Арефьев Александр Валентинович : другие произведения.

Былое (были и былички)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы о прожитом на правах мемуаров


  

0x01 graphic

  

Былое (были и былички)

 

Щука и трусики

   В детстве жил я в Брюсовском переулке, что выходит на Тверскую, тогда ещё улицу имени пролетарского писателя Горького, если идти к Кремлю от Пушкинской площади, то в арку первый дом направо. До Революции, или как теперь принято говорить, до Октябрьского переворота, был этот импозантный дом фешенебельной гостиницей, кажется, под названием "Белый медведь" и стоял рядышком с домом генерал-губернатора Москвы, теперешним Моссоветом. В 30-е годы прошлого столетия, а точнее - в 1939 году, поставили его гидравлическими домкратами на рельсы да и передвинули в переулок, который переименовали в улицу Неждановой после строительства там Дома композиторов.
   Наш дом в духе того времени переделали в коммуналку, разделив бывшие просторные номера на клетушки. Моссовет-то тоже передвинули в соответствии со сталинским планом перестройки Тверской и реконструкции всей Москвы, только его на 13 метров, а наш дом аж на 35, причём жители переезжали даже не выходя из дома, правда, и скорость была, конечно, небольшая. Наш дом перетащили ночью, чтобы паники не возникло, а Моссовет двигали днём, причём чиновники не прекращали работу ни на минуту, демонстрируя большевистскую стойкость и бесстрашие. Такая же судьба была уготована ещё около 30 домам на Тверской-Ямской, а остальные, среди которых, говорят, были изумительные шедевры русской архитектуры, пошли на слом как отрыжка ненавистного Сталину буржуазного режима.
   Дом генерал-губернатора был на два этажа ниже (это уж потом его надстроили), а вошёл в историю тем, что был продан заезжему англичанину при живом хозяине. Какой-то мошенник втёрся в доверие к губернатору и попросил показать заморскому гостю его усадьбу, выступив переводчиком с английского, ибо тот, кроме французского, другими языками не владел, за что и поплатился. Ханурик оформил купчую на англичанина, заверив её в юридической конторе на другой стороне Тверской, просуществовавшей ровно один день, взял денежки и тю-тю, был таков.
   Представьте теперь удивление губернатора, когда ему доложили о прибытии обоза с пожитками англичанина, намеревающегося вступить во владение своего недвижимого имущества. Ну, об этом подробнее вы можете прочесть в книге Гиляровского "Москва и москвичи", а вот о моём доме там ни слова, даже обидно. А в этом доме и прожил я всё своё раннее детство, ибо родители были в долговременной командировке на о. Сахалин, а я был оставлен на попечение бабушки. Дело было привычное, так как и до этого, буквально с рождения, я был на её руках - родители воевали. Мать, отлучившись с фронта ненадолго, родила меня в Москве и, бросив на бабушку, вернулась довоёвывать (шёл 1944 год-предвестник победы), а после победы родители задержались в Берлине наводить там порядок.
   Так что и воспитание самое раннее и несколько, я бы сказал, специфическое, я получил от бабушки. Вы поймёте, что я имею в виду, если сказать, что она была урождённой графиней Котляревской (тогда это было страшной семейной тайной) и выпускницей пансиона благородных девиц (это не было тайной, но наложило отпечаток на её характер).
   Воспитание моё было также благородным, по крайней мере самым суровым порицанием, которое я слышал из её уст, было "Fi, donc" и "Это моветон, голубчик". Правда, в крайнем случае она позволяла себе слегка потрепать меня за ухо, но только за правое. Сейчас объясню, почему. Левое ухо у меня слегка приплюснутое, и я по простоте душевной считал, что отлежал его в животе у матери. Но бабушка как-то сказала, что это генетический знак рода Котляревских, точно такое ухо было у моего прадедушки, её папы.
   Вот, кстати, к вопросу воспитания, всплыл в памяти такой эпизод. Мне тогда лет пять было, не больше. И зашли мы с бабушкой в продовольственный магазин, что от нас через Тверскую и ближе к Красной площади. Тогда магазины кишели народом в нескольких очередях, а потому я был оставлен у так называемого "стола покупателя", где оный покупатель раскладывал добытые в тяжёлой борьбе продукты по авоськам. Чтоб не было скучно, мне было обещано пирожное "картошка", любимое бабушкой, а, следовательно, и мной.
   И тут какой-то мужик бросил на стол что-то упакованное в плотную бумагу и бросился к своему месту в другой очереди. Которая уже подходила к прилавку. А я заметил, что пакет начал как-то нервно подрагивать, а потом и вовсе развернулся с одного края. И... в прорехе появилась щучья голова, открылась страшная пасть, а глаза-бусинки зло уставились на меня. Не знаю, что заставило меня сделать это, но я сунул в эту пасть свой палец. Бац и пасть захлопнулась, а острые зубки, растущие у щуки внутрь, впились в мою плоть.
   От боли слёзы брызнули из моих глаз, но я не проронил ни звука. Ну как же, блажить в общественном месте - это моветон. Благо как раз подсуетился покупатель щуки с новым приобретением в руках и с криком "Чей ребёнок?!!" долбанул сим приобретением, оказавшимся твёрдым (наверно, сыр "Рокфор"), щуке по затылку. Та от удивления открыла пасть, и мой палец оказался на свободе. Тут появилась и бабушка со словами благодарности для спасшего меня мужика и батистовым платочком для моего изрядно поцарапанного пальчика. При разборе ситуации дома она пришла к выводу, что вёл я себя достойно.
   Будучи заядлой театралкой, попыталась бабушка приобщить и меня к театральной культуре. Правда кончилось это страшным конфузом. А дело вот в чём. В какой театр мы пришли, я уж и не помню, но точно, что давали оперу Римского-Корсакова "Золотой петушок". И на сцену вывели лошадей, одна из которых обмишурилась и навалила кучу. Как раз выходит великий тенор Козловский петь арию Звездочёта, которая начинается словами "Царь премудрый, это я!". Что он и делает, стоя прямо над кучей. Публика чуть не подохла, кое-кого пришлось выносить из зала в полуобморочном состоянии. Больше я в театре с бабушкой ни разу в жизни не бывал.
   А вот как-то шёл я с ней по той же Тверской в сторону Пушкинской площади. Кстати, от той же бабушки я знал, что когда-то Пушкинская была Страстной, а на ней стоял Страстной монастырь. И ещё я знал, что в монастыре этом был отслужен первый молебен по случаю изгнания из Москвы французов в 1812 году и что красоты он был необычайной и что разрушили его к большому бабушкиному сожалению. Естественно, я полагал, что разрушили его гады французы и только много позже услышал от бабушки же да на ушко, да под страшным секретом, что разрушители-то - "большевички" (так она их по старой памяти называла).
   Да, так вот, идём чинно-благородно по всё той же Тверской, держусь я за бабушкину ручку, беседуем о чём-то тихохонько. Вдруг вижу, впереди идущая моложавая гражданка, вся из себя расфуфыренная и в каракулевой шубке, какие-то странные вращательные движения вытворяет в области таза. И тут, батюшки святы, выскальзывают из-под шубейки трусики, маленькие такие, жуть какого благородного малинового цвета. Трусики на асфальт, а дама дальше чешет, как ни в чём не бывало, даже не оглянулась.
   Как вы уже поняли, я был воспитан бабушкой в духе политеса и трепетного уважения к женщине. Посему, окрылённый желанием услужить, я шустро трусики эти подхватил и с криком "Вы потеряли!" засеменил за дамочкой. Вот тут уж она оглянулась с ужасом в глазах да как припустит, подобрав полы шубы. Я, вестимо, за ней, да куда там с моими ножками-коротышками, так и не догнал. Стою расстроенный аж до слёз на глазах, да ёщё прохожие по непонятной для меня причине вокруг хохочут-заливаются.
   Тут и бабуля моя подошла, брезгливо, двумя пальчиками взяла из моих рук трусики и опустила в близстоящую чугунную урну. Потом повернулась ко мне, погрозила пальцем и строго сказала: "Экий ты, братец, неуклюжий. Запомни, мон шер, не всё, что из женщины выпадает, надо тут же поднимать, может, это так и задумано было или резиночка где-то источилась". Согласитесь, мудрое наблюдение. Уж сколько лет прошло, а всё помню, как будто вчера это было.
   Как и помню бабушкин наказ никогда не ходить на перекрёсток Покровки и Чистопрудного бульвара - нечистое место. Какие же пруды чистые, - говаривала бабушка, - коли прозывались по-старому "Поганые"? А когда стали строить телецентр, она пришла в ужас. Как же так?! - бурчала она, - Ведь это же Останкино, туда раньше останки свозили умерших нехорошей смертью людей! Ох, не быть телевидению чистым... А ведь как в воду смотрела.

 

Друг человека

   Ну, хоть убейте, не верю я Павлову, который физиолог, насчёт его собачьих рефлексов. Уверен, любая собачка обладает своим умом-разумом, а по силе своих чувств нисколь человеку не уступает. И не на пустом месте я разглагольствую, опыт долговременного общения с первым другом человека имею. Сколько себя помню, в семье всегда была собака. От первой, немецкой овчарки по кличке Ганс, жившей в семье в послевоенные годы и щенком привезённой отцом в качестве единственного победного трофея из Германии, остались только смутные детские воспоминания. Всплывают в памяти добрые глаза Гансика да как он тянет меня по снежному скверу в санной упряжке и всё норовит лизнуть в замёрзший нос.
   А уж вторая наша любимица, по породе боксёр, крупная девочка килограмм под шестьдесят, с богатой родословной и по имени Бэлла, и по сию пору вспоминается как безвременно ушедший член семьи. Вообще-то она была записана Беллой, но как-то само собой получилось, что в силу её исключительной интеллигентности "е" в имени перешло в "э", что добавило ей вальяжности. Была она вся огненно рыжей, только грудь снежно-белая да от задорно вздёрнутого носа по лбу, как у Горбачёва, белесое пятно, отчего и имя своё получила. Нрава лёгкого, с наивной хитринкой в характере, чистюля, а уж разумница какая... В квартиру с улицы не войдёт, пока лапы особой тряпочкой не вытрут. Сознавала себя красавицей и при любом удобном случае несла и в руку совала жёсткую щётку, чтобы ей шёрстку вычесали.
   Все полагающиеся собачьи команды Бэлла стала понимать с детства без всякой дрессуры, а, превратившись в вальяжную даму, и вовсе изучила самостоятельно слов двадцать. Услужить, принеся по нашей просьбе тапочки, газету, очки, портфель, для неё было радостью и средством выразить нам, членам своей стаи, любовь и уважение. Если газетка при этом оказывалась немного слюнявой, а дужка очков - чуть погнутой, делали вид, что не замечаем, всё же рук-то не было, попробуйте сами ртом всё делать. А посмотрели бы, с какой гордостью и грацией несла она на улице хозяйственные сумки, строго выдерживая подобающую дистанцию у правой ноги хозяйки, моей мамы. Правда, не всегда было ясно, кто кого сопровождает.
   Особо уважала бабушку, видимо, за то, что та была дворянских, т. е. "голубых" кровей и со времени обучения в пансионе для благородных девиц не утратила подчёркнутого благородства в общении. Уж какие только они меж собой реверансы не выделывали, по утрам чинно приветствуя друг друга и уступая дорогу. Появилась у Бэллы и весёлая подружка, зелёная синица по имени Питютя, уж и не помню, каким макаром поселившаяся в семье. Та была нахалкой, особенно с Бэллой не церемонилась, без зазрения совести могла забраться с ногами в её миску, а ещё любила разъезжать по квартире сидя на Бэллином носу и на всех чирикая.
   В память об этой птичке мать на старости лет завела попугайчика, нравом похожего на Питютю, да ещё и говорящего, я бы даже сказал болтающего без умолку. Наречён он был, как нетрудно догадаться, тоже Питютей, имел персональный радиоприёмничек у клетки, а потому всегда был в курсе событий в стране и повторял новости пулемётной скороговоркой мамане.
   Была у него и подружка, Мика, которую он по-хулигански окликал "Мика-дура", себя, в отличие от других попугаев, никогда не называя "Попка-дурак". Мика была совершенно удивительной кошкой. Достаточно, сказать, что вопреки всем законам животного мира, она трижды пыталась в какой-то обиде на мать покончить жизнь самоубийством, прыгая с балкона третьего этажа на стоящее во дворе дерево.
   Кроме Питюти и матери, она никого не любила и при гостях забивалась под диван. Исключение она почему-то сделала только для меня, и когда я появлялся у мамы, принимала интимные позы и ластилась ко мне, мурлыкая такое, что вгоняло меня в краску. Жену мою сразу возненавидела и по-женски учиняла ей всякие пакости. Оставленная однажды на время маминого отъезда в нашей квартире, она собрала в кучу атрибуты её нижнего белья и демонстративно описала.
   А вот у Бэллы было много хороших друзей, особенно прославилась она в нашей округе тем, что очень чётко, по человечьи выговаривала слово "ма-ма". Как и все боксёры, она почти не лаяла, а вот зевая, производила звук, похожий на протяжное "ма". Добиться удвоения слога и превращения его в "маму" оказалось проще пареной репы, и получилась наша собака говорящей. Правда, пользовалась она этим обращением в общении со всеми членами семьи, без различия пола и возраста.
   Случилось как-то, зашла старушка-странница к нам за милостынью (в те далёкие времена это ещё водилось). Пока мелочь и хлебушко искали, Бэлла к матери подошла то ли есть попросить, то ли погулять предложить, ну, и мамкнула привычно. А бабуся тут как заверещит "Свят, свят, свят, изыди, Сатана!" и бух в обморок, а как нашатыркой отпоили, так юбки подобрала да шасть от нас с причитаниями и забыв о милостыни. Ну, всех прямо очень напугала.
   А то ещё оставили у нас соседи своего малыша, лет трёх, на попечении Бэллы, зная её любовь к детишкам. Как только карапуз над ней ни измывался - и осёдлывал на манер лошадки, и за уши таскал, и за усики дёргал, и глазки норовил выцарапать, всё, бедная, сносила стоически.
   Но в конце концов, небось, не вытерпело и её большое сердце. Так что вы думаете, придумала, а я случайно подсмотрел? Носом развернула малыша да как наподдаст ему по попке, тот с визгом аж кубарем покатился. А когда родители прибежали из другой комнаты на плач, то застали только умилительную сцену, как Бэлла вылизывает слёзки разом приструнённому и успокоившемуся охальнику. Да при этом хитро поглядывала на меня своим глазом с поволокой, зная, что я всё видел, но её, конечно, не продам.
   А когда на сносях была и, видно, организм больше витаминов для щеночков требовал, стала приворовывать кое-что из наших продуктов, да так ловко, что не сразу и заметишь. Вот как-то, зная это, поставили воскресный торт от неё подальше на шкаф, а сами все в кино отправились. Вернулись, первым делом на коробку глянули, нет, всё в порядке, только чувствуем по Бэллиному поведению, что набедокурила, а грех свой напускной лаской прикрывает, наперёд подлизываясь. А вскрылось всё, как за стол сели чаёвничать. Торт открыли, а там, батюшки-светы, хоть шаром покати, всё чертовка подмела. И как это она на шкаф с тахты забралась, и, главное, коробку потом аккуратненько закрыла, до сих пор тайна великая есть.
   При всём при том дело своё сторожевое туго знала и дом, и всех нас, сородичей, до самозабвения берегла. Да никто при ней на нас и вякнуть бы не решился, она в случае чего лишь верхнюю губу слегка приподнимет да покажет клык с мизинец толщиной и всем всё сразу ясно. А тут как-то водопроводчик наш домашний пришёл кран поправить, а мать у соседки лясы точила, так она ему ключ от нашей квартиры вручила, сказав, дескать, занята я, Вася, ты и сам разберёшься, а собаку хорошо знаешь. Через час домой вернулась, а там дядя Вася у порога сидит и с Бэллой от скуки беседу неторопливую ведёт, притом рука его накрепко в пасти собачьей зажата. Оказалось, пустить-то его пустили и работу сделать дали, а вот выпустить без хозяев, извини-подвинься.
   Вот такая собачка была. Жаль, родители уехали в долговременную командировку за границу, остался я с бабушкой, а Бэллу отдали друзьям в хорошие вроде бы руки, да слышал я, долго не прожила.

