Сборник : другие произведения.

Мегапакет "Сверхъестественные истории"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  Оглавление
  
  ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРСКИХ ПРАВАХ
  
  ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ИЗДАТЕЛЯ
  
  Серия электронных книг MEGAPACK™
  
  НЕИЗВЕСТНОЕ КОЛИЧЕСТВО, Э. Р. Паншон
  
  БЕЗРУКИЙ ЧЕЛОВЕК, с картины У. Г. Литта
  
  TOMTOM CLUE, Скудамор Джарвис Сесил Морган
  
  ДЕЛО СЭРА АЛИСТЕРА МОРАНА, Маргарет Стрикленд
  
  ПОЦЕЛУЙ, М. Э. Ройс
  
  ГОТ, Рой Викерс
  
  ПОСЛЕДНИЙ ВОСХОД, Э. Р. Паншон
  
  НОЧНОЙ УЖАС, Льюис Листер
  
  ТРАГЕДИЯ В LOUP NOIR, Глэдис Стерн
  
  ПОЧТОВАЯ НОГА, с картины Гермины Блэк, Эдит Блэр-Стэйплз
  
  Волынщики Мэллори, Тео. Дуглас
  
  ВИЗИТНЫЕ ТУРЫ, Майкл Кент
  
  ДЖУНГЛИ, Пол Эрдли
  
  Шахматные фигуры с привидениями, Э. Р. Паншон
  
  ВОСЬМАЯ ЛАМПА, Рой Викерс
  
  СТЕНДЫ БИЛЛА ДИКСОНА, с картины Дж. Чепмена Эндрюса
  
  
  Оглавление
  
  ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРСКИХ ПРАВАХ
  
  ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ИЗДАТЕЛЯ
  
  Серия электронных книг MEGAPACK™
  
  НЕИЗВЕСТНОЕ КОЛИЧЕСТВО, Э. Р. Паншон
  
  БЕЗРУКИЙ ЧЕЛОВЕК, с картины У. Г. Литта
  
  TOMTOM CLUE, Скудамор Джарвис и Сесил Морган
  
  ДЕЛО СЭРА АЛИСТЕРА МОРАНА, Маргарет Стрикленд
  
  ПОЦЕЛУЙ, М. Э. Ройс
  
  ГОТ, Рой Викерс
  
  ПОСЛЕДНЕЕ ВОСХОЖДЕНИЕ, Э. Р. Паншон
  
  НОЧНОЙ УЖАС, Льюис Листер
  
  ТРАГЕДИЯ В LOUP NOIR, Глэдис Стерн
  
  ПОЧТОВАЯ НОГА, Гермина Блэк и Эдит Блэр-Стэйплс
  
  Волынщики Мэллори, Тео. Дуглас
  
  ВИЗИТНЫЕ ТУРЫ, Майкл Кент
  
  ДЖУНГЛИ, Пол Эрдли
  
  Шахматные фигуры с привидениями, Э. Р. Паншон
  
  ВОСЬМАЯ ЛАМПА, Рой Викерс
  
  СТЕНДЫ БИЛЛА ДИКСОНА, с картины Дж. Чепмена Эндрюса
  
  
  ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРСКИХ ПРАВАХ
  
  Мегапакет "Сверхъестественные истории" ™ принадлежат No 2015 г., Wildside Press, LLC. Все права защищены. Он содержит полное содержание двух классических сборников ужасов: « Страшные истории» (1916 г.) и « Еще больше жутких историй» (1918 г.).
  
  Обложка No 2015 by Milkovasa / Fotolia. Все права защищены.
  
  * * * *
  
  Название серии электронных книг MEGAPACK™ является товарным знаком Wildside Press, LLC. Все права защищены.
  
  
  ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ИЗДАТЕЛЯ
  
  Читателям нашей серии электронных книг Жуткие и Истории о привидениях MEGAPACK™, безусловно, понравится этот том, в котором собрано полное содержание двух ранних британских антологий ужасов, Сверхъестественные истории (1916) и Еще больше сверхъестественных историй (1918), обе из которых были собраны из сказок, первоначально опубликованных в журнале Pearson's Novel Magazine . Большинство участников сегодня малоизвестны, но пара, в том числе Рой Виккерс, сделали выдающуюся карьеру в области тайны.
  
  Наслаждаться!
  
  — Джон Бетанкур
  
  Издатель, Wildside Press LLC
  
  www.wildsidepress.com
  
  О СЕРИИ
  
  За последние несколько лет наша серия электронных книг MEGAPACK™ стала нашим самым популярным начинанием. (Возможно, помогает то, что мы иногда предлагаем их в качестве надбавок к нашему списку рассылки!) Нам постоянно задают вопрос: «Кто редактор?»
  
  Серия электронных книг MEGAPACK™ (если не указано иное) является совместной работой. Над ними работают все в Wildside. Сюда входят Джон Бетанкур (я), Карла Купе, Стив Купе, Шон Гарретт, Хелен МакГи, Боннер Менкинг, Колин Азария-Криббс, Э. Э. Уоррен и многие авторы Уайлдсайда… которые часто предлагают включить истории (и не только свои собственные! )
  
  ПОРЕКОМЕНДУЕТЕ ЛЮБИМЫЙ РАССКАЗ?
  
  Вы знаете великий классический научно-фантастический рассказ или у вас есть любимый автор, который, по вашему мнению, идеально подходит для серии электронных книг MEGAPACK™? Мы будем рады вашим предложениям! Вы можете опубликовать их на нашей доске объявлений по адресу http://movies.ning.com/forum (есть место для комментариев Wildside Press).
  
  Примечание: мы рассматриваем только истории, которые уже были профессионально опубликованы. Это не рынок новых работ.
  
  ОПЕЧАТКИ
  
  К сожалению, как бы мы ни старались, некоторые опечатки проскальзывают. Мы периодически обновляем наши электронные книги, поэтому убедитесь, что у вас установлена текущая версия (или загрузите свежую копию, если она несколько месяцев находилась в вашем устройстве для чтения электронных книг). Возможно, она уже была обновлена.
  
  Если вы заметили новую опечатку, сообщите нам об этом. Мы исправим это для всех. Вы можете написать издателю по адресу wildsidepress@yahoo.com или использовать доски объявлений выше.
  
  
  Серия электронных книг MEGAPACK™
  
  ТАЙНА
  
  Леди Сыщик МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Первая тайна»
  
  Вторая тайна МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Ахмеда Абдуллы
  
  Бульдог Драммонд МЕГАПАК™*
  
  Тайна Кэролайн Уэллс MEGAPACK™
  
  Чарли Чан МЕГАПАК™*
  
  Научный детектив Крейга Кеннеди MEGAPACK™
  
  Детектив МЕГАПАК™
  
  Пикантная история Э. Хоффмана Прайса MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК™ отца Брауна
  
  Девушка-детектив MEGAPACK™
  
  Вторая девушка-детектив МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Тайна судьбы, загадка и неизвестность ™
  
  Первый Р. Остин Фримен MEGAPACK™
  
  Второй МЕГАПАК R. Austin Freeman*
  
  Третий Р. Остин Фриман MEGAPACK™*
  
  Жак Футрель MEGAPACK™
  
  Анна Кэтрин Грин Тайна МЕГАПАК™
  
  Пенни Паркер МЕГАПАК™
  
  Фило Вэнс МЕГАПАК™*
  
  МЕГАПАК™ «Криминальное чтиво»
  
  МЕГАПАК Raffles™
  
  Загадка красной пальчиковой мякоти MEGAPACK™ , Артур Лео Загат*
  
  Шерлок Холмс МЕГАПАК™
  
  Викторианская тайна МЕГАПАК™
  
  Викторианские разбойники MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Уилки Коллинз™
  
  ОБЩИЙ ИНТЕРЕС
  
  Приключенческий МЕГАПАК™
  
  Бейсбольный МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «История кошек»
  
  Вторая кошачья история МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Третья кошачья история»
  
  Рождественский МЕГАПАК™
  
  Второй Рождественский МЕГАПАК™
  
  Рождественский МЕГАПАК Чарльза Диккенса™
  
  Классические американские рассказы MEGAPACK™, Vol. 1.
  
  Классический юмор МЕГАПАК™
  
  Собачья история МЕГАПАК™
  
  Кукольная история МЕГАПАК™
  
  Лошадиная история МЕГАПАК™
  
  Военный МЕГАПАК™
  
  Пиратская история МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК Sea-Story™
  
  МЕГАПАК™ на День Благодарения
  
  Утопия МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК Уолта Уитмена™
  
  ЗОЛОТОЙ ВЕК НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ
  
  1. Уинстон К. Маркс
  
  2. Марк Клифтон
  
  3. Пол Андерсон
  
  4. Клиффорд Д. Саймак
  
  5. Лестер дель Рей (том 1)
  
  6. Чарльз Л. Фонтенэ
  
  7. Х. Б. Файф
  
  8. Милтон Лессер (Стивен Марлоу)
  
  9. Дэйв Драйфус
  
  10. Карл Якоби
  
  11. ФЛ Уоллес
  
  12. Дэвид Х. Келлер, доктор медицины
  
  13. Лестер дель Рей (том 2)
  
  НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА И ФЭНТЕЗИ
  
  Первый научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Второй научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Третий научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Четвертый научно-фантастический MEGAPACK™
  
  Пятый научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Шестой научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Седьмой научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Восьмой научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  Девятый научно-фантастический MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Эдварда Беллами™
  
  Ллойд Биггл-младший МЕГАПАК™
  
  Первый Reginald Bretnor MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Фредрика Брауна™
  
  МЕГАПАК™ Катастрофа Фреда М. Уайта™
  
  Первый МЕГАПАК™ Теодора Когсвелла
  
  Рэй Каммингс МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Филипа К. Дика
  
  Рождественский МЕГАПАК Чарльза Диккенса™
  
  МЕГАПАК™ «Дракон»
  
  Рэндалл Гаррет МЕГАПАК™
  
  Второй Randall Garrett MEGAPACK™
  
  Эдмонд Гамильтон MEGAPACK™
  
  СИ Джей Хендерсон МЕГАПАК™
  
  Мюррей Лейнстер MEGAPACK™***
  
  Второй МЕГАПАК Murray Leinster™***
  
  Научная фантастика Джека Лондона MEGAPACK™
  
  Затерянные миры МЕГАПАК™
  
  Безумный ученый МЕГАПАК™
  
  Марсианский МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК A. Merritt*
  
  Э. Несбит МЕГАПАК™
  
  Андре Нортон MEGAPACK™
  
  H. Бим Пайпер МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Криминальное чтиво»
  
  Мак Рейнольдс МЕГАПАК™
  
  Научная фантастика Милтона А. Ротмана MEGAPACK™
  
  Даррелл Швейцер МЕГАПАК™
  
  Научно-фантастический МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК Роберта Шекли™
  
  Космическая опера МЕГАПАК™
  
  Космический патруль MEGAPACK™
  
  Стимпанк МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Путешествие во времени»
  
  Второе путешествие во времени MEGAPACK™
  
  Утопия МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Уильяма Хоупа Ходжсона
  
  Первая научно-фантастическая книга Уиллама П. Макгиверна MEGAPACK™
  
  Второй Уиллам П. МакГиверн Фантастика МЕГАПАК™
  
  Фэнтезийный МЕГАПАК Уиллама П. МакГиверна™
  
  Волшебник страны Оз МЕГАПАК™
  
  Zanthodon MEGAPACK™, Лин Картер
  
  УЖАСТИК
  
  Хеллоуинские ужасы 2014 МЕГАПАК™
  
  Ужас МЕГАПАК™
  
  Второй ужас МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Ахмеда Абдуллы
  
  Второй Ахмед Абдулла MEGAPACK™
  
  Эф Бенсон МЕГАПАК™
  
  Второй EF Benson MEGAPACK™
  
  Алджернон Блэквуд МЕГАПАК™
  
  Второй Algernon Blackwood MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК™ «Мифы Ктулху»
  
  Мегапак Erckmann-Chatrian MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК™ «История призраков»
  
  Вторая история о привидениях МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Третья история призраков»
  
  Призраки и ужасы МЕГАПАК™
  
  Мегапакет "Странный вестерн" Лона Уильямса™
  
  МИСТЕР Джеймс МЕГАПАК™
  
  Мрачный МЕГАПАК™
  
  Второй жуткий MEGAPACK™
  
  Третий жуткий MEGAPACK™
  
  Мегапак Артура Мейчена™**
  
  Мумия МЕГАПАК™
  
  Оккультный детектив MEGAPACK™
  
  Даррелл Швейцер МЕГАПАК™
  
  Страшные истории MEGAPACK™**
  
  Вампир МЕГАПАК™
  
  Странная фантастика MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК «Оборотень»™
  
  МЕГАПАК™ Уильяма Хоупа Ходжсона
  
  ЗАПАДНЫЙ
  
  Вестерн-МЕГАПАК Энди Адамса™
  
  БМ Бауэр МЕГАПАК™
  
  Макс Бренд MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Buffalo Bill™
  
  Ковбой МЕГАПАК™
  
  Зейн Грей МЕГАПАК™
  
  Мегапак Charles Alden Seltzer™
  
  Вестерн МЕГАПАК™
  
  Второй Вестерн МЕГАПАК™
  
  Третий Western MEGAPACK™
  
  Вестерн Романтика МЕГАПАК™
  
  Мегапакет "Странный вестерн" Лона Уильямса™
  
  МОЛОДОЙ ВЗРОСЛЫЙ
  
  Близнецы Боббси МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ «Приключения для мальчиков»
  
  Дэн Картер, Cub Scout MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК™ «Дэр Бойз»
  
  Кукольная история МЕГАПАК™
  
  ГА Хенти МЕГАПАК™
  
  Девушка-детектив МЕГАПАК™
  
  Э. Несбит МЕГАПАК™
  
  Пенни Паркер МЕГАПАК™
  
  Пиноккио МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Мальчики-роверы™
  
  Второй Кэролин Уэллс MEGAPACK™
  
  Космический патруль MEGAPACK™
  
  Том Корбетт, космический кадет MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Тома Свифта™
  
  Волшебник страны Оз МЕГАПАК™
  
  ОДИН АВТОР
  
  МЕГАПАК™ Ахмеда Абдуллы
  
  МЕГАПАК™ «Криминального чтива» Х. Бедфорда-Джонса
  
  МЕГАПАК Эдварда Беллами™
  
  Эф Бенсон МЕГАПАК™
  
  Второй EF Benson MEGAPACK™
  
  Анри Бергсон МЕГАПАК™
  
  Ллойд Биггл-младший МЕГАПАК™
  
  Бьернстьерне Бьернсон MEGAPACK™
  
  Алджернон Блэквуд МЕГАПАК™
  
  Второй Algernon Blackwood MEGAPACK™
  
  БМ Бауэр МЕГАПАК™
  
  Макс Бренд MEGAPACK™
  
  Первый Reginald Bretnor MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК Фредрика Брауна™
  
  Второй МЕГАПАК Fredric Brown™
  
  МЕГАПАК Уилки Коллинз™
  
  Мегапак Стивена Крейна™
  
  Рэй Каммингс МЕГАПАК™
  
  Ги де Мопассан МЕГАПАК™
  
  Мегапак Филипа К. Дика™
  
  Рождественский МЕГАПАК Чарльза Диккенса™
  
  Фредерик Дуглас МЕГАПАК™
  
  Мегапак Erckmann-Chatrian MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК™ Ф. Скотта Фицджеральда™
  
  МЕГАПАК™ Тайна судьбы, загадка и неизвестность ™
  
  Первый Р. Остин Фримен MEGAPACK™
  
  Второй МЕГАПАК R. Austin Freeman*
  
  Третий Р. Остин Фриман MEGAPACK™*
  
  Жак Футрель MEGAPACK™
  
  Рэндалл Гаррет МЕГАПАК™
  
  Второй Randall Garrett MEGAPACK™
  
  Анна Кэтрин Грин МЕГАПАК™
  
  Зейн Грей МЕГАПАК™
  
  Эдмонд Гамильтон MEGAPACK™
  
  Мегапак Dashiell Hammett™
  
  СИ Джей Хендерсон МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Уильяма Хоупа Ходжсона
  
  МИСТЕР Джеймс МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАКЕТ Сельмы Лагерлеф™
  
  Гарольд Лэмб МЕГАПАК™
  
  Мюррей Лейнстер MEGAPACK™***
  
  Второй МЕГАПАК Murray Leinster™***
  
  Джонас Ли МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК Артура Мейчена™**
  
  Кэтрин Мэнсфилд МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Джорджа Барра Маккатчеона
  
  Фэнтезийный МЕГАПАК Уильяма П. МакГиверна™
  
  Первая научно-фантастическая книга Уильяма П. Макгиверна MEGAPACK™
  
  Вторая научно-фантастическая книга Уильяма П. Макгиверна MEGAPACK™
  
  МЕГАПАК A. Merritt*
  
  Талбот Манди МЕГАПАК™
  
  Э. Несбит МЕГАПАК™
  
  Андре Нортон MEGAPACK™
  
  H. Бим Пайпер МЕГАПАК™
  
  Пикантная история Э. Хоффмана Прайса MEGAPACK™
  
  Мак Рейнольдс МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Рафаэля Сабатини
  
  Саки МЕГАПАК™
  
  Даррелл Швейцер МЕГАПАК™
  
  Мегапак Charles Alden Seltzer™
  
  МЕГАПАК Роберта Шекли™
  
  Брэм Стокер МЕГАПАК™
  
  МЕГАПАК™ Катастрофа Фреда М. Уайта™
  
  Мегапакет "Странный вестерн" Лона Уильямса™
  
  МЕГАПАК Уолта Уитмена™
  
  МЕГАПАК Вирджинии Вулф™
  
  Научная фантастика Артура Лео Загата MEGAPACK™
  
  * Недоступно в США
  
  ** Недоступно в Европейском Союзе
  
  ***Из печати.
  
  БЕСПЛАТНЫЕ АКЦИОНЕРНЫЕ МИНИ-ПАКЕТЫ™
  
  Каждый из них доступен только в течение одного дня — в понедельник бесплатных электронных книг! Поставьте нам лайк на Facebook, чтобы увидеть объявления о новых названиях.
  
  Лейтенант Джон Ярл из космического патруля MINIPACK™, автор Эандо Биндер
  
  МИНИПАКЕТ™ Пола Ди Филиппо
  
  MINIPACK™ Джона Грегори Бетанкура
  
  МИНИПАК Thubway Tham на День Благодарения™
  
  ДРУГИЕ КОЛЛЕКЦИИ, КОТОРЫЕ МОЖЕТ ПОНРАВИТЬСЯ
  
  «Великая книга чудес» лорда Дансени (она должна была называться «МЕГАПАК лорда Дансени™»)
  
  Книга фэнтези Wildside
  
  Книга научной фантастики Wildside
  
  Вон там: Первая книга научно-фантастических рассказов Borgo Press
  
  К звездам — и дальше! Вторая книга научно-фантастических рассказов Borgo Press
  
  Однажды в будущем: третья книга научно-фантастических рассказов Borgo Press
  
  Кто убийца? - Первая книга криминальных и мистических историй Borgo Press.
  
  Больше детективов - вторая книга криминальных и загадочных историй Borgo Press
  
  X означает Рождество: Рождественские тайны
  
  
  НЕИЗВЕСТНОЕ КОЛИЧЕСТВО, Э. Р. Паншон
  
  Профессор Уильям Джеймс Мейнард был в необычайно счастливом и довольном настроении, прогуливаясь по Хай-стрит после долгой и удовлетворительной беседы с поверенным своего покойного кузена, единственным наследником которого он был.
  
  По календарю прошел ровно месяц с тех пор, как он убил этого кузена, и с тех пор все шло самым благополучным образом. Состояние оказалось таким же большим, как он и ожидал, а в отношении покойного даже не было проведено дознания. Коронер решил, что в этом нет необходимости, и профессор согласился с ним.
  
  На похоронах профессор был главным скорбящим, и местная газета сочувственно прокомментировала его явное волнение. Это было совершенно искренне, потому что профессор любил своего родственника, который всегда был к нему очень добр. Но все же, когда старик остается упорно здоровым, когда его врач может с уверенностью сказать, что он здоров еще по крайней мере лет двадцать, и когда он стоит между вами и большим состоянием, в котором вы нуждаетесь и на котором вы можете много заработать лучше использовать в деле науки и поиска знаний, какая есть альтернатива? Возникает необходимость предпринять шаги. Поэтому профессор принял меры.
  
  Оглядываясь сегодня на тот день месяц назад и на предыдущую критическую неделю, профессор чувствовал, что предпринятые им шаги были столь же разумными, сколь и успешными. Он задался целью решить задачу по высшей математике. Он обнаружил, что решить ее легче, чем многие другие, с которыми ему приходилось сталкиваться в ходе учебы.
  
  Полицейский отсалютовал проходившему мимо профессору, и он ответил с очаровательной учтивостью старого мира, сделавшей его такой популярной фигурой в городе. Напротив находился врач, констатировавший причину смерти. Профессор благосклонно ушел и был рад, что теперь у него достаточно денег для осуществления своих проектов. Он сможет сразу опубликовать свою большую работу «Вторая вариация дифференциального исчисления», которая до сих пор томилась в рукописи. Это произвело бы фурор, подумал он; в нем было более одной общепринятой теории, которую он оспаривал или опровергал. И он тотчас возьмет в руки свой великий, давно задуманный им труд «История высшей математики». На это уйдет двадцать лет, это будет стоить двадцать тысяч фунтов или больше, и это вдохнет в математику новую, яркую жизнь, которую работы Бергсона вдохнули в метафизику.
  
  Профессор очень благосклонно относился к умершему кузену, чьи деньги могли обеспечить эту великую работу. Ему очень хотелось, чтобы покойник знал, с какой высокой пользой было предназначено его состояние.
  
  Подойдя к нему, он увидел жену викария своего прихода. Профессор был постоянным прихожанином. Жена викария тоже увидела его и просияла. Она и ее муж были более чем горды тем, что в их собрании хорошо знали такого человека. Она протянула руку, и профессор уже собирался взять ее, как вдруг испуганно отдернула ее.
  
  — О, прошу прощения! — воскликнула она, расстроенная, увидев, как он поднял брови. — На нем кровь.
  
  Ее глаза были прикованы к его правой руке, которую он все еще держал. На самом деле, на ладони отчетливо виднелась маленькая капля крови на фоне плотной розовой плоти. Удивленный профессор вынул платок и вытер его. Он заметил, что на жене викария были белые лайковые перчатки.
  
  — О, прошу прощения! — сказала она снова. — Это… это как-то напугало меня. Я подумал, что ты, должно быть, порезался. Надеюсь, это немного?
  
  — Полагаю, какая-то царапина, — сказал он. "Это ничто."
  
  Жена викария, все еще слегка растерянная, принялась за какую-то местническую тему, о которой хотела ему рассказать. Они поболтали несколько минут, а затем расстались. Профессор воспользовался возможностью, чтобы посмотреть на свою руку. Он не мог обнаружить никаких признаков пореза или ссадины, кожа везде казалась целой. Он посмотрел на свой носовой платок. На нем еще виднелось пятно там, где он вытер руку, и пятно это точно показалось кровью.
  
  "Странный!" — пробормотал он, убирая платок обратно в карман. "Очень странный!"
  
  Мысли его снова обратились к задуманной им «Истории высшей математики», и он совсем забыл об этом происшествии до тех пор, пока, как это опять случилось в тот день, первого числа месяца по календарю, когда он сидел в своем кабинете с выдающийся коллега, которому он объяснял свой великий план.
  
  «Если вы сумеете это осуществить, — медленно сказал коллега, — ваша книга станет эпохой в человеческом мышлении. Но цена будет огромной».
  
  -- Я оцениваю ее в двадцать тысяч фунтов, -- спокойно ответил профессор. «Я полностью готов потратить в два раза больше. Вы знаете, что я недавно унаследовал сорок тысяч фунтов от родственника? Высокопоставленный коллега кивнул и выглядел очень впечатленным.
  
  — Это великолепно, — сказал он тепло, — великолепно. Он добавил: «Вы порезались, знаете ли?»
  
  — Порезался? — удивленно отозвался Профессор.
  
  «Да, — ответил видный коллега, — кровь на вашей руке — вашей правой руке».
  
  Действительно, на правой руке профессора отчетливо виднелось пятно крови, немного большее, чем то, что было раньше. Он вытер его платком и продолжал жадно говорить, потому что был глубоко заинтересован. Он не думал об этом снова, пока, как только он ложился в постель, он заметил красное пятно на своем носовом платке. Он нахмурился и внимательно осмотрел свою руку. Не было никаких следов какой-либо раны или пореза, из которых могла бы течь кровь, и он снова нахмурился.
  
  "Очень странный!" — пробормотал он.
  
  Календарь, висящий на стене, напомнил ему, что сегодня первое число месяца.
  
  Шли дни, инцидент стерся из его памяти, и четыре недели спустя он однажды утром спустился к завтраку в необычайно хорошем настроении. Была некая теория, над которой он работал накануне вечером, когда собирался написать о ней другу. Ему казалось, что его демонстрация была действительно блестящей, и к тому же он уже с большим успехом планировал детали схемы своей великой работы.
  
  Он готовил отличный завтрак, так как у него всегда был хороший аппетит, и, нуждаясь в сливках, позвонил в звонок. Появилась служанка, он показал ей пустой кувшин, и когда она взяла его, она с внезапным криком уронила его, разбив его вдребезги об пол. Очень бледная, она пробормотала:
  
  — Прошу прощения, сэр, ваша рука — на вашей руке кровь.
  
  Действительно, на правой руке профессора показалась капля крови, на этот раз заметно крупнее, чем прежде. Профессор тупо уставился на него. Он был уверен, что минуту назад его там не было, и заметил по заголовку газеты сбоку от своей тарелки, что это было первое число месяца.
  
  Торопливым движением салфетки он вытер каплю крови. Горничная, все еще извиняясь, стала собирать осколки разбитого ею кувшина; но у профессора больше не было аппетита к завтраку. Он жестом заставил ее замолчать и, оставив на тарелке недоеденный кусок тоста, встал и пошел в свой кабинет.
  
  Все это было тривиально, даже абсурдно. Но как-то это его смутило. Он достал увеличительное стекло и осмотрел под ним свою руку. Ничто не могло объяснить присутствие капли крови, которую он и служанка видели. Ему пришло в голову, что он мог порезаться во время бритья; но когда он посмотрел в зеркало, то не нашел ни следа даже малейшей раны.
  
  Он решил, что, хотя он и не знал об этом, нервы у него, должно быть, немного не в порядке. Это сбивало с толку. Он не принял во внимание свои нервы по той простой причине, что никогда не знал, что они у него есть. Он решил побаловать себя отдыхом в Швейцарии. Один-два трудных подъема могли бы его немного подбодрить.
  
  Через три дня он уже был в Швейцарии, а еще через несколько дней снова на вершине небольшой, но все еще сложной вершины. Это было волнующее восхождение, и он наслаждался им. Он сказал что-то, смеясь, старшему проводнику, что скалолазание — хороший вид спорта и прекрасное испытание для нервов. Старший проводник согласился и вежливо добавил, что, если бы нервы господина профессора показали признаки несостоятельности, например, на нижнем леднике, они все могли бы оказаться в затруднительном положении. Профессор пришел в восторг от подразумеваемой похвалы старшего гида. Он был рад узнать из такого авторитетного источника, что с нервами у него все в порядке, а события, заставившие его туда, начали стираться в его памяти.
  
  Тем не менее он обнаружил, что смотрит на календарь с некоторым интересом и, проснувшись утром первого дня следующего месяца, быстро взглянул на свою правую руку. Там ничего не было.
  
  Он оделся и провел, как и планировал, спокойный день, занятый своей перепиской. Его настроение поднималось в течение дня. Он по-прежнему был настороже, но уже более уверенно; а после обеда, хотя он и собирался идти прямо к себе в комнату, согласился принять участие в предложенной игре в бридж. Они разыгрывали партнеров, когда одна из дам, которая должна была принять участие в игре, с небольшим криком уронила карту, которую только что подняла.
  
  -- О, у вас на руке кровь, -- воскликнула она, -- на правой руке, профессор!
  
  На правой руке профессора показалась капля крови, еще крупнее, чем те три. Однако за мгновение до этого его там не было. Профессор молча отложил карты и вышел из комнаты, поднявшись прямо наверх.
  
  Капля крови все еще стояла на его руке. Он осторожно промокнул его ватой, которая у него была, и не удивился, не обнаружив под ним никаких признаков или следов какого-либо пореза или раны. Вату он аккуратно свернул в сверток и адресовал его знакомому химику-аналитику, приложив к нему короткую записку.
  
  Он позвонил в звонок, отправил посылку на почту, а потом взял ручку и бумагу и принялся решать эту задачу, как в своей жизни решал множество других.
  
  Только на этот раз как-то показалось, что данных недостаточно.
  
  Его перо лениво чертило на лежащей перед ним бумаге большой крестик, знак неизвестной величины.
  
  Но как в таком случае узнать, что представляла собой неизвестная величина? Его рука, его твердая и твердая рука, дрожала так, что он не мог больше держать перо. Он снова позвонил и заказал крепкий виски с содовой. Он был человеком почти аскетических привычек, но сегодня вечером он почувствовал, что ему нужно какое-то стимулирующее средство.
  
  Он также не очень хорошо спал.
  
  На следующий день он вернулся в Англию. Почти сразу же он отправился к своему другу, химику-аналитику, которому отправил посылку из Швейцарии.
  
  «Кровь млекопитающих, — сказал химик, — вероятно, человеческая — тоже довольно любопытная вещь».
  
  "Это что?" — спросил профессор.
  
  «Почему, — ответил его друг, — я смог идентифицировать характерную бациллу…» Он назвал редкую бациллу необычной и малоизвестной болезни. И от этой болезни умер двоюродный брат профессора.
  
  Профессор был человеком, интересующимся всеми явлениями. При других обстоятельствах он бы внимательно наблюдал за тем, что происходило сейчас, когда волосы на его голове подверглись странному непроизвольному уплотнению и пушинке, что в популярном, но достаточно точном выражении можно было бы описать как «стояние дыбом». Но в данный момент он был не в состоянии для научных наблюдений.
  
  Он как-то выбрался из дома. Он сказал, что плохо себя чувствует, и его друг, химик, согласился, что отдых в Швейцарии, похоже, не принес ему много пользы.
  
  Профессор пошел прямо домой и заперся в своем кабинете. Это была прекрасная комната, заставленная книгами. На ближайших к его руке полках стояли тома по математике, теории математики, изучению математики, чистой математике, прикладной математике. Но ни одна из этих книг не говорила ему о подобных вещах. Хотя, правда, в них было много ссылок, то тут, то там, на Х, неизвестную величину.
  
  Профессор взял свою ручку и поставил большой крест на листе бумаги перед ним.
  
  «Неизвестное количество!» — пробормотал он. «Неизвестное количество!»
  
  Дни прошли мирно. Ничего необычного не было, за исключением того, что у профессора выработалась странная привычка постоянно поглядывать на свою правую руку. Он тоже хорошенько помыл. Но первого числа месяца еще не было.
  
  В последний день месяца он сказал своей экономке, что чувствует себя немного нездоровым. Она не удивилась, так как уже давно думала, что он выглядит больным. Он сказал ей, что, вероятно, проведет следующий день в постели, чтобы хорошенько отдохнуть, и она согласилась, что это очень хорошая идея. Когда он был в своей комнате и разделся, он бережно перевязал свою правую руку, тщательно и тщательно перевязав ее тремя или четырьмя своими большими полотняными носовыми платками.
  
  «Что бы ни случилось, сейчас покажет», — сказал он себе.
  
  Соответственно, на следующий день он остался в постели. Его экономка немного беспокоилась о нем. Он ничего не ел, и его глаза были странно блестящими и лихорадочными. Однажды она услышала, как он бормочет что-то себе под нос о «неизвестной величине», и это навело ее на мысль, что он слишком много работал.
  
  Она решила, что он должен обратиться к врачу. Профессор категорически отказался. Он заявил, что утром снова поправится. Экономка, старая служанка, согласилась, но все-таки послала за доктором; и когда он пришел, профессор почувствовал, что не может отказаться от встречи с ним, не выглядя при этом странным. И он не хотел показаться странным. Итак, он посетил доктора, но заявил, что в этом нет ничего особенного, он просто чувствует себя немного нездоровым, не в духе и усталым.
  
  — Ты поранил руку? — спросил доктор, заметив, как он был перевязан.
  
  — Я немного подрезал — мелочь, — ответил Профессор.
  
  «Да, — ответил доктор, — я вижу, что на нем кровь».
  
  "Какая?" — пробормотал профессор.
  
  — У вас на руке кровь, — повторил доктор.
  
  Профессор посмотрел. На самом деле на бинтах, которыми он перевязывал руку, проступило темно-красное пятно. И все же он знал, что за мгновение до этого белье было светлым, белым и чистым.
  
  — Ничего, — быстро сказал он, пряча руку под одеялом.
  
  Доктор, несколько озадаченный, удалился, но не успел пройти и десяти ярдов, как экономка с криком бросилась за ним. Казалось, она услышала падение и, войдя в спальню профессора, нашла его мертвым на ковре у камина. В руке у него была бритва, а на горле была ужасная рана.
  
  Доктор бегом вернулся, но ни он, ни кто-либо другой ничего не мог сделать. Одна вещь, которую он с любопытством заметил, заключалась в том, что повязка была сорвана с руки мертвеца, и что, как ни странно, на руке не было никаких признаков пореза или раны. На ладони, у основания большого пальца, была крупная одиночная капля крови; но, конечно, в этом не было ничего удивительного, потому что рана, которую нанес себе покойник, обильно кровоточила.
  
  Судя по всему, смерть не была мгновенной, ибо последним усилием профессор, казалось, начертил указательным пальцем крест на полу в собственной крови. Врач упомянул об этом на дознании — коронер сразу решил, что в данном случае дознание безусловно необходимо, — и предположил, что это свидетельствует о том, что профессор слишком много работал и страдает от переутомления, нарушившего его душевное равновесие.
  
  Коронер придерживался той же точки зрения и в своем кратком обращении к присяжным сослался на этот инцидент как на доказательство преходящего психического расстройства.
  
  -- Весьма вероятно, -- сказал коронер, -- что его беспокоила какая-то проблема, которую он все еще пытался решить. Как вы знаете, господа, знак X используется для обозначения неизвестной величины.
  
  Соответственно был вынесен соответствующий вердикт, и профессор был должным образом предан земле в том же фамильном склепе, в котором незадолго до того был похоронен его двоюродный брат.
  
  
  БЕЗРУКИЙ ЧЕЛОВЕК, с картины У. Г. Литта
  
  Впервые я встретил Боба Мастерса в отеле в заведении под названием «Четырнадцать ручьев», недалеко от Кимберли.
  
  Несколько месяцев я пытался найти золото или алмазы, копая ямы в вельде. Но так как к сюжету это не имеет никакого отношения, то я пропускаю свои шахтерские приключения и возвращаюсь в отель. В тот день я очень охотно приступил к этому, потому что очень хотел пить.
  
  Когда я вошел, высокий мужчина, стоявший у стойки, повернул голову и сказал мне: «Добрый день». Я ответил на комплимент, но сначала не обратил на него особого внимания.
  
  Вдруг я услышал, как мужчина сказал бармену:
  
  — Я готов выпить еще.
  
  Меня это удивило, потому что его стакан все еще был полон на три четверти. Но еще больше меня поразил поступок бармена, который поднял стакан и держал его, пока мужчина пил.
  
  Потом я увидел причину. У мужчины не было рук.
  
  Вы знаете, как легко англичане сближаются где угодно за пределами Англии, в то время как в их родной стране ничто, кроме формального представления, не поможет им познакомиться? Я сделал Мастерсу одно замечание, которое привело к другому от него, и через пять минут мы болтали на самые разные темы.
  
  Я узнал, что Мастерс, направляясь в Англию, пришел в Четырнадцать ручьев, чтобы сесть на поезд из Кимберли, и, прождав несколько часов, подошел к скоплению жестяных хижин, называющих себя городом.
  
  Я тоже собирался в Кимберли, так что, конечно, мы поехали вместе и к тому времени, как добрались до этого города, стали уже старыми друзьями.
  
  Мы умылись и поели, а потом пошли на почту. Раньше я отправлял туда свои письма до востребования и заезжал за ними, когда случалось бывать в Кимберли.
  
  Я нашел несколько писем, одно из которых изменило весь ход моей жизни. Это было от господ Харви, Филсона и Харви, солиситоров Линкольнз Инн Филдс. Он сообщил мне, что внезапная смерть моего двоюродного брата так повлияла на здоровье моего дяди, что он в течение месяца последовал за своим единственным сыном. Старшая ветвь семьи, таким образом, вымерла, и все наследственное имущество перешло ко мне.
  
  Первым делом я отправил две телеграммы, чтобы сообщить, что возвращаюсь домой на первом попавшемся пароходе, одну адвокатам, другую Нэнси Милуорд.
  
  Мастерс и я договорились вернуться домой вместе и в конце концов добрались до Кейптауна. Там у нас были серьезные проблемы с судоходной конторой. Это было как раз то время года, когда люди, живущие в Африке, чтобы заработать деньги, приезжают в Англию, чтобы их потратить, и поэтому лодки были переполнены. Мастерс потребовал каюту для себя, роскошь, которой нельзя было иметь, хотя была одна, которую мы с ним могли разделить. Он поднял невероятный шум из-за этого, и мне это показалось очень странным, потому что я помогал ему многими способами, которые были необходимы из-за его увечья. Однако в конце концов ему пришлось уступить дорогу, и мы погрузились на лайнер Castle.
  
  В плавании он рассказал мне, как потерял руки. Похоже, его отправили в деревню на какое-то правительственное задание, и ему не повезло попасть в плен к туземцам. Сначала к нему относились довольно хорошо, но дали понять, что он не должен пытаться бежать. Я полагаю, что для большинства мужчин такое предупреждение было бы прямым побуждением к попытке. Мастера сделали это и потерпели неудачу. В наказание ему отрезали правую руку. Он подождал, пока рана заживет, и попробовал еще раз. Опять он потерпел неудачу. На этот раз ему отрезали другую руку.
  
  — Боже мой, — воскликнул я. «Какие черти!»
  
  — Разве они не были! он сказал. — А между тем, знаете ли, они были довольно добродушными ребятами, когда их не перебивали. Однако я не собирался терпеть толпу голых негров, и я сделал третью попытку.
  
  «В тот раз у меня все получилось, хотя, конечно, было гораздо сложнее. Я вообще не знаю, как мне удалось пережить это. Видите ли, я мог есть только растения, листья и фрукты, которые мне попадались; но в промежутках я узнал все, что мог, о местной ботанике».
  
  — Это того стоило? Я попросил. «Думаю, первая неудача и ее результат меня бы удовлетворили».
  
  — Да, — медленно сказал он, — это того стоило. Видишь ли, моя жена ждала меня дома, и мне очень хотелось ее снова увидеть, ты не знаешь, как сильно.
  
  — Думаю, я могу представить, — сказал я. — Потому что дома меня тоже ждет девушка.
  
  «Я видел ее перед тем, как она умерла, — продолжил он.
  
  «Умер?» Я сказал.
  
  — Да, — ответил он. «Она умирала, когда я наконец добрался до дома, но в конце концов я был с ней. Это было что-то, не так ли? Я ненавижу людей, которые говорят мне такие вещи. Не потому, что мне их не жалко; напротив, мне так жаль, что я совершенно не нахожу слов, чтобы выразить свое сочувствие. Я пытался, однако, показать это другими способами, оказывая ему внимание и предвосхищая каждое его желание.
  
  И все же в его поступках было много удивительного, чего я удивляюсь теперь, когда не осознавал, что он, должно быть, не мог сделать для себя сам, и это все же было сделано. Но он был так удивительно ловок с губами и ногами, когда был в своей каюте, что я, пожалуй, приписываю их этому.
  
  Я помню, как однажды ночью проснулся и, выглянув из-за койки, увидел, что он стоит на полу. Каюта была слабо освещена лунным светом, проникавшим в иллюминатор. Я не мог видеть ясно, но мне казалось, что он подошел к двери и открыл ее, и закрыл ее за собой. Он сделал все это очень быстро, так быстро, как я мог бы это сделать. Как я уже сказал, я был очень сонным, но вид открывающейся и закрывающейся двери меня основательно разбудил. Сев, я крикнул ему.
  
  Он услышал меня и снова открыл дверь, тоже легко, гораздо легче, чем, казалось, смог закрыть ее, когда увидел, что я смотрю на него.
  
  «Привет! Проснулся, старина? он сказал. "Что это?"
  
  — Э… ничего, — сказал я. -- Вернее, я полагаю, что проснулся только наполовину; но вы, казалось, так легко открыли эту дверь, что я даже испугался.
  
  «Не всегда хочется, чтобы другие видели сдвиги, к которым приходится прибегать», — вот и весь ответ, который он мне дал.
  
  Но я беспокоился об этом. Меня это обеспокоило, потому что он не пытался объяснить.
  
  Это было не единственное, что я заметил.
  
  Через два-три дня мы вместе сидели на палубе. Я предложил ему почитать. Я заметил, что он встал со стула. Внезапно я увидел, как стул двинулся. Меня это сильно потрясло, потому что кресло повернулось, по-видимому, само по себе, так что, когда он снова сел, солнечный свет падал ему на спину, а не в глаза, как я знал раньше. Но я рассуждал сам с собой и успел убедиться, что он, должно быть, повернул стул ногой. Вполне возможно, что он мог это сделать, потому что в нем было одно из тех легких плетеных сидений.
  
  Три четверти пути мы прошли прекрасно, а море было спокойным, как пруд для уток. Но все изменилось, когда мы миновали мыс Финистерре. Я много скитался по океану так и эдак, но никогда не видел, чтобы Бискайский залив заслуживал своей репутации лучше.
  
  Я предпочел бы видеть, что происходит, чем сидеть внизу взаперти, и после обеда я сказал Бобу, что поднимаюсь на палубу.
  
  — Я останусь там ненадолго, — сказал я. — Устраивайся поудобнее здесь внизу.
  
  Я набил ему трубку, сунул ее ему в рот и дал ему спичку; тогда я оставил его.
  
  Я некоторое время ходил вверх и вниз по палубе, хватаясь за все, что попадалось под руку, и даже наслаждался этим, хотя волны промочили меня до нитки.
  
  Вскоре я увидел, как Мастерс вышел из-за прохода и очень ловко направился ко мне. Конечно, это было ужасно опасно для него.
  
  Я, пошатываясь, двинулся к нему и, прижавшись губами к его уху, крикнул ему, чтобы тотчас спускался вниз.
  
  — О, со мной все будет в порядке! — сказал он и рассмеялся.
  
  — Ты утонешь — утонешь, — закричал я. «Только что была волна, которая… ну, если бы я не мог уцепиться обеими руками, как суровая смерть, я бы перепрыгнул через борт. Иди вниз».
  
  Он снова рассмеялся и покачал головой.
  
  И тут случилось то, чего я боялся. Огромная гора зеленой воды подняла свою массу и обрушилась на нас ненасытным водопадом. Я вцепился в Мастерса, но попытка спасти его и себя сильно помешала мне. Сила этой массы воды была ужасной. Казалось, он хватал все своими гигантскими руками и все таскал за собой. Он высоко подбросил курятник и перенес его через рельсы.
  
  Я почувствовал, как хватка моей правой руки ослабла, и в следующее мгновение меня понесло, все еще сжимая Мастерса левой, к щели в фальшборте.
  
  Мне удалось ухватиться за конец сломанного рельса. На мгновение оно задержало нас, затем поддалось, и на мгновение я повис над бортом корабля.
  
  В этот момент я почувствовал, как пальцы сжались на моей руке, сжались, пока не впились в плоть, и меня оттащили обратно в безопасное место.
  
  Вместе мы отшатнулись назад и каким-то образом спустились вниз. Я дрожал, как лист, и пот капал с меня. Я чуть не закричал вслух.
  
  Не то чтобы я боялся смерти. Я слишком много видел этого во многих частях земли, чтобы сильно бояться этого. Это была мысль об этих пальцах, сжимающих меня там, где пальцев не было.
  
  Мастера не говорили ни слова, я тоже, пока мы не оказались в каюте.
  
  Я сорвал с себя мокрую одежду и повернул руку к зеркалу. Я знал, что не мог ошибиться, когда почувствовал их.
  
  Там на плече, над линией солнечных ожогов, которые получаются от работы с закатанными рукавами, там на белой коже виднелись красные отметины четырех тонких пальцев и большого пальца! Я внезапно сел, увидев их, и, выдвинув ящик, нашел фляжку с чистейшим бренди, залпом выпил ее одним глотком.
  
  Тогда я повернулся к нему и указал на метки.
  
  «Ради бога, как они сюда попали?» Я сказал. – Что… что случилось там, на палубе?
  
  Он посмотрел на меня очень серьезно.
  
  — Я спас тебя, — сказал он, — или, вернее, не спас, потому что не мог. Но она это сделала.
  
