Евреи в 9-м веке. Зарождение идиш. Бахарахский раввин.
(Это рабочий материал моего собственного доклада на предстоящем заседании клуба. Открываю его для тех, кто интересуется темой)
Наш разговор о евреях на рубеже первого тысячелетия в 9-м Веке. Этот век выбран потому что именно в нём родился язык ашекназийских евреев, идиш, который просуществовал больше тысячи лет и стал языком большинства евреев во всем мире, до того, как 6 миллионов носителей идиш были уничтожены в Холокосте.
Но начну я с песни именно на этом языке, но она не из песен, которые многие из Вас слышали в детстве от Ваших бабушек и дедушек.
Это гимн еврейских партизан. Он называется Зог нит кейнмол аз ду гейст дем летсн вег (Не говори, что ты идешь в последний путь).
В этой песне идиш, это не только язык горя, язык печали, язык еврейского юмора, а еще и язык борьбы.
Эти слова на музыку братьев Покрасс написал Гирш Глик, литовский еврей-партизан, погибший в 1944-м году в бою с немцами.
Я не знаю идиш и перевел с русского подстрочника.
Не говори, что ты идешь в последний путь,
Свинцом небес и тяжких дней сжимает грудь,
Когда придет наш час на сцену выходить,
Услышишь дробь шагов: „Мы есть! Мы будем жить!"
К зеленым пальмам или в белые снега
Дойдут немногие с винтовкою в руках,
Но там, где крови нашей струи упадут,
Отвага, мужество и сила прорастут.
Мы встанем в золоте из утренних лучей,
Враги исчезнут в череде вчерашних дней,
Но если солнце наше опоздает встать,
Пустите песню, как пароль, из уст в уста.
Чернил не знала, нашей кровью создана,
Она не песенка той птицы, что вольна.
Для всех убитых и замученых в веках
Поют бойцы ее с наганами в руках.
Не говори, что ты идешь в последний путь,
Свинцом небес и и тяжких дней сжимает грудь,
Когда придет наш час на сцену выходить,
Услышишь дробь шагов: „Мы есть! Мы будем жить!"
Ну а теперь, когда мы услышали идиш в песне написанной погибшим поэтом и спетой израильской певицой Хавой Альберштейн, вернуться на 1200 лет назад.
Еврейские поселения в Галлии (Франции) и Германии возникли еще тогда, когда эти страны были провинциями древней Римской империи. В IV и V веках христианской эры еврейские колонии встречаются в Марселе, Орлеане, Клермоне, Париже, Кельне и некоторых других городах. Везде евреи пользовались правами "римских граждан" и мирно уживались с язычниками. Распространение христианства среди этих воинственных "варварских" племен должно было повести к смягчению их нравов; христианская религия, вышедшая из иудейской, должна была еще больше сблизить франков и германцев - с жившими среди них евреями. И действительно, новообращенные племена, не видя большой разницы между двумя родственными религиями, сближались с евреями и даже роднились с ними путем браков. Это не нравилось высшему христианскому духовенству, которое боялось влияния иудейства на "сынов церкви", и оно всеми силами старалось испортить эти добрые отношения между последователями двух религий. Оно внушало своей пастве, что грешно дружить с евреями, предки которых будто бы убили Христа. Многие католические епископы уговаривали королей насильно крестить евреев или изгнать их из государства.
Старания духовенства увенчались успехом в новом франкском государстве, где управляли христианские короли из династии Меровингов (VI-VII вв.). Меровингские короли предоставили евреев в полное распоряжение духовенства и подчинили их церковному законодатсльству. Церковные соборы в Орлеане (533-541 гг.) строго запрещали браки между христианами и евреями; евреям не дозволялось показываться на улицах в дни Страстной недели и Пасхи; за обращение христиан в иудейство закон строго наказывал; раб еврея, принявший христианство, объявлялся за это свободным. Все старания духовенства были направлены к тому, чтобы прекратить всякое общение между евреями и окружающим населением и выделить их в особую бесправную касту. Но этим не довольствовались. Некоторые франкские короли и епископы пытались обращать евреев в католичество насильственными мерами.
