Во второй части этого выпуска: Русский эротический фольклор: охальные песни. «Красное сухое» с украинским писателем Юрием Андруховичем.
Почти полвека назад писатель, лауреат Нобелевской премии Исаак Башевис-Зингер сказал: «Идиш содержит в себе витамины, которых нет в других языках». Что же это за витамины? О них и о своей любви к идишу рассказывает пианист, лауреат самых престижных музыкальных премий, почётный член Королевской академии музыки в Лондоне Евгений Кисин. Его записала Карина Арзуманова.
– Иосиф Бродский когда-то сказал в связи с тем, что, переехав в Америку, начал писать на английском, так же и на английском: «Я считаю, что два языка — это норма. В России, кстати, так оно всегда и было. Я, конечно, понимаю, что услышать такое уместно из уст русского дворянина, нежели из уст русского еврея». Помню, когда я впервые прочитал это высказывание, то сразу же подумал: а почему, собственно? Ведь как раз в старые добрые времена для русских евреев двуязычие было нормой. Они пользовались, естественно, русским языком, языком страны проживания, и идишем, языком своего народа, который был для них родным. Я, признаться, всегда им завидовал, так же как представителям других народов бывшего Советского Союза, которые благодаря тому, что они имели свою национальную территорию, помимо русского языка знали и свои родные языки с детства. Мои дедушка и бабушка говорили на идише, а родители уже нет, хотя знали десяток-другой, может быть и больше еврейских слов, иногда вставляли их. А впервые идиш я услышал еще в детстве от дедушки с бабушкой. В детстве я целое лето проводил с ними на даче. Много лет спустя я написал об этом стихотворение на идише именно про то, как бабушка с дедушкой на нем разговаривали, а я слушал, иногда спрашивал у них, что означает то или иное слово и выражение. С тех пор что-то осталось у меня в душе.
Трудно публично говорить о том, что дорого, потому что это всегда интимные вещи. Но, с другой стороны, мне всегда, с детства на самом деле, хотелось делиться с другими людьми тем, что мне дорого, именно поэтому я всегда любил не просто играть на фортепиано, но играть концерты, играть для людей, а не для самого себя. Поэтому же некоторое время назад я начал публично декламировать стихи на идише, чтобы познакомить людей хотя бы с некоторыми из сокровищ идишской поэзии. Научился я читать на идише постепенно. Я выучил буквы, а потом мне в руки попал альбом из двух пластинок, запись фрагментов из самой первой постановки Камерного еврейского музыкального театра, фрагменты из оперы-мистерии под названием «Черная уздечка белой кобылице». Одна брошюра, приложенная к этому альбому, была на русском, другая на идише. И уже зная еврейские буквы, я начал сравнивать имена и фамилии на двух языках и таким образом немножко учиться читать. А потом уже, после того как я переехал в Америку, я купил там самоучитель идиша для англоговорящих, репринтное издание. И, кажется, примерно в то же время получил в подарок самоучитель, написанный педагогом, лингвистом Семеном Сандлером, тогда уже все встало на свои места, я разобрался в грамматике, после этого мог читать литературу. Именно идиш, как я уже говорил, я слышал с раннего детства, потому именно он запал мне в душу. Поначалу я думал: сначала выучу идиш, потом иврит. Но чем больше учил я идиш, тем больше погружался в него и увлекался им. Так что до настоящих занятий ивритом у меня так до сих пор не дошли руки. Потому что на самом деле это просто огромное богатство — идишская культура. Надеюсь, за всю свою жизнь успеть прочесть все шедевры, созданные на ней. К счастью, есть много хороших переводов великих советских еврейских поэтов, таких как Перец Маркиш, Давид Гофштейн, Самуил Галкин. Вот, например, из любовной лирики Гофштейна в переводе Валерия Слуцкого.
На строгих стульях
В полумгле каморки
Одежды наши — две невнятных горки...
Как на песке
Пустынного залива
Они
Нас поджидают терпеливо...
Там вдалеке
Покинутые стены,
А здесь — безумство волн, кипенье пены...
О, не спеши смежить усталый взгляд,
То трепетное зеркало, в котором
Сквозь влажный блеск еще стремлюсь я взором
В прекрасное забытое “назад”...
Это очень хороший перевод, и все же он менее сильный, чем оригинал, потому что в оригинале не просто «безумство волн, кипенье пены», там есть такие слова «вокруг мировое пространство». И не просто «безумство волн, кипенье пены», а «и волны гонятся и дышат пеной».
Обложка ежемесячного журнала группы «Ин зих» («В себе»). Нью-Йорк. 1920 год
Обложка ежемесячного журнала группы «Ин зих» («В себе»). Нью-Йорк. 1920 год
Самый любимый мой еврейский поэт Янкев Глатштейн, принадлежавший в свое время к литературному направлению «инзихисты», от выражения «Ин зих» («В себе»). Почему я его люблю больше всех? За его невероятную внутреннюю силу, совершенно космическую фантазию, воображение в сочетании с богатейшим словотворчеством. Свое знаменитое, может быть самое знаменитое стихотворение «Доброй ночи тебе, мир» Глатштейн заканчивает строками: «Целую тебя, закрученная еврейская жизнь. Плачет во мне радость прихода». По контексту можно было бы последнее слово перевести как «возвращение», в смысле возвращениек еврейской жизни. Поскольку я не являюсь настоящим приверженцем ни одной из традиционных религий, если бы у меня спросили, какой веры я человек, я бы в ответ процитировал стихотворение Глатштейна, которое называется «Моцарт». «Мне приснилось, что не евреи распяли Моцарта и похоронили его в могиле для нищих, но евреи сделали его божьим человеком и благословили его память. Я, его апостол, обежал весь свет и обращал в свою веру каждого встречного. Всюду, где я встречал христианина, я обращал его в моцартианство. Как бедна и как скупа в сравнении с моцартовским наследием Нагорная проповедь».