 

Рояль

   В далёком детстве меня, почитай, каждое лето отправляли к ленинградской бабушке на дачу в селе Валговицы, что на полпути от Питера к Ивангороду, что бок о бок граничит с эстонской Нарвой. Край тот благодатный, много озёр голубизны необычайной, леса густые, но светлые и очень грибные. Народ местный приветливый и улыбчивый, а характерная черта его - то, что любит своих стариков и ещё боле почитает бабушек. Вот и соседняя нам деревушка (в полутора километрах всего) называется Бабкино, подберёзовик зовут тут обабок, а "ведьмины круги" (скопления благородных грибов на лесных опушках) - "бабушкиными кругами".
   Дачей нашу избушку на курьих ножках можно назвать с большой натяжкой. Выйдя на пенсию, купила моя бабушка по отцу заброшенную деревенскую баньку с дырявой крышей, помнится, за 250 целковых, всем миром крышу залатали, пристроили малюсенькую терраску, соорудили из подручных материалов уютный сортир, посадили пяток яблонь, пару слив и грушу, развели цветник, вспахали огородец, вот и получилась дача.
   Спали все, кроме бабушки Ольги Владимировны, на чердаке, сплошь устеленном соломенными тюфяками. Так что при случае можно было прихвастнуть, что дача у нас двухэтажная. А собиралось там в сезон отпусков до 15 родственников с чадами и домочадцами. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.
   Обида всё же была. Напротив, в каких-нибудь двадцати шагах, привольно раскинулся одичавший вишневый сад бывшей церковной усадьбы дедушки моей бабушки, а стало быть моего прапрадедушки, который был батюшкой в сельской церкви и попал под горячую руку и карающий меч революции. От дома и церкви и помина не осталось, а сад всё пережил и выстоял. Поэтому и куплена была банька в том месте и бабушка со слезами умиления рассказывала, какой хороший был дедушка, хлебосольным и просторным - его дом.
   А ещё подальше, вверх по косогору, стояла когда-то барская усадьба, вся белая, с колоннами в викторианском стиле, с каскадом прудов и зеркальными карпами в них, с купальнями, отдельно господской и для простого люда. От усадьбы осталась лишь груда мусора да заболоченный нижний пруд, в котором рисковали купаться лишь мы, малышня пузатая, да водились раки.
   Заправляла всем, конечно, бабушка, дисциплина была строгая, у каждого - свои обязанности. Моей самой нелюбимой было тащиться по утрам спросонья за парным молоком к бабе Марфе. Заходя в горницу, каждый раз удивлялся странной форме стоящего посередине стола. Как-то не утерпел и спросил. Старушка молча стянула с него клеёнку, всю в мелких цветочках и трещинках, и, о чудо, под ней оказался концертный рояль, белый и ослепительно прекрасный. Сиял он как новенький, только ножки подпилены, чтобы сидеть за ним было удобней.
   На мой немой вопрос бабушка ответила: "Когда барина раскулачивали (она употребила именно это слово), всем, кто поспел, по кусочку вышло, кому одёжка, кому из посуды чего, а мой дурак вот это припёр да ещё полтелеги книг иностранных. Правда, книжки те в войну в дело пошли, на самокрутки".
   - А барина-то что, угрохали? - спросил я.
   - Да ты что, милок, окснись. Он сам в Гражданку где-то косточки сложил, ведь офицером поди был. А жаль, хороший был человек и хозяин справный. Дорогу построил городскую, нам больницу и магазин в камне. А уж кого ещё пуще жалели, так это барыню, добрая была, обо всех радела. А её, почитай, голой-босой оставили. Ютилась в Питере в каморке в её же доме прежнем. Мыкалась бедняжка, к чистой работе как бывшего мироеда не подпускали, судомойкой была. Это с её-то пальчиками. Ведь на этой вот пианине и играла, да так, что, бывало, заслушаешься. Вишь, и нам пригодилась, сколько лет с неё едим, а в нутре посуду держим.
   Бабушка Марфа ласково погладила заскорузлыми от огорода пальцами сияющую крышку рояля и тихо сказала: "Иди, детка, в сенях бидончик не забудь". В глазах её стояли слёзы то ли из жалости к барыне, то ли к себе.
   Надо сказать, что в деревне было ещё одно родовое гнездо нашего клана. Прямо напротив порушенной барской усадьбы, у пруда, утопала в зелени огромная изба старшей сестры моей бабушки, которую мы, малышня, называли тётей Женечкой. Она тоже приезжала сюда из Питера на весь летний сезон с мужем, дядей Жоржиком, и двумя внуками. Вообще-то у моей бабушки было одиннадцать братьев и сестёр, но к описываемому мной времени в живых оставались лишь три сестры. Остальных братьев и сестёр забрали из жизни революция, Гражданская война, ленинградская блокада и другие передряги в нашей стране.
   Особенно была свежа в памяти блокада, и так или иначе напоминала о себе. Шутка ли сказать, жертвой этого Молоха стали 800 тысяч ленинградцев, а выжившие пережили 100 тысяч вражеских авианалётов и я уж не знаю сколько артобстрелов. Потому для нас, членов московского ответвления питерской семьи, было ритуалом в каждый приезд посетить Пискарёвское кладбище, где упокоилась большая и лучшая часть истинных коренных питерцев. А у моей бабушки, да и не только, наверное, у неё, до конца дней въелся в плоть своеобразный "бзик": хранить на кухне мешок сухарей с парой-тройкой "палок" (так тогда говорили) наидефицитнейшей сухой колбасы на всякий пожарный случай.
   Тётя Женечка, старшая из сестёр, весь летний сезон проводила в нашей "родовой" деревне Валговицах в большущей старинной хате, как и наша располагавшейся на сельской окраине недалеко от развалин барской усадьбы. Участок соток в двадцать представлял собой прелестный сад, в основном вишнёвый, часть его была засажена хорошо ухоженными шпалерами высоких, в рост человека, кустов малины. Крупные ягоды кремового цвета были такой потрясающей вкуснотищи, что и сейчас, вспоминая, ощущаю, как во рту слюнки текут. Вот я всё в прошедшем времени пишу, а и посейчас, небось, всё так и есть, только я там уж почитай полвека не бывал...
   Мы, мелкота пузатая, то есть я и мои двоюродные брат и сестра, бывало, дни напролёт проводили в этом царстве незабвенной тёти Жени, мужа её дяди Жоржика и двух их внучат, наших погодков. Наедались до отвала фруктами из сада, овощами с грядки ну и, конечно, упивались чаем с малиной под неспешные рассказы хозяйки. А поговорить она с нами любила, поучая между делом уму-разуму. До сих пор многое сохранилось в памяти, особенно врезалось повествование о блокадных годах.
   Слушали мы с замиранием сердца о том, как выживали питерцы, как съели всех домашних животных, и о том, что, видно, и в результате этого расплодились размером с небольшую кошку крысы, нападавшие даже на голодающих и обессиливших людей. Их были такие полчища, что идя к Неве на водопой, они перекрывали улицы. Были среди них свои вожаки, разрабатывавшие стратегию и тактику поведения стаи и ведения боевых действий, разведчики и фанатично преданные идее завоевания жизненного пространства бойцы, или "быки" по-теперешнему..
   Спасение пришло только зимой первого года войны, когда открыли "Дорогу жизни" через Ладогу и первыми же рейсами "полуторок" завезли в блокадный Питер из-под Ярославля дымчатых котов, лучших в России крысоловов. Они-то и загнали обнаглевших пасюков назад в их чёрное подполье. Кстати, это был повтор опыта царя-батюшки Петра Великого, который, когда подобное случилось, повелел привезти в Питер ярославских котов, поставив их на государственный кошт и назначив каждому годовое содержание в один рубль, что по тем временам было довольно значительной суммой.
   Третья сестра, тётя Анечка, жила безвылазно в Питере в полном одиночестве. Так получилось, что накануне Первой мировой войны к ней посватался молодой князь, тут же и ушедший на войну и погибший в числе первых офицеров. А тётя Анечка всю жизнь хранила ему верность и ни за кого уже не вышла. Меня как-то закинули к ней родители ненадолго, вот она вечером мне про всё это и рассказала, и, растрогавшись до слёз, подарила мне, малышу, бокал из хрусталя "баккара". А бокал был удивителен тем, что если послюнявить палец и поводить по его краю, то он начинал петь что-то тягуче-заунывное и чарующее.
   Была ещё двоюродная сестра, замужем за морским капитаном, прошедшим всю войну на минном тральщике в Финском заливе, каким-то чудом сохранившим старорежимные повадки и традиции настоящих петербуржцев, коих после войны, почитай, и не осталось. Их квартира выходила эркером на Невский проспект, была обставлена старинной мебелью из резного морёного дуба, а за столом на званом обеде нас обслуживала горничная Глафира в накрахмаленном передничке.
   А ещё была тётя Зиночка, работавшая диспетчером в таксопарке, хохотушка и любимица всех наших родственников. У неё была изба в деревне Бабкино, о которой я уже поминал, а до революции её отец владел всей этой деревенькой. Зина была с виду простушкой, но нет-нет, а проглядывала в ней голубая кровь и дворянская порода.
   Отец клана Никитиных был из разночинцев, вернее из разорившихся мелкопоместных дворян, но рано выбился в люди, став капельмейстером императорского оркестра, и проживал с чадами и домочадцами в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге, выезжая на дачный период в Валговицы. По рассказам стариков, дача была красоты неописуемой, а пруд чистоты необыкновенной, ибо подпитывался родниками, а дно было выстелено мраморными плитами. В моё время он больше напоминал заиленное болото с весьма ощутимым навозным запашком от построенного на другом его берегу колхозного коровника.
   Самой колоритной фигурой был, конечно, дядя Жоржик. Был он из местных, сыном деревенского плотника, и для тёти Женечки брак с ним был "мезальянсом", как она в шутку говаривала. Уважаем был безмерно, оставаясь заводилой и душой любой компании. Часто устраивал раннюю побудку и во главе всего нашего разношерстного отряда вёл на речку за плотвой и подлещиком, а то и на дальнее озеро "Глубокое", где удавалось поймать на удочку крупного леща и даже щучку.
   Как-то, пользуясь старыми связями, он получил пропуск и вывез, правда, ограниченный контингент из наших, в запретную зону балтийского побережья под Калининградом, откуда была привезена большущая корзина отборных белых грибов и янтарная глыба килограмма в три, украсившая нашу хату. А связи его вот откуда. Был он почётным ветераном приснопамятной ЧК, то бишь чрезвычайной комиссии, ставшей впоследствии КГБ, и в своё время чуть ли не правой рукой самого Дзержинского.
   А к красным он, как сам рассказывал, приткнулся случайно. Пришёл прапорщиком с войны и надо было чем-то на жизнь зарабатывать. Своими глазами видел, как брали Зимний. То есть никто его, этот дворец, и не брал и не было никаких толп революционных матросов и солдат, это уж потом наврали. Так, мелкие стычки с кадетами, засевшими там для охраны правительства. А дядя Жоржик пошёл по просьбе матери друга поискать его среди них и притащить домой. Среди живых и нескольких трупов не нашёл, а нашёл у знакомой проститутки-евреечки, где и пили-гуляли они всю послереволюционную ночь, а наутро отправились к большевикам определяться на службу.
   Уже будучи чекистом, спас он знакомую по деревне семью капельмейстера от реквизиции, а то и чего похуже, а Аннушку в жёны получил за благое дело в качестве трофея. И об этом и много ещё о чём услышал я, стыдно признаться, подслушивая стоя в подштанниках ночами и ухом прижавшись к двери, за которой сидели дядя Жорж, его младший сын (старший погиб на войне) и мои родители. Сын дяди Жоржика Владимир (для меня - дядя Вова) был тоже, как и мой отец, фронтовиком, но, если и говорил, то только про дирижабли, которыми был по-детски увлечён. Всю свою недолгую жизнь, а умер он вскоре из-за открывшегося плохо залеченного фронтового ранения, бился он в каком-то ленинградском НИИ за их возрождение.
   А страстью к летательным аппаратам заразился от своего отца, который, выйдя ещё до войны на пенсию по здоровью, построил в дачном сарае из фанеры самолётик-биплан. Да вот только опробовать не успел - спёрли его, хоть и уносил он на ночь вырезанный из липы винт в свою комнату. Этот винт так и висел на стене печальным напоминанием о мечте подняться в воздух, а самолёт так и не нашли - как в воду канул.
   В основном под рюмочный звон говорил дядя Жорж. Про то, как после пустившего себе пулю в висок Дзержинского в ОГПУ пришёл дворянин и утончённый интеллигент Менжинский (знал 16 языков), столько народу сгубивший, что и Геринг на его фоне бледнеет. Про Петерса, его зама, бандита, сидевшего за ограбление ювелирного магазина, про Ягоду, тоже его зама, отравившего Менжинского ядом, следов не оставляющим, из токсикологической лаборатории ОГПУ. Про Казакова, главного в лаборатории, послужившего мятежному писателю Булгакову прототипом профессора Преображенского из "Собачьего сердца" и действительно лечившего вождей революции вытяжкой из семенников обезьян.
   А ещё врезалось в память объяснение дядей Жоржиком клички Дзержинского "Железный" после анекдота о том, как Крупская вздрогнула, услышав страшный грохот в передней. Ну а ей Владимир Ильич и говорит, не пугайся, мол, Наденька, это просто железный Феликс о порог споткнулся. Так вот, в кабинете Дзержинского в здании бывшего страхового общества "Россия" на Лубянке имелся огромный сейф. В него и спрятался шустро Феликс, когда увидал брошенную в дверь гранату. И жизнь сохранил, и кличку "Железный" тем самым обрёл.
   Да, много чего я почерпнул для себя в каникулярное время в тех Валговицах, что застряло в моём пытливом умишке и годы хранилось под грифом "Секретно" и лишь малой толикой чего поделился я сейчас. Как говорится, спасибо за внимание и извините старика, коль наскучил.

