Слежка, проводимая опытным детективом, не бросается в глаза, но не потому, что тот, кто осуществляет данную функцию, просто сам по себе ничем не примечателен. Дело скорее в том, что он уподобляется тени, отбрасываемой объектом наблюдения, то есть воспринимается как некий естественный феномен.
Прежде всего следует отметить, что заострение внимания на некоторых деталях не означает того, что в них кроется ключ к разгадке тайны. Так, сразу укажем на то, что мистер Чарлз Анвин, родившийся и проживший в этом городе всю свою жизнь, действительно каждый день отправлялся на службу на велосипеде, даже когда шел дождь. Он уже давно научился держать над собой открытый зонтик, не переставая при этом работать педалями. Надо было лишь зацепить ручку зонтика за руль. В результате этого велосипед становился менее маневренным и сужалось поле зрения, а потому Анвин, учитывая то, что его повседневное расписание теперь включало посещение Центрального вокзала, понимал: рано или поздно он окажется в критической ситуации.
Хотя Анвин был из породы людей неприметных, гоняя на велосипеде да еще и под раскрытым зонтом, он становился чрезвычайно заметен. Пешеходы расступались перед ним еще до того, как он начинал трещать своим звонком, мамаши теснее прижимали к себе детей, а те — с открытыми от изумления ртами — глазели на проезжающего мимо велосипедиста под раскрытым зонтом. На перекрестках он избегал встречаться взглядами с водителями автомобилей, дабы не подавать ложные надежды на то, что он готов уступить им путь. Да и вообще день явно не задался. Сегодня Анвин запаздывал. У него подгорел утренний омлет, он повязал не тот галстук, чуть не забыл свои наручные часы — и все потому, что за несколько минут до пробуждения ему приснился ужасный сон, впрочем, так и не прекращавший его тревожить и отвлекать. А тут еще и ботинки начали промокать, так что пришлось поднажать на педали.
Перед западным порталом Центрального вокзала он спрыгнул с велосипеда и, прислонив его к фонарному столбу, зафиксировал цепью. Вращающиеся двери вокзала крутились безостановочно, выталкивая под дождь пассажиров, чьи черные зонтики стремительно, один за другим, раскрывались подобно распускающимся цветам. Он сложил зонт и проскользнул внутрь, проверив время своего появление в зале ожидания вокзала.
Его не требующие подзавода часы, подаренные руководством Агентства в ознаменование его двадцатилетней безупречной службы, шли синхронно — секунда в секунду — с оснащенными четырьмя циферблатами вокзальными часами, установленными над справочным бюро в самом центре огромного зала. Было семь часов двадцать три минуты утра. У него оставалось еще три минуты до появления со стороны южного портала женщины в клетчатом пальто с тщательно заколотыми и убранными под шляпку волосами.
Он подошел к стойке буфета и встал в очередь страждущих заполучить завтрак. Стоявший впереди него мужчина заказал кофе с двумя ложками сахара, без сливок.
— Медленно нынче движемся, верно? — посетовал Анвин, но мужчина не ответил, наверное, заподозрив какой-нибудь подвох, которыми нередко пользовались привокзальные бродяги.
В конце концов, так даже лучше. Анвину следовало избегать случайных разговоров. Если кому-то придет в голову поинтересоваться, почему это он теперь каждое утро наведывается на Центральный вокзал, проживая всего в семи кварталах от своего офиса, он ответит, что заглядывает сюда просто выпить кофе. Но это было бы заведомой ложью, и он надеялся, что ему никогда не придется прибегнуть к ней.
Усталого вида юноша, казавшийся своего рода приложением к исторгающим пар кофеваркам — Невилл, если верить его нагрудному бейджику, — как заведенный размешивал сахар в пластиковом стаканчике. Мужчина, дожидавшийся кофе с двумя ложками сахара, без сливок, рассеянно взглянул на часы, и Анвин, не оборачиваясь, почувствовал, что не пройдет и минуты, как женщина в клетчатом пальто будет здесь, вернее — в южном крыле зала. Он даже забыл про кофе. Но что, если кто-то станет спрашивать о цели его утренних визитов на Центральный вокзал, а в ответ услышит, что все объясняется его пристрастием к совершенно уникальным вкусовым качествам местного кофе, но при этом не увидит даже пустой чашки у него в руках?! Нет ничего хуже лжи, которой никто не верит.
Когда подошла очередь Анвина делать заказ, Невилл спросил, хочет ли он кофе с сахаром или со сливками.
— Просто кофе. И побыстрее, пожалуйста.
Невилл чрезвычайно осторожно налил кофе в стаканчик, а потом с не меньшей осмотрительностью прикрыл его крышечкой и обернул бумажной салфеткой. Анвин взял все это и отошел, прежде чем юноша отсчитал сдачу.
Табуны утренних пассажиров брели как лунатики под монотонное вещание вокзальных громкоговорителей и шелест разворачиваемых газет. Анвин глянул на свои всегда подзаведенные и безотказно работающие часы, и в этот момент горячий кофе выплеснулся из-под крышки и потек по пальцам. После чего, естественно, последовали и дальнейшие неприятности. Портфель ударил его по коленке, зонтик, зажатый под мышкой, начал выскальзывать, а ботинки заскользили по мраморному полу. Но его уже ничто не могло отвлечь. Он никогда не опаздывал на встречу с ней. Перед ним уже возвышалась помпезная арка четырнадцатого терминала, а происходило это все в семь часов двадцать шесть минут. И женщина в клетчатом пальто с тщательно заколотыми и убранными под серую шляпку волосами влетела в зал через вращающиеся двери и сразу сощурилась от яркого света, царившего внутри.
Она стряхнула капли воды с зонтика и взглянула на сводчатый потолок, словно опасаясь, что сквозь него прольются хляби небесные. Она дважды чихнула, прикрывшись ладонью в перчатке, и Анвин отметил с дотошностью архивиста, раскопавшего ранее неизвестные документы, эту особенность, доселе не проявлявшуюся столь явно. Она шла по залу строго по прямой линии. Сделав таким образом тридцать девять шагов (никогда не менее тридцати восьми, никогда не более сорока), она оказалась у своего обычного места неподалеку от входа. Анвин извлек из кармана пальто потрепанное расписание поездов и принялся изучать его, делая вид, что крайне заинтересован содержанием этого документа.
Сколько раз она вот так стояла здесь и ждала, пока наконец он ее заметил? И чье лицо она надеялась углядеть в потоке сошедших с поезда пассажиров? Она была очень красива, причем той спокойной, тихой красотой одинокого и незаметного человека, которую видят только особо внимательные. Ее кто-то обманул? Не выполнил данного ей обещания? По собственной воле или в результате несчастного случая? Анвин был в Агентстве всего лишь клерком, ему, собственно, и не пристало задавать вопросы со столь дальним прицелом или предпринимать нечто напоминающее расследование. Восемь дней назад он приехал на Центральный вокзал и даже купил билет, потому что был настроен на некоторое время уехать из города, но, увидев эту женщину в клетчатом пальто, остался на месте. Ее вид заставил его теряться в догадках, он и сейчас продолжал гадать по поводу этой особы, не будучи в силах остановиться. Эти поездки он совершал в частном порядке, просто желая разрешить связанные с ней проблемы.
Снизу, от железнодорожных путей, веяло ветерком, колыхавшим подол ее пальто. В семь двадцать восемь к перрону подошел поезд, как обычно, опоздавший на одну минуту. Прибытие сопровождалось шипением тормозов. Двери раздвинулись, более сотни черных дождевых плащей заполонили перрон, из вагонов все разом хлынули к выходу. Она стояла, обтекаемая этим потоком, приподнявшись на цыпочки и поворачивая голову то вправо, то влево.
Последний плащ просквозил мимо. Ни один из прибывших возле нее не остановился.
Анвин убрал расписание обратно в карман, сунул зонт под мышку, поднял свой портфель и, наконец, взял стаканчик с кофе. Никто не нарушил одиночество этой женщины; может быть, он сейчас должен ощущать чувство вины, испытав облегчение? До тех пор пока никто возле нее не остановится, она будет продолжать приезжать на Центральный вокзал, и он — тоже. Явно разочарованная, она направилась к вращающимся дверям. Он последовал за ней, стараясь оставаться в нескольких шагах позади.
