Эти пронзительные строки из стихотворения "Поминальная идишу" принадлежат Александру Моисеевичу Городницкому - поэту, барду. Ими я и начинаю заметки о мамэ-лошн, языке матери - идише.
* * *
Моя теща, которую звали Удл (Годл), урожденная Писаревская (благословенна ее память!), обитавшая в большом подольском местечке, раскинувшемся в низине аккурат на полпути между Бершадью и Балтой, как-то рассказала о былой еврейской жизни, бьющей у них в селе ключом: школа, клуб с библиотекой, художественная самодеятельность, даже колхозная печать была двуязычной - на украинском и на идише. Правда, безбожная власть закрыла синагогу, но о ней печалились лишь старики, да и то не все. Да что там синагога - из нее хоть сельский клуб сотворили, просторная была, а вот их храмы - церковь и костел - в склады превратили, мукомольный и мануфактурный.
- И стало так хорошо, - в этом месте теща довольно улыбалась, - так спокойно, все уравнялись: и евреи, и гоим, нет бога - ни ихнего, ни нашего, за слово "жид" срок давали...
Однажды Удя Борисовна была "в ударе" и выдала заученный текст клятвы, которую давала при вступлении в пионерскую организацию: "Их, дер юнгер пионер фун Ратнфарбанд..." ("Я, юный пионер Советского Союза...") - и так далее. А еще теща помнила стихи Ошера Шварцмана, Самуила Галкина и Давида Гофштейна. Это был нормативный, литературный идиш.
На этом правильном (от слова "правило") идише местечковые школяры учили арифметику, историю, литературу и пели задорные песни о своей счастливой стране. Замечу, что при всем при том тещин разговорный идиш оставлял желать лучшего, от нормативного он разнился - и не только из-за того, что в него были вкраплены украинские ингредиенты. Тем не менее, это был все-таки идиш - сочный, местечковый, шолом-алейхемовского разлива, на котором она говорила всю жизнь.
Примерно в то же время, когда моя будущая теща в нежном возрасте пребывала в пионерах и заучивала стихи Маяковского в великолепных переводах Эзры Фининберга и Мойше Хащеватского, по другую сторону государственной границы, через Днестр, на восточной окраине королевской Румынии - в Бессарабии, - мой будущий отец в таком же нежном возрасте ходил в хедер, исправно учил Тору, прозу Менделе Мойхер-Сфорима и стихи Хаима-Нахмана Бялика. Дома и во дворе он общался со сверстниками на таком же южном наречии идиша, но с примесью латинизмов - молдавских и румынских слов, что вообще-то одно и то же. Этот великолепный диалект он пронес через всю жизнь, и я его хорошо помню - цветастый, сочный, с перчинкой, как отмечал Ихил Шрайбман, наш бессарабский идиш.
* * *
Хочу, чтобы мой читатель понял следующее: в этих заметках я веду речь не о литературной норме идиша и его диалектах (это было сделано еще в 1908 году на всемирной Черновицкой конференции), а об идише вообще. Интервенция русского языка (английского - в США, Канаде, Австралии) в мамэ-лошн настолько велика, исчезновение идиша происходит столь стремительно, что победные реляции некоторых деятелей от идиша, претендующих на гранты и прочие вспомоществования, выглядят жалкими викториями на фоне его всемирного угасания.
* * *
Кажется, года два назад, почти сразу после моего прибытия в Израиль, всего лишь единожды став свидетелем разговора на улице двух глубоких стариков, который они вели на идише, я стал вхож в кружок любителей идиша, организованный в одном из хостелей города. Люди "золотого возраста", человек десять-двенадцать, чье детство и, вероятно, молодость прошли в довоенных и послевоенных уцелевших местечках Украины и Молдавии, делали хорошее дело: раз в неделю собирались вместе за чашкой чая с печеньем, говорили, как им казалось, на мамэ-лошн, слушали с чьего-то магнитофончика песни на идише. Старшая группы читала какие-то тексты, вставляя ввиду незнания многих идишских слов и выражений, русские.
Книга стихов Х. Бейдера «Первый глоток»,
Худ. Марк Ибшман
И всё было бы ничего, если... Если бы тексты не были написаны русскими буквами, причем в самой что ни на есть исковерканной транскрипции. Ни старшая, ни остальные "кружковцы" еврейских букв не знали. На мое робкое замечание по этому поводу она просто усмехнулась: "Ну не знаю я вашего "высокого" идиша"!"
Одна из участниц кружка, видимо, припозднившись, тихонько открыла дверь, как тут же от старшей получила замечание:
- Фаня, ир от опоздает.
Такой, видите ли, своеобразный русско-еврейский суржик – типа "Аф а полочкэ штэйт а баночкэ...". К глубокому сожалению, это уже не исключение из правил, а правила. Впрочем, знаю примеры и похлеще. Когда в середине девяностых годов усилиями еврейского писателя Бориса Сандлера в Израиле стал выходить журнал на идише под названием "Кинд-ун-кейт", один из деятелей так называемой "новой волны" еврейской культуры опубликовал рецензию на первый номер журнала в газете по месту своего жительства - в Кишиневе. Вероятно, автор рецензии не совсем владел идишем, хотя мог бы, будучи сыном поэтессы и артиста, творивших на мамэ-лошн. Так вот, этот деятель "новой волны" перевел название журнала "Кинд-ун-кейт" как "Ребенок и цепочка", а не "Стар и млад".