  "Что ты имеешь в виду?" — пробормотал я.
  
  «Дай-ка я сниму эту одежду, — сказал он, — и надену немного сухого; и я скажу тебе».
  
  Слова не в силах описать мои чувства, когда я смотрела, как одежда слетает с него, а сухая одежда ложится на него так, словно ее расправляли руки.
  
  Я сидел и дрожал. Я попытался закрыть глаза, но странное, неестественное зрелище притягивало их, как магнит.
  
  «Мне жаль, что вы должны были испытать такой шок», — сказал он. «Я знаю, на что это должно было быть похоже, хотя мне было не так уж плохо, когда они, казалось, приходили, потому что они приходили постепенно, с течением времени».
  
  — Что пришло постепенно? Я попросил.
  
  «Да что ты, эти руки! Это то, о чем я вам говорю. Вы просили меня сказать вам, я думал?
  
  — Я? Я сказал. «Я не знаю, что я говорю или спрашиваю. Кажется, я схожу с ума, совсем схожу с ума».
  
  — Нет, — сказал он, — ты такой же здравомыслящий, как и я, только когда сталкиваешься с чем-то странным, если уж на то пошло, уникальным, то, естественно, пугаешься. Ну, это было так. Я рассказал вам о своих приключениях с неграми в сельской местности. Это было совершенно верно. Они отрезали мне обе руки — если на то пошло, вы можете видеть обрубки. И я сказал вам, что пришел домой и увидел, что моя жена умирает. Ее сердце всегда было слабым, я знал это, и постепенно оно слабело. Должно быть, между нами действительно была какая-то странная телепатия. У нее были ужасные приступы сердечной недостаточности в обоих случаях, когда негры изуродовали меня, как я узнал из сравнения записей.
  
  — Но я тоже каким-то образом знал, что должен бежать любой ценой. Это было знание, которое заставляло меня пробовать снова после каждой неудачи. Я должен был продолжать попытки бежать, пока я был жив, или, вернее, пока она была жива. Я встал на колени у ее кровати, и она протянула руки и обвила ими мою шею.
  
  «Значит, ты вернулся ко мне раньше, чем я уйду, — сказала она. — Я знал, что ты должен, потому что я тебя так назвал. Но вы долго не приходили, почти слишком долго. Но я знал, что должен снова увидеть тебя перед смертью.
  
  «Я сломался тогда. Я был жестоко испытан. Нет даже оружия, чтобы обнять ее!
  
  «Милый, побудь со мной немножко, только немножко!» Я рыдал.
  
  «Она слабо покачала головой. «Это бесполезно, моя дорогая, — сказала она, — я должна идти».
  
  «Я пойду с тобой, — сказал я, — я не буду жить без тебя».
  
  «Она снова покачала головой.
  
  «Ты должен быть храбрым, Боб. Я буду смотреть на тебя потом так же, как если бы я еще жил на земле. Если бы я только мог отдать тебе свои руки! Руки бедной, слабой женщины, но это лучше, чем ничего, дорогая.
  
  «Она умерла несколько недель спустя. Я все время проводил у ее постели, почти не отходил от нее. Ее руки были вокруг меня, когда она умерла. Буду ли я когда-нибудь снова чувствовать их вокруг себя? Я думаю! Видишь ли, теперь они мои.
  
  «Они пришли ко мне постепенно. Поначалу было очень странно иметь руки, которых не видно. Я старался как можно дольше держать глаза закрытыми и старался вообразить, что никогда не терял рук.
  
  «Я к ним со временем привык. Но я всегда был осторожен, чтобы люди не видели, как я делаю вещи, которые, по их мнению, были бы невозможны для безрукого человека. Вот что привело меня снова в Африку, потому что я мог там заблудиться и делать что-то для себя этими руками».
  
  «И будут они вдвоем одной плотью», — пробормотал я.
  
  «Да, — сказал он, — я думаю, что объяснение должно быть чем-то вроде этого. Однако в этом есть нечто большее; эти руки не плоть».
  
  Некоторое время он молчал, склонив голову на грудь. Потом снова заговорил:
  
  «Мне наконец надоело быть одному, и я уже возвращался, когда встретил вас в Четырнадцати ручьях. Я не знаю, что я буду делать, когда вернусь домой. Я никогда не могу отдыхать. У меня есть — как они это называют — Страсть к перемене мест ?
  
  — Она когда-нибудь говорила с тобой из того другого мира? Я спросил его.
  
  Он грустно покачал головой.
  
  "Нет никогда. Но я знаю, что она живет где-то за пределами нашего мира. Она должна, потому что эти руки живут. Поэтому я всегда стараюсь вести себя так, будто она за всем наблюдает. Я всегда стараюсь поступать правильно, но, во всяком случае, эти руки и руки сами по себе принесут пользу. Только что на палубе я был очень напуган. Я бы спасся почти любой ценой и отпустил бы тебя. Но я не мог этого сделать. Руки схватили тебя. Это ее воля, гораздо более сильная и чистая, чем моя, все еще сохраняется. Только когда она не напрягается, я контролирую эти руки».
  
  Так я узнал самую странную сказку, которую когда-либо рассказывали человеку, и узнал чудо, которому я обязан своей жизнью.
  
  Возможно, Боб Мастерс был трусом. Он всегда говорил, что был. Лично я в это не верю, потому что у него был самый милый характер, которого я когда-либо встречал.
  
  Ему некуда было идти в Англии и, похоже, не было друзей. Так что я заставил его поехать со мной в Энглхарт, милое старое загородное поместье моей семьи в западных графствах, которое теперь принадлежало мне.
  
  Нэнси тоже жила в этой стране.
  
  Не было никаких причин, по которым мы не могли бы сразу же пожениться. Мы ждали достаточно долго.
  
  Я снова вижу старую, заросшую плющом церковь, где мы с Нэнси поженились, и Боба Мастерса, стоящего рядом со мной как шафера.
  
  Я помню, как нащупал в его кармане кольцо, и когда я это сделал, я почувствовал, как чья-то рука на мгновение схватила мою.
  
  Потом был прием, потом речь, обычное дело.
  
  Позже мы с Нэнси поехали на станцию.
  
  Мы не попрощались с Бобом, потому что он настоял на том, чтобы ехать на станцию с багажом; сказал, что собирается увидеться там с последним из нас.
  
  Он ждал нас во дворе, когда мы подошли к нему, и пошел с нами на платформу.
  
  Мы стояли и болтали о том о сем, когда я заметил, что Нэнси мало говорит и выглядит довольно бледной. Я как раз собирался сказать об этом, когда мы услышали гудок поезда. За пределами станции есть крутой поворот на постоянном пути, так что поезд внезапно оказывается на вас.
  
  Внезапно, к своему ужасу, я увидел, как Нэнси попятилась к краю платформы. Я тщетно пытался поймать ее, когда она пошатнулась и упала прямо перед приближающимся поездом. Я бросился вперед, чтобы прыгнуть за ней, но руки схватили меня и отшвырнули назад с такой силой, что я упал на платформу.
  
  Это Боб Мастерс занял место, которое должно было быть моим, и прыгнул на металлы.
  
  Я не мог видеть, что тогда произошло. Начальник станции говорит, что видел, как Нэнси подняли из-под паровоза, когда он был прямо на ней. Он говорит, что ее словно унесло ветром. Она была довольно близка к Мастерсу. — Достаточно близко, чтобы он поднял ее, сэр, если бы у него были руки. Они на мгновение пошатнулись и вместе выпали из поезда.
  
  Нэнси от этого ужасного несчастного случая немного ухудшилась, конечно, она была в синяках, но бедняга Мастерс был без сознания.
  
  Мы отнесли его в приемную, положили там на подушки и горячо послали за доктором.
  
  Он был хорошим сельским практиком и, я полагаю, хорошо знал обычную рутину своей работы. Он много суетился, мычал и мычал.
  
  — Да, да, — сказал он, как будто убеждая себя. «Шок, знаете ли. Сейчас ему станет лучше. Повезло, однако, что у него не было рук.
  
  Тогда я впервые заметил, что рукава пальто были обрезаны.
  
  — Доктор, — сказал я, — как он? Конечно, если бы он не был ранен, он бы не выглядел так. Что именно вы подразумеваете под шоком?
  
  — Хм… э-э, — он помедлил и снова приложил стетоскоп к сердцу Мастерса.
  
  — Сердце очень слабое, — наконец сказал он. "Очень слаб. Я полагаю, он всегда очень анемичен?
  
  — Нет, — ответил я. «Он совсем не такой. Он... Боже мой, он истекает кровью! Наложите лигатуры на его руки. Наложите лигатуры на его руки».
  
  — Пожалуйста, помолчите, мистер Риверстон, — сказал доктор. «Должно быть, это был ужасный опыт для вас, и вы, естественно, очень расстроены».
  
  Я бредил и проклинал его. Я думаю, что должен был ударить его, но другие держали меня. Они сказали, что заберут меня, если я не буду молчать.
  
  Вскоре Боб Мастерс открыл глаза и увидел, что они держат меня.
  
  — Пожалуйста, отпустите его, — сказал он. — Все в порядке, старик. Бесполезно с ними спорить, они не поймут. Я никогда не смогу объяснить им сейчас, и они никогда не поверят тебе. Кроме того, все к лучшему. Да поезд проехал по ним и я второй раз безрукий. Но не надолго!"
  
  Я опустилась на колени рядом с ним и зарыдала. Все это казалось таким ужасным, и тем не менее, я не думаю, что тогда я стал бы пытаться остановить его уход. Я знал, что так будет лучше для него.
  
  Он очень ласково посмотрел на меня.
  
  — Мне очень жаль, что это случилось в день вашей свадьбы, — сказал он. — Но тебе было бы намного хуже, если бы она не помогла.
  
  Его голос стал слабее и замер.
  
  На какое-то время наступила пауза, и его дыхание превратилось в громкие всхлипы.
  
  Затем он внезапно приподнялся на подушках, пока не встал на ноги, и улыбка осветила его лицо — улыбка такая милая, что я думаю, что ангелы в раю должны выглядеть так.
  
  Его голос сорвался с его губ сильный и громкий.
  
  "Милый!" воскликнул он. «Дорогая, твои руки снова обнимают меня! Я прихожу! Я прихожу!"
  
  * * * *
  
  «Один из самых экстраординарных случаев, с которыми я когда-либо сталкивался», — сказал врач коронеру на дознании. «Кажется, у него были все симптомы обильного кровотечения».
  
  
  TOMTOM CLUE, Скудамор Джарвис и Сесил Морган
  
  Я только что устроился для приятного вечера у огня в кресле с перекидной сумкой, пододвинутом как можно ближе к очагу, насколько позволяла решетка, с обильным запасом литературы, виски, трубки и табака, когда раздался телефонный звонок. громко и настойчиво. Со вздохом я встал и взял трубку.
  
  — Это ты? — сказал голос, в котором я узнал голос Джека Бриджеса. «Могу ли я зайти и увидеть вас сейчас же? Это самое важное. Нет, я не могу сказать тебе сейчас. Я буду у вас через несколько минут.
  
  Я снова повесил трубку, гадая, по какому делу Джек Бриджес мог прийти ко мне в такое время вечера. Мы были лучшими друзьями в школе и в Университете, и с тех пор поддерживали дружбу, несмотря на мои периодические странствия по миру. Но в течение последних нескольких дней или около того Джек был помолвлен с мисс Гланвилл, дочерью старого Гланвилля, известного в Южной Африке, и, будучи влюбленным парнем, я, естественно, ожидала, что буду видеть его очень редко, пока после свадьбы в любом оценивать.
  
  В это время вечера, по моим представлениям об обрученных парах, он должен сидеть в партере в каком-нибудь театре, а не бегать к друзьям-холостякам с циничными взглядами на супружество.
  
  Я еще не нашел удовлетворительного решения, когда дверь открылась и вошел Джек. Один взгляд на его лицо сказал мне, что он в беде, и, не говоря ни слова, толкнул его в свое кресло и протянул ему стакан. Тогда я сел по другую сторону костра и стал ждать, когда он начнет, ибо человек, нуждающийся в сочувствии, не хочет волноваться вопросами.
  
  Он выпил половину своего виски и некоторое время сидел, глядя в огонь.
  
  — Джим, старик, — сказал он наконец, — у меня ужасные новости.
  
  — Не связано с мисс Глэнвилл? Я попросил.
  
  «В каком-то смысле да. Она сломана, но есть еще хуже, гораздо хуже. Я с трудом понимаю это; Я чувствую оцепенение в настоящее время; это слишком ужасно. Ты помнишь, когда мы с тобой вместе учились в Винчестере, мой отец был убит во время войны в Матабеле?
  
  Я кивнул.
  
  -- Ну, -- продолжал Джек, -- сегодня я слышал, что матабеле не убили его, а повесили в Булавайо за убийство. Другими словами, я сын убийцы».
  
  «Повешен за убийство!» — в ужасе воскликнул я. — Наверняка есть какая-то ошибка?
  
  — Нет, — простонал Джек, — это правда. Я видел газетную вырезку того времени, и я сын убийцы, который был также фальшивомонетчиком, вором и шулером. Старый Гланвилл сказал мне сегодня вечером. Именно тогда наша помолвка была разорвана».
  
  "Твоя мама?" Я попросил. "Ты видел ее?"
  
  Джек кивнул.
  
  «Бедная маленькая женщина!» он застонал. «Она знала все это время, и ее единственная цель в жизни состояла в том, чтобы скрыть от меня ужасную правду. Вот почему мне сказали, что он умер достойной смертью во время войны. Я часто задавался вопросом, почему маленькая мать всегда была такой грустной и такой отягощенной заботами. Теперь я знаю. Боже мой, какой должна была быть ее жизнь!»
  
  Он поднялся со стула и с минуту ходил взад и вперед по комнате; затем он остановился и встал передо мной, его лицо выражало эмоции.
  
  — Но я не верю в это, Джим, — сказал он, и в его голосе прозвучала нотка. «Я не верю в это, и маленькая мать тоже. Невозможно примирить большого грубоватого мужчину с сердцем ребенка, которого я помню как своего отца, с убийством, подлогом или любым другим преступлением. И все же, согласно Глэнвилю и старым газетам, которые он мне показывал, Ричард Бриджес был одним из самых беспринципных головорезов в Южной Африке. В глубине души я знаю, что он этого не делал, и хотя на первый взгляд в этом нет никаких сомнений, я попытаюсь очистить его имя. Я отплываю в Южную Африку в пятницу».
  
  «Плывем в Южную Африку!» — воскликнул я. "Что насчет твоей работы?"
  
  «Моя работа может зависнуть!» — горячо ответил Джек. — Я хочу стереть пятно с имени моего отца, и я собираюсь как-нибудь это сделать. Вот почему я бегал к тебе, старый приятель, потому что хочу, чтобы ты пошел со мной. Зная Родезию, ты как раз тот человек, который может мне помочь. Скажи, что ты придешь? — взмолился он.
  
  Это казалось самой безнадежной надеждой, о которой я когда-либо слышал, но горе Джека было настолько сильным, что у меня не хватило духу отказаться.
  
  — Хорошо, Джек, — сказал я, — я с тобой. Но не питайте напрасных надежд. Помните, это было двадцать лет назад. Доказывать что-либо спустя столько лет будет довольно сложно».
  
  Во время путешествия у нас было достаточно времени, чтобы просмотреть небольшое количество информации о давно забытом деле, которую Джек смог получить от семейных поверенных.
  
  В 1893 году Ричард Бриджес, известный горный инженер, совершил поездку в Родезию с целью поиска золота и алмазов. Его сопровождал друг Томас Саймс, который, насколько мы могли установить, был бывшим морским офицером; и эти двое, после короткого пребывания в Булавайо, отправились на север через реку Гуаи в то, что в те дни было практически неизведанной землей. Немногим более чем через год Бриджес вернулся один — его компаньон, как он заявил, был убит матабеле, и в течение шести месяцев или около того он вел распутную жизнь в Булавайо и округе, которая в конце концов закончилась его казнью за убийство. Не было никаких сомнений в убийстве или в различных кражах и подлогах, в которых его обвиняли, поскольку он дал признательные показания на суде, и мы, казалось, были в погоне за дикими гусями самого худшего сорта, насколько я мог судить. мог видеть; но Джек, уверенный в невиновности своего отца, и слышать не хотел о неудачах.
  
  «На данном этапе невозможно делать предположения, — сказал он. «На первый взгляд кажется, что здесь мало места для сомнений, но никто из тех, кто знал моего отца, не мог связать его с каким-либо преступлением. Так или иначе, Джим, я должен очистить его имя.
  
  Мои воспоминания вернулись к высокому, загорелому мужчине с добрыми манерами, который однажды пришел в школу и устроил восхитительную еду в магазине для Джека и его друзей. Впоследствии, по настоятельной просьбе сына, он обнажил свою грудь, чтобы показать нам свою татуировку, которой Джек, по-мальчишески, часто хвастался нам. Я вспомнил, как мы с восхищением смотрели на искусно выполненный портрет Нельсона с пустым рукавом и закрытым глазом и надписью под ним: «Англия ожидает, что сегодня каждый человек выполнит свой долг». Джек с большой гордостью объяснил, что это еще не все, так как на спине его отца было чудесное изображение Победы , а на других частях его тела — лев, змея и другие представители фауны , но Ричард Бриджес со смехом возражал и отказался раздеваться дальше для нашего удовольствия.
  
  Мы добрались до Булавайо, но никто в городе, похоже, вообще не помнил этого случая; действительно, Булавайо вырос до неузнаваемости с тех пор, как Ричард Бриджес проехал через него во время своего разведывательного путешествия. Было трудно понять, с чего начать. Даже полиция не могла помочь и не знала, где похоронен убийца. Никто, кроме старого хозяина салуна и пары горняков, не мог припомнить даже казни, а они, насколько они помнили, никогда не встречали Ричарда Бриджеса во плоти, хотя его сомнительная репутация была им хорошо известна.
  
  В отчаянии Джек предложил отправиться в путешествие по сельской местности в сторону Баротселенда, который был районом, который Бриджес и Саймс собирались исследовать, хотя, по всем сведениям, Саймс был убит матабеле до того, как они достигли реки Гуай.
  
  В течение следующего месяца мы неуклонно двигались на север, имея очень хорошую забаву; но, как я и ожидал, не добившись от туземцев никакой информации о двух старателях, которые прошли этим путем много лет назад. Наконец Джек более или менее смирился с неудачей и, осознав тщетность дальнейших поисков, предложил вернуться в Булавайо. Поскольку наш караван ослов начал сильно страдать от мух, я согласился, и мы начали медленно возвращаться в Булавайо, стреляя по пути.
  
  Однажды ночью после особенно тяжелого перехода мы остановились у старого крааля , расписные стены которого говорили, что когда-то он служил королевской резиденцией, и что в тот день я подстрелил корову канна, которая давала гораздо больше мяса, чем мы. могли потреблять, мы пригласили индуну и его племя на пир. Чтобы не отставать в гостеприимстве, старый вождь приготовил местное кафрское пиво, жидкость, в которой нет ничего особенного, кроме того факта, что она быстро опьяняет.
  
  Мясной пир и пивной глоток — великое событие в жизни среднестатистического кафра, а ближе к вечеру всеобщее веселье началось с ударов тамтамов и скрипа кафрских скрипок. Был один очень пьяный старик Баротсе, сидевший рядом со мной и, сопровождая себя ударами своего тамтама, пел в одной гудящей тональности песню о человеке, который держит в себе змей и львов и из груди которого зло глаз выглянул. По крайней мере, насколько я мог понять, в этом и заключалась суть песни; но так как его тамтам был особенно большим и неприятным, я вежливо забрал его у него, и мы с Джеком использовали его как стол для наших тыкв с кафрским пивом, которое мы делали вид, что потребляем в больших количествах.
  
  Тыква, однако, представляет собой сосуд для питья с тяжелым верхом, и за очень короткое время мне удалось пролить примерно полпинты моего напитка на пергамент барабана. Не желая портить игрушку старого джентльмена, которую он, видимо, ценил превыше всего, я вытер пиво носовым платком, сняв при этом с пергамента часть накопившейся веками грязи.
  
  «Привет!» — сказал Джек, забирая у меня инструмент и поднося его к свету костра. «Здесь есть какая-то картина. Он похож на человека в треуголке».
  
  Он сильно потер ее карманным платком, и полировка прояснила большую часть картины, пока, достаточно невзрачный местами и блеклый в других местах, не выделился портрет человека в старомодном военно-морском мундире со звездами на шее. его грудь, а под ним несколько букв в виде свитка.
  
  «Это не туземная работа», — воскликнул я. «Это английские буквы», потому что я мог отчетливо разобрать слово «мужчина», за которым следуют «т» и «ч».
  
  — Потри это сильно, Джек.
  
  Смазка на пергаменте, однако, не поддавалась дальнейшей полировке, и, вспомнив бутылку с нашатырным спиртом, которую я хранил от укусов насекомых, я смешал немного с кафрским пивом и вылил на тамтам. Одного прикосновения платка было достаточно, как только сильная щелочь начала действовать, и появилось величественное старое лицо Нельсона и под его девизом:
  
  «Англия ожидает, что сегодня каждый человек выполнит свой долг». Джек уронил барабан, как будто он его укусил.
  
  "Что это значит?" — выдохнул он. «У моего отца это было на груди. Я хорошо это помню!»
  
  Однако я был слишком занят обратной стороной барабана, чтобы обращать на него внимание. С другой стороны аммиак вывел изображение Победы с головой рыкающего льва под ним.
  
  "Боже!" — воскликнул Джек. «У моего отца такое было на спине. Быстрее, Джим, тереть сильно! Справа должен быть фамильный герб — орел со змеей в когтях и РБ под ним».
  
  Я потер указанное место, и на нем появились герб и инициалы точно так, как их описал Джек. Было что-то ужасно сверхъестественное и отвратительное в том, что я обнаружил следы татуировки мертвеца на пергаменте там-тама баротсе в двухстах милях к северу от Замбези, и на мгновение я был слишком поражен изумлением, чтобы точно понять, что это значит. Тут мне в голову вдруг пришло, что пергамент — не что иное, как человеческая кожа, да еще кожа Ричарда Бриджеса. Я с внезапным благоговением отложил его и, поманив к себе владельца, потребовал полную историю. Сначала он выказывал признаки страха, но, пообещав ему кусок ткани по пояс, если он скажет правду, присел перед нами на корточки и начал.
  
  «Много-много лун назад, до того, как белые люди пришли торговать через Большую Реку, как они делают это сейчас, два белых бааса пришли в эту страну искать белые камни и золото. Один баас был больше другого, и на его груди и на теле были изображения птиц, зверей и странных вещей. На груди у него был большой инкоос с закрытым глазом, а на спине хижина, из которой прямо в воздух росли деревья. На его чреслах был лев великой ярости, а вокруг его талии обвилась шипящая мамба (змея). Мы очень боялись, потому что белый баас сказал нам, что он был заколдован, и что, если кто-то из них пострадает, он обнажит закрытый глаз великого инкуо на своей груди, который был Дурным глазом, и прикажет ему взорвать Бароце и их земля навсегда.
  
  «Итак, белым людям было позволено прийти и уйти с миром, потому что мы боялись Дурного Глаза великих инку. Они трудились, эти белые баасы, копая склон холма и обыскивая русло реки; и вот однажды случилось так, что они поссорились и подрались, и баас с изображениями был убит. Мы знали тогда, что его лекарство было плохим лекарством, иначе белый баас без картинок не смог бы его убить. Итак, мы были разгневаны и вынуждены убить другого баа, но он застрелил нас огненной палкой и поспешно вернулся в свою страну. Затем я снял кожу с мертвого бааса, потому что любил его за его картины, и сделал из них тамтам. Я говорил."
  
  "Боже мой!" — воскликнул Джек, когда я перевел рассказ. — Потом моего отца убили здесь, в Баротселенде, а Саймс, его убийца, вернулся в Булавайо. Это был тот дьявол Саймс, который также взял имя моего отца, вероятно, чтобы получить деньги, которые могли остаться, и который, как Ричард Бриджес, был повешен за убийство. Бедный старый папаша, — прибавил он отрывисто, — убит, а тело изуродовано дикарями! Но как я рад узнать, что он умер честным человеком!»
  
  Имея под рукой улики, было легко установить личность убийцы двадцатилетней давности, и, удовлетворительно уладив дело и очистив имя покойного, мы с Джеком вернулись в Англию, где через несколько недель мне пришлось купить свадебное платье, чтобы я мог сыграть роль шафера на свадьбе Джека.
  
  
  ДЕЛО СЭРА АЛИСТЕРА МОРАНА, Маргарет Стрикленд
  
  — Этне? Моя тетя посмотрела на меня, подняв брови, и улыбнулась. — Мой дорогой Морис, разве ты не слышал? Этне уехала за границу сразу после Рождества с Уилмоттами в путешествие в Египет. Она прекрасно проводит время!»
  
  Боюсь, я выглядел таким же пустым, как и чувствовал себя. Я прибыл в Англию всего три дня назад, после двухлетней службы в Индии, и единственное, чего я с нетерпением ждал, — это снова увидеть свою кузину Этну.
  
  — Значит, раз вы не знали, что она уехала, вы, конечно, не слышали и других новостей? пошла моя тетя.
  
  — Нет, — ответил я деревянным голосом. — Я ничего не слышал.
  
  Она просияла. «Дорогое дитя помолвлено с сэром Алистером Мураном, с которым она познакомилась в Луксоре. Все в восторге, так как это великолепная партия для нее. Леди Уилмотт очень высоко отзывается о нем, о человеке из прекрасной семьи и положения, к тому же совершенно очаровательном.
  
  Кажется, я пробормотал что-то уместное, но было нелепо притворяться, что я вне себя от радости. Обиднее всего было то, что тетя Линда знала и, так сказать, посмеивалась над моим замешательством.
  
  — Если вы собираетесь в Уимберли-парк, — сладко продолжала она, — вы, вероятно, встретите их обоих, так как ваш дядя Боб пригласил нас всех туда на февральскую вечеринку. Он телеграфировал приглашение сэру Алистеру, как только узнал о помолвке. Разве это не хорошо с его стороны?
  
  Я ответил, что да; затем, наслушавшись за один день о прелестях жениха Этне , я распрощался.
  
  Той ночью, проклиная себя за дурь, я написал ей и пожелал удачи. На следующее утро я получил письмо от дяди Боба с просьбой поехать в Уимберли; и в начале следующей недели я отправился в Камберленд. Меня тепло встретил старый генерал. В детстве я проводил с ним большую часть каникул, и, будучи сам бездетным, он относился ко мне более или менее как к сыну.
  
  16 февраля прибыли Этне, ее мать и сэр Алистер Моран. Я приехал на станцию, чтобы встретить их. Вечер был холодный, сырой и такой темный, что почти невозможно было различить людей на плохо освещенной платформе. Однако, пока я шел ощупью, я узнал голос Этне и, получив указание, поспешил к группе. Когда я это сделал, из темноты на меня вспыхнули два сияющих золотых глаза.
  
  «Привет!» Я думал. — Так она возит верного Пинчера! Но в следующий момент я понял, что ошибся, потому что Этне протянула мне обе руки в знак приветствия. Собаки с ней не было, и в последовавшей суете я забыл искать дальше разгадку этих двух огненных огней.
  
  — Как хорошо, что вы пришли, Морис, — сказала Этне с явным удовольствием, а затем, повернувшись к мужчине рядом с ней, — Алистер, это мой кузен, капитан Килверт, о котором вы слышали, как я говорила.
  
  Мы пробормотали обычные формальности в обычной манере, но когда мои пальцы коснулись его, я испытал странное ощущение в области позвоночника. Это вернуло меня в Бирму и в одну очень неприятную ночь, которую я однажды провел в джунглях. Но впечатление было настолько мимолетным, что его невозможно было определить, и вскоре я занялся усадкой всех в машину.
  
  Пока что, за исключением того, что он обладал исключительно очаровательным голосом, у меня не было возможности составить мнение о женихе моего кузена . Когда мы вернулись домой, было половина седьмого, поэтому мы все сразу же пошли в свои комнаты, чтобы одеться к ужину.
  
  Когда вошел сэр Алистер Моран, все собрались в гостиной, и я никогда не забуду, какое впечатление произвело его появление. Разговор полностью прекратился на мгновение. Наступила какая-то затаившая дыхание пауза, которую было почти слышно, когда мой дядя поднялся, чтобы поприветствовать его. Во всей моей жизни я никогда не видел более красивого человека, и я не думаю, что кто-либо еще был там. Это был самый поразительный, захватывающий стиль красоты, какой только можно себе представить, и все же, даже когда я смотрела на него с восхищением, слово «черный!» мелькнуло в моем сознании.
  
  Черный! Я резко подтянулся. Мы, англичане, жившие на Востоке, слишком склонны к тому, чтобы заклеймить таким образом любого, кто проявляет малейшие признаки того, что он «полукровка»; но в случае с сэром Алистером не было даже подозрения на это. Он был не темнее множества мужчин моей национальности, и, кроме того, я знал, что он принадлежал к очень старинному шотландскому роду. Однако, как я ни старался задушить эту мысль, весь вечер меня цепляла одна и та же ужасная, необъяснимая мысль.
  
  В том, что он был личностью собравшихся, не было ни малейшего сомнения. Он казался привлекательным как для мужчин, так и для женщин, поскольку его индивидуальность была наравне с его внешностью.
  
  За обедом я несколько раз поглядывал на Этне, но было видно, что все ее внимание занято любовником. И все же, как ни странно, я не ревновал обычным образом. Я понял, как глупо воображать, что у меня есть шанс против такого человека, как Моеран, и, кроме того, он слишком меня интересовал. Его знание Востока было необыкновенным, и позже, когда дамы удалились, он рассказал много любопытных случаев.
  
  -- Могу я спросить, -- вдруг сказал майор Фосетт, друг моего дяди, -- служили ли вы на военной службе или у вас там была государственная должность?
  
  Сэр Алистер улыбнулся, и из-под его усов я увидел блеск крепких белых зубов.
  
  — На самом деле ни то, ни другое. Мне почти стыдно признаться, что у меня нет профессии, если только я не могу назвать себя исследователем».
  
  "И почему бы нет?" вставьте дядю Боба. «Если ваши исследования имели какую-то цель и приносили пользу сообществу в целом, я считаю, что вы делаете что-то стоящее».
  
  — Совершенно верно, — ответил сэр Алистер. «С раннего детства у меня всегда была странная тяга к Востоку. Я говорю странным, потому что для моих родителей это было необъяснимо, ни у кого из них не было ни малейшей склонности к этому, хотя мне это казалось самым естественным желанием в мире. Я был как пришелец в чужой стране, жаждущий вернуться домой. Помню, в детстве моя няня считала меня ужасным, сверхъестественным ребенком, потому что я любил лежать в постели и слушать, как на улице воют и дерутся кошки. Раньше я наполовину прятал голову под одеяло и представлял, что нахожусь в своем логове в джунглях, а снаружи бродят шакалы и пантеры».
  
  — Я полагаю, ты читал приключенческие книги, — со смехом сказал дядя Боб. «Я играл почти в ту же игру, когда был подростком, только в моем случае это были Redskins».
  
  — Возможно, — ответил сэр Алистер, слегка пожав плечами, — только мое не было игрой, в которую я играл с другими мальчиками, это было грызущее желание, которое просто надо было удовлетворить; и возможность пришла. Когда мне было четырнадцать, отец моего школьного друга, который собирался в Индию, попросил меня пойти с ним и мальчиком в поездку. Конечно, я пошел».
  
  «Интересно, — заметил майор, — что вы когда-нибудь возвращались туда, раз вы были так ужасно увлечены».
  
  — Я был уверен, что должен вернуться, — мрачно ответил он.
  
  После его последних слов последовала пауза, затем дядя Боб встал и повел их в гостиную, где до конца вечера сэр Алистер был в основном занят дамами.
  
  * * * *
  
  — Ну, Морис, — сказал дядя Боб, когда на следующий вечер я сидел в его кабинете и вел с ним свою обычную предобеденную беседу, — как тебе нравится будущий муж Этни?
  
  Я колебался. — Я… я действительно не знаю, — ответил я.
  
  -- Послушай, мальчик, -- сказал он со своей причудливой улыбкой, -- почему бы не быть откровенным и не признаться в вполне естественной ревности?
  
  — Потому что, — просто ответил я, — чувство, которое внушает мне сэр Алистер Моеран, не является ревностью, как ни странно. Это что-то другое, что-то необъяснимое, что приходит ко мне снова и снова. Собаки его не любят, а это всегда плохой знак, на мой взгляд».
  
  Густые брови моего дяди слегка приподнялись. — Когда вы сделали это открытие?
  
  — Сегодня утром, — ответил я. — Ты же знаешь, я водил его и Этне по округе. Ну, первое, что я заметил, это то, что Майк отказался идти с нами, хотя мы с Этне звонили ему. Когда мы прошли через холл, он прокрался в библиотеку. Я подумал, что это немного странно, поскольку обычно он так неистовствует, когда хочет пойти со мной на свидание. Тем не менее, я не придал этому значения до тех пор, пока мы не посетили питомник. Не знаю почему, но считается само собой разумеющимся, что человек каким-то образом увлекается собаками и...
  
  — Разве не сэр Алистер?
  
  -- Во всяком случае, они им не интересуются, -- мрачно ответил я. «Они услышали мой голос, когда мы приблизились, и все залаяли от восторга, но как только мы вошли в это место, воцарилась мертвая тишина, за исключением нескольких зловещих рычаний Арго. Это было необыкновенное зрелище. Все они, так сказать, ощетинились, принюхиваясь к воздуху, хотя и почуяв что-то. Я отпустил Бесс и Фрица, но вместо того, чтобы вскочить, как они обычно делают, они откинулись назад и показали белки своих глаз так, как я никогда раньше не видел. На самом деле мне пришлось резко свистнуть им несколько раз, прежде чем они подошли, и то вкрадчивой манере, стараясь поставить нас с Этне между собой и Мораном и все время косясь на него».
  
  «Гм!» — пробормотал генерал, нахмурив брови. «Это было, конечно, странно, очень странно!»
  
  «Было, — согласился я, подойдя к этой теме, — но это еще не все. Осмелюсь сказать, вы подумаете, что это все мои фантазии, но в ту минуту, когда эти животные подняли головы и принюхались таким своеобразным образом, я отчетливо почувствовал мускусный, дикий запах диких зверей. Ты это хорошо знаешь, это знает любой, кто прошел через джунгли.
  
  Дядя Боб кивнул. — Я тоже это знаю; «Мускусный» — самое слово — запах нагретого солнцем меха. Юпитер, как он уносит меня назад! Я помню, как однажды, много лет назад, я наткнулся на выводок львят в пещере, когда был в Африке…
  
  "Да! Да!" Я плакал с нетерпением. «И это то, что я почувствовал сегодня утром. Эти собаки тоже его учуяли. Они чувствовали, что среди них есть что-то чуждое, ненормальное».
  
  – Это что-то… сэр Алистер Моеран?
  
  Я почувствовал, что краснею под его взглядом. Я встал и прошелся по комнате.
  
  — Я этого не понимаю, — упрямо сказал я. — Говорю вам прямо, дядя Боб, я не понимаю. Мое впечатление о человеке прошлой ночью было «черным», но он не черный, я прекрасно это знаю, не больше, чем вы или я, и все же я не могу привыкнуть к поведению этих гончих. Это был не только один из них, это была целая партия. Казалось, они считали его своим естественным врагом! И этот запах! Я уверен, что Этне тоже заметила это, потому что она то и дело оглядывалась вокруг с изумлением и недоумением.
  
  — А сэр Алистер? — спросил генерал. — Вы хотите сказать, что он ничего не заметил?
  
  Я пожал плечами. — Он не выглядел. Я сам обратил внимание на странное отношение гончих, и он совершенно небрежно сказал: «Собаки никогда не привязываются ко мне».
  
  Дядя Боб коротко рассмеялся. «Наш друг явно не чувствителен». Он сделал паузу и задумчиво потер подбородок, а затем добавил: «Это, конечно, довольно любопытно, но, ради бога, мальчик, не воображай всякие вещи!»
  
  Это рассердило меня и заставило пожалеть, что я придержал язык за зубами. Я вполне осознавал, что мой рассказ мог бы показаться несколько фантастическим со стороны незнакомца; тем не менее, он должен был бы знать меня лучше, чем обвинять меня в воображении. Я резко сменил тему и вскоре вышел из комнаты.
  
  Но я не мог выбросить из головы утренний инцидент. Я не мог забыть привлекательные морды этих собак. Этне и сэр Алистер оставили меня там и вместе вернулись в дом, и после их ухода эти бедные немые звери собрались вокруг меня совершенно жалким образом, облизывая и лаская мои руки, как будто извиняясь за свое прежнее поведение. проступок. И все же я понял. То, что их шипы ощетинились, было точно таким же ощущением, которое я испытал, когда впервые встретил сэра Алистера Морана.
  
  Когда я медленно поднималась по лестнице, чтобы одеться, я услышала, как кто-то бежит за мной, и обернувшись, увидела Этне рядом со мной.
  
  -- Морис, -- сказала она, задыхаясь, -- скажите, вы не наказали Фрица и Бесс за то, что они не пришли сразу, когда вы звонили им сегодня утром?
  
  — Нет, — ответил я.
  
  Она нервно рассмеялась. «Я рад этому. Я подумала, что, может быть… — Она остановилась, а потом продолжила: — Вы знаете, как мать странно относится к кошкам — не выносит их в комнате, и как они всегда вылетают, как только она входит? Ну, с собаками то же самое, что и с Алистером. Он… он сам мне так сказал. Мне это кажется забавным, да и вам, я думаю, оттого, что мы так любим всяких животных; но я действительно не понимаю, почему антипатия к собакам должна быть более необычной, чем к кошкам, и никто не думает об этом, если вы не любите кошек.
  
  — Это так, — сказал я задумчиво.
  
  «В любом случае, — продолжала она, — мы не виноваты, если какое-то животное инстинктивно не привязывается к нам».
  
  -- Конечно, нет, -- твердо ответил я. — Ты точно не беспокоишься об этом, не так ли?
  
  Она поспешила заверить меня, что это не так, но я видел, что мое согласие с ее мнением было для нее большим облегчением. Она боялась, что я сочту это неестественным. Да, если на то пошло, я не мог, конечно, сказать ей об этом.
  
  Той ночью мы с сэром Алистером просидели допоздна, разговаривая после того, как остальные мужчины удалились. Мы заговорили об Индии и стали обмениваться записями о наших различных приключениях. После этого мы перешли к обсуждению опасных ситуаций и побегов, и именно тогда он рассказал мне очень любопытный случай.
  
  «Это случилось, когда мне был всего двадцать один год, — сказал он, — через год после смерти моего отца. Кажется, я говорил вам, что как только я стал сам себе хозяином, я собрал вещи и отправился на Восток. Со мной был друг, мальчик, который был моим лучшим другом в школе. Они называли нас «черными и белыми». Он был светловолосым и девчачьим, и звали его Бьюкенен. Он был так же увлечен Индией, как и я, и намеревался впоследствии написать книгу о нашем опыте.
  
  «Нашим намерением было исследовать самые дикие, самые дикие районы, и для начала мы выбрали провинцию Орисса. Леса там чудесные, и именно там, если где-нибудь, еще можно встретить почти вымершего индийского льва. Мы наняли двух крепких горцев, которые сопровождали нас, и двинулись вниз из Калькутты через горы, реки и одни из самых густых джунглей, которые я когда-либо пересекал. Именно на окраине одного из последних и произошла трагедия. Однажды вечером после долгого утомительного дня мы разбили наши палатки и рано легли спать, Бьюкенен и я в одной, а два Бхила в другой».
  
  Сэр Алистер сделал паузу на несколько мгновений, рассеянно поигрывая сигарой, затем продолжил тем же четким, ровным голосом: «Когда я проснулся на следующее утро, я обнаружил, что мой друг лежит рядом со мной мертвым, а вокруг нас кровь! Его горло было разорвано клыками какого-то дикого зверя, его грудь была ужасно изуродована и разодрана, а глаза были широко распахнуты, и выражение их было ужасным. Должно быть, он умер ужасной смертью и знал это!
  
  Он снова остановился, но я ничего не сказал, только ждал с затаившим дыхание интересом, пока он не продолжил.
  
  «Я позвонил этим двум мужчинам. Они подошли, посмотрели, и впервые я увидел на их лицах написанный ужас. Их ноздри вздрагивали, как будто они что-то чуяли; затем «Тигр!» они ахнули одновременно.
  
  «Один из них сказал, что слышал ночью сдавленный крик, но подумал, что это просто какое-то животное в джунглях. Все это было загадкой. Как я заснул, не потревоженный во время всего этого, как я избежал той же участи и почему тигр не унес свою добычу...
  
  — Вы уверены, что это был тигр? Я вставил.
  
  — Я думаю, в этом не было никаких сомнений, — ответил сэр Алистер. «Бхилы клялись, что следы от зубов безошибочны, и не только это, я видел еще один случай семь лет спустя. На территории возле моего бунгало было найдено тело молодой женщины, замученной точно таким же образом. И несколько туземцев свидетельствовали, что поблизости был тигр, потому что они нашли трех или четырех козлят, уничтоженных таким же образом».
  
  — Кто была эта девушка? Я попросил.
  
  Моран медленно перевел на меня свои ясные янтарные глаза, отвечая. — Она была немкой, что-то вроде няни у английского доктора. Он, естественно, ужасно расстроился по этому поводу, и в округе поднялась очередная паника. Туземцы испугались суеверия — подумали, что один из их богов на что-то разгневался и требует жертв; но белые люди просто хотели убить тигра».
  
  — А они? — с нетерпением спросил я.
  
  Сэр Алистер покачал головой. — Этого я не могу сказать, так как очень скоро покинул это место и отправился в горы.
  
  Последовало долгое молчание, во время которого я смотрел на него в немом восхищении. Затем необъяснимый порыв заставил меня резко сказать: «Моеран, сколько тебе лет?»
  
  Его тонко очерченные брови удивленно поднялись из-за неуместности моего вопроса, но он улыбнулся.
  
  «Забавно, что вы спросили! Так получилось, что у меня завтра день рождения. Мне будет тридцать пять.
  
  "Тридцать пять!" — повторил я. Затем с дрожью я поднялся со своего места. Казалось, в комнате вдруг стало холодно.
  
  — Пойдем, — сказал я, — пойдем спать.
  
  * * * *
  
  На следующий вечер за ужином я предложил здоровье сэру Алистеру, и мы все выпили за него и его «невесту». В этот день они окончательно договорились о свадьбе на два месяца вперед; Этне выглядела сияющей, и все казались в самом лучшем расположении духа.
  
  Мы танцевали, резвились и играли в хулиганские игры, как стая детей. Ничто не было слишком глупо для нас, чтобы попытаться. Пока ванстеп был в самом разгаре, какой-то горе-шутник вдруг выключил все огни. Именно тогда я на мгновение увидел пару светящихся огненных глаз, сияющих в темноте. Мгновенно мои мысли вернулись к той встрече на вокзале, когда мне представилось, что Этне держит на руках свою собаку. Холодное, зловещее чувство охватило меня, но я неотрывно смотрел в одном и том же направлении. В следующую минуту зажегся свет, и я обнаружил, что смотрю прямо на сэра Алистера Морана. Его рука была на талии Этне, и она улыбалась ему в лицо. Почти сразу же они снова принялись за танец, и я с партнером последовали их примеру. Но вся моя веселость улетучилась. Неописуемое угнетение охватило меня и не отпускало до конца вечера.
  
  Когда я вышел из своей комнаты на следующее утро, я увидел старого Джайлза, дворецкого, спешащего по коридору ко мне.
  
  — О, мистер Морис, капитан Килверт, сэр! — выпалил он, и на его обычно невозмутимом лице отразилась тревога. «Случилось ужасное! Как это вышло, убей я сказать не могу, а как мы скажем генералу, одному богу известно!
  
  "Какая?" — спросил я, хватая его за руку. "Что это?"
  
  -- Пес, сэр, -- ответил он хриплым шепотом, -- Майк... в кабинете...
  
  Я не стал ждать, чтобы услышать что-то еще, и зашагал вниз по лестнице, Джайлз ковылял рядом со мной так быстро, как только мог, и мы вместе вошли в кабинет.
  
  Посреди пола лежало тело Майка. Страшное предчувствие охватило меня, и я быстро опустился на колени и поднял голову собаки. Его шея была разорвана, прокушена насквозь до трахеи, кровь все еще капала из нее в темную лужу на ковер.
  
  Холодное онемение пробежало по моему позвоночнику и заставило мои ноги внезапно ослабеть. На моем лбу выступили капли пота, когда я медленно поднялась на ноги и повернулась лицом к Джайлзу.
  
  — Что это значит, сэр? — спросил он, в полном замешательстве проводя рукой по лбу. «Этот чувак был максимально прав, когда я заткнулся прошлой ночью, и он не мог выбраться».
  
  -- Нет, -- машинально ответил я, -- он не мог выбраться.
  