Он заметил пряди каштановых волос, выбившиеся у нее из-под шляпки. Он мог даже пересчитать веснушки у нее на шее, но эти подробности мало что значили — в ней все было тайной. Анвин сейчас желал только одного — как и прошлым утром, как и все семь дней до этого: чтобы время остановилось, как остановился поезд возле перрона; он желал этого со всей страстностью, на которую только была способна его слабая и нерешительная натура.
И вот сегодня утром это произошло. Женщина в клетчатом пальто уронила свой зонтик. Обернулась и взглянула на него. Ее глаза — он никогда еще не видел их так близко — были цвета тусклого серебра, как старинное зеркало. Попеременное чередование данных о прибытии и отправлении поездов на табло объявлений прекратилось. Секундные стрелки на четырех циферблатах вокзальных часов дрожали, застряв между цифрами. Механизм всегда подзаведенных часов Анвина застопорился.
А все потому, что ее зонт лежал на полу между ними. Но руки у него были заняты, а пол был так далеко…
— Мистер Чарлз Анвин? — обратился к нему кто-то, находящийся позади.
Табло с расписанием поездов снова пришло в движение, часы вспомнили про свои обязанности, вокзал снова загалдел и зашумел. Полный человек в костюме «в елочку» смотрел на него желто-зелеными глазами, шевеля толстыми пальцами, словно он исполнял ими некий танец на полях своей шляпы, которую держал в левой руке.
— Мистер Чарлз Анвин, — повторил он, на сей раз уже не вопросительным тоном.
Женщина в клетчатом пальто подобрала свой зонт и пошла прочь. Мужчина в костюме «в елочку» продолжал ждать ответа.
— Кофе… — начал было объяснять Анвин.
Мужчину этот ответ явно не удовлетворил.
— А пройдемте-ка вон туда, мистер Анвин, — сказал он, махнув шляпой в сторону северного крыла вокзала.
Анвин оглянулся, но женщина уже пропала за вращающимися дверями.
Что ему оставалось делать, как не последовать за этим человеком? Если он знал, как его звали, то также вполне мог быть осведомлен и в тайнах Анвина, например быть в курсе того, что совершаются без какой-либо видимой причины такие вот посещения вокзала. Он провел Анвина по длинному коридору, вдоль которого на стульях сидели мужчины, читавшие газеты, а шустрые и ловкие мальчишки начищали им ботинки.
— Куда мы идем?
— Туда, где можно поговорить наедине.
— Я опоздаю на работу.
Мужчина в костюме «в елочку» размашистым жестом открыл свой бумажник и предъявил служебный бэйджик Агентства, представлявший его как Сэмюела Пита, детектива.
— Вы уже на работе, — сухо констатировал Пит. — Причем на полчаса раньше, чем можно было бы ожидать, зная ваше расписание, мистер Анвин.
Они шли уже по другому коридору, еще менее освещенному, чем первый, и к тому же перегороженному рядами щитов с надписями, предупреждавшими о том, что полы мокрые и скользкие. Из-за них выглядывал человек в сером комбинезоне, медленно и лениво возивший фязной шваброй по мраморному полу, усыпанному красными и оранжевыми дубовыми листьями. Через этот своеобразный ковер вела тропинка, протоптанная, видимо, пассажирами, прибывшими на одном из ранних поездов из провинции.
Детектив Пит несколько раз демонстративно прокашлялся, и когда человек в комбинезоне, шаркая подошвами, приблизился к ним, отодвинул в сторону один из щитов, удаляя таким образом препятствие для дальнейшего продвижения.
Пол был абсолютно сухой. Анвин заглянул в ведро уборщика. Оно было пустое.
— А теперь слушайте меня внимательно, — начал свое выступление детектив Пит весьма значительным тоном, подчеркивая сказанное постукиванием своей шляпы по груди Анвина. — Вы, несомненно, весьма странный человечек. И привычки у вас не менее странные. На этой неделе каждое утро в одно и то же время мистер Чарлз Анвин появляется на Центральном вокзале. Но не садится в поезд. А его квартира всего в семи кварталах от офиса.
— Я приезжаю, чтобы…
— Да к черту все это, Анвин, не надо мне сказки рассказывать. Нам даже нравится, что у наших оперативников имеются свои маленькие тайны. Смотри «Руководство», страница девяносто шесть.
— Но я не оперативник, сэр. Я просто клерк, работаю на четырнадцатом этаже. И мне очень жаль, что вы зря потратили на меня свое время. И мы оба теперь опоздали на работу.
— Я ведь, кажется, объяснил вам, — проворчал Пит, — что вы уже на работе. Забудьте про четырнадцатый этаж. Вам надлежит явиться в комнату 2919. Вы получили повышение.
Из кармана пальто Пит вытащил зеленый томик в твердом переплете с надписью, тисненной золотом: «Руководство по раскрытию преступлений».
— Наш сборник нормативных положений, — пояснил он. — Он мне неоднократно жизнь спасал.
У Анвина обе руки по-прежнему были заняты, поэтому Пит сунул томик ему в портфель.
— Здесь какая-то ошибка, — промямлил Анвин.
— Благо это для вас или нет, но кто-то вас заметил. И у вас уже не будет возможности и дальше оставаться в тени. — Он не сводил с Анвина долгого и пристального взгляда. Его густые черные брови сошлись в одну линию и насупились, а губы сжались и лицо приняло жесткое выражение. Но когда он снова заговорил, его голос был тихим и спокойным, даже добрым. — Я не уполномочен вдаваться в детали, но вы все же послушайте. Ваше первое дело будет нетрудным. Я начинал, черт возьми, именно так. Но вы в нем задействованы несколько больше. Может, потому, что вы так долго прослужили в Агентстве, а возможно, потому, что у вас есть некие друзья или враги. Меня это вообще-то не касается. Все дело в том…
— Пожалуйста, извините, — попытался прервать его Анвин и посмотрел на часы. Было семь тридцать четыре.
Детектив Пит помахал рукой, словно разгоняя дым.
— Я уже сказал вам больше, чем был бы должен. Все дело в том, Анвин, что вам понадобится новая шляпа.
Мягкая зеленая шляпа трилби была у Анвина единственной. Ничего иного у себя на голове он и представить не мог.
Пит сдвинул на лоб свою широкополую шляпу.
— Если мы когда-нибудь встретимся, сделайте вид, что вы меня не знаете. Понятно?
Он ткнул пальцем в сторону уборщика и добавил:
— Увидимся позже, Арти.
И его костюм «в елочку» исчез за углом.
Человек в сером комбинезоне возобновил свою деятельность, вытирая сухой пол сухой шваброй и отгребая ворохи дубовых листьев с одного конца коридора в другой.
В рапортах, получаемых Анвином каждую неделю от детектива Сайварта, часто встречалась информация о тех, кто, не будучи сотрудниками Агентства, тем не менее имел представление о некоторых аспектах какого-нибудь расследуемого дела, — о тех, кто, как мог бы сформулировать детектив, был «в курсе». Может, этот уборщик один из таких?
На его нагрудном кармане красовались криво вышитые красной ниткой имя и фамилия.
— Мистер Артур, сэр?..
Артур продолжал работать, и Анвину пришлось отскочить назад, чтобы двигающаяся из стороны в сторону швабра не налетела на него. Глаза уборщика были закрыты, рот чуть приоткрыт. При этом он издавал странные звуки, низкие, едва слышные, словно шепот. Анвин придвинулся ближе к нему, чтобы расслышать слова.
Но слов никаких и не было, да и не могло быть. Уборщик, похрапывая, спал на ходу.
Выйдя на улицу, Анвин бросил стаканчик с кофе в мусорный бак и посмотрел в сторону, где находился центр города и, соответственно, серый монолит штаб-квартиры их Агентства, чьи верхние этажи были сейчас скрыты пеленой дождя. Когда-то, уже давно, он признался себе, что ему не нравится вид этого здания, так как от него падает слишком длинная тень, а при взгляде на камни, из которых сложены его стены, пробирает озноб и кажется, что находишься рядом с гробницей. Гораздо лучше, думал он, работать внутри подобного здания, чем целый день глазеть на него.
Чтобы наверстать упущенное время, Анвин рискнул поехать коротким путем, через проулок, настолько узкий, что он едва протискивался между домами с раскрытым зонтом. Металлические наконечники на спицах зонта скребли по стенам, а велосипед беспрестанно подпрыгивал на булыжной мостовой переулка.