 

Граф

   Англичане говорят, что в каждой семье в шкафу спрятан свой скелет. Наверное, это идёт от их же анекдота. Бабушка рассказывает повзрослевшей внучке про дни своей молодости, про первого любовника, которого спрятала в шкаф при стуке в дверь не вовремя вернувшегося мужа, хлопает себя по лбу и с криком "О, боже!" открывает дверцу шкафа, из которого вываливается скелет.
   В нашей семье таким скелетом было происхождение моей бабушки, столь неприличное и опасное в нашем рабоче-крестьянском государстве, что его приходилось тщательно скрывать. Дело в том, что она была дочерью графа Котляревского. И хоть граф был поляком ("храбе" по-польски), жил в Кракове, мало того, в пух и прах разорился на скачках и умер в нищете, аристократическое клеймо, как Дамоклов меч, висело над его дочерью, занесённой враждебными вихрями в революционную Россию.
   По рассказам бабушки, чтобы покрыть грех рождения, ей пришлось пойти на "мезальянс" и выскочить за бравого революционного есаула Кожевникова из яицких казаков. Кстати сказать, в его станице проживали только две фамилии: Кожевниковы и Сапожниковы. При этом все считались родственниками в разной степени родства, и при замужестве молодых станичников необходимо было разрешение одной очень уважаемой старушки-долгожительницы, которая только и могла эту степень подсчитать. Дед мой оказался выкрестом в том смысле, что он один переметнулся к "красным" в своей совершенно "белой" станице.
   Впрочем, это последнее я узнал от станичных родственников, приехавших на поминки бабушки. Заодно была ими разрушена и жившая в нашей семье легенда, что мою прабабушку, красавицу-турчанку, умыкнул прадед во время лихого казацкого рейда в Турцию. Оказалось, что прабабушка, хоть и была действительно турчанкой, но совершенно обрусевшей, и вышла за прадеда по своей воле. Да и как не выйти было за такого удалого казака, который как-то, возвращаясь на коне с гулянки, снес головой свод кирпичной арки, а наутро, маясь головной болью, блажил на плохой самогон.
   Но не об этом я хотел рассказать, а о настоящем графе, Шереметеве. Мать каким-то образом нашла его, памятуя дальнее родство с этим знаменитым российским родом. Шереметев часто навещал нас, благо и жили рядом, мы - на Пироговке, а он в башне Новодевичьего монастыря. Жил он в одиночестве, излишне, как тогда говорили, злоупотреблял спиртным и слыл неудавшимся художником, подрабатывая где-то рисованием шаржей. Мать он шутливо называл графинюшкой, мы его, тоже не без подначки, графом.
   Бывали мы и у него в монастырской башне. Наверх вела крутая лестница, комната круглая, с одним маленьким окном, завалена книгами, эскизами, картинами, в общем, холостяцкий творческий беспорядок. Башня та перешла в наследство от отца, который, то ли добровольно отдав всё свое достояние революции, то ли попав под реквизицию, испросил у самого Ленина разрешение в ней поселиться.
   Однажды все вместе, я, мать, отец и Шереметев, поехали в его бывшую усадьбу в Останкино. Пока ехали на электричке, Шереметев много чего рассказал про имение, в том числе и то, что дважды оно могло быть разрушено, но Бог миловал. Первый раз в войну 1812-го года спас его управляющий, француз по национальности, оставленный охранять и договорившийся как-то с соотечественниками там не безобразничать. Каким-то чудом не тронули его и большевики в революцию и Гражданку, а в 1937 году в этом памятнике дворянского быта устроили музей творчества крепостных.
   Помню, когда добрались и через Увеселительный сад вошли в особняк, долго бродили по анфиладе просторных залов. Шереметев как заправский гид называл помещения: Малиновая прихожая, Пунцовая гостиная с портретом Павла I, повешенным там к визиту императора и дожившая до наших дней. В гостиной была ещё какая-то дверь, которую граф попытался открыть. Но к нему тут же бросился грозный бородатый старикан-хранитель с криком "Куда попёрся, не положено!" и вдруг бухнулся на колени, приобнял графа и выдохнул сквозь нахлынувшие слёзы: "Боже, барин". Оказалось, старик был дядькой графского отпрыска, а заодно еще и маркёром. Он быстренько сбегал куда-то, принес ключ от биллиардной, сдёрнул суровое полотно со стола, помелил кий, расставил шары и замер в углу. Отец с графом раскидали партию, попивая принесённое дядькой "Жигулёвское". Потом было прощание и опять слёзы.
   Ну, вот и всё. А дома у меня висит дуэльный пистолет, каким-то чудом пронесённый бабушкой через все перипетии её бурной молодости. Из этого пистолета мой прадед-граф застрелил соперника по страсти любовной к прабабушке. А ещё висит палаш моего дедушки-казака и парадная генеральская сабля моего отца. Вот такой своеобразный сувенирный комплект наследственный. А от графа Шереметева храню его шаржи на маму, отца и меня. И память храню, ибо не пристало быть Иваном, родства не помнящим.

 

Баня

   Из детства в памяти остаются редкие эпизоды, но уж если что врезалось, то, как фильм "Чапаев", на всю жизнь и до последнего кадра. Хорошо помню моё первое посещение общественной бани. Жил я тогда у бабушки на Тверской, в Брюсовском переулке, в доме, который когда-то стоял соседним с домом генерал-губернатора Москвы, нынешним Моссоветом, а в конце 30-х годов был задвинут в переулок. Ну то есть подрубили, поставили на рельсы и со всеми жильцами передвинули на 30 метров.
   А сделано это было по сталинскому плану генеральной реконструкции Москвы и перестройки Тверской улицы, тогда ещё носившей имя пролетарского писателя Максима Горького. После войны её всю раздолбали, лишь некоторые дома, как и наш, убрали с трассы, задвинув в переулки, а вместо старинных особняков руками пленных немцев построили новые массивные здания, с которых и пошло название "сталинский" дом.
   Кстати, облицовка тех, что стоят между Моссоветом и Центральным телеграфом, сделана из гранита, который в 1941 году немцы притащили под Москву, чтобы содеять из него колоссальную, в духе Церетели, статую Гитлера, поставив в центре снесённого и превращённого в площадь Кремля. Слава богу, этому не суждено было сбыться.
   До революции дом, в котором я жил, был фешенебельной гостиницей, а после - стал в духе того времени коммунальным жилищем с длиннющими коридорами, общими кухнями и туалетами с нацарапанными двумя нулями на двери да непередаваемой атмосферой человеческого муравейника.
   Во время описываемого события учился я классе в третьем и чувствовал себя вполне самодостаточным мужиком. Стало быть и пары лет ещё не прошло с кончины генералиссимуса и пели мы во дворе "Сегодня воскресенье, Сталину варенье, а Гитлеру кулак, потому что он дурак" и "Я маленькая девочка, танцую и пою, я Ленина не видела, но я его люблю".
   Наслышавшись от дворовых друзей об удовольствиях похода с отцом в баню, решил сходить сам, благо баня была рядышком, в конце переулка за церковью. Выпросил у бабушки рубль, купил билет да на сдачу ещё леденец на палочке в буфете, зашёл в раздевалку, разделся чин-чинарём и вхожу в банное отделение, делая вид, что не впервой.
   Иду, шлепая по мокрому кафельному полу, в угол, подбираю со знанием дела шайку получше из пирамиды на полке и кошу глазом в поиске мочалки с мыльцем. Ан, лежит одна рядом. Я к ней, а тут голый мужик из-за моей спины шасть, мочалочку хвать и в сторону. Я даже обиделся. Вот, думаю, старый хрыч, видно, последнюю уволок. И замечаю, все мужики при моем приближении мочалки прибирают, а некоторые куркули даже на них садятся. Ну, делать нечего, разбавил в своей шаечке кипяток холодной водицей, сижу, поплескиваю на себя в ожидании, когда мочалки освободятся.
   Подходит мужик. "Возьми, - говорит, - моё мочало, если не побрезгуешь, своё-то, небось, дома позабыл". Тут только я и понял, что шаечки в общественной бани общие, а мочалочки-то с мыльцем свои. Так плотно мне в школе в голову вбили, что "всё вокруг колхозное, всё вокруг моё", что и в бане ждал полного гособеспечения, вот и опростоволосился.
   И всё-таки помылся я знатно, и в парилке посидел с дедами (мне тогда по младости лет все стариками казались), и в бассейне, где всем по грудь, а мне с головкой, побарахтался, и даже спину мне подобревшие мужики натёрли до пунцового цвета. Вышел на солнышко весь распаренный, чистенький, аж сердце поёт. Да ещё леденец сладости необыкновенной. Я обёрточку с него целлофановую в разноцветную полоску долго хранил, да потом затерялась куда-то.

 

Хохма

   Вы не заметили, что чем дальше по жизни, тем меньше смешного. В детстве мы смеялись, заливались, ухохатывались и грохотали до колик в животе над каждой пустяковиной. Да покажи палец согнутый - уже умора, а Чаплин или Райкин на экране - помирали со смеху. А помните, в кино на фильмах "Волга - Волга", "Весёлые ребята" или "Мистер Питкин" просто лежали, корчась в конвульсиях, выходили все в слезах, держась за надорванные животики. А сейчас? В лучшем случае чинно-благородное хи-хи и всё реже громогласное ха-ха.
   То ли жизнь преснее стала, то ли сам с возрастом скучнеешь. Вот, скажем, классе в пятом прицепил я французской булавкой подол форменного платья девочки с передней парты к спине, встала она, обнажив розового цвета, с начёсом панталоны, весь класс полёг, пока она, бедная, крутилась, не понимая, в чем дело. Сейчас-то мне ясно, что не хохма это, а мелкое хулиганство, но как смешно было. Или выпендрёжнице географичке на переменке в коридоре прилепили на спину плакатик "Я Наполеон". Это же неуважение к старшим, а меня с однокашниками нашатырём в чувство приводили, так в смехе зашлись.
   Ставили мы к школьному празднику серьёзный спектакль "Повесть о настоящем человеке". Маресьева играл второгодник, здоровенный амбал с физиономией теперешнего борца Валуева. По сценарию пионеры нашли его обмороженным в лесу и первым делом дали поесть картошечки. Картошку забыли из дома принести и дали ему свёрнутый комком чулок, снятый с ноги какой-то девочки. То ли чулок оказался не первой свежести, с запашком, то ли наш амбал рассчитывал перекусить на сцене и расстроился, что надули, но скорчил, жуя бутафорию, такую рожу, что куда там Чаплину. Зал взвился от смеха, артисты в слезах падали со сцены, завуч в первом ряду дрыгала ногами выше головы. Спектакль был сорван, потому что чёртов Маресьев при попытке продолжить театральное действо опять и с той же неописуемой гримасой совал чулок в рот.
   Руководительница кружка художественной самодеятельности получила за это безобразие выговор от директора. Хорошо ещё, обошлось без полит и оргвыводов. Вы думаете, урок пошел впрок? Ничуть не бывало. Чтобы реабилитировать себя, эта руководительница, она же учитель литературы, решила поставить "Алеко". Ну помните, "Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют..."? Кочующих цыган мы изображали без проблем, а как дошло до сцены убийства Земфиры, неувязочка вышла. Её играла рано созревшая девочка с весьма развитым бюстом, кстати, по имени тоже Земфира. Куда прикажете тыкать ножом бедному Алеко, роль которого исполнял ваш покорный слуга?
   Решили, что коль уж на то пошло, убивать надо в спину, там плоско. На репетиции эту сцену кое-как обкатали, а на спектакле Зэфа, видно, от волнения, забыла, где зад, где перёд. Она грозно шла на Алеко, а тот, как бычок с тёлкой, всё пытался забежать сзади. Из зала кричат: "Режь ее, подлюку!", литературша из-за занавеса шипит: "Души, дебил!", Алеко, то есть я - в слёзы, в зале опять истерика от хохота. Короче, кружок перепрофилировали на кройку и шитьё, всех неудавшихся артистов туда и забрили.
   Вот я и думаю, никогда уж мне не посмеяться так от души, ничто теперь не берёт, ну как принцессу Несмеяну. Хотел посмеяться, когда на даче ползабора из "рабицы" спёрли. Вроде смешно, ситуация как в чеховском рассказе "Гайка", где мужик её на грузило с рельсы отвернул, напрягся - не могу; когда ту же дачу в пятый раз вскрыли и всё до последнего спичечного коробка унесли, решил схохмить и на дверь объявление прикнопил: "Господа грабители, в хате пусто, прошу не утруждаться". Всё равно дверь в очередной раз взломали, видимо, для проверки информации, а утащили всю электропроводку с лампочками, приписав в записке карандашиком "Врёшь, хозяин". Зато в "дефолт" 1998 года, когда все нажитые мною потом и кровью накопления в банке моего же приятеля как корова языком слизала, вспомнил молодость и нахохотался от души над своей наивной верой в перестроенную якобы экономику..

 

Новодевичий

   Кто в Москве Новодевичий монастырь не знает? Ну, кладбище привилегированное для знатных людей, ну, достопримечательность аж 16-го века со старинными церквями, колокольней и почти кремлёвской стеной огороженная. Но для меня это ещё место, тесно связанное с детством. И свет я увидел там рядом, в роддоме на Усачёвке, и проживал там же многие годы на Пироговке. Пацанчиком бегал с друзьями в монастырь поглазеть на пышные надгробия, а то и купнуться в тогда заболоченном и полном пиявок монастырском пруду.
   Помню, как-то мать повела туда прогуляться, а заодно и навестить родственников наших дальних, Боголюбских, кои жили в пристройке у церкви, были не по времени набожными и род вели от старинной фамилии. Шли через аркаду в стене, а там в тенёчке череда нищих богомольцев руки к прохожим тянут. Мать каждому, кому 15, кому 20 копеек бросала, а уж при выходе мелочь кончилась, так она последнему рубль бумажный не пожалела.
   А последний-то оказался туристом иностранным, шляпу снял по жаре лоб платочком вытереть. Вот пассаж, пришлось из шляпы рублик назад выуживать да извиняться. Но мать себя потом успокаивала и даже гордилась, что рубль ненароком бросила, мол, пусть знают капиталисты, что не жалкие копейки мы нищим подаём.
   Ну вот, в таком настроении мы и поспешили к Боголюбским. Семья их была маленькая: бабушка, на мой детский взгляд, лет под сто, её дочь-красавица и внучка, чуть меня старше. Сели за стол, к чаю с удивительно вкусными пирожками с рыбой, капустой и ливером, и начались разговоры задушевные. Сначала мать развеселила всех рассказом о случившемся при входе в монастырь, потом разговор плавно перешёл на тему самого монастыря. Больше полувека прошло, а помню всё отчётливо. Бабушка поведала, что обитель названа по фамилии первой игуменьи Девочкиной, а, может, по расположенному рядом Девичьему полю, куда ещё татары сгоняли русских девиц для угона в полон.
   В разные времена там жили или были заточены женщины, всей Руси известные. Но главной достопримечательностью была царевна Софья, сводная сестра Петра Первого, проведшая здесь многие лета в заточении. А местом её содержания была одна из башен монастырских, и по сию пору называемая Софьюшкиной. И будто бы Софья с того света помогает женщинам - стоит только загадать желание и коснуться рукой стены её башни.
   А ещё услышал я, что встречают на аллеях монастырских, особенно в грозу, привидение молодой монашки, всей в чёрном. Якобы во время французского нашествия хотели эти поганцы взорвать обитель, уж и бомбы заложили, и фитиль подожгли, а монашка, ведомая вещим сном, тот фитиль затушила и спасла монастырь. А в наше время является призраком и тоже женщинам помогает предупреждением беды либо советом, а то сны вещие навевает им во спасение.
   Но не о том я хотел рассказать, а о случае с собой, ещё более удивительном. На кладбище самой известной была могила Надежды Аллилуевой, покончившей с собой жены Сталина. На могиле стоит обелиск красоты необычайной. В моё время на нём возлежала чёрная бронзовая роза, заказанная самим генералиссимусом, потом каким-то варваром сворованная.
   Надо сказать, что в описываемое мной время не дай Бог было заикнуться о самоубийстве сталинской жены, по официальной версии почила она чуть ли не от гриппа. Но жил я в доме крупных военоначальников, что стоит и по сию пору в Хользуновом переулке, а тогда обзывался генеральским. Там народ проживал информированный, на язык чуть посвободней, и своим детским ушком я много чего по мелочам наслушался.
   Ходил даже слух, что сам Иосиф Виссарионович свою жену и пристрелил, а потом пожалел и каждый год в её день рождения к ней на могилку ездит и горюнится. Народ к этому времени кагэбэшники с кладбища сгоняют, все окрестности и подходы прочёсывают. Решили мы с друзьями соседскими, Петюхой и Владиком, это дело проверить. Любимого генералиссимуса-то мы из колонны на демонстрациях с рук родительских видали, а чтобы вблизи... Вот и надумали у той могилы спрятаться и подсмотреть.
   С утра залезли под раскидистую ель в сугроб и замерли в долгом ожидании. Как выдержали в холоде и страхе нахлынувшем, уж и не знаю, но дождались-таки. Много не увидели, но сапоги глянцевые и полог шинели мышиного цвета разглядели. Потом ещё долго не могли прийти в себя, как окостекленели, а оклемавшись, поклялись страшной клятвой никому об этом ни гу-гу. Ведь родители прибили бы, а из друзей кто-нибудь и доложить мог куда следует, как Павлик Морозов. Малые детки мы были, а соображали.
   Вот только сейчас и решился ту клятву священную нарушить. До сих пор, как вспомню, Бога не перестаю благодарить, что не обнаружили нас тогда. Ведь свободно могли и пристрелить охранники, время-то было не приведи Господи опять на наши головы.