Епископ Авит из Клермона долго увещевал местных евреев отречься от веры отцов. Его проповеди не имели успеха, и только один еврей принял крещение в праздник Пасхи. Вероотступник навлек на себя ненависть своих прежних единоверцев. Однажды, когда он шел по улице в церковной процессии, какой-то еврей вылил ему на голову вонючее масло. Тогда, в день Вознесения, разъяренная толпа христиан, в присутствии епископа, разрушила синагогу до основания и грозила перебить всех евреев. На другой день епископ призвал к себе клермонских евреев и предложил им либо принять крещение, либо покинуть город. Один тогдашний поэт-монах переложил эту краткую речь епископа в латинские стихи, в такой форме:
Зри, что ты делаешь, старый еврейский народ, неразумный!
Жизнь обнови ты свою, научись ты под старость хоть вере!
Но говорить слишком долго, времени ж мало. Так слушай:
Веру ты нашу прими, а не то убирайся отсюда.
Выбор свободен тебе: исполни совет мой немедля
И оставайся среди нас, упорные пусть же уходят.
После трехдневных мучительных колебаний около пятисот евреев согласились принять крещение, а прочие бежали в Марсель (576 г.).
Один из последних королей меровингской династии, Дагоберт, соперничал в жестокостях против евреев со своими современниками, вестготскими королями Испании. Он безжалостно гнал из своей страны еврейских переселенцев, бежавших туда из соседней Испании. В 629 г. он с одобрения епископов издал указ, чтобы все евреи, не желающие принять крещение, были изгнаны из пределов франкского государства. Летописцы утверждают, что к этому шагу побудило Дагоберта письмо византийского императора Гераклия, который в то же время воздвиг гонения на евреев в своей империи . Гераклий будто бы из предсказаний астрологов узнал, что Византия будет опустошена "обрезанным народом"; полагая, что опасность эта грозит со стороны исповедующих иудейство, император советовал королю франков озаботиться крещением евреев, как народа, опасного для всякой христианской державы. "Обрезанный народ" вскоре действительно нагрянул на Византию, но то были не евреи, а мусульмане-арабы.
Падение государства Меровингов и создание империи Карла Великого избавили на время евреев Франции и Германии от преследований Карл Великий правил с 768-го по 814-й год. Этот могущественный монарх не поддавался влиянию духовенства и покровительствовал евреям, которые тогда были главными двигателями торговли и промышленности в Европе. Он поощрял торговые предприятия евреев, позволял им приобретать недвижимость и заниматься всякими промыслами, в особенности судоходством.
В 801 году в Ахене при императоре Карле Великом всплывает имя еврея Ицхака как "праотца ашкеназских евреев": он был одним из послов короля к халифу Багдада Харуну аль-Рашиду. Ицхак, отправленный в Багдад, через четыре года благополучно вернулся с многочисленными дарами и с подаренным слоном в Ахен.
Карл Великий широко пользовался услугами еврейских купцов и отправлял евреев с рядом поручений в восточные страны. Именно благоприятные для евреев условия при царствовании Карла Великого и были причиной возникновения еврейских общин в районе Среднего Рейна. С того времени эти края стали не только местом компактного проживания иудеев, но и родиной ашкеназийских евреев. В IX столетии и позднее здесь наблюдался рост еврейского населения.
Сын Карла, Людовик Благочестивый (814-840 гг.), также защищал евреев против враждебного им католического духовенства. Когда фанатический лионский епископ Агобард стал в церквах возбуждать народ к нападению на евреев, Людовик приказал епископу замолчать, а евреям обещал свою охрану. Он назначил особого чиновника с титулом "еврейский староста" ("magister judaeorum"), для защиты гражданских и торговых прав евреев от всяких нарушений.
Именно потому что Карл Великий не преследовал евреев, а давал им возможность жить и работать в своих владениях, а потом и его сын Людовик продолжал дело отца в опеке своих поданных-евреев 9 век и стал веком нового рассвета еврейской культуры и религии.
И главным результатом этого еврейского ренессанса был новый язык, который родился в 9-м веке.
За последние две тысячи лет евреи как минимум трижды меняли свой обиходный язык: с иврита перешли на арамейский, затем появились галутные языки. Не стоит думать, что это явление - специфически еврейское: так нередко бывало и в жизни других этносов. Так, ряд народов на территории бывшей Римской империи перешел от латыни на испанский, французский, итальянский, румынский и другие языки. Евреи после Вавилонского изгнания стали пользоваться арамейским как национальным языком. Разумеется, переход на новый язык обуславливает изменения и в других сферах жизни. К примеру, арамейский из бытового стал и литературным языком евреев. Он вошел в ТАНАХ, на нем написан Иерусалимский и Вавилонский Талмуды, книга "Зоар".
