О'Флаэрти Лиам : другие произведения.

Тот Доносчик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  ТОТ
  ДОНОСЧИК
  
  ЛИАМ О'Флаэрти
  
  Глава 1
  
  Было без трех минут шесть часов вечера пятнадцатого марта 192—го года.
  
  Фрэнсис Джозеф Макфиллип взбежал по бетонным ступеням, ведущим к стеклянной вращающейся двери, которая служила входом с улицы в пансион Данбоя. Дом, как его называли в Дублине в криминальных и пауперированных кругах, представлял собой четырехэтажное серое бетонное здание. Он стоял на левой стороне широкой продуваемой ветром асфальтовой полосы, отходящей от дороги В на южной стороне города. Его окружал лабиринт трущобных улиц. Воздух вокруг него наполнился неопределимым запахом человеческих существ, живущих в густонаселенном районе. Из самого здания исходил запах еды и полов, которые мыли с мылом и горячей водой.
  
  С черного выпуклого неба шел моросящий дождь. Время от времени градины, подгоняемые внезапным порывом ворчливого ветра, с грохотом проносились по дорожке, падая маленькими танцующими группами на твердый, вспотевший асфальт.
  
  Макфиллип взбежал на четыре ступеньки и торопливо заглянул в холл через стеклянную дверь. Он приблизил лицо так близко к стеклу, что от его взволнованного дыхания на замерзшем стекле немедленно образовалось облако пара. Затем он обернулся. Он присел у угла дверного проема и выглянул из-за угла стены, в переулок, по которому только что пришел. Он хотел выяснить, следит ли кто-нибудь за ним. Он был убийцей.
  
  Он убил секретаря местного отделения Союза фермеров во время забастовки сельскохозяйственных рабочих в М—в октябре прошлого года. С тех пор он скрывался в горах с группой людей, которые избегали ареста, бандитов, преступников и политических беженцев. Он всего полчаса назад прибыл в Дублин на товарном поезде. Проводник поезда был членом Революционной организации, к которой принадлежал сам Макфиллип, когда он застрелил секретаря Союза фермеров.
  
  Он не увидел никого значимого в переулке. Пожилая женщина переходила дорогу в дальнем конце. На голове у нее была черная шаль, а в руке кувшин с молоком, уголком которого она прикрыла горлышко от дождя. Мужчина одиноко пел, стоя лицом к бордюру с правой стороны, вытянув перед собой кепку. Он умолял, но никто не обращал на него внимания.
  
  Глаза Макфиллипа метались повсюду со скоростью и проницательностью человека, который довел до совершенства свои детективные способности благодаря необходимости и долгой практике. Улица была вполне безопасной. Он вздохнул и повернулся, чтобы осмотреть интерьер Дома.
  
  Он был мужчиной среднего роста и худощавого телосложения, но его плечи были достаточно широкими для великана. Его тело сужалось книзу от плеч, так что бедра и талия были совершенно непропорциональны верхней части тела. Его правая нога изгибалась наружу ниже колена, и при ходьбе он ставил носок правой ноги на землю перед пяткой, так что его походка имела крадущийся вид, как у дикого животного, крадущегося по лесу. Его лицо было худым и желтоватым. Его волосы были черными и коротко подстриженными. Его брови были черными и кустистыми. У него были длинные ресницы, и они постоянно опускались на глаза. Когда его ресницы опускались, его глаза были голубыми, острыми и свирепыми. Но когда он на мгновение поднял ресницы, чтобы подумать о чем-то далеком и, возможно, воображаемом, его глаза были большими, задумчивыми и мечтательными. Они были мягкими и полными непостижимой печали. Его челюсти были квадратными, острыми и лишенными плоти. Его губы были тонкими и плотно сжаты. Это придавало нижней части его лица свирепый вид. У него был длинный и прямой нос. Его щеки были впалыми, а на скулах появился яркий румянец, когда его охватил приступ сильного сухого кашля, который он пытался подавить.
  
  Он был одет в потертую пару мятых темно-синих брюк и поношенный плащ желтовато-коричневого цвета, застегнутый у горла наподобие униформы. Его ботинки были старыми и тонкими. Они скрипели от влаги, пропитавшей их рваные подошвы. На нем была серая твидовая кепка. Под левой подмышкой он носил автоматический пистолет в кожаной кобуре. Пистолет висел на шнурке, который был подвешен к его шее.
  
  Когда он стоял, заглядывая в дверь, пальцы его правой руки были просунуты между первой и второй пуговицами плаща. Кончики пальцев покоились на холодной рукоятке автоматического пистолета.
  
  В холле трое стариков ждали, выстроившись в ряд за закрытым стеклянным окном кабинета с правой стороны. Ближайший к двери старик был одет в коричневую форму нищего. У обоих его глаз были катаракты, и он, казалось, был на грани обморока. Он опирался на палку, и его голова продолжала мотаться, как у человека, который находится в пьяном ступоре и вот-вот заснет. Второй старик был одет в рваный старый костюм, Он был похож на официанта, которого уволили из-за старости. У него было острое худое лицо. Самый дальний старик был одет в мешанину из неописуемых лохмотьев, и он постоянно тряс всем телом, пытаясь почесаться о внутреннюю сторону своей одежды. Они втроем стояли в тишине. За ними еще четыре бетонные ступеньки вели к длинному проходу через здание. Коридор пересекал проход в дальнем конце. По коридору время от времени группами проходили мужчины.
  
  Макфиллип собирался толкнуть дверь, когда стеклянная панель со скрежетом поднялась, и в окне появилась голова мужчины. Мужчина щелкнул большим и указательным пальцами и жестом подозвал ближайшего старика, одетого в лохмотья. Старик вздрогнул и воскликнул слабым, детским голосом: “О, будь Джейни, я совсем забыл”. Слабо улыбаясь и что-то бормоча себе под нос, он начал рыться в своих лохмотьях. Мужчина у окна посмотрел на него, сердито поджал губы и исчез.
  
  Вскоре он снова появился из-за угла кабинета. Он подошел к старику и встал перед ним, уперев руки в бедра и широко расставив ноги. Его аккуратные синие брюки были идеально отутюжены. Он был в рубашке с короткими рукавами, так что его бриллиантовые запонки на рукаве и большой бриллиант в галстуке сверкали в полумраке. Его волосы были приклеены к голове ароматизированным маслом. Его запах пропитал весь коридор. Он посмотрел на старика со смешанным выражением презрения и гнева. Двое других стариков начали заискивающе хихикать и пытались сделать вид, что не имеют абсолютно никакого отношения к оборванному старику.
  
  Наконец оборванный старик нашел красный носовой платок, и в своем волнении он не мог развязать узел, который связывал его в клубок.
  
  “Вот, ” воскликнул он, протягивая носовой платок клерку, “ здесь пять пенни и четыре полпенни. У меня все пальцы одеревенели от ревматизма, и я не могу развязать его. Может быть, ты сделаешь это для меня во имя чести Божьей?”
  
  Затем он посмотрел в лицо клерка с открытым ртом. Но клерк, не обратив никакого внимания на носовой платок, смотрел на лицо старика так, как будто собирался ударить его. Старик начал дрожать.
  
  “Убирайтесь отсюда”, - внезапно заорал клерк громовым голосом.
  
  Затем он снова стал неподвижным. Старик начал что-то бормотать и дрожать. Он развернулся и зашаркал вниз по ступенькам к двери, на ходу царапая лопатками одежду. Он спустился на две ступеньки, а затем неуверенно остановился и оглянулся. Затем он вздрогнул, сделал еще шаг, потерял равновесие и поскользнулся. Он подполз к двери на ягодицах. Двое других стариков начали смеяться и хихикать. Клерк хмуро посмотрел на них. “Над чем вы смеетесь?” - закричал он. Они немедленно остановились. “Эй, ты”, - продолжил он, указывая пальцем на оборванного старика, который вышел на улицу снаружи и нерешительно стоял на тротуаре, оглядываясь через плечо. “Если я поймаю тебя здесь снова, старый дурак, я передам тебя полиции. Уходи сейчас и отправляйся в работный дом, где тебе самое место. Ха!”
  
  Старик сморщил свое обезьянье лицо в гримасу удивления и страдания. Он бросил испуганный взгляд на изможденное лицо Макфиллипа, которое смотрело на него из-за угла стены слева от двери. Затем он что-то пробормотал и направился вниз по дорожке ломаной рысью. Двое других стариков в холле начали перешептываться друг с другом, как только клерк повернулся спиной и вернулся в офис.
  
  “Будь святым, - сказал один, - его следует застрелить, что?”
  
  “Так ему и надо, ” заныл другой старик, “ грязному, прогнившему - вот так разгуливать”.
  
  Затем они прошаркали к окошку за билетами на койко-место. Продавец ругался на них и называл непристойными именами, но они продолжали извиняться перед ним и хихикать.
  
  Пока двое стариков покупали у окошка билеты на койко-место, Макфиллип тихо толкнул дверь и проскользнул по коридору. Он повернул направо в дальнем конце. На этом он остановился. Он небрежно прислонился к стене, достал из кармана сигарету и закурил. Он огляделся, изучая проход. Это был широкий коридор с бетонным полом и стенами из глазурованного кирпича. Через равные промежутки времени были окна, выходящие на большой двор в задней части здания. В нишах, образованных окнами, были расставлены кресла. У противоположной стены на равном расстоянии в три ярда или около того стояли плевательницы. Мужчины были разбросаны по проходу группами, некоторые сидели на сиденьях, разговаривая тихими голосами, другие ходили взад и вперед поодиночке или парами, опустив глаза в землю и спрятав руки за спиной в рукава пальто. Все они были бедно одеты и унылы. Некоторые были довольно молоды, но их лица уже приняли тот удрученный вид, который обычно бывает только у стариков, разочаровавшихся в жизни.
  
  Медленно затягиваясь сигаретой, Макфиллип осматривал холл и проходящих мимо людей с той же быстрой, острой хитростью, с какой он осматривал улицу. И снова он не смог увидеть никого, кто вызвал бы его интерес. Он снова тихонько вздохнул и отодвинулся вправо. Он вошел в большую комнату через вращающуюся дверь.
  
  Комната была переполнена. Оно было обставлено длинными столами и деревянными формами, как кафе для рабочего класса. На некоторых столах лежали газеты. На других были игры в шашки и домино. За всеми столами сидели мужчины. Некоторые читают. Другие играли в игры. Большинство, однако, сидели молча, их глаза бессмысленно смотрели перед собой, размышляя об ужасе своей жизни. Те, кто не мог найти места, стояли вокруг столов, наблюдая за ходом игр, засунув руки в карманы, а на их лицах застыло выражение флегматичного и рассеянного безразличия.
  
  Макфиллип ходил от одного стола к другому, держа сигарету в левой руке, пальцы правой сжимали рукоятку автоматического пистолета между двумя верхними пуговицами плаща. Никто его не заметил. Печальные глаза, которые были случайно подняты, чтобы посмотреть, увидели только еще одну потрепанную развалину, подобную им самим. Даже если бы его личность была внезапно раскрыта посредством громкого трубного сигнала мужчинам в той комнате, сомнительно, вызвала бы новость волнение более чем в нескольких грудях. Случайные работники, случайные преступники и сломленные старики, их связь с упорядоченной схемой цивилизованной жизни, с ее моральными законами и ее ужасом перед преступностью, была настолько тонкой и слабой, что они были неспособны почувствовать интерес, который убийство пробуждает в нежных грудях наших жен и сестер.
  
  Макфиллип тщательно осмотрел комнату, не обнаружив того, что он хотел. Затем он снова вышел в коридор. Он вошел в другую комнату, которая использовалась жильцами ночлежки для написания писем. Та комната была пуста. Затем он спустился по лестнице в туалеты и ванные комнаты. Здесь мужчины брились и умывались. Он прошелся и никого не обнаружил. Он снова вышел в коридор и вошел в столовую.
  
  Столовая была очень большой и обставленной маленькими сосновыми столами и длинными формами из того же материала. Деревянный пол был покрыт опилками, как пол в трущобном трактире. Кое-где опилки были перемешаны с мусором, который был сметен со столов. В дальнем конце комнаты огромное количество мужчин собралось вокруг огромной плиты, некоторые со сковородками в руках ожидали своей очереди готовить, другие суетились, занимаясь кухонной утварью, которая уже была на плите. У всех в руках были ножи, ложки и вилки. Они толкались, потели, ругались, смеялись и почесывались. Был сильный шум голосов и запах еды и человеческих тел.
  
  В другом конце комнаты была стойка, а за стойкой - большая светлая кухня, ярко сияющая белой посудой, начищенной медью и чистой белой униформой женщин, которые там обслуживали. Три молодые женщины готовили и подавали еду для жильцов, у которых не было средств или желания готовить самим. Эти постояльцы стояли у прилавка, покупая чай, хлеб и масло, вареные яйца и мясо. Они также приобрели ножи, вилки, ложки и соль, поскольку администрация пансиона не предоставляла эти предметы первой необходимости из-за морального облика постояльцев, за исключением уплаты фиксированной суммы, которая была возвращена по окончании трапезы, когда продукты были возвращены за стойкой.
  
  Макфиллип прошел через комнату в дальний конец. Он увидел человека, которого искал, с первого взгляда. Он направился прямо к столику у дальней стены. За этим столом молодой человек лет тридцати или около того ужинал.
  
  Он ел с эмалированной тарелки, на которой было много картофеля, грубой капусты и большой кусок вареного бекона. От тарелки поднимался густой пар и, закручиваясь, поднимался к потолку перед лицом мужчины. Мужчина был одет в синий рабочий костюм с белым шарфом, обмотанным вокруг шеи. У него была коротко остриженная голова круглой формы, светлые волосы и темные брови. Брови представляли собой всего лишь отдельные пучки, по одному над центром каждого глаза. Они отросли и сузились до одного волоска, как кончики навощенных усов. Они были просто похожи на зловещие морды, и в них было больше выражения, чем в тусклых маленьких голубых глазках, которые были спрятаны за их хмурыми тенями. Лицо было бронзово-красного цвета и было покрыто припухлостями, которые на расстоянии выглядели как горбы. Эти бугорки появились на лбу, на скулах, на подбородке и по обе стороны шеи ниже ушей. Однако при внимательном наблюдении они почти исчезли на фоне общего глянцевого цвета коричневато-красной кожи, которая выглядела так, как будто лицо покрывали несколько слоев туго натянутой кожи. Нос был коротким и выпуклым. Рот был большим. Губы были толстыми и прилегали друг к другу таким образом, что рот придавал лицу выражение вечно спящего. Его тело было огромным, с массивными конечностями и выпуклыми мышцами, выступающими тут и там, как наросты земли, нарушающие ожидаемую размеренность сельской местности. Он сидел прямо на своем стуле, его большая квадратная голова была привинчена к приземистой шее, как железная стойка, прикованная к палубе.
  
  Он смотрел прямо перед собой, пока ел. Левой рукой он держал вилку за ручку вертикально. Он постукивал по столу концом вилки, как будто в такт быстрому хрусту своих челюстей. Но как только он увидел Макфиллипа, его челюсти перестали двигаться, а рука, держащая вилку, бесшумно упала на стол. Его лицо замкнулось, а тело стало абсолютно неподвижным.
  
  Макфиллип сел на противоположной стороне стола. Он не говорил и не выразил узнавания каким-либо знаком или движением своего тела. Но он знал этого человека довольно хорошо. Они были закадычными друзьями. Этим человеком был Джипо Нолан, компаньон Макфиллипа во время забастовки сельскохозяйственных рабочих, когда Макфиллип убил секретаря Фермерского союза. Джипо Нолан когда-то был полицейским в Дублине, но его уволили из-за подозрения в Штаб-квартире в том, что он был в сговоре с Революционной организацией и передал им информацию относительно определенных вопросов, которые просочились наружу. С тех пор он был активным членом Революционной организации и всегда действовал вместе с Фрэнсисом Джозефом Макфиллипом, так что в революционных кругах они были известны как “Близнецы дьявола”.
  
  “Ну, Джипо”, - сказал наконец Макфиллип, - “как обстоят дела?”
  
  Голос Макфиллипа был надтреснутым и слабым, но в нем была яростная искренность, которая придавала ему огромную силу, подобную силе в щебетании крошечной птички, чье гнездо грабят.
  
  “Ты оставил те сообщения, которые я тебе дал?” он продолжил через мгновение, в течение которого у него перехватило дыхание. “Я ничего не слышал из дома с тех пор, как увидел тебя в тот вечер, когда мне пришлось отправиться в горы. Что делаешь, Джипо?”
  
  Джипо несколько мгновений молча смотрел, медленно дыша, с открытым ртом и расширенными глазами. Он никогда не говорил. Затем он издал горлом странный звук, похожий на сдавленное восклицание. Он медленно разрезал ножом большую картофелину на четыре части. Он отправил один кусочек в рот на кончике своего ножа. Он начал медленно жевать. Затем он внезапно перестал жевать и заговорил. Это был глубокий, громоподобный голос.
  
  “Откуда, черт возьми, ты взялся, Фрэнки?” - спросил он.
  
  “Не имеет значения, откуда я родом”, - раздраженно воскликнул Макфиллип. “У меня нет времени, чтобы тратить его на комплименты по поводу сезона. Я пришел сюда, чтобы быть в курсе всех новостей. Расскажите нам все, что вы знаете. Сначала скажи мне... Подожди минутку. Как насчет тех сообщений? Ты доставил их? Не обращай внимания на эту жратву. Человек живой, ты дикарь или кто? И вот я здесь, копы преследуют меня ради моей жизни, а ты продолжаешь есть свою картошку. Брось этот чертов нож, или я тебя проткну. Ну же, я рискую своей жизнью, чтобы прийти сюда и задать вам вопрос. Займись делом и расскажи мне все об этом ”.
  
  Джипо облегченно вздохнул и вытер рот тыльной стороной правого рукава. Затем он положил нож на стол и проглотил набитый рот.
  
  “Ты всегда был капризным парнем”, - прорычал он, - “и, похоже, ты не улучшаешься с весенней погодой. Я скажу тебе, если ты подождешь минутку. Я доставил ваши сообщения, вашим отцу и матери и в Исполнительный комитет. Твой старина обошелся со мной по-собачьи и выгнал меня из дома, и он проклял тебя за звонок, заказ и свечу. Твоя мать вышла за мной, плача, и сунула мне в руку полфунта, чтобы я передал тебе. У меня не было возможности найти тебя, и я был голоден, месель, поэтому я потратил их. Что ж—”
  
  Макфиллип прервал его, пробормотав проклятие. Затем его охватил приступ кашля. Когда приступ прошел, Джипо продолжил.
  
  “Что ж”, - продолжил Джипо. “Вы сами знаете, что произошло с Исполнительным комитетом. Они послали человека сообщить вам. Я был бы не против, если бы они послали письмо в газеты, в котором говорилось бы, что они не имеют никакого отношения к забастовке. В любом случае, это было бы просто шикарно, и кого это волнует? Но, клянусь Христом, они чуть было не подключили меня, когда я пришел сообщить. Комендант Галлахер собирался послать людей, чтобы прикончить и вас, но множество других парней обошли его, и он этого не сделал. В любом случае, меня уволили из Организации так же, как и тебя, хотя ты знаешь, Фрэнки, что я не имею никакого отношения к тому выстрелу. И’—”
  
  “Что за...” — сердито начал Макфиллип, стуча кулаком по столу; но он снова начал кашлять. Джипо продолжал, не обращая внимания на кашель.
  
  “Полиция арестовала меня, но не смогла найти никаких улик, поэтому они устроили мне ужасную взбучку и вышвырнули вон. С тех пор я брожу без собаки, которая вылизывала бы мне штаны, умираю с голоду!”
  
  “Что я хочу знать об Исполнительном комитете?” сердито проворчал Макфиллип, восстанавливая дыхание. “Я не хочу ничего слышать об исполнительных комитетах или революционных организациях, проклинаю их всех. Я хочу услышать о своих отце и матери. Что насчет них, Джипо?”
  
  Джипо выпятил толстую нижнюю губу и уставился на Макфиллипа расширенными глазами. Его глаза, казалось, хранили выражение печали в своих тусклых уголках, но это было трудно сказать. Лицо было таким грубым и решительным, что выражение, которое на другом лице можно было бы назвать печалью, на его было просто удивлением. Впервые он заметил бледность лица Макфиллипа, лихорадочный румянец, приступы кашля, резкие движения и явный ужас в глазах, которые раньше были такими бесстрашными.
  
  “Фрэнки”, - крикнул Джипо своим глубоким, медленным, бесстрастным голосом, - “ты болен. Человек живой, ты выглядишь так, словно умираешь ”.
  
  Макфиллип вздрогнул и поспешно огляделся, как будто ожидал увидеть смерть за своей спиной, готовую наброситься на него.
  
  “Съешь чего”нибудь, - продолжил Джипо, - это согреет тебя”.
  
  В то же самое время он сам снова начал яростно есть, как большое сильное животное, принимающее единственную за день трапезу. Большие красные руки с обрубками пальцев держали нож и вилку так тяжело, что этим хрупким инструментам, казалось, грозила опасность быть раздавленными, как какой-нибудь дорогой предмет, насаженный на кончик хобота слона. Но Макфиллип не последовал приглашению. Он несколько секунд сердито смотрел на еду, наморщив лоб, как будто пытался вспомнить, что это было и для чего это было, а затем заговорил снова.
  
  “Я знаю, что умираю, Джипо, и именно поэтому я пришел. У меня чахотка ”. Джипо вздрогнул. В тот момент его осенила безумная и чудовищная идея. “Я зашел, чтобы взять немного денег у своей матери. И я хотел увидеть ее перед смертью. Боже милостивый, это было ужасно, Джипо, всю зиму там, на этих холмах, с ружьем в руке днем и ночью, спать в норах в горах, когда всю ночь вокруг меня дул ветер, завывая, как стая дьяволов, и каждый порыв ветра говорил мужским голосом, и я лежал там, прислушиваясь к ним. Боже милостивый...”
  
  Он снова начал кашлять, и ему пришлось остановиться. Джипо не слушал его. Он не слышал ни слова. Чудовищная идея пришла ему в голову, как неотесанному зверю, забредшему из дикой местности в цивилизованное место, где маленькие дети одни. Он не слышал слов Макфиллипа или его кашля, хотя чудовищная идея была связана с Макфиллипом.
  
  “Итак, я сказал Мезелю, что я мог бы с таким же успехом рискнуть и пойти в город, чем лежать там, умирая с голоду от холода, голода и этого кашля. Итак, я пришел сюда, чтобы сначала повидаться с тобой, Джип, чтобы получить представление о том, что происходит. У них есть охрана в доме?”
  
  “Черт бы побрал охранника”, - внезапно ответил Джипо, а затем он вздрогнул и с негромким восклицанием протянул правую руку к Макфиллипу. Его глаза были дикими, а рот широко открыт, как у человека, смотрящего на привидение. Разум Джипо смотрел на того неотесанного людоеда, который рыскал в его мозгу.
  
  Макфиллип перегнулся через стол. Постепенно его глаза сузились, превратившись в напряженный свирепый взгляд. Его губы скривились, а лоб наморщился. Он начал дрожать.
  
  “В чем дело, Джипо?” - прошипел он. “Скажи мне, Джип, или я...” Он сделал быстрое движение запястьем руки, сжимавшей его автоматический пистолет. “Копы преследуют меня, Джип, и я умираю, так что мне все равно, как я использую оставшиеся у меня двадцать четыре патрона. Я сделал надрезы на их носах, чтобы они могли проделать квадратное отверстие. Для меня тоже есть один ”. Он вздрогнул, как будто при мысли о нежном удовольствии. Затем он свирепо нахмурился и наполовину вытащил из кармана рукоятку пистолета. Его голос был почти неслышен. “Расскажи мне правду о том, как обстоят дела, без всяких фокусов, или я тебя заткну”.
  
  Он впился взглядом в Джипо, его рука лежала на пистолете, правая рука напряглась у плеча, готовая выхватить пистолет и выстрелить одним движением. Джипо смотрел ему в глаза без каких-либо эмоций, ни страха, ни удивления. Ногтем указательного пальца правой руки он вытащил кусок мяса между двумя зубами. Он что-то пролепетал губами, а затем пожал плечами. Призрак внезапно сошел у него с ума, и он был не в состоянии разобраться в этом.
  
  “Нет смысла так разговаривать со мной, Фрэнки”, - лениво пробормотал он. “Единственная причина, по которой я не хотел ничего говорить, заключалась в том, что мне не хотелось ...” Снова эта омерзительная вещь пришла ему в голову, и он, вздрогнув, остановился. Но почти сразу же он продолжил надтреснутым голосом. Он начинал стыдиться этого призрака, как будто он уже поддался ужасным внушениям, которые он делал, хотя он совсем не понимал этих внушений. “Мне не хотелось, возможно, подвергать тебя опасности. Видишь ли, я не знаю, есть ли охрана в доме твоего отца или ее нет. Обычно я стучусь по Титт-стрит, но я не был рядом с домом № 44 с той ночи, когда я пришел туда с твоим сообщением, и твой старина сказал мне никогда больше не затемнять его дверь. На нем может быть охрана, а может и не быть охраны. Но если бы я сказал вам, что этого не было, и вы пошли бы туда и были схвачены, вы знаете —”
  
  “К чему ты клонишь, Джипо?” - подозрительно проворчал Макфиллип.
  
  “Совсем ничего’, ” сказал Джипо с громким глубоким смехом. “Но это из-за того, что ты так внезапно налетел на меня, и я не совсем понимаю, о чем говорю. Видишь ли, я совсем запутался за последние шесть месяцев, скитаюсь здесь без приятеля, который дал бы мне дубилку за шлепок, если бы мне пришлось умереть от холода, лежа на улице О'Коннелла с футовым слоем инея на земле. Они—”
  
  “О, заткнись о себе и морозе и расскажи нам что-нибудь”.
  
  “Теперь не вытаскивай свою газетенку, Фрэнки. Я как раз к этому и шел. Я как раз шел к этому, чувак. На днях они задержали меня на улице и долго говорили о тебе. Они все еще охотятся за тобой, все в порядке. Там были сержант Маккартни и еще один парень из Слайго. Этот детектив-сержант Маккартни - плохая компания. Ха, он негодяй, и не стоит прятаться за стеной, чтобы сказать это. Он поклялся мне, что достанет тебя живым или мертвым. ‘Тогда мне было бы наплевать на твою работу", - просто так говорю я ему, и ’он бросил на меня взгляд, который мог бы тебя ошеломить”.
  
  “Он говорит, что собирается добраться до меня, не так ли?” - мечтательно пробормотал Макфиллип. Внезапно его разум, казалось, блуждал где-то далеко, и он потерял интерес к своему нынешнему окружению. Его глаза рассеянно уставились на стол, примерно в футе от него справа.
  
  Джипо поспешно взглянул на то место, на котором был прикован взгляд Макфиллипа. Он ничего не видел. Он снова перевел взгляд на лицо Макфиллипа и наморщил лоб. Затем он издал какой-то горловой звук и снова начал есть с большой скоростью. Он дышал на еду, чтобы охладить ее, когда отправлял в рот. Он издавал звуки.
  
  Макфиллип долгое время смотрел в стол. Его правая рука нервно поигрывала рукояткой пистолета. Его левая рука постучала по столу. Затем в его глазах появился странный блеск. Он внезапно рассмеялся. Это был странный смех. Это заставило Джипо вздрогнуть.
  
  “В чем дело, Фрэнки?” спросил он испуганным голосом.
  
  “Совсем ничего’, ” сказал Макфиллип, встряхиваясь. “Дай мне чего-нибудь поесть”.
  
  Он начал жадно есть, используя свой перочинный нож как нож и вилку. Он долгое время ничего не ел. Он не почувствовал вкуса еды, но проглотил ее с огромной скоростью.
  
  Джипо тоже ел, но он продолжал смотреть на Макфиллипа, пока ел. Каждый раз, когда его блуждающие глазки натыкались на глаза Макфиллипа, они сужались и становились очень острыми. Затем он проводил языком по щеке и издавал сосущий звук.
  
  Наконец Макфиллип перестал есть. Он вытер свой перочинный нож о брюки и положил его в карман.
  
  “Джипо, ” медленно произнес он, - есть ли копы, которые следят за нашим домом, за домом старика на Титт-стрит?”
  
  Джипо трижды покачал головой в ответ. Его рот был набит. Затем он проглотил свой кусок, приложил вилку ко лбу и погрузился в размышления.
  
  “Дай мне посмотреть”, - сказал он наконец. “Да. Они приставили двух копов присматривать за этим местом до окончания Рождества. Затем они сняли их. С тех пор, насколько я знаю, они ничего не включали, но я полагаю, что какой-то парень ходит туда сейчас и снова наводит справки. Конечно’ у них могут быть люди из секретной службы, которые также занимаются этим. Одному Богу известно, кто сейчас передает информацию правительству, а кто нет. Ты никогда не знаешь, с кем говоришь. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Вот что я тебе скажу, Фрэнки, рабочий класс не стоит того, чтобы за него бороться. Они думают, что ты уехал в Соединенные Штаты, но все равно ехать туда сейчас может быть опасно. Мне жаль, что у меня нет денег, чтобы дать вам, так как вы могли бы —”
  
  “Откуда, черт возьми, у тебя столько болтовни?” - внезапно воскликнул Макфиллип, подозрительно глядя на Джипо. “Я никогда не знал, что ты можешь так много говорить за день или, может быть, за целую неделю. Ты сейчас ходишь в университет в свободное время или что тебя беспокоит?”
  
  Макфиллип снова начал стучать по столу. Наступила тишина. Джипо небрежно перекладывал объедки со своей тарелки в рот плоской стороной ножа. Когда тарелка была полностью вымыта, он постучал по ней ножом и вилкой. Затем он выпятил свою массивную грудь и провел по ней ладонями.
  
  Внезапно Макфиллип выругался и вскочил на ноги. Он несколько мгновений стоял, словно во сне, глядя на стол. Джипо наблюдал за выражением его лица, за тем, как подрагивали его маленькие кустистые брови. В то же время он чистил зубы ногтем большого пальца левой руки. Наконец Макфиллип глубоко вздохнул сквозь зубы, издав звук, как будто он сосал лед.
  
  “Верно”, - сказал он, не отрывая глаз от стола. “Мой старый приятель сейчас дома, не так ли?”
  
  “Да”, - сказал Джипо. “Я видел его вчера. Он был в Бассейне по работе, но он вернулся через две недели. Я думаю, он работает над новым домом в Ратмайнсе ”.
  
  “Верно”, - снова сказал Макфиллип. Затем он поднял глаза, свирепо посмотрел на Джипо и как-то странно улыбнулся. “Увидимся снова, Джипо, если меня не поймают копы”.
  
  Пока он говорил, казалось, он о чем-то думал. Его лицо задрожало и потемнело. Затем он пожал плечами и откровенно рассмеялся. Он дважды кивнул и повернулся на каблуках. Он поспешно вышел из комнаты.
  
  Джипо долго смотрел ему вслед, не двигаясь. Он закончил чистить зубы. Он просто уставился на дверь, за которой исчез Макфиллип. Затем постепенно его разум начал заполняться предложениями. Его лоб наморщился. Его тело начало ерзать. Наконец он вскочил на ноги. Он собрал тарелку, нож, вилку и соль. Он вышел в коридор и положил их в шкафчик, который был предоставлен администрацией для постояльцев. Шкафчик не принадлежал Джипо. У него не было шкафчика, потому что он был всего лишь случайным жильцом, поскольку у него не было постоянного дохода, чтобы платить за койко-место в неделю. Шкафчик принадлежал возчику, знакомому Джипо. Джипо видел, как мужчина положил свой ужин на следующий день в шкафчик и ушел, не повернув ключ. Джипо также знал, что мужчина не вернется до десяти часов вечера. Итак, он забрал ужин.
  
  Он положил вещи в шкафчик и небрежно удалился. Он сел на краешек стула в одной из ниш. Он порылся в карманах своих рабочих брюк и достал несколько крошечных обрывков сигарет. Он осторожно развернул обрезки, собирая весь табак в ладонь правой руки. Затем он попросил сигаретную бумагу у старика, который сидел рядом с ним. У старика их не было, и он сказал об этом, сердито выругавшись. Джипо наморщил лоб и принюхался, как будто он чувствовал запах старика. Затем он повернулся к проходившему мимо молодому человеку и попросил сигаретную бумагу. Молодой человек остановился и неохотно протянул один. Джипо молча взял бумагу, не сказав ни слова и не кивнув в знак благодарности. Он скрутил сигарету и прикурил от газовой горелки. Затем он снова сел, скрестил ноги, позволил своему телу обмякнуть и начал курить.
  
  Его уши, казалось, торчали очень далеко, когда он безвольно откинулся на спинку сиденья в полутьме коридора.
  
  На минуту запах и вкус табака привели его в состояние наслаждения. Он не думал ни о том, что у него не было кровати на ночь, ни о своей встрече с Макфиллипом. Затем постепенно его лоб начал покрываться морщинами. Его маленькие кустистые брови начали подергиваться. Когда он затягивался сигаретой, его лицо было окутано ярким сиянием, и бугорки на его лице выделялись, блестящие и гладкие. Он начал ерзать на своем стуле. Сначала он разогнул ноги. Затем он снова пересек их. Он начал постукивать правой рукой по своему колену. Он вздохнул. Его сигарета догорала до такой степени, что обжигала губы, а он и не осознавал этого факта. Затем он выплюнул это изо рта себе на грудь и вскочил на ноги.
  
  Он стоял, глядя в землю, глубоко засунув руки в карманы брюк. Казалось, что он глубоко задумался, но он не думал. По крайней мере, у него в голове не было конкретной идеи. Два факта грохотали в его мозгу, производя тот громкий первобытный шум, который является началом мысли и который испытывают усталые люди, когда измученный мозг выпускает последние нити своей энергии. В его мозгу были два факта. Во-первых, факт его встречи с Макфиллипом. Во-вторых, тот факт, что у него не было денег, чтобы купить кровать на ночь.
  
  Эти два факта слились в аморфную массу. Но он не мог набраться смелости, чтобы заняться ими и поместить их в надлежащее сопоставление и разобраться в их взаимосвязи. Он просто стоял, глядя в землю.
  
  Затем пьяный клерк букмекерской конторы по имени Шанахан задел его. Он отступил в сторону, пробормотав проклятие. Он вытащил одну руку из кармана, чтобы нанести удар, растопырив пальцы в форме птичьего когтя. Шанахан, согнувшийся пополам от беспомощности опьянения, уставился на Джипо голубыми глазами, которые почти полностью покраснели. Джипо отвернулся, пожав плечами. В любое другое время он бы с радостью воспользовался этой возможностью и выпросил шиллинг у Шанахана. Шанахан всегда был готов одолжить шиллинг, когда был пьян. Шиллинг обеспечил бы Джипо постель на ночь и оставил бы немного на легкий завтрак утром. Десять минут назад встреча такого рода была бы находкой для Джипо. Но теперь эти два проклятых факта засели в его мозгу, лишая его сознания всего остального.
  
  Он вышел из дома и зашагал по переулку в сторону Би—Роуд.
  
  Он шел, засунув руки глубоко в карманы, медленно, при этом его бедра задевали внутренности при ходьбе. Казалось, он волочил за собой свои большие ботинки, приближая их как можно ближе к земле. Его бедра двигались вверх и вниз, когда его ноги двигались вперед. Его глаза были устремлены в землю. Его губы были раздуты в стороны. Его маленькая рваная коричневая шляпа с опущенными полями нелепо сидела у него на макушке, слишком маленькая для его большого квадратного черепа, с плотно загнутыми полями по всей окружности. Когда шквальный ветер, наполненный мелкими острыми градинами, ударил его по лицу и телу, его одежда задулась, и он скривил свой короткий нос в злобной ухмылке.
  
  Он рассматривал витрину магазина шорника на Дам-стрит, когда ему стала известна связь между двумя фактами. Он смотрел на пару блестящих шпор, и его лицо внезапно исказилось. Его глаза выпучились, как будто его охватил приступ ужаса. Он подозрительно огляделся по сторонам, как будто впервые собирался что-то украсть. Затем он поспешно бросился прочь. Он двинулся по переулкам к реке. Он перешел улицу к набережной Уолл. Он оперся локтями о стену и сплюнул в темную воду. Подперев подбородок руками, он стоял совершенно неподвижно, размышляя.
  
  Он размышлял над внезапным открытием, которое сделал его разум, о связи между тем, что у него не было денег на койку, и его встречей с Фрэнсисом Джозефом Макфиллипом, которого разыскивали за убийство в связи с забастовкой сельскохозяйственных рабочих в М—в октябре прошлого года. В его голове воцарилась ужасающая тишина.
  
  Время от времени он оглядывался вокруг с каким-то придыхательным шумом. Он фыркнул, понюхал воздух и прищурился. Затем он снова перегнулся через стену и положил подбородок на скрещенные руки. Он был таким в течение получаса. Затем, наконец, он выпрямился. Он вытянул руки над головой. Он зевнул. Он засунул руки в карманы брюк. Он уставился в землю. Затем, опустив глаза в землю, он ушел тем же нетвердым шагом, что и раньше.
  
  Он пересек реку и шел по лабиринту боковых улочек, не отрывая глаз от земли, пока не достиг угла темного переулка, над дверным проемом которого на полпути вниз по правой стороне горел яркий фонарь. Это был полицейский участок. Он несколько мгновений смотрел на лампу широко открытыми глазами. Прошла почти минута. Затем он сказал “Ха” вслух. Затем он осторожно огляделся по сторонам.
  
  Улица была пуста. Медленно моросил дождь. Он осмотрел улицу, склады на своей стороне улицы, глухую стену на другой стороне. Затем его взгляд вернулся к яркой лампе, которая висела над дверью полицейского участка. Он глубоко вздохнул и начал медленно, очень медленно и грузно, приближаться к лампе.
  
  Он поднимался по ступенькам, уверенно, по одной за раз, производя громкий шум. Он ногой распахнул вращающуюся дверь, не вынимая рук из карманов. В коридоре перед ним стоял констебль в черном конусообразном ночном шлеме, натягивая перчатки. Джипо остановился и уставился на констебля.
  
  “Я пришел потребовать вознаграждение в двадцать фунтов, предложенное Союзом фермеров за информацию о Фрэнсисе Джозефе Макфиллипе”, - сказал он глубоким, низким голосом.
  Глава 2
  
  В тридцать пять минут восьмого Фрэнсис Джозеф Макфиллип застрелился при попытке к бегству из дома № 44 по Титт-стрит, дома своего отца. Дом был окружен детективом-сержантом Маккартни и десятью мужчинами. Свисая левой рукой с подоконника окна задней спальни на втором этаже, Макфиллип всадил две пули в левое плечо Маккартни. Когда он пытался выстрелить снова, его левая рука соскользнула и потеряла хватку. Дуло пистолета ударилось о край подоконника. Пуля выстрелила вверх и вошла в мозг Макфиллипа через правый висок.
  
  Когда они вытащили его из ящика с апельсинами в саду за домом, куда он упал, он был совершенно мертв.
  Глава 3
  
  В двадцать пять минут девятого Джипо вышел из полицейского участка через дверь в задней части здания. В кармане у него было двадцать фунтов казначейскими билетами - награда за информацию о Фрэнсисе Джозефе Макфиллипе.
  
  Он быстро прошел по узкому проходу в темный переулок. Переулок был пуст. Так оно и казалось поначалу. Но когда Джипо стоял, спрятавшись в дверях старого пустого дома, вглядываясь в темноту безумными глазами, он услышал шаги. Шаги заставили его вздрогнуть. Это были первые человеческие шаги, которые он услышал, первый звук его собратьев-людей, с тех пор как он стал информатором и ... и изгоем.
  
  Он сразу почувствовал, что шаги были угрожающими, как будто он был уверен, что они принадлежали кому-то, кто следил за ним. Как странно! В течение девяноста минут обычный звук человеческих шагов каким-то злым чудом стал угрожающим. Девяносто минут назад его уши не восприняли бы звук человеческих шагов так же, как они не восприняли бы звук дыхания, выходящего обычно из его легких. Но теперь они обратили внимание на шаркающую походку, которая приближалась слева. Его сердце начало учащенно биться.
  
  Конечно, это не имело никакого значения. Это была всего лишь оборванная старуха с дурной славой, с развратным лицом и печальными глазами. Она пьяно остановилась перед ним, бормоча что-то неразборчивое. Затем она обнажила свои неровные зубы. Она плюнула и прошла дальше, не сказав ни слова. Было ли это предзнаменованием? Джипо не заметил, что это было. Он просто прислушивался к звуку ее шагов, небрежно шлепающих по лужам.
  
  Затем он украдкой посмотрел перед собой и двинулся прочь, внимательно прислушиваясь, пригнувшись, как человек, одиноко бредущий ночью по лесному ущелью, где водятся львы. Он завернул за угол и оказался лицом к лицу с ярким светом и улицей с магазинами и толпами людей, идущих по ней. Сначала он содрогался от страха. Затем он выругался и глубоко вздохнул. Чего ему было бояться? Он хорошо знал улицу. Кто собирался помешать ему? Его гигантские кулаки сжались, словно разъяренные когти, а мышцы его горла и плеч напряглись. Он представил, как душит этих врагов, которые, возможно, были склонны напасть на него. Он почувствовал утешение, это давление напомнило ему о его мускулах, о его огромной силе. Он небрежно сдвинул свою маленькую круглую шляпу на затылок. Он засунул руки в карманы брюк. Он взмахнул ногами и надменно, как матрос, выкатился из переулка на залитую светом улицу.
  
  Той же медленной, раскачивающейся, переваливающейся походкой он пересек улицу в потоке машин, не останавливаясь, не отходя в сторону, не глядя ни направо, ни налево. Автомобили, телеги, велосипеды и фургоны сворачивали, чтобы объехать его. Он прошел сквозь них, не глядя на них, подобно огромному чудовищу, идущему сквозь облако муравьев, которые продолжают свою тщетную и бесконечно малую работу у его ног. Они повернулись к нему, чтобы проклинать, но те, кто видел его лицо, разинули рты и ушли в ночь с невысказанным проклятием. Его лицо с горбами на нем, сияющее в ярком свете ламп, было похоже на тонкую маску. Это было так... так мертво.
  
  Он прошел прямо через тротуар в публичный дом. Он ногой распахнул вращающуюся дверь, не вынимая рук из карманов, как только вошел в полицейский участок. Он хлопком ладони положил фунтовую банкноту на стойку и произнес одно слово: “Пинта”. Он уставился на стойку, пока не подали напиток. Он приложил мерку к голове, открыл горло и проглотил содержимое одним глотком. Он глубоко вздохнул и передал пустой стакан бармену. Он кивнул. Получив еще пинту пива и сдачу, он отошел в угол и сел.
  
  Теперь он определенно приступил к формированию плана действий. Это было привычкой у Макфиллипа и у него самого. Всякий раз, когда они проделывали какой-либо “трюк”, они немедленно шли в публичный дом, заказывали напитки и приступали к разработке планов обеспечения алиби.
  
  “Никогда не беспокойся о своем "побеге", пока не сделаешь свою работу", - было девизом Mcphillip's.
  
  Внезапно Джипо понял, каким умным парнем на самом деле, должно быть, был Макфиллип. Раньше он так легко составлял планы. Они всплыли в его сознании один за другим, как молния. Джипо никогда не задумывался о планах. Он часто говорил Макфиллипу со странным стеклянным выражением в глазах: “Мак, откуси самую легкую часть сыра. Я должен делать всю черную работу, а ты - все обдумывать. Мне кажется, тебе это легко сходит с рук, приятель ”.
  
  Теперь, впервые, он осознал трудность составления плана без Макфиллипа. Когда ему пришлось додумывать это самому, оказалось, что это дьявольская работа. В его мозгах все перепуталось, и он не мог ни с чего начать. Он несколько раз собирался с силами, поджав губы и выпрямив спину, как лошадь, готовящаяся к большому рывку с огромным грузом, но это было бесполезно. Он не мог преодолеть тяжесть, которая, казалось, ложилась на его мозг каждый раз, когда его чувства приближались к этому, пробуя информацию. Сидя на скамейке в задней части бара, скрестив ноги и держа перед собой пинту портера в правой руке, локоть опирался на колено, а пена от портера медленно стекала со стакана на носок его поднятого ботинка, он уставился в землю, мучимый сложными мыслями. Его маленькая потрепанная коричневая шляпа, нахлобученная на макушку черепа, выглядела как волшебный амулет, наделенный разумом и знаниями, охраняющий его глупую силу.
  
  Он даже не успел прочистить мозги, чтобы начать эту дьявольскую работу по составлению плана, когда его прервало появление Кэти Фокс. Она села рядом с ним, прежде чем он понял, что она была там. Он был настолько погружен в свою борьбу, что она толкнула его локтем и заговорила прежде, чем он осознал ее присутствие.
  
  “Как дела, Джипо?” - крикнула она своим твердым тонким голосом, ткнув его локтем в ребра. “Ты достаточно покраснел, чтобы дать нам мочиться?”
  
  Джипо вскочил на ноги, расплескав половину своей пинты. Он смотрел на нее со страхом в глазах, и его грудь вздымалась. Затем он узнал ее и немедленно сел, взволнованный и смущенный своим проявлением волнения.
  
  “Привет, Кэти”, - пробормотал он, притворяясь раздосадованным, “ты не должна так подходить к парню. Я оглядываюсь вокруг и вижу, что ты тыкаешь меня в ребра. Какого дьявола ты не кричал, как обычно?”
  
  Она уперла тыльные стороны своих тонких, с красными венами рук в бока и уставилась на него с изумлением, отчасти настоящим, отчасти порожденным той любовью к выразительным жестам, движениям и речи, которая является характерной чертой женщин дублинских трущоб. Кэти была женщиной из трущоб. Ее отец был сотрудником Корпорации, а мать - поденщицей. Девочкой Кэти работала на бисквитной фабрике. Красота ее собственного тела и изнурительный труд на фабрике вызывали у нее недовольство. Она вступила в Революционную организацию. Это было шесть лет назад. После того, как она впервые свернула с прямого пути потрясающей респектабельности и консерватизма женщины из трущоб, избыток чувств завел ее в одну ловушку за другой. В конце концов она вообще вышла из рядов респектабельности, будучи исключенной из Революционной организации по обвинению в публичной проституции. Теперь она стала брошенной женщиной, известной как таковая даже среди проституток квартала публичных домов, наркоманкой, неряхой, безответственным созданием. Следы ее юной красоты все еще оставались в глубоких голубых глазах, которые были меланхоличными и усталыми, с подергивающимися уголками, в ее длинной худощавой фигуре, ставшей теперь истощенной, в ее черных волосах, которые небрежно падали на лицо из-под края потрепанной красной шляпы. Но рот, этот красноречивый признак порока, полностью утратил роскошные, но нежные изгибы невинного девичества и расцветающей зрелости. Губы отвисли по бокам. Они были опухшими в середине. Их цвет выцвел и был обновлен с кричащей вульгарностью дешевой краской. Бедная измученная душа выглядывала из молодого лица, состарившегося прежде, чем годы успели покрыть его морщинами, печального, жесткого и отупевшего.
  
  Она выпятила свой маленький подбородок и повернула голову набок, опуская уголки губ еще ниже с одной стороны рта.
  
  “Я так и думала”, - медленно произнесла она, кривя губы и лицо, когда говорила. “Вот почему я пришел без ведома и сел рядом с тобой. Я увидел тебя случайно, мой славный парень, когда разговаривал с Бидди Мак на углу напротив магазина Кейна. Итак, я просто зашел, чтобы повидаться с тобой потихоньку. Но ясно как божий день, что ты не хочешь меня видеть. Нет, пока у тебя есть деньги, чтобы наполнить себя портером. Это была совсем другая история, не так ли, этим утром, когда ты выпрашивал у меня цену за чашку чая, а я три дня подряд не видел цвета полукроны. О, тогда—”
  
  “А теперь заткни свою пасть, будь добр”, - взволнованно перебил Джипо. “Это все равно, что вот так неправильно относиться к человеку. Конечно, я вообще ничего подобного не придумывал. Только ты просто неожиданно набросилась на меня. Что у тебя есть?”
  
  Кэти посмотрела на него с большим неодобрением, по-прежнему выпятив подбородок, склонив голову набок, опустив губы и уперев руки в бедра. Она пробормотала: “Двойной джин”, - не отводя глаз от лица Джипо. Джипо встал и, ссутулившись, подошел к стойке за напитком. Ее глаза проницательно следили за ним, и она продолжала медленно кивать головой на его огромную спину.
  
  Ее отношения с Джипо были того необычного рода, который трудно описать одним словом. Она, несомненно, не была его женой, и точно так же ее нельзя было назвать его любовницей. Но их отношения имели характер как законного брака, так и сожительства, освященного естественной любовью. Кэти любила Джипо, потому что он был сильным, большим, молчаливым, возможно, также потому, что он был глупым, и ее готовая трущобная “сообразительность” всегда могла перехитрить его неуклюжий мозг. Всякий раз, когда у Джипо были деньги, он тратил их с ней. Иногда, когда у него не было денег, она приводила его к себе домой и на следующее утро готовила ему завтрак. В целом они были хорошими друзьями. В течение последних шести месяцев после того, как Джипо был исключен из Революционной организации и остался без друзей, денег или работы, Кэти стояла между ним и смертью от переохлаждения или голода. Она любила его по-своему удивительно. Последние остатки ее женственности любили его так, как она могла бы любить партнера. Но эти крупицы любви милосердно уживались среди отвратительных сорняков порока, которые процветали вокруг них. Лишь время от времени они выглядывали и освещали пустынную пустоту ее души мягким теплом и блеском своего света. Каждый добрый акт жалости к неуклюжему гиганту сопровождался множеством других актов, которые были порочными и жестокими. В то время как Джипо, с беспечностью здорового сильного мужчины, принимал ее как должное, как будто она была естественным элементом жизни, как свежий воздух или еда. Он замечал ее отсутствие только тогда, когда она была нужна.
  
  Он принес джин и вручил его ей. Она приняла это молча. Она медленно потягивала его, держа на расстоянии дюйма от губ, глядя в землю, пока пила, время от времени вздрагивая, как будто напиток был ледяным. Джипо подозрительно наблюдал за ней уголком глаза.
  
  “В любом случае, что привело тебя сюда?” - сказал он наконец.
  
  Он был крайне раздражен тем, что она должна была застать его врасплох, как раз в тот момент, когда он пытался составить план, когда деньги, полученные за его предательство, были у него при себе, еще не будучи забальзамированы благовидным предлогом для их присутствия. Он был раздражен, но в замешательстве и невежестве. Он не придумал правдоподобного оправдания, даже для своего раздражения.
  
  Кэти держала свой пустой стакан вверх дном в руке и смотрела на него, почти закрыв свои голубые глаза.
  
  “Почему, что с тобой не так, малыш?” - высокомерно спросила она, воодушевленная джином. “Почему бы мне не постучаться сюда, если я хочу. Я не работаю в благотворительном учреждении в столь поздний час, чтобы не мешать вашей чести, ха-ха, когда вашей светлости доставляет удовольствие заходить в этот паб. Нет никакого закона, запрещающего мне появляться в этой части города в это время, не так ли?” По мере того, как она говорила, она постепенно доводила себя до приступа гнева. У нее была идея, что Джипо скрывает от нее что-то важное и что ее появление в этот момент дало ей некоторую власть над ним. Эта своеобразная интуиция женщины из трущоб смогла пронзить поверхность смущения Джипо, но без возможности проникнуть в его истинную природу. Левой рукой она отодвинула пальто и приложила тыльную сторону ладони к своей красноватой потертой блузке ниже сердца. Какая у нее была маленькая грудь!
  
  “Теперь, Кэти...” — начал Джипо.
  
  Но она немедленно прервала его. Она только и ждала, когда он начнет говорить, чтобы прервать его. Она была вполне счастлива, когда ей предоставили возможность “баржи” такого описания.
  
  “Продолжай в том же духе”, - крикнула она, - “курносый! Я знаю тебя, Йа. Ты, конечно, бездельник. С тобой все в порядке, пока ты ничего не получаешь. Но как только ты почувствуешь свой запах после хорошей еды, а в твоих лохмотьях пряник, ты задираешь нос и никого не узнаешь. Ты знаешь, что я собираюсь тебе сказать, Джипо? Ты знаешь, что я собираюсь тебе сказать? Ты хитрый, лживый, лживый плут, и с этого момента у меня есть твоя мера. С этого момента ничего от меня не жди, мой славный парень. Тогда нет; от тебя будет мало проку”.
  