  -- Похоже, на него напал какой-то зверь, -- пробормотал старик благоговейным тоном, склоняясь над безжизненным телом. — Видите следы от зубов, сэр? Но это невозможно, невозможно».
  
  — Нет, — снова сказал я тем же деревянным тоном. "Это невозможно."
  
  — Но как мы объясним это генералу? — срывающимся голосом воскликнул он. — О, мистер Морис, сэр, это ужасно!
  
  Я кивнул. — Ты прав, Джайлз! Тем не менее, это не ваша вина, ни моя. Оставь это дело мне. Я сообщу это моему дяде.
  
  Это была самая незавидная задача, но я справился. Бедный дядя Боб! Я никогда не забуду его лица, когда он увидел изуродованное тело собаки, долгие годы бывшей его верным спутником. Он чуть не заплакал, только ярость и обида на убийцу были так сильны в нем, что отодвигали горе на время на задний план. Таинственный, непонятный способ смерти собаки только усилил его гнев, ибо мстить, по-видимому, было некому.
  
  Новость вызвала всеобщее беспокойство в доме, и Этне ужасно расстроился.
  
  — О, Алистер, разве это не ужасно? — воскликнула она, и в ее хорошеньких голубых глазах стояли слезы. «Бедный, милый Майк!»
  
  — Да, — ответил он довольно рассеянно. «Это очень прискорбно. Тоже ценная собака, не так ли?
  
  Я ушел. Спокойное красивое лицо этого человека вдруг наполнило меня невыразимым отвращением. Атмосфера комнаты, казалось, стала тяжелой и шумной. Я чувствовал себя обязанным выйти на открытое пространство, чтобы подышать.
  
  Я нашел генерала, который ходил взад и вперед по подъездной аллее под дождем, его подбородок глубоко утонул в воротнике пальто, шляпа была низко надвинута на глаза. Я присоединился к нему, не говоря ни слова, и в молчании мы шли бок о бок еще четверть часа.
  
  — Дядя Боб, — резко сказал я наконец, — послушайся моего совета. Пригласите сегодня вечером одну из гончих в дом — Принцеп, он хороший сторожевой пес.
  
  Генерал резко остановился и посмотрел на меня. — У тебя что-то на уме, мальчик. Что это?"
  
  — Это, — мрачно ответил я. — Кто бы или что бы ни убило Майка, он был в доме прошлой ночью или проник внутрь после того, как Джайлз заткнулся. Насколько нам известно, он все еще может быть там. В темноте совершаются темные дела, и... что ж, я думаю, разумно принять меры предосторожности.
  
  — Боже мой, Морис, если и прячется какое-нибудь существо, мы его скоро вытащим! Сейчас я прикажу обыскать это место. Но это невозможно, абсурд!
  
  Я пожал плечами. — Значит, Майк умер естественной смертью?
  
  "Естественный?" — яростно повторил он. «Не говори ерунды!»
  
  — В таком случае, — сказал я тихо, — вы согласитесь позволить одной из собак поспать у вас.
  
  Он одарил меня долгим, озабоченным, испытующим взглядом, а затем хрипло сказал: — Очень хорошо, только не поднимай из-за этого суеты. Женщины такие нервные существа, и мы не хотим никого расстраивать».
  
  «Тебе нечего бояться этого, — ответил я, — я с этим справлюсь». В тот день о Майке больше не было разговоров. Посетители, видя, как огорчен генерал, по молчаливому согласию избегали разговора, но все чувствовали демпфирующее действие.
  
  Той ночью, перед тем как уйти в свою комнату, я взял фонарь, пошел в конуру и привел Принцепа, чистокровного ирландского сеттера. Это была собака исключительного ума, и когда я говорил с ним, объясняя причину его присутствия в доме, он, казалось, инстинктивно знал, что от него требуется.
  
  Проходя мимо кабинета, я заметил свет, исходящий из-под двери. Несколько удивленный, я повернул ручку и заглянул внутрь. Дядя сидел перед своим столом и заряжал револьвер. Он резко поднял глаза, когда я вошел.
  
  «О, это ты, да? Привела собаку?
  
  «Да, — ответил я, — я оставил его в библиотеке с открытой дверью».
  
  Несколько мгновений он задумчиво рассматривал револьвер, затем положил его перед собой.
  
  — У вас нет теории относительно этого… этого дела?
  
  Я покачал головой, я не мог предложить никакого объяснения. Но все это время в глубине моего сердца таилось ужасное подозрение, подозрение столь чудовищное, что, выскажи я его, меня, вероятно, сочли бы сумасшедшим. Так что я помолчал по этому поводу и просто пожелал дяде спокойной ночи.
  
  Было около часа дня, когда я лег в постель, но мой мозг был слишком взволнован, чтобы спать. Что-то, что я слышал много лет назад, какие-то бабушкины сказки о том, что жизнь человека меняется каждые семь лет, продолжало крутиться у меня в голове. Я пытался вспомнить, как шла эта история, когда до моего слуха донесся тихий звук снаружи. Через секунду я встал с постели и бесшумно открыл дверь. Когда я это сделал, кто-то прошел рядом со мной по коридору.
  
  Осторожно, с бьющимся сердцем, я выползла и последовала за ним. Однако я чуть не воскликнул вслух от изумления, потому что свет из окна падал прямо на фигуру впереди меня, и я узнал свою кузину Этне. Она ходила во сне, привычка, привитая ей с детства и от которой она, по-видимому, так и не избавилась.
  
  Несколько минут я стоял, не решив, как поступить, пока она спускалась по лестнице, скрываясь из виду. Я знал, что разбудить ее было бы неправильно. Я также знал, что она ходила таким образом десятки раз, не причинив себе никакого вреда. Поэтому не было никакой причины, почему бы мне не вернуться в свою комнату и не оставить ее скитаться, и все же я оставался прикованным к месту, все мои чувства были напряжены, насторожены. И вдруг я услышал скулящий Принцеп. Последовала серия низких, хриплых рычаний, рычаний, от которых у меня кровь стыла в жилах! Быстрыми, бесшумными шагами я подкрался к галерее менестреля, выходившей на ту часть зала, которая сообщалась с библиотекой. Когда я это сделал, прямо подо мной раздались резкие рычания, подобные тому, что издает собака, когда она в смертельном страхе или боли.
  
  На полированный пол упал луч лунного света, и с его помощью я смог различить фигуру Принцепа, присевшего к обшивке. Он тяжело дышал, голова его все время была повернута в противоположную сторону комнаты. Я посмотрел в том же направлении. Из темноты сияли два огненных золотых шара, два глаза, которые медленно двигались туда-сюда, взад-вперед, как будто Существо рыскало по кругу. Теперь он, казалось, присел, как будто готовясь к прыжку, и я мог слышать дикое рычание, как у какого-то хищного зверя.
  
  Пока я смотрел, с ужасом, очарованный, портьера рядом поднялась, и появилась фигура Этне в белом одеянии. Не обращая внимания на опасность, она пересекла зал, и Существо тихой, крадущейся походкой последовало за ней. Я понял тогда, что нельзя терять ни мгновения, и, как молния, пронесся по галерее и вниз по лестнице. Но прежде чем я добрался до зала, воздух разорвал пронзительный крик, и я как раз вовремя увидел, как Этне повалено на землю огромной темной фигурой, которая прыгнула на нее, как тигр.
  
  В полубешенстве я бросился вперед, схватив со стены рапиру, единственное под рукой оружие. Но не успел я дойти до места, как из дверного проема кабинета раздался голос: «Стой!» а в следующий момент раздался выстрел из пистолета.
  
  "Боже!" Я плакал. — Кого ты подстрелил?
  
  -- Не девушка, -- ответил мрачный голос моего дяди, -- вы можете доверять моей цели! Я выстрелил в глаза Существу. Сюда, быстро, включи свет и посмотрим, что случилось.
  
  Но моя единственная мысль была об Этне. Подойдя к темной массе на полу, я протянул руку. Мои пальцы коснулись гладкой ткани, похожей на ткань, но запах был запахом меха, мускусного, нагретого солнцем меха джунглей! С тошнотворным отвращением я схватил Существо за два широких плеча и перевернул его. Затем я осторожно поднял Этне с земли. В этот момент появились Джайлз и лакей со свечами. Дядя молча взял одну и подошел ко мне, слуги с испуганными, побледневшими лицами последовали за ним.
  
  Свет падал на мертвое, запрокинутое лицо сэра Алистера Морана. Его верхняя губа была оттянута назад, обнажая крепкие белые зубы. Два передних были залиты кровью. Мгновенно мой взгляд обратился к горлу Этне, и я увидел там глубокие ужасные следы, похожие на следы клыков тигра; но, слава богу, они не проникли достаточно глубоко, чтобы причинить серьезный вред! Выстрел моего дяди пришелся как раз вовремя, чтобы спасти ее.
  
  — Просто потеряла сознание, не так ли? — с тревогой спросил он.
  
  Я кивнул. Мое облегчение, узнав, что это так, было слишком велико для слов.
  
  «Хвала небесам!» Я слышал, как он бормотал. Затем, подняв на руки свою прекрасную бессознательную ношу, я понес ее наверх, в ее комнату.
  
  Могу ли я объяснить, может ли кто-нибудь объяснить, таинственные капризы атавизма? Я знаю только, что среди нас есть, к счастью, редкие экземпляры, но все же существующие, — люди с душами зверей. Они могут быть осведомлены об этом факте или нет. В случае с сэром Алистером я уверен, что это было последнее. Вероятно, он имел не больше моего представления о том, какой далеко идущий злой штамм появился в его крови и каждые семь лет превращал его практически в вампира.
  
  
  
  ПОЦЕЛУЙ, М. Э. Ройс
  
  ГЛАВА I
  
  Тишина заброшенного здания окружала маленькую светящуюся комнату, как бархат окружает драгоценность в футляре. Изредка издалека доносились слабые звуки — движения уборщиц за работой, повышенный голос, хлопанье двери.
  
  Мужчина сидел за своим столом, как и весь напряженный день, но повернулся боком на своем месте, чтобы лучше видеть другого обитателя комнаты.
  
  Она не была красивой — в этом не было необходимости. Ее обращение к нему было более разумным обращением разума к разуму. Что он желал, кроме того, мимолетного благословения ее рук, аромата ее кукурузно-золотых волос, вида ее стройности: об этом она догадывалась и гордилась. До сих пор он не касался ее физического я ни словом, ни делом. . Она знала, что этой ночью барьеры будут разрушены; сегодня они будут целоваться.
  
  Ее спокойные глаза, не отрывавшиеся от него во время заклинания, лишившего их дара речи, не дрогнули, когда оно разрушилось.
  
  «Господь создал мир, а затем Он создал эту гнилую старую контору», — тихо сказал мужчина. — В него Он поместил тебя — и меня. То, что до этого дня пошло на создание и испорчение меня и создание и совершенствование вас, не имеет значения. Достаточно того, что мы осознали сердцем, душой и телом, что ты мой, а я твой».
  
  — Да, — сказала она.
  
  Он снова замолчал, жадно глядя на нее. Она чувствовала их и жаждала его прикосновений. Но пришел только его голос.
  
  "Я хочу тебя. В первый момент, когда я увидел тебя, я захотел тебя. Я подумал тогда, что любой ценой ты будешь у меня. Это было в первые дни наших здешних переговоров — до того, как вы так смело дали мне понять, что вы никогда не сможете игнорировать мой брак и прийти ко мне. Это все еще так, не так ли?»
  
  Она слегка пошевелилась, как мечтатель от боли, когда снова столкнулась с верой, которую ненавидела многие бессонные ночи.
  
  — Это так, — согласилась она. — И поскольку это так, ты завтра уезжаешь.
  
  "Да."
  
  Они смотрели друг на друга через фут или два разделяющего пространства. Это был взгляд на мост смерти. Но даже под их страданием ее глаза выражали трепетное ожидание ее губ.
  
  Наконец он нашел слова.
  
  «Ты самая замечательная женщина в мире — самая смелая, самая понимающая; у вас самая широкая благотворительность. Я полагаю, я должен поблагодарить вас за все это; Я не могу — это не мой путь. Я всегда требовал от вас, требовал безмерно, и моя мера была сжата и переполнена. Теперь я спрошу вас об этом напоследок: неужели вы, ей-богу, уйдете — наверх, куда угодно — и вернетесь через десять минут? К тому времени я уже уйду.
  
  Она посмотрела на него почти недоверчиво, приоткрыв губы. Внезапно она показалась ребенком.
  
  — Ты… я… — пробормотала она. Затем поднялась на ноги с удивительной простотой: «Но ты должна поцеловать меня, прежде чем уйти. Вы должны! Вы просто обязаны .
  
  На какое-то пламенное мгновение казалось, что он одним махом перейдет к ней, схватит и удержит.
  
  "Ради бога-!" — пробормотал он в почти смехотворном страхе перед самим собой. Затем, с большим усилием, он восстановил самообладание.
  
  — Слушай, — сказал он хрипло. «Я так хочу тебя поцеловать, что даже не смею встать на ноги. Вы понимаете, что это значит? Подумай об этом хоть на мгновение, а потом пойми, что я не собираюсь целовать тебя . А я в свое время целовал многих женщин и, без сомнения, буду целовать еще больше.
  
  — Но это не из-за этого?..
  
  «Что я сдерживаю? Нет. И не потому, что я терплю пытку поцеловать тебя один раз и отпустить. Это потому, что я боюсь... за тебя. ”
  
  "Для меня?"
  
  "Слушать. Вы открыли мне свои убеждения, и, хотя я их не придерживаюсь — не пытайтесь жить в соответствии с вашим светом — их осознание дало мне такое почтение к вам, о котором вы и не мечтали. Я поставил тебя в святилище и преклонил перед тобой колени; каждый раз, когда ты садился в это кресло и разговаривал со мной, я поклонялся тебе».
  
  — Все это не изменилось бы, — слабым голосом сказала девушка, — если бы ты меня поцеловал.
  
  «Я не верю в это; как и вы - нет, вы не знаете! В глубине души ты признаешь, что такую женщину, как ты, не целует в первый и последний раз такой мужчина, как я. Предположим, я поцеловал тебя сейчас? Я должен пробудить что-то в тебе еще полусонном. Вы молоды и кипите жизнью, и, слава Богу!, на вас нависло несколько слоев этой проклятой девичьей застенчивости. Полагаю, мир назвал бы вас примитивным.
  
  — Но я не…
  
  «О, Господи, ты должен понять: все или ничего! Вы ведь понимаете, что после того, как я вас оставил, вы, может быть, и не пойдете против своей нравственности, а подгоните ее, вопреки себе, к своим желаниям! Я не могу — безопасно — поцеловать тебя.
  
  — Но ты уезжаешь навсегда!
  
  "На пользу! Дитя, как ты думаешь, мой уход будет твоей защитой? Если бы вы хотели меня так сильно, что пришли к выводу, что желать меня правильно и хорошо, разве вы не нашли бы меня, не послали бы за мной, не позвали бы меня? И я должен прийти. Бог! Я вижу выражение твоих глаз сейчас, когда желание было удовлетворено, и ты больше не мог одурманивать свою веру».
  
  Ее дыхание превратилось в долгий вздох. Затем она попыталась заговорить; попробовал еще раз.
  
  — Это так, не так ли? он спросил.
  
  Она кивнула. Речь была слишком сложной. При этом движении прядь золотисто-золотистых волос упала на ее лицо.
  
  -- В таком случае, -- сказал мужчина с бесконечной нежностью, не сводя глаз с маленького шатающегося замка, -- я даже не попытаюсь коснуться вашей руки, прежде чем вы покинете комнату.
  
  У двери она обернулась.
  
  — Скажи мне еще раз, — сказала она. — Ты хочешь меня поцеловать?
  
  Он схватился за подлокотники своего кресла; с того места, где она стояла, она могла видеть выступающие вены на его руках.
  
  — Я хочу поцеловать тебя, — сказал он яростно. "Я хочу тебя поцеловать. Если бы можно было отрезать завтра — все завтра — с той опасностью, которую они для нас таят, — я бы тебя поцеловал. Я бы целовал тебя, и целовал бы тебя, и целовал бы тебя!
  
  ГЛАВА II
  
  Куда несли ее ноги в течение тысячи, тысячи лет его пути, она никогда не могла потом сказать; но в конце концов она очутилась наверху огромного здания, у открытого окна, высунувшись наружу, и дождь хлестал ей по глазам.
  
  Далеко внизу мерцали огни, и позже она вспомнила, что, когда она сидела, до нее донеслись отголоски далекого шума. Но в ее ушах помнились только мужские шаги — жадная поступь, которая никогда не задерживалась ни на секунду на пути к ней; что часто слегка спотыкался на пороге ее присутствия; что она слышала и приветствовала в своих снах; что бы не пришло снова.
  
  Капли дождя лежали, как слезы, на ее лице.
  
  Она отмахнулась от них и, поднявшись, подняла руки, чтобы почувствовать мокрые волосы, тяжело лежащие на ее волосах. Холод ее конечностей слегка удивил ее. Она снова спустилась вниз, и эхо насмехалось над каждым ее шагом.
  
  Она закрыла за собой дверь комнаты и лениво сняла со стула клочок бумаги. Машинально ее руки потянулись к носилкам на его столе, и она все поправила, прежде чем поняла, что в этом больше нет необходимости. Завтра принесет голос, которого она не знала; приглашал незнакомца в свою комнату, чтобы снять с нее мерку из-за формального барьера. Для остальных будет и работа, и еда, и сон.
  
  Эти вещи сделают жизнь — жизнь, которая была любовью.
  
  Она надела шляпу и пальто. Комната казалась как-то меньше и потрепаннее. Затененные огни, которые приглашали, теперь просто раздражали; причудливый беспорядок книг и бумаг говорил лишь о незавершенной задаче. Исчезло очарование, обещание и хорошее товарищество. Он забрал их всех. Она встретила завтра, и завтра, и завтра с пустыми руками - в сердце память слов, обожженных и исцеливших дыханием, и мертвая мечта о поцелуе. Ее горло болело от боли. И вдруг она услышала, как он возвращается!
  
  Она напряглась. На одно мгновение, разум и тело, она застыла от явного чуда. Затем, когда атмосфера в комнате вернулась, наполненная жизненной силой, ее разум прыгнул вперед, приветствуя ее. Он возвращался, возвращался! Слова выбивались в ритме нетерпеливой поступи, не задерживавшейся ни на секунду на пути к ней, слегка спотыкавшейся на пороге ее присутствия.
  
  По какому-то странному рефлекторному повороту памяти ее руки смахнули с лица воображаемые капли дождя и неуверенно побрели туда, где мокрые волосы лежали на ее волосах.
  
  Дверь открылась и закрылась за ним.
  
  «Я вернулся. Я вернулся, чтобы поцеловать тебя. Дорогая, дорогая !
  
  Ее вытянутая рука остановила его шаг к ней. Слова слетали с ее губ.
  
  – Почему… но… это не… я не понимаю! Все, что ты сказал, было правдой, конечно? Было жестоко с твоей стороны дать мне понять, что это правда, а потом вернуться!
  
  — Дай я тебя поцелую, дай, дай! Он подавлял ее, игнорируя ее сопротивление. «Я должен поцеловать тебя, я должен поцеловать тебя». Он повторял это снова и снова.
  
  — Нет, нет, ты не… ты не можешь со мной играть! Вы сказали, что боитесь за меня, и вы заставили меня тоже бояться - моей слабости - опасности - моей тоски по вам...
  
  "Позволь мне поцеловать тебя! Да, вы позволите мне; ты позволишь мне. Его руки держали ее, его лицо касалось ее.
  
  — Ты больше не боишься? Случилось ли чудо — можем ли мы поцеловаться, несмотря на завтрашний день?»
  
  Дюйм за дюймом она расслаблялась. Все мысли ускользали в великий белый свет, в котором не было ни завтрашнего дня, ни страха ни перед ним, ни перед самой собой, ни перед чем-либо еще. Свет подкрался к ее ногам, поднялся к сердцу, к голове. Сквозь сияние пришли его слова.
  
  «Да, чудо. О, мой милый, мой маленький ребенок! Я вернулся, чтобы поцеловать тебя, дитя».
  
  — Тогда поцелуй меня, — сказала она ему в губы.
  
  ГЛАВА III
  
  Смутно она знала, что он освободил ее; что она подняла голову; что на грубом твидовом плече лежали длинные пшенично-золотистые волосы.
  
  Она судорожно засмеялась, и ее рука поднялась, чтобы удалить его; но он поймал ее пальцы и поднес их к своему лицу. И вместе с движением и его взглядом на нее нахлынуло волной стыда за капитуляцию, стыда, который был еще славой, диадемой гордыни. Она слепо отвернулась.
  
  «Пожалуйста, — услышала она собственный голос, — отпусти меня сейчас. Я хочу побыть один. Я хочу... пожалуйста, не говори мне сегодня вечером. Завтра-"
  
  Она была у двери, нащупывая ручку. Позади нее она услышала его голос; это было очень нежно.
  
  «Я всегда буду преклонять колени перед тобой — в твоем святилище».
  
  Потом она оказалась снаружи, и холодные проходы охлаждали ее пылающее лицо. Она оставила его в комнате позади нее; и она знала, что он будет ждать там достаточно долго, чтобы позволить ей покинуть здание. Почти сразу, казалось, она оказалась внизу в холле, дошла до входа.
  
  Она столкнулась с группой молчаливых мужчин с бледными лицами.
  
  — Что случилось? Что произошло? О'Делл? Портье выступил вперед. Он дважды прочистил горло, но при этом его слова были едва слышны.
  
  — Да, мисс Кэррилл. Спокойной ночи, мисс. Вам лучше продолжать, мисс, если вы извините…
  
  Позади О'Делла стоял полицейский; за ним снова мужчина с серьезными глазами опустился до необычной задачи. Это привлекло ее внимание, как красная вспышка опасности.
  
  — Почему дверь твоей комнаты заперта, О'Делл? Она знала, что любопытство ее неприлично, но какое-то сильное предчувствие шевелилось в ней, и она не могла пройти мимо. «Авария была? Кто там?
  
  Потом почти под ногами она увидела темную лужу, лениво лежащую на плитах; ближе к двери другой — на тротуаре снаружи еще один — и еще один. Она задыхалась, отпрянула, почувствовала себя ужасно больной; и, когда она повернулась, она услышала бормотание О'Делла в сторону полицейскому.
  
  — Секретарь молодой леди — должно быть, последний, кто видел его живым. В общем, с тех пор, как он уехал, ничего не изменилось. «Спокойной ночи, О'Делл, — говорит он. — Мисс Кэррил все еще работает, не запирайте ее, — говорит он. Будет 'аве' это шутка. Должно быть, свернул за угол и врезался в машину. Пожелайте Богу, чтобы амберланс…
  
  Ее крик прервал его слова, когда она бросилась вперед. Ее пальцы дернули ключ запертой двери и повернули ее, несмотря на сдерживающие руки, которые казались легкими, как листья на ее плече, и так же легко стряхнулись с нее. Не слыша, не замечая, она пробивалась сквозь сияние электрического света, заливавшего маленькую комнатку и падавшего на стол и его простыню. Прежде чем она достигла его, знание упало на нее, как мантия.
  
  Ее лицо было серым, как и то, с которого она сняла милосердные покровы, но глаза ее бесстрашно устремились к тому, чего она искала.
  
  На грубом твидовом плече лежали длинные пшенично-золотистые волосы.
  
  
  ГОТ, Рой Викерс
  
  Молодой Каргилл улыбнулся, когда миссис Ларднер закончила свой отчет.
  
  — И вы действительно думаете, что то, что бедняга утонул, имеет к этому какое-то отношение? он спросил. -- Да ведь вы сами признаете, что он, как известно, пил прямо перед тем, как выпасть из лодки!
  
  -- Можете говорить что хотите, -- внушительно возразила хозяйка, -- но с тех пор, как мы впервые поселились в Трин-и-Вильфе, только четыре человека, кроме бедного Робертса, бросили вызов Судьбе, и каждый из них утонул в течение года. — Все они были туристами, — добавила она с чем-то подозрительно похожим на удовлетворение.
  
  -- Я сам человек не суеверный, -- добавил майор. «Но вы не можете уйти от фактов, знаете ли, Каргилл». Каргилл больше ничего не сказал. Он понял, что они достаточно долго жили в уединении в маленькой валлийской деревушке, чтобы гордиться ее легендой.
  
  Легенда и горы — две достопримечательности Tryn yr Wylfa — в официальном путеводителе каждой из них отведено равное количество места. Он расскажет вам, что бухта, по которой теперь плывут бродячие пароходы каменоломни, когда-то была сушей, на которой стояла деревня. Глубоко в воде остатки этой деревни все еще можно увидеть в ясную погоду. Но всякий, кто посмеет взглянуть на них, утонет в течение года. Местное издание дает полную информацию о тех, кто искал — и погиб.
  
  Легенда получила неожиданный ажиотаж в связи с только что произошедшим утоплением Робертса. Робертс был рыбаком, недавно приехавшим с юга. В один безветренный февральский день он в пьяном хвастовстве поплыл в бухту. Он утонул за три дня до середины лета.
  
  После обеда молодой Каргилл забыл об этом. Он забыл почти все, кроме Бетти Ларднер. Но, как ни странно, когда он возвращался в отель, именно Бетти Ларднер заставила его снова подумать о легенде. Он был влюблен, и, будучи совсем юным, хотел совершить что-то безумно героическое. Бросить вызов Судьбе, глядя на затонувшую деревню, было очевидным проявлением героизма.
  
  Должно быть, он много думал об этом, прежде чем заснуть, потому что вспомнил свое решение на следующее утро.
  
  После завтрака он прогуливался по короткой полоске асфальта, которую местные жители считают променадом. На самом деле он не думал о легенде; если быть точным, он думал о Бетти Ларднер, но вдруг ему напомнил об этом лодочник, настаивавший на его привычке.
  
  — Да, — сказал он резко. — Я найму твою лодку, если ты отвезешь меня в затонувшую деревню. Я хочу посмотреть на это».
  
  Валлиец подозрительно посмотрел на него, понял, что он не шутит, и покачал головой.
  
  «Послушайте, — настаивал Каргилл, — я сделаю его совереном, если вы захотите это сделать».
  
  — Благодарю вас, но на самом деле нет, сэр, — ответил валлиец. — Нет, даже если сто соференов!
  
  — Ты точно не боишься?
  
  -- Не годится, -- возразил валлиец, поворачиваясь на каблуках.
  
  Вероятно, именно это противодействие заставило молодого Каргилла решить, что действительно стоит бросить вызов легенде.
  
  К единственному другому лодочнику он не подошел. Он обдумывал вопрос о плавании. Знание того, что расстояние туда и обратно составляло почти пять миль, не делало подвиг невозможным, поскольку он был чемпионом по плаванию.
  
  Но вскоре он придумал лучший способ. Он вернулся в отель и разыскал Биссетта. Биссет был собратом по Миддл Темпл, таким же довольно-таки бестолковым, как и он сам. А у Биссетта была моторная лодка.
  
  Биссет не был в восторге от этой перспективы.
  
  — Тебе не кажется, что это довольно глупо? — рассуждал он. «Конечно, все это в какой-то степени гниль — так и должно быть. Но разве не лучше относиться к таким вещам с уважением?»
  
  В конце концов он согласился подвести моторную лодку в пределах нескольких сотен ярдов от этого места. Они будут буксировать лодку, на которой юный Каргилл сможет закончить путешествие.
  
  Молодому Каргиллу потребовалось полчаса, чтобы найти это место. Но он нашел его, и он увидел, и действительно увидел все, что осталось от затонувшей деревни.
  
  Ему стало немного стыдно за себя, когда он вернулся на сушу. Он заметил, что несколько жителей деревни бросили на него недружелюбные взгляды; и он решил ничего не говорить об этом Ларднерам.
  
  Они пили чай на лужайке, когда он вошел. Он подумал, что прием миссис Ларднер был немного прохладным. После чая Бетти предприняла вполне преднамеренный маневр, чтобы избежать встречи с ним в качестве партнера по теннису. Но он спустил ее на землю позже, когда они собирали мячи.
  
  — Как ты мог ? было все, что она сказала.
  
  — Я… я не знал, что ты знаешь, — слабо пробормотал он.
  
  «Конечно, все знают! Это было по всей деревне, прежде чем ты вернулся.
  
  — Разве ты не видишь, что эта легенда значила для нас? она пришла. «Это была красота. А теперь вы его испортили. Это как сжечь деревья в Долине Фей. Вы… вы, гот !
  
  -- А если я утону до конца года, как Робертс? — шутливо предложил он.
  
  — Тогда я прощаю тебя, — сказала она. И для Cargill это звучало именно так, как будто она имела в виду то, что говорила.
  
  Через несколько дней он вернулся в город. В течение шести месяцев он мало думал о легенде. Потом ему об этом напомнили.
  
  Он провел выходные в Брайтоне. На обратном пути у него был первоклассный курильщик в хвосте поезда. К концу часа он задремал, и ему приснился день, когда он смотрел на затонувшую деревню. Он проснулся, когда поезд сделал обычную остановку на мосту за пределами Виктории.
  
  Это был приятный сон, и он еще пытался сохранить иллюзию, когда взгляд его лениво упал на окно, и он заметил, что там густой туман.
  
  «Немного грубой легенды о том, что я оказался лондонцем!» — размышлял он. «Нелегко утопить человека в городе!»
  
  Он встал, чтобы снять с полки свой несессер. Но не успел он до нее добраться, как раздался свист, сильный толчок, и его тяжело швырнуло на противоположное сиденье.
  
  Это не было столкновением в газетном смысле этого слова. Никто не пострадал. Местный поезд, двигавшийся со скоростью четыре мили в час, просто пропустил сигнал в тумане и врезался в брайтонский поезд.
  
  Молодой Каргилл, как и большинство других пассажиров, высунул голову из окна. Он ничего не видел, кроме парапета моста. «Ей-богу!» — пробормотал он. — Если бы тот другой поезд шел немного быстрее…
  
  Он мог только слышать журчание реки под собой.
  
  Он преодолел свой страх к тому времени, когда добрался до Виктории. «Обыкновенная авария», — уверял он себя, подъезжая на такси к своим покоям. «Это самое худшее! Если бы я утонул обычным способом, они бы поклялись, что это легенда. Полагаю, по этой причине мне лучше не рисковать. Во всяком случае, мне не нужно приближаться к морю, пока не закончится год! Суеверный, несомненно, подтвердит, что Судьба послала ему одно предупреждение и, разгневанная его отказом принять его, решила преподать урок собственного бессилия. Когда он прибыл в свои покои, его ждала телеграмма из Парижа.
  
  «Привет, это должно быть от дяди Питера!» — воскликнул он, разрывая конверт.
  
  « Бойтесь смерти дяди. Приезжайте немедленно. Мачелл .
  
  Мачелл был секретарем старшего Каргилла, а молодой Каргилл был наследником старика.
  
  Только в лодочном поезде он понял, что собирается пересечь море.
  
  Это было совпадение — странное совпадение. Когда корабль бросило в необычайно жестком переходе, он был готов признать, что это было сверхъестественное совпадение.
  
  Он пробыл неделю в Париже на похоронах своего дяди. Когда он возвращался обратно, Ла-Манш был похож на пресловутый мельничный пруд. Но только когда корабль действительно вошел в Дувр, он смеялся над тем, что Судьбы не воспользовались возможностью утопить его.
  
  Точнее, он рассмеялся, спускаясь по трапу. В конце трапа складка ковра, которую он нес на руке, зацепилась за перила. Он резко повернулся, чтобы освободить его, и, отступив назад, врезался в офицера дока. Это выбило его из равновесия на краю причала.
  
  Даже если бы чиновник не схватил его, весьма вероятно, что он мог бы спастись от падения в воду, потому что перила трапа были в пределах досягаемости; и если вы помните, что он был чемпионом по плаванию, то согласитесь, что еще более вероятно, что он не утонул бы, даже если бы упал.
  
  Но инцидент произвел свое впечатление. Его мысли постоянно возвращались к ней в течение следующих нескольких дней. Затем он сказал себе, что присутствие на последних обрядах дяди сделало его болезненным, и ему более или менее удалось выбросить это дело из головы.
  
  У него было много общих друзей с Ларднерами. В начале февраля его пригласили на недельную охоту в дом, в котором также гостила Бетти Ларднер.
  
  Она не забыла. Она изо всех сил старалась избегать его, и ей это удавалось на удивление хорошо, несмотря на то, что их хозяйка, кое-что знавшая о чувствах молодого Каргилла, предприняла несколько попыток свести их вместе.
  
  Однажды в конце охоты он подошел к ней, и они вместе повели своих лошадей домой. Убедившись, что они вне пределов слышимости, он спросил:
  
  — Ты еще не простил меня?
  
  — Вы знаете условия, — шутливо ответила она.
  
  — Вы не оставляете мне альтернативы самоубийству, — возразил он.
  
  «Это было бы мошенничеством», — сказала она. «Ты должен утонуть честно, иначе это никуда не годится».
  
  Затем он дал глупый ответ. Он думал, что ее юмор натянут, и это его раздражало. Помните, что он был раздражен. Он с нетерпением ждал встречи с ней, и теперь она относилась к нему с напускной холодностью из-за того, что все еще казалось ему сравнительно пустяковым делом.
  
  -- Боюсь, -- сказал он, -- что это вряд ли произойдет. Тот факт, что я горожанин, а не пьяный лодочник, не дает вашей легенде ни единого шанса!
  
  Менее чем через час он принял ванну, прежде чем одеться к ужину. Вода была восхитительно горячей, и комната была полна пара. Пока он лежал в ванне, на него напала сонливость. Наслаждаясь острым физическим наслаждением, он думал, что восхитительно принять горячую ванну после тяжелого дня охоты. Его разум, граничивший со сном, лениво размышлял о горячих ваннах вообще. А потом с поразительной внезапностью пришла мысль, что до сих пор люди тонули в своих ваннах!
  
  С потрясением он понял, что почти заснул. Он попытался встать, но его охватила слабость. Этот пар — он не мог дышать! Он был уверен, что упадет в обморок.
  
  Отчаянным усилием воли он выпрыгнул из ванны и распахнул окно.
  
  Должно быть, эпизод с купанием впервые вызвал у Каргилла ощущение подлинного страха. Ибо почти через месяц он удивил секретаря того плавательного клуба, главной опорой которого он был, своим отказом принимать участие в каких-либо мероприятиях предстоящего сезона.
  
  Он начал принимать меры предосторожности.
  
  Однажды поздним вечером, когда такси было мало, он обнаружил, что самый быстрый способ добраться до дома — воспользоваться одной из труб. Он был в нисходящем лифте, когда вдруг вспомнил, что именно эта труба проходит под рекой. Предположим, произошла авария — утечка! Ведь такое было в пределах возможного. Мгновенно перед ним возникло видение черного потока, ревущего через туннель.
  
  Не дожидаясь подъема лифта, он бросился к лестнице и, обливаясь потом от ужаса, выбежал на улицу и подкупил бездельника, чтобы тот нашел ему извозчика.
  
  После этого он сделал усилие, чтобы серьезно взять себя в руки. Не один знакомый в последнее время говорил ему, что он выглядит «нервным». За последние несколько недель его разумное и нормальное «я», казалось, уменьшилось внутри него. Но при благоприятных условиях она еще могла заявить о себе. Оно говорило вслух с остальными его частями, как с отдельным человеком.
  
  «Послушайте, старик, эта суеверная чепуха становится для вас навязчивой идеей», — сказал он в одно прекрасное апрельское утро. — Да, я имею в виду то, что говорю — одержимость! Ты должен взять себя в руки, иначе ты сойдешь с ума, а потом, вероятно, пойдешь и бросишься с Набережной. Вся эта легенда — чепуха! Вы в двадцатом веке, и вы не пьяный рыбак…
  
  «Здравствуйте, молодой Каргилл!»
  
  Дверь распахнулась, и Странак, источая здоровье и рассудок, уставился на него.
  
  «Юпитер! Какой у тебя развалина!» продолжал Странак. — Ты слишком много заморачиваешься. Я рад, что пришел. Машина снаружи, и мы поедем в Кингстон, возьмем лодку и подъедем к Молси. Река! Молодой Каргилл почувствовал, как кровь зашумела у него в ушах.
  
  — Боюсь, я не справлюсь. У меня... у меня назначена встреча сегодня днем, — пробормотал он, запинаясь.
  
  Странак понял, что он лжет, и удивился. Несколько минут он болтал, а юный Каргилл повторял про себя: «Ты должен взять себя в руки. Это становится навязчивой идеей. Ты должен взять себя в руки».
  
  Он смутно осознавал, что Странак вот-вот уйдет. Странак уже был в дверях. Его шанс убить одержимость ускользал от него! Особое усилие, а затем:
  
  "Останавливаться!" — воскликнул Каргилл. — Я… я пойду с тобой, Странак.
  
  Как ни странно, он чувствовал себя намного лучше, когда они были на самом деле на реке. Он никогда не боялся воды как таковой. А знакомый пейзаж вкупе с полезными упражнениями в гребле действовали на его нервы как тонизирующее средство.
  
  Они потянулись выше шлюза Molesey. Когда они возвращались, Странак сказал:
  
  — Ты проведешь ее через шлюз, не так ли?
  
  Это было бесполезное замечание, и если бы Странак не сделал его, все могло бы быть хорошо. На самом деле это заставило Каргилла задаться вопросом, почему он не должен провести ее через шлюз. Его считали гораздо лучшим лодочником, чем Странак, и все знали, что для правильного управления шлюзом требуется определенное мастерство. Замки были опасны, если валять дурака. До сих пор людей топили в замках.
  
  Остальное было неизбежно. Он потерял голову, когда нижние ворота распахнулись, и нарушил правила реки, выйдя перед катером. Катер уже был в пути, и юный Каргилл, пытаясь избежать его, толкнул лодочный крюк в сторону шлюза. Удар был нервным и плохо рассчитанным, и в следующее мгновение скиф наткнулся на нос катера.
  
  Это произошло очень быстро. Лодку бортом прижали к воротам шлюза и раскололи, как дрова. Каргилл упал навзничь, сильно ударился головой о ворота — и утонул.
  
  Он пришел в сознание в сторожке шлюза. Он пробыл под водой опасно долгое время, прежде чем Странак, пострадавший от промокания, нашел его. Это было спасением его жизни, но искусственное дыхание сработало.
  
  После этого он вскоре развалился.
  
  Из одного из окон его покоев едва виднелась река. Однажды утром он намеренно опустил штору. Действие было важным. Это означало, что он определенно отказался от притворства, что у него есть сила избавиться от одержимости.
  
  Но если он не мог избавиться от этого, он мог, по крайней мере, временно держать его в страхе. Он начал партизанскую кампанию против одержимости с помощью бутылки бренди. Он редко был пьян и так же редко трезв.
  
  Он был трезв в тот день, когда ему пришлось навестить тетку, жившую на все еще благополучной окраине Паддингтона. Это был один из его хороших дней, и, несмотря на свою трезвость, он очень хорошо держал себя в руках, когда расставался с теткой.
  
  В поисках извозчика ему пришлось пересечь канал. На мосту он остановился и, ухватившись за парапет, неожиданно напал на своего врага.
  
  Несколько детей, игравших на буксировочной дорожке, значительно помогли ему. Их восхитительное здравомыслие в присутствии воды было для него дороже бренди. Он явно выигрывал битву, когда один из детей упал в воду.
  
  На мгновение он заколебался. Затем, как и в ту ночь, когда был показан эпизод с Tube, его охватила паника. В следующее мгновение человек, который был, вероятно, лучшим пловцом-любителем в Англии, изо всех сил бежал прочь от канала.
  
  Добравшись до своих покоев, он подождал с помощью бренди, пока его человек не принес ему последний номер вечерней газеты. Крошечный абзац на последнем листе рассказал ему о трагедии.
  
  Через час его слуга нашел его лицом вниз на коврике перед камином и, ошибочно приписав его состояние всецело коньяку, уложил его в постель.
  
  Он пролежал в постели около трех недель. Доктор, который также был моим личным другом, был достаточно проницателен, чтобы заподозрить, что бренди был следствием, а не причиной нервного расстройства.
  
  Примерно в первую неделю июня Cargill разрешили вставать.
  
  «Вы должны уйти», — сказал доктор однажды утром. «Вы, наверное, в курсе, что у вас сдали нервы. Море — это место для тебя!»
  
  Последовавший вздох был едва слышен, и доктор пропустил его.
  
  -- Примерно в это же время в прошлом году вы ездили в Трин-ур-Вильфа, -- продолжал доктор. «Иди туда снова! Отправляйтесь на длительные прогулки по горам и поселитесь в гостинице для трезвости».
  
  Он отправился в Трин-ур-Вилфа.
  
  Шестичасовое путешествие на поезде выбило его из колеи еще на неделю. К тому времени, когда он достаточно окреп для прогулки, было четырнадцатое июня. Он заметил дату в гостиничном календаре и понял, что у Судьбы есть еще десять дней, чтобы утопить его.
  
  Он не навестил Ларднеров. Он чувствовал, что не может — после эпизода с каналом. Прошло четыре из десяти дней, прежде чем Бетти Ларднер наткнулась на него на прогулке.
  
  Она сразу заметила в нем перемену и стала добрее, чем когда-либо прежде.
  
  «В следующую субботу, — сказал он, — будет годовщина!»
  
  В ответ она улыбнулась ему, и он мог бы улыбнуться в ответ, если бы не вспомнил о канале.
  
  После этого она встречалась с ним каждое утро, так что она была с ним в тот день, когда он совершил свое искупление.
  
  Ранним утром была сильная буря. Он загнал один из карьерных пароходов на длинную песчаную отмель, лежащую под водой между Трин-йр-Вилфа и островом Тупиков. Шторм все еще продолжался, и пароходу грозила мгновенная опасность превратиться в полное крушение.
  
  В Tryn yr Wylfa нет спасательных шлюпок. В такое море невозможно было спустить обычную лодку.
  
  Полковник Денби, владелец каменоломни и местный магнат, который следил за тем, какие слабые попытки были предприняты для спасения, мрачно ответил, когда Бетти Ларднер спросила его, есть ли надежда.
  
  — Это ужасно, — дернулся он. «Впервые здесь произошло крушение. Безнадежно пытаться спустить лодку…
  
  — А если бы кто-нибудь подплыл к месту крушения с спасательным кругом на буксире?
  
  Заговорил молодой Каргилл.
  
  Полковник посмотрел на него с презрением.
  
  «Он должен быть довольно хорошим пловцом», — ответил он.
  
  «Я не хочу трубить о себе, но я считаюсь одним из лучших пловцов-любителей в стране», — спокойно ответил Каргилл. «Если вы скажете своим людям приготовить линию, я одолжу где-нибудь купальный костюм».
  
  Они оба уставились на него в изумлении.
  
  — Но ты все еще инвалид, — воскликнула Бетти Ларднер. "Ты-"
  
  Она остановилась и посмотрела на него с новым удивлением. Почему-то он больше не выглядел инвалидом.
  
  Машинально она прошла рядом с ним в маленькую ванную комнату. Внезапно она схватила его за руку.
  
  — Джек, — сказала она, — ты забыл легенду?
  
  «Бетти, — ответил он, — ты забыла команду?»
  
  Пока он раздевался, дежурный задал ему какой-то банальный вопрос. Он не слышал человека. Его мысли были далеко. Он думал о группе детей, играющих на берегу канала.
  
  Под аккомпанемент протестов полковника на него надели ремень, к которому был привязан спасательный круг.
  
  Он шел по наклонному деревянному выступу, который используется как пристань для прогулочных лодок, шел, пока вода не захлестнула его. Затем он нырнул в кипящий прибой.
  
  Таким образом он заслужил прощение Бетти Ларднер.
  
  
  ПОСЛЕДНИЙ ВОСХОД, Э. Р. Паншон
  
  Необычайная быстрота, с которой успешный летчик может добиться славы, была хорошо продемонстрирована на примере моего друга Рэдклиффа Торпа. Одну неделю он был известен лишь нескольким друзьям как умный молодой инженер, а через неделю его имя было на устах всего цивилизованного мира. За его первым успехом последовал ряд замечательных подвигов, из которых его полет над Атлантикой, его гонка с миноносцами через Северное море и его сенсационное выступление во время военных действий на Солсберийской равнине произвели на него впечатление. и личность прочно завладели непостоянными умами публики, и это объясняет огромное волнение, вызванное его необъяснимым исчезновением во время крупного авиационного собрания в Аттерклиффе, недалеко от Лондона, в конце лета.
  
  Полагаю, мало кто забыл факты. Некоторое время назад он больше всего посвятил себя тому, чтобы подняться как можно выше. Ему принадлежали все рекорды по высоте, и было известно, что в Аттерклиффе он намеревался попытаться превзойти свои собственные достижения.
  
  День был чудесный, ни дуновения ветра, ни облачка на небе. Мы видели, как он начал. Мы видели, как он летал все выше и выше огромными спиралями. Мы видели, как он поднимался все выше и выше в лазурное пространство. Мы наблюдали за ним, те из нас, чьи глаза могли выдержать напряжение, пока он уменьшался в точку и пятнышко, пока, наконец, не исчез из виду.
  
