"А поэт быть должен одиноким? Ну, Господь, совсем?.. Как мы с Тобой?" - этот не риторический вопрос звенит щемящей нотой в начале главы "Кострома"... "Человек всегда возвращается с пустыми руками", - выстраданно констатирует герой романа Станислава Лема. Он возвращается из десятилетней космической экспедиции спустя 127 лет земного времени, чтобы застать мир, где никому нет дела до его свершений и открытий; где близкие давно умерли, и не с кем говорить...
"Я б улетела в другие страны, в иные земли - да денег мало" - признаётся автор. Строка Новеллы Матвеевой "Я мечтала о морях и кораллах..." сбывалась в жизни ненадолго. Однако не останешься в Эдеме; возвращение к своим пенатам неизбежно. "Дальние страны" были всего раз, а восьмилетней, увы, не коралловой чужбиной стало
казанское съёмное житьё. Но в Костроме ждал Сад. Одноименный цикл стихотворений представляет его полноценным партнёром драматических взаимоотношений...
Не с пустыми руками вернулась Вера. "Пусть полным-полно набиты мне в дорогу чемоданы - память, грусть, невозвращенные долги..." - слова песни Юрия Кукина здесь уместны, за исключением последних: Арямнова не любит должать. Честность, самоотдачу журналистской, публицистической работы её помнят и в Костроме, и в Татарстане: на государственном уровне измененная к лучшему судьба детей-"отказников", не упразднённые в республике, к счастью для стариков, дома престарелых - и это в её багаже. Была такая идея - разобрать стариков по домам, как детей-сирот, а дома престарелых закрыть... В статьях (которые до сих пор, аккуратно вырезанными из правительственной газеты, хранят её читатели) - неслужебная боль и ответственность за страну и её жителей. В стихотворениях тоже.
Кроме Сада есть вторая, неласковая, как скала, сущность: Подъезд. "По цветущей сирени ты найдёшь" его, гость желанный... Но "сценарий суровый", посему "закрой покрепче замок в квартиру. Сегодня драки и ссоры в семьях. Картина бойни - картина мира". ("Хотят ли русские войны? Спросите у жены соседа")... И - "здесь, увы, невозможна борьба меж бобром и добром. Возможна картошка и чай за покрытым клеёнкой столом. Здесь помощь не ждут, власть ругают вотще не со зла! И крошки здесь в рот убирают, смахнув со стола..."
А что снаружи подъезда?.. "Страна объелась белены, урчит в желудке у страны <...> Страна куёт свою вину и молотком идёт ко дну..." - пишет Вера. "Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был", - в своё время сказала Анна Ахматова. А не вечная ли участь истинного Поэта - этот горький жребий? Участь странствий, бездомности, возвращений - в данном случае туда, где "люди ходят по грибы, солят в банках, гнут баранки и не утруждают лбы"?
"Чем прогневили тебя эти серые хаты, Господи! - и для чего стольким простреливать грудь?" - взывает другая великая сестра во стихе - Марина Цветаева. "Не маршируй, о мальчик мой! не открывай ворота ада, не надо, мальчик мой, не надо. Бросай шинель, иди домой!" - обращает мольбу к каждому, идущему на братоубийственную войну Вера Арямнова... Но "всё грустней с наступлением ночи, утешения нет и в помине, только искренний запах полыни, только мысли о сыне и сыне...". В сердце её и тревога за сыновей, и за родного гибнущего человека, который в смертельных объятиях зеленого змия, как в злом колдовском сне, не видит льнущего к нему Сада, тоскующего о Хозяине Дома...
И - случается страшное, словно напророченное в недавнем стихотворении: "...поселись в хижине Басё-ан, - всё равно снесёт её ураган... ну ладно, в оригинале - пожар". Из сёгунской столицы, из глубины веков непостижимыми путями поэтического пророчества приходило предупреждение. Но кому и когда помогало оно, если было одновременно пророчеством?.. "Беда порежет рваным краем - так усмиряет все раздраи холодный обморок могил..." ... "Как же рана пожара свежа накануне сороковины..." ... "И вдруг ещё кого зароют - но все останутся с тобой".
И осиротевший Сад, и полусгоревший дом, и квартирка в подъезде - требуют помощи.
"В пустыне жизни моей дела важнее скорбей, а в море скорби моей вода важнее - забей протечку крана"... Но "Бог не выдаст, так даже Россия не съест...", и "Не больно мне в тисках, не боязно в пустыне, и не темно впотьмах, не съест тоска о сыне...", и "...конечно, снова саду цвесть. И горит любовь его, как месть, шибко разгораясь на ветру. Не уйду, не скроюсь. Не умру", - и это не просто декларация, к чему так склонны бывают велеречивые стихотворцы.
Да не смутит читателя после вышесказанного не очень, казалось бы, жизнеутверждающее "И в мире, где сейчас война нас рвёт на части, проснуться всё же счастье, и не проснуться - счастье". Это не уныние, но мужество мудрости. Ведь и любимый Верой Александр Пушкин не боялся в "Дорожных жалобах" листать невесёлый реестр возможных смертельных напастей: "Долго ль мне гулять на свете то в коляске, то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком?"
Отчего ж так? А "потому что поэт ты. Поэт ты. Поэт - это ты. Пусть на свете тебя заглушают монеты и пушки, пусть никто не разделит твой царственно-нищий чертог, но легко и охотно сюда бы заглядывал Пушкин, если б только он мог, но не может, поскольку он бог, а при жизни легко его стёр бессловесный курок". Но какой искристой радостью сверкает финал "Дорожных жалоб"! А какой финал у стихотворения, строки из которого я только что привёл!..
И пусть грустны, на первый взгляд, строчки Веры Арямновой: "Жизнь не злая, о смерти - не знаю... Может - вдох до её немоты. Но пока что тропинка петляет, к небесам приближая шаги...", - но и здесь есть благодать мужества и воли преодолеть "...вот этот последний, безгласный, суховатый отрезок пути, без попутчиков, сказки и ласки, с светлячком стихотворной строки". Нет, не должен, не может быть одиноким такой поэт. Небесная Канцелярия не допустит такого расточительства! Ведь не зря же сказал Александр Сергеевич: "Говорят, что несчастье хорошая школа, может быть. Но счастье есть лучший университет".