Профессор Калифорнийского университета Яэль Хавер рассказывает неизвестную историю языка идиш в подмандатной Палестине. Традиционный взгляд израильских историков и литературоведов состоял в том, что прибывшие в Палестину поселенцы отказались от всего, что им было знакомо и привычно на протяжении многих столетий. Первостепенным для переселенцев из Восточной Европы, по мнению исследователей Ш. Карми и Ш. Эттингера, был отказ от родного языка идиш в пользу иврита. Бен Гурион и другие сионистские лидеры предполагали, что в Палестине будет создана новая нация, говорящая на одном языке: «один народ - один язык»; нация, раз и навсегда порвавшая со страной своего исхода. В идеологизированном еврейском обществе начaла прошлого века идиш воспринимался сионистским истеблишментом всего лишь как «жаргон».
Хавер задается вопросом: «Что же произошло с идишем, с его культурой и носителями этого языка» в Палестине? И показывает, что идиш вовсе не исчез. Большинство поселенцев продолжали говорить и читать на маме-лошн дома, общаться на улице, в гостях, на работе и даже во время учебы. Такая ситуация серьезно повлияла на формирующуюся ивритскую культуру. Двойственное положение идиша состояло в том, что это был родной язык, любимый и одновременно отвергаемый по идеологическим мотивам.
Израильские литературоведы, замечает Хавер, игнорируют существование в Палестине идишской литературы. Между тем в Эрец Исраэль в начале XX века и позже идишская литература достаточно бурно развивалась. На этом языке писали известные литераторы Залмен Брохес, Авром Ривес, Рикуда Поташ. Немало авторов работали одновременно на двух языках. Хавер показала, что художественная литература на идише была очень популярна и широко распространена в ишуве. К примеру, с 1920-го до первой половины 1940-х годов в Эрец Исраэль на идише выходило 26 литературных журналов.
Но успех в формировании новой нации во многом зависел от подавления старой, включая наиболее символичный элемент еврейской культуры - язык идиш. И настолько тотальным было его официальное неприятие, что конфликт между ивритом и идишем даже не был включен в общепринятый нарратив ишува. Немногие авторы если и пишут об идише, то лишь в контексте диаспоры или еврейской общины, существовавшей в Эрец Исраэль до начала эмиграции 1880-х гг. Умолчание, по мнению Хавер, дает основание считать, что идиш представлял угрозу для ивритской культуры ишува в течение всего предгосударственного периода. Положение, когда идиш и иврит традиционно сосуществовали в еврейских общинах Европы, занимая каждый свое место в устоявшейся веками системе, в сионистской Палестине было радикально трансформировано. Отныне иврит служил и для повседневного использования, оставаясь при этом языком «высокой культуры». А идиш официально считался устаревшим, хотя де факто оставался языком как минимум половины общины. (И вторым по распространенности языком в Палестине после арабского). Показательно, что в новом «ивритском» городе Тель-Авиве издавались три журнала на идише. А в 1927 году число запросов на газеты на иврите и идише в публичной библиотеке Тель-Авива было примерно одинаковым.
Анализируя синтаксис классиков ивритской литературы Й. Бреннера и раннего Ш. Агнона, Хавер отмечает определяющее влияние идиша. Ревнители иврита не одобряли заимствования из других языков, но слова из идиша все-таки проникли в иврит. Хавер цитирует Йосефа Гури, который отмечал, что в разговорном иврите 1940-1950-х гг. четверть из тысячи идиом – прямые заимствования из идиша. Некоторые из них сохраняются и поныне. Например, бобе-майсес – «бабушкины сказки, россказни»; алте-захн – «старье, барахло, устаревшее мнение»; нудник – «зануда»; их вейс ?! – «я знаю?!» ; мешугене – «сумасшедший».
Любопытный сюжет связан с идеей создания кафедры идиша в Еврейском университете в 1927 году. Реализовать этот проект тогда оказалось невозможным. Против открытия кафедры выступили влиятельные сионистские фигуры, например, М. Усышкин, а также радикальная организация Мегиней ха-Сафа ха-Иврит (Бригада защитников языка иврит). Бригада активно действовала в Тель-Авиве и Иерусалиме. В общественном мнении она связывалась с сионистским ревизионистским движением. Показательно, что английский язык не вызывал у Бригады никакой негативной реакции. А в связи с предполагаемым открытием кафедры она выпустила плакаты в траурных черных рамках со следующим текстом: «Кафедра жаргона - уничтожение Ивритского университета» и «Кафедра жаргона – идол в Ивритском Храме».
Дело в том, что Еврейский университет тогда сравнивали с Храмом. Х-Н. Бялик говорил об университете как о «нашем храме» - храме сионистской религии, а юные светские ревнители иврита приравнивали еще не созданную кафедру идиша к осквернению Храма греко-сирийскими завоевателями или римскими императорами. Идиш, пишет Хавер, - язык тысячелетней культуры - демонизировался как чужой незаконный «жаргон», представляющий опасность для новой ивритской нации. И только в 1951 году, после уничтожения идишской культуры во время Холокоста, начала государственного антисемитизма в Советском Союзе и создания государства Израиль - то есть, когда идиш не представлял более опасности для иврита, кафедра «жаргона» наконец была открыта.
Миф о возрождении иврита (как и миф о Масаде) стал одним из основ израильской культуры. В реальности же становление нового национального языка было куда более сложным и болезненным процессом, чем принято считать. Но Хавер взялась за эту тему не только из желания показать реальную картину. Идиш, говорит она, «это больше чем язык для исследования, это живая часть моей повседневной жизни».
Еще об идише и иврите:
Ивритские заимствования в русском языке
Идиш без «-кайта» или «-кайт» без идиша?
Жакетки, говорившие на идиш