"Меня тогда ещё не было, мама рассказывала, какая в наших краях война была в 1918 году: белые с красными воевали. Бои шли километрах в семи от нашей деревни Старые Мокруши, а в деревню свозили раненых. Женщины в погребах, в подполах сидели. Говорила, белые нахальные были, ничего не просили, а сами всё брали. Лошадей и продукты требовали, а красные ничего не требовали. Вот один день, говорит, были белые, на другой приходили красные. А когда выгнали всю нечисть, выгнали белых, убийцы в наших краях ещё остались. Потому и случилась та жуткая история.
...После всего надо было советскую власть налаживать, про землю решать. Бедняков много было, собрались на сходку и стали записывать у кого какая семья, сколько надо земли дать. А вскоре ворвалась белая банда, все ходы из деревни перекрыли - в деревню впущают, из деревни никого. Собрали етих бедняков, которым землю наделили, в один двор. Несколько человек расстреляли, а другим была казнь - кого повесили, кому шашкой голову отрубили. Вот ето была страсть. Были все в чёрных масках, может и свои, деревенские. Не знаю. Но сестра Шура должна точнее знать, потому что у её мужа Ивана дедушку тоже тогда убили... Ну, а сейчас там памятник стоит. Остались от нашей деревни етот памятник да кладбище".
Тётя Шура:
"В 1869 году приехали в наши башкирские края с Вятки братья Андрей да Иван Мокрушины с семьями, лес рубили и строились. В честь первожителей деревня и назвалась Мокрушами. Сейчас деревни нет, стоит один памятник погибшим 15 сентября 1918 года. В 18-м году был переход белых через наши края, натерпелись...
А в Мокрушах случилась трагедия. Из-за земли, которой наделили бедняков. Богатые озлились против бедных, вызвали каширинский отряд и расстреляли Ионина Василия, Карякина Петра, Редникова Николая, Чувашовых Фёдора и Андрея, Мокрушина Демида, Гребнева Сергея Герасимовича, а Карякина Филиппа - стреляли и не застрелили, шашкой рубили - не зарубили, потом жил ещё. Его дочь Александру Филипповну, учительницу вывели в поле, велели встать на колени: молись Богу. Она только руку подняла, руку отрубили, потом голову... А нашего папы, Деньгина Владимира Михайловича, в деревне об тот час не было - он деревенский скот прятал по лесам от белых, потому и спасся. С каширинцами наши деревенские кулаки были: Калинин Василий Д., Смольников, Трухин Евсей М. Это точные данные. В 1919 году эти кулаки уехали".
Интерлюдия
Я искала в Интернете подтверждения этому, так сказать, эпизоду, но не сразу нашла. Забивала-то в поисковик деревню "Старые Мокруши" (а её с 70-х годов нет ни на картах, ни на земле) и "памятник погибшим в 1918 году", а он является обелиском, так и фигурирует. Однако вышла на Генеалогический форум ВГД. И тут аж сердце ёкнуло: на форуме указан пофамильный список жителей Старых Мокруш в 1917-м году. В самом конце списка: "и Деньгины". Бабушка, в девичестве Ефросинья Михайловна Фешина, вышла за Владимира Михайловича Деньгина, моего деда.
Генеалогический форум ВГД
Деревня Ново-Мокрушино, или попросту Мокрушино, Пономаревской волости Бирского уезда.
Однако был ещё посёлок Троицкий, он же Старо-Мокрушинский
/ в указателе - описи фонда архива второе название не отмечено/
Теперь вернёмся к письмам тетушек Шуры и Лизы. Я просила их описать историю семьи где-то в середине 1980-х, когда живы были уже не все Деньгины, а живые старились.
"Ну и задала ты нам задачку, - писала тётя Лиза, - но много ли мы тебе поможем? Разве мы знали, что ето всё пригодится? Мы специально ничем и не интересовались, жизнь была не про то, а мама наша не помнила точно, когда и нас-то народила. Шуру близко к весеннему Николе, а меня то ли до Покрова за неделю, то ли неделей позже. Твоя мать записана в метриках 23 марта, но она слышала от деревенских, что точно на Медовый Спас родилась. Оформляли детские метрики в те годы, как время выпадало посвободней, было много ошибок в таких делах.