  Джипо занервничал и переместил свое огромное тело. Он хотел выпустить левую руку и ударить ее в челюсть. Один легкий удар лишил бы ее чувств. Но он никогда не бил женщину, из-за какого-то неясного предубеждения или чего-то другого. Тем не менее, он ужасно устал от нее. Теперь, когда у него были при себе эти деньги, еще не решив, что с ними делать, он хотел освободиться от нее.
  
  “Ты заткнись”, - сердито крикнул он, - “или я тебя вылечу. Разве я не дал тебе выпить?” Затем он нерешительно добавил: “Хочешь еще выпить?”
  
  Кэти все еще смотрела на него. Внезапно с ней произошла перемена. Что-то подсказало ее своеобразному разуму, и она изменила свое отношение.
  
  “Не обращай внимания на то, что я сейчас сказала, Джипо”, - продолжила она низким скорбным голосом, глядя в землю с отвисшей нижней губой, как человек, ошеломленный и совершенно побежденный каким-то непрекращающимся бедствием. “Боже Всемогущий, мир настолько жесток, что человек вообще теряет рассудок. Страдание, страдание, страдание и ничего, кроме страдания. Ты в таком же плохом положении, как и Месель, Джипо, так что ты знаешь, о чем я мечтаю. Ни один мужчина не испытывает к нам жалости. Все против нас, потому что у нас ничего нет. Почему это, ты можешь сказать мне, Джипо? Сам ли Бог тоже с нами? Ха, ха, конечно, мы оба были коммунистами и членами Революционной организации, поэтому мы знаем, что Бога нет. Но предположим, что Бог был, какого черта Он делает —”
  
  “Кэти”, - сердито крикнул Джипо, - “Прекрати эти разговоры. Доверьтесь только Богу”.
  
  “Боже, прости меня, ты права”, - воскликнула Кэти, начиная рыдать. Но она внезапно взяла себя в руки с удивительной быстротой и почти резко повернулась к Джипо. Ее глаза слегка сузились, и странная улыбка осветила ее лицо. Под влиянием улыбки на ее лице появился след красоты, след красоты и веселья. “Расскажи нам, откуда у тебя все деньги, Джипо. Этим утром у тебя ничего не было”.
  
  Джипо невольно вздрогнул и в ужасе посмотрел на нее. Он яростно сопротивлялся, пытаясь придумать оправдание своему внезапному богатству. Он злился внутри себя за то, что не составил план. Подсознательно он проклинал Макфиллипа, которого послал на смерть, за то, что тот не разработал план. Он посмотрел на Кэти горящими глазами и приоткрытыми губами. Затем он наклонился к ней, попытался заговорить и ничего не сказал. Но она неправильно поняла его.
  
  “Да, - сказала она, - я знала, что ты желторотый. Вы ограбили церковь или что, и вы боитесь, что священники превратят вас в козла отпущения?”
  
  “Заткнись”, - внезапно прошипел он, ухватившись за слово “ограбление” и придумав план, основанный на нем. Это было обычное слово, дружеский прием, который он узнал, с которым он чувствовал себя как дома. Он наклонился с дрожащим лицом, стремясь выпалить слова своего плана, прежде чем он сможет забыть их снова. “Это была не церковь. Это был матрос с американского корабля. Я поговорил с ним в пабе ’Бэк о'Кэссиди" на Джером-стрит. Но если ты скажешь хоть слово, ты знаешь, что получишь ”.
  
  “Кто? Я?” Кэти громко рассмеялась и посмотрела на него с подчеркнутым презрением через плечо. “За кого вы меня принимаете? Доносчик или кто?”
  
  “Кто такой информатор?” - закричал Джипо, сжимая ее правое колено левой рукой. Огромная рука сомкнулась на тонком хрупком колене, и сразу же вся нога одеревенела. Все тело Кэти съежилось от простого прикосновения огромной силы.
  
  На секунду воцарилась тишина. Джипо уставился на Кэти с выражением невежественного страха на лице. Это слово привело его в ужас и ярость. Он впервые услышал, как это было произнесено в том новом смысле, который оно теперь имело для него. Кэти, загипнотизированная лицом, тяжело дыша, оглянулась на него.
  
  “Для чего ты говоришь об информировании?” - снова задыхаясь, спросил Джипо, крепче сжимая ее колено. Он не хотел причинить боль. Он просто хотел подчеркнуть свои слова.
  
  “Отпусти меня”, - закричала Кэти, не в силах больше терпеть боль и напуганная выражением лица Джипо и его странным поведением.
  
  Джипо немедленно отпустил. Широкими шагами подошел бармен, вытирая руки о фартук. Он указал на дверь. Джипо поднялся на ноги и уставился на бармена, радуясь, что перед ним человек, на которого он может излить свою невежественную ярость. Он опустил голову и собирался броситься вперед, когда Кэти вцепилась в него и закричала.
  
  “Давай, Джипо”, - быстро крикнула она, “давай выбираться отсюда. Оставь его в покое, Барни. У него с собой несколько кружек пива. Он не причинил никакого вреда. Давай, парень”.
  
  Джипо позволил выволочь себя задом наперед за правую руку на улицу. Они стояли вместе на бордюрном камне, рука Кэти была переплетена с его.
  
  “Пойдем к Бидди Берк”, - прошептала она дружелюбным тоном. “Давай поднимайся”.
  
  Впереди простиралась главная дорога, ярко освещенная и запруженная людьми. Свет, люди, намек на веселье и свободу привлекали Джипо. Сзади тянулся темный, дурно пахнущий переулок. Это его оттолкнуло. Кэти хотела привести его именно туда, в район трущоб и квартал борделей. Там, внизу, были его собственные места обитания, люди, которые его знали. Он боялся темноты, крадущихся теней, предположений о людях, прячущихся в переулках, чтобы напасть на него. Там, впереди, он мог бродить среди незнакомых людей, которым было наплевать на информаторов.
  
  “Пойдем, Джип, в "Бидди", купи нам понюшку”, - умоляюще прошептала Кэти мягким голосом. “Ты покраснел, не так ли? Я хорошо знаю, что американские моряки повсюду носят с собой пачку сигарет. Давай пройдемся дальше. Я погибаю от холода”.
  
  “Нет”, - пробормотал Джипо угрюмым голосом. “Я собираюсь спуститься в дом, чтобы забронировать кровать на ночь”.
  
  Теперь он с удовольствием вспомнил, что причиной его похода в полицейский участок был тот факт, что ему нужны были деньги на койку. Так почему бы не пойти и не купить кровать? Это был хороший предлог, чтобы избавиться от нее.
  
  “Зачем ты говоришь о кровати?” - сердито воскликнула Кэти, хватая его за руку. Затем ее голос снова смягчился. В ее глазах был нетерпеливый блеск. “Уверен, что ты думаешь не о постели, когда у тебя в кармане деньги. У меня все равно нет кровати, а если она недостаточно хороша для тебя, то, конечно, мы можем снять кровать у Бидди, раз у тебя в кармане есть деньги.”
  
  “Мне не нужна твоя кровать”, - прорычал Джипо, “и я не собираюсь приближаться к Бидди Берк. Меня достаточно часто обкрадывал старый воришка”.
  
  “Ты не хочешь со мной в постель, не так ли?” - воскликнула Кэти, снова окончательно теряя самообладание. “Ты был рад, что у тебя это было на прошлой неделе, когда я вытащил тебя из-под дождя, как утонувшую крысу. Что?”
  
  “Теперь я ничего не дам тебе за твою дерзость”, - проворчал Джипо. “Ты слишком невежественен. Вот кто ты такой”.
  
  Она поднялась к его подбородку и поднесла два сжатых кулака к его челюстям. Они казались белыми и крошечными на фоне размера его лица.
  
  “Ладно, ” прошипела она, “ ты остерегайся себя, Джипо Нолан”.
  
  Она развернулась на каблуках и яростной походкой пошла налево, бормоча проклятия и быстро исчезая в темноте. Джипо смотрел ей вслед, прислушиваясь. Он вытянул шею, пытаясь расслышать последнее бормотание резких слов, которое долетело до него через темный переулок, когда ее неясная фигура скрылась за углом. Затем он пожал плечами, задыхаясь, как будто он только что наблюдал, как ценное имущество внезапно падает с обрыва. Засунув руки в карманы брюк, он уставился в землю.
  
  “Посмотри сюда, Кэти”, - внезапно позвал он, бессильно протягивая правую руку к повороту с переулка, по которому она пронеслась. Затем он сунул руку обратно в карман и нащупал тугую пачку казначейских билетов. Он хотел сейчас дать ей немного денег. Она была добра к нему. Он начал идти; медленно вверх по дорожке. Не было необходимости спешить. Он знал, где ее найти. Он не должен позволить ей уйти вот так.
  
  Но он не прошел и десяти ярдов, как снова остановился. Он развернулся и быстро пошел обратно к главной дороге. Он внезапно вспомнил ужасающую вещь.
  
  Предположим, что кто-то пришел бы к Бидди Берк и сказал, что Фрэнк Макфиллип был убит из-за информации, переданной полиции? Они были уверены, что скажут это. Они бы увидели его там с деньгами в кармане. Они бы заподозрили....
  
  Он повернул направо, миновав поворот главной дороги. Он прошел двадцать ярдов по улице, а затем свел ноги вместе, как солдат, остановившийся на параде. Он вкатился внутрь, все в той же механической манере, к витрине магазина. Он стоял непринужденно, по-военному сцепив руки за спиной. Каким-то образом это успокоило его отвлеченные мысли, как будто он внезапно передал ответственность за свои мысли и действия воображаемому вышестоящему офицеру.
  
  В его отдыхающий разум пришли приятные воспоминания, далекие приятные воспоминания, похожие на сны наяву летним днем, приснившиеся на берегу усыпанной камнями реки, среди цветущего вереска. Это были воспоминания о его юности. Они пришли к нему в странном замешательстве, как будто боялись темного, свирепого разума, в который они пришли. Джипо свирепо уставился на них, выпятив губы, как будто они были врагами, насмехающимися над ним. Затем постепенно он смягчился по отношению к ним. Затем им овладело безумное желание защитить окружающую среду своей юности, сельскую местность деревни Типперэри, маленькую ферму, большого краснолицего здорового крестьянина, который был его отцом, его длиннолицую добросердечную мать, которая надеялась, что он станет священником.
  
  Он сморщил лицо и пристально посмотрел на свою молодость. Он напрягся, как будто собирался силой отбросить себя назад, через прошедшие годы, полные греха, печали и несчастья, к миру, мягкости и монотонности жизни, в ту маленькую деревушку у подножия Галти.
  
  Различные, интимные, глупые, маленькие воспоминания теснились в его голове. Он вспомнил коз, ослиных жеребят, камни в горном потоке, поговорку деревенского кузнеца, взгляд девушки, свой первый глоток вина, украденного в ризнице приходской церкви, когда он служил мессу. Тысячи воспоминаний приходили и быстро уходили. Они проходили мимо, как солдаты перед отдающим честь пунктом, некоторые веселые, некоторые печальные, некоторые тусклые, некоторые отчетливые и почти членораздельные, как будто они произошли минуту назад.
  
  Внезапно он почувствовал, как по каждой щеке стекает мокрая мазня. Он вздрогнул. Он проливал слезы. Ужас от содеянного заставил его вытаращить дикие глаза. Он выругался вслух. Он обнажил зубы, которые покрывали толстые губы, и стиснул их. Его молодость погасла, как свеча, которую гасит шквал в длинном переходе. Ухмыляющийся призрак настоящего снова стал реальным. Он закрыл рот. Он вздохнул очень глубоко. Снова засунув руки в карманы, он ушел своей обычной сутуловатой походкой, слегка наклонив голову вперед, повиснув на шее, как мяч для пунша.
  
  “Я должен составить план”, - еще раз сказал он себе.
  
  Каким-то образом он был убежден, что Революционная организация уже подозревала его в предоставлении информации, касающейся Макфиллипа. Он чувствовал, что его уже ищут. Поэтому он должен составить план. У него должно быть правдоподобное оправдание.
  
  “Если у тебя хорошее алиби, ” обычно говорил Макфиллип, - то сам дьявол ничего не смог бы тебе навесить”.
  
  Но как он собирался обеспечить себе алиби? Он трижды нерешительно прошел всю дорогу по всей длине, опустив глаза в землю. Он был не в состоянии ни о чем думать. Его разум продолжал отвлекаться на размышления о глупостях, которые не имели никакого отношения к вопросу о фаворите "Гранд Нэшнл" и о том, утопился ли Джонни Граймс, комик, в канале или его убили, а затем бросили в воду; два главных вопроса, которые как раз тогда волновали дублинские трущобы.
  
  В какой-то момент он решил пойти в пансион "Данбой", заплатить за кровать и лечь спать. Но сразу же он пришел в ужас от этого предложения. Возможно, они уже знают, что он предоставил информацию. Тогда, возможно, пока он спал, кого-нибудь послали бы в его маленькую камеру с заряженной палкой, чтобы убить его во сне. Или они могли бы устроить ему “взбучку бродяги”, тихо сломав ему шею, как кролику. Он представил себе маленькие узкие деревянные камеры в ночлежном доме, тишину ночи, нарушаемую только унылым звуком храпа со всех сторон, беспорядочное количество неизвестных людей, громко храпящих, мечтающих, ворчащих, храпящих и спящих во всех направлениях, в то время как “они”бесшумно приближаются, чтобы убить его.
  
  Он вздрогнул. На его лбу выступил пот. С нетерпением, с облегчением он решил держаться открыто, где он мог использовать свои руки и свою силу. Если бы его собирались убить, он был бы убит, схватившись руками за мертвое горло.
  
  Затем, наконец, он остановился как вкопанный и ударил себя кулаком в грудь.
  
  “Ну, будь я проклят!” - закричал он. “Разве я не ужасный дурак? Почему я не подумал об этом раньше? Они будут удивляться, почему я еще не там. Все в городе, должно быть, уже слышали об этом, и я, который был его приятелем, но меня там не было, чтобы сказать хоть слово его матери. Они наверняка что-то заподозрят, если я не уйду немедленно ”.
  
  Прищурив глаза, он быстрым шагом направился в сторону дома Макфиллипа на Титт-стрит. Он вынул руки из карманов и опустил их по бокам на манер полицейского. Он откинул голову назад и возвышался, как великан, над теми, мимо кого проходил.
  
  Он прошел мимо них, почти перешагнул через них, как существо, совершенно далекое, уникальное творение.
  Глава 4
  
  Титт-стрит была в смятении, как муравейник, развороченный тяжелым копытом коровы. Под рассеянными уличными фонарями, между параллельными рядами двухэтажных домов из красного кирпича, группы мужчин с дикими глазами разговаривали. Бледный свет ламп высвечивал моросящий дождь, падающий, как пар, на их грубую, грязную одежду, на их шеи с толстыми венами, на их возбужденные лица, на их скрюченные руки, которые были подняты в жестикуляции. Их голоса заполнили глухую темноту улицы приглушенным ропотом, который поднимался и падал неспокойно, подобно журчанию потока, пробивающегося сквозь скалы. Их голоса были нервными, как будто они ожидали шторма на море.
  
  Пожилые женщины с платками на головах мелькали, как тени. Они метались от дверного проема к дверному проему, разговаривая, делая угрожающие жесты в сторону чего-то отдаленного, крестясь, их изможденные лица были обращены к небу. Молодые женщины медленно прогуливались рука об руку вверх и вниз по улице. Они молча смотрели на дом № 44, когда проходили мимо него, с благоговением на приоткрытых красных губах.
  
  Номер 44 был центром внимания. Ужас, который пришел к этому, взбудоражил всю улицу. Это взбудоражило весь квартал. В трех улицах от нас служащие бара стояли, разинув рты, за своими стойками, в то время как какой-то мужчина с возбужденным красным лицом и большим ртом рассказывал о том, как умер Фрэнк Макфиллип, с ругательствами и бешеной жестикуляцией. Повсюду, на улицах, в трактирах, на кухнях многоквартирных домов, где красноносые старики вытягивали вперед свои сморщенные шеи, чтобы услышать ужасные новости, со страхом и ненавистью шептали одно слово.
  
  Это было слово “Информатор”.
  
  Джипо услышал это слово, когда добрался до перекрестка Титт-стрит и Брайан-роуд — длинной широкой дороги, вдоль которой тянулись маленькие магазинчики, тротуары были усыпаны бумагами, небольшие кучки грязи в сточных канавах, две трамвайные линии, заржавевшие от моросящего дождя, группы бездельников у каждого фонарного столба, у дверей трактира и на мосту через Канал, где дорога внезапно исчезала за горизонтом, как будто падала в пропасть в космос. Он проходил мимо паба Райана, который стоял на углу, наполовину на Титт-стрит, наполовину на Брайан-роуд. Слово пришло к нему через открытую дверь общественного бара. Добравшись до квартала, он замедлил шаг, а когда услышал произнесенное слово, занес левую ногу вправо и вместо того, чтобы сделать еще один шаг вперед, тяжело, но бесшумно опустил ее на мокрый тротуар из красных и белых глазурованных кирпичных бриллиантов, которыми был украшен фасад трактира.
  
  Как раз в этот момент из-за угла налетел шквал ветра и ударил его о тело. Он открыл рот и ноздри. Он округлил глаза. Он наклонил голову вперед и прислушался.
  
  “Должно быть, "был информационный гев ", потому что как иначе они могли —” - говорил высокий худощавый мужчина, стоя посреди усыпанного опилками пола, держа в правой руке пинту черного пенящегося портера.
  
  Затем дородный возчик с серым мешком на плечах, похожим на плащ, толкнул говорившего мужчину в неловкой попытке пробраться сквозь толпу. Но этот человек сказал достаточно. Джипо знал, что они говорили о смерти Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа и что они подозревали, что информация была передана.
  
  Ему снова пришла в голову мысль, что он должен без промедления составить план. Но внутри его головы было совершенно пусто, а лоб, прижатый к ней, был горячим и переполненным, как будто его сильно ударили плоской палкой. Эта мысль вертелась у него в голове, бесцельно повторяясь, как ребенок, зовущий на помощь в пустом доме. “Нет, - пробормотал он себе под нос, яростно сжимая складной нож в кармане брюк, - я ничего не могу разобрать, стоя здесь под дождем перед пабом. Лучше продолжай ”.
  
  Он бросился за угол навстречу шквалу на Титт-стрит с почти пьяной яростью. Затем он с ужасом осознал, какая участь грозила ему, если … Он увидел группы людей под фонарными столбами. Он увидел порхающих женщин. Он увидел молодых людей, притихших, напряженных, выжидающих. Он услышал гул человеческих голосов. Темная, мрачная, убогая улица, которая была ему знакома до сих пор, внезапно показалась странной, как будто он никогда не видел ее раньше, как будто она внезапно стала населена ужасными монстрами, которые намеревались его сожрать. Ему скорее показалось, что он забрел из-за глупой ошибки суждения в чужую и враждебную страну, где он не знал языка.
  
  Он агрессивно озирался по сторонам, пока шел по улице. Он твердо стоял на земле, широко расставив ноги, расправив плечи и выставив голову вперед, навстречу ветру, как стрела корабля.
  
  Когда он проходил мимо открытой двери, кто-то крикнул “тише”. Он остановился, как часовой, которого окликнули. Он яростно развернулся к дверному проему и позвал.
  
  “По ком ты плачешь?”
  
  “Это всего лишь я”, - прощебетала пожилая леди в чистом белом фартуке, женщина, которую он хорошо знал. “Я думал, ты Джим Делани, грузчик угля. Мне приходится говорить шепотом из-за моего горла. Я простудился две недели назад, когда мыл полы в Клонтарфе, и становится хуже, а не лучше. Доктор—”
  
  Но Джипо сердито взглянул на ее перевязанное горло и тусклые голубые глаза и с ворчанием прошел дальше, не слушая ее дальше. Он прибыл в дом № 44 и вошел через открытую дверь без стука.
  
  Дом № 44 был самым респектабельным домом на улице. Его фасад из красного кирпича был чище, чем другие фасады. Окно в гостиной не было разбито и украшено чистыми занавесками из ноттингемского кружева. Его дверь была свежевыкрашена в черный цвет. Его владелец Джек Макфиллип, каменщик, уже начал восхождение от рабочего класса к среднему. Он был социалистом и председателем своего отделения профсоюза, но вполне респектабельным, консервативным социалистом, совершенно фанатичным в своей ненависти к статусу рабочего человека. Весь дом соответствовал его взглядам на жизнь. Дверь открылась в маленький узкий холл, в середине которого поднималась лестница. Лестница была безупречно чистой, с ярко отполированными латунными прутьями, удерживающими хорошо вымытый линолеумный ковер, который с трудом поднимался до самого верха. От двери, в дневное время, был виден задний двор. На заднем дворе были надворные постройки и конюшни, поскольку Джек Макфиллип держал желтую козу, трех свиней, выводок белых кур и маленького пони с двуколкой, в которой он имел привычку выезжать за город по воскресеньям, летом, со своей женой, чтобы навестить родственников жены в Талмаке. Справа от холла было две двери. Первая дверь открылась в гостиную. В гостиной было пианино, восемь стульев всех размеров и видов, бесчисленное количество фотографий, “украшений” и абсолютно никакого места, где кто-либо мог бы передвигаться, не прикасаясь к тому или иному предмету. Вторая дверь вела на кухню, большую чистую комнату с цементным полом, открытой решеткой и узкой кроватью в самом дальнем от двери углу. Кровать принадлежала старому Неду Лоулессу, страдающему эпилепсией родственнику миссис Макфиллип. Он жил в доме и получал питание и полкроны в неделю в обмен на свои труды по уходу за задним двором. Он никогда не был чистым, единственная грязная вещь в доме. На втором этаже было три комнаты. Одним из них пользовалась пожилая пара. Второе от единственной дочери Мэри, девушки двадцати одного года, которая работала в сити клерком в конторах Гогарти и Хогана, солиситоров и уполномоченных по присяге. Третья комната, выходящая на задний двор, была закрыта в течение шести месяцев. Это была спальня Фрэнсиса. В тот вечер он только зашел туда, чтобы лечь спать, когда прибыла полиция.
  
  Когда Джипо вошел, дом был переполнен соседями, которые пришли посочувствовать. Некоторые даже стояли в коридоре. Джипо прошел по коридору и протиснулся на кухню. Никто его не заметил. Он сел на пол слева от двери, прислонившись спиной к стене и обхватив правой рукой левое запястье перед подтянутыми коленями. Он почти минуту сидел молча, ожидая возможности поговорить с миссис Макфиллип. Он мог видеть ее сквозь людей в комнате, сидящую на стуле справа от камина. У нее были черные деревянные четки, которые все наматывались и наматывались на пальцы. В ее бледно-голубых глазах стояли слезы и струились по большим белым пухлым щекам. Ее тучное тело обтекало кресло со всех сторон, как охапка сена на телеге. Длинный клетчатый фартук скрывал ее ноги. Она тускло смотрела на огонь, беззвучно шепча молитвы одними губами. Она время от времени кивала головой в ответ на что-то, что ей говорили.
  
  Она притягивала внимание Джипо, как мощный магнит. Даже когда кто-то проходил между его глазами и ее телом, он смотрел сквозь промежуточное тело, как будто оно было прозрачным. Его глаза были сосредоточены на ее лбу и на ее серо-белых волосах, которые имели желтоватый отлив на макушке черепа, где был пробор. Он думал о том, как хорошо она была к нему. Она часто кормила его. Что еще более ценно, у нее всегда находилось для него слово сочувствия, добрый взгляд, нежное, мягкое, гладкое прикосновение руки к его плечу! Это были вещи, которые его странная душа помнила и ценила. Не было других, кто был бы таким мягким и нежным с ним, как она. Часто, когда они с Фрэнсисом приходили в дом на рассвете, после того как проделывали какой-нибудь революционный “трюк", она вставала со своих босых толстых ног, в юбке, натянутой поверх ночной рубашки. Она обычно бесшумно передвигалась с дрожащими губами, готовя завтрак. Это был огромный обед из ее рук, неразборчивое ирландское блюдо, сосиски, яйца, бекон, все вместе на одной тарелке.
  
  И она часто совала полкроны в руку Джипо, когда никто не видел, шепча: “Пусть Пресвятая Дева защитит тебя, и ты присмотришь за Фрэнки и проследишь, чтобы с ним ничего не случилось”.
  
  “Она хорошая женщина”, - безразлично подумал Джипо, глядя на нее.
  
  Затем кухня внезапно опустела за спиной толстого невысокого мужчины с напыщенной внешностью, одетого в темный плащ и черный котелок. Все расступались перед ним, когда он выходил за дверь, и вокруг раздавался шепот. Некоторые сердито хмурились на него, но было очевидно, что все испытывали к нему большое уважение и завидовали ему, даже те, кто хмурился на него. Он был важным политиком лейбористской партии, парламентским представителем избирательного округа, который включал Титт-стрит и окружающие трущобы. Этот важный политик в молодости работал каменщиком вместе с Джеком Макфиллипом, и Джек Макфиллип все еще был его главным сторонником.
  
  Когда политик исчез, в комнате оставалось всего пять человек, не считая Джека Макфиллипа и его жены. Трое мужчин в углу у окна, слева от Джипо, склонив головы друг к другу, шептались с той внезапной интимностью, которая рождается из-за присутствия бедствия или чего-то, что имеет общий интерес. Джипо знал двоих из них. Двое из них были членами Революционной организации.
  
  “Этот подонок Бартли Малхолланд здесь”, - пробормотал Джипо себе под нос, “и с ним Томми Коннор. Я полагаю, Малхолланд ищет работу Фрэнки Макфиллипа в Разведывательном управлении; и я полагаю, что этот здоровяк Коннор тренируется, чтобы быть его задницей. Хм.”
  
  Джек Макфиллип сидел на узкой кровати в другом углу, почти напротив Джипо. Он разговаривал с двумя женщинами, у которых были стулья рядом с кроватью. Они ворвались, чтобы поговорить с Макфиллипом, как только политик ушел. Они кивали головами и ерзали с той поразительной расточительностью эмоций, которую демонстрируют женщины, находящиеся на самой низкой ступени лестницы среднего класса, в присутствии представителей рабочего класса, которые все еще находятся в чистом естественном состоянии. Одна из них была женой “мелкого бакалейщика” с Титт-стрит. Другой была жена Джона Кеннеди, водителя грузовика, который только что открыл бизнес “для себя”.
  
  Джек Макфиллип сидел на кровати, опираясь правым плечом на подушку. Одна нога была почти на полу. Другая нога была на кровати. Во время разговора он держал правую руку ладонью наружу перед лицом, как будто пытался отогнать какую-то воображаемую идею.
  
  “Вот вы где”, - говорил он; “посмотрите, что этот человек сделал для себя в жизни. Это то, к чему должен стремиться каждый мужчина, вместо того, чтобы притворяться и в конечном итоге навлекать позор на свой класс и на свою семью. Джонни Дейли сегодня является членом парламента, потому что он потратил все деньги и время, которые у него были, на свое образование. Он заботился о своем бизнесе и делал все возможное, чтобы обучать своих собратьев и улучшать их условия. Это то, что должен делать каждый мужчина. Но мой сын … Я устроил его на хорошую работу страхового агента, и, если бы он следил за собой, он был бы сейчас на пути к респектабельному положению в жизни для себя, но вместо этого ...
  
  Внезапно произошла удивительная пауза, которая заставила всех вздрогнуть. Джипо говорил глубоким, громоподобным голосом, который заполнил весь дом.
  
  “Я сожалею о ваших неприятностях, миссис Макфиллип”, - воскликнул он.
  
  Предложение эхом отозвалось в последовавшей за ним тишине. Это было произнесено криком. Голос Джипо внезапно вырвался из его легких, превратившись в спонтанное выражение эмоции, которая потрясла его до неистовства, когда он смотрел на миссис Макфиллип. Он внезапно почувствовал, что должен выразить это чувство с силой. Не шепотом или простым сдержанным заявлением, а диким криком, который не потерпит никаких противоречий. Крик бродил по комнате еще долго после того, как его звук затих. Никто не произнес ни слова. Его сила была слишком огромной. Все, по той или иной удивительной причине, принюхались к запаху жареных сосисок, который теперь пропитал атмосферу кухни. Запах исходил от сковороды, все еще стоявшей на камине, с сосисками, которые готовились на ужин Фрэнсису Джозефу Макфиллипу, когда приехала полиция. Он так устал, что попросил свою мать принести ему ужин в постель. Итак, они все еще оставались там, сбоку от камина, забытые.
  
  Затем первоначальное изумление прошло, и все посмотрели на Джипо. Они увидели его сидящим на полу, согнувшимся пополам, громоздким в своих синих джинсах, которые облегали его бедра, как купальный костюм, с маленькой круглой шляпой, нахлобученной на массивную голову, все еще уставившимся на лицо миссис Макфиллип, словно притянутый магнитом, не сознавая изумления, которое он вызвал своим криком.
  
  И единственная из всех людей в комнате, миссис Макфиллип не была поражена. Она еще не начала. Она не отвела глаз. Ее губы все еще шевелились в молитве. Ее разум был притянут другим магнитом к созерцанию чего-то совершенно удаленного от людей в той комнате, совершенно удаленного от жизни, к созерцанию чего-то, что имело свои корни в мистических границах вечности.
  
  Затем Джек Макфиллип принял сидячее положение на кровати. Он схватился за старую твидовую кепку, которая свалилась с его седой головы.
  
  “О, так это ты замешан в этом, не так ли?” он плакал. “Ты, сын проклятия!”
  
  Он посмотрел на Джипо так свирепо, что его лицо начало подергиваться. Его лицо было настолько обожжено солнцем, что на расстоянии казалось почти черным. Вблизи он выглядел красновато-коричневым. У него был стеклянный глаз. Другой глаз смотрел прямо поверх стеклянного, как бы охраняя его. Ему пришлось отвернуться от мужчины, чтобы увидеть его. Это искажение в его видении всегда приводило его жену в ужас, так что теперь она дрожала всякий раз, когда он смотрел на нее. Это было так жутко, что он вот так смотрел на пространство. Его тело было коротким и хрупким. Ему было пятьдесят лет.
  
  Он спрыгнул с кровати и стоял на полу в своих серых носках, в расстегнутом синем жилете, маленькое белое полотняное пятно на животе его серой фланелевой рубашки раздувалось от тяжелого дыхания, его горло перекосилось, руки беспокойно сжимались и разжимались.
  
  Миссис Макфиллип очнулась от своих грез, как только ее муж заговорил. Она вскочила и схватилась за грудь в районе сердца с немым восклицанием. Затем она поспешно потерла оба глаза и посмотрела на него. Как только она увидела его, ее глаза снова затуманились, и ее тело опустилось на стул, с которого оно слегка приподнялось.
  
  “Джек”, - закричала она с болью в голосе, - “Джек! Джек, оставь его в покое. Он был другом Фрэнки. Он был другом моего мертвого мальчика. Оставьте его в покое. Что сделано, то сделано ”.
  
  “Будь проклято это за историю”, - воскликнул Джек. Его голос был слабым и отрывистым, совсем как голос его мертвого сына. “Ты называешь его другом? Каким другом вы называете этого расточителя, который ни дня в своей жизни не поработал? Этот полицейский-экспрессор! Его даже выгнали из полиции. Это прекрасная компания для твоего сына, Мэгги. Такие, как он, привели Фрэнки к смерти и разрушению. Они и их революции. Это в России они должны быть там, где они могли бы изображать каннибалов столько, сколько им нравится, вместо того, чтобы вводить хороших честных ирландцев в заблуждение. Почему они не убираются отсюда и не возвращаются в Англию, откуда они пришли, со своим гнилым золотом, пусть они будут оранжистами, чтобы превратить Ирландию в хаос, чтобы масоны могли снова вмешаться и захватить ее. Ах-х-х-х, я бы хотел прижать свои пальцы к твоему горлу, ты —”
  
  Он бросился через весь зал на Джипо, но трое мужчин подскочили и поймали его. Они удержали его. Джипо уставился на него, словно в замешательстве, не двигаясь. Но мышцы его плеч напряглись, почти бессознательно. Его взгляд медленно переместился с кипящего от злости мужа на рыдающую жену, которая снова отвернулась к огню.
  
  Затем люди из гостиной бросились на кухню, привлеченные криками. Их возглавляла Мэри Макфиллип, дочь хозяина дома. Она была красивой молодой женщиной, с полной фигурой, пухленькой, с румяными щеками, твердым подбородком, каштановыми волосами, подстриженными по современной моде, голубыми глазами, в которых был “разумный” взгляд, и довольно большим ртом, широко открытым от волнения. Каждая частичка ее тела, кроме рта, принадлежала среднестатистической ирландке из среднего класса. Рот был порождением трущоб. Ее размеры и склонность раскрывать душевное состояние преувеличенными движениями, которые являются отличительной чертой девушки из трущоб, противоречили аккуратной элегантности остального тела и всей одежды. Она была все еще одета так же, как пришла из офиса, в элегантный темно-синий костюм, который сшила сама. Юбка была довольно короткой по нынешней моде, и она стояла, довольно широко расставив ноги, в высокомерной позе женщины из хорошей семьи. Ее икры хорошей формы были обтянуты тонкими черными шелковыми чулками. Но она бессознательно держала руки на бедрах, когда стояла перед неразборчивой толпой, которая последовала за ней из гостиной, чтобы выяснить, что вызвало беспорядки на кухне.
  
  “Из-за чего скандал, отец?” - спросила она.
  
  Акцент был хорош, но немного чересчур. Это было слишком изысканно. Произношение слов было слишком правильным. В ней не было той беспечной уверенности прирожденной леди. Она говорила сердитым тенором, с богатыми мягкими тонами Срединных Земель, родины ее матери. В ее голосе была мягкость сливочного масла, тот голос, который патриотично настроенные ирландцы всегда ассоциируют с добротой, неприступной невинностью и добродетелью, но который на самом деле является естественной маской сурового, решительного характера.
  
  “Разве мы недостаточно плохи, ” продолжила она, - и без того, чтобы ты вел себя как пьяный бродяга? Заткнись и не позорь себя”. Она топнула правой ногой и снова крикнула: “Заткнись”.
  
  Отец сразу расслабился. Он начал слегка дрожать. Он очень боялся своей дочери. Несмотря на силу брани, которой он, несомненно, обладал, он боялся обоих своих детей. Когда Фрэнсис почувствовал недовольство и присоединился к Революционной организации, отец часами, почти каждую ночь, сыпал угрозами и оскорблениями в назидание своей жене, но когда пришел сын, он ничего не сказал. Он был слабым, нервным человеком, слегка истеричным, способным совершить любой поступок под влиянием момента, но неспособным решительно следовать логическому курсу действий. Но его дети были непреклонны. Сын был непреклонен в своей ненависти к существующим условиям общества. Он был решительным революционером, с энергией своего отца. Дочь была непоколебима в своем стремлении выбраться из трущоб.
  
  Отец выскользнул из рук державших его мужчин и попятился назад, пока не добрался до кровати. Он сел на нее, даже не взглянув на нее. Он вытер лоб рукавом, хотя тот был совершенно сухим. Но в этом было какое-то колючее чувство, как будто из его мозга через это вонзились десятки игл. Он всегда чувствовал себя так, когда у него случался нервный припадок, особенно с тех пор, как его сын стал революционером, и стало известно, что за его деятельностью следят в полицейском управлении.
  
  Он посмотрел на свою дочь, сначала испуганно. Он боялся ее, потому что она стала тем, кем он убеждал ее стать с младенчества, “леди”. Он боялся ее, потому что она была так хорошо образована, потому что у нее были такие “шикарные” друзья, потому что она так хорошо одевалась, потому что она умывалась несколько раз в день, потому что она правильно говорила. Но потом его все это разозлило, и он вспомнил, что он сам социалист, председатель своего отделения профсоюза, политический лидер в округе, что все люди свободны и равны и … все эти любимые фразы, с помощью которых респектабельные социалисты обманывают себя, полагая, что они философы и принципиальные люди. Он говорил с нотками негодования и предупреждения в голосе.
  
  “Моя собственная дочь должна называть меня бродягой в моем собственном доме, - кричал он, - когда я рассказываю этому негодяю о его истинном характере?” Да, как и любой другой негодяй, который является проклятием рабочего движения с их разговорами о насилии, убийствах и революции. Всю свою жизнь я честно отстаивал дело своих коллег по работе. Я был одним из первых, кто встал на защиту Коннолли и дела социализма, но я всегда говорил, что величайшими врагами рабочего класса были те из себе подобных, кто выступал за насилие. Я”
  
  “Я сказала тебе заткнуться”, - сказала Мэри спокойным, низким голосом, когда она подошла к кровати, все еще держа руки на бедрах. “Это так на тебя похоже”, - почти прошипела она, засовывая сжатые кулаки в маленькие карманы своей куртки. “Это так похоже на тебя - отыгрываться на собственном сыне”.
  
  Она не знала, почему говорит это, но чувствовала, что какая-то сила побуждает ее выступать против своего отца, защищая своего умершего брата. Возможно, это была аудитория, которая была у нее за спиной. Потому что, как ни странно, она сама ненавидела Фрэнки за принадлежность к Революционной организации, поскольку за два года до этого получила должность клерка в офисах Гогарти и Хогана. До этого она сама была революционеркой, но не состояла ни в какой организации. Она посещала собрания, подбадривала и вступала в споры с раздраженными пожилыми джентльменами и т.д. Но за последние два года ее взгляды на жизнь претерпели неуловимые изменения, постепенные, но определенные. Сначала она начала “разочаровываться”, как она обычно говорила Фрэнсису, с пресыщенным видом девятнадцатилетней девушки. Затем она читала ему лекцию о желательности общения с компанией получше. Это было в то время, когда она познакомилась с Джозефом Августином Шортом, молодым джентльменом, который проходил стажировку у Гогарти и Хогана, носил форму плюс четыре и каждое воскресное утро покидал станцию Харкорт-стрит, чтобы поиграть в гольф где-нибудь за пределами страны. Наконец, она стала яростно выступать “против всей теории революции”, как дегенерирующей и “подрывающей все моральные идеи”. Она стала религиозной и вбила себе в голову идею, что сможет обратить в свою веру коменданта Дэна Галлахера, лидера революционного движения. Однако все эти последующие события произошли совсем недавно и не успели полностью сформироваться в ее характере. Это был всего лишь пластик. Это не стало устойчивой привычкой мышления, окруженной глубокими и горькими предрассудками, которые сами по себе формируются в “твердые убеждения”.
  
  По этой причине она внезапно отреагировала на то странное возбуждение, рожденное ненавистью к закону, которая является традиционной и наследственной в трущобах. Единственная восхитительная романтика трущоб - это чувство сильной ненависти к деспотичной руке закона, которая иногда протягивается, чтобы ударить кого-нибудь, во время уличной ссоры, во время производственного спора, во время националистического восстания. Это громкий призыв ко всем духовным эмоциям, которые не находят других средств выражения в этой грязной среде, ни в искусстве, ни в промышленности, ни в коммерческих начинаниях, ни в более разумных поисках религиозного понимания вселенского творения.
  
  “Я поддерживаю то, что сделала Фрэнки”, - воскликнула она, обращаясь к людям. “Я не согласен с ним в политике, но каждый мужчина имеет право на свое мнение, и каждый мужчина должен бороться за свои права в соответствии с ...” она смутилась и немного запнулась. Затем она внезапно подняла руку восторженным жестом и громко воскликнула: “В любом случае, он был моим братом, и я собираюсь заступиться за него”.
  
  Затем она внезапно поднесла носовой платок к носу и яростно высморкалась. Раздался громкий гул аплодисментов. Отец сделал нерешительную попытку что-то сказать, но он затих. Было слышно, как миссис Макфиллип что-то пробормотала, но никто не обратил на нее никакого внимания. Никто не заметил ее, кроме Джипо, который все еще сидел на полу, уставившись на нее, лаская воспоминание о ее прошлой доброте к нему, как роскошную роскошь, от которой он должен скоро отказаться. Хотя он и был причиной всех волнений, теперь о нем забыли в еще большем волнении, вызванном ссорой между отцом и дочерью погибшего революционера.
  
  Затем Мэри повернулась к Джипо и обратилась к нему.
  
  “Если вы были другом моего брата, ” сказала она, - то вам здесь вполне рады. Зайди на минутку в гостиную. Я хочу поговорить с тобой ”.
  
  Джипо вздрогнул и посмотрел на Мэри, его кустистые брови зловеще дернулись, как морды. Но он ничего не сказал. Она была смущена неотесанным взглядом и слегка покраснела. Она закашлялась и приложила пальцы к губам. Она начала быстро говорить, словно извиняясь перед неотесанным великаном за то, что имела неосторожность обратиться к нему с просьбой.
  
  “Это потому, что Фрэнки сказал нам, что он встретил вас в ночлежке "Данбой" перед тем, как приехать сюда. Ты единственная, кого он встретил в городе, прежде чем пришел сюда, поэтому я подумал, может быть, что … ты мог бы ...”
  
  Она остановилась в замешательстве, пораженная поразительной переменой, произошедшей с Джипо. Пока она говорила, его охватили какие-то сильные эмоции, пока его лицо не исказилось, как будто он смотрел на какой-то внушающий благоговейный трепет ужас. Затем она остановилась. Его лицо застыло, уставившись на нее с открытым ртом. Затем по той или иной причине он вскочил на ноги, крича при этом во весь голос: “Хорошо”.
  
  Когда он наклонил голову и верхнюю часть тела, чтобы вскочить на ноги, его правый карман брюк был вывернут ртом к земле. Четыре серебряные монеты со звоном упали на цементный пол. Эти монеты были разменной монетой, которую он получил в трактире.
  
  Он был ошеломлен. Каждый мускул в его теле напрягся. Его голова оставалась неподвижной. Его челюсти сжаты, как зубы безрезультатно сработавшего медвежьего капкана. В глубине своих глаз он ощутил восхитительное холодное и застывшее ощущение того, что ему предстоит отчаянная и кровавая битва. Ибо он был уверен, что четыре белые серебряные монеты, лежащие обнаженными, совсем обнаженными, на полу, были таким же свидетельством его предательства своего товарища, как признание, произнесенное вслух на переполненной рыночной площади.
  
  Кто-то наклонился, чтобы поднять монеты.
  
  “Оставьте их в покое”, - крикнул Джипо.
  
  Он опустился на пол, и его правая ладонь, распластанная плашмя, накрыла монеты с глухим звуком тяжелой дохлой рыбы, падающей на железную палубу.
  
  “Я только хотел передать их тебе, Джипо”, - задыхаясь, сказал изможденный работник мукомольной фабрики, который наклонился, чтобы поднять их. Он был сбит на колени ударом Джипо.
  
  Джипо не обратил внимания на объяснение. Собирая монеты в левый кулак и снова поднимаясь, опираясь на правую руку, он прислушивался, ожидая нападения.
  
  Но никакого нападения не было. Все были поражены, загипнотизированы любопытными движениями раздраженного гиганта. Они уставились с открытыми ртами, все, кроме Бартли Малхолланда и Томми Коннора, которые стояли на заднем плане, с любопытством глядя друг на друга прищуренными глазами. Обводя взглядом комнату, Джипо заметил их двоих. Побуждаемый каким-то внезапным порывом, он поднял правую руку над головой, топнул правой ногой, запрокинул голову и закричал, глядя прямо вверх:
  
  “Клянусь перед Всемогущим Богом, что я предупреждал его держаться подальше от дома”.
  
  На три секунды воцарилась мертвая тишина. Затем по комнате пробежала ощутимая дрожь. Все с ужасом вспомнили, что за границей было подозрение, подозрение, что информатор предал Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа. Доносчик! Ужас, который может быть полностью понят только ирландским умом. На какой-то ужасный момент каждый из присутствующих заподозрил себя. Затем каждый посмотрел на своего соседа. Постепенно ярость заняла место страха. Но у этого не было направления. Даже самые смелые ахнули, когда их разум предположил, что, возможно, великий свирепый гигант мог иметь … Невозможно!
  
  “Никто не подозревает тебя, Джипо. Вам не нужно этого бояться”, - закричал Томми Коннор, огромный краснолицый докер с огромными, как у быка, челюстями, который что-то шептал Бартли Малхолланду.
  
  Он говорил спонтанно, со странной ноткой гнева в голосе.
  
  “Тебя никто не подозревает. Боже милостивый, чувак! …”
  
  Раздался одобрительный возглас. Все были готовы согласиться с заявлением, которое сделал Коннор. Кто-то положил руку на плечо Джипо и начал говорить: “Конечно, хорошо известно, что ...”
  
  Но Джипо яростно оттолкнул мужчину локтем и поспешно направился через зал к миссис Макфиллип. Он расталкивал людей локтями со своего пути, не глядя на них. Он стоял перед миссис Макфиллип. Он несколько мгновений бесстрастно смотрел на нее. Затем он медленно поднес руку к голове и снял шляпу. Он почувствовал, что движим неконтролируемым импульсом. Все его действия завершились сами собой, прежде чем его разум осознал их. Его разум бесцельно боролся в погоне за своими действиями, бессильно осуждая их и нашептывая предупреждения. Но это было бессильно.
  
  Этот импульс, который овладел им сейчас, был того же происхождения, что и тот, который контролировал его, когда он смотрел в витрину магазина, думая о своей юности.
  
  Он был вне себя. Его губы задрожали. У него перехватило горло. Он сглотнул с членораздельным звуком, напоминающим крик боли. Он протянул левую руку в сторону миссис Макфиллип. Он медленно разжал руку. Там лежали четыре белые серебряные монеты.
  
  “Возьми это”, - пробормотал он. “Вы были добры ко мне, и я сожалею о ваших неприятностях”.
  
  Он почувствовал безумное желание вытащить пачку банкнот и тоже отдать их ей, но сама мысль о таком безумном поступке заставляла его дрожать. Вместо этого он бросил четыре монеты на колени миссис Макфиллип.
  
  Миссис Макфиллип взглянула на деньги, а затем разразилась громкими рыданиями. Этот звук вывел Джипо из себя. Он развернулся и бросился к двери. Он ударился ногой о дверной косяк и вылетел в коридор. Он бросился по проходу, проклиная и нанося яростные удары всем, кто попадался у него на пути. Он стоял за дверью на улицу и глубоко дышал.
  
  Двое мужчин выбежали вслед за ним. Это были Бартли Малхолланд и Томми Коннор, докер.
  Глава 5
  
  “Джипо!”
  
  Джипо сделал три шага по улице, когда из темноты до него донеслось его имя, произнесенное тем протяжным шепотом, который является обычной интонацией среди революционеров. Он внезапно сжал спину, как осел, которого жестоко ударили. Затем он остановился. Он не обернулся и не ответил. Он ждал. Он с бьющимся сердцем прислушивался к медленным шагам, которые приближались к нему сзади. Раз, два, три, четыре … они остановились. Джипо посмотрел налево от себя. Там стоял Бартли Малхолланд.
  
  Они вдвоем стояли перед окном, через которое струился свет лампы, падавший с груди Джипо на лицо Малхолланда. Желтое лицо Малхолланда казалось почти черным в свете лампы. Оно было испещрено глубокими черными бороздами вертикально от висков к челюстям. Рот был большим и открытым, застывшим в постоянной ухмылке, в которой не было абсолютно никакого веселья, той застывшей ухмылке сардонического презрения, которую почти всегда можно увидеть на лицах людей, которые делают бизнес на сокрытии своих мыслей. Нос был длинным и узким. Уши были большими. Лоб был наморщен горизонтально. Кожа на лбу была очень белой в отличие от темной кожи на щеках. Борозды на лбу были очень неглубокими и узкими, как тонкие линии, проведенные острым карандашом. Фактически, весь внешний вид лица был искусственным, таким, какое создается в гримерке актера с помощью красок и т.д. Это предположение подкреплялось внешним видом волос, которые выбивались свободными прядями из-под лопатообразного козырька серой твидовой кепки. Волосы оказались грязным каштановым париком, гораздо более изношенным. Но ни волосы, ни какая-либо часть лица не были искусственными. Все произошло от руки природы, которая, казалось, по какой-то особой прихоти предназначила этому человеку роль заговорщика. Лицо было лицом клоуна, чтобы скрыть глаза заговорщика, за исключением очень пристального изучения. Глаза были цвета морской воды, грязной от серого песка. Эти глаза иногда описывают как водянисто-голубые, но это совершенно неправильное описание. В них были неописуемая холодность и глубина, которые не под силу описать никакими красками. Они смотрели без движения зрачков или ресниц на лицо Джипо, не выражая никаких эмоций. Это были не двери души, как обычные глаза, а шпионские отверстия. Они смотрели остекленевшими, как у кошки, глазами.
  
  Это любопытное создание было одето как рабочий: в тяжелые ботинки с подкованными гвоздями, коричневые вельветовые брюки с завязками на ногах ниже колен, черный носовой платок, повязанный на матросский манер вокруг шеи, и старое серое твидовое пальто, доходившее почти до середины бедер. Его руки были глубоко засунуты в карманы пальто.
  
  “Куда это ты так спешишь, Джипо?” - протянул он низким ленивым голосом, как будто был полупьяен или лежал на спине в солнечном месте жарким летним днем.
  
  “Кто торопится?” - прорычал Джипо. “Как вы поняли, что я спешу?”
  
  “О, вообще ничего. Не доставай свою тряпку, Джипо. Ты мог бы поговорить с людьми. Мы вообще вас больше не видим с тех пор, как вы покинули Организацию. Ты работаешь?”
  
  “Нет”, - сердито отрезал Джипо. Короткое семяизвержение, слетевшее с его толстых губ, прозвучало как одиночный выстрел, разнесшийся далеко в неподвижном воздухе. “Я не работаю, и все вы, парни, которые должны были быть моими товарищами, будьте чертовски осторожны и держитесь подальше от меня, опасаясь, что я могу спросить у вас цену за корм или провал. Среди вас довольно много коммунистов”.
  
  Малхолланд вытянулся в середине, испустил дух, пожал плечами, выставил правую ногу и сильно перенес свой вес назад на левую ногу. Затем он повернул голову набок, чтобы моросящий дождь бил ему по затылку, а не по лицу. Ухмылка покинула его рот, и на мгновение показалось, что он разозлился.
  
  “Похоже, ты не нуждаешься в деньгах сегодня вечером, Джипо”, - выдохнул он очень мягко.
  
  Затем так же внезапно он расплылся в почти подобострастной и заискивающей улыбке. Он продолжил своим обычным ленивым голосом:
  
  “Не пытайся изобразить, что ты на мели, после того, как я увидел деньги, которые только что выпали из твоего кармана на кухне за дверью. Ты не собираешься устроить нам разнос?”
  
  Джипо начал дрожать. Он дрожал мелкими движениями, подобно тому, как дрожит массивное дерево, когда лесная земля сотрясается под ним от сильного сотрясения. Затем внезапно он пришел в себя. Не задумываясь, он выбросил обе руки одновременно, как поршневые штоки. Малхолланд ахнул, когда две огромные руки сомкнулись на его горле. Он беспомощно ударил своими собственными руками по телу Джипо. Его удары были столь же неэффективны, как хлопанье крыльев коноплянки о клетку. Лицо Джипо осветилось демоническим удовольствием, когда он поднял тело Малхолланда с земли, схватив его двумя руками за горло. Он поднял его, как книгу, которую хотел прочесть, пока глаза Малхолланда не оказались на одном уровне с его собственными. Затем они оба посмотрели друг на друга.
  
  Глаза Малхолланда по-прежнему были холодными и стеклянными, непроницаемыми и абсолютно лишенными эмоций. Глаза Джипо были свирепыми и нетерпеливыми, полными безумной дикой радости. Его рот был плотно сжат, а кожа натянулась на лоснящихся бугорках на лице, так что его лицо выглядело как дубленая свиная кожа. У Малхолланда высунулся язык.
  
  Затем Джипо застонал и приготовился раздавить жизнь Малхолланда своими толстыми пальцами, когда его отвлек крик сзади. Он бросил Малхолланда на улицу, как мешок, и развернулся. Томми Коннор выбежал из подъезда дома № 44, где он ждал. Теперь он стоял с широко открытым ртом от изумления и ужаса.
  
  “Что случилось, ребята?” он плакал. “Во имя Бога, что ты задумал?”
  
  “Он подозревает меня”, - воскликнул Джипо, - “и...” Затем он погрузился в молчание, не в силах больше ничего сказать. Неудовлетворенная ярость душила его.
  
