиком.
  Девушка поднимается, какое-то время стоит, чуть покачиваясь, словно виски пила она, а не отец, а затем берет канистру с розжигом, оставленную возле печи.
  У всего, что имеет форму, есть тень. Но тень должна оставаться лишь шлейфом, а не захватывать целиком.
  Пламя вспыхивает ярко, озаряя охотничий домик, отражаясь белыми бликами в глазах Сабины. Она срывает со стен полотна одно за другим и бросает их в воронку разгорающегося огня, с треском пожирающего подношения. Кисти, краски - стихия принимает все, что стало частью коллекции душегуба. Разве все эти женщины не заслужили покой? А она сама? Заслужила?
  Гарь забивается девушке в нос, рот, глаза, вокруг разверзается ад, но Сабина не позволяет себе закрыть глаза до того самого мгновения, как жар вокруг нее не сменяется холодной темнотой.
  
  ***
  
  - ...ина. Сабина! - доносится до нее сквозь окружающий мысли плотный туман. Затем что-то давит на ее ребра, словно ее положили под жернова мельницы и теперь перемалывают слабые кости в труху. Она тоже станет одной из картин?
  Губы девушки чувствуют теплое касание, и грудь наполняет воздух, распирая до пронзительной боли. Ей хочется кричать, однако изо рта вырывается только сдавленный хрип, который сменяется выворачивающим внутренности наизнанку кашлем. Горло дерет металлической проволокой, сильно болит живот. С ней продолжают говорить, но в ушах невыносимо шумит, не давая расслышать слова.
  Сабина обессилено откидывается обратно на спину и открывает тяжелые веки. Свет слепит глаза, но постепенно сквозь влажную пелену прорисовывается почему-то темное небо и почти сливающиеся с ним черные силуэты уходящих ввысь деревьев. Воздух едкий и прогорклый, но девушка все равно не может надышаться.
  Красивый день, - приходит откуда-то из глубины сознания мысль, звучащая как обрывок поставленной на повтор надоедливой мелодии. Она кажется Сабине настолько неподходящей, что, несмотря на боль в теле и жуткую тошноту, девушка пытается улыбнуться.
  Чуть повернув голову, она видит Тимура, склонившегося над ней. Лицо парня еще белее обычного, и глаза его как осколки обсидиана на пустынном песке. За ним виднеется догорающий остов охотничьего домика. Вот откуда свет.
  Только теперь она замечает и странный тонкий звук, раздающийся где-то над ухом. Изогнув шею, девушка видит Виза, сидящего навытяжку в паре метров от них. Пес, не мигая, смотрит в сторону дома и почти непрерывно скулит. Его брата нигде не видно.
  - Ты не уехал? - выталкивает Сабина из больного горла и тут же заходится в очередном кашле. Тимур держит ее, пока она не успокаивается. Девушка начинает ощущать проникающий в тело холод - пусть голова ее лежит у парня на коленях, ноги в тонких брюках и кроссовках остаются прямо на снегу.
  Тимур на ее вопрос качает головой.
  - Я не мог тебя оставить. К тому же было ясно, что ты задумала что-то безрассудное.
  Виз продолжает издавать жалобный вой, и Сабина чувствует, как от него у нее все сжимается внутри.
  - Что с ним?
  - Это псы меня вывели к домику. Оба вдруг начали беситься и рваться наружу. Я сразу понял - что-то произошло. Они добрались сюда быстрее меня, и к моему приходу уже были внутри, уж не знаю, как им удалось миновать запертую дверь. Я выбил окно и увидел, как Виз тащит тебя по полу за худи к двери. Когда я тебя вынес, он хотел снова броситься в огонь, но я ему не позволил.
  - А Ареш? - она крутит головой в попытке увидеть второго пса. Тимур опускает глаза.
  - Он бросился за отцом. Того придавило упавшим перекрытием. Я... Ему уже нельзя было помочь, дом просто сложился сразу, как мы оттуда выбрались.
  Значит, Ареша больше нет... Как и отца.
  Девушка тихонько зовет Виза, и пес тут же побегает к ней, но не перестает поскуливать. Огненные блики танцуют на его лоснящейся шерсти, будто он сам был адской гончей, пришедшей из-под земли, чтобы забрать с собой человеческих грешников.
  Парень гладит Сабину по волосам и пытливо заглядывает в ее лицо.
  - Зачем? - коротко спрашивает он.
  Девушка молчит, переводя взгляд с него на дымный остров огня.
  Отец был так убежден в своей безнаказанности.
  Существует ли меньшее зло? Или герой, побеждающий злодея, занимает его место в ожидании другого героя?
  Сабина не знает ответа, но она готова встретить любой конец, который приготовит для нее судьба.
  
  Эпилог.
  
