В конце 80-х годов прошлого столетия появились постсионистские историки, которых также называют «новыми» историками. В своих работах они пересматривали существующую интерпретацию ключевых моментов израильской истории, а также традиционного сионистского дискурса, в частности вопросы отношений лидеров еврейской общины (ишува) к Холокосту, основания израильского государства, войны за независимость в 1948-1949гг., проблемы беженцев, Шестидневной войны и т.д.
Одной из таких работ стала монография профессора Калифорнийского университета Яэль Хавер «То, что должно быть забыто. Выживание идиша в сионистской Палестине».
Согласно традиционному сионистскому императиву, новые переселенцы, прибыв в Палестину, решили полностью отказаться от всего того привычного, что у них было там, где они проживали ранее. В частности, историки-традиционалисты считают, что переселенцы из Восточной Европы отказались от идиша в пользу иврита, который является ключевым в сионистской идеологии. Сионисты полагали, что в Эрец-Исраэль необходимо создавать новую нацию, которая будет принципиально отличаться от галутных евреев (евреев, живущих за пределами Эрец-Исраэль). Для них идиш считался жаргоном, источником которого является культура отвергаемого галута. Немало крупных израильских исследователей посвятили свои труды личному и коллективному отказу халуцим-пионеров от языка диаспоры, что воспринимается как важный элемент сионистского «рождения заново».
Я. Хавер считает, что иврит также являлся составным компонентом многоязычной еврейской культуры в диаспоре. Историк отмечает, что в сравнении с идишем или любым другим еврейским разговорным языком (иудео-испанским или иудео-арабским), ивриту было отведено более престижное место. Впоследствии именно на древнееврейском языке сформировалась новая израильская культура. Тогда возникает закономерный вопрос, который был поставлен Хавер в ее работе: «Что случилось с идишем, его культурой, а также носителями этого языка» в Израиле?
Языку идиш, на котором говорили европейские евреи, уже более тысячи лет. Еврейские теоретики начала ХХ века считали литературу, изданную на идиш, своеобразной территорией для народа, не имевшего родины. Даже возникло такое понятие, как «идишланд», обозначающее особую еврейскую родину. Авторство этого термина принадлежит идишисту и общественному деятелю Хаиму Житловскому, который считал духовно-национальный дом местом, где «присутствует наш народный язык и где каждое дыхание и каждое слово помогают поддерживать национальное существование нашего народа».
Оказавшись в Палестине, евреи диаспоры стали создавать свой новый дом, который идентифицировался с одним из языков. Иврит был выбран в качестве национального языка вследствие избирательного подхода раннесионистских идеологов к различным периодам истории еврейского народа. Для них додиаспоральное существование казалось орелом романтизма, а источником легитимизации и предметом восхищения стала древность.
В то же время культура «идишланда» была существенно пересмотрена – она буквально сразу лишилась своего важного места. Таким образом, идиш не признавался не только, как язык галута, но и как язык старого ишува, от которого пионеры-сионисты решили отстраниться.
Практически все евреи европейского происхождения, переехав в Эрец-Исраэль в середине позапрошлого века, разговаривали на идише. Переселенцы жили за счет системы сборов и пожертвований, совершаемых еврейскими общинами за пределами Страны, так называемой халуки. Идишеязычный старый ишув шел в разрез с тем образом независимого и инициативного еврейского сообщества, к которому стремились сионисты.
Ранние сионисты настолько рьяно отвергали идиш, что в какой-то момент даже решили предпочесть ему арабскую культуру. Халуцим видели в некоторых элементах арабской культуры (одежде, пище, ряде обычаев) диаметральную противоположность еврейской диаспоральной жизни, что, по их мнению, подходило для «внедрения» в среду «новых евреев».
Гебраистская идеология известна своим отрицательным отношением к использованию в иврите фраз и слов из других еврейских языков. Однако идишским выражениям удалось-таки «прикинуться» иностранными, благодаря чему масса заимствований из идиша не только перекочевала в ивритский сленг 1940‑х и 1950‑х годов, но и прочно обосновалась в современном литературном иврите.
Как отмечает Йосеф Гури, цитируемый Хавер, примерно четверть из тысячи идиом разговорного иврита являются кальками с идиша. Однако Хавер на затрагивает сложность в изменении отношения к идишу в ишуве после Катастрофы европейского еврейства.
В 1914 году иврит стал официальным языком преподавания во всех еврейских учебных заведениях в Эрец-Исраэль, а в 1923 году мандатные власти объявили иврит одним из официальных языков Палестины, наряду с английским и арабским. Целью лидеров и идеологов ишува была создание господствующего нарратива, в котором не было места для альтернативной культуры или субкультуры, имеющей свой язык. Это могло бы подставить под сомнение полноту успеха сионистского проекта.
На первый взгляд, победа иврита была полной. Причем даже длительный конфликт между ивритом и идишем почти был вытеснен из коллективной памяти. В частности, один из столпов израильской историографии Шмуэль Этингер считает ключевым событием, повлиявшим на победу иврита в школах ишува, иврито-немецкий «языковой спор» 1913 года. Суть его состояла в том, что еврейско-немецкая благотворительная организация «Эзра» инициировала введение немецкого языка в качестве языка преподавания в технических школах ишува.
На фоне такой тоталитарной установки на «забывание», идиш в Эрец-Исраэль, как доказала Хавер, не пропал. В первые десятилетия существования нового ишува (еврейской общины после 1880‑х годов) многие его жители продолжали разговаривать на идиш. Тогда ишув был не на столько развит, чтобы быть способным использовать только иврит. Даже основатели Тель-Авива и сионистские иммигранты в новых поселениях не сразу заговорили на иврите. Однако они почти сразу начали пользоваться прилагательным «ивритский» вместо «еврейский»: Тель-Авив – «ивритский» квартал Яффы, «ивритские» рабочие и т. п.