Году в 2000-м я познакомился с еврейским писателем Борисом Сандлером. Впоследствии мы подружились, и Борис стал моим литературным наставником и бессменным редактором моих писаний на идише. Через Бориса я сразу же познакомился с видным идишистом Геннадием Эстрайхом. Ох, много я бедного Гену изводил по телефону всякими расспросами о том, что читал, связанном с идишем, с еврейскими писателями. Как он только меня тогда терпел часами. А много лет спустя, когда я уже в достаточной степени овладел идишем, мы с Борей и с Геной начали разговаривать только на нем. Я каждый раз очень дорожу этими часами, минутами. Ну а потом я начал пробовать и сам писать на идише. Еще прежде, чем начать писать свои собственные стихи на идише, я начал переводить популярные песни с русского на идиш. Много лет у меня была мечта, которой не суждено было сбыться. Мечтал я встретиться с Никулиным и саккомпанировать ему на рояле «Песню про зайцев». Не успел, всеобщий наш любимец Юрий Никулин ушел из жизни уже более 20 лет назад. Но несколько лет спустя я перевел «Песню про зайцев» на идиш. Боря Сандлер перевод мой одобрил. И с тех пор я люблю петь эту песню друзьям на вечеринках, всем она очень нравится.
У моего литературного агента и редактора Бори Сандлера больше всего замечаний было к моему переводу «Темной ночи». Причем что интересно: у меня все так вроде бы ложилось на идиш, я перевел почти дословно. Но Боря мне сказал: на идише это не передает необходимую интимную атмосферу. Я поначалу не понимал, чего он от меня хочет. Например, я перевел дословно: «и у детской кроватки тайком». А Боря это заменил на «и у колыбельки тихонько». Тогда я что-то понял и вместо «верю в тебя, дорогую подругу мою», написал «сердечко мое». На русском это звучит немножко сентиментально, а на идише очень хорошо. Потом стал переводить уже и серьезные художественные произведения, например, монолог Гамлета «Быть или не быть?».
Борис Сандлер
Борис Сандлер
Самое последнее стихотворение, которое я перевел на идиш — это блоковский «Коршун». Было это несколько месяцев назад, я был тогда на гастролях в Азии и во время одного из концертов, играя средний эпизод соль-минорной прелюдии Рахманинова, вдруг вспомнил блоковские строки: «Доколе матери тужить, доколе коршуну кружить». А я уже давно, думая о чем-то, нередко сразу же перевожу для себя свои мысли на идиш. И вот, переводя эти строки, я сообразил, что их можно срифмовать на идише. Потому что одно из слов, из которых состоит еврейский глагол «тужить» рифмуется с еврейским словом «коршун».
Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг. —
В избушке мать над сыном тужит:
«На́ хлеба, на́, на́ грудь, соси,
Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война,
Встаёт мятеж, горят деревни,
А ты всё та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней. —
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
Сначала я перевел эти две последние строчки блоковского стихотворения, а потом и все стихотворение целиком. И вот мой перевод на идиш, правда, у меня он получился не четырехстопным, как у Блока, а пятистопным ямбом.
די לאָנקע איז פארשלעפערט, איבער איר
אן אומקרײַז נאָך אן אומקרײַז מאכט א גײַער.
א מוטער מיט איר קינד זיצט בײַ דער טיר
פון אָרעם שטיבל און איז זיך מצער:
״נא, זויג, אלץ, וואָס איך האָב, וועל איך דיר געבן.
וואקס אויף און זײַ געהאָרכזאם דײַן גאנץ לעבן.״
מלחמה רעשט און מאכט דאָס לעבן וויסט,
אין דערפער הייבט זיך אויף דער בונט און ברענט ער,
און דו, מײַן לאנד, נאָך אלץ דאָס זעלבע ביסט,
אין שיינקייט דײַנער אוראלטער, פארוויינטער. -
ווי לאנג וועט זיך די מוטער זײַן מצער?
ביז וואנעם וועט ארומשוועבן דער גײַער?
Когда убили Бориса Немцова, с которым я совсем немного был знаком, один раз мы с ним встречались, он сразу же, как и со всеми, перешел на «ты», мне захотелось написать стихи его памяти. У меня получились четыре коротких стихотворения, в которых и я обращаюсь к нему, уже погибшему, на «ты». В еврейской традиции считается, что в пятницу вечером, когда наступает шаббат, священный для евреев день, на землю спускаются ангелы. Также в еврейской традиции считается, что праведники умирают в шаббат, а Немцова убили именно в пятницу поздно вечером, что мне сразу же пришло в голову, вот я написал: «Очевидно, в канун субботы, когда ангелы тихо спешат вниз на нашу землю, злодеи тайно в темноте тоже творят здесь свои злодейства для того, чтобы отважные, смелые люди умирали как мученики и как праведники».
Шолом-Алейхем как-то написал, что много потрудился для того, чтобы русский стал его родным языком. Вот я уже много лет, не одно десятилетие тружусь над тем, что раз уж так получилось, что идишу не суждено было с самого начала стать моим родным языком, я тружусь над тем, чтобы это в конце концов произошло. Мне этого очень хочется.