  Было волнующе видеть, как человек штурмует, так сказать, стены Неба и исследует самые тайны космоса. Помню, меня очень раздражал кто-то, кто делал кинозапись. Это казалось таким грязным, деловым занятием в такой момент.
  
  Вскоре самолет снова появился в поле зрения и был встречен внезапным ревом аплодисментов.
  
  «Он скользит вниз», — возбужденно воскликнул кто-то, и хотя кто-то еще заявил, что скольжение с такой высоты немыслимо и невозможно, но вскоре выяснилось, что первый говоривший был прав.
  
  Вниз через невообразимые тысячи футов, прямо и быстро пронеслась машина, сделав такой взмах, на который орел в своей гордыне никогда бы не осмелился. Люди, затаив дыхание, смотрели, каждое мгновение ожидая какой-нибудь катастрофы. Но машина держалась на ровном киле, и через несколько мгновений я присоединился к остальным в диком порыве к полю на небольшом расстоянии, где машина, как могучая птица, легко и безопасно приземлилась.
  
  Но когда мы достигли его, мы усомнились в собственных глазах, в своем здравом уме. Нигде не было никаких следов Рэдклиффа Торпа!
  
  Никто не знал, что сказать; мы тупо смотрели на наших соседей, а один человек опустился на четвереньки и заглянул под корпус машины, как будто подозревая, что там прячется Рэдклифф. Затем председатель собрания лорд Фаллоуфилд сделал любопытное открытие.
  
  — Смотрите, — сказал он высоким, дрожащим голосом, — руль заклинило!
  
  Это было правдой. Рулевое колесо было тщательно зафиксировано в одном положении, а рычаг, управляющий самолетами, также был закреплен так, чтобы удерживать их под правильным углом для планирования вниз. Это было достаточно странно, но перед лицом тайны исчезновения Рэдклиффа этому уделялось мало внимания.
  
  Где же тогда был его пилот? Этот вопрос занимал всех. Он исчез так же бесследно, как исчезает туман, поднимающийся на солнце.
  
  Предполагалось, что он, должно быть, упал со своего места, но как это случилось, как так вышло, что ни фрагмента его тела, ни его одежды так и не нашли, а главное, как получилось, что его самолет вернулся, двигатель заглох выключено, самолеты закреплены в правильном положении, не было выдвинуто ни одного даже умеренно правдоподобного объяснения.
  
  Потери для аэронавтики были признаны серьезными. С детства Рэдклифф показал, что в дополнение к этому у него были заметные способности к рисованию, которые обычно использовались на службе его профессии, но время от времени упражнялись в создании зарисовок своих друзей.
  
  Среди тех, кто знал его лично, он был довольно популярен, хотя, может быть, и не так, как того заслуживал; конечно, у него была манера говорить о «магазине», которая была немного утомительной для тех, кто не представлял мир как одну огромную инженерную проблему, в то время как с женщинами он был склонен быть резким и невоспитанным.
  
  Тогда можно себе представить мое удивление, когда, зайдя к нему однажды днем и немного подождав, я заметил на его столе набросок женского лица, сделанный мелками. Это было очень красивое лицо с почти совершенными чертами, и все же в нем было что-то неземное и призрачное, что странно тревожило.
  
  — Поражен наконец? — шутливо спросил я, но все же почувствовал некоторое странное неудобство.
  
  Когда он увидел то, на что я смотрю, он сильно побледнел.
  
  "Это кто?" Я попросил.
  
  — О, просто — кто-нибудь! он ответил.
  
  Он взял у меня эскиз, посмотрел, нахмурился и запер его. Поскольку он, казалось, не хотел продолжать эту тему, я продолжил разговор о деле, по которому приехал, и поздравил его с полетом накануне, в котором он побил рекорд высоты. Пока я собирался, он сказал:
  
  — Кстати, этот набросок — что вы о нем думаете?
  
  -- Что ж, вам лучше быть осторожным, -- ответил я, смеясь. — или ты упадешь со своего высокого положения холостяка.
  
  Он так резко вздрогнул, лицо его выражало столько опасения и испуга, что я тупо уставился на него. С трудом опомнившись, он пробормотал:
  
  – Это не… я имею в виду… это воображаемый портрет.
  
  -- Тогда, -- сказал я, в свою очередь пораженный, -- у вас на удивление больше воображения, чем вам когда-либо приписывали.
  
  Инцидент остался в моей памяти. Собственно говоря, практичный Рэдклифф Торп, поглощенный вопросами напряжения и легкости, с головой, полной цилиндров, колес, трещоток и бог знает чего еще, показался бы мне последним человеком на земле, создавшим эту навязчивую, странную , неземное лицо, человеческое по форме, но не по выражению.
  
  Примерно в это же время Рэдклифф начал уделять так много внимания созданию очень высоких полетов. Его любимым временем было раннее утро, как только рассвело. Затем, на холодном рассвете, он поднимался, и парил, и устремлял свой полет все выше и выше, все выше и выше, пока глаз не переставал следить за его восхождением.
  
  Я помню, как он совершил один из этих странных одиночных полетов, когда я проводил с ним выходные в его коттедже недалеко от аэродрома Аттерклифф.
  
  Я вернулся из города несколько поздно вечером накануне и помню, как перед сном мы вышли на несколько минут, чтобы насладиться красотой идеальной ночи. Луна сияла на ясном небе, ни звук, ни дыхание не нарушали возвышенной тишины; на юге одна чудная звезда сияла низко на горизонте. Никто из нас не говорил; достаточно было напиться красоты такого редкого совершенства, и я заметил, как Рэдклифф не сводил глаз с темно-синего свода космоса.
  
  — Ты жаждешь оказаться там? — спросил я его в шутку.
  
  Он вздрогнул и покраснел, а потом сильно побледнел, и, к моему удивлению, я увидел, что он дрожит.
  
  — Ты замерзаешь, — сказал я. — Нам лучше войти.
  
  Он кивнул, не отвечая, и, когда мы повернулись, чтобы войти, я ясно и отчетливо услышал тихий, странный смех, смех, полный медовой сладости, который все же поразил меня великим страхом.
  
  "Это что?" — сказал я, останавливаясь.
  
  "Какая?" — спросил Рэдклифф.
  
  — Кто-то засмеялся, — сказал я и огляделся вокруг, а потом вверх. — Я думал, что это оттуда, — сказал я в замешательстве, указывая вверх.
  
  Он как-то странно посмотрел на меня и, не отвечая, ушел в избу. Он ничего не сказал о том, что запланировал полет на следующее утро; но ранним утром, холодным и серым рассветом, меня разбудил грохот его двигателя. Я тотчас же вскочил с кровати и подбежал к окну.
  
  Машина легко и легко поднималась с земли. Я смотрел, как он летит своим богоподобным полетом сквозь неподвижный мягкий воздух, пока не скрылся из виду. Затем, через некоторое время, я увидел, как он снова появился из этих необъятных пространств. Он приземлился одним длинным величественным взмахом и приземлился в поле недалеко от дома, предоставив аэроплан своим механикам, чтобы те вскоре подняли его.
  
  «Привет!» Я поприветствовал его. — Почему ты не сказал мне, что собираешься подняться?
  
  Пока я говорил, я слышал ясно и отчетливо, так ясно, как никогда ничего в жизни не слышал, тот низкий, странный смех, который я слышал раньше, такой серебристо-сладкий и вместе с тем такой ужасный.
  
  "Это что?" — сказал я, резко останавливаясь и безучастно глядя вверх, потому что, как бы абсурдно это ни казалось, этот странный звук, казалось, доносился вниз с бесконечной высоты над нами.
  
  — Недостаточно высоко, — пробормотал он, как человек в экстазе. «Еще недостаточно высоко».
  
  Он ушел от меня, не сказав больше ни слова. Когда я вошел в коттедж, он сидел за столом и рисовал женское лицо — то самое лицо, которое я видел на другом его наброске, призрачное, нереальное и прекрасное.
  
  — Что за черт?.. Я начал.
  
  -- Ничего на свете, -- ответил он странным голосом. Потом он засмеялся, вскочил и разорвал свой набросок.
  
  Он снова казался прежним, болтливым и приятным, с прежней страстью к болтовне. Он пустился в длинное объяснение какой-то схемы, которую он задумал для обеспечения автоматической балансировки.
  
  Я никогда никому не рассказывал об этом странном, насмешливом смехе, более того, я почти совсем забыл об этом происшествии, когда что-то вернуло мне в память каждую деталь. У меня было письмо от человека, который подписался «Джордж Барнс».
  
  Барнс, похоже, был оператором, снимавшим этот последний подъем, и, как он понял, я был лучшим другом мистера Торпа, и он хотел меня видеть. Некоторые выражения в письме возбудили мое любопытство. Я ответил. Он попросил о встрече в не очень удобное время, и в конце концов я договорился однажды вечером зайти к нему домой.
  
  Это была одна из тех изящных маленьких вилл с шестью комнатами, которых в последнее время так много было построено в пригородах Лондона. Барнс покупал его в рассрочку, и я покорил его сердце, сделав ему комплимент. Если бы не это, я сомневаюсь, чтобы из моего визита что-нибудь вышло, потому что он явно нервничал, чувствовал себя неловко и очень раскаивался в том, что вообще что-то сказал. Но после моего комплимента дому мы поладили.
  
  "Это на мой взгляд," сказал он; «Мне будет нелегко, пока кто-нибудь другой не узнает».
  
  Мы были в передней комнате, где горел хороший камин — в мою честь, как я догадался, потому что помещение не выглядело так, как будто его часто используют. На столе лежало несколько фотографий. Барнс показал их мне. Это были увеличенные изображения последнего восхождения бедняги Рэдклиффа.
  
  «Их показывали по всему миру, — сказал он. «Миллионы людей видели их».
  
  "Что ж?" Я сказал.
  
  — Но никого, кроме меня, никто не видел.
  
  Он сделал еще один отпечаток и дал его мне. Я взглянул на него. Он был очень похож на другие, очевидно, один из последних в серии, сделанный, когда самолет находился на большой высоте. Единственное, чем он отличался от других, это то, что он казался немного размытым.
  
  — Бедный, — сказал я. «туманно».
  
  — Посмотри на туман, — сказал он.
  
  Я так и сделал. Медленно, очень медленно я начал видеть, что это туманное видение имеет форму, форму. Даже взглянув, я увидел черты человеческого лица — и все же не человеческого, настолько оно было призрачным, таким нереальным и странным. Я почувствовал, как кровь застыла в жилах, а волосы на голове зашевелились, потому что я без всякого сомнения узнал, что это лицо на фотографии было тем же самым, что и набросал Рэдклифф. Сходство было абсолютным, никто, видевший одного, не мог ошибиться в другом.
  
  "Ты видишь это?" — пробормотал Барнс, и его лицо стало почти таким же бледным, как мое.
  
  — Там женщина, — пробормотал я, — женщина, парящая в воздухе рядом с ним. Ее руки протянуты к нему».
  
  — Да, — сказал Барнс. "Кем она была?"
  
  Отпечаток выскользнул из моих рук и упал на землю. Барнс поднял его и бросил в огонь. Было ли это фантазией или, когда оно вспыхнуло, сгорело и сгорело, я действительно услышал слабый смех, доносящийся вниз с верхних этажей?
  
  «Я уничтожил негатив, — сказал Барнс, — и сказал своему боссу, что с ним что-то не так. Никто не видел эту фотографию, кроме вас и меня, и теперь никто никогда не увидит.
  
  
  НОЧНОЙ УЖАС, Льюис Листер
  
  Мейнард освободился от своей рыболовной шпильки, воткнул конец удочки в дерн и уселся в вереске, чтобы набить трубку. Вокруг него простирались холмистые болота, пурпурные в лучах позднего летнего солнца. К югу, внизу, слабая дымка указывала, где находится море. Ручей у его ног пел свою причудливую, напевающую болотную песню, бреду вперед, посмеиваясь, встречая ложе из гальки где-то вне поля зрения, таинственно шепча тростникам, окаймлявшим его торфяные берега, углубляясь до внезапного контральто, когда льется вода. через гранитные валуны в испещренную пеной лужу внизу.
  
  Мужчина долго сидел и курил. Время от времени он поворачивал голову, чтобы наблюдать зоркими глазами за капризными движениями мухи, парившей над водой. Затем его внимание привлекла внезапная ямочка на гладкой поверхности ручья. Несколько концентрических волн расширились, направились к нему и были поглощены течением. Его губы изогнулись в легкой улыбке, и он потянулся за своим жезлом. В прозрачной воде он мог видеть происхождение ряби; маленькая форель, не подозревая о его присутствии, зависла в ожидании, когда очередной лакомый кусочек уплывет вниз по течению. В настоящее время он поднялся снова.
  
  — Шансы десять к одному в вашу пользу, — сказал мужчина. "Посмотрим!"
  
  Он упал на одно колено, и гипс выпрыгнул пернатыми кольцами. Раз, два он взмахнул; в третий раз он опустился, как чертополох, на поверхность. Раздался тихий всплеск, смех, и маленькая удочка с зеленым сердцем подбросила форель высоко над его головой. Это был самый слабенький малыш — может быть, полунции — и он упал с крючка в траву в нескольких ярдах от ручья.
  
  «Маленькая задница!» — сказал Мейнард. — Это предназначалось для твоего старшего брата.
  
  Он восстановил свой гипс и начал искать свою жертву. Безрезультатно он обшаривал вереск, и по прошествии роковых секунд наконец отложил удочку и опустился на четвереньки, чтобы покопаться в стеблях травы.
  
  Какое-то время он тщетно охотился, затем солнечный свет показал золотой блеск среди камней. Мейнард вздохнул с облегчением, но когда его рука сомкнулась на пальце, по мальку пробежало легкое трепетание; он издал последний вздох и замер. Нахмурив брови в почти комической досаде, он поспешил вернуть его в поток, держа за хвост и стараясь придать живую извиваемость его вялости.
  
  — Встряхнись, старина! — ободряюще пробормотал он. «О, встряхнись! Ты в порядке, правда!
  
  Но «старое» было совсем не так. На самом деле он был мертв. Стоя на мокрой гальке, Мейнард рассматривал пестрый атом, лежавший у него на ладони.
  
  — Дело секунд, сын мой. Одно мгновение во всей вечности означало бы для тебя разницу между жизнью и смертью. И высшие боги отказали тебе в этом!
  
  На противоположной стороне ручья, шагах в тридцати от берега, стоял гранитный валун. Он был высотой с грудь человека, примерно кубической формы; но непогода и прилипший мох скруглили его края, а местами его части осыпались, уступив место зарослям папоротника и звездчатым вересковым цветам. С трех сторон окружающая земля круто поднималась, образуя неправильную подковообразную насыпь, которая открывалась на запад. Возможно, это был странный амфитеатральный эффект этой обстановки, который связал какой-то причудливый ход мыслей в мозгу Мейнарда.
  
  «Кажется, боги забрали тебя, — размышлял он, все еще держа труп. «Ты будешь жертвой — всесожженной жертвой Богу Пустошей».
  
  Он рассмеялся над своим самомнением, отчасти стыдясь своей ребячливости, и, перейдя ручей через несколько валунов, стряхнул землю и траву с вершины большого камня. Затем он вернулся назад и собрал горсть выбеленных веток, которые зимние наводнения оставили на берегу ручья. Их он методично расставил на расчищенном месте; на вершине крошечного костра он положил форель.
  
  "Там!" — сказал он и, серьезно улыбаясь, чиркнул спичкой. Слабый столбик дыма поднялся в неподвижный воздух, и, пока он говорил, нижний край заходящего солнца встретился с краем болота. Вечер вдруг сделался невероятно тихим, даже голос ручья перестал быть отчетливым звуком. Трясогузка, покачивающаяся на мелководье, убежала в пустыню. Дым над головой дрожал вверх, слабым пятном на фоне безоблачного неба. Тишина казалась почти острой. Казалось, болота ждали и, затаив дыхание, ждали. Затем ветки на его алтаре затрещали, и вспыхнуло бледное пламя. Мужчина отступил назад с художественной оценкой эффекта.
  
  «Чтобы быть действительно впечатляющим, должно быть больше дыма», — продолжил он.
  
  Вокруг основания камня были заросли маленьких цветов. Они были малинового цвета и имели толстые мясистые листья. Он торопливо схватил горсть и бросил ее в огонь. Дым потемнел и поднялся густым столбом; в воздухе витала странная острота.
  
  Вдалеке церковный колокол в какой-то невидимой деревушке пробил час. Далекий звук, доносившийся из мира людей и повседневных дел, казалось, разрушил чары. Узел перепорхнул через ручей и забарабанил в луже среди камней. Кролики стали показываться и резвиться удлиненными тенями на открытых пространствах. Мейнард взглянул на часы, наполовину помня о поезде, который должен был успеть где-то за много миль, а затем, удерживаемый тишиной бегущей воды, растянулся на наклонной земле.
  
  Светящийся мир казался населенным крошечным народом, живущим вокруг него своей робкой, непостижимой жизнью. Водяная крыса, сверкнув глазами по своему законному случаю, остановилась на берегу ручья, чтобы рассмотреть незнакомца, и скрылась из виду. Стоячая лужица среди камыша поймала отражение заката и мгновенно превратилась в необработанное золото.
  
  Мейнард сорвал стебель травы и задумчиво пожевал его, глядя на пурпурную пустошь и лениво наблюдая, как западное небо превращается из славы в славу. Над его головой дым жертвоприношения все еще клубился и завихрялся вверх. Затем внезапный звук заставил его приподняться на локте — стук копыт приближающейся лошади.
  
  «Мурские пони!» — пробормотал он и, поднявшись, остановился у своего дымящегося алтаря.
  
  Затем он услышал внезапный звон удила, и вскоре на фоне чистого неба показались лошадь и всадник. Молодая девушка в штанах, сапогах и шпорах, как у мальчика, натянула поводья и села, глядя в лощину.
  
  На мгновение никто не говорил; затем Мейнард признал ее присутствие, подняв твидовую шляпу. Она слегка кивнула.
  
  — Я думал, это кто-то глотает — сжигает вереск. Она рассмотрела угли на камне, а затем ее серые глаза вернулись к худощавой фигуре в твиде рядом с ним.
  
  Он улыбнулся своей медленной улыбкой — довольно привлекательной улыбкой.
  
  "Нет. Я только что совершил несколько языческих обрядов, связанных с маленькой форелью! Он серьезно кивнул на камень. «Это была всесожженная жертва». С причудливой серьезностью он рассказал ей о кончине форели и высокой судьбе.
  
  На мгновение она засомневалась; но интонация породы в его голосе, здоровое худое лицо и веселые глаза успокоили ее. Улыбка застыла в уголках ее рта.
  
  «О, это все? Я поинтересовался… "
  
  Она натянула поводья и повернула лошадь.
  
  — Простите меня, если я увлек вас с дороги, — сказал Мейнард, никогда не спешивший на условность, но тронутый усталыми тенями в ее глазах. Слегка опущенные губы тоже выдавали сильную усталость. «Ты выглядишь изможденным. Я не хочу досаждать или утомлять вас, но я бы хотел, чтобы вы позволили мне предложить вам бутерброд. У меня тоже есть молоко.
  
  Девушка оглядела неровные болота, задумчивые в сумерках, и наполовину заколебалась. Затем она выдавила из себя бледную улыбку.
  
  «Я устал и тоже голоден. Тебе достаточно для нас обоих?
  
  «Много!» — сказал Мейнард. Про себя он прибавил: «И сверх того, дитя мое, у тебя через несколько минут будет небольшой обморок, если тебя не покормят».
  
  — Подойди и отдохни минутку, — продолжил он вслух.
  
  Он говорил с приятной, безличной лаской, и когда он повернулся к своей сумке, она выскользнула из седла и подошла к нему, ведя свою лошадь.
  
  — Выпей это, — сказал он, протягивая чашку своей фляги. Она пила с перекошенным личиком и кашляла. «Я добавил туда немного виски, — объяснил он. — Тебе это было нужно.
  
  Она поблагодарила его и села, перекинув через руку уздечку. Краска снова залила ее щеки. Мейнард достал пачку бутербродов и пирожное.
  
  «Я слонялась по болоту весь день и дважды заблудилась», — объяснила она между откровенными глотками. «Я безнадежно опаздываю к ужину, и мне еще предстоит пройти много миль».
  
  — Теперь ты знаешь дорогу? он спросил.
  
  "О, да! Это не займет у меня много времени. Моя семья тоже благоразумна и не суетится. Она посмотрела на него, ее глаза с длинными ресницами стали немного серьезными. — Но ты… как ты собираешься вернуться домой? Уже поздно идти пешком по болоту.
  
  Мейнард рассмеялся.
  
  — О, я в порядке, спасибо! Он вдыхал теплую сентябрьскую ночь. — Я думаю, что буду спать здесь, на самом деле. Я цыганка по инстинкту —
  
  «Дай мне жизнь, которую я люблю,
  
  Пусть лавэ проходит мимо меня,
  
  Подарите веселый рай наверху…»
  
  Он замолчал, задержанный ее неулыбчивыми глазами. Она помолчала.
  
  — Люди, как правило, не спят вне дома — примерно здесь. Слова звучали отрывисто, как будто она старалась придать своему голосу естественный тон.
  
  "Нет?" Он привык, что его спрашивают о необычном образе жизни, и был готов к обычным увещеваниям. Она резко посмотрела на него.
  
  "Вы суеверны?"
  
  Он рассмеялся и покачал головой.
  
  «Я так не думаю. Но какое это имеет отношение к этому?»
  
  Она помедлила, немного покраснев.
  
  «Есть легенда — здешние люди говорят, что здешние болота населены привидениями. Есть Существо, которое охотится на людей до смерти!»
  
  Он рассмеялся, задаваясь вопросом, сколько ей лет. Семнадцать или восемнадцать, может быть. Она сказала, что ее люди «не суетились». Это означало, что она была предоставлена сама себе, чтобы подхватывать все эти бабушкины сказки.
  
  "Действительно! Кого-нибудь поймали?»
  
  Она кивнула, не улыбаясь.
  
  "Да; старый Джордж Томс. Он был одним из папиных арендаторов, крупный мужчина с багровым лицом, много пил и мало занимался спортом. Они нашли его в канаве, вся его одежда была разорвана и покрыта грязью. Он был загнан насмерть; на теле его не было раны, но сердце его было разбито». Ее мысли вернулись к камню, на который они опирались, и его причудливому тщеславию. — Вы были довольно опрометчивы, принося здесь всесожжения, не так ли? Папа говорит, что этот камень — тоже остатки старого финикийского алтаря.
  
  Теперь она улыбалась, но в ее глазах оставалась серьезность.
  
  «И я, вероятно, призвал какое-нибудь ужасное языческое божество — Астарту, или Пугм, или Ваала! Как ужасно!" — добавил он с притворной серьезностью.
  
  Девушка поднялась на ноги.
  
  «Вы смеетесь надо мной. Люди здесь суеверны, и я тоже кельт. Я здесь».
  
  Он вскочил с быстрым протестом.
  
  — Нет, я не смеюсь над тобой. Пожалуйста, не думайте так! Но как-то трудно поверить в активное зло, когда вокруг так красиво». Он помог ей взобраться на вершину холма и поднялся на ее стремени. — Скажи мне, есть ли какие-нибудь чары или заклинания на случай?.. Его глаза блестели, но она серьезно покачала светлой головой.
  
  «Говорят, что железо — холодное железо — это единственное, через что он не может пройти. Но я должен идти! Она протянула руку с полузастенчивым дружелюбием. «Спасибо за вашу любезность со мной». Ее глаза вдруг стали задумчивыми. — Однако на самом деле я не думаю, что мне стоило бы там оставаться на вашем месте. Пожалуйста!"
  
  Однако он только рассмеялся, и она тронулась, тряхнув нетерпеливую лошадь галопом. Мейнард стоял, глядя ей вслед, пока ее не поглотили сумерки и окружающие болота. Затем, задумчиво, он вернулся к лощине.
  
  * * * *
  
  Облако лежало на лице луны, когда Страх разбудил Мейнарда. Он перекатился на локоть и оглядел лощину, полный необъяснимого страха. Обычно он был мужественным человеком и не имел особых нервов; тем не менее, когда его глаза следили за линией хребта на фоне неба, он испытывал ужас, элементарный, тошнотворный ужас детства, когда кожа покалывает, а сердце бьется удушливым галопом. Было очень темно, но на мгновение его глаза к этому привыкли. Он чувствовал странный, резкий запах, ужасно животный и испорченный.
  
  Внезапно полная тишина нарушилась. Он услышал грохот камней, плеск воды вокруг себя, понял, что это ручей у него под ногами, и что он, Мейнард, бежит, спасая свою жизнь.
  
  Ни тогда, ни позже Разум не утверждал себя. Он бежал без вопросов или удивления. В его мозгу — той части, где обычно господствует человеческое мышление, — преобладал чисто примитивный инстинкт бегства. И в этом внезапном упадке мужества и самоуважения осталась одна сознательная мысль. Что бы это ни было, что даже тогда преследовало его по пятам, он не должен этого видеть. Во что бы то ни стало, она должна быть позади него, и, сопротивляясь внезапному испуганному порыву оглянуться через плечо, он расстегнул твидовый пиджак и высвободился из него на бегу. Слабая дымка, сгустившаяся вокруг полной луны, рассеялась, и он увидел простирающееся перед ним болото, серое и неподвижное, блестящее от росы.
  
  Он отличался скромностью и умеренностью, жилистый человек на пике своих физических сил, с худыми боками и глубокой грудью.
  
  В Оксфорде говорили, что он создан для того, чтобы спасать свою жизнь. Он бежал за этим сейчас, и он знал это.
  
  Через некоторое время земля пошла вверх, и он помчался вверх по склону, глубоко и тяжело дыша; вниз в неглубокую долину, перепрыгивая через кусты утесника, пробиваясь через борову и таволгу, спотыкаясь о торфяники и выработки забытых оловянных рудников. В голове пронеслась идиотская популярная мелодия. Он поймал себя на том, что пытается сформулировать слова, но они превратились в бессвязные молитвы под ту же гротескную мелодию.
  
  Затем, когда он подошел к склону усыпанного валунами холма, он, казалось, услышал сопящее дыхание позади себя и, удвоив усилия, шагнул в кроличью нору. Он вскочил и снова побежал в мгновение ока, хромая из-за вывихнутой лодыжки на бегу.
  
  Он побежал по гребню холма, и ему показалось, что он слышит звук почти рядом с собой, далеко справа. В сухом русле ручья несколько камней сместились и с грохотом упали в ночной тишине; он уносился влево. Мгновением позже что-то было почти у его левого локтя, и он снова почувствовал безымянный зловонный запах. Он согнулся вдвое, и ужасная правда вспыхнула перед ним. Существо играло с ним! За ним охотились ради забавы — забавы невообразимого ужаса. Пот стекал ему в глаза.
  
  Он потерял счет времени; его наручные часы были разбиты о его запястье. Он бежал сквозь шатающуюся вечность, хватая ртом воздух, спотыкаясь, спотыкаясь, борясь со свинцовой усталостью; и все тот же беспричинный ужас побуждал его. Луна и неровный горизонт плавали вокруг него; кровь оглушительно стучала в ушах, и казалось, что глазные яблоки вот-вот вырвутся из орбит. Он чуть не перекусил распухший язык надвое, упав на невидимую торфяную выемку, и на губах собралась кровавая пена.
  
  Боже, как он бежал! Но он уже не был среди болота и вереска. Он бежал — теперь ковылял — по дороге. Скачкообразная погоня за этим безымянным, бесформенным Нечто звучала эхом в его голове.
  
  Он приближался к деревне, но ничего не видел, кроме красного тумана, который плыл перед ним, как туман. Дорога под ногами, казалось, поднималась и опускалась волнообразными волнами. Тем не менее он бежал, всхлипывая и подгибаясь под его тяжестью; у его локтя висела неназываемая смерть, и страх перед ней подгонял его, в то время как каждый инстинкт его измученного тела призывал его вскинуть руки и покончить с этим.
  
  Впереди из тумана вырисовывались грубые очертания придорожного здания; это была деревенская кузница, наполовину мастерская, наполовину жилой дом. Дорога здесь огибала участок травы, и лунный свет, блестевший на росе, осветил темные круглые шрамы на дерне, где кузнечное торфяное пламя на протяжении целого поколения нагревало огромные железные обручи, приводившие в движение колеса телег. Одна из них уже тогда лежала на земле с расставленными тюрвами, готовыми к утренней стрельбе, и в пульсирующей тьме сознания Мейнарда как будто слабо говорил голос — голос девушки: «Есть Существо, которое охотится на людей». до смерти. Но железо — холодное железо — оно не может пересечься.
  
  Пот смерти уже был на его лбу, когда он шатался вбок, слепо ныряя по неровным пучкам травы. Ноги его зацепились за какое-то препятствие, и он рухнул вперед, в святилище огромной железной шины — судороги скрутили его конечности под ним.
  
  Когда он падал, вокруг него поднялась огромная тьма, а вместе с ней и растерянный лай проснувшихся собак.
  
  * * * *
  
  Доктор Стэнмор спустился по вымощенной плиткой дорожке из коттеджа кузнеца, натягивая перчатки. По деревенской улице медленно проезжала большая машина, и когда она поравнялась с кузницей, доктор приподнял шляпу.
  
  Машина остановилась, и водитель, светловолосая девушка, откинулась набок от своего сиденья.
  
  «Доброе утро, доктор Стэнмор! В чем тут дело? Все в порядке с детьми Мэтью, не так ли?
  
  Доктор серьезно покачал головой.
  
  «Нет, леди Дороти; они все в школе. Это не член семьи — незнакомец, который таинственным образом заболел прошлой ночью прямо у кузницы, и его привезли сюда. в соответствии с профессиональной… э-э… совестью. Девушка выключила двигатель и убрала руку с тормозного рычага. Что-то в поведении доктора привлекло ее внимание.
  
  "Что с ним случилось?" — спросила она. «Какой диагноз вы поставили, профессиональный или нет?»
  
  «Шок, леди Дороти; сильное истощение и шок, перенапряжение сердца, поверхностные повреждения, синяки, царапины и пр. Душевно он в сильном возбуждении и ужасе, временами впадает в бред — это действительно самая серьезная черта. На самом деле, если я не смогу его успокоить, я боюсь, что помимо всего прочего у нас могут быть проблемы с мозгом. Это самое загадочное!»
  
  Девушка серьезно кивнула, зажав нижнюю губу между белыми зубами.
  
  — Как он выглядит? Я имею в виду внешность? Он молод?» Тень улыбки скользнула по глазам доктора.
  
  — Да, леди Дороти, совсем молоденькая и очень хорошенькая. Это человек замечательного спортивного телосложения. Теперь он стал спокойнее, и я оставил с ним жену Мэтью, а сам ускользнул повидаться с парой других пациентов.
  
  Леди Дороти поднялась со своего места и вышла из машины. — Кажется, я знаю вашего пациента, — сказала она. «На самом деле, я взял машину, чтобы найти его, чтобы пригласить его пообедать с нами. Как вы думаете, я мог бы увидеть его на минуту? Если это человек, о котором я думаю, я могу помочь вам диагностировать его болезнь.
  
  Вместе они прошли по тропинке и вошли в коттедж. Доктор поднялся наверх и открыл дверь. Сидевшая у кровати женщина встала и сделала реверанс.
  
  Леди Дороти приветственно улыбнулась ей и подошла к кровати. Там, с серым и осунувшимся от усталости лицом, с тенями вокруг закрытых глаз, лежал Мейнард; одна рука, лежавшая на одеяле, судорожно разжималась и закрывалась, губы шевелились. Врач вопросительно посмотрел на девушку.
  
  "Ты знаешь его?" он спросил.
  
  Она кивнула и положила твердую прохладную руку на дергающиеся пальцы. — Да, — сказала она. — А я его предупредил. Скажите, он очень болен?
  
  — Ему нужен отдых, тщательный уход, абсолютный покой…
  
  — Все, что он может иметь в поместье, — тихо сказала девушка. Она встретилась взглядом с доктором и отвернулась, ее щеки окрасились слабым румянцем. «Ты не пойдешь и не позвонишь отцу? Я отвезу его обратно в машину, если он достаточно поправится, чтобы его можно было перевезти.
  
  -- Да, он достаточно здоров, чтобы его можно было передвинуть, -- сказал доктор. — Вы очень любезны, леди Дороти, и я сейчас же пойду и позвоню. Ты побудешь с ним немного?
  
  Он вышел из комнаты, и они услышали, как его ноги спускались по узкой лестнице. Дверь коттеджа открылась и закрылась.
  
  Обе женщины, старая и молодая, крестьянка и пэрская дочь, смотрели друг на друга, и в их взглядах было то полное понимание, которое может быть только между женщинами. — Вы не возражаете против старого Джарджа Томса, миледи?
  
  Леди Дороти кивнула.
  
  "Я знаю я знаю! А я его предупредил! Они не поверят, эти люди! Они думают, потому что они такие большие и сильные, что ничто не может причинить им вред».
  
  — Это железо спасло его, миледи. Это было внутри одной из новых шин Джона, которая лежала на земле, которую мы нашли. Нас разбудил собачий лай. Но этого бы не случилось, иначе… Шум внизу заставил ее полететь к двери. — Это чайник, миледи. Обед Джона испортился, и я забыл.
  
  Она поспешила из комнаты и закрыла дверь.
  
  Звук их голосов, казалось, разбудил лежащую на кровати. Его веки дрогнули и открылись; его глаза остановились на лице девушки. На мгновение в их взглядах не было сознания; затем причудливая тень улыбки скользнула по его губам. — Продолжай, — сказал он слабым голосом. "Скажи это!"
  
  "Чего-чего?" — спросила леди Дороти. Внезапно она осознала, что ее рука все еще на его руке, но дергающиеся пальцы сомкнулись вокруг нее в спокойной, твердой хватке.
  
  — Скажи: «Я же тебе говорил»!
  
  Она покачала головой с легкой улыбкой.
  
  — Я же говорил тебе, что холодное железо…
  
  «Холодное железо спасло меня». Он рассказал ей о железном кольце на земле за пределами кузницы. — Ты спас меня прошлой ночью.
  
  Она осторожно высвободила руку.
  
  — Я спас тебя прошлой ночью — раз ты так говоришь. Но в будущем… Кто-то поднимался по лестнице. Мейнард встретил ее взгляд долгим взглядом.
  
  — У меня нет страха, — сказал он. «Я нашел кое-что получше холодного железа».
  
  Дверь открылась, и вошел доктор. Он взглянул на лицо Мейнарда и потрогал его пульс.
  
  — Дело ваше, леди Дороти! — сказал он с легким поклоном.
  
  
  ТРАГЕДИЯ В LOUP NOIR, Глэдис Стерн
  
  Мальчик на углу стола стряхнул пепел своей сигары в огонь.
  
  «Спиритуализм — это все гниль!» — заявил он.
  
  — Не знаю, — задумчиво подумал Хозяин. «Иногда можно услышать странные истории».
  
  — Что напоминает мне… — начал Зануда.
  
  Но прежде чем он успел продолжить, маленький французский судья безжалостно оборвал его.
  
  «Ба!» В его тоне смешались презрение и добродушие. «Кто мы такие, бедные невежественные черви, что смеем говорить «есть» или «нет»? Ваш Шекспир, он был прав! «На небе и на земле, Горацио, есть больше вещей, чем может вообразить ваша философия!»
  
  Лица четырех англичан тотчас же приняли то необыкновенно бесстрастное выражение, которое всегда появлялось при упоминании Шекспира.
  
  — Но спиритуализм… — начал Хозяин.
  
  Опять вмешался маленький французский судья:
  
  «Тот, о ком вы говорите, я сам знаю об опыте, самом замечательном, до сих пор не объясненном, кроме как спиритизмом, оккультизмом, чем хотите! Вы услышите! Это дело я профессионально вел года два назад, хотя, конечно, события, о которых я сейчас рассказываю в надлежащей последовательности, всплыли только на процессе. Я свяжу их вместе для тебя, да?
  
  Зануда, которого яростно обижали любые истории, кроме своей собственной, недовольно хмыкнул; остальные трое приготовились внимательно слушать. Из гостиной, куда удалились после обеда дамы, доносились далекие звуки рояля. Маленький француз-судья протянул свой стакан за мятной водкой; глаза его блестели сдерживаемым волнением; он вгляделся в блестящую зеленую жидкость, как бы видя в ней движущуюся панораму картин, потом начал:
  
  Темным осенним вечером молодой человек, высокий, смуглый, бредет по дороге, ведущей из Парижа в Лоншан. Он идет быстрым, ровным движением. Время от времени его лицо омрачает скрытая тревога.
  
  Внезапно он ответвляется налево; дорога здесь крутая и грязная. Он останавливается перед размытым кругом желтого света; благодаря этому можно смутно различать очертания здания. Над узким дверным проемом висит скрипящая вывеска, сообщающая всем, кого это касается, что это «Черный Лу», пользующийся большим спросом из-за близости к ипподрому и отличного обслуживания .
  
  « Вуаля !» бормочет наш друг.
  
  При входе его встречает дородный трактирщик, достаточно проницательный малый, который кое-что повидал в жизни, прежде чем поселиться в Лоншане. Молодой человек смотрит мимо него, как бы ища какое-то другое лицо, затем, опомнившись, требует ночлега.
  
  -- Я очень боюсь... -- начал трактирщик, но остановился, озаренный идеей. «Привет, Гастон! Месье и мадам из дома номер четырнадцать уже уехали?
  
  — Да, мсье; уже рано утром; вы были на рынке, так что мадемуазель оплатила счет.
  
  — Мадемуазель Жеан? незнакомец резко поднимает глаза.
  
  «Моя племянница, месье; вы, может быть, слышали о ней, потому что я вижу по вашему мольберту, что вы художник. Она должна быть редкой красоты; Я сам так думаю». Жан Потен поддерживает непрерывный поток беседы, проводя своего посетителя по длинным голым коридорам мимо желтых дверей, покрытых пузырями.
  
  — Это двухместный номер, который я должен предоставить вам, освобожденный, как вы слышали, но сегодня утром. Они собирались остаться подольше, месье и мадам Гийоме, но вдруг она передумала. О, она была вспыльчива! Потин возводит выразительные глаза к небу. «Это всегда так, когда май женится на декабре».
  
  — Значит, он был намного старше своей жены? — спрашивает художник, вежливо изображая интерес, которого он далек от чувства.
  
  «Mais non, parbleu! Это она была старше — лет на пятнадцать; и не красавица. Но богатый — он знал, на что идет, отдавая свою гладкую щеку за ее гладкий луи!
  
  Оставшись один, Лу Арно начинает распаковывать свой рюкзак; он задерживается на нем как можно дольше; задача, ожидающая его внизу, не из приятных. Наконец он спускается. Небольшой прокуренный зал яслей полон людей. Происходит много разговоров и смеха; стук ножей и вилок. За столом возле двери молодая девушка занимается счетами. Ее очень бледно-золотые волосы, разделенные пробором и свободно зачесанные назад над ушами, отбрасывают слабую тень на ее чистую белую кожу. Арно, выбирая место, критически смотрит на нее.
  
  — Ба, она ничтожна! он думает. — Что могло завладеть Клодом?
  
  Внезапно она поднимает глаза. Они встречают его долгим, пристальным взглядом. Затем снова опускают крышки.
  
  Художник ставит стакан дрожащей рукой. Он, как правило, лишен воображения, но когда видишь, как из лица Мадонны выглядывает душа насмешливого дьявола, темная и убедительная, приходишь в замешательство.
  
  Он больше не задается вопросом, что овладело Клодом. Несколько мгновений спустя, направляясь к двери, он останавливается у ее стола.
  
  — Месье желает заказать завтрак на завтра утром?
  
  — Месье хочет поговорить с вами.
  
  Она скромно улыбается. Многие хотели поговорить с ней. Арно угадывает ее мысли.
  
  «Меня зовут Лу Арно!» — многозначительно добавляет он.
  
  «Ах!» она обдумывает это на мгновение; затем: «Ночь теплая; если вы сядете за один из столиков во дворе позади дома, я попытаюсь присоединиться к вам, когда эти свиньи закончат кормиться». Она с презрением указывает на шумно жующую толпу.
  
  Они долго сидят за этим столом, потому что этот человек может многое рассказать о своем младшем брате Клоде; о разрушении, которое она сделала из его жизни; о маленьких зеленых дьяволятах, которые прячутся в стакане с абсентом, хватают свою жертву и тащат ее все глубже и глубже в великую зеленую бездну.
  
  Но она только смеется, эта Жеана с распутными глазами.
  
  — Но что ты хочешь от меня? Мне не нужен этот Клод. Он утомляет меня сейчас!
  
  Арно вскакивает на ноги, грубо хватая ее за запястье. Он очень любит своего младшего брата. Его голос повышается, привлекая внимание двух или трех групп, пьющих кофе за железными столиками.
  
  — Ты нуждался в нем однажды. Вы никогда не оставляли его в покое, пока не высосали из него все, что делает жизнь прекрасной. Если бы я мог-"
  
  В дверях появляется Жан Потен.
  
  — Джин, что ты здесь делаешь? Вы знаете, я не разрешаю вам разговаривать с посетителями. Простите ее, сударь, она еще ребенок.
  
  "Ребенок?" Бровь художника черна, как гром. «Она разрушила жизнь, этот ребенок, о котором вы говорите!»
  
  Он шагает мимо изумленного трактирщика, поднимается по узкой лестнице и спускается по коридору в свою комнату.
  
  Сидя на краю огромной занавешенной кровати с балдахином, он размышляет о событиях вечера.
  
  Но его мысли не все о Клоде. Эта девушка — эта девушка с бледным лицом и светлыми волосами, с глазами серыми, как грозовая туча, прежде чем она рассеется, она преследует его! Ее мягкий бормочущий голос проник в его мозг; он слышит это в каплях, каплях дождя на подоконнике снаружи.
  
  Вскоре по лестнице слышен топот тяжелых ног; слышно, как хлопают двери; веселые голоса желают друг другу спокойной ночи. Затем постепенно звуки стихают. Они работают рано утром в "Loup Noir"; еще нет десяти часов.
  
  Арно по-прежнему сидит на краю кровати; темный плюшевый балдахин над головой отталкивает его, он не хочет спать. Джин! Какую картину она могла бы сделать! Он должен нарисовать ее!
  
  Одержимый этой идеей, он распаковывает рулон холста, расстилает его на мольберте-треноге и готовит мелки и уголь; он начнет картину, как только наступит день. Он нарисует ее как Цирцею, насмехающуюся над ее пресмыкающимся стадом свиней!
  
  Он заползает в кровать и засыпает.
  
  Мягко стучит дождь по оконному стеклу.
  
  Далекие часы отбивают одиннадцать ударов.
  
  Лу Арно поднимает голову. Потом бесшумно соскальзывает с постели на холодный деревянный настил. Как в трансе, он пересекает комнату, хватает уголь и лихорадочно работает над чистым холстом на мольберте.
  
  В течение двадцати минут его рука не дрогнула, а потом уголь падает с его бесчувственных пальцев! Наощупь с полузакрытыми глазами пробираясь обратно к кровати, он снова впадает в тяжелый сон без сновидений.
  
  Раннее утреннее солнце разгоняет капли дождя прошлой ночи. Признаки деятельности за границей в гостинице; шелест метел; шумный стук ведер. Теплый аромат кофе плывет вверх по лестнице и под дверь дома номер четырнадцать, пробуждая Арно от приятных мыслей о завтраке. Он частично одет, прежде чем его взгляд останавливается на подготовленном холсте.
  
  «Nom de Dieu!»
  
  Он падает спиной к стене, ошеломленно глядя на картину перед ним. Это изображение девушки, согнувшейся на коленях, вся агония смерти ясно видна в ее поднятых вверх глазах. У ее горла безжалостно, безжалостно совершая свое убийственное дело, пара рук — некрасивых, пухлых рук, но с какой силой за ними!
  
  Лицо — это лицо Джехан — искаженной, перепуганной Джехан! Арно отшатывается, прикрывая глаза руками. Кто мог нарисовать эту невообразимую вещь? Он снова внимательно смотрит; стиль свой! Нет никаких сомнений в том, что эти четкие черные линии, этот своеобразный способ обозначения мускулов под туго натянутой кожей — это его собственная работа! Везде бы он знал это!
  
  Стук в дверь! Входит Жан Потен, излучающий жизнерадостность.
  
  — Завтрак в вашей комнате, мсье? Мы заняты этим утром; Делюсь в работе. Разрешите мне передвинуть стол и мольберт — Sacre-bleu!
  
  Внезапно его розовые губы становятся строгими. «Это Джехан. Она сидела для вас — и когда? Ты пришел только прошлой ночью. Что это за дьявольская работа?»
  
  «Вот что я хотел бы узнать; Я знаю об этом не больше, чем вы сами. Когда я проснулся этим утром, картина была там!»
  
  — Ты это нарисовал? подозрительно.
  