В разные времена евреи общались между собой еще на ряде языков - фарси, греческом, арабском, испанском, французском. Но ни один из этих языков не поднялся до уровня национального еврейского. Даже ладино не оставил заметного следа в истории еврейского народа, кроме небольшого числа колыбельных песен и баллад.
И только идиш стал полноценным языком. Придя на берега Рейна со знанием итальянского и французского, евреи отказались от несших в себе основу латыни, которой пользовались христианские проповедники. Христианство уже тогда ассоциировалось у евреев с гонениями, убийствами и погромами. Идиш постепенно стал языком всего еврейского народа в разных странах Европы, а затем и в Америке.
Колыбелью идиша были германские земли. Именно тогда, в 9-м веке в районе городов Кельнa, Майнцa, Вормсa, Шпайерa, Мецa у рек Рейн и Майн появились небольшие общины евреев. В то же время пришедшие на берега Рейна евреи были в плане образованности выше немцев и у них не было потребности в ассимиляции. Именно с их поселением здесь связано зарождение нового языка. Впрочем, в то время появился не только идиш, но и ряд других европейских языков. Новые наречия были обусловлены предшествующими завоеваниями римлян и германских племен. Но с евреями, как обычно, все было гораздо сложнее: они попали в регионы, где говорили на разных диалектах немецкого. Новый язык формировался на основе слов лошн-койдеш ("святой язык" - иврит), часто адаптированных, и из элементов привезенных сюда разговорных языков из мест прежнего проживания евреев: Северной Италии и Северной Франции. В этот лингвистический "салат" обильно внедрялись слова местных немецких диалектов.
Этот исходный языковый материал с годами преобразовался настолько, что стал для евреев родным. И когда позднее большая часть иудеев двинулись дальше, в основном на восток, то они сохранили этот язык, продолжая его развивать. В течение тысячелетия идиш формировался и реформировался, став одним из величайших достижений еврейского национального гения. Необходимо подчеркнуть, что документальные свидетельства о присутствии еврейской общины в районе Кельна имеются с IV столетия новой эры, хотя возникновения нового языка в то время и не произошло.
Но не только идишем мир обязан этому еврейскому очагу в Германии: здесь формировались принципы еврейского ашкеназийского мировозрения - идишкайт. Это понятие можно перевести как "еврейство", оно объединяет, помимо единого языка, также образ жизни, установившийся за века проживания в Европе, культуру европейского еврейства. Многими своими свойствами идишкайт обязан "черте оседлости", способствовавшей сохранению и развитию еврейского народа. Но становление идиша и идишкайта произошло не сразу. В то время, когда идишкайт только начинал формироваться, признанными мировоззренческими центрами у евреев были Вавилон и Эрец-Исраэль. Даже позднее, в XI столетии, евреи обращались к этим источникам по любым вопросам, связанным с жизнью в диаспоре, и здешние мудрецы старались давать на них свои четкие ответы. Но уже появляются и местные авторитеты на берегах Рейна, носящие имена "а-Закен" ("этот старик") или "а-Гадоль ("этот великий").
Была у ашкеназов и своя "декларация независимости" - документ, юридически покончивший с полигамией, и тем самым впервые четко определивший различие между евреями Европы и евреями Востока.
Автором этого документа был Рабейну Гершом бен Иехуда по прозвищу Меор ха-гола (Светоч рассеяния) — талмудист средневековой Германии, духовный основатель ашкеназского направления в Галахе.
Родился в Германии. Учился у последних гаонов Вавилонии. В Константинополе прославился как выдающийся ювелир. Из-за навета был вынужден бежать из Константинополя и обосноваться на родине. Создал иешиву в Майнце, который стал духовным центром еврейства Германии.
Широко известны его постановления, запрещающие брать более одной жены, давать развод без согласия жены и читать чужие письма.
Этот запрет был затем принят в странах, где проживали ашкеназийские евреи.
Как при своем появлении, так и в своей дальнейшей истории идиш и идишкайт были тесно связаны между собой. В XI и XII столетиях из-за преследований в очаге проживания на Рейне евреи начали продвигаться на восток, юго-восток и юг. Уже к XIII столетию ашкеназы достигли стран, где языками местного населения были не германские, а славянские.
Ашкеназы за тысячу лет своего существования стали ведушей общиной еврейского народа. В истории тесно переплелись идиш и историческое развитие ашкеназийского еврейства, в этом языке отразилась судьба еврейского народа. Ведь народ наделяет словами только те материальные и духовные факторы, которые для него существенны. Язык - продукт общности, и потому в "маме-лошн" нашли отражение все стороны деятельности ашкеназских евреев.