  “Подозревает тебя в чем?” - закричал Коннор. “В чем, вы говорите, он вас подозревает?”
  
  “Я вообще ни в чем его не подозревал”, - воскликнул Малхолланд, медленно поднимаясь на ноги. Его лицо исказилось от боли. “Я только попросил его—”
  
  “Ты лжец, ты сделал”, - проревел Джипо. “Ты подозреваешь меня, и я хорошо тебя знаю, Бартли Малхолланд. Ты думаешь, я не знаю тебя и всего о тебе? Ты уже давно затаил обиду на меня и Фрэнки Макфиллипа. Разве я не знаю вашего офицера разведки в районе № 3, и что вы теперь повсюду суете свой нос —”
  
  “Заткнись, или я проткну тебя на месте”, - прошипел Коннор, тыча дулом своего револьвера в бок Джипо. “Разве ты не знаешь, что есть люди, которые слушают? Ты хочешь, чтобы уличные собаки узнали секреты Организации, которой ты поклялся в своей клятве капе?” Он тяжело дышал и продолжил еще более низким голосом: “Ты с ума сошел или хочешь, чтобы тебя заткнули?”
  
  Рот Джипо оставался открытым в процессе произнесения слова, но он не произнес этого слова. Он полуобернулся, чтобы посмотреть в лицо Коннору. Он увидел его, большого, злого, угрожающего, с раздутыми ноздрями, так что были видны внутренности, почерневшие от угля. Лицо было в четырех дюймах от лица Джипо. Дуло револьвера Коннора упиралось в правую подмышку Джипо. Джипо не боялся ни лица, ни револьвера. Он уставился, наморщив лоб, на Коннора, зная, что мог бы раздавить его и Малхолланда, обоих вместе, раздавить их до смерти, в бесформенное месиво, сжав их в своих объятиях.
  
  Но они были не просто двумя мужчинами, двумя человеческими существами. Они были чем-то большим, чем это. Они представляли Революционную организацию. Они были просто винтиками в колесе этой Организации. Это было то, чего он боялся, что делало его бессильным. Он боялся этой таинственной, неосязаемой вещи, которая состояла из одного мозга и не имела тела. Разум без тела. Существо, полное планов, неумолимое, незримо протягивающее повсюду невидимые щупальца, как сверхъестественный монстр. То, что было похоже на религию, таинственное, оккультное, дьявольское.
  
  Фрэнки Макфиллип однажды сказал ему, что они выследили человека в Аргентинской Республике, где-то на другом конце света. Застрелил его ночью в ночлежке, тоже не сказав ни слова. Что вы об этом думаете?
  
  “Ладно, ” сказал он наконец, “ убери свой пистолет, Томми. Я буду молчать”.
  
  Несколько человек собрались на противоположной стороне улицы и с любопытством наблюдали за происходящим. В обычных случаях уже собралась бы огромная толпа, но той ночью в округе царили напряженность и беспокойство. Стрельба может начаться в любую минуту. Так было всегда. Одна смерть влечет за собой другую. Каждый думал об этом по-своему, хотя никто не произнес ни слова. Это был своего рода тихий ужас.
  
  “Давайте, ребята”, - сказал Коннор, “давайте убираться отсюда. Мы собираем толпу ”.
  
  “Спускайся к Райану”, - прошептал Малхолланд Джипо своим обычным ленивым, вкрадчивым голосом, как будто ничего не произошло, “ "комендант Галлахер внизу. Он хочет тебя видеть ”.
  
  “Что ему от меня нужно?” - прорычал Джипо. “Я больше не являюсь членом Организации. Он не имеет ко мне никакого отношения. Я не пойду”.
  
  “Давай, чувак”, - прошептал Коннор, “не стой здесь и не жуй. Он не собирается с тобой связываться. Давай. Это из-за того, что ты боишься коменданта? Почему так?”
  
  “Я не боюсь ни одного человека, который когда-либо был щенком”, - прорычал Джипо. “Давай”.
  
  Трое мужчин пошли в ряд, шагом, как солдаты, их ноги громко ступали по мокрому тротуару, пятками вперед. На углу шаги стали сбивчивыми. Джипо сплюнул на улицу. Малхолланд чихнул. Они вошли в трактир через маленькую узкую боковую дверь, на которой была блестящая медная ручка. Они прошли по узкому проходу, через вращающуюся дверь из цветного стекла, в ярко освещенную продолговатую комнату.
  
  Мужчина сидел у небольшого газового камина на высоком трехногом табурете лицом к двери. Когда Джипо увидел мужчину, он остановился как вкопанный.
  
  Этим человеком был комендант Дэн Галлахер.
  Глава 6
  
  Прошлой осенью по всей Ирландии была вызвана потрясающей сенсацией забастовка сельскохозяйственных рабочих в М-округе. Сенсация была доведена до кризиса убийством секретаря Союза фермеров. Впервые было обнаружено, что Революционная организация распространила свое влияние среди сельскохозяйственных рабочих и по всей стране. Кое-что было обнаружено. Правительственная секретная организация наложилась на коммунистическую организацию, и возник небольшой ажиотаж, который был немедленно подавлен правительством. Очень мало просочилось публично. Газетам было запрещено говорить об этом. Консервативные органы в Дублине публиковали робкие передовицы с требованием, чтобы правительство доверилось народу. Каковы на самом деле были масштабы этого “заговора против национальной безопасности”?
  
  Затем комендант Дэн Галлахер сразу же стал публичной фигурой и общей темой для разговоров. Он вышел из безвестности, так сказать, ночью. Люди внезапно обнаружили, что он был силой в стране. Его сфотографировали и дали интервью, и его фотографии появились во всех газетах как в этой стране, так и в Англии и в Америке. Он немедленно осудил убийство как “отвратительное преступление против чести рабочего класса и всего революционного движения”. В официальных кругах его начали сильно бояться как “скользкого клиента".”Эта фраза была использована на заседании правительственного кабинета.
  
  Примерно в то же время в ведущем органе английской аристократии появилась статья на две колонки, посвященная коменданту Дэну Галлахеру. По ходу статьи был саркастически дан краткий обзор жизни Галлахера. Ниже приводится выдержка из статьи: “... Этот цветок ирландской мужественности вырос на безвестной навозной куче, в повседневной практике всех этих добродетелей, которые являются коренными для ирландской земли, если верить цветистым высказываниям политиков в День Святого Патрика. Его отец был мелким крестьянином в Килкенни. Весьма вероятно, что в прошлом он содействовал мягкому убийству нескольких агентов своего домовладельца, благоговейно решил посвятить деятельность своего многообещающего сына служению своему Богу. Но Дэниел не потерпел бы ничего из этого. Он был предназначен для других областей завоеваний. Он преуспел в том, чтобы прославиться в духовной семинарии, в которой его готовили к священству, разбив череп одному из римских священников во время спора на игровой площадке. Инструментом, использованным в этом проявлении мальчишеского веселья, было любимое ирландское оружие - метательная палка.
  
  “Молодой Финн Маккамхейл был изгнан и бежал из страны. Он восемь лет скитался по свету, не имея никаких следов своего местонахождения. Очень возможно, что он провел это время в Соединенных Штатах. Мы вполне можем представить, что он был благосклонно принят среди тех организаций в Соединенных Штатах, которыми управляют ирландцы, стремящиеся разрушить Британскую империю с помощью заговора, убийств, клеветы и всех других восхитительных планов, которые так легко оживают в гэльском мозгу. Мы можем представить, как он совершенствуется в искусстве стрельбы, обмана и тех темных формах либидозного порока, которые, как говорят, практикуются этим угрюмым типом революционера, чтобы притупить его чувствительность до апатии, которую сознание даже самых ужасных чудовищ не может пробить....
  
  “В любом случае, он вернулся на свою любимую родину, щедро наделенный теми качествами, которые делают его дорогим сердцам всех ирландцев с кровожадными наклонностями. Эти последние, к сожалению, пока составляют значительную часть населения Ирландии. У мистера Галлахера есть влиятельные и восторженные последователи.
  
  “Его разновидность коммунизма относится к тому типу, который больше всего импонирует ирландской натуре. Это смесь римского католицизма, националистического республиканизма и большевизма. Его главные лозунги: ‘Грабь и убивай’.” …
  
  Ниже приводится выдержка из статьи, которая появилась некоторое время спустя в колонках официального органа Американской революционной организации:
  
  “Когда будет написана славная история борьбы за освобождение пролетариата в Ирландии, имя товарища Дэна Галлахера будет переходить от корки к корке в непрерывном блеске славы.... Ни один другой из ныне живущих людей не оказал более благородной услуги мировой революции, чем этот стойкий боец, который управляет рабочими Дублина с большей властью, чем та, которой обладает ирландская буржуазия, которая все еще номинально в седле. Провал забастовки сельскохозяйственных рабочих не должен обескураживать тех товарищей, которые ожидали великих свершений от поднятия красного флага в М—октябре прошлого года. Товарищ Галлахер пока не счел нужным разоблачать ирландский буржуазный блеф. Когда придет время....”
  
  В ноябре представитель Международного исполнительного органа Революционной организации был направлен с континента для подготовки специального доклада о положении в Ирландии. Ниже приводится выдержка из секретного отчета, составленного им после того, как он провел три месяца в Ирландии, тайно путешествуя по стране:
  
  “… На данный момент было бы тактической ошибкой исключить товарища Галлахера из Интернационала. В то же время не может быть никаких сомнений в том, что Ирландская секция полностью отклонилась от принципов революционного коммунизма, изложенных в законах Интернационала. Товарищ Галлахер управляет национальной организацией чисто и незатейливо, как диктатор. Существует некое подобие Исполнительного комитета, но только по названию. Тактика руководствуется любой прихотью, которая в данный момент преобладает в голове товарища Галлахера. Вопреки приказам, изданным из штаб-квартиры, Организация по-прежнему является чисто военной и почти не предпринимала попыток открыто заявить о себе как о легальной политической партии. Возможно, это не совсем вина товарища Галлахера. Существуют местные причины, вытекающие из недавней борьбы за национальную независимость, которая оставила рабочий класс во власти романтической любви к конспирации, сильного религиозного и буржуазно-националистического взгляда на жизнь и ненависти к конституционным методам. Это затрудняет на данный момент проверку захвата товарища Галлахера ...”
  Глава 7
  
  Глаза Галлахера широко раскрылись, когда трое мужчин вошли в комнату. Затем они сузились, пока не превратились в тонкие щелочки под длинными черными ресницами. Он кивнул Малхолланду и Коннору. Затем он уставился на Джипо.
  
  Джипо вернул пристальный взгляд. Двое мужчин, непохожих чертами лица и телами, были совершенно одинаковы в бесстрастности своего взгляда. Лицо Джипо было похоже на твердую и выпуклую гранитную скалу, неприступную, но лишенную того интеллекта, который необходим силе, чтобы иметь возможность покорять мужчин. Лицо Галлахера было менее сильным физически, но оно было полно интеллекта. Лоб был высоким и, казалось, окружал лицо. Глаза были большими и широко расставленными. Нос был длинным и прямым. Рот был тонкогубым. Челюсти были твердыми , но тонкими и утонченными, как у женщины. Все лицо было абсолютно бесцветным, но на щеках наблюдалось постоянное движение, как будто крошечные ручейки нерегулярно бежали под гладкой глянцевой кожей. Волосы были угольно-черными и коротко подстриженными. Уши были большими. Шея постепенно расширялась от основания плеч с обеих сторон, подобно холму, переходящему в равнину.
  
  Затем он спрыгнул со своего высокого табурета и встал, широко расставив ноги, перед Джипо. В нем было пять футов одиннадцать дюймов с половиной роста, но Джипо возвышался над ним своими дополнительными двумя дюймами. Галлахер был одет в свободный коричневый плащ от горла почти до лодыжек, в котором его хорошо сложенная фигура казалась крупнее и крепче. И все же Джипо, стоявший голым в своих рабочих штанах, которые теперь почти промокли от дождя, выглядел огромным по сравнению с ним. Галлахер держал руки в карманах плаща, вытянутых перед собой, как будто он наставлял пистолеты на Джипо. Джипо свободно держал руки по бокам, две огромные красные ладони безвольно свисали с белесых круглых запястий. На Галлахере была широкополая черная велюровая шляпа модного пошива. Маленькая круглая шляпа Джипо, изодранная в клочья, все еще сидела у него на голове, как крошечная школьная шапочка на подростке-переростке.
  
  Они посмотрели друг на друга, один - красивый, хорошо одетый, уверенный и равнодушный; другой - грубый, оборванный, изумленный, встревоженный.
  
  “Ну, Джипо”, - протянул Галлахер раздражающим, презрительным тоном, который он всегда подчеркивал. “Не похоже, что ты рад меня видеть”.
  
  “Не могу сказать, что я такой”, - коротко ответил Джипо, почти не шевеля губами. “Я не вижу причин радоваться встрече с вами, комендант Галлахер. Ты никогда не был моим другом, и у меня нет привычки ползать на брюхе перед кем-то, кому я не нравлюсь. Я больше не один из ваших любимых ягнят, так что вам не нужно ничего блеять, насколько я могу судить. Один человек ничем не хуже другого в этом прогнившем старом мире. Я использую твои собственные слова, не так ли?”
  
  Галлахер громко рассмеялся веселым смехом, обнажившим его белые зубы. Он пожал плечами и прошелся по комнате. На ходу он достал из кармана пачку сигарет и выбрал одну. Он продолжал смеяться, пока не остановился, чтобы прикурить сигарету возле витражного окна.
  
  “Ты странная рыба, Джипо”, - сказал он, снова смеясь, когда сделал паузу, чтобы бросить использованную спичку в плевательницу.
  
  Затем он обвел взглядом всю комнату и снова вернулся к Джипо. Малхолланд и Коннор все время наблюдали за ним с тем любящим интересом, с каким толпа следит за движениями боксера-чемпиона, который расхаживает по рингу в халате, готовясь к большому бою. Они улыбнулись, когда Галлахер засмеялся. Они перестали улыбаться, когда он перестал смеяться.
  
  Джипо, с другой стороны, сердито наблюдал за движениями Галлахера. Он почувствовал желание наброситься на него и раздавить до смерти, прежде чем тот сможет причинить какой-либо вред.
  
  Затем Галлахер подошел к нему и дружески и доверительно схватил его за правое плечо.
  
  “Послушай, Джипо”, - сказал он. “Ты, без сомнения, затаил на меня обиду за то, что тебя исключили из Организации, но тебе некого винить, кроме себя. Я отправил вас, по приказу Исполнительного комитета, вас и Фрэнка Макфиллипа, присматривать за работой нападающих в обороне. Какие приказы я отдал вам двоим? Ты можешь вспомнить? Что ж, я тебе напомню. Воздерживаться от выпивки и не использовать поводок, если только на вас не напали. Но что ты сделал? Самое первое, вы двое завладели двумя женщинами. Это, конечно, должно быть, работа Фрэнки, потому что я не предположим, вы когда-либо были большим магнитом среди женщин. Женщины были слабым местом Фрэнки, черт возьми. Но в любом случае, не так уж важно, кто из вас начал охоту. Вы попробовали мед так же хорошо, как и он, насколько мне сообщили. Вы двое напились в М—в компании с этими двумя женщинами. Ты так напился, что Макфиллип пошел стрелять по городу. Вы могли бы помочь ему в этом развлечении, но ваше время было занято попытками вырвать с корнем фонарный столб на улице Оливера Планкета, держа пари на галлон стаута. В самый разгар вашего развлечения Макфиллип встретился с секретарем Союза фермеров и застрелил его. Это помогло тебе чертовски быстро справиться с пьянством, не так ли? Вы двое сбежали, не предприняв никаких попыток замести следы. Вы убежали, как два зайца. Вы приехали в Дублин с отвлекающим маневром в виде истории о нападении и о том, чего нет. Это была неправдоподобная история. Ну? Знаешь, что я собираюсь тебе сказать, Джипо?”
  
  Он сделал драматическую паузу и пристально посмотрел Джипо в глаза. На лице Джипо не дрогнул ни один мускул. Он вопросительно хмыкнул откуда-то из глубины своей груди. Галлахер продолжал очень медленно:
  
  “Я собираюсь сказать тебе вот что, Джипо. Только для меня тебе бы это не сошло с рук так легко, как в тот раз. Были и другие, кто хотел дать тебе это за неподчинение приказам ”.
  
  Он внезапно переместил правую руку под плащ, направив ее вперед на нижние ребра Джипо. Джипо почувствовал прикосновение тупого твердого металла. Он знал, что это было дуло автоматического пистолета Галлахера "Кольт", но Джипо не обратил на пистолет никакого внимания. Он не боялся пистолета. Но он боялся глаз Галлахера, в которые тот пристально смотрел. Они ему не нравились. Они были такими холодными, голубыми и таинственными. Одному богу известно, что может скрываться за ними. На его лице началось нерегулярное хаотическое движение. Его челюсти, скулы, нос, рот и лоб дергались в противоположных направлениях, как будто порыв ветра проник под кожу его лица и заставил ее подрагивать. Затем лицо снова приняло прежнее выражение. Шея распухла, а маленькие глазки выпучились.
  
  “Нет смысла пробовать свои трюки со мной, Дэнни Галлахер”, - прорычал он, отбивая дуло пистолета легким движением правой руки. Хотя удар был легким, он заставил Галлахера отшатнуться на два шага назад, прежде чем он восстановил равновесие. Его лицо на мгновение потемнело, а затем снова расплылось в улыбке. Джипо продолжил громоподобным меланхоличным голосом: “Галлахер, ты мне не нужен. Все это ложь, которую вы только что говорили о попытке спасти мне жизнь, когда я предстал перед Следственным судом в октябре прошлого года. Я очень хорошо знаю, что они были. Йерра, ты собираешься сказать мне, что ты не главный босс и бог знает что еще в Организации? У кого еще есть какие-либо полномочия в этом, кроме тебя? Да. Ты мне больше не нужен. Ты лжец. Ты никуда не годишься. И я был бы на своей работе, все еще в полиции, только из-за тебя и твоих нежных разговоров. Это ты вытащил меня с работы своими обещаниями Бог знает чего. Я заявляю Всемогущему Богу, что я сделал для вашей чертовой организации больше, чем любой другой человек в Ирландии. Я делал то, чего не смог бы сделать ни один невменяемый мужчина. И ты пошел и вышвырнул меня из-за того, что старого фермера заткнули. Я и МС Филипп. Что мы получили за это? Что... ты, гнилой...”
  
  Джипо бессвязно разразился длинной чередой богохульных ругательств, повышая при этом голос. Его руки были изогнуты в стороны, а голова опущена, как будто он выполнял упражнение по плаванию. У него пошла пена изо рта, и он переводил взгляд с одного на другого из троих мужчин, как будто не решал, на кого напасть первым.
  
  Затем внезапно маленькая деревянная панель в стене справа приподнялась, и сквозь нее просунулась симпатичная рыжая головка. Это была Китти, барменша.
  
  “Господи, спаси нас”, - воскликнула она, приложив пальцы к губам и глядя на Джипо. “Кто этот парень? Что он здесь делает, Дэн?”
  
  “Все в порядке, Китти”, - сказал Галлахер с легким смешком. “он мой друг. У нас проходит соревнование по ругательствам ”.
  
  И он от души рассмеялся, направляясь к плевательнице с окурком своей сигареты.
  
  Джипо обернулся и посмотрел на перепуганное лицо барменши. Когда он посмотрел на ее красивое лицо и красивые мягкие волосы, которые переливались в искусственном свете, у него закружилась голова, а глаза наполнились слезами. Гнев немедленно покинул его тело, так что оно, казалось, опустело и рухнуло. Оно было твердым, как дерево. Теперь она стала свободной и не имеет соединений. Он стоял, опустив голову и удивленными глазами глядя на барменшу.
  
  Буфетчица, увидев, какую перемену произвело ее присутствие в непокорном гиганте, зазналась. Она высокомерно улыбнулась и провела рукой по волосам. Она оглядела остальных с видом: “Теперь вы все это понимаете?”
  
  Затем Галлахер непринужденно подошел к отверстию, взял ее за руки и соблазнительно заглянул ей в глаза. Ее глаза на мгновение дрогнули, как будто она внезапно испугалась. Затем она улыбнулась мягко, устало, как страстно влюбленная женщина. Галлахер наклонил голову и что-то прошептал ей на ухо. Она разразилась громким смехом. Галлахер улыбался, слушая ее. Затем он внезапно вздохнул и коротко постучал по стойке.
  
  “Четыре стакана "Джеймсона”, быстро", - сказал он низким, резким, холодным голосом.
  
  Буфетчица перестала смеяться так внезапно, как будто ее пронзила боль. Она опустила ставень, шепелявя при этом: “Да, Дэн”.
  
  Галлахер вернулся к Джипо и снова положил руку ему на плечо. Теперь Джипо держал обе руки в карманах брюк. После своей неудачной вспышки гнева он чувствовал усталость. Он хотел уйти куда-нибудь, лечь и спать много-много дней. Его разум был в лабиринте. Он был очень уставшим. Когда он посмотрел на Галлахера, он даже почувствовал страстное желание доверить ему свой секрет. Глаза Галлахера были такими дьявольски привлекательными. Казалось, они вытягивали все из Джипо на себя. Они смогли бы составить план и …
  
  Джипо произнес всего один слог имени Галлахера, прежде чем осознал настоящую личность этого человека и последствия признания ему. Имя замерло у него на губах. Галлахер улыбнулся.
  
  “Джипо, старина”, - сказал он дружелюбным тоном, “тебе лучше забыть все, что было в прошлом. У нас есть кое-что наготове, это такое же ваше дело, как и наше. Так что мы можем действовать вместе над этим. Вот почему я послал Бартли Малхолланда в дом Макфиллипа, чтобы найти тебя. Твоего приятеля прикончила полиция. Ты слышишь? Похоже, это работа информатора. Мы должны поймать этого информатора. На самом деле это не касается Организации, потому что Фрэнк перестал быть членом. Насколько нам известно, он был всего лишь обычным гражданским преступником. Но доносчик есть доносчик. Его нужно уничтожить, как первый признак чумы, как только его заметят. Он общий враг. Его нужно поймать, Джипо. И от тебя зависит помочь нам выследить предателя, который послал твоего приятеля на смерть. Потому что ...”
  
  В этот момент слайд снова резко поднялся, и в проеме появилась барменша с четырьмя стаканами виски на подносе. Галлахер подошел к окну, заплатил за виски, вручил стаканы Коннору и Малхолланду, получил сдачу, ущипнул барменшу за щеку и заставил ее вскрикнуть, рассмеялся, сам опустил шторку, а затем, улыбаясь, подошел к Джипо со стаканом виски в каждой руке. Он протянул один стакан Джипо. Джипо уставился на него, не делая никаких движений, чтобы взять его или отвергнуть.
  
  Он следил за всеми движениями Галлахера с глупым и подозрительным изумлением испуганного дикого животного, которое думает, что с ним играют какую-то шутку. Теперь он уставился на стакан так, словно и в нем заподозрил какой-то подвох.
  
  “Возьми это”, - холодно сказал Галлахер. “Возьми это, парень, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. Лучше иметь меня как друга, чем как врага. Если вы не собираетесь помогать нам в этой работе ... э-э ... люди могут подумать ... э-э ... что ... ”
  
  “Э-э”, - начал Джипо, пожимая плечами всем телом. Затем он перестал тяжело дышать. Он продолжал, говоря на очень высокой ноте. “Дело не в этом, а … Посмотри сюда … Вот как ...” Его голос внезапно сорвался на хриплый крик: “Вот почему я не знаю, что делаю”.
  
  Он остановился. Галлахер взглянул на Малхолланда. Оба кошачьих глаза Малхолланда незаметно подмигнули.
  
  “Я умирал здесь с голоду последние шесть месяцев”, - продолжил Джипо, внезапно разразившись потоком слов. Он говорил как негр, глухо, громоподобно и меланхолично. “Я шатался по этому городу, и все вы, парни, которых я встречал, проходили мимо меня, не говоря ни слова, как будто я никогда вас не знал. Я был там, в том доме, жил впроголодь на все, что мог разжиться у моряков, сутенеров и докеров. У меня нет одежды. У меня нет денег. У меня ничего нет. А потом ты внезапно появляешься со своей мягкой речью. Что ж … э-э … как же так получается, что ...”
  
  Он снова остановился, его грудь тяжело вздымалась. Казалось, он собирался снова впасть в ярость, но внезапно Галлахер придвинулся к нему ближе и прошептал мягко и успокаивающе:
  
  “Послушай сюда, Джипо. Я собираюсь заключить с тобой честную сделку. Я признаю, что вы многое сделали для движения. Вы заплатили штраф в течение последних шести месяцев за опасное положение, в которое вы поставили всю Организацию в октябре прошлого года. Мы будем считать это прекращением при одном условии. Если вы сможете дать нам ключ к человеку, который донес на Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа, я добьюсь, чтобы вас снова приняли в Организацию на вашу старую работу в штаб-квартире. Вот. Возьми этот напиток”.
  
  Рука Джипо тут же метнулась вперед. Он схватил стакан и руку Галлахера одновременно в своей огромной лапищи. Двое мужчин почти боролись, пытаясь расцепить свои руки. Как только стакан освободился, Джипо поднес его к губам и осушил. Затем он медленно подошел к каминной полке и поставил на нее пустой стакан. Стоя спиной к своим товарищам, он остановился, чтобы вытереть рот рукавом.
  
  Ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Предложение Галлахера застало его настолько врасплох, что он был вне себя. С того адского момента, когда он пинком распахнул дверь полицейского участка, вся его жизнь была погружена в непроницаемое черное облако, из которого не было выхода. Он был одинок, отвержен, окруженный вселенской ордой врагов. И вот, внезапно, сам великий Галлахер предложил ему способ побега. Галлахер, великий Галлахер, сделал ему предложение. Он бы снова вернулся в Организацию. И снова люди будут его бояться. Опять же, умные люди всегда были бы под рукой, чтобы строить планы для него, снабжать его деньгами для совершения смелых поступков, защищать его, восхвалять его безрассудство, его силу и его ... Мать Милосердия! Какая удача!
  
  Когда он вытирал рот рукавом за стойкой, его осенила безумная идея, такова была его готовность немедленно претендовать на повторное принятие в Организацию. На мгновение он рассматривал человека, вошедшего в полицейский участок, как существо, отделенное от него самого. Звук начал булькать в его горле. Это была попытка со стороны его нынешней личности заговорить и предоставить информацию против того ошеломленного Джипо Нолана, который случайно забрел в полицейский участок. Но звук застрял у него в горле комком, причиняя ему боль, как будто его миндалины внезапно распухли . Он понял, что он сам был одним целым с тем грузным парнем в маленькой потрепанной круглой шляпе, который зашел в полицейский участок. Это была всего лишь очередная уловка со стороны чего-то внутри него, возможно, его совести, чтобы убедить его признаться в своем предательстве.
  
  Тот же самый импульс все время приводил его в замешательство, когда он смотрел на миссис Макфиллип.
  
  И затем, точно так же, как в трактире, когда он был в ужасе от Кэти Фокс, в его голове родился безумный план о моряке в таверне, так и сейчас его разум задумал удивительную выдумку. Это ворвалось в его мозг внезапно, подобно грозе, с шумом и яростью. Его лицо и глаза загорелись. Он открыл рот. Он быстро подошел к Галлахеру и заговорил шипящим шепотом.
  
  “Я скажу вам, кто сообщил”, - выдохнул он. “Это Крыса Маллиган. Это он, это так же верно, как то, что Христос был распят ”.
  
  Трое мужчин собрались рядом с ним. Они все подозрительно оглянулись, а затем уставились на него сузившимися глазами. На мгновение воцарилась напряженная тишина. Затем каждый сделал глубокий вдох. Коннор скользнул пальцем по спусковому крючку своего револьвера.
  
  “Крыса Маллиган!” - воскликнул наконец Галлахер. “Как ты это понял, Джипо?”
  
  “Я скажу тебе”, - торжествующе воскликнул Джипо. Затем он снова сделал паузу и огляделся вокруг, драматично нахмурив брови. “Мне не хотелось говорить ничего "веселого" по причинам, которые всем известны. Мужчина никогда не может быть уверен в подобных вещах. И Бог свидетель, это серьезное обвинение - привлекать к ответственности человека. Но, как вы выразились так, как вы выразились, комендант, о том, что он мой приятель и мой долг перед Делом, ну … Все еще! Бедный Маллиган!”
  
  “О, да ладно”, - воскликнул Галлахер, дрожа от возбуждения. “ Заканчивайте с тем, что вы должны сказать. Сделай свое заявление, чувак ”.
  
  Но Джипо не следовало торопить. Им овладело поразительное высокомерие. Он потянулся к стакану виски, который Галлахер все еще держал нетронутым в руке.
  
  “Дайте-ка мне это, комендант”, - сказал он, - “вижу, что вы этого не пробовали”. Галлахер нервно протянул ему напиток. “Спасибо. Вот тебе и удача. Ах! Хорошая штука, которая. Что ж. Вот как это было. Сразу после того, как Фрэнки оставил меня в столовой, я вдруг подумал, что мне лучше побежать за ним и попытаться отговорить его от возвращения домой. Я пытался заставить его снова убраться из города и не приближаться к Титт-стрит, но тот же самый капризный парень, каким он всегда был, не стал слушать ни слова из того, что я говорил. Так что я сказал Меселю, Господи, помилуй его: ‘Ну, мой прекрасный парень, я не собираюсь получать у меня началась лихорадка, я пытался уберечь тебя от греха, и за это меня прокляли с ног на голову.’ Ну, в любом случае, как только он ушел, я решил последовать за ним и крикнуть ему напоследок. Я выбежал в коридор и кого я вижу, кроме Крысы, крадущейся за углом. Я побежал по коридору. В дверях стояла Крыса, засунув руки в карманы пальто и выглядывая из переулка. Затем он выскочил на улицу, я погнался за ним. Я успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Фрэнки сворачивает за угол на дорогу, а за ним ползет Крыса. Это ясно как дневной свет. Так оно и есть. Господи, помилуй мертвых, если бы я только подумал об этом в то время, Фрэнки мог бы быть жив в эту минуту, а не быть замороженным трупом. Дайте нам еще выпить, комендант. У меня пересохло в горле”.
  
  Без единого слова или взгляда Галлахер подошел к стойке и постучал в отверстие. Джипо даже не снизошел до того, чтобы следить за его движениями. Его самомнение теперь было безграничным. Он понял, что сам был удивительно хитер. Он даже мысленно почувствовал презрение к Галлахеру. Что касается Малхолланда и Коннора … Он окинул их оценивающим взглядом, как человек мог бы окинуть взглядом пару полезных собак. Это был тот же самый взгляд, который Галлахер имел привычку направлять на всех.
  
  Галлахер принес новый стакан виски и протянул ему. Он взял это без слов благодарности. Он подошел к плевательнице и опорожнил в нее свой рот. Затем он снова проглотил напиток одним глотком. Он поставил пустой стакан на каминную полку и глубоко закашлялся. Он с громким звуком сцепил руки за спиной. Он начал балансировать взад-вперед на каблуках, как полицейский.
  
  “Как я не подумал об этом раньше?” - воскликнул он, задумчиво глядя в потолок.
  
  Теперь он был полностью погружен в размышления о собственной сообразительности. Он не заметил абсолютного молчания, с которым его рассказ был воспринят Галлахером и двумя другими мужчинами. Он с удовольствием вспоминал старые времена, когда на его попечении был преступник, сидевший в камерах полицейского участка. Он обычно целый час стоял в ночной тишине, травя заключенного, терроризируя его своим взглядом, внезапной демонстрацией силы, безумным смехом, молчаливым разглядыванием. Сейчас он испытывал то же самое ощущение. Возбужденный выпитым виски и увлеченный нервным напряжением последних нескольких часов, он вообразил, что Галлахер и двое других мужчин в его власти, что он полицейский, а они гражданские, которые просят его об одолжении, незаконном одолжении, которое отдает их в его власть. Точно так же было в старые времена, когда он продавал Галлахеру крохотные кусочки информации за выпивкой; маленькие безобидные, как он думал, кусочки информации о распорядке в штаб-квартире и расположении персонала детективной службы.
  
  “О чем подумать раньше?” Холодно заметил Галлахер.
  
  Он говорил медленно и небрежно, задумчиво глядя на Джипо.
  
  “Ну, я имею в виду обиду, которую Крыса затаила на Фрэнки”, - доверительно ответил Джипо с видом большой важности.
  
  “О какой обиде ты говоришь?”
  
  “О, это долгая история”, - со вздохом сказал Джипо, подходя к плевательнице и сплевывая в нее. Затем он подтянул брюки. Он прочистил горло с ужасающим шумом. Это было очень соблазнительно. “Приготовьте нам еще выпить, комендант, прежде чем они закроются”, - внезапно крикнул он с поразительной беспечностью.
  
  “Клянусь тупоголовым Моисеем!” - воскликнул Галлахер. “Ты классный клиент, Джипо. Ха, ха, ну и шляпа теперь! В любом случае, с тобой стоит еще выпить ”.
  
  Он тайно подмигнул Малхолланду и Коннору, когда подошел к отверстию. Джипо крикнул ему вслед почти презрительно.
  
  “Поторопись”, - сказал он, хмуро взглянув на часы, - “у нас есть всего минута. Без одной минуты одиннадцать.”
  
  Снова по кругу были разлиты четыре стакана виски. Джипо взял свой и проглотил его одним глотком. На этот раз он взял стакан из рук Галлахера, не спрашивая об этом. Он проглотил это тоже одним глотком, как будто он проходил публичную демонстрацию своих способностей к выпивке. Малхолланд и Коннор торопливо проглотили свои напитки, как будто боялись, что он собирается взять и их тоже. Он подошел к каминной полке и поставил на нее два пустых стакана. Он посмотрел на пять опустошенных им стаканов и широко улыбнулся. Он с громким звуком ударил себя в грудь.
  
  “Давай, товарищ, ” резко сказал Галлахер, “ выкладывай свои новости. Не обманывай.”
  
  “Хорошо”, - сказал Джипо, наклоняя вперед свою огромную голову так, что она стала похожа на таран, внезапно прикрепленный к его ключице. “Ты помнишь сестру Крысы Сьюзи? Раньше она была членом Организации. Она—”
  
  “Хорошо”, - сердито отрезал Галлахер. “Я помню ее. Что насчет нее? Какое она имеет к этому отношение?”
  
  “Ну, почему бы ей не иметь к этому большого отношения? У нее был ребенок, не так ли? Разве она не ушла—”
  
  “Что ты знаешь о ее ребенке?” - прошипел Галлахер. Он был смертельно бледен.
  
  “Не вытаскивай свою тряпку, комендант”, - ухмыльнулся Джипо с широким смехом. Он был слегка пьян и дерзок. “Задел больное место, что? Ну, я ничего не знаю об этом. Ты можешь успокоить свой разум. Фрэнк Макфиллип был отцом этого ребенка, и он отказался жениться на ней. Я помню, как однажды вечером мы с ним сидели на задворках "Кэссиди" и пили пинту пива, когда кто-то вошел и попросил Фрэнки выйти на минутку из-за угла. Его долго не было, поэтому я последовал за ним, подозревая, что здесь может быть какая-то нечестная игра. Но я застал его со Сьюзи, отрывающимися, чтобы обыграть группу. Она плакала и просила его забрать ее с собой куда-нибудь. Конечно’ он не сдвинулся с места. На следующий день она пошла в бассейн. Пропал на Лайм-стрит, насколько я могу слышать. Что ж! Готов поспорить на свою жизнь, что Крыса сделала это именно поэтому. Вот почему он сообщил ”.
  
  Галлахер посмотрел на Малхолланда. Малхолланд наморщил лоб и слегка покачал головой. Затем он с любопытством посмотрел на Джипо. Рот Коннора был широко открыт, и в его глазах было выражение удивления, когда он уставился на Джипо. Джипо затягивал ремень на брюках.
  
  “Ну что, комендант, ” сказал он, когда закончил, “ Ваше слово о возвращении меня в Организацию остается в силе?”
  
  “Держись”, - мечтательно пробормотал Галлахер, уставившись в землю. “Сначала мы должны проверить ваше заявление. Если ваше заявление верно, вы вернетесь в полном порядке ”. Внезапно он поднял голову, улыбаясь, с сияющими глазами. Он схватил Джипо за правую руку и дружески, интимно улыбнулся ему в лицо. “Послушай. Сегодня вечером в половине второго состоится заседание Следственного суда. Будь там. Малхолланд отведет вас туда. Ты можешь договориться о встрече с ним где-нибудь. Вы можете положиться на меня, товарищ, я снова приведу вас в порядок. Ты хорошо поработал раньше, товарищ, и ты сделаешь хорошую работу снова для освобождения своего класса ”.
  
  Джипо схватил руку Галлахера и нетерпеливо сжал ее. Затем он щелкнул каблуками и величественно отдал честь. Затем он повернулся к Малхолланду.
  
  “Я буду у Бидди Берк, - прошептал он, - около часу дня. Увидимся там”.
  
  “Вы правы”, - ответил Малхолланд.
  
  “Спокойной ночи, ребята”, - крикнул Джипо громким сердечным голосом.
  
  Затем он гордо вышел из комнаты, яростно ударяя каблуками по полу и прочищая горло.
  
  Они все молча смотрели ему вслед в течение двух секунд. Затем кто-то крикнул: “Время, джентльмены, время”. Галлахер вздрогнул.
  
  “Будь я проклят”, - закричал он, ударяя левой рукой по правой.
  
  “Это он”, - прошипел Коннор, подбегая к Галлахеру с открытым ртом.
  
  “Заткнись, ты, дурак”, - рявкнул Галлахер.
  
  “Послушайте, комендант, ” возбужденно закричал Малхолланд, “ это он. Я готов поклясться, что это так, потому что —”
  
  “Будь ты проклят”, - прорычал Галлахер, - “кто спрашивает твое мнение? Дай мне свой отчет. Быстрее, быстрее. Не делайте из этого песню ”.
  
  Короткими отрывистыми заявлениями, сопровождаемыми быстрыми жестами, Малхолланд описал все, что произошло в доме номер 44 по Титт-стрит, волнение Джипо, падение денег на пол, то, как Джипо отдал их миссис Макфиллип, как он выбежал из дома. Затем внезапно он начал плаксивым голосом перечислять все, что он сделал с тех пор, как его мобилизовали в восемь часов по получении известия о смерти Фрэнсиса Макфиллипа. Но Галлахер оборвал его на полуслове.
  
  “Прекрати это”, - закричал он. “Полиция нашла какие-нибудь бумаги в доме № 44? Нет. Хорошо. Было ли что-нибудь найдено на теле? Ты не знаешь. Что ж, вам лучше выяснить это завтра на дознании. А теперь проваливай. Следуй за Джипо по пятам, как за горшком с клеем. Выясни все, что сможешь, черт возьми. Приведи его с собой в "Пугало" ровно в час тридцать. Выключен”.
  
  Малхолланд исчез, не сказав ни слова. Галлахер повернулся к Коннору.
  
  “Ты, Коннор. Мобилизуйте шесть человек из вашего отделения. Арестуйте Маллигана. Отведите его в Страшилище. Займись делом”.
  
  Коннор что-то пробормотал и исчез.
  
  Галлахер остался смотреть в землю, один, погруженный в свои мысли. В соседнем купе пели пьяные голоса. Послышалось шарканье ног. Монотонный голос постоянно кричал: “Время, пожалуйста, джентльмены, время”.
  
  Глаза Галлахера мечтательно расширились. Он вздохнул.
  
  “Малейшая трещинка, ” пробормотал он себе под нос, “ и все раскрыто. Тогда со мной все кончено. Я должен уничтожить этого проклятого информатора, кем бы он ни был. Это может быть Джипо. Это может быть Крыса, хотя это очень сомнительно. Это не имеет значения. Что имеет значение, так это тот факт, что информатор существует .... Боже милостивый! Доносчик - это большая опасность. Рука каждого человека направлена против меня. Только страх защищает меня. Я должен показать пример этому парню”.
  
  Его голос постепенно затих. Теперь в комнате снова воцарилась тишина. В комнате было жарко и душно, пахло несвежим напитком и табаком. Он уставился в пол.
  
  Таракан выглянул из своей норы, увидел пятно от напитка в четырех дюймах от своего рыла, а затем снова исчез. Это выплыло бы позже и высосало пятно.
  
  Расстояние было полно звуков, как будто там происходило много чего.
  
  Затем Галлахер, вздрогнув, поднял голову. Он вздохнул и быстро подошел к отверстию. Он постучал по панели костяшками пальцев. Это было поднято почти сразу. Появилась симпатичная рыжая головка. Галлахер кивнул. Рыжая голова снова исчезла, и затвор опустился. Галлахер ждал. Через три секунды маленькая дверь слева тихо открылась, и барменша вошла в помещение, аккуратно закрыв за собой дверь. Она немедленно бросилась к Галлахеру и обвила руками его шею. Он несколько раз быстро поцеловал ее в губы. Затем он размотал ее руки.
  
  “У тебя есть что-нибудь для меня?” он спросил.
  
  Она кивнула и достала листок бумаги из-за пазухи своего черного платья. Он засунул его в карман своего плаща.
  
  “Верно”, - мечтательно пробормотал он.
  
  Затем он снова поцеловал ее в губы и похлопал по щеке. Он сделал шаг в сторону, но она вцепилась в него. Она обняла его, умоляюще глядя ему в лицо.
  
  “Тебе нечего мне сказать, Дэн?” - прошептала она, почти рыдая.
  
  “Ради бога, Китти, имей здравый смысл”, - свирепо пробормотал он. “Сейчас не время для шуток”. Он приложил палец к своему горлу. “Я здесь по уши в этом. Вся Организация в опасности”.
  
  “О Господи! В чем дело, Дэн? Скажи мне”.
  
  “Доносчик. Увидимся завтра. Отпустите меня. Спокойной ночи.”
  
  Он поцеловал ее в лоб. Ее руки ослабли. Он ушел. Она удрученно посмотрела ему вслед. Затем она задрожала и схватилась за грудь.
  
  Галлахер шел по Титт-стрит. То тут, то там рабочие узнавали его и почтительно отдавали честь. Он не ответил на приветствия. Он резко подкатил к двери дома № 44 и постучал. Дверь почти сразу открыла Мэри Макфиллип. Она тоже вздрогнула и приложила руку к груди, когда увидела его.
  
  “Добрый вечер, Мэри”, - мягко сказал он, протягивая руку. “Могу я войти? Я хочу поговорить с твоей матерью ”.
  
  “Да”, - взволнованно сказала Мэри, - “мама на кухне, но вам лучше пройти в гостиную. Отец тоже на кухне, и наверняка был бы скандал, если бы он увидел тебя.”
  
  “О, все в порядке”, - сказал Галлахер. “Там есть кто-нибудь еще?”
  
  “Нет, все остальные ушли”.
  
  “С кем это ты разговариваешь, Мэри?” - донесся из кухни голос Джека Макфиллипа.
  
  “Вообще никто, отец”, - воскликнула Мэри.
  
  “Неужели я не слышу мужской голос?” - воскликнул отец. “Кто он такой?”
  
  “Тише! Все в порядке, ” прошептал Галлахер, протискиваясь мимо нее, когда она попыталась снова заговорить. “Он не укусит меня. Это всего лишь я, мистер Макфиллип. Как у тебя дела? Мне очень жаль слышать о ваших неприятностях ”.
  
  Они встретились у кухонной двери. Они мгновение смотрели друг на друга. Затем Галлахер сделал движение, чтобы подойти, и Макфиллип, слегка вздрогнув, отступил назад. Он не заговорил, пока снова не оказался возле кровати.
  
  “О, это ты, не так ли?” - сказал он сердито. “И что привело тебя сюда в такой поздний час?”
  
  Галлахер не обратил на него никакого внимания. Он повернулся к миссис Макфиллип, которая все еще сидела в той же позе у камина, перебирая четки.
  
  “Извините, что беспокою вас, миссис Макфиллип, ” сказал он мягко и уважительно, “ в разгар вашего … эх ... Но есть пара вопросов, которые я должен задать тебе ради того, кто мертв. Не могли бы вы быть достаточно любезны, чтобы —”
  
  “И какое право вы имеете задавать вопрос или два? - воскликнул Макфиллип, взбешенный тем, что Галлахер отказался даже разговаривать с ним.
  
  Теперь он сидел на кровати. Он робко сел на кровать, как будто находился в чужом доме.
  
  Галлахер медленно повернулся к нему и свирепо посмотрел ему в глаза.
  
  “У меня есть право революционера, - сказал он, - выслеживать предателя дела”.
  
  “Ха!” - усмехнулся Макфиллип. “И ’какого рода революционером вы себя называете’?”
  
  “Революционный коммунист”, - ответил Галлахер.
  
  Затем он нагло повернулся и наклонил голову, чтобы поговорить с миссис Макфиллип.
  
  “Будь проклят коммунист”, - закричал Макфиллип, спрыгивая с кровати. “Ты знаешь, что я собираюсь тебе сказать?’ Ты—”
  
  “Отец”, - закричала Мэри, заламывая руки, - “не надо—”
  
  “Заткнись, ты, молодой негодяй”, - отчеканил отец. “Я хозяин в своем собственном доме или нет? Ты, коммунист, как ты себя называешь! Ты величайший негодяй в Ирландии. Ты величайший враг своего класса. А теперь оставь меня в покое, Мэри, или я загорею твою кожу за тебя. Позволь мне сказать ему.... Позволь мне … Отпусти”, - пронзительно закричал он, когда она крепко обхватила его за туловище и начала с силой выталкивать из комнаты.
  
  Он уперся руками и ногами в дверные косяки и, повернув голову, продолжил полуистеричным голосом:
  
  “Революционерами являются такие, как я, но мы не получаем за это похвалы. Такие, как я, выполняют тяжелую работу, наставляя своих собратьев и в то же время честно добиваясь лучших условий. Но такие люди, как вы, - преступники. Преступники, уголовники, вот кто вы такие. Не поднимай руки на своего отца, Мэри. Не надо—”
  
  “Я не прикасаюсь к тебе”, - закричала Мэри. “Давай же. Ложись спать.”
  
  Она вывела его в коридор. Он вздохнул и разразился полузадушенными рыданиями. Поднимаясь по лестнице, он продолжал говорить низким меланхоличным голосом:
  
  “Если бы я только отправил его со мной на эшафот, вместо того чтобы наставлять его, может быть, он был бы жив и был бы честным человеком сегодня. Если бы я только ...”
  
  Затем его голос затих, превратившись в невнятное бормотание, когда за ним наверху закрылась дверь.
  
  Когда Мэри вернулась на кухню, уложив его спать, она обнаружила, что Галлахер сидит рядом с ее матерью и быстро пишет в блокноте. Он снял свою шляпу. Его коротко остриженная черная голова показалась ей очень красивой. Она все еще дрожала, глядя на это. Лицо сбоку выглядело очень жестоким, с задумчивым выражением на нем, когда он опустил взгляд на блокнот.
  
  Она стояла и смотрела на него, пока он не закончил писать. Затем он вздохнул. Он встал. Он сказал несколько слов миссис Макфиллип. Затем он пожал ей руку и повернулся к Мэри.
  
  “Я хочу поговорить с вами”, - сказал он.
  
  Она взволнованно повела его в гостиную. Там было темно, и ей пришлось пошарить вокруг в поисках спичек, чтобы зажечь газ. Она не смогла их найти. Галлахер предложил свою коробку. Он зажег спичку. Она пошла, чтобы забрать это у него. Их пальцы соприкоснулись. Она вздрогнула и обо что-то споткнулась. Спичка выпала у него из пальцев и погасла. Он протянул руки, чтобы подхватить ее, когда она споткнулась. Он схватил ее за запястья и крепко держал. Они не произнесли ни слова. В темноте было очень странно. Их лица были очень близко друг к другу, но они не могли видеть друг друга. Они стояли неподвижно, каждым из них овладел какой-то странный импульс, который сковал их языки. Они стояли неподвижно, в полной темноте и тишине маленькой, набитой людьми комнаты, почти минуту. Затем Галлахер заговорил. Он говорил тихим шепотом. Звук его голоса был мягким и ласкающим. Его губы были так близко к ее, что его дыхание стало влажным на ее губах. В его голосе чувствовалась дрожь, как будто громкость звука была недостаточно сильной, чтобы удержаться в эфире.
  
  “Мэри, - сказал он, - я хочу, чтобы ты пошла со мной в Следственный суд сегодня вечером”.
  
  Она не сделала попытки ответить. Похоже, он и не ожидал ответа. Казалось, что слова и их подтекст были чужды цели их встречи здесь. Казалось, что бурление их крови и сбивчивое биение их сердец были ответом на какое-то заранее запланированное свидание с признанием в любви.
  
  Но об амурных отношениях между ними никогда не было и речи. Они никогда раньше не встречались наедине, как сейчас. Их предыдущие встречи носили скорее характер ссор. Мэри всегда спорила с Галлахером, особенно в последнее время, когда она стала яростно настроена против него. Но сейчас, в темноте, в одиночестве, и ею, и им овладело какое-то удивительное чувство, которое было необъяснимо.
  
  “Дэн”, - внезапно прошептала она, - “ты заставляешь меня бояться. Почему мы стоим здесь, в темноте? Чего ты хочешь от меня?”
  
  “Я хочу, чтобы ты отомстил своему брату”, - внезапно сказал Галлахер, как будто он повиновался непредвиденному импульсу и затронул неожиданную тему, с которой его разум до сих пор лишь нервно забавлялся. “Я хочу, чтобы ты присоединилась ко мне, Мэри. Я хочу, чтобы ты занял место своего брата в Организации. Но более высокое положение, чем он занимал. Нет. Я не хочу, чтобы ты занял место твоего брата, но ... ”
  
  “Дэн, о чем ты говоришь?” - задыхаясь, спросила она испуганным голосом.
  
  Последовала пауза, во время которой Галлахер незаметно приблизил свое лицо к ее. Их губы встретились. Они нежно поцеловались. Затем она внезапно отстранилась, сильно дрожа. Она хотела броситься прочь и закричать, но очарование его голоса овладело ею. Его голос и очарование его лица. Его лицо и романтика его жизни. Она внезапно оказалась связанной этим. Внезапно ей также стало ясно, почему она стремилась обратить его. Это было сделано для того, чтобы встретиться с ним под благовидным предлогом.
  
  И она была почти помолвлена с Джозефом Августином Шортом, который был “джентльменом”, который поместил бы ее в респектабельную сферу жизни, который навсегда освободил бы ее от ненавистных ассоциаций ее жизни в трущобах с ее убожеством, революционными кризисами, ее проклятой незащищенностью, ее пожирающим душу однообразием.
  
  Мать милосердия! Была ли она влюблена в Галлахера? Собиралась ли она быть втянутой в паутину его заговоров смертельным очарованием его лица и его голоса, романтикой его жизни?
  
  “Мэри”, - пробормотал он наконец, “ты - остаток меня. Мы двое вместе составили бы полное целое. Нам двоим больше ничего не хотелось бы, никаких невыполненных... э... ну … это тоже не так. Я не до конца проработал эту часть теории. Я подошел к этому с другой точки зрения ”.
  
  “В чем дело, Дэн?” Она еще дальше отвернула лицо и ослабила одну руку. Теперь он был погружен в мечты и не пытался остановить ее. На самом деле он совершенно внезапно отпустил ее и сел на стол, просто держа ее правую руку в своей. “Чего ты хочешь от меня?” - повторила она.
  
  “Я хочу, чтобы ты присоединился ко мне”, - пробормотал он почти неслышно, погруженный в свои мысли.
  
  “Дэн, я не понимаю”, - выдохнула она, испугавшись его голоса.
  
  “Как? Как?” - пробормотал он. “Почему ты не понимаешь? Я хочу, чтобы ты присоединился ко мне ”.
  
  “Ты имеешь в виду ... чтобы ... чтобы ... выйти за тебя замуж?”
  