 

Кошка

   Как-то собрались отец с дядькой на очередную охоту, но не по зову сердца, а по призыву деревенских мужиков, задолбанных постоянными нашествиями на их огороды расплодившихся в лесу кабанов. Подготовили жаканы с крупной дробью, ружья почистили и, помолясь на дорожку, отправились, и я с ними увязался. Мне по младости лет особо что не поручали, ну там ружьишко потаскать да собачкой нашей боксёршей Бэллой покомандовать, и то за счастье почитал. Вышли за околицу, тут дядя Вася остановился, затылок под панамкой почесал и молвит: "Нет, мужики, опасное это дело в толпе охотиться, неровён час меня за кабана примут по причине моей крупной комплекции".
   Но мы-то с отцом догадывались, почему это на подполковника медицинской службы и довольно ещё бравого моряка, прошедшего всю войну на кораблях Балтфлота, вдруг напал страх. А дело вот в чём. Ровнёхонько год назад состоялась уже такая экспедиция под водительством как раз дяди Васи. В силу национальных особенностей русской охоты мужики начали с того, что за благополучное её окончание и фарт приняли по стакану горячительного напитка на грудь.
   А был среди охотников наш сосед, тоже Вася по имени (для меня тоже дядя), а по кличке Щукарь. Кликуху эту он получил за смешливый нрав и любовь к приколам, а к дядьке моему особенно цеплялся, ибо тот в своей медицинской ипостаси на общих посиделках не давал ему много пить. А пить не давал, потому как соседскому дяде Васе во время войны отчекрыжили две трети желудка. Этим же в деревне объясняли и его довольно желчный нрав.
   Так представьте, что он отчебучил в прошлый раз... Пока пили, умудрился в ружье моего дяди Васи подменить патрон на заранее подготовленный холостой. Скажу походя и в скобках, что ружьё это было предметом зависти всех охотников - трофейный ствол фирмы "Зауэр", о чём свидетельствовало клеймо в форме трёх сплетённых колец на цевье. Ну так вот, совершив подмен, Вася с третью желудка заявил во всеуслышание, что мой дядька с пьяных глаз не токмо в кабана, а и в танк немецкий "Тигр" не попадёт с десяти шагов из этого своего задрипанного "Зауэра". А в доказательство предложил стрельнуть ему в задницу.
   Возмущению дяди Васи не было предела и он крикнул обидчику: "Становись!". Тот, ничтоже сумняшеся и с кривой усмешкой на лице, встал в десяти шагах в оскорбительную позу рака и штанцы приспустил. Дядя Вася обстоятельно прицелился и пальнул. Лес огласил такой истошный вопль, что распугал в округе не только кабанов, но и всякую вообще живность. А оказалось, что перед выстрелом дотошный дядя Вася (мой) пожалел всё же того дядю Васю и заменил патрон с крупной дробью (как он думал) на мелкую дробь. Видно, припомнилась сия история дядьке моему и не стал он искушать судьбу.
   Развернулись мы и в сторону от генерального направления к месту сбора охотников двинули. Да не заладилось что-то. Мы уж с Бэллой какую только дичь на наших охотников не выгоняли, всё мимо да мимо да в белый свет как в копеечку. Уж на обратном пути дядька вдруг замер и говорит: "Ша, робяты, щас я вам на жаркое зайца оформлю", - и "ба-бах" из двух стволов. Я бегом за добычей поперёд собаки, но вижу, что-то на зайца не похоже.
   Кошка оказалась, чёрт её за околицу в лес понёс. Пригорюнились, стыдоба ведь, кошку захоронили по-человечески, ну как положено то есть, и домой от греха подальше. А там уж Бэлла дожидается и в зубах курицу соседскую держит в укор нам, охотничкам неудачливым. Мы ту курочку тишком и оприходовали, не пропадать же добру. Жаркое, надо сказать, знатное получилось.

 

Каша

   Ох, и люблю я, грешный, кашу гречневую. Но чтоб была рассыпчатой да с лучком, поджаренным со шкварками, и чтоб непременно с яичком вкрутую покрошенным да ещё маслица сливочного от души. А откуда эта моя любовь скоромная при весьма избыточном живом весе в центнер, сейчас расскажу.
   Мамаша моя, царствие ей небесное, была фронтовичкой и на 9 мая цепляла на свой жакетик довольно многочисленные боевые награды. А вот на рассказы фронтовые почему-то скупа была. Как-то в очередной праздник на мой вопрос, что больше всего с войны в памяти осталось, сказала неожиданно: "Греча". И такую историю поведала.
   С четвёртого курса ГИТИСа, где она, как я знал, училась в одной группе с незабвенным Евгением Леоновым, отправили на фронт (а дело было в 1943 году) студенческую концертную бригаду. При одном из переездов мать по какой-то причине застряла и догнала свою бригаду на попутке уже поздненько вечером.
   Все давно откушали и, пользуясь затишьем, почивали в землянках. Пришлось бы матери ложиться на голодный желудок, да пожалела сердобольная повариха и накормила сказочным блюдом, приготовленным, как оказалось, для любимого командира дивизии, боевого генерал-майора, Валентина Павловича. Блюдо это и было, как вы, верно, догадались, той самой гречневой кашей, в которую после рассказа матери влюбился я на всю оставшуюся жизнь. А для неё этим всё и началось, а закончилось тем, что бравый комдив кавказских кровей, возрастом под пятьдесят, до того холостовавший и слывший неуемным бабником, влюбился в молоденькую студентку-актрисочку до потери пульса.
   И до того пульс потерял, что тут же присвоил ей офицерское звание, наградил медалью "За отвагу", взял в штаб порученцем по особо важным делам, а заодно и в жёны, благо замполит имел в то время право регистрировать брак на месте. Укатила концертная бригада с потерей одного бойца дикломаторского жанра, а через восемь месяцев победного пути дивизии в сторону Берлина проклюнулся и ваш покорный слуга, Александр, сами понимаете, Валентинович.
   Едва успела мамаша добраться по фронтовым дорогам в Москву, как, благополучно разрешившись от бремени, и месяца разлуки не выдержав, бросила меня на бабушку и понеслась довоёвывать. Дошла с отцом боями до Берлина, и вернулись оба в победном году к уже семимесячному сынишке.
   Только не долго длилось их семейное счастье. То ли разница почти в 30 лет, то ли ещё что, но не сложилась совместная жизнь у родителей в мирное время. Оставил отец генеральскую квартиру на Усачёвке, трофейный Опель, пригнанный из побеждённой им Германии, и отбыл в свой Мариуполь, откуда был родом и ушёл прямиком на фронт с должности директора оборонного завода.
   Шикарный опелевский "Вандерер" с кожаной откидной крышей простоял недолго и был благополучно украден из-под окна квартиры. А напоминанием о войне матери служил её собственный трофей - крупная рубиновая брошь, взятая, как она рассказывала, с рояля на даче Геринга, но и она вскоре ушла в качестве свадебного подарка её лучшей подруге.
   Уж не знаю, каким чудом, но сохранился в моей памяти момент расставания на вокзале, помню генеральские лампасы отца, безрукавку овчинную поверх кителя и солёный от слез прощальный поцелуй. Так больше и не свиделись, мало того, все отцовы фотографии из семьи куда-то исчезли (потом уж мать призналась, что порвала в припадке злой обиды).
   Так бы и остались со мною только те смутные вокзальные воспоминания, да произошла удивительная история. После смерти матери я, уже в чине деда, хромой и бородатый, рылся в старых поблекших, оставшихся от неё фотографиях на предмет отбраковки ненужных и вдруг, опаньки, вижу маленькую такую карточку с фигурным обрезом. А на ней отец в форме, фуражке, видно, что держит боевой вид, но улыбка широкая, неофициальная. Скорее всего, снят для фронтовой газеты заезжим репортёром.
   На оборотной стороне надпись, которую воспроизвожу доподлинно: "Шурику от отца. Помни и не ругай. Слушай и люби маму". А ниже дата и размашистая подпись. И всё...
   Вот таким манером получил я привет от отца через полвека. Видно, мать в горячке уничтожив все фотки, на эту руку поднять не осмелилась. Вот так теперь и живу. Фотографию мне сын увеличил через компьютер до размера портрета, на стенке висит парадный генеральский палаш, а в сердце храню то немногое, что оставила память. Да ещё вот эта каша гречневая, рассыпчатая, по фронтовому рецепту.

 

Словесные метаморфозы

   Разноязычье со времени вавилонского столпотворения и по наши дни приводит к любопытным, а порой и трагикомичным ситуациям. По воспоминаниям современников, когда французы в 1812 году вошли в Москву, они обращались к горожанам в привычной для них манере - дорогой друг (по-французски "шер ами"). Москвичи и помыслить не могли, что вражеские офицеры могут обращаться к ним столь дружелюбно и, примеряя на себя это словосочетание, воспринимали как ругательное. Отсюда и появился в русском языке "шерамыжник" в смысле прохиндей и ловчила.
   Теперешнее наше бистро произошло, как это ни парадоксально, от русского же слова "быстро". Получилось так, что когда уже наши победоносные войска вошли в 1814 году в Париж, гусары, как всегда нетерпеливые до выпивки, заказав шампанское в парижском кафе, поторапливали гарсона: "Быстро, быстро!". Вот так и прилепилось к общепитовским точкам быстрого обслуживания это русское слово, импортированное назад в Россию во французском произношении. Кстати, слышал, что где-то под Парижем стоит памятник тех же времён российскому гусару, который, зайдя в местный ресторанчик и углядев французских уланов, распивающих одну бутылку шампанского на троих, с вызовом заказал три пузыря и в один присест выпил их на глазах у изумлённой публики, которая и донесла триумфатора на руках до гостиницы.
   Интересное путешествие совершило в свою очередь французское слово "интеллижан", что означает всего лишь "умный". Его у нас обрусили до "интеллигенция" и стали применять к социальной прослойке образованных умников, с не совсем легкой руки Сталина обозванных позднее "сопливой интеллигенцией", а теперь, слава Богу, реабилитированных. Но самое удивительное, что французы за неимением в лексиконе подобного определения, ничтоже сумняшеся спёрли его у нас и используют как ни в чем не бывало в русской же транскрипции.
   В тот же Париж для работы швейцаром в посольстве Российской империи выписали из Москвы мужика косой сажени в плечах и с благообразной окладистой бородой. На первом же дипломатическом приеме, подавая в гардеробе жене министра иностранных дел Франции шубку, он со всем почтением изрек: "Ваш салоп", что по-французски звучит точь в точь как "грязная корова" и используется не иначе как в бранном обращении к шлюхам. В результате - скандал, принесение официальных извинений, долгие объяснения. А бедного мужика не за что не про что выслали восвояси в Москву.
   Уже в наши времена российские дамы из жён дипломатов, не во всех тонкостях владеющие французским и считая слово "конверт" местным, были немало удивлены реакцией на просьбу в почтовом отделении продать парочку. А дело-то в том, что оно для француза звучит как, мягко выражаясь, "зелёный пенис" (con vert). Вот и представьте, как воспринималась невинная просьба.
   Вернёмся в Россию 20-х годов прошлого столетия. В ходе кампании по борьбе с беспризорничеством, проводимой ведомством Дзержинского, было решено привлечь оставшихся не у дел после расстрелов и бегства российского дворянства французских домашних учителей к созданию музыкальных школ-интернатов в реквизированных помещениях. Грязных и оборванных ребятишек чекисты сгоняли с улиц в пункт отбора для проверки на наличие музыкального слуха. Обладавших оным принимали и ставили на кошт, а провалившим экзамен француз говорил "chantеra pas", то есть по-русски - петь не будешь, что звучит как "шантрапа". Их-то и стали звать шантрапой, мелочью пузатой.
   Но и сами французы хороши, считая, что странно звучащее в их языке слово "форточка" (по-французски "васистас") пошло от немецкого вопроса "А что это такое?" (по-немецки "Вас ист дас?". Якобы приехавший в Париж любопытствующий немец заинтересовался новой для него конструкцией оконной рамы, а не знавшие немецкого французы восприняли вопрос как название форточки. Кстати, аналогичная история произошла с англичанами. Впервые вступив на австралийский берег, они, очарованные потешным зверьком кенгуру, тоже спросили у аборигенов "А что это такое?". А те, ещё не успев обучиться пониманию английского, ответили "Кенгуру", т. е. по-аборигенски "Не понимаю". Потом-то разобрались, что в переводе кенгуру называется чем-то вроде "сумкопрыгалки", но было поздно.
   Неловко чувствуют себя в англоязычных странах наши соотечественники с такими довольно распространёнными фамилиями, как Логинов и Строгинов, воспринимаемыми при представлении как характеристики их половой активности. Дело в том, что на английское ухо их фамилии звучат как "весьма длинный" и "достаточно крепкий" и вызывают у местных женщин или румянец смущения на щеках, или неподдельный интерес в глазах. А скажем, мой дружок по фамилии Лапин, проживая в долговременной командировке в Париже, заказал себе визитку с морковкой перед фамилией, потому как эта фамилия по-французски и звучит, и пишется точь в точь, как кролик. А у него ещё, на беду, передние верхние зубы по-заячьи крупные.
   А братья-болгары со смехом рассказывали о незадачливых русских, пытающихся купить в табачном киоске спички. Пикантность ситуации в том, что по-болгарски слово "спичка" звучит как женский детородный орган (пичка материна). Можно представить реакцию киоскёрши на беспардонный для неё вопрос русского, привыкшего, что его там везде понимают без перевода, "Спички у вас есть?". Но и мы, помнится, были несколько ошарашены, когда в Софии, зайдя позавтракать в кафешку, первым в меню узрели блюдо "Яйца на очи", что оказалось ничем иным, как яичницей-глазуньей.
   Сам я в чешском городе Писек не бывал, но от очевидца слышал, что у русских, туда попадающих, всегда вызывает восторг вывеска на фронтоне здания в центре: "Производственный комбинат Писек". Что там в действительности производят, остаётся тайной, так как на экскурсию туда не водят. Ну и притчей во языцех для побывавших в Праге русских навсегда остаётся чешское слово "pozor", которое нами воспринимается с содроганием, а по-чешски означает лишь "Внимание!". Так что при случае не напоритесь на неверное восприятие. Зато легко запомнить чешское слово "биллиардная", которое звучит для русского уха как "херня", и сорока (по-словенски - срака).
   Многое в словесной эквилибристике почерпнул я в годы учёбы в Институте восточных языков (теперешний Институт стран Азии и Африки). На первом курсе после распределения восточных языков среди студиозусов вошло в моду вставлять в речь словечки из них. Ну и представьте моё впечатление, когда начинающий китаист попрощался со мной такими словами: "Нахуй хино!". Оказалось, что это всего-навсего "Спокойной ночи!".
   В покое я приятеля не оставил и тут же выяснил, что "До свидания!" по-китайски тоже звучит очень мило - "Хуй цзянь!". Но добил он меня мудрой китайской поговоркой "Ибу ибуди - хуйдао муди", а по-нашему - "Шаг за шагом можно достигнуть цели". Но это не всё. Случайно услышавший урок моего обучения, его преподаватель китайского добавил, что по-китайски "Серая лиса медленно возвращается в общежитие" звучит как "Хуй лю-лю хули ибу-ибу хуй суши".
   Я думаю, вы не сомневаетесь, как уже на следующий день прощались ребята нашего курса. Но, как говорится, лиха беда начало. Скоро выяснилось, что арабисты начинают свой урок словами "Здравствуй, учитель!", что по-арабски звучит как "Собакахер мударусен!", а если сказать о России, что она самая красивая страна, то прозвучит это как "атъебу билядина". А вот как звучит сфабрикованная явно самими арабистами фраза "Семья моего брата - лучшая в стране": "Усрат ахуй отъябифи биляди".
   Тут же подсуетились и японисты, с гордостью сообщив, что любимый - это "суки", суббота - "доеби", а "сосимасё" означает "договорились". Не слишком большой урожай, но зато им вспомнилось ещё и подлинное японское имя - Уебу Ногами. Кто-то бегал по коридору и поздравлял всех с добрым утром на африканос - то есть "Хуемора!", Студент Левин (правда, утверждавший, что его фамилия пишется через "ё") оповещал, что на иврите девочка (бывает же такое?) - "ялда", а столовая - "тамхуй", не говоря уже о том, что "обеспокоен" звучит как "мудак", а водительское удостоверение - "захуйот". Наконец вспомнили, что, кроме восточных, мы ещё учили и английский с французским и испанским. И пошло... Придумывались целые фразы, ну например: "Chop is dish?" (как это на русское ухо звучит, сами разберётесь, а в переводе - "Отбивная - это блюдо"). А вот вам и целый диалог, якобы услышанный в баре ресторана:
   Бармен:
   - More dark? (т. е. "Вам пива потемнее?").
   Посетитель:
   - Some more dark! ("Хотелось бы немного потемнее...").
   А вот и ещё один диалог, студенческий:
   - А я знаю, как будет по-английски "блюдо мира"...
   - Peace dish?
   - Да нет, честно, знаю!
   Сам я реально слышал от нашего студента, сопровождавшего в качестве переводчика английского профессора, приехавшего с ознакомительным визитом в МГУ. Когда его отвели на химфак, он после разговоров со студентами и преподавателями на ушко своему толмачу прошептал: "А почему все у вас говорят постоянно "химфак"? Ведь правильно по-английски говорить "Fuck him!"...
   А ещё помню, как арабист Виталик Наумкин после очередного урока английского языка оповестил всех нас, что знает значение слова "bond", и правильнее называть агента 007 Джеймсом Облигация, ибо "bond" и есть по-нашему облигация. А вот эстонец Эрик Лааст из турецкой группы, знаменитой уже тогда выходками шумливо беспардонного студента Жириновского, сообщил, что по-фински Дед Мороз - Ёлопукки. А лётная погода звучит прямо как бы по-русски - "леттанния", ну и уж совсем точно по-русски финны называют нелётную погоду - "хууйна леттанния".
   Ходила по институту и такая байка. Якобы один первокурсник перевёл первые фразы учебника "How do you do?" и "It's all right" следующим образом: "Как вы это делаете?" и соответственно "Да всё больше правой". И он же перевёл слово "merry-go-round" (по-нашему карусель) как "Девушка Мэри пошла по кругу" и придумал англо-русскую пословицу "Есть dick, да невелик, есть ass, да не про вас".
   Вот с французским получилось посложнее. Как я не тужился, а нашёл только одно весёленькое словцо - "пизданволь" (piste d`envol), что означает взлётную полосу. Пытался куда-нибудь пристроить сову (по-французски - "ибу"), но ничего не получилось. От досады я даже выругался по-французски - "Merde!" (по-нашему дерьмо). И тут же меня как будто озарило - да это же от нашего "смердеть". Но потом всё же пришлось себе признаться, что скорее наоборот - это наши заносчивые дворяне, оттолкнувшись от французского дерьма, сотворили слово "смердеть", а потом и наших трудящихся крестьян стали называть смердами, намекая на запашок известного удобрения.
   Зато узнал, как сказать по-немецки "Я хорошо сохранился" - "Их бляйбе зер гут". Это сообщила мне заговорщицким шёпотом на ушко учившаяся на нашем курсе по обмену немка Ингрид. Преподаватель испанского, свой в доску парень с Кубы, соорудил что-то совсем невообразимое: "Трахе негро пара ми ниета", что означало всего-навсего "чёрное платье для моей внучки". Вдогонку на "ура" прошёл наш блин, который, как оказалось, звучит как "охуэла".
   Внёс свой вклад и зашедший как-то на огонёк студент с соседнего филфака. Оказалось, что кое-что есть и в изучаемом им португальском. Особенно запомнилось, как звучит фраза "Объесться блинчиками" - "Пидарас охуелос". Потом подумал и добавил, что подаваемое в испанских ресторанах яйца куропатки - "Хуево пердиж" (huevo perdiz). А случившийся тут же его дружок из шведской группы, как ни тужился, родил только "каку", так будет по-шведски пирожное. Кстати, впоследствии этот любитель кулинарии стал послом в Швеции.
   Нашёлся и чешский студент, который, вступив в наши игры, не долго думая, выдал следующие перлы на своём родном языке: вонявки оказались духами, чёрствые потравины - свежими продуктами, падло с быдлом на плавидле - парень с веслом на лодке.
   А теперь переместимся напоследок на минутку в Азию, а конкретно в СРВ, куда я загремел ещё до окончания института, на практику. В военное время во Вьетнаме наши многочисленные советники проживали в гостинице на окраине Ханоя. Отправляясь после ужина на обязательный тогда кинопросмотр или политинформацию в посольство и часто будучи чуть-чуть под хмельком, они таксисту-вьетнамцу в шутку говорили (в вольном изложении): "Давай, жми к такой-то матери!", что тем воспринималось как название советского посольства и надолго закрепилось во вьетнамском языке в качестве такового.
   Понимая буквально расхожую шутку наших спецов об умении пользоваться главными орудиями труда: молотом, зубилом и матюгом, - вьетнамцы в характеристиках на полном серьёзе отмечали это высокое мастерство наших людей. Вообще, русский мат широко вошёл в те годы во вьетнамскую лексику, особенно у тех, кто общался с нашими технарями. Это вызывало постоянные нарекания наших партийных органов, особенно после того, как вьетнамский слесарь, вызванный в посольский особняк, по окончании работы вежливо сказал жене посла: "Писец, мадам".
   Вообще, зная иностранный язык, иногда и на родине услышишь то, что другие не слышат. Вот, к примеру сказать, уже в наши дни вознамерился я как-то прикупить пару простынь. Зашёл в магазинчик, вижу на выкладке набор постельного белья. На коробке написано "Sheet set", т. е. по-нашему "Комплект простынь". Теперь маленький экскурс в английский. В этом языке есть пары слов, прописывающихся по-разному, а произносящихся почти одинаково. Разница лишь в протяжённости буквы "е".
   Классический пример: "sheep" и "ship". В первом случае это овца, во втором - корабль. Аналогичная история со словами "Sheet" и "shit", только первое - простыня, а второе, извините, говно. Теперь вы поймёте, что я услышал от девушки-продавщицы на просьбу показать комплект простынок. Она спросила: "Вам этот "шит сет ?", что прозвучало как "Вам что, этот набор говна?". Естественно, я не стал обвинять девушку в незнании тонкостей иностранного языка, но, признаться, открывал коробочку с некоторой опаской. Так что учите английский, чтоб не обмишуриться.
   И вот ещё, если говорить о магии слов, что интересно. В Америке, как вы знаете, полицейских называют копами. Часто и сами америкосы (а мы уж подавно) не знают, что идёт это от словосочетания "commissioned officer of police", т. е. сертифицированный полицейский сотрудник. А попробуйте прочесть по-русски английское слово " my cop", т. е. мой коп. Что получится? Правильно - "мусор". У нас так, опять же вам известно, называют ментов, пардон, милиционеров, миль пардон, нынешних полицеймейстеров. А почему? Да потому что до Октябрьской революции, годовщину которой, не кстати, празднуют 7 ноября, у следователей прокуратуры на правом плече была нашивка с надписью "МУС", что значило "московский уголовный сыск". Отсюда и появилась обидная кличка "мусорок", дожившая до наших дней.
   И в заключение, коли уж на то пошло, хочется напомнить студентам 70-ых прошлого столетия модную в то время игру. Перед лекцией собирали с желающих по рублику и создавали банк, который доставался крикнувшему громче всех "жопа". Учтите, что тогда это слово звучало намного более жёстко для уха, нежели чем теперь. Так вот, запомнился один казус в нашем институте. Случилось это на лекции по дипломатическому этикету, которую читал приглашённый из МГИМО довольно моложавый профессор. Когда началась игра, он и ухом не повёл, но когда она достигла крещендо, он сам громогласно прокричал "Жопа!" и, ничтоже сумняшеся, отобрал банк у опешивших студиозусов.

