Паркер Роберт Б : другие произведения.

Паспорт на риск

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  Паспорт на риск
  
  ПРОПУСК в ОПАСНОСТЬ
  
  автор Роберт Б. Паркер
  
  
  
  
  
  
  Мы бежали по снегу на обочине дороги, пока не запыхались; я был уверен, что выстрелы приведут российский патруль. Мы оставили бы следы на снегу, но произвели бы больше шума в плотно утрамбованном центре дороги. Окончание снежной бури принесло тот тихий, пронизывающий холод, когда бегущие шаги отдаются эхом, как удары молота по наковальне.
  
  Мы услышали, как карабин охранника снес висячий замок с ворот. Мы снова бросились бежать, и тут сработала сирена; должно быть, в будке часового был выключатель. Мы услышали звук приближающейся к нам машины и увидели длинные лучи фар, прорезающие тени деревьев на повороте дороги впереди. Нарастающий вой сирены, движущийся свет и пульсирующий звук двигателя автомобиля, казалось, приковали нас к месту, где мы стояли...
  
  
  
  Паспорт на риск
  
  ПРОПУСК в ОПАСНОСТЬ
  
  автор Роберт Б. Паркер
  
  
  
  
  
  
  
  
  КРИМИНАЛЬНАЯ КНИЖКА В ТВЕРДОМ ПЕРЕПЛЕТЕ (HCC-057)
  
  Первый выпуск по особо тяжким преступлениям: июль 2009
  
  Опубликовано
  
  Titan Books
  
  
  
  
  Для моих детей
  
  
  Глава первая
  
  
  ИСПУГАННАЯ ДЕВУШКА
  
  Только когда Восточный экспресс приблизился к венгерской границе, примерно в двух часах езды от Вены, я обнаружил, что путешествую по паспорту убитого человека.
  
  Большую часть времени я был один в своем купе, читая будапештские газеты и планируя свою миссию в Венгрию, мой первый визит после окончания войны. Было приятно находиться в роскошном международном поезде. С тех пор, как мы выехали из Западного вокзала Вены, шел сильный снег, и дул пронизывающий северный ветер.
  
  Девушка вошла в купе сразу после того, как "Ориент" промелькнул над разбомбленными руинами Брук-ан-дер-Лейте. Я вытер запотевшее окно и смотрел, как огни станции мерцают сквозь падающий снег. Сначала я подумал, что дверь открыл носильщик вагона-ресторана или стюард, чтобы сообщить мне, что ужин готов. Затем я услышала женский голос, сказавший по-французски: “Слава богу, ты здесь. Я думала, ты был—”
  
  Я всегда буду помнить этот теплый, низкий голос. Он резко оборвался, когда я повернулся, чтобы показать свое лицо. Девушка была высокой и стройной, где-то лет двадцати пяти.
  
  “Мне ужасно жаль. Я допустила ошибку”. Она повернула голову, чтобы проверить номер на двери купе. “Нет, это номер семь, не так ли?” Она посмотрела на багажную полку над моей головой. Когда она посмотрела на меня, на темном лице было полное недоверие. “Я думала, ты кто-то другой”. Она сделала паузу. “Ты даже очень похож на него”.
  
  “Возможно, вы сели не в ту машину”, - сказал я. “Вы уверены, что вам нужна машина двадцать два?”
  
  “Да, вагон двадцать два”. Она указала на стойку. “Это мой багаж. Я положила его туда перед тем, как мы покинули станцию”. Она достала свой билет из кармана и изучила его. “Седьмое купе, вагон двадцать два. Ошибки нет”.
  
  Я снова проверил свой билет, и он был правильным. В купе второго класса есть два места, когда спальный вагон используется для дневных поездок.
  
  В широко расставленных черных глазах девушки было замешательство. Я нашел ее чрезвычайно привлекательной. Ее иссиня-черные волосы были разделены пробором и убраны за уши, а щеки были немного впалыми, так что четко выделялись скулы и твердая линия подбородка. На ней был серый твидовый костюм с блузкой с оборками, а в руке она держала синий бархатный берет.
  
  Она колебалась, и на мгновение я подумал, что она покинет купе, но в конце концов она села рядом со мной, и я предложил ей венгерские газеты. “Нет, спасибо. Боюсь, я не читаю по-венгерски ”. В ее глазах все еще горел озадаченный огонек. Она повернулась ко мне. “Не могли бы вы рассказать мне, как вы получили это место?”
  
  “Вовсе нет. Это очень просто. Офис Wagons-Lits в Вене клялся, что "Ориент" распродан. Но обычно я обнаруживал, что по крайней мере один человек не появляется на вокзале. Я рискнул и поднялся на борт. Это было единственное свободное место, и я купил его у носильщика после отправления поезда ”.
  
  Девушка на мгновение замолчала, как будто пыталась представить, что заставило другого мужчину опоздать на поезд, мужчину, чье место занял я. “Есть ли сегодня вечером другой поезд из Вены в Будапешт?”
  
  “Я так не думаю”, - сказал я. “Завтра утром будет местный рейс. Но сегодня вечером будет российский самолет. Он прибудет в Будапешт раньше нас ”. Я не хотел пугать ее, но не смог удержаться и добавил: “Это не очень безопасно. Я бы не хотел брать его в такую погоду. Пилот всю дорогу ежится, чтобы следовать по рельсам ”. Я собирался рассказать ей о путешествии, которое я совершил на российском самолете из Будапешта в Бухарест с пилотом, который руководствовался дорожной картой нефтяной компании, но что-то в выражении ее лица подсказало мне, что она не в настроении для легкомыслия.
  
  Девушка спросила: “Вы когда-нибудь были в Будапеште?”, хотя она видела, как я читал венгерские газеты. Возможно, она подумала, что я выучил язык в Берлице.
  
  “Да, - сказал я, - я жил в Будапеште, когда началась война. Я знаю это очень хорошо. Это самый красивый город в мире — по крайней мере, так было до того, как немцы и русские разнесли его вдребезги ”.
  
  Она взяла сигарету из моего портсигара, и я закурил. Я спросил ее, знает ли она Будапешт. Она покачала головой, и я заметил синие блики в полуночно-черных ее волосах. “Вовсе нет”, - сказала она. “Я никогда раньше не была в этой части Европы”. Я поинтересовался ее национальностью. Ее французский был грамматически безупречен, но акцент был где-то не так.
  
  “Могу ли я вернуться в Вену сегодня вечером? Могу ли я сесть на поезд от границы?”
  
  Возможно, у нее был медовый месяц. Это могло бы объяснить ее страдания. Но на ее длинных, тонких пальцах не было колец.
  
  Я знал, что в ту ночь поездов с границы не было — я выучил расписание наизусть, — но мне было жаль ее. Я сказал: “Давай посмотрим. В купе носильщика должен быть железнодорожный справочник. Я принесу его.”
  
  Я открыла дверь и столкнулась в коридоре с мужчиной. Я извинилась, и он что-то проворчал, но не двинулся с места, и мне пришлось протиснуться мимо него. Он облокотился на поручень, очевидно, поглощенный наблюдением за тающими снежинками, скользящими по нагретому стеклу. Я не обратил на него особого внимания, за исключением того, что заметил, что он был невысоким и коренастым, с круглой головой, которая могла бы выдать в нем национальность практически любого жителя Центральной Европы.
  
  Железнодорожный справочник, который я взял обратно в купе, показал, что "Восток", идущий на запад, уже миновал нас на пути к Ла-Маншу. Единственный поезд обратно в Вену отправлялся из Будапешта в шесть утра следующего дня, а с пограничной станции отправлялся вскоре после десяти.
  
  Девушка прикусила губу. “Есть ли место, где я могла бы переночевать на границе?” Ее длинные пальцы теребили кружевной носовой платок у нее на коленях.
  
  “Боюсь, что нет”, - сказал я. “Хегишалом, пограничный город, довольно примитивное место”. Я добавил: “Но они все равно не выпустили бы тебя с поезда. Весь район является российской военной зоной ”.
  
  Мне показалось, что я увидел что-то близкое к отчаянию в ее черных глазах. Это заставило меня сказать: “Я не думаю, что вам следует беспокоиться. Я буду рад сопроводить вас до вашего отеля. Вы можете послать телеграмму в Вену. Я думаю, вы можете позвонить, если это достаточно важно ”.
  
  Она встала, подошла к окну и молча смотрела на улицу минуту или две. Затем повернулась и вышла из купе.
  
  Я полагал, что у меня и так достаточно своих проблем, чтобы искать новых. Я взял одну из будапештских газет, в которой была статья о венгерской сталелитейной промышленности, которую я хотел перечитать еще раз, но едва я просмотрел первый абзац, как девушка вернулась. Она захлопнула дверь и задвинула засов, и когда она села рядом со мной, я увидел, что ее лицо было белым и осунувшимся. Она рассеянно провела рукой по волосам. Она вытерла ладони своим носовым платком. Прошло некоторое время, прежде чем ее дыхание стало нормальным. Я притворился, что читаю, но наблюдал за ней краем глаза.
  
  Через минуту или две она повернулась ко мне и сказала тонким голоском: “Я не знаю, что ты, должно быть, думаешь. Я полагаю, ты, должно быть, думаешь —”
  
  Раздался стук в дверь, резкий и настойчиво повторяющийся. Я отложил газету и начал вставать, но девушка схватила меня за рукав. В ее больших черных глазах был ужас.
  
  “Пожалуйста, - сказала она, - пожалуйста, не открывай его. Пожалуйста, ты не должен. Ты поможешь мне, правда? Скажи, что ты поможешь мне”.
  
  “Конечно, я помогу тебе”, - сказал я. “Но мы не можем оставаться здесь с запертой дверью”.
  
  “Произойдет что-то ужасное, если ты откроешь эту дверь. Ты не должен”.
  
  В тот момент мне это стало надоедать. Я мог понять девушку, которая расстроена и переутомлена из-за того, что ее муж или любовник опоздал на поезд. Но я не мог понять, почему это было какой-либо причиной игнорировать стук в дверь.
  
  “Ерунда”, - сказал я. Я встал и отодвинул засов. Я увидел, что девушка встала со своего места и стоит у меня за спиной. Я открыл дверь.
  
  “Прошу прощения, сэр. Вы будете сидеть за ужином первым или вторым, сэр? Первое сидение, когда поезд пересечет венгерскую границу, второе сидение часом позже, сэр”.
  
  Когда я закрыл дверь, я увидел, что девушка закрыла лицо руками. Я сел рядом с ней и сказал так спокойно, как только мог: “Что все это значит? Нет причин бояться стюарда из вагона-ресторана. Что вы говорили, когда он постучал?”
  
  Она не подняла глаз, но сказала: “Я говорила, что не могу представить, что ты, должно быть, думаешь обо мне”.
  
  Я начал подозревать, что она была девушкой со слишком большим воображением и слишком слабым самоконтролем, но я не сказал этого. Я сказал: “Я думаю, ты позволяешь себе впадать в истерику из-за ничего. Многие люди путешествуют в одиночку. В этом поезде ты в полной безопасности. Ты должен взять себя в руки ”.
  
  Девушка сказала: “Это путешествие не в одиночку. Меня это не беспокоит. Я много раз путешествовала одна”.
  
  Я предложил ей сигарету, но она покачала головой. Я сказал: “Тогда о чем тут беспокоиться? Давай, забудь об этом. У меня есть билеты на первый сеанс. Думаю, я смогу уговорить портье принести нам коктейль, если ты хочешь.”
  
  Она промокнула глаза носовым платком. Она сказала: “Прости. Я не понимаю, почему я должна ожидать, что ты поймешь”. Она положила руку мне на плечо. “Видишь ли, дело просто в том, что я ужасно боюсь”.
  
  Не думаю, что в моем голосе прозвучало большое сочувствие. “Я это вижу”, - сказал я. “Но тебе нечего бояться. Никто не причинит тебе вреда в Будапеште. Вы, должно быть, читали много диких историй. Я сказал вам, что буду рад отвезти вас в ваш отель. Я буду рад присмотреть за вами, пока не приедет ваш друг. Если он не сядет на самолет, то наверняка прилетит утренним поездом. Я уверен, что ты найдешь от него сообщение, когда доберешься до отеля в Будапеште ”.
  
  “Это очень любезно с вашей стороны”, - сказала девушка. “Но пропал не друг. Это мой работодатель. Я его секретарь”.
  
  “Хорошо”, - сказал я. “Тогда это твой работодатель. Я буду рад присмотреть за тобой, пока не приедет твой работодатель”.
  
  Она покачала головой. “Он вообще не собирается приезжать в Будапешт”.
  
  “Почему нет? Он тоже боится путешествовать один?”
  
  Девушка подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.
  
  “Он не приедет в Будапешт”, - спокойно сказала она. “Он не приедет, потому что его убили в Вене”.
  
  Если она и не была сумасшедшей, то была опасно близка к этому. Я решил оставить ее и пойти в вагон-ресторан выпить.
  
  “О, вы можете считать меня сумасшедшим, но я знаю, о чем говорю. Моего работодателя действительно убили. Человек, который его убил, находится прямо за этой дверью. Он был в коридоре, когда я выходил. Я знаю, что он убил моего работодателя. Теперь он преследует меня ”.
  
  Я открыл дверь. Коридор был пуст.
  
  Я решил сделать последнюю попытку. “Ты не должна впадать в истерику. Ты даешь волю своему воображению. Множество людей каждый день опаздывают на поезда. Это не значит, что они были убиты ”.
  
  Это было так много потраченного впустую воздуха.
  
  “О, я знаю, что говорю”, - продолжала девушка. В ее глубоких черных глазах горел дикий огонек. “Ты думаешь, я сумасшедшая, не так ли? Ты думаешь, я подхожу для сумасшедшего дома, не так ли? Я тебя не виню. Но мой работодатель сказал мне, что его убьют в Вене. Он сказал мне, что тот человек снаружи убьет его ”.
  
  “Но снаружи никого нет”, - настаивал я.
  
  Девушка покачала головой. “Мой работодатель сказал мне об этом в поезде. Я видела, как этот мужчина следовал за нами. Мой работодатель указал мне на него в поезде из Женевы”.
  
  Должно быть, я выказал удивление при слове Женева, потому что Женева теперь должна была быть моим родным городом. По крайней мере, так было написано в паспорте, который я носил в кармане. Должно быть, на моем лице отразилось удивление, потому что девушка быстро подобрала его.
  
  “Вы не из Женевы, не так ли?” Она сказала это нетерпеливо, как будто в своем крайне возбужденном состоянии хотела найти какую-то связь со знакомым.
  
  Я решил, что с таким же успехом могу начать играть свою роль, ту, которую я запланировал для своего визита в Венгрию. Я все равно собирался оставить ее, чтобы пойти в вагон-ресторан.
  
  Я сказал, что да, я приехал из Женевы.
  
  “Тогда, может быть, вы знали моего работодателя?” От намеренного употребления прошедшего времени у меня по спине пробежали мурашки.
  
  “Возможно, я так и сделал”, - сказал я. Если это поможет успокоить ее, не было ничего плохого в том, чтобы притвориться, что я слышал об этом человеке по-деловому. Я мог бы даже убедить ее, что видел его живым в Вене, если бы это успокоило ее нервы до конца поездки. Я не мог рассчитывать оставаться в вагоне-ресторане всю дорогу до Будапешта. В какой-то момент мне пришлось бы вернуться в купе и к ней.
  
  Я небрежно добавил: “Как его звали?” Я встал, и моя рука была на ручке двери, когда она ответила.
  
  “Марсель Блэй”, - сказала она. “Б-Л-А-Й-Е. О, значит, вы действительно знали его?”
  
  Если вы когда-либо испытывали тошнотворное ощущение внезапного, бесконечного падения в заброшенном лифте, вы поймете, что я чувствовал. Я уверен, что мои глаза начали вылезать из орбит. Я почувствовал, как капли пота выступили у меня на лбу. Я подавился сигаретой, но сумел пробормотать, заикаясь: “Я слышал о месье Блэе”. Казалось, прошло много времени, прежде чем я пришел в себя настолько, чтобы сесть и отвернуться к окну.
  
  Видите ли, Марсель Блэй - это имя в швейцарском паспорте, который я купил за 500 долларов тем утром в Вене. Я думал, что получаю искусную подделку, даже венгерской визы, в которой русские последовательно отказывали мне как Джону Стоддеру, американцу. Я считал само собой разумеющимся, что Марсель Блэй из Женевы был плодом воображения фальсификатора. Я похвалил герра Фигля за быструю работу, которую он проделал, даже обратив внимание на уродливое красное пятно на обложке, из-за которого паспорт выглядел подержанным.
  
  Девушка сказала: “Ты даже очень похож на него”, когда впервые вошла в купе. Это объясняло сходство в статистике — тот же рост, шесть футов, тот же вес, 178 фунтов, те же черные волосы и карие глаза, даже похожий шрам в верхней части правой щеки. Возраст в паспорте был тридцать пять лет, на два года старше И. Фигль сказал, что это была бессмысленная ошибка при расшифровке записей, которые я дал ему накануне вечером. На самом деле, все, что сделал грязный австриец, это изменил фотографию. Он украл паспорт с трупа Марселя Блэя.
  
  Я не знаю, как долго мы сидели в тишине, прежде чем я взглянул на часы. Пятнадцать — нет, четырнадцать минут до Хегишалома, венгерской пограничной станции. На всех границах будет объявлена общая тревога в поисках убийцы Марселя Блэя, человека, который убил его в Вене и украл паспорт.
  
  Я встал и повернулся лицом к девушке. “Послушай”, - сказал я. “Я верю тебе. Не спрашивай меня почему, но я знаю, что ты говоришь правду. Я собираюсь помочь тебе. Ты должен довериться мне. Мы должны покинуть этот поезд ”.
  
  Не было времени рассказывать ей мою историю. Она бы все равно не поверила в это. Она бы подумала, что я в сговоре с человеком в коридоре. Как еще я мог получить паспорт Марселя Блэя - и его место в Восточном экспрессе?
  
  Я приоткрыл дверь на дюйм, готовый снова захлопнуть ее, но коридор был пуст. Я повернулся, чтобы сказать девушке следовать за мной, и увидел, что она стоит на сиденье, протягивая руку к багажной полке. Я начал говорить, что мы не можем взять никакой багаж, пока не увидел, что она выудила толстый конверт из манильской бумаги из чемодана. Она могла засунуть его в карман; нам пришлось бы отказаться от всего остального.
  
  Она последовала за мной по затемненным коридорам. Когда мы приблизились к концу последнего вагона, я шепнул ей, чтобы она подождала, пока я не позову.
  
  Я прошел до конца коридора. На задней платформе стоял русский охранник с карабином, перекинутым через плечо, его лицо почти скрывал воротник шинели.
  
  Я зашел в туалет, запер дверь и снял с крючка рулон бумаги. Я развернул бумагу, пока она не превратилась в кучу в углу. Затем я прикоснулся зажигалкой к куче. Я отпер дверь и вышел на платформу.
  
  “Пожар”, - сказал я охраннику по-русски. “В туалете пожар. Поезд в огне”.
  
  Он медленно снял с плеча карабин, прислонил его к стене вестибюля, а затем, не говоря ни слова, демонстративно прошел мимо меня в коридор. Я наблюдал, как он зашел в туалет. Когда он закрыл дверь, я махнул девушке, чтобы она выходила на платформу. Мы слышали, как он плескал воду из таза на пылающую бумагу.
  
  Поезд двигался медленно, неуклонно набирая высоту. Дым от работающего паровоза клубился над платформой.
  
  “Прыгай”, - сказал я девушке. Она приземлилась в высокие сугробы, наваленные вдоль трассы.
  
  Я бросил карабин охранника. Затем я прыгнул.
  
  На мгновение после того, как я приземлился в снег, я подумал, что, возможно, устроил слишком большой пожар. Предположим, что вся деревянная карета загорелась? Охранник был явно глуп, но не настолько, чтобы подать сигнал тревоги. Восток остановился бы. Не потребовалось бы много времени, чтобы отправить дюжину вооруженных охранников на наши поиски.
  
  Я окликнул девушку, которая была примерно в двадцати футах от меня. Я сказал ей лежать тихо. Через минуту я приподнялся на одно колено. Поезда больше не было видно. Когда я услышал слабый, далекий стон локомотива, я поднялся на ноги и пошел помогать девушке. Я нашел карабин и отряхнул мокрый снег.
  
  Тропы были огорожены с обеих сторон высокими соснами. Буря утихла, и далеко над путями мы могли видеть первые звезды.
  
  Я убедился, что карабин заряжен и взведен курок. Я сказал девушке следовать за мной и пошел по рельсам в том направлении, куда ушел поезд.
  
  У меня не было ни малейшего представления, что делать дальше. Я был только рад, что меня не будет на "Ориенте", когда на борт поднимется венгерская полиция, и что ни девушке, ни мне не придется встретиться лицом к лицу с приземистым маленьким убийцей с простреленной головой.
  
  
  
  Глава вторая
  
  
  ОТЧАЯННОЕ БЕГСТВО
  
  Мы прошли по шпалам больше мили, прежде чем вышли к обрыву в соснах, а затем оказались на русской военной дороге. Нам не потребовалось много времени, чтобы пожалеть, что мы не рискнули в поезде.
  
  Мы разговаривали только один раз во время подъема в гору, когда девушка перевела дыхание достаточно надолго, чтобы спросить меня, не находится ли Вена в другой стороне. Я сказал, что мы следовали за поездом только потому, что в том направлении небо было яснее. “Мы не идем пешком в Вену”. Я протянул руку. “Я думаю, нам давно пора познакомиться. Меня зовут Джон Стоддер”.
  
  “А меня Мария Торрес”, - сказала девушка. Звездного света было достаточно, чтобы я увидел, что она улыбается. Не было никаких признаков паники, которую она выказала в поезде. Ей было трудно идти по шпалам; она была на высоких каблуках и однажды споткнулась, но не жаловалась.
  
  Мы свернули на разбитую боковую дорогу, но не успели отъехать далеко, как я услышал звук приближающейся машины со стороны железной дороги. Я оттащил Марию с дороги в тень сосен. Мы наблюдали, как большая российская военная машина пробирается по глубоким колеям, услышали, как она заскользила и остановилась в нескольких сотнях футов от нас, а минуту спустя снова тронулась с места на пониженной передаче.
  
  Когда мы больше не могли слышать мотор машины, мы медленно пошли одни по обочине дороги, пока не увидели ворота в высоком проволочном заборе, который пересекал дорогу. Я шепнул Марии подождать, пока я подойду к забору. Ворота были заперты на цепочку. Перелезть через забор, увенчанный колючей проволокой, не было никакой возможности. На другой стороне, в стороне от дороги, была будка часового, но она была пуста, и на снегу виднелись следы там, где часовой ушел в лес. Очевидно, он только начал свой тур, открыв и закрыв ворота для машины.
  
  Я был уверен, что его не будет десять или пятнадцать минут, и мне нечего было делать, пока он не вернется. Возможно, я мог бы придумать способ обманом заставить его открыть ворота. Я взял Марию за руку, и мы отошли к скале в тени деревьев, недалеко от забора. Мария села рядом со мной. Она дрожала от холода, и я заставил ее взять мое пальто. Я поднес спичку к ладони, чтобы зажечь сигареты.
  
  Мария спросила: “Сколько времени пройдет, прежде чем они начнут нас искать?”
  
  Я не мог видеть ее лица, но ее голос был тверд.
  
  “Дневной свет”, - сказал я. Я старался говорить бесцеремонно. “Сегодня ночью они мало что смогут сделать”. Я был уверен, что военная машина искала нас, но я не хотел ее тревожить. Машину могли предупредить по коротковолновому радио из поезда.
  
  “Ты уверен, что они будут искать нас?”
  
  “Да”, - сказал я. Я не мог обмануть ее до такой степени. “Утром. К тому времени мы вернемся в Вену. Это не может быть больше семидесяти километров”.
  
  “Что мы собираемся делать теперь?”
  
  “Сначала мы пройдем через эти ворота. Затем мы найдем фермера с машиной или грузовиком, который отвезет нас в Вену. У меня достаточно долларов. В этих странах всегда найдется кто-нибудь, кто сделает что угодно за доллары ”. Я хотел бы быть таким уверенным, каким, как я надеялся, звучал. Я подумал о своем зеленом американском паспорте, запертом в сейфе отеля "Бристоль" в Вене.
  
  Низкий голос Марии прервал мои мысли. “Они узнают, кто мы такие, по нашему багажу, не так ли?” В этом-то и была проблема. Тем утром в Вене я очень тщательно сменила этикетки на своих сумках и одежде. Я пометила все именем Марсель Блей и адресом Женева. Доказательство любому полицейскому, что я ограбил Блэя после его убийства.
  
  Сигарета девушки светилась в темноте. Она сказала: “Я втянула тебя во множество неприятностей. Я не знаю, почему я позволяю тебе делать это для меня”.
  
  Я не мог сказать ей всей правды, по крайней мере, до того, как мы благополучно вернулись в Вену. Поэтому я сказал ей половину правды. “Так случилось, что ты мне нравишься. И у меня самого были неприятности”. Затем я спросил: “Кто такой Марсель Блэй?” Прошедшее время больше не казалось неуместным.
  
  Мария сказала: “Я не совсем уверена, что знаю”. Она сделала паузу, и я подождала, пока она продолжит. Где-то вдалеке ухала сова, и время от времени ветка дерева хрустела, как винтовочная пуля, под тяжестью недавно выпавшего снега.
  
  “Месье Блей описал себя как экспортера наручных часов. У него был офис в Женеве, на улице Монблан, рядом с почтовым отделением. Он приехал в Женеву незадолго до окончания войны — кажется, в начале 1945 года. Видите ли, я не очень много знаю о нем, потому что проработал у него всего шесть недель ”.
  
  “Вы хотите сказать, что не очень много знали о нем, но все же были готовы поехать с ним в Будапешт?”
  
  Мария на мгновение замолчала. “Я не думаю, что ты сможешь понять, пока я не объясню предысторию. Просто у меня есть три младшие сестры, которых нужно содержать”. Она затушила сигарету в снегу и плотнее запахнула мое пальто на своих плечах. “Когда мы были детьми, мы жили в Мадриде, где и родились. Мой отец был адвокатом, но он также был республиканцем, и когда монархия была свергнута, он стал испанским консулом в Женеве. Когда Франко поднял восстание, мой отец настоял на возвращении в Испанию, чтобы сражаться. Он был убит в Гвадалахаре”.
  
  Я прислушался, но не было слышно ни звука возвращения часового.
  
  “Республика заботилась о маме и о нас, пока не прекратила свое существование. Мама некоторое время работала в Лиге Наций, но умерла от пневмонии, когда мне было семнадцать. С тех пор я работаю. Я пошел работать на месье Блэя только потому, что он предлагал намного больше денег, чем я зарабатывал в то время ”.
  
  Я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, какой интерес Блэй проявлял к Марии Торрес.
  
  “Я его не интересовала, если ты об этом думаешь”, - сказала она. “Я никогда не знала его до того, как откликнулась на его объявление в Journal de Geneve. Казалось, он был очень влюблен в польскую девушку, графиню Орловскую, которая часто приходила в офис.”
  
  “Зачем ты ехал в Будапешт?”
  
  “Месье Блэй сказал, что договорился о крупной сделке с венгерским правительством. Он сказал, что это настолько важно и настолько секретно, что я не должен никому говорить ни слова. Он даже заставил меня сказать моим сестрам, что мы едем только в Цюрих ”.
  
  “Что насчет человека в поезде? Кто он?”
  
  “Он сказал мне, что его зовут доктор Шмидт, ” сказала Мария, “ но я мало что о нем знаю. Я увидела его впервые неделю назад, когда он пришел в женевский офис. Они с месье Блэем ужасно поссорились в отдельной комнате месье. В следующий раз я увидела его в поезде из Женевы ”.
  
  “Что Блэй рассказал тебе о нем?”
  
  “Месье Блэй заметил доктора Шмидта в вагоне-ресторане. Я думал, месье умрет от страха. Он оставил свой ужин недоеденным и настоял на том, чтобы запереться в своем купе. Именно тогда он сказал мне, что Шмидт планировал его убить ”.
  
  Я зажег сигареты для нас обоих и передал одну Марии.
  
  “Месье Блэй настоял на том, чтобы сойти с поезда в Цюрихе и сесть на следующий. Но это не помогло, потому что доктор Шмидт сделал то же самое. Когда мы прибыли в Вену, месье отвез меня на такси в "Метрополь". Он дал мне конверт для переноски и сказал, что встретится со мной на Востоке сегодня днем. Это был последний раз, когда я его видел ”.
  
  Я предположил, что Блэй, должно быть, был убит вскоре после того, как ушел от Марии. Герру Фиглю потребовалось бы по меньшей мере двенадцать часов, чтобы заменить мою фотографию фотографией Блэя и подделать новую печать министерства иностранных дел Швейцарии для фотографии, по-видимому, единственное изменение, которое ему нужно было внести.
  
  “Вы не швейцарец, не так ли?” Спросила Мария.
  
  Что-то подсказывало мне быть осторожным. “Почему ты так говоришь?”
  
  “Потому что, ” сказала Мария, “ когда вы упомянули расстояние до Вены, вы сказали "soixante-dix", как это делает француз. Если бы вы были швейцарцем, вы бы сказали ‘септанте’. ”
  
  “На самом деле, я американец”, - сказал я. Единственное, что больше имело значение, это паспорт Блэй. Не было причин не говорить ей правду обо всем остальном.
  
  “Вы говорите по-французски без акцента”, - сказала девушка. “Вы, должно быть, жили во Франции”.
  
  “Я родился в Париже”, - сказал я ей. “Мой отец много лет служил в американском консульстве. Мы жили по всему миру. Я никогда особо многому не учился в школе, но я изучал языки ”.
  
  “Вы дипломат?”
  
  Я рассмеялся. “Нет”, - сказал я, - “я газетчик. После колледжа в Америке я, казалось, естественным образом увлекся иностранной перепиской, в основном из-за моих языков, я полагаю”.
  
  “Значит, ты отправляешься в Будапешт по заданию?” Спросила Мария.
  
  Я ни с кем не говорил о причинах моей поездки в Будапешт. Мои отец и мать думали, что я все еще в Париже. Весь проект был чем-то, что я держал взаперти внутри себя. Это была миссия, которую нужно было выполнить, если я хотел продолжать жить с самим собой.
  
  “Я еду в Венгрию искать мужчину”, - сказал я.
  
  Мария была так близко, что я мог слышать ее дыхание.
  
  “Это долгая история, ” сказал я, “ и я не очень горжусь ею. Я не думаю, что это тебя заинтересует ”. Я поймал себя на том, что отчаянно хочу рассказать ей, этой девушке, которую я знал меньше двух часов и которую, вероятно, никогда больше не увижу после того, как мы вернемся в Вену. Потому что, как только я верну свой американский паспорт, мне придется искать другой способ въехать в Венгрию.
  
  Я почувствовал руку Марии на своей руке. “Пожалуйста, расскажи мне”, - попросила она. “Я хочу это услышать”.
  
  “Я говорила вам, что мой отец был на консульской службе”, - сказала я. “В семье нас было пятеро — отец и мать, конечно, моя сестра Дафна, мой брат Боб и я. Мы всегда были очень близки как семья, возможно, потому, что у нас был одинаковый опыт и потому, что мы так много жили в чужой обстановке.
  
  “Мы с Бобом всегда были вместе, хотя он был” — снова это проклятое прошедшее время — “хотя он был на два года младше меня. Когда мы были детьми, мама учила нас вместе, так что, когда мы поступили в школу-интернат в Америке, мы были в одном классе. Мы вместе учились в колледже и четыре года жили в одной комнате ”.
  
  Над головой раздался звук самолета, и мы могли видеть, как на фоне звезд мигают ходовые огни. Российский самолет, на борту которого не было Марселя Блэя.
  
  “После того, как мы закончили школу, я приехал в Европу работать в новостном агентстве, а Боб поступил на юридический факультет. Но я вернулся домой как раз перед Перл-Харбором, и мы с братом завербовались в Военно-воздушные силы после того, как Америка вступила в войну. Мы вместе прошли базовую подготовку и отправились в школу кандидатов в офицеры. Затем, поскольку я был газетчиком, меня отправили в разведшколу, а Боб стал штурманом.”
  
  Теперь, когда слова прозвучали, это было почти так, как если бы говорил кто-то другой.
  
  “Как ни странно, мы оказались в одном и том же подразделении тяжелых бомбардировщиков. Я говорю "странно", потому что Военно-воздушные силы обычно шли на все, чтобы разлучить братьев. В любом случае, мы прошли кампанию в Италии, и когда все было улажено, нам поручили помогать русским. Одной из наших первых миссий было нападение на металлургический завод Манфрида Вайса — он находится на острове на Дунае в Будапеште. Они производили продукцию для немцев, которые захватили Венгрию ”.
  
  Я сделал паузу, чтобы снова зажечь сигарету.
  
  “Шесть самолетов отправились на задание, и ни один из них не вернулся. О, они выполнили свою миссию в полном порядке. Они разнесли к чертям сталелитейный завод, который перестал работать ни на немцев, ни на кого-либо еще. Но самолеты так и не вернулись на базу. Один потерпел крушение, и весь экипаж был убит. Остальные пять либо совершили аварийную посадку, либо экипажи спаслись. Большинство из них были схвачены и помещены в лагеря для военнопленных. Несколько человек бежали в Югославию и присоединились к партизанам ”.
  
  “Что было не так с самолетами?” Спросила Мария.
  
  “Ничего, - сказал я, - за исключением того, что у них кончился бензин. Оперативное управление допустило глупый, непростительный просчет, и самолеты прибыли над целью более чем за час до рассвета. Час, который им пришлось кружить над облаками, прежде чем атаковать, определил разницу между достаточным количеством бензина и тем, что произошло ”.
  
  “А как насчет твоего брата?” - спросила девушка.
  
  “Он благополучно выпрыгнул”, - сказал я. “Вся команда выбралась нормально. Они отправились пешком в Югославию и добрались до нее — все, кроме Боба. Где-то по пути он исчез. Ни Военно-воздушные силы, ни Государственный департамент никогда не могли найти его следов. Он просто растворился в воздухе ”.
  
  Мария сказала: “Я знаю, что, должно быть, чувствует ваша семья. Это, должно быть, ужасно для всех вас, ужасная неопределенность, ничего не знать наверняка. Какое-то время мы не знали наверняка о моем отце ”.
  
  “Да”, - сказал я, - “и есть кое-что, чего не знает даже моя семья. Я был офицером, который совершил роковую ошибку”.
  
  Мы услышали, как часовой, насвистывая, возвращается через лес. Я сказал Марии присесть за камнем, чтобы ее не было видно с дороги, если часовой воспользуется фонариком.
  
  Я побежал по дороге, пока не скрылся из виду у ворот. Я поднял карабин железнодорожного охранника и быстро выстрелил три раза подряд. Затем я нырнул в лес и вернулся к забору так быстро, как только мог двигаться по глубокому снегу. Я добрался до забора как раз вовремя, чтобы увидеть, как часовой в свете своего фонарика открывает висячий замок, проскальзывает в ворота и бежит к тому месту, откуда я стрелял. Мне не потребовалось много времени, чтобы схватить Марию за руку, втолкнуть ее в ворота и снова защелкнуть замок.
  
  Мы бежали по снегу на обочине дороги, пока не запыхались; я был уверен, что выстрелы приведут российский патруль. Мы оставили бы следы на снегу, но произвели бы больше шума в плотно утрамбованном центре дороги. Окончание снежной бури принесло тот тихий, пронизывающий холод, когда бегущие шаги отдаются эхом, как удары молота по наковальне.
  
  Я полагаю, мы прошли примерно сотню ярдов между нами и забором, когда услышали, как карабин охранника снес висячий замок с ворот. Мы снова бросились бежать, и тут сработала сирена; должно быть, в будке часового был выключатель. Мы бежали, пока Мария не споткнулась, не выпустила мою руку и тяжело не упала. Я взял ее на руки, и мы услышали звук приближающейся к нам машины и увидели длинные лучи фар, прорезающие тени деревьев на повороте дороги впереди. Нарастающий вой сирены, движущийся свет и пульсирующий звук двигателя автомобиля, казалось, приковали нас к месту, где мы стояли, заключенные в объятия друг друга.
  
  Затем я узнал другой звук. Где-то близко позади нас протекал ручей. Нашим единственным шансом опередить русский патруль было следовать по этому ручью в лес. Если бы мы свернули с дороги в снег, они бы через минуту пошли по нашим следам.
  
  К счастью, ледяная вода была не намного выше наших лодыжек, и мы уже окоченели от холода. Мы неплохо продвинулись в лес, следуя по центру ручья, ориентируясь только на журчание воды. Я оглянулся один раз, и дорога была освещена светом встречной машины. Сирена затихла. Рев двигателя автомобиля и плеск воды под нами были единственными звуками.
  
  Когда мы углубились в лес, идти стало труднее даже без слабого света звезд. Я спотыкался и падал с полдюжины раз, прежде чем почувствовал, что Марии больше нет рядом со мной. Я не осмелился позвать ее. Я обернулся, вытянув руки прямо перед собой, как это делает слепой, но я не нашел ее. Я попытался воспользоваться зажигалкой, но с нее капало.
  
  Я потерял голову. Я обнаружил, что пытаюсь бежать через ручей, спотыкаясь и разбиваясь лицом, когда камни на дне катились у меня под ногами, выкрикивая имя Марии во всю мощь своих легких.
  
  Каким-то образом я нашел ее, стоящую на коленях в воде. Я поднял ее на руки и понял, что она потеряла сознание от усталости и холода. Я повернулся и снова слепо пошел вперед, но медленнее, чтобы не упасть вместе с ней.
  
  Я никогда не узнаю, как далеко я прошел, прежде чем понял, что впереди есть свет. Мои глаза, должно быть, увидели это задолго до того, как мой мозг воспринял это.
  
  Конечно, когда русские не нашли нас на дороге, они свернули на другую сторону леса.
  
  Я опустил Марию на снег на берегу ручья, снял карабин с плеча и начал снимать с предохранителя. Но у меня не было выбора. Я швырнул пистолет вверх по течению, насколько мне позволили силы. Я снова поднял девушку и направился к свету. Что бы со мной ни случилось, я должен был оказать ей помощь.
  
  Когда свет становился все ярче и яростнее, я попытался бежать по снегу. Затем я услышал крик. Я услышал треск винтовочной пули. Я почувствовал, как у меня подкосились колени. И больше ничего.
  
  
  
  Глава третья
  
  
  СОМНИТЕЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
  
  Когда я открыл глаза, кто-то склонился надо мной. Моей первой мыслью было попросить русских позаботиться о Марии, сказать им, что она невиновна и что я заставил ее выйти из поезда вместе со мной.
  
  Я попытался приподняться на одном локте, пытаясь очистить свой мозг настолько, чтобы вспомнить русские слова. Но чья-то рука толкнула меня обратно на снег, и голос сказал: “Warten Sie einen Augenblick, мой господин, подождите минутку”.
  
  На мгновение я подумал, что, должно быть, брежу. Я ожидал услышать русский. Я не был готов к немецкому.
  
  Если бы эти люди оказались австрийской полицией, нам, возможно, было бы легче с ними справиться. Между австрийцами и Красной армией не было никакой любви. Возможно, они вообще не были полицейскими. Это могут быть фермеры или охотники, которых можно убедить отпустить нас в обмен на доллары в моем кармане.
  
  Голос надо мной крикнул: “Er ist nicht verwundet”, и другой голос рядом ответил: “И девушка тоже. Ты уже не тот меткий стрелок, каким был раньше, Отто”.
  
  “Придержи язык”, - сказал Отто. “Хорошо, что я их не ударил. У этого человека швейцарский паспорт. И пачка дорожных чеков тоже”.
  
  Почему я не уничтожил паспорт Марселя Блэя? Я мог бы выбросить его после выхода из поезда, не вызывая подозрений Марии.
  
  Отто повысил голос, очевидно, обращаясь к третьему мужчине, который находился на некотором расстоянии. “Герман, не стой там как болван с широко открытым ртом. Быстро, иди за помощью. Поторопись”.
  
  Должно быть, я снова потерял сознание и на довольно долгое время, потому что, когда я пришел в сознание, меня несли на носилках. Я был завернут в одеяла, и с меня сняли мокрую одежду. Я смог достаточно поднять голову, чтобы увидеть, что Мария лежит на носилках впереди.
  
  Затем я услышал, как Отто сказал: “Приведите их сюда. Быстро”. Нас пронесли по низкому деревянному крыльцу, затем подняли в ярко освещенную комнату. Это была главная комната типичного центральноевропейского охотничьего домика. Обшитая деревянными панелями комната с высокой остроконечной крышей, огромными каменными каминами в обоих концах, головами оленя, медведя и горного барана на стенах, мебелью в деревенском стиле. Комната, в которую австро-венгерские аристократы направлялись после охоты, чтобы выпить вина и поужинать, поиграть в азартные игры и заняться любовью под музыку цыганского оркестра. Возможно, нас привели егеря какого-нибудь богача, если остались еще какие-нибудь богатые люди, кроме комиссаров, кто-то, кто мог бы ненавидеть коммунизм настолько, чтобы помочь нам сбежать. Отто и его помощники были без формы. На них были короткие куртки с меховой подкладкой, фетровые шляпы с перьями и высокие ботинки со шнуровкой, характерные для австрийских соотечественников.
  
  Они сняли меня с носилок и отнесли к креслу посреди комнаты. Отто сунул мне в руку стакан абрикосового бренди. Отто был мрачным, зловещего вида персонажем с большими черными усами и повязкой на одном глазу.
  
  “Где девушка?” Спросил я. “С ней все в порядке?" Что вы с ней сделали?”
  
  “Ты говоришь по-немецки, как берлинец”, - сказал Отто. “С девушкой все в порядке. Мы уложили ее в постель. Утром с вами обоими все будет в порядке. Нам повезло, что мы вас нашли. Вы могли бы провести остаток своих жизней на костылях ”.
  
  В дальнем конце комнаты были две двери. Я предположил, что они вели в спальни, кухню и помещения для прислуги.
  
  Комната напомнила мне декорации сцены, и это оказалось именно так. Часы с кукушкой на каминной полке пробили десять. Почти сразу же, как будто поднялся занавес, одна из дверей на дальней стороне открылась, и вошел мужчина. Он был одет в униформу с золотыми эполетами и несколькими рядами лент. Это была русская форма, и ее владелец мог бы сойти за участника парада на Красной площади. Отто и его помощники щелкнули каблуками и вытянулись по стойке смирно. Мне следовало помнить, что Красная Армия завербовала тысячи бывших солдат вермахта для несения караульной службы в Центральной Европе. Такие немцы, как Отто, не знали другого ремесла. Точно так же, как их отцы вступили в иностранные армии после поражения имперской Германии в Первой мировой войне, так и Отто и многие подобные ему служили своим русским завоевателям, пока не смогли снова надеть форму возрождающегося рейха.
  
  Русский сценически поклонился в мою сторону, закрывая дверь, затем по-немецки выгнал Отто и остальных из комнаты. Он повернулся спиной к камину, сцепил руки за спиной и снова поклонился. Он был высоким и худым, с седеющими волосами и самыми густыми черными бровями, которые я когда-либо видела.
  
  “Добрый вечер, месье Блей”, - сказал он на превосходном французском. “Пожалуйста, вы позволите мне представиться. Я майор Иван Страхов, к вашим услугам, месье”.
  
  Конечно, Отто вернулся в сторожку с паспортом до нашего прибытия. Майор Страхов обращался ко мне как к месье Блэю за неимением другого имени. Он никак не мог знать, что я Джон Стоддер, американец.
  
  “Я ожидал удовольствия приветствовать вас на границе, в Хегишаломе”, - сказал он с широкой улыбкой. “Мне жаль, что вы не предупредили нас, что планируете сойти с "Восточного экспресса" немного не дотянув до станции”.
  
  Значит, это был майор в военной машине, которая проехала мимо нас, когда мы впервые свернули с железнодорожных путей на боковую дорогу. Охрана поезда связалась по рации с Хегишаломом, как только мы спрыгнули.
  