  “Вот дерьмо”, - раздраженно воскликнул он, очнувшись от своего полудремы и поворачиваясь к ней. “Эти нелепые условности не проникают в мое сознание. Я не только не испытываю к ним уважения, но они не проникают в мое сознание. Вы понимаете значение этого. Моя личность полностью соответствует моей миссии в жизни. Для меня все эти слова обретают свою истинную ценность. Например, брак - это действительно капиталистическое слово, означающее соглашение о защите собственности, чтобы законные сыновья могли ее унаследовать. Так что мне не нужно спорить с этим в моем собственном уме, чтобы избавиться от вера в это. Большинству мужчин приходится это делать. Я на сто лет опередил свое время. Я хочу уничтожить идею собственности. Это моя миссия. Я не хочу оставлять имущество своим детям. Я не хочу детей. Они для меня ничто. Увековечение моей жизни - в моей работе, в мыслях людей, в выполнении моей миссии. Вот почему я хочу, чтобы ты присоединился ко мне, потому что я что-то чувствую, может быть, близость — хотя это неправильное слово — между тобой и мной. Я уверен, что между нами двумя существует естественная связь, возможно, химическая. Мы - две части одного целого. Я уверен в этом. Нет, черт возьми, Какой нелепый идеал, я не хочу, чтобы ты присоединялся ко мне с целью совместного проживания. У меня нет времени превращать сантименты в главный импульс моего желания жить. Как и ты. Я уверен в этом. Вами управляют другие импульсы. Может быть, вы этого не знаете. Вероятно, вы боитесь анализировать себя. Но я это знаю. Я этого не знаю. Я чувствую это. ‘Знать’ - неподходящее слово. Он вышел из употребления. ‘Чувствовать’ стало лучше. Это результат нового сознания, которое я открываю. Но я еще не разобрался с этим полностью. Это только в зачаточном состоянии ”.
  
  Он сделал паузу. Она начала, когда он остановился. Она не слушала, что он говорил. Она спорила сама с собой. Ей не удалось договориться со своей совестью о том, что она обсуждала, когда он остановился. Она прикусила губу и вздрогнула. Она покраснела.
  
  “Скажи мне, Дэн, ” прошептала она, - ты во что-нибудь веришь?“ Ты вообще веришь в коммунизм? Испытываете ли вы жалость к рабочему классу?”
  
  Галлахер издал презрительное восклицание и пожал плечами. Он тяжело дышал, когда говорил, такой стремительной была скорость его слов, в попытке поспеть за быстротой своих бурных мыслей.
  
  “Нет, ” сказал он, “ я принципиально ни во что не верю. И я не чувствую жалости. Не существует ничего фундаментального, обладающего сознанием, способным быть понятым человеком, поэтому я ни во что не верю, поскольку разумный человек может верить только во что-то фундаментальное. Если бы я мог верить во что-то фундаментальное, тогда я был бы способен понять всю надстройку жизни. Жизнь превратилась бы в период интенсивного созерцания. Действовать было бы невозможно. Не было бы побуждения к действию. Было бы какое-то определенное измерение для объяснения всего. Люди ищут только то, что само по себе не дает объяснения. Но подождите минутку. Я еще не разобрался с этим полностью. Это пока только на теоретической стадии. У меня нет времени.
  
  “Но ты говорил о жалости. Жалость? Жалость - смешное чувство для человека моей натуры. Мы не способны на это. Революционер не способен испытывать жалость. Послушай. Философия революционера такова. Цивилизация - это процесс в развитии человеческого вида. Я - атом человеческого вида, идущий ощупью вперед, движимый силой, над которой ни я, ни человеческий вид не имеем никакого контроля. Вселенский закон побуждает меня продвигать человеческий род от одной фазы его развития к другой. Я нахожусь в состоянии войны с остальными видами. Я Христос, избивающий их розгами. У меня нет милосердия. У меня нет жалости. У меня нет убеждений. Я не хозяин себе. Я - автомат. Я революционер. И для меня нет награды, кроме удовлетворения одной похоти, жажды достижения моей миссии, может быть, власти, но я еще не разобрался с этим. Я не уверен, что жажда власти - это истинный импульс, истинный ... но послушайте. Это может произойти позже. Можете ли вы дать мне ответ сейчас? Ты присоединишься ко мне?”
  
  “Нет... нет, Дэн. Остановка. Слушай.” Она ахнула, удерживая его. “Не сейчас. Позже я расскажу тебе. В такую ночь, как эта, когда в доме смерть, как ты можешь говорить о ... ? ”
  
  “Почему?” - яростно произнес он. “Какая ночь тебе больше подошла бы, чтобы присоединиться ко мне? Разве ты не хочешь отомстить за смерть своего брата? Разве ты не хочешь ...”
  
  “Дэн, Дэн”, - выдохнула она, вырываясь, когда он попытался схватить ее в свои объятия, “не прикасайся ко мне, или я закричу. Я так взволнован ”.
  
  Наступила пауза. Их дыхание было громким в тишине. Из кухни донесся шум.
  
  “Это мама идет спать, Дэн”, - поспешно сказала Мэри. “Ты должен уйти, Дэн”.
  
  “Вы придете в Следственный суд сегодня вечером?”
  
  “Дэн, я бы предпочел—”
  
  “Ты должна прийти, Мэри. Ты должен. Ты—”
  
  “Хорошо, Дэн, я приду”.
  
  “Хорошо. Я приду за тобой. Будьте готовы к часу дня”.
  
  “Хорошо, я буду готов”.
  
  “Ждите здесь, в гостиной. Я постучу в окно”.
  
  “Все в порядке, Дэн. Немедленно отправляйся. Я иду, мама. Спокойной ночи.”
  
  Он поспешно наклонился и поцеловал ее в губы. Затем он, спотыкаясь, вышел из комнаты. Она подождала, пока за ним не закроется дверь в холл. Затем она вздрогнула, как это сделала барменша.
  
  Галлахер яростно зашагал на север, со сверкающими глазами, размышляя.
  Глава 8
  
  Выйдя из трактира на улицу, Джипо почувствовал себя так, словно внезапно прыгнул на арену, где ему предстояло совершать поразительные подвиги, в то время как изумленная аудитория двумя миллионами глаз смотрела на него безмолвно и зачарованно. Он вскинул голову в воздух. Он позволил своим рукам безвольно свисать с плеч перед телом. Он сделал два шатающихся шага вперед и издал протяжный вопль.
  
  Это был тот особенный вопль, который издают горцы на западе Ирландии, когда в окружном городе заканчивается ярмарка и опускается ночь, когда они выходят из трактиров с непокрытыми головами и дикими глазами, волоча за недоуздок своих фыркающих и дрожащих кобыл.
  
  Крик Джипо был именно таким. Это было похоже на вызов на смертельный бой, адресованный всем без исключения. Он чувствовал себя вне себя от силы. Он снова был на свободе. Разве Галлахер не дал ему слово, что все будет в порядке? Не будет ли он снова принят в Организацию? Разве он не навел подозрение на Крысу Маллигана? Он снова был на свободе. Да-а-а-ау!
  
  Он, пошатываясь, подошел к бордюрному камню и закричал, позволив своему телу полностью обмякнуть в экстазе. Затем, тяжело дыша через ноздри, он выпрямился и огляделся вокруг, чтобы увидеть, какой эффект произвел его вопль. Неподалеку была небольшая толпа людей. Они только что вышли из паба Райана и из "Шонесси", другого паба в десяти ярдах от нас, на углу переулка. Угол был залит ярким светом, исходившим из трактиров, из магазина жареной рыбы и картофеля и из магазина тканей, где владелец держал свет включенным всю ночь, полагая, что свет может напугать вооруженных людей и грабителей.
  
  Джипо стоял в ярком свете на бордюрном камне, капли дождевой воды на его белом шерстяном шарфе отражались в искусственном освещении, как капли росы. Люди смотрели на него с изумлением и с тем глубоким удовлетворением, которое пролетариат трущоб всегда испытывает, когда происходит что-то неожиданное и экстраординарное, причем без каких-либо для себя затрат. Зрелище представилось само собой. Толпа начала увеличиваться.
  
  Джипо не собирался продолжать это дело дальше. На самом деле он вообще не собирался кричать. Но когда он увидел толпу, ему стало весело. Он набросился на мужчину, который стоял рядом, высокого, худого, респектабельно одетого мужчину, у которого было кислое выражение лица.
  
  “Чего ты на меня смотришь?” - крикнул Джипо, нагло глядя парню в лицо.
  
  “Я на тебя не смотрю”, - раздраженно отрезал мужчина.
  
  “Ты лжец”, - проревел Джипо, - “разве я не вижу, что ты смотришь на меня?”
  
  “Что ж, кошка может смотреть на короля”, - воскликнул незнакомец, выпятив подбородок и ядовито сплюнув влево.
  
  “Что ты говоришь о королях?” сердито сказал Джипо.
  
  “Лучше ничего не говори о здешних королях, парень. Я думаю, ты ищешь неприятностей. У меня на уме хорошенько врезать тебе в челюсть”.
  
  “Вы бы хотели, не так ли?” - воскликнул незнакомец, делая движение, чтобы вынуть руки из карманов пальто.
  
  Но он опоздал. Правая рука Джипо взметнулась вверх. Мужчина рухнул, как мешок с гвоздями, брошенный на железную палубу. Кто-то закричал: “Господи, спаси нас”. Джипо стоял над упавшим человеком, его грудь тяжело вздымалась. Откуда-то сзади появился полицейский. Он быстро продвигался вперед, расталкивая людей плечами и пытаясь выхватить что-нибудь из-под своего плаща, направляясь к Джипо.
  
  “Берегись, берегись”, - крикнула пожилая женщина, сложив руки чашечкой.
  
  Джипо поспешно огляделся по сторонам, а затем услышал взволнованное дыхание полицейского, приближающегося сзади. Он попытался развернуться, но полицейский был уже рядом с ним. Руки полицейского сомкнулись на его бицепсах и дернули назад обе его руки, чтобы сцепить их за спиной. Оружие было на полпути назад, прежде чем Джипо смог мобилизовать свои огромные силы, чтобы остановить их отступление. Раздался громкий треск туго натянутых костей, когда сила Джипо столкнулась с силой полицейского в точке на бицепсах Джипо, где покоились руки полицейского.
  
  Оба мужчины громко застонали. Ботинки полицейского царапали мокрый тротуар, издавая звук, похожий на раздираемую сухую тряпку, поскольку он изо всех сил старался держаться твердо. Джипо медленно наклонился вперед, пока тело полицейского не оказалось у него на спине.
  
  Затем он с рычанием откинул голову назад. Его опросный лист столкнулся с подбородком полицейского. Раздался глухой удар и щелчок. Джипо выругался и опустил голову к коленям, держа бедра напряженными. Прежде чем голова достигла колен, полицейский с криком ужаса пролетел по воздуху прямо над головой Джипо.
  
  Он упал с тремя отдельными тихими звуками на улицу, ударившись правым боком о бетонную стену дома. Он упал на спину. Он снова встал в середине, опираясь на правую руку и пятки. Он махнул левой рукой в сторону Джипо и в то же время попытался схватить ею убегающего зрителя. Затем он застонал и снова затих.
  
  “Беги, Джипо”, - сказал кто-то.
  
  Джипо быстрым бегом бросился к переулку. За ним последовала толпа. Другие собрались вокруг упавшего полицейского.
  
  Джипо остановился в дальнем конце переулка, в темном углу. Вокруг него собралась толпа. Все тяжело дышали от волнения. Все они смотрели вдоль переулка в сторону вспышки света, где лежал полицейский. Они начали болтать.
  
  “Я вижу, надвигаются неприятности”, - сказал один. “Соджеры скоро будут здесь. Тогда ты пойдешь посмотреть на какую-нибудь затычку ”.
  
  “Гван”, - презрительно сказал другой. “Никто из посторонних не собирается сюда спускаться. В городе не нашлось бы ни одного жителя, который осмелился бы приблизиться к Титт-стрит ближе чем на милю в эту благословенную ночь, после того, что случилось сегодня.”
  
  При упоминании “того, что произошло сегодня” мужчина выругался, женщина набожно перекрестилась под своей шалью, наступило сердитое молчание.
  
  Джипо стоял, засунув руки в карманы, не обращая внимания на разговор. Выпятив губы, он мрачно смотрел вдоль переулка в сторону вспышки света. Он был безмерно доволен собой.
  
  “Тише, тише!” - закричал кто-то. “Смотрите, смотрите”.
  
  Двое полицейских пересекли полосу света, неся своего павшего товарища между собой. Несколько женщин и маленьких мальчиков последовали за ними. Затем подошли еще двое полицейских, таща за собой мужчину, которого ударил Джипо. Они бесцеремонно тащили его, держа за подмышки, при этом его ноги волочились по земле, а руки болтались. Вероятно, у них сложилось впечатление, что это он уложил их товарища. Мужчина попытался вырваться, но они еще крепче сжали его руки. Он корчился и снова обмяк, позволяя безжизненно тащить себя. Женщина с растрепанными рыжими волосами и ребенком на спине, закутанным в черную шаль, танцевала перед полицейскими, крича и жестикулируя, требуя освободить мужчину. Затем процессия скрылась из виду под бешеный топот ног и неразборчивый шум.
  
  “Давайте вернемся”, - пробормотал молодой человек с небольшим горбом.
  
  Джипо хмыкнул и подтянул брюки. Он приложил руку к голове, чтобы небрежно поправить шляпу, прежде чем направиться обратно. Но вместо этого он произнес ругательство. Его маленькой круглой рваной шляпы там не было. Его массивный круглый череп был обнажен под покровом ночи. Оно стояло голое, с бугорками и порезами тут и там, как у плохо остриженной овцы. Он провел правой ладонью по черепу небольшими торопливыми движениями, как будто у него было смутное подозрение, что шляпа прячется где-то на поверхности черепа. Затем он в дикой спешке бросился вниз по переулку, сопровождаемый толпой, чтобы вернуть шляпу, как будто от этого зависела его жизнь. Впервые с тех пор, как Галлахер дал свое слово, ужас снова завладел его разумом. Если бы они обнаружили шляпу, они могли бы установить личность того грузного парня, который зашел в полицейский участок ....
  
  Но нет. Он выбежал на дорогу и остановился, поскользнувшись правой ногой на мокром асфальте. Шляпа валялась в канаве перед его глазами. Он лежал раздавленный рядом со сплющенной маленькой картонной коробкой из-под шоколада и апельсиновой кожурой. На него наступила маленькая босая ножка. На правой стороне был отпечаток мокрого каблука.
  
  Он поспешно схватил его, придал ему форму и обеими руками прижал к своему черепу. Затем он громко рассмеялся и повернулся к людям.
  
  “Я думал, что потерял это”, - воскликнул он с нежностью. “У меня это было два года назад”.
  
  Толпа уставилась на шляпу, как будто она обладала магическими свойствами. Другие, кто подбежал, не зная, что уже произошло, разинули рты при виде горбатого лица Джипо, его задумчивых глаз и бровей, похожих на морды, красных жирных тыльных сторон его рук, когда он прижимал их к горлу, затягивая белый шерстяной шарф вокруг шеи. В толпе оборванцев послышался взволнованный шепот.
  
  “Он сильнее любого быка”.
  
  “Как? Почему? Что он сделал?” из дюжины глоток.
  
  “Подожди, пока я тебе не скажу. Я своими глазами видел, как он отправил Скраппера Молони из подразделения "Б" в полет через плечо, как человек, прыгающий с бычьей стены. Я заявляю себе—”
  
  “Я хорошо его знаю. Он сам когда-то был бобби. Его зовут Нолан. Джипо Нолан. Ты когда-нибудь слышал о нем?”
  
  “Конечно; разве он не был приятелем Фрэнки Макфиллипа, которого застрелили сегодня?”
  
  “Конечно, был”, - вмешался Джипо, подслушав замечание; “и когда вы говорите о мертвых, вы могли бы добавить "Господи, помилуй его”.
  
  “Слушайте, слушайте”, - закричали несколько голосов. “Ударил его шайбой в челюсть. Кто он такой?”
  
  Возник шумный спор и потасовка. Преступника оттащили, пинали и били по лицу, пока он не скрылся, побежав на полной скорости по переулку. Затем они все снова столпились вокруг Джипо.
  
  Он возвышался над ними на голову и плечи, наслаждаясь вниманием, которое он привлекал. Он стоял так бесстрастно, скрестив руки на груди, что на расстоянии его можно было принять за огромную хмурую статую. Затем он внезапно поднял правую руку и сделал ею круговое движение.
  
  “Давай”, - дико закричал он. “Я собираюсь всех здесь проинформировать. Давай. Давай, сын каждой матери в этой толпе, которая голодна ”.
  
  Он махнул рукой в сторону магазина с жареной рыбой и чипсами и направился к двери.
  
  “Ура!”
  
  “Долгих лет жизни тебе, мой дорогой сын Эрин”.
  
  “Больше силы в твой локоть”.
  
  “Поднимите мятежников”.
  
  Джипо вышагивал перед бесчестной толпой, гордый, как король, ведущий своих придворных. Они последовали за ним, топая ногами, тяжело дыша, толкаясь, хныча, издавая то разнообразное бормотание, которое исходит от стаи диких существ в панике, доносящееся издалека, невидимое, без руководящей причины. Они были сбродом из трущоб, самыми деградировавшими типами из тех, кто обитает в переполненных трущобах по обоим берегам Лиффи. Но для Джипо они были аудиторией, чтобы приветствовать его слова и его поступки.
  
  “Скоро ты увидишь, как я тут разгуливаю”, - подумал он, заходя в магазин. “Я и Галлахер. Да ладно, каждый мужчина дрочит и на женщину тоже. Давай.”
  
  Они заполнили маленький магазинчик до отказа. Снаружи было переполнение. Внутри было тепло после моросящего дождя и резкого ветра снаружи. Воздух в магазине почти сразу же наполнился парами человеческого дыхания. Низкий шум дыхания был отчетливо слышен сквозь гул разговоров шепотом.
  
  “Эй, тауни, ” крикнул Джипо лавочнику, “ накинь нам еды на весь персонал. Я плачу за все”.
  
  Владельцем магазина был итальянец, смуглый мужчина средних лет с жалобными глазами. Он посмотрел на Джипо, а затем на толпу. Любопытство, страх, подозрение и удивление промелькнули на его лице. Затем он улыбнулся и кивнул головой. Он сказал что-то на иностранном языке девушке, которая стояла позади него, а затем немедленно начал раскладывать дымящиеся порции картофеля и рыбы на листы старых газет, которые лежали под рукой. Девушка, краснощекая молодая женщина с большими черными глазами, одетая в белое, была занята, передвигая взад и вперед на длинном приспособлении, похожем на раковину, еще жареную рыбу и картофель. От этого жарения раздался треск. Горячий, сладкий и едкий запах пропитал всю комнату.
  
  Изголодавшиеся бездельники наслаждались этим запахом. Они смотрели на жарящуюся еду с жадными ртами и блестящими глазами. Их ноздри жадно вдыхали его тепло и вкус. У всех у них были свирепые и изможденные лица. Их тела были неопрятными, скрюченными, истощенными. Но именно тогда радость от неожиданного банкета наполнила даже их измученные и одурманенные души удовольствием, которое заставило их смеяться и безответственно болтать, как детей. Печали и невзгоды жизни были забыты в этот момент всеобщего ликования. И, возможно, это радостное бормотание болтающих голосов, пробивающееся сквозь пар в той трущобной забегаловке, было прекрасным хвалебным гимном духу жизни.
  
  И Джипо стоял среди них, как какое-то первобытное чудовище, только что поднявшееся из слизи, в которой все произошло.
  
  В то время как вокруг него толпились другие, как насекомые, на которых ему было суждено откармливаться.
  
  Когда он огляделся вокруг медленным, томным движением глаз отдыхающего быка, он почувствовал экзальтацию и самомнение завоевателя в час победы. Разумное существо, одаренное такой силой и умением анализировать свои ощущения, сказало бы: “Это величайший момент в моей жизни”. Но Джипо не думал. В отношении него не было ничего, о чем он мог бы думать. Королеве и в голову не придет щеголять своей красотой и нарядами на пиру у хамов. Но она будет, в государственный праздник, кланяться под их шумные приветствия. Так и с Джипо.
  
  Громоздкий механизм его разума был приведен в движение в тот вечер необходимостью составить план после выхода из полицейского участка. Непривычное напряжение сорвало его с якоря. Оно барахталось, пока обещание Галлахера не вознесло его на глупую высоту, откуда оно с презрением смотрело на остальное человечество. Он раскинул свои тяжелые основания на этом безумном возвышении так надменно, как будто собирался покоиться там вечно.
  
  Он закатил глаза, глядя на головы, которые плотно стояли вокруг него, некоторые на уровне его бицепсов, некоторые на уровне его талии, в то время как тут и там такой же высокий мужчина, как он, стоял с красной, худой, узловатой шеей, вытянутой вперед, с пульсирующим горлом, к прилавку с едой.
  
  “Много народу”, - внезапно пробормотал итальянец, делая вежливый жест руками, чтобы указать на количество присутствующих и природу его подозрений.
  
  “Все в порядке”, - пробормотал Джипо. “Пересчитайте их, когда будете раздавать еду. Я заплачу. Не волнуйся ты так. Держись там сзади ”.
  
  Он стоял, опершись ладонями о край мраморной стойки. Теперь, чтобы засунуть руку в правый карман брюк, ему пришлось схватить мужчину небольшого роста и зажать его между двумя женщинами, которые наклонились, пряча свои шали. Затем он сунул руку в карман и нащупал пачку казначейских билетов. Само их прикосновение послало волну воспоминаний по его телу. Легкая дрожь пробежала вверх, почти ощутимая, как дуновение холодного ветра в жарком месте, по всему его телу, пока не дошла до мозга. Воспоминание о происхождении этой пачки банкнот на мгновение ошеломило его. Он вспомнил пухлую белую руку в тщательно вычищенном синем рукаве, которая передала ему пачку через стол, сказав ледяным тоном: “Ты найдешь там двадцать фунтов. Иди”.
  
  Но после первого шока он слегка изогнул свою толстую верхнюю губу и облизал ее кончиком языка. Движение его рта было похоже на усмешку. Девушка, которая случайно взглянула на него в этот момент, обнаружила, что его взгляд сосредоточен на ней. Она уронила кусочек рыбы на сковороду с каким-то восклицанием на иностранном языке. Но Джипо, хотя и смотрел на нее, не видел ее. Он был занят своими неуклюжими толстыми пальцами, отделяя одну банкноту от рулона, не вынимая рулон из кармана. Наконец ему это удалось. Он хмыкнул и вытащил одну казначейскую купюру.
  
  Он поднял его.
  
  “Вот ты где”, - крикнул он. “Это окупит многое. Раздай еду.”
  
  Итальянец немедленно улыбнулся и начал вручать пакеты в нетерпеливые руки, которые потянулись к ним. При этом он считал вслух: “Один, два, три, четыре...”
  
  Немедленно начался переполох. Люди толпились у дверей, пытаясь получить обслуживание. Те, кого обслужили, с трудом выбирались на улицу с едой в дымящихся бумажных пакетах, с которых капала вода. Возникли препирательства. Магазин был полон звуков. Раздавались свистки, ругательства и смех. Затем крупный докер довел шум до кульминации, ударив своим большим ботинком по деревянному дну прилавка, издав при этом пьяный вопль. Затем он навалился на стойку, глупо смеясь и протягивая обе руки к девушке, которая в ужасе отпрянула. Итальянец издал возглас ужаса. Джипо повернулся к докеру, поднял его за спину и крикнул:
  
  “Сохраняйте спокойствие”.
  
  Эти два слова эхом прокатились по магазину, как два камня, скатившиеся с противоположных обрывов и встретившиеся в долине, с двумя отдельными звуками, тяжелым хриплым звуком, когда они сталкиваются, громким скрежещущим звуком, когда их расколотые фрагменты разлетаются, сталкиваясь в воздухе.
  
  Едва эти слова вылетели за дверь в ночь, как воцарилась тишина. Все замерли. Один мужчина остановился, посасывая рыбью косточку губами.
  
  “А теперь продолжай, - продолжил Джипо, - но не устраивай скандал, как кучка каннибалов. Не позорь свою страну. Человек, который мог подумать, что ты не видел укуса в течение года ”.
  
  Затем он сам повернулся к стойке и спросил итальянца, сколько блюд было подано. Было подано двадцать четыре блюда. Он бросил фунтовую банкноту на прилавок.
  
  “Убери из этого три патрона для меселя”, - сказал он.
  
  Затем он сдвинул шляпу на затылок, придвинул к себе бумажку с едой и начал есть. Не говоря ни слова, итальянец держал казначейский билет между собой и электрическим светом и несколько раз внимательно осмотрел каждую его сторону. Затем он кивнул головой и открыл свою кассу.
  
  Малхолланд также вытянул шею, чтобы взглянуть на казначейский билет. Он все это время стоял в углу дверного проема, молчаливый и неподвижный. Как только он увидел фунтовую банкноту, он вышел на открытое место и вытянул шею над головами людей, чтобы посмотреть на нее. Его заметил сосед, маленький оборванец, который ошибочно истолковал причину любопытства Малхолланда.
  
  “Ты что, жратвы не взял?” - спросил маленький человечек Малхолланда. “Это твоя собственная вина, если ты этого не сделал. Давай, чувак. Не стойте там голодные. Подойди к стойке”.
  
  Он схватил Малхолланда за руку и попытался подтолкнуть его к стойке.
  
  “Оставьте меня в покое”, - прошипел Малхолланд. “Я не хочу никакой жратвы. Отпусти.”
  
  “Иди наверх”, - продолжал малыш. - “Иди, парень. Разве ты не слышал, как он сказал, что будет стоять за всех. Иди наверх”.
  
  “Отпусти, я говорю тебе. Отпусти. Я не хочу этого, говорю я.”
  
  Но Малхолланду не было смысла отказываться. Чем больше он отказывался, тем больше малыш был настроен на то, чтобы его накормили. К нему присоединились другие, страстно желая по той или иной удивительной причине, чтобы Малхолланда накормили. Казалось, что они заподозрили что-то неприличное в отказе Малхолланда от еды.
  
  “Позовите, ” крикнул кто-то, “ позовите еще одну порцию. Доведи это до него”.
  
  “Да, почему бы ему не получить свою долю так же, как и следующему?”
  
  “Оставьте меня в покое”, - в ярости закричал Малхолланд. “Оставьте меня в покое, или я размозжу вам череп за вас”.
  
  Это придает вопросу другой аспект. Последовала дюжина гневных ругательств.
  
  “Так вот в чем с тобой дело. Ты ищешь драки, да?”
  
  “Отойдите и дайте мне добраться до него”, - крикнул кто-то сзади, протискиваясь вперед.
  
  Малхолланд попытался броситься к двери, но они удержали его.
  
  “Что, черт возьми, теперь случилось?” - прогремел Джипо, подходя к нему.
  
  Драка немедленно прекратилась. Джипо столкнулся лицом к лицу с Малхолландом. Он увидел маленькие глазки Малхолланда, блестящие и вспыхивающие, как глаза кошки, окруженной собаками. Был напряженный момент, в течение которого Джипо боролся с неясными подозрениями. Но внезапно выражение лица Малхолланда сменилось выражением хитрой интимности. Его лицо вместо того, чтобы быть свирепым и обиженным, внезапно, казалось, говорило: “Мы члены Революционной организации, ты и я. Уберите этот сброд с моего пути”. Джипо сразу вспомнил обещание Галлахера. Он посмотрел на Малхолланда с добродушной снисходительностью. “Ха, ” подумал он, “ этот парень будет полезен”.
  
  “Оставьте его в покое”, - надменно крикнул он. “ Он мой друг. Как у тебя дела, Бартли?”
  
  Затем он продолжил небрежно, чтобы произвести впечатление на толпу своей собственной важностью и близостью к делам Революционной организации, что было самым впечатляющим событием в жизни тех, кто его окружал.
  
  “Ты уже слышал что-нибудь о том, что я тебе говорил? Я имею в виду о парне, который донес на Фрэнки Макфиллипа?”
  
  Малхолланд на мгновение был поражен. Какая дерзость! Но это не было дерзостью. Джипо совершенно забыл о грузном парне в маленькой потрепанной круглой шляпе, который зашел в полицейский участок. Его внезапное тщеславие полностью поглотило этого грузного парня.
  
  “Должно быть, он пьян”, - подумал Малхолланд. Он сказал вслух, шепотом обращаясь к Джипо, когда тот наклонил голову ближе и повернул лицо вбок в своей особенной манере: “Я просто проходил мимо и увидел тебя. Я просто подумал, что заскочу и скажу тебе, что буду там в час. Вы понимаете, что я имею в виду? Нет, мы пока ничего об этом не слышали ”.
  
  Он подмигнул правым глазом. Джипо подмигнул правым глазом и торжественно кивнул. Затем Малхолланд быстро вышел за дверь, очевидно, куда-то спеша. Но он остановился на углу переулка, выпучил глаза и стиснул зубы. Он задумчиво потер подбородок, глядя в землю. Он не мог разобрать, что бы это ни было, что беспокоило его разум.
  
  Джипо снова повернулся к стойке и продолжил свою трапезу. Он ел так, как будто ему предстояло путешествовать несколько дней, и он намеренно поглощал запас еды, достаточный для того, чтобы продержаться до конца путешествия. Позади него и по обе стороны от него они говорили о его силе и восхваляли его, но он не обращал на них внимания. Он был погружен в мечты о своем будущем, теперь, когда Галлахер собирался снова принять его в Организацию.
  
  “Ага!” - воскликнула пожилая женщина с водянисто-голубыми глазами и морщинистым белым лицом, грозя ему кулаком. “Хотела бы я, чтобы у меня был такой сын, как ты. Мой собственный Джимми, Господи, Помилуй его, был убит на большой войне. Он был мальчиком, который мог противостоять полиции! Не болтай лишнего. Я видел его прошлой ночью, и потребовалось шестеро из них, чтобы стащить его с тележки с углем’ и он все время держался за поводья лошади одной рукой, в то время как другой сражался с ними ”.
  
  Она топала по полу и кричала, ее глаза свирепо сверкали, как будто созерцание драки ее мертвого сына доставляло ей ощутимое удовольствие. Затем она направилась к двери, браво волоча за собой шаль и руки. Бедная женщина была слегка невменяема в результате паралича.
  
  Высокий худощавый мужчина с кислым лицом и красным носом в форме перевернутого ятагана, который только что вошел, посмотрел вслед пожилой женщине и покачал головой. Он что-то пробормотал себе под нос. Пожилая леди остановилась и презрительно посмотрела на него.
  
  “Над чем ты хихикаешь”, - закричала она, - “у тебя лицо, как тарелка с подгоревшей кашей?”
  
  Раздался громкий смех.
  
  “Мэри Хайнс”, - сказал мужчина с крючковатым носом, - “если бы ты была более внимательна к воспитанию своего сына и своей собственной бессмертной души, ты бы не была в том состоянии, в котором находишься сейчас. Ты хвастаешься беззаконием своего сына? Вы хвастаетесь его преступлениями, а он уже отправился на встречу со своим Богом?”
  
  Мужчина с крючковатым носом драматично поднял правую руку, указывая на потолок, и посмотрел на старую женщину с яростной и угрожающей печалью. Но его слова произвели на старую женщину эффект, противоположный тому, которого он ожидал. Она презрительно посмотрела на него, а затем гневно скривила рот.
  
  “Ерра, вы называете преступлением избиение полицейского?” - воскликнула она в изумленном негодовании.
  
  “Конечно, это преступление”, - воскликнул человек с крючковатым носом.
  
  “Черт возьми, о чем ты говоришь, боксер Лайдон?” - крикнул дородный парень, подходя к Лайдону и взволнованно и сердито глядя ему в лицо. “Разве вы не слышали о том, что полиция сделала сегодня с Фрэнки Макфиллипом? Вы называете преступлением ненавидеть эту шайку убийц? Да, или застрелите их тоже!”
  
  “Я не говорю, что они были оправданы в том, что они сделали сегодня”, - воскликнул Лайдон, повышая голос до ворчливого крика, чтобы заглушить шум; “но я также не скажу, что мертвый человек был оправдан в том, что он сделал. Никто из вас не думает о человеке, которого убил Макфиллип? Разве он не был таким же человеком, как вы? Разве он не был ирландцем из той же плоти и крови?”
  
  “О! это национализм”, - закричал кто-то. “Что для ирландца значит не больше, чем турок? Ты принадлежишь к I. R. B., и вот откуда ты взял свой жаргон. Поднимайте рабочих!”
  
  Человек с крючковатым носом сделал паузу с поднятой рукой, пока прерывающий не закончил. Затем он невозмутимо продолжил:
  
  “Неужели никто из вас не думает, что, возможно, этот человек оставил мать и —”
  
  Но ему пришлось остановиться. Его голос потонул в шуме и потасовке. Пожилая женщина начала напевать “Келли, мальчик из Киллейна”, когда она выходила за дверь. Другой мужчина проталкивался сквозь толпу у двери к мужчине с крючковатым носом. Этот вновь пришедший стоял у двери в течение некоторого времени. Он был одет с головы до ног в тяжелое черное пальто. Он был одет лучше, чем все присутствующие, но выглядел таким же бледным и изможденным, как и остальные. Его лицо постоянно подергивалось, а глаза были налиты кровью. Он свирепо посмотрел на крючконосого мужчину и нервно схватил его за петлицу. Человек с крючковатым носом отодвинулся.
  
  “Ради Бога, перестаньте нести эту чушь”, - воскликнул новоприбывший, заикаясь на каждом слове. Его верхняя губа искривилась, как будто у него был припадок.
  
  “Отпустите меня”, - закричал человек с крючковатым носом. “Я скажу свое слово, и меня не запугает никакой социалистический агитатор. Держись от меня подальше ”.
  
  “Я только хотел вам сказать”, - кричал другой, “Я только хотел вам сказать … Я говорю … Я говорю...”
  
  Тогда ничего нельзя было различить за шумом. Все присутствующие приняли участие в споре. Оборванцы, которые пришли с Джипо, как ни странно, не проявили никакого интереса к спору. Те из них, которые еще не исчезли, как только получили свою еду, теперь удалились, когда начался спор. На их лицах было даже выражение страха, когда они крались прочь, как будто эта демонстрация интереса к мирским делам напугала их, которых ничего не интересовало, поскольку их души были оцепенелыми от безнадежности отчаяния. Остались лишь несколько самых несчастных, скорчившихся у прилавка в уютной тени необъятности Джипо. Они остались, потому что присутствие его могущественной личности успокаивало их и давало им воображаемое чувство того, что у них есть что-то, что может защитить их от угрозы цивилизованной жизни.
  
  Те, кто сейчас принимал участие в споре, были более высокого класса. Это были рабочие всех мастей, члены профсоюзов и респектабельные люди. Они каким-то образом появились, один за другим, но быстро, тем таинственным образом, каким толпы людей определенного типа собираются в районе Титт-стрит и ведут спор с яростным жаром.
  
  Джипо внезапно обернулся и посмотрел на спорящую группу, на открытые рты, прислушивающиеся уши, искаженные лица, сверкающие глаза. Он слушал. Он моргнул. Затем он тихо рассмеялся про себя. Он почувствовал безумное желание заорать и наброситься на них с кулаками. Смешанный гул их взволнованных голосов произвел на него сводящий с ума эффект. Но он снова посмотрел на прилавок. Ему все еще нужно было поесть. Он продолжил свою трапезу. Спор продолжался.
  
  Мужчина в длинном пальто, который только что прибыл, привлек внимание толпы. Он был хорошо известным человеком в округе и по всему городу. Он владел небольшой табачной лавкой и магазинчиком газетчиков. Его звали Чудак Шанахан, и он действительно был чудаком. Он не принадлежал ни к какой организации, он ходил в одиночку, он посещал каждое политическое собрание в городе и постоянно, в любую погоду, агитировал и проповедовал громким пронзительным голосом свою собственную философию общественной жизни. Эта философия была смесью всех видов политических убеждений, но его главной основой был бунт против любого существующего института, привычки или убеждения. Его называли анархистом, но он не был анархистом. Он был просто фанатиком, который был недоволен жизнью. По ночам его посещали жуткие нездоровые мысли, которые заставляли его запираться в своей комнате и спать, накрывшись одеялами прямо с головой. Ему даже полагалось затыкать уши ватой на ночь, чтобы не слышать посторонних звуков. И однажды дежурный полицейский застал его бродящим по улице, на которой он жил, в три часа ночи, одетым в ночную рубашку тома, дрожащим и скрежещущим зубами от ужаса. Он вскочил в ужасе от кошмара и выбежал в таком состоянии.
  
  “Послушайте”, - закричал он. “Я не согласен с Революционной организацией, но человек, который убил Макфиллипа ... нет ... Нет, нет … Я имею в виду мужчину ... Вы не можете дать мне высказаться? … Я имею в виду фермера, которого убил Макфиллип, он был агентом класса капиталистов. Тогда логически следует, что он был врагом рабочего класса. Макфиллип был агентом рабочего класса. Он был оправдан в убийстве этого человека. Это вопрос, рассмотренный логически и доведенный до логического завершения. Ко всему нужно подходить логически. Послушай. Рассматривая вопрос с более широкой точки зрения, мы можем получить более широкое суждение, которое подойдет ко всем случаям такого рода, которые могут возникнуть, — он повысил голос до крика, чтобы заглушить шум потасовки у двери, - в ближайшем будущем. Мы находимся в основе мировой революционной волны. Согласно тому, как эта волна продвигается и набирает силу, весь процесс капиталистического общества рухнет. Затем будет происходить постепенное увеличение числа этих стычек, как бы на ...”
  
  Его голос внезапно заглушил крупный мужчина, который начал размахивать руками над головой, извергая страшный поток ругательств. Он был пьян. Затем Лайдон крикнул:
  
  “Убийство есть убийство, я говорю. Убийство всегда остается убийством, и Евангелие Господа Нашего Иисуса Христа гласит ...
  
  “Пощады быть не должно”, - завопил маленький мужчина с черными усами, который бросился в угол, где у него было место, чтобы скакать. “Пощады быть не должно. К черту всех. Верно, парни? Что?”
  
  “О чем ты говоришь?” - крикнул Джипо, внезапно оборачиваясь.
  
  Немедленно воцарилась тишина. Все посмотрели на него. Его лицо покрылось испариной. Он потер руки о грудь. Он скривил губы. Он слегка сдвинул свою маленькую шляпу на затылок.
  
  Затем его охватил очередной приступ странного юмора. Он закричал еще раз и, пошатываясь, направился к толпе, безвольно опустив руки, притворяясь мертвецки пьяным. Они в изумлении отшатнулись от него. Он встал посреди комнаты и огляделся.
  
  “О чем ты говоришь?” он тяжело растягивал слова, раскачиваясь взад-вперед.
  
  Он переводил взгляд с одного лица на другое, но каждая пара глаз была отведена, когда он искал их. Он был в восторге от ужаса, который он вызвал. За прилавком итальянец, все еще улыбаясь, схватил большой нож и стоял совершенно неподвижно. Девушка скорчилась на полу. Затем Джипо разразился громким смехом, засунул руки в карманы брюк и направился к двери.
  
  Он на мгновение замешкался за дверью. Затем он направился прямо через дорогу. Они все побежали к двери, чтобы посмотреть ему вслед. Его огромное длинное тело, одетое в синие брюки, облегающие бедра, сияло в свете фонарей, когда он переходил широкую дорогу, медленно переставляя одну ногу за другой, брюки шуршали со звуком срезаемого косой сена. Затем фигура покинула зону света и стала тусклой, когда он добрался до тротуара на дальней стороне и повернул налево в тень резко возвышающегося дома. Затем он исчез в ночи.
  
  Вскоре худощавая сутулая фигура перешла улицу в погоне. Он также исчез в тени крутого дома. Никто его не заметил. Это был Малхолланд, выслеживавший Джипо.
  Глава 9
  
  За углом Джипо остановился. Он оперся рукой о стену позади себя и стоял неподвижно, запрокинув голову, прислушиваясь. Он услышал шаги, идущие за ним. Но шаги тоже остановились. Он слушал несколько секунд, затаив дыхание, и больше ничего не услышал. Затем он фыркнул и медленно повернул голову вперед. Он мечтательно смотрел вперед, в темноту. Он стоял совершенно неподвижно.
  
  Затем его лицо медленно расплылось в подобии улыбки, а глаза затуманились. Он слегка дрожал. Он несколько раз резко и украдкой огляделся по сторонам. Было странное, почти таинственное “значение” в его движениях, легких, внезапных, украдчивых движениях.
  
  Затем он пристально посмотрел вниз вдоль темной, узкой улицы, которая тянулась перед ним, заканчиваясь в дальнем конце высокой стеной, с тусклым фонарем на одном углу, предполагающим, что от нее налево ответвляется другая улица. Он подмигнул правым глазом лампе, и при этом на его лице появилось плутоватое выражение.
  
  “Почему бы и нет”, - пробормотал он вслух. “Почему бы мне не пойти и немного не повеселиться? Что? Несколько шиллингов на женщин и немного выпивки, чтобы согреть ужин.”
  
  Волна страсти прокатилась по его телу. Он был готов открыть рот, чтобы закричать, но вместо этого с тревогой сунул руку в карман брюк и нащупал пачку денег. Он нашел это. Он облегченно вздохнул.
  
  “Они могли украсть это”, - пробормотал он с серьезным выражением в своих маленьких глазках. “В этой толпе вокруг полно расточителей. Ты не мог доверить их своей рубашке зимней ночью. Они вытащили бы Чарли из-под кровати папы римского. В последнее время вокруг ужасно много преступников ”.
  
  Затем его лицо озарилось нетерпением, когда его мысли снова вернулись к созерцанию того фонаря в дальнем конце ... и того, куда вела эта улица. Он с громким шумом сглотнул и направился к лампе.
  
  Почти сразу же чья-то голова выглянула из-за угла позади него. Голова наблюдала, пока Джипо не повернул налево в дальнем конце, за лампой. Затем мужчина выскочил из-за угла и помчался по улице в погоне. Это был Малхолланд, выслеживавший Джипо.
  
  Когда Джипо повернул налево мимо фонаря, он оказался на узкой улочке, на которой не было домов. С правой стороны была высокая стена, похожая на стену барака. Это был большой склад товаров, принадлежащий мануфактуре, где производились минеральные воды или что-то в этом роде. На другой стороне улицы вообще не было стены. Фундаменты домов все еще оставались. То тут, то там дверной проем, дымовая труба или кирпичный каркас окна поднимались ужасающим образом. За этим было открытое пространство, полное мусора, кучи земли, кирпичи, горшки, старая одежда. Сама улица представляла собой сеть луж. Чтобы не обмочить колени, Джипо пришлось идти по глинистому склону, где осыпались дома.
  
  Это было унылое зрелище. Он почти кричал о своих переживаниях, и если бы он кричал, то говорил бы тем бесконечным, громким, лепечущим криком, в котором маньяки и безумные существа произносят свои слова. Он был жив тем особенным образом, каким оживают руины ночью, когда земля покрыта тьмой и живые спят.
  
  Но Джипо не был чувствительным. Для него улица, с ее грязью и убожеством, была диким соусом, чтобы разжечь его аппетит к буйному пиршеству в … Он быстро зашагал. Он перепрыгивал с холма на холм, то соскальзывая с проклятиями, то хватаясь за расшатавшийся кирпич в каком-нибудь куске стены, чтобы не упасть. Время от времени он слышал “хист” с противоположной стены улицы, где какая-нибудь женщина, старая и дряхлая, пряталась в темноте, чтобы ее изуродованная фигура не попалась на пьяные глаза какому-нибудь страстному парню, ищущему дурацких удовольствий. Эти звуки, хрипы, издаваемые проклятыми душами, звучащие так ужасно для невинного ума, не произвели на Джипо никакого впечатления. Для него они были просто шумами, выражениями повседневной жизни.
  
  Однажды он узнал одну из женщин, которая сделала шаг вперед со своей позиции и приложила морщинистую руку ко лбу, чтобы посмотреть на него.
  
  “Хо! Черт бы тебя побрал, Мэгги Кейси, ” пробормотал он, “ ты еще не умерла?”
  
  Он захохотал, услышав ее богохульный ответ.
  
  Когда он приблизился к дальнему концу улицы, тишина ослабла. Он услышал шепот и бормотание, обрывки далекой песни, звуки шагов, музыкальные обрывки. Эти звуки действовали на него как боевые кличи. Он почти перешел на бег, постепенно приближаясь к громкости звука. Наконец он проскочил под старой аркой и оказался на соседней улице. Смесь звуков была целиком о нем. По левую руку от него тянулись длинные, низкие улицы с борделями, переплетенные, как паутина, среди руин того, что когда-то было курортом знати Дублина восемнадцатого века.
  
  Он был на узкой улочке с двухэтажными домами, низкими домами с зелеными жалюзи на окнах некоторых из них, их уличные двери были широко открыты, во всех окнах первого этажа горел свет. Но сама улица была погружена в темноту из-за моросящего дождя. Мимо промелькнула странная женщина. Несколько мужчин неуверенно расхаживали по комнате. Улица имела мрачный пустынный вид. Но из домов доносилась смесь радостных звуков.
  
  Джипо с минуту взволнованно наблюдал за происходящим. Затем он медленно пошел по улице, осматривая каждый дом, мимо которого проходил. Он знал, что Кэти Фокс к этому времени была у Бидди Берк. Он хотел избежать встречи с Бидди Берк. Дом Бидди Берк был на другой стороне. Он не хотел идти туда сегодня вечером. Это было всего лишь бедное место, используемое революционерами и преступниками из рабочего класса. Женщины там были уродливыми, плохо одетыми, употреблявшими виски. Его там хорошо знали. Он знал всех женщин. В продаже был только стаут Гиннесса, и даже он был настолько разбавленным и отвратительным, что это было похоже на касторовое масло. Чем больше человек пил его, тем сильнее ему хотелось пить. Шиллинг за выпивку за такой яд!
  
  Да! Долой Бидди Берк, Кэти Фокс, Слайго Сисси и всех остальных! Сегодня вечером он хотел пойти куда-нибудь, где его не знали. Он хотел находиться среди красивых женщин. Странные, красивые женщины, одетые в шелка! Безумные женщины! Женщины с темными, сверкающими глазами и острыми, белыми зубами! Ха! Он хотел сойти с ума. Это была безумная ночь. В его крови был огонь. Его руки хотели свернуть горы. Он глотал выпивку целыми кружками. Он высосал бы этот огромный запас силы из своего тела. Он должен, иначе он лопнет. Он уже чувствовал желание биться головой о стены.
  
  В течение шести месяцев он ходил нищим, лишенным удовольствий, подвластным благотворительности Кэти Фокс. Тьфу, она больше не была для него привлекательной, этот мешок с костями, который не думал ни о чем, кроме наркотиков.
  
  Внезапно, без раздумий, тяжело дыша, раскрасневшийся, возбужденный, как человек, надышавшийся хлороформа, он, пошатываясь, вошел в дверной проем. Он стоял в длинном темном холле. Он мог слышать смех и пьяное пение, доносившиеся справа от него, в нескольких ярдах дальше по коридору, из-за двери, через которую пробивался отблеск света. Он шагнул к двери. Он попытался поднять щеколду и войти, но дверь была заперта на засов. Почти мгновенно звуки прекратились. Он несколько раз ударил ботинком по нижней части двери.
  
  “Кто это?” - раздался сердитый женский голос.
  
  “Открой дверь и узнай”, - криком ответил Джипо
  
  “Подожди минутку, Бетти”, - раздался хриплый мужской голос, - “Выпусти меня”.
  
  Послышалось шарканье и шепот.
  
  “Держись подальше от этого”, - сказал кто-то другой.
  
  Затем затвор был отодвинут. Защелка была осторожно поднята. Дверь медленно приоткрылась примерно на три дюйма. Джипо нервно и сердито наблюдал за этим процессом.
  
  “Давай, давай”, - закричал он наконец, “что это за обезьяньи проделки? Почему бы тебе не открыть дверь пошире и не убрать свою кружку с дороги?”
  
  Мужчина внезапно выскользнул за дверь, как кошка. Стоя спиной к двери и засунув правую руку в карман пальто, он повернулся лицом к Джипо. Он был коренастым парнем с криминальным лицом. Он выбежал с намерением задать Джипо трепку “блэкджеком”, который был спрятан у него при себе, но когда он увидел, с каким клиентом ему приходилось иметь дело, у него отвисла челюсть. Джипо сердито посмотрел на парня.
  
  “Так ты сутенер”, - свирепо булькнул он.
  
  Он сделал небольшой прерывистый вдох, выбросил правую руку и схватил сутенера за горло. Сутенер ахнул. Его правая рука уронила “блэкджек”. Он потянулся двумя руками, чтобы схватить гигантскую руку, которая держала его за горло,
  
  “Отпустите меня”, - закричал он.
  
  Но Джипо презрительно отшвырнул его от двери и отправил растягиваться по коридору в темноту. Затем он распахнул дверь толчком плеча и, моргая, вошел в комнату.
  
  Комната была переполнена людьми. Он был очень большим. Здесь был каменный пол и широкий открытый очаг, в огромной решетке которого пылал огромный торфяной огонь, а по обе стороны на конфорках стояли дымящиеся чайники. Там был комод, заставленный блестящей фарфоровой посудой всех цветов. Потолок был высоким и побеленным. Стены были увешаны фотографиями женщин в любовных позах и в разной степени обнаженности, которые, как можно было ожидать, пробуждали либидозные желания в умах мужчин всех типов. Все в комнате было безупречно чистым, но воздух был теплым и тяжелым из-за довольно сильного жара от камина и смешанного запаха духов и алкоголя.
  
  Этот тяжелый, томный запах возбуждал Джипо. Он обвел глазами комнату, делая глубокий вдох через расширенные ноздри. Все смотрели на него. Присутствовало восемь человек: три студента университета, художник, врач и трое молодых фермеров-джентльменов, приехавших из сельской местности “на слезах”. Они наняли бордель на ночь и приказали хозяйке никого не впускать; но они не обиделись на появление Джипо. Они как раз в тот момент находились в той восхитительной стадии опьянения, когда наиболее странные происшествия становятся нормальными и желанными для умов, которые пресыщены парами алкоголя и созерцанием телесных удовольствий. Потасовка за дверью и манера появления Джипо не произвели на них никакого впечатления. Его внешний вид, огромный, возвышающийся, в комбинезоне, с маленькой круглой шляпой, сидящей на массивном черепе, заинтриговал их ощущением, что это был какой-то новый вид удовольствия, предусмотренный для их развлечения. Они смотрели на него, наполовину смеясь, наполовину серьезно, с тем тусклым и отстраненным выражением в глазах, которое появляется на начальных стадиях опьянения.
  
  Женщины, с другой стороны, смотрели на Джипо с неприязнью. Там присутствовало десять из них. Некоторые из них были почти обнажены и в различных стадиях опьянения, сидя на коленях у мужчин, со стаканами в руках и сигаретами во рту. Другие торжественно сидели на своих стульях, одетые для улицы, как будто они только что зашли куда-то по пути. Их жесткие лица скривились, когда они увидели Джипо. Он был одет как рабочий. Поэтому у него не было денег. Поэтому они хмурились на него. Это был бордель "высшего класса”. Все женщины здесь были “леди.”Их “классовые” инстинкты были возбуждены его жалкой одеждой и грубыми чертами лица.
  
  Только одна женщина не обратила на него никакого внимания. Она сидела в углу, читая газету, скрестив ноги, с сигаретой во рту, закутанная в модное короткое меховое пальто. Глаза Джипо блуждали по комнате, пока не остановились на ней. Там они и остались.
  
  “Чего ты хочешь?” - раздался резкий голос позади него.
  
  Джипо обернулся. Владелица борделя стояла у двери. Ее левая рука лежала на груди, перебирая маленькое серебряное распятие, которое висело у нее на шее на черном бархатном шнурке. Ее правая рука покоилась на двери, короткая, белая, толстая рука, как будто она ждала, пока Джипо выйдет, чтобы снова закрыть дверь. Она была маленькой, полной женщиной средних лет, с огромной копной дьявольски черных волос, уложенных в высокую прическу, с блестящей черной расческой, воткнутой сзади в копну. Ее волосы были последними остатками ее красоты. Остальная часть ее головы была огрублена отвратительной природой ее занятий. Ее лицо было покрыто пятнами, морщинами и бледным. Ее глаза были желтыми, жесткими, запавшими и налитыми кровью. Ее рот был сжат, как будто какой-то неуклюжий парень пытался зашить губы и плохо справился с этим. Она была одета в синюю юбку и белую блузку. Рукава блузки были закатаны почти до плеч, обнажая невероятно толстые руки. Они звали ее тетя Бетти, и она была известна во всей округе своей хитростью, подлостью и странной привычкой, которая у нее была, возможно, в середине разговора, внезапно произносить грубые выражения, хвататься за грудь и смотреть по сторонам дикими глазами, как будто она боялась, что за ней гонится какой-то ужасный призрак.
  