Родители наши были бедняки. Папе было 28 лет, а маме 17. И вот сосватались - не испугалась старика! Наверно потому что жила мама, как говорила, в работницах в богатой семье не своей, а чужой жизнью. У папы родители умерли, остались три брата в одной избе. Два уже женатые были, а папа только женился - ну, стало тесно. Старший остался в старом доме, средний рядом в Мокрушах поселился, а папе не оказалось свободной усадьбы. Стали давать места на вырубах за татарской деревней Кигазы, от Мокруш километров пять. Вот и поселились наши родители на Вознесенке - так звали наш хуторок. Андрей и Капа родились ещё в Мокрушах, Андрей в 1918 году 24 октября, а Капа в 1920 году 12 сентября. Остальные на Вознесенке: Шура в 1924-м 21 июня, Маруся в 1926-м 15 июля, Люба - 1927 год 14 августа, а я, Лиза, в 1929 году 25 октября, Валя в 1930-м 21 декабря, Надя в 1935 году 15 августа, Коля в 1942 году 3 августа, но он уже в Мокрушах родился".
Тётя Шура сватовство моих дедушки с бабушкой описывает так:
"Папа рос сиротой с братьями Демьяном и Федотом, и сестрой Анной. Он нашу маму заприметил, когда уходил на ту германскую войну, сказал, если вернётся, обязательно женится на ней. Она этих слов испугалась и спряталась от него под кровать. Ей едва 17 лет было. А когда вернулся, ей уже 19, а ему 30. У него волосы были чёрные, как смоль, а усы и борода рыжие, почти что красные. Папа вернулся с пулей в лёгких, потому часто болел. Впоследствии часто лежал в больницах, мы даже его не узнавали, как вернётся - по году лежал в больнице.
Вычитала из папиной книжки, она у меня ещё хранится: Владимир Михайлович Деньгин призван на военное действие 1914 года 18 июля. Был ранен 7 ноября. Был на излечении 4 месяца. 11 марта 1915 года прибыл опять в полк. 13 мая 1915 года по слабости и по свидетельству врача был отправлен в нестроевую роту. Из нестроевой роты отправили опять в строй. А 4 апреля 1916 года отпустили домой.
Жили молодые бедно, до 1923 года в Мокрушах. А в том году из деревни уезжали на хутора, и наш папа тоже уехал. Когда появились колхозы, папа боялся, что будем сидеть голодом, думал, всю скотину отберут. Наверное, через год после всех зашёл в колхоз. В 30-м году, али в 31-м? Но он в поле не работал. Дома делал грабли, сани, кадки, ульи - всё, что надо для колхоза.
Прожили до 1936 года, и тут нас татары подожгли, так как мы были на ихних лугах. И 36-38 годы мы жили в татарской деревне Кигазы, не смогли сразу уехать обратно в Мокруши. Строиться было не на что, дали нам амбар, мама и папа амбар перестраивали вдвоём, нанимать было не на что. Андрея-то в 1937-м уже забрали в Армию, а Капу ещё в 1936-м увезла дальняя родственница Олимпиада в Янаул. Обещала золотые горы, а сделала домработницей... А в 1938 году мы поехали обратно в Мокруши. Хорошо, давали по 2 тысячи за детей многодетным - смогли купить дом".
Тётя Лиза описала пожар на хуторе и эмоциональней и подробней, хоть и было ей тогда всего лет шесть-семь лет.
"Родители работали в колхозе, Андрюша с Капой тоже, а мы, младшие ещё никто были. Жили как и все, уж не сказать что очень хорошо, но и неплохо. Хуторок наш односторонок, 11 дворов. В двух домах татары жили. А на другой стороне были огороды, за огородами речка Кигаза. В неё много ручьёв стекалось и летом вода очень холодная. Было много рыбы, особенно харюзы крупные, вкусные. На удочку Андрюша ловил. А за дворами лес - мелкий, частый, но на черёмушках была уже ягода. Выруба назывались вырубами, потому что крупный лес вырубили, а ето рос молодняк. К конце хутора был ручей, из него воду брали, пили. За ручьём поскотина, пасли скот, а ягод было много - вёдрами брали. Со взрослыми ходили далеко, за Крутой Лог, а дальше Провал. Говорили, он бездонный. Легенды про него сочиняли. Как будто шла девушка с корзиной ягод и зашумело под ней, она остановилась послушать, в ето время и обвалилась земля под ней".