  Еще только придя в себя в больнице, куда ее, не слушая возражений, отвозит Тимур, девушка первым делом отправляется к матери. В комнате для свиданий она, не в силах усидеть на месте, ждет Марину возле дверей, и когда видит ее, первая бросается навстречу. Руки матери, худые и слабые, гладят ее по спутанным волосам, пока Сабина прячет лицо на женской груди. Девушка роняет тихое 'мама' и слышит, как сердце Марины бьется так же часто, как и ее.
  После психиатрической лечебницы Сабину с Тимуром, как коршун следившим за состоянием девушки, забирают на допрос. Следствие по гибели Чиркена длится недолго, и короткий вердикт экспертизы заключает, что возгорание в охотничьем домике произошло из-за несчастного случая.
  Чиркена хоронят вместе со сгинувшем в огне Арешом неподалеку от оставшегося пепелища. Похороны растягиваются на несколько дней - проводить знаменитого художника приезжает почти полсотни человек. Среди них есть высокопоставленные лица города и области. Должно быть, в их рядах затесались и те самые поклонники, о которых девушке рассказывал Чиркен, и та гадает, что они могут чувствовать теперь. Сожаление, что больше не смогут прикасаться к смерти через химерные полотна? Облегчение, что не нужно покрывать убийцу?
  Сабине действительно интересно, но ответа ей не получить.
  Во время поминок каждый гость произносит прощальную речь, где говорит о том, какого великого человека они потеряли. Сабина с Тимуром как хозяева дома и дети погибшего сидят во главе стола и только крепче сжимают ладони друг друга, пока слушают панегирик. Они знают настоящую историю своего отца, великого в самом устрашающем смысле слова, но никому не расскажут ее.
  Картина с Прозерпиной сгорает дотла, как и многие другие творения Чиркена. Полотна, сохранившиеся в главном доме, выражает желание приобрести по баснословной цене один из городских меценатов, но, конечно же, получает отказ. Эти работы Тимур с Сабиной в конечном счете сжигают, а пепел закапывают в могиле у русла ожившей после долгой зимы реки. На свежей влажной земле девушка высаживает разноцветные астры, по одной на каждое женское имя в списке без вести пропавших за последние несколько лет. Рядом с могилой вскоре появляется и куст шиповника - в память о трагичном конце Маши, Андрея и их нерожденного ребенка.
  Впрочем, одна картина все же остается в поместье. Возле своей двери Сабина находит оставленный Чиркеном подарок - последний в его жизни. Это оказывается семейный портрет. На нем Сабина и Тимур сидят бок о бок, взявшись за руки, а стоящий за ними Чиркен обнимает их за плечи. Все трое улыбаются.
  Когда поминальная сутолока сходит на нет и поместье вновь пустеет, девушка уезжает - она должна покинуть это место, пусть и не навсегда. Марина все же проходит комиссию, во многом благодаря ходатайству Гавришкину, и теперь Сабина вместе с матерью, чье состояние ухудшилось из-за глиобластомы и осложнений на сердце, возвращаются на их квартиру. Виза, который не отходит от нее ни на шаг, девушка забирает из поместья с собой. Пес много хандрит, но переезд в новое место скрашивает его тоску, и природная живость понемногу берет свое.
  Девушка рассказывает матери, как есть, о том, что произошло в поместье, и узнает от нее, как вышло, что Чиркен не знал о существовании дочери. Оказывается, что Марина, как когда-то и мать Тимура, узнала, с каким человеком столкнула ее жизнь. Сам старший Пашуков, когда ему стало известно о романе внука с художницей-студенткой, просветил ее об истинной истории своей семьи в попытке отпугнуть. Своего старик добился, и Марина поспешила разорвать с Чиркеном всякие связи. Она боялась, что бывший возлюбленный узнает о Сабине и отнимет ее, но саму дочь принять до конца тоже так и не смогла, ведь девочка была живым продолжением крови Пашуковых. Бесконечный страх, что в Сабине проснутся семейные склонности, изводил ее день за днем, в конечном итоге поспособствовав развитию болезни.
  Так как успевает пройти больше десяти лет с того момента, как они расстались, матери и дочери приходится заново узнавать друг друга. Теперь их отношения совсем другие, в них нет места безразличию, страху и обиде, ведь обе знают, как мало времени им остается. Гавришкин часто навещает их. На Марину он смотрит все так же тепло, и Сабина чувствует к нему благодарность за все то время, что ее мать не оставалась одна.
  Спустя полгода спокойной жизни девушка видится с Гавриловым. Они открыто говорят о прошлом, и Александр не скрывает своего сожаления о том, как поступил когда-то. Для Сабины это уже давно не имеет значения - тот пожар, чуть не ставший ее кончиной, словно переродил в ней память о былом, стер все напускное и ненужное, оставив после себя принятие и даже какое-то смирение - не с болью, но со знанием, что она была. Гаврилов рассказывает, что в городе отныне не пропадают женщины - только иногда кто-то может загуляться, и родственники по привычке бьют тревогу, но и этот страх у людей постепенно сходит на нет. Он убежден, что Сабина что-то знает. Девушка не торопится открыть ему правду. Возможно, не будь между ними всех этих лет обид и подозрений, она бы и решилась довериться Александру, но не теперь.
  Еще через несколько месяцев Марина уходит во сне. Сабина, пусть и готовила себя к смерти матери, воспринимает ее тяжело. К ней возвращаются затертые чередой мирных дней воспоминания о Чиркене и том дне, когда он навсегда оставил ее. Образ доброго человека, которого она знала, постепенно разделяется с личностью убийцы в ее сознании, и это приносит странное облегчение.
  Девушка не остается со своим горем одна - сразу после похорон она возвращается в поместье, где ее ждет Тимур. Для него смерть отца до сих пор продолжает быть большим ударом, но вместе они залечивают раны друг друга.
  Вскоре Тимур открывает онлайн мастерскую, где пробует продавать свои кинетические игрушки. Необычные творения пользуются большим спросом, и его имя в скором времени обещает приобрести в городе известность. Сабина после долгого перерыва вновь садится писать сказки. Пока для себя и Тимура, но пройдет время, и эти истории, пусть в чем-то мрачные и слишком взрослые, тоже найдут своего читателя.
  Иногда девушка отправляется на охоту. Она проходит мимо повешенного напротив выхода из библиотеки портрета, смотрит в черные глаза отца и шепчет как ритуал: 'Ты ошибался'.
  
  
  
Оценка: 10.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"