  “От этих немецких крестьян мало толку”, - сказал он, махнув рукой в направлении, в котором скрылись Отто и его люди, - “но им повезло, что они нашли тебя. Боюсь, они пытались загнать оленя фонарем, когда ты на них наткнулся. Они совсем как дети ”. Это была речь, которую немецкий офицер произнес бы о русских несколькими годами ранее и одной проигранной войне.
  
  “Мне жаль говорить, месье Блэй, что ваша неспособность прибыть в Хегишалом оказалась большим разочарованием для графини Орловской”, - продолжил майор. “Она приехала со мной из Будапешта, чтобы встретиться с вами, но она вернулась в столицу на Востоке. Она просила меня передать вам, что она с нетерпением ждет встречи с вами, как только вы прибудете”. Он небрежно добавил: “Должен сказать, мне показалось, что она несколько расстроилась, когда услышала, что ты привел свою хорошенькую секретаршу”.
  
  Я был так устал и сбит с толку, что ничего не понял. Я думал, что майор обладает чрезвычайно мрачным чувством юмора. Мария сказала, что Блэй, “казалось, был очень сильно влюблен в польскую девушку, графиню Орловскую, которая часто приходила в офис”. И что Страхов имел в виду под “как только вы приедете”?
  
  “Извините, майор, ” сказал я, “ но что вы планируете с нами делать?”
  
  “Месье Блэ, - сказал он, - я солдат и подчиняюсь приказам. Мне поручено как можно скорее сопровождать вас и вашего секретаря в Будапешт, чтобы в целости и сохранности доставить вас в российское посольство. Судя по тому, что Отто рассказал мне о твоем состоянии, я не думаю, что путешествие завтра утром покажется тебе обременительным. Мы сядем на утренний поезд ”.
  
  “Что все это значит?” Спросил я. “И почему вы продолжаете называть меня месье Блей?”
  
  Майор Страхов улыбнулся. “Я не думаю, что есть какие-либо сомнения в вашей личности. Прежде всего, месье Блей, вот ваш паспорт. Затем есть ярлыки на вашей одежде и подпись на ваших дорожных чеках ”. В моем желании проделать тщательную работу я даже подписывал чеки этим именем. “А вот и багаж, который вы с мадемуазель Торрес оставили на борту поезда”.
  
  Он пересек комнату, чтобы наполнить мой пустой стакан.
  
  “Месье Блэй, как я уже объяснял, я знаю только свои приказы. Меня послали в Хегишалом, чтобы встретить вас и сопроводить в Будапешт. Когда сержант железнодорожной охраны передал по рации, что вы исчезли, я, естественно, позвонил в Будапешт за инструкциями. Мне было приказано найти вас и доставить в этот город. Это все, что я знаю, пожалуйста ”.
  
  Я сказал майору, что мне бы очень хотелось лечь спать. Он позвал Отто и Германна, чтобы они понесли меня, но я обнаружил, что могу идти, поддерживая себя под руку Отто. Майор провел меня в спальню, пожелал мне приятной спокойной ночи и, раскланявшись, вышел за дверь.
  
  Ну, я начал играть роль Марселя Блэя, когда думал, что это имя - мечта подделывателя паспортов. Теперь, когда я знал, что паспорт настоящий, я застрял на этой роли. По крайней мере, я придерживался его до тех пор, пока мне не пришлось встретиться с графиней Орловской или кем-то еще в Будапеште, кто знал настоящего Марселя Блэя.
  
  Я был так уверен, что Марсель Блэй мертв. Теперь не было ничего определенного. Убил ли его в Вене человек, которого Мария называла доктором Шмидтом? Возможно, его тело еще не было найдено или сигнал тревоги не дошел до венгерской пограничной станции. Или, может быть, он все еще был жив, ожидая получения нового паспорта в Вене, прежде чем отправиться в Будапешт?
  
  Кто такой Марсель Блэй, в любом случае? В паспорте было указано, что он тридцатипятилетний швейцарец из Женевы, мужчина, описание которого почти в точности соответствовало моему. Мария Торрес, его секретарь, сказала, что он называл себя экспортером часов, но в остальном она мало что о нем знала. Предполагалось, что он направлялся в Будапешт, чтобы заключить крупную сделку с венгерским правительством, но кто когда-либо слышал о правительстве, настолько нуждающемся в часах, что оно послало русских майоров в полной форме встречать продавцов на границах? И выследить их, когда они спрыгивали с поездов?
  
  Я встал с кровати и отдернул занавески. Даже если бы у меня была моя одежда и мои силы, даже если бы я был готов оставить Марию, не было ни малейшего шанса на спасение. Окна были зарешечены. Отто и его друзья не спали. Майор сказал, что ему приказано найти нас и доставить в Будапешт. Он выглядел как раз тем человеком, который сможет это сделать.
  
  Конечно. Это было все. Они думали, что Блэй решил отказаться от сделки с Уэлшем в последнюю минуту. Они бы предположили, что именно поэтому он сошел с поезда. Это звучало все меньше и меньше как часы. И они — кем бы они ни были — не получали никакой поддержки от месье Блэя.
  
  Поскольку мне предстояло играть роль еще немного, ничего не оставалось, как рассказать Марии. Что бы она ни подумала, я должен был рассказать ей всю историю о паспорте. Она была в такой же беде, как и я. Она имела право знать, что происходит, хотя бы ради собственной безопасности. В противном случае я не мог рисковать тем, что она могла сказать или сделать, услышав, как майор Страхов утром обращается ко мне "месье Блей".
  
  Я не осмеливался включить свет. Я на цыпочках подошел к двери, ожидая обнаружить, что она заперта снаружи, но она открылась.
  
  В коридоре было темно, но из-под двери соседней комнаты пробивался свет. Я поднял руку, чтобы постучать, и замер в воздухе. У меня не было возможности узнать, Мария или майор Страхов были в той комнате. Я все равно решил постучать. Если майор ответит, я попрошу аспирин.
  
  Я постучал, но ответа не последовало. Я постучал снова, но ничего не произошло. Я постучал в третий раз, а затем услышал голос Марии: “Кто там?" Чего ты хочешь?” Поэтому я открыл дверь, вошел, закрыл ее и сказал: “Это я, Джон Стоддер. Мне нужно с тобой поговорить”.
  
  Я мог видеть, что разбудил ее от крепкого сна. Когда она потерла глаза и приподнялась в постели на одном локте, она взглянула на меня и начала смеяться.
  
  “Что тут смешного?” Спросил я. “Впусти меня в это. В этот момент мне нужно посмеяться”.
  
  “Ничего, - сказала она, - за исключением того, что ты первый мужчина, которого я когда-либо встречала, который пришел навестить меня в одеяле”. Я не осознавала, что на мне все еще было одеяло, в которое Отто завернул меня, когда снимал с меня одежду. Мои голые ноги были видны, мне нужно было побриться, а волосы были спутаны, как у отшельника.
  
  Я не знал, с чего начать, поэтому рассказал ей о майоре Страхове и о том, как он принял меня за Марселя Блэя.
  
  “Вы действительно очень похожи на месье Блэя”, - сказала Мария. “Я сказала вам это, когда впервые увидела вас в купе. Вы обманули меня, когда повернулись спиной. Но я не понимаю, почему майор Страхов должен думать, что вы месье Блей. Я не могу представить, что он мог что-то знать о месье.”
  
  “Послушай”, - сказал я. “Все гораздо проще”. Это было нелегко сказать. Должно быть, я подыскивал слова. “Видите ли, я путешествую по паспорту Марселя Блэя”.
  
  Я ожидал, что она закричит, или упадет в обморок, или ткнет в меня пальцем и назовет убийцей. Она не делала ничего из этого. Она просто посмотрела на меня своими большими черными глазами и сказала: “Тебе лучше рассказать мне всю историю”.
  
  “Что ж, ” выпалил я, - я рассказал вам о причинах, побудивших меня приехать в Венгрию. Я пытался получить визу по своему американскому паспорту более двух лет назад, но она так и не была получена. Я наконец обнаружил, что русским не понравилось то, что я написал о них в книге. Это была одна из тех корреспондентских книг о моем опыте в Будапеште, когда в Европе началась война. Но я решил добраться до Венгрии с визой или без визы. Поэтому, когда я добрался до Вены, один из моих друзей, который все еще работает в разведке, связал меня с герром Фиглем. Считается, что он самый умный подделыватель документов в Европе. Я заплатил Фиглю пятьсот долларов, и он вручил мне паспорт Блэя. Я думал, что имя Марсель Блэй появилось в воображении Фигля ”.
  
  Мария не сказала ни слова. Она просто продолжала смотреть на меня. Тогда я понял, как важно, чтобы она поверила мне — важнее, чем майор Страхов или то, что может произойти в Будапеште, или что-либо связанное с той заварушкой, в которую я нас втянул.
  
  “Вы не можете думать, что я убила Блэя”, - сказала я. “Вы не верите, что я имела какое-либо отношение к получению паспорта от него?”
  
  Казалось, прошел час, прежде чем она ответила.
  
  “Нет”, - медленно сказала она, “Я верю тебе”. Затем она улыбнулась. “Видишь ли, если бы ты убил месье Блэя, ты бы убил и меня тоже. Ты мог убить меня в купе поезда. Ты мог убить меня в любое время после того, как мы покинули Восток, или ты мог оставить меня в ручье, когда я потеряла сознание. Тебе не нужно было заботиться обо мне, но ты заботился. Нет, я не думаю, что ты убийца.”
  
  “Во-первых, я втянул тебя в эту передрягу”, - сказал я. “Я обещал, что верну тебя в Вену”.
  
  “Если бы ты оставил меня в поезде, ” сказала Мария, - я уверена, меня бы не было в живых. Я говорила тебе, что Шмидт следил за мной”.
  
  Я сказал, что у нас нет шансов сбежать из сторожки. Я сказал, что нам придется подыграть майору Страхов. Мы попытаемся сбежать от него на поезде в Будапешт. Возможно, нам пришлось бы ждать удобного случая, пока мы не доберемся до города.
  
  “Я бы многое отдал, чтобы узнать, что задумал Блэй”, - сказал я. “Это бы все намного упростило”.
  
  “Почему бы тебе не заглянуть в конверт, который он дал мне отнести?” Спросила Мария. “Это, должно быть, как-то связано со сделкой, иначе он не был бы так настойчив, чтобы я его взяла”.
  
  “Где это?” Я спросил.
  
  “Он у Отто”, - сказала девушка. “Он забрал его у меня там, когда они нашли нас”.
  
  “Я не могу бродить по округе, - сказал я, - в поисках конверта. Может быть, утром представится такая возможность. Как ты думаешь, что в нем?”
  
  “Я не знаю, ” сказала Мария, - но я уверена, что именно поэтому доктор Шмидт следит за мной. Месье заставил меня пообещать в Вене, перед тем как он покинул меня, что я сохраню конверт при себе. Это должно иметь какое-то отношение ко всему этому ”.
  
  “Послушай, - сказал я, - как только мы доберемся до Будапешта, я покину тебя. Я посажу тебя на первый самолет или поезд до Вены, или, может быть, ты сможешь сразу вернуться в Женеву”.
  
  Мария не сказала ни слова. Она протянула руку, притянула мое лицо к своему и поцеловала меня.
  
  
  
  Глава четвертая
  
  
  НЕЖЕЛАННЫЙ ЭСКОРТ
  
  Наш багаж был аккуратно сложен в одном конце платформы, когда мы прибыли на венгерскую пограничную станцию на следующее утро. Его аккуратно забрали с Востока и еще более тщательно обыскали. Работа была выполнена мастерски, и мы бы никогда об этом не узнали, если бы ищейка не забыл вымыть руки, и все вокруг пахло чесноком.
  
  Багаж был не единственным сюрпризом, который нас ожидал. Местный рейс из Вены в Будапешт был готов к вылету, как только его пассажиры удовлетворили требования проверяющих паспорта, таможенников, сотрудников денежного контроля, санитарных инспекторов и МВД. Там была записка для Марселя Блэя от графини Орловской. И чтобы сделать это событие по-настоящему торжественным, по платформе прогуливался герр доктор Вольфганг Шмидт, огромный, как в натуре, и вдвое уродливее.
  
  Отто отвез нас в Хегишалом на русской штабной машине по той же изрытой колеями дороге, по которой мы шли прошлой ночью, через ворота в высоком проволочном заборе и через железнодорожные пути. Майор Страхов указал, разумеется, строго безличным образом, что нам чрезвычайно повезло попасть в руки Отто и его друзей. Я неправильно рассчитал наше положение, когда мы прыгнули с Востока. Я помнил границу такой, какой она была до войны. Мне было достаточно легко рассказать о дружелюбных фермерах, чтобы они отвезли нас в Вену. Но на многие мили вокруг не было ни одного фермера; Красная армия вымела их из пограничной зоны. И граница была в трех милях позади нас, когда мы покинули экспресс; мы были далеко в Венгрии. Если бы мы ускользнули от Отто, а затем избежали смерти от разоблачения, мы столкнулись бы с сплошной границей с колючей проволокой, пулеметными точками, прожекторными вышками и часовыми с полицейскими собаками.
  
  Нам вернули нашу одежду, аккуратно выглаженную Германном, и мы позавтракали яичницей с ветчиной и кофе с майором Страховым перед ревущим огнем. Мы могли бы быть гостями эрцгерцога на выходные, а не пленниками русского майора. Страхов развлекал нас историями о своем детстве в Ленинграде, и Мария и глазом не моргнула, когда он обратился ко мне "месье Блей". Я мог бы расслабиться и получать удовольствие, если бы не представил, что произойдет, когда мы доберемся до Будапешта, когда майор Страхов узнает от графини Орловской, что я не Марсель Блей.
  
  Записка графини, предъявленная начальником станции в Хегишаломе, только усугубила тайну. Мария сказала, что Блэй, казалось, был очень влюблен в графиню, которая посетила его женевский офис. Страхова добавила, что она была “расстроена”, услышав, что Блэй привел Марию — “твою хорошенькую секретаршу”.
  
  Записка, написанная на сильно надушенной розовой бумаге, только усилила мое замешательство.
  
  Дорогой: Ты поступил очень глупо. Поцелуй и тыльную сторону ее ладони одновременно. Вы дали мне торжественное слово, что будете добросовестно выполнять нашу сделку. Была ли графиня Орловская вовлечена в эту странную сделку с часами? С доктором Шмидтом, конкурентом-убийцей?
  
  “Над чем ты смеешься?” Спросила Мария.
  
  “Это, должно быть, любовь”, - сказал майор. “Очаровательная леди, графиня”.
  
  Я читаю остальное. Вы не можете, не должны ни о чем сожалеть с таким опозданием. Вы обретаете очень могущественного друга, того, на кого вы всегда можете рассчитывать. Предположим, кто-то из твоих так называемых друзей возражает? Ты знаешь, что в одиночку у тебя ничего не получится. Я с нетерпением жду твоего приезда в Будапешт, любовь моя.
  
  Он был написан на немецком языке и подписан Анна.
  
  Когда Страхов вспомнил, что не сообщил телеграфом время нашего прибытия в Будапешт, и отправился в кабинет начальника станции, я передал записку Марии.
  
  Она сказала: “Извините, но я не знаю немецкого. Вам придется сказать мне, что там написано”. Я перевел это на французский, но она сказала, что это ничего для нее не значит.
  
  “Блэй говорил по-немецки?” Я спросил.
  
  “Да, - сказала Мария, - особенно с графиней”. Она добавила: “Он также говорил по-немецки с доктором Шмидтом”.
  
  “Предполагалось, что графиня замешана в этом большом деле? Блэй когда-нибудь упоминал ее или доктора Шмидта в этой связи?”
  
  Мария покачала головой. “Я не знаю. Я говорила вам, что очень мало знаю о бизнесе месье Блэя”.
  
  “Была ли какая-либо связь между графиней и доктором Шмидтом? Вы когда-нибудь видели их вместе?”
  
  “Нет”, - сказала Мария. “Все было как раз наоборот. Месье сказал мне, чтобы я держала их порознь. Он сказал, что если кто-то из них приедет, пока другой будет там, я должен сказать, что его нет. Он был очень категоричен в этом.” Она взяла меня под руку. “Что нам теперь делать?”
  
  “Езжай в Будапешт”, - сказал я. “Мы больше ничего не можем сделать. По крайней мере, для меня все еще нет сигнала тревоги. Я ожидал найти там половину МВД, ожидающую. Я этого не понимаю ”.
  
  Вдоль платформы стояли венгерские жандармы, их серебристо-черные шлемы с шипами блестели на солнце. Единственный выход с территории вокзала охранялся русскими солдатами. У меня была безумная мысль сесть в поезд и уехать через боковой выход с платформы, надеясь найти какой-нибудь выход через дворы, но на соседнем пути был грузовой состав, очевидно, маневрированный там, чтобы отбить у пассажиров охоту к подобным идеям.
  
  Расписание, вывешенное на вокзале, сообщило мне, что местному поезду потребовалось более пяти часов, чтобы добраться до Будапешта, с двадцатью или более остановками на деревенских станциях. Может быть, за это время что-нибудь подвернется. Я рассказал Марии историю Григория, султана, и любимой обезьяны султана. Григорий был приговорен к пожизненному заключению, но выиграл год отсрочки, заверив султана, что сможет научить обезьяну говорить. Если ему это удастся, он выйдет на свободу. Если он потерпит неудачу, он умрет от медленной пытки. “Но ты же знаешь, что ты не можешь научить эту обезьяну говорить”, - сказала его жена. “Я знаю, я знаю”, был улыбающийся ответ Григория, “но что-нибудь обязательно произойдет в этом году. Либо султан умрет, либо обезьяна умрет, либо—”
  
  “Или ты умрешь”, - произнес голос позади нас. Мария схватила меня за руку. Это был майор Страхов. Как долго он слушал? “Забавная история, не правда ли, месье Блей? Я не знал, что она известна в Швейцарии. Это любимое блюдо заключенных в наших советских тюрьмах. Мне нравится думать, что это показывает фатализм нашей расы ”.
  
  Для нас было купе первого класса с наклейкой на венгерском и русском языках на двери: Зарезервировано для посольства СССР. Как только мы сложили наш багаж, Страхов вручил мне паспорт Марселя Блэя и дорожные чеки, которые Отто забрал накануне вечером. Он вернул Марии ее швейцарский паспорт и конверт из манильской бумаги, который она так бережно привезла с Востока. Красные восковые печати были нетронуты. У майора не было причин скрывать наши документы, теперь, когда он был уверен, что мы не сможем избежать встречи в Будапеште.
  
  С тех пор это была игра в кошки-мышки между Страховым и мной. Я должен был изучить содержимое конверта; Мария передала его мне. Я должен был знать что-нибудь, что угодно, об игре Марселя Блэя, если мы хотели иметь шанс с графиней Орловской и русскими в Будапеште. Но я не мог вскрыть конверт, который должен был принадлежать мне как Марселю Блэю, уж точно не на глазах Страхова. Он мог удивиться всепоглощающему любопытству Блэя относительно его собственной собственности. И майор своими действиями очень ясно дал понять, что намеревался держать меня в поле зрения, что он был со мной исключительно с целью сопроводить меня в Будапешт.
  
  Мария и я, рядом с майором, стояли в коридоре, когда на станции прозвенел звонок, объявляющий о отправлении поезда. В этот момент Мария заметила доктора Шмидта на платформе.
  
  “Прошу прощения?” - обратился Страхов к Марии. “Что ты сказала?”
  
  “Она просто комментировала красоту этих фермерских женщин”, - сказал я. “Тех, что внизу, с гусями”.
  
  “Неплохо, ” сказал майор, “ но вы бы видели наших русских крестьян”.
  
  Доктор не мог быть дальше, чем в пятидесяти футах от меня. Я заметил блеск солнца на очках в золотой оправе, серой фетровой шляпе на круглой голове, пальто почти до щиколоток, желтых перчатках и трости. Я взял Марию за руку, но на ее лице не было и следа страха, который она выказала прошлой ночью.
  
  Страхов тоже увидел Шмидта, но обратил свое внимание на человека, с которым разговаривал Шмидт, сурового вида мужчину с большими черными усами и повязкой на одном глазу.
  
  Майор опустил окно, высунул голову и крикнул по-немецки: “Отто, я сказал тебе возвращаться в сторожку. Шевелись, бездельник”. Он повернулся ко мне. “Разве я не говорил, что эти свиньи совсем как дети? Разговаривайте с незнакомцами, делайте что угодно, лишь бы уволиться с работы”.
  
  Отто вел себя так, как будто его застукали в банке из-под джема. Он щелкнул каблуками, отдал честь в направлении Страхова и исчез на удвоенной скорости в здании вокзала. Доктор Шмидт сел в поезд, как только он тронулся.
  
  Что я мог сделать со Шмидтом? Я был уверен, что он обсуждал Марию и меня с Отто, но что я мог сказать Страхов? Я не мог сказать: “Вот человек, который убил Марселя Блэя”, потому что я был Блэем, насколько майор знал или заботился обо мне. Я не мог сказать: “Арестуйте этого человека. Он следует за мадемуазель Торрес, чтобы ограбить ее или убить ”, потому что такое заявление также не поддавалось объяснению. Была и другая сторона ситуации. Пока Страхов был с нами, мы были в относительной безопасности от доктора Шмидта. Невысокий мужчина на платформе казался примерно вдвое меньше меня, но я был уверен, что у него был пистолет. Я корил себя за то, что не купил револьвер в Вене, но я беспокоился о том, что меня обыщут на границе, и, в любом случае, Отто забрал бы его накануне вечером. Страхов вернул паспорта, дорожные чеки и конверт из манильской бумаги, но он не вернул бы мне пистолет.
  
  Как только поезд тронулся, майор устроился в углу, закурил дурно пахнущую черную сигару и уткнулся носом в номер "Правды". Я взял конверт из плотной бумаги, извинился и направился к двери, но Страхов бросил свою газету и пошел со мной. В течение следующих двух часов я перепробовал все предлоги, чтобы встряхнуть его. Когда я пошел попить воды, он последовал за мной. Когда я выразил желание постоять в коридоре и полюбоваться унылой сельской местностью, он встал рядом со мной. Когда я последовал за бородатым кондуктором, чтобы спросить, на сколько мы опаздываем, появился Страхов. Я не смог убежать от него даже в мужском туалете.
  
  Мария пыталась высвободить майора, но он не последовал за ней, когда она вышла из купе. Он, должно быть, прочитал Правду слово в слово по меньшей мере полдюжины раз, когда не ходил за мной взад и вперед по коридору. Мария откуда-то достала вязанье. Я сидел, уставившись в окно, и все больше и больше нервничал при мысли о встрече с графиней Орловской на вокзале в Будапеште.
  
  Мы были не более чем в часе езды от Будапешта, когда Мария вернулась в купе, чтобы объявить, что в вагоне-ресторане подан обед и что она проголодалась. Страхов сказал, что его не очень заботит еда. Я сказал, что, по-моему, обед - отличная идея, и тогда майор быстро согласился, что ему все-таки понравится. Мария сказала, что столкнулась в коридоре со стюардессой, взяла билеты и раздала каждому из нас по одному. Мы прошли по поезду гуськом, проталкиваясь через полдюжины вагонов третьего класса, коридоры которых были забиты крестьянами, направляющимися на рынок, под мышками у них были живые гуси, цыплята и крякающие утки, повсюду пахло чесноком и кислым красным вином, на вагонах висели красные транспаранты, провозглашающие: Да здравствует народная демократия.
  
  У дверей закусочной нас встретил улыбающийся, кланяющийся официант. Я подумал, что бурное приветствие несколько необычно, даже учитывая красоту Марии, и объяснил это тем фактом, что Страхов был в форме. Большинство носильщиков и стюардов вагонов-ресторанов в странах "Железного занавеса" являются полицейскими осведомителями. Они знают достаточно, чтобы быть вежливыми с российскими чиновниками, если хотят сохранить свою работу.
  
  Маленький официант с поклоном провел нас по проходу в конец вагона.
  
  “Могу я взять ваши билеты, пожалуйста, ваши превосходительства”, - сказал он, останавливаясь перед столиком на четверых, уже занятым мужчиной и женщиной. “Ах, да, мадам здесь”. Он величественным жестом усадил Марию. “Мсье слушает”. Он посадил меня напротив Марии. “И, ваше превосходительство майор, сюда, пожалуйста”. Страхов выглядел так, словно вот-вот задохнется. Его глаза почти закрылись под кустистыми черными бровями, но он пожал плечами и последовал за стюардом по проходу, занимая место спиной к нам. Я думаю, ему не удалось устроить скандал, потому что он решил, что мы не сможем покинуть закусочную, не пропустив его; наш конец вагона был соединен с электровозом, и на платформе был отчетливо виден русский охранник.
  
  В тот момент мне было все равно, говорят ли другие за столом по-французски или нет.
  
  “Немного удачи”, - сказал я Марии. “Я не мог понять, как мы вообще собираемся отделаться от этого парня”.
  
  Черные глаза Марии вспыхнули. “Удача, ничего”, - сказала она. “Мне нравится твоя выдержка. Когда я брала билеты у официанта, я дала ему большие чаевые. Я сказала ему, что мы молодожены и хотим побыть наедине ”.
  
  “И вы тоже правы”, — сказал мужчина, сидевший рядом с Марией, по-французски, но с американским акцентом, если я когда-либо слышал такой. “В наши дни Европе нужно больше романтики. Разве это не то, что нужно Европе, Крошка?”
  
  “Да”, - сказала женщина, которая сидела рядом со мной. “Uh, oui.”
  
  Я был так сосредоточен на том, чтобы добраться до манильского конверта Марселя Блэя, теперь, когда мы на мгновение сбежали от Страхова, что вряд ли был готов к тому, что в наш разговор вмешаются два незнакомца.
  
  “Романтика - это то, что нужно”, - сказал мужчина. Затем он заговорил по-американски: “Кстати, ребята, вы хоть немного говорите по-английски? Боюсь, я сам не слишком силен в этом лягушачьем наречии”.
  
  Я сказал, что говорю по-английски. Я не видел причин, по которым швейцарский бизнесмен не должен знать английский. Я сказал это до того, как понял, что открываю путь к осложнениям, в то время как конверт из манильской бумаги прожигал дыру в моем кармане. Мария сказала, что она тоже немного говорит по-английски. Мне не пришло в голову спросить ее.
  
  Мужчина ухмыльнулся. “Я думаю, вы оба очень хорошо говорите по-английски. Тебе не кажется, что они очень хорошо говорят по-английски, Крошка?”
  
  “Да”, - сказал Тинси. “Э-э, да”.
  
  “Ребята, меня зовут Хайрам Карр — Хайрам Г. Карр, если быть точным. Я бы хотел, чтобы вы пожали руку миссис Карр”. Хватка у Тинси была как у грузчика. “Ребята, в феврале следующего года исполняется двадцать лет, как мы женаты. Влюблены больше, чем когда-либо. Надеюсь, вы, молодые люди, будете так же счастливы, как и мы. Не так ли, Крошка?”
  
  “Ага”, - сказал Тинси.
  
  Хайрам Карр напомнил мне ухоженного воробья. На вид ему было где-то чуть за пятьдесят. Его высокий голос исходил от невероятно маленького тела. На добрый фут ниже меня, у Карра было круглое розовое детское личико. Мерцающие голубые глаза сияли сквозь пенсне, первое, что я увидел за многие годы, с тонкой золотой цепочкой, зацепленной за одно ухо. Его редкие седые волосы, разделенные пробором посередине, выглядели так, как будто их подстригала Тинси, сама необыкновенный экспонат. Почти шести футов ростом и крупная во всем, она, должно быть, была на добрых десять лет моложе своего мужа. Ее пышные желтые волосы, явно крашеные, были зачесаны на квадратную макушку и более или менее уложены большими черными шпильками. Ее невыразительное лицо могло быть высечено из гранита с яркими мазками оранжевых румян на каждой щеке.
  
  “Как вас зовут, если можно поинтересоваться?” - Спросил Хайрам Карр.
  
  “Блэй”, - сказал я, “Марсель Блэй”. Мария прикусила губу.
  
  “Моррис Блейн?” Спросил Хайрам. “Да ведь это американское имя, Блейн. У нас когда-то был парень по имени Блейн, баллотировавшийся в президенты. Однако он не добился успеха. Не так ли, Крошка?”
  
  “Угу”, - сказала Тинси. Казалось, ее гораздо больше интересовал пейзаж.
  
  “Я швейцарец”, - сказал я. Мария уронила вилку. Я посмотрел на Карров и подумал, что они прибудут на Будапештский вокзал вместе с нами. Они увидят, как мы встретимся с графиней Орловской. Они окажутся в начале конца этого кошмара и все равно будут рассказывать соседям в Огайо о милых, беззаботных швейцарских молодоженах, которых они встретили в поезде, о тех, кто действительно хорошо говорил по-английски.
  
  Официант принес суп, но Хайрам Дж. Карр продолжал говорить.
  
  “Могу я спросить, мистер Блейн, к чему вы клоните?”
  
  Я посмотрел на Марию. “Часы и еще раз часы”, - сказал я. “Что у вас, мистер Карр?”
  
  “Это хороший бизнес”, - сказал Хайрам. “Я почти забыл, что все вы, швейцарцы, занимаетесь часами или сыром”. Он с удовольствием усмехнулся. “Ну что ж, мистер Блейн, можно сказать, я дипломат. О, я не из тех парней, которые ходят на чаепития в полосатых штанах. Дело в том, мистер Блейн, что я специалист по сельскому хозяйству в американской миссии в Будапеште. Всю свою жизнь был практичным фермером, как и мои отец и дед до меня. Не так ли, Крошка?”
  
  “Угу”, - сказала Крошка, ее рот был наполовину набит хлебом.
  
  “Где вы, ребята, останавливаетесь в Будапеште?” Спросил Хайрам.
  
  “Бристоль”, - сказал я. Я знал, что это был единственный отель на Корсо, который не был разрушен во время осады.
  
  На смену супу пришло мясное блюдо, затем фрукты, сыр и кофе, но Хайрам Карр все это время без умолку щебетал. Он рассказал об урожае венгерской пшеницы, рассказал нам, как из абрикосов готовят баранину, обсудил производство паприки, токайских вин и картофельного бренди, а также правильный способ приготовления фогаша. По крайней мере, это отвлекало меня от мыслей о катастрофе, надвигающейся на Будапешт, пока я не посмотрел на часы и не увидел, что мы в получасе езды от города. Я подозвал официанта и попросил его принести мне газету.
  
  “Вы не будете возражать, если я займусь небольшим делом?” Сказал я Хайраму. “В этой поездке мы совмещаем приятное с полезным”.
  
  Хотя с того места, где я сидел, мне был виден затылок Страхова, я хотел, чтобы газета была под рукой на случай, если он подойдет к нашему столику. Я подумал, что смогу скрыть содержимое манильского конверта Марселя Блэя, быстро завернув его в бумагу.
  
  Я держал газету перед собой левой рукой, сломал печати и вскрыл конверт столовым ножом. Я достал толстую пачку машинописных листов и положил их на развернутую газету. В этот момент Страхов вышел из вагона-ресторана.
  
  Мои руки дрожали, и я не смог бы поднести стакан воды к губам, не расплескав его; но Мария рассказывала Каррам о жизни в Женеве, и никто, казалось, не замечал моей нервозности. Я знал, что в этом конверте должна была быть какая-то важная информация, какой-то ключ к разгадке того бардака, в который мы попали, что-то, что дало бы мне защитное оружие в борьбе с графиней Орловской. Я не знаю точно, что я ожидал найти. Но я не был готов к тому, что было на машинописных листах передо мной. Имена и адреса в алфавитном порядке:
  
  Аблон Джено, Ваци утка, 13, Будапешт, часовщик.
  
  Балог Хенрик, Кошут Лайош утка, Кечкемет, фармацевт.
  
  Приятель Ковач, Кирали Кароли utca, 388, Будапешт, гараж.
  
  И так далее по алфавиту. Там было более сотни имен с адресами, разбросанных по всей Венгрии. И заголовком каждой страницы было немецкое слово, обозначающее часовщика.
  
  Я не знаю, как долго я сидел там, подперев подбородок руками, уставившись на эти списки, пытаясь что-то из них понять. Я вернулся к реальности, когда Мария толкнула меня локтем.
  
  “Официант говорит, что они закрывают вагон-ресторан. Я думаю, нам лучше вернуться”.
  
  Я положил списки на место, завернул конверт в газету и последовал за Марией, Тинси и Хайрамом Г. Карром по проходу и через вагоны третьего класса. Герра доктора Шмидта нигде не было видно.
  
  Хайрам Карр повернулся ко мне как раз перед тем, как мы добрались до нашего купе. Я был рад, что он не увидит наклейку, Предназначенную для посольства СССР, на нашей двери, хотя на следующий день о нашей судьбе, несомненно, стало бы известно каждому будапештскому дипломату.
  
  “А теперь, молодые люди, не уходите и не забывайте нас. Это было настоящее удовольствие. Меня зовут Хайрам Карр — если быть точным, Хайрам Г. Карр — и вы всегда найдете меня в американской миссии. Вы говорите, что остановились в отеле "Бристоль"? Что ж, ты очень скоро получишь от нас кольцо. Мы бы хотели, чтобы вам, голубкам, повезло с нами. Не так ли, Крошка?”
  
  “Ага”, - сказал Тинси.
  
  Когда мы с Марией добрались до нашего купе, дверь была закрыта. Я взял ее за руку и повел по коридору.
  
  “Это бесполезно”, - сказал я. “В этом проклятом конверте нет ничего, кроме адресов множества часовщиков, фармацевтов и владельцев гаражей. Не могло быть другого конверта? Ты уверен, что получил правильный?”
  
  Мария сказала: “Это тот самый конверт. Это единственный, который дал мне месье Блэй”.
  
  Я наклонился и поцеловал ее. “На этот раз я действительно втянул тебя во что-то. Когда мы приедем, просто позволь мне со всем разобраться. Не говори ни слова. Я не думаю, что они будут иметь что-то против тебя ”. Я подумал, может быть, мне следует рассказать о своих проблемах Хайраму Карру. Он мог бы помочь в американской миссии. Но после моей истории в вагоне-ресторане у меня не было никакого способа доказать, что я американец. Да и времени не было. Мы уже мчались по окраинам Будапешта.
  
  Я приоткрыл дверь нашего купе и посторонился, пропуская Марию. Мне показалось странным, что свет был выключен, а шторы опущены, но я предположил, что Страхов решил вздремнуть. Пришло время разбудить его.
  
  Я протянул руку и включил верхний свет. Страхов сидел в углу, сложив руки на коленях и закрыв глаза. Купе выглядело так, словно по нему прошел циклон. Наш багаж был снят с полок, а наши вещи разбросаны по сиденьям и полу. Если майор хотел осмотреть наш багаж, он мог бы проделать более аккуратную работу.
  
  Я кладу руку на плечо Страхова, чтобы разбудить его.
  
  Мария закричала бы, если бы я не зажал ей рот рукой. Тело Страхова было все еще теплым, но не было никаких сомнений, что он никогда не станет мертвее. В его спине торчал нож с рукояткой длиной в фут.
  
  Я двигался быстрее, чем когда-либо в своей жизни.
  
  “Засунь эти вещи в сумки”, - сказал я Марии. Я должен был заставить ее действовать, пока она не впала в истерику. “Не имеет никакого значения, как. Просто убери здесь и поторопись”.
  
  Я поднял Страхова за плечи и бросил его на пол, под окно. Я попытался вытащить нож, зачем - я никогда не узнаю, но это не получилось. Я попробовал подушки сиденья, и они поднялись, и стало достаточно места, чтобы втиснуть тело русского.
  
  К тому времени, как я заменил подушки, Мария закончила с багажом. Я бросил сумки обратно на полки. На подушке, где лежал Страхов, было ярко-красное пятно, но я прикрыл его страницами будапештской газеты. Не было никакой надежды скрывать это до бесконечности. Я только подумал, что мы могли бы выиграть достаточно времени, чтобы покинуть поезд и станцию до того, как поездная бригада спохватится.
  
  Мы услышали, как кондуктор в коридоре кричал “Келенфолд, Келенфолд”, и машинист начал тормозить на этой пригородной станции, последней остановке перед тем, как поезд пересечет Дунай и направится на главную станцию Келети в Пеште.
  
  Я схватил чемодан, передал Марии чемодан поменьше и последовал за ней по коридору. Затем я вспомнил о конверте. Я зашел в последнее купе, которое было свободно, и засунул машинописные списки Марселя Блэя за подушки сиденья, завернутые в газету.
  
  Мы без труда покинули поезд. Охранник покинул платформу вагона, и с нами сошло довольно много людей.
  
  Мы спустились по платформе станции и сдали корешки наших билетов за вчерашний день начальнику станции у выхода. Он никогда не замечал разницы. Мы прошли последними пассажирами, и на привокзальной площади было пусто, когда мы вышли.
  
  Мои нервы были на пределе, и единственное, что я мог придумать, чтобы сказать Марии, было: “Знаешь, Страхов совершенно неправильно понял ту историю о Григории”.
  
  “Что ты имеешь в виду?” Спросила Мария.
  
  “У Страхова была неправильная концовка. Это вовсе не ‘или ты умрешь’. Это ‘или я умру”.
  
  На дальней стороне площади была припаркована машина. Я подумал, что это может быть такси. Я сказал Марии подождать, пока я дойду до него.
  
  Я прошел около десяти футов, когда из двери участка позади меня вышла фигура. Это был доктор Шмидт, и в руке у него был пистолет. Пистолет был направлен мне в голову.
  
  
  
  Глава пятая
  
  
  ЗАХВАТ
  
  Весь день непрерывно шел снег, а теперь, в сумерках, снова стало очень холодно. Под ногами было тяжело двигаться, и несколько грузовиков и автобусов взбивали и заносило на неубранных улицах. На небе появились первые звезды, и ветер стих до шепота. Тонкие столбики древесного дыма висели, как восклицательные знаки, на верхушках дымовых труб на тысяче блестящих крыш. Единственной спасительной особенностью погоды было то, что снег служил приличным укрытием для унылых руин Буды, холмистой части города на правом берегу замерзшего Дуная. Мерцающие тени от уличных фонарей придавали гротескную материальность бесконечным милям почерневших стен, и на один вечер Будапешт снова стал целым. Всего на полчаса, время, необходимое герру доктору Шмидту, чтобы доставить нас в центр города, я увидел Будапешт почти таким, каким я оставил его за несколько недель до Перл-Харбора, почти таким, каким он был до того, как немецкие и русские армии превратили его в руины.
  
  Я не был удивлен, обнаружив Отто и Германна, чистильщика брюк, ожидающих доктора Шмидта в штабной машине покойного майора Страхова. Они, очевидно, отправились в Будапешт по приказу Шмидта в ту минуту, когда наш поезд покинул Хегишалом; им не потребовалось особых усилий, чтобы опередить местных. Они были одеты в российскую форму, когда доктор подвел нас к машине.
  
  Шмидт, не теряя времени, усадил нас в машину.
  
  “Я должен предупредить вас, чтобы вы не создавали никаких проблем”, - сказал он по-немецки. Это был первый раз, когда я услышал его голос. Он был отрывистым, твердым и точным. “Я превосходный стрелок. Будьте так добры, пожалуйста, возьмите свой багаж и пройдите к машине ”.
  
  Хотя Мария сказала мне, что не понимает по-немецки, она взяла сумки и подошла к тому месту, где я стоял. На ее смуглом лице не было никаких признаков эмоций, никакого ужаса, который она выказала, когда рассказывала мне о Шмидте на борту Восточного экспресса. Она была близка к истерике только потому, что он ехал в том же поезде. Теперь он стоял перед ней с пистолетом в руке, и она казалась спокойной. Единственным признаком того, что она могла чувствовать, были напряженные линии вокруг ее прекрасного рта. Я внезапно осознал, как мало я знал о ней.
  
  Шмидт посадил меня на переднее сиденье с Отто, который вел себя так, как будто никогда раньше меня не видел. Доктор и Германн с револьверами наготове сели сзади, а Мария между ними. Мы поехали прямо к Дунаю, затем поехали по нему на север, мимо крылатого памятника победы русских на холме Геллерт, через мост Эржебет в Пешт и выехали на широкую улицу Ракоци. Мы проехали мимо дюжины дорожных полицейских, достаточно близко, чтобы я мог дотронуться до них, но я знал, что лучше не звать на помощь. Даже если бы они осмелились осмотреть машину Красной Армии, они бы не поверили ни одной истории, которую я мог бы им рассказать. И если бы они вмешались, альтернативой доктору Шмидту была графиня Орловская — с убийством майора Ивана Страхова, которое нужно было объяснить в дополнение к убийству Марселя Блэ.
  
  Какое-то время я думал, что Шмидт везет нас в страну. Мы продолжили движение по Токи-Юта, мимо Парк-клуба и по железнодорожным путям, но Отто совершил левый поворот на Мексикой-юта, который проходит параллельно железной дороге. Улица граничит с одним из худших районов трущоб Будапешта с многоквартирными домами, расположенными вплотную к бойням, нефтеперерабатывающим заводам и фабрикам по производству удобрений, весь район - кроличья нора для преступников, своего рода неофициальное убежище для преследуемых от Стамбула до Берлина.
  
  Отто свернул в переулок между двумя обшарпанными многоквартирными домами, проехал футов пятьдесят или около того и завел машину на заваленный хламом двор, обнесенный высоким дощатым забором. Он уехал из Келенфолда, не сказав Шмидту ни слова; он уже проделывал этот маршрут раньше. Я вспомнил, как майор Страхов презрительно отмахнулся от Отто и его приятелей-наемников. “Совсем как дети”. Русский видел, как Отто разговаривал со Шмидтом на платформе Hegyshalom, и он объяснил это желанием Отто “уволиться с работы".” Если бы Страхов был немного менее высокомерен, он бы заподозрил, что что-то происходит , и он мог бы сохранить свое собственное существование.
  
  Германн выскочил из машины и постучал в обшарпанную деревянную дверь многоквартирного дома.
  
  “Шнелл”, - сказал Шмидт, когда ответа не последовало. “Поторопись”. Отто нажал на автомобильный гудок. “Прекрати это, дурак”, - сказал Шмидт. “Ты хочешь рассказать всему району?”
  
  Германн забарабанил в дверь рукояткой револьвера. Окно на третьем этаже открылось, и появилась голова пожилой женщины, обрамленная мерцающим светом масляной лампы.
  
  “Wie heissen Sie?” - завопила пожилая женщина.
  
  “Майн Готт”, - сказал доктор Шмидт. “Старая дура сошла с ума”.
  
  “Ты сошел с ума, старый дурак”, - крикнул Германн.
  
  “Нет, нет”, - закричал Шмидт, выпрыгивая из машины и приземляясь в снег по колено. “Dumkopf.” Он толкнул Германна, затем сложил руки рупором и крикнул женщине в окне. “Немедленно открой эту дверь. Это я приказываю. Ты меня слышишь?”
  
  На мгновение воцарилась тишина, затем раздался звук закрывающегося окна, и свет исчез. Доктор Шмидт подошел к двери, и когда она приоткрылась на дюйм, он схватился за нее обеими руками и повернул на петлях так, что она ударилась о здание. Пожилая женщина стояла в дверях с масляной лампой в руке.
  
  “Ты знала, что я приду”, - сказал Шмидт, помахав пальцем у нее перед носом. “Почему тебя не было у двери? Что значит заставлять меня ждать? Что с тобой не так?”
  
  “Bitte, Verzeihung, Excellenz”, - сказала пожилая женщина. “Пожалуйста, прости меня. В наши дни никто не знает наверняка. По соседству прошли полицейские рейды. Я думал, ваше превосходительство, я...
  
  “Заткнись”, - сказал Шмидт. “Ты здесь не для того, чтобы думать”. Он крикнул Отто. “Немедленно приведи сюда этих двоих”.
  