В сионистской Палестине, в первую очередь, был трансформирован порядок сосуществования идиша и иврита, в котором каждому из этих языков было отведено свое особое место. Так, иврит стал не только языком высокой культуры, но и языком повседневного общения, а идиш - полностью делегитимизирован. Хотя официального признания у идиша не было, но, по факту, многие евреи Палестины им пользовались, вплоть до 40-х годов прошлого века. Даже Бен-Гурион когда-то сказал, что сионисты вынуждены использовать для пропаганды многие языки, но для «нашей культурной работы единственным языком остается иврит». В такой ситуации идишу было отдано место утилитарного языка повседневности.
Идиш оказался в позиции, с одной стороны – родного и любимого языка, а с другой – идеологически отвергнутого. Большинство израильских историков, как правило, не акцентируют внимание на психологических трудностях, испытываемых выходцами из Восточной и Центральной Европы при «уживании» с ивритом. Зато в исследованиях Хавер поднимается проблема культурного и ментального раскола, который произошел на пересечении идеологии и личного опыта.
Хавер указывает на явное игнорирование израильскими историками существования в Палестине идишской литературы. При этом во время второй алии, которая пришлась на 1904-1914гг., отмечалось бурное развитие литературы на идиш в Эрец-Исраэль. Это было связано и с тем, что у ивритской словесности на тот момент были ограниченные возможности.
Так сложилось, что творчество большого числа литераторов ишува не вписывалось в сионистский нарратив. В монографии Яэль Хавер рассматриваются писатели, чье творчество отражает различные идеологические и эстетические тенденции. В качестве примера анализируется творчество писателя периода второй алии Залмена Брохеса. Его ранним работам присущ несионистский характер, в них писатель предлагал более сложное и разнообразное видение Палестины, чем в книгах его и наших современников, идеализирующих сионистскую идентичность первопоселенцев.
Писатель Авром Ривес, как считает Хавер, также показывал культурное и идеологическое многообразие ишува, а в его произведениях часто можно встретить арабов и христиан. Поэтесса Рикуда Поташ, в свою очередь, всю свою жизнь, до середины 1960-х годов писала на идише.
Ивритской литературе не удалось избежать влияния со стороны идишской культуры. Даже у таких безусловных израильских классиков, как Йосеф-Хаим Бреннер и ранний Агнон можно найти построение предложений и фраз под влиянием языковых структур идиша. Более того, Бреннер отзывался об идише, как о «сионистском языке», «языке наших матерей, который клокочет в наших устах».
Таким образом, Яэль Хавер смогла предложить альтернативный общепринятому взгляд на историю израильской литературы, и даже выстроить ее «теневую» версию. Историк показала, насколько популярной была идишская литература в ишуве в период между 1928 и 1946 годами. В то время на идише издавалось 26 литературных журналов. Прибытие иммигрантов четвертой алии (1924–1928 годы) повлекло за собой некий «ренессанс» идишской культуры – спрос на ивритские и идишские газеты был примерно одинаковым. В этот период, в 1927 году, совет директоров Еврейского университета в Иерусалиме одобрил план создания в университете кафедры идиша, но ему не дали реализоваться влиятельные сионисты и радикальная организация Мегиней а-Сафа а-Иврит («Бригада защитников языка иврит»). Именно эта организация инициировала травлю Хаима Житловского во время его визита в Палестину еще в 1914 году. Деятельность «Бригады» была направлена на борьбу с использованием идиша (зато против английского языка организация ничего не имела). Узнав о возможном открытии кафедры идиша, активисты «Бригады» выпустили плакаты в траурных рамках: «Кафедра жаргона – уничтожение Ивритского университета» и «Кафедра жаргона – идол в Ивритском Храме».
Кафедре идиша суждено было быть открытой только в 1951 году, после уничтожения идишской культуры в результате Холокоста и политики государственного антисемитизма в Советском Союзе, спустя три года после основания Государства Израиль. К тому времени идиш уже не представлял более опасности для иврита. Создание кафедры положило начало легитимизации идиша в израильской культуре. Во время своего выступления на открытии кафедры, Дов Садан заявил, что идиш помог сохранить иврит. Это можно было расценивать как присвоение идишу статуса второстепенного культурного явления, существующего на службе у иврита.
И тут же Хавер продемонстрировала реальную роль идиша в жизни ишува, функции которого явно выходили за пределы сохранения возрожденного иврита. С этим согласился и Дов Садан, который спустя почти двадцать лет после открытия кафедры, перед идишской аудиторией в Нью-Йорке, заявлял об уникальном видении идишских писателей ишува. По его словам, «эта особая группа имела важное значение – она открыла новые горизонты и новую землю для литературы на идише: Землю Израиля, не как ностальгию по детству или туристическую тему, а как осязаемый каждодневный опыт развития и борьбы ишува».
Хотя Хавер не затрагивает в своей работе период существования Государства Израиль, но известно, что идиш так и не стал изгнанным из коллективной памяти языком. Большая алия из СССР/СНГ в дополнении к пробудившемуся в израильском обществе интересу к своим корням и культурному наследию диаспоры способствовали получению идишем государственной поддержки.
Сегодня в Израиле функционируют идишские клубы, в Тель-Авиве создан идишский театр, ряд израильских авторов пишет на идише, а Еврейском университете в Иерусалиме и в Университете Бар-Илан на идише проводится изучение этого языка и созданной на нем художественной литературы.