 

Шапокляк

   Вы, наверное, как и я в свое время, думаете, что шапокляк - это та старушенция, что с крысой Лариской на поводке ходила и всякие каверзы добрым людям учиняла. А ведь это сложной конструкции цилиндр, что раньше на голове носили. Есть такой среди моих немногих семейных реликвий, и храню его как память об отчиме. А история шапокляка такова. Отец (хоть и неродной, но отчимом называть язык не поворачивается) с первых дней войны попал прямиком из питерского артиллерийского училища на фронт и со своим полком пятился под немецким натиском до своего родного Питера, где и окопался на Пулковских высотах за Петергофом.
   Выжил в ленинградскую блокаду да ещё и многочисленным родичам помог не загнуться в этом 900-дневном адовом молотилове, делясь с ними из своего и без того скромного фронтового пайка. А как блокаду прорвали, потопал со своей пушчонкой на Запад, сменил профессию пушкаря на не менее нелегкий и опасный фронтовой труд военного разведчика и ко времени освобождения Берлина был уже, несмотря на молодые годы, майором. Путь свой через пол-России да пол-Европы отметил многочисленными наградами, чуть-чуть не дотянул до героя, но не печалился, и так грудь мундира напоминала иконостас от сияния орденов и медалей.
   В Берлине на какое-то время застрял, выкуривая из городских щелей военных преступников, жил небедно в доме старинном, разъезжал как Штирлиц на реквизированном Мерседесе, отъедался за голодные годы войны. Легко мог себе позволить и ресторан, но молодёжь предпочитала лихие заполночные пирушки в лучших традициях российского офицерства. Вот тут-то и начинается моя история, как её рассказывал отец. Дело в том, что хранил он два оригинальных сувенира: шикарную адмиральскую саблю и помянутый уже мною шапокляк. Первую самолично снял с немецкого адмирала при аресте и сохранил как память с разрешения начальства, а шапокляк нашёл где-то, сразу и не разобрав, что за вещь такая странная. Цилиндр раскрывался при нажатии снизу с пружинным звуком, действительно напоминающим "кляк", и сверкал чёрным аристократическим шёлком до рези в глазах.
   Так вот, на одной пирушке вышел у отца спор на ящик шампанского, что пройдёт он утром по главной берлинской улице, Унтер дер Линден в полном форменном облачении, но с шапокляком на голове и с адмиральской саблей на боку. Риск был колоссальный, за такую проделку можно было и под трибунал пойти, как минимум звания лишиться, да кровь бурлила в молодом теле, а к риску фронтовику не привыкать. Короче, поутру двинулся он строевым шагом от одного конца проспекта к другому, где в нетерпении поджидали его спорщики, уж и не радые, что такое затеяли. Но обошлось всё на удивление обыденно, никто из прохожих немцев даже ухом не повёл, видно, подумали: "Кто их знает, этих русских, может, форма такая парадная". А от патруля нашего, небось, Бог уберёг.
   Вот упомянул я отцовский "иконостас", а с ним другая история связана. Один орден на груди отца отличался своей необычной помпезностью. Это был американский орден Почета, и всего около двух десятков наших офицеров были им удостоены на пике советско-американского боевого сотрудничества после встречи на Эльбе. И полагалась за него немалая ежемесячная дотация. После войны, как расплевались с американцами и в "холодную" войну с ними втянулись, стало опасно орден тот носить. Но опять отец рисковал, нацеплял его на праздники в надежде, что в общем орденском блеске не разглядят, кому не надо. В военной академии им. Фрунзе, где отец учился, был ещё только один офицер из того наградного списка, так он всё подбивал отца пойти вместе к американцам за деньгами орденскими, но, к счастью, не уговорил.
   А сам всё же сходил в посольство США и вышел обладателем ключей от "Кадиллака" и от дачи в подмосковном дипломатическом посёлке. Успели только обмыть на той даче в узком кругу благоприобретение да дважды вокруг неё на машине объехать. Поутру фронтовой офицер, кавалер ордена Почёта, как нашкодивший мальчишка, в сопровождении двух молчаливых товарищей в штатском зашёл в посольство вернуть все полученные накануне ключики и через день оказался в заштатном гарнизоне за Кудыкиной горой с одной маленькой звездочкой на погонах вместо прежних двух больших.
   Вот такая история приключилась. А немецкая сабелька, привезённая с войны отчимом, висит на стене моей комнаты рядом с генеральским палашом отца и кортиками обоих. И иногда, копаясь на антресолях и натыкаясь на шапокляк, клякну им, нацеплю на лоб, к зеркалу подойду и любуюсь этой немеркнущей с годами диковинкой, гадая, то ли смешно то, что вам рассказал, то ли грустно. Ну, да вам судить.

 

Фронтовые байки

   Давно это было, в пятидесятые годы, страшно сказать, прошлого столетия. Я был еще пацаном, недавно только перестал ходить пешком под стол. Страна жила свежими воспоминаниями о страшной великой войне и дорогой ценой добытой победе, жила серенько, неуютно, но весело под неусыпным бдением вождя всех народов, генералиссимуса Сталина. Всё преображалось как по мановению волшебной палочки на праздники. Народ цеплял на грудь надраенные до восхитительного блеска фронтовые награды и валом шёл на улицу, где от алого кумача резало глаза, уши закладывало от грома литавр и барабанов из громкоговорителей. Куда не повернёшься, мудрые, как у библейского пророка, добрейшие очи и хмурые для врагов народа усищи с портретов. Ну, и кульминацией празднеству парад вооруженных сил и демонстрация трудящихся на Красной площади, куда сбитыми поводырями из ответственных товарищей в колонны люди стекались со всей Москвы.
   Для меня особо ожидаемой была предпарадная подготовка, ибо удостаивался поручения отца чистить всё, что создавало благородное марево офицера, от медных пуговиц до грозного кортика. И, уж поверьте, делал это от души и до мозолей на пальчиках. Вечером женщины в праздничных шифоновых платьях и фильдеперсовых чулках суетливо накрывали шикарный стол с обязательным салатом "оливье" в блюде посредине, мужчины в парадных мундирах чинно рассаживались. Малышню, подкормив на скорую руку, гнали гулять во двор, чтоб под ногами не крутились. Моей задачей было, как народ за столом пообмякнет и посыпятся наперебой фронтовые байки, пробраться тихонько, притулиться в уголке и слушать с замиранием сердца взрослых.
   Надо сказать, друзья отца меня уважали и, заметив, присаживали на колено к столу, в который раз поминая мою заслугу. Заслуга была не ахти какая - послали как-то за "белой головкой", была такая водка, закупоренная светлым сургучом, а я на обратном пути, поспешая, хряпнул бутылкой в "авоське" о лестничную ступеньку, дно и отвалилось. Но я в какую-то долю секунды умудрился перехватить бутылку за горлышко, так и принес со слезами счастья на глазах, заслужив одобрение мужской компании.
   Так вот, о байках. Были среди боевых друзей нашей семьи (мать тоже фронтовичка) два героя Советского Союза: один - скромняга танкист, другой - шумный и весёлый лётчик. Первый, когда просили рассказать, за что получил золотую звезду, долго отнекивался, а потом признался, что был первым, кто из своей "тридцать четвертки" подбил чудо-танк "Тигр", тем развеяв миф о его непробиваемой броне, притом тут же добавил, что получилось это с перепугу. Столкнулись, мол, просто, ненароком лоб в лоб на просеке. Наш герой, якобы навострившись драпануть, в спешке задел ногой спуск своей пушчонки и влепил бронебойным немцу прямо в этот лоб. Даже я, малец, чувствовал за историей этой желание сойти с почетного пьедестала, на который вознесла его награда.
   Второй, не мудрствуя лукаво, доставал из мундирного кармана передовицу "Красной звезды", где описывался его геройский воздушный бой с немецкими асами, а сам расписывал, как обмывал звёздочку, поднявшись со всем экипажем и ящиком водки в воздух и, пока не высосали всё до последней капли, кружа над аэродромом. Верили ему тоже не очень, памятуя жёсткую фронтовую дисциплину, но слушать было весело, особенно когда рассказ пошел о механике, который замучил просьбой хоть раз поднять в небо, а его засунули в бомбовой отсек и, имитируя взлёт, сбросили на зелёную травку. Механика чуть кондрашка не хватила, зато, как отошёл, нахохотались вволю и впрок. А ещё, ну будто предвосхищая фильм Рязанова про схохмивших друзей в бане, приятеля своего, с которым засиделся в кафешке насупротив памятника Ильичу, доставил в отключке в соседний городишко и возложил у такого же постамента трезветь.
   Мой отчим тоже рассказывал про разные хохмы на войне. А я слышал от его фронтового друга, что и он был представлен к золотой звезде героя, да кто-то представление завернул в последний момент. Зная, что он служил командиром разведроты в дивизии моего отца, в штабе которой числилась и моя мать, я по-детски строил разные догадки по этому поводу.
   В общем, много чего уморительного рассказывали молодые орденоносные ветераны войны, только не покидает меня пришедшая тогда в ребячий ум догадка, что историями этими отгоняли они другие фронтовые воспоминания. Уж лучше слёзы на глазах от смеха - ведь на праздник веселиться полагается, а для грусти отведены поминки.