  Мне удалось выбить Отто из машины, чтобы помочь Марии спуститься. Ее рука коснулась моего лица, когда я повалил ее на снег, и я подумал, что она держала мою руку дольше, чем необходимо, но, возможно, это было для того, чтобы не упасть. Света было как раз достаточно, чтобы я мог разглядеть ее темное лицо. Широко расставленные черные глаза были спокойны, твердая линия подбородка выделялась четче, чем когда-либо.
  
  Пожилая женщина стояла в дверях, когда мы с Марией вошли. Я принял ее за восьмидесятилетнюю. Она была худой, как скелет, с запавшими и тусклыми глазами, с изможденным лицом, испачканным грязью. Ее костлявая рука дрожала под тяжестью масляной лампы, которая отбрасывала длинные танцующие тени в пустой коридор.
  
  Шмидт приказал женщине идти впереди, и мы последовали за ней гуськом по трем пролетам узкой шаткой лестницы в ее хриплом темпе, шаг за шагом, освещая только лампой в ее дрожащей руке. Здание, должно быть, было заброшено в течение многих лет. Комнаты и коридоры были завалены мусором, большинство окон были разбиты, стены отсырели.
  
  Когда мы добрались до верхнего этажа, пожилая женщина повела странную процессию к передней части дома, в комнату, забитую коробками, бочонками и старыми газетами. Наклонная крыша уменьшала высоту помещения, так что мне пришлось пригнуть голову, чтобы войти. Там было два слуховых окна, и сквозь разбитые, грязные стекла мы могли видеть огни Дунай-Корсо и длинные лучи российских зенитных прожекторов в Варослигете, городском парке в нескольких кварталах отсюда.
  
  У стены, на противоположной от переулка стороне здания, стоял сломанный шкаф, покрытый пылью. Дверь с разбитым стеклянным фасадом покосилась на одну ржавую петлю. Когда пожилая женщина отдышалась после подъема, она пинком открыла дверь и просунула голову внутрь. Когда она отступила, мы увидели, что задняя панель шкафа отодвинулась в сторону; за соседней дверью был вход на склад.
  
  Шмидт оттолкнул локтем пожилую женщину и протиснул свое приземистое тело в шкаф. Несколько мгновений спустя узкое отверстие залил свет, затем Шмидт появился снова.
  
  “Германн”.
  
  “Ja wohl, Excellenz.” Прессующий щелкнул каблуками.
  
  “Мне понадобится Отто здесь, со мной, чтобы помочь развлечь наших друзей. Но я хочу, чтобы эту машину немедленно увезли отсюда. Это слишком опасно. Ты отвезешь его Феликсу в Матиасфолд, Верстехен Зи?”
  
  “Ja wohl, Excellenz.”
  
  “Вы отдадите свою форму Феликсу. Он вернет вашу гражданскую одежду и необходимые документы. Он также даст вам одежду и документы для Отто. Вы вернетесь сюда ровно через час. Если вас остановит полиция, вы скажете им, что вы племянник фрау Хоффмайер”.
  
  “Боже упаси”, - сказала пожилая женщина.
  
  “Заткнись”, - сказал Шмидт. “Ты скажешь, что должен навестить фрау Хоффмейер. Твои документы подтвердят это. Ты понял, Герман?”
  
  “Ja wohl, Excellenz.”
  
  “Как только мы окажемся внутри, ты поможешь фрау Хоффмайер вытереть пыль с этого шкафа и сложишь кое-какой хлам перед дверью. Verstehen Sie, Hermann?”
  
  “Ja wohl, Excellenz.”
  
  “Кишка тонка”, - сказал Шмидт. “Gehen Sie schnell.” Он поднял руку с вытянутой ладонью. “Heil Hitler.” Германн щелкнул каблуками в десятый раз. “Heil Hitler.”
  
  Старая женщина захихикала. “В мое время мы говорили: ‘Хох дер Кайзер”.
  
  “Заткнись, старый дурак”, - сказал Шмидт. “Кого волнует твой день? Твой день ушел навсегда”.
  
  Отто загнал Марию и меня в складское помещение, и панель шкафа закрылась за нами.
  
  Помещение, в которое мы переехали, я принял за мастерскую по ремонту склада. У трех внешних стен из желтого кирпича стояли деревянные скамейки, без окон. Скамейки были завалены всевозможными инструментами - от отверток до токарных станков. Четвертая стена, напротив входа, была из грубого, неокрашенного дерева и также без окон. Когда-то, должно быть, с пола склада, примерно в сорока футах ниже, вела лестница, но никаких признаков этого не было. Единственная вентиляция поступала из большого светового люка, под которым была натянута затемняющая занавеска на проводах. Комната была освещена электричеством, а в одном углу стоял бак с водопроводными кранами.
  
  У деревянной стены, напротив входа, стоял письменный стол и полдюжины стульев перед ним, но главным экспонатом была картина маслом в натуральную величину на стене за столом. Фотография была освещена так, как люди освещают фотографии своих более преуспевающих предков. Объектом съемки был Адольф Гитлер.
  
  “Садитесь, пожалуйста”, - сказал доктор Шмидт. Он положил шляпу, пальто и трость на верстак, затем сел за письменный стол. Он мог бы готовиться провести инструктаж по рукопашному бою, если бы не револьвер, который он положил в пределах досягаемости. Отто стоял позади нас с Марией.
  
  Доктор прочистил горло.
  
  “Я совершенно уверен, что мне нет необходимости представляться”. Его крошечные свиные глазки заблестели за очками в золотой оправе. “Фрейлейн Торрес, с которой я имел удовольствие встретиться в Женеве. Вас, майн герр, я не знаю — пока. Но я узнаю вас очень хорошо. Не так ли, Отто?”
  
  “Ja wohl, Excellenz.”
  
  Я поймал себя на том, что говорю Марии: “Мне казалось, ты говорила мне, что не понимаешь по-немецки?”
  
  “Я не знаю”, - сказала Мария. От ее самообладания мои собственные нервы стали в два раза нервнее.
  
  “Прошу прощения, мадемуазель”, - сказал Шмидт. “Я забыл. Мы будем говорить по-французски. Или, скорее, я должен сказать, я буду говорить по-французски”. У него была привычка наклонять голову и дергать себя за ухо, как бы подчеркивая свою точку зрения. “Я обещаю, что у вас будет возможность поговорить позже”.
  
  Отто хихикнул.
  
  Шмидт поднял револьвер и навел его поверх наших голов на воображаемую цель. Он положил револьвер, снял очки и протер их носовым платком.
  
  “Прежде всего, пожалуйста, положите на стол манильский конверт месье Блэя”.
  
  Когда ни Мария, ни я не пошевелились, доктор сказал: “Давай, давай”, - и потянул его за ухо. Когда ничего не произошло, он сказал: “Боюсь, мне придется попросить Отто выяснить, у кого из вас он с собой”.
  
  Поскольку Шмидт наставил на меня пистолет, мне пришлось позволить Отто обыскать меня. Мне не понравилось, что он трогал Марию руками, и, должно быть, это отразилось на моем лице, потому что доктор сказал: “Пожалуйста, сохраняйте спокойствие, месье”.
  
  Отто положил паспорт Блэя, дорожные чеки и паспорт Марии на стол. Он отступил, и мы сели.
  
  “Ты осмотрел чемоданы, которые они сняли с поезда, Отто?”
  
  “Да, ваше превосходительство”.
  
  “И что вы обнаружили?”
  
  “Зубная щетка, три лишних чулка, комплект женского нижнего белья, одна туфля —”
  
  “Хватит, Отто. Ты не нашел большой конверт из манильской бумаги, тот, что ты взял у мадемуазель Торрес прошлой ночью в снегу, тот, который ты, как последний дурак, отдал Страхову?”
  
  “Там вообще не было никакого конверта, ваше превосходительство”.
  
  Шмидт взял револьвер и провел рукой по стволу. Через окно в крыше донесся звук паровоза, сигнализирующего о переезде перед складом.
  
  К этому времени мои нервы были на пределе. Все представление превратилось в нескончаемый кошмар. Я приехал в Венгрию, как я думал, по поддельному паспорту, с личной миссией, пытаясь разыскать моего брата. У меня были веские причины опасаться русских и венгров, хозяев в этой стране. Не было никаких причин связываться с герром доктором Вольфгангом Шмидтом, немцем, который сидел под портретом Адольфа Гитлера на складе в Будапеште. Каким бы ни был его рэкет, он был так же неугоден властям, как и я. Гораздо больше, потому что он убил русского офицера. Убийцей мог быть только Шмидт, который искал этот проклятый конверт.
  
  “Послушай”, - сказал я. “Я не знаю, что все это значит, и мне это не интересно. Если тебя беспокоит тот список часовщиков, я спрятал его в поезде”.
  
  Шмидт перегнулся через стол. На его щеке выделялся уродливый дуэльный шрам.
  
  “Итак”. Он взял револьвер за ствол и ударил рукояткой по столу. “Вы принимаете меня за дурака. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы оставили этот конверт в поезде? Ах, нет, месье, вам придется рассказать историю получше, чем эта ”.
  
  “Это правда”, - сказал я.
  
  Шмидт сказал: “Вы обнаружите, что у нас есть способы добыть факты”.
  
  Отто хихикнул.
  
  “Всему свое время, Отто, всему свое время”, - сказал доктор.
  
  Он смотрел на меня минуту или около того. “Должен признаться, месье, что до сих пор я испытывал к вам определенное восхищение. Я оценил вас как умного человека. Честно говоря, я не подозревал о вашем существовании, пока не увидел вас с мадемуазель Торрес в Восточном экспрессе.”
  
  “У тебя не было никаких причин знать обо мне”, - сказал я. “Я тоже никогда о тебе не слышал”.
  
  Доктор Шмидт рассмеялся. “Я предлагаю вам обойтись без комедии”.
  
  Я говорил тебе, что мои нервы были на пределе. Я выпалил историю о моем брате, историю, которую я рассказал Марии прошлой ночью в снегу, под звездами. Я рассказал, почему русские отказали мне в венгерской визе вместо моего американского паспорта и как я приобрел то, что считал подделкой, у герра Фигля в Вене.
  
  “Как забавно”, - сказал Шмидт. “У вас действительно талант рассказчика. Но вы же не думаете, что я настолько глуп, чтобы поверить в подобную выдумку”.
  
  Он снова снял очки и протер их.
  
  “Просто чтобы мы поняли друг друга, месье, позвольте мне рассказать вам, чем вы занимались. Ах, да, я думаю, все предельно ясно”.
  
  Он стукнул своим толстым кулаком по столу. “Шесть недель назад, месье, вам удалось внедрить мадемуазель Торрес в женевский офис Марселя Блэя”.
  
  “Это ложь”, - сказала Мария. “Я никогда в жизни не видела его до вчерашнего дня”.
  
  Это был первый раз, когда она заговорила со Шмидтом, но все, что он сказал, было: “Пожалуйста, следи за своим языком.
  
  “Я уверен, что мадемуазель Торрес многому научилась в этом кабинете”, - продолжил доктор. “Видите ли, Блэй был дураком, а также предателем. Я сказал ему, что отец мадемуазель Торрес был испанским коммунистом.”
  
  “Он был коммунистом не больше, чем ты”, - сказала Мария. Она сидела на краешке стула.
  
  Шмидт не ответил. Он даже не потрудился взглянуть на нее.
  
  “Я не знаю, последовали ли вы за Блэем и мадемуазель Торрес в Вену”, - продолжил Шмидт. “Во всяком случае, вы были там, когда они прибыли. Должен признать, я думал, что поступил довольно умно, избавившись от покойного месье Блэя. Я не скрываю того факта, что убил его. Он был предателем и заслуживал смерти. Но теперь я думаю, что мне следовало забрать его паспорт до того, как вы его нашли.”
  
  “Ты даешь волю своему воображению”, - сказал я. Я подумал, как уместно было для Шмидта выдумать такую историю перед портретом фюрера, величайшего лжеца всех времен. “Говорю вам, я никогда не видел Марселя Блэя, живого или мертвого. Я купил этот паспорт у герра Фигля”.
  
  Доктор притворился, что не услышал меня. “Вместе с паспортом вы забрали у Блэя билет на "Восточный экспресс" и украли его дорожные чеки. Конверт из манильской бумаги уже был у мадемуазель Торрес. С вашей стороны было очень умно немедленно уехать из Вены в Будапешт. Вам почти удалось замести следы, спрыгнув с поезда. Ты мог бы сбежать от меня, ты мог бы вернуться в Вену, если бы Отто не нашел тебя ”.
  
  Отто щелкнул каблуками.
  
  “Месье, я не знаю, кто вы. Вы говорите, что вы американец. Вы говорите по-немецки, как берлинец, и по-французски, как француз. Я не знаю, на кого ты работаешь, но я это выясню ”.
  
  Голос доктора начал повышаться. Он обошел стол и встал в футе или двух передо мной. Его маленькие свиные глазки блестели за толстыми линзами.
  
  “Ты собираешься рассказать мне, что ты сделал с этим конвертом”.
  
  “Я же говорил тебе”, - сказал я. “Я спрятал его в поезде”.
  
  “Кому ты его отдал?”
  
  “Никто”, - сказал я. “Я сказал тебе правду”.
  
  “Monsieur.” К этому времени голос Шмидта вышел из-под контроля. “Вы собираетесь рассказать мне, что вы сделали с этим конвертом, или мне передать вас Отто?”
  
  Мне нечего было сказать.
  
  “Есть несколько способов, которыми я могу заставить вас рассказать”, - сказал доктор. “Как бы вы отнеслись к тому, чтобы я передал вас российской тайной полиции?" Я думаю, они хотели бы видеть вас в 60 Stalin ut ”.
  
  “Это было бы не очень умно с вашей стороны”, - сказал я. “Насколько я понимаю, русские тоже очень заинтересованы в конверте Блэя. Возможно, у вас будет время объяснить свое присутствие в Венгрии. Отто и Герман - дезертиры из Красной Армии. Они угнали армейскую машину. И что, по-вашему, подумал бы русский командующий, обнаружив вас сидящим под портретом Адольфа Гитлера?”
  
  Шмидт взял револьвер со стола. “Мы всегда можем организовать передачу вас мертвым русским”.
  
  “Это не принесло бы тебе твой конверт”, - сказал я.
  
  
  
  Глава шестая
  
  
  РУКА В ТЕМНОТЕ
  
  Шмидт на мгновение замолчал. Затем он спросил, как ему, должно быть, показалось, небрежно: “Где вы оставили этот конверт в поезде?”
  
  Я покачал головой. “Есть о чем еще поговорить, прежде чем я расскажу тебе. В любом случае, ты не веришь, что я оставил его там”.
  
  Доктор повернулся к Отто. “Сколько времени потребуется, чтобы заставить его говорить?”
  
  “Битте, превосходительство, возможно, несколько минут”. Отто уставился на меня с широкой ухмылкой на своем уродливом лице. “Самое большее час, ваше превосходительство”. Он указал на инструменты на верстаках.
  
  “Ты бы не посмел”, - сказала Мария. “Он говорит правду. Он действительно оставил конверт в поезде”.
  
  “Не волнуйся”, - сказал я. “Мне нечего скрывать. Кроме того, Отто потребовалось бы гораздо больше часа, чтобы сломить меня”. Я сказал Шмидту: “Откуда ты знаешь, что у тебя есть час в любом случае? Предположим, ты поручишь этому громиле поработать надо мной. Откуда ты знаешь, что у тебя есть хотя бы несколько свободных минут?”
  
  “Что вы имеете в виду?” Спросил Шмидт.
  
  “Вы знаете, что полиция уже нашла тело Страхова. Они, должно быть, нашли его, когда носильщики проходили через поезд. Они поднимали газеты, они видели кровь на подушках. Как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем они решат обыскать весь поезд?”
  
  Шмидт потянул себя за ухо.
  
  “Даже если полиция не ищет конверт, ” сказал я, “ эти международные поезда всегда чистят перед отправкой обратно в Вену. Кто-нибудь обязательно найдет конверт, если вы не поторопитесь”.
  
  “Откуда мне знать, что вы не лжете?” сказал доктор.
  
  Я посмотрел на Марию, и мне показалось, что я увидел ободрение в ее прекрасных глазах. “Ты не знаешь, что я не лгу, - сказал я Шмидту, - но тебе нужен этот конверт, и ты не можешь терять много времени. Ты спешишь. Ты должен рискнуть. Ты должен получить конверт до того, как его получат русские ”.
  
  “Я все еще думаю, что ты передал его кому-то в поезде”, - сказал доктор. “Что ты думаешь, Отто?”
  
  Было достаточно ясно, что думал Отто и чего он хотел. “Пожалуйста, ваше превосходительство, позвольте мне узнать правду”. Ему не понравилось, что его назвали головорезом. Он сделал пару шагов ко мне.
  
  “Послушай”, - сказал я. “Мне было бы достаточно легко сказать, что я дал его кому-то в поезде. Я мог бы придумать имя. Но ты бы узнал, что это неправда. И русские опередили бы вас в этом ”.
  
  “Почему ты вдруг так стремишься помочь?” Спросил Шмидт. “Может быть, тебе не нравится, что тебя развлекает Отто?”
  
  “Мне бы это не очень понравилось”, - сказал я. “Не при таких обстоятельствах. Но я думаю, что смог бы справиться с ним, если бы вы выбросили свое оружие”.
  
  “Ваше превосходительство, пожалуйста”, - сказал Отто. Ухмылка исчезла.
  
  Я посмотрел на часы. “Этот поезд стоит на станции Келети уже более получаса. Если русские не нашли конверт, это сделают уборщицы”.
  
  Шмидт зашел за стол и встал, глядя на портрет фюрера.
  
  “Послушайте”, - сказал я. “Я говорил вам дюжину раз, что меня не интересуют ваши игры. Как и мадемуазель Торрес. Вы знаете, зачем я приехал в Венгрию, и вы знаете, почему она здесь. Я хочу начать поиски моего брата. Мадемуазель Торрес не терпится вернуться в Женеву. Мы не хотим связываться с русскими больше, чем вы. Чем быстрее вы получите свой конверт, тем быстрее мы все исправимся ”.
  
  “Предположим, я отправлю тебя на железнодорожную станцию с Отто?” Сказал Шмидт. Он думал вслух. “Откуда мне знать, что это не ловушка?”
  
  “Что это может быть за ловушка?” Спросил я. “Вы знаете, что русские и венгры ищут меня и мадемуазель Торрес. Я иду на самый большой риск”.
  
  “Германн должен вернуться с минуты на минуту”, - сказал доктор. “Я мог бы послать Германна и Отто обыскать поезд”.
  
  “Вы могли бы, ” сказал я, “ но они не знали бы, где искать. Как вы думаете, сколько времени им потребовалось бы, чтобы обыскать поезд из двенадцати вагонов?”
  
  “Если бы я отправил их обоих с тобой, ты не смог бы уйти”, - сказал Шмидт. “Ты мог бы вернуться через час”.
  
  “Не здесь”, - сказал я. “Это не входит в план. В тот момент, когда вы получите этот конверт, мы с мадемуазель Торрес тут же расстанемся с вами”.
  
  Доктор снова стукнул по столу рукояткой револьвера.
  
  “Я тот, кто отдает здесь приказы”.
  
  “Хорошо”, - сказал я. Я зашел слишком далеко, чтобы не играть остаток пути. “Как ты скажешь”. Я поднес часы к глазам. “Но ты теряешь драгоценное время”.
  
  Доктор потянул себя за ухо. Он сказал: “Хорошо, но если кто-нибудь из вас попытается обмануть меня, я убью вас обоих”.
  
  Мы вышли так же, как и вошли, за исключением того, что Отто был в гражданской одежде, которую ему принес Герман. Шмидт и двое головорезов отдали честь портрету фюрера и, проходя через раздвижную панель в шкафу, пробормотали: “Хайль Гитлер”. Мне удалось проскользнуть за спину Марии, спускающейся по лестнице, но я не осмеливался заговорить, опасаясь, что Шмидт может передумать. Наш единственный слабый шанс состоял в том, чтобы покинуть его убежище. Но у меня не было иллюзий относительно его окончательного плана в отношении нас. Независимо от того, нашли мы конверт Марселя Блэя для него или нет, Марии и мне было назначено умереть. Мы знали слишком много.
  
  Пожилая женщина повела нас вниз по шаткой лестнице гуськом, держа в дрожащей руке дымящуюся масляную лампу. Она не произнесла ни звука, но на ее морщинистом лице было написано изумление; возможно, это был первый раз, когда кто-то из гостей доктора покинул это место живым.
  
  Герман сменил русскую штабную машину на маленький черный седан. Шмидт сказал ему отвезти нас на станцию Келети, но Герман покачал головой. “Они перекрыли станцию, ваше превосходительство. Там, должно быть, сотня человек с автоматами ”Томми". Германн ухмыльнулся мне. Тогда я впервые заметила его ярко-рыжие волосы.
  
  Когда мы выехали из Мехико юта на главную улицу, мы могли видеть огни полицейских машин там, где в направлении вокзала был установлен блокпост. Германн свернул на боковые улицы, чтобы сделать большой крюк и подойти к железнодорожным станциям с юга. Снова пошел снег, и было трудно пробираться по узким извилистым аллеям, которые огибали Керепеситемет ö, муниципальное кладбище в двух коротких кварталах от станции.
  
  Шмидт приказал Германну остановить машину перед маленькой кофейней, напротив ворот кладбища.
  
  “Мадемуазель Торрес и я подождем внутри”, - сказал доктор. “Проследите, чтобы вы побыстрее вернулись”.
  
  Он не собирался рисковать, рыская по железнодорожным депо с Отто, Германном и мной. Мария должна была стать заложницей. Шмидт знала, что я вернусь в кофейню за ней, если выйду из ярдов живым.
  
  Я начал уходить, не говоря ни слова, но Мария схватила меня за руку.
  
  “Я иду с тобой”, - сказала она. “Я не могу отпустить тебя одного”.
  
  В тот момент я не доверял своей реакции, поэтому поймал себя на том, что говорю: “Что хорошего ты могла бы сделать?” В ее глубоких черных глазах была боль. “Прости. Я не это имел в виду. Ты останешься здесь со Шмидтом. Мы пробудем не больше получаса. Потом мы будем свободны ”.
  
  Прежде чем я смог остановить ее, она обвила руками мою шею и поцеловала меня. Не было похоже, что мы встретились всего сутки назад. Я знал, что это укрепит веру доктора в его собственную версию нашего общения.
  
  Мы сворачивали за угол, когда Шмидт открыл дверь кофейни, и мы услышали рыдания цыганских скрипок.
  
  Есть цыганская сказка о том, что на луне,
  
  Каждую полночь цыган играет мелодию.
  
  Сладкие мелодии, льющиеся из его скрипки, которые,
  
  Их слышат только влюбленные, когда они уходят в тишину.
  
  Тогда, любовь моя, давай попробуем, пока ясен лунный свет,
  
  Среди темного леса эту скрипку хочется услышать.
  
  Света было не так много, если не считать мерцающих газовых фонарей на углах улиц, и из-за занесенного снега было трудно сказать, где заканчивается тротуар и начинается улица. Когда мы добрались до главной улицы, идущей параллельно дворам, мы обнаружили, что находимся значительно ниже блокпоста. В поле зрения никого не было.
  
  Мы пересекли проспект, пробираясь по снегу выше колен. За дальним тротуаром была железная ограда. По другую сторону ограды виднелись темные и безмолвные поезда под белым покровом.
  
  Отто отошел в сторону и жестом показал мне перелезть через забор высотой по пояс.
  
  “Не будь дураком”, - сказал я. “Там может быть часовой”. Между забором и первым рядом вагонов было свободное место, и оно выглядело недавно подметенным. “Мы подождем пять минут”. Отто, которому я совсем не нравился, начал что-то говорить, но они с Германом так привыкли к авторитету, что последовали за мной к рекламному щиту, который закрывал нас от путей.
  
  Прошло пять минут, прежде чем часовой прошел мимо нас по другую сторону забора, затем еще три минуты, прежде чем он вернулся. Я тщательно рассчитал его время, потому что знание его положения пригодилось бы, когда придет время покидать верфи.
  
  Как только часовой снова скрылся из виду, мы зашли за рекламный щит. Отто показал, что я должен идти первым. После этого я пошел первым. Я бы открыл огонь первым, если бы мы были застигнуты врасплох. И, если бы я попытался сбежать, у них была четкая линия огня без риска попасть друг в друга. Мне не нравилось, как Отто держал руку на пистолете в кармане, хотя я был уверен, что они не будут стрелять, пока мы не найдем конверт Марселя Блэя.
  
  Я не очень представлял, как я узнаю нужный поезд, когда увижу его, но я вспомнил фотографии Инсбрука и Зальцбурга в нашем купе, поэтому я поискал маркировку O.B.B. австрийских государственных железных дорог — Oesterreichische Bundesbahnen. Единственными вагонами на первом запасном пути были венгерские автобусы третьего класса.
  
  Под вагонами намело снега, и было бы гораздо проще забраться в тамбур вагона и выйти с другой стороны, но двери были заперты, и мы проползли на четвереньках под сцеплениями.
  
  Я думаю, мы были на пятой или шестой трассе от улицы, что делало побег со дворов практически невозможным, если бы мы были сильно удивлены, когда Херманн заметил австрийскую машину. Мы перешли в начало поезда, и там была закусочная blue Wagons-Lits, на которой все еще красовалась табличка: Вена-Дьер-Будапешт. Мы были достаточно далеко во дворах, чтобы было немного света от дуг.
  
  Герман подсадил меня на сцепку в дальнем конце закусочной, и я втащил себя в открытый вестибюль. Я попробовал открыть дверь в вагон, и она была не заперта. У нас не было фонарика. Я пользовался зажигалкой, пока фитиль не догорел. Затем мы по очереди зажигали спички.
  
  Посетите Ривьеру, гласила реклама в вагоне-ресторане. Солнце круглый год. Отель King David, Иерусалим —Американский бар. Венгрия приглашает Вас на свои старинные фестивали.
  
  В том поезде было холоднее, чем снаружи. Наши шаги эхом отдавались в пустых коридорах. Двери открывались и закрывались с грохотом, от которого дрожали стекла.
  
  Мы миновали полдюжины вагонов третьего класса, прежде чем добрались до вагона, в котором путешествовали Страхов, Мария и я. Вагоны не были убраны - еще одна причина для нас поторопиться. Отправление поезда в Вену было назначено на раннее утро; бригады уборщиков должны были прибыть с минуты на минуту.
  
  Я поискал наклейку на двери нашего купе — зарезервированного для посольства СССР, — но ее не было. Я подумал, что допустил ошибку, и пошел к следующей машине сзади; там тоже не было наклейки.
  
  Я предположил, что полиция остановила автобус в тот момент, когда был найден труп Страхова. Возможно, машина стояла на другой запасной дороге, для фотографов и экспертов МВД по отпечаткам пальцев.
  
  Я снова обошел два вагона первого класса в поисках купе с фотографиями Зальцбурга и Инсбрука в рамках, но это не помогло. Во всех купе были фотографии Зальцбурга и Инсбрука.
  
  Отто и Германн молча ходили за мной взад и вперед по вагонам. Когда я закрыл дверь в последнем купе, я заметил, что Отто достал из кармана револьвер. Германн стоял позади Отто, глядя на меня через его плечо.
  
  “Что за игра?” Спросил Отто. “Что ты пытаешься изменить?”
  
  “Я не пытаюсь ничего переложить”, - сказал я. “Я не могу найти нужное отделение. Не снимай рубашку”.
  
  Я провел их в головное отделение первого вагона, но там не было конверта, засунутого за подушки сиденья. Я увидел, что у Германна тоже был револьвер в руке.
  
  “Это в другой машине”, - сказал я. “Это в головном отделении в другой машине”. Но конверта там тоже не было.
  
  “Я даю тебе две минуты”, - сказал Отто.
  
  “Что-то очень не так”, - сказал я. Мне нужно было задержать этих двух убийц. “Я знаю”, - сказал я. “Должно быть, они задним ходом подогнали поезд к станции. Они изменили местоположение закусочной для поездки обратно в Вену. Я искал не в тех купе.”
  
  Однако я в это не верил; я шел так медленно, как только мог. До меня дошло, что у Шмидта никогда не было намерения позволить мне сойти с поезда живым. Инструкции Отто заключались в том, чтобы убить меня в том поезде, независимо от того, найдем мы конверт или нет.
  
  Мне показалось, что я слышал хлопок двери. Возможно, это была бригада уборщиков.
  
  “Что это?” Спросил я.
  
  “Ничего”, - сказал Отто. “Ничего, кроме твоего воображения. Похоже, оно работало сверхурочно. Так ты все-таки кому-то передал этот конверт?”
  
  В купе первого вагона за подушками ничего не было.
  
  “Я замерзаю до смерти”, - сказал Германн. “Чего мы ждем, Отто?”
  
  “У него есть еще минута”, - сказал Отто. Было слишком темно, чтобы разглядеть их лица.
  
  “К черту еще одну минуту”, - сказал Германн. “В этой кофейне тепло, и есть что поесть и выпить”.
  
  Я продолжал идти во второй вагон и дальше по коридору, шаги двух немцев повторяли мои. К тому времени у нас закончились спички, но это ничего не меняло. Они могли бы накачать меня пулями в этом узком коридоре, не целясь.
  
  Я потратил столько времени, сколько мог, чтобы отодвинуть дверь в этом последнем отсеке. Металлическая ручка обжигала холодом даже сквозь перчатку. Отто стоял чуть поодаль от дверного проема, когда я вошел. Отделение было таким же черным, как внутренняя часть вашего кармана.
  
  Я пошарил в одном конце купе, но за подушками ничего не было. Я подумал о попытке сбежать через окно, но Отто услышал бы меня. Он убил бы меня прежде, чем я смог бы опустить раму.
  
  Я повернулся и перегнулся через сиденья с другой стороны. Может быть, Отто не нажмет на курок, пока не осмотрит конверт. Если я его найду. Если.
  
  Во рту у меня пересохло, и я дрожал от холода. Я был уверен, что Отто слышал, как у меня стучат зубы.
  
  Я пошарил в углу, но за подушками ничего не было.
  
  Я протиснулся к центру. Там, где должен был быть конверт, завернутый в газету, по-прежнему оставалось только пустое место.
  
  Я вытянул левую руку, чтобы пошарить за углом. Но моя рука так и не дотянулась до угла.
  
  Кто-то схватил меня за запястье. Я попытался закричать, но у меня не было голоса. Я рухнул на пол от взрыва.
  
  
  
  Глава седьмая
  
  
  СПАСЕНИЕ ЗА ОПРЕДЕЛЕННУЮ ЦЕНУ
  
  На долю секунды я подумал, что это Отто выстрелил. Затем тело Отто вылетело из дверного проема и приземлилось на пол прямо на меня. Тот, кто схватил меня за запястье из темноты, выстрелил.
  
  Взрыв был оглушительным. Прошло несколько секунд, прежде чем я различил голос, тихо сказавший: “Встань на ноги. Встань на ноги и открой окно. Поторопись”. Это был смутно знакомый голос, говоривший по-английски.
  
  Я вскочил на ноги, и моя рука коснулась лица Отто. Я сказал: “Будь осторожен. Там еще один”. Я почувствовал, как кто-то прошел мимо меня, затем в коридоре прогремел выстрел. Я стоял как вкопанный. Не было ни крика, ни ответного выстрела.
  
  Я опустил окно. Ветер приятно дул мне в лицо.
  
  “Убирайся”, - сказал голос позади меня. “Убирайся. У нас нет времени”.
  
  Я приземлился в снег. Сквозь падающий снег пробивалось достаточно света, чтобы я поймал пистолет, выпавший из окна. Это был "Люгер" Отто.
  
  Ветер донес звук со станции. Раздались три быстрых предупредительных выстрела в воздух. Раздались пронзительные звуки свистка.
  
  Я повернулся обратно к окну и увидел, как из него выпало тело. Оно приземлилось в снег рядом со мной. Это была женщина, шестифутовая, широкоплечая женщина с ярко-желтыми волосами. Я помог ей подняться на ноги. Это была Тинси, молчаливая амазонка из вагона-ресторана, жена Хайрема Карра, американского атташе по сельскому хозяйствуé. На ней были лыжные брюки, тяжелые ботинки и короткая куртка с меховым воротником. Голова ее была непокрыта, а на щеках все еще виднелись два ярких пятна оранжевых румян. В руке у нее также был пистолет 45-го калибра.
  
  “Двигайся”, - сказала она. Она подчеркнула свои слова толчком. “Проползи под машинами, доберись до забора. Выше рекламного щита. Хайрам там с машиной. Начинайте”.
  
  Я побежал к голове поезда по занесенному снегом участку. Я побежал к освещенной части дворов, потому что рекламный щит находился напротив второго вагона. У меня не было выбора. Мужчины приближались с противоположной стороны, со стороны станции. Я мог видеть танцующие лучи их фонариков, когда они бежали.
  
  Я побежал, как испуганный кролик, но Крошка добралась до забора раньше меня. Она была в машине, держа открытой дверцу, когда я перелез через забор. Я запрыгнул в движущуюся машину.
  
  Тинси сидел на переднем сиденье с Хайрамом, который был за рулем. Он был одет как что-то из Фенимора Купера и Сирса Робака, вместе взятых, в синий комбинезон, заправленный в сапоги, которые фермеры носят в хлеву для скота, темно-синюю куртку в горошек и шапку из енотовой шкуры в комплекте с хвостом. Крошка зажег мне сигарету.
  
  Когда мы проехали добрую милю, Хайрам повернул голову и сказал своим высоким голосом: “Ну, что ж, мистер Блейн, такое искреннее удовольствие видеть вас снова. Не так ли, Крошка?”
  
  “Прекрати комедию”, - сказал Тинси. “Если мне придется еще раз услышать твою народную болтовню, я выйду и пойду пешком”. Она повернулась ко мне: “Мистер Стоддер, Хайрам думает, что он должен притворяться деревенщиной только потому, что он должен быть сельскохозяйственным атташе é.” Мне приходилось слушать одни и те же низкопробные комедийные номера по всей Центральной Европе. "Тебе не кажется, что они очень хорошо говорят по-английски, Крошка?" Всю свою жизнь был практичным фермером, как и мои отец и дед до меня.’Он никогда не был ближе к ферме, чем на Таймс-сквер. Его отец держал салун в Бруклине. Я не думаю, что он знает, кем был его дедушка ”.
  
  Хайрам рассмеялся. “Удивительно, как много людей принимают тебя именно за того, кем ты притворяешься”. Затем он озорно добавил: “Не так ли, Крошка?”
  
  “Ты идиот”, - сказала Тинси, но она наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.
  
  “Послушайте”, - сказал я. “Вы не могли бы высадить меня где-нибудь здесь? Мне нужно забрать девушку, которая была со мной в поезде”.
  
  “Где ты ее оставил?” Спросил Хайрам.
  
  “В кофейне”, - сказал я. “Примерно в двух кварталах от станции, напротив кладбища. Она оставалась там со Шмидтом, пока я ходил во дворы”.
  
  Вместо того, чтобы остановиться, Хирам нажал на акселератор.
  
  “Куда ты идешь?” Спросил я. “Это в другом направлении”. Я подумал о том, чтобы воспользоваться "Люгером", который был у меня в кармане.
  
  “Не волнуйся”, - сказал Хайрам. “Мы поедем с тобой. Мы не бросим мадемуазель Торрес. Но я должен избавиться от этой машины. Возможно, нас заметили ”.
  
  Не казалось странным, что Карр знал имя Марии. Или что Тинси обращался ко мне как к Стоддеру. Не после всего остального, что случилось со мной за двадцать четыре часа.
  
  Мы ехали десять минут в тишине. Затем Хайрам заехал на заправочную станцию, припарковал машину и передал ключи служащему. Мы сели в другую машину с дипломатическими номерами. К верхушке было прикреплено несколько пар лыж.
  
  “Мы катались на лыжах в горах Буды”, - сказал Хайрам. “Держи рот на замке, если нас остановят”.
  
  Я почувствовал себя намного лучше, когда увидел машину Шмидта перед кофейней. Я сказал, что, по-моему, Герман, должно быть, присоединился к доктору и Марии, когда покидал ярдс.
  
  “Что мы собираемся делать?” Спросил я. “Мы не можем затевать там перестрелку со Шмидтом”.
  
  “Не обращай на это внимания”, - сказал Хайрам. “Шмидт хочет неприятностей не больше, чем мы”. Он вышел из машины. “Тебе лучше остаться здесь. Это достаточно близко к станции, так что кто-то из поездной бригады может быть внутри. Они могут узнать тебя. Там может быть полиция ”.
  
  Тинси сказал: “Садись за руль и не выключай двигатель. Тебе лучше убедиться, что пистолет работает”.
  
  Я опустил стекло. Я посмотрел на часы, было без нескольких минут девять. Мария пробыла внутри со Шмидтом почти полтора часа.
  
  Очевидно, абрикосовый бренди лился рекой; когда Хайрам открыл дверь кофейни, посетители пели вместе с цыганским оркестром. Хайрам и Тинси отсутствовали не более пяти минут, но мне казалось, что они никогда не вернутся. Два или три раза я нетерпеливо выругался и обнаружил, что открываю дверь, чтобы последовать за ними. Крошка оставил мне пачку сигарет; я курил одну за другой. Если я проверил предохранитель на этом "Люгере" один раз, то посмотрел на него двадцать раз. Мимо прошел полицейский, размахивая дубинкой. Должно быть, он услышал шум двигателя, потому что остановился и уставился на машину. Я взял пистолет в руку, когда он подошел вплотную. Но он посмотрел на дипломатические номерные знаки, повернулся на каблуках и ушел.
  
  Тинси вышла из кофейни первой. Она сказала: “Боюсь, тут загвоздка”.
  
  “Что ты имеешь в виду?” Спросил я. Мне не понравилось выражение ее лица.
  
  “Твоей девушки там нет”, - сказал Тинси. “Владелец сказал, что она и Шмидт ушли час назад”.
  
  “Вы не могли бы их искать”, - сказал я. “Она бы не уехала. Шмидт не оставил бы здесь свою машину. Вы не искали достаточно далеко. Владелец - лжец ”.
  
  Крошка покачала головой. “Мы выглядели нормально. Владелец говорит, что их не было почти час”.
  
  Тогда Германн не мог предупредить Шмидта. Доктор не ждал ни Германна, ни кого-либо другого. У него никогда не было намерения ждать. Он приказал Отто убить меня в поезде, независимо от того, найдем мы конверт или нет.
  
  Но как мог Шмидт заставить Марию покинуть общественное место против ее воли? Он не мог воспользоваться оружием, если только владелец и все посетители не были с ним заодно. Это не имело смысла. Я вспомнил свои сомнения по поводу того, понимает ли Мария по-немецки. Я вспомнил, как сравнивал ее спокойствие в убежище Шмидта с абсолютным ужасом, который она выказала при одном только виде его в Восточном экспрессе. Почему она—
  
  Высокий голос Хайрама вернул меня на землю. “Если ты подвинешься, мы двинемся”.
  
  “Куда мы направляемся?” Спросил я. “А как насчет Шмидта и девушки?”
  
  Хайрам выпустил сцепление. “Ты придешь к нам домой. Ты многое собираешься мне рассказать. Потом мы сможем подумать о том, как найти мадемуазель Торрес. И положи этот пистолет в отделение для перчаток. Тебе лучше разрядить его. Сейчас он тебе не понадобится.”
  
  Хайрам доехал до Дуная, затем направился на север вдоль набережной.
  
  “Вы когда-нибудь раньше бывали в Будапеште?” Спросил Тинси.
  
  Я сказал ей, что прожил там более двух лет, с начала 1939 года до непосредственно перед Перл-Харбором. Но у меня было кое-что еще на уме.
  
  “Ты позволишь мне оставить "Люгер"?” - Спросил я Хайрема.
  
  “Нет”, - сказал он. “Ты все еще хочешь покинуть нас?”
  
  “Да”, - сказал я. “Я должен знать, что случилось с Марией, с мадемуазель Торрес. Если вы выпустите меня где-нибудь здесь”.
  
  “Ничего не поделаешь”, - сказал Хайрам. “Мы не занимаемся спасением бесплатно. Мне нужна от вас информация, и я хочу ее немедленно. Кроме того, как далеко, по-вашему, вы продвинулись бы без нас? Полиция заберет вас через час. Вы понимаете по-венгерски?”
  
  Я сказал, что знаю. Хайрам включил радио в машине.
  
  Диктор говорил: “Народная демократия принесла мир и процветание Венгрии”.
  
  “Какое это имеет отношение к чему-либо?” Спросил я.
  
  “Подожди минутку”, - сказал Хайрам. “Просто наберись терпения”.
  
  Было намного больше обычной речи о линии коммунистической партии, затем “Интернационал”.
  
  “Внимание”, - сказал диктор. “Министерство внутренних дел опубликовало следующее коммюникеé:
  
  “За информацию, ведущую к аресту иностранных агентов, виновных в убийстве офицера Красной армии на венгерской земле, будет выплачено вознаграждение в размере 25 000 форинтов. Преступление было совершено сегодня днем на борту местного поезда Вена-Будапешт мужчиной и женщиной, путешествовавшими по швейцарским паспортам, оформленным на имена Марии Торрес и Марселя Блэ. Считается, что капиталистические исполнители этого отвратительного акта находятся в окрестностях Будапешта, сбежав с поезда на станции Келенфолд до того, как их преступление было обнаружено. Всем гражданам приказано позвонить в полицейское управление или уведомить ближайшего полицейского в тот момент, когда будет замечена эта опасная пара. Внимание: считается, что они хорошо вооружены ”.
  
  Хайрам выключил радио. “Они выходят в эфир каждые пятнадцать минут. Вы хотите, чтобы мы вас отпустили?”
  
  “Я должен что-то сделать с девушкой”, - сказал я. “Я не оставлю ее”.
  
  “Мы хотим увидеть ее так же сильно, как и вы, ” сказал Тинси, “ но не по тем же причинам”.
  
  Хайрам, казалось, нашел это замечание очень забавным.
  
  “И я хотел бы подольше поговорить с герром доктором Шмидтом”, - добавил Хайрам. “Поверьте мне на слово, мистер Стоддер, Шмидт не убьет ее. Он ничего не предпримет, пока не узнает, куда делся тот конверт из манильской бумаги ”.
  
  Я сказал Тинси: “Значит, ты нашел это?”
  
  “Нет”, - сказала она. “Должно быть, кто-то опередил нас”.
  
  “Как ты узнал о конверте?” Спросил я.
  
  “Это долгая история”, - сказал Хайрам. “Я объясню, когда мы доберемся до нашего места. Но я видел, что тебе очень хотелось осмотреть конверт в вагоне-ресторане. Затем Крошка увидел, как ты нырнул в последнее купе, выходя из поезда. Мы подумали, что ты зашел туда с определенной целью. Но у нас не было возможности посмотреть, прежде чем поезд прибыл в Келети. Они опечатали машину после того, как нашли тело русского ”.
  
  Мы проехали мост Франца-Иосифа, и памятник русской крылатой победе казался черным на фоне еще более черного неба над холмом Геллерт. Мы проехали мост Елизаветы, и перед нами предстали голые стены королевского дворца на вершине Будайских холмов.
  
  Карры жили в большом старомодном доме в конце сталинского квартала, недалеко от городского парка. Дом находился менее чем в миле по прямой через парк от убежища Шмидта на Мексиканском полуострове.
  
  Дверь открыл улыбающийся мужчина, которого Тинси назвала Уолтером. Она сказала, что Уолтер и его жена Милли, которая готовила, проработали у Карров много лет. Уолтер был бывшим боксером, тяжеловесом. Во мне больше шести футов, но Уолтер возвышался надо мной.
  
  Хайрам достал шейкер, полный коктейлей, но ни он, ни Тинси не хотели обсуждать Марию, или Шмидта, или Венгрию, пока мы не доели куриный ужин Милли. Хайрам сказал, что они не возвращались в Америку более пяти лет, и он расспрашивал меня обо всем, начиная с высшей лиги бейсбола и заканчивая пенсией по старости. После ужина, после того как он налил бенедиктину и подбросил пару поленьев в открытый огонь, мы поговорили о том, что было у нас на уме.
  