  Джипо не знал ее, потому что ее заведение было фешенебельным, посещаемым только состоятельными людьми, бизнесменами, армейскими офицерами и студентами, у которых были деньги, чтобы тратить. Джипо знал только более дешевые бордели, места, которые использовались как “дружеские дома” революционерами, преступниками и рабочими. В любой другой вечер ему бы и в голову не пришло войти в это место, не больше, чем человеку в комбинезоне пришло бы в голову занять место в партере лондонского театра. Но сегодня вечером он превзошел самого себя. Он высокомерно посмотрел на тетю Бетти, отвесив нижнюю губу.
  
  “Я хочу выпить”, - ответил он грубо, низким голосом. Затем он добавил после паузы с внезапным хриплым смешком: “и все остальное, что происходит”.
  
  “Здесь тебе выпить не дадут”, - сказала тетя Бетти. “Тебе лучше пойти куда-нибудь еще. Ты напрасно тратишь здесь свое время, мой хороший.”
  
  Тетя Бетти говорила в состоянии сильного волнения. Это было привычным для нее из-за огромного напряжения, которое она испытывала, пытаясь добиться правильного произношения своих слов и “образованного акцента женщины из хорошей семьи”. Потому что она всегда старалась говорить как леди.
  
  Джипо не обратил внимания ни на нее, ни на сутенера, который снова вошел в комнату и теперь стоял у стены, с блестящими от ужаса глазами и лицом, побледневшим от злобы.
  
  “Вот, ” крикнул он, “ дайте всем выпить. Я предлагаю выпить за счет заведения”.
  
  Он сунул руку в карман, вытащил пачку банкнот и отделил одну, которую протянул тете Бетти. Это было похоже на свершение чуда. Глаза тети Бетти заискрились. Она приблизилась почти бессознательно, смеясь своими тонкими, твердыми губами, в то время как ее глаза блестели алчностью. Ее пальцы почти дрожали, когда она медленно брала записку. Она лихорадочно осмотрела его при свете, Джипо рассмеялся, когда она это делала, и громко, от души шлепнул ее по спине с ужасающей фамильярностью. Она просто игриво толкнула его локтем в ответ. Записка была подлинной и прошла ее проверку. Она вздохнула и щелкнула пальцами в сторону сутенера.
  
  “Кругом очки”, - сказала она.
  
  Из горла женщин вырвался небольшой трепет аплодисментов, как только они увидели, что его деньги были настоящими. Некоторые из тех, кто сидел в одиночестве, одетые для улицы, встали и подошли к нему, произнося смеющиеся ласковые слова. Даже женщины, которые уже были помолвлены, сидя на коленях у мужчин, слегка навеселе, протрезвели и стали задумчивыми и угрюмо завидовали тем женщинам, которые могли свободно захватить Джипо и его пачку казначейских билетов.
  
  Мужчины, с другой стороны, теперь относились к нему враждебно, завидуя тому, что он привлекал женщин.
  
  Только один человек в комнате не обратил абсолютно никакого внимания на все происходящее. Это была женщина в меховом пальто, которая сидела в углу справа от камина и читала газету.
  
  И Джипо, не обращая внимания на мягкие обнаженные руки, которые пытались обнять его, и на влюбленные, чувственные лица, которые были обращены к нему со всех сторон, и на мягкий, соблазнительный, свистящий шепот, который был произнесен в его адрес, пристально смотрел на равнодушную женщину в углу.
  
  “Держись от меня подальше”, - пробормотал он.
  
  Он оттолкнул от себя девушек, прошел в угол и встал рядом с таинственной. Он стоял над ней, тяжело дыша, глядя на нее сверху вниз. Она взглянула на его колени из-под опущенных век. Затем она затянулась сигаретой, стряхнула что-то с рукава большим и указательным пальцами и продолжила читать свою газету. Другие женщины молча наблюдали за происходящим, прищурив глаза. Мужчины начали улыбаться. Всем было интересно, что будет делать женщина в меховом пальто.
  
  Джипо сел рядом с ней. Он сел на пол спиной к стене.
  
  “Тебе не жарко в этой шубе?” - сказал он.
  
  Она не ответила. Со стороны женщин послышалось хихиканье.
  
  “О чем все эти новости в газете?” - продолжил Джипо.
  
  Женщина не ответила. Один из мужчин разразился смехом, издав звук, похожий на взрыв, как будто его рот долгое время был полон смеха, и он внезапно вырвался наружу.
  
  “Ужасный человек! Иди своей дорогой”, - сказал кто-то другой, имитируя голос робкой и утонченной женщины.
  
  Лицо Джипо потемнело, а вены на его горле зловеще вздулись. Но как раз в этот момент принесли напитки. Он вскочил на ноги и бросился к сутенеру, который нес их. Он осушил один стакан виски, потом другой, потом еще один. Поднялся шум.
  
  “Эй, не пей так много”.
  
  “Дикарь”.
  
  “Что ты имеешь в виду, говоря "заказать для нас выпивку, а потом проглотить их все самому’?”
  
  “Эй! Останови его, Джонни. Забери у него поднос”.
  
  “Вы все отправитесь к дьяволу”, - выдохнул Джипо. От виски, хлынувшего ему в горло, у него перехватило дыхание. “Подожди там. Есть еще много чего ”.
  
  Он вытащил еще одну фунтовую банкноту и небрежно бросил ее тете Бетти.
  
  “Вот ты где”, - крикнул он, - “иди и принеси еще выпивки”.
  
  Затем под восторженные вопли девушек он осушил еще три бокала один за другим, каждый залпом, в то время как женщины танцевали вокруг него.
  
  Внезапно вся компания пришла в состояние безумного возбуждения. Человеческие существа всегда так реагируют на таинственное влияние свежей и доминирующей личности, которая одним словом, жестом, криком превращает торжественное и скучное собрание в почти вакханалию. Казалось, что все люди в комнате только и ждали прихода Джипо, чтобы полностью отдаться оргии безумного поведения. Крики, визг, чмокающие поцелуи, смех хаотично смешались в теплом воздухе комнаты. Каждый из мужчин соперничал со своими соседями в преувеличенной попытке выставить себя дураком. Молодой человек с невинным красным лицом и красивыми серыми глазами, студент, неуверенно встал перед камином, безудержно смеясь, и начал раздеваться догола. Другой мужчина, крупный детина, схватил девушку на руки, повалился с ней на пол и лежал там, крича и пытаясь поцеловать ее, в то время как она пыталась высвободить свои распущенные волосы из-под его плеча. Джипо поднял двух женщин и посадил им по одной на каждое плечо. Затем он схватил двух других за талию, поднял их с земли под мышки и начал подпрыгивать в воздух, вопя как бык при каждом прыжке, в то время как его трепещущий, полуголый груз женщин истерически смеялся, когда они болтались вокруг него.
  
  Эта удивительная сцена длилась целых четверть часа, а затем внезапно оборвалась. Казалось, все были измотаны. Только тогда голос тети Бетти был услышан сквозь шум.
  
  “Вы хотите, чтобы меня сдали в полицию?” она плакала.
  
  “Все в порядке, мама”, - сказал Джипо, подходя к ней и обнимая ее за талию. “Ты милая девушка. Я буду следить за порядком здесь для тебя. Итак, кто затевает скандал? Следующему парню, который заговорит громче шепота, я раскрою ему череп ”.
  
  “А ты бы стал?” - воскликнул молодой человек, который раздевался догола. Он стоял перед камином в брюках и нижнем белье, держа рубашку в руке. “Я научу тебя хорошим манерам, мой дорогой друг”, - продолжил он, подтягивая брюки и размахивая рубашкой. “Давай. Я научу тебя, как вести себя в присутствии джентльменов”.
  
  Но кто-то толкнул его на диван, прежде чем он смог что-либо сделать. Джипо мгновение смотрел на него, а затем рассмеялся. Его глаза заблестели. Количество выпитого им виски текло через его голову и конечности, как будто его методично прокачивала машина. Он отпустил тетю Бетти и сделал шаг к центру зала. Затем он задрожал всем телом и задыхался. Он разразился смехом. Он подошел к женщине в меховом пальто, не глядя в ее сторону. Он наклонился, обнял ее, приподнял , пока ее лицо не оказалось на одном уровне с его лицом, и поцеловал ее. Его неуклюжие губы коснулись ее правой щеки. Они нащупали ее рот, но не смогли добраться до него из-за ее отчаянных попыток освободиться. Он потерял равновесие и опустил ее на пол. Он восстановил равновесие, громко смеясь и вытирая рот рукавом.
  
  Наступила напряженная тишина. Женщина стояла перед ним выпрямившись и дрожа. Она неподвижно держала руки по бокам, с длинными, тонкими пальцами, загнутыми назад. Она была одета с отменным вкусом: черные туфли, темно-синяя юбка, короткое меховое пальто, маленькая черная шляпка, из-под полей которой выбивались каштановые кудри. Она была привлекательной женщиной, просто красавицей, если бы не ее лицо. Левая сторона ее лица была ужасно изуродована от виска до челюсти. Так, чтобы одна щека была белой, а другая почти черной. Левый глаз был потемневшим и почти незрячим, в то время как правый глаз был голубым, ясным и сверкающим от гнева. Уродство коснулось уголка ее рта. Остальная часть рта была красногубой, изогнутой и красивой.
  
  Внезапно она обнажила свои белые зубы и плюнула в Джипо со свирепостью дикого животного.
  
  Он вздрогнул. Его руки взметнулись вверх. Его лицо исказилось, и он повернул голову на шее слева направо и обратно, как таран, который собирается атаковать врага. Женщина у костра ахнула от ужаса. Но Джипо не атаковал. Вместо того, чтобы наступать на женщину, он сделал шаг назад и с шумом выпустил воздух через ноздри. Затем он стоял неподвижно, с расширенными глазами, уставившись на разъяренную женщину с благоговением и изумлением. Она смотрела на него почти закрытыми глазами.
  
  “Ты свинья”, - выдохнула она.
  
  Наступило тягостное молчание. Каждый человек в комнате был уверен, что катастрофа неминуема. Тот факт, что несколькими минутами ранее комната была полна звуков похотливого разгула, делал тишину еще более ужасающей. Все смотрели на Джипо. Его огромное тело, чудовищное из-за странных движений, стояло под ярким светом лампы, которая свисала с потолка. Его лицо, пристально смотревшее на женщину, менялось снова и снова, в ответ на темные и таинственные предположения, которые сменяли друг друга в его голове. В какой-то момент его грудь вздымалась, а конечности коченели. Затем его дыхание прерывалось. Его челюсти бы сжались. Его глаза расширились бы. В его горле начиналось движение. Затем из его ноздрей вырывался звук, похожий на сдавленное фырканье.
  
  Наконец, после двадцатисекундного ожидания зрители были поражены неожиданным результатом этих движений. Джипо разразился хохотом. Он поднял голову и рассмеялся в потолок. Все уставились на него в испуге. Все в ужасе уставились на него, разинув рты, кроме женщины. Словно в ответ на его смех, смех сорвался с ее губ тоже, но это был пронзительный, тонкий смех истерии, который заставил ее глаза холодно сверкнуть.
  
  Прервавшись на середине смеха, Джипо подошел к тете Бетти. Он взял ее за руку, указал пальцем на женщину в меховом пальто и хрипло прошептал: “Я хочу ее. Сними мне комнату.
  
  Я хочу отвести ее наверх. Вы можете получить любые деньги, какие попросите ”.
  
  “Никогда”, - взвизгнула женщина в меховом пальто.
  
  Она закрыла лицо руками. Затем она сделала крошечный шаг вперед правой ногой и встала, опираясь на ступню, дрожа, как будто она поставила ее на лед.
  
  “Перестань нести чушь, Филлис”, - сказала тетя Бетти, выходя на середину комнаты. Она повернулась лицом к женщине в меховом пальто, подбоченившись и сжав челюсти. “Я сыт по горло твоим чванством. Ты ничем не лучше своего питания и ночлега, и пока я держу тебя, ты ничем не лучше любой другой женщины, которая перекусывает и ужинает в моем доме. Засунь это в свою трубку и выкури ее. Один человек ничем не хуже другого. Ты пойдешь с ним”.
  
  “Это правда, тетя Бетти”, - воскликнули несколько женщин, с ненавистью глядя на женщину в меховом пальто.
  
  “Сброд”, - завизжала женщина в меховом пальто, топая ногами и потрясая кулаками перед окружавшими ее женщинами. “Какими грязными душами вы должны быть, чтобы опуститься до этого уровня. Я не проститутка, как ты, и именно поэтому ты меня ненавидишь. Ты ненавидишь меня, потому что я образованная женщина и ...
  
  “Ничего подобного”, - воскликнула крупная, ширококостная, краснолицая, сильная, красивая женщина по имени Коннемара Мэгги. “Мы ненавидим тебя, потому что ты заносчивая, невежественная тварь, которая думает, что она лучше, чем то, во что превратил ее Бог; и ’Боже, прости меня за то, что я так говорю —”
  
  “Больше власти тебе, Мэгги”, - перебили несколько, - “скажи ей, что ты думаешь”.
  
  “Я не возражаю против того, что ты говоришь, Коннемара Мэгги”, - выдохнул тот, что в меху. “Ты не худший из них и—”
  
  “Боже милостивый”, - закричала тетя Бетти, внезапно прижимая руки к груди.
  
  Она отступила к стене, украдкой глядя на женщину в меховом пальто. Она была во власти одного из своих “видений”. Джипо уставился на женщину в меховом пальто, его руки свободно свисали по бокам.
  
  “Послушайте, ” продолжала женщина, “ я не питаю ни к кому из вас никакой злобы. Вы ничего не можете с этим поделать, любой из вас. Я даже на тебя не держу зла, тетя Бетти. Я очень хорошо знаю, что если бы не ты, я бы голодал или ... или был бы в худшем месте. Я живу в вашем доме уже месяц, и вы были добры ко мне. Я очень хорошо знаю, что никто ничему не может помочь. Я англичанка, жена армейского офицера, так что вполне естественно, что вы, девочки, были бы предвзяты против
  
  “Ничего подобного”, - воскликнула Коннемара Мэгги. - “Это из-за твоего высокомерия, которое—”
  
  “Дай ей сказать, Мэгги”, - крикнул другой.
  
  “Я не имела права входить сюда”, - воскликнула женщина, заливаясь слезами. “Я должен был пойти в полицию и забрать их —”
  
  “Полиция!” - внезапно завопил Джипо, вздрогнув, как будто его разбудили ото сна. “Никаких таких разговоров. Держись подальше от полиции. Зачем вам нужна полиция?”
  
  “Я хочу вернуться домой”, - всхлипывала женщина.
  
  “Где твой дом?”
  
  “Это ... это недалеко от Лондона”.
  
  “Ну, тогда что ты здесь делаешь?”
  
  “Я получила это”, - закричала женщина, снова впадая в истерику. Она приложила дрожащую руку к своей изуродованной щеке. “Я получил это год назад. Это сводит меня с ума. Мой муж взял другую женщину. Я продал все, что у меня было, и приехал в Дублин. Я хотел пойти на работу. Клянусь Богом, я так и сделал. Но я ничего не мог получить. Затем мужчина привел меня сюда. Боже милостивый, как стыдно рассказывать тебе все это в таком месте, как это ... Это ... ”
  
  “Ты хочешь сейчас пойти домой?” - сердито крикнул Джипо.
  
  Она не ответила, но посмотрела на него большими глазами, как будто в изумлении.
  
  “Что приведет тебя домой?” он продолжил. “Сколько это будет стоить?”
  
  “Чуть больше двух фунтов”, - ответила она низким голосом.
  
  “Вот, ” крикнул он, доставая деньги, “ вот тебе на проезд. Раз, два, три, ” он сделал паузу и собирался добавить четвертое, но положил его обратно. Он протянул ей три записки. Она отпрянула назад, глядя на деньги большими глазами.
  
  “Не бойся”, - сказал он странным, мечтательным голосом. “Забирай деньги и убирайся отсюда. Этого достаточно, чтобы забрать тебя домой. Возвращайся домой. Ты здесь не желанный гость. Ты, твой муж и полиция. Тебе лучше держаться подальше от полиции, я тебе говорю. Продолжай. Проваливай. Убирайся отсюда”.
  
  Глядя ему в лицо, дрожа, с открытым ртом, она внезапно схватила банкноты. Затем, издав восклицание, она огляделась вокруг и бросилась к двери.
  
  “Уходи сейчас же”, - крикнул Джипо ей вслед. “Уходи сейчас же”.
  
  Все уставились на дверь, через которую она исчезла, хлопнув ею вслед за ней. Наступила тишина. Затем тетя Бетти заговорила:
  
  “Все это очень хорошо”, - хихикнула она, - “но она должна мне два фунта десять центов. Кто собирается мне это заплатить? Это все очень хорошо, что ты делаешь—”
  
  “Заткни свою пасть”, - крикнул Джипо, - “вот тебе два фунта. Этого достаточно. От тебя больше ни слова”. Он бросил ей две фунтовые банкноты. Затем он развел руками. “Кто ляжет со мной в постель, - крикнул он, - пока банк не разорился?”
  
  “Я, мой лучший сын Гоша”, - закричала Коннемара Мэгги, бросаясь к нему, ее желтые вьющиеся волосы струились по лицу, а голубые глаза плясали.
  
  Она обвила его шею своими мускулистыми руками.
  Глава 10
  
  Без пятнадцати минут час Бартли Малхолланд вошел в кухню Бидди Берк и сел у огня. К нему никто не обращался. Он никому не отдавал честь. Бидди Берк сидела по другую сторону камина, на табурете, и курила сигарету.
  
  Бидди Берк была женщиной средних лет с печальным выражением черных глаз, с одутловатыми, желтоватыми щеками и распухшим горлом. Она принадлежала к тому типу ирландок, которые подвержены внезапным страстям из-за привычки поглощать огромные порции пищи, а затем страдать от расстройств пищеварения. Это люди с мягким сердцем, совершенно лишенные эстетического чувства, жестокие, сварливые, дикие, великодушные, непоследовательные. Бидди была одета в белую блузку и синюю юбку. Она носила свои седоватые волосы, туго зачесанные назад на затылок и разделенные посередине пробором по крестьянской моде.
  
  В комнате были и другие люди, две молодые женщины, которые сидели на стульях, и Джимми “хахаль”, который лежал на правом боку, на скамье напротив камина.
  
  Малхолланд медленно обвел взглядом комнату. Затем он заговорил.
  
  “Джипо Нолан был здесь этим вечером, миссис Берк?” он сказал.
  
  Бидди Берк медленно покачала головой, внимательно изучая при этом лицо Малхолланда. Затем, как будто она внезапно вспомнила что-то важное, она наклонилась вперед и сжала губы.
  
  “Этой благословенной ночью ни один мужчина не стоял у моей двери”, - сказала она своим грубым, хриплым голосом. “Нет, и, черт возьми, бутылку стаута я не продавал. Это Божья правда. Некоторые люди считают, что с Бидди Берк все в порядке, когда они в беде и "у них ничего нет", но когда их настроение меняется, они обходят ее стороной. Я скоро окажусь в работном доме с такой скоростью, с какой развиваются события. Я никогда не видел ничего подобного. Страна идет к стенке. Вот и все, что в этом есть. Я знал, что они все испортят своими революциями и расстрелом пилеров. Не то чтобы я не внесла свою лепту, чтобы помочь мальчикам, Боже благослови их господь, но работу получают не те парни, которые дрались. Так что это не так. Этого никогда не бывает, если вы спросите Бидди Берк. Это те мытари и епископы, которые всегда были главными в этой стране. Так было раньше, так есть и сейчас, и так будет, когда Бидди Берк отправится на встречу со своим Богом в судный день. Они говорили об английских тиранах, но, конечно, никто никогда не видел таких, как эти тираны, с их обысками и налетами, и всякими чертовыми бородавками фермерского сына, который может натянуть штаны без помощи матери, бегает повсюду и называет себя генералом. Ого! Джипо Нолан! Он такой же, как и все они, Бартли Малхолланд. Ты получаешь это от Бидди. Действительно, тогда он и ногой не переступал порога моей двери. Не то чтобы я не слышал о его планах, хотя. Ха!”
  
  “Что ты слышала о нем?” - спросил Малхолланд, пристально глядя на нее.
  
  “Что я слышала о нем?” - воскликнула Бидди Берк. “За кого ты меня принимаешь, Бартли Малхолланд? Информационное бюро или что? Не приставай ко мне ”.
  
  Малхолланд вздохнул. Затем он достал свою трубку и раскурил ее. Он прислонился спиной к стене и начал курить с видимым комфортом. Наступила тишина. Через открытую уличную дверь время от времени сквозь шум дождя доносились звуки шагов и голосов. Это были приглушенные звуки. Казалось, что все ждало, когда произойдет что-то чудовищное.
  
  Две молодые женщины начали своими грубыми, надтреснутыми голосами обсуждать смерть Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа. Они говорили небрежно, шепотом, безразлично.
  
  Малхолланд на мгновение уставился на них. Затем он снова погрузился в свои мысли. Его мысли в тот момент были совсем не удобными. Он потерял след Джипо. Он бродил вокруг, пытаясь снова найти свою добычу, абсолютно безуспешно. Джипо был поглощен. Более нервный человек, чем Малхолланд, не отнесся бы к этому вопросу так философски, так хладнокровно. Потому что, если Джипо не удастся найти снова, собственная жизнь Малхолланда окажется в серьезной опасности. Но Малхолланд не рассматривал этот аспект дела. Малхолланд был искренним революционером. Его беспокоила опасность для “дела”. “Причиной” было все его существование. Он не понимал никакой другой цели в жизни, кроме достижения Ирландской рабочей республики.
  
  Все еще … пока он сидел на табурете, стоически покуривая трубку, в его голову пришли другие заботы. Если бы он не смог найти Джипо и в результате с ним самим случилось что-нибудь серьезное, что стало бы с его женой и шестью маленькими детьми? Он вряд ли когда-либо думал о них серьезно, таким образом, с прицелом на будущее. Будущее представляло собой рабочую республику, где-то вдалеке, когда не будет ни трущоб, ни голода, ни больных жен, ни детей, которые с дьявольской регулярностью болеют свинкой, рахитом, немецкой корью и коклюшем. Его никогда не беспокоила мысль о том, что его жена и шестеро детей в данный момент живут в жалкой трущобной лачуге, а его жена быстро приходит в упадок из-за тяжелой работы. Это должно было быть. “Причина” была выше всего этого. Почему! Именно его жена часто убеждала его уделять все свое время “делу” всякий раз, когда он впадал в легкое уныние, робость или апатию.
  
  Вечно борющийся без награды!
  
  Так он внезапно подумал. Но почти сразу, как только эта мысль пришла ему в голову, другая мысль пришла в безумном, налитом кровью преследовании. Он яростно затянулся своей трубкой и в ужасе выбросил из головы первую мысль.
  
  Даже “мысленно” было опасно думать о том, чтобы покинуть Организацию, не будучи исключенным. В конце концов ... террор был основой его рвения.
  
  Он заставил себя обрести свое обычное спокойствие. Его лицо приняло непроницаемое выражение, которое он выработал за пять лет постоянной практики. Он снова повернулся к Бидди Берк.
  
  “Где, ты говоришь, ты видел, как Джипо развлекался?” - спросил он небрежно.
  
  Бидди Берк свирепо посмотрела на него, выпустив два столба сигаретного дыма через свои толстые ноздри.
  
  “Я не говорила, что видела, как он куда-то тащился, Бартли Малхолланд”, - сердито сказала она. “Будь святым! В последние годы каждый из вас умен, как юрист корпорации. Теперь послушай сюда, Бартли. Я не хочу иметь никаких дел с тобой или твоей компанией. Ты тоже это знаешь. Я знаю тебя, я отличный парень, и я не думаю, что … э ... Ну, конечно, Бартли ... Ты знаешь, о чем я мечтаю.... Это не ... э-э ... то, что я хочу причинить какой-либо вред ... но такая бедная женщина, как Мезель ... конечно, я готова, как я уже говорила, выполнить свой долг ради своих собратьев ... но это так ... что выигрывает такая женщина, как я, от того, что ввязывается в политику … это’ конечно ... Послушайте, ” продолжила она, понизив голос, - я слышала, что он был у тети Бетти, творил там ад. Он был одним из вашей компании, не так ли?”
  
  Малхолланд мрачно посмотрел на нее. Она немедленно отстранилась.
  
  “Ну, ты хорошо меня знаешь, Бартли”, - пробормотала она извиняющимся и нервным тоном. “Я не говорю ничего неуместного. Правда, девочки? Конечно—”
  
  Как раз в этот момент снаружи раздался звук прерывания. Послышались торопливые шаги к двери. Затем послышались вздохи. Затем стал слышен звук учащенного дыхания. Затем в комнату ворвалась Кэти Фокс, уперев правую руку в бедро, ее глаза сверкали, она дико озиралась по сторонам. Она бросилась к Бидди Берк. Она наклонилась от бедер к ней и сразу начала говорить, задыхаясь после каждого слова.
  
  “Что ты об этом думаешь, Бидди?” - воскликнула она. “Ты знаешь, где я его нашел?" Ты знаешь, где я его нашел? Здоровенный расточитель! И она, которая не подходит для того, чтобы ходить по одной улице со мной со своими большими, уродливыми руками вокруг его шеи! Она рассмеялась мне в лицо. Она смеялась” — кричала — “Мне в лицо! Молю Бога, чтобы я попал в нее бутылкой, которую я бросил. Это испортит ее лицо. Хотя все было достаточно испорчено в тот день, когда она родилась. Кем она была, могу я спросить? Кто она была, Бидди Берк? Я спрашиваю тебя. Ты не знаешь и за тысячу лет ни за что не догадаешься. Кем бы она могла быть, кроме меня, была бы Коннемара Мэгги! Этот наглый ловкач, который приезжал сюда в прошлом году в качестве официанта в доме игрока Гэльской лиги, один из тех сумасшедших феллахов, которые ходят в килтах. Она приехала сюда, и не пробыла в городе и трех месяцев, как ее посвятили в семейную традицию быть солдатом. Потом она приезжает сюда, с ее кудрявыми локонами и большим лицом, как у телки, оставляя за собой сравнение. Я протиснулся мимо тети Бетти в коридоре, и она крикнула мне вслед. Я врываюсь в комнату, и вот он там, сидит на полу, раскинув ноги, пьет из горлышка бутылки, смеется как дурак, а она сидит рядом с ним. "Привет, Кэти", говорит он, ‘Хочешь выпить?’ “Это пойдет тебе на пользу", - говорит она со смешком. Я проклинаю ее! Я поделился с ним своими соображениями и… Бидди, ради Бога, дай мне глоток воды. Бидди, послушай.”
  
  Она внезапно бросилась к ногам Бидди и начала стонать. Но почти сразу же она снова вскочила на ноги и закричала:
  
  “И более того, он дал три фунта этой шикарной англичанке. Он дал ей три фунта и еще два фунта заплатил тете Бетти, деньги, которые ей причитались за питание, а мне он не дал ни пенни. Я, который держал его последние шесть месяцев, когда у меня не было ни кусочка мяса’. Но я расскажу всем. Я расскажу”.
  
  Она дико огляделась вокруг. Она видела Малхолланда. Она подошла к нему и наклонилась близко к его лицу. Ее шляпа сползла на лоб. Ее волосы упали ей на глаза. Она покачнулась. Она угрожающе ткнула указательным пальцем правой руки в лоб Малхолланд.
  
  “Послушай меня, Бартли”, - сказала она. “Ты помнишь меня, когда я была хорошей девочкой, и когда я была членом ... ты знаешь вас’ … Ну, он таким и был, не так ли? Ну, ты можешь рассказать мне, как Фрэнки Макфиллипа замутили? Кому достались двадцать фунтов, которые выделил Союз фермеров? Где он взял деньги? Я не выкрикиваю никаких имен. Никаких имен, никаких учений стаи. Но вы можете догадаться сами. Откуда он взял свои деньги? Это было ограбление матроса на задворках "Кэссиди", то же самое, что он рассказал мне в пабе? Так ли это было?” Она внезапно вскинула руки над головой и, заколотив, схватила воздух. Они вскочили и поймали ее.
  
  Малхолланд тихо поднялся на ноги. Он выскользнул на улицу, избегая людей, которые подбежали к двери Бидди Берк, привлеченные криками.
  
  Малхолланд усмехнулся, переходя улицу. У него было бы много новостей для Галлахера. После этого у него не возникнет особых трудностей с получением места Макфиллипа в штабе. Он тихо прокрался в прихожую дома тети Бетти. Он бесшумно поднялся по лестнице, не привлекая внимания гуляк, которые все еще были “на взводе”. Он добрался до лестничной площадки. Там было три двери, из каждой из которых струился свет. Он подслушивал у каждой двери. Третий был правильным. Он стоял прямо. Он внезапно поднял щеколду и шагнул в комнату. Он крикнул, делая это так драматично:
  
  “Давай, Джипо, пришло время тебе пойти со мной”.
  
  Какое-то мгновение он никого не мог видеть из-за своего волнения и густого дыма и испарений, которые заполнили комнату. Он стоял в дверях, широко расставив ноги на голых, изъеденных молью досках пола, держа правую руку в кармане, нащупывая револьвер. Его сердце бешено колотилось. Затем он осознал присутствие Джипо. Он почувствовал то странное движение в голове, которое всегда вызывало осознание присутствия Джипо, небольшое резкое движение беспричинного ужаса. Затем он услышал голос Джипо, тяжелый и хриплый от опьянения, но сердечный, дружелюбный и явно покровительственный.
  
  “Привет, Бартли. Садись и выпей чего-нибудь. Времени еще предостаточно”.
  
  Затем он повернул голову к камину и увидел Джипо.
  
  Джипо сидел на полу справа от камина, в углу, в полутьме, голый по пояс, ноги в брюках вытянуты под широким углом, сидел резко выпрямившись, в правой руке зажата бутылка между колен, ступни босые.
  
  Коннемара Мэгги стояла у огня и сушила рубашку Джипо, его куртку и носки. Большие ботинки лежали на решетке перед камином, от них шел пар. Она не обратила внимания на появление Малхолланда. С ее золотистыми волосами, в беспорядке падающими на лицо, с расстегнутой блузкой, с ее сильным, ширококостным лицом, покрытым испариной, с ее большими, мягкими глазами, опухшими и нежными, как у телки, она занималась уходом за своим мужчиной, как будто она никогда не покидала чистоту своих холмов Коннемара и ухаживала за своим мужем-крестьянином после тяжелого рабочего дня в поле; вместо этого о том, что ухаживала за случайным любовником в грязной обстановке борделя. В ее лице или движениях не было ни намека на порок или похотливое удовольствие. Казалось, что она, как и сам Джипо, была дитем земли, не подозревающим о искусственных грехах, которые являются делом рук города. Двумя своими мускулистыми руками она поднесла дымящуюся рубашку к огню. Она стояла молча и неподвижно.
  
  В маленькой, побеленной, с низким потолком комнате больше ничего не было. Кровать с растрепанной одеждой на ней, стеганое одеяло, валявшееся на полу у кровати, стул на трех ножках и побитый непогодой умывальник с тазом и разбитым кувшином составляли мебель.
  
  Малхолланд оглядел все это, прежде чем заговорить. Было также полезно получить правильные данные на случай, если потребуется идентификация. Джипо может это отрицать. Затем он заговорил. К нему вернулось самообладание.
  
  “Нет”, - сказал он. “Я не хочу пить. Пришло время тебе приходить ”.
  
  “Убирайся прочь, маленький дьяволенок”, - заорал Джипо, внезапно вскакивая на ноги с громким скрежетом и шлепками. “Кому ты отдаешь приказы?”
  
  Он сделал шаг вперед и протянул правую руку, но Малхолланд выхватил револьвер и отступил на шаг к нему сзади. В то же время он позвал шипящим шепотом:
  
  “Это не мои приказы. Это приказы коменданта, и вам лучше быть осторожными с их невыполнением ”.
  
  Джипо немедленно выпрямился и опустил руки по швам. Его лицо, которое горело гневом, приобрело то особенное удивленное выражение, которое было на нем, когда он размышлял на берегу реки перед тем, как отправиться в полицейский участок. Он с изумлением посмотрел на Малхолланда. Его лоб наморщился. Его ноздри расширились и сжались. Его толстые губы двигались взад и вперед, вверх и вниз. Его лицо и стриженый череп сияли в свете парафиновой лампы, которая стояла на каминной полке над огнем. Свет также освещал его тело, над выпуклым обнаженным плечом, которое выделялось белым, массивным и круглым под его коричневой шеей. Плечевые мышцы были огромными. Его тело было белым и безволосым. Его кожа была идеально гладкой. Но повсюду мышцы напрягались под кожей, образуя неровные, движущиеся бугры. Они вздулись на его груди, на его бицепсах, над бедрами, на плечах, точно так же, как если бы его голова и шея были массивной древесной порослью, а мышцы тела были ее корнями, впадавшими в тело беспорядочно и издалека, в течение столетий жизни.
  
  Он несколько секунд смотрел на Малхолланда. Затем он повернулся к Мэгги.
  
  “Дай мне одежду, Мэгги”, - тихо сказал он.
  
  Она молча протянула их ему. Он оделся. Он надел свою маленькую потрепанную круглую шляпу. Затем он сунул руку в карман брюк. Он забрал все деньги, которые у него оставались. Два фунта четыре шиллинга и шесть пенсов. Он положил четыре шиллинга шесть пенсов обратно в карман. Он протянул две фунтовые банкноты Мэгги.
  
  “Одну оставь себе, а другую отдай Кэти Фокс”, - сказал он. “Ты найдешь ее у Бидди Берк”.
  
  Она кивнула и спрятала записки под блузку.
  
  “Пока, Мэгги. Увидимся снова”, - сказал он, направляясь к двери.
  
  “Пока”, - тихо позвала она ему вслед.
  
  Джипо нетвердой походкой вышел, за ним последовал Малхолланд.
  
  Через некоторое время Коннемара Мэгги также покинула комнату. Она пошла к Бидди Берк.
  
  Заведение Бидди Берк теперь было переполнено людьми. В основном это были женщины из района и их мужчины. Они говорили с потрясающей скоростью, когда вошла Мэгги, но при ее появлении на них опустилась странная тишина. Она не обратила на них никакого внимания. Подойдя к Кэти Фокс, которая сидела у камина, на месте, которое недавно занимал Малхолланд, она достала фунтовую банкноту и протянула ей.
  
  “Джипо Нолан дал мне это для тебя”, - тихо сказала она.
  
  Кэти Фокс взглянула на записку. Затем она посмотрела на Мэгги. Ее нижняя губа дрожала. Ее глаза открылись и судорожно сузились. Она была тронута какой-то сложной эмоцией, с которой в данный момент не могла совладать. Она не произнесла ни слова. Другие начали перешептываться. Некоторые говорили громко и резко:
  
  “Не принимай это, Кэти. Это кровавые деньги”, - сказал один.
  
  “Возьми это”, - возмущенно сказала Бидди Берк. “Фунтовая банкнота не пахнет, когда ее меняют”.
  
  “Деньги - обычная шлюха всего человечества”, - заикаясь, пробормотал высокий, худощавый, пьяный джентльмен, который дремал у окна, свесив голову.
  
  “Держу пари, она получила больше, чем это, чтобы дать вам”, - сказала другая женщина.
  
  “Да, держу пари, что так и есть”, - воскликнула Кэти Фокс, внезапно решив вопрос, который волновал ее разум, каким бы он ни был. “Я знаю ее. Покончи с этим, Коннемара Мэгги”, - закричала она, вскакивая на ноги и выпрямляясь. “Выкладывай это и не стой там, пытаясь растопить масло у меня во рту своими нежными взглядами. Сколько он дал тебе за меня? Не говори мне, что он дал мне только один фунт. Ты лжец, прежде чем откроешь рот, чтобы сказать это. Ты—”
  
  “Ну, из всех историй —” - изумленно воскликнула Коннемара Мэгги.
  
  “Не важничай, Мэгги”, - сказала женщина рядом с ней. “Не важничай”.
  
  “Уходи с остальными деньгами”, - закричала Кэти Фокс.
  
  “Вы свора собак”, - яростно закричала Коннемара Мэгги. “Ты стая’—
  
  Она ахнула и больше ничего не могла сказать, пораженная и горько обиженная клеветническим выпадом Кэти Фокс, с которой она никогда в жизни не разговаривала, кроме как пожелать доброго утра. Она пошарила у себя под блузкой и достала вторую фунтовую банкноту, которую Джипо дал ей для себя. Затем она достала кошелек из тайника на левом бедре. Она извлекла из этого еще одну заметку. Она снова положила сумочку на место. Она бросила три банкноты в Кэти Фокс.
  
  “Вот ты где”, - прошипела она. “Это все его деньги. Возьми это. Может быть, он грязный, как ты. Я хорошо избавился от тебя. Если он твой парень, оставь его себе ”.
  
  Она плюнула и вышла из комнаты, размахивая руками и сметая со своего пути всех, кто попадался ей на пути.
  
  Некоторые смотрели ей вслед и ругались. Другие смотрели на Кэти Фокс. У Кэти в руках были три фунтовые банкноты, и ее губы шевелились. Затем Бидди Берк что-то прошептала ей. Кэти немедленно вздохнула и в отчаянии сжала три банкноты в руке, уставившись в пол. Затем она быстро протянула их Бидди Берк, не глядя в их сторону. Они лежали, скомканные в комочек, на ее дрожащей тонкой ладони.
  
  “Возьми их, Бидди”, - прошептала она. Затем она внезапно повысила голос до истерического визга. “Возьмите их, но, ради Бога, поторопитесь и дайте мне что-нибудь немедленно. Быстрее, быстрее. Отдай это мне, Бидди. Отдай это мне”.
  Глава 11
  
  В Подземной норе сновали крысы, не обращая внимания на часового, который расхаживал взад-вперед из конца в конец длинного каменного коридора, и его сапоги на резиновых каблуках громко стучали в похожей на пещеру тишине. Капли воды медленно собирались на каменных потолках, а затем мягкими, пустыми всплесками падали на каменный пол. За исключением шуршания крыс, журчания воды и шагов часового, стояла тишина.
  
  Тайная нора, в которой Революционная организация собиралась провести расследование причин смерти Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа, когда-то была винным погребом дворянина. Над ним все еще сохранились руины дома. Но все в округе давно забыли имя владельца. Коридор дома был завален мусором. Две главные новости обрушились. Только несколько комнат остались в полуразрушенном состоянии. В них играли дети, а по воскресеньям группы мужчин играли там в карты на деньги. Вот и все. Но винные погреба внизу часто использовались Революционной организацией как место встреч и для других целей.
  
  Широкая каменная лестница вела вниз в подвалы из задней части коридора. Там был широкий проход, проходящий прямо через подвалы, и комнаты выходили из прохода с обеих сторон. В первой комнате слева от лестницы стояли шестеро мужчин. Это была охрана, семь человек, включая мужчину, который был на посту. Они стояли по комнате или сидели на полу у стены, с револьверами, пристегнутыми поверх плащей. На полу в центре комнаты был установлен зажженный фонарь. Лица, которых коснулся свет фонаря , были изможденными и бледными. Дальше, на той же стороне прохода, для дознания была подготовлена комната побольше. В нем был установлен маленький столик. Стол был покрыт конской попоной. Там было несколько небольших бланков и маленький “прикроватный столик” справа от главного стола, за которым стоял шезлонг. С потолка свисала большая лампа, включенная на полную мощность. Это осветило комнату так, что сырость на стенах заблестела. Двое высоких, худощавых мужчин стояли у входа в комнату, по одному с каждой стороны от нее.
  
  Через коридор, еще дальше от лестницы, Крыса Маллиган сидела на бланке в другой комнате. Трое его охранников сидели напротив него на бланке. В руках у них были револьверы.
  
  Свет большой лампы проникал по всему проходу. Он поднялся на три ступеньки лестницы. За этим и около крыши коридора была кромешная тьма.
  
  В дальнем конце коридора виднелись очертания двери. Это была тяжелая дубовая дверь, очень старая. Раньше это была дверь герметичного помещения, где хранились особые вина. Эти вина были спущены в комнату из сада. Из сада в комнату вел люк. Бочки были спущены через этот люк. Однако теперь помещение использовалось Революционной организацией для заключенных. В верхней части двери было проделано квадратное отверстие для впуска воздуха, чтобы заключенные не задохнулись.
  
  Было три минуты второго. Трое мужчин, одетых в длинные плащи и мягкие шляпы, с масками на глазах, спустились по каменной лестнице. Часовой немедленно окликнул их. Один из них невзначай пробормотал какое-то слово. Часовой отдал честь. Они быстро прошли по коридору и вошли в комнату для допросов. Часовые у двери вытянулись по стойке смирно, когда они вошли. Они сели за стол. Один из них, тот, что сидел в середине, бросил атташе-кейс на стол и зевнул. Все они закурили сигареты и начали разговаривать шепотом, скучающими, сонными голосами, едва разжимая губы. Это были три члена Центрального исполнительного комитета, которые были назначены судьями для расследования.
  
  В двадцать минут второго комендант Дэн Галлахер спустился по лестнице с Мэри Макфиллип. На ней было темное шерстяное пальто, застегнутое до горла и подпоясанное на талии. Галлахер был одет так же, как и раньше. Она испуганно огляделась вокруг. Галлахеру пришлось подгонять ее правой рукой, которая держала ее за локоть. Когда часовой произнес свой вызов, она остановилась как вкопанная, ахнула и поднесла руки к губам. Галлахер начал шептать, чтобы успокоить ее. Дрожа и цепляясь за его руку, он повел ее в комнату для допросов. Он посадил ее на бланк и подошел поговорить с членами Исполнительного комитета, которые не поднялись на ноги и вообще не обратили на это никакого внимания.
  
  В двадцать пять минут второго на верхней площадке лестницы послышался хриплый голос, выкрикивающий слова непристойной песни, в то время как другой голос, приглушенный, гневно возражал. Затем раздалось дикое ворчание, ругательство, звук тяжелого тела, врезавшегося во что-то, что сломалось с хрупким треском, а затем Джипо спустился по лестнице. Он упал, перевернувшись на спину, раскинув руки и ноги, хватаясь за воздух. Он с глухим стуком приземлился на дно. Он напряженно сел. Затем он разразился удивительным раскатом смеха.
  
  Люди бросились на него со всех сторон с обнаженными револьверами, так быстро, как будто они долгое время с тревогой ждали его появления таким странным образом. Но когда они увидели, что он сидит там и смеется, в своей маленькой потрепанной круглой шляпе, надвинутой на лоб, они остановились и убрали револьверы обратно в кобуры.
  
  “Привет, ребята”, - крикнул Джипо. “Я здесь. На что ты смотришь? Я буду драться с любыми шестью мужчинами, которые когда-либо ходили по этой земле. Кто первый?”
  
  Он рывком поднялся на ноги одним внезапным движением вперед, подтянув одну пятку под себя. Он встал, внезапно возвышаясь над окружающими. Они отступили. Малхолланд, который в этот момент хромал вниз по лестнице, прижимая руку к правому глазу, в испуге быстро отступил в сторону, когда Джипо встал. Он упал головой вперед мимо правого плеча Джипо в руки двух мужчин, которые протянули руки, чтобы принять его. Затем Галлахер протиснулся вперед.
  
  “В чем здесь дело?” он резко вскрикнул. “На свои посты, мужчины, быстро. Ну что, Джипо? Что тебя беспокоит сейчас?”
  
  Джипо громко щелкнул каблуками и отдал честь. Он слегка пошатнулся, отдавая честь. Его лицо, одуревшее от опьянения, судорожно двигалось, но он хранил молчание. Он не надел шарф, выходя из борделя. Его смуглая шея была обнажена, мускулы выступали, как гребни на склоне горы. Затем он вернул шляпу в правильное положение и переступил с ноги на ногу. Он разразился низким, хриплым смехом. Он заговорил.
  
  “Ты и я, комендант”, - сказал он с глупой ухмылкой. “Что за черт! Мы обратим их всех в бегство. Что ты скажешь?”
  
  Галлахер все это время пристально смотрел на Джипо, и на его лице не отразилось ни единого движения. Он молча отвернулся и обратился к Малхолланду.
  
  “Что у тебя с глазом, Бартли?” он сказал.
  
  “О! он просто встал у меня на пути, ” перебил Джипо, делая шаг вперед и фамильярно похлопывая Галлахера по плечу. “Он встал у меня на пути — э—э ... и я ударил его тыльной стороной ладони. Вот и все, клянусь моей душой. С ним все будет в порядке, если он съест немного бифштекса. Не беспокойтесь о нем, комендант.”
  
  Галлахер раздраженно отстранился и вернулся в комнату для допросов. Малхолланд посмотрел на Джипо с дикой ненавистью в глазах. Джипо высокомерно огляделся вокруг, выпятив грудь.
  
  “Нолан, ” позвал Галлахер с порога комнаты для допросов, “ зайди в ту комнату через коридор. Третий справа от вас. Вот и все. Ждите там, пока вас не разыщут. Видишь?”
  
  “Все в порядке, комендант. Я вижу это, я... э—э ... черт бы побрал эту стену. Отойди от меня, ладно?”
  
  Джипо прошествовал по коридору, слегка пошатываясь на ногах и тяжело дыша. Он внезапно снова прижался к стене и рассмеялся своим горловым смехом с закрытым ртом. Затем он направился прямо в комнату, где Крыса Маллиган сидел со своим охранником. Войдя в ту комнату, Галлахер поманил Малхолланда к себе. Подошел Малхолланд. Они оба исчезли в комнате для допросов. Часовые подошли к дверному проему. Они непринужденно стояли по ту сторону дверного проема, лицом к коридору, с обнаженными револьверами в руках. “Предварительное расследование” началось.
  
  Джипо опустился на стул рядом с Крысой Маллиганом. Он несколько мгновений сидел, положив руки на каждое колено, пристально глядя в землю перед собой, дыша через нос и подергивая бровями, которые были похожи на морды. Затем он поднял голову и огляделся вокруг. Он осмотрел каждого из вооруженных людей и кивнул каждому, когда узнал его. Все они кивнули в ответ, но с кислым видом. Затем он посмотрел на скорчившуюся фигуру Крысы Маллигана и недоуменно скривил лицо. Он почесал свой череп. Он снял шляпу и растерянно постучал ею о штанину брюк, как будто стряхивал с нее пыль. Затем он снова надел его на голову. Он протянул правую руку, как будто хотел коснуться плеча Маллигана, но когда рука была в дюйме от плеча Маллигана, он внезапно отдернул ее. Затем он с проклятием вскочил на ноги и встал лицом к Маллигану, его грудь вздымалась.
  
  “Маллиган”, - хрипло, но с большой силой прошептал он. “Эй, крыса! Что ты здесь делаешь? Привет, Маллиган!”
  
  Маллиган не двигался в течение двух секунд. Он сидел на своем стуле, широко расставив плоские ступни и сведя колени вместе, положив повернутые ладони на колени, а голову на ладони. Его маленькое истощенное тело было покрыто тяжелым черным пальто, которое висело на нем расстегнутым, концы которого волочились по полу. Его шляпа лежала на земле рядом с ним, где она незаметно упала с его черепа. Его лохматые черные волосы были взъерошенными и влажными. Затем он медленно поднял голову, чтобы посмотреть на Джипо. У него было желтое лицо со впалыми щеками, с большими печальными темными глазами и большим ртом, полным двух идеальных рядов желтых зубов. Его рот был широко открыт. Его глаза были вытаращены и налиты кровью. На все его тело, изуродованное чахоткой, было страшно смотреть. Джипо ахнул, глядя на это. В его маленьких глазках появился ужас.
  
  “Крыса”, - прошептал он, - “что привело тебя сюда? Человек живой, почему ты не в своей постели? В это время больному человеку не следует выходить из дома ”.
  
  Крыса бесцельно уставился на Джипо, как будто не слышал его и не мог видеть. Затем, медленно, его голова снова опустилась на ладони. Он вздрогнул и сидел неподвижно.
  
  Джипо тихо подошел к нему. Он наклонился и тронул его за плечо, как бы желая утешить его или посочувствовать ему. Но как только его рука коснулась Маллигана, он с проклятием отдернулся. Под влиянием этого прикосновения в его пьяном мозгу всплыло все воспоминание о вечерних событиях. Он отчетливо помнил себя в трактире, доносившего на Крысу Маллигана Галлахеру, как на человека, который донес на Макфиллипа.
  
  Он подозрительно оглядел вооруженных людей. Их взгляды беспорядочно блуждали по комнате с привычным скучающим видом людей, находящихся под строгой дисциплиной. Они не проявляли абсолютно никакого интереса ни к Джипо, ни к Крысе Маллиган. Джипо снова сел. Он обхватил голову руками. Он изо всех сил размозжил себе череп в великой попытке восстановить контроль над своими способностями.
  
  В течение трех минут он сидел таким образом, изо всех сил сосредоточившись на попытке побороть свое опьянение. Он едва осознавал усилие, которое он прилагал. Это был инстинкт, который предупредил его об опасностях, которые подстерегали его впереди, инстинкт, пробужденный контактом с телом Маллигана. Его пьянство яростно сопротивлялось. Непрерывные волны безрассудного бреда прокатывались по его телу, поднимаясь от груди к голове, со спонтанным действием морских волн, набегающих на край крутого обрыва. Его голова гудела и раскачивалась. Его глаза моргнули. У него развязался язык, и ему захотелось говорить, петь и смеяться. Его пронизывала необъяснимая радость, радость, которая исходила не от его настоящего "я", а от какого-то странного существа, которое временно поселилось в нем. Он мог созерцать это новое странное существо с дикой ненавистью, прижимая руки к своему черепу. Это существо было его врагом. Он должен победить его.
  
  Наконец он почувствовал, что его опьянение ослабевает, постепенно, подобно ослаблению боли по ночам. Оно не исчезло, но его последствия изменились. Вместо того, чтобы чувствовать себя безрассудным и веселым, он начал чувствовать себя хитрым, осторожным, мрачным, вызывающим, безрассудно сильным. Его голова остыла и обрела равновесие. Казалось, что оно внезапно обросло стальной стеной, так что он почти испытал физическую боль от давления своего черепа на кожу на лбу. Но он убрал руки со лба и обнаружил, что боль исчезла. Он стиснул зубы. Его лицо приняло выражение каменной апатии, губы дрябло отвисли, щеки обвисли, глаза пустые. Все мышцы его тела расслабились, с раскованностью спортсмена, который стоит непринужденно, но готов броситься куда-нибудь подобно стреле.
  
  В ответ на это изменение, так сказать, в его личности, он поднялся на ноги в достойной, расчетливой, властной манере. Он прочистил горло. Он протянул правую руку. Он заговорил.
  
  “Слушайте, мужчины”, - сказал он. “Я принял таблетку, когда вошел сюда. Я не знал, что я делал. Я только сейчас вспомнил, с кем я разговаривал, и это чуть не сбило меня с ног. Посмотри на него.” Он указал толстым, коротким, волосатым указательным пальцем на Маллигана. “Он не захотел со мной разговаривать. Он боится взглянуть на меня. Я знаю почему. Это он донес на Фрэнки Макфиллипа, и он знает, что я его видел ”.
  
  “Это ложь”, - закричал Маллиган, внезапно вскакивая и раскидывая руки и ноги, вниз и наружу, как будто он отдыхал, измученный после гонки. Его лицо было искажено страхом, изумлением и яростью. “Это ложь, ребята. Это ложь, которую я говорю тебе. Перед Пресвятой Матерью Младенца Иисуса я клянусь на коленях, что сегодня я никогда не выходил из дома, кроме как для того, чтобы пойти в часовню и помолиться ”.
  
  “Ha! Я отличный парень!” - взволнованно воскликнул Джипо. “Будете ли вы слушать его клятвы? Это легкая работа для доносчика, дающего клятвы.”
  
  “Никогда...” — снова начал Маллиган. Но он был прерван двумя вооруженными людьми, схватившими его за руки, заставившими вернуться на свое место и закрывшими ему рот носовым платком.
  
  В то же самое время Галлахер выбежал из комнаты для допросов и пересек коридор с пистолетом в руке, его желтоватое, худое лицо пылало гневом. Его глаза сверкали, как огненные точки. Он на мгновение взглянул на Джипо. Это был уже не тот холодный, презрительный, покровительственный взгляд, которым он смотрел на него в трактире. Это был взгляд лютой, безжалостной ненависти. “Предварительное расследование” в чем-то убедило его.
  