Интерлюдия: Сведения из Интернета, наше время
Рядом с посёлком Мишкино есть интересные объекты в первую очередь для полоумных спелеологов, готовых лезть в любую дырку. К западу от посёлка в лесном массиве находятся несколько больших карстовых провалов. Один из них называется Змеиный. Провал двойной. Первая воронка заросшая и старая, а вторая, отделённая от первой узкой низкой "перегородкой", живёт полной жизнью.
Из разговоров с местной детворой стало известно, несколько лет назад на дне воронки была полость, уходящая вниз. Но обвалился один из склонов и отверстие было погребено под каменной породой.
Змеиный провал в 200 метрах от первого. Он большой и старый, сильно зарос лесом.
На самом дне есть отверстие 30х40 см, из которого тянет холодом. Всё это можно осмотреть, потратив пару часов по дороге через красивые земли Мишкинского района.
Тётя Лиза продолжает:
"Мы росли, играли, чем могли помогали маме. Папа у нас был мастеровой. В колхоз грабли, вилы, кадушки и дуплянки дубовые делал, а ещё он был замечательный кровельщик, крыл крыши железом.
В 1936 году случилось горе - пожар, и вся Вознесенка сгорела. Один дом остался, тот, что стоял от ручья первым. Как-то отстояли. Очень было страшно. В тот год была засуха, а тут поднялся сильный ветер. Загорелся один сарай. Сарай был крытый соломой. Вроде бы кто специально зажгёт и на другой сарай перекинет... Взрослые были в поле. Женщины поближе, они работали в колхозном огороде, там выращивали овощи. Хотя прибежали раньше, растерялись, а потом мужчины. Что и скинут с чердаков, дак подойти нельзя - на земле сгорало. Остались мы тогда ни с чем. Хлеб сгорел и одёжка вся. Ну самую мелочь выкинула мама, а я в огород таскала. Люба испугалась, спряталась. А Маня с Надей водилась, потому что та была маленькая, остальные были заняты своими делами. Не опишешь всего, что увидеть привелось. Страшно. Свиньи лезут во двор, не отгонишь. Коровы с пастбища тоже домой...
А папы тогда в Вознесенке не было. В те годы пособие давали многодетным. Он ушёл документы сдавать в Мишкино, это километров за 20, а вернулся к горелым пням. Дали нам от колхоза по маленькому амбаришку, отвели в татарской деревне Кигазы участки, но никто там строиться не стал. Все уехали обратно в Мокруши. А мы до 1938 года жили в Кигазах. Сначала в маленьком домишке. Хозяева в Ташкенте жили, нас пустили на квартиру. К 38-му году папа с мамой построили домик из того амбара в стороне от деревни, в деревне-то не было свободных усадеб. А весной в первый раз выгнали скот на пастбище, и одна-единственная наша корова ногу сломала. На пособие корову купили, а могли бы на строительство дома ети деньги, дак нет же. Беда за бедой. Овцы убежали, и с концом. Нам надо было учиться, тогда я уже четвёртым учеником в семье была. И вот надумали перебраться в Старые Мокруши, всё продали, вплоть до коровы. Купили дом хороший, большой. Но не успели оглянуться - война... Андрей пришёл с фронта в 1946-м, 8 лет дома не был. Вроде целый, а больной - контузия, ранение. С орденами. Он женился и стали жить вместе. Только Маруся в Бирске в ФЗО, Любу туда взяли тоже, ох слёз было расставаться, а год какой, не знаю. Ето твоя мать знает".
Тётя Шура
Рядом с Мокрушами протекала речка Кигаза, а деревня была больше ста дворов. За деревней прямо огородами проходи - сразу лес. Назывался Казённым. Проходи дальше - ложок, его называли Лагуж. За ним Крутой Лог. Подальше шоссе, ходили по шоссе в город Бирск. В лесу было много черёмухи, орехов, ягод на полянах, лес был очень большой.
В Мокрушах был Кустарь - лесопромысловую артель так называли. Рубили делянки, снимали кору, мочало, ткали кули и рогожки, пилили плошку, делали мебель: столы, комоды, стулья. Было много рабочих, а зимой работали на артель и колхозники. Деревня славилась садами, вся была в яблоневом цвету. И пчеловодством, - почти каждый второй держал пчёл для себя и были большие колхозные пасеки. До войны колхоз был богатый, получали за трудодни много.... Мы вручную жали хлеб, я уходила летом в 4 часа и приходила в 23. По 30 соток женщины выжинали.