* * *
Как-то по одному из центральных российских каналов огромный хор, состоящий то ли из военных, то ли из милиционеров, под заметное оживление публики исполнял, нет, не "Мурку", что по нынешним временам признаком дурного вкуса не считается, а старый шлягер "Ба мир бисту шейн" - причем на чистейшем идише. Словно это был хор не военных или ментов, а Турецкого. Чувствовалось, что с солистами хора (простите за словесную эквилибристику) хорошо поработал консультант по языку. Но такое происходит не всегда.
Вспоминаю годы перестройки и крутые девяностые, когда, осмелев, еврейская музыкальная культура вышла из подполья, и сразу появились "Дорогие мои аиды" в исполнении популярной когда-то певицы и "Скрипач аидиш - Моня". Последнюю исполнял тогда просто Александр Розенбуам - без титулов и званий, а сейчас народный артист и капитан первого ранга, с кортиком, как и положено морскому офицеру. Знают ли эти исполнители, что названия песен и слова в них безграмотны, что не может быть слова "аиды" и сочетания "скрипач - а идиш". Простительно, думается, Вахтангу Кикабидзе, когда он в песне признается в любви к нашему народу, на погрешности его идиша не обращаешь внимания, ведь он - не ашкеназ и даже не грузинский еврей.
Помните замечательный фильм "Формула любви"? Как два великолепных актера, Абдулов и Фарада, поют тарабарщину - "Уно моменто"? Вроде смахивает на итальянский, вроде понятно, а на самом деле - ерунда какая-то. То же зачастую происходит с идишем, когда еврейские песни поют исполнители-любители... Новоявленные "акыны", не зная еврейской грамоты - ни идиша, ни иврита - заполняют опустевшую нишу еврейской культуры. Им, "акынам", кажется, что они делают благое дело, но на поверку оказывается, что вреда от этих благодеяний больше, чем пользы. Словом, происходит фальсификация.
* * *
В семидесятых и даже восьмидесятых годах прошлого века я еще наивно выпытывал у стариков - еврейских писателей, проживавших в Биробиджане, Киеве, Кишиневе, Москве: что будет с еврейской литературой лет через двадцать-тридцать? Ветераны идишской словесности, с которыми я общался, Ихил Шрайбман, Бузи Миллер, Арон Вергелис, Дора Хайкина, Хаим Бейдер и другие (светлая всем им память!) уверяли меня, что с мамэ-лошн все в порядке, хотя, конечно, трудности имеются, но преодолимые. Смотрите, говорили они, вон в Москве толстый русский-идиш словарь вышел, солидный самоучитель идиша Шимена Сандлера появился и вообще, худо-бедно, но книги на идише издаются. Они умолчали об одном: кто эти четыре-пять книг, выпущенных за год, будет читать? Ведь даже уже их дети, не говоря о внуках, идиша не знали.
Разумеется, эти старейшины еврейской советской литературы понимали, что "могучая кучка" новой пишущей поросли восьмидесятых величиной с полдюжины талантливых парней положения не спасет. Почему же они тогда лукавили? Только ли засевший в них страх тому причиной? Многие из них были сидельцами в сталинских лагерях и все (!) стали свидетелями разгрома еврейской культуры на одной шестой части суши в послевоенные годы.
Через двадцать лет после нашего разговора Хаим Бейдер в послесловии к своей книге "Этюды о еврейских писателях" напишет: "Мы должны, скрепя сердце, констатировать, что еврейская литература, как вся вообще богатая и разветвленная еврейская культура на идише в бывшем Советском Союзе, создавшая ценнейшие духовные сокровища на протяжении почти целого столетия, - эта литература на территории Восточной Европы окончила свое существование...".
Те, в ком когда-то звонкое слово
зрело и крепло,
Прахом безмолвным сделалось снова,
Горсткою пепла.
Пыльные книги смотрят в обиде
В снежную замять.
Кончился идиш, кончился идиш, -
Вечная память!
(А.Городницкий. "Поминальная идишу")
Утеряна связь времен, связь поколений, разорвана золотая цепь ("ди голдэнэ кейт") еврейской литературы, которую создавали и бережно хранили наши предшественники. А мы, их дети и внуки, не смогли сберечь их любовь к еврейству, которая начиналась конкретно с любви к идишу, к среде, которая окружала, а не со всеобщей любви ко всем евреям...
Один уже не молодой человек, знающий хорошо идиш, даже выпустивший в более молодые годы книжку стихов, посоветовал: ай, не ломайте себе голову, ничего тут не сделаешь.
Наверное, он прав. Только мне все равно обидно за державу, у которой нет границ, - за идиш!
* * *
Мудрый Ицхак Башевис-Зингер, названный "бесподобным рассказчиком и стилистом, мастером и волшебником", получая в 1978 году Нобелевскую премию по литературе "за эмоциональное искусство повествования, уходящее корнями в польско-еврейские культурные традиции", сказал при ее вручении следующее: "Великая честь, оказанная мне Шведской Академией наук, - это признание языка идиш, языка диаспоры, языка без страны, без политических границ, не поддержанного ни одним правительством, языка, почти не имеющего в своем обиходе слов, означающих военное снаряжение, военные команды и упражнения.
...Для меня идиш тесно связан с теми, кто говорил и думал на этом языке. Дух языка идиш полон истинной радости, жизнелюбия и неподдельного уважения к человеческой личности. В нем живут надежда и близкое избавление Мессией и великое умение терпеливо ждать. В языке идиш мне слышится печальный юмор, благодарность за каждый ниспосланный день жизни, за каждую даже самую крохотную удачу, за каждую встречную независимость. Идиш не требует и не борется...".