  Джипо, с другой стороны, смотрел на Галлахера дружелюбно, интимно, уверенно.
  
  “Вот он”, - сказал он, указывая на бьющееся в конвульсиях тело Маллигана. “Он знает, что с ним уже все кончено. У него начались припадки, когда я обвинил его в этом. Так он и сделал”.
  
  Затем он открыл рот и издал хриплый смешок.
  
  Галлахер слабо улыбнулся, глядя Джипо в глаза. В его улыбке было что-то дьявольское. Это было так бесчеловечно.
  
  “Давайте, вы, двое свидетелей”, - сказал он ледяным тоном. “Ты, Нолан, и ты, Маллиган. Вы нужны для расследования сейчас. Ведите их, двое из вас.”
  
  Джипо бодро пересек коридор, поводя плечами, выпятив грудь и задрав голову вверх. Маллигана пришлось перенести через реку. Он рыдал всю дорогу прерывисто. Двое часовых с обнаженными револьверами снова заняли свою позицию в дверном проеме. Однако теперь они стояли спиной к проходу. Они предстали перед двумя свидетелями. Два свидетеля сидели на небольшом бланке перед большим столом. Они сидели бок о бок. Двое вооруженных мужчин, которые привели их в комнату, стояли прямо за ними. Трое судей сидели перед Джипо и Маллиганом за большим столом. Галлахер сидел за маленьким столиком справа, а Малхолланд стоял немного позади него, заглядывая через его плечо в то, что он читал. Справа от судей Мэри Макфиллип сидела на бланке в одиночестве.
  
  На несколько мгновений воцарилась гробовая тишина. Было слышно, как капли воды, одна за другой, в неправильной последовательности, падали с каменной крыши на каменный пол, возле стен. Затем центральный судья заговорил скучающим, тягучим голосом.
  
  “Возьмите заявление Питера Маллигана, товарищ Галлахер”, - сказал он.
  
  Как только Маллиган услышал свое имя, он попытался вскочить на ноги, но мужчина, стоявший позади него, удержал его. В то же время Джипо положил руку на бедро Маллигана и сделал угрожающий жест головой.
  
  “Помалкивай, ладно? Ты крыса!” - прорычал он.
  
  “Питер Маллиган, ” сказал Галлахер, - дайте отчет о вашем местонахождении с полудня сегодняшнего дня до полуночи, когда вас доставили сюда”.
  
  Маллиган некоторое время смотрел на Галлахера, прежде чем ответить. Он явно пытался заговорить. Его губы зашевелились. Но ужас прижал кончик его языка к верхним зубам. Он мог только что-то невнятно бормотать. Затем, наконец, язык развязался, и слова хлынули потоком, бессвязные, почти нечленораздельные, как собачий лай. Затем он ахнул. Он сделал паузу. Когда он продолжил, его речь была размеренной и почти спокойной. Он стал одержим той бессмысленной храбростью, которая приходит к нервным и робким людям, когда они оказываются в положении, когда бесполезно быть осторожным или осуществлять какой-либо контроль над собой.
  
  “В чем смысл такого обращения с рабочим?” он плакал. “Вами, людьми, которые, как предполагается, борются за свободу рабочего класса. Неужели вы не можете найти лучшего человека для ареста и похищения посреди ночи, чем я, который умирает на ногах от чахотки? И мне по-прежнему приходится изо всех сил заниматься своим ремеслом, портняжничать и вышивать в подвале, который больше похож на пещеру дикого животного, чем на комнату. Я, который—”
  
  “Маллиган”, - бесстрастно, но резко перебил Галлахер, - “Я просил вас сообщить о вашем местонахождении между полуднем сегодняшнего дня и полуночью сегодняшней ночи. Тебе лучше поторопиться со своим заявлением. Мы не можем терять время”.
  
  Внезапно недолговечное высокомерие Маллигана исчезло. Он жалобно оглядел себя со всех сторон. Он видел только суровые, несимпатичные лица. Он вздохнул и засунул руки поглубже в карманы пальто. Затем он плотнее запахнул карманы и низко присел на сиденье. Он начал говорить кротким, робким голосом.
  
  “Дай-ка посмотреть”, - сказал он, глядя в землю. “Сегодня в полдень, или, скажем, во время обеда, если для вас это одно и то же, я лежал в своей постели. У меня все утро сильно болел правый бок из-за бронхита, и мне пришлось остаться с этим в постели. Примерно в час дня пожилая женщина принесла мне чашку чая и яйцо. Я помню, что не смог съесть яйцо. Ну, это не имеет значения. Тогда мне пришлось встать из-за костюма, который нужно было сшить для Мика Фоули-возчика. Это должно быть закончено к пятнице. В следующий понедельник его дочь выходит замуж за...
  
  “Не обращайте внимания на дочь Фоули”, - огрызнулся Галлахер. “Какое отношение она имела к твоим передвижениям? Расскажите нам о себе ”.
  
  Маллиган начал яростно кашлять. Его тело затряслось, и он чуть не выпал из формы. Затем приступ утих. Он сидел, дрожа и не в силах говорить.
  
  “Давай, Крыса”, - прорычал Джипо, ткнув его локтем в ребра. “Ты мог бы с таким же успехом рассказать об этом сейчас, как в другой раз. Давай, расскажи им всем об этом”.
  
  Маллиган посмотрел на Джипо. Его губы дрожали. Его большие темные глаза наполнились слезами. Потрясающая, массивная физиономия Джипо, искаженная пьянством, в тот момент не внушала ему страха. По какой-то странной причине его бедная, разбитая душа собрала в себе именно тогда огромное мужество. Его иссохшее лицо светилось духовной силой. Он говорил мягко, с нежностью, с жалостью.
  
  “Не мне вас осуждать, - сказал он, “ может быть, вы и не несете ответственности”.
  
  “Черт бы тебя побрал”, - заорал Джипо, вскакивая на ноги. “Что он имеет в виду, комендант Галлахер, говоря, что я не подлежу восстановлению?’ Что он имеет в виду под этим? Я хочу знать, к чему он клонит ”.
  
  “Сядь, Нолан”, - крикнул Галлахер. “Немедленно сядьте и ведите себя тихо. Сядь, я говорю”.
  
  Джипо сел, чувствуя себя неловко. Он уставился на Галлахера странным, сбитым с толку взглядом собаки, получившей выговор от своего хозяина и недоумевающей, за что ему сделали выговор. Впервые он осознал, что в голосе Галлахера звучали холодные, опасные нотки. Он сидел неподвижно в течение двух мгновений, не переводя дыхания, размышляя об этих враждебных нотках, которые он услышал в голосе Галлахера.
  
  Бессознательно он снял свою маленькую, потрепанную, круглую шляпу с опущенными полями. Он сунул его, не глядя на него, в правый карман брюк.
  
  Маллиган снова начал говорить.
  
  “Дай-ка я посмотрю, - сказал он, - на чем я остановился? О, да. Я работал примерно до половины четвертого или, может быть, без четверти четыре, когда вошел Чарли Корриган и сказал, что его брат Дейв только что вышел из тюрьмы после восемнадцатидневной голодовки. Вы помните, что его бросили в тюрьму из-за агитации за аренду трущоб. ‘Он наверху’, - говорит Чарли. Ну, я поднялся, и мы проговорили за чашечкой чая примерно до шести часов. Было всего шесть, когда я уходил, потому что я услышал, как ангелус начал бить, и "Я спускался по лестнице, потому что остановился, чтобы перейти мне дорогу’. Затем я побежал домой, надел пальто и вышел в часовню. Я совершаю Крестные ходы для ...” Он остановился и покраснел.... “Ну, никому не важно, почему я их делаю”.
  
  “Тогда ладно”, - отрезал Галлахер. “Мы не хотим знать, почему вы их делаете. Нам просто нужны факты, а не суеверия. Вы вошли в часовню в шесть часов, или несколькими минутами позже, если быть точным. Как далеко часовня от вашего дома?”
  
  “Может быть, это сотня ярдов, может быть, больше. Если ты завернешь за угол, это будет меньше, чем у Кейна, но пойдешь другой дорогой в обход —”
  
  “О, будь проклята другая дорога. Прошу прощения, мисс Макфиллип. Допустим, это сто ярдов. Вы прибыли в часовню примерно в три минуты седьмого. Это верно?”
  
  “Э-э ... было бы правильно ... насчет этого”.
  
  “Ну? Как долго вы там оставались?”
  
  “Я оставался там примерно до половины седьмого. А потом я остался разговаривать за дверью с о. Конрой, может быть, минут на десять. Он хотел знать—”
  
  “Вы разговаривали с кем-нибудь, кроме упомянутого вами священника?”
  
  “Я подхожу к этому. После того, как я ушел от О. Конрой, я встретил Барни Керригана.”
  
  “Где? Рядом с часовней?”
  
  “Да. Это, должно быть, было в пятидесяти ярдах от него, по вашим меркам, хотя мы никогда ...
  
  “Одну минуту. Были ли вы когда-либо членом Революционной организации?”
  
  “Что заставляет тебя спрашивать об этом? Знает ли кто-нибудь лучше тебя, был я или нет?”
  
  “вы были членом клуба?”
  
  “Конечно, был”.
  
  “Так-то лучше. Почему ты оставил это?”
  
  “Я оставил это, комендант Галлахер, по причинам, которые известны вам так же хорошо, как и мне”. Его голос стал страстным и пронзительным. “Я оставил это, потому что единственный, о ком я заботился в этом мире, кроме меня, старая женщина, это моя сестра, пришла к своей гибели через это. Но не мне судить. Это не для меня ...”
  
  “Очень хорошо”, - перебил Галлахер. “Вы покинули Организацию из-за личной обиды. Была ли эта жалоба направлена против какого-либо конкретного члена Организации?”
  
  “Я ни на кого не держу зла”, - торжественно воскликнул Маллиган.
  
  “У вас не было претензий к Фрэнсису Джозефу Макфиллипу?”
  
  “Господи, помилуй его душу”, - воскликнул Маллиган, перекрестившись и подняв глаза к потолку. “Я надеюсь, что его печали остались позади”. Он повернулся к мисс Макфиллип. “Я клянусь своей бессмертной душой, мисс Макфиллип, что я не держу зла на вашего брата”.
  
  “Хорошо”, - сказал Галлахер. “Что ж. Расскажи нам, что ты делал после того, как ушел от Барни Керригана.”
  
  “После этого я вернулся в дом. Я проделал еще одну небольшую работу примерно до восьми часов. Я мало что сделал, потому что парни продолжали входить и выходить, и мои глаза уже не так хороши, как раньше, а газ теперь - позор для города. Но, как бы то ни было, я закончил жилет. Затем я поднялся наверх, в комнату Джима Дейли на третьем этаже. Бедняга, он болен уже три года, у него больные почки. Только на пенсию, которую он получает от британского флота, никто не знает, что с ним может случиться, и у него нет никого, кто мог бы присмотреть за ним, кроме него самого, и он такой хрупкий. Мы покурили и поговорили примерно до десяти часов. Затем я снова спустился вниз. Пожилая женщина только что вошла, так что мы выпили еще по чашке чая с селедкой. Потом я сидел у камина и читал газету примерно до половины двенадцатого. Затем я начал подумывать о том, чтобы лечь спать, когда вошли трое мужчин под командованием Томми Коннора, надели мне на лицо маску и без вашего разрешения затолкали меня в машину, как будто я преступник. Вот и все”.
  
  Наступила небольшая пауза. Все почему-то вздохнули.
  
  “Очень хорошо, Маллиган”, - сказал Галлахер. “Этого будет достаточно”.
  
  Он встал и подошел к судейскому столу. Они вчетвером разговаривали около двух минут. Центральный судья зачитал по бумажке невнятным голосом. Другой судья делал заметки, громко царапая ручкой. Наступила пауза. Затем началась другая дискуссия шепотом. Затем Галлахер вернулся на свое место.
  
  “Нолан, ” сказал он совершенно неожиданно, - повтори заявление относительно Питера Маллигана, которое ты сделал мне в пабе Райана на Титт-стрит в десять сорок пять этой ночью”.
  
  “Да, комендант”, - немедленно ответил Джипо.
  
  Он агрессивно прочистил горло и затараторил историю о том, как он видел, как Маллиган выслеживал Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа из пансиона "Данбой". Он говорил ясным, громким и отчетливым голосом, делая высокомерные жесты и глядя прямо в глаза Галлахеру, когда говорил.
  
  Маллиган продолжал дрожать, пока Джипо говорил. Казалось, он все время пытался прервать, но, хотя его губы подергивались, а руки дрожали, он не двигался и не говорил.
  
  Джипо закончил говорить. Его громкий, сильный голос затих, оставив после себя внезапную тишину. Последовала еще одна небольшая пауза.
  
  “В какое точно время вы видели, как Маллиган выходил из меблированных комнат?” - спросил Галлахер.
  
  “Только половина седьмого”, - немедленно ответил Джипо. “Я знаю, потому что посмотрел на часы в холле”.
  
  “Очень хорошо”, - сказал Галлахер. “Этого тебе хватит, Нолан. Мисс Макфиллип, в какое время ваш брат прибыл в дом вашего отца?”
  
  “Он прибыл без десяти семь”, - сказала Мэри после небольшой паузы, во время которой она слегка покраснела, взглянула на Галлахера, а затем уставилась в землю. “Это может произойти немного раньше, но не более чем на минуту или около того. Я только что пришел с работы.”
  
  “Он говорил что-нибудь о слежке, когда пришел?”
  
  “Нет. Напротив, он сказал, что был уверен, что его не заметили с тех пор, как он приехал в город в половине шестого. Мать была очень обеспокоена его пребыванием в городе и хотела немедленно увезти его, но он был так уверен в своей безопасности, что она подумала, что ничего страшного, если он останется на ночь. Он сказал, что встретил Нолана в ночлежке. По его словам, это был единственный человек, с которым он разговаривал. Выйдя из ночлежки, он пришел закоулками. Он нигде не останавливался и ни с кем не разговаривал. Он пересек реку по металлическому мосту. В то время было совершенно темно из-за дождя и тумана. Любой, кто знал, как Фрэнки ведет себя, прислушиваясь к каждому звуку, с острым, как у лисы, слухом, с трудом мог поверить, что за ним следили, а он об этом не знал. Он внезапно вошел через задний вход через двор. Мы подумали, что это его призрак ”, - сказала она с легкой дрожью при воспоминании. Она остановилась и приложила носовой платок к лицу.
  
  “Благодарю вас, мисс Макфиллип”, - сказал Галлахер. “Барни Керриган где-то там?”
  
  “Керриган там?”
  
  “Керриган?”
  
  “Да. Я иду, ” донесся голос откуда-то из конца коридора.
  
  В комнату вошел высокий мужчина в черной шляпе с опущенными полями и новом, хотя и поношенном сером пальто с бархатным воротником. Поверх пальто у него на поясе был пристегнут револьвер. Он отдал честь и встал по стойке смирно.
  
  “Вы встречались с Питером Маллиганом сегодня вечером в половине седьмого?” - сказал Галлахер.
  
  “Да, комендант”, - ответил Керриган. “Я видел его примерно в это время, когда он шел по улице. Он остановил меня, чтобы узнать, знаю ли я что-нибудь для ”Гранд Нэшнл"."
  
  “Очень хорошо. Вы совершенно уверены насчет времени?”
  
  “Ну, я не могу назвать вам точную секунду, но, так или иначе, это не могло занять больше минуты. Я заканчиваю работу в шесть, и мне всегда требуется около двадцати минут, чтобы дойти от причалов до Фарелли. Ну, я выпил пинту пива в Farelly's и остановился на несколько минут, чтобы поговорить с ребятами, а потом, когда я вышел, я встретил Питера Маллигана. Я бы сказал, что это было примерно в половине седьмого.”
  
  “Очень хорошо, ” сказал Галлахер, “ возвращайтесь на свой пост. Питер Маллиган, теперь ты можешь идти. Вас отвезут домой на машине, которая привезла вас сюда, и мы исправим причиненные вам неудобства.” Он подошел к судьям и что-то торопливо прошептал. Они все кивнули и засунули руки в карманы. “Одну минуту, Маллиган”, - позвал он. Они все давали ему деньги. Он добавил немного из своего собственного кармана. Он подошел к Маллигану и протянул ему пригоршню серебра. “На данный момент это могло бы вам помочь. Я посмотрю, что можно сделать для вас позже. Я передам ваше дело Комитету помощи. Спокойной ночи, товарищ.”
  
  Маллиган взял деньги, склонив голову. Он встал и поспешно направился к двери, не говоря ни слова, сминая шляпу двумя руками и развевая пальто за спиной. Он исчез за дверью, головой вперед, сутулясь, волоча за собой две свои плоские ступни, как будто он тащил их против их воли. Затем, с тяжелым, пронизывающим кашлем, он исчез.
  
  Часовые снова встали у двери. Галлахер медленно вернулся к своему столу. Он сел. Наступила гробовая тишина.
  
  Молчание длилось всего около двенадцати секунд. Во время этой паузы Галлахер достал блокнот и перелистал страницы, в то время как Малхолланд, склонившись над его плечом, что-то шептал, а трое судей перешептывались, склонив головы друг к другу. Но для Джипо эти двенадцать секунд были такими же долгими, как двенадцать лет для человека, пораженного болезненной и неизлечимой болезнью. Череда ужасов промелькнула в его голове. Это были не идеи или раздумья, а почти осязаемые ужасы, которые, казалось, материализовались в его мозгу в результате рассуждений какого-то чужеродного существа. Его хитрость и его уверенность были внезапно схвачены этим удивительным иностранцем и выброшены из него, начисто из него в небытие, как две пули, выпущенные в воздух.
  
  Ha! Они были выбиты из него удивительным фактом исчезновения Маллигана, свободного, с деньгами в кармане, которые дал ему Галлахер. Они дали ему денег. Они назвали его товарищем. Они обещали передать его дело на рассмотрение Комитета помощи. Они отпустили его на свободу. Он ушел.... Иисус, Мария и Иосиф! Что все это значило?
  
  Затем внезапно, когда он сидел там, выпрямившись на своем стуле, массивный, эти невыразимые ужасы заполнили его разум. Они пришли готовыми, полностью созревшими, тошнотворными, как приступы желчи, острыми и жгучими, как штыковые раны, тяжелыми и грузными, как учащенное сердцебиение. Они приходили, один, два, три, четыре ... Десятки из них выстраивались в его мозгу, плечом к плечу, в массу, стояли там прочно, а затем немедленно исчезали, как призраки, без звука, уступая место другим. Их была масса, но каждый был особенным. У каждого был свой особенный тихий визг. У каждого была своя особенная демоническая усмешка. У каждого была своя особенность ... Черт бы их всех побрал! Проклятие их было в том, что он не знал, кем они были. Казалось, что его личность была закована в цепи, и он был неспособен бороться с проклятыми вещами. Он должен сидеть неподвижно, выпрямившись на своем деревянном теле, и позволить им стоять там, не вызывая возражений, в его мозгу. Он был беспомощен. Холодный пот выступил через каждую пору его тела.
  
  Прошло четыре секунды. Затем его разум начал ощупью бродить среди ужасов, робко, как улитка, к которой прикоснулись, и она ушла в свою раковину, притворяясь мертвой, и снова вышла, подозрительно касаясь травинок и шевеля рожками. Джипо раздул ноздри и рот. Он сделал глубокий вдох через оба органа одновременно. Холодный пот внезапно стал теплым. Его кровь прилила к голове от учащенного движения. Он стал свирепым. Сначала его глаза сузились, а брови, похожие на морды, опустились. Затем его глаза широко открылись, а брови приподнялись, как у пистолетов, которые подняты для наведения на цель. Его нижняя губа отвисла. Его разум начал методично работать. Ужасы исчезли из этого и уступили место железной решимости бороться до победного конца.
  
  Когда его кровь обезумела от алкоголя, он осознал огромную силу в своем теле. Он почти испытал чувство счастья от этой возможности воспользоваться им. Это была та дикая радость, которая всегда присутствует в ирландской душе во время опасности, великий боевой дух нашей расы, рожденный туманами, горами, журчащими потоками и бесконечным шумом моря.
  
  Он огляделся вокруг, оценивая тех, против кого ему приходилось сражаться. Слева от себя он увидел сидящую Мэри Макфиллип. Она держала руки на коленях. Она слегка наклонилась вперед, с нервным ожидающим выражением в глазах, глядя на Галлахера. Время от времени она бросала испуганный взгляд на Джипо, но ее глаза всегда возвращались к лицу Галлахера, как будто оно их завораживало. Было очевидно, что она была в ужасе и что ее разум пытался сосредоточиться на цели молитв, которые произносили ее шевелящиеся губы. Джипо увидел ужас на ее дрожащем лице и понял, что ему нечего ее бояться. Затем он посмотрел на трех судей. Он знал этих людей в масках. Они были просто марионетками, политиками, деятелями, которые выполняли приказы Галлахера, боясь противоречить ему. Ha! Галлахер был человеком, с которым ему пришлось драться. Галлахер и эта крыса Малхолланд. Он увидел их за маленьким столиком, склонившими головы друг к другу. Он устремил на них свой взгляд.
  
  Он лихорадочно принялся составлять план, не то чтобы он на что-то надеялся в этот час от составления плана, но просто потому, что составление плана было самоцелью для его своеобразного разума. Но он не мог даже придумать план. Вся его энергия была сосредоточена на поддержании своего гнева в лихорадочном накале. Он слабо боролся с потоками идей, а затем безнадежно отбросил их. Он сжал кулаки и держал их костяшками вниз, по одному на каждом бедре. Двое вооруженных мужчин, которые стояли позади него, видели, как вздымаются мышцы его спины и напрягаются под джинсовой курткой.
  
  Затем тишина нарушилась. Галлахер встал с открытым блокнотом в руке. Он подошел к столу судей. Он положил блокнот перед судьями, указывая на что-то пальцем. Судья в центре кивнул. Галлахер снова вернулся к своему столу и сел. Джипо с бешеным волнением следил за каждым движением. Казалось, он был готов вскочить на ноги и броситься на Галлахера. Двое часовых в дверях и двое вооруженных мужчин, стоявших за спиной Джипо, положили пальцы на спусковые крючки своих револьверов. Они слегка наклонились вперед. Наступил напряженный момент, затем Галлахер посмотрел на Джипо и начал говорить резко, низким, сдержанным голосом.
  
  “Теперь, Джипо, ” начал он, - расскажи нам, как ты провел время с шести часов вечера до того, как пришел сюда в половине второго. Поторопись. Не теряйте времени. Мы торопимся”.
  
  Глаза Джипо почти закрылись. Затем его лицо, казалось, распухло. Его рот искривился.
  
  “Какое тебе дело до того, где я нахожусь?” - прогремел он странным, глухим голосом. Казалось, у него пересохло во рту.
  
  “Никогда не знаешь наверняка”, - небрежно сказал Галлахер. “Возможно, нам было бы интересно узнать. Не испытываете ли вы желания рассказать нам, как вы развлекались с того момента, как встретили Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа в шесть часов в ночлежном доме ”Данбой", и до того, как пришли сюда?"
  
  “Предположим, я не скажу тебе, что ты собираешься делать?" Что?”
  
  “Ну, я не собираюсь тебе этого говорить. Но мы можем многое сделать. Ты и сам это знаешь, не так ли? У вас есть свой выбор в этом вопросе. Либо вы говорите мне, либо я возьму на себя труд сообщить вам и суду сам ”. Он на мгновение замолчал, а затем добавил: “С помощью присутствующего здесь Бартли Малхолланда”.
  
  Затем он бесстрастно уставился на Джипо холодным и безразличным взглядом человека, рассматривающего статую. Грудь Джипо тяжело вздымалась. Он не был готов к такой прямой атаке со стороны Галлахера. Он ожидал, что Галлахер применит свою обычную тактику дружелюбия и обольщения, надеясь довести свою жертву до бешенства, чтобы она позволила какому-нибудь важному слову неожиданно сорваться с его губ. Джипо чувствовал себя фактически ущемленным в своих правах этим оскорбительно грубым нападением. Галлахер даже не оказал ему чести поиграть с ним. Тогда он, должно быть, уже все знает. Так ли это?
  
  Последние остатки самообладания покинули Джипо. Он предался безумной страсти. им овладела безумная волна свирепости. Он сжал кулаки так, что затрещали кости. Его правая нога стала такой жесткой, что ботинок пронесся по каменному полу с резким скребущим звуком, пока с грохотом не ударился о ножку формы. Там это и осталось. Его колено было заострено и дрожало. Он открыл рот и выкрикнул, почти бессвязно, поток богохульных и непристойных ругательств в адрес Галлахера. Он выкрикивал их в бесконечном предложении, без глагола, местоимения или союза. Он продолжал кричать, пока ему не пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.
  
  Когда Джипо остановился, стали слышны рыдания Мэри Макфиллип. Она сильно дрожала и всхлипывала. Галлахер встал, прошел мимо Джипо, не обратив на него ни малейшего внимания, и взял Мэри за руку. Он подвел ее к судейскому столу.
  
  “Мне больше не нужна эта свидетельница, ” сказал он, - поэтому, полагаю, я могу отвести ее в другую комнату”.
  
  Судьи кивнули. Он вывел Мэри из комнаты. Глаза Джипо повсюду следовали за ним. Он дико таращился и, казалось, потерял всякую способность руководить действиями своего тела. У него спазматически дрожали ноги. Галлахер вернулся в комнату и сел за свой стол.
  
  Глаза Джипо по-прежнему были сосредоточены на лице Галлахера. Его вспышка оставила его совершенно пустым, как встряхнутый мешок. Была боль внизу живота. Ораторы толпы знают, что такое боль, когда они говорят больше часа под градом яростных прерываний. Его глаза были ошеломлены. Какая-то механическая сила удерживала его взгляд сосредоточенным на лице Галлахера. Он реагировал на каждое движение лица Галлахера в полубессознательном состоянии. Каждый раз, когда Галлахер двигал конечностью, он чувствовал острый укол в низ живота. Он осознавал даже самые незначительные движения. Вещь, которая особенно пугала его, была хронической привычкой Галлахера подергивать щеками, периодически скрежеща задними зубами.
  
  Как и прежде, эта агония длилась всего несколько мгновений, в то время как Галлахер, нахмурив лоб, просматривал какие-то записи на своем столе. Но мгновения казались годами, настолько концентрированной была агония. Галлахер снова заговорил.
  
  Затем в Джипо снова произошла странная перемена. Ибо, как только Галлахер заговорил, он почувствовал мгновенное облегчение. Он глубоко вздохнул. Он вздохнул. Восхитительная дрожь пробежала по его телу, как прохладный бриз, дующий со стороны знойного моря летом. Его челюсти снова сжались. В голосе Галлахера зазвучали другие нотки. Это было мягче. Это было дружелюбно. Это было ... честное слово ... Это был спор. Тогда был шанс.... Еще должен быть шанс ...”
  
  “Что ты имел в виду, Джипо?” - воскликнул Галлахер. “Что вы имели в виду, рассказывая нам всю эту ложь о Крысе Маллигане?" Тебе должно быть стыдно за себя. Даже если у вас есть зуб на мужчину, это не причина, по которой вы должны пытаться повесить на него что-то подобное. Боже милостивый! Ты забавный человек, Джипо. Что взбрело вам в голову сказать мне, что вы видели его этим вечером в пансионе "Данбой", когда мы очень хорошо знаем, что в ту самую минуту он находился в ста ярдах от своего собственного дома, в трех милях или больше? Ты был пьян или что?”
  
  “Я знаю, что был пьян”, - воскликнул Джипо, радостно откликаясь на эту дружескую увертюру Галлахера. Его гнев исчез. Вся его душа нетерпеливо потянулась к Галлахеру, жаждая поддержки. Произнеся первое предложение, он на мгновение замолчал. Он молчал, наклонившись вперед и пристально глядя на Галлахера, как будто ожидал, что Галлахер закончит заявление за него. Но когда тонкие губы Галлахера остались плотно сжатыми, он взволнованно помчался дальше, как будто безрассудно натыкался на опасные препятствия. Его голос был неровным и взволнованным. “Но я бы поклялся Всемогущим Богом, что это был он Я видел, как он вышел за дверь и побежал по дорожке за Фрэнки. И если это был не он, то, должно быть, кто-то другой, похожий на него, потому что я бы узнал покрой его плеч где угодно. Я бы сделал, если бы вы засунули мою голову в мешок ”.
  
  “Вы сказали мне, ” продолжил Галлахер тем же дружелюбным, укоризненным тоном, - что вы следовали за Крысой через весь город, пока не пришли к … Где, вы сказали, вы потеряли его из виду? Теперь я забыл”.
  
  Джипо вздрогнул и запнулся. Боже милостивый, что он сказал? Он должен сказать то же самое, что говорил раньше. Но он не мог вспомнить, говорил ли он, что следовал за Крысой через весь город. Сказал ли он это в трактире или нет. Его лоб горел. Удары молотка в верхней части его черепа ослепляли его глаза от боли. Почти бессознательно он приложил руку ко лбу и патетически, на необычно высокой ноте, выпалил удивительно детскую и истеричную фразу.
  
  “Комендант, я совсем запутался и ничего не могу вспомнить”.
  
  Это было ужасно, этот жалкий, несчастный крик боли и абсолютного отчаяния, исходящий от такого гиганта.
  
  “Тогда все в порядке, ” сказал Галлахер, “ не беспокойтесь сами. Мы должны докопаться до сути этого дела, так что мы просто приступим к работе, мы двое, и, возможно, нам удастся собрать все воедино. Теперь лучшее, что мы можем сделать, это начать с конца и вернуться назад. Мы будем работать в обратном направлении, пока не дойдем до того момента, когда вы потеряли того человека, которого видели выслеживающим Фрэнки Макфиллипа из пансиона Данбой. В таком случае мы начнем с того, где вы были до того, как пришли сюда. Бартли Малхолланд сказал нам, что вы были у тети Бетти с женщиной по имени Коннемара Мэгги. Ты должно быть, был с ней, потому что Бартли своими глазами видел, как ты давал ей две фунтовые банкноты. В комнате было три пустые бутылки из-под виски. Я полагаю, они были куплены вами. Ну? Мужчина имеет право пить свой собственный виски, который он купил на свои собственные деньги, я полагаю. Это не имеет никакого отношения к нашему бизнесу, не так ли, Джипо? Вообще никаких. Мы просто хотим проследить за тем человеком, который выследил Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа из пансиона Данбой. Что ж! Что мы обнаруживаем дальше? Твоя подруга по имени Кэти Фокс, когда-то давным-давно была нашим товарищем, они все на передовой в этом бизнес, все те люди, которые когда-то были нашими товарищами, она сказала Бартли Малхолланду, что вы дали три фунта англичанке у тети Бетти и два фунта тете Бетти, чтобы заплатить долг за эту женщину. Ты хотел отправить ее обратно в Лондон. Что-то вроде приюта Бамардо или что-то в этом роде, у этой тети Бетти, для бездомных женщин. Ну, конечно, это опять-таки не имеет к нам никакого отношения. Мужчина имеет право делать со своими деньгами все, что ему нравится. Но.... Боже милостивый, Джипо, ” воскликнул он, ударив кулаком по столу и разразившись странным веселым смехом, “ ты отлично проводил время. Где ты взял все деньги? Ha! Сейчас не стоит волноваться. Я знаю, что это не мое дело. Но если вы собираетесь вернуться в Организацию … Что ж! Ходят отвратительные слухи.... Ты же знаешь, какие глупые слухи ходят по Дублину. Это ужасно. Но факт в том, что люди говорят о моряках, американских моряках, которых ограбили на задворках паба Кэссиди. Конечно, это всего лишь слух, и опять же, эта ваша подруга, Кэти Фокс - будем ли мы называть ее одной из наших бывших товарищей? — она ответственна за слухи, по словам Бартли Малхолланда. Конечно, это явно ее рук дело. Вполне вероятно, что она выдумала эту историю назло, просто потому, что ты ушел с другой девушкой. Или... Скажи мне, есть ли в этом доля правды, Джипо? Я имею в виду слух о том, что вы ограбили моряка?”
  
  Джипо вздрогнул, словно очнувшись от тяжелого сна. Его мозг заработал “тук, тук, тук”, пытаясь сообразить, должен ли он сказать ”да" или “нет”. Если бы он сказал “да”, был бы он пойман на месте лжи? Если бы он сказал “нет”, смог бы он найти какие-либо другие способы объяснить, как он получил деньги? Несколько других вопросов и проблем также одновременно в замешательстве теснились в его голове. Были сомнения, неуверенность и подозрения. Он был полностью в ловушке. Его разум был подобен мусорной куче. У какой-либо цепочки рассуждений не было ни начала, ни конца. Он отказался от этого в отчаянии.
  
  “Комендант”, - сказал он, снова дотрагиваясь до своего лба, - “Я ничего не могу разобрать. У меня болит голова. Я, должно быть, пьян ”.
  
  И снова это был тот же самый сбитый с толку, мучительный крик потерянной человеческой души. Слабый, тонкий, детский голос, исходящий от великана.
  
  “Ну, неважно, ” бодро сказал Галлахер, “ оставим все как есть. Мы продолжим. Перед тем, как вы отправились к тете Бетти, Малхолланд видел вас в магазине с рыбой и чипсами, где вы угощали толпу людей бесплатной едой. Он сказал, что ты потратил там около фунта. Два фунта, три фунта, два фунта, один фунт .... Что ж! Вы, безусловно, были в великодушном настроении. Американским морякам, конечно, хорошо платят. Швыряется деньгами во все стороны, да? Как миллионер! Но, конечно, это ваше личное дело. Мы просто пытаемся разобраться в сути дела, которым занимаемся. Это дело заключается просто в следующем: кто донес на вашего приятеля Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа?”
  
  Галлахер произнес предложение медленно и громким голосом, пристально глядя при этом на Джипо. Джипо вздрогнул. Его губы широко раскрылись. Но он продолжал молчать. Его губы зашевелились, формируя слова, которые Галлахер произнес беззвучно.
  
  Галлахер с любопытством отрешенно наблюдал за движением губ Джипо, затем слегка улыбнулся, прежде чем продолжить.
  
  “Конечно, до этого, ” продолжил он, “ я сам встретил вас в пабе, в — э—э... пабе Райана на Титт-стрит. Там было место, где ты рассказал мне ту забавную историю о Крысе Маллигане. Ha, ha, ha! Ha, ha, ha! …”
  
  Галлахер внезапно расхохотался, держась за бока и задрав голову кверху. Джипо чуть не выпрыгнул из своей формы. Он задрожал.
  
  “Ну, из всех историй!” - продолжил Галлахер, притворяясь, что задыхается от смеха. “Я не могу понять, почему ты рассказал мне эту историю, Джипо. Я не могу разобрать это. Ну, тут уж ничего не узнаешь.... Но мы должны продолжать нашу собственную работу. Время поджимает, и нам предстоит проделать кое-какую сложную работу до конца ночи. Нелегкая работа, Джипо. Ну? Перед тем, как вы вошли в трактир, вы были в доме Фрэнсиса Макфиллипа на Титт-стрит, 44. И снова, по словам Бартли Малхолланда, вы, казалось, вели себя очень забавным образом. Конечно, я могу понять ваше волнение и возбуждение из-за смерти вашего приятеля. Но все же. … Вы помните, как отдавали миссис Макфиллип деньги, которые выпали из вашего кармана на кухонный пол? Для чего ты это сделал? А? Боже милостивый! Ты оставлял за собой золотой след весь вечер. Хотел бы я, чтобы было так же легко отследить мужчину, которого вы видели выходящим из пансиона Данбой вслед за Фрэнки. Но почему вы отдали те несколько шиллингов миссис Макфиллип и сказали, что это все деньги, которые у вас были, когда вы прекрасно знали, что в тот самый момент у вас в кармане было гораздо больше?”
  
  “Я не знаю”, - прорычал Джипо.
  
  Его голос больше не был слабым и детским. Он снова напрягся.
  
  “Может быть, вы уже тогда были пьяны”, - предположил Галлахер почти взволнованно, как будто он намеренно пытался извиниться за нелепости Джипо. “Может быть, ты был пьян. Что?”
  
  “Разве я не говорил тебе до того, как напился”, - проворчал Джипо.
  
  “Ha! Я знал, что ты был пьян. Где ты выпивал?”
  
  “Не могу сказать вам, где, но я знаю, что пил с Кэти Фокс”.
  
  “Ha! Теперь у нас это есть”, - закричал Галлахер, ударив кулаком по столу.
  
  “Что теперь у тебя есть?” - заорал Джипо, тяжело дыша и свирепо наклоняясь вперед. Он разжал кулаки, похожие на когти. Он расставил ноги, готовый к прыжку. “Что у вас есть, комендант?” - хрипло крикнул он.
  
  Галлахер взял свой пистолет за приклад и три раза слегка постучал дулом по столу. Двое вооруженных мужчин направили свои револьверы в спину Джипо. Трое судей, которые спокойно курили сигареты, вздрогнули, Малхолланд сделал легкое движение в сторону двери.
  
  Затем Джипо расслабленно опустился на свое место. Ужасное очарование холодных глаз Галлахера начисто высосало из него страсть. Устало дыша, он сидел неподвижно. Напряжение снова ослабло. Галлахер положил пистолет на стол и улыбнулся.
  
  “Не нужно волноваться, Джипо”, - сказал он. “Я просто сказал, что это было, когда вы пили с Кэти Фокс, вы сказали, что ограбили моряка на задворках паба Кэссиди. Может быть, она спросила вас, откуда у вас деньги, из чистого праздного любопытства, и вы сказали ей это в шутку. Мы все знаем, какие любопытные существа женщины. Впрочем, это не имеет значения. Что действительно имеет значение, так это вот что. Не могли бы вы вспомнить, в котором часу это было? Когда ты пил с Кэти Фокс? В котором часу это было?”
  
  “Я не могу сказать”, - флегматично пробормотал Джипо. “Я пьян. Я не могу вспомнить ”.
  
  “Что ж, теперь это вызывает сожаление”, - сказал Галлахер. ‘Для нас очень важно выяснить, что это было за время. Если бы мы смогли выяснить, в котором часу это было, тогда мы, несомненно, смогли бы узнать намного больше. Допустим, в то время было девять часов. Допустим, девять. Это было бы не так уж далеко от истины? Это было бы далеко от истины, Джипо?”
  
  “Откуда я знаю, который был час?” - взревел Джипо. “Разве я не говорил вам, что был пьян?”
  
  “Ну, теперь”, - продолжил Галлахер, становясь немного более взволнованным, “мы добрались до девяти часов. Мы вернулись к девяти часам”.
  
  Он сделал паузу. Его лицо начало светлеть, а на лбу появились морщины. Его глаза больше не были стальными и холодными. Они стали беспокойными точками, огненными и полными бурной деятельности. Они продолжали блуждать по лицу Джипо. Его губы, напротив, были изогнуты в уголках в странной, сухой улыбке. Его голос смеялся и звучал немного выше и слаще.
  
  “Итак, мы прибыли в девять часов, - продолжил он, “ двигаясь в обратном направлении. Отличный способ путешествовать, Джипо.
  
  Вы никогда не знаете, с чем столкнетесь, не зная. В любую минуту мы можем что-нибудь найти, Джипо. Возможно, через несколько мгновений мы даже набросимся на человека, который донес на Фрэнки Макфиллипа. мы могли бы наброситься на него. Сейчас! Полегче с этим, Джипо. Я имею в виду человека, которого вы видели выслеживающим Фрэнки Макфиллипа из пансиона Данбой. Не могли бы вы дать суду какое-либо представление об описании того мужчины, которого вы видели? Вы говорите, он был похож на Маллигана? Вы говорите, он был похож на Маллигана? Говори, парень. Говори, я говорю”, - взревел он.
  
  Но Джипо больше не мог говорить.
  
  С ним произошла внезапная трансформация. Как гроза разражается над спокойным морем в знойный день, раздирая маслянистый океан и покрывая его крутящимися черными гребнями и белой пенящейся пеной, так и его тело и душа откликнулись на внезапную молнию в глазах Галлахера и зловещий треск его голоса, произносящего слащавые угрозы, дьявольски играющего словами. Он рассыпался, превратившись в огромную, дряблую, лежащую на спине массу, которая корчилась на деревянном каркасе, беспомощно сваленная в кучу конечностей. Его голова упала вперед на грудь, раскачиваясь из стороны в сторону на основании подбородка. Его глаза провалились в орбиты. Его лицо стало пепельно-серым и неподвижным. Его ноги ослабли. Его желудок скрутило, как у некрепкой стены, рушащейся на собственном фундаменте. Все его тело задрожало и пришло во внушающие благоговейный трепет движения, чудовищные и бесчеловечные, отвратительные как зрелище унижающего порока и все же жалкие в своей беспомощности.
  
  Все бесчисленные столетия человеческого развития, которые наложили свой отпечаток на это тело, превратив его в великолепный образ богоподобного человеческого существа, иссякли за это время агонии, оставив лишь хаотичную коллекцию извивающихся конечностей и странные видения, проносящиеся по его искаженному судорогами лицу.
  
  Зрелище было устрашающим даже для черствых людей, которые его окружали. Даже их ожесточенные души увидели видение странной жизни именно тогда, неизвестный и неожиданный фантом, который приходит к некоторым раз в жизни и который никогда не приходит ко многим, фантом человеческой души, сорванной с себя покров цивилизации, лежащей обнаженной и охваченной ужасом, без помощи, без надежды на милосердие. Они забыли на мгновение о своей ненависти к нему. Они забыли, что эта беспомощная, бесформенная масса человечества представляла угрозу для их жизней. Они забыли, что он был гадюкой , которую они должны раздавить. Они знали только в тот момент, что он был таким же бедным, слабым человеческим существом, как и они сами, человеческой душой, слабой и беспомощной в страданиях, дрожащей в тисках вечной борьбы человеческой души с болью.
  
  Их рты широко открылись. Их глаза смягчились. Некоторые совершали бессознательные движения руками, другие ногами, бессознательные движения, о которых их разум не осознавал. Ибо их умы, дисциплинированные разъедающим влиянием ненависти, сидели тихо и безразлично.
  
  Один-единственный человек наслаждался агонией Джипо. Он наслаждался этим бессознательно. Он больше не осознавал своих эмоций. Он сошел с ума, опьяненный яростью своей ненависти. Этим человеком был Галлахер.
  
  Он легко поднялся из-за стола, не говоря ни слова, мягко хватаясь за стол руками для поддержки, как пантера, ищущая точку опоры для прыжка. Его худое, лоснящееся, желтоватое лицо было озарено сиянием страстного рвения, как у любовника, приближающегося к своей возлюбленной. Но это не было чистым, блистательным рвением любви. Это было рвение хищного зверя, готового к прыжку. Губы смеялись, тонкие, морщинистые, красные губы, растянутые вверх и вниз от выставленных белых зубов. Глаза блеснули. Лоб дернулся. Руки дрожали. Все тело слегка дрожало, с мелкая дрожь, которая проходит по боку сеттера, когда он стоит, нависнув над своей добычей. Он медленно поднялся из-за стола. Он переступил через свой стул правой ногой, чтобы не сдвинуть стул. Он освободил свое тело от контакта со столом и стулом. Его глаза были прикованы к лицу Джипо. Он стоял, пригнувшись. Его голова была наклонена вперед, почти на уровне его сутулых плеч. Он нащупал правой рукой на столе свой пистолет. Его пальцы нащупали приклад. Постепенно они приняли это. Указательный палец искал спусковой крючок и нашел его. Он взял пистолет со стола. Он резким движением поднес его к своему бедру. Его дуло было направлено в грудь Джипо. Он сделал один короткий шаг вперед.
  
  Джипо издал резкий вопль и поднес обе руки к лицу, прикрывая глаза. Но он почти сразу же забрал их обратно. Они упали по бокам от него. Он должен посмотреть в глаза Галлахеру. Он не мог оставаться скрытым от этих глаз. Они въедались в его плоть, если он не смотрел на них своими собственными.
  
  Галлахер заговорил. Его голос был почти неслышен. Голос был мягким и сладким, как у девушки.
  
  “Поскольку вы, кажется, потеряли голос, ” прошептал он, - мне лучше самому сказать вам, кто был этот человек. Нет необходимости описывать его для суда. Суд может увидеть этого человека своими глазами. Я собираюсь назвать суду само имя информатора, который предал своего товарища, Фрэнсиса Джозефа Макфиллипа, я собираюсь указать на информатора своей собственной рукой. Это тот самый человек”, - внезапно закричал он со страшной силой, поворачиваясь к судьям и направляя пистолет на Джипо. “Товарищи, информатор - Джипо Нолан, который сидит там на этом бланке”.
  
  Едва он закончил, как Джипо издал приглушенный крик, как бессловесное животное в смертельной агонии. Он повалился вперед на каменный пол. У него пошла пена изо рта. Он протянул дрожащие руки к Галлахеру.
  
  “Комендант, ” закричал он, - я не знал, что делал. Я заявляю Богу, что я не знал, что я делал. Разве ты не видишь, что у меня за грива?” Он повысил голос до крика и продолжал ползти вперед по полу к ногам Галлахера. Затем он с трудом поднялся на четвереньки. Он развел руки в стороны, тяжело дыша: “Неужели здесь нет человека, который мог бы сказать ему, почему я это сделал? Я не могу сказать ему. У меня болит голова. Я не могу сказать ему. Комендант, комендант, ты и я, комендант. Мы составим план, мы двое ... ух-р-р-р...”
  
  Его голос перешел в невнятное бормотание, когда его руки вцепились в ботинки Галлахера, и он снова ничком рухнул на землю. Его толстые губы, которые пытались поцеловать ботинки Галлахера, оставляли следы поцелуев на каменных плитах. Галлахер оттолкнул ногой сжимающие его руки и резко крикнул:
  
  “Отведите его в камеру и поместите под строгую охрану”.
  
  Немедленно четверо вооруженных мужчин бросились вперед и наклонились, чтобы схватить Джипо. Но как только они коснулись его, он напрягся. Он немедленно поднялся вместе с ними на ноги, с приливом необъяснимой силы. Он стряхнул с себя четверых мужчин, пожав плечами всем телом. Затем он собирался пригнуться, чтобы броситься на Галлахера, когда все четверо снова бросились на него с одновременным криком. Мгновение он покачивался на согнутых бедрах, шатаясь под ударами четырех тел, двое из них лежали у него на спине, двое держали его за талию. Затем он сделал яростный, напряженный шаг вперед правой ногой, задыхаясь при этом. Он со звоном опустил ботинок на пол, а затем дернулся назад. Двое мужчин, которые приземлились ему на спину, обвили руками его шею и раскачивались, ударяясь головами друг о друга, их ноги летели по течению. Раздался крик: “Одолейте его. Помогите! Помогите!”
  
  Трое судей отошли от стола и встали у стены, не решая, бежать ли в безопасное место или броситься в атаку.
  
  Малхолланд взволнованно потянул Галлахера за руку.
  
  “Мне стрелять, комендант?” - прошептал он.
  
  “Не стреляйте”, - пробормотал Галлахер ошеломленным, сонным голосом. Он смотрел на борющихся мужчин с грустной улыбкой на лице, как будто ему снился сон. “Не стреляйте. Он еще не приговорен. Не стреляйте, я говорю вам ”.
  
  Затем Малхолланд подбежал, пригнувшись, и бросился к ногам Джипо, пытаясь обхватить их руками. Теперь на Джипо висело пятеро мужчин. Он был подобен Лаокоону, обвитому змеями. Он стоял, резко выпрямившись, каждый мускул на его теле был напряжен.
  
  Затем он качнулся вправо, к двери, с этим человеческим грузом, не пришвартованным и раскачивающимся от внезапного крена, сталкиваясь с мягкими ударами, в тяжело дышащую массу. Его отбросило на три шага от двери из-за крена. Он увидел дверь. Огромным рывком, от которого хрустнули его бицепсы, он стряхнул мужчин со своей спины и шеи. Они скользнули вниз со скребущим звуком своих ногтей, царапающих его одежду. Они обхватили его бедра. Затем он зарычал и наклонился, чтобы растолкать мужчин, которые цеплялись за его ноги. Его цепкие руки вцепились Малхолланду в волосы. Его пальцы скользнули вниз, в поисках горла, чтобы задушить его, когда безумный топот ног заставил его вздрогнуть. Он поднял глаза.
  
  Они неслись на него через дверной проем. На мгновение он увидел множество сверкающих глаз, сжатые губы и когтистые руки, устремившиеся к нему. Затем он с головой бросился на своих новых врагов. Он заставил их всей массой отступить в дверной проем. Там они все упали, среди воплей, шипящих проклятий и воплей боли. Затем из кучи в центре торчали огромные ботинки Джипо, а между ними выглядывало ухмыляющееся желтоватое лицо Малхолланда.
  
  Когда они убрали с него завал из человеческих тел, он был истощен. Четверо мужчин скрутили ему руки за спиной. Затем его потащили по проходу в тюремную камеру. Они освободили его и бросили внутрь. Они заперли дверь на засов.
  Глава 12
  
  В одиннадцать минут четвертого Джипо был приговорен к смертной казни. Трое судей ушли, оставив Галлахера отвечать за исполнение приговора.
  
  В восемнадцать минут четвертого Малхолланд вошел в комнату для допросов вместе с тремя мужчинами, которым было поручено привести в исполнение приговор, вынесенный заключенному. Они встали по стойке смирно перед столом, за которым сидел Галлахер. Галлахер зачитал им решение суда. Затем он отдал им соответствующие приказы.
  
  “Товарищ Малхолланд, ” сказал он, “ будет отвечать. Когда я покину эту комнату, вы бросите жребий обычным способом. Затем вы отвезете заключенного в автофургоне в любую часть горной дороги, примерно на полпути между Киллайси и Гленкри. По обе стороны дороги трясина. В любой точке этого населенного пункта вы будете находиться по крайней мере в двух милях от ближайшего дома. Приведите приговор в исполнение там. Закопайте тело на некотором расстоянии от дороги. Просто бросьте это в лужу с болотной водой. Когда закончите работу, идите прямо через гору в Эннискерри и возвращайтесь в город другим маршрутом. Их несколько. Вы можете выбрать наиболее удобный. Доложи мне в штаб-квартире, как только вернешься, Бартли. Я буду ждать тебя там. Продолжайте, товарищи. Уведите заключенного как можно быстрее. При необходимости примените силу, чтобы помешать ему устроить беспорядки, но вы ни в коем случае не должны приводить приговор в исполнение, пока не доберетесь до гор ”.
  
  Галлахер вышел из комнаты. Он прошел по коридору в комнату, где в одиночестве сидела Мэри Макфиллип. Все вооруженные люди были собраны в комнате охраны у подножия лестницы. Теперь в дело вступил Томми Коннор. Он что-то объяснял им хриплым голосом. Двое мужчин находились за дверью камеры. Часовой снова прошелся взад и вперед по коридору.
  
  Галлахер сел на деревянную скамью рядом с Мэри Макфиллип. Он не смотрел на нее. Он уставился в пол. Его лоб дернулся. Его лицо было очень осунувшимся.
  
  “Мы обнаружили информатора, Мэри”, - сказал он низким голосом. “Твой брат будет вскоре отомщен. Это был Джипо Нолан, который предал его ”.
  
  Наступила тишина. Последнюю фразу Галлахер произнес драматично, как потрясающее откровение. Но Мэри ничего не сказала. Он посмотрел на. нее.
  
  “Мэри”, - сказал он снова, немного громче. “Это Джипо Нолан донес на вашего брата”.
  
  Она вздрогнула и печально посмотрела на него в полумраке.
  
  “Я знала это, - сказала она, - с самого начала. Бедняга.”
  
  “Что?” - выдохнул он, уставившись на нее.
  
  “Что ты собираешься с ним делать, Дэн?” - спросила она почти неслышно. “Я надеюсь, ты не ...” Она остановилась.
  
  Галлахер посмотрел на нее остро, с удивлением, подозрительно, как будто он внезапно доказал самому себе, что все его расчеты в чем-то были неверны.
  
  “Что, конечно, Мэри?” сказал он наконец, почти робко.
  
  “Ты не собираешься его убивать”, - сказала она. “Это было бы всего лишь еще одним убийством, добавленным к ... к другому. Это не помогло бы мертвым. Господи, помилуй его”.
  