  "Да. По крайней мере, нет! Да, я полагаю, я сделал. Но я-"
  
  Потин сжимает кулак: «Я добьюсь правды от самой девушки! Что-то здесь мне не нравится!» Грубо говоря, он проталкивается мимо художника и забирается в комнату Джейн.
  
  Ее нет ни там, ни за столом. И еще не в деревне. Они ищут повсюду; есть шум и крик; люди мечутся туда-сюда.
  
  Потом вдруг крик; и тишина, ужасная тишина.
  
  Что-то медленно переносится в «Луп Нуар». Что-то, что было найдено свернувшимся в тени стены, окаймляющей двор. Что-то с уродливыми лиловыми пятнами на белом горле.
  
  Это Джехан, и она мертва; задушен парой рук, подошедших сзади.
  
  Рассказ о картине стремительно передается из уст в уста. Люди странно смотрят на Лу Арно; они помнят его громкий, напряженный голос и угрожающие жесты прошлой ночью.
  
  Наконец его арестовывают по обвинению в убийстве.
  
  * * * *
  
  Я был судьей, джентльмены, на процессе над Арно.
  
  Заключенного допрашивают о картине. Он ничего не знает; ничего не могу сказать о том, как он туда попал. Его коллеги-художники свидетельствуют о том, что это его работа. Из них также просачивается рассказ о его брате Клоде, об увлечении и гибели последнего. Не надо сейчас объяснять ссору во дворе. У обвиняемого есть все основания ненавидеть мертвую девушку.
  
  Адвокат защиты делает все возможное. Картина производится в суде; это создает сенсацию.
  
  Если бы только Лу Арно мог завершить его — мог бы сделать набросок владельца этих безжалостных рук. Ему вручают уголь; снова и снова он пытается - напрасно.
  
  Руки не его собственные; но это небольшой момент в его пользу. Почему он должен был оговорить себя, нарисовав свои руки? Но опять же, зачем ему вообще было рисовать эту картинку?
  
  Нет никого другого, на кого падает тень подозрения. Я резюмирую беспристрастно. Присяжные выносят обвинительный приговор на основании косвенных улик, и я приговариваю заключенного к смертной казни.
  
  Между вынесением приговора и его вступлением в силу должно пройти короткое время. Адвокат защиты добивается для заключенного небольшой уступки; у него в камере могут быть картины и уголь. Возможно, он еще сможет освободиться от паутины, которая его опутала!
  
  Арно пытается стереть мысль, набрасывая и снова стирая причудливые фигуры, скрученные в своеобразное положение; он не может скорректировать позу неизвестного убийцы. Поэтому в отчаянии он отказывается от него.
  
  Однажды утром, за три дня до казни, к нему приходит трактирщик и находит его лежащим лицом вниз на узком тюфяке. Несмотря на собственное горе, ему жаль молодого человека; и не убежден он своим проницательным буржуазным умом в виновности последнего.
  
  «Вы должны нарисовать вторую фигуру», — повторяет он снова и снова. «Это твой последний, твой единственный шанс! Подумайте о лицах, которые вы видели в "Loup Noir". Вам никто из них ничего не напоминает? Вы поссорились с Джехан в саду из-за своего брата. Потом ты пошла в свою комнату. О, что ты думал в своей комнате?
  
  «Я думал о вашей племяннице», — дико отвечает Арно. «Какая она была красивая и какая из нее могла бы получиться модель. Затем я приготовила чистый холст на утро и легла спать. Когда я проснулся, картина была там».
  
  — И больше ничего не помните, совсем ничего? настаивает Жан Потен. — Ты сразу заснул? Вы не слышали ни звука?
  
  В зарешеченное окно камеры тихо стучит дождь. Далекие часы отбивают одиннадцать ударов.
  
  Что-то в мозгу у художника как будто щелкнуло. Он поднимает голову. Он соскальзывает с кровати. Как в трансе, он пересекает камеру, хватает уголек и лихорадочно работает над картиной на мольберте!
  
  Не смея говорить, Жан Потен наблюдает за ним. Фигура за руками растет и растет под пальцами Арно.
  
  Женская фигура!
  
  Потом лицо: грубое, злое лицо, искаженное злыми страстями.
  
  «Ах!»
  
  Это крик узнавания затаившего дыхание трактирщика. Это разрушает заклинание. Уголь падает, и заключенный, проводя рукой по глазам, недоуменно смотрит на свою работу.
  
  "Кто? Какая?"
  
  — Но я знаю ее! Это женщина, в чьей комнате ты спал! Она останавливалась в «Луп Нуар» за ночь до твоего приезда и уехала этим утром. Она и ее муж, месье Гийоме. Но невероятно, если бы она …
  
  Я буду краток с вами, господа. Мадам Гийоме проследили до ее квартиры в Париже. Адвокат Арно поставил перед ней готовую картину. Она была сбита с толку — бормотала, как сумасшедшая, — созналась!
  
  Государство предоставило отсрочку для дальнейшего расследования. Наконец Арно был оправдан и отпущен на свободу.
  
  Мотив убийства? Женская ревность. Месье и мадам Гийоме были женаты всего десять месяцев. Ей было сорок девять лет; его двадцать семь. Каждая секунда их супружеской жизни была для нее отягощена невыносимыми подозрениями; как скоро этот молодой муж, столь дорогой ей, бросит ее ради другой, теперь, когда его долги уплачены? Оно преследовало ее разум, искажая его, выводя из равновесия; каждый взгляд, каждое его движение она преувеличивала до интриги.
  
  По пути в Париж они остановились на несколько дней в «Луп Нуар»; Шарль Гийоме интересовался гонками. Также он увлекся некой Mlle. Джин. Мадам, проницательная, настояла на немедленном отъезде.
  
  Вечером в день отъезда она скучала по мужу и обнаружила, что он забрал машину. Куда он должен был пойти? Обратно в гостиницу, конечно, всего в получасе езды от Парижа. Она наняла другую машину и поехала за ним сама. Это было не из приятных путешествий. Первая машина, которую она обнаружила, была заброшена примерно в полумиле от гостиницы. Свою машину она оставила рядом, а оставшееся расстояние прошла пешком.
  
  Остальное было легко.
  
  Не обнаружив никаких следов Гийоме перед домом, она прокралась к задней части. Там она нашла дверь в стене двора — дверь, которая вела в переулок. Эта дверь была слегка приоткрыта. Она проскользнула внутрь и присела в тени.
  
  Да, это были ее муж и Жеан; та смеялась, заманивая его, — а она была молода; о, как молодо!
  
  Женщина смотрела, завороженная.
  
  Шарль попрощался с Джехан, пообещав прийти снова. Он нежно поцеловал ее, прошел в ворота; его шаги были слышны приглушенно по переулку.
  
  Джехан послала ему воздушный поцелуй, а затем заперла маленькую дверцу.
  
  Далекие часы отбили одиннадцать ударов, и пара рук прокралась к горлу девушки, глубоко-глубоко зарывшись в белую плоть.
  
  — А муж, он был соучастником постфактум? — спросил Мальчик.
  
  «Возможно, он угадал дело, да; но, будучи слабаком, ничего не сказал, опасаясь уличить себя. Это не было доказано».
  
  Хозяин беспокойно заерзал на стуле.
  
  — Вы хотите сказать мне, что тайна картины так и не была раскрыта? он спросил. — Мог ли Арно действительно увидеть убийство из своего окна и запечатлеть его на холсте?
  
  Маленький французский судья покачал головой.
  
  — Разве я не говорил тебе, что его окна выходят на улицу? он ответил. «Нет, этот момент еще не объяснен. Это выше нас!»
  
  Он сделал размашистый жест, опрокинув рюмку с ликером; он с грохотом упал на паркет.
  
  Зануда проснулся.
  
  — И они поженились? — спросил он.
  
  «На ком жениться?»
  
  — Этот парень-художник и девушка — как ее звали? — Джейн.
  
  -- Сударь, -- очень мягко и иронически проговорил маленький французский судья, -- с прискорбием констатирую, что это невозможно, поскольку Жанна мертва.
  
  Мальчик в углу стола встал и бросил окурок сигары в огонь.
  
  «Я думаю, что спиритуализм — это гниль!» он заявил.
  
  
  ПОЧТОВАЯ НОГА, Гермина Блэк и Эдит Блэр-Стэйплс
  
  Глава I
  
  Комната в восточном крыле
  
  Несмотря на мои скромные успехи в журналистике, я не человек с богатым воображением. Мне удается рассказать эту историю только потому, что события слишком ярко запечатлелись в моей памяти, чтобы я когда-либо мог их забыть.
  
  В декабре девяносто восьмого я был один в Лондоне, довольно подавленный, измученный и предвкушавший одинокое Рождество, когда неожиданно встретил Оуэна Флэксхэма. Мы были вместе в Магдалине, где он был моим особым приятелем, но как-то, когда я приехал в город и занялся писаниной, а он стал баронетом, мы потеряли друг друга из виду, что было скорее виной обстоятельств, чем одного из двух. нас.
  
  Как бы то ни было, он был рад снова встретиться со мной и, узнав, что я провожу свое Рождество в одиночестве, настоял на том, чтобы я проводила его домой на следующий день. Я не мог этого сделать, но пообещал проследить за ним в течение недели. Соответственно, я выехал из Юстона в пятницу и прибыл в Монорсфилд в Чешире вскоре после наступления темноты.
  
  Оуэн встретил меня с собачьей повозкой, и мы проехали шесть миль, прежде чем добрались до дома. По пути наверх я обнаружил, к своему неудовольствию, что место было переполнено; мой хозяин извиняющимся тоном спросил меня, не возражаю ли я лечь с ним на ночь, так как человек, у которого была моя комната, уезжал утром. Я, конечно, не возражал и сказал ему об этом.
  
  Флэксхэм-холл был большим беспорядочным зданием елизаветинского периода, за исключением восточного крыла, которое было всем, что осталось от первоначального здания, построенного в десятом веке. Дом был обшит одними из лучших дубовых панелей, которые мне приходилось видеть, и был идеальным местом для сотен историй о привидениях — эта идея мелькнула у меня в голове, когда я распаковывал свою сумку, а Оуэн сидел на одной из кроватей в своем кресле. большая веселая спальня, и я, смеясь, повернулся к нему, осведомляясь, есть ли у них семейный призрак.
  
  Он кивнул.
  
  — Да, только ради бога, не говорите об этом при женщинах! Матер сейчас довольно нервный. Я расскажу тебе об этом позже, если ты мне напомнишь.
  
  И, сменив тему, он начал объяснять, с какими трудностями они столкнулись при установке электрического освещения во всем огромном помещении.
  
  «Теперь без него осталась только одна часть дома», — закончил он. — Но поскольку в восточном крыле есть только одна спальня, которая используется очень редко, это не имеет значения. По правде говоря, эта комната оказывается той, которую после сегодняшнего вечера ты будешь занимать — немного грубо для тебя, старик!
  
  — Я не против, — весело ответил я. «Я никогда не культивировал порок чтения в постели, и когда я однажды засну, я сомневаюсь, что землетрясение разбудит меня».
  
  Я нашел мать Оуэна восхитительной гранд-дамой старой школы. Его сестра, миссис Доусон, была членом компании, и я сразу подумал, какая она ужасно хорошенькая женщина. Но уже в тот первый вечер я заметил, что она казалась несчастной и неловкой всякий раз, когда ее муж — богатый и очаровательный американец — приближался к ней. Был еще один человек, который казался неудобным — долговязый юноша, хвастающийся именем Манди, который, как я впоследствии узнал, занимал комнату, которую я должен был занять. Но у меня не было возможности поговорить с ним до того, как он уехал, — позже я подумал, что он мог сказать что-то просветляющее.
  
  Глава II
  
  Невидимая опасность
  
  На следующий день мы были на съемках с раннего утра. Слуга Оуэна перенес мои вещи из комнаты своего хозяина в мою новую квартиру, и когда я вошел, то обнаружил, что он ждет, чтобы проводить меня туда. Один тоже нуждался в проводнике! Комната была совершенно отдельно от остальных спальных помещений. Нужно было пройти через всю картинную галерею, прежде чем добраться до нее, и после наступления темноты галерея представляла собой достаточно странное место, освещенное тускло горящими масляными лампами, а портреты мертвых Флэксхэмов торжественно смотрели на нее. вниз на одного, и огромные доспехи вырисовываются из мрака. В самом конце короткий пролет каменных ступенек вел вниз, в небольшой квадратный коридор, а прямо напротив дубовой двери, густо утыканной гвоздями, вела вход в мою спальню. Увидев это, я перестал удивляться дискомфорту робкого Мунди, ибо он был ужасно изолирован.
  
  Сама комната была довольно уютной: в камине пылал огонь, на каминной полке и на большом старомодном туалетном столике горело множество больших восковых свечей в огромных серебряных палочках. Высокие окна были задернуты теплыми красными занавесками, и они, в сочетании с малиновым ковром и парой удобных кресел, помогали рассеять мрачность тяжелой дубовой мебели и огромного балдахина, стоявшего у стены в одном углу. угол с тремя ступеньками, ведущими к нему.
  
  Я отпустил этого человека, и он казался чрезвычайно довольным идеей уйти. У двери он остановился.
  
  «Надеюсь, вам будет удобно, сэр — вы найдете там еще много свечей, если захотите», — указывая на коробку на боковом столике.
  
  Я поблагодарил его, и он удалился — я слышал, как он торопится по галерее, и невольно смеялся над скоростью, с которой он, казалось, шел.
  
  Оставшись в одиночестве, я помню, как взглянул на кровать и подумал, что, наверное, предпочел бы поспать на одном из стульев, но у меня не было времени на размышления, так как некоторое время назад прозвучал первый гонг, и мне пришлось спешно одеваться.
  
  Когда после очередного веселого вечера я, наконец, отыскал свое уединенное жилище, было уже за полночь. Огонь все еще весело горел, все свечи были зажжены, и я нашел Дэвиса занятым приготовлением моих вещей на ночь. К моему великому удивлению, на столе у огня стоял поднос с виски и содовой, три или четыре журнала и вечерняя газета.
  
  «Похоже, вы думали, что я собираюсь развлечься, Дэвис, — заметил я.
  
  Он объяснил с видом абсолютной вины:
  
  -- Что ж, сегодня очень холодная ночь, сэр, -- и мистер Манди, сэр, он жаловался, что в комнате холодно, -- сказал, что ему трудно уснуть, -- и я подумал, может быть, вы захотите выпить и почитать книгу. или два. Что-нибудь еще вы хотите, сэр?
  
  Там ничего не было, поэтому Дэвис ушел с тем же рвением, которое я наблюдал ранее. Раз в дверях он обернулся, открыл рот, как бы собираясь что-то сказать, но, по-видимому, передумал и, почтительно пожелав мне «спокойной ночи», исчез.
  
  Медленно раздевшись, я не мог не задаться вопросом, что скрывалось за довольно странным поведением этого человека, но пока не могу сказать, что я был хоть в малейшей степени обеспокоен. Забравшись в пижаму, я намешал себе выпить, проглотил половину и, поставив стакан, взял свечу и пошел осматривать постель. Казалось бы, все в порядке — высокое, но удобное, и я все-таки решил его опекать. Затем, когда я спустился рядом с ним, мой взгляд случайно упал на мои часы, которые я положил на туалетный столик, и я увидел, что стрелки указывали на одну из них. В тот же момент часы конюшни загудели.
  
  Вот это очень забавно, потому что я не читал «Гамлета» много лет, но когда часы пробили, вдруг в моей памяти мелькнули очень неприятные слова старого барда:
  
  «Сейчас колдовской час ночи, когда зевают церковные дворы…»
  
  Я поймал себя на том, что повторяю это, как вдруг услышал, как кто-то идет по галерее.
  
  Моей первой мыслью было то, что возвращается либо Дэвис, либо Оуэн, чтобы поболтать в последний раз, но я быстро понял, что шаги были слишком тяжелыми для каждого из них. Я поставил свечу, которую держал, и встал, прислушиваясь. Пошли шаги — размеренные, тяжелые; и когда они подошли ближе, раздался отчетливый лязг, как будто один из старых доспехов, украшавших галерею, совершал полуночную прогулку. Все еще не нервничая и к этому времени уверенный, что какой-то сумасшедший дурак внизу надел одну из кольчуг и собирается разыграть меня, я подошел к двери, мягко запер ее и запер на засов, и стал ждать.
  
  Шаги неуклонно приближались; затем, когда оно достигло ступеней и с лязгом металла спустилось по ним, я понял, что каким-то образом попал на середину комнаты. По сей день я не помню переезда.
  
  Словно бронированный кулак ударил в дверь; без всякого предупреждения свечи на каминной полке погасли, и я очутился на полу, лицом вверх и не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. В тот же момент я понял, что я больше не один.
  
  Хоть я и знал, что запер дверь, чтобы никто не мог войти, но вот Оно — и вот я, не в силах пошевелиться, ничуть не встревоженный, но дьявольски раздраженный! Я не мог повернуть головы, но знал, что вошедшее стоит возле двери и пристально смотрит на меня. Затем Оно начало двигаться — намеренно — по комнате.
  
  Я смутно понял, что, каково бы ни было его предназначение, в настоящее время оно держалось почти у стены и ни в малейшей степени не мешало мебели. Я лежал и думал, но как ни напрягал глаза, ничего не видел. Тогда я понял, что делает мой посетитель. Он — или Оно — как вам больше нравится — ходил по комнате медленно и все меньшими кругами, потому что каждый раз, когда Оно подходило к двери, я чувствовал его присутствие ближе ко мне. Хотя к этому времени я почувствовал явное беспокойство, у меня не было ощущения, что мой гость хоть сколько-нибудь враждебен мне.
  
  Затем, по мере того как Оно приближалось все ближе и ближе, пот начал сочиться из моих пор, потому что мне внезапно пришла в голову ужасная мысль, что Оно стоит рядом со мной и созерцает топтание на моем лице. Я затаил дыхание, каждую секунду ожидая, что чья-то нога в кольчуге опустится и раздавит меня. Было какое-то движение, как будто он был поднят для этой цели. Затем, к моему изумлению, Он повернулся и пошел к двери.
  
  Он ушел так же, как пришел, эхом отдаваясь эхом и замирая по галерее. После этого наступила тишина — напряженная, мертвая; затем, к моему облегчению, я обнаружил, что могу двигаться. Вскочив на ноги, я бросился к двери — она все еще была заперта на засов. В первый раз мои нервы взяли верх надо мной — я не смел выглянуть, чтобы преследовать этот неведомый ужас.
  
  Я не осмелился даже потушить оставшиеся свечи, поэтому поспешно лег в постель и некоторое время лежал, прислушиваясь к возвращению моего призрачного гостя. Затем я заснул, и меня разбудил голос Дэвиса, объявлявший о моей воде для бритья.
  
  Глава III
  
  Нежеланный гость
  
  Поднявшись, я отпер дверь. Человек вошел, отдернул шторы и, укоризненно взглянув на меня, спросил:
  
  — Хорошо спите, сэр?
  
  В холодном свете декабрьского утра мои переживания прошлой ночи казались абсурдными и невозможными. Я чувствовал, что говорить об этом означало бы подвергнуть сомнению мое здравомыслие, поэтому я весело ответил, что очень хорошо выспался, что, казалось, успокоило его. Устроив к этому времени все к своему удовлетворению, он оставил меня одеваться.
  
  Вымытый, выбритый и одетый, события прошлой ночи отступили как никогда. Пережитый мною опыт казался настолько невозможным, что я все больше и больше убеждался, что съел что-то, что вызвало сильный приступ расстройства желудка и, таким образом, вызвало кошмар, через который я прошел. В самом деле, это казалось настолько глупым, что я решил не говорить об этом вслух. Впрочем, я, должно быть, выглядел довольно нехорошо, потому что моя хозяйка, сама бледная и, по-видимому, не в самом легком расположении духа, заботливо заметила мой вид, осведомившись, плохо ли я спал и уверен ли я, что нахожу комнату удобной. Каким-то образом мне вдруг пришло в голову, что она имеет очень проницательное представление о том, в чем на самом деле было дело, и у меня вертелось спросить ее, когда я вспомнил просьбу Оуэна и придержал язык. Я сказал ей, что хорошо выспался, и с тем же облегчением, которое я заметил у Дэвиса, она принялась за чтение своей утренней почты. Она, Оуэн и я были единственными людьми за завтраком — остальные ушли кататься на коньках.
  
  Вскоре моя хозяйка передала письмо сыну с довольно обеспокоенным взглядом.
  
  — От Годфри, дорогая, он сегодня приедет!
  
  Оуэн нахмурился.
  
  «Черт возьми! Куда ты его посадишь?»
  
  Она колебалась.
  
  — Нет свободной комнаты. Боюсь, ему придется войти с вами.
  
  Оуэн нахмурился еще больше.
  
  «Я считаю, что это довольно круто с его стороны, что он появился вот так! Он может догадаться, что мы уже наелись — я чуть не телеграфирую и отпущу его!
  
  — Я не совсем понимаю, как мы могли это сделать, — мягко ответила его мать, хотя казалась не более, чем он, обрадованной появлением этого неожиданного гостя.
  
  Флэксхэм взглянул на письмо, которое он держал, с досадным смехом.
  
  — И я тоже — этот ублюдок даже не дал нам адреса! Она встала, собирая письма.
  
  — Тогда это решает. Ему придется приехать, и он должен воспользоваться нашим недостатком жилья. И с этим она вышла из комнаты.
  
  Флэксхэм остался, угрюмо постукивая ложкой по пустой кофейной чашке. После минутного колебания я сказал:
  
  — Ты не кажешься слишком довольным перспективой появления этого незваного гостя, старик.
  
  — Я нет, — откровенно возразил он. — По правде говоря, Джордж, он вроде нашего двоюродного брата, человека, которого я не могу удержать ни за что. Он появится со своим человеком и кучей багажа и будет обращаться с этим местом так, как будто оно принадлежит ему.
  
  Именно тогда непреодолимое побуждение побудило меня сказать: «Почему бы не отдать ему мою комнату? Мне все равно, куда вы меня поместите». Слова вылетели почти раньше, чем я успел их осознать, но Оуэн посмотрел на меня с облегчением в глазах.
  
  — Это ужасно мило с твоей стороны, Джордж, но мне кажется позорным снова выгнать тебя. Конечно, ты вернешься ко мне — я бы предпочел, чтобы ты делил со мной комнату, чем Годфри, если ты действительно не возражаешь?
  
  — Ничуть, — перебил я. — Только слишком рад — сейчас пойду и соберу вещи. Но он заверил меня, что Дэвис позаботится обо всем этом, и ушел, чтобы рассказать матери о том, что мы договорились, оставив меня в восторге от возможности убраться из этой жуткой комнаты. Я старался успокоить свою совесть тем, что даже если бы мой ночной гость был реальностью, он был бы вполне безобиден, если не считать того, что нервы потрепал. Кроме того, был почти шанс, что это был не что иное, как сон, хотя почему-то эта теория, казалось, не очень хорошо себя чувствовала. На мгновение мне захотелось рассказать об этом Оуэну, но я решил, что надо только смеяться над моими стараниями. Впоследствии я не мог отделаться от ощущения, что более могущественная сила, чем простой страх перед насмешкой, сжала мои уста.
  
  Глава IV
  
  Подводные течения
  
  К чаю прибыл мистер Годфри Лейтон. Он был одним из самых красивых парней, которых я когда-либо видел, — крупный и широкоплечий, с темными вьющимися волосами, — но у него был чудовищно жестокий рот. Почти сразу же по прибытии он подошел и сел рядом с миссис Доусон — мы все собрались в большом зале, обшитом дубовыми панелями, леди Флэксхэм разливала чай — и некоторое время поддерживал с ней более или менее интимную беседу. Мне показалось, что ей было неловко с ним, хотя раз или два я замечал, как они обмениваются взглядами, против которых, будь я на месте Доусона, я бы решительно возражал. Я не мог не задаться вопросом, не связано ли отчуждение между мужем и женой с этим очень привлекательным двоюродным братом.
  
  В тот вечер после обеда я оставил остальных в бридж и их игры и удалился в кабинет — маленькую комнату в задней части библиотеки, чтобы написать письмо, которое я особенно хотел получить с утренней почтой. Я чувствовал себя нервным и бесцветным, и у меня ужасно болела голова, без сомнения, результат моей беспокойной ночи. Во всяком случае, мне не очень хотелось возвращаться к толпе в зале; Итак, закончив письмо, я выключил свет и, выбрав удобное кресло, приготовился тихонько перекурить.
  
  Должно быть, я задремал, потому что, когда я проснулся, хотя в комнате все еще было темно, я заметил, что кроме меня в ней находились еще двое. Я уже собирался окликнуть, чтобы узнать, кто там, когда женский голос воскликнул:
  
  — Чего ты хочешь, Годфри? Ты делаешь меня самым несчастным! А что, если мой муж придет?
  
  — Не бойтесь, что сюда кто-нибудь войдет, если мы не включим свет, — ответила ее спутница, и я понял, что это были миссис Доусон и молодой Лейтон.
  
  Вот была приятная ситуация! Что бы они ни говорили друг другу, меня это не интересовало, но я сделал достаточно длинную паузу, чтобы они подумали, что я намеренно подслушиваю. Я решил остаться на месте, заткнув уши пальцами, пока они не решат идти своей дорогой, но прежде чем я успел это сделать, снова заговорил Лейтон, и его тон заставил меня принять решение слушать. У меня всегда была слабость к девице, попавшей в беду.
  
  «Что касается несчастья, Сесили, вы причинили мне достаточно. Я спустился сюда специально, чтобы поговорить с вами.
  
  — Это было очень недобро с твоей стороны, — прервала она. — Ты знаешь, что с тех пор, как Джек нашел твое письмо, он начал подозревать меня. Пожалуйста, Годфри, уезжай завтра! Вы делаете только хуже».
  
  — Именно из-за твоих писем я хотел тебя увидеть, Сесили. Вы написали, что спрашивали меня…
  
  — Да, да! воскликнула она с нетерпением. — Ты сделал, как я просил? Ты уничтожил их?
  
  Он тотчас же ответил: «Нет», и тут она испуганно вскрикнула. Казалось, он взял ее за руки и попытался утешить — подлец! Я бы охотно пнул его! Через мгновение он продолжил: «Вы не можете ожидать, что я легко расстанусь со всем, что у меня осталось от вас, но вот, дорогая, я честно обещаю вернуть вам все, если вы сами придете за ними».
  
  — Но как я могу? — спросила она, затаив дыхание.
  
  «Встретимся сегодня вечером в картинной галерее, через час после того, как все лягут спать», — ответил он. — Тогда я отдам их тебе, и ты сможешь их уничтожить. После этого... ну, клянусь, я уеду завтра, если ты еще этого хочешь.
  
  Сначала она отказалась наотрез. Но по ее тону я мог слышать, как ей хотелось вернуть эти проклятые письма, и через некоторое время она пообещала сделать так, как он просил. Они как раз выходили из комнаты, когда миссис Доусон замолчала, добавив что-то такое, что заставило меня навострить уши. В ее голосе был ужас.
  
  «Но я просто не осмеливаюсь войти в картинную галерею в такой час. О, Годфри, будь осторожен! Ты знаешь, что у тебя есть последняя комната? И, когда он откровенно расхохотался: «Подожди — Кольчужная Нога идет! Моя мать слышала это, и прошлой ночью я тоже это слышал. Даже слуги жаловались на странные звуки из восточного крыла. Вы можете смеяться, но я боюсь».
  
  "Бред какой то!" — воскликнул он. «Кто верит сказкам этих старых жен? Если тебе нужны письма, приходи за ними.
  
  Она возобновила свое обещание, хотя и в очень сдержанной манере, и, к моему большому облегчению, они исчезли, оставив меня чувствовать себя преступником.
  
  Весь остаток вечера воспоминание о том, что я подслушал, сильно беспокоило меня. Почему-то я почувствовал, что должен предупредить Флэксхэма, потому что знал, что ничего хорошего не получу, поговорив с самой миссис Доусон. Чего я не мог понять, так это того, действительно ли она была увлечена Лейтоном или просто боялась его, но я был уверен, что до сих пор дело не зашло дальше довольно отчаянного флирта. Однако я знал, каким человеком был Лейтон, и мне не понравилось это назначение. Во всяком случае, бедная дурочка безнадежно скомпрометировала бы себя, оставив его, — и однако какое право я имел вмешиваться?
  
  Глава V
  
  Легенда
  
  Было ровно двенадцать, когда мы все легли спать, и, вспомнив, что миссис Доусон должна появиться в картинной галерее только через час после того, как дом отправился на отдых, я с некоторым удовлетворением решил, что Лейтона, вероятно, посетили. моим неизвестным другом в доспехах до этого. Если мое описание его характера хоть в чем-то верно, он не осмелился бы выйти из своей комнаты до рассвета, чтобы назначить какое-либо свидание. По правде говоря, я думал, что хороший, здоровый испуг не причинит ему вреда.
  
  Ни Флэксхэм, ни я не очень хотели спать. Надев халаты, мы расположились в удобных креслах по обе стороны от камина и, закурив трубки, устроились для пау-вау. Мы немного поболтали о былых временах и замолчали, удовлетворенно куря, когда я вдруг решился попросить его рассказать мне легенду, на которую он намекнул в вечер моего приезда. Какое-то время он молчал; затем, вынув трубку, высыпал пепел и снова набил ее, медленно говоря:
  
  — Нет причин, по которым я не должен тебе говорить. Ты же знаешь, что в большинстве старых семей должны быть свои призраки, Джордж, и мы, Флэкшемы, не счастливое исключение. Только о своем мы не говорим, потому что оно выгребает истории, о которых семья предпочла бы забыть. Вне семьи очень немногие люди слышали о кольчужной ноге.
  
  Это привело меня прямо в кресло.
  
  "Продолжать!" — горячо настаивал я.
  
  Флэксхэм улыбнулся.
  
  «Не могу сказать, что лично я уделяю этим вещам большое внимание. Я должен увидеть вещь или, по крайней мере, иметь какое-то осязаемое доказательство, прежде чем поверю в ее существование, и я не могу сказать, что когда-либо видел это конкретное привидение, хотя даже сейчас в доме есть те, кто клянется, что слышал, по крайней мере. Легенда восходит ко временам Ричарда Первого, когда Холл был норманнской крепостью, и здесь правил второй обладатель титула — сэр Эдвард Флэксхэм. Все, что осталось от этого здания сейчас, это восточное крыло, где вы спали прошлой ночью.
  
  «Ну, у сэра Эдварда, как гласит история, была «одна прекрасная дочь, которую он любил, чтобы она хорошо проходила» — другими словами, она была чертовски красивой девушкой и зеницей его ока. Но перед ней стояли две вещи — его король и его честь. Он был идеальным защитником чести.
  
  «Спустя какое-то время старик помешался на крестовых походах и отправился на священную войну, оставив свою прекрасную дочь на попечение ее дам и верных вассалов, потому что ее мать умерла. Какое-то время он был в Святой Земле, и вы можете себе представить, что он чувствовал, когда, вернувшись, обнаружил, что его дочь Эдит умерла от собственной руки, вместо того чтобы столкнуться с позором, наложенным на нее определенный рыцарь.
  
  Сэр Эдвард поклялся найти этого человека и отомстить ему — во-первых, потому, что он любил свою дочь, а во-вторых, потому, что этого требовала честь семьи, ибо женщины Флэкшем славились своей добродетелью. Через некоторое время он обнаружил своего врага. Он приказал схватить молодого человека и привести его в Зал, где заключил его в той комнате в конце картинной галереи. Там каменный пол — надеюсь, тебе не было холодно, старик! — и к нему заключенный был прикован тяжелыми цепями.
  
  — Рассказывают, что когда возлюбленного Эдит наконец доставили в крепость, сэр Эдвард как раз снова отправился в крестовый поход. Поздно ночью он посетил своего пленника, одетый в полную кольчугу, и, обходя комнату, тихо сообщил ему, что, когда он доберется до него, он просто выбьет из него жизнь. Я не могу вспомнить, какими именно должны были быть его слова, но они сводились к тому, что его красивое лицо нанесло достаточно вреда и что он — сэр Эдвард — теперь собирается его испортить. Так он ходил кругами по этой большой, почти пустой комнате, а другой несчастный черт был прикован к полу лицом вверх и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Мой благородный предок шел, всегда сужая круги, пока, подойдя к своей жертве, очень намеренно не поднял одну из своих бронированных ног и не выбил из нее всю жизнь.
  
  "Боже!" было все, что я мог выговориться только тогда.
  
  — Странная идея, не так ли? — спросил Флэксхэм. «Теперь существует суеверие, что всякий раз, когда честь одной из женщин Флэкшема оказывается под угрозой, слышно, как идет сэр Эдвард. И если он сможет добраться до нужного человека, то сделает с ним то же, что и с предателем своей дочери.
  
  «Но, — воскликнул я, затаив дыхание, — известно ли, что это когда-либо случалось? Я имею в виду-"
  
  -- Что ж, -- сказал Оуэн с внезапной серьезностью, -- самое забавное в этом деле то, что три или четыре раза люди, как предполагается, были найдены в этой комнате мертвыми какой-то неизвестной силой, и их лица были раздавлены насквозь. все узнавание — как будто на них наступила закованная в сталь нога. Последний случай был в восемнадцатом веке, когда там нашли красавца Дениса Халлама. Впоследствии выяснилось, что в ночь своей смерти он должен был сбежать с леди Бетти Флэксхэм, женой правившего тогда баронета. Они сказали, что в течение нескольких ночей, прежде чем он спал в этой комнате, были слышны шаги. Идея состоит в том, что призрак причинит вред только предателю или потенциальному предателю женщины из семьи».
  
  Не знаю, почему, во имя всего святого, это не поразило меня раньше, но при его словах мой разум вдруг вернулся к разговору, который я подслушал в кабинете, и мое переживание в комнате в конце картинной галереи приобрело новые черты. и зловещая форма. Мне пришло в голову, что любой ценой я должен добраться до Годфри Лейтона и предупредить его до того, как пробьет час, потому что он был в смертельной опасности.
  
  Затем, пока я пребывал в сомнении относительно того, как лучше двигаться, большие напольные часы за дверью пробили час. Через секунду я уже был на ногах.
  
  "Оуэн!" — воскликнул я, хватая его за руку. «Ради бога, пойдемте со мной в картинную галерею — быстро, человек!»
  
  Я бросился к двери и рывком распахнул ее, но, прежде чем я успел выйти, Флэксхэм схватил меня. Позже он сказал мне, что серьезно сомневается в моем здравомыслии.
  
  — Держись крепче, старик! — рассуждал он, крепко удерживая меня. «Что, черт возьми, не так?»
  
  — У меня сейчас нет времени вдаваться в объяснения. Я вполне в здравом уме. Ради всего святого, не задавай вопросов, но немедленно иди со мной!» — настаивал я. — Лейтон в той последней комнате, и он в опасности — я это знаю! Серьезность моего тона убедила его, что я говорю серьезно, и когда он отпустил меня, я схватил подсвечник и поспешил в коридор, поднося спичку к фитилю на ходу. Флэксхэм следовал за мной по пятам, призывая меня объясниться подробнее.
  
  Не обращая внимания на его назойливость, я молча спешил дальше, пока мы не свернули из более современного крыла дома и не достигли лестницы, ведущей вверх, в картинную галерею. Свет давно погас, и, когда я прошел между рядами бронированных фигур, выстроившихся вдоль лестницы, мое возбуждение начало остывать, и его место заняло беспокойство. Я подождал на лестничной площадке, якобы чтобы отдышаться, и Оуэн догнал меня. Затем, когда мы остановились, длинная темная галерея раскинулась перед нами, я отчетливо услышал лязг доспехов.
  
  Глава VI
  
  Метка Мстителя
  
  Впервые звук Кольчатой Ноги наполнил меня настоящим страхом. Я имел его в одной комнате со мной, достаточно близко, чтобы причинить мне телесные повреждения, но ни разу он не вызывал во мне страха, который он вызывал, когда я слышал, как он эхом разносился по пустынной картинной галерее передо мной. Могучим усилием справившись со своим ужасом, я схватил своего спутника и потащил его за собой.
  
  — Разве ты не слышишь? — спросил я. Но в ответе не было нужды, потому что я мельком увидела его лицо в мерцающем свете свечи, которую несла. Он уловил мое настроение и так же, как и я, стремился попасть в комнату, где спал Лейтон и в которой, всего лишь мгновение назад, мы услышали шаги.
  
  Потом случилось непредвиденное. Когда мы достигли короткого лестничного пролета, ведущего вниз к двери с гвоздями, мы оба обнаружили, что не в состоянии двигаться дальше. Мы стояли, беспомощно глядя друг на друга, я держал в одной руке дохнувшую свечу, а мы все время слышали движение в комнате, не более чем в полудюжине шагов от нас. Я знал, что в любую минуту за этой закрытой дверью разыграется страшная и ужасная трагедия, и я был бессилен вскрикнуть или протянуть палец, чтобы предотвратить это. Шаги продолжали, очень настойчиво.
  
  Мне никогда не приходило в голову, что призрак может оказывать такое же воздействие на кого-либо вне комнаты, как и внутри нее. Мы стояли там, наш мозг был единственной полностью живой частью нас, я думаю, минут пять. И вдруг женский крик пронзил тишину, и по галерее пронеслись летящие шаги.
  
  В своем рвении я забыл о Сесили Доусон, но сразу понял, что это она. Увидев, что мы стоим неподвижно, она в отчаянии окликнула брата:
  
  — Оуэн, Оуэн, ради бога, идите — идите! Разве ты не слышишь? Годфри там! Войди к нему один из вас — о, ради всего святого!
  
  Она подошла к нам, встала между нами, отчаявшаяся, худощавая фигура в мягкой повязке. Когда она схватила брата за руку, в комнате воцарилась тишина.
  
  Почти сразу же послышались шаги к двери. Едва я успел подхватить падающую в обморок девушку на руки и вплотную прижаться к стене, как что-то пронеслось мимо меня — и, клянусь, я почувствовал твердость и холод стали на своих руках!
  
  Когда наступило это короткое молчание, оно освободило нас от чар неподвижности, но все остальное произошло так быстро, что мы не успели осознать вновь обретенную свободу действий. Когда я поймал миссис Доусон, я уронил свечу, которая погасла.
  
  Мы двое мужчин стояли там в темноте, я держал свою бессознательную ношу. Мы могли слышать пульсирующее эхо шагов, когда они затихали. Комната была вдали от всех других комнат. Затем я почувствовал дрожащую руку Флэксхэма на своей руке.
  
  — Я должен войти, — сказал он. — Оставь ее здесь и пойдем со мной.
  
  Аккуратно опустив свое бессознательное бремя, я последовал за ним. Он нашел защелку двери и, открыв ее, вошел раньше меня. На каминной полке горела одна свеча. Он шел к ней, наткнулся на что-то на своем пути и, нагнувшись, позвал меня, чтобы я принес больше света.
  
  Достаточно сказать, что я повиновался ему. То, о что он споткнулся, было телом Годфри Лейтона, и когда я наклонился, чтобы поставить свечу, мы увидели, что он лежит на спине.
  
  Его лицо было смято до неузнаваемости. Ужасный! Ужасный!
  
  Никто, кроме Флэкшема, меня и семейного врача, после этого не видел Лейтона. Выдали, что он умер от сердечной недостаточности.
  
  
  Волынщики Мэллори, Тео. Дуглас
  
  Глава I
  
  Пока мое последнее письмо летело к вам в Индию, дорогая Маргарет, и ваш ответ возвращался ко мне, произошло очень многое.
  
  Мое последнее письмо было все о Джеке, не так ли? О том, как мы встретились и полюбили друг друга, и о том, как он получил приказ на войну, и поэтому мы должны были пожениться в отчаянной спешке - в такой спешке, что это потрясло тетю. Уинифред, как бы она ни была рада избавиться от меня.
  
  Я сказал вам, что я собираюсь надеть, и Джек сказал, что я была довольно красивой невестой (он выразился более решительно). Он был, конечно, в цвете хаки и выглядел милее, чем когда-либо, и за полчаса или меньше превратил меня в миссис Фрейзер. У нас было всего девять дней для нашего медового месяца вместо трех недель, на которые мы рассчитывали, но это были девять прекрасных дней. Потом был ужасный уход; но прежде чем это произошло, нужно было решить вопрос — вопрос, который вы задаете, мой дорогой кузен, — что будет со мной, пока Джек будет во Франции, сражаясь с этими ужасными гуннами?
  
  Вот из-за этого у нас с Джеком и возникла первая разница — несерьезная, потому что мы поцеловались и сразу помирились, — когда я узнала, чего он от меня хочет. На самом деле он хотел, чтобы я поселился у его матери в Шотландии — представьте себе — чтобы похоронить себя на месяцы и месяцы в глуши с женщиной, которую я не знал, которая была бы хуже, чем тетя Уинифред в два раза больше. Я никогда в жизни не был свободен, но всегда был в первых рядах, и я решил, что теперь буду свободен, совершенно один, чтобы компенсировать то, что я должен страдать из-за отсутствия Джека.
  
  Джеку я этого не сказал — о желании эмансипации он бы не понял. Я сказал ему то, что было совершенно правдой: я хотел использовать свое обучение VAD и выполнять своего рода военную работу в лондонском госпитале, подобно Violet Power. И мой план состоял в том, что мы с Вайолет должны снять вместе квартиру, крошечную квартиру, которая будет стоить почти ничего (я думал), достаточно близко к ее больнице, чтобы быть удобной, больнице, которая нуждается в помощниках и найдет для меня работу. , слишком.
  
  Джеку это не понравилось. Дорогой товарищ! Он из тех старомодных людей, которые думают, что женщин нужно ограждать и защищать, и они должны посвятить себя заботам о своем доме; но он сдался, когда увидел, что я настроен решительно.
  
  Это было почти в конце нашего совместного времени — нашего прекрасного времени. Он планировал отвезти меня в Мэллори, чтобы попрощаться в конце своего отпуска, но вынужденный отъезд внезапно все изменил. Однако он взял с меня обещание, что я поеду туда одна, как только он уедет, чтобы нанести долгий визит моей свекрови, прежде чем я поселюсь с Вайолет в квартире. На этом мне пришлось уступить (с некоторой оговоркой насчет длинности), ибо, как вы понимаете, я не мог сказать ему «нет» именно тогда.
  
  Ну, мы расстались, и это было тяжелое расставание. Он посадил меня в ночной поезд на Север, прежде чем отправиться во Францию. Петерс, слуга его матери, должен был встретить меня в Эдинбурге и заботиться обо мне оттуда; видите ли, я не мог уйти от «береги себя».
  
  Теперь вы узнаете из моего письма, письма «Джек», что я никогда не видел леди Херон. Она всегда в той или иной степени инвалид, и бронхит или что-то в этом роде помешали ей отправиться в долгое путешествие, чтобы присутствовать на нашей свадьбе. Вообразите, что у вас приступы бронхита, а вы живете там, на севере! Она уже много лет овдовела, а Джек — ее единственный сын; есть сын от бывшего брака, сводный брат Джека, ныне лорд Херон. Сейчас Фрейзеры бедны, но мать Джека имеет собственный доход, хотя я не думаю, что он большой. Мэллори — старое семейное заведение — заметьте, произносите это правильно — Мэллори , и никак иначе. Полагаю, леди Херон не стала бы там жить, если бы Херон женился, но он все еще холостяк и с полком где-то во Франции. Джек мало говорит о своем сводном брате. Мне кажется, они не очень хорошие друзья.
  
  Петерс ждал меня на эдинбургском вокзале, и к тому времени я уже чувствовал себя немного лучше и мог интересоваться новинками. Завтрак был готов для меня в гостинице, счета за него не было, так как все оплатил Петерс. Я был «гостем ее светлости», сказал он, и это было по приказу леди Херон; он казался очень обиженным, когда я предложил. Это был очень хороший завтрак, и я проголодался, потому что я был слишком несчастен, чтобы пообедать накануне вечером. Затем, отдохнув и подкрепившись, я должен был снова отправиться на другую станцию, а Петерс нес мою ручную кладь. И когда мы вышли на улицу — на ту чудесную улицу с замком напротив, серым на фоне утреннего неба, — к нам приближался гул дикой музыки с топотом марширующих ног.
  
  Скирл. Это правильное слово для волынки, как, возможно, вы знаете. Я думаю, вы слышали их в Индии, так как там есть шотландские полки, но я никогда не слышал их раньше. Их музыка может быть варварской — так говорят; но есть в этом что-то такое, что зажигает кровь — что зажигает мою кровь, хотя я всего лишь замужняя шотландка, а не рожденная. Я мог понять, как это придавало бодрости усталым ногам, которые шли следом, грязные от долгого маршрутного марша, выдерживая ритм и ритм храброй мелодии. Джек, разумеется, служил в полку горцев, в том же, что и Херон. И в тот момент я чувствовала себя более гордой, чем когда-либо, будучи женой Джека.
  
  — Я полагаю, у леди Херон есть волынщик в Мэллори, не так ли?
  