Он уже начал составлять в уме рапорт, намереваясь наиболее убедительно объяснить в нем свое повышение по службе, которое он решил упоминать только в закавыченном виде, так как иначе оно приобретало уж слишком большую значимость. Ошибки в их конторе случались довольно редко. Это, конечно, была крупная организация, она состояла из множества разных департаментов и отделов, предназначение большинства из них было совершенно непостижимо для Анвина. И вот в одном из этих подразделений была явно допущена ошибка. Кто-то что-то проглядел и, что хуже всего, позволил этой ошибке реализоваться в некоем документе.
Он замедлил ход, чтобы объехать осколки битых бутылок, и спицы его зонта согнулись при соприкосновении со стеной на одном из поворотов. Он уже приготовился услышать шипение воздуха, выходящего из проколотой шины, но тем не менее все обошлось.
Весьма противоречивая новость, посланцем которой явился детектив Пит, тяжким бременем легла на плечи Анвина. Он смирился с ней, пусть и без особой радости, и, воодушевленный осознанием того, что является одним из самых опытных функционеров из весьма особого отдела на четырнадцатом этаже, в конце концов решил, что лучше всех подготовлен к тому, чтобы справиться с подобной напастью. Этому событию будет уделено должное внимание на каждой странице его рапорта. Несомненно, босс, прочитав окончательный вариант этого сочинения, откинется назад, на спинку своего кресла, и скажет себе: «Слава Богу, это дело попало к мистеру Чарлзу Анвину, а не к какому-нибудь неумехе».
Анвин поднажал на педали, чтобы велосипед не шатало из стороны в сторону, и вылетел из проулка под дождь вместе со вспугнутой им стаей голубей.
За все годы службы в Агентстве он никогда не сталкивался с проблемой, не имеющей решения. То, что случилось нынче утром, хотя и вывело его из равновесия, но исключением не станет. Он был уверен, что все разрешится еще до обеденного перерыва.
Однако, даже помня о своих новых обязанностях и огромной ответственности, возложенной на него, Анвин продолжал все время думать о сне, приснившемся ему перед пробуждением, о том самом, настолько его обеспокоившем и отвлекшем, что он допустил подгорание утреннего омлета и чуть не прозевал женщину в клетчатом пальто.
По природе он был человеком, всегда дотошно и педантично анализирующим свои сновидения, умеющим внести полную ясность во все привидевшиеся ему ночные грезы и фантазии, а это являлось редким качеством, насколько ему было известно. Но он все-таки не привык к подобным шокирующим видениям, а это к тому же, как ему казалось, было отнюдь не плодом его воспаленного воображения, но скорее напоминало своего рода официальное коммюнике.
В этом сне он встал с постели и отправился принимать ванну и там обнаружил, что в ней вальяжно расположился какой-то незнакомец, голый, если не считать шляпы. Толстая шапка мыльной пены возле его груди была серой от пепла, сыпавшегося с его сигары. Его кожа тоже была серой, она напоминала газетную полосу, замаранную типографской краской, а на душевую занавеску было наброшено его огромное и тяжелое серое пальто. Цвет присутствовал только в тлеющем огоньке на кончике сигары незнакомца, но он пламенел так ярко, что поднимавшийся над ванной пар отсвечивал красным.
Анвин встал в дверях с чистым полотенцем на руке и в банном халате, туго перетянутом поясом. Почему это, размышлял он, кому-то пришло в голову пускаться во все тяжкие, проникая в его квартиру, всего лишь для того, чтобы покрасоваться голым в ванне?
Незнакомец не произносил ни слова. Он поднял из воды одну ногу и стал тереть ее щеткой на длинной ручке. Покончив с этим, он снова намылил щетку и неспешно взбил пену, напоминающую пивную. Потом начал скрести другую ногу.
Анвин наклонился, чтобы лучше рассмотреть его лицо под полями шляпы, и увидел тяжелую небритую нижнюю челюсть, известную ему только по газетным фотографиям. Это был оперативник из Агентства, находившийся в непосредственном подчинении Анвина.
— Детектив Сайварт, — обратился к незваному гостю Анвин, — что вы делаете в моей ванне?
Сайварт выпустил из рук щетку, тут же упавшую в воду, и вынул сигару изо рта.
— Никаких имен не называть! — назидательно заметил он. — Мое, во всяком случае. Никогда не знаешь, кто тебя может подслушивать. — Он, желая, видимо, расслабиться, глубже погрузился в мыльную пену. — Вы и представления не имеете, Анвин, как это было трудно — устроить эту встречу. Вы разве не знаете, что нам, оперативникам, никогда не сообщают, кто курирует наши дела? Все эти годы я просто сдавал свои рапорты и отчеты на четырнадцатый этаж. И вот, как оказывается, они ложились к вам на стол. А вы, кажется, забываете некоторые вещи.
Анвин поднял руку, как бы протестуя, но Сайварт, помахав перед его носом сигарой, продолжил:
— Когда Енох Хоффман совершил кражу «двенадцатого ноября», а вы заглянули в утренние газеты и увидели, что после понедельника сразу наступила среда, то, несомненно, забыли про вторник, так же как, впрочем, и все остальные.
— Даже в ресторанах исключили из меню блюда, подаваемые по вторникам, — попробовал оправдаться Анвин.
Огонек на кончике сигары Сайварта запылал ярче, а над ванной поднялось еще больше пара.
— Вы и про мой день рождения тоже забыли, — с тяжким вздохом заметил он. — Я не получил даже поздравительной открытки, вообще ничего.
— Никто не знает, когда у вас день рождения.
— А ведь можно было бы и догадаться. В конце концов, вы знаете мои данные лучше, чем кто-либо другой. Вам известно, что я ошибался на ее счет, всю дорогу ошибался. Так что вы мой единственный шанс. Попытайтесь, ладно? Попытайтесь запомнить хоть что-то. Например, вот что: глава восемнадцатая! Понятно?
— Да.
— Повторите! Глава восемнадцатая!
— Глава, обозначаемая словом «слон», — помимо собственной воли произнес Анвин.
— Безнадежен, — пробормотал Сайварт.
При обычных условиях Анвин никогда не сказал бы «слон», если хотел сказать «восемнадцать», даже во сне. Уязвленный обвинениями Сайварта, он выпалил совсем не то слово, потому что в каком-то затянутом паутиной уголке его памяти таилось давным-давно упрятанное туда поверье, согласно которому слоны никогда ничего не забывают.
— Та девушка, — продолжил Сайварт, и у Анвина возникло впечатление, что сейчас детектив объяснит ему нечто очень важное. — Я ошибался на ее счет.
Только он умолк, как раздался, словно вызванный к жизни воспоминаниями Анвина, мощный и гулкий трубный рев — несомненно, слоновий.
— Времени нет! — деловито заметил Сайварт. Он отдернул занавеску, висящую перед ванной. И вместо стены, отделанной кафелем, Анвин увидел огни повозок передвижного луна-парка, полосатые шатры, под сенью которых бродили и прыгали огромные тени. Были там и тир, и колесо обозрения, и клетки с дикими зверями, и карусели, и все это двигалось вертелось под мерцающими звездами. Снова протрубил слон, но на этот раз звук был более резкий и звучал в темпе стаккато, и Анвину пришлось бить по будильнику, чтобы выключить верещащий звонок.
Глава 2
Вещественные доказательства
Предметы тоже обладают памятью. Дверная ручка помнит, кто ее поворачивал; телефон помнит, кто снимал с него трубку. Пистолет помнит, когда из него в последний раз стреляли и кто стрелял. Детектив же должен понимать язык этих предметов, чтобы уяснить то, что они могут ему рассказать.
Мокрые носки Анвина захлюпали, когда он соскочил с велосипеда перед широким гранитным фасадом штаб-квартиры Агентства. Самое высокое здание на много кварталов вокруг, оно возвышалось как сторожевая башня между огороженным решеткой центральным районом и кривыми улочками старого портового города.
Анвин редко отваживался забираться в кварталы к югу от Агентства. Он достаточно хорошо знал из рапортов Сайварта о том, что происходит в переполненных тавернах и в извилистых переулках, образующих своеобразный лабиринт вокруг старого порта, чтобы его любопытство было вполне удовлетворено. Временами, когда ветер дул с той стороны, он улавливал запахи, заставлявшие его теряться в догадках и даже немного пугаться; они неотступно преследовали его, но причину этого он вряд ли сумел бы объяснить. Чувствовал он себя при этом так, словно у его ног внезапно разверзлась бездна, открывая его взгляду нечто непознаваемое, коему суждено оставаться тайной до скончания века. Ему требовалось некоторое время, чтобы определить источник этого запаха, понять, откуда он исходит. После чего он обычно начинал мотать головой и издеваться над своей же бестолковостью. Он редко бывал в той стороне, поэтому до него не всегда доходило, что это просто дыхание моря.