  “Убийство!” - мечтательно воскликнул Галлахер, как будто впервые в жизни услышал это слово и размышлял о его значении, недоверчиво, как философ, неожиданно столкнувшийся с колоссальным суеверием. Затем его ноздри расширились, а лицо окаменело от гнева, когда он осознал смысл ее слов и ее отношение к приговору, который вот-вот должен был быть вынесен Джипо. “Убийство, вы сказали? Великий скотт! Ты называешь убийством уничтожение змеи, которая предала твоего брата? Где твой...? Вы называете себя ирландкой? Что? Боже милостивый! Я не знаю, что с этим делать. Что ...? Святые небеса!”
  
  “Послушай меня, Дэн”, - сказала она, всхлипывая. “Ради Бога, выслушай меня, прежде чем сделать это. Послушай. До сих пор я не знал, насколько это ужасно. Я был глуп, когда разговаривал дома этим вечером, когда все люди были там. Я был так взбешен тем, как говорил отец, что подумал, что мог бы сам застрелить человека, который донес на Фрэнки. Но это было бы убийством, Дэн, таким же, как любое другое убийство. И—”
  
  “О, черт возьми!” - рявкнул Галлахер.
  
  “Дэн, ” прошептала она, “ не делай этого, ради меня. Я люблю тебя. Не делай этого, ради меня, и я сделаю все, что ты захочешь. Я чувствую, что я причина этого ”.
  
  “Мэри, ты любишь меня?” - взволнованно прошептал Галлахер, тяжело дыша, когда он схватил ее правую руку обеими своими. Он наклонился к ней. “Скажи это еще раз. Скажи, что любишь меня”.
  
  Но он немедленно отступил, со странным и неестественным присутствием духа. Он боялся, что проходящий мимо часовой может увидеть его.
  
  По щекам Мэри катились слезы. Она отвернулась к дверному проему. Она хранила молчание. Галлахер отстранился от нее, пристально вглядываясь в ее лицо. Он посмотрел на нее из-под сдвинутых бровей. Его губы были твердо сжаты. Его лоб дернулся. Казалось, что он боролся с дикой страстью и в то же время изо всех сил пытался связно мыслить на интеллектуальном плане. Он пытался прощупать движения ее разума, чтобы он мог победить это своим разумом. Он хотел покорить ее разум и подчинить ее себе, сделать ее своей парой на его собственных условиях. Он сказал себе, что делает это, чтобы она могла помочь ему в завоевании власти. Он отказывался признаться самому себе, что его вдохновляла страсть. Он презирал страсть.
  
  Тишина была очень странной и напряженной. Мэри осознавала это. Но Галлахер не осознавал этого, когда Мэри заговорила. Она быстро говорила, не глядя на него. Она говорила раздраженным тоном.
  
  “Забери меня из этого места немедленно, Дэн”, - сказала она. “Я сошел с ума, придя сюда с тобой. У меня вообще не было причин приходить сюда. Кроме того, если бы вы были джентльменом, вы бы не просили меня прийти. То, что я только что сказал о любви к тебе, было неправдой. Я только сказал это, пытаясь убедить тебя не убивать того человека. Раньше, когда я читал в газетах о том, что в человека стреляли, я думал, что это правильно, но совсем другое дело, когда человек, которого ты знаешь, делает нечто подобное. Фрэнки тоже убил человека, Господи, помилуй его. О, Боже, сжалься над всеми нами”. Она впала в легкую истерику. “Почему у нас не может быть мира? Почему мы должны убивать друг друга? Почему—”
  
  “Тише! Сохраняйте спокойствие. Сохраняйте спокойствие”.
  
  “Разве это не жестоко, Дэн?”
  
  Она уронила голову на руки. Ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий.
  
  Галлахер мечтательно уставился на нее.
  
  “Теперь я оставлю ее в покое”, - подумал он. “Логическая последовательность этой вспышки будет такой. Ее разум скатится к другой крайности, если я буду молчать и не буду раздражать ее попытками убедить в своей правоте. Ее ужас и ее моральное возбуждение исчерпают себя и погрузятся в сон. Тогда она начнет осознавать свое странное окружение, ментально, по-другому. Когда ее разум снова проснется и станет нормально острым, она увидит меня, это место и то, что будет сделано с Джипо, в противоположном свете. Когда ее разум будет блуждать в этом новом отношении, мне будет легко повлиять на нее. Я думаю, что я прав. По крайней мере, это правило всегда соблюдалось. Я помню борьбу, которая у меня была с Шоном Конроем. Но предполагается, что женщины сильно отличаются от мужчин психологически. Но я должен рискнуть этим. Было бы самоубийством вмешиваться в нее сейчас. Это несомненно. Все еще … Я как-то не уверен в себе с ней…. Это не похоже на другие. И ...”
  
  Снова его страсть взметнулась вверх. Он сидел, ни о чем не думая, борясь с этим, сжимая ладони вместе, не сводя глаз с ее изогнутой шеи.
  Глава 13
  
  Когда Галлахер покинул комнату для допросов, Малхолланд молча подошел к бланку и сел. Трое мужчин нервно стояли перед столом, наблюдая за ним. Они пристально наблюдали за ним в тишине, как будто каждое его движение было чревато серьезными последствиями для них самих.
  
  Он достал из коробки три спички и положил их рядом с собой на бланке. Он обрабатывал их медленно и обдуманно, с серьезным созерцательным выражением на лице, как старый рыбак, насаживающий наживку на крючки под восхищенными взглядами группы туристов. Затем он достал складной нож и открыл его. Он отрезал кусочек от одной спички. Он положил нож обратно в карман.
  
  Затем, внезапно, он прочистил горло с шумом, который прозвучал оглушительно в тишине. Трое мужчин вздрогнули. Они испуганно смотрели друг на друга, как будто каждый из них был застигнут другими за совершением непристойности.
  
  Малхолланд спокойно поднялся и подошел к ним, держа три спички на раскрытой ладони. Не говоря ни слова, он указал на них. Два длинных и один короткий. Они все их осмотрели. Верно. Каждый торжественно кивнул головой. Ни слова. Малхолланд кивнул и ушел в дальний конец комнаты. Теперь они не следили за ним глазами. Они с болью уставились в пол.
  
  Самым высоким из них был докер по имени Питер Хакетт. Он был светловолосым молодым гигантом, стройным и худощавым лицом, с сонными голубыми глазами и нежным ртом. Его большие костлявые руки были густо покрыты длинными белыми волосами. Он стоял, скрестив руки на груди, выставив вперед одну ногу, его глаза были широко открыты и напряжены, лоб наморщен. Ему было всего двадцать два. Это был первый раз, когда его выбрали для дела такого рода. Это было особенно странно и отвратительно для него, потому что он был добродушной душой, любимой всеми на набережных, где он работал. Он не имел ни малейшего представления о политике или о какой-либо другой проблеме, кроме метания, футбола, лошадиных скачек и подачи и жеребьевки, в которые он играл весь воскресный день на берегу канала со своими дружками. Он часто проигрывал всю свою недельную зарплату, играя в питч-энд-тросс. В таких случаях, когда он возвращался домой к своей молодой жене без гроша в кармане, он первым делом в припадке ярости танцевал по кухне и, возможно, ломал пару вещей, угрожая вышибить Китти мозги, если она скажет хоть слово. Затем его гнев внезапно испарялся, за которым следовал приступ рыданий. Во время этого припадка он сидел у огня, обхватив голову руками, стонал и умолял Китти простить его. Его жена всегда испытывала восторг, когда происходили эти вспышки гнева, потому что волнение от ссоры и поцелуи Питера, которые продолжались далеко за полночь после, были долгожданным перерывом в унылой монотонности повседневной жизни жены докера, которая убирала, готовила, стирала, с двумя детьми, за которыми нужно было присматривать на зарплату докера.
  
  У Питера не было воображения. Ему не хватало утонченной совести и чувства несправедливости, которые привлекают в революционное движение большинство таких нежных натур, как он. Он также не был материалом, из которого делают революционеров другого типа. Он принадлежал к Организации просто потому, что к ней принадлежали остальные “мальчики”, и из фанатичного преклонения перед комендантом Дэном Галлахером.
  
  Дарт Флинн, с другой стороны, был создан природой как революционер, человек, идущий впереди основной массы человечества, безжалостно разрушающий препятствия, нарушающий вялое существование стада, пугающий довольных своей деятельностью, рожденный с проклятием на челе, анафемой для массы существ, которые всегда стремятся к спокойствию и умиротворению любой ценой. Он был суровым, с темным лицом, сложен как корень дуба, почти квадратный. Его тело и лицо были мясистыми и ревнивыми к движениям. Его глаза были маленькими. Они двигались горизонтально. Он был чисто выбрит, с розово-белым цветом лица, несмотря на то, что ему было тридцать пять и он прожил тяжелую жизнь возчика. В компании он вряд ли когда-либо высказывал мнение о политике, религии или о любых других фундаментальных вещах, которые с жадностью обсуждают революционеры, держащие свою жизнь в своих руках. Но в тайне своей собственной души он глубоко задумался над этими вопросами. В его маленькой пустой комнате в ночлежном доме на Кейпл-стрит у него было несколько работ по философии и экономике. Он также разработал удивительную систему философии, основанную на предпосылке, что каждое человеческое существо разделяет свою душу с несколькими различными животными. Человек, который смог бы обнаружить этих животных и поддерживать с ними постоянные отношения, был бы в высшей степени счастлив и бессмертен.
  
  У Флинна не было морального чувства. Он ненавидел всех людей, которые не были коммунистами. Он любил всех детей и животных. Он отдавал большую часть своей зарплаты маленьким голодным хулиганам на улице. У него не было родственников или иждивенцев. Он был старым членом Организации, которого высоко уважали за его мужество, его верность и его молчаливые привычки.
  
  Третий мужчина, Лоуренс Керли, был совершенно другого типа, чем оба его товарища. Он также был самым нервным и робким. Ему было двадцать восемь, бледнолицый, рыжеволосый, высокий, худощавого телосложения, слегка чахоточный из-за впалой груди и сутулых плеч. Его отец был врачом в сельской районной амбулатории. Он получил хорошее образование, но рано разочаровался в жизни и отказался учиться на адвоката, как того хотел его отец. Вместо этого он устроился клерком в Дублине, чтобы окунуться в революционное движение.
  
  Теория революционного коммунизма интересовала его гораздо больше, чем работа на благо революции. Он постепенно превратился в чудака, которого все ненавидели. Он всегда придирался и читал или обсуждал скучные работы о социализме. Его взгляды всегда были самыми экстремальными и кровожадными. Он имел обыкновение взволнованно шептать всякий раз, когда встречал незнакомца, который его еще не знал, или когда происходили малейшие производственные беспорядки:
  
  “Красный флаг будет поднят в любую минуту. Подожди, пока не увидишь. Тогда прольется кровь. Подожди, пока не увидишь. Справедливость и свобода - это буржуазные лозунги. Пролетарские лозунги - месть и хлеб. Пролетариат знает, как воздать по заслугам угнетателям”.
  
  У него всегда была такая скороговорка.
  
  Однако теперь они трое, столь разные по основным характеристикам, достигли общего уровня эмоций. Тишина ночи, наполненные призраками подвалы, незаконность и опасность задуманного акта, мучительная неопределенность выбора наполнили их такими безумными эмоциями, что они были вне себя. Они не боялись. Они были за пределами страха, на отдаленном уровне эмоций, где обычные импульсы, которые волнуют сердца людей, неизвестны.
  
  Затем подошел Малхолланд со спичками, разложенными в его руке так, что были видны только их красные головки.
  
  “Кто вытянет первым?” - небрежно спросил он, встав перед группой.
  
  После секундной паузы Флинн поспешно вышел вперед. Он протянул мясистую руку, неловко повозился со спичками, а затем вытащил одну.
  
  Все они нетерпеливо напряглись, чтобы посмотреть. Это было долгое совпадение. Все вздохнули.
  
  “Следующий”, - сказал Малхолланд.
  
  Керли и Хакетт взволнованно посмотрели друг на друга. Затем каждый заговорил.
  
  “Ты пойдешь первым”.
  
  “Нет, ты иди первым”.
  
  “Продолжай. Я не против вытащить последнего ”.
  
  “В чем разница? Ты ближе всех. Ничья.”
  
  “Почему я должен? Твоя очередь. Ты рисуешь.”
  
  “Давайте,” прорычал Малхолланд, “один из вас рисует. У нас нет времени”.
  
  Они оба сделали движение в сторону спичек. Затем каждый остановился, чтобы пропустить другого вперед. Их руки и ноги дрожали. Они смотрели друг на друга с ненавистью.
  
  “Давай”, - снова прошипел Малхолланд. “Разве вы не слышали приказ коменданта о том, что мы должны убираться отсюда как можно скорее?" Ты боишься или что?”
  
  “О нет”, - воскликнули оба мужчины одновременно бесцеремонным тоном.
  
  Они оба бросились к спичкам. Они боролись за них.
  
  “Теперь держись подальше. Теперь моя очередь”.
  
  “Держись подальше, ты. Раньше ты не был таким быстрым. Дай мне нарисовать”.
  
  “Нет, я не буду. Я был здесь первым ”.
  
  “Ради всего святого, ” воскликнул Малхолланд, “ вы пара младенцев. Мне придется наставить на тебя свой пистолет?”
  
  Они оба стояли неподвижно, ошеломленно глядя на Малхолланда.
  
  “Это против правил”, - продолжил Малхолланд с чувством огромной важности, - “но я собираюсь призвать вас в порядке вашего звания. Ты рисуешь первым, товарищ Керли”.
  
  Тонкие пальцы Керли мгновенно метнулись вперед. Он вытащил спичку. Это был долгий разговор. Он ахнул. Затем он разразился тонким смехом.
  
  “Товарищ Хакетт”.
  
  Хакетт, спотыкаясь, шагнул вперед. Он потянулся за короткой спичкой, которую Малхолланд протянул ему со странной улыбкой.
  
  “Это твой выстрел, товарищ”, - прошептал Малхолланд.
  
  Хакетт схватил спичку и немедленно раздавил ее на кусочки. Он в ужасе отбросил маленький сверток. Он медленно потер ладони. Затем он внезапно ударил рукой по своему правому карману пальто. Он рассмеялся.
  
  “Боже милостивый!” - всхлипывал он. “Я думал, что потерял свой перочинный нож”.
  Глава 14
  
  В течение десяти минут Джипо лежал в камере совершенно неподвижно, после того как дверь закрыли на засов. Он лежал на спине. Его голова и шея были зафиксированы в вертикальном положении квадратным каменным блоком, который выступал из пола у стены, самой дальней от двери. Его ноги были вытянуты, широко расставлены. Одна рука лежала на его правом бедре, ладонью вверх, с согнутыми внутрь пальцами, как будто он заснул, цепляясь за что-то. Другая рука легла ему на глаза. Он делал очень глубокие вдохи с длительными интервалами. Его лицо было совершенно спокойным. Вокруг рта и на скулах были небольшие кровоподтеки. Каждая черта была бесстрастной, как черты высеченного изображения. Лоснящаяся кожа, горбы, брови, похожие на рыла, толстые эфиопские губы, приобрели величие за эти десять минут ненормального отдыха, величие, которое не было столь очевидным, пока они находились в движении, отвечая на странные импульсы его разума.
  
  Джипо отдыхал, измученный, в то время как его приговаривали к смерти. Это был мертвый покой, подобный отдыху ребенка в утробе матери перед рождением, высасывающий все силы для жестокой борьбы с жизнью, которая скоро начнется. Каждый орган, ткань и мышца напрягались для восстановления сил.
  
  Когда заблуждающийся разум отступает, инстинкт, фундаментальный и безошибочный, бросается на защиту жизни.
  
  В двенадцать минут четвертого, через минуту после того, как его приговорили к смерти, Джипо пошевелился. Он открыл глаза и закрыл правую руку, которая лежала ладонью вверх на земле. Он крепко сжимал руку, пока лучезапястный сустав не хрустнул от напряжения. Затем он отнял другую руку от глаз и опустил ее на грудь. Он поводил глазами из стороны в сторону, медленно, подозрительно, моргая и внимательно прислушиваясь.
  
  В камере была кромешная тьма. Только в одной точке было пятнышко света. На некотором расстоянии от его левой передней части в темноте косо висело тусклое продолговатое пятно света. Это было отверстие в верхней части двери. Он не проникал сквозь темноту камеры. Это просто висело там, неясно и бесполезно, как глупое предположение. Вокруг была кромешная тьма. Джипо вздрогнул.
  
  Он не боялся. Нет. Он вообще ничего не чувствовал в обычном смысле этого слова. Но он сразу же полностью осознал, как только пошевелился, все, что произошло до того, как его бросили в камеру. Что еще более странно, он был совершенно спокоен и собран во всем. Темнота утешала его. Он чувствовал себя в нем как дома. Это скрывало его. В темноте он чувствовал себя невероятно большим и сильным. В его непосредственной близости не было ничего, кроме мрачной пустоты, которую подавляла его личность. Он мог реветь, и его голос звучал бы в этой темноте бесконечно. Сопротивления не было бы. Тьме не было предела, не было стены, не было горизонта, не было конца. Он был окружен этим, заключен в это. Это все крутилось и крутилось вокруг него. Это была непроницаемая кольчуга, без веса, без толщины, неосязаемая.
  
  Где-то за этим скрывались его враги. Это встало между ним и ними. Ha!
  
  Он взял себя в руки внезапным рывком. Он встал на четвереньки. При этом хрустнуло несколько суставов. Его покрытое синяками тело одеревенело, неподвижно лежа на каменном полу. Как раз в тот момент, когда он лежал таким образом на четвереньках, он услышал скрежет в дверь. Он немедленно снова бросился на пол и притворился спящим. Но он упал так, что его глаза были обращены к продолговатому пятну света, Он знал, что грохнуло. Это был часовой, который смотрел на него. В отверстие был просунут электрический фонарик. Это задержалось на нем на мгновение или два. Затем это было изъято.
  
  В течение нескольких мгновений, когда свет факела залил камеру, глаза Джипо были заняты. Они метались вокруг да около. ДА. Стены были безнадежны. Он, конечно, знал это. Он сам охранял заключенного в этой же камере, приговоренного к смертной казни, которого он, Макфиллип и Джем Линнет, клерк букмекерской конторы, впоследствии вывезли на машине. Он знал всю процедуру. Возможно, это знание было причиной его спокойствия, отчасти причиной. В ближайшем будущем не было ничего неопределенного. Через несколько минут они придут за ним. Оказавшись в машине, сбежать было бы невозможно.
  
  Все в порядке. Его единственный шанс был в камере. Ha! Вот почему он был спокоен и собран. В конце концов, ни темнота, ни знание того, что должно было произойти, не заставили его успокоиться. Макфиллип, наконец, составил план. Дверь... дверь... дверь!
  
  “Джипо, - сказал он однажды вечером у Кэссиди, когда был пьян, - если мы когда-нибудь получим ... ты понимаешь, что я имею в виду, Джип ... щелчок ... ты знаешь ... тебе не нужно беспокоиться. Я легко могу управлять этой ячейкой. Только ты мне был бы нужен. Я слишком мал. Слушай.”
  
  “Я сделаю это, Фрэнки”, - взволнованно бормотал Джипо самому себе, ползая по полу к двери.
  
  Он двигался, как медведь, на четвереньках, опустив голову и высоко задрав задние лапы. Он двигался бесшумно, пока не достиг двери. Он нащупал край стены, а затем медленно поднялся на ноги. На мгновение он поиграл с идеей снять ботинки, но не мог вспомнить, чтобы Фрэнки что-нибудь говорил по этому поводу. Он решил оставить их включенными. Он поднял руки вверх. Он вытянул их на всю длину, прежде чем достиг вершины каменного выступа над дверью.
  
  Сделав глубокий вдох, он приподнял свое тело, используя бицепсы как рычаги .... Его бицепсы раздулись, скрутились и хрустнули.... Его тело поднялось ловко и без видимых усилий. Удивительным образом он развернулся вокруг своих ног от бедер и мягко приземлился всем телом на выступ, опираясь на правую сторону груди и живота. Каменный выступ был шириной не более шести дюймов. Более половины его тела покоилось в пустом воздухе, когда оно лежало вдоль выступа. Но он был так спокоен, как будто свободно стоял на широкой, твердой земле. Он действовал по плану, который они с Макфиллипом отрепетировали. Его тело выполняло движения без того, чтобы его разум осуществлял какой-либо контроль, либо руководство, либо предупреждение, предостерегающее от опасности, которая называется страхом.
  
  После небольшой паузы он перенес свой вес на руки и развернулся в безрассудном движении. Его ноги взлетели в воздух примерно на два фута. Он две секунды стоял, опираясь на руки, как будто собирался встать на голову. Затем он опустил правую ногу. Он поднес это к своим рукам. Медленно, прерывисто дыша, он балансировал на правой ноге и выпрямился.
  
  На мгновение он выпрямился в сплошной темноте. Он дважды учащенно вздохнул. Затем он нащупал крышу. Он нашел это примерно в трех дюймах над своей головой. Он торопливо перебирал камни лапой, ища. Он не смог найти то, что хотел. Это должно быть там. Мать милосердия! Он продвинулся дальше. Пока ничего. Внезапно на его лбу выступил пот, как будто его тело скрутили. Им овладел дикий гнев. Он оскалил губы и расширил глаза. Его последняя надежда исчезла? Забирали ли они его в течение последних шести месяцев? Он продвинулся еще на дюйм. Слишком далеко.
  
  Со сдавленным вздохом он бросился вперед с уступа. Его руки заскребли по крыше со скрежещущим звуком. Затем, как раз в тот момент, когда они бросились в погоню за падающим телом, пальцы правой руки сомкнулись на железном кольце. Они сомкнулись на нем, как тиски. Мышцы плеча хрустнули. Джипо прокатился по полу, с ворчанием поднялся, дернулся и снова качнулся назад, подвешенный за железное кольцо правой рукой.
  
  Придя в себя, он переложил кольцо из одной руки в другую и шарил правой, пока не обнаружил отверстие в крыше примерно в трех дюймах от кольца. Это было отверстие в люке, через которое вино спускали в погреб из сада. Он ухватился за кольцо обеими руками и подтянулся ногами, пока они не нашли дальнюю сторону отверстия. Он уперся обеими ногами в стенку отверстия и отдыхал четыре секунды, глубоко дыша. Его колени были согнуты вверх.
  
  Он просунул в дыру правую ногу. Нога достигла дубовой двери, которая лежала поперек рта. Она была заперта на кожаные петли, но они износились и их не обновляли с тех пор, как дом опустел. На нем скопилось несколько дюймов земли. Джипо надавил на нее и не произвел никакого впечатления на эту массу земли и мусора, которая ее покрывала. Он еще раз передохнул, а затем толкнул изо всех сил. Он внезапно приподнял его, с чавкающим звуком, примерно на три дюйма. Масса грязи и глины со свистом упала вниз. Он приземлился на пол внизу с оглушительным стуком. Шум привел Джипо в ужас. Часовые за дверью услышали бы это.
  
  В яростном гневе он изо всех сил пнул дверь ногой и вышиб ее из отверстия. Целая куча земли стремительно упала, и вместе с ней налетел порыв холодного ночного воздуха, с такой же быстротой, свирепо, как будто он долго ждал, чтобы напасть.
  
  Несмотря на слепящую грязь и морозный воздух, Джипо немедленно просунул ноги в отверстие и уперся пятками в поверхность сада. Затем он убрал одну руку с кольца и взялся за край отверстия. При этом он сильно повредил ключицу. Теперь его тело было в безопасности в яме. Он отпустил другую руку, опираясь на мышцы бедра, которые сжимали края отверстия, пока вторая рука и его голова не вошли в отверстие. Затем он выбрался в сад. Он вскочил на ноги и полетел лицом вперед.
  
  Два выстрела прогремели через дыру, когда он очищал ее. Они охотились за ним. Он испуганно фыркнул. На мгновение он замер, сбитый с толку шумом голосов и топотом ног. Затем он сломя голову бросился прочь через мусор к дому, находившемуся в десяти ярдах от него. Его единственный путь к спасению лежал таким образом. Он вошел в дом одним прыжком, через дыру в кухонной стене. Он в два шага очистил кухню. Он был в коридоре. Вспышка, вспышка, бах, бах. Еще два выстрела. Его кулак сбил с ног высокого мужчину. Второго он протаранил головой. Он побрел через холл. Бах, бах. Они просвистели совсем рядом с его правым боком. Он поскользнулся на плитах зала, когда пытался проехать к правой стене. Он встал на четвереньки. Когда он снова поднялся, на него бросился человек, стреляя при этом так близко, что Джипо почувствовал запах взрыва, ослепительно сверкнувшего у его уха. Снова промахнулся. Они сомкнулись, хватая тела друг друга ощупывающими, перемещающимися лапами. Они повалились в дверном проеме. Они оба поднялись. Джипо высвободил одну руку и нанес удар. Другой мужчина рухнул без звука. Джипо бросил его. Он упал на спину. Это был Дарт Флинн.
  
  Джипо хрюкнул, вскочил на ноги и крутанулся вправо, на открытый воздух. С булькающим смехом он отскочил в темноту. Он был далеко, поглощенный ночью.
  Глава 15
  
  Когда Галлахер услышал первый выстрел, он сердито вскочил на ноги. Он думал, что его приказам не подчинились и что они застрелили заключенного, прежде чем отвести его в горы. Но даже когда он встал, его гнев сменился ужасом. Он услышал топот ног и гул кричащих голосов, зовущих взволнованно, в панике:
  
  “Он сбежал. Он сбежал ”.
  
  “Лестница. Лестница. Вверх по лестнице, быстро.”
  
  Мэри Макфиллип закричала. Галлахер не обратил на нее внимания. На три секунды его тело оцепенело от страха. Он не мог пошевелить ни единым мускулом. Его губы заплакали. Он был похож на измученного человека, у которого вот-вот случится сердечный приступ. Он стоял неустойчиво, как вырванное с корнем дерево, балансируя перед падением. Мэри вскочила и прильнула к нему. Он не смотрел на нее. Затем вмешался Малхолланд. Он был вне себя от страха.
  
  “Он сбежал, комендант”, - выдохнул он, - “он ушел”.
  
  Затем Галлахер яростно встряхнулся, грубо оттолкнув Мэри от себя. Изрыгая залп почти нечленораздельных ругательств, он выхватил пистолет и схватил Малхолланда за горло. Малхолланд закричал и с трудом опустился на колени.
  
  “Не стреляйте в меня, комендант”, - заныл он. “Это была не моя вина. Этот человек - дьявол из ада. На нем заклятие. Не стреляйте, ради всего Святого ”.
  
  “Будь проклят ты и Бог”, - прорычал Галлахер, отшвыривая его.
  
  Он выбежал в коридор.
  
  “За ним”, - крикнул он. “За ним. За ним.”
  
  Не было никого, кто обратил бы на него внимание. Все были на улице в погоне за Джипо, кроме часового, который неуверенно стоял в дверях пустой камеры, с пистолетом в руке и в фуражке, сдвинутой на затылок, испуганный, уставившийся на Галлахера.
  
  Затем на лестнице послышался топот ног. Четверо мужчин спускались вниз, неся Флинна между собой.
  
  “Кто это?” - закричал Галлахер.
  
  “Это Флинн, комендант”, - прошептал один.
  
  “У него челюсть сломана в желе”, - прошептал другой.
  
  Они оказались у подножия лестницы. Галлахер взглянул на распростертое, обвисшее тело Флинна. “Немедленно внесите его туда по форме”, - сказал он. “Малхуанд. Подойди сюда. Где те, другие?”
  
  “Вот они идут, комендант”.
  
  “Его нигде не видно, комендант”, - выдохнул Томми Коннор, прыгая вниз по лестнице. “Мы подумали, что нам лучше вернуться”.
  
  “Хорошо”, - сказал Галлахер. “Вы все сейчас здесь?”
  
  Теперь он говорил ужасно спокойным голосом. Это было ужасно. Некоторое время никто не отвечал.
  
  “Поторопись, Питер”, - сказал Коннор кому-то, кто появился наверху лестницы.
  
  Это был Хэкетт. Он бросился вниз, тяжело дыша, с дикими глазами. Они все снова вернулись.
  
  “Кто несет за это ответственность?” - воскликнул Галлахер.
  
  Никто не ответил. Он выругался и зашагал прочь по коридору к камере. Коннор и Малхолланд последовали за ним. Остальные стояли как завороженные. Галлахер с проклятием оттолкнул часового с дороги и вошел в камеру. Он посветил фонариком. Он все видел. Холодный пот выступил у него на висках. Он вздрогнул. Он вышел из камеры в сопровождении двух мужчин. Никто не произнес ни слова. Они вернулись к мужчинам у подножия лестницы. Когда Коннор проходил мимо комнаты, где находилась Мэри Макфилп, он вбежал, поднял ее с пола и усадил на бланк. Затем он бросился прочь к Галлахеру.
  
  Галлахер несколько мгновений стоял, глядя в землю, а мужчины молча стояли вокруг него. Затем он свирепо оглядел каждого. Он говорил мягко и дружелюбным тоном.
  
  “Товарищи, ” сказал он, “ на карту поставлены наши жизни. Более того, Организация в опасности. Причина в опасности. Товарищи, этот—человек—должен—быть-найден. Этот человек должен быть найден, даже если это будет стоить сотни человек. Ты понимаешь?”
  
  “Да, комендант”, - радостно воскликнули все они.
  
  “Финниган и Мерфи остаются здесь на страже. Ты слышишь?”
  
  Они молча щелкнули каблуками.
  
  “Малхолланд, возьми остальных с собой в фургон и попытайся отрезать его от мостов. Он попытается пересечь реку на юге, чтобы уйти в горы. Немедленно убирайся. Расставьте своих людей и займите позицию у моста Батт. Я пришлю вам туда подкрепление и еще одного офицера. Слэттери, ты получаешь подкрепление. Мобилизуйте десять человек из этого района. Вычеркните их из своего собственного списка. Проваливай. Быстро. Ступай, Бартли. Помните, что на карту поставлено дело. Мы пропали, если этот человек уйдет. Возможно, он уже направляется в полицию. Бегите, спасая свои жизни ”.
  
  Они поднялись по лестнице, мчась с фанатичным энтузиазмом. Через три секунды Галлахер был один у подножия лестницы. Один часовой занял позицию наверху лестницы. Другой мужчина зашел в комнату охраны вместе с Флинном. Мэри Макфиллип стояла в дверях комнаты для свидетелей, дрожа, почти в истерике от страха.
  
  Галлахер почти минуту стоял неподвижно, глядя на лестницу с почти закрытыми глазами. Затем он вздрогнул и пошел в комнату охраны. Часовой, краснолицый молодой помощник бакалейщика, завязывал красным шелковым платком челюсти Флинна. Единственной частью лица Флинна, которая была видна, были его глаза. Галлахер наблюдал, как часовой завязывает узел на затылке Флинна. Затем он посмотрел в глаза Флинну.
  
  Флинн холодно посмотрел в ответ. Хотя он страдал от агонии боли из-за сломанной челюсти, его глаза не выдавали никаких признаков боли.
  
  “Ты стрелял в него, Дарт?” - шепотом крикнул Галлахер.
  
  Флинн сделал легкое кивательное движение.
  
  “Ты ударил его?”
  
  Флинн поднял правую руку и помахал ею из стороны в сторону, как маркером, подающим сигнал к вымыванию. Галлахер вздохнул.
  
  “Выкладывай это”, - холодно сказал он. “Мы вызовем врача, как только прибудет подкрепление. Не могли бы вы проглотить капельку бренди?”
  
  Флинн кивнул.
  
  “Вот моя фляжка. Используй это”.
  
  Он вложил фляжку в руку Флинна. При этом он пожал мне руку. Затем он покинул помещение охраны и подошел к Мэри Макфиллип.
  
  Она вышла из дверного проема, когда увидела, что он приближается. Он нашел ее сидящей над бланком. Он стоял рядом с ней, глядя в землю, погруженный в свои мысли, сжимая ее плечо правой рукой. Она пришла в ужас от его отношения, от его молчания и выражения его лица, которое она могла смутно видеть в полумраке. Его лицо стало пепельно-бледным. Его глаза запали и остекленели. Кровь отхлынула от его губ. Он постоянно медленно скрежетал задними зубами.
  
  “Дэн”, - прошептала она наконец, - “что с тобой такое?”
  
  Он не отвечал в течение нескольких секунд. Затем он вздрогнул, ахнул и отпустил ее плечо. Он быстро сделал два шага к двери. Он остановился и приложил руку ко лбу. Он развернулся и с любопытством посмотрел на нее.
  
  “О да”, - спокойно сказал он. “Я забыл. Прошу прощения. Я думал кое о чем и не расслышал, что ты сказал. Дай-ка подумать. Да.”
  
  Он сел рядом с ней. Он нежно взял ее правую руку в обе свои и начал ласкать ее мягкими, нежными движениями кошки. Он начал говорить мягко, мягким, печальным голосом, глядя в пол перед собой.
  
  “Теперь тебе придется остаться здесь, со мной, Мэри, ” сказал он, “ пока я не уйду отсюда. Может быть, нам придется пробыть здесь два часа, может быть, больше. Джипо сбежал. Я не могу сдвинуться с места, пока не получу от него известий. Заключенный сбежал, ” повторил он почти неслышно. “Если его не найдут, это будет моим концом, Мэри. Он так много знает”.
  
  Мэри нетерпеливо повернулась к нему и затаила дыхание. Ее глаза увлажнились, а губы задрожали. Нежный тон его голоса проник прямо в ее сердце. Это притягивало ее к нему, но не с ужасающим очарованием, с которым ее тянуло к нему раньше, а с мягким, нежным влечением, подобным тому, какой она представляла себе любовь. Не спокойная, расчетливая, респектабельная привязанность, которую она испытывала к мужчине, за которого собиралась выйти замуж, Джозефу Августину Шорту, а та бурная, всепожирающая страсть, которой, как она ожидала, должна была быть настоящая любовь, любовь , о которой писали в книгах и стихах. Ах! Как она могла любить его вот так! Такой мягкий и нежный, как этот! Она могла подойти к нему и прикоснуться к нему, затронуть что-то в нем, что было мягким, нежным, отзывчивым и человечным. Он был в опасности. Боже милостивый! Хорошо, что он был в опасности, если это помогло раскрыть ей его настоящую сущность. Эта опасность сделала его слабым, избавила его от ужасной, непроницаемой силы, которая делала его жестоким и холодным. Если бы она могла вот так заполучить его для себя, она пожертвовала бы даже своей религией ради его любви. Да! Она бы даже оставила Бога ради него вот так.
  
  Так она думала, глядя на него со слезами на глазах.
  
  Она нежно погладила его плечо рукой и прошептала ему:
  
  “Дэн, ” сказала она, “ ты в опасности. Могу ли я тебе помочь, Дэн? Дэн, ты знаешь, что я бы отдал свою жизнь за тебя ”.
  
  Галлахер медленно повернулся к ней.
  
  “Ты бы хотела, Мэри”, - мягко сказал он.
  
  Она кивнула. Он внезапно заключил ее в объятия.
  
  “Ты любишь меня, Мэри. Скажи, что любишь меня, Мэри”.
  
  “Я люблю тебя, Дэн”, - выдохнула она ему в губы.
  
  Они целовались страстно, со странной самоотдачей. Затем они с минуту сидели, прижавшись щеками друг к другу, едва ли осознавая что-либо, кроме странной экзальтации, которую невозможно было определить. Горячее чувство радостного возбуждения пронизывало их тела. Но это не было возвышением любви. Это была покинутая печаль, рожденная горем. Горе двух человеческих душ, прильнувших друг к другу в поисках утешения. Это было прекрасно и чисто, как любовь, этот восторг, рожденный страхом и вечной меланхолией скованной ирландской души, борющейся в рабстве.
  
  Для Мэри, возможно, это была почти чистая супружеская любовь. Потому что она любила этот нежный голос; последний остаток нежной натуры, который был съеден в жизненной борьбе и заменен холодной, черствой, амбициозной натурой. Она любила, но она любила только фантом, застенчивый призрак, пришедший на час ночи, чтобы улететь с рассветом.
  
  Но для Галлахера его ласки были маской. Он на мгновение спрятался за своей мягкой натурой, как за маской, чтобы отдохнуть и составить план. Такие мужчины, как он, всегда полагаются на поддержку женщин в моменты крайней опасности.
  
  Даже когда он сидел в ее объятиях, с ее выдыхаемыми словами любви на губах, он думал не о ней, а о большой опасности, которая стояла перед ним. Сообщил бы Джипо еще раз, прежде чем его поймали?
  
  Наконец, с тихим восклицанием он поднялся на ноги, поспешно высвобождаясь из ее объятий. Он сжал кулаки.
  
  “Мэри, - сказал он, не глядя на нее, - ты видишь, как ты мне нужна. Мне нужно с кем-то поговорить, кому-то доверять. Я не могу доверять никому, кроме тебя, Мэри. И я не знаю, почему я тебе доверяю ”.
  
  Он сделал паузу. Она не слушала. Она страдала от реакции на свою экзальтацию. Почему он так говорил? Любовник так не разговаривал. Он думал только о себе.
  
  “Но с тех пор, как я впервые увидел тебя, стоящего в толпе с другой девушкой, когда я выступал на митинге забастовщиков, я знал, что могу доверять тебе. Я помню, как подумал, когда увидел твое лицо, что ты была женщиной для меня. Это было странно, и я не могу этого объяснить. Что-то в твоем лице сказало мне, что ты моя женщина. Это очень странно, это. Вы видите тысячи лиц каждый день. Во всех них есть что-то странное и таинственное, что-то подозрительное и враждебное. Затем вы видите одно лицо, которое, так сказать, искали всю свою жизнь. В этом лице нет ничего скрытого или таинственного. От вас ничего не может быть скрыто. Это странно. Я еще не разобрался с этим. Я думаю, все дело в глазах. Глаза - это двери разума. Но я еще не разобрался с этим. Но о чем я говорю? Это верный признак того, что я волнуюсь, когда я вот так сбиваюсь с толку. Я разговариваю сам с собой в своей комнате, за неимением слушателя, когда мне приходится сталкиваться с этим. Я говорю всю ночь, сидя в постели, с пистолетом в руке ”. Он понизил голос и улыбнулся одними губами, в то время как его глаза блестели. Он мгновение смотрел на нее. “Если бы парни знали, что я время от времени пускаю пыль в глаза, они бы меня не боялись. И тогда....” Он провел рукой по трахее. “Конечно. Это то, что обеспечивает мою безопасность. Они боятся меня. В этом все дело. Это не любовь. О нет. Я бы в любом случае этого не допустил. Нет ничего лучше страха. Никто меня не любит. Даже этот слюнтяй Хэкетт, который однажды нагнулся на набережной, чтобы завязать мне шнурок. Он был за меня, но только потому, что верит, что я холодный, жесткий и бессердечный, и что я мог бы пристрелить его насмерть, не моргнув глазом. Видишь ли... он противоположен … Вот ты где, Мэри. Боже милостивый! Я, должно быть, очень плох сегодня вечером. Я блуждаю. Мэри, у тебя дрожит правое колено, и ты не можешь это остановить?”
  
  “Дэн, Дэн”, - закричала Мэри, схватив его за правое колено обеими руками, - “Не волнуйся. Не волнуйся, Дэн.” Она начала растирать колено. “Это ничего не значит. Мой отец часто получает это. Это всего лишь нервное напряжение. Медсестра из больницы Матери рассказала мне все об этом. С этим ты можешь прожить до ста лет. Она говорит, что это из-за чаепития. Но … Дэн, почему ты вдруг стал таким жестким и циничным во всем? Разве ты не можешь бросить все это и остепениться? Ты сказал, что ты...”
  
  “Успокоиться?” - воскликнул Галлахер, вскакивая на ноги и свирепо глядя на нее, как будто она предложила совершить отвратительное преступление. “Откажись от этого! Что ты имеешь в виду? Фу! Женщины, женщины, женщины! Ты не понимаешь, что это моя жизнь. Это моя жизнь, говорю я. С таким же успехом ты мог бы сказать мне перестать дышать и … В конце концов...” Казалось, он подумал о чем-то поразительно неожиданном, потому что посмотрел на нее, приоткрыв рот. Он продолжил, почти застенчиво, едва слышным голосом, как будто он говорил сам с собой. “В конце концов, на тебя это повлияло не так, как я ожидал. Тебе никогда не понять. Ты никогда бы не присоединился ко мне на пути ... Хм! Я понимаю.”
  
  “Ну, что я такого сказала, Дэн?” - нервно прошептала она, кусая пальцы.
  
  Она была в ужасе от того, что потеряла его ... да, в некотором смысле, как ни странно, она была в ужасе от потери его любви, как будто он был ее надежным владельцем, как любящий муж в течение долгого времени ... что она потеряла его из-за какой-то глупой фразы.
  
  “Ничего”, - твердо пробормотал он.
  
  Он скрестил руки на груди и снова начал расхаживать взад-вперед. Прошло много времени, прежде чем он заговорил. Она пыталась разозлиться на него и не смогла этого сделать. Она начала жалеть себя.
  
  “Такое ожидание - это тяжело”, - внезапно сказал он шепотом. “Я не против умереть. Не то чтобы я возражал. Это ожидание без шанса узнать, что должно произойти. Они говорят о храбрости тех мужланов, которые получают V.C. Что они, как не тупые морковные головы? У них храбрость тупоголового быка. Мужчина должен быть умен, чтобы быть храбрым. Только умный человек может предвидеть опасность. Если он храбр, он никогда не ищет опасности, но он ищет опасные методы жизни. Ты видишь разницу? Ну, в любом случае, это не имеет значения. У меня было все это это было разработано давным-давно, так что мне не нужно много это обсуждать. Но это тот момент, который я должен сейчас объяснить. В открытой войне нет опасности. Есть просто смерть, и смерть не опасна. Русские доказали это. Не недавно, а во времена Белинского. То есть, конечно, они доказали это в отношении своих собственных потребностей. Но, согласно моим собственным расчетам и открытиям, смерть возвращает нас к великому сознанию Вселенной, которое вечно. Следовательно, смерть, собственно говоря, это не смерть. Это вторая стадия рождения. Нет, это совершенно неправильно. Я вижу, где это привело бы меня. Нет ни рождения, ни смерти. Но … Все это не в счет. Мы должны заняться второстепенным вопросом. Очевидно, что это второстепенный вопрос. Вот так-то лучше. Теперь мы видим, что смерть - это не опасность. Но поражение - это опасность. Поражение от своих врагов. Не поражение от своих друзей. Но, конечно, у нас нет друзей. Друзья - это буржуазное слово. Это больше не имеет никакого значения. Итак, поражение в истинном смысле означает поражение от своих врагов. Это синонимы. Что ж, я сталкиваюсь с поражением. Следовательно....” Внезапно он описал правой рукой круг над головой, а затем яростно указал ею на стену слева от себя. “Вот так тяжело ждать”, - яростно воскликнул он. - "Я знаю, что это значит. “Я много раз выходил на улицу с оружием. В меня стреляли. Во мне две дыры. Это ничего не значит. Ты не знаешь, что происходит, потому что ты становишься животным. Но ожидание - это другое. Ты командуешь. Это другое. Мозг, разум, великий глаз, исследующий неизвестное. Но...” Он внезапно остановился и громко захихикал своим горлом.
  
  “Иисус, Мария и Иосиф защитят меня”, - начала быстро бормотать себе под нос Мария. Она закрыла глаза и попыталась думать о Небесах. Ее разум внезапно утратил всякий смысл знания и эмоций. Она почувствовала сильный холод в каждой поре своей плоти. Пока она одними губами повторяла молитву снова и снова, в ее голове с переливающимся звуком пронеслась нелепая канитель из песни, примерно “Пайпингующий Тим из Голуэя”.
  
  Он сел рядом с ней на бланке, наклонился к ней и холодно поцеловал в лоб. Его холодные губы оставались на ее лбу в течение трех секунд. Затем он вздохнул и снова поднялся на ноги. Он должен оставаться в движении. Он должен продолжать говорить. Он не мог заставить свой мозг перестать думать с огромной скоростью, и единственным способом снять перегрузку было говорить вслух. Формирование и произнесение слов отвлекало часть мозговых сил и ликвидировало их. Быстрее, быстрее, дикее, еще более дико он должен говорить, чтобы поспевать за огромной скоростью своего разгоряченного мозга.
  
  “Где он сейчас?” - прошептал он с каким-то хихиканьем в горле, похожим на смех. “Где он сейчас? Почему мы не можем видеть разумом на большие расстояния? Какой же я все-таки глупый, несмотря на мою философию. Он мог бы быть в полицейском участке в этот самый момент, с большим, толстым сержантом, записывающим его показания.” Он вздрогнул и прикусил губу. “Боже правый, Мэри! Если бы вы только знали, какое заявление он мог бы сделать. Ha! ha! Он и Фрэнсис - единственные два человека в Организации, которые могли бы рассказать что-нибудь стоящее. И Фрэнсис мертв ”.
  
  Он сделал паузу. Мэри стиснула зубы, прекратила мелодичный вздор песни и начала другую молитву, обращенную к Пресвятой Богородице о Вечной помощи.
  
  “Видишь ли, Джипо был так полезен. Были вещи, которые он мог делать, чего не мог сделать ни один другой человек. Не столько из-за его огромной силы, сколько из-за его особых умственных качеств. Легко заполучить такого же сильного мужчину, но такой ум трудно найти. Я сомневаюсь, что есть другой. Он был бесценен. Будь он проклят. Он сверхчеловеческий монстр. Почему я сказал, что был раньше? Так и есть. Так и есть. Это самое худшее из всего. Я бы хотел, чтобы он … Правительство дало бы миллион фунтов за это заявление. Боже милостивый! Я никогда не думал, что Джипо может стать информатором. Должно быть, это была ошибка. Я не мог ошибаться на его счет. Какая-то ошибка. Конечно. Он не из таких. Конечно. Я клянусь, что это не так. Каким он мог быть? Он реагирует на меня, как иголка на магнит. Тогда как он сообщил? И на своего собственного приятеля тоже! Вот в чем странность всего этого. Я изучал его в течение восьми лет, и он никогда не проявлял никаких признаков личной инициативы. Ни разу. Мне не следовало бросать его на полгода. Но, конечно, я должен был поддерживать уважение к правилам Организации. Боже милостивый! ” патетически воскликнул он, глядя в потолок и заламывая руки почти в отчаянии, - я один, и мне некому помочь. Мэри, здесь некому дать мне совет. Почему никто не предостерег меня от исключения Джипо? Что?”
  
  Он сделал паузу. Она не ответила. Она вздрогнула и не посмотрела. Молиться было трудно. Она была такой уставшей. И было ужасно не молиться. Тогда ей, возможно, придется его выслушать.
  
  Затем внезапно она резко выпрямилась, ее глаза были вытаращены, а рот широко открыт. Галлахер издал странный звук. Затем он, пригнувшись, подбежал к бланку. Он бросился на это. Он схватился за ее колени. Он смотрел дикими, напряженными глазами в какую-то точку на стене. Он бормотал сухим, пересохшим голосом.
  
  “Вот он, Мэри. Я вижу его. Я вижу его. Я вижу, как сержант записывает это. Они дают ему выпить. Ты видишь его, Мэри, в его маленькой шляпе, сдвинутой на затылок, делающего заявление? Ты слышал, как он произносит мое имя? Ты слышишь его?”
  
  Она обеими руками притянула его голову к себе, пытаясь заставить его посмотреть ей в лицо, пытаясь отвести его пристальный взгляд от стены, но он сопротивлялся. Его глаза были дико устремлены на какую-то точку в стене. Он корчился.
  
  Затем внезапно он вздохнул, повернулся к ней и улыбнулся. Это была естественная, здоровая улыбка. Его глаза весело заплясали, когда он улыбнулся. Его ужас прошел, уступив место мгновенной радости. Он чувствовал себя веселым, как женщина, опьяненная вином. Он внезапно заключил Мэри в объятия и поцеловал ее. Он игриво пощекотал ее шею пальцами, все время смеясь.
  
  Но она пыталась освободиться, тяжело дыша. Он отпустил ее и перестал смеяться, удивленно глядя на нее.
  
  “Я напугал тебя, Мэри?” сказал он небрежно. “Все в порядке. На меня часто вот так накатывает тоска. Не волнуйся. Ты думал, я сумасшедший?” добавил он с легким смешком.
  
  “О, теперь с тобой все в порядке, Дэн, ха-ха”.
  
  Она пыталась смеяться, чтобы подбодрить себя, но у нее плохо получалось.
  
  “Конечно, я такой, Мэри. Так же верно, как и дождь. Все будет в порядке. Конечно, так и будет. Не волнуйся ”.
  
  Последовало долгое молчание. Они сидели близко друг к другу, глядя в землю.
  
  “Скажи мне, Дэн”, - неловко прошептала Мэри, “ты видел что-нибудь в тот раз? Когда ты смотрел на стену? Ты что-нибудь видел? Скажи мне, быстро. Это такое странное место, это. Я думаю, что в этом замешаны дьяволы”.
  
  “Черт возьми!” - рявкнул Галлахер. “Почему ты снова поднял эту тему, когда я хочу забыть об этом?" Дьяволы! Ха! Дьяволы!”
  
  Он вскочил на ноги и сделал два шага вперед, вытягивая руки над головой с особой интенсивностью, как человек с ревматической болью в лопатках. Затем он пожал плечами и с поразительной внезапностью заговорил совершенно спокойным голосом, веселым и жизнерадостным.
  
  “В конце концов, вы правы, - сказал он, - задавая этот вопрос. Я должен был объяснить в то время, - он зевнул, - что я имел в виду, говоря ”видеть его“. Конечно, я говорил фигурально. Не существует таких вещей, как дьяволы, по крайней мере, не сверхъестественных созданий, как их понимает нынешнее суеверие. Единственные дьяволы, которых следует бояться, - это человеческие дьяволы. Я знаю их количество. Они достаточно реальны. Но они носят овечьи шкуры. Респектабельные, законопослушные ребята. Я увижу их снова через несколько часов, если Джипо доберется до полицейского участка со своей историей. Они будут медленно растягивать свой приговор в отношении меня. Ha! Симпатичные мальчики. И вот я ничего не делаю, в то время как они ...”
  
  Он снова быстро задвигался вверх-вниз, сцепив руки за спиной, дергаясь всем телом и скрипя зубами.
  
  “Я один”, - продолжил он. “Один. Я стою один. Они могут легко подкупить остальных членов Исполнительного комитета. Они будут только рады уйти свободными, с их жизнями, любой ценой, если дело дойдет до драки. Если против меня будут найдены улики, достаточные для доказательства определенных вещей, они могут безнаказанно напасть на меня. Мои собственные рядовые были бы первыми, кто забил бы меня камнями до смерти. Их проклятые суеверия всегда стоят на пути революционных убеждений. В международных штаб-квартирах говорят о романтизме, левизне и всех видах причудливых представлений. Что они знают об особом типе свинячьего мышления, который присущ ирландскому крестьянину?”
  
  “Как ты смеешь?” - возмущенно воскликнула Мэри.
  
  Он посмотрел на нее. Ее глаза сверкали. Она сидела прямо на бланке. Он никогда не видел женщину такой дикой и властной. Он слабо улыбнулся.
  
  “Извините, что задел ваши чувства”, - цинично сказал он. “Но я выше этого. Тьфу! Я опутал всю страну тонкой сетью, и я нахожусь в рамках закона, пока они не найдут что-то определенное, на что можно опереться. Я могу щелкнуть пальцами на многих из вас ”. Он стал свирепым и высокомерным. “Ты и твои патриотические идеи! Я ошибался на твой счет. Ты мне не нужен. Я никогда не хотел тебя. Ты слышишь? Я щелкаю пальцами на весь мир. Эта неповоротливая свинья может сделать все, что в его силах. Я выпью его кровь до рассвета. Запомните мои слова. Он никогда не доберется до полицейского участка. Моя судьба против него. И—”
  
  Как раз в этот момент раздался вызов часового. Галлахер немедленно замер как вкопанный и прислушался. Затем он бросился в коридор, вытаскивая пистолет и что-то бормоча. Двое мужчин спешили вниз по лестнице. Первый из них ловко подошел к Галлахеру и щелкнул каблуками.
  
  Он был маленьким, худощавым человеком с ястребиными глазами и длинным, заостренным, изогнутым носом. На нем был свободный плащ и клетчатая кепка. Это был Билли Бертон, страховой агент, капитан Революционной организации. Галлахер горячо пожал ему руку.
  
  “Рад, что они застали тебя дома, Билли”, - сказал он. “Ты тот самый мужчина, который мне нужен”.
  