 

Родословная

   Всё моё детство, да и не только, связано было с бабушкой по материнской линии Анной Алексеевной Кожевниковой, в девичестве Котляревской. Её я называл мамой, а вот мать свою родную Женей, в крайнем случае - мамой Женей. А сложилось так из-за того, что мать родила меня в январе 1944 г., отлучившись ненадолго с фронта, а потом вернулась довоёвывать, дойдя с отцом, комдивом Арефьевым, до Берлина. Я же был брошен на руки бабушки, которая и выпестовала меня.
   Вскормлен я был на молоке из женской консультации, а потому назывался "искусственником". Была у меня и кормилица, кстати, внучка Калинина, вошедшего в нашу историю как "всероссийский староста". С ней мать познакомилась и сдружилась в роддоме, где Калинина родила Наташу, мою будущую "кровную" сестру, а она - меня, Сашу. Мы и учились в одной школе класса после третьего, когда девочек и мальчиков "слили" вместе (до того обучение было раздельное).
   Через пару лет после возвращения с войны родители развелись. Отец, оставив нам "генеральскую" квартиру в Москве, вернулся в Мариуполь, откуда он ушёл на фронт с должности директора оборонного завода. Мать после того как отец нас бросил, в отместку тут же выскочила (здесь и далее пользуюсь бабушкиным лексиконом) за майора Никитина, бывшего командиром разведроты у отца. Папаня в возрасте ровесника моей бабушки женился повторно, детей, по слухам, больше не породил, а имел двух пасынков и за меня исправно платил алименты до совершеннолетия.
   Бабушка, если и поминала его, то недобрым словом, называя полупрезрительно армяшкой. Действительно, его отец, а мой дед, был обрусевшим армянином, богатым купцом первой гильдии, купившим дворянское звание. Интересно, что он был единственным клиентом юриста Ульянова (кличка - Ленин), защищавшего на суде моего деда, но, увы, неудачно. Это всё я, естественно, почерпнул со слов бабушки.
   Доверить воспитание ребёнка своей дочери, актриске "без царя в голове", она не могла, поэтому я жил на два дома и большей частью в бабушкиной коммуналке на Тверской (бывшей улице Горького), за Моссоветом (бывшим домом генерал-губернатора Москвы). То, что я называл её по имени, мать не обижало. Она была потрясающе красива, оставалась до поздних лет моложавой и подтянутой, вращалась в богемных кругах столицы, так что такое обращение сынули ей даже льстило.
   Жить у бабушки было интересно, бегали мы дворовой малышнёй в кинотеатр "Центральный" на углу Пушкинской площади (ныне снесён), летом купались в каскадном фонтане под хвостом у кобылы памятника Юрию Долгорукому, "нашим" магазином был "Елисеевский", где продавались непередаваемой вкуснотищи пирожки с мясом и варёные початки кукурузы. Любили играть на бульваре около статуи Пушкина, который тогда стоял напротив себя теперешнего, через Тверскую, и служил местом встречи чуть не всех влюблённых в Москве (вроде теперешнего Интернета).
   Добирались и до Красной площади, но с опаской - это было уже на границе нашего ареала. Там в здании теперешнего ГУМа обретались какие-то военные организации, а всюду кругом шныряли милиционеры. На праздники туда мимо нашего дома направлялись колонны танков, "катюш", грузовиков с пушками на прицепе, а за ними колонны ликующих демонстрантов, рвущихся хоть одним глазком глянуть на стоящего на мавзолее вождя всех народов Сталина.
   Кстати, по рассказам бабушки, в войну Кремль так замаскировали от бомбёжки немецкой авиации, что туда попала лишь случайно пара бомб, да и то одна не взорвалась. А мавзолей и вовсе остался нетронутым - над ним построили из фанеры муляж домика с мезонином, мумию Ленина профессор Збарский, посмертный его телохранитель, вывез со всем оборудованием в Тюмень.
   Среди моих игрушек был маузер с дарственной надписью, оставшийся от героя Гражданской войны, моего деда и бабушкинового мужа, фотоаппарат "Светокор" с выдвигающейся чёрной гармошкой объектива и с треногой к нему, настоящий автомат с круглым патронным диском и переделанным на деревянное дулом, привезённым с Отечественной войны моим отцом мне в подарок, и много ещё удивительных вещей. Пистолет от греха подальше бабушка попросила соседа, кирюху-дальнобойщика за трёшник отвезти за город и забросить в озеро (не уверен, что сосед так и сделал), а фотиком я пользовался, когда учился классе в четвёртом, в фотокружке дворца пионеров.
   Двухкомнатная квартирка бабушки больше напоминала пенал с высоченным потолком за 4 метра с непонятными неровностями. Как оказалось потом, это были остатки скрытой побелкой великолепной лепнины, оставшейся с того времени, когда дом был фешенебельной гостиницей "Белый медведь". "Удобства" были в длиннющем коридоре, постоянно бурлящем и наполненном шумом играющей детворы. Дверь туалета украшали два больших нуля, под оными был пришпилен список жильцов с указанием дней дежурства по уборке этого заведения. Дверь огромной коллективной кухни была постоянно открыта и от установленных по периметру газовых плит источался аромат из стоящих на огне разнокалиберных кастрюль и сковородок.
   От старой жизни у бабушки остались лишь две вещи - красоты необычайной фарфоровый чубук курительной трубки с портретом её мамы, а моей прабабушки, сделанной в Кракове по заказу её батюшки, и не менее старинный дуэльный пистолет, из которого он убил соперника перед женитьбой на ней. Был ещё серебряный сервиз из бокалов, креманок и блюд якобы, по словам бабушки, из отцовского имения, Но однажды я его отчистил зубным порошком и на нём проявилось клеймо "Hotel Bristol. Berlin".
   Бабушка с пунцовыми от стыда щеками призналась, что, взяв грех на душу, обманула меня. Больно ей не хотелось раскрывать истинное происхождение сервиза, который оказался военным трофеем, вывезенным из побеждённой Германии моими родителями, а это всё-таки неприличный поступок. Вот такая она была принципиальная. И надо сказать, её за это в доме уважали. И ещё за то, что была председателем товарищеского суда (это такая общественная организация по перевоспитанию нерадивых жильцов при ЖЭКах).
   Особым уважением она пользовалась у домашних алкоголиков, её постоянных клиентов в этом товарищеском суде, которым никогда не отказывала в "трояке до получки", хоть и знала, что возврата не будет. За активную общественную работу она была даже награждена медалью "В ознаменование 800-летия Москвы" с профилем князя Долгорукого на аверсе. Кстати, в этом деле ошибочка вышла. 800 лет Москве отсчитали с года первого упоминания о ней в Ипатьевской летописи (1147г.), а ныне, говорят, нашли подтверждение, что зачали её много раньше, и мне светит перспектива отпраздновать тысячелетие Москвы.
   Угол одной комнаты был буквально завален книгами, в которых я страшно любил копаться. Любимой был большой фолиант, изданный к десятилетию Октябрьской революции с многочисленными фотографиями её вождей. Чуть не все они были перечёркнуты чёрными крестами, такими же как и на найденной в куче карте Советского Союза и стоявшими на городах и других населённых пунктах (слева и аж до самой Москвы), захваченных в войну фашистами.
   Насчёт книги бабушка мне популярно объяснила, что зачёркнуты враги народа, расстрелянные советской властью. Я как-то обратил её внимание на то, что одного врага она всё же пропустила, а она с грустью в голосе пояснила, что рука не поднялась - маршала Тухачевского она лично знала и он, мол, был из хорошей дворянской семьи. А, увидев у меня в руках русско-японский разговорник со звёздочкой на дерматиновой обложке, поведала, что это был её единственный учебник японского языка.
   В 30-е годы дед служил в Дальневосточной армии, той, которой ранее командовал герой Гражданки Лазо и которого сожгли "белые" живьём в топке паровоза. Бабушка работала в штабе переводчицей японского языка, а первыми фразами разговорника в русской транскрипции были: "Стой, руки вверх!", "Слезай с коня!" и "Снимай сапоги!". Я ещё, помню, долго соображал, как это япошка должен был слезать с лошади поднявши руки.
   А ещё я услышал от бабушки, что дедушка случайно уцелел, когда на заседании штаба армии разгорелась жаркая дискуссия о сроках прихода мировой революции (Ленин с Троцким в этом вопросе разошлись), и горячие члены штаба выхватили шашки и порубали друг друга. И в предвоенной сталинской резне командиров Красной армии он погиб бы, как и Тухачевский, которого дед знал по Первой мировой войне, да спасло его крестьянское происхождение. Ибо был он единственным "красным" казаком в сплошь "белой" казачьей Яицкой (Урал) станице.
   А дед, геройский казак и кавалер двух георгиевских крестов, и бабушку спас, покрыв браком её грех дворянского происхождения. А она была незаконнорожденной дочерью польского графа Котляревского Алексея Петровича, и его гувернантки. Грех свой он прикрыл, отдав гувернантку замуж за начальника краковского депо, но дочь потом признал, когда отчим-железнодорожник спился, а мать умерла. Граф взял Анечку в свою семью (за этот благородный поступок я его уважаю), наделил своей фамилией и отправил в пансион благородных девиц.
   Здесь сделаю с разрешения читателя маленькое отступление. Среди того малого, что я услышал от бабушки о её отце, запомнились её слова о том, что его отец, а стало быть бабушкин дедушка, был геройским военоначальником, а так как служил ещё при царском режиме, бабушка и про него особо не распространялась. А если что и говорила, то только с целью убедить меня, мелкого, выбрать в духе семейной традиции карьеру военного.
   Военным я не стал, только дослужился до офицерских чинов, оставаясь в запасе, а вот про прапрадедушку вспомнил как-то уже в наше время и, естественно, без особой надежды залез в Интернет. И что вы думаете тот выложил мне на блюдечке с голубой каёмочкой? Оказалось и вправду был такой Петр Степанович Котляревский (почил в 1852 году), в чине генерал-лейтенанта отличился он в Персии (ныне Иран). В 1812 году воевал там против шаха Аббаса-мирзы и разбил оного при Асландузе 9 октября означенного года. Причём у мирзы была армия в 16 тысяч штыков, а у Петра Степановича лишь полторы тысячи да пять казачьих сотен. А 1 января 1813 года Котляревский взял штурмом Ленкорань, последнюю надежду Аббаса, и окончательно добил шаха, и тот униженно испросил у генерал-губернатора Кавказа Ртищева перемирия.
   Но вернёмся к моей незабвенной бабушке Анне Алексеевне. В революцию она, будучи либеральных взглядов, бросилась из Кракова в Москву, но доехала только до Житомира, где её свалил тиф. Подобрала и выходила её бедная еврейская семья, поэтому она всю жизнь уважала еврейскую нацию, считая её избранной и возмущаясь волнами антисемитизма в России. При этом ссылалась на фразу из статьи Горького на смерть Ленина, выкинутой при напечатании, что каждый подлинный российский интеллигент - или еврей, или несёт в себе хоть каплю еврейской крови. Тогда-то я намёк не понимал - это теперь в открытую пишут о еврейском (по его бабушке) происхождении Ульянова-Ленина, а в то время это тайна великая была. Распятие Иисуса она евреям простила, считая внутренней разборкой, а в Октябрьскую революцию евреи, по её словам, всё же перегнули палку, за что сами и поплатились.
   Надо сказать, что она была религиозна, но как-то по-своему. Верила в провидение и фатальность бытия, в некий верховный разум (т. е. подобие матрицы, выражаясь современным языком). В церковь всё же ходила, но только в одну, в храм Косьмы и Дамиана, что на углу Столешникова переулка и Тверской, недалеко от её дома. Да и ходила по поводу излечения от своих болячек, ибо считала что братья-бессребреники, покровители врачей, и святыми ставши, помогают с небес страждущим. А на Крещение, 19 января, и меня брала с собой. Во-первых, Крещенский сочельник - это день моего рождения, а во-вторых, она свято верила, что освещённая в храме в этот день вода приобретает целительные свойства и снимает сглаз. Кстати, теперь и наука эти её целительные свойства слава богу подтвердила.
   От бабушки же под страшным секретом и узнал я, что бабушкой Ульянова была еврейка, а духовным отцом и революционным вдохновителем - еврейский банкир Парвус. И что революционный символ звезда (пентакль) есть не что иное как магендавид (звезда царя Давида), только без одного луча, символизирующего ум гоев (неевреев). Оставшиеся лучи означают ум евреев (верхний луч), энергию и физическую массу гоев (левый и правый лучи) и энергию и массу евреев (внизу в силу относительной малочисленности еврейской нации). А отпавший в пентакле луч ума гоев означает его никчемность и отсутствие нужды в нём для евреев.
   По красным дням календаря собирались у бабушки подруги, числом всегда два. Одна, как моя бабушка - графское, скрывавшая своё княжеское происхождение, а вторая - просто бывшая столбовая дворянка, к тому же плохо владевшая французским. А потому к ней отношение было несколько снисходительное, ведь общение происходило почти исключительно на этом старорежимном языке. Первое, что я услышал от них, совершив какую-то бестактность (что взять с ходящего под стол малыша?) было уже известное от бабушки "Fi, fi donc, Саша!" ( с ударением, конечно же, на вторую "а").
   Обе, как и бабушка, доживали свой век в одиночестве, просто дворяночка - в комнатушке бывшего доходного дома, которым её семья до революции владела, в двух шагах от нашего; там же, в клетушке, проживала и подпольная княгиня. Регулярные посиделки у нас были для них светом в окошке и, возможно, единственной возможностью отвести душу. Довольно скоро я начал их понимать и общаться на французском, а потому чуть не каждые пять минут кто-нибудь из старушек (только на мой детский взгляд, ведь не так уж и стары они были) подносила палец к губам и говорила: "Только тс-с-с, Саша!".
   Действительно, часто вещи говорились крамольные, и я даже в какой-то момент подумал, что дамы принадлежат к закрытому масонскому обществу, ну то есть к врагам народа. Посудите сами, у них были слова-пароли для распознания "своих-чужих" (похоже на устройство современных военных самолётов). Это были "класть-ложить", "туфель-туфлей", "кофе в мужском или женском роде", "конешно-конечно", "красивее-красивее", "феномен-феномен", "начать-начать" и ряд других. Чужак и тот, кто говорит "на сегодняшний день" - это тоже "Fi donc" и масло масляное. Везде у них были свои люди, к примеру, божественная актриса Любовь Орлова, которая оказалась хороших "голубых кровей" (Тс-с-с, Саша!), жёны известных всей стране людей, даже из самых высоких эшелонов власти.
   Я и сейчас считаю, что это был широко разветвлённый, глубоко законспирированный антисоветский заговор. Заговор по спасению драгоценной части столь потрёпанного в революцию, Гражданку, Отечественную и в годы сталинских репрессий генетического фонда России. И эти заговорщицы, хоть и в горящую избу, может, и не входили, и коней на скаку не останавливали, но делали нечто большее - противостояли вселенскому хаму в лице Ленина, Сталина, Хрущёва и иже с ними, спасая великий русский дух чуть не полностью истреблённой интеллигентной массы страны.
   И при том при всём, когда по чёрной тарелке нашего громкоговорителя мы услышали замогильный голос диктора с сообщением о кончине генералиссимуса Сталина, я увидел на глазах бабушки (и это было единственный раз в жизни) крупные слёзы. "Мне страшно, Александр, - сказала она, - теперь Америка не побоится пойти на нас войной, а кто нас ныне, сирых, защитит?".
   Дожила моя любимая бабушка до весьма преклонного возраста, оставаясь подвижной и сохраняя ясность ума, а умерла в одночасье, присев перед телевизором посмотреть последние известия (мне бы так). Жила она в одиночестве, пережив своих близких подруг, и нашла бабушку техничка из ЖЭКа, навещавшая её в последнее время и приглашаемая на чаёк, притом подворовывавшая. Мы с матерью не верили, мало ли что взбредёт в голову старушке. Да вот посмотрели под матрасом, где, как она нас задолго предупредила, спрятаны были тринадцать золотых монет царской чеканки, ан нет, как испарились.
   Откуда были эти хранимые бабушкой на похороны монеты, почему тринадцать, как она умудрилась пронести их по жизни в страшной тайне, бог весть. А хранила их, видимо, навсегда запуганная революционными реквизициями, так, что даже ни мать, ни я их никогда в глаза не видали, а лишь слышали об этой тайне. Всё, кроме нескольких памятных бабушкиных вещей, пошло на свалку, квартира отошла государству. Так закончилось земное существование моей бабушки, графини Котляревской, царствие ей небесное.
   Но сохраняется во мне такое ощущение, что и поныне не оставляет она меня своими заботами. А как ещё объяснить, что несколько лет назад перевернулся я в гололёд на своём Опеле, возвращаясь с поминок самого близкого друга, машина - в пух и прах, а я выбрался из-под неё без единой царапины и протрезвевшим в мгновение ока?

