Монография профессора Калифорнийского университета Яэль Хавер «То, что должно быть забыто. Выживание идиша в сионистской Палестине»[1] по своему содержанию и ясно выраженной позиции примыкает к израильской так называемой постсионистской историографии. Постсионистские или, как их еще называют, «новые» историки заявили о себе уже в конце 1980‑х годов. Их работы были направлены на ревизию бытовавшей интерпретации узловых моментов израильской истории, традиционного сионистского дискурса – например, отношения лидеров еврейской общины (ишува) к Холокосту, возникновения израильского государства, Войны за независимость 1948–1949 годов, проблемы беженцев, Шестидневной войны…[2]
Традиционный сионистский императив состоял, среди прочего, в том, что прибывшие в Палестину новые поселенцы полностью отказались от всего знакомого и привычного им на старой родине, в тех странах, где они жили на протяжении столетий. Ключевым моментом для переселенцев из Восточной Европы, по мысли историков-традиционалистов, был отказ от идиша в пользу иврита, исключительность которого подчеркивал сионизм. Сионистские идеологи исходили из того, что в Эрец-Исраэль должна быть сформирована новая нация, ничего общего не имеющая с галутными евреями. Идиш же осмыслялся как «жаргон», связанный с культурой отвергаемого галута. О личном и коллективном отказе халуцим-пионеров от языка диаспоры как важнейшем элементе сионистского «рождения заново» пишет целый ряд ведущих израильских исследователей[3].
Между тем, Хавер отмечает, что и в диаспоре иврит был составным компонентом многоязычной еврейской культуры и занимал в ней более престижное место, чем идиш или какой-либо другой еврейский разговорный язык – например, иудео-испанский (джудезмо) или иудео-арабский. Показательно, что именно древнееврейский язык стал основой для новой израильской культуры. Автор ставит вопрос, на который, собственно, и призвано ответить ее исследование: «Что же произошло с идишем, с его культурой и носителями этого языка» в стране Израиля?
Европейские евреи говорили на идише более тысячи лет. В начале XX века литература, созданная на этом языке, представлялась ряду еврейских теоретиков некоей «территорией» для народа, не имевшего родины. Появилось такое понятие, как идишланд – особое еврейское отечество. Впервые этот термин ввел идишист и общественный деятель Хаим Житловский, писавший, что духовно-национальный дом – это то место, где «присутствует наш народный язык и где каждое дыхание и каждое слово помогают поддерживать национальное существование нашего народа»[4].
Однако в Палестине евреи, чьей «родиной» до тех пор был текст, создавали физический дом, который идентифицировался с одним из языков. Таким образом, часть выдавалась за целое. Выбор иврита как национального языка cтал непосредственным результатом избирательного подхода раннесионистских идеологов к различным периодам истории еврейского народа. Ореолом романтизма оказалось окружено додиаспоральное существование, доизгнаннический период. Древность стала источником легитимизации и предметом восхищения. Язык Библии воспринимался как часть эпохи чистых помыслов и целей[5]. Культура же «идишланда» подверглась решительной переоценке. Одним революционным ударом она была лишена того места, которое занимала.
Идиш отвергался не только как язык галута, но и как язык старого ишува, с которым пионеры-сионисты не желали иметь ничего общего. Действительно, евреи европейского происхождения, жившие в Эрец-Исраэль в середине XIX века, в массе своей разговаривали на идише. Они существовали за счет халуки – системы сборов и пожертвований, совершаемых еврейскими общинами за пределами Страны. Идишеязычный старый ишув разительно отличался от того образа независимого и инициативного еврейского сообщества, который стремились создать сионисты.
Отвержение идиша ранними сионистами было настолько тотальным, что на каком-то этапе они готовы были предпочесть ему не только иврит и связанный с ним комплекс культурных представлений, но даже арабскую культуру. Ведомые романтическими европейскими ориенталистскими представлениями, халуцим рассматривали некоторые ее элементы (одежду, пищу, отдельные обычаи) как диаметрально противоположные еврейской диаспоральной жизни и, следовательно, подходящие для «внедрения» в среду «новых евреев».
В связи с тем, что гебраистская идеология отрицательно относилась к использованию в иврите фраз и слов из других еврейских языков, идишские выражения «прикидывались» иностранными. Таким путем множество заимствований из идиша относительно «бесконфликтно» вошло в современный литературный иврит, а также в ивритский сленг 1940‑х и 1950‑х годов. Хавер цитирует Йосефа Гури, который отмечает, что около четверти из тысячи идиом разговорного иврита являются кальками с идиша. (Впрочем, Хавер не касается всей сложности менявшегося отношения к идишу в ишуве после Катастрофы европейского еврейства.)