  Он провел Бертона в помещение охраны и быстро объяснил ситуацию. Затем он подробно изложил план. Он изложил план хладнокровно и детально, как будто потратил на это недели.
  
  Бертон слушал, моргая своими маленькими глазками, шмыгая носом, грызя ногти, поглаживая рукоятку автоматического пистолета в нагрудном кармане.
  
  На бланке сидел Флинн со сломанной челюстью, обернутой красным шелковым платком. Он сидел бесстрастно, непостижимым образом общаясь сам с собой. Казалось, он не замечал своего окружения, его разум был неизменно сосредоточен на какой-то бесконечной проблеме.
  
  Единственными звуками в комнате были капание воды со многих крыш и скороговорка Галлахера.
  
  Его голос снова был холодным, жестким, властным, жизнерадостным.
  Глава 16
  
  Без четверти четыре моросящий дождь прекратился. Поднялся резкий шумный ветер. Он с криком спустился с гор на Дублин. Это был сильный горный ветер, тощий, угрюмый, снежный ветер, который свирепо пронесся по спящему городу, так что даже капли дождя на грязных тротуарах склонялись перед ним, украшенные оборками.
  
  Облака поднялись, их висячие ошметки срезало новорожденным ветром. Они висели высоко в небесах, израненные, с кислым выражением на серых, неряшливых телах. То тут, то там в растрепанной панораме облаков появлялась брешь, и появлялось небо, голубое, чистое и очень далекое.
  
  Это изменение в настроении природы произошло, когда Джипо убегал от Страшилища, дрожа от избытка энергии. Он бежал по короткому, узкому переулку, настолько узкому, что его плечи задели обе стороны, когда он пробегал. Он пересек улицу в четыре шага, бросая взгляды по сторонам, когда перепрыгивал через нее. Он увидел неухоженную дорогу с одной стороны, с тлеющей жаровней сторожа в дальнем конце, а с другой стороны - холм. Вдоль улицы выстроились высокие многоквартирные дома, их обветшалые старые стены вздымались к небу, их убожество было скрыто величием ночи.
  
  Он перебежал через дорогу и вошел в темный сводчатый проход. Затем он внезапно налетел на старую тележку и кубарем покатился со сдавленным восклицанием. Сотрясение и вес его тела отбросили тележку на расстояние трех ярдов на ее сумасшедших колесах, оглобли со скрежетом скользили по земле. Он с трудом поднялся на ноги и собирался снова броситься прочь, когда человеческий голос, раздавшийся из-под него, заставил его замереть. Он свирепо посмотрел вниз. Это был всего лишь какой-то бездомный бродяга, который использовал арку и повозку как дом и кровать.
  
  “Проклятие—” - начал надтреснутый, дрожащий голос.
  
  Джипо ушел, громыхая сапогами по булыжникам арки. Он вышел на широкую улицу, застроенную новыми домами из красного кирпича. Он вцепился в стену и огляделся вокруг, тяжело дыша, обезумев от возбуждения от своего побега.
  
  Именно тогда он заметил ветер, поднимающиеся облака и далекое небо. Он почувствовал запах ветра, когда делал большие вдохи через ноздри, чтобы ослабить давление на сердце и легкие. Затем внезапно он затосковал по горам и широким волнистым равнинам, скалистым перевалам и быстрым рекам далеко на юге, в его собственной стране. Свобода, уединение и тишина, и только ветер пробивается сквозь болотный вереск! Прячется в какой-нибудь скалистой твердыне гор, прислушиваясь к ветру! Прочь, прочь, туда, где никто не смог бы его поймать! В горы! В горы! Темно-синие горы с выпуклыми склонами и маленькими овечками, бродящими по ним, которых он мог поймать и убить!
  
  Дикая свирепость радости охватила его. Он уставился с расширенными ноздрями вперед, на край неба над домами, на юг. Он смотрел так, словно измерял расстояние между собой и горами, чтобы совершить гигантский прыжок, который сразу перенес бы его в сердце их уединения.
  
  Затем он наклонился, пристально глядя вперед. Он поплевал на свои руки. Он поднес руку к голове, чтобы поправить шляпу. Но его шляпы там не было. Его череп был голым и влажным. Он ощупал все это и обнаружил пятно запекшейся крови у заднего основания, куда его ударили ногой во время борьбы в комнате для допросов. Он не обратил внимания на кровь, но продолжал ощупывать весь череп, с ошеломленным взглядом, бормоча:
  
  “Что мне делать без шляпы? Он был у меня эти два года”.
  
  Таким же ошеломленным образом, как он чувствовал себя во всем своем теле. Он издал короткий крик. Он нашел это в кармане своих брюк, куда засунул во время дознания, когда услышал зловещие нотки в голосе Галлахера. Он надел его на свой череп, весь сморщенный, потрепанный и крошечный. Он бил по нему ладонями, как будто это был матрас. Затем, с легким вздохом, он бросился прочь, направляясь прямо на юг, к горам.
  
  Он бежал опрометчиво, не думая о пути и не принимая никаких мер предосторожности. Это был район трущоб, который он так хорошо знал, район, окружавший Титт-стрит, бордели, Пугало, доходные дома, церкви, ломбарды, публичные дома, развалины, грязь, преступность, красивых женщин, блистательный идеализм в сырых подвалах, святых, умирающих с голоду на чердаках, самые зловещие образцы разврата и порочности, все они жили бок о бок, грудь к груди, в этом зловонном болоте на северном берегу Лиффи. Он бежал по узким улочкам и большим, широким, зияющим улицам, переулкам и аркам, улицам, залатанным и укрепленным, с насыпями земли из рухнувших домов, местами почти перекрывающими их, тротуарами, усыпанными отбросами, промокшими от дождя.
  
  Он никогда не совершал ошибок. Он направлялся в горы. Запах гор ударил ему в ноздри, заполнил легкие, заставляя сердце учащенно биться от тоски.
  
  Наконец он въехал на Бересфорд-плейс и увидел реку. Инстинктивно он остановился, прислонившись к стене, чтобы осмотреть мост. Он задыхался и дрожал.
  
  Двое мужчин стояли с ближней стороны моста Батт. Они уже опередили его. Он слушал. Он играл с последней надеждой. Он осторожно пересек открытое пространство, чтобы добраться до укрытия в руинах таможни. Он достиг этого. Он внимательнее присмотрелся к мужчинам. Они все еще были нечеткими. В конце концов, они могут быть грабителями, рабочими, бездомными, пытающимися скоротать ночь, студентами, возвращающимися из публичных домов и затевающими последнюю пьяную ссору по дороге домой. Он подполз ближе. Затем его маленькие глазки моргнули и сузились.
  
  Один из мужчин присел на корточки, защищаясь от пронизывающего ветра. Джипо узнал скорчившуюся фигуру, силуэт которой вырисовывался на фоне неба. Это был Малхолланд. А другой мужчина, стоявший неподвижно, засунув руки в карманы, был Питер Хакетт.
  
  Голове Джипо стало жарко и душно. Его глаза закрылись, когда внезапная боль пронзила его лоб. У него был импульс броситься вперед к двум мужчинам и задушить их. Но он не двинулся с места. Он не боялся этих двоих, несмотря на то, что они были вооружены. Он не боялся их оружия. Но они были частью Организации. Организация была на мосту. Это попало туда раньше него. Он не смог пройти. Холодные, стеклянные глаза Галлахера были устремлены на Мостик. Он не смог пройти.
  
  Запах гор покинул его легкие и ноздри. Ветер все еще дул вокруг его скорчившегося тела. Но он потерял свой запах. Теперь это был только острый и колючий враг, который отбросил его назад, притаившегося и ошеломленного. Куда это его гнало? Куда это его гнало?
  
  Он присел перед ним, не посоветовавшись сам с собой, голова его безвольно свесилась на грудь. Он, пригнувшись, пересек открытое пространство и вышел на проезжую часть, которая вела на север. Внутри него не было ничего, с чем он мог бы посоветоваться. Внутри себя он был пуст и темен, как бездонная пропасть, заполненная густым туманом. Его неуклюжую фигуру ветер унес в какую-то бескрайнюю область, где не было никакого укрытия. Ветер унес его в некую безграничную область, где все было окрашено в тускло-серый, аморфный, ужасный цвет.
  
  Видение бездны, серой, бесформенной, колыхалось перед его глазами, когда он шагал на север, двигаясь неуверенно, слегка пошатываясь, без руководства. Его шаги стали медленнее. Он остановился и с любопытством огляделся. Он был под железнодорожным мостом, который боком пересекал улицу у него над головой, завернутый в черное покрывало. Справа от него открылся небольшой темный переулок. Он прошел три шага по переулку и прислонился плечом к влажной стене.
  
  Там было убежище. Ветер не дул внутрь. Только странный порыв ветра налетел из-за угла и на мгновение всколыхнул влажный, затхлый воздух. Было тихо и темно, как внутри пещеры. Он вздохнул.
  
  Постепенно он успокоился. Он успокоился и очень устал. Он хотел лечь и заснуть надолго, надолго. Бороться дальше не было смысла. Он был один. Ночная тьма окутала его.
  
  “Здесь никого нет”, - пробормотал он вслух.
  
  На земле была лужа. Стены были пустыми. Он пошарил ногами, ища сухое место, чтобы прилечь. Везде его ботинок тонул в луже. Он выругался и прибавил шагу. Он снова нащупал ногами. Еще больше луж. Он продвинулся еще дальше и попытался снова. Бесполезно. Затем он начал механически прогуливаться, время от времени ощупывая землю. Затем он продолжал медленно идти, не чувствуя земли. Он забыл о том, что нужно лечь.
  
  Он дошел до конца переулка и увидел перед собой широкую улицу. Он взволнованно остановился.
  
  “Куда я иду?” он громко закричал.
  
  Он вздрогнул при звуке его голоса и подозрительно оглянулся через плечо. Конечно, там никого не было. Затем он взял себя в руки и попытался подумать о том, где он был и что произошло. Это была потрясающая борьба.
  
  Медленно он начал вспоминать недавние события. Факт за фактом всплывали в его мозгу. Вскоре вся серия событий свалилась там в безумную кучу. Все устремлялось к этой куче с возрастающей скоростью, но ничто не могло быть абстрагировано от нее. Это было так, как если бы факты тонули в луже и исчезали. Для него было совершенно невозможно продумать план действий.
  
  “Я должен составить план”, - пробормотал он вслух.
  
  В ответ на это увещевание пришло видение сверкающих глаз Галлахера. Они очаровали его. Он забыл о плане. Множество мыслей столкнулось вместе в его мозгу, создавая адский гул. Он потерял контроль над собой и забегал под аркой, бешено размахивая руками и ногами, пытаясь побороть груз мыслей, которые скопились в его мозгу. Это была та безумная ярость, которая временами овладевает сильными мужчинами, когда им не на что излить свою ярость, нет физического противника.
  
  Он безумно трудился над этим любопытным упражнением целых пять минут. Затем он остановился, пот струился у него по лбу. Он почувствовал себя лучше. Его голова была ясной. Он снова ощутил мрачную решимость сбежать, перехитрить тех парней, которые были на мосту. Идея, которую он считал удивительно хитрой, пришла ему в голову, идея сбежать на юг, сделав большой крюк к северу, вверх по Северной кольцевой дороге к Феникс-парку, затем на запад через парк, затем снова на юг через Долфинз-Бам. Он приятно забавлялся с маршрутом, когда его внезапно прервал звук шагов.
  
  Трап, ловушка, трап, ловушка ... Послышался звук тяжелых шагов, спускающихся по улице перед ним. Двое полицейских на своем посту медленно приближались, гремя дверными цепями, когда они приближались. Сердце Джипо забилось от ужаса. Он думал, что они искали его. В своем замешательстве он не мог понять, что теперь он был под защитой полиции, информатор. Он забыл, что ему нужно было только подбежать к ним и сказать, что Революционная организация приговорила его к смерти и теперь выслеживает его, чтобы доставить в казармы полиции, в безопасное место. Напротив, он по-прежнему считал их своими врагами. Его психика еще не привыкла к перемене, которую внесло в его состояние посещение полицейского участка тем вечером. В его понимании он все еще был революционером. Он совершенно не осознавал себя информатором или другом закона и порядка, протеже полиции.
  
  Он сломя голову выскочил из переулка и с грохотом перебежал улицу. Он повернул направо, пробежал десять ярдов, а затем нырнул в другой переулок. Он продолжил свой полет без остановки. Он бежал без цели, без руководства, ведомый на север паникой и невозможностью мыслить. Он сломя голову бросился во всех направлениях, на улицу, вниз по ее течению, затем налево, снова назад по параллельной линии, еще раз вниз по улице, которую он покинул, несколько раз проходя один и тот же угол в своем безумном бегстве. Он бежал отчаянно, как будто преследовал какого-то неуловимого эльфа, которому доставляло удовольствие поворачивать по собственным следам. Он барахтался в лужах. Он боролся на руках и коленях за пустыри. Он яростно протискивался сквозь дыры в стенах тома. Он перелезал через груды кирпичей, через стены, запрыгивал на задние дворы, а затем снова вылезал на другую улицу. Он был поцарапан, покрыт грязью, с него капала вода. Его глаза были налиты кровью.
  
  Затем внезапно часы рядом с ним пробили полчаса. Было половина пятого. Он остановился как вкопанный, привлеченный звоном часов. Это был не звук, а воспоминание, которое он принес. Он знал эти часы. Это было недалеко от дома Кэти Фокс, где он обычно спал. Он стоял посреди узкого переулка, широко расставив ноги и выставив вперед грудь и плечи, и слушал это. Его губы были широко раскрыты.
  
  Он стоял, как неотесанное, наполовину сформировавшееся существо, один в наполовину серых тенях ночи, удивляясь странным вещам.
  
  “Отсюда два поворота”, - пробормотал он, - “сначала налево, затем направо. Она должна быть в be уже сейчас. Это, должно быть, часа в три или четыре.”
  
  Теперь он двигался осторожно, прислушиваясь к звукам и легко ставя ноги близко к краю дорожки. Он повернул налево, спустился на пятьдесят ярдов, а затем повернул направо. Он вошел на что-то вроде круглой площади, полумесяца, с церковью, стоящей посередине. Он двигался по полумесяцу, пока не достиг другой стороны церкви. Там, на углу небольшого тупичка, был дом, в котором снимала комнату Кэти Фокс, примерно в пятнадцати ярдах от церкви.
  
  Все дома на маленькой площади были многоквартирными домами, старыми, пыльными и серыми, потрепанными, убогими, с разбитыми стеклами в окнах. Почти все уличные двери были приоткрыты. Внутри не было ничего, что можно было бы украсть.
  
  Джипо почтительно приподнял шляпу перед церковью, когда проходил мимо нее. Он вошел в дверь дома Кэти Фокс. В коридоре была кромешная тьма. Он постоял несколько мгновений, вглядываясь в темноту. Затем он увидел ночник на первой лестничной площадке. Он узнал в нем лампу, которую каждый вечер ставила туда миссис Делани, которая стала религиозной маньячкой с тех пор, как ее сын был убит во время революции 1916 года. Его убили, когда он бежал по улицам, раненый, взывая о укрытии.
  
  “Если он когда-нибудь придет домой ночью, ” доверительно прошептала миссис Делани всем, “ он увидит горящий свет и поймет, что я дома. Бог добр к Своему народу, и Он позаботится обо мне, Джонни ”.
  
  Джипо почувствовал облегчение, увидев ночник. Он бесшумно поднимался по лестнице, пока не достиг ее. Когда он проходил мимо нее, огибая угол лестницы, он остановился, положив руку на деревянные перила, и посмотрел на нее. По той или иной причине он на цыпочках подошел к нему, высунулся, когда был в двух футах от него, и задул его. Затем он вздрогнул и дико огляделся по сторонам. Снова наступила кромешная тьма.
  
  “Так-то лучше”, - сказал он с легким вздохом.
  
  Он уверенно поднимался по лестнице. Они оставались хорошими, пока он не достиг третьего этажа. Затем ему пришлось подняться по узкой, шаткой, сломанной лестнице на верхний этаж, где была комната Кэти Фокс. Он производил ужасный шум, но это никого не беспокоило. Он услышал детский плач, когда приблизился к верху лестницы. Ребенок принадлежал Тиму Фланагану, безработному мужчине, который занимал комнату напротив Кэти Фокс на верхней площадке. Он жил там со своей женой и тремя детьми. У ребенка была корь, а двое других детей не спали. Один ребенок смеялся. Джипо мог различить слабый, робкий голос Фланагана, пытающегося успокоить детей.
  
  Джипо стоял за дверью слева, дверью Кэти Фокс. Он слушал. Луч света струился через замочную скважину и большое круглое отверстие в нижней части двери. Большой кусок двери был отгрызен бродячей собакой, которую Кэти Фокс привела домой однажды ночью. Он проложил себе путь к выходу из комнаты, как только получил еду. Джипо прислушался. Кэти Фокс говорила внутри. Джипо постучал.
  
  “Кто это?” - спросил я.
  
  “Это всего лишь я, Кэти. Открой дверь”.
  
  “Мать милосердия”, - завизжала она, - “это его призрак. Это его призрак, Луиза. Луиза, спрячь меня где-нибудь, ради Бога!”
  
  “Призрак твоей бабушки”, - раздался надтреснутый старческий голос. “Встаньте и, будьте добры, откройте дверь, пока мы не увидим, чего он хочет”.
  
  “Нет, нет—” - снова раздался голос Кэти.
  
  Джипо навалился плечом на дверь, порвал бечевку, которая крепила ее изнутри к гвоздю в стене, и широко распахнул дверь. Он прошествовал в комнату.
  
  Сначала вся комната казалась сплошной синей завесой тумана. Затем голубой туман постепенно рассеялся. Комната приобрела пропорции. Предметы грациозно выплывали к нему из тумана в порядке их важности. Сначала появилась лампа. Оно было помещено на черную деревянную каминную доску над камином. Это была обычная жестяная парафиновая лампа, выкрашенная в красный цвет. Дымоход состоял из трех частей черного цвета. Следующим был камин. Там была огромная открытая решетка, в которой горел торфяной костер. Огонь больше походил на остатки погребального костра, потому что пепел накапливался неделями. Горящие торфяные ошметки лежали, растянувшись, как упавшие бревна, на вершине огромной кучи желтого пепла. Следующей была кровать, в углу которой лежала Луиза Камминс.
  
  Кровать была такой огромной, что ее можно было бы принять за что угодно, если бы она не опиралась на четыре толстых деревянных столба и не имела балдахина над ней, в изголовье, на манер тех кроватей, которые в ирландских деревнях называют “Кроватями архиепископов”. Постельное белье было неописуемым. Все было брошено на кровать, и все осталось там. Луиза Камминс провела в постели большую часть дня. Она занималась этим в течение восьми лет, с тех пор как стала “прикованной к постели” в результате “травм”, полученных от полиции, однажды ночью она была арестована по обвинению в торговле аморальными вещами. Она была довольно сильной и здоровой. Она делала всю свою работу в постели. Одеяла были собраны вокруг ее громоздкого тела в дальнем углу, у стены. В другом углу, в углу Кэти Фокс, была пара или около того рваных одеял. Изножье кровати было завалено всевозможным хламом, от зазубренной кружки, из которой пожилая леди пила чай, до статуэтки Святого Иосифа, которая висела на столбике кровати, подвешенная к толстому гвоздю на грубой веревке с узлами. Веревка была обвита вокруг шеи статуи, в петле. Статуя была подвешена там не из грубого уважения, как можно было бы предположить. Это было повешено там в качестве богохульного протеста против некомпетентности святого. За четыре года до этого она совершила Новену святому Иосифу, прося исцеления от мышечного ревматизма, и поскольку ее просьба не была удовлетворена, она повесила статую за шею.
  
  Когда глаза Джипо нашли ее сквозь туман, она была скрыта до подбородка под кучей одеял и всевозможной одежды, прислоненной к стене. Она лежала на боку, ее белая, сморщенная голова покоилась на серой подушке, на которой не было чехла, чтобы прикрыть ее. Перья торчали из подушки. Седые волосы пожилой женщины были разбросаны по подушке и постельному белью, как нити морских водорослей, плавающие на поверхности мелкого моря во время отлива. Ее рот был широко открыт на манер людоеда, демонстрируя красные десны и четыре желтых зуба, торчащие на неравных расстояниях вдоль челюстей; четыре кривых желтых клыка.
  
  Одни только ее глаза свидетельствовали о жизни и уме. Это были маленькие, свирепые голубые глаза, сверкающие хитростью и алчностью.
  
  Ее тело, скрытое под одеждой, напоминало гору, которая в результате сотрясения превратилась в бесформенную массу.
  
  Джипо оглядел ее без каких-либо эмоций. Затем он огляделся в поисках Кэти. Он увидел ее, стоящую в углу за дверью. Она была все еще одета так, как он встретил ее в трактире ранним вечером. Но ее платье было растрепано. Ее лицо изменилось. Все изменилось странным образом. Оно утратило измученное, зажатое выражение. В ее глазах больше не было усталости. Ее лицо было раскрасневшимся и полным. Кожа была дряблой. Рот был твердым, с чувственной мягкостью губ. Ее глаза ярко вспыхнули. У них была спокойная агрессивность здоровых, энергичных женщин, которые переходят от одного успеха к другому, спокойная, агрессивная вспышка удовлетворенного желания и непомерных амбиций. Несмотря на все это, ее руки, сжимавшие горло, дрожали от явного ужаса, что противоречило спокойствию и живости ее лица. Ее ноги тоже спазматически танцевали.
  
  “Что с тобой, Кэти?” - спросил Джипо. “Что это ты там говорил обо мне, призраке?”
  
  Он говорил хриплым, угрюмым шепотом.
  
  “Боже!” - воскликнула Кэти.
  
  Она убрала руки от горла и сцепила их за спиной движением человека, предлагающего нежелательную вещь. Затем она на огромной скорости бросилась к огню. Она прислонилась спиной к стене справа от камина и уставилась на Джипо, разинув рот. Она кивнула ему головой.
  
  “Закрой эту дверь”, - сказала она шепотом. “Закрой дверь и заходи”.
  
  Джипо молча повернулся к двери и начал связывать два куска порванной бечевки, чтобы закрепить ее еще раз.
  
  “Где хэй, бен?” - прошептала она. “О, Господь! Ты вонзил в меня сердце крест-накрест”.
  
  Джипо запер дверь и медленно и тихо подошел к очагу. Он остановился, взглянул в сторону пожилой женщины, а затем, приоткрыв рот, посмотрел на Кэти.
  
  “Они охотятся за мной, Кэти”, - пробормотал он с содроганием.
  
  Наступила тишина. Джипо снова вздрогнул и сел перед огнем. Он сидел на полу, упершись локтями в колени, протягивая руки к огню.
  
  Кэти посмотрела на него блестящими глазами. Она неподвижно стояла у стены. Ее лицо под мятой красной шляпой было очень белым. Ее глаза заблестели. Ее верхняя губа была собрана вместе, с оборками.
  
  Пожилые женщины в постели переводили взгляд с Джипо на Кэти и с Кэти на Джипо. В ее глазах заплясали веселые огоньки. Она продолжала обнимать себя, словно в экстазе наслаждения.
  
  “О чем ты говоришь?” - спросила Кэти наконец.
  
  “Эта организация охотится за мной”, - пробормотал он, не глядя на нее. “Комендант Галлахер собирается меня прикончить. Я сбежал из камеры в Подземелье Пугала”.
  
  “За что они собираются тебя заткнуть? Во имя всего святого, за что они собираются тебя заткнуть?”
  
  Голос Кэти Фокс был холодным и бесстрастным, но Джипо этого не заметил. На ее губах играла странная, тонкая улыбка, но Джипо не смотрел ей в лицо. Когда она говорила, в ее глазах вспыхивал огонек, но Джипо этого не видел. Он мечтательно смотрел в огонь. Он был уставшим и сонным. Больше не было смысла наблюдать. Он устал, устал, устал. Усталый и сонный. Какой был смысл продолжать наблюдение? Спи, спи, спи. Затем он отправился бы прямо на юг. Он мчался бы на юг с ветром, преодолевая все препятствия. Спи, спи, спи.
  
  “Не имеет значения, за что они меня преследуют”, - пробормотал он.
  
  Снова наступила тишина.
  
  Спи, спи, спи.
  
  “Они хотят убрать меня со своего пути”, - снова пробормотал он. “Но они не собираются меня доставать. Кэти, я собираюсь завалиться сюда на ночь. Я останусь до завтрашней ночи. Тогда я отправляюсь на юг. Вот все деньги, которые у меня есть ”.
  
  Он порылся в кармане брюк и вытащил на ладони четыре шиллинга и шесть пенсов. Он передал это ей. Она подошла и семенящим движением протянула за ним правую руку.
  
  “Отдай мне эти деньги. Отдай мне эти деньги”, - кричала пожилая женщина с кровати. Она попыталась сесть.
  
  “Ты заткнись, Луиза”, - прорычал Джипо, полуобернувшись к ней через плечо. “Заткнись, или я тебя расплющу”.
  
  Пожилая женщина рухнула, ухмыляясь. Затем она схватила палку, которая лежала рядом с ней на кровати. Она погрозила палкой Кэти Фокс.
  
  “Она обкрадывает меня, она обкрадывает меня”, - причитала она тонким, надтреснутым голосом.
  
  “Я буду спать здесь, на полу, Кэти”, - сказал Джипо. “Привет, Кэти. Я буду спать здесь, перед камином. Кэти, что с тобой такое? Почему бы тебе не поговорить со мной?” Кэти разразилась смехом. Получив деньги, она села на низкий табурет слева от камина. Теперь она вскочила на ноги и рассмеялась. Это был странный, сухой смех. В ее глазах был мечтательный взгляд. Она смотрела в пол, погруженная в раздумья.
  
  “Ты пьян или что с тобой такое?” - проворчал Джипо.
  
  “Со мной вообще ничего не случилось”, - мечтательно пробормотала Кэти, все еще глядя в пол.
  
  Затем она сделала глубокий вдох и пожала плечами. Она снова стала живой и энергичной, полностью проснувшейся, с пронзительным взглядом. Она начала говорить с поразительной скоростью, скрестив руки на груди.
  
  “Конечно, Джипо,” сказала она громким, веселым голосом, “ты можешь спать здесь до скончания веков, если хочешь. Конечно же, Коннемара Мэгги рассказала мне о том, что Бартли Малхолланд приходил тебя искать. Она пришла к Бидди Берк пьяная в стельку, а потом рассказала небылицу о том, как Бартли приставил пистолет к твоей голове и повез тебя по улице у него на глазах.”
  
  “Ты лжешь, она этого не делала”, - прорычал Джипо, слегка вздрогнув.
  
  “Может быть, она не совсем это сказала”, - продолжила Кэти, - “но—”
  
  “Она дала тебе фунт, который я дал ей, чтобы она передала тебе?”
  
  “Фунт? Ты дал ей фунт за меня? Ну, из всех лжецов! Ну, из всех грабителей! Из всех грязных сыновей рябых портных! Она берет приготовленное печенье. Правда, она дала мне всего десять шиллингов, и мне пришлось с ней за это побороться. Конечно’ я ничего не говорю о вещах, о которых я мог бы много говорить, но ...
  
  “О! поменьше болтовни, ” прорычал Джипо, ощупывая рукой пол позади себя. “Я не в настроении выслушивать твою болтовню, Кэти”.
  
  “Не ложись на пол”, - заботливо крикнула она. “Ложись в кровать. Ложись в моем углу. Не обращай внимания, Луиза. Тот, кто пришел, - мой. Я могу впустить в это того, кто мне нравится. Луиза, если ты не будешь лежать спокойно, я буду считать тебя мертвой так же верно, как то, что Наш Господь был распят. Так я и сделаю. Ну, чего ты мог ожидать? И я сейчас ничего не говорю, Джипо, видя, в каком ты положении, но это цена для всех вас одинаковая. Надеюсь, вы не возражаете, что я высказываю все, что думаю. Это твоя цена за то, что ты одариваешь тех, кто был добр к тебе, и выбрасываешь свои деньги на ветер из-за такого ремня. Но, конечно, моя бедная мать говорила: ”Господи, помилуй ее ..."
  
  “Убирайся отсюда, убирайся отсюда”, - кричала пожилая женщина, размахивая своей палкой.
  
  Джипо бросился на кровать на спину. Пожилая дама начала слабо бить его по телу своей палкой. Он не обратил на нее никакого внимания. Он возился с кучей рваных одеял, прикрывая ими ноги.
  
  Кэти Фокс взяла щипцы и бочком приблизилась к кровати, делая старухе незаметные знаки, втайне призывая ее вести себя тихо.
  
  Пожилая женщина затихла, что-то бормоча. Кэти вернулась к огню и положила щипцы. Она продолжала говорить. Она быстро становилась все более возбужденной. Теперь в ее глазах было безумие. Ее губы постоянно растягивались в улыбке, как у сумасшедшего, который в своем помутившемся мозгу придумывает какую-нибудь демоническую буффонаду.
  
  “Хотя мало кто об этом знает”, - высокомерно воскликнула она, глядя на дверь и засовывая сигарету в рот, - “моя бедная мать родилась леди. Засунь это в свою трубку, Луиза Камминс, и попробуй выкурить. Ты оскорблял меня по-собачьи с тех пор, как я зашел в твой гнилой свинарник, но все равно, и все вы знаете, что вы не годитесь для того, чтобы протирать мне ботинки. Так что мне наплевать”.
  
  “Да, вы слышите ее, вы слышите ее?” - прохрипела Луиза Камминс.
  
  Она начала смеяться, издавая горлом звук, похожий на куриный, тот странный, хитрый, ворчливый звук, который издает курица ночью, когда ее потревожили во время насеста.
  
  Джипо привел одежду в порядок по своему усмотрению. Одеяла укрывали его тело до груди. Его глаза начали закрываться. Его маленькая круглая шляпа все еще оставалась у него на голове, надвинутая на лоб. В его мозгу постоянно звучал шум. Звуки, разговоры, запахи вокруг него больше не имели никакого значения.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Опасность, страх, все было забыто, кроме его желания спать.
  
  Спи, спи, спи.
  
  “Йерра, это информатор, рядом с которым я лежу?” снова закричала пожилая женщина, пытаясь подняться с яростью. “Убирайся, убирайся. На твоих руках кровь. Там есть—”
  
  “Ложись, или я вышибу тебе мозги”, - прошипела Кэти, снова бросаясь к кровати.
  
  С усталым вздохом Джипо протянул левую руку и опустил ее поперек тела старой женщины. Она осела под тяжестью массивной руки. Он лежал поперек нее, расслабленный и усталый. Она с любопытством посмотрела на него из-за края своих одеял. Может быть, она смотрела на это в ужасе. Кто знает, какие эмоции скрывались за этим отвратительным черепом?
  
  Джипо не смотрел на нее. Его глаза были почти закрыты. Его ноздри бесшумно расширялись и сжимались.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Затем безумный бросок в горы.
  
  Спи, спи, спи.
  
  “Взорвите это ради статьи”, - закричала Кэти Фокс, топая по полу.
  
  Она вышла на середину зала. Затем она скрестила руки на груди и встала, широко расставив ноги и выпятив грудь, глядя на тусклую стену блестящими глазами. Она запрокинула голову и рассмеялась.
  
  “Разве я не дура?” - воскликнула она. “О, разве я не дурак? Я, которая могла бы гулять с лучшими мужчинами в стране! Ты знаешь, что моим дедушкой был герцог о'Клонлиффи? Ты знаешь это? А моя мать была в родстве с королевской семьей по линии отца. И не королю Англии, но мне, королю Испании, где выращивают апельсины, и вы можете пить вино из колодца, как воду из Шеннона. Конечно, это там, где я родился и вырос, во дворце размером с графство Уотерфорд, где архиепископы прислуживают мне за столом с красными салфетками на руках, а почтенная леди ...
  
  “Йерра, не могли бы вы сыграть в свой вист”, - пропищала пожилая женщина.
  
  Она попыталась взмахнуть своей палкой и высвободиться из руки, которая лежала на ней сверху. Но рука на мгновение застыла. Она была придавлена этим. Затем рука снова расслабилась.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Глаза Джипо на мгновение широко раскрылись. Затем он закрыл их. Все в его голове помутилось. Кошмары скопились в его мозгу, готовые ворваться на платформу его спящего разума и продолжить свои безумные действия, как только его существо взлетит, скованное сном. Он уже сдался этим кошмарам.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Кэти Фокс на мгновение хитро посмотрела на него. Ее лицо окаменело, а глаза сузились до острых точек. Затем она снова отвела взгляд в сторону, к стене. Ее нижняя губа отвисла. Ее глаза расширились. Она дважды затянулась своей сигаретой. Она снова начала говорить.
  
  “Я могла бы рассказать тебе истории о них всех, Джипо”, - закричала она, дико размахивая рукой в направлении Джипо. “Я мог бы рассказать тебе, так что я мог бы, но какой смысл рассказывать? Что? Какой от всего этого прок? И отец Конрой отказался дать мне отпущение грехов. Что ж, он может идти к черту. Я могу обойтись и без его отпущения грехов. Я не боюсь ада. О, Матерь Милосердная! ” воскликнула она, внезапно перекрестившись. “ Что я такого сказала? Что—”
  
  “Ha! Перейди черту, перейди черту, ” прохрипела Луиза Камминс. “Но для тебя это бесполезно. Ты пойдешь ко дну. Ты пойдешь ко дну. Ha, ha, ha!”
  
  “На моей семье лежит проклятие, Луиза, поскольку моя троюродная сестра герцогиня из ... из ... из ... Где находится то место, где она была герцогиней? … Я забыл об этом, хотя я часто бывал там со своей матерью. Это где-то за пределами Убийственного. Ну, она все равно наложила проклятие на мою семью. Раньше у нее было тринадцать обезьян, которые сидели с ней за завтраком ”.
  
  “Ты лгунья, ты лгунья”, - закричала старая женщина во внезапной ярости. “У нее не могло быть тринадцати обезьян. У нее не могло быть тринадцати. Это наркотики, которые ты принимаешь, ударили тебе в голову. Тринадцать! Фу!”
  
  Джипо что-то пробормотал страшным шепотом. Обе женщины посмотрели на него. Его губы шевелились, но слова были неразборчивы. Его массивная грудь вздымалась до невероятных размеров и снова медленно опускалась, с сильным потоком воздуха из ноздрей. Его смуглое лицо бесстрастно выделялось в мерцании огня. Это выглядело печально и угнетенно.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Его уносило тяжелыми порывами сна под громовую музыку фантастических кошмаров. Первобытные воспоминания приняли форму в облаках сна, которые давили на него. Они приняли форму, облик существ, которые преследовали его.
  
  Спи, спи, спи.
  
  Его силы освобождались, растворялись во сне, ослабевали и безвольно покачивались на испарениях сна.
  
  Спи, спи, спи.
  
  “Знаешь, что я собираюсь тебе сказать, Луиза?” - продолжила Кэти низким, приглушенным голосом. “Когда я умру, они собираются канонизировать меня. Затем у меня будет священный колодец на Малахайд-роуд, и я наложу заклятие на всех, кто мне не нравится, и заставлю их встать посреди ночи и босиком подойти к колодцу, чтобы выпить три полных чашки святой воды. И никогда не знаешь, что я прикажу его отравить. Это странный мир, Луиза, и ты скоро покинешь его, потому что ты...
  
  “Прости за страх передо мной”, - прохрипела старая женщина. “Я буду танцевать на твоей могиле. Ты, маленький обманщик. Ты не первый и не пятый, кто за эти десять лет зашел в мой дом и пошел той же дорогой. Нет, это не так. И ты не будешь последним. Ого! У вас у всех красивые лица. Вы все получаете поцелуи от прекрасных сильных мужчин. Но старая Луиза Камминс с грязным лицом будет танцевать на ваших могилах. Она танцует на ваших могилах. Так она и делает. Что ты теперь собираешься с ним делать? Ты накладываешь на него свои злые чары? Доносчик и кто бы он ни был, я не позволю тебе наложить на него свои злые чары. Я не позволю тебе сделать это. Отойди от кровати”.
  
  Кэти подошла к кровати и наклонилась левым ухом к лицу Джипо, прислушиваясь к его дыханию. Она подняла лицо, чтобы посмотреть на старую женщину.
  
  “Он мертвецки спит”, - прошептала она с улыбкой.
  
  “Ну? Это странно?”
  
  “Не буди его, пока меня не будет, Луиза”.
  
  “Куда ты идешь?”
  
  “Не лезь не в свое дело, Луиза. Я даю тебе предупреждение”.
  
  “Ты направляешься в полис?”
  
  “Не говори так громко. Я направляюсь не в полис. Я просто ухожу ”.
  
  “Ha! Ты собираешься донести на него, ты срываешь предсказание. Ты собираешься донести на него.”
  
  “Это ничего подобного. Разве он не информатор? Не производите шума. Не будите его, или они набьют вас свинцом, когда придут. Я даю вам это предупреждение. Заткнись”.
  
  Она попятилась к двери, угрожающе вытянув руку в сторону пожилой женщины. Пожилая женщина присматривала за ней. Ее рот был широко открыт. Ее глаза блуждали по сторонам. Затем Кэти исчезла за дверью. Ее туфли застучали вниз по лестнице. Перила заскрипели. В комнате было тихо, если не считать тяжелого дыхания Джипо.
  
  Пожилая женщина несколько секунд оставалась неподвижной, глядя в сторону двери. Затем она нащупала свою палку и попыталась ею разбудить Джипо. Но рука Джипо все еще лежала поперек ее тела, удерживая его. Во сне оно напряглось и прижало ее к земле. Она взглянула на него и нахмурилась. Она уронила палку и улыбнулась.
  
  “Ха!” - булькнула она. “Она пошла доносить на тебя, мой прекрасный мальчик. Они скоро будут здесь после тебя. Доверяй женщине, доверяй дьяволу. Она погубит тебя, мой могучий воин. И многие красивые, рослые женщины из твоей собственной страны отдали бы свои два глаза за ночь с тобой. И вот ты лежишь, спящий и слабый, смертельная усталость навалилась на тебя. Ha! Дьявол исправит вашу участь. Ha! Вот ты где сейчас. Хэл, вот ты где сейчас, и будь ты проклят. Ha! Ha!”
  
  Спи, спи, спи.
  
  Сон и странные сны.
  Глава 17
  
  Без шестнадцати минут шесть Малхолланд бросился вниз по лестнице в "Пугающую дыру", всю дорогу крича приглушенным шепотом:
  
  “Комендант, комендант, он у нас в руках, он у нас в руках!”
  
  Галлахер бросился к лестнице. Он обнаружил, что Малхолланд одной рукой держится за стену, в другой руке у него кепка, он тяжело дышит, пот каплями стекает по его щекам.
  
  “Это была Кэти Фокс”, - выдохнул он. “Она бежала по Маунт-Уильям-роуд: Чарли Кэррол остановил ее. Она сказала ему, что Джипо был наверху, в ее комнате, в постели. № 61 Маунт Уильям Кресчент. Капитан Бертон окружил дом. Он послал меня за приказами ”.
  
  “Кэти Фокс?” - переспросил Галлахер. “Я думал, она была—”
  
  “Она помешана на наркотиках”.
  
  “Я понимаю. Вернитесь и скажите Бертону, что я немедленно спущусь. Не двигайтесь, пока я не приду ”.
  
  “Все в порядке, комендант”.
  
  Малхолланд снова взбежал по лестнице. Галлахер бросился обратно в комнату для свидетелей. Мэри Макфиллип погрузилась в дремоту. Он разбудил ее.
  
  “Давай, Мэри”, - прошептал он. “Мы уходим прямо сейчас. Мы нашли его ”.
  
  “Кто? Что? Иисус, Мария и Иосиф! Кого ты нашел?”
  
  “Доносчик. Джипо Нолан. Мы нашли его в доме 61 по Маунт-Уильям-Кресент. Я отправляюсь туда прямо сейчас. Пойдем со мной. Тогда я оставлю тебя дома ”.
  
  Она постепенно приходила в себя, испуганная и протирающая глаза. Галлахер взволнованно заерзал, пытаясь поднять ее на ноги.
  
  “Который час?” - спросила она.
  
  “Без четверти шесть”.
  
  “Небеса небесные! Мама уйдет на мессу до того, как я вернусь домой ”.
  
  “Какое это имеет значение?”
  
  “Конечно, это имеет значение. Я должен был пойти с ней этим утром. Для Фрэнки.”
  
  “Куда она ходит на мессу?”
  
  “Маунт-Уильям-Кресент”.
  
  “Что ж, мы тоже туда направляемся. Ты можешь пойти в часовню и встретиться с ней там ”.
  
  “Почему? Что находится на Маунт-Уильям-Кресент?”
  
  Теперь она полностью проснулась и поднялась на ноги с дикими глазами.
  
  Галлахер разозлился и выругался. Он топнул ногами.
  
  “Давай быстрее. У меня нет времени. Я говорю вам, что доносчик был найден. Он находится в Маунт-Уильям-Кресент. Я собираюсь спуститься туда. Пойдем со мной”.
  
  “Ты собираешься убить его”, - выдохнула она, ее грудь тяжело вздымалась.
  
  “К черту убийство!” - закричал Галлахер. “Мы собираемся уничтожить его”.
  
  “Ты чудовище. Ты не собираешься убивать его, пока я могу это предотвратить.”
  
  Она выбежала из комнаты. С яростным проклятием он бросился за ней. Он поймал ее у подножия лестницы. Подбежали часовые. Она продолжала кричать и наносить удары своими когтистыми руками.
  
  “Держи ее здесь”, - прошипел он. “Ни под каким видом не выпускайте ее в течение часа. Тогда отпусти ее и возвращайся домой. До свидания”. Он свирепо посмотрел в глаза Мэри. Его лицо было пепельно-серым от ярости. “Мы не щадим ни мужчин, ни женщин. Помни об этом”.
  
  Затем он бросился вверх по лестнице.
  
  “Убийца, убийца”, - кричала она ему вслед, пока они не заткнули ей рот.
  Глава 18
  
  Бесформенные фигуры, танцующие на огромных ходулях, на краю пропасти, под звуки падающих внизу камней, в темноте, все необъятное, темное и гулкое, все без формы и смысла, мрак и превосходство, зияющие бездны, полные замерзшего тумана, утесы, скользящие при прикосновении, не оставляющие фундамента, бесконечное блуждание в пространстве, сквозь визжащие ветры и ... крушение.
  
  Джипо проснулся с фырканьем, весь в поту из-за своего кошмара, в ужасе.
  
  Старая женщина наконец разбудила его, зажав пальцами его ноздри. Он сел, огляделся и увидел ее. Он увидел ее странной и бледной, с развевающимися белыми волосами. Он собирался ударить ее в ужасе, думая, что она людоед из его снов, когда она заговорила.
  
  “Они охотятся за тобой”, - прошипела она. “Они охотятся за тобой. Они на лестнице.”
  
  Он слушал. Там ничего не было. Ни звука. Что? Просто свист ветра на крыше. Ha! Что-то скрипнуло. Это была кровать? Нет. Трап, трип, р-р-разрыв. Кто-то поскользнулся на крыше.
  
  Джипо одним прыжком спрыгнул с кровати на пол. Он стоял неподвижно, наклонившись вперед, тяжело дыша, с расширенными ноздрями. На лестнице за дверью раздался звук. Кто-то на лестнице сказал: “Тише!” Затем наступает полная тишина. Джипо стоял как вкопанный, все еще мокрый от пота из своего кошмара.
  
  Затем он бесшумно подошел к камину и взял щипцы. Оно выскользнуло у него из пальцев, когда он поднялся и с грохотом подошел к каменному очагу. Он с проклятием развернулся к двери. Одновременно дверь с грохотом широко распахнулась. Перед его глазами возникли три вспышки света из дверного проема. Когда он сломя голову бросился к ним, раздался оглушительный рев. Трое мужчин вместе стреляли в него. Затем наступил хаос.
  
  Пробегая по этажу к лестничной площадке, он почувствовал в бедре укол, похожий на укус мороза. Затем он увидел их охваченные ужасом, безумные лица. Он узнал двоих из них, Малхолланда и Хакетта. Третьим человеком был Керли. Когда он приблизился к ним и почувствовал свои гигантские руки на мягкой теплой плоти их тел, он вздохнул с удовлетворением.
  
  Кто-то снова выстрелил, непреднамеренно, в борющуюся массу на лестничной площадке. Должно быть, это был Керли. За то, что его тоненький голосок ворчливо прокричал после взрыва: “Боже, смилуйся над моей душой!” Джипо почувствовал запах гари подмышкой, когда его голова была наклонена, чтобы мобилизовать силу позвоночника.
  
  Затем перила подались с треском ломающегося дерева. Четверо мужчин упали без единого крика. Их кулаки глухо стучали, когда они вслепую били друг друга в темноте.
  
  Они упали на следующей площадке. Джипо и Малхолланд были на высоте. Малхолланд уперся правым коленом в спину Керли. Он спокойно относился к мании смертельного ужаса. Он оскалил зубы и поднял пистолет, чтобы выстрелить в открытый рот Джипо. Но Джипо протаранил его своей чудовищной головой.
  
  Малхолланда отбросило назад, как гимнаста, кубарем, пятками через голову. Он очнулся на черном ковре из овчины перед дверью многоквартирного дома в дальнем углу. Он лежал, подтянув колени к подбородку, совершенно тихо, пистолетный выстрел пробил побеленное дерево потолка. Пистолет, звякнув, упал на пол.
  
  Джипо ползал на четвереньках в темноте. Он нащупал двух мужчин, которые лежали под ним. Он ощупал их ягодицы, спины, бедра широкими взмахами своих рук. Их тела были вялыми и мягкими, как туши мертвых существ. Один из них вздохнул и перевернулся. Джипо поднялся на ноги. Никуда не глядя, он бросился к лестнице и спрыгнул вниз.
  
  На полпути вниз по последнему пролету он остановился и попытался подумать. Но он провел рукой по глазам и покачал головой.
  
  “Это бесполезно. Это бесполезно”, - сказал он вслух.
  
  В доме над ним стоял сильный шум от встревоженных людей.
  
  Он добрался до прихожей. Через открытую дверь он мог видеть улицу снаружи. Наступил рассвет. Воздух был серым, холодным, пустым и безмолвным. Он уверенно направился к двери. Его тело было очень холодным. И его разум был мертв. Холодный и мертвый. Мертв и хладнокровен.
  
  Струйка красной крови стекала по его правому ботинку из раны на бедре. Еще одна струйка потекла по его правым ребрам. Он не знал. Он был холоден и мертв. Мертв и очень холоден.
  
  Он остановился в дверях. Его глаза расширились. Последняя страсть сделала его тело жестким. Он взревел. Он видел Галлахера, стоящего у церковной ограды через дорогу, засунув руки в карманы плаща, и нагло улыбающегося.
  
  Джипо одним прыжком спустился по пяти ступенькам на улицу. Затем, когда его правая нога приземлилась на тротуар, раздалась быстрая череда выстрелов. Они пришли со всех сторон. Трое из них вошли в его тело. Не поставив левую ногу на тротуар, он снова подпрыгнул в воздух, вытянув обе руки и подняв лицо вверх, в серьезной позе символического танцора.
  
  Он выбежал на улицу, прыгая на нетвердых ногах, корчась и корчась. Затем он упал на колени. Он застонал и упал ничком.
  
  Он снова с трудом поднялся, дико озираясь по сторонам, держась за кишечник руками. Галлахер был там, перед ним, теперь мечтательно улыбаясь, с отстраненными, меланхоличными глазами.
  
  Галлахер пожал плечами и резко повернул направо.
  
  Джипо хотел пойти за ним. Но он больше не знал, почему хотел пойти за ним. Его глаза затуманились. Его тело было холодным. Холодный и мертвый.
  
  Скрипя зубами, он поднялся на ноги. Он выпятил грудь, пожал плечами и пошел вперед, как пьяный. Он медленно шел прямо вперед, прямой, напряженный, медленно размахивая безвольными руками.
  
  Он прошел через железные ворота церкви, по бетонной дорожке к двери. Ему пришлось ползти вверх по ступенькам на коленях. К его горлу подступала кровь.
  
  Он благоговейно окунул руку в купель со святой водой. Он намочил руку до запястья. Он попытался снять шляпу, чтобы перекреститься. Его рука ощупала череп, но пальцы уже были мертвы. Они не смогли удержать изодранную шляпу. Он попытался перекреститься. Невозможно. Его рука не могла дотянуться до лба. Он поднялся наполовину, а затем безжизненно упал. Это была тонна весом. Он шагнул влево. Он, пошатываясь, прошел через узкую римскую дверь. Он был в церкви.
  
  Это была огромная высокая комната, завешенная тишиной. У алтаря, вдали, в освещенном лампами полумраке рассвета, священник служил мессу. Гудящий звук слов разнесся по тихой церкви, мирный, наполненный причудливым ароматом тайны, таинственным спокойствием душ, нащупывающих бесконечные вещи. По всей церкви люди стояли на коленях со склоненными головами и лицами, погруженные в молитву о бесконечных вещах. Печальные, изможденные, голодные лица, погруженные в созерцание бесконечности, вырванные из убогости своей жизни созерцанием бесконечных вещей.
  
  Мир и тишина и причудливый аромат тайны и бесконечных вещей.
  
  Глубокие, длинные, мягкие слова бесконечно звучали в тихом месте. Тайна и призраки смерти, издающие слабые вздохи.
  
  Милосердие и жалость. Жалость и покой. Жалость, милосердие и мир, три вечных драгоценности в скинии жизни, непрерывно полируемые человеческой пылью.
  
  Из праха в прах.
  
  Глаза Джипо блуждали по церкви. Его глаза были очень тусклыми. Перед ними было размытое пятно. Ему показалось, что он увидел кого-то, кого он знал. Он не был уверен. ДА. Они смотрели на него. Вон там, слева, по другую сторону прохода. До этого было еще далеко. Что? Мать Фрэнки Макфиллипа!
  
  Он с глубоким вздохом направился к ней. Он свалился кучей перед ее сиденьем. Он поднял голову к ее лицу. Он увидел ее лицо, большое, белое, печальное лицо, со слезами, текущими по пухлым щекам. Он с трудом поднялся на колени в проходе перед ней. Люди спешили к нему, разговаривая. Он замахал руками, отгоняя их. Было очень темно. Он проглотил кровь, скопившуюся у него во рту, и закричал хриплым шепотом:
  
  “Миссис Макфиллип, это я донес на твоего сына Фрэнки. Прости меня. Я умираю”.
  
  “Я прощаю тебя”, - вздохнула она грустным, мягким шепотом. “Ты не знал, что делал”.
  
  Он задрожал с головы до ног и склонил голову.
  
  Он почувствовал сильный, безумный прилив крови к голове. Огромная радость наполнила его. Он стал осознавать бесконечные вещи.
  
  Жалость, и милосердие, и покой, и призраки смерти, издающие слабые вздохи. Милосердие, жалость и мир.
  
  “Отпустите меня!” - закричал он, с трудом поднимаясь на ноги.
  
  Он стоял прямо, во всем величии своего гигантского роста, возвышаясь над всеми, прямой и величественный, с конечностями, подобными колоннам, глядя в сторону алтаря.
  
  Он закричал громким голосом:
  
  “Фрэнки, твоя мать простила меня”.
  
  Затем с булькающим звуком он упал лицом вперед. У него слетела шляпа. Изо рта у него хлынула кровь. Он вытянул свои конечности в форме креста. Он вздрогнул и лежал неподвижно.
  
  Все права защищены, включая, без ограничений, право воспроизводить эту электронную книгу или любую ее часть в любой форме или любыми средствами, электронными или механическими, известными в настоящее время или изобретенными в дальнейшем, без явно выраженного письменного разрешения издателя.
  
  Это художественное произведение. Имена, персонажи, места, события и инциденты либо являются продуктом воображения автора, либо используются вымышленно. Любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, предприятиями, ротами, событиями или местами полностью случайно.
  
  Авторское право No 1925 Лайам О'Флаэрти
  
  Дизайн обложки: Дживун Ли
  
  ISBN: 978-1-5040-6617-4
  
  Это издание, опубликованное в 2021 году компанией Open Road Integrated Media, Inc.
  
  Мейден-лейн, 180
  
  Нью-Йорк, Нью-Йорк 10038
  
  www.openroadmedia.com
  
  
  
  Найдите полный список наших авторов и названий наwww.openroadmedia.com
  
  СЛЕДУЙТЕ За НАМИ
  @ OpenRoadMedia
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"