Рождение идиша было не единичным, одномоментным актом, поэтому невозможно точно определить, когда слова этого языка перестали быть частью предыдущей лексической системы. Язык развивается постепенно, и люди даже могли не заметить, что они перешли в повседневном общении на новый язык. Именно поэтому точное определение даты возникновения идиша указать невозможно. К тому же до нас дошло только небольшое число первоисточников, и они, как уже отмечалось выше, являются глоссами - отдельными словами, разбросанными в рукописях на "лошн-койдеш" (святом языке) или личными именами.
Три признака характеризуют отличия идиша от немецкого языка: отход от германского; включение слов из иврита и их срастание с немецкими лексемами; заимствование слов из других языков. Идиш основывается на разговорных немецких вариантах прошлого, отличных от нынешнего литературного языка. Но ни один нынешний немецкий диалект нельзя полностью идентифицировать с идишем по словам немецкого происхождения. Причиной этому является постоянные перемещения евреев в результате гонений и из-за торговых поездок, что приводило к смешиванию немецких диалектов. Происходил также отход от ряда генманских глагольных форм и изменение звучания целого ряда слов. Связь немецкого и "лошн-койдеш" возникла, как только евреи стали селиться на берегах Рейна. В первую очередь такая связь осуществлялась через религиозную терминологию (слова на иврите - молитва, суббота, талит, хумеш, рав и т.д.). Также такая связь осуществлялась через ряд слов и предложений на иврите (чтобы окружающие неевреи не могли их понять), слова из иврита получили в ряде случаев немецкие окончания. Происходило также сочетание немецких глаголов с существительными на иврите. Наконец, происходило внедрение слов из других языков - преимущественно славянских. Причем первые славянизмы обнаруживаются уже в письменных источниках начала XVI столетия. Чем дальше идиш отодвигается от немецкого, тем больше славянизмов обнаруживается в нем в присущих им грамматических формах, особенно со славянскими окончаниями - как в словах германского, так и ивритского происхождения.
Сегодняшние споры
Прочитав довольно много материалов на тему идиш, я понял, что основые схватки сейчас происходят там, где появились маргиналы, утверждающие, что Идиш вообще не относится к германской группе языков.
Некоторые даже утверждают, что это один из славянских языков.
Эти схватки примыкают и к более серьезной теме, теме отрицания ашкенази в качестве евреев. Об этом мы уже говорили. Говорили о Кёстлере, который считает евреев-ашкенази этническими хазарами, т.е. азиатским народом, по происхождению, монголоидами.
Говорили и о Занде, который считает евреев восточно-европейским народом, частично славянского происхождения.
Все эти авторы не хотят группу евреев, которые по названию прямо указывают на место, откуда они вышли, ашкенази на идише и иврите, это "немецкие", считать евреями.
Так как все здесь присутствующие тоже по происхождению ашкенази, нас подобные теоретики евреями не признают.
Язык, на котором говорили выходцы из некоторых областей Германии, туда они пришли за несколько столетий до появления идиш, был разумеется языком германской группы. Наличие в нём большого числа слов из Иврита объяснять не надо. Наличие в нем гораздо меньшего числа славянских слов объясняется просто, идиш развивался уже на территории славянских государств, прежде всего - Польши. Но основа языка разумеется немецкая. И по количеству слов совпадающих с немецкими и по самой языковой конструкции, так сказать языковом каркасе.
Те, кто утверждает обратное, вполне могут заняться именно сегодня докзательством того, что современный русский язык вовсе не славянский.
Потому что в последние четверть века число слов в русском, которое пришло из английского измеряется сотнями. При этом, английские слова употребляют как либералы, так и патриоты. Скажем, когда я уезжал из России никому в голову не могло прийти включить в обычную русскую письменную или устную фразу слово "фейк". Впрочем никто кроме тех, кто реально знал английский, этого слова просто не знал. А теперь все позабыли старую-добрую "утку" и везде пишут и говорят вместо "утки" "фейк". Слова "управляющий" и "образ" полностью исчезли, остались только менеджеры и имиджы. Старые добрые немецкие по происхождению маклеры именно так называли в СССР тех, кто помогал проводить операции с недвижимостью, хоть и незаконные, заменены риэлторами, от английского риэл эстейт, недвижимость. Омары, хоть они не славянского, а французского происхождения, заменены "лобстерами". Список американизмов, т.е. слов английских, которые в последние 25 лет полностью вытеснили обычные русские слова, даже если часть из них не была чисто славянскими, как в случае с омарами, бесконечен.