  Я рассказал свою историю в третий раз, точно так же, как я рассказал ее Марии накануне вечером, так же, как я рассказал ее Шмидту, историю моего брата и как я купил паспорт Марселя Блэя для подделки. Двадцать четыре часа назад, даже три часа назад, это звучало разумно и логично. С каждым последующим рассказом это начинало приобретать характер фантазии, пока не стало казаться мне лишь наполовину реальным. Я поймал себя на мысли, что задаюсь вопросом, не страдал ли я каким-то психическим отклонением и что, возможно, ни Мария, ни Шмидт, ни Страхов, ни кто-либо другой из них никогда не существовали.
  
  Я рассказал Каррам все, шаг за шагом, пока Тинси не нашел меня в темном и безмолвном поезде на вокзале Келети. Они с Хайрамом слушали, не двигаясь, за исключением того, что время от времени подбрасывали поленья в огонь или смешивали мне хайбол.
  
  “И это все, что я знаю”, - сказал я. “Как вы двое вписываетесь во все это?”
  
  Хайрам закурил сигару.
  
  “Позавчера вечером, ” сказал Хайрам, “ мне позвонили по телефону из Вены. Мне сказали немедленно ехать туда. Там не было ни поезда, ни самолета, поэтому Уолтер отвез нас туда”.
  
  Он сделал паузу, чтобы посмотреть на Тинси, но его замечания по-прежнему были адресованы мне. “Вы не должны ожидать, что я расскажу вам все”, - сказал Хайрам. “Но поскольку ты был откровенен со мной, я расскажу тебе все, что смогу, о том, в какую переделку ты попал.
  
  “Когда мы добрались до Вены, нам сказали, что человек по имени Марсель Блей, в котором проявили интерес очень многие правительства, был убит. К счастью, если можно использовать это слово в связи с убийством, тело Блэя было найдено в американской зоне. Я говорю, что это была удача, потому что публичное сообщение о его смерти было бы в данный момент крайне неудобным. Доктор Шмидт знает, что Блэй был убит, потому что он убил его. Но русские до сих пор не знают о судьбе Блэя. Все, что им известно, это то, что конверт, который он имел при себе, был доставлен в Венгрию мадемуазель Торрес, его секретаршей. Они знают, что майор Страхов сопровождал кого-то с паспортом Блэя в сегодняшнем поезде. Они все еще думают, что это был сам Блэй. Я предлагаю им продолжать так думать ”.
  
  Ноги Хайрема едва коснулись ковра, когда он присел на краешек кожаного кресла. Сигара была почти такой же большой, как у курильщика.
  
  “Один из наших людей из Вены ехал в Восточном экспрессе. Он следовал за доктором Шмидтом точно так же, как Шмидт следил за мадемуазель Торрес. К сожалению, наш человек не обладал достаточным воображением, чтобы предвидеть, что вы сойдете с поезда. Во-первых, он не знал о паспорте Блэя. Все, что он знал, это то, что вы купили помещение, которое освободилось после смерти Блэя. В отличие от доктора Шмидта, он отправился в Будапешт и телеграфировал в Вену шифром из дипломатической миссии. Вот почему мы с Тинси сели на этот утренний поезд ”.
  
  “Откуда вы знаете, что я не связан с русскими?”
  
  Хайрам выпустил огромное кольцо дыма. “В таком случае вы бы не сочли нужным покидать ни "Восток", ни сегодняшний поезд”.
  
  Тинси сказал: “Сначала мы думали, что вы француз или британец, пока я не встретил вас на верфи”.
  
  “Я бесконечно благодарен за это”, - сказал я. “Я думал, мне конец. Оба этих головореза были готовы пристрелить меня”.
  
  Хайрам улыбнулся. “Моя жена быстро соображает, когда это необходимо”.
  
  Крошка показала ему язык.
  
  “Но обычно мы обнаруживаем, что наша команда работает лучше, когда я занимаюсь планированием, а Тинси выполняет работу ног. Я думаю, что я должен быть смешным объектом в грубом матче по стрельбе. С другой стороны, Крошка вполне способна сама о себе позаботиться ”.
  
  “Послушай”, - сказал я. “В любом случае, что все это значит? Мария сказала мне, что Блэй был экспортером часов. Она рассказала мне о его офисе в Женеве и о том, как он сказал, что едет в Будапешт для крупной сделки с венгерским правительством. Что, черт возьми, происходит?”
  
  “Это долгая история, ” сказал Хайрам, - но я расскажу тебе то, что знаю об этом, поскольку мы в одной лодке”.
  
  “Что вы имеете в виду, на той же лодке?” Спросил я. “Я ценю все, что вы для меня сделали, и я рассказал вам все, что мог. Я хочу вырвать Марию из рук Шмидта и отправить ее обратно в Женеву. Затем я собираюсь найти своего брата. Это единственная причина, по которой я приехал в Будапешт ”.
  
  Хайрам покачал головой. “Я говорил тебе, что мы не занимаемся спасением бесплатно, и я имел в виду именно это. Нравится тебе это или нет, ты доведешь это дело до конца вместе с нами”.
  
  “А если предположить, что я откажусь?”
  
  “Ты этого не сделаешь”, - сказал Хайрам. В его голосе прозвучали жесткие нотки, которых я раньше не слышал. “Ты американец, и ты останешься с нами. Но, даже если бы вы не приняли такое решение самостоятельно, я думаю, у нас есть способы повлиять на вас. Мы могли бы передать вас русским или доктору Шмидту. Или мы могли бы отправить вас в Вену, чтобы вас казнила расстрельная команда за убийство Блэя.
  
  “Видите ли, мистер Стоддер, вы ввязались в очень серьезное дело. Это вопрос жизни и смерти как для наций, так и для отдельных людей. Вы приняли участие в игре, которая может повлиять на вопрос о войне или мире в Европе и во всем мире ”.
  
  
  
  Глава восьмая
  
  
  НЕВОЛЬНЫЙ СООБЩНИК
  
  В тот момент заявление Хайрама не произвело на меня ни малейшего впечатления.
  
  “Но это не поможет мне найти Марию”, - сказал я. “Я не собираюсь оставлять ее в руках Шмидта, в чем бы ни заключалась ваша проблема”.
  
  Хайрам был очень терпелив. “Никто не говорил, что ты должен. Я сказал тебе, что хочу поговорить с ней, и у меня тоже есть несколько вопросов к Шмидту. Вам лучше прямо сейчас принять решение, что вы ничего не сможете сделать для спасения мадемуазель Торрес без нашей помощи. Все, о чем я прошу, это чтобы вы осознали, что найти ее - это тоже часть моей проблемы ”.
  
  “В чем эта проблема?” Спросил я. “Что это за угроза миру в Европе и во всем мире? И что вы вообще подразумеваете под "миром"?" Кто сказал, что в мире есть хоть какой-то мир? Я один из тринадцати миллионов американцев, которые боролись за мир. Я не видел ничего, что было бы похоже на мир ”.
  
  “Тогда ладно”, - сказал Хайрам. “Никакого мира нет. Но войны со стрельбой все еще нет. По крайней мере, мы в ней не участвуем. Возможно, мне следует сказать, что исход этой небольшой проблемы может означать разницу между победой Америки или поражением в войне со стрельбой ”.
  
  “Продолжайте”, - сказал я. “Я слушаю”.
  
  Хайрам попросил Тинси наполнить наши бокалы.
  
  “Все это восходит к осени 1944 года”, - сказал Хайрам. “По крайней мере, к этой фазе всего этого. Так или иначе, это продолжается уже столетие”.
  
  Полагаю, я был сыт по горло, потому что мне приходилось сидеть там и слушать, как Карр говорит о том, что я считал глупыми обобщениями, вместо того, чтобы ехать в Мексику, штат Юта, за Марией.
  
  “Пожалуйста, пропустим предисловия”, - сказал я. И Хайрам, и Тинси посмотрели на меня. “Прости. Я думаю, мои нервы не такие, какими должны быть”.
  
  “Я тебя не виню”, - сказал Хайрам. “Я постараюсь быть как можно более кратким.
  
  “Давайте начнем с 1944 года, осенью. К октябрю всем, за исключением, вероятно, Адольфа Гитлера, стало очевидно, что с нацистской Германией покончено, что невозможно продолжать сопротивление против Великобритании и Соединенных Штатов на западе и России на востоке.
  
  “Немногим более месяца спустя французские войска будут сражаться с немцами на улицах Страсбурга за овладение самим городом. Но нацисты уже знали, что значит обернуть против себя блицкриг, их собственное изобретение. Союзники сражались на священной земле самого Рейха, чего, как хвастался Гитлер, никогда не могло произойти. Линия Зигфрида была прорвана на западе, а на востоке русские атаковали Венгрию, последнего союзника Германии в Европе.
  
  “Десятого октября 1944 года состоялась встреча в Rotes Haus, знаменитом старом отеле в Страсбурге, который все еще находился в руках немцев. На этой встрече присутствовали девять руководителей девяти базовых отраслей промышленности Германии.
  
  “У нас в Rotes Haus работал мужчина в качестве сменного официанта. До войны он был в Страсбурге и вернулся оттуда на парашюте. Он успел сообщить нам по радио немало подробностей, прежде чем нацисты его поймали. Будучи официантом, он обслуживал девять немцев и узнал многое из того, что происходило ”.
  
  “Кто они были?” Спросил я.
  
  “Имена сейчас не представляют никакого интереса, ” сказал Хайрам, “ даже если бы я мог их вспомнить. Они, конечно, были внешне нацистами, как и все остальные важные персоны при Гитлере. Но на самом деле они были представителями юнкеров и промышленников Рура, людьми, которые поколение за поколением стоят за правительствами Германии, независимо от того, возглавляют ли эти правительства Гитлеры, кайзер Вильгельм или Конрад Аденауэрс. Ты следишь за мной?”
  
  “Да”, - сказал я. “Это люди, которые смотрят на 1914-1918 и 1939-1945 годы всего лишь как на пару сражений в долгой войне. Я помню разговор с немецким дипломатом, который так думал, даже летом 1939 года”.
  
  Хайрам и Тинси ждали, когда я продолжу. Я думаю, Хайрам решил, что со мной будет легче справиться, если я проявлю энтузиазм.
  
  “Это было прямо здесь, в Будапеште”, - сказал я. “Это был немецкий министр. Он был представителем прусской аристократии, который служил на немецкой дипломатической службе в течение двадцати лет, прежде чем Гитлер пришел к власти. Он всем говорил, что ненавидит нацистский режим, но служил ему верой и правдой ”.
  
  “Что вы здесь делали, мистер Стоддер?” Спросил Тинси.
  
  “Я был корреспондентом газеты”, - сказал я. “Глава венгерской прессы пригласил меня и двух венгерских редакторов отобедать с министром. Мне не нравились нацисты, но моим делом было получать новости, и я пошел.
  
  “В любом случае, это был вечер, когда Берлин и Москва объявили о знаменитом десятилетнем договоре между Германией и Россией. Я спросил немецкого министра, что, по его мнению, последует. Он сказал, что, по его мнению, война неизбежна. Затем я спросил его, каким, по его мнению, был бы исход такой войны. Он сказал, что, по его мнению, Германия проиграла бы ”.
  
  “Должно быть, он был пьян”, - сказал Хайрам. “Большинство из них не были настолько откровенны”.
  
  “О, он был пьян, но наградой стало его следующее заявление. Он сказал, что, по его мнению, Германия проиграет, но она выиграет следующую, Третью мировую войну”.
  
  “Каковы были его доводы?” Спросил Тинси.
  
  “Он сказал, что Германия проиграет, но это будет лишь символическое поражение. Так же, как в 1918 году, сказал он, Британия и Франция будут ужасно ослаблены. Он сказал, что Германия, что бы ни случилось, обладает большими возможностями для восстановления. Он чувствовал, что Британия и Франция будут вымирающими нациями даже при кажущейся победе ”.
  
  “Что он сказал о России?” Спросил Хайрам.
  
  “Он сказал, что, заключен пакт или нет, Германия и Россия будут сражаться друг с другом. Но я помню, что он сказал после этого так ясно, как будто это было вчера.
  
  “Немецкий министр сказал что-то вроде этого: ‘Россия может сражаться бок о бок с Великобританией и Францией. Она могла бы помочь развязать грядущую войну против Германии. Но Россия азиатская. Русские безжалостны. Вскоре вы обнаружили бы, что Россия попытается править Европой. Англия в конечном итоге сразилась бы с Россией, как Англия сражалась со всеми нациями, которые пытались доминировать в Европе. Тогда бы появился наш шанс. Германия собрала бы осколки ”.
  
  “Это вписывается в мою историю”, - сказал Хайрам. “Все это идеально подходит.
  
  “Те девять человек, которые встретились в Страсбурге, также смотрели на Вторую мировую войну как на сражение в том, что они считают еще одной столетней войной, которая, как они фанатично верят, закончится победой Германии, несмотря на два проигранных сражения. Поскольку они считали вторую битву проигранной, они встретились, чтобы отправить немецкую промышленность в подполье. Они, конечно, не могли послать всю свою промышленность, но они могли послать ключевых ученых, людей, ответственных за столь большое количество немецкого военного оружия. Они продолжали бы тайно работать над своими изобретениями до того дня, когда новая немецкая армия была бы готова ”.
  
  Я осушил свой стакан. “Сегодня многие люди в Америке говорят о перевооружении Германии”, - сказал я. “Вы слышите аргументы в пользу того, что Западной Германии следует разрешить определенное количество пехотных дивизий. Вы слышите много подобных разговоров в Вашингтоне. Они думают, что могут использовать немцев против русских ”.
  
  Хайрам кивнул. “Ваш немецкий министр, безусловно, был прав. Русские уже вооружили ‘народную полицию’ в Восточной Германии. Но от этого не выиграет никто, кроме юнкеров и промышленников Рура.
  
  “В начале 1945 года был приведен в действие план отправки немецких военных ученых в подполье. Некоторым из них было приказано сдаться британцам и американцам в качестве беженцев. Другие перешли на сторону русских. Многие технические специалисты отправились в Скандинавию и Швейцарию, другие - в Испанию и Португалию. Видите ли, в долгосрочной перспективе не имело никакого значения, где они продолжали свою работу, пока были готовы вернуться в Германию, когда пришло время. Они должны были продолжать свои научные исследования везде, где могли, даже притворяясь, что работают на русских, американцев или британцев. В их распоряжении были бы средства, и они также сформировали бы своего рода научно-разведывательный корпус, одновременно изучая секреты других стран ”.
  
  Это было дальнейшим развитием старой схемы обучения своих солдат, даже для таких сержантов, как Отто и Герман, которые присоединились к Красной Армии в качестве пограничников. Новая версия Троянского коня.
  
  “Как вы думаете, Германия собиралась производить новое оружие, когда война закончилась?” Спросил я. “Если вы помните, Гитлер продолжал обещать нацистам великолепное новое оружие, если они продержатся еще несколько месяцев. Все говорили о новых войсках. Вы верите, что это была всего лишь пропаганда?”
  
  Хайрам закурил еще одну сигару. “Нет, я знаю, что со стороны Гитлера это был не совсем блеф. Есть много свидетельств того, что они добились огромных успехов, например, в ракетостроении. Но они так и не были запущены в производство ”.
  
  “Разве все эти вещи не устарели с появлением атомной и водородной бомб?” - Спросил я.
  
  “Конечно, нет”, - сказал Хайрам. “Предположим, немцы изобрели управляемую ракету, способную преодолевать 10 000 миль, такую, которая могла бы нести атомную или водородную бомбу? Есть веские основания полагать, что они это сделали ”.
  
  Я сказал: “Я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к Марселю Блэю и почему он был убит доктором Шмидтом”.
  
  “Я подхожу к этому. Между тем моментом, когда нас предупредил официант-сменщик в Страсбурге, и оккупацией всей Германии прошел промежуток во много месяцев. Даже тогда русские вошли в Берлин до того, как британцы, американцы и красные впервые взломали то, что осталось от нацистских архивов. Потребовались месяцы и годы терпеливых разведывательных операций, чтобы напасть на какой-либо след. Девять немецких промышленников и их партнеры из юнкерства спланировали все очень тщательно.” Мы могли слышать вой сирены полицейской машины, двигавшейся по улице Сталина. Это напомнило мне, что мы были всего в двух кварталах от дома номер 60, штаб-квартиры МВД.
  
  Хайрам сказал: “Почти каждая линия, по которой мы шли, заканчивалась глухой стеной. Затем, пару месяцев назад, мы нашли Марселя Блэя в Женеве. Как сказала вам мадемуазель Торрес, Блэй прибыл в Женеву в начале 1945 года. Он начал свой бизнес как экспортер часов, что давало ему все возможные в мире оправдания для поездок и ведения обширной переписки за границей. Блэй был немцем. Его настоящее имя было граф Манфред Бломберг. Его дед был швейцарцем, и поэтому он смог получить швейцарский паспорт. Блэй, или Бломберг, был связным между некоторыми изгнанными учеными-подпольщиками и его руководителями, которые остались в Германии ”.
  
  “Кто такой Шмидт?” Спросил я.
  
  “Насколько нам известно, ” сказал Хайрам, “ бывший полковник вермахта. Я не знаю, слышали ли вы когда-нибудь о группе бывших генералов и штабных офицеров в Германии, которые называют себя Die Bruderschaft, братством? Это та организация, которая участвует в перевооружении Западной Германии. Они стоят за кампанией по убеждению Соединенных Штатов и Великобритании предоставить Западной Германии несколько пехотных дивизий.
  
  “Конечно, братство связано с промышленниками и юнкерами”.
  
  Я вспомнил рассказ Марии о гневной сцене между Блей и Шмидтом в женевском офисе первой. “Что Шмидт имел против Блей? Почему он хотел убить его, если они были членами одной банды?”
  
  Хайрам налил нам еще выпить, затем помешал в камине. Тинси крепко спал на диване.
  
  “Я говорил вам, что мы нашли Блэя в Женеве пару месяцев назад. Русские опередили нас. К тому времени, когда мы заинтересовались Блэем, они послали графиню Орловскую, одного из своих лучших агентов, поработать над ним. И она тоже преуспела ”.
  
  Розовая надушенная записка все еще была у меня в кармане. Я протянула ее Хайраму.
  
  “Значит, графиня уговорила Блэя заключить сделку с русскими?” Спросил я. “Она упоминает торжественное слово Блэя в отношении сделки”.
  
  “Должно быть, все было правильно”, - сказал Хайрам. “Графиня - чрезвычайно привлекательная женщина. Она знала, как обращаться с Блэй. Я полагаю, она поставила свои услуги в зависимость от того, что он предаст своих друзей. Может быть, она пообещала ему высокое место в новом правительстве Восточной Германии ”.
  
  “В конверте из манильской бумаги были десятки адресов”, - сказал я. “Адреса часовщиков, фармацевтов и механических мастерских. Хотел бы я знать, у кого это есть”.
  
  “Есть только один способ выяснить”, - сказал Хайрам. “Это пойти к графине Орловской. У нас его нет. Мы знаем, что Шмидт его не находил, если только его игра не намного более тонкая, чем кажется. Если он у русских, Орловска может знать, где он ”.
  
  Он встал из кресла и повернулся спиной к угасающему огню. Он больше, чем когда-либо, походил на гротескную куклу, голова которой едва доставала до каминной полки.
  
  “Вы помните что-нибудь о списках?” спросил он. “Вы можете вспомнить какой-нибудь из адресов?”
  
  “Я не пытался запомнить их”, - сказал я. “Вы помните, я понятия не имел, что они означают. Даже если бы я знал, я бы не пытался запомнить их в тот момент. Моей единственной мыслью было уйти от этого бизнеса ”.
  
  “Вы вообще помните какие-нибудь детали?”
  
  “Только первое имя в списке. Я запомнил, потому что его звали Аблон, имя моего старого венгерского друга. Я думаю, в примечании говорилось, что этот Аблон был часовщиком в Vaci utca. Помогает ли это?”
  
  “Возможно”, - сказал Хайрам. “Это могло бы помочь, если больше ничего не сработает. Но мы должны поработать над графиней Орловской. Мы должны получить этот список быстро, прежде чем русские начнут над ним работать ”.
  
  “Как ты предлагаешь это сделать?”
  
  Хайрам стряхнул пепел в огонь.
  
  “Это работа для тебя”, - сказал он.
  
  “Я?” Переспросил я. “Какое это имеет отношение ко мне?”
  
  “Много”, - сказал Хайрам. “Я думаю, ты идеально подходишь для этой работы. Орловской нравятся красивые молодые люди. Она никогда раньше не видела тебя и не слышала о тебе. Твой французский и немецкий достаточно хороши, чтобы ты мог быть французом, бельгийцем или австрийцем. Или ты можешь просто продолжать быть швейцарцем ”.
  
  “Спасибо”, - сказал я.
  
  “Единственный человек, который мог бы опознать вас в кругах, в которых вращается Орловская, - это майор Страхов, и он мертв”.
  
  Я встал и подошел к окну. “Ничего не поделаешь”, - сказал я. “Я говорил вам, мистер Карр, что все, чего я хочу, - это выбраться из этой передряги. Я хочу отправить мадемуазель Торрес обратно в Женеву, затем я хочу разыскать моего брата. У меня нет ни малейшего дальнейшего интереса ко всему этому делу. Графиня Орловская меня определенно не интересует.”
  
  Хайрам ответил так, словно разговаривал с непокорным ребенком.
  
  “Мистер Стоддер, я думаю, вы сделаете это. Должен ли я повторять до тошноты то, что я говорил вам о давлении, которое я могу применить? Нет, я думаю, что нет. Даже если ты не видишь свой долг американца —”
  
  “Я знаю все о своем долге. Я провел четыре года в военно-воздушных силах не ради культурных преимуществ”.
  
  “Я думаю, вы можете понять, что может означать для вас отказ, мистер Стоддер”. Хайрам был очень терпелив. “Нужно ли мне снова напоминать вам, что вы зависите от меня? Без моей помощи вы не сможете спасти мадемуазель Торрес. Вы не можете спасти даже свою собственную жизнь”.
  
  “Что ты планируешь?” Спросил я. Я чувствовал себя не очень дружелюбно.
  
  “Я предлагаю тебе немного поспать. Я попрошу Уолтера разбудить тебя в полночь”.
  
  “Полночь? Почему полночь?”
  
  “Потому что”, - сказал Хайрам. “Ты собираешься посетить несколько ночных клубов. Я думаю, ты столкнешься с графиней”.
  
  “Как насчет Марии? Что ты собираешься делать со Шмидтом?”
  
  Хайрам позвонил в колокольчик, вызывая Уолтера.
  
  “Мы навестим доктора Шмидта. Но, мистер Стоддер, вы же ни на секунду не думаете, что он увез мадемуазель Торрес обратно в Мексикоу юта?" Мы должны найти его. У меня уже есть два человека на работе. Вы говорили о том, что Герман вышел из русской штабной машины в Матиасфолде с человеком по имени Феликс. Мы тоже будем следить за Матиасфолдом ”.
  
  “Почему мы не можем пойти на склад сейчас?”
  
  Хайрам недоверчиво посмотрел на меня. “Мистер Стоддер, мы враги в вооруженном лагере. Вы бы повели себя как американская полиция, совершающая налет на игорный дом? Мы должны двигаться медленно и осторожно. Мы должны действовать здесь, за Железным занавесом, своим умом.
  
  “Позвольте мне еще раз заверить вас, мистер Стоддер. Доктор Шмидт не допустит, чтобы мадемуазель Торрес причинили какой-либо вред, пока он не узнает, что случилось с драгоценным конвертом. Это тебе предстоит выяснить. А теперь иди спать и немного выспись ”.
  
  
  
  Глава девятая
  
  
  В ЛОВУШКЕ
  
  Я устал как собака, но прошло много времени, прежде чем пришел сон.
  
  Я был пленником Хайрема Карра, как бы он это ни называл. Возможно, я мог бы сбежать от него. На окне не было решеток, и спрыгнуть со второго этажа в занесенный снег было бы проще простого. Но альтернативы следованию приказам Карра были еще менее привлекательными.
  
  Во-первых, существовала огромная вероятность, что меня заберут венгры или русские до того, как я отойду очень далеко от дома. Без паспорта я был потерян. Если бы я ускользнул от полиции, мне все равно пришлось бы искать еду и кров. Награда, предложенная за мою поимку, сделала бы донос несомненным в ту минуту, когда я появлюсь на публике.
  
  Предположим, я покинул дом Карра, украв пистолет, затем благополучно пересек Городской парк и направился к дому Шмидта на Мексиканском проспекте? Как я мог пройти мимо пожилой женщины в многоквартирном доме, не предупредив доктора?
  
  Я думал о попытке бежать из Венгрии, о том, чтобы пешком пробраться в Югославию или Румынию; я знал, что мысль о переходе укрепленной границы в Австрию была безумием. Но у меня не было денег, кроме дорожных чеков, которые я по глупости подписал именем Марселя Блэя. Я знал, что в Венгрии существует антироссийское подполье, но почему я должен ожидать там какой-либо помощи, даже если я мог бы установить контакт?
  
  Однако, несмотря на подобные соображения, я не был готов отказаться от миссии, ради которой приехал в Венгрию. Мне становилось все труднее жить со своим чувством вины по отношению к моему брату Бобу; покинуть Венгрию после того, как я начал поиски, сделало бы жизнь невозможной. И теперь к этому добавился факт с Марией. Мысль о том, чтобы оставить ее на попечении Шмидта после всего, через что мы прошли вместе, не имела смысла. Если бы позже она оказалась кем-то иным, чем притворялась, это было бы по-другому. На данный момент у меня не было выбора, кроме как придерживаться Хайрама Карра.
  
  Мне показалось, что моя голова только что коснулась подушки, когда Уолтер встряхнул меня. После того, как я сбрил двухдневную щетину и принял душ, я обнаружил разложенный смокинг в комплекте с рубашкой навыпуск, запонками и черной фетровой шляпой.
  
  Хайрам был в своем кабинете, перед камином, когда я последовал за Уолтером вниз.
  
  “Как ты себя чувствуешь?” спросил он.
  
  “Не слишком хорошо”, - сказал я. “Я не думаю, что ваша идея слишком умна. Что произойдет, если полиция потребует мои документы?”
  
  “Я позаботился об этом”. Он протянул мне паспорт, еще один швейцарский. В нем было указано мое имя Жан Стоддер, адрес —Женева, профессия — экспортер часов.
  
  “Почему на этот раз ты не попробовал сыр?” Спросил я. Я начал сильно негодовать на Хайрема Карра. Я также заметила, что он забрал фотографию из паспорта Блэя, которую Уолтер, должно быть, забрал у меня из кармана, пока я спала.
  
  “Часовой бизнес даст тебе представление”, - сказал Хайрам. “Может быть, ты сможешь поговорить с графиней о Блэй”.
  
  “Послушай”, - сказал я. Я был очень зол. “Я считаю весь этот твой план безумным. Как мне вообще познакомиться с этой женщиной? Какое оправдание я использую? Что заставляет тебя думать, что ее сопровождающий будет рад, если я его заберу?”
  
  Хайрам был слишком умен, чтобы громко смеяться, но его голубые глаза блеснули сквозь старомодное пенсне.
  
  “Если я что-нибудь знаю о графине Анне Орловской, она заметит тебя в ту же минуту, как ты войдешь”.
  
  “Войти куда?”
  
  “Тебе лучше сначала попробовать "Аризону", потом "Мулен Руж". Она будет либо в одном, либо в другом”.
  
  “Предположим, я встречу кого-нибудь, кто меня знает? Я сказал вам, что прожил здесь два года. Что мне им сказать?”
  
  “Вежливо скажи им, что они тебя с кем-то перепутали. Но ты не встретишь никого из своих знакомых. Люди, которые в наши дни тусуются в ночных клубах Будапешта, шныряли по закоулкам Москвы, когда вы были здесь в последний раз. Изменились все дипломаты и правительственные чиновники. Я не думаю, что вы увидите кого-либо из тех же хористок спустя девять лет, даже в Аризоне ”.
  
  “Откуда я знаю, как выглядит эта женщина? Как мне ее идентифицировать?”
  
  “Вы не можете пропустить ее. Она высокая блондинка, и ее всегда окружает дюжина поклонников”.
  
  “Почему это, ” сказал я, - женщины-шпионы всегда высокие и блондинки? Если бы ты придумал невысокую, толстую, коренастую, ее было бы легче очаровать”.
  
  “Но и вполовину не так весело”, - сказал Хайрам.
  
  “Что мне делать после того, как я с ней встречусь?”
  
  “Договорись встретиться с ней снова завтра”.
  
  “Я не могу ходить по улицам. Вернусь ли я сюда сегодня вечером?”
  
  “Я должен сказать, что нет. Вы никогда не слышали о Хайреме Карре, и я не знаю Джин Стоддер от— от Джона Стоддера. Отправляйтесь в отель "Бристоль". Если вы потрудитесь взглянуть на свой паспорт, то обнаружите, что прибыли в Будапешт самолетом два дня назад и останавливаетесь в "Бристоле". Ночной дежурный хорошо вас знает. Я свяжусь с тобой завтра ”.
  
  Хайрам дал мне "Люгер" в наплечной кобуре и пачку венгерских денег. Затем Уолтер отвез меня в двух кварталах от "Аризоны".
  
  В течение многих лет я с нетерпением ждал возвращения в Будапешт. Мне всегда нравились венгры, их дружелюбие к незнакомцам, их беззаботное отношение. “Пусть лошадь волнуется, ” говорили венгры, “ у нее голова больше”. Ночные клубы Будапешта, его цыганские оркестры, бесчисленные маленькие гостиницы и рестораны, а также знаменитые кофейни не имели себе равных нигде в мире. И там традиционно царила теплая дружба с американцами.
  
  Но я не рассчитывал вернуться в Будапешт с наценкой за мою голову. Первое, что я заметил, когда Уолтер выпустил меня из машины, был желтый плакат, недавно прикрепленный к деревянному забору:
  
  Вознаграждение в 25 000 форинтов за информацию, ведущую к аресту иностранных агентов, виновных в убийстве героя Красной армии на венгерской земле.
  
  Это повторяло объявление по радио почти слово в слово, и таких плакатов было, должно быть, с дюжину в двух коротких кварталах от Nagymezo utca, где ночные клубы выходили друг на друга через улицу.
  
  Я зашел в "Аризону", снял шляпу и пальто и направился в бар. Я не был в этом заведении почти десять лет, но оно не изменилось. Тот же двухэтажный зал, открытые кабинки на приподнятых платформах у двух боковых стен, оркестр у четвертой стены напротив входа. Танцпол "вертушка" был переполнен офицерами в форме, мужчинами в смокингах и женщинами в вечерних платьях. В прежние времена "Аризона" была чудом механики, и гаджеты все еще работали, потому что время от времени, с визгами восторга, обитатели кабинки нажимали кнопку лифта, и вся кабина исчезала из виду в подвале, чтобы появиться снова при нажатии второй кнопки.
  
  Едва я успел заказать напиток, как стройная блондинка уселась на барный стул рядом со мной. Она сказала, что ее зовут Илонка и она предпочитает шампанское. Я не думаю, что ей могло быть больше семнадцати или восемнадцати. Оркестр создавал такой шум в маленькой комнате, играя “Deep in the Heart of Texas” для веселящихся русских и венгров, что Илонке пришлось кричать. Я понимал ее венгерский, но покачал головой. Если бы я признался, что говорю на этом языке, мне пришлось бы признать предыдущие визиты в Будапешт. Девушка сообщала о нашем разговоре метрдотелю , который сообщал полиции обо всех вновь прибывших. Илонка получала процент от моего счета в баре; чем больше я пил, тем больше денег она зарабатывала и тем больше информации теоретически собирала для метрдотеля. Она также удвоила реплику в припеве.
  
  Она попыталась заговорить по-немецки с запинками. “Вы новенькая в Будапеште, не так ли?” Бармен налил ей бокал шампанского.
  
  Я сказал Илонке, что прилетел из Женевы два дня назад.
  
  “Значит, вы швейцарец?”
  
  Я сказал, что был.
  
  “Возможно, вы инженер?”
  
  “В некотором смысле”, - сказал я. “Я занимаюсь часовым бизнесом”. Я взглянул на переполненный танцпол и задался вопросом, которая из блондинок была Анной Орловской. “Здесь всегда так многолюдно?”
  
  Илонка допила свое шампанское и заказала еще. Я сказал бармену, что ограничусь виски.
  
  “Аризона" всегда переполнена, ” сказала девушка. “Там всегда полно дипломатов и представителей правительства. И дельцов черного рынка”.
  
  “Я слышал, Будапешт славится красивыми женщинами”, - сказал я.
  
  “Спасибо”, - сказала Илонка. “Я тебе нравлюсь?”
  
  “Конечно”, - сказал я. “Я думаю, ты очаровательна. Но я имею в виду светских женщин. Кто некоторые из этих женщин на танцполе?”
  
  Девушка улыбнулась и взяла меня под руку.
  
  “Тебе лучше быть полегче. Русским не нравится, когда иностранцы пялятся на их женщин. Ты слишком мил, чтобы навлекать на себя неприятности”.
  
  “Мне просто любопытно”, - сказал я. “Я подумал, есть ли здесь какие-нибудь известные люди”.
  
  Она развернулась на барном стуле и кивнула в сторону кабинок. “Этот высокий худой мужчина - министр финансов. Эта толстая женщина - его жена”. Илонка хихикнула. “О, иногда чиновники действительно приходят сюда со своими женами”.
  
  “Кто эта блондинка в третьей кабинке?” Спросил я. “Она с бородатым мужчиной”.
  
  “О, это Лилли Карвас. Она звезда Национального театра. Она бы тебе не понравилась. Она швыряется вещами”.
  
  “Здесь что, нет русских?”
  
  Илонка с любопытством посмотрела на меня. “Здесь нет русских женщин”, - сказала она. “Русские не приводят своих жен и дочерей в такие места”. Она положила руку мне на плечо. “Вы женаты?”
  
  “Нет”, - сказал я, - “я не женат”. Я посмотрел через танцпол. “Кто этот русский в форме? Тот, кто один в кабинке”.
  
  Илонка смотрела в другую сторону. “Ты мне нравишься”, - сказала она. “Давай потанцуем”.
  
  Когда мы вышли из бара, она приблизила губы к моему уху. “Ты не должен задавать так много вопросов. В этом заведении вредно для здоровья”.
  
  Танцпол был забит, и было трудно двигаться, не получив локтем в спину или каблуком в лодыжку. Когда мы вышли перед группой, Илонка сказала: “Русский - полковник Лаврентьев”.
  
  “Кто он?” Спросил я. “Он выглядит так, как будто одет для парада”.
  
  “Он глава МВД”, - сказала Илонка. “Не могли бы вы, пожалуйста, поговорить о погоде?”
  
  “Он придет на шоу?” Я спросил.
  
  “Он влюблен в польскую графиню”, - сказала Илонка. “Она встречается с ним здесь каждую ночь. А теперь занимайся своим делом, или я оставлю тебя здесь на полу”.
  
  Когда мы вернулись в бар, я придумал много небылиц о попытке продать швейцарские часы венгерскому правительству. Хайрам Карр не проинформировал меня, но я чувствовал, что должен сказать Илонке кое-что, что она могла бы повторить метрдотелю. Я сказал, что остановился в отеле "Бристоль" и на следующий день нанесу свой первый визит в министерство торговли.
  
  Я купил Илонке еще шампанского. “Ты боишься русских, не так ли?” Спросил я. В пределах слышимости никого не было. Я не представлял, что это место может быть прослушано. “Здесь, в Венгрии, все боятся говорить?”
  
  Илонка нахмурилась. Я заметил, какой она была худой и хрупкой. Двенадцать лет войны и оккупации представляли собой почти всю ее жизнь.
  
  “Мы все боимся”, - просто сказала она. “Мой отец говорит, что сглаз вернулся к нам”.
  
  “Что?” Я спросил.
  
  “Дурной глаз". Мадьяры сотни лет сражались, чтобы изгнать турок с востока. Теперь, по словам моего отца, варвары снова здесь ”.
  
  “Не позволяй им услышать тебя”, - сказал я. “Разве ты не знаешь, что они изобрели цивилизацию?”
  
  Она указала на маленький стеклянный предмет, приколотый к ее платью. “Видишь?”
  
  “Что это?”
  
  “Это добрый глаз”. Она отколола его и протянула мне. “Он защищает нас от дурного глаза”. Он был сделан из синего стекла и изображал человеческий глаз.
  
  “Ты в это не веришь?”
  
  “Конечно”. Илонка была удивлена. “Разве швейцарцы не верят в сглаз?”
  
  Я видел амулеты в Турции. У меня был шофер по имени Мурад, который отказывался водить мою машину без эмблемы на крышке радиатора. Я знал, что словацкие крестьяне красят свои хижины в синий цвет, чтобы отпугнуть злых духов, что польские фермеры натирают чесноком двери амбаров, чтобы вампиры не доили их коров по ночам. Но Будапешт был цивилизованной столицей, когда я уезжал в 41-м.
  
  “Я должна подготовиться к шоу”, - сказала Илонка. Она взяла меня за руку. “Обещаешь, что подождешь?”
  
  Я сказал, что сделаю это. У меня был бы предлог посидеть в одиночестве в баре, пока не появится графиня Орловская. Хотя я не имел ни малейшего представления, что делать потом.
  
  Я наблюдал за изображением полковника Лаврентьева в зеркале заднего вида бара. Он был крупным, широкоплечим мужчиной, типичным светловолосым славянином с квадратным лицом и квадратной головой. Как и покойный майор Страхов, Лаврентьев носил парадную форму с эполетами и большой нашивкой орденов. Он был первым русским, которого я увидел с моноклем - манерностью, которую некоторые офицеры Красной Армии переняли у пруссаков. Лаврентьев, по-видимому, был любителем выпить в два счета. Перед ним стояли четыре бутылки.
  
  Затем началось шоу, и я забыл о Лаврентьеве и герре докторе Шмидте, Хайреме Карре и герре Фигле, австрийце, разоряющем могилы, пока не заметил одну из хористок, которая была настолько похожа на Марию, что у меня перехватило дыхание. Затем в свете прожектора отразился рот, полный золотых зубов, но шока было достаточно, чтобы я почувствовал себя виноватым и крайне неловко, сидя в ночном клубе и попивая виски, когда я должен был искать Марию.
  
  На шоу было на что посмотреть, точно такое же, каким я его запомнил с тех времен, когда здесь еще не заправлял пролетариат. Примадонна вышла из-за кулис на спине слоненка, хористки парили под потолком на скрытых проводах, танцпол поднялся на десять футов в воздух вместе с чечеточниками, оркестр радостно отбивал дюжину старинных американских мелодий. Полковник Лаврентьев хлопал в ладоши, смеялся и отбивал такт по столу бутылкой виски.
  
  Мне не нужно было беспокоиться об опознании графини Орловской. Припев допевал финал, когда я увидел, как Лаврентьев поднялся на ноги. Он смахнул пустые бутылки на пол, рявкнул на дирижера оркестра и повернулся лицом ко входу. Музыка резко оборвалась с воем саксофона, припев, перетасованный, остановился на одной ноге. Лаврентьев поправил монокль, поднял левую руку в жесте римского императора, и Анна, графиня Орловская, пронеслась через зал в его кабинку. Ни исполнители, ни покровители, казалось, не были удивлены; если они и были, то знали, что лучше не показывать этого перед начальником МВД.
  
  Было достаточно легко увидеть влечение Анны Орловской к Марселю Блэ, полковнику Лаврентьеву или любому другому мужчине. Ее пепельно-русые волосы, собранные в короткий каре "паж", разительно контрастировали с ее темными глазами и полными красными губами. Вечернее платье из белого атласа с открытыми плечами подчеркивало ее смуглую кожу.
  
  Если Анна Орловская и была замешана в исчезновении Марселя Блэя или убийстве майора Страхова, она этого не показала. Она широко улыбнулась Лаврентьеву, когда он наклонился, чтобы поцеловать ей руку. Она поговорила с парой в соседней ложе и залпом выпила бокал шампанского, предложенный ей полковником.
  
  Шоу так и не возобновилось после того, как полковник остановил его, и Илонка вернулась ко мне в бар через несколько минут.
  
  “Полковник каждый вечер так заканчивает представление?” Спросил я. “Должно быть, посетителям это надоедает, если графиня всегда входит в середине”.
  
  “Он делает это каждый раз, когда она прилетает, ” сказала Илонка, “ то есть почти на каждом рейсе в неделю”.
  
  Она не улыбнулась, и когда бармен перешел на другой конец, она сказала: “Там что-то происходит”.
  
  “Что ты имеешь в виду?”
  
  “Похоже, будут неприятности”.
  
  “Неприятности, каким образом?”
  
  “Здесь полно полицейских”.
  
  “Копы свободно проникают в ночные клубы по всему миру”, - сказал я.
  
  Илонка покачала головой. “Дело не в этом. За кулисами с полдюжины человек. И метрдотель говорит, что снаружи только что подъехали две машины с жандармами”.
  
  Я подумал, что она не сказала бы мне, если бы была той, кто подозревал меня.
  
  “Как ты думаешь, чего они хотят?”
  
  “Они, должно быть, кого-то ищут”, - сказала Илонка.
  
  Заиграла музыка, и я повел Илонку на танцпол.
  
  Я задавался вопросом, как полиция узнала, что я был в Аризоне. Я был уверен, что за нами с Уолтером не следили от Хирама Карра. Я не думал, что сказал что-то, что могло вызвать подозрения Илонки. Швейцарские путешественники, безусловно, были достаточно распространены в Будапеште. Я поймал себя на том, что вглядываюсь в лица танцующих, но не мог припомнить ни одного, которого я когда-либо видел раньше.
  
  Когда оркестр заиграл вальс, Лаврентьев последовал за Анной на танцпол. Моим первым побуждением было ретироваться к барной стойке как можно быстрее. Но я понимал, что поспешность сделает меня заметным, и я был уверен, что ни русский, ни его напарник никогда меня не видели. Танцевать было лучше, чем сидеть в баре и гадать, сколько времени понадобится копам, чтобы добраться до меня.
  
  Я старался держаться на противоположной стороне вращающегося зала, подальше от Лаврентьева и Анны. Потребовалось много маневрирования из-за постоянного вращения вальса и движения проигрывателя под моими ногами. Полковник был удивительно проворен, несмотря на свои габариты, и я попытался изменить свой темп, как это делал он, предвидя изменения в музыке.
  
  Я был так занят наблюдением за Лаврентьевым и Анной, что не заметил министра финансов с кислым лицом и его толстую жену, пока они не ступили на пол прямо у нас на пути. Илонка сказала: “Осторожно”, и я увидел их и сумел развернуться, но движение сбило нас с шага, а вращающийся пол сделал остальное.
  
  Прежде чем я понял, что происходит, мы врезались прямо в шефа МВД и его напарника, двух людей во всей Венгрии, которых я меньше всего хотел видеть — вместе.
  
  
  
  Глава десятая
  
  
  ОПАСНЫЙ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
  
  Должно быть, мы представляли собой нелепое зрелище: напыщенный Лаврентьев в своей парадной форме, Анна Орловская в парижском платье, Илонка и я, все четверо, растянувшиеся на движущейся танцплощадке. Но если кто-то из зрителей и осмелился засмеяться, я его не слышал. Я был уверен, что русский прикажет меня застрелить, как только встанет на ноги.
  
  К счастью, руководитель группы нажал на выключатель, и проигрыватель остановился. Я поднялся и помог Илонке подняться на ноги. Девушка была напугана до потери дара речи, а ее макияж выделялся, как неоновая вывеска, на фоне белизны ее кожи. Я повернулся к полковнику, и он отряхивал свои медали. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь Орловской, поэтому я протянул руку, чтобы помочь ей. Музыка смолкла. Краем глаза я увидел напряженные лица посетителей и официантов.
  
  Графиня взяла меня за руку, не взглянув на меня. Она назвала меня неуклюжим мужланом по-польски и множеством других слов, которые я слышал в самых захудалых кварталах Варшавы. Ее облегающее атласное платье было разорвано в полудюжине мест, а жемчужное ожерелье порвалось и рассыпалось повсюду.
  