Он втащил велосипед в вестибюль Агентства, благо сотрудники охраны разрешали ему оставлять его внутри в те дни, когда шел дождь. Он не мог заставить себя взглянуть на часы, висевшие на стене позади стойки ресепшиониста. Опоздание повлечет за собой еще один рапорт на имя его начальника, мистера Дадена, недавно подавшего ходатайство о награждении Анвина именными наручными часами. И разве не вправе теперь мистер Даден ожидать, что Анвин будет являть собой достойный всяческого подражания пример добродетелей, признание которых столь наглядно воплощают в себе наручные часы?
Что же касается так называемого «Руководства по раскрытию преступлений», то здравый смысл подсказывал ему, что все-таки следует всеми силами воздерживаться от знакомства с этим документом, разумеется, включая страницу 96, на которую ссылался детектив Пит. Какие бы премудрости ни содержало это «Руководство», оно писано не для Чарлза Анвина.
Нерешенной оставалась только одна проблема. Как объяснить свое появление на Центральном вокзале? Версия с кофе не проходит, это всего лишь дерзкая и самонадеянная попытка обмана, изначально обреченная вечно пребывать в анналах Агентства в качестве позорного пятна, облеченного в вербальную форму. С другой стороны, правда как таковая едва ли так уж годится для официального рапорта. Лучше всего сотворить нечто аморфное, избегая сути и надеясь, что никто этого не заметит.
Седовласый старик лифтер повернул трясущимися руками, осыпанными пигментными пятнами, стоп-рычаг. Он остановил лифт, даже не взглянув на стрелку указателя этажа над дверью.
— Четырнадцатый, — безучастно объявил он.
В офисе на четырнадцатом этаже располагалось три ряда столов, отделенных друг от друга шкафами и полками, забитыми папками с делами. На каждом столе имелся телефон, пишущая машинка, лампа с зеленым абажуром и ящик для писем. Агентство не поощряло, но и не запрещало сотрудникам украшать свои рабочие места, пусть даже претенциозно, так что на некоторых столах стояли вазочки с цветочками, фотографии, детские рисунки. Стол Анвина, десятый в крайнем ряду, был лишен подобных излишеств.
В конце концов, он же был куратором детектива Трэвиса Т. Сайварта. Некоторые утверждали, правда, никогда в полный голос, что без детектива Сайварта не было бы и самого Агентства. Утверждение это, конечно, содержало немалую долю преувеличения. Во всех барах и парикмахерских города, в клубах и салонах любого вида и уровня не было другой, более популярной темы для сплетен и пересудов, чем последнее дело Сайварта.
Сами кураторы тоже не были застрахованы от этого повального увлечения. На самом деле их солидарность с Сайвартом носила даже более личностный и непреходящий характер. Газеты именовали Сайварта первым среди детективов, но здесь, на четырнадцатом этаже, он был одним из своих. Да здешние клерки и не нуждались в подобного рода информации, поскольку рядом с ними был сам Анвин. Пока он оформлял очередное дело, его коллеги внимательно следили за тем, какие именно ящики он открывает чаще всего и в каких картотеках роется. Самые смелые даже осведомлялись у него о том, как идут дела, в каком состоянии работа. Он же неизменно давал самые что ни на есть неясные ответы, заставлявшие теряться в догадках.
Некоторые из этих папок с делами, в особенности такие как «Дело о старейшем убитом человеке» и «Дело о трех смертях полковника Бейкера», почитались среди клерков Агентства блестящими образчиками офисной работы. Даже мистер Даден ссылался на них, чаще всего в тех случаях, когда распекал кого-то за небрежную работу. «Вам хочется считать, что оформленные вами материалы достойны сравнения с файлами Анвина? — иронически усмехаясь, провозглашал он. — И при этом вы даже не понимаете разницы между кинжалом и стилетом?!» Нередко он просто задавал вопрос: «А что, если бы Анвин таким же образом оформил „Дело о старейшем убитом человеке“?!»
Дело о краже этой мумии трехтысячелетней давности было одним из первых, что оформлял Анвин. Он помнил тот день, когда более пятнадцати лет назад курьер доставил ему первый рапорт Сайварта, положивший начало целой их серии. Это было в начале декабря, шел снег; весь офис тут же погрузился в молчание, показавшееся ему полным ожидания. За ним все наблюдали. Тогда он был еще новичком на этом этаже, у него дрожали руки, когда он второпях просматривал напечатанные Сайвартом страницы рапорта. Детектив подошел вплотную к раскрытию этого преступления, и Анвин испытывал нетерпение, дожидаясь конечного результата. И вот этот момент настал. Было раскрыто преступление высочайшего класса, крупная кража со взломом. Новость для первых полос газет.
Анвин точил карандаши, тянул время, чтобы взять себя в руки, не торопясь рассортировывал по размеру скрепки и резиновые колечки. Затем наполнил авторучку чернилами и освободил дырокол от бумажных кружочков, накопившихся за несколько трудовых будней.
В конце концов он все-таки принялся за работу, причем с полнейшей уверенностью в себе и целеустремленностью, теперь казавшимися ему полнейшим безрассудством. Он поменял местами и переформулировал все общепринятые рубрики, чтобы инкорпорировать в них детали и подробности этого дела, а также свел воедино все последующие рапорты и попутно установил и зафиксировал имена подозреваемых, впоследствии фигурировавших в файлах Агентства как повторяющийся дурной сон: Джаспер и Исайя Рук, Клеопатра Гринвуд и этот гнусный и двуличный чревовещатель Енох Хоффман.
Ему казалось, что успехи Сайварта в раскрытии этого дела зависят от его способности задокументировать его, что следующая улика останется без внимания, пока предыдущая не будет классифицирована должным образом. Детектив направлял ему сводки, разрозненную информацию, сведения об объектах, вызывавших у него подозрения; задача клерка состояла в том, чтобы рассортировать и систематизировать все это, затем исключить то, что оказалось не относящимся к делу, оставив одну только суть, ту самую сияющую во мраке неизвестности нить, что ведет к возможному и единственно мыслимому решению загадки.
Сегодня он уже не мог припомнить, чем занимался все эти недели, кроме того, что подбирал и собирал эти страницы и складывал их рядом со своей пишущей машинкой, а еще он помнил иней на окнах да ощущение удивления, испытываемое всякий раз, когда коллега клал ему руку на плечо в конце рабочего дня, когда все настольные лампы в помещении, за исключением его собственной, уже были погашены.
Анвин не любил, когда при нем вспоминали его старые дела, в особенности это. «Дело о старейшем убитом человеке» превратилось в нечто, уже не подвластное ему, не подвластное Сайварту, не подвластное даже Еноху Хоффману, бывшему фокуснику-иллюзионисту, чья злая и безумная воля и стала источником и причиной всех последующих событий. Всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал об этом деле, оно все в меньшей степени представлялось тем, чем являлось в действительности, то есть тайной, переставшей быть таковой и переведенной наконец в разряд архивных материалов.
Двадцать лет Анвин работал в качестве куратора Сайварта, подшивая и систематизируя его рапорты, разбирая его заметки и создавая из них должным образом оформленные файлы по всем его делам. У него накопилось множество вопросов к этому человеку, касающихся методологии, применяемой в его детективной практике. Особенно он хотел побольше разузнать о «Человеке, укравшем двенадцатое ноября». Это дело знаменовало собой завершение некоей эпохи, однако записи детектива по нему отличались необычной лаконичностью. Каким именно образом Сайварт проник в суть мошенничества Хоффмана? Откуда он узнал, что в тот день был именно вторник, а не среда, когда все остальные обитатели города верили газетам и радио?
Если бы Анвину не посчастливилось случайно встретить детектива в коридорах Агентства или оказаться рядом с ним в лифте, он бы об этом никогда не узнал. На газетных фотографиях Сайварт обычно фигурировал где-то на заднем плане в виде некоей расплывчатой фигуры в плаще и шляпе, скрытой в тени и лишь слегка освещаемой тлеющим кончиком его сигары.