 

Ещё о бабушке

   Родился я в 1944 году, родители были на фронте, я - на руках у бабушки Кожевниковой Анны Алексеевны, урождённой графини Котляревской. Не подумайте о непорочном зачатии - просто мать ненадолго отлучилась с фронта, быстренько меня родила и, сбросив дитятю на бабушку, вернулась на поля сражений, где отец Арефьев Валентин Павлович командовал дивизией в чине генерала. Окрещён я был в церквушке, что в Брюсовском переулке, в страшной тайне даже от родителей. А как иначе? Вдова красного командира Александра Кожевникова, зять с дочкой бьются на фронтах Отечественной не во имя божье, не за батюшку-царя, а торжество мирового коммунизма, напрочь отвергая религию как опиум народа. А тут крещёный внучок... "Quel affront!" - как сказала бы бабушка, выпускница пансиона благородных девиц.
   Крестик был куплен, но тут же запрятан во глубине одной из многочисленных шкатулочек, вместе с дешёвеньким золотым колечком с вензелем из двух переплетённых литер "А" (Александр + Анна), подаренным на свадьбу графинюшке неотёсанным казаком-рубакой. И ту, и другую реликвию бабушка передала мне только в день шестнадцатилетия. Крестик надеть я так и не решился - ребята ж засмеют. Так он и затерялся куда-то, а то и боже отобрал за нечестивое к нему отношение, а вот колечко ношу и по сию пору (крестик - тоже ношу, но это уже новодел).
   Время было тяжёлое, ни игрушек, ни детских книжек, почитай, и не было вовсе. А потому для игр пользовался я книженциями из бабушкиной библиотеки (стоявшими стопками в углу квартиры в основном учебников по военно-политической подготовке, оставшихся от деда). Одна малюсенькая книжка, бог знает каким образом туда попавшая, была моей любимой. Иллюстрация в ней была одна, но красоты неописуемой. Как сейчас её вижу - в буро-красных тонах изображён, судя по соломе на глиняном полу, хлев. На заднем плане утомлённый тяжким трудом осёл с мудрым печальными глазами, чуть левее центра - крестьяночка в красном халатике с дитятей новорожденным, чуть прикрытым пелёнкой не первой свежести.
   А всю правую сторону картинки занимают четыре мужика в бурых и красных простынях, как после бани, и деве что-то внушают, а руками ей протягивают что-то вроде подарков, а что, и не разглядишь. Потом уж, прочитав в новом Завете о трёх волхвах, пришедших приветствовать рождение Иисуса Христа, понял, кто есть кто. Но почему волхвов трое, а на детской картинке их четыре? Потом мало-помалу разобрался. Это подарков было числом три: золото, ладан и миро. Ну а того, кто пришёл с пустыми руками, постепенно из истории вымарали.
   Разобрался я и с вопросом, кто такие были эти волхвы. Оказывается, до меня с этим разобрался древнегреческий историк Геродот, который написал о волхвах как о людях, живших на берегу Каспийского моря, в Персии, теперешнем Иране, и в Вифлеем гонцы отправились из Вавилона. А в Персии ходили они в остроконечных шапках и занимались целительством и прорицанием, ну вроде теперешней парапсихологии. Были они в большом почёте, занимали должности советников при царском дворе и исповедовали религию зороастризма, очень похожую на теперешний иудаизм.
   И вот, прослышав от лиц еврейской национальности, работавших в Персии тогда рабами, предсказание Заратустры о скором рождении Спасителя, царя царей, волхвы и собрались его поприветствовать. А перед дорогой скинулись, как водится, на подарки новорожденному, да подарки непростые: золото - оно и есть золото, смола ладан ценились даже чуть не дороже золота, ну а миро превышало его стоимость аж в семь раз.
   Так что подарки воистину были царские и со значением, ибо золото символизировало царскую власть, сладкое благовоние ладан - власть божественную. А вот миро использовали для бальзамирования мёртвых. Так что мудрые провидцы предусмотрели и смерть Христа на кресте, вот и позаботились, а то не дай бог в нужный момент миро в лавке кончится.
   Вот христиане празднуют Рождество 25 декабря, приурочив эту дату к зимнему противостоянию, а на самом деле даже год рождения Христа неизвестен. Ясно только, что родился он в конце правления Ирода Великого, предположительно в 7 году до новой эры. А уж Ирод этот был таким злодеем, что посейчас его народ недобрым словом поминает. Это ж надо такое придумать - дабы исключить притязания Иисуса нарождённого (тому всего-то 12 дней было) на трон, повелел он в слепой ярости всех младенцев в возрасте до двух лет (с запасом стало быть) порешить, что и содеяли его сатрапы поганые.
   Да не тут-то было, Иосиф, муж Марины Магдалины, предупреждённый во сне об опасности, приёмного сына подхватил да и бежал в Египет со всем семейством. Вот тут-то дары волхвов и пригодились в качестве подорожных. Кстати, один волхв был из Эфиопии, т. е. чернокожим, другой персиянин, а третий и вообще из Индии, а мощи их все вместе лежат ныне в Кёльнском соборе.
   Спросите, а причём здесь моя бабушка незабвенная Анна Алексеевна. А я её как-то малышом ещё спросил: "А Бог есть?". Так она вот как мне ответила: "Есть, Александр, есть, и я про себя его провидением называю, а только вокруг него столько сказок наплели, что его чертоги за густым лесом и не видны, а на тропинках его служители больно нерадивые дорогу к нему стерегут.
   А к этому я бы сейчас от себя вот что ещё добавил. Бог-то есть, но то, что люди ощущают как Бога, есть в них самих и является подсознанием, которое, манипулируя нами, ведёт себя не всегда по-божески, а часто и вопреки нашему сознанию. И ещё добавлю старинную латинскую максиму : "Нет ничего в сознании, чего не было бы ранее в ощущениях".

 

Нэцке

   В раннем детстве жил я у бабушки на Тверской, точнее, в первом доме по правую руку при входе в арку с этой улицы, называемой в то время улицей Горького. Дом-красавец в стиле ампир был до Революции фешенебельной гостиницей, а потом в революционном духе переделан под коммунальное жильё с клетушками и длиннющим коридором во всю длину здания. Так вот, была в торце нашего, третьего этажа одна квартира, куда бабушка иногда заходила на "Five o'clock", как она выражалась.
   А жила в той квартире чета глубоких, на мой детский взгляд, стариков, вычурно одевавшихся и сторонившихся соседей. Однажды, принарядившись и облачив меня в выходной матросский костюмчик, бабушка взяла меня за руку, и мы отправились к ним в гости. Кстати, к костюмчику имелась и матросская бескозырка с шёлковыми лентами и надписью "Герой", но я её принципиально не надевал после первого же выхода во двор. Тогда меня ребятня чуть не довела до слёз, дружно скандируя: "Герой - портки с дырой!".
   Нас ждали. Дверь открыл профессор (так величала его бабушка). Она, постыдно поцелованная в руку, жеманно представила меня, а я, покраснев и весь в смятении, не менее постыдно шаркнул ножкой и поклонился. Тут началось "Ути-пути! Какой воспитанный молодой человек!" и всё в таком роде, исполняемое дуэтом профессора с восседавшей за огромным круглым столом на гнутых ножках дамой, словно сошедшей с полотен Кустодиева, в платье неимоверной красоты с убийственно глубоким декольте.
   Бабушка тут же присела к подруге, и началось мелодичное щебетание с разливом чая из высившегося посреди стола электросамовара и раскладыванием по тарелочкам "petit fourres" (маленькие пирожные из Филипповской кондитерской, что рядом с Елисеевским магазином). Профессор в это время, подхватив меня под локоток, для чего согнулся, бедный, в три погибели, повёл осматривать апартаменты. Собственно это была одна комната, но гигантских размеров и, о, чудо, со своей собственной ванной и туалетом. Я был сражён, потрясён и, выражаясь современным языком, в шоке.
   Особенно поразило меня невиданное дерево в углу у окна. Оно стояло в деревянной кадушке с железными обручами и почти упиралось в потолок, а потолки-то были, на минуточку, под шесть метров. Профессор в манере гида сообщил мне его название - Кактус, добавив ещё что-то, видимо, по-латински. Следующим объектом лицезрения была тоже неимоверных размеров горка, на которой были расставлены древние книги с тиснёными золотом названиями, перемежаемые какими-то бронзовыми и фарфоровыми финтифлюшками.
   Но тут мои глаза упёрлись в полку с кучно расставленной на ней дюжиной деревянных, костяных и фарфоровых болванчиков, как будто устремивших на меня свои искрящиеся юмором глазёнки. "Нэцке", - услышал я голос достопочтенного гида. Он взял в руки одну из фигурок и жестом фокусника открыл её, явив моим глазам точно такого же болванчика, сидящего внутри. "Матрёшка"! - выдавил я из себя в восторге узнавания. "Нэцке", - упёрся профессор. - "Но вы правы, молодой человек. В научных кругах есть мнение, что меценат Мамонтов привёз нэцке из Японии и подсказал своим крепостным умельцам идею самого популярного русского сувенира.
   Потом было долгое чаепитие, а под конец я был вызван к стоявшему под кактусом концертному роялю, за который села профессорша, оказавшаяся профессором консерватории. Выяснилось, что собственно для того я и был приглашён, чтобы пройти проверку на музыкальный слух (бабушкины интриги). Профессорша, изрядно помучив меня, вынуждая вторить за клавишами фортепьяно, объявила наличие у меня абсолютного слуха и призвала бабушку заняться моим музыкальным воспитанием.
   Кончилось тем, что бабушка отвела меня на прослушивание в музыкальную школу хорового пения, известную в народе как "хор мальчиков и Бунчиков (руководитель хора)". Конкурс я не прошёл по голосовым данным, и слава богу! А профессорская чета, как позже рассказала мне бабушка под привычное обещание держать рот на замке, растеряв всех детей и родственников в Революцию и Гражданку, бежала на Дальний Восток, а оттуда перебралась в Японию. Под старость же покаялись они перед советской властью, были ею благосклонно прощены за дезертирство, возвращены на Родину и даже обласканы. Помню и их фамилию - Преображенские.

 

Япония

   С раннего детства я как-то запал на чудесную страну Японию. Началось с того, что я чуть не читать учился по русско-японскому разговорнику, сохранённому бабушкой с 20-х годов прошлого столетия, когда она служила переводчицей японского языка в Дальневосточной армии. Японские слова там были даны в транскрипции и легко на младую голову запоминались. Я и сейчас могу сказать "Слезай с коня, скидывай сапоги!" по-японски.
   И в Институт восточных языков поступал с намерением учить японский язык, да вот угораздило меня попасть на вьетнамский с тайским. А после командировки во Вьетнам, тогда ещё разделённый на наш Северный, социалистический, и американский Южный, капиталистический, я был зачислен с окладом в 140 рубчиков в отдел Японии и стран Южных морей министерства внешней торговли.
   Сами понимаете, моими стали Таиланд, Камбоджа (тогда Кампучия), Лаос и Малайзия. А душой я по-прежнему тянулся к Японии и с замиранием сердца слушал рассказы о ней сослуживцев-японистов. Начальником отдела был семидесятилетний Агеев Николай Иванович, ветеран минвнешторга. Он ещё юношей был принят в воссоздававшееся после Революции министерство на должность "машинистки". Самостоятельно выучив японский, он долгие годы проработал в Токио в нашем представительстве и дуриком (по его выражению) избежал репрессии, когда после объявления нам Японией войны чуть ни весь штат пошёл под нож.
   Лучшим знатоком языка и страны в отделе считался ещё один ветеран, Немзер. Он как раз был в числе репрессированных в том эпизоде, а потом реабилитирован, слава богу не посмертно. Его очень уважали и в Японии, и отдельно приглашали на все важнейшие переговоры, несмотря на низкую должность референта (видимо, из-под надзора КГБ он так и не был снят).
   Среди его друзей были высокопоставленные японцы, в том числе и Жемчужный король Японии Коккита Микимото, основавший компанию по культивированию жемчуга в природных условиях и тем спасший мир от его исчезновения. Так что жемчужными ожерельями и другими поделками из микимотовского жемчуга весь отдел был обеспечен. Надо сказать, на всех деловых встречах с сотрудниками нашего отдела японцы традиционно приходили с подарками (часы, приёмнички и т. п.). Всё это тут же у нас отбиралось, но кое-что всё же удавалось утаить от бдительного ока соглядатаев на зависть другим отделам.
   Много чего интересного узнал я на наших посиделках (сейчас называемых корпоративом). Особенно восхищали японские технические достижения, и даже бытовала байка о том, что японцы будто бы изобрели механическую таблетку, которая в желудке упаковывает дерьмо и выдаёт его в красивой коробочке с красочным бантиком. Традиционным был у нас и самый популярный в Японии тост "Кампай!" (пей до дна).
   Меня всегда поражали эти удивительные люди, живущие в загадочной стране Японии. И как они только уживаются там, на территории втрое меньше нашего Хабаровского края и с населением, почти равным населению всей России? Притом живут в полной гармонии с собой и с окружающим миром. А ведь там почти всё время температура гуляет вокруг +40, а влажность - 100%.
   Но в городах через каждый десяток метров автоматы с охлаждёнными напитками, любое жилище или офис, будь то элитный отель или самая мелкая лавка, оснащены кондиционерами. А ещё спасение - в парилке. Кстати это не сухая сауна, а по-русски, с парком. И куча разных моционов вплоть до услуг в бассейне рыбок-мозолистов. Эти мелкие "пираньи" сглодают всю накопившуюся шелуху на вашем теле и приведут к экстазу духа.
   Так что, коль уж мне не удалось, летите, братцы, в Японию, а там покатайтесь по стране с ветерком в кондиционированной прохладе "Синкасэна", этого поезда-пули, разгоняющегося до 300 км в час. И не забудьте побаловать себя походным ланчем "бэнто" с суши под чуть тёплую рисовую водочку саке. В общем: Кампай, мои милые!

 

Лысый, пойди пописай!