Руководствуясь логикой отрицателей германского происхождения идиш, вполне можно строить новую теорию о том, что русский язык, вовсе не славянский, а одна из версий английского.
Бахарахский раввин.
Это должен был быть большой роман, но Гейне его не закончил, написал только первые главы.
Я думаю, что главной причиной было то, что Гейне крестился в 27 лет и из Харри стал Генрихом.
Вместе с крешением он решил, что еврейскую тему он должен в своем творчестве закрыть.
Уже потом, на склоне лет за 2 года до смерти, он вернулся к еврейской теме и своим истокам. Написал целый цикл поэм, который он назвал "Еврейские мелодии". Формально он не вернулся к вере предков, но в своем позднем творчестве он безусловно снова стал евреем.
Драматические события в жизни немецкого еврейства ассоциируются при этом с историей изгнания и насильственного крещения евреев Испании и Португалии, временами инквизиции. Это произведение явно связано с поиском национальных корней немецкого еврейства и духовных основ собственной родословной. Одновременно роман отражает ту борьбу, которая происходила в душе и сознании поэта. Ведь когда он приступил к ее созданию, он уже подумывал о крещении, при этом осуждая себя как дезертира и отступника. Религиозно-этические категории вины и греха получают в повести художественное воплощение.
Главным героем, на что указывает название, является потомственный раввин небольшого прирейнского городка Бахарах рабби Авраам, человек еще не старый, но прославившийся ученостью. Семь долгих лет изучал он Б-жественный Закон в высшей школе Толедо. Действие происходит в ХV веке. Завязкой служит страшное происшествие во время пасхального сейдера. Бахарахский раввин празднует Пейсах в своем доме в окружении многочисленной родни и учеников. Перед читателем развертывается настоящая религиозная идиллия. Внезапно появляются два незнакомца в темных плащах, назвавшиеся единоверцами. Никто не заподозрил беды. Их усадили за стол, на почетное место рядом с Авраамом. И вдруг он случайно заметил под столом, у своих ног, окровавленный детский труп! Его подбросили незнакомцы. В эпоху далекого Средневековья время от времени такие происшествия случались, и каждый раз – на Пейсах. За «преступление» платила жизнью вся община.
Окаменевший от ужаса раввин понял, что ночью в его доме начнется резня. Не подав виду, что он заметил труп, Авраам продолжал читать Агоду. Улучив момент перед трапезой, он вышел из комнаты, сделав знак жене следовать за ним.
Лишь на берегу Рейна он объяснил ей, что им грозит смертельная опасность. Раввин заверил жену, что их родичей и друзей нечестивцы не тронут, удовлетворясь грабежом дома. С помощью соседского мальчика-рыбака им удалось уплыть далеко от Бахараха.
Новый день застал беглецов у городских ворот Франкфурта-на-Майне. Когда стражники их впустили, они направились в гетто, обитатели которого по случаю праздника собрались в синагоге. Супруги тоже вошли туда, жена раввина Сара поднялась в помещение для женщин. Сквозь решетку она благоговейно наблюдала за обрядом выноса свитка Торы, ее восхитило пение кантора, правда, болтовня женщин отвлекала ее, но всё же она услышала голос своего мужа. Она вслушалась в его молитву, и вдруг до нее дошло, что он поминает многочисленных родственников, в том числе ее сестер, маленьких племянниц и племянника, поминает как невинно убиенных. Силы покинули несчастную.
Тут мы оставим героиню и обратим внимание читателя на негативную нравственную оценку, которую получило бегство бахарахского раввина в наши дни. В 1937 году берлинский литературовед Эрих Лёвенталь в послесловии к повести указал на «удивительную безответственность, с которой раввин в минуты опасности тайно покидает доверявшую ему общину во имя собственного спасения». Сам Лёвенталь, в отличие от рабби Авраама, разделил участь своих соплеменников и погиб в Освенциме в 1944 году.
Задумывался ли сам Гейне над этической стороной поступка рабби?