К 1914 году языком преподавания в еврейских учебных заведениях в Эрец-Исраэль был объявлен исключительно иврит. В 1923 году мандатные власти назвали иврит одним из официальных языков Палестины, наряду с английским и арабским. Лидеры и идеологи ишува уверенно создавали господствующий нарратив, в котором существование альтернативной культуры или даже субкультуры со своим языком было недопустимо, ибо ставило под сомнение полноту успеха сионистского проекта.
Казалось, победа иврита была полной. Официальная установка на «забывание» идиша была настолько тотальной, что даже сам длительный конфликт между ивритом и идишем оказался вытеснен из коллективной памяти. Так, один из столпов израильской историографии Шмуэль Этингер в своем основополагающем труде (см. примеч. 3) в качестве ключевого события, приведшего к победе иврита в школах ишува, упоминает… иврито-немецкий «языковой спор» 1913 года (тогда еврейско-немецкая благотворительная организация «Эзра» выступила за введение немецкого языка в качестве языка преподавания в технических школах ишува, что вызвало резкую ответную реакцию).
Залмен Брохес
Но идиш в Эрец-Исраэль, как показала на широком и разнообразном историческом материале Хавер, не исчез. Большинство жителей нового ишува (еврейской общины после 1880‑х годов) в первые десятилетия его существования оставались естественными носителями идиша и продолжали говорить на этом языке. В то время ишув еще не был способен полноценно функционировать, используя один лишь иврит. Ни основатели Тель-Авива, ни сионистские иммигранты в новых поселениях не заговорили в одночасье на иврите. Впрочем, это не мешало им зачастую пользоваться прилагательным «ивритский» вместо «еврейский»: Тель-Авив – «ивритский» квартал Яффы, «ивритские» рабочие и т. п.
Тот порядок, когда идиш и иврит сосуществовали в еврейских общинах Европы и каждый из них занимал свое место в устоявшейся веками системе, в сионистской Палестине был радикально трансформирован. Иврит был предназначен для повседневного использования, но при этом оставался также и языком высокой культуры, а идиш был полностью делегитимизирован. Официально он стал аномалией, хотя де-факто оставался языком многих, если не большинства, включая и 1930‑е годы. Симптоматичны слова Бен-Гуриона, что в пропаганде сионисты вынуждены использовать многие языки, но для «нашей культурной работы единственным языком остается иврит». По сути такой подход возвращал ситуацию к традиционному разделению на язык высокой культуры (иврит) и утилитарный язык повседневности (идиш).
Двойственное положение идиша состояло в том, что это был родной язык, одновременно любимый и отвергаемый по идеологическим мотивам. Ведущие израильские историки обыкновенно игнорируют психологические трудности «врастания» выходцев из Восточной и Центральной Европы в иврит. Исследование же Хавер позволяет говорить о культурном и ментальном расколе, произошедшем на пересечении идеологии и личного опыта.
Хавер отмечает, что израильские историки литературы, занимающиеся историей ивритской культуры, по сути игнорируют существование в Палестине идишской литературы. Между тем, в период второй алии (1904–1914 годы) литература на идише в Эрец-Исраэль достаточно бурно развивалась. Возможности же тогдашней ивритской словесности были весьма ограничены, так как нормативный стиль новой прозы на иврите возник в конце XIX века, то есть еще до того, как стал реальностью разговорный иврит.
Творчество немалого числа литераторов ишува не укладывается в сионистский нарратив. Они писали на идише либо одновременно на идише и на иврите. Живучесть идишской литературы в ишуве объясняется, среди прочего, тем, что в сравнении с ивритской литература на идише отличалась разноплановостью, гибкостью и давала больше возможностей для отображения социальных и идеологических различий в обществе. Это позволяло идишским писателям Палестины, разделявшим сионистские устремления, создать полифонию, отражавшую гетерогенность раннего ишува.
Писатели, чье творчество анализируется в книге, отражают различные поколенческие, идеологические и эстетические тенденции. Автор рассматривает творчество Залмена Брохеса – писателя периода второй алии, чьи ранние работы носили в основном несионистский характер и предлагали более сложное и разнообразное видение Палестины, чем книги некоторых его (да и наших) современников, идеализирующих сионистскую идентичность первопоселенцев. Другой герой Хавер, Авром Ривес, также стремился отразить культурное и идеологическое многообразие ишува, его произведения «населены» арабами и христианами. Вплоть до своей кончины в середине 1960‑х годов писала на идише и поэтесса Рикуда Поташ…
Более того, ивритская литература также была несвободна от идишских влияний. Анализируя построение предложений и фраз у таких безусловных израильских классиков, как Йосеф-Хаим Бреннер и ранний Агнон, Хавер отмечает определяющее влияние на них языковых структур идиша. Бреннер вообще был одним из немногих публичных деятелей ишува, позволявших себе говорить об идише как о «сионистском языке», «языке наших матерей, который клокочет в наших устах».