Андрей, уйдя в армию в 1937-м, вернулся домой только в 1946 году. Сверхсрочно немного остался - подзаработать, а там война началась. Был ранен, контужен. Война давала себя знать, болел часто. Партизанил в Брянских лесах, имеет награды: Орден Отечественной войны 2 степени, Медаль за отвагу, Ещё Медаль за отвагу в боях, Медаль за взятие Будапешта, Отличный Артиллерист (значок). Когда вернулся, его обступили, стали спрашивать про войну, а он сказал: "Вот погодите, бабы, уложится всё в душе, тогда уж я понарасскажу страхов-то". Но так до конца жизни ничего и не рассказал, не любил про войну вспоминать. Видно, так и не улеглась в душе...
Когда Андрей вернулся, папы в живых уже не было. Помер в 43 году на колхозной пасеке - дома лежать было нельзя, надо трудодни и давали немного хлеба. Вот на работе и помер".
Тётя Лиза:
"А папа наш умер 19 марта 1943 года, он охранял пасеку в полутора километрах от деревни. Больной был, с войны в лёгких пулю в лёгких носил, питание плохое, она заржавела и всё. Папа умер на пасеке, один. На коленках стоял, голову положил на табуретку. Мы утром пришли на пасеку к папе за дровами, а он мёртвый. Вот уж было слёз. Я бежала лесу, ревела - по всему лесу раздавалось. Утро, мороз ещё был. Мама конечно услышала, догадалась. Привезли его на санках и похоронили. Помянуть было нечем. Оставил он маму, ну и похлебали горюшка. Драли кору - дерево такое есть, илеш. Сушили, рубили, мололи и пекли илешевые лепёшки. Возьмём в рот, а оно, хлебушко-то ето, и не жуётся. Сначала надо помочить. А варить соли не было. Зиму кое-как, а летом траву ели и сырую, и варёную.
А до войны деревня весёлая была, большая. А война што наделала. Не она, так жить бы можно, все удобства, за огородами лес. И вода тут. В каждом огороде колодцы. Прямо без журавля воду брали - ведром черпали. Или на крючок наденем ведро. Народу до войны было много, школа была, да только до 4-х классов, а с четвёртого до седьмого за 7 км ходили, с седьмого до десятого уже в районе учились. Ну тогда редко кто до 10 класса доходил, все 7 заканчивали и выходили в люди, а сейчас после 10 классов только полы мыть умеют, и то так себе... А ушло у нас из деревни на войну с каждого двора да не по одному человеку, а вернулись немногие. Колхоз стал беднеть. А мы так и вовсе обеднели, ведь перед самой войной у нас опять сгорел дом..."
Тётя Шура:
Тяжко было наше детство, учиться дальше никто не смог. Андрей пошёл работать в 13 лет, пахал - за сохой ходил. Да мы все работали с 7 лет, у каждого своё дело: кто полол, кто смотрел гусей, уток, кур, кто водился с маленьким, кто по дому. Маму почти не видели. Уйдёт на работу - спим, вернётся - уже ночь. Она работала сторожем на складах на постоянных трудоднях.
В войну и после войны сидели голодные и босые. И остались мы все неучёные. Я больше всех училась - окончила 9 классов. Потом война и на работу надо. Пять лет работала пчеловодом, летом и зимой на лесозаготовках, лес пилила. Как вышла замуж, из колхоза вышла, стала работать счетоводом с года в Кустаре. А в 49-м уехали в Уфу. С тех пор работаю на одном месте оператором на нефтеперекачивающей станции. Шестой год на пенсии, а всё работаю.
Андрей был Коммунист. За колхоз радел. Бывало, приедем в деревню, он недовольно говорит: "Зачем разъехались? Жили бы в деревне, одна семья - а колхозу бригада бы целая была". Но молодежь стала разъезжаться, а старики вымирать. Ведь глухая деревня, ни света, ни радио, ничего не было. Кто станет жить да работать за трудодни, хлеб за них перестали давать.
Тётя Лиза:
Вот что наши старушонки мне написали: из ушедших на фронт мокрушинцев погибло 36 человек, ещё 6 умерли от ран, вернувшись. А после войны молодёжь как уйдёт в армию, обратно уже не вертается. Кто как сумел, тот так и уходил. Под конец осталось несколько домов, школу сломали, возили учить в марийскую деревню Чебыково. Вот все причины почему нашей деревни как не бывало. А сейчас уже всё сровняли, сеют хлебушко на наших усадьбах.