Обычная офисная суета всегда приводила Анвина в умиротворенное состояние. Вот где-то в конце ряда столов застучала пишущая машинка, вот зазвонил телефон, вот загремел выдвигаемый и задвигаемый ящик. Слышно, как кто-то хлопает по стопкам бумаг подравнивая пачку, со всех сторон доносится нечленораздельный гул — слова, слова, слова, извечно обреченные на то, чтобы повиснуть в безмолвном пространстве.
Ну разве не достойно восхищения такое усердие, такое поразительное рвение?! И как все это действительно актуально! Ведь никому другому, кроме самых доверенных клерков, не позволено отправлять папки с делами к месту их вечного упокоения, в архивы, где все тайны теперь классифицированы в строгом порядке, сгруппированы по темам и степени важности — тайны, полностью расследованные и раскрытые, со всеми деталями, представленными в фотографиях, распечатках перехваченных телефонных разговоров и расшифрованных письмах, в дактилоскопических картах и признательных показаниях. По крайней мере именно так представлял себе всю жизнь архивы сам Анвин. Вообще-то он там никогда не был и ничего этого не видел, так как допуск в эти святилища почему-то выдавался только младшим клеркам.
Он снял шляпу. Но на вешалке возле его стола уже болтался чей-то головной убор. Это была простая женская серая шляпка, а под ней висело клетчатое пальто.
На его стуле сидела она. Женщина в клетчатом пальто (в данный момент, правда, без оного) сидела на его, и в этом не оставалось ни малейших сомнений, стуле у его же собственного стола и что-то печатала на его, разумеется, пишущей машинке. Реальность происходящего подчеркивалась светом настольной лампы под зеленым абажуром. Она подняла взгляд, словно очнулась ото сна; ее пальчик завис над клавишей с буквой Y.
«Что такое?» — хотел было спросить Анвин, но, встретившись с ее взглядом, осекся; шляпа, казалось, намертво приклеилась к его пальцам, портфель словно наполнился свинцом. И опять у него возникло все то же ощущение, словно у его ног разверзлась бездна и от малейшего дуновения ветерка он может в нее свалиться. Но отнюдь не это привело его в замешательство, а ее глаза цвета тусклого серебра да еще нечто за ними, недоступное взгляду.
Он прошел мимо. Мимо своего стола, мимо клерков, чьи пишущие машинки при его приближении замолкали, не допечатав очередное слово. Он понимал, что сейчас в их глазах он имеет совершенно сдувшийся вид. Перед ними был потрясенный, утративший уверенность в себе Анвин; совершенно не тот, которого они так хорошо знали, а какой-то незнакомый и странный тип со шляпой их коллеги в руке.
Он не понимал, куда идет, пока не увидел своей цели. Помимо самого мистера Дадена, немногие когда-либо приближались к двери кабинета старшего клерка. Матовое стекло в двери показалось ему сейчас совершенно непроницаемым. Он поставил портфель на пол и поднял руку, собираясь постучать, но не успел: дверь распахнулась, и мистер Даден, круглоголовый человечек с бесцветными волосами, сбивчиво затараторил:
— Прошу прощения, сэр, но тут, кажется, произошла какая-то ошибка.
Анвина никогда до сего момента не именовали «сэр». Он всегда был просто «Анвин», не более того.
— Это я прошу прощения, мистер Даден, здесь в самом деле какая-то ошибка. Я сегодня опоздал на несколько минут. Разумеется, тому есть объяснение, и оно будет изложено в моем рапорте, напечатать который хотелось бы прямо сейчас. Но не имею, однако, такой возможности по причине присутствия на моем рабочем месте другого лица, кое, что тут скрывать, пользуется моей пишущей машинкой. К сказанному остается лишь присовокупить, что, несомненно, мне полагается служебное взыскание, поскольку я, как вы уже, наверное, успели заметить, все-таки опоздал на службу.
— Нет, это я прошу прощения, сэр, вы вовсе не опоздали. Вы просто… Я хочу сказать, что мне сообщили… как бы это получше сказать?., что вы получили повышение. И хотя мы, безусловно, весьма рады, что вы соизволили навестить своих прежних коллег, сэр, но это вообще-то нарушение правил внутреннего распорядка Агентства… Детективы, вы сами знаете, никогда напрямую не общаются с клерками, все бумаги нам всегда доставляет курьер.
— Правила внутреннего распорядка, конечно, кто же их не знает.
Это был самый длинный разговор, происходивший когда-либо между Анвином и его начальником, если не считать обмена служебными записками относительно распределения полок между обитателями восточного ряда столов, каковой обмен имел место где-то года три назад; но, строго говоря, в той форме общения преобладали какие-то казенные нотки и своего рода отчужденность. Так что сейчас Анвин, сделав определенное усилие, произнес:
— Но мы-то с вами можем теперь говорить свободно, не так ли?
Мистер Даден бросил взгляд вдоль рядов, образуемых столами. Машинки молчали. Где-то зазвонил телефон, но трубку никто не снял и он заглох.
— Вообще-то, хотя я и являюсь начальником на всем четырнадцатом этаже, — заметил мистер Даден, — я тоже обычный функционер, в техническом смысле, конечно. Так что, сами понимаете, это нарушение правил субординации и внутреннего распорядка Агентства.
— Стало быть, насколько я понимаю, — заключил Анвин, — нам следует прекратить этот разговор, чтобы не нарушать упомянутые правила, да?
Мистер Даден с облегчением кивнул.
— И мне следует искать свое новое рабочее место в другом подразделении Агентства?
Мистер Даден, не скрывая своего огорчения, сообщил:
— Вероятно, на двадцать девятом этаже. Комната 2919, судя по полученной мною служебной записке.
Да-да, конечно, служебная записка, единственное средство общения между департаментами! Пользуясь этим документом в качестве ключа, Анвин мог выяснить его источник и уладить проблему лично. Хотя требование показать документ, адресованный его начальству, будет расценено как несколько… неординарный поступок. Но мистер Даден, видимо, полагает, что Анвин теперь выше его в служебной иерархии, так что не сможет отказать в подобной просьбе. Однако использование замешательства бывшего начальника означало бы извлечение определенной выгоды из возникшего недоразумения, а именно с ним-то Анвин и желал покончить. Стоит только представить себе рапорт, который ему придется писать, чтобы объяснить свои действия: бесчисленные приложения и дополнения, указания и распоряжения, примечания, бесконечные сноски и ссылки. И чем больше Анвин их укажет в своем рапорте, тем больше их будет требоваться. В конце концов этот рапорт превратится в горы бумаги, образующие множество стен и коридоров, во всепожирающий лабиринт с самим Анвином в середине, запутавшимся в использованных лентах от пишущей машинки.
Мистер Даден, однако, избавил его от подобной участи, вручив ему для изучения — без каких-либо просьб с его стороны — служебный меморандум.
Кому: О. Дадену, старшему клерку, 14-и этаж
От кого: Ламека, супервайзера, 36-й этаж
Настоящим довожу до вашего сведения, что мистер Чарлз Анвин, сотрудник Агентства, работающий в вашем отделе, повышен в должности до ранга детектива со всеми Правами, Привилегиями и Обязанностями, соответствующими этой должности. Прошу вас переправить его личные вещи в офис 2919 и далее действовать в соответствии с Регламентом.
В нижней части меморандума красовалась гербовая печать Агентства, изображающая одинокий открытый глаз, парящий над словами девиза: «Неусыпно бдительный».
Анвин сложил лист пополам и сунул в карман пальто. Он видел, что мистер Даден желает заполучить его назад, чтобы сохранить в качестве оправдательного документа, но не осмеливается выступить с подобной просьбой. Так будет только лучше — Анвин сможет приложить меморандум к своему рапорту.
— Насколько я понимаю, — обратился он к бывшему начальнику, — женщина, что сидит за моим столом и чья фамилия мне не известна, будет заниматься той работой, которую в течение последних двадцати лет семи месяцев и скольких-то дней выполнял я.
Мистер Даден улыбнулся и несколько раз кивнул, не назвав, однако, ее имени.
Направляясь к выходу, Анвин избегал взглядов сослуживцев, особенно взгляда женщины, сидящей на его стуле. Но не смог удержаться и скользнул глазами по клетчатому пальто, что висело там, где должно было висеть его собственное.
В кабине лифта уже поджидали отправления трое тихо разговаривавших между собой мужчин в великолепных костюмах черного, зеленого и темно-синего цветов. Появление Анвина они встретили с подчеркнуто демонстративной индифферентностью. Это были настоящие детективы, и Анвину не нужно было самому быть детективом, чтобы признать сей факт. Он встал спиной к ним, а лифтер вскочил со своей трехногой табуретки и закрыл двери.
