Я иду по земле. Привычно наступаю прямо на головы маленьких букашек. Я не знаю, как их зовут. Мне стыдно. Я украдкой поворачиваю свою шею направо, а затем налево. Никто на меня не смотрит.
Земля твердая и надежная. Если она и вправду вертится, то делает это очень деликатно. Приятно идти по земле. Приятно, и совсем не страшно - рядом все время кто-то идет. Даже если ты не хочешь. Даже если ты громко кричишь "оставьте-меня-в-покое-как-же-вы-все-надоели-сил-больше-нет-смотреть-на-ваши-противные-рожи!" - все равно рядом кто-то идет. Пусть далеко - но все равно рядом. Ты хочешь набрать полный рот воздуха - и получаешь чужое дыхание. Выплевываешь пережеванный кем-то воздух, бежишь в лес, на речку, в горы, вдыхаешь - и ехидный туман углекислого газа, заботливо созданный чужими легкими, отравляет мысли.
Земля слишком твердая и надежная. Если бы она летала рваным галопом вокруг своей равнодушной звезды, если бы ее спина все время норовила сбросить тех, кто не слишком хорошо держится за гриву...
- Ха-ха-ха, - раздается над моей головой, - а сама - удержишься?
- Я? - надменно переспрашиваю, гордо вскидываю уверенную (а почему бы и нет?) голову и...
Меня бесцеремонно перебивают.
- Ты! - голос купается в моей улыбке и брызгает на меня моим же презрением.
- Я... я не знаю... - мне стыдно, потому что я не знаю, что лучше - давить букашек или бояться, что они - это ты?
- А хочешь - попробовать? - наверное, под таким же соусом из почти-равнодушного-голоса Ева подала Адаму первое в кулинарной практике яблоко.
Я молчу. Поднимаю одну ногу. Сейчас я сделаю шаг - и снова пойду по земле. Как все. Бросаю ногу обратно и с ненавистью кричу куда-то вверх:
- Не хочу! Убирайся! Не трогай своими грязными руками твердую надежную землю! Ты знаешь, сколько на ней еще осталось букашек? Мне хватит на целую жизнь, и еще останется - для моих детей, внуков и правнуков! - я замолкаю и настороженно жду ответа. А в ответ - тишина, и я блаженно в нее погружаюсь...
- Букашки? - голос пыхтит от натуги и водружает передо мной гранитную плиту траурной формы и квадратного цвета. На плите отражается широко раскрытый глаз и половина перекошенного рта. Невидимые пальцы макают сами себя в белую мертвую краску. На плите появляются буквы: "Лучший истребитель букашек".
- Ну, как тебе? - голос доволен.
Я медленно наливаюсь горечью. Я наполняюсь ядом. Горькие ядовитые капли стекают с меня и падают на твердую надежную землю. Земля кривится, морщится, широко разевает рот и...
- А-а-ап-чхи! - я кубарем скатываюсь с твердой земли прямо в ненадежное небо и болтаюсь на нем, как будто гнилое яблоко на ветке зимнего сада. Рядом появляется большая нелепая снежинка - это голос.
- Висишь? - подозрительно спрашивает голос.
- Вишу... - покладисто признаюсь я.
- А хочешь - поиграть? - снежинка радостно взмывает вверх.
- Хочу, - я боюсь, что голос уйдет, и я останусь здесь висеть совсем одна.
- Выбирай! - голос разделяется на две снежинки, обе сжимаются в причудливые белые кулаки.
- А что - там? - я тянусь к одной из белых снежинок, теряю равновесие и повисаю вниз головой. На земле большими острыми сталагмитами торчат двуногие фигуры.
- Здесь, - правая (или левая?) снежинка подпрыгивает вверх, - здесь - та сторона. А здесь, - теперь подпрыгивает вторая снежинка, - здесь - эта.
- А в чем - разница? - школьным противным голосом спрашиваю я. Снежинки кружатся в задумчивом хороводе.
- Действительно, нет никакой разницы, - произносит голос. Снежинки сливаются в экстазе, размножаются, несутся ажурным белым тараном, сбивают с ног и тычут мне под ребра свои маленькие злобные кулачки.
- За что-о-о-о? - мой крик путается в белом шевелящемся одеяле и безнадежно замирает рядом со мной, прижимаясь теплым "о-о-о" к моему плечу.
Я иду по снежной равнине. Я бреду по снежной равнине. Я ползу по снежной равнине. Я лежу на снежной равнине. Я слышу голос, плывущий над снежной равниной. Голос зависает надо мной и молчит.
- За что? - мой крик выглядывает из-за плеча осторожным шепотом.
Голос не отвечает. Маленькими букашками по белому - снегу? - бегут черные буквы. Я пытаюсь читать, но их становится все больше, они прижимаются так тесно, как только могут, взбираются друг другу на голову, все выше и выше - черная безликая масса взрывается фейерверком образов. Кавалеристы и дворцы. Куртизанки и верблюды. Пальмы и снежные медведи. Я вскакиваю на ноги, не знаю, куда бежать, натыкаюсь на верблюдов и пытаюсь залезть на пальму, спасаясь от медведей.
Палец нерешительно прикасается к белой равнине. Точка. Прикасается, на доли секунды продлевая ласку. Запятая. Длительное нежное касание - тире. Вниз... вверх... круг... вниз... вверх... Не слишком ровная, неуверенная "Я" удивленно оглядывается. Палец торопливо добавляет еще букву, еще. Затаив дыхание, жду. Минута, другая. Черные буквы неподвижны на белом фоне. Яблоко. Я хотела получить яблоко - красивое, стыдливо-румяное, вкусное. Буквы бледнеют, исчезают, стираются с белоснежной памяти.
Еще раз. Вниз... вверх... круг... вниз... вверх... Другие буквы... Яблоко? Топот убегающих черных значков. Еще раз. Еще. Еще... Еще...
Я лежу на снежной равнине. Я больше так не могу. Вокруг меня прыгают яблоки - сотни, тысячи яблок. Разных. Моего среди них нет. Я шепчу что-то злобное, нежное, сокровенное белой, надменной равнине. Я смотрю в нее, сквозь нее - до боли в закрытых глазах.
Широкое длинное белое полотно потягивается, разминаясь, растворяется, улыбаясь, и неохотно становится мутным - еще не прозрачным, но уже глубоким. И там, в глубине - яблоко. Мое яблоко. Протягиваю руку - пальцы проходят сквозь краснобокое сочное тело. Закусываю губы - вниз... вверх... круг... вниз... вверх. Яблоко? Дрогнули черные значки, прижались друг к другу кружком мишени - потянулся из белой глубины заветный плод, навстречу протянутым рукам и губам. Вонзаю зубы, брызгаю соком, бросаю огрызок туда, где ворчит насмешливый голос - и мой крик уже не прячется, он летит, кувыркаясь, дразнясь:
- Твоя очередь, слышишь, твоя! Ты же хотел - играть! Играем, голос, играем! Твой ход!
Голос хмыкает в ответ. Маленькими букашками по белому снегу бегут черные буквы...
Я иду по земле. Земля твердая и надежная. До тех самых пор, пока не защекочет в носу горько-сладкий запах ядовитых мыслей...
Я не знаю, что увижу там, в глубине широкой и длинной белой равнины. И если увижу себя - рискну ли протянуть руку...