В письме к Мозеру (01.07.1825), где он подробно рассказывает о работе над «Раввином», Гейне выражает уверенность, что только он может написать эту книгу и «что создание ее – дело нужное и угодное Б-гу». В этом же письме обращает на себя внимание пассаж, где он ведет речь о разности натур его и… Гёте. Гейне считает, что Гёте по природе своей легкий и жизнерадостный человек, для которого самое высшее – наслаждение жизнью. «Хоть он и чувствует и догадывается, что значит жить ради идеи, он не принимает ее глубоко и не живет ею». Себя Гейне оценивает как энтузиаста, преданного идее до самопожертвования. Однако он хочет быть честным до конца и признаётся: «Но в то же время я понимаю и наслаждение жизнью, я нахожу в нем удовольствие, и тогда во мне возникает великая борьба между моей ясной разумностью, которая ценит жизненные блага и отметает как глупость всё жертвенное воодушевление, и склонностями мечтателя…» Прервав рассуждения на эту явно волновавшую его тему, Гейне мимоходом замечает: «Да, эту тему ты найдешь и в “Раввине”».
Вот слово и сказано. Не предвещает ли бегство бахарахского раввина будущего дезертирства из иудаизма самого автора?
Именно во во время работы над «Бахарахским раввином» он решает креститься. Сделано это было 28 июня 1825 года тайно, но с согласия семьи. Мотивировка этого шага была достаточно цинична: через две недели он должен был получить диплом и рассчитывал на должность. Внутренне он испытывал глубокий стыд. Другу Мозеру он пишет откровенно: «Мне было бы очень жаль, если бы мое собственное крещение явилось тебе в благоприятном свете. Я не вижу, чтобы мне полегчало, напротив, с тех пор я еще больше несчастлив». А потому, когда до него дошли слухи, что Ганс, крестившийся несколькими месяцами ранее, проповедует христианство и всерьез пытается обратить сынов Израиля в новую веру, он откликнулся на эту новость следующим образом: «Если он это делает по убеждению, то он дурак; если он делает это из лицемерия, то он подлец. Я, конечно, не перестану любить Ганса, но, тем не менее, признаюсь, что мне было бы гораздо приятнее, если бы вместо этой новости я узнал, что Ганс украл серебряные ложки». А над собой он иронизирует: «Я становлюсь теперь истинным христианином, то есть состою паразитом при богатых евреях». Но его шуточки – маска, а под ней человек, переживающий глубокий кризис.
Однако вернемся к "Бахарахскому раввину".
На улице Франкфурта появляется молодой испанец, дон Абарбанель во всем великолепии рыцарского одеяния. И рыцарь преграждает путь героям, подступая к прекрасной Саре, жене раввина, с галантными комплиментами.
Вспыхнуло от боли лицо прекрасной еврейки, и ответила она жестко: «Когда хотите вы стать моим рыцарем, то принуждены будете сразиться с целым народом и в этой борьбе сыщете мало благодарности и еще меньше чести! И когда вы хотите носить мои цвета, то принуждены будете нашить на свой плащ желтые кольца или повязать фату с синими полосами, ибо это мои цвета, цвета моего дома – дома, что зовется Израиль и весьма страждет и над которым глумятся на улице сыны счастья!»
Гордая речь еврейки-парии разрушила маскарад, и «рыцарь», краснея и запинаясь, признался, что он не хотел оскорбить Израиль, что он сам принадлежит к этому народу, ибо его дед, а возможно, и отец были евреями. Гейне дал герою благородное имя Абарбанель, представив его племянником известного сефардского богослова, дипломата и министра при португальском и испанском дворах.
Исаак бен Иеуда Абарбанель (1437–1508) – фигура историческая, он прославился комментариями к Ветхому Завету, после изгнания евреев бежал из Испании в Италию. Известно, что его младший сын принял христианство. О племяннике раввина история умалчивает, Гейне его придумал. Герой этот чрезвычайно важен, ибо является своеобразным alter ego автора.
Из дальнейшего выясняется, что рабби Авраам и молодой дон Абарбанель знакомы. Во время учебы в Испании рабби Аврааму довелось спасти юношу, тонувшего в водах Тахо, после чего они подружились. Теперь между ними происходит показательный разговор. Раввин стыдит молодого маррана за отступничество: «Негоже льву отрекаться от самого себя! Как в таком случае станут поступать звери послабее льва?»
«Не смотри на меня с отвращением, – ответствует молодой испанец. – Мой нос не стал отступником. Когда случай завел меня в обеденное время на эту улицу и хорошо знакомые запахи еврейских кухонь защекотали мои ноздри, тогда овладела мною та самая тоска, которую ощутили наши отцы, когда вспомнили о горшках с мясом в Египте; вкусные воспоминания юности зашевелились во мне…» Дон Абарбанель приглашает раввина с женой отобедать в «лучшую харчевню Израиля». На этом текст романа обрывается.