— Лифт идет вверх, — торжественно объявил он. — Следующая остановка — двадцать девятый этаж.
Анвин, с присущим ему скромным видом, попросил доставить его на тридцать шестой.
— Надо говорить громче, — резонно заметил лифтер, постучав себя пальцем по уху. — Какой этаж вам нужен?
Трое детективов навострили уши.
Анвин наклонился ниже и повторил:
— Тридцать шестой.
Лифтер пожал плечами и повернул рычаг хода. Никто не произнес ни слова, пока стрелка указателя миновала пятнадцатый, шестнадцатый, семнадцатый этажи, но Анвин-то отлично понимал, что детективы наблюдают за ним. Может, эти трое имеют какую-то связь с детективом Питом? Тот ведь какое-то время вел наблюдение за Анвином, достаточно долго, чтобы выяснить, что тот каждое утро отправляется на Центральный вокзал. И если это так, то другие тоже могли последовать его примеру — и не только в стенах офиса. Анвин чувствовал себя так, как будто недреманное око Агентства все время держит его в поле своего зрения и нет никакой возможности скрыться от этого взгляда.
За ним вполне могли наблюдать и в то утро восемь дней назад, когда он впервые обратил внимание на женщину в клетчатом пальто. Он тогда встал очень рано, оделся, позавтракал и отправился на службу, так и не сообразив, пока не проехал полпути до Агентства, что большая часть города все еще спит. Продолжать поездку не имело смысла, так как пройдет еще несколько часов, прежде чем прибудет вахтер со своими ключами. В общем, Анвин остановился, испытывая определенное замешательство, пока мимо него в утреннем полумраке проезжали грузовики, развозящие по магазинам всевозможные товары; уличные фонари, помигав, гасли у него над головой, а несколько запоздалых пьянчуг, обхватив друг друга за плечи, протащились мимо, расходясь по домам.
Сейчас все произошедшее тогда казалось ему сном: проход сквозь вращающиеся двери Центрального вокзала, стаканчик кофе у буфетной стойки, график прибытий и отправлений на информационном табло рядом со справочным бюро. Он мог бы купить билет на любое из этих направлений, подумалось ему, и позволить поезду умчать его из этого города, и пускай все эти рапорты и отчеты хоть еще век скапливаются горой на его столе. Все тайны, связанные с Сайвартом, теперь казались пустыми, особенно в сравнении с делами прежних лет. Братья Рук после «Дела о двенадцатом ноября» залегли на дно, а Клеопатра Гринвуд сбежала из города. Что же до Еноха Хоффмана, то он посредством поистине магического трюка просто исчез. Городу все еще казалось, что само его существование немыслимо без детектива Сайварта, но Анвин уже знал правду: Сайварт был теперь просто тенью, а сам он — тенью тени.
Вот так и случилось, что он оказался перед выходом на перрон номер четырнадцать с билетом на ближайший поезд, идущий неведомо куда, не имея никаких планов насчет возвращения, и сверял свои наручные часы с показаниями четырех циферблатов над справочным бюро. Подобное поведение даже ему самому показалось бы подозрительным: обычный клерк, зачем-то встал очень рано, действует, судя по всему, исключительно по наитию, собирается уехать из города, купил билет в совершенно несуразном направлении. Какие мотивы может кое-кто из Агентства усмотреть в таком поведении? Скорее всего там уже считают его «кротом» или двойным агентом.
Возможно, его повышение по службе вовсе не ошибка, а своего рода тест. Если так, то он докажет, что выше подозрений, продолжая утверждать, что это была ошибка, всего лишь ошибка. Он докажет, что намерен продолжать свою работу в качестве клерка, что ничего иного собой не представляет, он всего лишь клерк.
Так или иначе, но в то утро он все же не сел в поезд и не уехал в далекую провинцию. Он остановился, увидев женщину в клетчатом пальто. Она показалась ему воплощением тайны, не разгадав которой он не сможет уехать. И пока она приезжает на вокзал каждое утро, он будет подстерегать ее и потом наблюдать за ней в надежде на то, что появится тот, кого она ждет, — такова была тайная негласная сделка, заключенная с ней.
А три детектива в лифте все еще продолжали с профессиональным интересом смотреть на него — настойчиво и внимательно, чего нельзя было не почувствовать. Он постучал зонтиком по полу и пропел себе под нос несколько тактов из песенки, услышанной как-то по радио, но это, видимо, выглядело чересчур нарочитым, поскольку пение и постукивание зонтом по полу не входили в число его привычек, а потому он использовал свой зонт в качестве трости, то и дело налегая на него всем своим весом, а потом отпуская. Это была его глубоко укоренившаяся привычка. Но использование ее в качестве отвлекающего маневра показалось ему еще менее удачной выдумкой. Он пока не удосужился прочитать ни строчки из «Руководства по раскрытию преступлений», а эти детективы, вероятно, знают его наизусть, и даже могли бы рационально объяснить утверждение Сэмюеля Пита, согласно которому у оперативников должны быть собственные тайны.
Лифтер остановил кабину на двадцать девятом этаже, и детективы вышли, проследовав мимо Анвина. Потом обернулись. Тот, что был в черном костюме, почесал прыщик у себя над воротником, недовольно глядя на Анвина, словно именно он был причиной появления этого прыща. Господин в зеленом костюме грузно сгорбился; взгляд его полускрытых веками глаз был мрачным и весьма неприятным. Тот, что в темно-синем костюме, стоял впереди остальных, его усики кривой линией огибали верхнюю губу.
— Это совершенно неподходящая шляпа для тридцать шестого этажа, — вскользь заметил он.
Остальные двое загоготали и закачали головами.
Лифтер закрыл двери прямо перед лицом детектива и его злобным взглядом, и стрелка указателя снова сдвинулась с места, показывая продвижение наверх. Сверху доносилось поскрипывание подъемного механизма, этот звук постепенно становился громче. Когда двери наконец распахнулись, из шахты лифта вырвался порыв леденящего ветра, закрутившись вокруг щиколоток Анвина, а ведь его носки все еще были мокрые.
В коридоре мерцали желтоватые светильники, похожие на тюльпаны, а между ними виднелись двери, совершенно гладкие, без поперечных выступов. В противоположном его конце виднелось окно — прямоугольник серого света, исполосованный струями дождя.
— Тридцать шестой, — объявил лифтер.
Автор меморандума, Ламек, указал свою должность как «супервайзер». Суть ее была неведома Анвину, однако хитросплетения служебной иерархии Агентства не могли быть доверены рядовому сотруднику. Низшую категорию здесь составляли младшие клерки, находившиеся в подчинении сонмища клерков, над коими главенствовали старшие клерки; венчали эту пирамиду детективы. От этих странствующих рыцарей зависело очень многое. Их влияние передавалось и распространялось посредством торопливо снующих курьеров, служащих более низкого статуса по сравнению даже с младшими клерками, имевших, однако, особые привилегии, оформленные в виде повсеместного допуска и доступа, поскольку разносимые ими циркуляры и всевозможная основополагающая документация могли исходить из самых высоких кабинетов Агентства. А вот кто обитал на этом своеобразном Олимпе? Сколь проницательны были их умы, велики ли полномочия, высок ли статус? Об этих аспектах Анвин даже и не пытался задумываться, да и мы сейчас не станем, разве что вот в каком плане: на тридцать шестом этаже, за дверями с бронзовыми табличками, на которых были выгравированы их фамилии, сидели и выполняли возложенные на них обязанности эти самые небожители.
На седьмой двери по правой стороне (Анвин насчитал их там тринадцать) имелась табличка с искомой фамилией. В отличие от всех остальных дверей эта была распахнута настежь. Он слегка постучал по ней и окликнул:
— Мистер Ламек?
Никакого ответа. Он постучал громче, и дверь распахнулась еще шире. В комнате было темно, но в потоке света, проникающего из коридора, Анвин разглядел широкий темно-красный ковер, полки, заставленные толстыми томами с синими и коричневыми корешками, пару массивных кресел, стоящих перед сдвинутым к стене столом, по одну сторону от которого темнел огромный глобус. На него же была похожа и резко выделявшаяся на фоне окна могучая лобастая голова. На столе находились телефон, пишущая машинка и лампа.