  Лаврентьев, закончив чистить эполеты, сделал шаг от пола к своему столу, когда Орловская схватила его за рукав. Он, по-видимому, выпил достаточно, чтобы на время забыть о своем драгоценном достоинстве в пользу полной бутылки, которую только что принес официант. Но Анна Орловска ничего этого не хотела.
  
  “Борис, ты что, с ума сошел?” Она визжала, как торговка рыбой, и говорила по-немецки, чтобы угодить покупателям.
  
  “Что мне делать, Анна?”
  
  “Я был оскорблен. Мы оба были оскорблены. Эти крестьяне оскорбили Отечество”.
  
  Я тронул Илонку за локоть, пытаясь сказать ей подняться с пола и позволить мне столкнуться с гневом Орловской, но она застыла на месте.
  
  “Борис, сделай что-нибудь. Ты человек или мышь?”
  
  Несмотря на всю свою власть как шефа тайной полиции, Лаврентьев был прочно под каблуком у Орловской. Как и покойный Марсель Блей.
  
  Русский полковник повернул ко мне свое квадратное лицо и сказал: “Свинья”.
  
  “Сделайте что-нибудь”, - закричала Орловска. “Пусть их арестуют. Пусть их накажут”.
  
  Лаврентьев был не слишком пьян, чтобы понять, что оказался в центре спектакля, который на несколько дней обеспечит Будапешт веселыми сплетнями. Ему пришлось бы либо действовать, чтобы спасти свое лицо, либо найти какой-то способ справиться с Орловской. Он действовал. Он рявкнул смущенному метрдотелю, чтобы тот позвал его санитара.
  
  Я подумал, что пришло время открыть рот.
  
  “Это все моя вина”, - сказал я по-немецки. Я поклонился Орловской. “Я виновен в величайшей небрежности. Поверьте мне, я приношу извинения от всего сердца”. Я повернулся к Лаврентьеву. “И вы, сэр, любезно примите мои самые искренние извинения”.
  
  “Посмотри на мое платье”, - кричала Орловская Лаврентьеву. “Мое парижское платье”.
  
  “Я буду только рад видеть, что мадам снабдили новым”.
  
  Орловская сказала “Крестьянин”, а затем впервые посмотрела мне в лицо. Она дважды посмотрела на меня, прежде чем сделала классический двойной снимок. Во второй раз на ее лице было написано узнавание.
  
  Существует древнее суеверие, согласно которому жизнь человека пересматривается, когда он тонет. Возможно, потому что в тот момент я пересматривал свою собственную жизнь и не мог вспомнить, что когда-либо видел Анну Орловскую. Отель "Европески" в Варшаве в 1939 году? Париж, Берлин, Рим? Будапешт в 1941 году?
  
  Орловская не могла быть в Восточном экспрессе из Вены. Разве Страхов не сказал, что она приехала в Хегишалом вместе с ним из Будапешта? Она не видела меня в поезде на Будапешт, если только Страхов не солгал.
  
  Может быть, она думала, что я Марсель Блэй. Но это было нелепо. Мария знала, что я не Блэй, и если бы Ор-ловска была его любовницей, ее бы не одурачили.
  
  Но на ее лице было узнавание. Сначала недоверие, затем изумление с открытым ртом. Затем она начала что-то говорить, слегка покачнулась и потеряла сознание. Может быть, она ушиблась, когда впервые упала на пол. Может быть, так оно и было, и мое воображение сыграло со мной злую шутку.
  
  Если бы я не схватил ее за руку и не поймал, она бы снова упала на пол, потому что Лаврентьев, позвав своего ординарца, больше не проявлял к ней интереса. Он уже вернулся за свой столик, наливая напитки.
  
  Хайрам Карр отправил меня в Аризону на встречу с Анной Орловской. Я быстро выполнил эту часть задания. И вот я там, стою посреди танцпола, окруженный разинувшими рты посетителями, официантами и хористками, держа на руках безвольное тело графини. Илонка стояла рядом со мной, дрожа как осиновый лист. Одурманенный полковник Лаврентьев опрокидывал полстакана виски в свою глотку, похожую на ствол дерева, единственный беззаботный человек в заведении.
  
  Я должен был что-то сделать, поэтому я крикнул, “F öpinc ér”, и метрдотель вытер остекленевший взгляд своих налитых кровью глаз и прибежал. Мой крик побудил всех к действию. Все помещение разразилось громкими разговорами, руководитель оркестра заиграл на бис “Глубоко в сердце Техаса”, метрдотель и один из его приспешников увели меня от Орловской, а ординарец полковника Лаврентьева хлопнул лапой по моему плечу и подтолкнул к выходу.
  
  Мне удалось повернуть голову, прежде чем мы достигли двери, и я увидел, что Илонка идет прямо за нами. Я вытащил из кармана пачку банкнот и бросил их ей. “Оплати счет в баре, - сказал я, - а то, что останется, оставь себе”.
  
  Она схватила меня за руку, но санитар Лаврентьева велел ей убираться.
  
  “Прости”, - сказала Илонка. “Я думаю, ты просто не очень хорошо танцуешь”.
  
  Это было чертовски неподходящее время, чтобы сказать мне это, но она опустила что-то в мой карман, затем повернулась на каблуках и ушла в бар, не оглядываясь.
  
  Мы остановились в раздевалке за моей шляпой и пальто. К главному входу вели короткие стеклянные ступеньки. Под стеклом горел свет, и когда вы поднимались по ступенькам, приводилась в действие музыкальная шкатулка. Он сыграл первые несколько тактов “Марша Ракоци”, когда я впервые посетил Будапешт; теперь это звучало подозрительно похоже на начало “Интернационала”.
  
  Когда мы спускались по лестнице, санитар все еще сжимал мое плечо, я увидел на тротуаре жандармов, о которых упоминала Илонка. Они выстроились лицом ко входу, параллельно улице, как будто ожидая досмотра. Через дорогу стояли две большие военные машины. Полагаю, я должен был быть польщен таким вооруженным выступлением в мою честь.
  
  Я машинально направился к двери, чтобы меня передали жандармам, но ординарец Лаврентьева провел меня в комнату привратника, расположенную прямо у выхода. Он усадил меня на стул.
  
  “Давайте посмотрим ваш паспорт”, - сказал он.
  
  Я протянул ему женевский документ Джин Стоддер. Он зачитал статистику вслух.
  
  “У тебя достаточно наглости”, - сказал он, смеясь. Он бросил паспорт мне на колени.
  
  Я мог бы сказать ему, что я был напуган до смерти. Почему он не передал меня жандармам? Русские, должно быть, знали, кто я такой, в тот момент, когда я впервые ступил в Аризону.
  
  “Вы напиваетесь в Швейцарии и сбиваете с ног полковников на танцполе?”
  
  Я мог бы сказать ему, что я не был пьян, что я не собирался врезаться в полковника и Анну Орловскую. Но не было особого смысла что-либо говорить. Он по-своему развлекался, прежде чем отправить меня в 60 Stalin ut.
  
  “Вам повезло, что полковник Лаврентьев не наставил на вас пистолет”, - сказал санитар. “У него вспыльчивый характер. Он достойный человек”.
  
  Я ничего не сказал. Я удивился, почему он не обыскал меня на предмет пистолета. Я был уверен, что он мог видеть выпуклость на моем пальто. Он, должно быть, думал, что я не посмею ничего предпринять, не с полусотней жандармов с карабинами в нескольких футах от меня. Конечно, они заберут пистолет в ту же минуту, как он передаст меня.
  
  Думаю, я мог бы выхватить пистолет из наплечной кобуры достаточно быстро, чтобы опередить его в ничьей. Но это не принесло бы мне ни капли пользы. В ту минуту, когда я выстрелил, эти жандармы наполнили бы ту маленькую комнату и меня свинцом. Я думаю, что у меня столько же мужества, сколько у любого другого человека, но такая смерть никогда не была привлекательной. В любом случае, я последователь Григория и его обезьяны.
  
  “Ну, пойдемте, герр Штоддер”, - сказал санитар. “Вам пора ложиться спать”.
  
  На этот раз я рассмеялся. Я знал достаточно о 60-х годах Сталина, чтобы сделать его замечание очень забавным. Со мной могло случиться многое, но не постель.
  
  Санитар высунул голову за дверь и позвал: “Йожеф, Йожеф”. Но вместо одного из жандармов появился неряшливый швейцар.
  
  “Йожеф, вызови такси для герра Штоддера”. Я не знал, кого санитар решил разыграть, меня или Йожефа, но я не пропустил подмигивания, которое он дал швейцару.
  
  “Я думал, вы предпочтете уехать на такси, герр Штоддер”, - сказал санитар.
  
  “Очень тактично с вашей стороны”, - сказал я. “Я ценю вашу любезность”.
  
  Итак, швейцар вернулся, и санитар проводил меня до двери, а у тротуара стояло такси. Ряды жандармов расступились, чтобы пропустить меня. Я сел в такси и двинулся дальше, но санитар захлопнул за мной дверь, прикоснулся к фуражке и сказал водителю: “Отель ”Бристоль"".
  
  Настала моя очередь упасть в обморок, и я был чертовски близок к этому. Но я знал, что должен заставить этого водителя отогнать свое старинное такси до того, как Анна Орловская успеет рассказать свою историю. Он выскочил и крутил рукоятку, настолько старой была машина.
  
  “Поторопись”, - сказал я. “Мне нужно срочно попасть в "Бристоль”". Я говорил по-венгерски, и мне было все равно, кто меня слышит.
  
  Я должен был понять, что происходит. Я должен был знать это с той минуты, как полковник Лаврентьев повернулся ко мне спиной на танцполе. Меня вышвырнули из Аризоны как пьяницу-иностранца, который имел плохие манеры, чтобы расстроить шефа МВД и его напарника, я был безобидным пьяницей, насколько это касалось их. Они действительно искали кого-то в Аризоне. Они знали, что я был там. Но они не сложили два и два вместе. У какого человека на моем месте, предполагаемого убийцы майора Ивана Страхова, хватило бы глупости, во-первых, приехать в Аризону, а во-вторых, врезаться в главу тайной полиции?
  
  Анна Орловска была единственной, кто узнал меня, и она потеряла сознание, прежде чем у нее был шанс сказать хоть слово. Моей единственной надеждой было увести оттуда это такси до того, как она придет в себя и проболтается полиции. Хайрам Карр послал меня встретить ее, но он не предвидел, что произойдет. Я потерпел неудачу, и теперь у меня было право спасти свою собственную жизнь.
  
  “В чем дело?” Я крикнул водителю. “Давайте убираться отсюда”.
  
  Он крутил ручку изо всех сил и оглашал ночной воздух отборными венгерскими ругательствами на земле. Я выскочил и сел на переднее сиденье, но ключ зажигания был включен. Я перемещал искру взад и вперед, но по-прежнему ничего не происходило.
  
  Другого такси в поле зрения не было. Единственными транспортными средствами были две венгерские полицейские машины.
  
  Я подошел к капитану жандармов. Поскольку предполагалось, что я пьяница, я был осторожен и кренился соответствующим образом. Венгерский язык я тоже заставил крениться.
  
  “Ваше превосходительство капитан”, - сказал я. “Зная великое и безграничное гостеприимство венгерского народа, могу я попросить вас об одном одолжении для очарованного путешественника?”
  
  Американский коп мог бы сказать: “Г'ван, проваливай”, но венгр снисходительно улыбнулся. Иностранец, который берет на себя труд выучить язык маленькой страны, может получить от польщенных туземцев почти все, что захочет.
  
  “Может ли одна из ваших могучих машин подтолкнуть это жалкое такси?”
  
  Краем глаза я наблюдал за дверью ночного клуба. Я ожидал увидеть Лаврентьева, или его ординарца, или одного из детективов, появляющихся в любую минуту. Орловская не могла вечно пребывать в обмороке. Она указала на меня пальцем в тот момент, когда пришла в себя. Я думал о прогулке, но снова пошел снег. Я также не собирался ехать в "Бристоль". Как только такси скроется из виду из "Аризоны", я скажу водителю отвезти меня к Хайраму Карру. Я сделал то, что он просил. Я не виноват, что потерпел неудачу. Следующий шаг зависел от него. Я зря тратил время в ночном клубе, когда должен был искать Марию Торрес.
  
  Капитан жандармов приказал одной из своих машин столкнуть такси. Водитель такси был настолько возмущен, что выбросил свою рукоятку в сугроб, прежде чем сесть за руль. Я съежился на заднем сиденье, к этому времени дрожа от сочетания истрепанных нервов и холода.
  
  Военная машина врезалась в заднюю часть такси достаточно сильно, чтобы сломать нам шеи, затем взметнула снег, пока я не перестал видеть через окна. Мы скользили, продвигались вперед и соскальзывали назад конвульсивными рывками, водитель такси ругался во всю глотку, жандармы подгоняли толкающуюся машину попеременными возгласами и стонами. Я не думаю, что какой-либо преследуемый человек в анналах преступности когда-либо пытался сбежать при таких обстоятельствах.
  
  В течение нескольких минут мы собрали приличную толпу, прохожих, покупателей в вечерних костюмах, выходящих из "Аризоны" и "Мулен Руж" через дорогу, просто изгоев, которые были рады на время забыть об отсутствии крова, вперемешку с жандармами и полицейскими, оторванными от патрулирования. Все выкрикивали советы, водитель такси ругался и благодарил каждого по очереди, а водитель жандармской машины крутил колеса до тех пор, пока у него не задымились шины. Но все усилия были пустой тратой времени. Ничто, кроме снегоочистителя или буровой вышки, не могло сдвинуть с места это такси.
  
  Я вышел из такси и увяз в снегу по пояс. Толпа и над этим здорово посмеялась, но они вытащили меня на тротуар.
  
  “Не повезло”, - сказал один из жандармов, помогая мне отряхнуть снег с одежды.
  
  “Что вы, ребята, здесь делаете?” спросил жандарма мужчина в котелке. “С каких это пор жандармерия вытаскивает такси из снега?”
  
  Жандарм рассмеялся. “Русские заперли какого-то парня в Аризоне. Они хотели убедиться, что он не сбежит”. Он наклонился к нам. “Конфиденциально, это иностранец, который убил русского в поезде”. Он указал на стену, примыкающую к "Аризоне". “Вы, должно быть, видели объявления. Я бы наверняка воспользовался этой наградой. Говорят, что он крутой парень, но я бы хотел, чтобы он прошел мимо меня ”.
  
  “Думаю, я останусь и посмотрю”, - сказал мужчина в котелке.
  
  “Я бы не стал”, - сказал жандарм. “Вероятно, будет много стрельбы. Разве вы не видели, где сказано, что он хорошо вооружен?” Он плотнее прижал воротник пальто к горлу. “Любой чертов дурак, чтобы выходить на улицу в это время ночи и в такую погоду, если он может остаться дома”.
  
  Я пожелал спокойной ночи так небрежно, как только мог, и начал прокладывать себе путь через толпу. Они слышали об убийце в "Аризоне". Их больше не интересовала незначительная драма с пьяницей-иностранцем в вечернем костюме и занесенном снегом такси.
  
  Я пробрался сквозь толпу и направился вниз по Надьймезо utca. Моим порывом было убежать, но я боялся, что жандармы могут наблюдать, и я не осмелился оглянуться. Должно быть, я преувеличил шаткую походку пьяного; я никогда в жизни не был более трезв. Было трудно заставить себя двигаться медленно, но я знал, что поддамся бы слепому ужасу, если бы не сделал этого.
  
  Я оценивал свой прогресс к концу Надь-мезо utca по желтым плакатам на стенах: вознаграждение в 25 000 форинтов за информацию, ведущую к аресту, — я задавался вопросом, сколько времени им потребуется, чтобы откопать мою фотографию. Было бы странно видеть собственное лицо, смотрящее на тебя с тысячи стен и заборов.
  
  Я почти дошел до угла, когда услышал крики позади себя.
  
  Потом я действительно сбежал.
  
  
  
  Глава одиннадцатая
  
  
  ОШИБОЧНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ
  
  Я благополучно завернул за угол без единого выстрела, но врезался прямо в руки полицейского.
  
  “Куда ты спешишь?” сказал он. Он сжал огромный кулак вокруг моего запястья. Я не мог дотянуться до своего пистолета, а он носил 45-й калибр в кобуре поверх пальто с меховым воротником.
  
  Позади меня больше не раздавалось никаких криков. Может быть, он этого не слышал. Может быть, он просто отбивал свой ритм.
  
  “Прошу прощения”, - сказал я. “Простите меня”. Я попытался протиснуться мимо него, но он преградил мне путь.
  
  “Какое у тебя дело?” спросил он. “Объяснись”.
  
  Я знал так же хорошо, как и он, что джентльмены в вечерних костюмах не выбегают из отеля Nagymezo utca в три часа ночи. И он знал, что я не местный, потому что я говорил по-венгерски с акцентом.
  
  “Мне холодно”, - запинаясь, сказал я. “Мое такси застряло в снегу. Спросите жандармов, если не верите мне. Я возвращаюсь пешком в отель "Бристоль". Я решил пробежаться, чтобы согреться”.
  
  Он был невысоким и коренастым, а его раскосые глаза выдавали его татарское происхождение. Его глаза также показывали, что он не поверил ни единому моему слову.
  
  “Откуда ты едешь?” - спросил он, хотя должен был знать, что в Нагимезо utca нет ничего, кроме "Аризоны" и "Мулен Руж".
  
  “Аризона”, - сказал я. “Я зашел выпить”.
  
  “Может быть, с тобой все в порядке, ” сказал он, - но я думаю, нам лучше вернуться в Аризону и убедиться”.
  
  “Я гость вашей страны”, - сказал я. “Что плохого в том, чтобы бегать, чтобы согреться? Я не привык к вашей холодной погоде, вот и все. Вы не имеете права обращаться со мной как с подозрительной личностью. Я не думаю, что ваше начальство поняло бы такое поведение с вашей стороны ”.
  
  Тогда он не был так уверен. Возможно, я был русским. Венгерские государственные служащие, которые переходили дорогу русским, обычно сожалели об этом. В конце концов, зачем рисковать неприятностями? Даже если я сделала что-то не так, он всегда мог отрицать, что видел меня.
  
  Он неуверенно переминался с ноги на ногу, а затем спор стал сугубо академическим, потому что третий человек завернул за угол от Надьймезо utca и присоединился к нашей маленькой группе.
  
  Это была Анна Орловская, закутанная с головы до ног в соболиные шапки. Полицейский, который при виде этого понимал качество, щелкнул каблуками и отдал честь. Венгерские коммунисты щелкают каблуками и приветствуют аристократов, даже когда они хватают их для казни.
  
  “Спасибо, офицер”, - ласково сказала Орловска. Она назвала полицейского Rend ör bacsi, что означает "дядя полицейский". Венгерские дети называют полицейского дядей.
  
  “Ваше высочество”, - сказал полицейский. Он не собирался совершать еще одну ошибку. Если дама была женой или любовницей комиссара, тем лучше. “Ваше высочество, могу я быть вам полезен?”
  
  Я ожидал, что полдюжины жандармов в любой момент могут последовать за Орловской за угол.
  
  “Вы оказали мне услугу, дядя полицейский”, - ласково сказала Орловска. “Вы оказали мне большую услугу, задержав этого джентльмена”.
  
  Все, что графине нужно было сделать, это указать на желтый плакат на стене позади нас. Двадцать лет хождения по ночам, разрешения споров миссис Ковач с ее пьяным мужем, преследования подлых воров и угроз подозрительным цыганам подходили к концу. Арест врага общества такого масштаба, убийцы русского майора, похитителя скоро ставшего знаменитым манильского конверта, означал бы повышение в звании до сержанта, прибавку к жалованью, медаль, возможно, даже номинацию на звание Героя народной демократии.
  
  Возможно, дядюшка полицейский предчувствовал славу, которая вот-вот обрушится на него. Во всяком случае, он вытащил свой револьвер из кобуры.
  
  “Тебе не понадобится твой пистолет”, - сказала графиня. Затем за углом появились несколько ее друзей. Я не мог представить, почему она им не позвонила. Я должен был признать, что у нее хватило смелости завернуть за угол в одиночку, какова бы ни была ее неясная цель. Она не могла знать, что полицейский был там. Или это было частью общей операции, направленной на мою поимку? Может быть, они намеренно выпустили меня из Надьмезо utca. Они не хотели рисковать перестрелкой в Аризоне?
  
  “Видите ли, дядя полицейский, ” сказала Орловска, “ этот джентльмен сбежал от меня в Аризоне. Мы старые друзья. Если бы ты не остановил его, я бы не знал, где его искать.”
  
  Револьвер вернулся в кобуру; коп снова щелкнул каблуками и отдал честь. Орловская широко улыбнулась ему, взяла меня под руку и сказала: “А теперь, дядя полицейский, если вы будете так добры, пожалуйста, скажите моему шоферу, чтобы он пригнал машину. Он прямо за углом ”.
  
  Я последовал за Орловской в машину. К этому времени я уже не был уверен, действительно ли со мной такое происходит или я сошел с ума. Пока я не найду ответ, я был полон решимости держать рот на замке. Чем дольше я держался подальше от полиции или МВД, тем больше у меня было шансов сбежать.
  
  Я ожидал, что Орловская скажет шоферу: “Шестьдесят Сталин ут”, но она велела ему ехать домой. Через несколько минут мы пересекли Дунай, поднялись на Розовый холм через разрушенную Будуу и направились к более высоким холмам на западе. В начале открытой местности был контрольно-пропускной пункт, но капитан жандармерии махнул водителю проезжать, хотя с полдюжины машин были остановлены и выстроились у обочины дороги.
  
  Ни Орловская, ни шофер не дали никаких комментариев. Не было произнесено ни слова, пока мы не свернули с шоссе на гравийную дорогу и машина не остановилась под воротами. Затем, когда мы с Орловской вышли, графиня велела водителю возвращаться в Будапешт.
  
  “Проследите, чтобы полковник Лаврентьев добрался до своей квартиры”, - сказала Орловская. “Скажите его ординарцу, чтобы он дал ему аспирин”.
  
  Она открыла дверь ключом, затем включила свет. Мы находились в длинном коридоре, по-видимому, проходящем в глубине дома, с лестницей в дальнем правом углу. Слева через арку была столовая; справа была маленькая гостиная с гостиной побольше за ней. После того, как я повесил шляпу и пальто, Орловска вошла в гостиную. Там был длинный диван напротив огромного открытого камина со свежеразожженным пламенем.
  
  Орловская впервые обратилась непосредственно ко мне. Она превосходно говорила по-английски.
  
  “Чувствуй себя как дома. Я спущусь через несколько минут. На столике у стены ты найдешь виски со льдом. По-моему, там тоже есть американские сигареты”.
  
  Затем она вышла из комнаты, и я услышал, как она поднимается по лестнице.
  
  В тот момент мне позарез требовалось виски, но первое, что я сделал, это потянулся за пистолетом и снял его с предохранителя, прежде чем вложить обратно в наплечную кобуру.
  
  Затем я на цыпочках вышла в коридор. Сверху не доносилось ни звука. Я подошла к входной двери и повернула ручку. Она была не заперта.
  
  Я тихо подошел к вешалке для одежды, надел шляпу и пальто. Я подошел к входной двери, открыл ее и вышел на крыльцо. Не было слышно ни звука.
  
  Я начал закрывать за собой дверь.
  
  Куда я поеду, когда дверь закроется? Я был в добрых десяти милях от центра Будапешта. Я не мог рисковать, заказывая попутку, даже предполагая, что в это утреннее время там было какое-либо движение. Даже если бы некоторые автомобилисты не слышали передач или не видели желтых плакатов, я не смог бы попытаться проехать блокпост. Мне пришлось бы идти пешком, но я не мог ехать по пересеченной местности из-за снега, а шоссе было закрыто.
  
  И куда бы я пошел? К Хайраму Карру? Но он сказал: “Нравится вам это или нет, вы доведете это дело до конца вместе с нами”. Он сказал: “Вам лучше прямо сейчас принять решение, что вы ничего не сможете сделать для спасения мадемуазель Торрес без нашей помощи”. Хайрам Карр отправил меня в Аризону на встречу с Анной Орловской. Я встретился с ней, и у меня был шанс получить информацию, которую хотел Карр. Возможно, мне пришлось бы прибегнуть к угрозам. Под моей курткой был заряженный пистолет.
  
  Без помощи Хайрема Карра я мало что мог сделать в поисках Марии. И я знал, что вырвать ее из рук герра доктора Вольфганга Шмидта стало для меня важнее, чем моя первоначальная миссия в Венгрию по розыску моего брата Боба.
  
  Я вернулся в дом и закрыл дверь. Я только что снова повесил шляпу и пальто, когда услышал, как наверху хлопнула дверь. Я наливал себе выпить, когда Орловска вошла в гостиную. Она сменила белое атласное вечернее платье на черное кружевное неглиже, и на нее было на что посмотреть.
  
  Я протянул ей свой напиток и смешал еще.
  
  “Я должен еще раз извиниться, мадам, за то, что был так непростительно неуклюж на танцполе”. Речь звучала как что-то из викторианского романа. Я говорил по-английски. Не было никаких причин, по которым швейцарец не должен говорить по-английски.
  
  Орловская свернулась калачиком на одном конце дивана. Я сел напротив нее на другом. Я ждал, когда она начнет разговор.
  
  Она сказала: “Я всегда думала, что я слишком сильная, чтобы упасть в обморок”.
  
  “Должно быть, мы вывели вас из равновесия”, - сказал я. “Вы ударились головой?”
  
  Орловская рассмеялась.
  
  “Потеря равновесия - это правильно. И, возможно, мне следует осмотреть свою голову”.
  
  “Прошу прощения?”
  
  “Прекратите это”, - сказала она. “Русские прослушивают мой телефон и открывают мою почту, но они не подключили это место, пока нет. Мы можем поговорить откровенно”.
  
  Я ждал, когда она продолжит. Она закурила сигарету.
  
  “Ты, должно быть, знал, как пристально они за мной следят”, - сказала Орловска, - “иначе ты бы не придумал этот номер с наездом”. Она уставилась на огонь. “Итак,” медленно произнесла она, “ ты действительно восстал из могилы?”
  
  Я подумал, что, возможно, я сумасшедший, когда запрыгнул в ее машину. Теперь я знал это.
  
  “В могилу?”
  
  Мерцающий свет от камина придавал ее лицу суровое выражение. Теперь, когда я был рядом с ней, я мог видеть, что она не так молода, как я думал. Или же она жила в спешке.
  
  “Я же сказал тебе, что мы можем поговорить. Здесь никто не подслушивает”.
  
  “Извините, - сказал я, - но я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите”. Что она имела в виду под “восставшим из могилы”? Знала ли она о сеансе на складе доктора Шмидта? Или о встрече во дворах станции Келети?
  
  “Я знаю, зачем вы приехали в Будапешт, - сказала она, - хотя и не могу представить, как вы попали в страну”. Значит, она не знала о паспорте Марселя Блэя? “Но я не виню тебя за то, что ты пришел. Я бы на твоем месте сделал то же самое”.
  
  Я налил себе еще выпить.
  
  “Ты собираешься убить меня?” Сказала Орловска.
  
  “Нет”, - сказал я. “Уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения убивать вас”.
  
  “Тогда чего ты хочешь?”
  
  Я хотел знать, у кого и где был манильский конверт Марселя Блэя, но момент был неподходящий. Сначала мне нужно было выяснить, где и когда я встречался с Орловской.
  
  “Послушай, - сказала она, когда я не ответил, “ я не буду пытаться тебя разыгрывать. Русские ничего не знают о моем прошлом. Лаврентьев думает, что я провел войну в Польше”.
  
  Затем мы встретились во время войны. Но где? Орловская была не из тех, кого я мог бы забыть. Я попытался представить ее с черными или рыжими волосами, но у меня ничего не вышло.
  
  “Я не хочу, чтобы Лаврентьев знал, что произошло”, - сказала она. Она придвинулась ближе и положила руку мне на плечо. “Пожалуйста”, - сказала она. “Я бросил Лаврентьева, чтобы проследить за тобой, когда ты покинул "Аризону". Когда я сказал Лаврентьеву выставить тебя, я не видел твоего лица. О, он достаточно пьян, чтобы утром ничего не вспомнить. Но жандармы знают, что я пошел за тобой, потому что я попросил их кричать, чтобы привлечь твое внимание. Полицейский, который остановил тебя, знает, что мы вместе. Так же, как и мой шофер. Я пошел на большой риск, чтобы привезти тебя сюда. Я сделал это не для того, чтобы играть в игры ”.
  
  “Почему ты это сделал?” Спросил я.
  
  “Я хочу знать твою цену”.
  
  “Моя цена?”
  
  “Не будь дураком”. Она топнула ногой. “Цена твоего молчания”.
  
  Что я должен был знать о ней такого, за что она была готова заплатить, чтобы скрыть? Почему она так боялась того, что я мог рассказать Лаврентьеву?
  
  “Как ты узнал, что я в Будапеште?” - спросила она. Она налила себе еще виски и выпила его неразбавленным. Может быть, если она выпьет достаточно виски, я узнаю правду.
  
  “Послушай”, - сказала она. “Я не жду, что ты простишь меня. Но все это было частью войны, не так ли? Все были извращенцами, не так ли? Не так ли?”
  
  “Да”, - сказал я. “Весь мир был в значительной степени перевернут с ног на голову”.
  
  “Вы когда-нибудь пытались понять положение такой женщины, как я? Было нелегко покинуть Варшаву и жизнь, которую я всегда вела. О, я знаю, что не могу ожидать, что вы поверите во что-то хорошее обо мне. Но они пообещали мне, что я смогу вернуться домой, они сказали, что я смогу вернуть свою собственность, если скажу им, где ты был ”.
  
  Я протянул ей еще один напиток.
  
  “Ты можешь это понять, не так ли? Не так ли?”
  
  “Я вообще ничего не понимаю”, - сказал я.
  
  “Ты должен понять. Они убили бы меня, если бы я не сказал им, где ты. Тебя не было в Будапеште. Ты не знаешь. Они сошли с ума, когда сталелитейный завод разбомбили ”.
  
  “Что?” Спросил я. “О чем ты говоришь?”
  
  “Я сказал, что немцы сошли с ума, когда американцы уничтожили заводы на острове Чепель. Вы не могли с ними разговаривать. Они знали, что вас сбили. Они знали, что вы направлялись в Югославию. Говорю тебе, это была моя жизнь или твоя ”.
  
  Я схватил ее за запястье.
  
  “За кого ты меня принимаешь?” Спросил я. “Скажи мне. За кого ты меня принимаешь?”
  
  Она закричала: “Прекрати, ты делаешь мне больно”.
  
  “Отвечай мне”, - сказал я. “Как меня зовут?”
  
  “Тебя зовут Стоддер”, - сказала она. “Тебя зовут Боб Стоддер”.
  
  Я отпустил ее запястье. Она закрыла лицо руками.
  
  Я повернулся к ней спиной и подошел к камину.
  
  Следующее, что я помню, это голос из дверного проема, сказавший: “Оставайтесь на месте, вы оба. Положите руки за головы и не оборачивайтесь”.
  
  Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать голос герра доктора Шмидта.
  
  
  
  Глава двенадцатая
  
  
  TALK—OR DIE
  
  Орловская снова закричала. Казалось, ее эмоции не знали предела.
  
  “Ори во все горло, Гнедиге Фри äулейн”, - саркастически сказал Шмидт. “И не трать свое время, нажимая на эту кнопку. Ваши слуги не в том положении, чтобы отвечать.”
  
  Мне было интересно, как долго он был в доме и много ли он слышал о нашем разговоре.
  
  “Очень интересно застать вас двоих вместе”, - сказал доктор. “Это должно оказаться наиболее выгодным — для меня”.
  
  Его голос зазвучал ближе. Он отодвинулся к спинке дивана.
  
  “Германн поставит два стула у дальней стены”, - сказал он. Затем Германн передвинул стулья.
  
  “Будьте любезны, пройдите к стульям. Не опускайте рук, или я буду стрелять. Возможно, поскольку графиня Орловская - хозяйка, вам, герр Штоддер, следует сесть справа от нее. Да, я думаю, это отвечает моему чувству юмора ”.
  
  Шмидт примостился на краешке дивана, его короткие ноги едва доставали до пола. Свет от камина отбрасывал танцующие тени на его очки в золотой оправе. Он не потрудился снять свою серую шляпу.
  
  На этот раз Шмидт и Германн пришли заряженными для "медведя". У доктора был автоматический пистолет. У Германна был пистолет-пулемет.
  
  “Что вы сделали с Марией Торрес?” Спросил я. “Где она?”
  
  Шмидт ухмыльнулся. “Не слишком ли вы неделикатны, герр Штоддер, упоминая имя мадемуазель Торрес в присутствии графини Орловской?" Я полагаю, однако, что вы, американцы, всегда умудряетесь совмещать приятное с полезным ”.
  
  “Мадемуазель Торрес?” Спросила Орловска. Ей не потребовалось много времени, чтобы восстановить самообладание. Она была старой активисткой кампании. “Вы имеете в виду секретаршу Марселя Блэя?”
  
  “Доктор держит ее в плену”, - сказал я.
  
  “Честно говоря, - сказала Орловска, - меня не волнует, что случится с мадемуазель Торрес”. Она наклонилась вперед в своем кресле. “Но где Марсель Блей?”
  
  Германн фыркнул. Шмидт сказал: “Не бери в голову, Германн. Мне приятно дать им выговориться. У нас много времени”. Судя по выражению уродливого лица рыжеволосого Германна, ему не терпелось прикончить меня из своего автомата.
  
  “Доктор Шмидт убил Марселя Блэя в Вене”, - сказал я. “Спроси его, если ты мне не веришь”.
  
  Орловская не проявляла никаких эмоций. Она была достаточно жесткой.
  
  “Это то, что вам, возможно, будет трудно доказать”, - сказал доктор. “Но раз уж мы заговорили о герре Блэе, вы могли бы объяснить графине, как вам удалось въехать в Венгрию по паспорту Блэя. Вы могли бы рассказать ей, как вы так хорошо узнали мадемуазель Торрес. Он сдвинул шляпу на затылок. “И как к вам попал знаменитый конверт из манильской бумаги. Это вопрос, который нам рано или поздно придется обсудить ”.
  
  “Но я не понимаю”, - сказала Орловска. На ее лице было написано изумление. “Какое вы имели отношение к Марселю Блэю?”
  
  “Ничего”, - сказал я. “Я никогда не слышал об этом человеке до позавчерашнего дня”.
  
  Шмидт полностью наслаждался ситуацией. Он едва мог сдержать смех.
  
  “Он говорит, что приехал в Венгрию, чтобы разыскать своего брата”, - сказал врач Орловской. “Он говорит, что его брат был сбит американским бомбардировщиком во время войны”.
  
  “О, Боже мой”, - сказала Орловска. “Значит, вы не Боб Стоддер?”
  
  “Меня зовут Джон Стоддер, - сказал я, - и я действительно пришел, чтобы попытаться найти Боба. Благодаря вам я знаю, что произошло. Вы послали его на смерть”.
  
  Графиня разразилась чередой непечатных слов. “Ты обманул меня”, - сказала она.
  
  “Я вовсе не обманывал тебя”, - сказал я. “Уверяю тебя, что тебя заставило заговорить семейное сходство и твоя собственная нечистая совесть”.
  
  Шмидт рассмеялся. “Я уже много лет так не веселился”.
  
  “Значит, один из вас убил Блэя?” Спросила Орловска. “Как вы думаете, вам это сойдет с рук?”
  
  “Доктор Шмидт также убил майора Страхова”, - сказал я.
  
  “Но русские ищут именно вас”, - сказал Шмидт. “Похоже, они думают, что это сделали вы. Я думаю, вам было бы трудно доказать обратное. Я полагаю, вы видели постеры и слышали трансляции?”
  
  “Полковник Лаврентьев прикажет расстрелять вас обоих”, - сказала Орловска. “Он никогда не требует доказательств”.
  
  “Я не думаю, что ваш полковник Лаврентьев будет иметь какое-либо отношение к нашей маленькой драме”, - сказал Шмидт. “Я думаю, мы решим наши проблемы задолго до того, как он протрезвеет”.
  
  “Вы не думаете, что сможете сбежать из этого дома?” - спросила графиня. “Мои слуги вооружены”.
  
  “Ваши слуги были вооружены”, - сказал Шмидт. “Германн и я приняли меры предосторожности, надежно связав их, прежде чем присоединиться к вашему маленькому отряду”.
  
  “Мой шофер должен вернуться с минуты на минуту”.
  
  Шмидт покачал головой. “Ах, нет, Гнедиге Фриäулейн. Твой шофер уехал на ночь. Видите ли, он работает на меня долгое время. Вот как вы пришли, чтобы заполучить такого способного человека ”.
  
  Доктор снял очки и протер их носовым платком. Он опустил пистолет в карман. “Я думаю, у Германна достаточно артиллерии для любой ситуации”, - сказал он.
  
  “Разве это не телефон звонит?” Сказала Орловска.
  
  “Если это так, ” сказал доктор Шмидт, - то это чудо, потому что Германн перерезал провода”.
  
  Он потянул себя за ухо.
  
  “Я думаю, с нас хватит этой комедии”, - задумчиво сказал Шмидт. “Я думаю, пришло время перейти к делу.
  
  “Герр Штоддер, вы были, скажем так, моим гостем ранее этим вечером. Я был достаточно глуп, чтобы не послушаться Отто. Я должен был потакать его фантазиям. Теперь я думаю, что он нашел бы способ заставить тебя сказать правду. Но я совершил одну из немногих ошибок в своей жизни. Я позволил тебе уговорить меня отправить тебя на железнодорожную станцию с Германом и Отто. Должен признать, что недооценил тебя. Ты завел моих людей в засаду, и это стоило Отто жизни.”
  
  “Ты сказал им убить меня, когда они получат конверт”, - сказал я. “Я не нашел конверт. Его там не было. И у тебя никогда не было намерения ждать в кофейне с Марией Торрес. Ты не подождал и пяти минут после того, как я ушел.”
  
  “Я не думаю, что нас интересуют подробности”, - сказал Шмидт. “Я не знаю, кем были ваши друзья, но в данный момент это не имеет ни малейшего значения”.
  
  Он повернулся к Орловской.
  
  “Мы встретились впервые, - сказал доктор, - хотя вряд ли можно сказать, что мы незнакомы. Мы знали друг о друге долгое время, не так ли?”
  
  Орловская не ответила ему. Она не выглядела обеспокоенной. Я уверен, что она ожидала прибытия помощи с минуты на минуту, хотя я не могу представить, что, по ее мнению, Герман сделал бы с этим автоматом, если бы русские действительно пришли.
  
  “Вы доставили мне массу неприятностей”, - продолжил Шмидт. “Если бы не вы, Марсель Блэй был бы сегодня жив”.
  
  Орловская рассмеялась. Она была крутым огурцом, я скажу это за нее. Она сказала: “Если ты думаешь, что можешь повесить на меня убийство, ты сумасшедший. Лаврентьев знает, что я уже год не выезжал из Венгрии ”.
  
  “Вы не должны понимать меня буквально”, - терпеливо сказал Шмидт. “Я убил Марселя Блэя. Я убил его, потому что он был предателем и заслуживал смерти. Но он продался русским из-за тебя. Ты красивая женщина, Гнедиге Фри äулейн, и ты знаешь, как использовать свой ум ”.
  
  “Спасибо”, - сказала Орловска.
  
  “Вовсе нет”, - сказал доктор. “Но у вас также и мораль свиньи”.
  
  Графиня начала что-то говорить, но Шмидт остановил ее взмахом руки.
  
  “Я знаю о вас все, так что можете не волноваться. Во время войны вы работали на немецкую армию здесь, в Венгрии. Затем вы перешли на сторону русских, когда Красная Армия захватила эту страну. Я бы нисколько не удивился, если бы вы заключили сделку с герром Стоддером о работе на американцев.
  
  “Но все это к делу не относится. Вы сделали из Марселя Блэя предателя. Вы устроили так, что он продался русским”.
  
  Шмидт вернулся на свой насест на краю дивана.
  
  “Когда Марсель Блей покидал Женеву, у него был конверт из манильской бумаги. Он планировал передать его полковнику Лаврентьеву через графиню Орловскую.
  
  “К сожалению, конверта не было среди вещей Блэя, когда мы с ним столкнулись лицом к лицу в Вене. Мария Торрес отнесла его в "Восточный экспресс". Он был у нее при себе, когда она и герр Штоддер возобновили свое путешествие с границы вместе с майором Страховым.”
  
  Он достал из кармана пистолет. “Герман, ” сказал он, “ ты возьмешь из машины два куска веревки. И мою черную сумку”. Он повернулся ко мне и Орловской. “Я называю это моей докторской сумкой. Вы были бы удивлены, насколько она полезна в чрезвычайных ситуациях”.
  
  Шмидт снял пистолет с предохранителя.
  
  “Дело в том, ” сказал он, “ что мне нужен этот конверт. И уверяю вас, я вполне готов пойти на все, чтобы заполучить его”.
  
  “Я не понимаю, о чем вы говорите”, - сказала Орловска, но она не произнесла это с уверенностью, которая была у нее пятью минутами ранее.
  
  “Я же сказал вам, что не знаю, где конверт”, - сказал я. Я начал говорить, что надеялся узнать у Орловской, но мне удалось вовремя прикусить язык.
  
  Герман вернулся через минуту. Пока Шмидт прикрывал нас, Герман привязал сначала Орловскую, затем меня к нашим стульям, связав нам руки за спиной. Рыжеволосый громила снова взялся за дело с автоматом, и Шмидт высыпал содержимое черной сумки на ковер перед нами. Там было, должно быть, пара дюжин инструментов из нержавеющей стали, предметов, напоминающих плоскогубцы дантиста и скальпели хирурга. Шмидт с любовной заботой разложил их в аккуратный ряд.
  
  “К несчастью для вас двоих, - сказал он, - я прибыл недостаточно рано, чтобы услышать весь ваш разговор. Если бы я это сделал, мне, вероятно, не пришлось бы угрожать радикальными мерами, чтобы добиться от вас правды.
  
  “Но, как я уже сообщил вам, мне нужен этот конверт из манильской бумаги. Так случилось, что я хочу его немедленно. Для меня не имеет значения, от кого из вас я узнаю правду. Если вы потрудитесь обсудить это между собой, я буду вполне доволен ”.
  
  Доктор достал из кармана часы.
  
  “Я даю вам три минуты, чтобы решить, кто скажет мне правду”, - сказал он. “Я не думаю, что вам понадобится больше времени”.
  
  Он сделал знак Германну, и они сбились в кучку в дальнем конце комнаты. Я не мог слышать, что говорил доктор, но я отчетливо ощущал, как уходят секунды.
  
  Вид инструментов Шмидта на полу и растущее осознание того, что до помощи еще далеко, положили конец высокомерию Орловской. Ее страх передо мной, когда она думала, что я был моим братом, которого она предала, ее ужас при мысли, что я планировал раскрыть русским ее связи с нацистами, исчез, когда она узнала, что меня разыскивают за смерть Страхова. Должно быть, тогда она поняла, что Лаврентьев не поверил бы ничему, что я рассказал ему о ней. Но теперь, когда она убедилась, что Шмидт говорит серьезно, она быстро приближалась к краху.
  
  “Что он собирается делать?” - спросила она. “Что с нами будет?” Она говорила почти шепотом.
  
  В тот момент я сам не чувствовал себя слишком смелым, но будь я проклят, если позволю ей узнать об этом.
  
  “Он воспользуется этими инструментами, если ты не скажешь ему, где найти конверт Блэя”, - сказал я. “Не думаю, что нам понравится представление”.
  
  Орловская вздрогнула. “Но я ничего об этом не знаю. Я думала, что он у Блэя. Я думала, что Блэй привез его в Венгрию. Я не знала, что это был ты. Я думал, Блэй решил отказаться от соглашения. Я был уверен, что Мария Торрес уговорила его перейти в Уэльс ”.
  
  “Думай быстро”, - сказал я. “Постарайся вспомнить, что тебе сказал Лаврентьев”.
  