Хавер не просто возвращает читателю идишскую культуру ишува и вводит в оборот по сути неизвестные тексты – она прочерчивает непрерывную линию, предлагает альтернативный общепринятому взгляд на историю израильской литературы, выстраивает ее «теневую» версию. Ей удается доказать, что идишская литература была весьма популярна и широко распространена в ишуве – достаточно сказать, что в период между 1928 и 1946 годами в Эрец-Исраэль выходили 26 литературных журналов на идише. Более того, в конце 1920‑х годов идишская культура в ишуве переживает своеобразный «ренессанс» (в том числе и в новом «ивритском» городе Тель-Авиве – в 1927 году число читательских запросов на газеты на иврите и идише в публичной библиотеке Тель-Авива было примерно одинаковым). Отчасти это связано с прибытием иммигрантов четвертой алии (1924–1928 годы) (так называемая «алия Грабского» из Польши), которые широко пользовались идишем и зачастую были далеки от сионизма (не случайно некоторые современники и исследователи обвиняли их в привнесении в палестинскую действительность галутных ценностей).
Тогда же, в 1927 году, советом директоров Еврейского университета в Иерусалиме был одобрен план создания в университете кафедры идиша. Но в то время реализовать этот проект оказалось невозможным. Против открытия кафедры выступили влиятельные сионисты (в том числе Менахем Усышкин), а также радикальная организация Мегиней а-Сафа а-Иврит («Бригада защитников языка иврит»), состоявшая в основном из учащихся гимназии «Герцлия», организовавших травлю Хаима Житловского во время его визита в Палестину еще в 1914 году. «Бригада», основанная в 1923 году, активно действовала до 1936 года, особенно активно в Тель-Авиве и Иерусалиме. В общественном мнении она связывалась с правыми сионистами-ревизионистами. Ее деятельность была направлена главным образом именно против использования идиша (показательно, что английский язык не вызывал у членов «бригады» какой-либо негативной реакции). В связи с предполагаемым открытием кафедры были выпущены плакаты в траурных рамках: «Кафедра жаргона – уничтожение Ивритского университета» и «Кафедра жаргона – идол в Ивритском Храме» (Еврейский университет во многих тогдашних публикациях и выступлениях сравнивался с Храмом). Как видим, юные светские ревнители иврита писали об идише как о целем ба-хейхал – языческом идоле в Храме, – то есть использовали раввинистические источники, чтобы сравнить намерение основать кафедру идиша с осквернением Храма греко-сирийскими завоевателями и римскими императорами в I веке н. э. Идиш, язык тысячелетней культуры, демонизировался как чужой незаконный «жаргон», угрожающий единству, представляющий опасность для формирования новой ивритской нации, символом которой был университет – ее «храм».
Плакат «Бригады защитников языка иврит» гласит: «Кафедра жаргона – уничтожение Ивритского университета». 1927 год
И только в 1951 году, после уничтожения идишской культуры в результате Холокоста и политики государственного антисемитизма в Советском Союзе, а также после создания Государства Израиль, когда идиш уже не представлял более опасности для иврита, кафедра идиша наконец была открыта. Ее создание знаменовало начало легитимизации идиша в израильской культуре. Дов Садан, выступая на открытии кафедры, говорил, что идиш помог сохранить иврит. Впрочем, даже здесь идиш низводился к статусу второстепенного культурного явления, существующего на службе у иврита. Очевидной становилась иерархия двух языков, когда иврит являлся господином, а идиш – слугой.
Однако, как показала Хавер, роль идиша в жизни ишува явно выходила за пределы функции сохранения возрожденного иврита. Тот же Дов Садан, который описывал идиш как прислужника иврита, в 1970 году использовал уже совсем иные термины. Говоря о еврейском двуязычии перед идишской аудиторией в Нью-Йорке, Садан описывал уникальное видение идишских писателей ишува: «Эта особая группа имела важное значение – она открыла новые горизонты и новую землю для литературы на идише: Землю Израиля, не как ностальгию по детству или туристическую тему, а как осязаемый каждодневный опыт развития и борьбы ишува».
Хавер не касается периода существования Государства Израиль. Но мы знаем, что идиш так и не был изгнан из коллективной памяти и не был забыт. С началом большой алии из СССР/CНГ, совпавшим с пробуждением в израильском обществе интереса к своим корням и культурному наследию диаспоры, язык европейского еврейства получил государственную поддержку. В настоящее время по всей стране действуют идишские клубы, в Тель-Авиве работает идишский театр, на идише пишет целый ряд израильских авторов (большинство из них выходцы из Советского Союза), в Еврейском университете в Иерусалиме и в Университете Бар-Илан ведется изучение идиша и художественной литературы на этом языке. В некоторых школах Израиля идиш включен в учебную программу.