  Это был первый вопрос, который я задал Питерсу. У меня было представление, что волынщик должен быть необходимым придатком каждой важной семьи Хайленда; Леди Херон, конечно, не стала бы задерживать молодого человека, но могла бы нанять какого-нибудь старого вассала, не достигшего возраста, пригодного для службы на войне. Но слуга покачал головой. Он тоже довольно пожилой — я сказал? — и широко говорит по-шотландски, хотя его имя с тем же успехом могло бы быть и английским.
  
  — Нет, мама, — ответил он, — у нас в Мэллори нет волынщика. Ее начальству не нравятся трубки.
  
  Не то что трубы! Как странно с ее стороны, подумал я. И на этом обрывке информации та скрытая неприязнь, которую я чувствовал к матери Джека с самого начала, разрослась и приняла форму. Как странно для женщины, у которой были солдатские сыновья — сын и пасынок, — и которая писала так, как будто гордилась ими и их призванием; и один из тех, кого я знал от Джека, был шотландцем до мозга костей!
  
  На протяжении всего пути на северо-запад, то среди высоких холмов, вырисовывающихся в тумане, то у берегов быстрых ручьев, я думал о своей свекрови и о том, насколько легче было бы встретиться с ней в первый раз. если бы Джек поехал со мной в Мэллори. Я боялся ее, по правде говоря, и это заставило меня заранее приготовиться к дерзости, представляя себе знатную даму, которая будет стоять на своем достоинстве и думать, что Джек мог бы сделать для себя лучше, чем жениться на мне, англичанке из никакой особой семьи и небольшого состояния. Она осуждала, она диктовала, она хотела вмешиваться.
  
  День тянулся; поезд был не скорый, и остановки были частые, и Петерс каждый час подходил к окну узнать, не хочу ли я чего-нибудь. Но, наконец, пришла станция, где мы сошли на Мэллори.
  
  Нас встречала машина, и менее чем через полчаса в поле зрения появилась Мэллори. Не то красивое место, которое я себе представлял, только загородный дом средних размеров, но с башней с угловыми башенками на шотландский манер, что придает ему некоторую изюминку. В остальном дом низкий, с толстыми стенами несомненной древности. Окна маленькие, но за ними прекрасный вид.
  
  Это было только смутное впечатление, которое я произвел на меня от того первого входа — о теплом от огня зале, украшенном головами зверей, шкурами и оружием, о комнате за ним, тоже теплой, и о хрупкой маленькой леди, поднимающейся со стула в к окну и неуклюже подошел, чтобы поприветствовать меня объятиями и поцелуями.
  
  Такой хрупкой маленькой леди быть матерью такого великого, сильного человека, как Джек. Она, как и дом, была не тем, чего я ожидал, но я был прав в двух частностях. Она гранд дама до кончиков пальцев, и я уверен, что она относится ко мне критически.
  
  Глава II
  
  При дальнейшем знакомстве мне понравилась леди Херон больше, чем я ожидал, и я смог с некоторым энтузиазмом выразить свои мысли в письме Джеку; это ему понравится. Я бы многое отдал, чтобы узнать, что ее письмо — длинное письмо, которое я видел, — говорит ему обо мне. Она добра ко мне, кропотливо добра, но все же мы чужие друг другу, и я думаю, что мы, вероятно, останемся чужими до конца. То, что она любит Джека, должно связать нас, но почему-то я сильно подозреваю, что именно это нас и разделяет.
  
  Она всегда проверяет и оценивает меня, хотя и не так, как я ожидал; она рассказывает мне маленькие анекдоты из юности Джека и следит, принимаю ли я их с должным энтузиазмом; она показывает мне заветные фотографии — дурацкие, старомодные фотографии — Джека в младенчестве, Джека в детстве, который учится ходить, и на разных стадиях его отрочества. Я просто обязан заботиться об этом, но не особо; они кажутся слишком далекими от того Джека, которого я знаю. Картины меня утомили, и я внутренне содрогаюсь, когда рассказывают новый анекдот. И, сидя здесь, в кресле правды, я должен признаться: я нахожу Мэллори скучным.
  
  Мое главное развлечение — гулять в одиночестве, гулять леди Херон слишком жалко, чтобы ею делиться; она может только ходить вверх и вниз по террасе с палкой в порядке упражнения, и то в самое солнечное время дня. Окрестности здесь, безусловно, красивые, и горцы меня интересуют. Я разговариваю с ними, когда у меня есть возможность, и стараюсь привыкнуть к их манере речи. Именно от одного из таких горцев я узнал причину, по которой Леди Херон не любит трубки.
  
  Я никогда не задавал ей этот вопрос. Не знаю, почему нет, ведь спросить было бы просто, но всякий раз, когда это приходило мне в голову, происходило что-то, что отвлекало мысль и удерживало слова невысказанными. Но тот захватывающий пиброх, который слышали в Эдинбурге, казалось, преследовал меня здесь, в Мэллори, хотя и не всегда на одну и ту же мелодию. Я мечтал об этом в первую ночь, когда я был здесь; он пробудил меня ото сна, как это могло бы сделать настоящее существо, но когда я прислушался в глубокой деревенской тишине и темноте незнакомой комнаты, не было ни звука. И каждый раз, когда я шел в сторону Глен-Фруин, я слышал его бодрствующим ухом, очень слабый и далеко-далеко, но я мог быть уверен, что он там.
  
  В третий раз я пошел вверх по долине, надеясь приблизиться к звуку, но он, казалось, отступал, когда я приближался; предварительный скирл, и два-три такта напева, как будто музыкант репетирует, а потом ошибка и тишина. Вскоре мои часы предупредили меня, что я должен вернуться, потому что Мэллори пунктуальна в доме, а леди Херон будет ждать чая. Я был уже на пути домой, когда встретил старого пастуха, с которым разговаривал раньше, и, так как я все еще слышал музыку через промежутки времени, я подумал спросить его:
  
  «Кто здесь играет на свирели? Кто-то тренируется там, в Долине.
  
  Хайлендский стиль, он ответил на мой вопрос другим, и его лохматые брови сошлись вместе.
  
  — Вы будете леди Фрейзер, не так ли?
  
  Я была миссис Фрейзер, сказала я ему.
  
  — Э-э, вил, вы замужем за Фрейзером и поэтому имеете право слушать. Не повезло Фрейзерам, когда трубы звучат в Глен Фруин, но слава богу, что они не опускаются ниже! Я и сам не собираюсь их слушать, будучи не кем иным, как Стенсоном, который когда-то был Макгрегором.
  
  Для меня это было довольно хорошо по-гречески.
  
  «Почему это плохо для Фрейзеров?» — спросил я.
  
  «Вы никогда не слышали легенду? Может быть, не такие, как я, должны говорить вам, но раз уж вы спрашиваете, — прошлое время, когда вождь Фрейзеров имел своих волынщиков наравне с лучшими, всегда семь из них в его хвосте, и калланты вырастали, чтобы брать верх. место — и гордое место это было — из них, как были одышка или старые. В те дни Глен Фруин был полон народу, там, где сейчас нет ничего, кроме руин или площади в зелени, обозначающей место, где когда-то были стены. И обычай заключался в том, что волынщиков Фрейзера нужно было выбирать из народа Глен-Фруин.
  
  «То было время сражений, как и сейчас, и Фрейзеры были с оружием в руках. Меня не волнует ни название битвы, ни то, как давно это было, но была великая резня, и Фрейзеры пали от рук человека, а волынщики со своим вождем. Говорят, что некому было занять их места, потому что призывники не были проинструктированы, а главой клана был не кто иной, как плачущий Каирн. И с того дня у Фрейзеров не было волынщиков — у Фрейзеров из Мэллори. Может быть, именно поэтому мертвецы недовольны, и когда Фрейзер вот-вот умрет, в Глен-Фруине слышно, как они трещат.
  
  Я записываю слова старика настолько точно, насколько я их помню, но осмелюсь сказать, что неправильно их написал. Пока я слушал, холодок пробежал по моему позвоночнику и пополз к корням моих волос; если бы мои волосы были распущены, я думаю, они бы встали дыбом от испуга.
  
  — Да ведь вы же не хотите сказать, — пробормотал я, — вы не хотите сказать мне, что то, что я слышал, — призрак? Призрак средь бела дня и на открытом воздухе! И кто же умрет?»
  
  — Вам не нужно бояться за него, моя леди, так же, как и за себя. Кроме того, на войне много Фрейзеров, и волынщики дудят на смерть в постели. Там Джон Фрейзер почти в конце концов на Мельнице, и, может быть, это для него. У него есть боевой сын, а у фермера Дональда Фрейзера есть еще двое. Вам нечего опасаться за глав кланов и за их женщин, если только волынщики не придут прямо к Мэллори и не обойдут вокруг дома.
  
  — Они так близко подходят? — спросил я, вздрагивая.
  
  — Да, моя леди, это так. И их слышат все члены семьи Фрейзер, а иногда и те, кого так не называют, но я никогда не слышал, чтобы их видели. Это просто звук и не более, иногда плач на дудках, иногда прекрасный марш для них как осень. И обходят один раз за женщину, и два за наследника, и три раза за главу рода. Они трижды обошли дом, когда умер покойный лорд, и многие их слышали вместе с моей Леди Херон. И с тех пор она терпеть не может трубки, настоящие трубки, и их предупреждают, чтобы они не подходили.
  
  После этого я больше не удивлялся тому, что Питерс сказал мне в Эдинбурге. Слабый, далекий шорох, звучавший еще во время речи старого Стинсона, прекратился, когда я поспешил назад, но Мэллори казался темным пятном в перспективе, мрачным, каким он никогда прежде не казался. Не из-за этого ли суеверия леди Херон раньше времени состарилась и поседела? Было бы ужасно, подумал я, жить здесь из года в год, вечно прислушиваясь к этим нотам гибели. Что мне делать, я, женатый Фрейзер, если я слышу, как они кружат вокруг дома, и если это означает, что Джек...
  
  Скажу вам откровенно, каково было мое первое впечатление впоследствии; Некоторый здоровый скептицизм пришел мне на помощь. История старика о невозможных призраках — где нужно было верить ей?
  
  В тот день и на следующий все двигалось как на бархате — тихие, регулярные часы, тщательное обслуживание, слегка формальные приемы с атмосферой старого мира, которые я находил пикантными и привлекательными, когда не был в одном из моих нетерпеливых настроений. И я был, возможно, более терпелив, более склонен быть благодарным, потому что недели моего визита почти истекли; очень скоро мне предстояло обосноваться вместе с Вайолет в квартире, посреди Лондона и жизни.
  
  Я тоже смягчился, потому что леди Херон, по-видимому, признала мое право выбора в отношении того, что я буду делать в отсутствие Джека. Все, что она сказала, было:
  
  «Твой дом здесь, моя дорогая, когда ты хочешь, чтобы он был таким. Когда ты захочешь вернуться в Мэллори, тебе нужно только сообщить мне об этом. Затем я услышал, как она тихонько вздохнула, возможно, потому, что поняла, что мне все равно. Я поблагодарил ее и сказал, что напишу, а она ответила:
  
  — Думаю, я узнаю, не сказав. Странная вещь, чтобы сказать.
  
  На следующий вечер, предпоследний, мы сидели вдвоем в полумраке с открытыми окнами, потому что, хотя был конец октября, погода была еще теплая. Я держал шерсть для наматывания леди Херон и был так близко от нее, что мог ясно видеть ее лицо, когда вдалеке, с едва заметным звуком, но совершенно отчетливым, я услышал дудку свирели.
  
  Не думаю, что дрожали мои руки, с трудом протягивавшие моток, но ее руки дрожали, пытаясь намотать его. Тонкая, слабая музыка приблизилась, приблизилась и, казалось, отвернулась. Не в дом; несмотря на все лелеемое мною неверие, я был благодарен, что оно не приходит в дом.
  
  Леди Херон уронила клубок шерсти и теперь нагнулась, чтобы поднять его.
  
  — Мы больше не будем мотать, мой милый, — сказала она. — Я вам обязан, но с меня хватит. А потом она пересекла комнату и позвонила в колокольчик, висячий звонок, старомодный, как и все в Мэллори. Петерс пришел быстро; мне только показалось, что он выглядел встревоженным.
  
  «Сейчас мы закроем окна и зажжем лампу». Таков был ее обычный порядок. В ту ночь я больше не слышал о волынке, но на следующее утро пришло известие, что Джон Фрейзер, арендатор мельницы, скончался.
  
  Это было, без сомнения, совпадение, не более того, но мы можем посчитать его странным. Это было позавчера. Я уехал вчера рано утром, Питерс ехал со мной до самого Эдинбурга, и я все эти часы в поезде писал, писал. Какой пакет вам придется пробираться через!
  
  Глава III
  
  Ты поступила правильно, дорогая Маргарет, что тебе понравились мои письма о больничной работе, хотя, пока я была так занята, они могли быть только обрывками. (И, что еще хуже, я боюсь, что мои письма к бедному старому Джеку в окопах тоже были обрывочными. Может быть, неблагодарными, потому что я все это время жил на его обрывки ко мне.)
  
  Но вернуться в больницу. Вы будете удивлены, узнав, что мне пришлось оставить там свою работу, что является большим разочарованием. Но в последнее время все ужасно. Я один в квартире. Началом расстройства было то, что Вайолет стала ужасной; не было ли это противно с ее стороны, когда мы были такими приятелями? Я рассказывал вам о капитане Бриджуотере, который приходил к нам после выписки из госпиталя; он был двоюродным братом некоторым из людей Вайолет и одноклассником Джека. Мне казалось правильным и естественным быть друзьями, так как это было так, что он мне нравился вначале, — право, он мне очень нравился, и мне было приятно, когда он показывал, что я ему нравлюсь. Но Вайолет любила его по-другому и ожидала, что флирт, который они начали много лет назад, будет иметь серьезное значение; она заявляет, что это означало бы что-то серьезное, если бы не я. Так мы поссорились, и она говорила ужасные вещи, а я возмущался, как и имел на это право, и не жалел, когда она собирала свои коробки и отказывалась от своей доли квартиры, оставив меня одного.
  
  Мне не было жаль, но я был потрясен этим, и так случилось, что когда капитан Бриджуотер вошел, он застал меня плачущей. Потом он тоже был ужасен и говорил вещи - вещи, которых я сначала не понимал, и которые ему нечего было говорить жене Джека, тому, кто был другом Джека. Я никогда не буду говорить с ним снова, можете быть уверены.
  
  После этого я пошла в больницу, как обычно, на работу, но мне было как-то не по себе. У меня первый раз в жизни случился обморок, и меня долго не могли привести в себя. После этого врач сказал мне, что мне следует отказаться от VAD. Я недостаточно силен.
  
  Мне интересно, что я должен делать. Джек не хотел бы, чтобы я была здесь одна. Он согласился с планом только потому, что ко мне присоединялась Вайолет, а я не знаю никого другого. Но ничто на свете не заставит меня вернуться к тете Уинифред.
  
  * * * *
  
  Меня там прервали, и теперь, где, по-твоему, я продолжаю свое письмо? Я пишу в поезде, в шотландском экспрессе, и еду в Мэллори. Это сюрприз для вас и сюрприз для меня, но я начинаю думать, что это лучшее решение проблемы, которое можно было найти. Леди Херон послала за мной, и странно, как она могла знать или догадываться. Я начинаю думать, что моя свекровь немного ведьма.
  
  Где я прервался выше, так это когда слуга вошел и сказал, что звонил человек по имени Питерс и принес письмо. Это было доброе письмо, такое доброе письмо, что я расплакалась, хотя это мало что говорит, так как в последнее время слезы стояли у меня на глазах. Суровые зимы миновали, писала леди Херон; дни уже удлинялись до весны; визит доставил бы ей величайшее удовольствие, и она подумала, что теперь мне будет удобно снова приехать к ней. Петерс был ее посыльным, а не почтой, и, если бы я пожелал, Петерс организовал бы мое путешествие и избавил бы меня от всяких хлопот по этому поводу, что он и сделал. И не надо было мне писать. Петерс пришлет ей телеграмму, и меня будет ждать теплый прием.
  
  Вот я и еду на север. И я думаю, вы согласитесь, что это было мудрое решение, которое понравится Джеку, как обстоят дела. Я отправлю это тебе в Эдинбург, моя дорогая, и снова напишу из Мэллори.
  
  Глава IV
  
  Право, Маргарет, я счастлив быть здесь, гораздо счастливее, чем раньше. Леди Херон так добра, и я думаю, что мы понимаем друг друга лучше, чем раньше. У меня прекрасная комната на южной стороне дома, и воздух здесь гораздо мягче, чем вы думаете. Мы никогда ничего не говорим о дудках, но мне кажется, что их слышали по крайней мере дважды, пока я был в Лондоне, потому что еще двое Фрейзеров погибли; сыновья людей на ферме; и еще один представитель клана умер в больнице за неделю до моего возвращения.
  
  Увы! Мы снова услышали волынки, и я расскажу вам, как. Они пришли на краю сумерек, не то, что они называют здесь мраком ночи, но пока было еще достаточно света, чтобы видеть, было ли присутствие тела, которое можно было увидеть.
  
  Леди Херон любит, чтобы я играл для нее, и я сидел за фортепьяно, вспоминая старые мелодии, а иногда и напевая песенку вполголоса, когда мне казалось, что моя музыка раздается эхом за пределами дома. Мои пальцы упали с клавиш, и через мгновение я уже был уверен, что это и где.
  
  Оно пришло с размахом, стремительно, пожирая пространство, слышно издалека и тут же близко, миновав наше окно, выходящее ни на что, на ничто, ни даже на тень, ни на отпечаток ступни. Прошла дикая пиброчь, да покружилась вокруг дома и, о, возвращается? Мы оба вскочили и слились в тесном объятии, каждый из нас звал другого по имени. "Мать!" Я плакала ей - в первый раз я назвала ее так, но это казалось отрывом от меня без мысли. Он прошел во второй раз, и теперь с ним был крик, похожий на человеческий голос от боли, и снова он пошел кружить по воздуху, который был неподвижен, но поднимался с порывом бури.
  
  Дважды за наследника! Так сказал старик Стенсон, и, о, я! Джек был наследником. Секундная пауза, а потом в третий раз прошла пиброчь и визг. После этого наступила великая тишина. Ветер, унесший его вместе с ним, тоже упал, если это действительно был ветер; и мы, две женщины, расступились и посмотрели друг на друга. Ее лицо было ужасным, и я полагаю, что мое было не лучше.
  
  — Сесили, — сказала она, — ты знаешь! А потом: «Кто тебе сказал?»
  
  Вскоре после этого вошел Петерс, чтобы зажечь лампы, и у старого слуги так дрожали руки, когда он выполнял свою работу, что стаканы звенели и звенели - он, который обычно был бесшумным. Он тоже слышал; в этом я не сомневался; он слышал, как и мы.
  
  Это был знак для главы дома. Леди Херон слышала это именно так, прежде чем умер ее муж. Нас обоих немного утешала мысль, что он пришел за Хероном, а не за Джеком. Но это утешение длилось недолго. Телеграмма из военного министерства пришла через два дня после того, как « Ранены и пропали без вести, предположительно убиты » — сообщение леди Херон об обоих ее сыновьях, подполковнике лорде Хероне и капитане достопочтенном. Джон Фрейзер; не один, а оба.
  
  Я не могу писать о том времени. Нам была оставлена щель, через которую пришла надежда, но едва ли можно было смотреть на нее перед лицом ужасного сомнения. И знак главы дома будет означать и Джека, при условии, что Херон упадет первым.
  
  Глава V
  
  Оглядываясь назад, я не могу представить, как мы выдержали это напряжение. По дням счет его был недолгим, но казалось, что прошли века. Мы пытались утешить друг друга; Леди Херон была для меня ангелом, несмотря на всю ее собственную боль; но за нее я бы умер.
  
  Я не могу об этом писать; вы должны принять это как должное, и я спешу до конца. Мы сидели вдвоем, вдвоем, как и тогда, когда пришло знамение. Леди Херон вязала, лихорадочно вязала те носки для Джека, которые она не хотела откладывать в сторону, как ни мало кто из нас верил, что они будут носиться. Мы были вместе, как я уже сказал, когда Петерс ворвался в комнату с очередной телеграммой на серебряном подносе. (Интересно, он вспомнил поднос.) Леди Херон разорвала его; оно было адресовано ей. « Хоум легко ранен. Завтра с тобой и Сесили. Джек. ”
  
  Мой разум перескакивает с того момента на другой, когда он стоял у двери. Леди Херон не отпустила меня на вокзал, потому что я снова потеряла сознание, а так как я не мог, то и она не позволила; она сказала, что было бы несправедливо воспользоваться преимуществом. Джек у двери, фигура в грязном хаки, очень бледная, с перевязанной головой и рукой на перевязи; Сам Джек, жив и будет жить. Мой Джек; и теперь я не возражаю, как когда-то, что он и мамин Джек.
  
  Он прошел через ужасные вещи. Херон упал, бедный Херон, и остался на нейтральной полосе, а Джек пошел за ним. С величайшим риском для себя он вытащил брата из-под груды трупов в укрытие воронки. Там они просуществовали три дня под непрекращающимся огнем, и всякая надежда на них была оставлена; существовало чудом, ибо двигаться было смертью. Цапля была страшно ранена, но Джек, ранив себя, сумел так перевязать его, что кровотечение остановилось; а затем он нашел несколько запасов продовольствия, на которых они поддерживали жизнь. Если когда-нибудь между братьями и была холодность, как я думал, она должна была растаять в те ужасные часы.
  
  На четвертый день наши войска снова атаковали с дальней стороны леса, что отвлекло внимание, и тогда Джек приступил к задаче — трудной и мучительной — полунести-полутащить Цапли туда, где ему могли бы помочь, а его единственный шанс на жизнь. Все это время Джек сам был ранен в голову, в плечо и в бок, но разрыв осколков, раздробивший ему руку, произошел только тогда, когда они приблизились к нашим линиям. При этом Цапля снова была ранена, но в любом случае Джек считает, что он не мог выжить; так сказал врач в перевязочном пункте. Цапля умерла там, но только через несколько часов, и Джек был с ним до последнего.
  
  Так что волынщики были правы и не ошибались, когда оплакивали упавшего главу дома. Что это значило для Джека, я тогда не задумывался, и был потрясен, когда некоторое время спустя Питерс обратился к нему «милорд».
  
  Но я думаю больше — гораздо больше — о том, что его рекомендовали ко кресту.
  
  
  ВИЗИТНЫЕ ТУРЫ, Майкл Кент
  
  До прихода в театр Рэймонд Холт был яркой звездой современного театра. Однако он не очень быстро присоединился к ним, так как ценность его постановок, включавших в себя кубистические декорации, невротический сюжет и некоторую болезненность тона, казалась ему более национальной важностью, чем дар его нервов и сухожилий на службе обществу. его страна. Кроме того, количество нервов и сухожилий, которые он мог предложить, было невелико.
  
  В конце концов, однако, он отправился в Хрустальный дворец и начал активную жизнь. Это изменение, главным образом следствие того, что вульгарное предпочтение ревю современному искусству взволновало Раймонда до глубины души. Он постригся — горькая жертва. Он многое узнал о положении своих рук и ног, что полностью противоречило сценическим традициям, и заслужил оценку своего общего интеллекта и реальной ценности так же болезненно для себя, как и для покровителей Современного театра. С другой стороны, его руки, ноги и грудь увеличились не болезненным и не невротическим образом, и, несмотря на некоторую тревогу по этому поводу, он испытал истинное удовлетворение при первых небольших выражениях одобрения со стороны своего главного врача. Главный старшина черпал свое представление об искусстве из театра Майл-Энд-Боро и имел представление о том, что футуризм - это своего рода религия.
  
  И все же Раймонд, несмотря на все эти знаки благодати, не был счастлив. Он не любил свое наследие тяжелых ботинок и колючего нижнего белья. Он ненавидел свои твердые, испачканные грязью ладони. Поэтому, когда после многих невзгод открылся путь к бегству, он сразу же им воспользовался и стал лейтенантом. При обычном ходе это было бы невозможно, но в те дни многое происходило из ряда вон выходящим.
  
  Новая жизнь Рэймонда определенно была легче. Он был заместителем командира Корабельного Регистратора Его Величества , то же самое представляло собой полакра зольных куч, окруженных забором из гофрированного железа в пределах четверти мили, несколькими впечатляющими заграждениями из колючей проволоки, одним прожектором, одним бензиновым двигателем для того же самого. , и дальнобойная пушка. Хороший корабль « Рекордер » надежно стоял на якоре между клеевым заводом и свалкой старого железа в грязном пригороде Лондона, имя которого никогда не должно быть раскрыто.
  
  Рэймонд изучил множество необычных вещей, чтобы добраться до этой желанной гавани: углы и дуги, поля огня и сигналы Морзе. Как можно предположить, у него была хорошая память, и это давало ему преимущество перед необученными. Но даже здесь была заноза в теле — его командир, старый морской волк с толстой челюстью и синеносым носом, который провел лучшие годы своей активной карьеры, толкая вспомогательную канонерскую лодку с железной обшивкой вокруг северной части Тихого океана. Тот факт, что у командора Баллантайна был только один глаз, привел к тому, что лорды Адмиралтейства отказали ему в месте на голубой воде, несмотря на исторический прецедент, и ему пришлось довольствоваться кучей пепла. Он не был. Прибавьте к этому тот факт, что он был солдафоном, жестоко страдавшим от землян и презиравшим всякое искусство, и можно себе представить, что заноза Раймонда была достаточно острой для всей совести.
  
  Командующий быстро решил, что для Раймонда единственная надежда на спасение лежит в тряпье. Соответственно, он издевался над ним со слоновьей иронией.
  
  «Какой же ты веселый, приветливый молодой пёс, — сказал он ему однажды утром, возвращаясь с парада.
  
  "Почему?" — осторожно спросил Раймонд.
  
  — Ну, — ответил Баллантайн, — разве я не слышал, как вы обращались к портовой вахте на параде «дорогие парни»? Следующей будешь штопать им носки.
  
  Конечно, «Второй» был не совсем знатоком своего дела. Однажды весенней ночью, когда Баллантайн уходил, он услышал, как тот, будучи вахтенным офицером, разговаривает со вахтенным.
  
  — Что за свет, Симмонс, светит прямо над церковной башней?
  
  Баллантайн достал часы. Было без четверти восемь. Он просунул голову в дверь кабинета. «Сними, лесоруб, — сказал он, — 15.45 OC » (так идет время на службе) « Вахтенный офицер докладывает о странном световом пеленге WSW » .
  
  Доклад был должным образом запротоколирован, и командир задержался на станции еще на пять минут, раскуривая трубку.
  
  — Что случилось с твоим светом, Холт? — с тревогой спросил он, собираясь идти.
  
  -- Все еще здесь, сэр, -- ответил Рэймонд, -- немного южнее.
  
  — Следите за ним, — сухо сказал Баллантайн и ушел. Вернувшись в квартиру, он сразу же подошел к журналу и прочитал:
  
  «16.12 OC Light сообщил в 15.45 OC лейтенант. Холта и подтверждено Cr. Баллантайн оказался звездой собак».
  
  « Подтверждено коммандером Баллантайном », — гневно процитировал шкипер. «Как будто я не узнаю Сириуса, когда вижу его! Молодой детеныш должен знать, что я зарегистрировал его только для того, чтобы преподать ему урок.
  
  Позже в газетах развернулась кампания «бездельников», и коммандер счел своим долгом указать Холту, что зенитная станция в РНАС сопряжена с небольшим физическим напряжением и не представляет опасности для человека моложе сорока лет.
  
  «Есть много бездельников в хаки и темно-синем», — заметил он однажды сентенционно.
  
  — Вы правы, сэр, — ответил Холт с искренней невинностью. Через мгновение Командир попытался снова.
  
  «Я говорю, Холт, — сказал он, — я часто удивлялся, как ты не переключаешься на что-то более активное».
  
  — Я сам думал об этом, — лениво сказал Холт.
  
  — Как насчет депутата? — спросил Старший. — Я могу устроить тебя в патрульную службу в любой день, когда захочешь.
  
  Баллантайн, как факт, встал бы на колени перед любым, кто снял бы Холта с корабельных книг Регистратора .
  
  — О, я терпеть не мог депутата, — протянул Холт. «Если бы я вообще во что-то превратился, это был бы Летучий корпус».
  
  Баллантайн коротко и резко рассмеялся.
  
  «Хотите увидеть свое фото в Daily Snapshot , сбивающем Zepp?» — сардонически спросил он.
  
  — Вы попали, сэр, — сказал Холт. «Это помешательство на известности, которое поглощает свет великих сцен драмы! Попадет в кровь, что? Он знал, что это рассердит его старшего; любая ссылка на сцену всегда делала.
  
  "Хм!" — сказал Баллантайн. «Это другой вид внимания, которое вы должны выступить под там, наверху». Он дернул большим пальцем вверх. — У тебя не хватит на это смелости, мой мальчик.
  
  — Может, и нет, — возразил Холт с раздражающей философией.
  
  — Готов поспорить, что нет, — сказал коммандер, и ленивые глаза Рэймонда Холта широко раскрылись.
  
  — О, — сказал он довольно резко. — Если это пари, то что вы ставите на него, сэр?
  
  — Надеть что? — спросил Баллантайн.
  
  «На нервах. На что я не возьму звездную роль? Держу пари, что я не сброшу Зеппа с неба до того, как ты тронешь его с земли? Рэймонд Холт, казалось, наконец проснулся.
  
  Командир посмотрел на него, но ничего не ответил.
  
  -- Любые шансы, какие пожелаете, -- продолжал Холт. "Вот, пожалуйста; мой мотоцикл к твоей авторучке. Как это, сэр?
  
  Баллантайн на мгновение нахмурил брови, а затем: — Это дешевый велосипед, — сказал он. — Я возьму тебя на работу — при условии, что ты попадешь на Службу.
  
  Так оно и было.
  
  Лейтенант Холт ушел из поля зрения HMS Recorder , и прежняя жизнь его больше не видела. Вместо этого он надел хаки, отправился в Солсбери-Плейн и прошел курс обучения, в конце которого он остался с двумя серебристыми крыльями, распростертыми на левой груди нагрудника.
  
  На самом деле Холт оказался довольно хорошим летчиком. Было что-то в этом сильном нервном напряжении — стремительные прыжки сквозь пространство, чувство удержания одной широкой, пустой сцены, видимой и удивляемой всеми, — что напомнило ему о его прежней жизни и былых триумфах. Ему нравилось дешеветь свою жизнь; как, в старые времена, это потрясло условности. Тонкое, нервное сочувствие, прославившее его в искусстве, давало ему сверхъестественное понимание всех тех нервных, дрожащих указательных пальцев, которые теперь ему служили. С тем же искусством, которым прежде он играл на человеческих сердцах, он играл на своих свирепых, хрупких цилиндрах и на диких ветрах неба. Люди, чьей обязанностью было наблюдать за выводком птенцов, отметили его как подходящую птицу, и по прошествии четырех месяцев он вернулся в Лондон с другой ролью.
  
  Теперь Регистратор следовал своему распорядку дня с весны до лета. Когда дни стали укорачиваться, они обнаружили, что штаб начинает вызывать их в невообразимые часы и приказывать ждать до рассвета.
  
  Итак, сезон Зеппа начался с долгих периодов ожидания, когда все руки напряглись и напряглись в слепой ночи, пока гудел двигатель, машинист крутил часы, а люди стояли на светофоре, готовые бросить в огонь свои десять тысяч свечей. угрожающая темнота.
  
  Однажды ночью около двенадцати (23.52 OC значится в журнале) их вызвали из штаба. Таким образом, они прождали всего полчаса, когда услышали гудение авиационных двигателей высоко над головой. Адмиралтейство снова позвонило, передав новости, собранные маленькими точечными огнями в небе.
  
  «Zepp в Q.14 делает WNW»
  
  «Готов врезаться», — сигнализировал человек на светофоре, сделав полный круг фонариком.
  
  — Высота 46, — сказал человек с дальномером через орудие.
  
  «Все включено», — кричала мать из Уайтхолла своим детям в каждом пригороде.
  
  — Все, — радостно пропел Командующий свету.
  
  — Раз, два, три, — прошептал сам себе человек на выключателе, считая секунды, и перекинул руку.
  
  Внезапно, когда луч Регистратора устремился вверх, небеса раскололись струями и рукавами света, готовыми сосредоточиться на Q.14, и там, ослепленный вершиной ярких, пересекающихся лучей, лежал враг, маленький ребристый опал в яркая ночь. Еще мгновение было тихо, пока каждый дальномер наводил свои визирные тросы на объект; затем в течение трех минут каждое орудие грохотало в воздухе потоком снарядов так быстро, как только рука могла повернуть затвор в цель, так быстро, как № 1 мог корректировать свой ошибочный огонь. Наверху, над Зеппом, казалось, кружится голова, покачиваясь в буре, которую она вызвала, затем она ушла в более высокий воздух; тем не менее , свет Регистратора по- прежнему держался за нее. Другие бы потеряли ее, но сам Баллантайн взял две огромные рукояти и, пока пот лился с его лица, а мрачные, неслыханные проклятия сорвались с его губ, направил свой свет на бегущего врага.
  
  Внезапно над огромным шаром вспыхнула красная ракета, и все пушки замерли.
  
  Снова разыгрывалась старая известная драма. Давид вышел вперед, его праща болталась в его руке, и Голиаф не знал, куда держать свой щит. Затем последовало сияние, пламя раскаленных добела металлических осколков, великое сияние над землей, когда люди кричали, и ночь приблизилась к последнему мрачному путешествию рейдера к земле.
  
  Однако кричали не все мужчины, потому что некоторые наблюдали за этим рубиновым сиянием, изумрудными вспышками, говорящими о безопасности Дэвида.
  
  Они их не нашли.
  
  На борту Регистратора руки все еще стояли наготове, потому что они еще не получили приказа Адмиралтейства поторопиться. Вся компания тогда находилась на вокзалах, а часовым у внешних ворот был матрос Ловьер.
  
  Примерно через десять минут после падения Зеппа по тропинке к воротам бесшумно прошла тень.
  
  «Альт! Кто идет туда? — воскликнул моряк Ловье.
  
  Тень помолчала, затем последовал краткий ответ: «Раунды».
  
  — Раундов, — с любопытством сказал часовой. «Какие раунды?»
  
  Проситель усмехнулся.
  
  — Посещение Раундов, — сказал он.
  
  -- Встаньте, Раунд, и ждите эскорта, -- отозвался Ловьер, свистя охраннику.
  
  Через тридцать секунд охранник под командованием начальника штаба Чабб был на месте происшествия и пропустил посетителя. Было слишком темно, чтобы кто-либо из мужчин мог разглядеть что-то еще, кроме того, что на их подопечном был странный шлем, похожий на балаклаву.
  
  Так они подошли к командиру.
  
  Баллантайн на мгновение осветил посетителя фонариком, а затем:
  
  «Выходите из охраны», — резко сказал он начальнику штаба, а через мгновение: «Что, черт возьми, вы делаете здесь в такое время ночи, Холт?»
  
  — Пришел повидаться с вами, — сказал Холт.
  
  «Хорошее время для визита. Я должен был подумать, что ты будешь очень занят. Командир был не приветлив.
  
  -- О, я немного поторопился, -- ответил Холт, -- но сейчас под рукой ничего нет.
  
  — Как вы вошли?
  
  «Я провел «Выездные обходы». Они прошли сквозь меня, как птица».
  
  — Вы сделали, не так ли? — прорычал командир. «Это было очень необычно».
  
  — Да, — согласился Холт, ухмыляясь. «Обстоятельства в целом самые необычные, самые необычные».
  
  — Чего ты хочешь? — раздраженно спросил командующий.
  
  — Три вещи, — торопливо и несколько нервно сказал Холт. — Во-первых, чтобы поблагодарить вас за то, что вы сделали, вылизали меня до формы, понимаете.
  
  — Разве завтра не было бы достаточно? — нелюбезно спросил Баллантайн.
  
  «Завтра не годится», — сказал Холт. «Завтра никогда не было бы». Он был очень серьезен, даже торжественен.
  
  «И я хочу поблагодарить вас за то, как вы только что работали со светом», — продолжил он.
  
  — Чертовски снисходительно, — сказал Баллантайн, кусая усы.
  
  — И наконец, я пришел за своей перьевой ручкой.
  
  "Это что!" — настороженно спросил командир.
  
  — Знаешь, приходи за моей перьевой ручкой, — повторил Холт, радостно ухмыляясь.
  
  — Господи, мужик! Баллантайн вспыхнул. — Это ты был там наверху, да?
  
  — И другие хорошие ребята, — вмешался летчик.
  
  — Это ты ее сбил? Ну, я бы никогда не подумал. Я чертовски рад, что ты выиграл пари. Пожмите ему руку, Холт; Пожать руки."
  
  Он передал ручку и взял Холта за руку; было липко холодно.
  
  — Куда ты спустился? он спросил.
  
  — Ханстед, — кратко сказал Холт. Внезапно дух, казалось, вышел из него.
  
  "Легкий?"
  
  — Нет, гнилой.
  
  В этот момент наступило освобождение, и в кабинет вошел Командир. Когда он снова вышел, Холта уже не было видно.
  
  На следующий день Баллантайн увидел в газете кое-какие новости и, как следствие, разыскал друга в автотранспорте.
  
  — Холт? — сказал машинист. — Да, вчера вечером я забрал тело домой. Мертвый? Конечно, он был мертв. Умер задолго до того, как коснулся земли. Сгорел бензобак, бедняга. Да ведь связка ключей в одном из его карманов оплавилась.
  
  — Он был вторым на моей станции месяц или два, — довольно бесцельно сказал Баллантайн.
  
  Наступила минутная тишина; командир хотел задать определенный вопрос, но чувствовал, что это глупо. Как ни странно не пришлось.
  
  -- Странная штука, -- резко сказал машинист. — У него в кармане была нетронутая авторучка, а говорят, что она легко воспламеняется — нетронутая. Что до остального, то он был довольно пеплом.
  
  — Все, кроме его духа, — сказал Баллантайн.
  
  Машинист странно посмотрел на старого морского волка. — Тебе нужно успокоительное, сын мой, — сказал он. "это то, что ты хочешь."
  
  Итак, коммандер Баллантайн никогда никому не рассказывал об этой авторучке.
  
  
  ДЖУНГЛИ, Пол Эрдли
  
  Глава I
  
  Человек-загадка
  
  С радостью, сродни радости Адама, созерцающего свой первый восход, Цапля стояла на гаке прибывающего почтового парохода и наблюдала за волшебством утренней зари, растекающейся своим зеленым сиянием за темной линией Западных Гат, и касалась неподвижных воды гавани и пробуждающийся город Бомбей с мерцающим опаловым огнем.
  
  У него была непокрытая голова и голубые глаза, а утренний ветерок трепал его хрустящие желтые волосы, и он выглядел ангельски юным. Отбросив сигарету, он сунул кулаки в карманы своей свободной чесночной куртки и глотнул этот ветерок, словно находил в нем редчайший сорт восторга.
  
  — Наконец-то Индия, — прошептал он.
  
  Так вот, Индия - все для всех мужчин, и поскольку Клайв Херон искал ее в духе высокой романтики, она предложила ему романтику. Но подобно Цирцее или Клеопатре, Индия по большей части наполняет чашу романтики странными и безбожными вещами.
  
  В зябкие три часа утра Герон обнаружил, что разминает сведенные судорогой конечности на перроне маленькой и очень сонливой придорожной станции.
  
  Он закурил сигарету и прошел на другой конец платформы. Повернув голову, он увидел призрачную фигуру, выскользнувшую из более глубоких теней и остановившуюся рядом с его нагроможденным багажом.
  
  — Вы от мистера Шора?
  
  Мужчина приветствовал его согласием, когда Херон подошел к нему, и вслед за этим принял на себя обязанности проводника в трудном путешествии по стране, которое должно было совершаться на пони. Ибо именно к чайной плантации был прикован Херон, а многие из этих чайных плантаций Ассама являются труднодоступными местами.
  
  Солнце уже припекало, когда в поле зрения появилось бунгало. Было что-то очень домашнее для Герона во внешнем виде этого бунгало; это походило на беспорядочный, побеленный английский фермерский дом с соломенной крышей.
  
  — Чахоточный Геракл! Таково было первое впечатление Херона о человеке, который спустился с веранды, чтобы поприветствовать его.
  
  Шор, управляющий чайным садом, был человеком прекрасного телосложения, но болезнь, или переутомление, или что-то еще оказали на его телосложение жалкое опустошение. Его одежда так же свободно висела на его изможденной фигуре, как лохмотья на пугале. Голова у него была массивная, с красивыми, четкими чертами, но щеки были болезненно впалыми, а глаза с лихорадочным блеском смотрели из пещерных глубин. По возрасту ему могло быть от тридцати пяти до пятидесяти.
  
  — Рад познакомиться с вами, мистер Херон.
  
  Это был глубокий голос безошибочно узнаваемой культуры. Его рука сомкнулась на руке мальчика, как в тиски. «Надеюсь, вы не слишком утомились, добравшись сюда? Но не позволяйте мне задерживать вас здесь, — добавил он, поворачиваясь на каблуках и направляясь к бунгало. — Ты чувствуешь себя изрядно утомленным, я не сомневаюсь. Надеюсь, ты привыкнешь к нашим разным часам кормления здесь. Теперь у тебя будет время принять ванну перед завтраком. Одежда Херона прилипла к его спине.
  
  "Спасибо! Это как раз то, что мне нужно!»
  
  — Я приютю тебя на первые несколько ночей, пока ты собираешь вещи и приводят в порядок твою квартиру. Сейчас он немного не в ремонте.
  
  — Большое спасибо.
  
  Херон сел завтракать с самым лучшим аппетитом, который он когда-либо знал в своей жизни, но Шор лишь притворялся, что ест. Казалось, он глубоко задумался.
  
  — Ты не женат, да? он вдруг выстрелил.
  
  Херон рассмеялся: «Конечно, нет».
  
  «В доме много молодых парней с женами, которые приходят сюда одинокими мужчинами», — сказал Шор, и его глаза были пронзительными, как у ястреба, когда они встретились взглядом с мальчиком. — Но я не допущу, чтобы на меня работало что-то подобное! Если у мужчины есть жена дома, и он выходит сюда и умирает, это приводит к бесконечным страданиям и неприятностям. Мой последний помощник, например…
  
  — Тот, кто сломал себе шею?
  
  — Так ты слышал об этом, не так ли? — резко спросил Шор.
  
  — Я слышал в Бомбее.
  
  — Это сам парень виноват, — сказал Шор сухим, скрипучим голосом. «Любой человек, который настолько глуп, чтобы бродить в темноте в безлунную ночь, должен ожидать, что ему сломают кости! Но письма, которые писала мне его жена!.. Он сделал выразительный жест. — Да ведь вы могли вообразить, что я виноват в его смерти!
  
  Несмотря на палящий солнечный свет, Херон почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Менеджер опорожнил свой стакан на сквозняке и снова наполнил его.
  
  "Здесь!" он сказал. — Не будем говорить о ужасных вещах. Попробуйте одну из этих бирманских сигар.
  
  Некоторое время они курили в тишине — тишине, нарушаемой периодическим бульканьем из бутылки с виски. Шор пил стакан за стаканом чистого спирта.
  
  — Вам лучше поспать пару часов, — наконец сказал мужчина, — а потом мы прогуляемся за чаем.
  
  Глава II
  
  Девушка-кули
  
  Они немного опоздали с началом. Пробираясь по узким тропинкам, вьющимся между зелеными кустами, они встречали банды кули, возвращавшихся с работы со своими инструментами и нагруженными корзинами. У некоторых из женщин на бедрах сидели младенцы, а одна из женщин, прошедшая близко к Шору, нервно перебирала нитку голубых бус на шее своего ребенка.
  
  — Для чего она это делает? — спросил Херон.
  
  — Она думает, что у меня сглаз, и принимает меры предосторожности на случай, если я причиню вред ребенку. Многие думают, что я проклят!» И он резко рассмеялся.
  
  А затем, когда тропинка стала шире, он переплел свою руку с Герон и начал говорить в самой занимательной манере. И его добродушное настроение не исчезло; это продолжалось до обеда той ночью, все время увеличиваясь в тепле. Но как только тарелки были убраны, он начал пить виски так же усердно, как и прежде. В глазах Херона читался протест.
  
  — Мужчина должен либо спать, либо пить, — извиняющимся тоном сказал Шор. — Я не могу уснуть, поэтому я… займусь другим делом!
  
  — Но вам следует обратиться к врачу. Ты убьешь себя».
  
  Шор выпустил клуб дыма. — Хотел бы я, чтобы у меня хватило смелости сделать это, — мрачно сказал он. — Но я трус, когда дело доходит до смерти, — раздался таинственный насмешливый крик козодоя. Галеон облаков, медленно плывущий через архипелаг гигантских звезд, поднимал и спускал с нее затонувший серебряный якорь убывающей луны.
  
  Затем что-то зашевелилось в чайных кустах не более чем в дюжине ярдов от подножия ступенек веранды.
  