  Я должен был знать то, что знала она. Не потому, что я хотел, чтобы она рассказала Шмидту. В тот момент, когда доктор узнает правду, он выпустит Германна на свободу с автоматом "Томми". Правда была бы нашим смертным приговором. Единственной нашей надеждой было найти правду, а затем использовать ее как защитное оружие против Шмидта. Пока он думал, что мы что-то от него скрываем, он сохранял нам жизнь. Это была странная ситуация, когда мне приходилось беспокоиться о жизни женщины, которая послала моего брата на смерть. Но я знал, что мое спасение зависело от нее. На данный момент.
  
  “Быстро”, - сказал я. “Что произошло сегодня? Что тебе сказал Лаврентьев? У нас не так много времени”.
  
  Блестящие инструменты на полу, казалось, завораживали ее так, как змея должна гипнотизировать кролика. Всю свою жизнь она обходилась своим физическим обаянием и умом. Впервые она столкнулась с противником, который не был заинтересован.
  
  “Мы ожидали, что Блэй приедет дневным поездом”, - медленно произнесла она. “Мы с Лаврентьевым поехали в Келети, чтобы встретиться со Страховым, Блэй и мадемуазель Торрес”.
  
  “Что случилось?” Спросил я. “Что ты сделал?” Шмидт все еще тихо разговаривал с Германном.
  
  “Ничего”, - сказала она. “Ты не приехал”. Это было похоже на репортера "Новичка", который позвонил в офис, чтобы сказать, что сюжета не было, потому что невеста не появилась на свадьбе.
  
  “Вы, должно быть, что-то сделали”, - сказал я. “Что вы сделали, когда услышали, что Страхов был убит?”
  
  “Боже мой”, - сказала Орловска. “Какая разница?”
  
  “Скажите мне”, - сказал я. “Что вы с Лаврентьевым сделали, когда узнали, что Страхов мертв?”
  
  “Лаврентьев приказал передать сигнал тревоги для вас и Марии Торрес”.
  
  “Тогда что ты сделал?” Спросил я. “Ты должен думать быстрее”.
  
  “Затем мы отправились в Йожефварош”. Йожефварош - грузовая станция между пригородом Келенфолд, где мы с Марией и Шмидтом сошли с поезда, и главным терминалом Келети.
  
  “Йожефварош?” Спросил я. “Зачем ты туда поехал?”
  
  “Вот где была машина”.
  
  “Какая машина?”
  
  “Железнодорожный вагон, где был убит Страхов. Они отвезли его в Йожефварош. Они забрали его из Келети, как только поезд опустел.
  
  “В каком железнодорожном вагоне?” - спросила она. “Боже мой, до какой глупости ты можешь дойти?”
  
  
  
  Глава тринадцатая
  
  
  УЖАСНЫЕ ПЫТКИ
  
  Я мог стать довольно глупым. Но так же могли поступить Хайрам Карр и герр доктор Шмидт. У всех нас троих был ответ на вопрос о местонахождении конверта из манильской бумаги, и никто из нас его не узнал.
  
  Очевидно, МВД захотело бы сфотографировать тело Страхова и его положение. Они попытались бы получить отпечатки пальцев. Они проверят оставленный нами багаж, одежду, разбросанную Шмидтом в его лихорадочных поисках конверта после убийства. Естественным ходом было оттащить машину смерти на другую станцию; в Келети было бы слишком много любопытных путешественников, и вряд ли было бы удобно таскать камеры, фонари и оборудование для снятия отпечатков пальцев во дворы, занесенные снегом.
  
  Я насчитал три австрийских вагона во дворах. Но было достаточно времени, чтобы заменить другой вагон в поезде на обратный путь в Вену. Это объясняло тот факт, что наклейки, зарезервированной для посольства СССР, не было ни в одной из машин, которые я обыскивал с Германом и Отто. Наклейка не была удалена, но каретка была удалена.
  
  Конверт Марселя Блэя с секретами доктора Шмидта все еще лежал под подушкой в вагоне австрийской железной дороги первого класса, в купе, украшенном живописными прелестями Зальцбурга и Инсбрука. Потому что у МВД не было причин искать конверт в другом отделении. Убийца, все еще официально известный как Марсель Блэй, личность, подтвержденная бирками на моих сумках и ярлычками на моей одежде, исчез бы вместе с конвертом в Келенфолде. Это была его собственность. Какая причина могла у него быть, чтобы оставить его? Почему убийство, почему бегство, кроме как к Уэлшу по его сделке?
  
  Хайрам Карр знал о конверте, потому что видел, как я нырнул в последнее отделение. Шмидт знал, что я оставил его в машине, потому что я сказал ему. Но мы обыскали не те вагоны на верфях Келети. Нужный находился в миле отсюда, опечатанный и охраняемый на боковом пути товарной станции русскими, которые не знали, что у них есть.
  
  Я был уверен, что Орловская не осознала значения того, что она мне сказала. Даже если бы она обладала исходной информацией, чтобы сложить два и два равными четырем, ее нервное и психическое состояние в данный момент вряд ли располагало к размышлениям. Вид инструментов немецкого врача из нержавеющей стали и мысль о том, что он намеревался с ними сделать, угрожали превратить ее в бормочущую идиотку.
  
  Шмидт и Германн снова пересекли комнату к нам.
  
  “Итак, ” сказал доктор, “ вы решили рассказать мне все”. Это был не вопрос. В его голове просто не было места для сомнений.
  
  Я не ответил. Очевидно, Орловска была слишком напугана, чтобы говорить. Но у Шмидта было время.
  
  “Вы знаете, ” сказал он с широкой ухмылкой, “ это очень забавная ситуация. Я немец. Графиня Орловская работает на русских, а герр Штоддер - американец. Вы представляете завоевателей Германии в недавнем, скажем так, сражении. И все же вы оба мои пленники, подчиняющиеся моим приказам. Можем ли мы назвать это пророческим символизмом?”
  
  С тех пор, как доктор забрал Марию и меня в свое убежище на складе, в моем сознании росло тревожное подозрение, что он был чем-то большим, чем просто закоренелым немецким националистом. Я начал верить, что он сумасшедший.
  
  Шмидт снова протер очки. Его крошечные свиные глазки заблестели.
  
  “А теперь”, - сказал он. “Пожалуйста, расскажите мне, что вы сделали с конвертом Марселя Блэя”.
  
  “Я знаю, где это”, - сказал я.
  
  “Где?”
  
  “Он в железнодорожном вагоне, где я его оставил”, - сказал я.
  
  Шмидт ударил меня по лицу тыльной стороной ладони.
  
  “Вы сказали мне это несколько часов назад”, - сказал доктор. “Насколько глупым вы меня считаете? Вы привели одного из моих людей к смерти, потому что я рискнул с этой историей. О, нет, герр Штоддер, вам придется придумать что-нибудь получше. Где конверт?”
  
  “Я только что сказал тебе”, - сказал я.
  
  Я все еще не думаю, что это была плохая идея. Однажды он обжегся. Он бы не поверил в это снова, если бы — если бы Орловска не объяснила ему это. Он использовал бы против нас эти инструменты, но был бы очень осторожен, чтобы сохранить нам жизнь, пока думал, что мы что-то скрываем от него. Оглядываясь назад, я думаю, что было разумно сказать ему об этом сразу. Он не поверил бы ни одному признанию, которое я сделал бы под пытками. И я не знал, что делать в тот момент, если не тянуть время.
  
  Шмидт повернулся к Орловской. Ее глаза были широко раскрыты от страха.
  
  “Говорите громче, Гнедиге Френсис Улейн”, - сказал доктор. “Где конверт из манильской бумаги?”
  
  “Я не знаю”, - сказала Орловска. “Я не знаю. Я не знаю”.
  
  Доктор отступил назад и посмотрел на нас обоих.
  
  “Итак”, - сказал он. “Очень хорошо. Мы продолжим наше маленькое развлечение. Я думаю, будет справедливо сказать вам, что я эксперт. Видите ли, как дипломированный ветеринар, я несколько лет служил в Дахау ”.
  
  Доктор и Германн подняли меня со стула и вынесли в центр комнаты. Мне предстояла первая тренировка. Шмидт, должно быть, решил, что, если я не буду знать, где конверт, вид моих страданий заставит Орловскую сломаться до того, как дойдет ее очередь.
  
  В первый раз, когда я был пленником доктора, я честно сказал ему, что меня ни в малейшей степени не интересует конверт Марселя Блэя. Я выболтал реальную историю моего визита в Венгрию. Я рассказал ему все и предложил достать конверт и передать его ему. Все, что я попросил взамен, это освободить Марию Торрес и меня, чтобы Мария могла безопасно вернуться в Женеву, пока я начну поиски своего брата.
  
  Теперь я знал, что случилось с Бобом. Женщина-Иуда, которая продала его за немецкие обещания, была всего в нескольких футах от меня, связанная, как и я, и вот-вот подвергнется пыткам со стороны сумасшедшего. Мне было все равно, что с ней случилось, но я заботился о том, что Шмидт должен узнать. Я был предан Хайраму Карру и моей стране. Карр спас мне жизнь. И там была преданность Марии Торрес, и гораздо больше, чем просто преданность. Шмидт обманул нас обоих. У него никогда не было намерения освобождать нас в обмен на проклятый конверт. Он сказал Герману и Отто застрелить меня на железнодорожной станции, как только я передам конверт. Он похитил Марию, возможно, даже назначил ей лечение, которое собирался применить ко мне.
  
  Шмидт выбрал блестящий инструмент из ряда на полу. Он держал его перед светом, чтобы мы с Орловской могли хорошенько рассмотреть. Это была длинная, тонкая стальная игла.
  
  “Это то, что я придумал сам”, - сказал доктор. “Я думаю, вы оцените мою изобретательность”.
  
  С тех пор все прошло как в тумане. Каждый раз, когда я терял сознание, Герман плескал мне в лицо холодной водой, чтобы привести меня в чувство. Во мне не было ничего храброго. Я повторил правду, а Шмидт в это не поверил. Он использовал полдюжины инструментов. Наступил момент, когда я молился, чтобы он узнал правду и позволил мне оставаться без сознания. Но я не мог рассказать ему об австрийской карете, которую перевезли в Йожефварош. Слова с готовностью слетели с моих губ. Просто каждый раз, когда я набирался сил, чтобы произнести их, я видел лицо Марии Торрес, доверчивые широко расставленные черные глаза, слегка впалые щеки и твердую линию ее подбородка, то, как она поверила мне, когда я рассказал свою историю, то, как она притянула мое лицо к своему, чтобы поцеловать.
  
  Я едва осознал, что меня прижали обратно к стене; полагаю, я смутно догадался, что мне дали передышку, когда крики Орловской сообщили мне, что она следующая. Я был одурманен болью. Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось поднять голову.
  
  Не знаю, объяснял ли я, что гостиная, как и коридор, тянулась во всю глубину дома. Думаю, это относилось ко всем комнатам на первом этаже. В передней части дома были обычные окна. Сзади были французские двери, выходящие на крыльцо, которое тянулось по ширине здания.
  
  Когда Шмидт и Германн отнесли меня обратно из центра комнаты, они поставили мой стул перед одним из французских окон.
  
  Слышать агонию Орловской было едва ли не хуже, чем присутствовать на развлечениях доктора. Я продолжал говорить себе, что она только впервые получает то, что помогала раздавать дюжину раз. Она послала моего брата на смерть. Она была женщиной совершенно беспринципной, наемницей, которая использовала свое тело и свой ум на службе у того, кто больше заплатит. И все же она была женщиной.
  
  “Ты паршивый ублюдок”, - крикнул я Шмидту. Это было не первое имя, которым я назвал его. “Она ничего не знает. Она ничего не может тебе сказать. Я сказал тебе правду. Ради Бога, оставь ее в покое ”.
  
  Шмидт не потрудился ответить. Но Германн ткнул меня прикладом своего автомата в живот, и я снова потерял сознание. Когда я пришел в себя, он сказал: “Это за Отто”.
  
  Доктор отпускал Орловскую примерно каждую минуту.
  
  “Где конверт? Что вы сделали с конвертом? Где он?”
  
  Орловска покачала головой.
  
  “Ты нашла его в железнодорожном вагоне?” Когда она не ответила, он ударил ее по лицу.
  
  “Полковник Лаврентьев нашел его в железнодорожном вагоне?”
  
  Она покачала головой.
  
  “Он здесь? Стоддер принес его сюда?”
  
  “О, Боже мой”, - сказала Орловска. Я едва слышал ее голос.
  
  “Он был на теле Страхова? Он попал к русским?”
  
  Шмидт снова ударил ее. Орловска сказала: “Нет”.
  
  “Что Стоддер сказал вам о конверте? Что он сказал? Что он сказал вам о нем?”
  
  Но Орловская была без сознания.
  
  Именно в этот момент я услышал звук позади себя, по другую сторону французского окна. Кто-то или что-то шло по деревянному крыльцу.
  
  
  
  Глава четырнадцатая
  
  
  ОДУРМАНЕННЫЙ БОЛЬЮ
  
  Я думал, что мое воображение сыграло со мной злую шутку. Я получил ужасное наказание.
  
  Я снова услышал звук. Это мог быть скрип ставни на ветру.
  
  Герман привел Орловскую в чувство с помощью водных процедур.
  
  “Где конверт?” Снова спросил Шмидт. Почему этот ублюдок не положил это на музыку? “Что ты сделал с конвертом?”
  
  Я был уверен, что снова услышал звук на крыльце позади меня. Вероятно, это была собака, ищущая укрытия от снега.
  
  “Вы посещали железнодорожный вагон?”
  
  Я подумал, вот оно.
  
  Орловская сказала "да".
  
  “Вы ходили с полковником Лаврентьевым?” Я затаил дыхание.
  
  Орловска кивнула головой.
  
  Я почувствовал, что кто-то смотрит в окно позади меня. Я подумал, что мое воспаленное воображение разыгралось.
  
  “Когда вы встречались с Лаврентьевым?” Шмидт спросил Орловскую.
  
  “Этим вечером”, - сказала она едва слышным голосом. “Рано вечером”.
  
  Следующий вопрос доктора должен был быть “Где?” Я прислушался, но с крыльца позади меня не доносилось ни звука, кроме шелеста ветра.
  
  “Пока поезд был на станции?” спросил врач. “Отвечай мне. Пока поезд был на станции Келети?” Я подумал, что он пытался установить время ее визита.
  
  “Нет”, - сказала Орловска.
  
  “Значит, вы сели в поезд во дворах?” Он хотел знать, посещали ли она и шеф МВД поезд до или после того, как я ушел с двумя его головорезами.
  
  Графиня покачала головой.
  
  “Я вижу, нам придется применить более радикальное лечение, ” сказал Шмидт, “ пока вы не решите, что это такое. Вы говорите мне, что сели в поезд с Лаврентьевым. Вы отказываетесь сказать, где и когда ”.
  
  Он поднял с ковра другой инструмент. Это было похоже на огромные плоскогубцы, машину для ломания костей. Он держал его перед Орловской и бил ее по пепельно-бледному лицу, пока она не подняла голову и не открыла глаза.
  
  “Йожефварош”, - сказала она.
  
  Шмидт снова отвесил ей пощечину. “Дура. Пассажирские поезда не останавливаются в Йожефвароше”.
  
  Германн, который стоял в дверном проеме на другом конце комнаты от меня, прервал.
  
  “Превосходительство, одну минуту”.
  
  “В чем дело, Герман?”
  
  “Превосходительство, я слышу шум. Снаружи кто-то есть, превосходительство”.
  
  Германн был прав. Снаружи кто-то был. Он выбрал этот момент, чтобы всадить пулю в одно из передних окон, разбив стекло. Пуля вонзилась в потолок.
  
  Звуки голосов, говорящих по-русски, доносились через разбитое окно.
  
  Шмидт выключил свет.
  
  Раздался второй выстрел в окно. Германн выпустил очередь из своего автомата.
  
  Голоса становились громче, но я не мог разобрать, о чем они говорили. Я не прилагал особых усилий. Спасение русскими могло означать для меня только новые неприятности. Для истерически рыдающей Орловской это было нормально. Но, насколько я был обеспокоен, между Лаврентьевым и Шмидтом не было большой разницы. По крайней мере, я был уверен, что Шмидт сохранит мне жизнь, пока не найдет конверт из манильской бумаги. У МВД не было бы причин щадить мою жизнь; Орловская могла бы быстро сказать им, где найти документы Блэя. Если бы я прожил даже так долго. Я говорил вам, что доктор и Германн поместили меня перед окном, которое находилось на прямой линии с разбитым передним стеклом. Рано или поздно русские, вероятно, послали бы пулю прямо в это окно.
  
  Вместо того, чтобы зарыться в потолок, он зарылся бы во мне. Шмидт и Германн, в любом случае, не могли надеяться продержаться сколько-нибудь долго. Лучшее, что они могли сделать, это взять с собой нескольких русских. Последние не могли проиграть, даже если это означало разрушение здания.
  
  Шмидт крикнул: “Герман”.
  
  “Hier, Excellenz.”
  
  “Они попытаются проникнуть через это окно. Двигайтесь в коридор. Стреляйте, когда они проникнут через окно”.
  
  “Ja wohl, Excellenz.”
  
  Шмидт отошел в противоположный угол. Я видел, как его тень пересекла второе окно. Я все еще слышал голоса русских. Я решил, что они обдумывают план атаки.
  
  Следующая пуля попала в окно, ближайшее к доктору. Он не стрелял в ответ. Он, очевидно, решил подождать, пока они не возьмут дом штурмом. Он, должно быть, догадался, что дом окружен. Я не думаю, что он слышал звуки, которые я слышал с заднего крыльца, но по звукам голосов снаружи он понял, что русские были там в силе.
  
  Голоса перед зданием стали громче.
  
  “Сейчас”, - крикнул Шмидт Германну. “Они сейчас придут”.
  
  В окно, ближайшее к Германну, попала еще одна пуля. Рыжеволосый немец сказал: “Эта пуля была близко, Excellenz”.
  
  Либо его палец на спусковом крючке соскользнул, либо ему показалось, что он увидел русских, приближающихся к окну, потому что он выпустил еще одну очередь из автомата.
  
  Следующее, что я помнил, кто-то зажал мне рот огромной ладонью. Я попытался закричать, но звук был заглушен выстрелами из пистолета Германна. Мои веревки были так туго натянуты, что я не мог сопротивляться.
  
  Я почувствовал, что меня подняло в воздух вместе со стулом и всем прочим. У меня закружилась голова. Я вылетел через французское окно, которое открылось позади меня. Я услышал крик Орловской.
  
  Я не мог видеть, кто нес меня, кто-то огромной силы.
  
  Меня пронесли по всей длине крыльца и в конце провалили в глубокий снег.
  
  Недалеко от торца дома была сосновая роща. Мы почти добрались до укрытия за деревьями, когда из дома раздались выстрелы.
  
  Я почувствовал, что проваливаюсь в космос. Я приземлился с тошнотворным глухим стуком в снег. Меня либо сбросили, чтобы тот, кто нес меня, мог открыть ответный огонь по дому, либо в него попали.
  
  Раздались ответные выстрелы, но они доносились откуда-то справа.
  
  Следующее, что я осознал, это то, что мои веревки были перерезаны, и я скатился с тяжелого стула. Затем кто-то поднял меня с помощью пожарного захвата, и мы снова двинулись к укрытию сосен, но медленнее и не так уверенно, как раньше.
  
  Когда мы углубились в лес, мужчина, который нес меня, поставил меня на ноги. Мои ноги подкосились подо мной, но ему удалось прислонить меня к дереву. Он был темнее, чем внутри моего кармана.
  
  Я ожидал, что меня оставят там. Я думал, что он, возможно, возвращается в дом к Орловской или оказать первую помощь своей ране; я был уверен, что его ударили, когда он позволил мне упасть в снег. Но он сунул сигарету мне в рот. Я услышал, как он что-то пробормотал, и понял, что он не смог найти спички.
  
  “У меня есть спички”, - сказал я по-русски. Это одна из первых фраз в книге. “В моем левом кармане”. Я не смог бы удержать даже спичечный коробок. Шмидт вырвал мне руки.
  
  Я почувствовал руку в своем кармане. Затем я услышал, как чиркнула спичка. Она вспыхнула. Она зажгла мою сигарету. Я сделал пару глубоких затяжек.
  
  Рука отдернула зажженную спичку. Я увидел лицо моего спасителя, и сигарета выпала из моих губ в снег.
  
  Я ожидал увидеть русского солдата или венгерского жандарма. Но мужчина, стоявший рядом со мной, не был ни тем, ни другим. Он был высоким, костлявым мужчиной с широкой улыбкой.
  
  Это был дворецкий Хайрема Карра, Уолтер.
  
  
  
  Глава пятнадцатая
  
  
  ИСКАТЬ ДЕВУШКУ
  
  “Пожалуйста, помолчите, мистер Стоддер”, - мягко сказал Уолтер. “Они могут попытаться пойти по нашим следам на снегу”. Он сунул мне в рот еще одну сигарету и закурил.
  
  “Но ты ранен”, - сказал я. “Они, должно быть, ударили тебя. Тебе нужна помощь”.
  
  “Со мной все в порядке”, - сказал Уолтер. “Мы выдвигаемся через несколько минут. Должно быть, эти фрицы доставили вам немало хлопот, мистер Стоддер”. Моя прокипяченная рубашка была забрызгана кровью.
  
  Я хотел задать дюжину вопросов. Где был Хайрам Карр? Как Уолтер узнал, что русские нападут на дом? Как он и Карр узнали, где я?
  
  Мы молча стояли под деревом в темноте минут десять или около того. Со стороны дома не доносилось ни звука. Возможно, Шмидт и Германн сдались, но я думал, что это маловероятно. Либо русские убили обоих немцев, либо они прекратили огонь, чтобы спланировать новую атаку.
  
  Где-то близко позади нас была дорога. Мы услышали приближающийся автомобиль. Я подумал, что он собирается остановиться, что, возможно, русские подтягивают еще людей. Они могли искать меня. Но машина проехала мимо, не сбавляя скорости, а затем мы услышали вдалеке ее гудок.
  
  “Мы отправляемся сейчас”, - сказал Уолтер. “Это недалеко”.
  
  Он хотел поднять меня, но я сказала ему, что могу идти. Он не заметил, что мои ноги были босыми и все еще кровоточили. Нам оставалось пройти всего около пятидесяти футов до дороги, но нам потребовалось много времени, чтобы сориентироваться среди деревьев в чернильной темноте. Я падал с полдюжины раз.
  
  “Подождите здесь, мистер Стоддер”, - сказал Уолтер. “Все в порядке. Я сейчас вернусь за вами”. Первые лучи рассвета осветили небо.
  
  Кто-то просвистел вдоль дороги, в том направлении, куда ушел Уолтер, первые несколько тактов “Дикси”, и через несколько минут из утреннего тумана появилась машина.
  
  Когда машина поравнялась с тем местом, где я сидел, Уолтер спрыгнул с подножки, чтобы помочь мне сесть. Хайрам, все еще в своей бушлатной куртке и шапке из енотовой шкуры, сидел за рулем. Крошка была рядом с ним, все еще в лыжном костюме, два ярких пятна оранжевых румян казались серыми в утреннем свете.
  
  Крошка поморщилась, когда увидела мои руки и ноги, но ни она, ни ее муж ничего не прокомментировали. Не было никакой светской беседы. Хайрам сразу перешел к делу.
  
  “Где конверт? Вы узнали от Орловской?”
  
  Я заметил, что мы отъезжаем все дальше от Будапешта, на запад. Мне пришла в голову дикая мысль, что мы направляемся в Вену, что это первый шаг к тому, чтобы покинуть Венгрию.
  
  “Куда ты направляешься?” Спросил я. “Мы должны вернуться в Будапешт. Ты обещал мне, что поможешь мне найти Марию. Я сделал то, о чем ты просил. Ты не можешь меня подвести ”.
  
  Хайрам тихо сказал: “Никто тебя не подведет. Нас бы здесь не было, если бы мы собирались тебя подвести. Но блокпост все еще у нас за спиной. Мы бы никогда не прошли через это сейчас. Нам придется вернуться в Будапешт другой дорогой. Сначала мы должны отвезти тебя и Уолтера к врачу ”.
  
  “Хорошо”, - сказал я. “Да, я знаю, где конверт. Он там, где я его оставил”.
  
  Я увидел, как Хайрам взглянул на Тинси, как будто подумал, что в результате лечения Шмидта у меня помутился рассудок. Уолтер, должно быть, рассказал ему, что он видел в окно.
  
  “Вот где это”, - сказал я. “Не волнуйся, я не сумасшедший. Русские переставили машину. Они сняли ее с поезда и перевезли в Йожефварош. Они забрали его после того, как вы двое сошли с поезда в Келети. Мы заглянули не в те вагоны, вот и все ”.
  
  “Это Орловска тебе сказала?” Спросил Хайрам.
  
  “Да”, - сказал я.
  
  “Тогда конверта там больше нет. Если она знала об этом, Лаврентьев тоже знал”.
  
  “Нет”, - сказал я. “Она знала, что машину переставили, потому что они с Лаврентьевым проверяли ее в Йожефвароше. Но они не знали о конверте. Однако она рассказала Шмидту о том, что машину переставили, и он знал, что конверт был там. ”
  
  Я рассказал им о том, что произошло после того, как Уолтер бросил меня возле "Аризоны".
  
  “Как вы узнали, что русские собираются напасть на дом?” Спросил я.
  
  “Мы этого не делали”, - сказал Тинси. Хайрам рассмеялся.
  
  “Как вы оказались там в одно и то же время?”
  
  “Маленькое изобретение моего банального мужа”, - сказала Тинси. Она ущипнула его за щеку, и он замурлыкал, как счастливый ребенок.
  
  “Какое изобретение?” Спросил я. “Какое изобретение имело к этому отношение?” Я был избит и измотан и вряд ли был в настроении разгадывать головоломки. “Уолтер вытащил меня через заднее окно, потому что Шмидт и Германн были заняты русскими впереди”.
  
  Хайрам хихикнул. В тот момент я мог бы с удовольствием убить его.
  
  “Это верно, ” сказал Тинси, “ только там не было никаких русских”.
  
  “Я не сумасшедший”, - сказал я. “Я слышал их перед домом”.
  
  “Граммофонная пластинка”, - сказал Тинси.
  
  “Что?”
  
  “Это сработало, не так ли?” Радостно сказал Хайрам. “Это одурачило тебя и немцев, не так ли?”
  
  “Граммофонная пластинка”, - сказал Тинси. “Шмидт будет очень раздосадован, когда найдет ее.
  
  “Видите ли, мистер Стоддер, я говорил вам, что Хайрам - неисправимый любитель гаджетов. Он понял это давным-давно. Эти новые долгоиграющие автоматы небольших размеров - как раз то, что ему было нужно”.
  
  “Расскажи ему о голосах, которые он слышал”, - сказал Хайрам.
  
  “О, это были русские, приветствовавшие Сталина на первомайском параде”, - сказал Тинси. “Хайрам записал их из московской радиопрограммы”.
  
  “Я видел все”, - сказал я. “Но как насчет выстрелов, которые были в передних окнах?”
  
  “Это был я, - сказал Тинси, - пока Уолтер обходил заднее крыльцо. Я бы сказал, что тоже пришлось немного пострелять, чтобы я в тебя не попал. Пришлось лечь на живот в снег, чтобы пули попадали в потолок ”.
  
  “Значит, там вообще не было русских?” Спросил я. “Это значит, что Шмидт уйдет”.
  
  “Возможно”, - сказал Хайрам, - “но у него будет чертовски много времени. Мы поставили его машину туда, где он не сможет найти ее в спешке, и мы прострелили все четыре шины в клочья. Я думаю, возможно, русские схватят его прежде, чем он найдет машину ”.
  
  “Я думал, ты сказал, что их нет поблизости?”
  
  “Их не было, ” сказал Тинси, “ но они скоро будут. Видишь ли, Хайрам позвонил им, пока Уолтер выводил тебя на дорогу”.
  
  “Что нам делать с Марией?” Спросил я.
  
  “Мы ничего не можем предпринять до вечера”, - сказал Хайрам. “Сегодня нам придется залечь на дно. Даже если бы мы осмелились, я не думаю, что какой-нибудь врач разрешит тебе двигаться без долгого сна”.
  
  Я не знаю, как долго мы ехали. Мне удалось задремать, несмотря на нервы. Когда я проснулся, в небе светило солнце. Машина остановилась в мощеном дворе того, что я принял за сельскую гостиницу. Улыбающаяся венгерская пара, в которой я сразу предположил владельца и его жену, что является неизбежной нормой жизни в сельской гостинице, поприветствовала Хайрама и Тинси и показала мне комнату.
  
  Меня уложили в постель и принесли завтрак, но у меня не было аппетита. Хайрам привел врача, который перевязал мои раны и напичкал меня успокоительными. Он сказал, что Уолтер был ранен в ногу, но, к счастью, это была всего лишь легкая рана.
  
  Я проспал весь день и проснулся без того чувства депрессии, которое охватило меня после исчезновения Марии. Перспектива предпринять что-нибудь для ее поиска заставила меня с нетерпением начать, хотя я не мог много ходить или держать оружие в руках. Говоря об оружии, я впервые заметил, что Шмидт не обыскивал меня у Орловской, и пистолет, который дал мне Карр, все это время оставался у меня в куртке.
  
  Кто-то снял с меня смокинг и заменил его одеждой, которую я оставил у Карра. Содержимое моих карманов было высыпано на бюро. Я вспомнил, как Илонка что-то уронила мне в карман, как раз когда ординарец Лаврентьева выгнал меня из "Аризоны". Оно смотрело на меня в тусклом свете комнаты — голубой стеклянный глаз Илонки, добрый глаз, который борется со сглазом. Это позабавило меня, но я сунул его в карман, когда закончил одеваться.
  
  Я спустился по лестнице, перешагивая ступеньку за раз, и обнаружил Уолтера в огромной гостиной, сидящего перед открытым камином. Хайрам и Тинси присоединились к нам через несколько минут. После быстрого ужина мы пожали руки владельцу и его жене и уехали на машине Хайрама.
  
  “Что за подстроено?” Спросил я. “У них хватит мужества задержать нас. Что произойдет, если русские их поймают?”
  
  Хайрам снял одну руку с руля и провел ею по шее.
  
  “Но таких, как они, тысячи в странах за Железным занавесом, - сказал Хайрам, - порядочных людей, которые считают, что им нечего терять. Этими коммунистическими режимами, этими так называемыми народными демократиями во всех этих странах Восточной Европы управляют низшие слои общества. Люди, подобные той паре, которую вы только что видели, сражались с немцами, когда они захватили эти страны. Они не видят большой разницы между управлением из Берлина или Москвы ”.
  
  “Но я не понимаю, почему они должны брать свои жизни в свои руки”, - сказал я. “Предположим, что российский патруль зашел в это место, пока мы там были?”
  
  “Им было бы нелегко найти нас”, - сказал Хайрам. “В тех старых зданиях есть дюжина тайников. Соседи владельца предупредили бы его в тот момент, когда российская или венгерская полиция приблизилась бы к заведению на расстояние мили ”.
  
  “Когда они это установили?” Спросил я.
  
  “Это продолжается сотни лет. Люди в этих странах прятались от того или иного захватчика с начала истории. Возьмите венгров. Они были оккупированы римлянами, гуннами, славянами, татарами, турками, румынами, австрийцами и полудюжиной других. Они сражались со всеми ними и видели, как все они уходили. Почему они должны принимать русских больше, чем других?”
  
  “Куда мы направляемся?” Спросил я.
  
  “Матиасфолд”, - сказал Хайрам. “В любом случае, мы начнем оттуда”.
  
  Когда Шмидт отвез Марию и меня в многоквартирный дом на Мексикой, штат Юта, он сказал Германну, чтобы тот отвез русскую штабную машину “к Феликсу в Матиасфолд”. Феликс дал бы рыжеволосому немцу гражданскую одежду и фальшивые документы для себя и Отто, а также машину. Я упомянул об этом факте Хайраму, когда впервые пришел к нему домой, и он поручил двум своим людям следить за Матьясфолдом, городком примерно в десяти милях от городской черты Будапешта.
  
  Я был удивлен, что Хайрам поставил поиски Марии выше любых попыток достать манильский конверт Марселя Блэя из железнодорожного вагона в Йожефвароше. Не то чтобы он не дал мне обещания. Я предположил, что он решил, что русские схватили Шмидта, когда прибыли к Орловской, и не было никакой спешки с конвертом. Я сказал Хайраму, что уверен, что графиня, при условии, что Шмидт не убил ее после моего побега, не могла раскрыть секрет, потому что она не осознала того, что рассказала мне.
  
  Карр, должно быть, прочитал мои мысли, потому что сказал: “Если ты прав насчет этого проклятого конверта, нам предстоит паршивая работенка. У них будет дюжина вооруженных людей вокруг этой машины. Они будут хранить его там и не уберут, пока не повесят кого-нибудь за убийство Страхова ”.
  
  Тинси сказал это откровенно. “Если бы Хайрам не был в замешательстве, мы бы не поехали вместо него в Матиасфолд. Но он что-нибудь придумает. Он всегда так делал”.
  
  Я задавался вопросом, как долго Хайрам Карр сможет держаться подальше от 60-й Сталинской тюрьмы, с дипломатическим паспортом или без. МВД, конечно, знало, почему он был в Будапеште. Они следят за всеми иностранцами, а за дипломатами в два раза больше. Они уже давно поняли, что Хирам не специалист по сельскому хозяйству, что его работа в миссии - это работа вслепую. Полковник Лаврентьев, возможно, и напивался по ночам в Аризоне, но он был достаточно умен, как и его сотрудники. В тот момент мне не приходило в голову, что русские, возможно, выжидают удобного момента, пока не смогут схватить всех нас одним ударом.
  
  Не было никаких сомнений в том, с какой целью Карр направлялся в Матиасфолд. Спасение испанской девушки по имени Мария Торрес не имело для него никакого значения. Она была сугубо случайной. Ему нужна была вся информация, которую он мог собрать о Шмидте и его банде, все, что он мог раскопать о подпольных немецких ученых. Он думал, что сможет узнать от того, кто держал ее в плену для Шмидта. Никому из нас в тот момент не приходило в голову, что Марии, возможно, уже нет в живых.
  
  Нам потребовалось достаточно много времени, чтобы вернуться в Будапешт, добравшись до Дуная далеко к югу от города, затем повернув обратно вдоль реки. Хайрам не осмелился попытаться миновать блокпосты на холмах Буды. Когда мы пересекли Дунай, Хирам сделал большой крюк по городу, чтобы добраться до Матиасфолда на востоке. Мы ни разу не видели полицейского, за исключением тех, кто нес службу на дорогах. Это было почти так, как если бы они были убраны с нашего пути намеренно, и это было достаточно неестественно, чтобы вызвать у меня дурное предчувствие. Нам было слишком легко с тех пор, как Уолтер вынес меня из дома Орловской. Это было слишком хорошо, чтобы длиться долго.
  
  Матиасфолд - один из тех ничем не примечательных городков, наполовину город, наполовину страна, которые можно найти рядом с крупными городами по всему миру. На линии скоростного трамвая из Будапешта это идеальное место для белых воротничков, которые не могут позволить себе городскую аренду. В начале войны венгры построили аэропорт для обороны Будапешта. Затем появились эскадрильи немецких истребителей. После войны руководство перешло к российским военно-воздушным силам.
  
  Когда мы были в паре миль от Матиасфолда, Хайрам поменялся местами с Тинси. Пока она вела машину, он разговаривал.
  
  “После того, как ты рассказал мне, как Шмидт поручил Германну отправиться в Матиасфолд, ” сказал мне Хайрам, “ я поручил это дело двум моим людям.
  
  “Феликс - не слишком распространенное имя в Венгрии. Но мои люди могли бы потратить месяц на поиски подходящего Феликса, если бы это было все, что я им дал для продолжения. Ты помнишь, что Шмидт сказал Германну?”
  
  “Конечно”, - сказал я. “Я почти точно помню наш разговор. В конце концов, это было только вчера”. Я с трудом мог поверить, что прошло всего двадцать четыре часа с тех пор, как мы с Марией сошли с поезда в Келенфолде только для того, чтобы попасть в руки нацистского врача. “Шмидт сказал: "Я хочу, чтобы эту машину немедленно увезли отсюда. Это слишком опасно. Ты отвезешь ее Феликсу в Матиасфолд”.
  
  “Ты помнишь, что еще Шмидт сказал Германну?”
  
  “Он сказал: ‘Ты отдашь свою форму Феликсу. Он вернет тебе гражданскую одежду и необходимые документы. Он также даст тебе одежду и документы для Отто’. Затем он сказал: ‘Если вас остановит полиция, вы скажете им, что вы племянник фрау Хоффмайер”.
  
  Хайрам сказал: “Что этот разговор говорит тебе о Феликсе?”
  
  “Хорошо”, - сказал я. “Это значит, что Феликс - один из агентов Шмидта”.
  
  “Это вряд ли можно назвать открытием”, - сказал Хайрам. Я не понимал, почему это его позабавило.
  
  “Это означало, что Феликс, кем бы он ни был, мог снабжать Германна гражданской одеждой. Это означало, что у него были возможности для подделки документов”.
  
  “Или украсть их”, - сказал Хайрам. “Но разве ты не видишь самый важный ключ к разгадке личности Феликса?”
  
  “Что вы имеете в виду?” Спросил я.
  
  “Машина, - сказал он, - машина российской армии”.
  
  “Шмидт сказал Германну передать его Феликсу”.
  
  “Это верно”, - сказал Хайрам. “Если бы дело было только в поддельных документах или гражданской одежде, Феликсом мог бы быть почти кто угодно. Владелец магазина, например, почтальон или сборщик налогов. Но для таких людей ненормально иметь армейские служебные машины, и их нелегко спрятать. Работники гаража не могут замаскировать армейскую машину слоем краски, как это делают с угнанными серийными автомобилями. Любой может избавиться от униформы, подобной униформе Германна, но не от автомобилей с армейскими опознавательными знаками.
  
  “Чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что Феликс должен был быть кем-то, чье владение автомобилем Красной Армии не вызвало бы подозрений, и в то же время кем-то, кто имел доступ к официальным документам. Мне показалось, что мы искали офицера Красной Армии, причем довольно высокого ранга.
  
  “Я думаю, мы обнаружим, что агент доктора Шмидта, Феликс, который является марионеткой нацистского Брудершафта, довольно близок к командиру российской авиабазы прямо здесь, в Матиасфолде”.
  
  “Откуда ты знаешь, что Шмидт привез Марию сюда?” Спросил я.
  
  “Я не знаю, ” сказал Хайрам, “ но мы должны с чего-то начать поиски, не так ли?”
  
  
  
  Глава шестнадцатая
  
  
  НА СТРАЖЕ
  
  У меня были видения, как Хайрам, Тинси, Уолтер и я подъезжаем к главным воротам авиабазы, чтобы напасть на гарнизон. Шестифутовая крошка с обесцвеченными светлыми волосами, малыш Хайрам в шапке из енотовой шкуры, Уолтер, вечно улыбающийся бывший боксер с кривой ногой, и Джон Стоддер, он же Марсель Блэй, он же Джин Стоддер, продавец часов поневоле, чьи забинтованные руки не могли держать оружие. Армия Кокси выглядела бы рядом с нами как цветная гвардия Вест-Пойнта. Это были самые странные американские экспедиционные силы за всю историю наблюдений.
  
  “Что мы собираемся делать?” Я спросил Хайрема.
  
  “Зайди к моему другу на чашечку кофе”.
  
  Хайрам сказал Тинси свернуть с главного шоссе на утку Кошут Лайос, примерно в полумиле от авиабазы. Машину занесло и дико завертело на узкой, изрытой колеями дороге, но нам оставалось проехать меньше половины квартала. Улица была застроена с обеих сторон одинаковыми бунгало-коробками из-под крекеров, венгерским эквивалентом сотни населенных пунктов вдоль железной дороги Лонг-Айленд.
  
  “Все в порядке”, - сказал Хайрам. “Давайте войдем”.
  
  Я не мог понять, откуда он узнал, пока не заметил, что в одном из окон бунгало, в которое мы входили, наполовину поднята штора.
  
  “Ты новый член персонала атташе по сельскому хозяйству”, - сказал Хайрам.
  
  “Я не знаю разницы между тимоти и плетущимся древовидным деревом”, - сказал я.
  
  “Не бери в голову”, - сказал Хайрам. “Я тоже. Твои руки и ноги были обморожены, когда ты катался на лыжах. Вот так Уолтер повредил ногу”.
  
  “Это создает американским лыжникам прекрасную репутацию”, - сказал я. “Кстати, как меня зовут?”
  
  “Джон Стоддер”, - сказал он. “У меня есть документы, подтверждающие это”.
  
  Я не мог понять, зачем этот брифинг, если мы навещали одного из агентов Хайрама, пока мы не зашли в дом. Нас по очереди представили Беле Сабо, его жене и семерым детям, матери жены, чьему-то шурину и служанке, которая настаивала на том, чтобы целовать руку каждому.
  
  Казалось, что миссис Сабо шила для Тинси, и там была пара платьев, готовых к примерке. Две женщины исчезли в задней комнате, Хайрам и папа Сабо, тощий, бородатый, меланхоличный мужчина, вышли на маленькую веранду выкурить сигару, а мы с Уолтером остались с семью детьми, матерью миссис Сабо и шурин, личность которого не установлена, который вызвался поиграть на аккордеоне. Служанка, откликнувшаяся на имя Лилли, передала абрикосовый бренди.
  
  Я пытался ответить на вопросы матери миссис Сабо об Америке, но мои мысли были заняты Марией. Теперь, когда появилась возможность увидеть ее снова, возможно, в течение нескольких часов, мои чувства были неопределенными. Я ни о чем другом не думал с тех пор, как оставил ее возле кофейни со Шмидтом. Встреча выпускников, возможно, была не за горами, и я был полон дурных предчувствий.
  
  В конце концов, что я знал о Марии Торрес, кроме того, что она сама мне рассказала? Откуда я знал, что она добровольно не ушла из кофейни с немецким доктором, не дождавшись меня? Какие у меня были доказательства, помимо того, что она рассказала мне, для того, чтобы поверить, что она была пленницей Шмидта, а не сообщницей?
  
  Я вспомнил, как был удивлен, когда она ответила на команду Шмидта по-немецки в Келенфолде “Забрать свой багаж”, хотя она сказала мне, что не понимает по-немецки. В этот момент на ее прекрасном лице не было никаких признаков эмоций, ни малейшего намека на ужас, который она выказала, когда впервые увидела Шмидта на борту "Восточного экспресса". Я вспомнил, какой спокойной она была на складе в Мексикой, штат Юта, и как я не доверял ее проявлению нервозности, когда мы встретились на Востоке. Я начал относиться к ней как к девушке со слишком большим воображением и слабым самоконтролем. Возможно, я был прав. Возможно, это была умная игра.
  
  Но это тоже не имело смысла. Она последовала за мной с Востока, со всеми вытекающими отсюда опасностями. Она сыграла в мою игру с майором Страховым. Она осталась со мной, когда я решил сойти с поезда в Келенфолде. И разве не она обвила руками мою шею и поцеловала меня, когда я оставил ее, чтобы войти во дворы Келети? Разве она не пыталась пойти со мной?
  
  “Я не понимаю”. Я сказал это вслух по-английски, потому что мать миссис Сабо сказала по-венгерски: “Прошу прощения?”
  
  “Прости”, - сказал я. “Я не знаю, о чем я думал. Ты спрашивал меня о Бруклинском мосте?” Неизвестный шурин быстро выдал фальшивое исполнение “Тротуаров Нью-Йорка”, и папа Сабо просунул голову в дверь, чтобы сказать ему, чтобы он был осторожен, потому что Народная демократия не одобряет братания с иностранцами. Затем Уолтер, который ни слова не говорил по-венгерски, рассказал очарованным детям, которые не понимали ни слова по-английски, историю о братце Кролике.
  