— Мистер Ламек, — повторил Анвин, переступая через порог. — Извините за беспокойство, сэр. Я Чарлз Анвин, клерк с четырнадцатого этажа. Я хотел бы поговорить с вами по поводу своего повышения. Мне кажется, что тут имела место некая ошибка.
Ламек ничего не ответил. Может, он не хотел вступать в беседу, пока дверь распахнута. Анвин затворил ее и подошел ближе к столу. Когда его глаза привыкли к полумраку, он начал различать лицо с тяжелыми чертами, плечи, такие же широкие, как кресло с широкой спинкой, огромные, неподвижно замершие руки, сложенные на столе.
— Ошибка была допущена, конечно, не с вашей стороны, — уточнил Анвин. — По всей видимости, это опечатка машинистки или неправильно понятая телефонограмма, полученная по одной из старых телефонных линий. Там всегда полно статических разрядов и нередко происходят искажения.
Ламек безмолвно смотрел на него.
— И еще в последние дни, если вы, несмотря на свою занятость, все-таки заметили, все время идет дождь. Собственно, четырнадцать дней подряд, если точно. Гораздо больше осадков, чем у нас выпадало в предыдущие месяцы.
Анвин стоял прямо перед столом.
— Все дело в плохом водоотводе, сэр. Вода нередко нарушает связь.
Тут он заметил, что телефон Ламека отключен от линии, а провод с вилкой болтается, свешиваясь с края стола. Суперклерк ничего не ответил. Наступившую тишину нарушал лишь дождь, барабанивший по оконному стеклу. Это, подумалось Анвину, только подтверждает правоту его слов насчет скверной погоды.
— Если вы не возражаете, — решился Анвин, — я включу вашу лампу. Тогда я смогу показать вам ряд документов, достойных, я уверен, вашего внимания. Вам совершенно необходимо просмотреть их, прежде чем заняться моей проблемой. Мне бы не хотелось отнимать у вас слишком много времени. В наши дни никому ведь нельзя доверять, не правда ли?
Он дернул за шнурок. Лампа, точно такая же, как та, что стояла на столе самого Анвина, однако двадцатью двумя этажах ниже, бросила на стол круг бледно-зеленого света, выхватив из мрака протянутую руку Анвина, серые скрещенные пальцы сидящего за столом человека и его тяжелое и столь же серое лицо с уставившейся в пустоту парой припухших покрасневших глаз.
Для Анвина было не впервой иметь дело с трупом. Сотни их фигурировали в рапортах и отчетах, на протяжении многих лет поступавших к нему на обработку и оформление и всегда изобиловавших соответствующими деталями и подробностями. Отравленные, застреленные, зарезанные, повешенные, разрезанные на кусочки бензопилой, расплющенные между парой бетонных глыб, убитые ударом сковородки по башке, выпавшие или выброшенные из окна, распотрошенные, сгоревшие или закопанные живьем, долгое время находившиеся под водой, сброшенные с лестницы или просто избитые и изуродованные до полной утраты человеческого облика — все это стало его повседневностью, так сказать, частью рутинной работы клерка с четырнадцатого этажа. Все файлы и каталоги, кстати, оформлялись и комплектовались по категориям в зависимости от причины смерти. Сам Анвин время от времени заводил дополнительные разделы или подразделы, когда это мертвящее однообразие нарушалось действительно чем-то новеньким, для чего требовалось расширить имеющуюся систему классификации дел или актуализировать ее. Например, появление таких рубрик, как «Удушение оставленной без присмотра змеей породы боа-констриктор», а равно как и «Сдобная булочка с ядовитыми ягодами», доказывало то, что инновационные тренды не остаются без его внимания.
Человек, столь широко образованный в области разнообразных способов отправки на тот свет, мог, таким образом, с определенной индифферентностью лицезреть результат реального убийства, в данном случае подтверждаемого тем, что шея носила следы странгуляционного воздействия, язык вывалился наружу в результате удушения, а глаза почти полностью вылезли из орбит как результат вышеуказанных причин.
Анвин отдернул руку от лампы и, отступив на несколько шагов назад, споткнулся об угол ковра и упал в одно из кресел, комфортность которого отнюдь не ослабила его испуга и отвращения. В каждом углу Анвину теперь мерещился притаившийся убийца, дожидавшийся удобного момента, чтобы нанести свой удар. Выбравшись из кресла, он, несомненно, окажется в опасной близости по крайней мере с одним из них.
Так что он остался неподвижно сидеть в кресле, прижимая к себе портфель, словно и впрямь ведя беседу с мистером Ламеком. Это общение продолжалось в подобном режиме еще некоторое время, и лишь дождь издавал какие-то звуки, что-то говорил, но, как всегда, только о самом себе.
Глава 3
Трупы
Многие настоящие дела начинаются именно с трупа. Это может, конечно, привести в замешательство, выбить из колеи, однако по крайней мере вы знаете, в какой ситуации оказались. Бывает хуже, когда труп, не имея прямого отношения к вашему расследованию, усложняет дело. В таких случаях лучше всего продолжать свою работу, проявляя бдительность человека, заранее уверенного в том, что за следующим углом его непременно ожидает новый труп, однако скорее всего не его собственный.
Стук в дверь вывел Анвина из ступора. Интересно, сколько времени он здесь просидел? Достаточно долго, раз глаза полностью адаптировались к полумраку, обретя способность видеть, что он здесь совершенно один, наедине с трупом Ламека. Если кто-то намеревался наброситься на него и убить, то к настоящему моменту он уже проделал бы это.
Стук в дверь повторился, на сей раз громче. Ему бы следовало убраться отсюда, как только он увидел труп, надо было закричать или даже выбежать в коридор и там грохнуться в обморок. Такое поведение сразу выявило бы его истинную роль в этом инциденте: ему просто не повезло наткнуться на следы ужасного преступления. А что теперь подумают те, в коридоре, если он приоткроет дверь и, слегка смущаясь, скажет: «Прошу вас, проходите. Вот, смотрите сами, там, за столом, сидит мертвый человек. Странно, не правда ли?»
Он мог бы втиснуться в узкую щель за книжным шкафом, но это было явно не самое удачное место, чтобы хорошо спрятаться. Если он будет обнаружен скорчившимся за этим шкафом, подозрения на его счет только усилятся. Стоит, видимо, подождать еще некоторое время, надеясь на то, что тот, кто стучится в дверь, раздумает и уйдет.
Анвин ждал. Стук прекратился, но зато раздался женский голос:
— Мистер Ламек?
Значит, придется заняться телом. Что-то надо с ним делать, с этим телом. Он обошел кресло Ламека, встал за ним и уставился на огромный лысый череп. Если смотреть с этой стороны, то на первый взгляд ничего страшного с ним не произошло. Просто человек очень устал, устроился поудобнее в своем любимом кресле и вздремнул. Не ощущалось и запаха, обычно исходящего, по убеждению Анвина, от трупа. В воздухе лишь витала легкая нотка лосьона, употребляемого после бритья.
И тем не менее Анвин не мог заставить себя прикоснуться к мертвецу. Он взялся за спинку кресла и откатил его немного назад. Крупные руки Ламека при этом разошлись в стороны, скользя по поверхности стола, но пальцы оставались в закостенелом состоянии. Потом руки опали, и верхняя часть туловища резко наклонилась вперед. Анвину пришлось вернуть кресло в исходное положение, чтобы голова трупа не ударилась о край стола. Под тяжестью обмякшего тела кресло заскрипело.
Женщина снова постучала в дверь, на этот раз так громко, что стук наверняка услышали все сидящие на этом этаже.
— Одну минутку! — крикнул Анвин, и женщина ответила едва слышным «ох!», словно на самом деле вовсе и не ожидала ответа.
С нескольких попыток Анвину удалось спихнуть тело с кресла, и оно беззвучно рухнуло в темноту под столом.
Самым повелительным тоном, на который он только был способен, Анвин оповестил посетительницу о том, что она может войти.
Женщина была в черном платье с белым кружевным воротником и манжетами. Оно было прекрасно сшито, но подобный фасон в городе уже не носили более десяти лет. В руках она сжимала сумочку, тоже какую-то старомодную. Волосы у нее были собраны на затылке и упрятаны под черный кружевной венчик, все еще мокрый от дождя. Женщина была, наверное, лет на десять старше Анвина. Красота ее был сногсшибательна, как мог бы выразиться Сайварт. Но она выглядела до невозможности усталой — как самая усталая женщина, когда-либо попадавшаяся Анвину на глаза. Она опасливо заглянула в комнату. Темные тени под глазами так выделялись, что Анвин сперва принял их за некий изысканно экзотический вид косметики.