  «Откуда, черт возьми, взялась эта девушка?»
  
  "Что за девушка?" Шор говорил хриплым слабым голосом, словно втянул в легкие облако дыма и сделал все возможное, чтобы не задохнуться.
  
  — Я говорю, разве она не красавица, — выдохнул Герон. — Но разве ей следует собирать чай в это время ночи? У нее не будет жара или что-то в этом роде?
  
  -- Нет, -- ответил Шор все тем же задыхающимся шепотом, -- у нее не будет -- лихорадки!
  
  В лунном свете стояла девушка-кули и быстро ощипывала все ее внимание, по-видимому, сосредоточенное на ее задаче. Ее лицо было немного отвернуто от них, но лунный свет, казалось, вдруг стал намного ярче, открывая во всей своей прелести сильфийские линии ее фигуры. Несколько лоскутов беловатой драпировки, из которых состояла ее одежда, подчеркивали изящную грацию ее очертаний, и Герон смотрел на нее, как зачарованную, на мужчину и художника, полностью проснувшихся в его крови.
  
  Маленькая мерцающая рябь замерла на тонких бронзовых плечах. Она перестала ощипывать. На мгновение она была неподвижна, руки ее безвольно прижались к бокам, а маленькие ладошки вывернуты наружу; она казалась очень усталой. А потом ее грудь вздымалась, когда она глубоко вздохнула, и она наклонилась.
  
  «Она никогда не сможет поднять эту большую корзину в одиночку!» Херон вскочил на ноги. — Я должен протянуть ей руку!
  
  Пальцы Шора сомкнулись на его плече.
  
  "Садиться!"
  
  Херон горячо повернулась к нему.
  
  «Я не могу стоять и смотреть, как она делает такую работу в это время ночи, если вы можете! Отпусти меня!"
  
  Шор посмотрел на него, а затем с гортанным смешком опустил руку и потянулся за бутылкой виски. Херон сделал два шага вперед и достиг края веранды, а затем оглянулся. "Она ушла!" — выдохнул он странным, недоверчивым голосом.
  
  — Ты, должно быть, напугал ее.
  
  «Нет, она исчезла; Говорю вам — пропал без вести!
  
  "Бред какой то! Лунный свет ввел вас в заблуждение. Ведь ночь полна теней!
  
  Херон снова сел, растерянно качая головой. -- Я мог бы поклясться... -- начал он. а затем: «Но в любом случае, что она вообще делала, работая в такой час?»
  
  «Она всегда приходит сюда поработать одну ночь в году. У нее такой обычай.
  
  — Значит, ты ее знаешь?
  
  "Неплохо."
  
  — Я рад этому. Он рассмеялся. — Знаешь, я на минуту подумал, что она может быть привидением!
  
  — Вообразите, что вы так думаете! Шор улыбнулся, приподняв свои черные кустистые брови. — Вот, давай поговорим о чем-нибудь другом! Вы будете нервничать. Расскажи мне о себе. Из какой ты части? Вы школьник, не так ли?
  
  — Я был в Харроу.
  
  «Был ли ты, бегад? Вы… вы не знали человека по имени Дорвард?
  
  — Но не я! Ведь маленький Тони Дорвард был моим особым приятелем.
  
  — И он любил тебя? — хрипло сказал другой, жадно вытянув шею вперед.
  
  «Он был тем! Парни называли нас Близнецами.
  
  «Расскажи мне о нем больше. Мне это интересно. Я знал его брата.
  
  Так Херон дал волю своему языку. Он всегда с энтузиазмом говорил о своем приятеле, и он говорил без конца, далекий рев оленя заполнял случайные паузы между его словами.
  
  — Я думаю, нам пора ложиться спать, — сказал наконец Шор усталым голосом. Он встал, потянулся и отбросил окурок сигары.
  
  "Вы правы. Но я просто хочу еще раз взглянуть, не здесь ли эта девушка. Цапля слегка рассмеялась и подошла к краю веранды. В туманном лунном свете бамбуковые джунгли, окаймлявшие чайный сад, вздымались, как зазубренная черная скала на фоне неба. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило чайных кустов. Над тем местом, откуда исчезла девочка, кружили и плясали стайки светлячков, точно искры на наковальне. В комнате позади него он мог слышать шаги Шора; в нем было что-то почти тигриное — такое тяжелое и в то же время такое мягкое.
  
  "Пух!" — сказал Херон, встряхнувшись, и, насвистывая сквозь зубы, вошел в освещенную лампой комнату.
  
  "Хорошо, спокойной ночи!" — сказал Шор и протянул большую костлявую руку.
  
  — Спокойной ночи, — ответил Херон. «Я наслаждался сегодняшним днем».
  
  Когда Херон попытался убрать руку, Шор швырнул его обратно на стол. Лампа с грохотом ударилась об пол, моргнула и погасла. Они боролись вместе в темноте.
  
  Глава III
  
  Звонок
  
  Только на мгновение они боролись; человек обладал силой великана. Херон почувствовал, что падает, — услышал, как его голова с глухим стуком ударилась об пол, — и, чувствуя запах парафина в ноздрях, потерял сознание среди обломков лампы.
  
  Он болезненно открыл глаза. Затылок у него был в синяках; он хотел потереть его рукой. Но веревка врезалась в его плоть в дюжине точек; он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой; его связали и прикрепили к скобе в стене.
  
  — Что за игра, Шор? Что это за ерунда?
  
  Херон едва мог слышать собственный голос из-за пения в ушах. Шор зажег свечу. Он держал его пламенем вниз, так что воск капал лужицей на стол. Когда лужа достигла размера шиллинга, он поставил на нее основание свечи и нажимал на нее, пока свеча не зафиксировалась в вертикальном положении. Все это он делал очень методично.
  
  — Что за игра, Шор? Он говорил более мягким голосом; если человек сошел с ума, ему лучше пошутить над ним. «Эта веревка чертовски режет мне руки!»
  
  — Я собираюсь спасти твою жизнь!
  
  Шор перегнулся через стол, ухватившись за два его угла своими большими костлявыми руками. — Я не могу отпустить тебя, как и остальных!
  
  «Кому нужна моя жизнь? Я не понимаю?"
  
  — Ты видел ту девушку в саду? Что ж, она придет к нам сегодня вечером.
  
  "Что об этом?"
  
  — Ты думал, что она призрак, не так ли?
  
  Херон кивнул.
  
  — Ну, ты правильно подумал! ”
  
  Легкий сквозняк подхватил свечу, и тень Шора зашаталась по комнате, как пьяный Колосс.
  
  — Ты веришь, что я сумасшедший? Я догадался, что ты будешь. Но я говорю правду. Я связал тебя, чтобы спасти от нее!
  
  Херон непонимающе смотрел на него.
  
  — Сначала я хотел отпустить тебя, как отпустил двух своих последних помощников, даже не подняв руки, чтобы спасти тебя, но это было до того, как я узнал, что ты друг Тони Дорварда. Видишь ли, я люблю маленького Дорварда.
  
  — Но откуда ты его знаешь?
  
  — Я его брат!
  
  Минута мертвой тишины. Затем Шор продолжил:
  
  «Конечно, он никогда не упоминал обо мне при тебе. Он не стал бы. Он не знал, что ты придешь ко мне. Он даже не знает, где я и под каким именем живу».
  
  Он порылся в кармане своего пальто, которое было разорвано на груди в борьбе, и достал грязный конверт. — Вот последнее письмо, которое я получил от него, бедняга. В нем он сказал, что будет молиться за меня каждую ночь. В течение месяца это письмо было моим якорем. Он подтянул меня и крепко держал. А потом я снова сорвался и поехал прямо на скалы ада!»
  
  Он сделал паузу и провел рукой по лбу; его лицо блестело от пота.
  
  — Знаешь, если бы ты не был приятелем Тони, я бы пожертвовал тобой, как и другими?
  
  «Сумасшедший, — подумал Герон, — совершенно сумасшедший!»
  
  «Она была девушкой-кули, которая работала здесь, когда я пришел, и я хотел найти себе пару и взял ее», — лихорадочно продолжал он. «Сначала я был без ума от нее. Я назвал ее Ясодхара, потому что у нее, — и он мягко процитировал, — форма небесной формы, походка, как у Павати, глаза, как у лань в любви. А потом я заболел ею. Возможно, виноват виски. Видите ли, я вернулся к нему после того, как ненадолго от него отказался, а мужчина не может любить виски и женщину. А потом… — Он замолчал, прикрывая лицо рукой, словно желая скрыть какой-то ужас.
  
  "Что случилось?" выдохнул Херон, дрожа.
  
  «Я обнаружил, что она подсыпала что-то в мой напиток — поймал ее на месте преступления — что-то, по ее словам, чтобы вернуть мою любовь и заставить меня всегда обожать ее. Я буквально с минуту сходил с ума. Я схватил стакан и плеснул ей в лицо. Я… ослепил ее!
  
  Он опустил руку и уставился на Херона.
  
  «Два дня она оставалась в доме. Я все время был пьян. А потом ночью она вышла, и не могла видеть, и она упала в нуллах и умерла».
  
  Херон затаил дыхание.
  
  — Раз в год она возвращается, — прошептал Шор. – Она приходит за… мной. Но до сих пор она брала других. Я стоял в стороне и позволил им идти вместо меня. Видите ли, она все еще слепа!
  
  Мозг Герона закружился; он хотел говорить, но его язык казался мертвым у корней, а рот казался набитым песком. Единственным звуком в комнате было тиканье маленьких серебряных часов на его запястье; он ушел из борьбы невредимым; и в этой полной тишине его тиканье, казалось, заполнило все пространство.
  
  Затем раздался еще один звук — слабый, далекий шорох, напоминающий движение горсти снесенных ветром листьев по гравийной дорожке. У Шора отвисла челюсть. Его глазные яблоки заблестели, побелели и покатились, и он соскользнул со стола и прижался к стене в тени, отбрасываемой книжным шкафом.
  
  Херон напряг уши, прислушиваясь. И тогда боль от веревок, мучительно врезавшихся в его плоть, оставила его так же внезапно, как боль выскальзывает из конечности пойманного зверя, когда он слышит приближение охотника.
  
  Мягкий шорох босых ног поднимался по ступеням веранды.
  
  Ледяной паралич охватил мальчика. Он инстинктивно закрыл глаза, внезапно сжавшись от страха, и теперь сильно закусил губу, как мог бы сделать человек в отчаянной попытке проснуться от кошмара. Но он ничего не почувствовал, кроме крошечной струйки соленой крови в рот. Кошмар остался.
  
  Холодный воздух ударил ему в лоб, и он понял, что дверь бесшумно открывалась и закрывалась. Затем какая-то сила, которой он был бессилен сопротивляться, заставила его поднять веки.
  
  Свет свечи мерцал на слегка одетом теле и обнаженных коричневых конечностях. Девушка, которую он уже однажды видел той ночью, медленно приближалась к нему.
  
  Левая рука закрыла лицо. Ее правая рука была вытянута перед ней наощупь, свет мерцал на золотом браслете на мягкой, круглой руке и мерцал на ее маленьких, острых, окрашенных в красный цвет ногтях.
  
  Затем сердце Херона, казалось, перестало биться. Она опустила левую руку и смотрела на него. Нет, не смотрела на него, потому что ее глаза были закрыты, и прямо по ним бежал ужасный синевато-белый шрам.
  
  Ее губы шевелились. От них не исходило слышных слов, но вдруг, когда он посмотрел на обожженное лицо и почувствовал ее извилистое, безмолвное приближение, буря слов пронеслась по его телу. Его сердце интерпретировало послание ее тела и губ.
  
  "Назад! Вернись!» Херон хотел сказать, но слова застряли у него в горле. Невероятный ужас овладел им.
  
  Затем в мгновение ока ужас прошел, и его кровь забурлила и запела от дикой жажды обладания. Он любил ее; она должна быть его - да, если это будет стоить ему его души!
  
  Она улыбнулась, протягивая к нему руки, а затем скользнула к двери, где остановилась. Цапля начала отчаянно бороться со своими оковами.
  
  "Подожди меня!" он задыхался. — Я иду, я…
  
  Из бархатной тени, которую отбрасывал книжный шкаф, выполз Шор, согнувшись чуть ли не вдвое, с растопыренными и дрожащими пальцами. В его глазах не было страсти — только страх, когда он следовал за манящим видением.
  
  Скоба наконец сдалась. Отбросив веревку, которая связывала его конечности, Херон, шатаясь, вышел в ночь, куда ушли они вдвоем. Его нога споткнулась, и он измерил свою длину на земле. Шок отрезвил его, как внезапное обливание холодной водой. Он потер окровавленные, испачканные землей руки о бедра. Все эротическое безумие ушло из его разума и поводьев; он чувствовал себя слабым, больным и ужасно одиноким. Он ходил во сне или что? Он вздрогнул, затем, сложив руки в мегафон, крикнул:
  
  «Шор, ты где? Берег?"
  
  Чайные кусты скорбно шелестели, слабый ветерок шевелил их листья. Ветерок утих, и они снова замерли, и этот звук наводил на мысль, что большая толпа встала с колен. Затем тишину прорезал протяжный крик.
  
  Кровь Герона застыла. Он стоял как вкопанный. Крик повторился, взмыв вверх в оглушительном крещендо и оборвавшись с ужасающей внезапностью.
  
  Узкая тропинка зигзагами уходила от ног Цапли, сероватая земля блестела, как след улитки, в лучах луны. Она вела туда, откуда доносились крики, и Херон осторожно шел по ней.
  
  Вскоре он вспомнил, что у него в кармане есть электрический фонарик. Он произвел его, и копье танцующего света, выскочившее из него, помогло ему продвинуться вперед. Минут десять он шел, крича: «Берег! Берег!" во весь голос через каждые пятьдесят ярдов или около того. Но только смутное эхо отвечало. В настоящее время земля больше не мерцала под этим лучом яркости.
  
  Под ним была просто черная пустота. Путь закончился обрывом.
  
  Лежа во весь рост на земле, сжимая левой рукой стебель подходящего куста, потому что чувствовал ужасное головокружение, Герон исследовал чернильные глубины нуллы . Что-то белое мерцало среди бородавчатых шипов примерно в пятидесяти футах по бокам. Он сильнее посветил на нее лампой. Часть мужской одежды. Шора?
  
  Он поднялся на ноги, стуча зубами. Справа спуск в нуллу прерывался разным кустарником и спускался вниз под удобным для подъема углом. Пробираясь к этому месту, он начал спускаться по предательскому склону ко дну и, наконец, остановился среди мешанины зубчатых валунов, гальки, сморщенного папоротника и песка по щиколотку.
  
  Шор был братом Тони Дурварда. Это было то обстоятельство, которое больше, чем что-либо другое, влекло его вперед по камням, по песку, через колючки и бурьяны к тому месту, где мелькнула белая тряпка. Тропинка спускалась вниз, и пахло сыростью и слизью. Херон остановился. Кончик луча лампы-вспышки коснулся тусклой, сбившейся в кучу массы.
  
  "Берег!" — выдохнул он. — Шор, это ты?
  
  Но Шор ничего не ответил. Он лежал на спине, подобрав под себя ноги пополам, а глаза его смотрели на звезды. Когда Цапля попытался поднять его, голова его резко дернулась вперед на груди, как голова подстреленного вяхиря. Выражение этого лица испугало бы палача.
  
  «Сломана шея!» — выдохнул Херон, отступая. — Должно быть, он споткнулся и…
  
  Он больше ничего не сказал. В откинутой правой руке покойника был зажат женский браслет.
  
  
  Шахматные фигуры с привидениями, Э. Р. Паншон
  
  Глава I
  
  Черная королева
  
  Впервые я увидел их в комнатах Фреда Керра. Удивительно, но Керр был один; он был самым популярным человеком, которого я когда-либо знал, я думаю, и это была самая редкая вещь в мире, чтобы найти его в одиночестве. Но то, что я сделал это сегодня вечером, меня весьма порадовало, потому что я был очень доволен своим успехом против Женура Боме и очень хотел рассказать обо всем Керру. Даже он еще никогда не побеждал Дженура Боме.
  
  Конечно, Бауме не мастер шахмат в том смысле, что Ласкер и Касабланка. Тем не менее, для обычного или садового игрока вроде меня, с чисто местной репутацией, обыграть его — уже достижение, и мне очень хотелось рассказать Керру о своем успехе. Он был очень сочувствующим и очень заинтересованным, и, анализируя партию со мной, он указал на ход, который мог бы сделать Женур Бом, который почти наверняка стоил бы мне моего ферзя. К счастью, Бауме этого не видел — да и я, если уж на то пошло, — и я сказал Керру, что ему действительно следует серьезно заняться шахматами.
  
  «Мне недостаточно открытого воздуха по этому поводу», — ответил он, смеясь. — Я возьмусь за это, когда мне будет шестьдесят. Когда я встал, чтобы уйти, он упомянул, что дата его свадьбы назначена на следующий месяц.
  
  Я горячо поздравил его — леди Нора была очаровательной девушкой, и брак был самым подходящим во всех отношениях, — и в одном из своих маленьких доверительных порывов, которые все находили столь очаровательными, он сказал мне, как он счастлив и каким удачливым он считает себя.
  
  — А это один из свадебных подарков? — спросил я, кивнув в сторону шахматных фигур, стоящих на доске на маленьком боковом столике.
  
  Я заметил их, как только вошел в комнату. Я догадывался, что они были индийской работы, они были очень красиво вырезаны и отполированы, и когда я снова посмотрел на них, я испытал любопытное впечатление. Я не могу точно определить это, но они как будто шевелились и шевелились, как будто все смотрели жадно, пристально. Мне пришла в голову праздная мысль, что эти неодушевленные резные кусочки полированной кости следят за мной, как паук из своей паутины наблюдает за парящей рядом мухой.
  
  Досадуя на себя за такие глупые фантазии — я помню, я думал, что они возникли из-за напряжения моей игры с Женуром Боме, — я подошел, чтобы рассмотреть их поближе.
  
  «Ужасно красивая резьба!» — сказал я, беря один из белых кусочков. — Индеец, не так ли? Они свадебный подарок?
  
  — Нет, — ответил Керр. — Дело в том, что я купил их у вдовы бедняги Уилла Латбери.
  
  — О, в самом деле! Я сказал.
  
  Я встречался с Латбери всего один или два раза, но, конечно, я хорошо знал его по репутации солидного, стабильного игрока, и таинственная трагедия, закончившая его жизнь, была для меня большим потрясением.
  
  «Это те части, которые они нашли рядом с ним», — добавил Керр.
  
  Беднягу Латбери однажды утром нашли лежащим мертвым поперек своей шахматной доски, на которой он, по-видимому, решал какую-то задачу или анализировал партию. Бритва, которой он перерезал себе горло, была у него в руке, и не было ни малейшего объяснения его жалкому поступку. Наверняка свидетельствовало, что за день или два до конца он казался слегка обеспокоенным и говорил о какой-то партии в шахматы или задаче, которая, казалось, беспокоила его. И он жаловался, что плохо спит, что было для него весьма необычно. Но это было все. Коронер предположил, что на его разум повлияло интенсивное увлечение любимой игрой, но это все вздор. Однако присяжные вынесли обычный вердикт, и на этом дело должно было закончиться.
  
  — Они из слоновой кости? — спросил я, внимательнее рассматривая кусок, который держал в руках.
  
  -- Ну, говорят, -- ответил Керр с легким колебанием, -- говорят, что они сделаны из человеческих костей.
  
  "О Господи!" — сказал я, быстро откладывая кусок, который держал в руках.
  
  «Я не знаю, правда ли это, — добавил Керр, — скорее всего, нет. Это может быть просто пряжа. Но легенда гласит, что когда-то в Средние века индийский раджа захватил ненавистного врага, убил его и приказал сделать из его костей вот это.
  
  "Фу!" Я сказал. «Какая идея! Что, черт возьми, заставило тебя их получить?
  
  — Я почти не знаю, — ответил он. "Миссис. Латбери, естественно, хотел избавиться от них. Они вызывали у нее не очень приятные ассоциации. Она спросила меня, что они должны принести. Я сказал, что возьму их, если она захочет. Я думал, что это способ помочь ей, а потом это прекрасная резьба.
  
  «Слишком хороша для меня», — сказала я и могла поклясться, что черная королева повернула голову и бросила на меня взгляд, полный злобы и смертельной ненависти.
  
  Конечно, идея была абсурдной, и когда я снова посмотрел, то увидел, что кусок такой же неподвижный, как и любой другой кусок резной кости. И все же, когда я взглянул в третий раз, я снова ощутил тот воздух жестокого и тайного ожидания, как будто какое-то зло, терпеливо таившееся, которое прежде казалось мне парящим над этими двумя двойными рядами резных фигур.
  
  Преисполненный решимости покорить свое воображение, я взял черную ферзь и, присмотревшись к ней повнимательнее, понял, что хитрость в расположении глаз придавала фигуре ту настороженность, которую я заметил.
  
  «Вырезан из человеческой кости!» — повторил я, взвешивая кусок в руке. «Какая идея! Ну что, поиграем?»
  
  Мне показалось, что Керр выглядел пораженным и даже немного встревоженным. Он быстро покачал головой, ничего не говоря. Я почувствовал большое облегчение; потому что в моем уме крепко засела мысль, что я должен играть не против него, а против какого-то другого — какого-то неизвестного — противника.
  
  Я поторопился пожелать спокойной ночи и удалился. Дело в том, что мне так сильно хотелось играть, что я чувствовал, что если я пробуду там еще долго с черным ферзем в руке и готовыми фигурами, я обнаружу, что делаю первый ход — против кого, интересно мне? Кого или что?
  
  Я очень ясно помню, что, выходя из комнаты, я имел последнее впечатление от этих выстроенных в ряд кусков, как бы ожидающих, ожидающих с пагубным и ужасным терпением.
  
  Я знаю, что мое сердце билось быстрее, чем обычно, и мой лоб был немного влажным, когда я вышел на улицу. У меня была мысль, что я избежал какой-то большой опасности, но что и почему я понятия не имел.
  
  Глава II
  
  Душа в муках
  
  Прошла неделя или две, и я только вспомнил свое переживание той ночи, чтобы стыдиться необъяснимого волнения, которое я испытал. И вот однажды я случайно встретил Бауме. Он довольно хорошо знал Керра и заявил, что тратит на другие занятия таланты, предназначенные только для шахмат. Потом я случайно упомянул об этих любопытных резных фигурах из кости.
  
  — Он говорит, что они сделаны из человеческих костей, — со смехом заметил я. — Ужасная идея, не так ли?
  
  К моему удивлению, Бауме выглядел очень серьезным. Видимо, старик хорошо знал эти фигуры — и не любил их. Наконец он выпалил:
  
  «Вы говорите своему другу бросить их в реку. Это лучше для них».
  
  Возвращаясь вечером домой, я заметил на афише одной вечерней газеты «Таинственное самоубийство», а на афише другой — «Странная трагедия Вест-Энда». Только тогда я не обратил на это внимания, но на следующее утро за завтраком заметил колонку, озаглавленную «Таинственная смерть известного спортсмена», и, взглянув на нее, увидел, что речь идет о бедном Фреде Керре.
  
  Утром его нашли мертвым с пулей в голове. Пистолет, из которого он совершил жалкий поступок, все еще был зажат в его правой руке, и в отчете упоминалось, что тело лежало поперек шахматной доски, на которой были расставлены фигуры в игре, которая казалась незавершенной.
  
  Для меня это было ужасным потрясением, да и для всех, кто знал Керра, так оно и было. Я с трудом мог поверить, что человек, столь полный жизни и духа, столь щедро наделенный всеми добрыми дарами, так окончил свою жизнь. Объяснений не было. На дознании был вынесен вердикт о смерти в результате несчастного случая, поскольку предполагалось, что Керр застрелился, чистя или осматривая свой пистолет.
  
  Была сделана попытка предположить нечестную игру на том основании, что положение фигур на шахматной доске указывало на то, что партия только что закончилась, что эта партия должна была быть с кем-то сыграна, и что этот кто-то исчез и, следовательно, был под подозрением.
  
  Однако неопровержимые доказательства показали, что несчастный весь этот вечер был один. Конечно, положение фигур можно объяснить по-разному. Возможно, он разрабатывал эндшпиль или анализировал какую-то позицию. Однако он не работал над этой проблемой, поскольку черные побеждали, и, конечно же, по соглашению о проблеме побеждали белые.
  
  Однако шахматным фигурам уделялось мало внимания; а поскольку нечестная игра была исключена, а самоубийство казалось невероятным, присяжные остановились на идее несчастного случая, хотя такая теория не нашла ни малейшей поддержки.
  
  Бедный Керр! Я позвонил, чтобы оставить венок и выразить сочувствие. Я спросил, могу ли я увидеть своего старого друга в последний раз, и они согласились. С чувством величайшей печали я взглянул в последний раз на лицо моего друга, и когда я это сделал, ко мне медленно, неудержимо пришла мысль, что он умер в ужасе и тоске души и тела.
  
  Я чувствовал, как это впечатление медленно проникает в мой разум и овладевает им, пока я не затрясся и не задрожал от осознания того, что нахожусь в присутствии неописуемого ужаса. Я начал медленно пробираться к двери, очень медленно, потому что я знал, что если я пойду быстро, меня охватит паника, и я должен буду бежать, и я знал, что это будет очень опасно, возможно, смертельно. Напряженным усилием воли я не сводил лица с кровати, на которой лежало То, что я уже не считал земным телом моего друга, но чувствовал, что оно превратилось во что-то невыразимо ужасное и мерзкое. Мои волосы топорщились, плоть поползла по моим костям, я заставил себя неотрывно смотреть на неподвижную фигуру на кровати, хотя я был уверен, что она наблюдает за мной с пристальным вниманием и злобным терпением, как паук в своей паутине наблюдает за порхающая рядом муха — то самое ощущение, которое я испытывал прежде.
  
  Каким-то образом, не знаю как, я добрался до нижней ступеньки лестницы. Я стоял там, в легком головокружении, немного в обмороке, пытаясь прийти в себя.
  
  Вскоре я каким-то образом выбрался на улицу и знаю, что какое-то время спустя я не любил темноту и не любил одиночества.
  
  Глава III
  
  Врата ада
  
  Бедняга Керр был владельцем многих диковин, которые он собрал, некоторые из них представляли собой ценность, и когда я услышал через некоторое время, что его друзья решили продать их на аукционе, я подумал, что пойду и посмотрю, смогу ли я выбрать немного на память о том, которым я так восхищался и любил.
  
  Я купил две неплохие гравюры Мериона; очень дешевые они были, также. Я заметил Марка Норанда, капитана нашей команды по проведению матчей шахматного клуба, и, поговорив с ним пару слов, уже собирался идти, когда аукционист выставил резные костяные шахматные фигуры.
  
  Он не стал повторять историю о том, что они сделаны из человеческих костей — возможно, он подумал, что это прозвучит не очень привлекательно, или, возможно, он не знал этой истории, — но сделал большой акцент на превосходной резьбе. Марк Норан сделал первую ставку, и я знаю, что был очень поражен. Почему-то я не думал, что кто-то на самом деле покупает эти вещи. Я сказал ему:
  
  — У меня бы их не было на твоем месте.
  
  Он посмотрел на меня с несколько озадаченным и слегка подозрительным видом.
  
  — Да ты сам их хочешь? он спросил.
  
  — Боже мой, нет! Я ответил, но я видел, что он не совсем поверил мне.
  
  В аукционном зале все склонны относиться ко всем с подозрением. Там ведется война без пощады и без угрызений совести. Марк Норан был моим другом, но он не собирался расставаться ни с какой сделкой. Он купил шахматные фигуры за три гинеи — достаточно дешево, учитывая великолепную резьбу.
  
  Он был очень доволен собой и своей покупкой, и своей идеей, которую он опередил меня. Он попросил меня пройтись и поиграть с его новыми владениями. Я отказался наотрез, и он рассмеялся. Я думаю, он считал, что я был немного задет из-за потери шахматных фигур.
  
  У нас в офисе стало больше работы, чем когда-либо, и какое-то время я был очень занят. У меня не было даже свободного часа, чтобы проскользнуть в клуб на игру, и совершенно случайно я услышал, как кто-то упомянул Марка Норана и сказал, что он выглядит очень больным.
  
  Я знал, где он обычно обедал. Это место было мне не по пути, и мне не нравилась там готовка, но я пошел на следующий день. Почти первым мужчиной, которого я увидел, когда вошел, был Норанд. Он сидел за одним из столов, перед ним стояла еда, но он оттолкнул ее, не попробовав, и налил на шахматную доску.
  
  «Привет, Норанд, — сказал я, — решал проблему?»
  
  Он посмотрел на меня. Я не мог не начать. Он сильно изменился, но я не столько заметил, сколько ужасный страх, выглядывающий из его налитых кровью глаз и таящийся в новых морщинках, проступивших вокруг его рта.
  
  "Эх ты?" — сказал он, и к страху, который я читал в его глазах, присоединилась свирепая тупая обида, так что он посмотрел на меня так, как будто считал меня своим злейшим врагом.
  
  — Ты знал, не так ли? Почему ты мне не сказал? — спросил он.
  
  «Знал что? Скажу тебе что?" Я попросил.
  
  — Эти шахматные фигуры, — пробормотал он, вздрагивая. Он добавил: «Почему вы позволили мне их купить?»
  
  «Я сказал тебе не делать этого; Я предупреждал тебя, — сказал я.
  
  «Сказал мне не делать этого, предупредил меня не делать этого!» — повторил он и посмотрел на меня со смертельной ненавистью. «Если бы вы увидели человека, стучащего в врата ада, не подозревая об этом, вы бы просто сказали ему не делать этого и ушли?»
  
  "Почему в чем дело?" Я попросил.
  
  Он не ответил, и тут как раз подошел официант. Я заказал первое, что увидел в счете. Норанд снова сосредоточился на своей игре. Я заметил, что это была позиция в игре, а не проблема, над которой он работал, — и официант, который знал его как старого клиента и видел, что я его друг, заметил мне:
  
  — Этот джентльмен слишком беспокоится о своих шахматах. Сейчас он почти ничего не ест».
  
  — Он давно такой? Я попросил.
  
  — Всего около недели, сэр, — ответил мужчина.
  
  Он принес мне то, что я заказал, и Норан тут же поднял голову.
  
  — Что вы думаете об этой должности? он спросил.
  
  -- Что ж, белые выглядят довольно неубедительно, -- ответил я. — Господи, в чем дело?
  
  Я действительно думал, что у него будет припадок; он упал на свое место, задыхаясь и ужасно бледный. Я мог бы вынести ему смертный приговор. Я вскочил с какой-то смутной мыслью вызвать врача, но он остановил меня.
  
  — Нет, нет, со мной все в порядке, — сказал он, скорее, прохрипел. «Ради Бога, посмотри на доску и посмотри, сможешь ли ты найти выход!»
  
  — Для белых? Я попросил.
  
  — За белых, — повторил он.
  
  Я склонился над доской. Мне казалось, что мат должен прийти через три-четыре хода. Я сказал:
  
  — Это игра, в которую ты играешь?
  
  Он кивнул.
  
  «Кто твой противник?» Я попросил.
  
  Он не отвечал, и я хорошо видел, что им овладело тайное и страшное волнение.
  
  — Не знаю, — пробормотал он.
  
  И мне пришло в голову, что он знает, но не смеет сказать. Это казалось мне в высшей степени абсурдным и в то же время вполне разумным.
  
  Он снова вытер лицо.
  
  «Видите ли, — возразил он, — это невозможно».
  
  «Я не знаю, что вы имеете в виду; Я не знаю, о чем ты говоришь, — сердито сказал я.
  
  Но мысль горела в моей голове, как огонь, что я знал и что я также не смел сказать.
  
  Он перегнулся через стол, его глаза загорелись той смесью отчаянного страха и смертельной ненависти, которую я видел в них раньше.
  
  — Ты должен был меня предупредить, — пробормотал он. «Имейте в виду, если я проиграю, я оставлю вам вещи в моем завещании».
  
  Помнится, совсем не казалось абсурдным, что он соединил воедино идеи проиграть игру и составить свое завещание.
  
  Я так внимательно изучал расположение фигур, что, как и он, отложил в сторону свой обед, почти не попробовав его. Постепенно ко мне возвращалось воспоминание о ходе, который бедный Керр предложил Дженуре Боме, возможно, попробовать в партии, которую он проиграл мне. Мне казалось, что вариация идеи Керра может оказаться эффективной в нынешнем положении Норанда.
  
  Я объяснил ход. Норанд ухватился за эту идею. Мы разработали его вместе, и, насколько мы могли видеть, атака, направленная на эти линии, практически наверняка принесла победу. Облегчение Норанда было огромным, мое не меньше. Затем вдруг выражение его лица изменилось. Он сказал:
  
  «А что, если я ставлю коня, он сам соскользнет на какое-нибудь другое поле, пока я не смотрю?»
  
  Я посмотрел на него и рассмеялся. Предложение казалось таким абсурдным, что я ничего не мог с собой поделать.
  
  «Ну, конечно, — сказал я, — если ваши фигуры это сделают, я не вижу особых шансов».
  
  Он не ответил, и я вышел из ресторана и вернулся в контору, чувствуя облегчение, но все же сильно беспокоясь о бедном Норанде. Его очевидный ужас, мои собственные странные впечатления — все казалось мне причудливым и даже смешным перед лицом его дикого предложения фигур, которые двигались сами по себе.
  
  Тем не менее я не удивился, когда через день или два услышал, что бедняга утонул в маленьком пруду, лежавшем у подножия его сада. В газетах говорилось, что он засиживался за шахматами допоздна и, должно быть, сразу же отправился с шахматной доски на гибель.
  
  Глава IV
  
  Невидимый антагонист
  
  Я не мог не навести справки о положении мужчин на доске. Как я и ожидал, я обнаружил, что они указывают на окончание партии, в которой черные только что поставили мат. Мой информатор сказал мне, что бедняга Норан, по-видимому, анализировал какую-то дичь. Он не решал проблему, так как черные были выигравшей стороной; и он ни с кем не играл, так как улики неопровержимо показали, что он весь вечер был один.
  
  Был вынесен обычный вердикт, и я написал адвокату Норанда, чтобы сказать, что я категорически отказываюсь принять какое-либо наследство, которое он мог мне оставить.
  
  Но я не отправил письмо. Одно время мне казалось, что все это чистая фантазия и что было бы глупо и трусливо отказываться от фигур, если бы он действительно оставил их мне. И тогда мне снова приходило в голову, что все это правда, но что я предупрежден и вооружен.
  
  Случилось так, что они были доставлены однажды вечером, когда викарий был со мной. Пока он был там, я вскрыл посылку и показал ему шахматные фигуры. Он был слегка заинтересован и слегка шокирован, когда я рассказал ему историю о том, что они были вырезаны из человеческих костей. Он подумал, что это самая отвратительная идея, но отметил превосходство резьбы.
  
  «Например, эта черная королева, — сказал он, — какое представление о… ну, почти о жизненной силе имеет эта фигура».
  
  Я согласился и, проводив викария до двери, вернулся в свою комнату. Я нашел те шахматные фигуры, которые я оставил, лежащими на столе, где на них смотрел викарий, теперь все расставленные на доске.
  
  Я прекрасно знал, что во время моего короткого отсутствия в комнате не было ни одной живой души. Я постоял минуту-другую на пороге, немного смущенный, немного смущенный, и, наблюдая, понял, что от меня ждут игры, -- я видел и трепет зловещего нетерпения, пробежавший по начертанным линиям. штук.
  
  Я сел перед ними. Я ничего не мог с собой поделать. Каждая отдельная фигура, от короля до пешки, казалась живой, трепещущей, готовой, все до одного трепещущей от желания и жадности, как голодные хищники, ожидающие, когда им бросят живую жертву. У меня росло впечатление, что я был в более страшной и более близкой опасности, чем любой другой живой человек в эту ночь, и что эта опасность угрожала не только моей жизни.
  
  Я бы бежал, но бегство, я хорошо знал, уже невозможно. Я пытался пробормотать молитву, но слова не шли. Я попытался поднять руку, чтобы столкнуть доску и фигуры на землю, но, похоже, потерял контроль над рукой. Трепетное, жадное, злое нетерпение фигур усилилось; Я не удивился бы, увидев, как они пустились в какой-то дикий танец отвратительного ритуала.
  
  Внезапно они замолчали, хотя все еще питали яркое, голодное рвение, и я почувствовал внезапный трепет, страх и ужас, когда понял, что мой Антагонист был там.
  
  Я ничего не видел, ничего не слышал, только хорошо знал, что он здесь, что он пришел и сидит напротив.
  
  Я понял, что игра вот-вот начнется.
  
  Я ничего не мог с собой поделать. Я медленно поднял руку. Клянусь, я не коснулся ее, но королевская пешка, которую я собирался сделать, скользнула вперед на две клетки.
  
  Мгновенная пауза, и тогда пешка черного короля, не тронутая, двинулась вперед в ответ. Я сделал свой следующий ход, или, вернее, когда я поднял руку с намерением сделать это, фигура переместилась нетронутой на позицию, которую я имел в своем уме. Ответный ход последовал почти сразу. Итак, игра была продолжена.
  
  За все время я ни разу не прикоснулся к кусочку; как только я решился и поднял руку, фигура, о которой я думал, немедленно заняла желаемое мною положение. Черные фигуры сделали то же самое; они двигались, наступали, отступали, но все в гармонии и явно повинуясь воле моего невидимого, неизвестного Антагониста.
  
  Невидимый, но не неизвестный.
  
  Ибо я был совершенно уверен, что напротив меня сидел человек, давно умерший, со злым лицом, жестокими глазами и голодным, слюнявым ртом, одетый в украшенное драгоценностями одеяние индийского принца и игравший со всем своим искусством в эту игру для своего хозяина, в которой приз был — я сам.
  
  Я знал, что раз игра началась, ее нужно закончить. Я призвал все свои силы на помощь. Я почувствовал, как мой разум прояснился; мои нервы были спокойны и устойчивы. Я играл на пределе возможностей. Я играл так, как никогда раньше не играл; Я думаю, что той ночью я играл в игру, которая не опозорила бы мастера.
  
  Не раз я чувствовал, что у моего Антагониста трудности, но каждый раз он выздоравливал. Я выиграл пешку, но снова потерял ее. Тем не менее, я начал верить, что у меня есть шанс на победу.
  
  Я сильно надавил. Я почувствовал ясность в своем мозгу, живость мысли и ясность видения, которых я никогда не знал ни до, ни после. Раз или два, когда у меня возникало искушение сделать ход, который мог быть опасным, я как будто слышал тайный шепот, предупреждающий меня об осторожности. Я знал также, что мой Антагонист смущен, и я понял, что сами фигуры, и черные, и белые, чувствовали это и тоже были смущены.
  
  Я начал горячую атаку на черного ферзя. Если бы я мог выиграть ее, я чувствовал, что игра будет моей. Дело было не только в том, что ферзь — самая могущественная фигура, но я также понял, что в ней заключался средоточие противоборствующей силы, что от нее или через нее исходила какая-то сила и ободрение, которые чувствовали все остальные фигуры — а не только черный, но и мой собственный белый.
  
  Моя атака на ферзя не удалась. Я опоздал на ход, и она выскользнула из сети, которую я едва не затянул вокруг нее. Неудача сделала мою позицию менее сильной, и я в свою очередь оказался под атакой. Я собрал свои силы, но давление становилось все сильнее и сильнее.
  
  Критическая точка была слева от меня, где я начал планировать контратаку. Это обещало хорошие результаты, и я начал делать успехи, когда обнаружил ответный удар, направленный на меня.
  
  Я был озадачен и, присмотревшись, обнаружил, что положение моих фигур уже не то, что было, а гораздо слабее. Я не мог понять, потому что был уверен, что не двигал их. Пока я смотрел и удивлялся, я осознавал, что мой невидимый Антагонист злобно улыбался самому себе, а черная королева дрожала от ужасного, тайного веселья, которое распространялось и распространялось, пока каждая фигура на доске, черная и белая, не начала злобно смеяться про себя, радуясь в перспективе моего поражения.
  
  Я мгновенно понял, что одна из моих пешек повернулась к предательству и, когда я не смотрел, соскользнула с поля, где я ее поставил, на поле, где она была гораздо менее эффективна.
  
  Глава V
  
  В одиннадцатом часу
  
  Это стоило мне моего слона, прежде чем я смог восстановить свою позицию, и тихий внутренний голос, который я, казалось, слышал раньше, шептал мне, что я должен внимательно и неустанно следить, иначе то же самое произойдет снова. Я понял, что мой Антагонист, злобно улыбаясь самому себе, может заставить любую из моих фигур предать меня и что эту нечестную игру он всегда держит в запасе, чтобы помочь ему в случае необходимости. Неудивительно, что он всегда выигрывал свои игры на протяжении веков!
  
  Теперь я был плохой фигурой, и мне приходилось вдвойне напрягаться, играя и следя за тем, чтобы никто из моих людей не соскользнул с клеток, на которые я их поставил. Я стиснул зубы и играл как мог. Я потерял еще одну фигуру, и мой король, горячо атакованный, оказался прижатым к углу. Я продолжал сражаться, хотя мой лоб был мокрым, а руки дрожали, и на мне лежало сознание надвигающейся гибели.
  
  Я сделал последнюю слабую попытку контратаки. Я не думаю, что это могло бы меня спасти, но это было дерзко, немного сбивало с толку и означало, по меньшей мере, задержку. И это было нечто, потому что я знал, что если продержусь до крика петуха, то заработаю по крайней мере дневную передышку. Это знал и мой Антагонист, и он, надо полагать, становился нетерпеливым.
  
  Я внимательно следил за своими фигурами, так как не было ни одной, но при случае я бы сыграл предателя. Моя новая атака зависела от одной оставшейся ладьи, и вдруг я увидел, как она соскальзывает с того места, где стояла, на соседнее поле, где она была бы сравнительно бесполезна. Он остановился, когда мой взгляд упал на него, потому что, по-видимому, у них не было силы двигаться — или у моего Антагониста не было силы заставить их двигаться — когда я смотрел, а затем что-то заставило меня снова отвести взгляд. Тотчас же ладья соскользнула на соседнее поле, и тотчас же опять все остальные фигуры, и черные, и белые, затряслись от страстного тайного, злого смеха.
  
  На мгновение мною овладело отчаяние, ибо теперь речь шла только о мате в два хода.
  
  Но, как прежде тихий голос шептал мне, чтобы я был осторожен, когда я обдумывал неверный ход, так и теперь я снова услышал этот тихий, тихий голосок, звучавший у меня в ушах ясно и отчетливо. Я знал, что моя единственная надежда — поступить так, как он советовал.
  
  Я вскочил на ноги.
  
  Указывая на шедшую ладью, я крикнул громким голосом:
  
  «Я апеллирую».
  
  Я ощутил мгновенную яростную суматоху вокруг себя; Я видел куски, черные и белые, все пульсирующие; Я не слышал ни звука, но знал, что мой Антагонист встревожен и встревожен.
  
  Я снова закричал:
  
  «Я апеллирую».
  
  Жестокий шум и суматоха, которые я чувствовал вокруг, становились все более дикими и свирепыми. Хотя я ничего не слышал, ничего не видел, я знал, что кругом были ярость, смятение, волнение, беготня странных и злых существ, проход огромных и ужасных теней. Осколки дрожали от ненависти и тревоги. Мой ужасный, давно умерший Антагонист, казалось, хрипло кричал в агонии протеста и боли. Хотя я все еще ничего не слышал, не видел, не чувствовал, я каким-то образом осознавал, что стою в самом центре хаоса невидимых, противоборствующих сил; что против меня были направлены невообразимые силы, но тем не менее я стоял под защитой. В третий раз я очень громко закричал:
  
  «Я апеллирую».
  
  Этот странный и ужасный шум прошел. Все было неподвижно и безмолвно, все, что так страшно наполняло мою маленькую комнату, унеслось стремительно далеко. Шахматные фигуры уже не были оживленными и трепещущими, а были тихими, как любые другие кусочки резной кости; У меня было видение моего Антагониста, сбитого с толку, воющего далеко в глубинах нижнего космоса.
  
  Я знал, что теперь я в безопасности, и я также знал, что мне нужно делать дальше. Тихий тихий голос, который я слышал раньше, прошептал это и мне, и я поспешил подчиниться. Я сгреб шахматные фигуры в коробку и, бережно неся ее в руках, пошел в сад, через боковые ворота и по дорожке, ведущей к церковному двору.
  
  На востоке был серый рассвет, когда я добрался до него, запели петухи. Там, среди могил, в земле, освященной святыми словами для последнего упокоения людей, я вырыл голыми руками и глубоко зарыл ящик с осколками резной кости, глубоко в тени креста, воздвигнутого на могила рядом. Там я оставил их навеки; и вот, пьяный от усталости и ужаса, вернулся домой, чтобы отдохнуть в мире, благодарности и безопасности.
  