  Я стоял рядом во время бесконечных рукопожатий и похлопывания по маленьким головкам, тостов в абрикосовом бренди и еще одного поцелуя руки служанкой, которая получила от каждого из нас по четвертаку в качестве чаевых. Затем мы ушли.
  
  Хайрам с некоторым трудом развернул машину, и мы выехали обратно на главное шоссе, чтобы направиться в сторону российской авиабазы.
  
  “Я думал, ты сказал, что мы собираемся выпить по чашечке кофе”, - сказал я.
  
  “Во всей Венгрии нет кофе”, - сказал Хирам. “Разве ты не заметил?”
  
  “Как я мог заметить?” Сказал я. “Если бы не склад, ночной клуб, несколько домов разного типа и загородная гостиница, я с таким же успехом мог бы проехать через Будапешт на скоростном поезде. Я бы хотел посмотреть, на что похож город в наши дни ”.
  
  “Не в эту поездку”, - сказал Хайрам. Он начал что-то добавлять, но заткнулся. Он не шутил надо мной. Я знал, что шансы выбраться из страны живым у меня были ничтожно малы, не говоря уже о том, чтобы увидеть достопримечательности Будапешта. У него и Тинси был дипломатический статус. В худшем случае их посадили бы в тюрьму до тех пор, пока Вашингтон не арестовал бы российского дипломата и не организовал обмен. Мы с Уолтером попали под категорию обычных преступников, которых ждет расстрельная команда. По крайней мере, Карр мог рассказать моей семье, что произошло.
  
  Хайрам сказал: “Мы бросим машину примерно в двух кварталах от авиабазы. Уолтер знает, как испортить карбюратор, чтобы все выглядело так, будто нам пришлось его бросить.
  
  “Сразу за главными воротами поля есть группа домов. Улица всего в квартал длиной, от шоссе, по которому мы едем, до ворот. С каждой стороны по двенадцать домов. Нам нужен пятый дом от шоссе с южной стороны. Он у вас?”
  
  Мы сказали, что понимаем. Хайрам попросил нас повторить то, что он сказал, и мы повторили в свою очередь. Затем он попросил нас проверить, совпадают ли наши часы.
  
  “Это то, что они делают в комиксах”, - сказал я. “Они всегда сверяют часы”. Никому это не показалось забавным. Это то, что ты говоришь, когда твои нервы на пределе.
  
  Хайрам сказал: “В доме три двери, передняя и задняя, и одна сбоку от авиабазы. Я возьму на себя переднюю дверь, Тинси - заднюю, а Уолтер - боковую”.
  
  “Что мне делать?” - Спросил я.
  
  Если Хайрам думал, что Мария была пленницей в этом доме, я хотел войти.
  
  “Мы должны быть начеку, Джон”. Это был первый раз, когда он обратился ко мне не как к мистеру Стоддеру. “Ты берешь сторону, ближайшую к авиабазе. Отойди в тень следующего дома. Ты можешь свистеть?”
  
  Я сказал, что могу, либо прямым, либо двумя пальцами.
  
  “Тебе не обязательно быть модным”, - сказал Хайрам с усмешкой. “Если увидишь, что кто-то направляется к дому, свистни ‘Дикси’. Если они пройдут мимо, перестань свистеть. Если они войдут на территорию, свистни ‘Подъем”.
  
  “Что мне тогда делать?” - Спросил я.
  
  “Беги изо всех сил”, - сказал Хайрам.
  
  “Могу я спросить, кого мы собираемся навестить?”
  
  “Майор Феликс Бородин”, - сказал Хайрам, - “хотя, судя по тому, что сказал папа Сабо, майора там не будет, чтобы принять нас. Видите ли, в течение следующего часа он проводит занятия по безопасности на авиабазе.”
  
  Хайрам остановил машину и выпустил Уолтера. “Ровно в восемь пять”, - сказал он.
  
  Тинси вышла следующей. Хайрам сказал: “Ровно в восемь пять”, и ей тоже. Она ушла в тень, не сказав ни слова.
  
  Я вышел на квартал дальше. “Ровно в восемь пять” относилось и ко мне. Была ясная, холодная, звездная ночь, где сильная метель могла бы послужить некоторым укрытием.
  
  У меня не было проблем с поиском улицы. Я прошел мимо пары русских солдат, не занятых на службе. Я затаил дыхание, но они даже не взглянули на меня. Было тяжело идти по неубранным тротуарам, и мои ноги все еще причиняли мне мучительную боль, но я посмотрел на часы, когда увидел пятый дом от шоссе на южной стороне, и у меня было две минуты отсрочки. Пистолет все еще был у меня под курткой в наплечной кобуре, но я мог бы справиться с ним так же легко в боксерских перчатках, как и с бинтами на руках.
  
  Когда я проходил мимо, в доме не было света. В соседнем доме не было света, и, если не считать пробирания по колено в снегу, у меня не составило труда пересечь лужайку и укрыться в тени второго дома.
  
  Резиденция майора Феликса Бородина не походила на коробку из-под хлопушек. Такое могло бы подойти для жителей Будапешта, но российским офицерам требовалось что-то более существенное. Дом Бородина, идентичный соседним двадцати трем, имел два полноценных этажа и что-то вроде просторного чердака под мансардной крышей. Там также был подвал, который следовало обыскать.
  
  Восемь пять превратилось в восемь десять, затем в восемь пятнадцать. Единственный звук раздался вскоре после назначенного времени, когда мои уши уловили скрежет окна, приоткрытого на дюйм или два, чтобы меня могли услышать, если я свистну. Трое моих друзей, очевидно, были осторожны, чтобы задернуть шторы; по крайней мере, свет не появлялся.
  
  Когда мои часы показали, что уже почти восемь двадцать, я начал чувствовать себя неловко. Трем опытным взломщикам не потребовалось бы пятнадцати минут, чтобы найти — мой разум почти принял слово "тело" — Марию. Дом был не таким уж большим. Не могло быть, чтобы они попали в ловушку. Один из троих закричал бы.
  
  Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не двигаться. Было ужасно холодно, мои мышцы свело судорогой и они болели от побоев, которые устроил мне Шмидт, но я не осмеливался выйти из тени. Мне пришло в голову, что Хайрам не сказал, что должно было произойти, когда они будут готовы уехать. Мы должны были встретиться у машины? Мы не могли рисковать, возвращаясь вместе. Откуда мне знать, когда они уехали? Если мы не вернулись к машине, как мы вернулись в Будапешт? Я проклинал себя за то, что не спросил.
  
  Я думаю, было почти половина девятого, когда я услышал, как взлетает самолет. Я знаю, что всего минуту или две спустя появились двое мужчин, направлявшихся со стороны авиабазы.
  
  Я свистнул “Дикси” так громко, как только мог. Я уверен, что они услышали меня внутри.
  
  Когда двое мужчин свернули к воротам Бородина, я свистнул “Подъем”, но самолет находился всего в нескольких сотнях футов над головой, и рев его двигателей заглушил бы сирену. К тому времени, когда шум из воздуха стих, мужчины были внутри дома.
  
  Если бы я мог использовать свои руки, я бы выстрелил в окно. Если бы там был камень, я бы бросил его, чтобы разбить стекло.
  
  Я ожидал услышать выстрелы, звуки борьбы, крики. Была только тишина, если не считать гула двигателей самолета вдалеке. Я ожидал, что с авиабазы прибудет больше людей, но никто не пришел. Возможно, они уже вошли, через черный ход и дверь с другой стороны, тем же путем, каким вошли Тинси и Уолтер.
  
  Я ждал пять минут, самые долгие пять минут, которые я когда-либо знал. Я больше не мог заставлять свои нервы слушаться меня.
  
  Я подошел к окну, которое было открыто. Выпавший снег доходил мне почти до пояса. Я приложил ухо к отверстию и услышал голоса где-то в доме, но не в этой комнате.
  
  Мне удалось приподнять окно примерно на три фута, используя локоть в качестве рычага, но я не мог придумать, как убрать штору. Я потянул его локтем, думая сорвать с ролика, но он откинулся назад и полез на окно с тем, что мне показалось чудовищным скрежетом. Я прижался к стене рядом с окном, но никто не появился.
  
  В комнате было темно, но в коридоре за ней горел свет.
  
  Я поставил одну ногу на узкий выступ над окном подвала, намереваясь подтянуться локтями на подоконник и проникнуть в комнату. Но я остановился. Какое дело мне было заходить в тот дом? Я должен был последовать совету Хайрема. Я должен был бежать изо всех сил. Я не мог обращаться с пистолетом, который был у меня при себе. Оказавшись в доме, я был бы бесполезен в драке.
  
  Правильным решением было бы обратиться за помощью. Но куда? К кому я мог обратиться? Американская миссия не могла и не стала бы вмешиваться. Когда агента разведки ловят с поличным, его правительство отрекается от него. Я не знал никого из людей, которые работали на Хайрама. Я не смог бы вернуться к папе Сабо, даже если бы смог найти седан Хайрама, починить карбюратор, запустить двигатель без ключей, а затем сесть за руль без помощи рук. Если нужно было что-то сделать, чтобы спасти Хайрема, Тинси и Уолтера, я должен был сделать это тогда.
  
  Все эти соображения промелькнули у меня в голове за несколько секунд, пока я стоял перед открытым окном. Но мне в любом случае нужно было ввалиться в ту комнату. Я не мог сбежать, не узнав сначала, что случилось с Марией.
  
  
  
  Глава семнадцатая
  
  
  ТРЮК, КОТОРЫЙ НЕ УДАЛСЯ
  
  Я стоял прямо за окном. Я думал закрыть его за собой, но решил, что было бы разумно оставить один возможный путь к отступлению.
  
  Голоса, которые я слышал снаружи, говорили по-русски. Вероятно, обсуждали, что делать с Хайрамом, Тинси и Уолтером. Мои знания русского языка строго ограничены, но я вспомнил некоторые слова из руководства для солдат и узнал “шпион”, “враг” и “стрельба”.
  
  Из коридора было достаточно света, чтобы я мог пересечь комнату, не натыкаясь на мебель. Когда я добрался до двери, я понял, что голоса доносятся откуда-то из коридора, в задней части дома, на том же этаже. Я прислушался к тому теплому, низкому голосу, который впервые услышал в седьмом купе Восточного экспресса. Я попытался узнать голоса трех моих друзей. Но говорившие были русскими без акцента.
  
  Это были те двое мужчин, которые вошли в дом. Они вели все разговоры.
  
  Я вспомнил голос Хайрема, то, как он сказал: “Беги изо всех сил”. Мне некуда было бежать. Меня забрали бы через пять минут, если бы я попытался вернуться в Будапешт, где у меня не было друзей. У меня даже не было удостоверения личности. Хайрам забрал мой паспорт на имя Жана Стоддера, швейцарца. Он сказал мне, что я снова Джон Стоддер, американец, но документы были у него в кармане.
  
  Я поставил одну ногу в коридор, и пол заскрипел подо мной. Мне показалось, что это прозвучало громко, как пистолетный выстрел, но голоса гудели без перерыва. Я пересек коридор и вошел в переднюю комнату в дальней части дома.
  
  Был только тусклый свет из коридора. Как только мои глаза привыкли, я обнаружил, что нахожусь в том, что европейцы любят называть музыкальной комнатой. В одном из углов, ближе к задней части дома, стояло пианино, а в другом - старомодный мягкий диван. Между двумя предметами мебели были двойные двери, несомненно, ведущие в столовую. Свет струился под ними и через щель в центре, где они не совсем сходились. Голоса были в той комнате, как и Хайрам, Тинси и Уолтер. Я подошел вплотную к дверям и увидел трех американцев, сидящих вместе на диване под прямым углом ко мне. Я не видел Марию. Русские были вне поля моего зрения. Они все еще вели все разговоры.
  
  Если бы я умел обращаться со своим оружием, я мог бы без труда застать русских врасплох. Была только одна другая возможность - передать мой пистолет в руки моих друзей, обманув русских, чтобы они на мгновение ослабили бдительность.
  
  Я решил, что мне придется выманить их в коридор, одновременно открыв двойные двери и пнув свой пистолет по полу к дивану, где один из трех американцев мог быстро его подобрать. Я понял, что это был ничтожный шанс.
  
  Мне удалось выронить пистолет из кобуры на диван, наклонившись и ударив запястьем по нижней части кобуры. Я обнаружил, что могу поднять пистолет обеими забинтованными руками. Я аккуратно положил его на ковер. Я распахнул локтем одну из двойных дверей, затем пнул пистолет противоположной ногой.
  
  На пианино стояла большая ваза. Я взяла ее в руки. Я на цыпочках подошла к двери в коридор. Голоса русских казались громче, как будто выступающие собирались отказаться от разговоров ради действий.
  
  Я измерил глазом расстояние между дверью в коридор и двойными дверями в столовую.
  
  Я подняла руки и швырнула тяжелую вазу в коридор, к другой двери в столовую. Я была в футе от двойных дверей, когда ваза приземлилась с грохотом, который потряс дом.
  
  Одна из двойных дверей легко откатилась под давлением моего локтя.
  
  В то же время я пнул пистолет ногой. Он заскользил по голому полированному полу. Он остановился почти у ног Хайрема Карра.
  
  За долю секунды я нырнул под пианино. Я ожидал, что один из русских займется расследованием аварии в коридоре, а другой выстрелит туда, где была моя голова. Двойная диверсия дала бы Хайраму шанс подобрать пистолет и пустить его в ход.
  
  Но выстрела не последовало, и я понял, что дверь в коридор не открылась.
  
  Это означало, что мой трюк был недостаточно хорош, что русские не оставили Хайрема незащищенным достаточно долго, чтобы он успел схватить пистолет, валявшийся у его ног.
  
  Затем кто-то пошевелился. Я услышала, как его ботинки заскребли по голому полу, и увидела его тень, двигающуюся впереди него через дверной проем. Тень двинулась туда, где я сидела на корточках.
  
  Затем он заговорил.
  
  “Вставай”, - сказал Хайрам Карр. “Вставай, Джон, и присоединяйся к нам в другой комнате”.
  
  
  
  Глава восемнадцатая
  
  
  НОВАЯ СТРАТЕГИЯ
  
  На мгновение я потерял сознание от облегчения. Затем облегчение уступило место гневу. Ни одному мужчине не нравится знать, что он выставил себя дураком.
  
  “Черт возьми, - сказал я, - откуда, черт возьми, я должен был знать? Почему ты ничего не сказал? Почему никто не вышел и не сказал мне?”
  
  Я был так разочарован, мне было стыдно за себя и я был зол на Карра, что мог только пялиться на него.
  
  “Мне жаль”, - сказал Хайрам. “Это моя вина. Я должен был дать тебе знать. Но я хотел, чтобы ты оставался там на случай, если у нас будут еще посетители. Все равно это был твой умный план ”.
  
  Будь я проклят, если этот похожий на птицу человечек в пенсне и нелепой шапочке из енотовой шкуры на его гротескной голове будет мне покровительствовать. Но я заметил двух русских, сидящих у стены, и закрыл рот. Я мог бы сказать Хайраму Карру, что я о нем думаю, когда—нибудь в будущем - теперь, когда у нас снова было будущее.
  
  Только когда я сел на диван рядом с Уолтером, я заметил, что у Карра в руке пистолет. Русские действительно были его пленниками; я предположил, что одним из них должен был быть майор Феликс Бородин. Другой был капитаном.
  
  “Где Мария Торрес?” Спросил я.
  
  Карр покачал головой. “Ее здесь нет”, - сказал он. “Нет причин полагать, что она когда-либо была в этом доме”.
  
  “Ты знаешь, где она?”
  
  “Я пытаюсь заставить майора Бородина рассказать нам. Он клянется, что не знает”.
  
  Я был удивлен, обнаружив, что Хайрам свободно говорит по-русски. Полагаю, я все еще думал о нем как о деревенщине, которой он притворялся, когда мы с Марией встретили его в вагоне-ресторане. Конечно, он не получил бы своего назначения, если бы не знал русский.
  
  Когда мой гнев остыл, Хайрам попросил меня наблюдать за улицей из-за входной двери. Он сказал что-то по-русски Бородину, который кивнул. Затем Хайрам сказал Уолтеру, что Бородин поедет с ним за машиной.
  
  “Он собирается вернуться с нами в Будапешт”, - сказал Хайрам. “Ему придется провести нас через блокпосты”.
  
  “Ты сказал ему, что убьешь его, если он этого не сделает?”
  
  “Нет, - сказал Хайрам, - но у меня есть средство убеждения посильнее этого. Я сказал ему, что расскажу Лаврентьеву о его связи с доктором Шмидтом”.
  
  “А как насчет этого другого парня, капитана?”
  
  “Он ничего не знает”, - сказал Хайрам. “По-видимому, он один из учеников Бородина на том курсе безопасности. Он говорит, что приходил сюда с майором, чтобы взять кое-какие книги”.
  
  “Что нам с ним делать?” Я больше не злился на Хайрема, потому что “мы” вырвалось само собой.
  
  “Свяжите его и оставьте”, - сказал Хайрам. “Бородин может освободить его или что он там планирует сделать, когда вернется из Будапешта”.
  
  “Что ты имеешь в виду ‘или что он там планирует сделать’?” Я спросил.
  
  Хайрам пожал плечами. “Это не наше дело, ” сказал он, “ что Феликс Бородин делает с капитаном. Но он слышал наш разговор и знает много такого о своем инструкторе по безопасности, чего Бородин предпочел бы, чтобы никто не знал ”.
  
  Когда Уолтер вернулся с машиной, они с Тинси связали капитана и засунули ему в рот кляп.
  
  Мы собирались закрыть за собой входную дверь, когда зазвонил телефон. Хайрам мгновение поколебался, затем вернулся в прихожую и снял трубку. Он послушал, затем поманил меня к себе. Он поднес трубку к моему уху.
  
  “Алло, алло, Феликс?”
  
  Я бы узнал этот отрывистый, жесткий и четкий голос где угодно. Я попытался замаскировать свой.
  
  “Ja?” Я сказал.
  
  “Ты опаздываешь. Наша встреча была назначена на девять часов. Я очень занят. Ты садишься на следующий поезд?”
  
  Доктор был занят, все верно. Достаточно занят, чтобы сбежать от Орловской до прибытия людей Лаврентьева.
  
  “Sehr gut,” I said. “Ich kommt schnell.”
  
  “Тогда в обычном месте, через тридцать минут”.
  
  “Но где?” Я спросил Хайрема, когда он положил трубку.
  
  “Бородин скажет нам, так или иначе”.
  
  Хайрам вел машину, Тинси сидел впереди, Бородин - между ними.
  
  Мы наткнулись на первый блокпост на окраине города, недалеко от гоночной трассы. Они помахали нам рукой, когда увидели форму майора. Нам пришлось предъявить удостоверение личности, чтобы пройти полицейские кордоны перед участком Келети, несмотря на присутствие Бородина. У Хирама были удовлетворительные документы для всех нас.
  
  Капитан жандармерии отдал честь. “Извините, - сказал он, - но это приказ МВД. Те иностранцы, которые убили русского майора Страхова в поезде”.
  
  “Есть успехи?” Спросил Хайрам.
  
  “Мы их поймаем”, - сказал капитан жандармерии. “Это займет время, вот и все”.
  
  Мы поехали в сторону Дуная, остановившись перед кофейней "Белвароши", и Хайрам зашел внутрь в енотовой шапке и всем остальном. Я полагаю, это было частью его прикрытия в качестве американского атташе по сельскому хозяйству é, такого рода костюм венгры видели в западных фильмах и принимали за типично американский. Я думаю, Хайрам полагал, что никто не поверит, что яркая одежда может скрыть агента под прикрытием.
  
  Когда Хайрам вернулся к машине, он сказал Бородину, что тот может уходить. Русский ушел, не сказав ни слова, глубоко засунув руки в карманы.
  
  Я думал, Хайрам сошел с ума, раз позволил Бородину уйти, но я выразился по-другому. Я сказал: “Ставлю доллар, что он отправится к Шмидту так быстро, как только сможет”.
  
  “Желающих нет”, - сказал Хайрам. “Это то, на что я рассчитываю”.
  
  “Он сказал тебе, где они встречаются?”
  
  “Конечно, нет”, - сказал Хайрам, - “и я не потрудился спросить его, потому что он бы солгал. Он должен увидеть Шмидта. Их единственный шанс - убить нас всех четверых, сейчас. Бородин достаточно умен, чтобы понимать, что с ним будет, если Лаврентьев узнает о его связи с немцем.”
  
  “Итак, вы спокойно отпускаете его на свободу посреди Будапешта”, - сказал я.
  
  “У меня есть человек, который следит за ним”, - сказал Хайрам. “Как ты думаешь, почему я зашел в "Белвароси”?"
  
  Я все еще не был убежден. Если бы Бородин был инструктором по безопасности, он, безусловно, был бы подозрительным. И знал, как быстро ускользнуть от агента Хайрема. Наш единственный шанс найти Марию был через доктора Шмидта. А Бородин был нашей единственной связью с немцем.
  
  Мы не пробыли в доме Хайрема и пятнадцати минут, когда позвонил оперативник и сказал, что потерял Бородина. Русский применил древний трюк с посадкой в переполненный автобус, вошел первым из-за своей униформы, затем выскользнул через боковую дверь, когда автобус собирался тронуться, и человек Хайрема был беспомощно зажат внутри.
  
  “Ты сказал, что Шмидт и Бородин решат, что им придется убить нас всех четверых, чтобы заставить нас молчать”, - сказал я Хайраму. “Что нам делать? Ждать поблизости, как легкая добыча? Я не вижу, как мы можем найти их сейчас. Мы никогда не должны были выпускать Бородина из виду ”.
  
  “У нас нет времени ждать”, - сказал Хайрам. “Подойди к окну”.
  
  Он отодвинул занавеску. У здания на другой стороне улицы стояли двое мужчин.
  
  “До сих пор нам слишком везло”. Я не могла удержаться от смеха, но он проигнорировал это. “Это не может продолжаться долго. У нас осталось всего несколько часов. Мы должны найти конверт Марселя Блэя и убираться к черту из Венгрии ”.
  
  “А как насчет Марии Торрес?”
  
  Хайрам положил руку мне на плечо. “Мне жаль, ” сказал он, “ но мы ничего не можем сделать. На это нет времени. Шмидт знает, где конверт. Если ты догадался, допросив Орловскую, русские могут сложить два и два и получить ответ, если у них будет время. Мы должны двигаться, Джон. Мы должны получить этот конверт сегодня вечером ”.
  
  “Я не собираюсь бросать Марию”, - сказал я. “Я не могу этого сделать. Я пошел за Орловской, потому что ты обещал, что мы найдем Марию. Я получил два часа ада от Шмидта. Я получил тебе ответ, который ты хотел. Я узнал, где конверт. Ты не имеешь права подводить меня сейчас ”.
  
  “Ты влюблен, не так ли, Джон?”
  
  “Конечно, это так”, - сказал я.
  
  “Откуда вы знаете, что Мария Торрес не ушла добровольно со Шмидтом? Откуда вы знаете, в чем заключается ее игра?”
  
  “Я знаю, что она ушла не по своей воле. У меня нет никакого способа доказать это. Но я не собираюсь ее бросать”.
  
  Хайрам сказал: “Но, Джон, я говорил тебе, что владение этим конвертом из манильской бумаги означает для России или Соединенных Штатов. Это может означать разницу между войной и миром. Я официальное лицо правительства Соединенных Штатов, Джон. Я не имею права рисковать успехом своей миссии ради кого-либо. Поверь мне, я ужасно сожалею ”.
  
  После долгой паузы я сказал: “Что мы можем сделать с конвертом? Станция Йожефварош, должно быть, кишит вооруженными русскими. Мы не можем захватить власть так, как вы это сделали в доме Бородина. Каков план?”
  
  “Я не знаю”, - сказал Хайрам. “Все, что я знаю, это то, что мы должны действовать в спешке”.
  
  Он взял со своего стола крупномасштабную карту Будапешта и расстелил ее на полу.
  
  “Я бы посоветовал тебе немного отдохнуть. Я попрошу Тинси сменить бинты у тебя на руках”.
  
  Когда я вышел из комнаты, Хайрам стоял на четвереньках, изучая карту.
  
  Я поднялся наверх, в комнату, которую ненадолго занимал прошлой ночью, и растянулся на кровати. Я пытался заснуть, но ничего не получалось. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел лицо Марии.
  
  Я приехал в Венгрию, чтобы узнать, что случилось с моим братом. Я знал ответ. Если бы мне удалось прожить еще несколько часов, я должен был уехать, так и не узнав, что случилось с девушкой, которую я любил.
  
  Казалось невероятным, что мы с Марией были вместе всего двадцать четыре часа, что немногим более чем в два раза больше времени прошло с тех пор, как я сел в Восточный экспресс на Западном вокзале Вены.
  
  Я вспомнил, как выглядела Мария, когда я видел ее в последний раз. Она обернулась, чтобы помахать рукой, когда подошла к двери кофейни. Затем Шмидт открыл дверь, когда Отто, Германн и я сворачивали за угол в густой снегопад, и мы услышали рыдания цыганских скрипок:
  
  Есть цыганская сказка о том, что на луне,
  
  Каждую полночь цыган играет мелодию.
  
  Сладкие мелодии, льющиеся из его скрипки, которые,
  
  Их слышат только влюбленные, когда они уходят в тишину.
  
  Тогда, любовь моя, давай попробуем, пока ясен лунный свет,
  
  Среди темного леса эту скрипку хочется услышать.
  
  Я вспомнил, как мое сердце забилось быстрее, когда я вернулся в кофейню с Хайрамом и Тинси, как я был счастлив, когда мы обнаружили, что машина Шмидта все еще стоит у входа. В течение пяти минут, пока не вышли Карры, это означало воссоединение с Марией.
  
  Тинси сообщила новость. Она сказала: “Боюсь, возникла заминка. Вашей девушки там нет. Владелец сказал, что они со Шмидтом ушли час назад”.
  
  Как немецкий врач заставил Марию покинуть кофейню? Она сказала мне: “Возвращайся скорее, я буду ждать”. Я никогда бы не поверил, что она ушла по собственной воле. С другой стороны, он бы не рискнул угрожать ей пистолетом в таком людном месте.
  
  И почему он бросил свою машину? Не для того, чтобы ввести нас в заблуждение. Он не знал, что я возвращаюсь. Как раз наоборот. Он был уверен, что Отто и Германн последуют его инструкциям убить меня во дворах Келети после того, как я найду конверт.
  
  Доктор мог бы оставить свою машину, если бы ограбил кофейню, если бы заставил владельца и посетителей стоять в стороне, пока он увозил Марию под дулом пистолета. Он бы не доверил машине немедленно тронуться с места, когда его преследует толпа. Было бы легче отделаться от них, направившись в шторм.
  
  Но если бы это было так, Шмидт не вернулся бы за машиной. Владелец вызвал бы полицию, которая забрала бы ее. И все же Шмидт или один из его людей вернулись за ним, или, по крайней мере, я предположил, что это была машина, шины которой Хайрам порезал, когда они спасали меня от Орловской.
  
  Владелец сказал Тинси и Хайраму, что немец и Мария уехали вскоре после того, как я отправился на верфи, почти за час до моего возвращения. Он ничего не сказал о том, что Шмидт применил силу. И это было бы важным событием в жизни владельца кофейни.
  
  Ни одна из этих гипотез не имела смысла. Должен был быть другой ответ.
  
  Я сказал Тинси, когда она сообщила новости: “Ты недостаточно далеко заглянул. Владелец - лжец”.
  
  Следующее, что я осознал, это то, что я спускался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Я чуть не выломал дверь в кабинет Хайрама.
  
  “Владелец был лжецом”, - крикнул я пораженному Хайраму. “Это ответ. Разве ты не видишь?”
  
  Агент разведки посмотрел на меня так, как будто подумал, что я сошел с ума. Он вскочил на ноги. Крошка прибежал из другой комнаты.
  
  “Успокойся, успокойся”, - сказал Тинси.
  
  “Ничего легкого”, - сказал я. “Это ответ. Шмидт никогда не выводил Марию из кофейни. Его машина все еще была там, потому что он все еще был там. Разве ты этого не видишь?”
  
  Хайрам приготовил мне скотч с содовой.
  
  “Мы были так заняты, что у нас не было времени подумать”, - сказал я. Я выпил половину напитка одним глотком. Я рассказала Хайраму и Тинси о том, что крутилось у меня в голове, прежде чем я вскочила с кровати, как чертик из табакерки.
  
  “Шмидт не стал бы ждать в любой кофейне”, - сказал я. “У него такие же проблемы с властями, как и у нас. Он должен быть еще более осторожен, потому что на его машине нет дипломатических номеров. Он не выбрал бы кофейню, которую выбрал, если бы у него не было веской причины. В обычных условиях он бы побоялся быть узнанным поездными бригадами, которые ходят туда. Они бы наверняка запомнили такую красавицу, как Мария.
  
  “Доктор пошел туда только по одной причине. Потому что владелец был членом банды. Потому что ему можно было доверять, он мог солгать любому, кто задавал вопросы.
  
  “Мария все еще там. Я готов поставить на это свою жизнь”.
  
  “Ты собираешься”, - сказал Хайрам. Он снял пенсне и потер нос. “Что там сказал Шмидт по телефону у Бородина?”
  
  “Какое это имеет к этому отношение?” Спросил я.
  
  “Много. Что он сказал?”
  
  “Ну, он сказал, что Бородин опаздывает, и я сказал "да". Он спросил, едет ли Бородин следующим поездом, и я снова сказал "да". Затем он сказал, что увидится с ним в обычном месте через тридцать минут.”
  
  Хайрам взял с книжной полки экземпляр венгерского железнодорожного путеводителя.
  
  “Поезд, на который сел бы Бородин, прибывает в Келети через двадцать две минуты. От его дома до станции около пяти минут. Это означает, что упомянутое Шмидтом ‘обычное место’ находится в трех минутах езды от Келети ”.
  
  “Это подошло бы для нашей кофейни”, - сказал я. “Это стоит попробовать. Ты попробуешь?”
  
  “У меня дело к герру доктору Шмидту”, - сказал Хайрам. “Сегодня вечером мы должны воспользоваться железнодорожным вагоном в Йожефвароше”. Он потер подбородок. “Было бы полезно, если бы мы могли устранить любую возможную конкуренцию со стороны Шмидта до того, как начнем”.
  
  
  
  Глава девятнадцатая
  
  
  ТЕЛО В ПОДВАЛЕ
  
  Двое мужчин все еще находились на другой стороне улицы, когда Хайрам, Тинси, Уолтер и я отъехали. Они не сделали ни малейшего движения, чтобы последовать за мной.
  
  “Они пока не будут меня арестовывать”, - сказал Хайрам. “Они предпочли бы подождать, чтобы поймать меня с поличным. Затем они устроят самое грандиозное судебное разбирательство, которое вы когда-либо видели ”. Он говорил без эмоций, как будто обсуждал турнир по бриджу или вечеринку по случаю дня рождения. У него не было нервов.
  
  Я почувствовал желание поддержать разговор.
  
  “Как вы думаете, почему Бородин, майор российской армии, спутался со Шмидтом?”
  
  “Почему кто-то из них распродается?” Спросил Хайрам. “Обычно это деньги или женщины, или и то, и другое. Иногда это амбиции, иногда уязвленное тщеславие.
  
  “Марсель Блэй влюбился в Орловскую. Он хотел вернуться в Германию, и русские пообещали ему высокий пост в их восточногерманском правительстве.
  
  “Посмотрите на Орловскую. Она хочет денег и роскоши. Она продастся кому угодно, чтобы получить легкую жизнь. Но в этом рэкете Блейзы, Орловские и Бородины не продержатся слишком долго. Предатели и двурушники обычно вешаются. Такие люди, как Шмидт, самые крутые. Они преданные фанатики, мужчины с одной идеей, которая доминирует в их жизни. Их нельзя купить, обратить в свою веру или обуздать. В нормальном мире Блэй, Орловска и Бородин, вероятно, были бы в тюрьме, но Шмидт был бы заключен в психиатрическую лечебницу ”.
  
  Мы проехали мимо кофейни. Над кафе было два этажа é. Крыша была плоской. С одной стороны был переулок, отделявший кофейню от лавки резчика по камню, вывеска которого гласила, что он изготавливает надгробия для Керепеситемет ö, огромного муниципального кладбища через дорогу. У другой стены кофейни стоял четырехэтажный многоквартирный дом.
  
  Мы обогнули квартал, и подсвеченные часы на башне вокзала Келети показали, что было десять тридцать пять. Прошло больше часа с тех пор, как мы высадили майора Феликса Бородина. Учитывая время, необходимое для того, чтобы встряхнуть оперативника Хайрема, Бородин встретился со Шмидтом в кофейне добрых полчаса назад.
  
  Мы не могли видеть заднюю часть кофейни из-за окружающих зданий. Хайрам сказал, что, вероятно, позади было открытое пространство, к которому вел переулок.
  
  Когда мы сделали почти полный круг, Уолтер и я высадились. Мы должны были зайти в кафе é. Тинси и Хайрам будут снаружи, прикрывать наш выход в случае неприятностей. Владелец никогда не видел ни Уолтера, ни меня, но он помнил, что Карры расспрашивали о Марии и Шмидте. Машина должна была быть припаркована на дальней стороне кладбища, в районе складов, заброшенных ночью.
  
  Крошка сменил бинты на моих руках на более тонкие, и я был уверен, что смогу обращаться с оружием, хотя и с большой болью. В любом случае, я носил "Люгер" в наплечной кобуре.
  
  Мы на мгновение остановились прямо за дверью. Я бросил быстрый взгляд, но не увидел ни Шмидта, ни Бородина. За маленькими столиками сидело не более двадцати пяти-тридцати посетителей. Метрдотель поманил нас занять столик рядом с цыганским оркестром, который был на платформе, но я покачал головой, и мы сели у двери. Как только мы сделали заказ, я взял со стойки пару газет, чтобы мы могли при необходимости спрятать лица. Мы выпили кофе и притворились, что читаем. Ничуть не помогло то, что я выбрал документы на турецком и греческом языках, из которых ни я, ни Уолтер не понимали ни слова.
  
  После пары чашек кофе я подозвал официанта и спросил у него по-немецки, где мужской туалет. Он отправил меня через дверь в дальнем углу платформы для цыган. Мужской туалет находился в конце тридцатифутового коридора. Лестница на второй этаж находилась в стороне от коридора, примерно на полпути вниз.
  
  Наверху лестницы горел тусклый газовый фонарь, но света было достаточно, чтобы я смог разглядеть две двери с номерами. Сначала я подумал, что было бы разумно снять комнату. Но у нас не было багажа. Это было такое место, где пара могла снять номер без багажа, но на одинокого мужчину смотрели бы с подозрением.
  
  Я вернулся к столу, и Уолтер проделал ту же процедуру.
  
  Большинство мужчин в кофейне были с железнодорожных верфей. Там было два или три вагона - носильщики Литс в коричневой униформе, железнодорожники в обычной темно-синей и машинисты, чье призвание было очевидно даже в гражданской одежде по оттенку их кожи, напоминающему угольную пыль. Несколько женщин, казалось, были там с древней целью.
  
  Там был невысокий мужчина с бочкообразной грудью, который двигался по залу, беседуя с посетителями. Я принял его за владельца. Я забыл попросить Хайрема описать его. В меню, помеченном пальцем на столе, значилось, что владельца зовут Георгий Кис, но его прусские усы и щетинистая стрижка навели меня на мысль, что он родился Георгом Кляйном, а позже переделал свое имя в мадьяризированное.
  
  К тому времени, как Уолтер вернулся, я решила, что собираюсь подняться по лестнице. После еще одного кофе я скажу Уолтеру так, чтобы официант мог слышать, что я плохо себя чувствую. Я бы тоже убедился, что выгляжу больным, по пути в коридор. Я не думал, что мне потребуется много времени, чтобы осмотреть верхние этажи, но если Уолтер сочтет нужным предупредить меня, он должен был дать the gypsies пять долларов за исполнение “Лилли Марлен”, мелодии, которую каждая группа в Центральной Европе знает наизусть.
  
  Коридор был пуст, и я поднялся на второй этаж незамеченным. Мне показалось, что лестница чрезмерно скрипит под изодранным красным ковром, но цыганский оркестр атаковал “Black Eyes” с таким азартом, что мог перекрыть что угодно.
  
  На втором этаже было полдюжины комнат. Двери были закрыты, и невозможно было определить, какие из них заняты, не услышав голосов. Я стоял в конце узкого коридора, как можно дальше от мерцающего газового фонаря, пока музыка не смолкла. Кто-то разговаривал в третьей комнате. Я приложил ухо к двери, но мужчина говорил по-венгерски без акцента, способностью, которой не обладали ни Шмидт, ни Бородин.
  
  Я попробовал подняться на верхний этаж. Я услышал женский крик и помчался по коридору, но когда я добрался до двери, она кричала по-венгерски. Я спустился вниз так быстро, как только мог.
  
  Хозяин разговаривал с Уолтером по-немецки, когда я вернулся к столику. Он повернулся, чтобы поклониться мне. Я попытался прочитать выражение его лица, но оно было совершенно бесстрастным.
  
  “Могу я предложить Фернет Бранку?” - сказал он. “Я нахожу, что расстройство желудка почти всегда происходит от нервов”. Он взглянул на мои забинтованные руки.
  
  “Кое-что я съел”, - сказал я. “Мои нервы в порядке”.
  
  Когда музыка заиграла снова и владелец ресторана отошел, я уткнулся носом в афинскую газету и попытался обдумать следующий ход.
  
  Я не мог курсировать между кафе é и верхними этажами бесконечно. Мне повезло, что после одного посещения меня не поймали. Не было никакого способа определить, за какой из двенадцати дверей Шмидт и Бородин могли совещаться, если они вообще были в этом месте. Я не мог попробовать все двери или взломать запертые, чтобы посмотреть, была ли Мария пленницей в одной из них.
  
  Единственным выходом было пить кофе, притворяться, что читаешь, и надеяться, что появятся Шмидт или Бородин. Я отложил бумагу и начал объяснять Уолтеру, но в этом не было необходимости, потому что в этот момент в парадную дверь вошел Шмидт. Бородина с ним не было.
  
  Я пнул Уолтера под столом. Я держал газету перед лицом, но меня поставили так, чтобы я мог наблюдать за Шмидтом краем глаза. Я ожидал, что он направится в коридор, который вел к лестнице, но он стоял прямо за дверью. Он вытянул голову вперед, как стервятник, вглядываясь сквозь очки в золотой оправе, пока не заметил владельца и не направился к нему в дальний конец зала. Они некоторое время разговаривали, их круглые головы были близко друг к другу. У меня создалось впечатление, что Шмидт был взволнован; он постоянно и подчеркнуто размахивал руками.
  
  Я подозвал нашего официанта и оплатил счет. Я хотел быть готовым уйти в тот момент, когда это сделает Шмидт. На нем не было ни шляпы, ни пальто, и я предположил, что он не мог уйти далеко, что он оставил свои вещи в каком-нибудь соседнем здании.
  
  Владелец проводил Шмидта до двери, и они пожали друг другу руки.
  
  Я не хотел рисковать столкнуться со Шмидтом перед заведением, поэтому досчитал до шестидесяти, прежде чем мы с Уолтером встали из-за стола и последовали за ним. Мы достигли тротуара как раз вовремя, чтобы увидеть, как он входит в соседний дом.
  
  “Мы должны рассказать Каррам”, - сказал я Уолтеру. “Ты смотри, чтобы Шмидт снова не вышел. Я попытаюсь найти Хайрема в переулке”.
  
  “Свистите ‘Дикси", мистер Стоддер", ” сказал Уолтер. “Это наш сигнал. Кажется, только американцы знают эту мелодию”.
  
  Я пробрался по снегу в конец переулка, молясь, чтобы Хайрам не всадил пулю мне в голову прежде, чем я смогу подойти достаточно близко, чтобы рискнуть свистнуть.
  
  Я укрылся за большим гранитным блоком на границе владений камнереза. Я высунул голову и просвистел первые несколько тактов “Дикси”. Я прислушался, но никто не подошел и не откликнулся. Я подождал минуту или около того, а затем свистнул громче, но по-прежнему ничего не происходило. Я перешел через переулок во двор за кофейней. Я снова свистнул, но ответа по-прежнему не было.
  
  Я вернулся на тротуар, к Уолтеру.
  
  “Они не отвечают”, - сказал я. Я подумал, что, возможно, неправильно понял план Хирама, но Уолтер подтвердил это. Тинси и Хирам будут снаружи, чтобы прикрыть наш выход в случае неприятностей.
  
  “Может быть, они на другой стороне улицы”, - сказал Уолтер. Но мы оба знали, что это невозможно. Перед высоким железным забором, который не пускает живых на кладбище, была только тонкая полоска тротуара. Не было никакого места, кроме переулка и заднего двора, откуда Хайрам и Тинси могли бы наблюдать за кофейней.
  
  Мы не могли бесконечно стоять на тротуаре.
  
  “Я думаю, нам лучше последовать за Шмидтом”, - сказал Уолтер. “Может быть, мистер и миссис Карр зашли за угол выпить чашечку кофе. Стоять на снегу холодно”.
  
  Это был не тот момент, чтобы начинать думать о том, что могло произойти.
  
  Мы вошли в четырехэтажный многоквартирный дом. Там не было никаких почтовых ящиков с именами. Впрочем, это не имело значения, потому что дверь подвала была приоткрыта, и мы услышали голоса, и мы знали, что случилось с Хайрамом и Тинси.
  
  Мы нашли их у подножия лестницы в подвал. Тело майора Феликса Бородина лежало в двадцати футах от нас, наполовину скрытое печью. Дверь в дальнем конце подвала была открыта, деревянная дверь раскачивалась взад-вперед на ветру.
  
  “Его убил Шмидт”, - сказал Хайрам.
  
  Я подошел к задней двери, и было достаточно света, чтобы разглядеть следы на свежем снегу.
  
  “Когда Шмидт ушел отсюда, чтобы пойти в кофейню, ” сказал Тинси, “ мы заметили его. Мы знали, что он вернется, потому что он оставил свою шляпу и пальто. Мы подумали, что могли бы осмотреть это место, пока он был по соседству.
  
  “Мы слышали, как он вернулся, но он не поднялся наверх, как мы рассчитывали. К тому времени, как Хайрам спустился сюда, Шмидт успел сделать два выстрела. Тогда он, должно быть, услышал шаги Хайрема на лестнице, потому что вошел в дверь вон там.”
  
  Сначала Марсель Блэй, затем Иван Страхов, теперь Феликс Бородин.
  
  “Тебе лучше подняться наверх”, - тихо сказал Хайрам. “На верхний этаж”.
  
  Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду.
  
  “Шмидт был на пути туда”, - сказал Хайрам. “Это было следующим”.
  
  “В здании больше никого нет”, - сказал Тинси. “Вы можете подниматься прямо наверх”.
  
  Мне пришлось позвать Уолтера, чтобы он помог мне взломать дверь, потому что Шмидт запер ее снаружи. Я услышал приглушенные звуки из-за двери, те же звуки, которые, должно быть, сказали Хайраму и Тинси, кто был заперт внутри.
  
  Я стоял на пороге. Я боялся войти. Я боялся того, что мог увидеть. Я позвал ее по имени, и она, пошатываясь, направилась ко мне. Я подхватил ее на руки.
  
  Тогда я знал, что убил бы доктора Шмидта, даже если бы мне потребовалась вся оставшаяся жизнь, чтобы найти его.
  
  
  
  Глава двадцатая
  
  
  ОПАСНЫЕ ПЛАНЫ
  
  Двое мужчин на машине последовали за нами обратно к дому Хирама. Они отстали всего на сотню футов или около того после того, как подобрали нас там, где Хирам оставил свой седан, на дальней стороне кладбища. Мужчины, которых мы заметили через дорогу от дома, все еще были там, только теперь их было трое вместо двух.
  
  Было неприятно осознавать, что они с самого начала знали, что происходит. Они намеренно позволили Шмидту и американцам продолжить финальный бой. Им это ничего не стоило. Они вручали нам уведомление о том, что начался финальный раунд в битве за манильский конверт Марселя Блэя.
  