— Входите, пожалуйста, — пригласил он.
Она прошла вперед, неуверенно, словно сомнамбула, готовая, кажется, в любой момент упасть, но все же каким-то чудесным образом умудряющаяся держаться на ногах.
— Мистер Ламек, — с трудом выговорила она.
Он сел, облегченно вздохнув: женщина явно не знала супервайзера в лицо. Коснувшись носком ботинка лежащего под столом тела, он тут же изобразил приступ кашля, надеясь скрыть свое замешательство.
— Я знаю, что здесь не принято поступать подобным образом, — начала она.
У Анвина свело живот. Неужели он так быстро себя выдал?
— Я полностью отдаю себе отчет в том, что мне заблаговременно следовало подать заявку о назначении аудиенции, — продолжила женщина, — в надежде в конце концов получить уведомление, извещающее о том, кто будет заниматься моим делом. Но я не могу ждать и мне далеко не все равно, кто станет мной, то есть моим делом, заниматься. Так что мне было просто необходимо встретиться с вами.
Значит, она нарушила правила. Анвин прокашлялся и строго взглянул на нее, потом, демонстрируя гостеприимство, жестом пригласил сесть.
Она некоторое время озадаченно смотрела на кресло, а потом, тяжело вздохнув, потупила взор.
— Мне нельзя садиться, — еле слышно прошептала она. — Если сяду, то в ту же секунду засну.
Казалось, сама мысль о том, чтобы сесть, совершенно подавляла ее; она прижала к себе сумочку и закрыла глаза.
Анвин встал с кресла, полагая, что ему сейчас придется подхватывать ее на руки, но она, вздрогнув, выпрямилась и, несколько раз моргнув, пояснила:
— Я и сама, понимаете ли, некоторым образом детектив. И я выяснила, что вы супервайзер Сайварта.
Анвин сразу же, как только она это произнесла, понял, в чем дело. Ламек был супервайзером Сайварта, точно так же как сам он был его клерком. И вот сейчас он был как бы единым в трех лицах: клерк по должности, детектив вследствие повышения и супервайзер по ошибке.
— Меня зовут Вера Трусдейл, — объявила она. — И я жертва ужасного недоразумения.
Анвин снова сел, понимая, что ему теперь придется поддерживать эту игру. Свой портфель он оставил возле другого кресла, поэтому выдвинул самый верхний ящик и нашел там то, что искал: чистый блокнот. Он положил его перед собой и взял карандаш.
— Продолжайте, — стараясь сохранять официальный тон, подбодрил он ее.
— Я приехала из другого города около трех недель назад, — сообщила мисс Трусдейл. — Остановилась в отеле «Гилберт», номер двести два. Должна заметить, что я неоднократно просила переселить меня повыше.
Анвин прибег к стенографии, чтобы успевать записывать за ней.
— Почему вы хотите, чтобы вас переселили? — спросил он.
— Это необходимо по соображениям секретности, — многозначительно понизив голос, сообщила мисс Трусдейл. — Если бы я жила выше, они, возможно, не смогли бы проникнуть ко мне, в смысле, в мою комнату.
— Кто не смог бы проникнуть к вам?
— Да не знаю я! — Мисс Трусдейл почти кричала. Она начала ходить взад-вперед по кабинету. — Каждое утро я просыпаюсь в окружении, ну, вы понимаете… всякой всячины. Пустые бокалы из-под шампанского, россыпь конфетти, розы. И прочее в том же роде. Это разбросано по всему полу, по моей кровати. Такое впечатление, что некто устраивал у меня в комнате вечеринку, а я все это проспала. Но я уверена, что это не так. У меня такое ощущение, словно я вообще несколько лет не спала.
— Бокалы из-под шампанского, конфетти и…
— И розы, с длинными стеблями.
— …и розы с длинными стеблями. Это все?
— Нет, это не все, — оживилась она. — Окно распахнуто, в комнате леденящий холод. И всюду мокро, все влажное, такая ужасная, промозглая влажность. Я уже не могу это выдерживать. — Она широко раскрыла глаза. — Может быть, я уже лишилась рассудка. Такое возможно, мистер Ламек?
Анвин проигнорировал ее явно риторический вопрос; сам Ламек, несомненно, не знал бы, что на это ответить.
— Я уверен, что мы сможем вам помочь, — стараясь казаться убедительным, сказал он, но затем отложил карандаш и блокнот. Это уже не его компетенция. Чего еще она могла ожидать от супервайзера?
— Значит, вы пришлете кого-нибудь? — спросила мисс Трусдейл.
Анвин, совершенно теряясь, открыл лежавший на столе Ламека ежедневник. Перелистал несколько страниц, добрался до текущей даты. Там было записано карандашом, что на десять утра назначена встреча с ним самим, с Анвином. Он глянул на часы. Ламек намеревался побеседовать с ним, и встреча должна была начаться через несколько минут.
Мисс Трусдейл все еще ждала ответа.
— Мы пришлем к вам сотрудника, — объявил он, давая понять, что аудиенция завершена.
Кажется, что-то ее не устраивало, костяшки пальцев у нее побелели, когда она снова прижала к себе сумочку. Она уже хотела было возразить, но ее прервал скрипучий звук, исходящий откуда-то из стены возле книжного шкафа. И она, и Анвин повернули головы в ту сторону. Он уже представил себе крысу чудовищных размеров, пробирающуюся за настенными панелями и ведомую своим безошибочным чутьем к огромному трупу, упрятанному Анвином под столом. Источник скрипа переместился почти к самому потолку, потом звук пропал, а на столе Ламека дважды звякнул маленький колокольчик.
— Вы разве не заберете то, что вам прислали? — спросила мисс Трусдейл.
Анвин пожал плечами, как обычно делал мистер Даден, демонстрируя свое неудовольствие.
— Боюсь, мне придется просить вас уйти, — сухо заметил он. — У меня назначена встреча, причем с соблюдением всех общепринятых процедур, кои некоторые пытаются обойти.
Она кивнула, словно с самого начала этого ожидала.
— Отель «Гилберт», номер двести два. Не забудете?
Он сделал запись на первом листе и повторил вслух:
— Отель «Гилберт», номер двести два. А теперь попробуйте немного отвлечься и расслабиться, раз уж так случилось, мисс Трусдейл.
Анвин встал с кресла и препроводил ее до двери. Она почти не сопротивлялась, хотя, кажется, у нее было что сказать ему напоследок. Он, избегая ее взгляда, захлопнул дверь, прежде чем она успела что-то возразить, потом подождал, прислушиваясь. Он слышал, как мисс Трусдейл вздохнула, слышал ее нетвердые шаги, удаляющиеся по коридору, потом за дверью пронесся поток воздуха, сопровождающий открытие и закрытие дверей лифта.
Он подошел к стене и приложил к ней ладони. Поверхность была прохладная на ощупь. Он прижал к ней ухо и затаил дыхание. Из неведомых полостей в стене здания до него донесся низкий воющий звук, словно от воздуха, зажатого в каком-то тоннеле или воздухопроводе. Что же там такое может быть упрятано? Тут Анвину вспомнилось то, что Сайварт сообщал о загородном поместье полковника Бейкера в своих рапортах по этому делу, хронологически отслеживавших все три варианта смертельного исхода, постигшего бедолагу. «Здесь больше тайных проходов, чем обычных коридоров, а каждое зеркало с одной стороны прозрачное. Мне даже пришлось пожать руку манекену в рыцарских доспехах, чтобы открыть дверь в библиотеку! Можете себе такое представить?! Эти предки буквально помешаны на всякой классической рухляди».
А не относится ли это и к мистеру Ламеку? Анвин подошел к книжному шкафу и углубился в поиски. Книги были обозначены по корешкам только римскими цифрами и буквами алфавита; справочные издания по какой-то, видимо, весьма универсальной и довольно замысловатой научной дисциплине. Ему вовсе не требовалось определять эту последнюю, чтобы найти то, что он искал: у одного тома корешок в верхней части был истрепан от частого к нему обращения. Он потянул его на себя, и тут же одна из панелей на стене отворилась, открыв нечто вроде миниатюрной кабинки лифта. Внутри лежал пакет, завернутый в коричневую бумагу, размером примерно фут на фут; к нему была прикреплена записка.