  
  ВОСЬМАЯ ЛАМПА, Рой Викерс
  
  Глава I
  
  В метро
  
  С приглушенным металлическим ревом поезд двенадцать сорок пятый, последний поезд метро, рванулся к станции Чейн Роуд. Сошла небольшая группа запоздавших театралов; сонный кондуктор свистнул в свисток, и поезд с грохотом направился к окраинам.
  
  Через пару минут сигнальщик Джордж Рауль вышел из туннеля, забрался на верхнюю платформу и выключил ближайший фонарь. Одновременно с этим открылась дверь в стене с нижней стороны и появился начальник станции.
  
  — Нечего сообщать, мистер Дженкинс, — сказал Рауль. Говорил он обычным говорящим голосом, но в мертвой вокзальной тишине легко разносились по рельсам его слова, совершенно не соответствующие действительности. Ему нужно было сообщить о чем-то очень важном, но он знал, что, если он сделает этот отчет, его, вероятно, запишут как непригодного для ночного дежурства, а сейчас он не мог позволить себе рисковать этим.
  
  — Хорошо, Джордж. Доброй ночи."
  
  — Спокойной ночи, мистер Дженкинс.
  
  Рауль прошел по всей длине верхней платформы, гася каждый свет, пока подходил к выключателю. Затем он спрыгнул на рельсы, пересек их и направился к самому дальнему повороту на нижней платформе.
  
  Станция Чейн-Роуд находилась полностью под землей — это была всего лишь расширенная полоса туннеля, — и правила освещения на нее не распространялись. На каждой платформе было по восемь фонарей.
  
  Щелчок переключателя эхом разнесся по пустынной станции, как выстрел из пистолета. Рауль вздрогнул. Наступившая тишина сковывала его. Собравшись с силами, он поспешил ко второму переключателю.
  
  « Угу !»
  
  У третьего фонаря он остановился и вздрогнул, когда его взгляд упал на вербовочный плакат. В полумраке терялся колорит плаката — говорила некоторая грубость полиграфии, — и манящая улыбка молодого солдата казалась безрадостной ухмылкой посмертной маски. И посмертная маска была похожа на…
  
  — С тобой все в порядке, — заверил он себя вслух. «Это делает новая станция».
  
  Да, это делала новая станция. Но он не стал бы роптать на этот счет. Это была редкая удача — его перевели с Бейкер-стрит — как раз тогда, когда его перевели. При всей его фамильярности он никогда бы не выдержал ночной работы на Бейкер-стрит — сейчас.
  
  Даже после трех недель в новой будке он ни разу не мог без легкого содрогания «пройти мимо» кольцевого поезда. Поезда Кольца вызывали у него болезненное очарование. Они обогнали вас по нисходящей линии. Полдюжины станций, и они будут останавливаться на Бейкер-стрит. Затем через туннель и примерно через час обратно они прошли мимо вашего ящика и все еще на нижней линии. В поездах «Круг» его слаборазвитое воображение видело что-то безжалостное и неизбежное, что-то смутно связанное с судьбой, вечностью и тому подобными вещами.
  
  Его разум на мгновение блуждал так, что он неосознанно нажал на четвертый переключатель. Когда он направился к пятому, его нервы снова пошатнулись.
  
  — Не надо было брать на себя эту дополнительную работу, — казалось, крикнул он в темный зев туннеля. «Не стоит трех шиллингов. Это работа уборщика по праву.
  
  Да, это была работа уборщицы по праву. Но уборщик был стариком, ненадежным для ночной работы, и когда начальник станции предложил Раулю работу «убирать последнюю вещь» за три шиллинга в неделю, он ухватился за нее. Три шиллинга сделают жизнь Джинни заметно ярче — ее новую жизнь с ним.
  
  Между пятым фонарем и шестым находилась будка начальника станции. На гвозде снаружи висели ключи, которыми Рауль вскоре запирал шлагбаум и входную дверь кассы.
  
  Проходя мимо, он схватил ключи, а затем, словно чтобы очеловечить запустение, издал пронзительный, немелодичный свист, который понес его к седьмой лампе.
  
  Незначительного механического затруднения с седьмым переключателем хватило, чтобы остановить свист. Мгновение он стоял неподвижно в тишине — тишине, которая, казалось, исходила из туннеля, как сырой туман, и окутывала его. Он измерил расстояние до выключателя восьмой лампы. Выключатель восьмой лампы находился у подножия лестницы. Ему почти не нужно было останавливаться, когда он поворачивал ее, — и тогда он позволял себе идти по лестнице по две, по три, по четыре ступеньки за раз.
  
  Нажмите!
  
  Восьмая лампа погасла. Из кассы на уровне улицы единственный луч света делал чернее мрак вокзала. Но Рауль в паре футов от лестницы ждал, пригнувшись.
  
  Его рука вцепилась в перила лестницы, и он повернулся всем телом, чтобы посмотреть вверх по очереди. Он не мог видеть дальше нескольких футов перед собой, но отчетливо и безошибочно слышал рокочущий рокот приближающегося поезда.
  
  Все его инстинкты железнодорожника подсказывали ему, что чувства его обманывают. Двенадцать сорок пять был последним поездом, и он вместе с начальником станции провожали его. Существовала дюжина причин, по которым нельзя было пустить другой поезд без предварительного уведомления сигнальщиков. И все же — грохот на мгновение стал громче. Воздух, прогоняемый через туннель перед приближающимся поездом, дул ему в лицо, как ветерок.
  
  Грохот становился все громче и громче, пока не превратился в знакомый рев. Через секунду он увидит огни.
  
  Но фонарей не было. Поезд с грохотом пронесся по станции и был поглощен нижним тоннелем. Огня не было, но Рауль увидел, что это поезд Круга.
  
  Глава II
  
  Сомнение
  
  Кошмарную вечность он, казалось, мчался гигантскими шагами вверх по бесконечной лестнице — через огромный зал, некогда бывший кассой, а потом:
  
  "Привет! Куда ты идешь?
  
  Громкое негодование ночного констебля, в которого он выстрелил, вернуло его к здравому смыслу.
  
  "Извини друг!" он задыхался. — Я не видел тебя, когда проходил мимо.
  
  «Позвонить, что идет?» — спросил констебль. «Да ведь ты бежал, как дом в огне! А что там внизу происходит?
  
  — Ничего, — возразил Рауль.
  
  Констебль, недовольный, прошел через кассу и выглянул из-за барьера. Тишина и темнота дали ему подсказку.
  
  — Немного одиноко там внизу, последнее, не так ли? он предложил.
  
  — Да, — проворчал Рауль, закрывая шлагбаум, — что-то хроническое.
  
  — Я знаю, — сказал констебль. Он не дежурил по ночам в течение десяти лет, чтобы не узнать значение нервов.
  
  Короткая беседа с констеблем помогла Раулю восстановить равновесие, после чего он, как обычно, заперся и направился в многоквартирный дом, который он делил с Джинни, решив, что на этот раз он сообщит о происшествии начальнику станции на следующий день.
  
  За три недели пребывания в многоквартирном доме Джинни взяла за привычку ждать, чтобы накормить его ужином. Когда он вошел, она полуодетая спала в подержанном мягком кресле, которое принадлежало им уже три недели.
  
  — Привет, Джинни! — позвал он намеренно громко. Он хотел хорошенько разбудить ее, чтобы она болтала с ним.
  
  «Благословенно, если бы я не упал!» — воскликнула она в качестве извинения, торопливо вставая и занимаясь его какао.
  
  — Знаешь, Джинни, тебе незачем ждать, — сказал он, садясь за стол. «Только я не отрицаю, потому что рад видеть тебя немного, прежде чем мы ляжем спать».
  
  «Сегодня вечером произошла забавная вещь, — продолжал он. – После того, как я просмотрел двенадцать сорок пять, реклама мистера Дженкина исчезла, и я почти закончил выключать свет…
  
  Он рассказал всю историю весело, весело, как будто это была неплохая шутка. Он достиг известной живости выражения, которая расплывалась только в той части, которая имела дело с его собственными ощущениями после прохождения поезда.
  
  Женщина проснулась еще до того, как он закончил. Всю свою жизнь она косвенно зависела от подземной железной дороги и знала ее работу почти так же хорошо, как и сам сигнальщик.
  
  — Arf a mo, Джордж! — сказала она, когда он закончил. «Как он прошел мимо сигнала, если вы были вне коробки?»
  
  «Вот что меня бьет!» — воскликнул Жорж Рауль, стукнув по столу, как будто в этом заключалась самая суть шутки.
  
  Она посмотрела на него с зарождающимся подозрением, что он выпил; но как она смотрела она знала , что он не имел.
  
  — Что это был за поезд? — спросила она, не сводя с него глаз.
  
  Какое-то время он не отвечал. Его взгляд остановился на какао, когда он ответил:
  
  «Круговой поезд».
  
  Джинни ничего не ответила, и тема была снята.
  
  Через час никто из них не спал.
  
  — Джинни, — сказал Рауль, — о чем ты думаешь?
  
  — Ничего, — возразила она, и ее голос угрюмо пронесся сквозь темноту.
  
  "Продолжать. Долой это!»
  
  "Хорошо! «Выкладывай по-своему, и не вини меня. Мне было интересно, что Пит делает сейчас, в эту минуту.
  
  "Пит!" — повторил Рауль сквозь зубы, которые стучали, хотя он и пытался их сжать. — Вам нечего о нем думать — после того, как он служил вам, своей законной замужней жене.
  
  — Я не хотела, — защищалась она. «Только то, что ты рассказал мне об этом поезде — и что я машинист Круга, — вывело меня из себя».
  
  — Тебе не о чем думать, — упрямо повторил Рауль. — Можешь солгать, что он не думает о тебе, он думает о женщине, ради которой он тебя бросил.
  
  Наступила минутная тишина, а потом:
  
  — Может быть, и нет, — ответила Джинни.
  
  Глава III
  
  Предложение молчания
  
  На следующее утро Рауль решил, что по-прежнему ничего не скажет начальнику станции о поезде, следовавшем в двенадцать сорок пять.
  
  Положение было отнюдь не простым. Он знал, что его нервы не выдержат нагрузки от выключения света на платформе, во всяком случае, ненадолго. С другой стороны, он не посмел бросить свою работу. В течение последних трех недель он видел кое-что в характере Джинни; и хотя его животная любовь к ней ничуть не угасла, у него было довольно проницательное подозрение, что ей не грозит даже временная нищета с ним.
  
  После долгих размышлений он нашел сравнительно изящный компромисс. Выходя из дома на дежурство, он подошел к пожилому бездельнику, прислонившемуся к стене трактира возле вокзала.
  
  — А что, если вам не нужен кожевник за ночь за пять минут работы, как это сделал бы ребенок? он предложил.
  
  -- Все по делу, -- ответил бездельник.
  
  — В основном выключаю свет, — сказал Рауль. «В любом случае, если вы хотите, чтобы работа была здесь, — он указал на станцию, — ровно в двенадцать сорок пять, пока не увидите, как начальник станции уходит. Тогда 'op в станцию. Ты найдешь меня на платформе.
  
  «Я делаю это сам», — добавил он. «Моя миссис любит, чтобы я приходил домой пораньше, и это стоит того, чтобы поработать солярием за ночь, чтобы немного помочь. Видеть?" Рауль решил, что потерю дополнительных трех шиллингов в неделю можно с уверенностью приписать акту военной экономии со стороны железнодорожной компании. «Лучше терять три шиллинга в неделю, чем бросить работу», — рассуждал он.
  
  Услуги бездельника оказались мудрой инвестицией. Рауль показал ему, где найти выключатели. В первую ночь он объяснял все это снова и снова, время от времени поглядывая на туннель, таким образом извлекая полную стоимость своего шестипенсовика.
  
  Объяснение закончилось, и, пока еще горели три лампы, он оставил бездельника на внезапно вспомнившееся дежурство на уровне кассы. Оттуда, в удобном кругу света, он вскоре крикнул:
  
  — Выключи последние три огня, приятель, и поднимайся.
  
  Бездельник вяло подчинился, а затем побрел вверх по лестнице, чтобы получить самый легко заработанный шестипенсовик в своей жизни.
  
  — Завтра в то же время, если будешь, — сказал Рауль.
  
  — Я прав, — ответил бездельник.
  
  Эта формула повторялась каждую ночь в течение полудюжины ночей. Затем наступила ночь, когда бездельник так и не появился.
  
  Пять минут Рауль ждал. Он поднялся на уровень улицы и огляделся. Станция была безлюдна — не было даже дежурного констебля.
  
  Когда предательство бездельника стало очевидным, первой мыслью Рауля было оставить свет включенным и отправиться прямо домой. Размышление показало, что это означало бы увольнение, что, в свою очередь, означало бы возможную потерю Джинни, потерю того, ради чего были понесены те самые мучения, которые он сейчас терпел.
  
  Кроме того, была еще одна мысль, заставившая его вернуться на станцию. Так или иначе он был бы вынужден объяснить, почему он оставил свет включенным, почему он боялся вернуться на станцию. Они будут задавать вопросы. И Бог знал, к чему могут привести эти вопросы!
  
  Платформа не представляла собой никаких ужасов. На платформе внизу — в момент полной темноты, когда погасла восьмая лампа — он знал, что его страх достигнет апогея. И именно в эту минуту началось отдаленное урчание в туннеле — гонимый воздух, как ветерок, играл у его висков.
  
  Он не мог отвести взгляд от взгляда в сторону туннеля. Он попытался двигаться назад вверх по лестнице, но вся сила произвольного действия покинула его.
  
  Поезд, казалось, сбавил скорость, приближаясь к станции. По мере того, как он приближался к нему, все медленнее и медленнее, его глаза были прикованы к слабому свечению в окне водителя — свечению, которое приобретало форму по мере того, как оно приближалось все ближе и ближе.
  
  « Пит !» — выдохнул он, — и благодаря этому сознательному усилию мышц его мозг снова взял контроль над телом, и он бросился вверх по лестнице, не зная, остановился ли поезд, — зная, что, если он придет снова, он остановится и будет ждать его.
  
  Джинни уже не спала и ходила по комнате, когда он вернулся. Она взглянула на его осунувшееся лицо и поняла, что произошло.
  
  — Видел снова? она спросила.
  
  — Что, если я? — спросил он.
  
  — Ничего, — возразила она.
  
  Она подождала, пока он молча поужинает.
  
  — Джордж, — сказала она, когда он в последний раз поставил чашку.
  
  "Что ж?"
  
  -- Предположим, мы знали бы наверняка, что Пит мертв, -- она сделала паузу, но не знала достаточно, чтобы посмотреть ему в рот, и его глаза отвернулись от нее, -- ведь тогда мы... ?»
  
  Все еще избегая ее взгляда, он кивнул.
  
  -- А что, -- сказала она, перегнувшись через стол так, что ее локти коснулись его, -- а что, если мы завтра пойдем по банам?
  
  Затем Рауль поднял взгляд и встретился взглядом с женщиной. В ее глазах не было ничего обвинения. Но сомнений не было.
  
  «Правильно!» он сказал.
  
  Глава IV
  
  Башня Силы
  
  На следующее утро они вместе пошли в приходскую церковь и, получив рекомендацию настоятеля, объяснили свои нужды. Они узнали, что им придется ждать три воскресенья, прежде чем они смогут пожениться.
  
  Он был мрачен и подавлен, когда они покидали дом священника.
  
  — Скоро пройдет три недели, — сказала она, как бы утешая его.
  
  — Ага, — хмыкнул он.
  
  — И ты почувствуешь себя намного лучше, когда это будет сделано, — добавила она.
  
  На это он ничего не ответил, и она не стала останавливаться на этом. Действительно, это был последний завуалированный намек на эту тему.
  
  По пути на станцию он встретил бездельника на обычном месте у кабака. Мужчина поковылял к нему, готовый извиниться, но Рауль оборвал его.
  
  — Ты мне больше не понадобишься, — хрипло сказал он, тем самым поджег свои лодки за собой.
  
  За часы, прошедшие между выходом на дежурство ранним утром и уходом из ложи после прохождения двенадцати сорок пятого, он ни разу не пожалел, что отказался от услуг бездельника. Правда, мысли его почти постоянно были заняты предстоящим испытанием. Но Джинни неосознанно дала ему оружие, когда сказала ему, что он почувствует себя лучше, когда это будет сделано.
  
  Той ночью, потушив восьмую лампу, он повернулся лицом к туннелю.
  
  — Я сейчас веду себя прямо с ней, не так ли? он крикнул.
  
  Затем, несмотря на все бешеное биение сердца, он прошел неторопливым шагом вверх по лестнице и так, исполнив свои обязанности, на улицу.
  
  На следующую ночь было легче, и с каждой ночью, приближавшей его брак, его уверенность росла. Его нервы иногда давали сбои, но он всегда умудрялся подниматься по лестнице шаг за шагом. Джинни была для него тайной башней силы, так что все у него шло относительно хорошо, пока по чистой случайности башня силы не рухнула.
  
  Прошло три воскресенья с момента их визита в дом священника, когда произошел несчастный случай. Несчастный случай принял форму его встречи с Мейбл Оуэн, когда он возвращался домой с дежурства.
  
  Он познакомился с Мэйбл на Бейкер-стрит за несколько дней до того, как познакомился с Джинни, — факт, о котором Джинни прекрасно знала. Мэйбл возвращалась с каким-то невысказанным поручением в Вест-Энде, когда столкнулась с ним и воскликнула:
  
  «Благословенно, если это не Джордж Рауль! — Как дела, Джордж? Кажется, прошло много лет с тех пор, как мы встретились, не так ли! А что ты можешь делать в этих краях?
  
  — Сейчас я работаю здесь, — объяснил Рауль. «Чейн-роуд. — Как дела?
  
  Затем, поскольку ему не хотелось показаться грубым девушке, с которой он однажды гулял, он пригласил ее в соседний кофейный киоск. Он прибыл в многоквартирный дом всего на полчаса позже, чем обычно. Но этих получаса для Джинни было более чем достаточно.
  
  — Ты опоздал, Джордж, — сказала она, когда он вошел.
  
  — Прости, Джинни, — ответил он. «Не мог удержаться. Встретился с другом, когда я уходил. Пришлось сказать ей вежливое слово.
  
  — Э-э ! повторила Джинни.
  
  — Мэйбл Оуэн, — сказал он, и его неуклюжая попытка произнести это небрежно разожгла ее подозрения.
  
  "Ой!" — пронзительно прокричала Джинни. — Значит, ты заставляешь меня ждать, пока ты шатаешься с этим наряженным куском испорченного товара!
  
  — Ты не имеешь права так говорить о Мэйбл, — возразил Рауль.
  
  "Без прав!" — повторила она. "О, нет! Я не имею права так говорить о том, что я живу с вами без обручального кольца, которое вы мне подарили. Не лучше, чем 'er, я не. И не дай мне забыть об этом, Джордж Рауль!
  
  — Убери это, Джинни! — приказал он с растущим гневом. «Разве мы не подготовились, чтобы послезавтра соединиться правильно?»
  
  Блеск в его глазах, отчасти гнева, а отчасти и страха, удержал ее от дальнейших вспышек и загнал ее негодование внутрь так, что она надулась.
  
  На следующий день она все еще дулась, заставляя его есть полуденный обед в мрачном молчании, отчего он уходил из дома на работу раньше, чем нужно.
  
  Глава V
  
  Грохочущий ужас
  
  Он был в будке связи, прежде чем понял, что тайная башня силы рухнула в результате случайности его встречи с Мэйбл Оуэн. Джинни показала ему ту сторону своей натуры, которая явно отсутствовала на ранних стадиях его увлечения. И теперь его жизнь должна была стать неразрывно связанной с ее.
  
  С первым вкусом горечи его греха пришло раскаяние; и с угрызениями совести пришел, с новой силой, ужас, который он частично подавил. Ужас начал охватывать его еще до ухода начальника станции. В сигнальной будке он составил план сказать начальнику станции, что он не может гасить свет в эту ночь, что он должен спешить к постели умирающего ребенка, - любая ложь годится, лишь бы она спасла его на эту ночь. Завтра вечером он женится на Джинни. Он сделал бы все, что было в его силах, и чувствовал бы себя в большей безопасности.
  
  — Спокойной ночи, Джордж.
  
  — Спокойной ночи, мистер Дженкинс.
  
  Начальник станции повесил ключи на гвоздь перед своей каморкой и ушел. Рауль хотел окликнуть его, но сдержался. Начальник станции не поверил этой лжи об умирающем ребенке. Его лицо выдаст его ужас — его ужас перед туннелем. Начальник станции спрашивал его, почему он боится туннеля, и — бог знает, к чему приведут эти вопросы!
  
  «Забавно, что сегодня хуже некуда!» — сказал он, заканчивая свет на верхней платформе, — ибо он не обладал аналитическим складом ума и не вполне понимал, почему рухнула секретная башня силы. Он знал только, что не хочет жениться на Джинни на следующий день. Он видел свой грех только в том, что овладел ею, — так, как он овладел ею, — в ее неприкрытом безобразии.
  
  Странный фатализм его класса помешал ему уклоняться от света на нижней платформе. Что должно быть, то будет. Тот же фатализм привел его в конце концов к тому, что он погасил восьмую лампу и повернулся, как обреченная крыса, лицом к уже грохочущему ужасу туннеля.
  
  Медленнее, чем прежде, как будто зная, что он должен ждать его, поезд двинулся дальше. Потом в ушах раздался знакомый скрежет тормозов. Поезд остановился на станции. Слабое свечение в окне водителя приветственно ухмыльнулось. Потом поманил.
  
  — Я иду, Пит.
  
  Из-за угла у лестницы, где он прятался, он пересек платформу и сел в поезд.
  
  Глава VI
  
  Женщина, отвергнутая
  
  Рассвет, разразившийся над сомкнутыми крышами Челси, застал Джинни сидящей с широко открытыми глазами перед нетронутой едой, которую она приготовила несколько часов назад для Рауля.
  
  Как будто первые слабые полосы света положили конец ее бодрствованию, она уронила лицо на руки и разрыдалась.
  
  «Дурак, какой я был! Почему я не мог рассказать мне о Мэйбл Оуэн, пока мы не соединились должным образом? А теперь он бросил меня, и Пит…
  
  Страсть плача поднялась до предела, иссякла и оставила ее в другом настроении.
  
  «Ему не нужно думать, что он так легко отделается», — свирепо пробормотала она. — Если я дурак, то он еще хуже — как он скоро обнаружит, чего это стоит.
  
  В восемь часов она умылась и надела черное платье. Одетая таким образом, как респектабельная женщина из рабочего класса, она направилась в ближайший полицейский участок и спросила инспектора.
  
  — Я миссис Пит Комбер, — объяснила она. «Мой муж работал водителем в метро. Круговой поезд, он друв.
  
  "Что ж?" — сказал инспектор.
  
  Она не колебалась в своем признании. Она взвесила цену своей мести и не побоялась ее заплатить.
  
  — У нас раньше жил человек по имени Джордж Рауль — он был связистом и работал на Бейкер-стрит. Мы с ним подружились, если ты понимаешь, только я бы не стала иметь с ним ничего общего, пока жила бы с мужем, не такая уж я.
  
  «Примерно пару месяцев назад Джордж подошел ко мне и сказал: «Джинни, — говорит он, — ты больше не увидишь Пита, — говорит он. — Почему бы и нет, — говорю я. «Потому что он ушел с Кэрри Пейдж, — говорит он. «Бросил свою работу и все такое прочее», — говорит он; «Встретился с ним, когда нам платили, — говорит он, — и он попросил меня сказать тебе что-то очень дружелюбное, — говорит он».
  
  -- Послушайте, -- перебил инспектор, -- мы не можем иметь ко всему этому никакого отношения.
  
  — Ты подожди, — ответила Джинни, едва заметив прерывание. «Как только Джордж сказал мне, я была так взбешена со своим портфелем, что позволила Джорджу забрать меня — меня, которая всегда была респектабельной женщиной. Никогда не входил в мою голову, потому что он не говорил правды. На следующий день Джорджа повернули на Чейн-роуд, и мы приехали жить сюда.
  
  — Ну, во-первых, он начал рассказывать мне, как он видел вещи в метро. Это заставило меня задуматься. Я могу сложить два плюс два, как и любой другой, и я начал обращать внимание на то, о чем он говорил во сне. И я говорю вам с той же уверенностью, что и здесь: Джордж Рауль убил моего мусорного ведра, и, по-моему, он засунул его в одну из старых дыр в туннеле на Бейкер-стрит, где они хранили инструменты.
  
  Инспектор начал делать записи и задавать ряд вопросов. В одном он был уверен только в том, что стоявшая перед ним женщина высказала искреннее мнение.
  
  — А теперь, я полагаю, Джордж ушел от вас, и поэтому вы пришли к нам? он предложил.
  
  -- Он ушел от меня, -- ответила женщина. — Но я все это узнал по-настоящему только позапрошлой ночью и не был уверен. Я бы приехала раньше, чем когда-нибудь.
  
  Инспектор догадался, что последнее заявление было ложью. Но если мужчина, когда его поймали, определенно не уличил женщину, он знал, что Корона не будет преследовать ее.
  
  — Хорошо, — сказал он. — Мы найдем для вас Джорджа. Оставь свой адрес и позвони сюда завтра».
  
  Инспектор, поручив человеку в штатском проследить за Джинни до ее дома, отправился допросить начальника станции на Чейн-роуд.
  
  На следующее утро, когда Джинни позвонила в полицейский участок, ее попросили осмотреть комплект одежды, перочинный нож и засаленный чемодан с несколькими мелкими личными бумагами и другими вещами.
  
  «Да, они совершенно правы Питом, дорогая пора!» — воскликнула она и тут же залилась потоком сентиментальных слез.
  
  Инспектор невозмутимо ждал. Он совсем не верил в искренность горя Джинни; но у условностей были свои требования, и он ничего не сказал, пока буря слез не утихла.
  
  — А теперь, миссис Комбер, — сказал он вскоре, — я хочу, чтобы вы вытерли лицо и подошли ко мне.
  
  — Все в порядке, — добавил он. — Ничего с тобой не случится. Он отвёз её на извозчике к низкому сводчатому зданию у реки. Там, после переговоров с местными чиновниками, он провел ее во внутреннюю комнату.
  
  — Успокойтесь, — предупредил он ее. — Мы собираемся показать вам труп.
  
  Кто-то снял тряпку, и в тот же момент инспектор потребовал:
  
  "Это кто?"
  
  «Джордж Рауль!» — выдохнула Джинни.
  
  Когда инспектор, взяв ее за руку, вывел из комнаты, вопрос сорвался с ее губ. — Ты… ты еще не трахнул его?
  
  -- Нет, -- ответил инспектор с мрачным смешком, -- мы его не вешаем. Не был нужен. Мы нашли вашего мужа в той заброшенной яме, как вы и сказали, и мы нашли Джорджа Рауля рядом с ним — вот так. Сердечная недостаточность, говорит врач. Забавная вещь! Насколько я могу судить, он, должно быть, попал под уклон или что-то в этом роде и пробежал весь туннель от Чейн-роуд до Бейкер-стрит, где и сделал это. Наверное, из-за бега, как и из-за его сердца.
  
  Во всяком случае, таково было объяснение, основанное на выводах коронерского суда.
  
  
  СТЕНДЫ БИЛЛА ДИКСОНА, с картины Дж. Чепмена Эндрюса
  
  Глава I
  
  Судьба войны
  
  U.502 был гордостью Бремена. Когда она вернулась из круиза, люди вывесили флаги, а бургомистр пригласил коммандера Макса Филдера на обед, где прозвучали речи, много «Хох, хох!» и много сладкого шампанского.
  
  Это было больше года назад. Тем временем U. 502 был крещен и перекрещен в более славном братстве. Крещение было долгой церемонией, и я не вправе ее раскрывать. Одно обстоятельство омрачало полное совершенство произведения. Когда водолазы вынудили U. 502 покинуть ил, на котором она пролежала неделю, и торжественно сопровождали два буксира и три эсминца в Нидпорт, ее убедили выдать своих мертвых: Макса, любимца Бремена, шестнадцать моряков немецкого флота и офицер британского торгового флота.
  
  Этим последним был Билл Диксон, капитан Уильям Диксон с корабля SS Utopia , принадлежащего компании Blue Triangle Line. Все в судоходстве знали Билла, и очень многие оплакивали его смерть, когда « Утопия » появилась в вечерних газетах под заголовком «Затонувшие лодки». Смелость и знание моря этого человека, его искренняя ненависть к морским головорезам снискали ему большую репутацию. Как он был спасен, никто не мог сказать, но ирония его гибели от рук соотечественников на немецкой подводной лодке добавляла остроты трагедии.
  
  Тем не менее, U. 502 была должным образом подметена и украшена, и одним прекрасным осенним утром вновь появилась в новом грифельно-сером плаще, с парой новых бортов на носу, с новым названием UC 07 на боевой рубке и с новым старым флагом. на ее флагштоке — Белый флаг. Так она отправлялась в самые тайные, назойливые дела, для которых она и ее сестры используют подводное плавание.
  
  Понятно, что она окончательно смыла грубое знакомство с любимцем Бремена. Она быстро нашла новую любовь, Стэнтон Тауэрс, лейтенант. Р. Н. Тауэрс был стариком средних лет двадцати пяти лет; иными словами, у него были твердые нервы первого периода, благоразумная проницательность второго и веселая смелость последнего. Он мог преподавать профессорам высшую математику низовьев, с уверенностью и полной осознанностью держать в своих руках жизни дюжины честных моряков, не колеблясь, и с такой же легкостью сделать себя веселым центром детского рождественского праздника. Такие делают в Дартмуте.
  
  Однако был один угол UC 07, где кисть остановилась. Это была каюта капитана. В злые старые времена любимец Бремена уступил каюту пленным капитанам, и в течение четырех дней между затоплением « Утопии » и несчастным случаем, приведшим к выкупу U. 502, Билл Диксон занял его. Какие мысли были у него, вырванные из моря, когда вся его корабельная команда пошла ко дну, никто не может сказать, как он вел себя среди этого дьявольского общества, куда забросила его судьба; но один след он оставил от своей аренды. На эмалированном покрытии комнаты он нацарапал две строчки стихов:
  
  
  «Мне жаль мистера Синяя Борода:
  
  Мне жаль причинять ему боль:
  
  Но-"
  
  WD» (Затем последовала дата.)
  
  
  Тауэрс просмотрел свою новую команду, пока шла покраска. Он увидел очереди и приказал их оставить. Большинство людей на службе могли бы назвать автора и понять.
  
  Во всяком случае, Тауэрс это сделал. Он понял, почему Билл выбрал что-то загадочное; ссылка на Шекспира была бы легко читаема немцем. Тевтонская психология не может понять Киплинга.
  
  — Ты никогда не заполнишь свое «но», старик, — задумчиво сказал Тауэрс, — но я могу помочь. Мы позволим этому остаться».
  
  Странным образом линии овладели им. В его мозг; его пульсирующие двигатели пошли на мелодию этого.
  
  «Мы сожалеем о мистере Синей Бороде:
  
  Нам жаль причинять ему боль:
  
  Но ужасное веселье обязательно будет
  
  Когда он снова придет сюда.
  
  Он знал, что Билл Диксон имел в виду Макса и весь персонал Имперского флота под этим самым неуважительным прозвищем.
  
  Глава II
  
  Неизвестное количество
  
  В свое время UC 07 отправилась на свои испытания, которые она терпеливо и достойно выдержала, и получила за это вознаграждение. Ей дали досыта фейерверков и масла, патефон с пластинками на все случаи жизни (от епископа Лондона до Джорджа Роби), большой набор шерсти и котенка. Снаряженный таким образом, он однажды ночью выполз на серые морские пути совершенно без присмотра и три дня шел по мелководью и через раздираемые приливами глубины, пока наконец не оказался в пленительном чепце из дрейфующих льдов рядом с низким островом в море, одетым в илистых отмелях и голубом тумане. После этого она тайно легла на ил днем и украдкой пробралась через море после наступления темноты, в то время как Тауэрс и его люди пытались согреться.
  
  Это было время, когда Джордж Роби и епископ Лондона пригодились. (Внимательный читатель заметит, что состояние подводных лодок требует разного порядка очередности.) Люди лениво ползли, а Финдли, инженер-лейтенант, делал чудесные вещи, чтобы его двигатели не замерзали. Конечно, в те дни они в основном находились на вершине, где команда могла поддерживать кровообращение, выполняя упражнения на пятидесятифутовой, покрытой льдом палубе. Стэнтон Тауэрс нашел даму несколько непостоянной в данных обстоятельствах. Она укладывала дрейфующий лед на нос, пока он не изменил все углы ее пикирования, а каждый раз, когда она всплывала, перископ замерзал и ослеплял ее. Потом замерзли люки; в открытом они не закрывались, а в закрытом отказывались открываться.
  
  Чтобы добавить в каталог, на корабле появился странный дух. Никто не мог объяснить это; никто даже не мог определить его, но он был. Были маленькие улики, над которыми в судебные минуты можно было только посмеяться, ничего осязаемого.
  
  В основном это было ощущение «кто-то стоит рядом», что любопытно на подводной лодке, где из офицерской столовой можно положить правую руку на камбузную плиту, а левую на органы управления машинного отделения. Однажды вышло из строя освещение, в результате чего четырнадцать человек униженно ругались на различных жаргонах Уайтчепела, Сосихолл-стрит, Тайнсайда, Девонпорта и Осборна.
  
  На самом деле повод был попытка. UC 07, заигрывая своим перископом с верхушками волн, заметил дым на горизонте. В то время они находились всего в тридцати шести часах пути и все еще находились в открытом море. Тауэрс получил отчет, и, хотя в его приказах не упоминался странный дым, он решил действовать в соответствии с требованиями. Определенная широта предоставлена мореплавателям подводного мира.
  
  Через несколько минут UC 07 неуверенно появился и обманул незнакомца. Башни взяли на себя командование. Он вызвал Калтропа, своего помощника, и взял его на совет.
  
  — Что ты думаешь о ней, Мэйбл?
  
  У Калтропа был цвет лица, который принес ему прозвище и большое женское восхищение, и то, и другое он ненавидел.
  
  — Она совсем не британка на земле божьей, — сказала Мэйбл.
  
  -- И так говорят все мы, -- возразил хозяин и приказал: -- Нет. 1 торпедный аппарат готов.
  
  На самом деле и Тауэрс, и Калтроп ошиблись, хотя их и не нужно винить. Таинственная незнакомка, несущая на свою гибель тысячу двести человек и два миллиона фунтов стали, была ребенком-подменышем. Она была построена на реке Тайне по заказу правительства Моравии, скажем. Моравия, скажем, построена и не может быть достроена, поэтому скиталец оставался постоянной шуткой Тайнсайда до тех пор, пока султан Марокко — или любого другого старого места — не купил его в качестве сделки, чтобы заложить основы своего флота. . Она была на грани завершения, когда разразилась война, и, соответственно, была захвачена по приказу Уайтхолла, в то время как Марокко пришлось довольствоваться голыми деньгами вместо холодного оружия. Можно догадаться, что она была монстром, поскольку Моравия последовала за Адмиралтейскими проектами Берлина, а Марокко добавила либеральный оттенок сахарской архитектуры.
  
  Тауэрс и Калтроп узнали Германию по форме и весу. Само ее местонахождение было подозрительным, и, хотя флага они не видели, в их умах не было сомнений, что она враг и должна пасть. Итак, они подошли ближе, потому что сгущался морской туман, и Тауэрс сделал свои расчеты и переложил штурвал.
  
  Прошло, может быть, две секунды, прежде чем он отправил трубке номер 1 команду выключить. Его рука была на сигнальном рычаге, когда внезапно погас свет. Весь корабль был в темноте, кроме стола, за которым перископ открывал панораму моря. Это было яснее, чем когда-либо.
  
  — Свет, — крикнул Тауэрс двигателям. «Ах вы, проклятые гризеры, огни!»
  
  По ступенькам рубки послышался топот ног, и в сером круге света, льющемся из-под стола, поднялась голова АБ.
  
  "Нет. 1 трубка сообщает об отказе света, сэр, и ждет приказаний.
  
  — Держитесь, чтобы продолжать, — коротко сказал Тауэрс.
  
  Голос Финдли донесся из назначенной ему трубки. «Не могу объяснить неудачу. Вспомогательный персонал за считанные секунды.
  
  «Очень хорошо, продолжайте», — сказал хозяин, но он знал, что тридцать секунд испортили бы его нынешний шанс, хотя мог представиться еще один.
  
  Через двадцать семь секунд, по часам Финдли, чудо свершилось, и экипаж № 1 снова вскочил на место, как гончие на поводке. Лодка медленно развернулась на руле, чтобы прицелиться. Но Тауэрс не дал слово.
  
  Его рука была на спусковом рычаге, его глаза были на столике перископа, и когда изображение огромного корабля над ним качнулось в поле зрения, он внезапно наклонился вперед.
  
  Затем-
  
  "Боже!" — прошептал он сквозь зубы. "Боже!"
  
  Ибо из тени большого корабля наверху, вне кормовой башни, появился посох и белый флаг.
  
  Глава III
  
  Дух движется
  
  Финдли пришел с докладом минут через десять.
  
  «Я проверил зажигание, замок, приклад и ствол», — сказал он. «Чувак, это идеальная пара. Эта неудача будет просто противоречием законам физики.
  
  Это должно было пойти на это.
  
  Ради удобства экипажа Тауэрс списал это на Фриллиша. Фриллиш был единственным статистом. Она поднялась на борт в Нидпорте с одним из ремесленников. Калтроп назвал ее Филлис; владелец добавил Резвый, уступка ее изобилию. «Тиффи», ответственной за ее присутствие, оставалось развить в состоянии рома удовлетворяющее душу слияние. Фриллиш был интеллигентным полосатым котом трехмесячного возраста.
  
  Тауэрс сказал, что Фриллиш, должно быть, вцепилась зубами в провод и замкнула его. Финдли знал, что в таком случае она превратилась бы в пепел в тысячную долю секунды, но не сказал этого. В Сервисе вам платят за действия, а не за их доказательство.
  
  Как бы то ни было, Фриллиш брал на себя вину за случившееся и не беспокоился по этому поводу. Ее ничего не беспокоило, кроме капитанской каюты. То, что она ненавидела, как чуму. Дважды ее забирали туда, и каждый раз она вырывалась с боем, оставляя следы своего неудовольствия на руках хозяина. Не то чтобы она не любила Тауэрс; у нее было большое сердце, и она любила всю съемочную группу, поэтому с большим достоинством приняла выговор от команды метро номер 1 и простила их всех. Затем она спустилась в машинное отделение и попыталась загипнотизировать динамо-машины.
  
  Это было хорошо для мужчин, что у них был Фриллиш, потому что со временем задумчивый дух корабля становился все более напряженным. Однажды Финдли говорил об этом с владельцем.
  
  — В ней есть что-то неблагоразумное, сэр.
  
  «В любом случае, если это спасет нас от потопления собственных линкоров, мне все равно, что это такое», — рассмеялся Тауэрс.
  
  Но это не способствовало гармонии. Это действовало на нервы в этой серой, ледяной пустыне бурных морей, где они держали стоянку. Это заставляло их делать странные вещи. Однажды, после восьмичасового бдения, они спустились вниз, чтобы отдохнуть и согреться, чтобы лечь на ил, когда в Тауэрс пришло непреодолимое желание снова выбраться на поверхность, попасть туда тотчас же, подняться и оглядеться. любой стоимости. Это было неразумно; он боролся с ним полчаса, а потом пошел вверх, гадая, что подумают его люди. Полная луна висела в воздухе над ними, и когда перископ огляделся в поисках добычи, он показал стаю вражеских эсминцев, которые только что прошли мимо них. Если бы UC 07 оказался на поверхности пятью минутами раньше, они были бы легкой добычей.
  
  — Во всяком случае, в этом старом призраке есть какой-то смысл, — сказал Тауэрс, сетуя на свою удачу. — В следующий раз, когда ты отдашь приказ, старина, мы так и сделаем.
  
  Затем последовало дело Куксхафена . Моменты, когда UC 07 три недели пролежал под водой, наступили как раз перед закатом морозного дня. Тумана не было, и горизонт проступал на столе серебряной нитью, отделяющей золото от серого.
  
  «Дым, запад-юго-запад», — доложили из боевой рубки; через мгновение: «Дым, точка на юг».
  
  Калтроп поднялся на смотровую площадку.
  
  — Похоже, это то, что мы ищем, сэр, — радостно сказал моряк.
  
  Калтроп кивнул, затем спрыгнул с перил, как кошка; это было делом хозяина.
  
  Они действовали так, как требовалось, с чрезвычайной осторожностью и определяли свою добычу — самую жирную добычу, которую когда-либо могла желать хорошая маленькая подводная лодка — три транспорта, два больших крейсера и заслон эсминцев, радостно идущих вдоль побережья, чтобы помочь в великом наступлении. Каждый человек был на своем месте, каждая рука, каждая нога и каждый глаз были напряжены и готовы занять свое предназначенное положение, каждое ухо ждало приказа, чтобы рука двинулась. От одной сосредоточенности людей, молчаливых и неподвижных, выступил пот на их лицах, хотя это никогда не могло омрачить холодную точность их действий, когда приводились в действие рукоятки, и огромная машина двигалась в своем боевом намерении. Рабочие у курсового и вертикального колес механически двигали спицы, а их пристальный взгляд не отрывался от указателей. В рубке хозяин склонился над столом и стал наблюдать.
  
  Теперь весь конвой был вокруг него; по левому носу стоял крейсер, по правому борту головной транспорт. Внезапно он передал сигнал передней трубы левого борта и изменил курс на один пункт вправо. Когда она развернулась, он выпустил правую торпеду. Затем он нырнул.
  
  До сих пор его не видели. Он внезапно повернул под водой, направляясь в хвост конвоя, и, когда он заставил корабль подняться, два глухих удара по воде донеслись до него, сотрясая на своем пути огромный стальной корпус. Он поднялся с рукой по сигналу снова нырять и его взгляд уже был на той части черного стола, где должно было появиться изображение его работы.
  
  Вспоминая тот момент, Тауэрс говорит, что, как бы он ни относился к этому ощущению странного присутствия на своем корабле раньше, тогда он больше не сомневался в нем. Он знал, за долгие секунды до того, как экран перископа ярко засветится, что он увидит, потому что голос, невнятный, но четкий в его мозгу, казалось, кричал: «Это плата за мою Утопию ». Но если эти мысли плавали в подсознательных камерах его мозга, его рабочие мысли были холодными и алмазно чистыми.
  
  Экран светился. Скученная масса на дальнем краю показывала, как его жертвы кренятся и обвисают. Перед ним и на траверзе с обеих сторон в панике выкатились два испуганных транспорта. Внезапно по их следу мчались еще два белохвостых мстителя. Он огляделся, водя перископом по горизонту, жаждая новой добычи, и при этом услышал голос, который, казалось, доносился отовсюду по кораблю:
  
  «Ныряйте, косоглазые ракушки!»
  
  Он почувствовал крен корабля, когда кто-то откликнулся на зов, и сам, не раздумывая, протянул руку к сигнальному рычагу, но буквально на секунду, прежде чем он успел коснуться его, огромный треугольный клин вонзился в край борта. экран, затем вода сомкнулась над ними, и перископ ослеп. Тауэрс знал этот треугольник; это были черные носы эсминца, готового таранить.
  
  Вода зашипела и зашумела вокруг них секунду, пока они падали, затем что-то дернуло их и с криком пронеслось мимо. Мгновение спустя они наткнулись на грязь, которая задержала их на добрых полминуты; затем они качнулись прямо на дно, спрятавшись, но в безопасности.
  
  Когда двигатели были выключены, Тауэрс получил его отчет. «Все в порядке, везде!» Пришли к выводу, что унесло какое-то палубное снаряжение. (Позже они обнаружили, что это была беспроводная связь.)
  
  — Хорошо, что вы приказали нам нырнуть, сэр, — сказал Калтроп, когда они с благодарными сердцами спокойно лежали на грязи.
  
  — Да, — рассеянно сказал Тауэрс и через мгновение поднялся в рубку. Индикатор глубины, показывающий его последний приказ, стоял на уровне моря. Он вернулся в свою каюту. Фриллиш лежал свернувшись калачиком и спал на стуле!
  
  Теперь, когда Тауэрс вернулся в Нидпорт, он разыскал человека, знавшего Диксона, и рассказал о нем.
  
  — Он был хорошим парнем с языком? — спросил Тауэрс.
  
  «Ну, — был ответ, — он мог ругаться не хуже большинства мастеров на западноафриканском маршруте. У вас есть несколько вещей, которые нужно обрабатывать время от времени там. Но у Билли Диксона была странная манера придумывать причудливые имена, которые пугали его людей гораздо больше, чем простой матросский английский.
  
  "Выставка?" — спросил Тауэрс.
  
  «Ну, он мог бы назвать их кусками рыбьего клея или косоглазыми ракушками», — был ответ. — Последнее было его любимым.
  
  Вот почему могила капитана Диксона на кладбище в Нидпорте через шесть месяцев после его похорон была странно украшена великолепным венком…
  
  «В благодарной памяти от его товарищей по UC 07».
  
  Товарищи? Ну кто знает?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"