  Внезапное осознание того, что такое русская игра, объяснило многое. Это объясняло, почему меня не подобрали в Аризоне, почему Герману и Отто разрешили добраться до Будапешта как дезертирам из Красной Армии на украденной армейской машине. Это объясняло, почему деятельность Хайрема не была пресечена и почему Шмидту было позволено передвигаться по своему усмотрению. Это объясняло майора Феликса Бородина, который выполнял очень аккуратную работу контрразведчика — пока Шмидт не поймал его за этим.
  
  Это также объясняло тот факт, что Хайрам, Тинси, Уолтер, Мария и я все еще были на свободе. Русские знали все, кроме местонахождения конверта. Мы оставались бы на свободе, пока не привели бы их к этому или Шмидта.
  
  Но на данный момент единственное, что имело значение, это вызвать врача для Марии. Я пытался уговорить Хайрама остановиться у кабинета врача или в больнице, но он сказал, что это слишком опасно, что в больнице Марию продержат несколько дней. Они вызовут полицию, как только мы привезем ее.
  
  Как бы то ни было, русские видели, как мы отнесли ее к машине, и они видели, как мы отнесли ее в дом Хайрама. Для них это была еще одна деталь, которая касалась только Шмидта и нас.
  
  Она была в истерике, когда я нашел ее. Мне не нужно было задавать вопрос, чтобы знать всю историю. Некоторые инструменты Шмидта были на бюро.
  
  Тинси уложил ее в постель в комнате для гостей. Хираму наконец удалось вызвать врача после полудюжины звонков; было уже за полночь, и он не мог ничего объяснить по телефону. Я боялся, что у нее могут остаться шрамы на всю жизнь, но доктор сказал, что он так не думает. Он сказал, что у нее должно быть абсолютное спокойствие, что ей следует уехать на длительный отдых. Я подумал о том, что ждало нас той ночью, и поблагодарил его.
  
  Как только Мария уснула, я присоединился к Хайраму в его кабинете. Он расстелил на полу карту Будапешта. Когда я вошла в комнату, он сидел на корточках перед камином, подбрасывая бумаги в пламя. Это означало, что когда мы покинули дом той ночью, это было навсегда. Хайрам сжигал свои конфиденциальные документы и коды.
  
  “Что вы собираетесь делать с Марией?” Спросил я. “Мы не можем ее перевезти. Она не в том состоянии, чтобы путешествовать”.
  
  “Тинси и Милли отведут ее в ту гостиницу на холмах Буды. Они будут среди друзей”.
  
  Я собирался спросить, как они проедут через блокпост, но потом понял, что русские установили блокпосты, чтобы следить за нашими передвижениями и передвижениями Шмидта, а не останавливать нас. Мы нормально проезжали блокпосты, пока в руках МВД не оказался конверт Блэя из манильской бумаги.
  
  Хайрам потер рукой лоб. Я знал, как он, должно быть, устал. Не думаю, что за два дня он поспал хотя бы час.
  
  “Почему бы тебе не поехать с ними?” - сказал он. “Мы с Уолтером можем разобраться с делами в Йожефвароше”.
  
  Несколькими часами ранее я, возможно, согласился бы. Я сказал себе, что конверт Блэя меня не интересует. Это было до того, как Хайрам раскрыл его важность, но, тем не менее, я попытался заключить сделку со Шмидтом. Я был готов отдать ему конверт в обмен на безопасность Марии и мою свободу выполнить миссию, которая привела меня в Венгрию по паспорту убитого человека. Но это было до того, как я узнал о судьбе своего брата от суки, которая его предала. Это было до того, как Шмидт “развлекал” меня у Орловской. Это было до того, как я встал в дверях той комнаты в многоквартирном доме и увидел, что Шмидт сделал с женщиной, которую я любил.
  
  “Иди ты к черту”, - сказал я Хайраму. “Я здесь, чтобы остаться”.
  
  “Ты не должен беспокоиться о Марии”, - сказал он. “Иди посмотри на эту карту, и я скажу тебе почему”.
  
  Он указал на местоположение загородной гостиницы. Затем он переместил палец примерно на милю к западу.
  
  “Примерно в ста ярдах к северу от гостиницы есть грунтовая дорога. Чуть более чем в миле вниз по этой дороге есть длинный участок плоского открытого поля”.
  
  Он взглянул на часы.
  
  “Ровно на рассвете, чуть более чем через пять с половиной часов, самолет Военно-воздушных сил Соединенных Штатов приземлится на этом поле. Он взлетит с Марией, Милли и Тинси на борту. Я надеюсь, что он исчезнет вместе с конвертом Марселя Блэя. Я думаю, вполне возможно, что либо ты, либо Уолтер, либо я будем живы на рассвете, в семь сорок четыре.”
  
  У меня вертелся на кончике языка, чтобы сказать ему, что я мог бы доставить конверт на самолет, но что я не покину Венгрию, пока не заключу окончательное соглашение со Шмидтом. Однако мне пришло в голову, что я оскорбил бы его, предположив, что я буду единственным, кто останется в живых через пять с половиной часов.
  
  Хайрам позвал Уолтера в комнату, и мы нашли на карте грузовую станцию Йожефварош. Мы не могли уйти с кладбища. Там, где станция Келети, кофейня и многоквартирный дом находились на северном краю места захоронения, Йожефварош граничил с ним на юге. Планировка напоминала огромную букву D с Келети вверху, Йожефварошем внизу, а изогнутая часть - соединительные рельсы. Кладбище занимало большую часть внутренней части, а вертикальная линия представляла улицу Фьюмей-ут, одну из главных магистралей города.
  
  Грузовая станция и дворы тянулись параллельно кладбищу в четыре городских квартала. Станция занимала четверть этого расстояния, имея шесть погрузочных платформ на таком же количестве путей.
  
  Я заметил кое-что еще. Прямо там, где рельсы входили в станцию, было большое здание, армейские казармы, в которых размещался будапештский гарнизон.
  
  Хайрам кивнул. “И чего не показывает карта, - сказал он, - так это того, что станция окружена высокой каменной стеной. Единственный способ проникнуть без приглашения - пройти по дорожкам с места, находящегося далеко за пределами дворов. ”
  
  Я поднялся наверх, чтобы попрощаться с Марией. Я постучал, но ответа не последовало. Дверь была не заперта, и я вошел, чтобы найти ее крепко спящей, иссиня-черные волосы обрамляли ее милое смуглое лицо на фоне белизны подушки.
  
  Я наклонился и поцеловал ее в лоб. Я направился к двери, а затем, поскольку в книге говорится, что в таких случаях нужно сохранять чувство юмора, я достал из кармана амулет Илонки от сглаза и положил его на подушку Марии рядом с ее головой.
  
  
  
  Глава двадцать первая
  
  
  СБЕЖАВШИЙ ЛОКОМОТИВ
  
  Машина, которая следовала за нами до Хирама, снова преследовала нас, когда мы в последний раз выходили из дома.
  
  Мы решили расстаться, чтобы встряхнуться. Высадив меня возле Дунайского Корсо, Хирам отвезет Уолтера в Буду, затем вернется в Пешт, чтобы бросить машину. Мы договорились встретиться в три часа возле железнодорожных путей, в четверти мили от верфи Йожефвароша.
  
  Хайрам сказал, что есть вероятность, что один из нас выйдет со дворов. В переулке на улице Ашталос Сандор, 188, которая граничит с трассами от Келети до Йожефвароша, должна была стоять машина, недалеко от места нашей трехчасовой встречи. По расчетам Хайрама, до импровизированного летного поля оставалось сорок минут, а это означало, что тот из нас, кто доберется до машины, должен быть там к семи часам.
  
  Перед выходом из дома я обнаружил, что могу обращаться с оружием, хотя и с некоторым трудом и с риском открыть раны на руках. У каждого из нас было по две обоймы для наших "люгеров". Поскольку в каждом патроннике уже было по одному патрону, это дало нам по семнадцати выстрелов на каждого, чего, по мнению Хайрама, должно было хватить для захвата города.
  
  Когда я вышел из машины, это был первый раз, когда я был один и шел пешком по центру Будапешта более чем за девять лет. Я оказался перед старым редутом. Через площадь, лицом к Дунаю, располагались сады Хангли, традиционное послеобеденное место для выпивки американских и британских репортеров. Теперь Хангли исчезло. На его месте была высокая каменная шахта с крошечным каменным самолетиком наверху, российский мемориал ее пилотам, погибшим при взятии города нацистами. Площадь была переименована в честь Молотова.
  
  Я прогуливался по Vaci utca, сверкающему торговому центру довоенных времен. На магазинах были старые знакомые названия, но почти на каждом красовалась табличка "Национализировано", а витрины были пусты.
  
  Повсюду были фотографии генералиссимуса Сталина. У меня мурашки побежали по коже, когда я увидел лицо усатого диктатора рядом с желтыми плакатами, приглашающими меня в плен.
  
  Я проходил мимо кофейни "Белвароши", и цыганский оркестр играл мелодию, которая напомнила мне о Марии как раз тогда, когда я хотел забыть, как много она стала значить для меня. Я знал, что ждет меня впереди и как мало шансов, что я когда-нибудь увижу ее снова.
  
  Тогда, любовь моя, давай попробуем, пока лунный свет ясен, Среди темного леса услышать эту скрипку.
  
  Не буду притворяться, что мои нервы были спокойны. Мне казалось, что я вижу агента МВД в каждом мужчине и женщине, мимо которых я проходил. То же самое было и в автобусе; каждый новый пассажир казался смутно знакомым. Я видел их лица раньше. Я сидел в задней части автобуса; я ожидал, что в любой момент почувствую дуло пистолета у своих ребер.
  
  Там был один грузный мужчина, я был уверен, что он ехал на поезде в Будапешт. Он вышел из автобуса позади меня; на протяжении двух кварталов хруст тяжелых шагов по снегу говорил мне, что за мной следят.
  
  Я подавил желание убежать. Вместо этого я свернул в боковую улицу, в сторону от проспекта, который должен был привести меня к Хайраму и Уолтеру. Шаги были громче, чем когда-либо.
  
  Ночь была пронзительно холодной и ясной. Луна еще не взошла, но звездного света было достаточно, чтобы, когда уже не было возможности повернуть назад, сказать мне, что я зашел в тупик. Улица.
  
  Три трубы, торчащие на фоне неба в конце улицы, означали, что передо мной три дома стена к стене. Не было ни переулка, ни прохода для дальнейшего отступления.
  
  Там был небольшой участок тротуара, расчищенный ветром. Прежде чем мои ноги снова коснулись снега, я услышал позади себя неустанный топот.
  
  Три дома в конце улицы были темными. Это могли быть квартиры с незапертыми входными дверями. Это могли быть частные дома, закончившие мой полет на пороге.
  
  Я миновал первый дом. Если бы я потянулся за пистолетом забинтованными руками, я бы получил пулю в спину. Шаги, эхом отдававшиеся от зданий по плотно утрамбованному снегу, были едва ли в десяти футах позади.
  
  Я миновал второй дом, и дверь третьего дома открылась под моей рукой. Я вошел внутрь и потянул дверь за собой. Я был в коридоре многоквартирного дома, похожего на тот, в котором мы нашли Марию. Там горел тусклый ночник.
  
  Я сделал несколько шагов по направлению к лестнице, когда услышал, как открывается дверь. Я повернулся и прижался к стене за дверью.
  
  Дверь открылась очень медленно, так медленно, что мне удалось вытащить пистолет. Я держал его за ствол, и когда показалась голова, я изо всех сил опустил приклад пистолета. Он с грохотом опустился на пол и лежал неподвижно.
  
  Я прижал его к стене, затем обшарил его карманы. Я ожидал найти пистолет, но его не было. В заднем кармане была только разбитая бутылка, абрикосовый бренди пропитал его одежду и тонкой струйкой стекал по голому деревянному полу.
  
  Затем я услышал, как где-то наверху открылась дверь и женский голос произнес: “Джено, Джено. Это ты?” Когда ответа не последовало, послышались шаги, спускающиеся по лестнице, и женщина сказала: “Опять пьян”.
  
  Я думаю, что, должно быть, бежал по снегу всю обратную дорогу до главной улицы, затем три квартала до места встречи.
  
  Мы двинулись по рельсам в сторону Йожефвароша после того, как Хирам срезал повязку с пальцев моей правой руки, чтобы я мог воспользоваться пистолетом.
  
  На большей части дистанции была каменная стена, отрезавшая пути от улицы, но кое-где она рухнула под обстрелом или артобстрелом, и мы въехали справа через одну из таких дыр. Мы шли гуськом: Хайрам впереди, Уолтер следующим, а я замыкающим, на расстоянии шестидесяти или семидесяти футов друг от друга.
  
  План Хайрама состоял в том, чтобы мы с Уолтером подождали у входа на станцию, пока он найдет австрийский автобус и выяснит, как он охраняется. Он присоединится к нам и набросает план нападения. Было бы намного проще, если бы я мог сказать ему, в каком конце машины я спрятал конверт Блэя из манильской бумаги.
  
  Света было как раз достаточно, чтобы медленно пробираться по шпалам. Я не мог отделаться от мысли, что попал в Венгрию, идя по рельсам, и теперь таким же образом заканчиваю этот кошмар. Только у меня больше не было ни малейших иллюзий относительно возможности побега. На тот маловероятный случай, если я переживу следующий час, все еще был доктор Шмидт.
  
  Нам предстояло пройти около четверти мили до верфи, затем три городских квартала до станции. Примерно в ста ярдах от верфи стояли два больших локомотива под водонапорной башней. Насколько я мог судить, на борту никого не было, хотя они выпустили пар. Я подумал, что они, должно быть, должны были отправляться ранними утренними поездами со станции Келети, вероятно, включая венский местный. К счастью, их фары не были включены, иначе остаток нашей прогулки проходил бы по ярко освещенной сцене.
  
  Я догнал Уолтера у входа во дворы, в тени армейских казарм, которые стояли в нескольких футах от путей слева от нас. За исключением тусклого освещения на каждом этаже большого здания, красных и зеленых сигналов и слабого света от выключателей с капюшонами, мы были защищены темнотой.
  
  Мы стояли молча, как мне показалось, целый час, хотя прошло не более десяти минут, самое большее. Мне отчаянно хотелось сигареты, но я не осмеливался зажечь спичку.
  
  Хайрам сказал, что австрийский пассажирский вагон находился на самом внутреннем из шести путей, справа от нас, когда мы стояли лицом к станции. Слева от вагона была грузовая платформа. Справа была каменная стена, затем узкая улочка и кладбище.
  
  “На платформе двое охранников с автоматами ”Томми", - сказал Хайрам. “На задней платформе есть еще один. Внутри горит свет, так что могут быть и другие”.
  
  “Мы можем забраться к ним сзади?” Спросил я.
  
  “У нас нет ни малейшего шанса”, - сказал Хайрам. “Между машиной и стеной нет трехдюймового зазора”.
  
  “А как насчет других путей?” Спросил я. “А как насчет пути на другой стороне той же платформы?”
  
  “Сплошные товарные вагоны. Все остальные пути заполнены”.
  
  “Разве мы не можем пройти по верху товарных вагонов?” Спросил я. “Мы могли бы добраться до задней части платформы этим путем”.
  
  “Нет”, - сказал Хайрам. “Крыши навесов погрузочной платформы нависают над путями. Там нет прохода для человека, чтобы ходить по вагонам. Мы не могли даже ползти”.
  
  “Как насчет того, чтобы пройти под ними?” Сказал Уолтер.
  
  “Слишком много снега”, - сказал Хайрам.
  
  “Что осталось?”
  
  “Нам придется взобраться на стену позади платформ”, - сказал Хайрам.
  
  Это означало вернуться по нашим следам к месту, где мы встретились, и сойти с рельсов, чтобы пройти по улицам до Фьюмей-ут, которые шли параллельно тротуару позади платформ.
  
  Мы отправились обратно тем же путем, каким пришли, только я вел, а Хайрам пришел последним.
  
  Все это дело не имело для меня никакого смысла. Хайрам должен был знать, с чем мы столкнемся, прежде чем мы начали. Должен был быть какой-то способ выяснить.
  
  Хирам сказал, что каменная стена вокруг станции Йожефварош была высотой в десять или двенадцать футов. Мы не могли надеяться взобраться на глухую стену без лестницы или какой-либо другой помощи. И даже если бы мы смогли найти такое вспомогательное средство, тысяча к одному выстрелу, как мы могли надеяться использовать его на Фьюмей-ут, одной из главных улиц Будапешта, по которой довольно много людей даже в половине четвертого утра? Я помнил это как хорошо освещенную улицу, но она была достаточно оцеплена полицией, чтобы любая подобная операция, задуманная Хайрамом, стала самоубийством, даже если освещение было тусклым.
  
  Тогда также на карте было показано большое открытое пространство между погрузочными платформами и стеной Фьюмей ют, включая подъездную дорогу для грузовиков, доставляющих грузы на платформы. Если бы нам удалось добраться до верха стены, нам пришлось бы спуститься на двенадцать футов в это открытое пространство, затем пересечь подъездную дорожку к укрытию платформ. Возможно, за нами не следят, но мы не узнаем об этом, пока не достигнем вершины стены, а тогда может быть слишком поздно.
  
  Должен был быть какой-то другой способ проникнуть в австрийскую машину, чтобы забрать конверт Марселя Блэя. Идея Хайрема приблизиться со дворов была здравой. Что нам было нужно, так это отвлекающий маневр, чтобы привлечь внимание охраны, что-нибудь, что отвело бы их от пассажирского вагона на время, достаточное для нашего поиска.
  
  Может быть, кто-нибудь из нас мог бы пострелять из пистолета во дворах? Охранники бросились бы выяснять. Но я знал, что это бесполезно, потому что тогда было бы невозможно уйти по рельсам, единственному выходу, который Хайрам нашел из-за той каменной стены.
  
  Я думаю, что мы все трое, должно быть, подумали о локомотиве одновременно. Во всяком случае, мы все попытались поговорить одновременно, когда я вернулся к Уолтеру, и Хайрам догнал нас.
  
  Мы подкрались к локомотивам, но они были пусты. Мы проверили стрелки, и они были установлены прямо на одном из средних путей, на котором у грузовой платформы стояли три шатких деревянных товарных вагона.
  
  Я забрался в кабину локомотива, ближайшего к депо. Я дал Хайраму и Уолтеру три минуты по моим часам, чтобы они подошли как можно ближе к австрийскому вагону. Затем я отпустил тормоза, выжал газ пошире и подпрыгнул, когда большая машина начала крениться.
  
  Я упал в сугроб рядом с трассой. Я взял себя в руки и побежал за локомотивом так быстро, как только осмелился в полутьме, но я был в доброй сотне ярдов от австрийского автобуса, когда локомотив врезался в деревянные товарные вагоны.
  
  Раздался грохот, который, должно быть, было слышно за милю. Затем паровоз соскочил с рельсов, задел погрузочную платформу и опрокинулся на бок с сильным ревом пара. Я добрался до пассажирского вагона, расположенного через три пути от меня, когда взорвался котел, дождем разбросав куски грузовых вагонов из спичечных коробков.
  
  Я успел перекинуть Хайрема через сцепное устройство на заднюю платформу вагона. Уолтер, по-видимому, забрался туда раньше него. Не было никаких признаков ни Уолтера, ни какой-либо охраны. Они бросились к рельсам, где локомотив столкнулся.
  
  В следующую минуту весь Йожефварош сошел с ума. Завыла сирена, раздались свистки, звук горна эхом отразился от крыши армейских казарм, звуки сопровождались шипением пара от разбитого локомотива.
  
  Хайрам и Уолтер вернулись на заднюю платформу. Уолтер спустился на землю первым, и по тому, как он сжал мое плечо, я понял, что они нашли конверт из манильской бумаги.
  
  Уолтер протянул руку, чтобы помочь Хайраму спуститься.
  
  В этот момент зажглись прожекторы.
  
  Мы были защищены товарными вагонами на соседнем пути, между нами и станционными офисами и казармами. Но наш путь к отступлению через пути, обратно к тому месту, где мы покинули улицу, был заблокирован. Дуги освещали станцию и дворы, как бейсбольный стадион ночью.
  
  Мы поднялись на платформу для автомобилей и поспешили по коридору в другой конец. Большое пространство между задними стенками погрузочных платформ и высокой каменной стеной было погружено в полутьму, слабо освещенное светом со дворов.
  
  В стене была дверь, высокая деревянная дверь, в углу, ближайшем к кладбищу. Мы не могли войти этим путем, потому что замок был изнутри, но это был наш единственный шанс выбраться.
  
  Дверь в стене находилась примерно в ста футах от того места, где мы стояли на задней платформе австрийского автобуса. На большей части расстояния было два или три фута снега. Нельзя было терять времени. Охранники, которые поспешили на другую платформу, когда локомотив потерпел крушение, могли вернуться в любую секунду.
  
  Мы вышли из вагона на платформу, затем спрыгнули в снег и так быстро, как только могли, пробрались через сугробы к двери в высокой каменной стене. Уолтер шел впереди меня, Хайрам позади.
  
  Когда я догнал Уолтера перед дверью, я увидел, что он пытается отодвинуть тяжелый латунный засов. Дверь открывалась внутрь, и на нее налетал снег. Мы с Хайрамом лихорадочно работали, чтобы убрать его, но это продвигалось медленно, используя только наши руки в качестве совков.
  
  Уолтер отодвинул засов, и мы расчистили достаточно снега, чтобы дверь приоткрылась на два-три фута - достаточно, чтобы мы могли проскользнуть внутрь.
  
  Никто из нас не осознавал значения тонкой железной трубы, которая проходила вдоль стены прямо над дверью. Мы не заметили ее в полумраке, пока не стало слишком поздно. Видите ли, в тот момент, когда Уолтер начал поворачивать ту тяжелую дверь, электрическое соединение оборвалось и на станции сработала сигнализация. Мы не могли слышать сигнал тревоги, что означало, что у нас не было предупреждения. Мы дергали ту большую дверь, пока не зажегся прожектор, и тогда спрятаться стало негде.
  
  Я полагаю, сигнализация сработала, когда что-то случилось где-нибудь на этом длинном участке стены. Прожектор несколько секунд метался взад-вперед, прежде чем остановился на нас, сгрудившихся перед этой дверью. Уолтер нашел его на крыше станции, но раздалась очередь из автомата, прежде чем он выстрелил в прожектор и вывел его из строя. У стрелка на крыше, должно быть, была лихорадка оленя, потому что только одна пуля подействовала. Эта пуля попала в Хайрама, и он рухнул без звука.
  
  Неизвестно, сколько еще у нас будет темнота. Мог быть другой прожектор. В любом случае, они пришли бы за нами достаточно быстро. Возможно, мы услышали бы крики, если бы сирена не возобновила свой истерический вой.
  
  Мы оставили Хайрама там, где он упал, и отчаянно потянули за дверь. Я обнаружил, что могу проскользнуть, но Уолтер был намного крупнее, и потребовалось около минуты, чтобы дать ему достаточно места, чтобы пройти, таща за собой Хайрема.
  
  К тому времени сирена превратилась в низкий вой, и мы могли слышать голоса часовых, идущих через погрузочный двор к двери и к нам. Не было никакой возможности захлопнуть за нами дверь; на внешней стороне не было ни скоб, ни ручки.
  
  Я сказал Уолтеру отвести Хайрема к машине. Я постараюсь задержать охранников, пока он не получит фору. У них будет шанс на улице, которая идет параллельно кладбищу. Им почти не пользовались, даже днем.
  
  Уолтер взял Хайрема на руки, как младенца. До машины на шоссе Ашталос Сандор было больше полумили.
  
  Их поглотила темнота еще до того, как я двинулся вправо от двери. Я прижался к стене, вытянув правую руку с пистолетом прямо из плеча. Мне пришло в голову, что они могли бы перелезть через стену, а не через дверь, но в этом случае им пришлось бы вернуться за лестницей, и это дало бы Уолтеру и Хайраму драгоценную возможность настроиться.
  
  Но они направились прямо к двери. Я услышал голоса русских. Луч фонарика осветил отверстие. Когда рука просунулась внутрь, я выстрелил. Я тоже попал по нему, потому что раздался крик боли и множество яростных ругательств со стороны руки и его спутников. Попадание было глупой случайностью; мой палец был настолько раздроблен, что мне пришлось нажать на курок вместо того, чтобы сжимать его, и пистолет подпрыгнул у меня в руке.
  
  Минуту или около того из-за двери не доносилось ни звука. Я считал секунды про себя, пытаясь представить, как далеко Уолтер продвинулся с потерявшим сознание Хайрамом, сколько времени ждать, если бы у меня был выбор, прежде чем сделать перерыв. Не то чтобы я собирался следовать за ними, как только они дойдут до машины. Я мог бы помочь доставить их туда — но я собирался на склад на Мексикой, штат Юта, в поисках герра доктора Шмидта.
  
  Фонарик еще раз высветил дверной проем, а затем они проделали старый трюк - нацепили форменную фуражку на конец штыка. Но я выстрелил в него, и он быстро скрылся за стеной, и снова наступила мертвая тишина.
  
  Когда я досчитал почти до ста, я был уверен, что они пошли за лестницей.
  
  Я отошел от стены, пересек узкую улочку, вышел на тротуар, окаймляющий железную ограду, и осторожно двинулся в том направлении, куда ушел Уолтер. Мне пришлось перейти дорогу прямо перед дверью. Я сделал это, либо потому, что русские держались подальше от открытия, либо потому, что я был окутан тенями от могил по другую сторону забора.
  
  Я снова пересек улицу и пошел по следам Уолтера при отраженном свете от дуг во дворах. Мне удавалось поддерживать темп наполовину бега, наполовину ходьбы. Я задавался вопросом, как скоро я столкнусь с российским патрулем.
  
  Через два квартала у стены двора был низкий открытый сарай. Я был не более чем в нескольких футах от него, когда услышал голос Уолтера. Я поспешил вперед, потому что подумал, что он, должно быть, разговаривает с Хирамом, а последний пришел в сознание. Уолтер, должно быть, уложил Хирама под навесом, чтобы позаботиться о ране.
  
  Я был почти над ними, когда услышал другой голос, и это не был голос Хайрама.
  
  Это был голос доктора Шмидта.
  
  
  
  Глава двадцать вторая
  
  
  КРОВЬ НА СНЕГУ
  
  Я стоял там, где был. Когда Шмидт вышел из сарая и его тело и пистолет в его руке вырисовывались на фоне неба, у меня было достаточно времени, чтобы прицелиться. Я держал "Люгер" обеими руками, чтобы прицелиться, и мне удалось нажать на спусковой крючок, как будто я выжимал лимон. Я должен был выпустить восемь пуль в его уродливое тело. Но ничего не произошло.
  
  Мой пистолет заклинило.
  
  Я видел, как Шмидт отступил с тротуара на улицу, как будто все это было сном. Я наблюдал за ним до тех пор, пока не перестал его видеть в чернильной тьме вдоль кладбищенской ограды на другой стороне той узкой улочки.
  
  Я подошел к тому месту, где стоял Уолтер. Я мог разглядеть тело Хайрема, распростертое на полу сарая.
  
  Мне не нужно было спрашивать, был ли у Шмидта конверт Марселя Блэя из манильской бумаги. Он бы не ушел без него. Он застал Уолтера врасплох с Хайремом на руках. У Уолтера так и не было шанса вытащить пистолет. Я предположил, что он не убил их, потому что не хотел афишировать свое присутствие русским. Он, должно быть, все это время знал, чем мы занимались на верфях. Мы сделали за него его грязную работу.
  
  Я склонился над Хайрамом, и он все еще дышал. Я достал из кармана его пистолет и прицелился в конец сарая, и он выстрелил нормально. Я оставил свой заклинивший "люгер" у него.
  
  Я сказал Уолтеру продолжать идти с Хайрамом, отвести его к машине. Мои часы показывали пять минут седьмого. Уолтер должен был оказать Хайраму первую помощь в машине. Если я не прибуду к семи часам, он должен был отправиться в Будайские холмы без меня.
  
  Я снова перешел улицу, на этот раз следуя по следам Шмидта на снегу.
  
  Луна взошла примерно полчаса назад, но на небе были тяжелые снежные тучи, и лунный свет был прерывистым. Я знал, что на этой улице не было выхода еще на протяжении двух кварталов. С одной стороны была высокая каменная стена железнодорожных депо, а с другой - кладбищенская ограда. Шмидт спешил, но он не знал, что я был у него за спиной. Я должен был догнать его в тех двух кварталах, прежде чем он доберется до главной улицы, где у него будет машина.
  
  Время от времени облака убегали из-за луны, и я проверял его следы на снегу. Снег был свежим, и улицей пользовались нечасто; те, кто был вынужден передвигаться по ней ночью, избегали тротуара, который касался кладбища. Единственными следами на снегу были следы Шмидта. За ними было легко следить, когда было светло. В поле зрения не было ни одного уличного фонаря, иначе я бы заметил его, когда он проходил мимо них на квартал или даже два впереди.
  
  Я был почти в конце улицы и начал думать, что потерял Шмидта, когда в лунном свете увидел, что впереди меня нет следов. Сначала я не поверил своим глазам, но пошел на попятный, думая, что он ускользнул от меня, перейдя на другую сторону.
  
  Я обнаружил, что следы доктора заканчивались у кладбищенской ограды.
  
  Тогда я понял, что он направляется в гостиницу на другой стороне, туда, откуда он похитил Марию и где я видел его в тот вечер. Владелец работал на Шмидта. Доктор найдет убежище в гостинице. Вероятно, Германн ждал. Идти через кладбище было намного короче и намного безопаснее.
  
  Мне удалось взобраться на верхушку железной ограды, хотя у меня открылись раны на руках, и они сильно кровоточили. Я подошел и снова подвел себя, опустив ноги до тех пор, пока они не коснулись надгробия, а оставшуюся часть пути прыгал по занесенному снегу.
  
  Там была линия голых деревьев на фоне неба, и я обнаружил, что они граничат с дорогой. Земля слишком твердая, чтобы вскрывать могилы в зимние месяцы, но кладбищенские дороги вспаханы, чтобы мертвых можно было перевозить на грузовиках в приемные склепы до весны.
  
  Я пошел по дороге прочь от ограды, через ряд приземистых черных могил, стена к стене, похожих на дома живых, выходящие окнами на кладбищенские ворота.
  
  Я шел минут пять или около того, и дорога резко повернула влево. Когда я сделал поворот, луна вышла из-за облаков, и я увидел Шмидта. Я думаю, он, должно быть, услышал мои шаги по снегу, который в тот момент был утрамбован как лед. Я не думаю, что до этого момента он знал, что я иду следом. Он был не более чем в пятидесяти футах от меня.
  
  Мы снова оказались в темноте, почти сразу, прежде чем кто-либо из нас смог воспользоваться своим оружием. Мы были как два слепца посреди этого города мертвых, охотящиеся друг на друга, каждый ожидающий света луны, но боящийся, что другой может воспользоваться им первым.
  
  Шмидт выстрелил первым, не дожидаясь луны. Я никогда не верил, что у него есть нервы, но я думаю, что так и произошло. Должно быть, он целился в то место, где, как он видел, я стоял. Это была ошибка в суждении, неожиданная для нацистского врача, потому что я был осторожен, воздвигнув между собой и ним стену могилы.
  
  Я не стрелял в ответ. Я знал, где он был, а он не обнаружил меня.
  
  Могилы шли параллельно дороге. Позади них было свободное место, между ними и другим рядом мрамора. В остальное время года это была гравийная дорожка. Я медленно пробирался по снегу почти по пояс. Я хотел оказаться у него за спиной. Я не задумывался о том, что он может исчезнуть на той дороге, пока я играл в ковбоя и индейца. Его задачей было скрыться с конвертом, а моей - поймать его, если смогу.
  
  Но он не пошел. Я могу только догадываться, почему нет. Возможно, он думал, что Уолтер был со мной и что он окружен; кладбище перед самым рассветом может сыграть странную шутку с нервами человека. Возможно, он думал, что его выстрел уже привел российский патруль к воротам.
  
  В любом случае, Шмидт все еще стоял посреди дороги, когда я вышел из-за могил. Как только стало немного светлее, я уложил его одной пулей. Он кричал как ребенок, и звук лился каскадом.
  
  Он не был мертв, когда я добрался до него. Я поднял его пистолет. Я обыскал его карманы и нашел конверт из плотной бумаги.
  
  Затем русские въехали в ворота, те, что были рядом с тем местом, где мы со Шмидтом перелезли через забор. Они въехали на кладбище, как будто были детьми, которые насвистывали и пели, чтобы отогнать призраков. Даже без сирены мы бы знали, что они приближаются, даже если бы они не разгоняли двигатель как бешеный водитель.
  
  Я натянул хомбургу Шмидта на его простреленную голову. Я подобрал со снега его разбитые очки в золотой оправе и начал натягивать их ему на лицо, а затем понял, что делаю, и выбросил их.
  
  Я схватил немца за шиворот и оттащил его с дороги. Я потащил его по снегу к воротам могилы. Ворота открылись, и я втащил его внутрь. Я закрыл ворота и машинально возился с защелкой, пока не понял, что внутри гробницы нет замка.
  
  Я сидел в этой могиле, окруженный мертвецами, стуча зубами, и слушал бормотание умирающего человека.
  
  Герр доктор Вольфганг Шмидт, прислоненный к гробу, смеялся, умолял и бранился из своей памяти. Человек, который при жизни ни на дюйм не отступил от своего гротескного идеала, который никогда не использовал сантименты, человечность или нежность, позвал свою мать. Два или три раза я обнаруживал, что мои окровавленные руки, те, которые он разбил, сжимаются вокруг его толстого горла, чтобы успокоить его навсегда, но я не мог этого сделать.
  
  Всю дорогу от ворот я слышал, как приближается русская машина, как жужжат шины, когда их заносит на обледенелых местах, как воет двигатель. Луч прожектора сокращал время и однажды осветил внутреннюю часть моей тюрьмы, проникнув сквозь решетку в воротах подобно дневному свету. Я автоматически отступил, хотя, конечно, они не могли меня видеть. Я потерял равновесие и упал на мраморный пол, а когда повернулся, чтобы подняться, в пределах досягаемости моей руки был ухмыляющийся череп.
  
  Они увидели следы на снегу, как только завернули за поворот, тропинку, которую я проделал, волоча тело Шмидта. Они остановились почти перед нами и увидели кровь доктора там, где он упал.
  
  Я попятился в дальний угол и опустился на четвереньки за огромным медным гробом, когда ворота распахнулись.
  
  “Вот один из них”, - произнес голос по-русски. “Он все еще жив. Уведите его отсюда”.
  
  “Это Шмидт”, - произнес голос Анны Орловской. “Это немец Шмидт”.
  
  “Он, должно быть, заполз сюда”, - сказал мужской голос. “Остальные, должно быть, где-то поблизости”.
  
  На мраморном полу послышались шаги, и фонарик нашел меня.
  
  “Что там сзади?” спросил мужской голос.
  
  “Ничего”, - сказала графиня Орловская. “Здесь никого нет. Должно быть, они снова направились к забору”.
  
  “Хорошо”, - сказал мужчина. “Поторопитесь и убирайтесь отсюда. У нас нет ни минуты свободной”.
  
  “Я не против”, - сказала Орловска, когда ворота с лязгом закрылись снова. “Я люблю кладбища не больше, чем ты”.
  
  
  
  Я подождал, пока не перестану слышать русскую машину, прежде чем выехать на дорогу. Мне повезло угадать направление Ашталоса Сандора ют, потому что Уолтер нашел меня через несколько минут после того, как он перелез через забор по приказу Хирама.
  
  Мы без проблем преодолели холмы Буды. Русские, должно быть, были уверены, что мы оказались в ловушке на кладбище, потому что там не было блокпостов, как это было прошлой ночью. Мы даже не видели полицейского.
  
  Мы сели в самолет как раз в тот момент, когда он затормозил, чтобы остановиться, и Мария была там с Тинси и женой Уолтера. Мы бросили машину посреди пастбища.
  
  Самолет поднялся над деревьями, и как только мы выровнялись, пилот дал нам виски. Хайрам потерял много крови, и ему предстояло долгое время находиться в венской больнице, но он был в сознании и взял конверт Марселя Блэя, когда я передал его ему.
  
  Пока остальные притворялись, что наблюдают за сельской местностью в лучах рассвета, я заключил Марию в объятия и поцеловал ее.
  
  
  
  
  
  Послесловие
  
  Мой отец, которого я называл Бобби, но чье полное имя было Роберт Богардус Паркер-младший, был прежде всего газетчиком. Ему нравилось быть там, где происходило действие (то, что он называл “историей”), где “делались новости”. Большинство моих воспоминаний о нем связаны с открытой газетой или пишущей машинкой. Даже на моих детских фотографиях — Будапешт 1939 года, возраст 14 месяцев — я изображен на коленях у отца, смотрящим в камеру, когда он, опустив глаза, читает сложенную газету, лежащую у него на коленях.
  
  На изображении пишущей машинки изображена старая, черная, квадратная пишущая машинка Remington — блестящая черная машинка с твердыми, круглыми и высокими клавишами. Он лежал в основании собственного футляра, крышка которого была снята и отложена в сторону. Бобби сидел за столом, выстукивая указательными пальцами обеих квадратных рук надпись “the story”. Бобби, кофейная чашка на столе, часто сигарета во рту, отрывает лист желтой бумаги от валика, скомкивает его и бросает бумажный шарик на пол. (“Рурррипп, хруст, фитттттттттттт!” Прямо как в кино! Честное слово!) Через несколько часов пол был усеян желтыми бумажными шариками.
  
  Воспоминаний, однако, немного. Большинство из них о летних поездках в Морланд, ферму моих бабушки и дедушки по отцовской линии в Южном Вудстоке, штат Вермонт. Мой отец был главным образом отсутствующим “присутствием” в жизни моего брата Роби (Роберт Б. Паркер III) и меня, а позже, после развода моих родителей в 1947 году, кратковременным присутствием в жизни моей сводной сестры Луччи.
  
  Первой книгой моего отца была "Штаб-квартира в Будапеште", опубликованная издательством "Фаррар и Райнхарт" в 1944 году. На обложке приведена его биография:
  
  Хотя Роберту Паркеру все еще за тридцать, он один из немногих опытных корреспондентов, которые видели войну с тоталитарной стороны. Он был с немецкой армией во время ее марша в Польшу в 1939 году; он участвовал с бронетанковой дивизией венгров в Подкарпатской России и видел, как Венгрия, Румыния и Болгария были захвачены нацистами. Он также освещал российское завоевание Бессарабии и, до нынешней войны, революцию в Испании. Он много путешествовал по Германии и много раз бывал во Франции и других оккупированных нацистами странах.
  
   В 1939-41 годах он превратил свою штаб-квартиру в Будапеште, Венгрия, в один из лучших постов прослушивания в Европе. С весны 1942 года и вплоть до нескольких месяцев назад мистер Паркер был начальником OWI [Управления военной информации] в Турции.
  
   Роберт Паркер родился в Ньюарке, штат Нью-Джерси, и получил образование в школе Пингри, Элизабет, штат Нью-Джерси, и Юнион-колледже, Скенектади, штат Нью-Йорк. Некоторое время он работал в штате Newark Evening Call и Schenectady Gazette. После окончания колледжа он работал в New York Journal, из которого в 1933 году перешел в Associated Press. Его отправили в Париж — и там началась его богатая событиями карьера иностранного корреспондента.
  
  Поскольку все еще было военное время, в "пиджаке" не упоминалось, что он, как и многие журналисты, также был членом УСС (предшественницы ЦРУ), организации, которую моя мать называла “О, такой секретной”. Мой брат говорит, что Бобби был в Шанхае, когда японцы вторглись в Китай в 1937 году, и я помню истории о его пропагандистской деятельности, такой как размещение посланий союзников в молитвенниках в церквях по всей Европе, включая Германию, а также рассказы о “Диком Билле” Доноване. В годы войны мой отец участвовал в эвакуации европейских евреев, включая своего помощника Пола Вайду, из тюрем (и из страны в безопасное место, если это было возможно). После смерти моей матери я нашел среди ее бумаг письма от людей, которым он помог.
  
  В 1946 году мы переехали в Цинциннати, штат Огайо, где мой отец работал на радиостанции WLW. Его ежедневная 30-минутная новостная программа на радио “Анализ мировых новостей” выходила в эфир в 11:00 вечера (Неудивительно, что мы, дети, слышали ее всего несколько раз, однажды, когда моя мать была у него в гостях.) По воскресеньям он и три других комментатора, Джек Билл, Артур Рейли и майор Дж. Генерал Джеймс Э. Эдмондс, все друзья со времен их пребывания в Европе, приняли участие в дискуссионной панели новостей WLW под названием “Мировой фронт”.
  
  В Огайо мои родители развелись, и моя мать, брат и я переехали в Вашингтон, округ Колумбия. В течение следующих девяти лет мой отец владел еженедельной газетой на севере штата Нью-Йорк, которая сворачивалась, и стадом крупного рогатого скота, заболев болезнями копыт и рта, и работал в New York Daily News и бюро новостей Организации Объединенных Наций.
  
  Он написал еще две книги: "Билет в забвение" в 1950 году и "Паспорт в опасность" в 1951 году. Изданные Rinehart & Co., они также были выпущены Dell в мягкой обложке. Рецензированные как детективные романы о европейском шпионаже, эти книги были высоко оценены рецензентами как “обходительные, захватывающие, необычные и волнующие”.
  
  Я думаю, что именно такие прилагательные я бы использовала, будучи дочерью-подростком, о своем воображаемом отце. Я чувствую, что это была глубокая потеря - не знать его лучше и дольше.
  
  Я, например, хотел бы знать, что бы он подумал или написал о падении Берлинской стены; или о смерти Александра Литвиненко, бывшего шпиона КГБ, а ныне агента МИ-6, отравленного радиоактивным полонием; или о Радоване Караджиче, лидере боснийских сербов, оказавшемся в бегах, разыскиваемом за международные военные преступления, который, пока его окончательно не арестовали, десять лет жил прямо в Белграде под видом эксцентричного монаха, практикующего альтернативную медицину.
  
  Мой отец умер от сердечного приступа в 1955 году, незадолго до своего пятидесятилетия. В раннем возрасте у него была короткая жизнь, полная достижений, с тяжелыми последствиями, он много пил, курил, был полон стрессов. Это была жизнь с постоянными сроками всех видов. Во многом он жил жизнью своих вымышленных героев, и, как и у них, его жизнь не всегда была счастливой.
  
  Однако в годы войны Бобби был именно там, где хотел быть — там, где была история, в период великих исторических потрясений в мире.
  
  Дафна Уолкотт Паркер Хоукс
  
  Принстон, Нью-Джерси
  
  
  
  Не позволяйте тайне закончиться на этом. Попробуйте эти другие замечательные книги от
  
  ТЯЖКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ!
  
  Hard Case Crime предлагает вам захватывающую, отмеченную наградами криминальную литературу от авторов-бестселлеров и самых популярных новых авторов в этой области. Узнайте, чего вам не хватало:
  
  
  ПРИЗНАНИЕ
  
  ДОМИНИК СТЭНСБЕРРИ
  
  ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ ЭДГАРА®!
  
  Она была молода, красива... и мертва!
  
  У Джейка Дансера есть все: красивая жена, дом на калифорнийских холмах и престижная работа судебного психолога. Но у него также есть любовница. И когда ее находят задушенной его галстуком, полиция появляется у его двери. Теперь Джейку предстоит доказать, что он этого не делал. Но как он может, когда все улики говорят, что он это сделал?
  
  Пока жизнь Джейка рушится вокруг него, он спешит найти доказательства своей невиновности. И с каждым шагом петля затягивается...
  
  ХВАЛА КНИГАМ ДОМИНИКА СТЭНСБЕРРИ:
  
  “Увлекательно, красиво written...an завидное достижение”.
  
  — Хроника Сан-Франциско
  
  “Мрачный, угрюмый кусочек нуара”.
  
  — Отзывы Kirkus
  
  “Неотразимый и невероятно мрачный современный шокирующий нуар”.
  
  — Publishers Weekly о признании
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"