   В первый класс я пошёл в школу N 586 в Хлыновском тупике на Б. Никитской, рядом с Тверской и Брюсовским переулком, где я жил у бабушки. Но во второй класс я уже ходил в школу N 24, что стоит впритык к зданию станции метро "Парк культуры", где в то время работала училкой русского языка и литературы моя мать. Хошь, не хошь, приходилось быть круглым отличником, ибо любая моя "четвёрка" считалась кошмаром и оскорблением её учительской чести. А перебрался я в эту школу потому, что вернувшиеся из командировки родители отобрали меня у бабушки и взяли к себе. Правда, та не оставила внука своим вниманием и ездила воспитывать меня, а заодно и дочь с зятем, в родительскую квартиру в Хользуновом переулке на Пироговке как на работу.
   В новой школе жизнь для меня была сплошная лафа из-за протекции матери и её учеников-старшеклассников, но это накладывало и определённую ответственность.. Не дай бог было опростоволоситься на каком-нибудь уроке, это тут же становилось известно матери, в учительской мне устраивали разнос учительницы-мучительницы, все как на подбор мамкины подруги и приятельницы. А учителей мужеского пола, кроме физрука, в школе почитай и не было.
   Потому и появившийся уже при мне учитель математики и физики хорошо запомнился. Во-первых, потому что был Василием Иванычем (а уже тогда ходили из уст в уста анекдоты про Чапаева), а во-вторых, потому что явился он из мест "не столь удалённых", то есть сидел в сталинских лагерях. Как раз почил в бозе генералиссимус и "отец всех народов", и ещё свежо было в памяти, как ходили мы на цыпочках по вестибюлю мимо постамента вождя под учительское "тс-с-с", а по громкоговорителям зачитывал диктор Левитан сообщения Информбюро о состоянии его здоровья (Сталина, а не Чапаева).
   Вскоре сталинский бюст завалили алыми гвоздиками (бумажными) и траурными чёрно-красными лентами, а в стране началась первая волна реабилитации невинно убиенных и репрессированных. И нарисовался в наших краях милейший и интеллигентнейший, высохший до костей этот Василий Иванович в старомодном пенсне и потёртой жилетке.
   Тогда мы все ходили в форме: девочки в чёрных по будням и в белых по праздникам передниках с кружевными лямками, мальчики - в мышиного цвета гимнастёрках или кителях и фуражках с кокардой. Всех первоклашек брили под Котовского (сейчас бы сказали - под Бондарчука). Со второго класса разрешали маленький чубчик, а потом уже причёску "полубокс" (тот же чубчик, но до затылка). Наш третий класс был как бы на перепутье. Мелкоте мы презрительно кричали: "Лысый, пойди пописай!", а старшим завидовали лютой завистью за их стильный зачёс.
   Старались, конечно, тихой сапой отрастить волосят поболее, да не тут-то было. Директором у нас был моложавый фронтовик, фанатик строжайшей дисциплины и аккуратности во внешнем облике, и лично гонял проштрафившихся нерях в парикмахерскую (благо, была за углом). Правда, всегда при этом вручал рупь из собственного кармана на стрижку. Наш класс донял его, видимо, донельзя, и он вызвал после уроков старушенцию-парикмахершу и та, ничтоже сумняшеся, подстригла нас "под ноль".
   Сидим мы наутро в унынии, гладим себя по лысине и ждём прихода Василия Иваныча в надежде, что утешит. Вскочили стройно при его появлении, как и положено, а он на нас глянул, расплылся в широкой улыбке и говорит: "Ну, наконец-то вы на людей стали похожи". Видно, повеяло на него чем-то родным, лагерным.
   Настроение было испорчено напрочь. А тут ещё после уроков сижу в учительской, жду, когда мать кончит урок, чтобы вместе домой идти... И вдруг заходит завуч с газетой "Правда" в руке и от порога начинает читать статью о повышении зарплат педагогам с призывом довести до их сведения приказ правительства и привести в исполнение. Оторвав глаза от газеты и окинув близоруким взглядом училок, она вопрошает: "Это как понимать, девочки?" На что я, не отрываясь от тетрадки с домашним заданием, зло пошутил: "Расстреляют вас, Мариванна!". Ой, что было со мной после этого, сами, небось, догадаетесь.
   В четвёртый класс я перешёл на волне слияния "мальчикового" и "девчачьего" образования в смешанную школу N 39, рядом с метро "Фрунзенская" и ближе к дому. Надо сказать, что дом был весьма своеобразным и прозывался народом "генеральским". Действительно, там проживал высший генералитет Москвы в шикарных по тем временам квартирах. Они были однокомнатные, но размером метров в семьдесят, с огромным окном во всю стену.
   Для удобства проживания комната была разбита на секторы (гостиная, спальня, детский закуток) массивными шкафами, трельяжами и комодами, как и кожаный диван с креслами, видимо, реквизированными в своё время у буржуинов. На каждом предмете мебели в укромном месте был прибит овальный ярлычок с инвентарным номером, и время от времени комендант дома с помощницей проводил инвентаризацию этого общественного имущества.
   Моим любимым было обитое голубым шёлком и с позолоченными подлокотниками в форме львиных лап величественное креслище, стоявшее в прихожей. Оно вскоре уступило место газовой плите, а до того все готовили в общественных кухнях (по две на этаж). В эти кухни мы, малышня, любили забегать в расчёте получить что-нибудь вкусненькое от кухарок. Бывали там, правда, и шумные скандалы по поводу брошенного в кастрюлю борща мстительной женской рукой куска хозяйственного мыла.
   Почти во всех семьях были домработницы (так из соображений политкорректности называли прислугу из деревенских девушек). Наша Клаша была известна всему дому справкой, представленной моей матери при найме. Справка была из сельсовета и подтверждала, что "Клавдия под немцем была, но связи с ним не имела". В большой мансарде дома располагался свой клуб с кинотеатром, потом, правда, переделанный в общежитие военной академии им. Фрунзе, расположенной неподалёку. Во дворе был свой магазинчик, из которого в любое время по телефонному звонку приносились в огромной корзине заказанные продукты.
   В большом вестибюле налево от входа располагался кабинет домоуправления, где проводились общие собрания жильцов и лекции на тему "текущего политического момента". С появлением телевизоров там был установлен этот чудесный аппарат со сферической линзой, наполненной дистиллированной водой, для увеличения малюсенького экрана, и кабинет стал ещё и общественной телевизионной.
   А напротив через вестибюль располагались кружок "Умелые руки" для детей и "Курсы кройки и шитья" для их мам, жён военоначальников. Так что все в доме поголовно были охвачены общественно-политической работой и системой культурного проведения досуга. Вторым таким домом "коммунистического быта", более известным, чем наш, был только Дом правительства на набережной Москвы-реки.
   Один этаж, четвёртый, был полностью занят семьями бывших военоначальников республиканской армии Испании, которые после поражения от войск генералиссимуса Франко бежали в СССР, получив на родине смертные приговоры. Жили они шумно бурлящей коллективной жизнью, часто приезжала к ним "Пассионария" Долорес Ибаррури, и тогда страсти политических дискуссий зашкаливали. Когда "открылась" Куба, т. е. к власти пришёл Фидель Кастро, почти все наши испанцы перебрались к нему под крылышко, как они говорили, ближе к дому.
   В школе N 39 проучился я до конца, правда, с перерывом на 7 и 8 классы, когда родители отправились в загранкомандировку в ГДР и отдали меня в интернат. На моих глазах рядом со школой был пробит Комсомольский проспект, а раньше там располагался ипподром, на котором по праздникам проводилась торжественная выездка и конно-спортивное представление. Регулярным и самым почётным гостем на трибуне был герой Гражданской войны пышноусый Будённый.
   По заданию фотокружка районного Дворца пионеров бегал я снимать старенькой камерой, доставшейся от деда, строительство на месте заболоченной поймы Москвы-реки стадиона в Лужниках. Купаться ходили мы с ребятами на покрытый ряской и кишащий пиявками пруд у Новодевичьего монастыря (там же ловили заморышей-карасей на удочку), на "Бродягу" с Раджем Капуром и "Тарзана" с Вестмюллером - в клуб завода "Каучук", в спортивные секции - на рядом с ним расположенный стадион "Труд".
   Два интернатских года послужили мне хорошей жизненной школой. Интернат принадлежал ГРУ (главное разведывательное управление МО) и располагался на Петровско-Разумовской аллее, рядом со стадионом "Динамо". Директором был полковник, бывший шпион-резидент в двух странах, свободно говоривший на трёх языках. Заведение было богатое, кормили нас от пуза да так, что до сих пор смотреть не могу на чёрную икру. Был свой спортзал с физруком, актовая зала и классные комнаты для подготовки домашних заданий (в школу мы ходили общую).
   На воскресенье интернатские старших классов отпускались на свободу и получали по трёшнику на мороженое и другие карманные расходы, которыми часто являлись курево и бутылка на десятерых полюбившегося нам своей дешевизной портвейна "777". Была в интернате и "падшая женщина", десятиклассница, дочь резидента в Финляндии, так что интернатское образование отличалось расширенным профилем.
   Нравы здесь царили казарменные. Мне сразу объяснили, что есть патриции и есть плебс, смерды, рабы (я слава богу сразу попал в первую категорию, проявив себя на спортивной ниве и в способностях на разные хохмы), но патриции младшего класса были рабами по отношению к "дедам" старших классов. Кодекс поведения был расписан на задней стенке шкафа дортуара, который отодвигали от стены только на время инициации новичка.
   В шкафу хранилась и священная, зачитанная до дыр книга - "Республика Шкид" Пантелеева. Описанные в ней шкоды бывших беспризорников в интернате служили нам модусом вивенди и рецептом для подражания. Мы даже развили опыт своих собратьев. Разве додумались бы они привязать за рыболовный крючок на леске наполненный водой презик (тогда он назывался гондоном от испорченного слова "кондом" и служил популярным ругательством) и прицепить ненавистной воспитательнице сзади на юбку?
   Или же описать в несколько струй из окна школьного туалета проходящую внизу директрису (фу, даже стыдно сейчас вспоминать). Надо сказать, что в школе и вообще вне стен интерната все различия между интернатскими сглаживались и мы держались одной шайкой-лейкой. Этого требовал закон выживания - рядом был район Марьиной рощи и учившиеся с нами в школе ребята оттуда признавали лишь язык силы и уважали фантазию в борьбе с общим врагом - учителями.
   Того требовал и кодекс, демократично оставляя плебеям возможность перехода в категорию патрициев в случае победы над одним из таковых в честной "стычке". "Стыкаться" ходили всем гамузом в спортзал ночью, под утро, чтобы не разбудить дежурного воспитателя, и бились до первой "кровянки". За порядком следили рефери и секунданты из числа патрициев старшего класса. Они же безоговорочно определяли и победителя, поэтому могли и подсудить "своему".
   Внутрипатрицианские разборки происходили по той же ритуальной схеме, но без последствий в плане изменения статуса. Однажды я дрался со своим же лучшим другом и тоже патрицием, Игорем, задел его нос, пошла кровь, поединок тут же был остановлен и судейским вердиктом нам было предписано принародно обняться и забыть обиды. То есть победила дружба. Так что можно представить, каким резко повзрослевшим я вернулся через два года в родную школу N 39 и сколь возрос мой авторитет среди мальчиков да и девочек моего класса.
   Через несколько лет после моего ухода из интерната я шёл через парк от Михайловского дворца на встречу интернатских однокашников и был остановлен и окружён грозной стаей бандюг, потребовавших снять моё импортное пальтишко ярко-жёлтого цвета. Но, присмотревшись, мы бросились обниматься - это оказалась шайка моих однокашников по школе. Они и сопроводили меня до дверей интерната, чтобы я не дай бог не попал в лапы чужих.
   А уж окончив родную школу, я самонадеянно без папиной поддержки сунулся поступать в МГИМО, но проскочил, как тогда шутили, МИМО. Сдал-то экзамены хорошо, да вот беда, не оказался в списке блатняка, который чуть не открыто лежал под рукой экзаменаторов. Плюнув с досады, устроился через дорогу от дома в архивный комплекс, чтобы пересидеть год до следующих вступительных экзаменов.
   Там я сделал головокружительную карьеру от чернорабочего до младшего архивного хранителя. Моя "чёрная" работа началась с крушения по заданию завхоза статуй и бюстов Сталина, натыканных по всей архивной территории, занимавшей целый квартал по Большой Пироговке. Часто таскал тяжеленные портреты новых вождей для замены в кабинетах старых, погоревших. Один из таких павших ангелов, "примкнувший к антиправительственной группировке" Шепилов, был сослан в наше Главное архивное управление и оказался приятным во всех отношениях мужиком.
   Часто заходил в ЦГАОР (архив Октябрьской революции), где работала по той же причине, что и я, моя однокашница Наташа Калинина, двоюродная внучка бывшего "всероссийского старосты". Архив был интересен тем, что все сотрудники постоянно бродили меж стеллажей, тупо вытаскивая документы и просматривая их на предмет обнаружения любого Ленинского факсимиле, за что давали премию в 40 рублей (месячная зарплата архивариуса).
   Мой завхоз полюбил меня за старательность и даже поделился страшной тайной. В подвале он держал бочку с каким-то клеем, и когда совал в неё работающую электродрель, на сверло наматывалась вязкая субстанция клея, а оставался чистый спирт. Коим мы и отметили со слезами на глазах мой переход на чистую работу в читальный зал. Там стояли громоздкие проекторы для просмотра плёнок с документами, а потому на месяц мне выдавались тем же завхозом 400 грамм спирта для протирки оптики.
   Линзы очень даже хорошо протирались ваткой, смоченной в водопроводной воде, а спирт шёл на благое дело поддержания в тонусе архивного техперсонала. Так что мой авторитет подскочил до небес. Кстати, сдавая дела, поинтересовался я у главбуха, что означала фраза "для промывки ЖКТ" на спиртовых заявках. И древняя, как сам архив, бабуся шепнула мне на ушко, прижав сухонький пальчик к губам: "Знай, деточка, ЖКТ - это желудочно-кишечный тракт".
   С ней у меня связано ещё одно весёленькое воспоминание. Как-то завхоз вручил мне кувалду и деревянный колышек, попросив сходить в бухгалтерию и вбить его куда главбух скажет. Представьте реакцию на мои слова "Куда тут вбить колышек?", когда оказалось, что главбух жаловалась по дружбе завхозу на частые старческие расстройства желудка, иными словами понос, а тот обещал помочь, прислав со мной надёжное народное средство от этого недуга.
   В читальном зале я заведовал также выдачей документов из разных архивов. Публика была разношёрстная, запомнились двое учёных из постоянных клиентов. И тот, и другой отсидел по "десятке" в лагерях ГУЛАГа и оба изучали свои же рукописные материалы из архива КГБ, реквизированные при аресте. Самое смешное (или грустное?), что, как признался мне один из них после принятия у меня за стойкой протирочной жидкости, оба и "накапали" друг на друга куда надо до отсидки.
   Жалел я этих "врагов народа" и примирил их, а они в благодарность за угощения спиртягой рассказывали мне о днях раскулачиваний и сталинских репрессий. Например, захотел занять должность своего начальника. Пишешь "телегу" в КГБ, что мой, мол, начальник при мне назвал дорогого товарища Сталина дураком или использовал газету с его портретом не по назначению, скажем, в туалете, а я, как честный человек, много лучше бы справился с задачами нашей организации. Всё, больше ничего не надо. Начальника - на Колыму, тебя - на его место. И невдомёк было поганцу, что теперь уже его зам через месячишко поступит с ним так же.
   Год в рабочей кутерьме пролетел быстро, я не успел и оглянуться, как пришла пора вновь засесть за учебники, освежая в памяти то, что должно было пригодиться на вступительных экзаменах в институт. Подал заявление об уходе, устроил для благоприобретённых друзей и товарищей "отвальную" и подался в люди.

 

Невинность

   Это сейчас потерять невинность - что стакан газированной воды выпить. Кстати, её теперь и не выпить, а раньше-то летом на каждом углу газировочку с сиропом на выбор испить можно было. Вот в те как раз поры, не поступив в институт с первого захода, подался я на работу в архив, что аккурат против моего дома по Хользунову переулку располагался. Так вот, тогда с невинностью цацкались как с писаной торбой - воспитание было суровей и порог стыдливости и ответственности (т. е. страха перед грехом) выше.
   Стало быть после окончания школы и вступил я на порог трудовой жизни с этой несколько побитой молью торбой. Не сказать, чтоб я уж совсем наивным в этой своей невинности был. И целоваться взасос умел (это когда губы в губы и глотаешь воздух как вынырнувши из-под воды), и под корсаж, т. е. в декольте, не раз залезал трепетной рукой, и под юбку тогдашнюю исключительно максимальной длины наведывался. Объясню, что юбчонка выше колен считалась стыдобой, и позволительно это безобразие было только девочкам детсадовского возраста и первоклашкам.
   Надо сказать, что залезание снизу было сподручнее, чем сверху, ибо лифчики, тогда стыдливо именовавшиеся бюстгальтерами, в исполнении нашей родной лёгкой промышленности были крепче теперешнего бронежилета и щелей не оставляли, а декольте кончалось в лучшем случае в паре сантиметров от шейной ямочки. Дальше этих физических упражнений я не заходил, разве что в эротических снах (единственная доступная тогда порнуха), а табу запретного плода ох как манило.
   Почти одновременно со мной и с той же целью перекантоваться до повторной попытки поступления в институт пришла девчушка, она звалась Татьяной. Ну чистый тип тургеневской девушки - рыжие непокорные кудряшки, веснушки вокруг вздёрнутого носика и широченные глаза синевы необычайной. Носила она очки в круглой чёрной роговой оправе с довольно толстыми стёклами, а когда снимала их, уморительно щурясь на свет, внимательный наблюдатель (а я к таковым и относился) мог заметить в её близоруких глазках весёленьких чёртиков.
   Первый шаг к моему блаженству она сделала сама, попросив взять с собой на лестничную клетку чёрного хода, куда мы ходили на перекуры. Там, подобрав полы юбки, она уютно устроилась на каменных ступеньках и достала из-за корсажа несколько помятую выпуклостями груди (выше среднего наполнения) сигаретку. Я, возбуждённый таким неожиданно смелым началом, трясущимися руками с третьей попытки зажёг спичку и дал ей прикурить, а потом обессиленно опустился рядышком.
   Взяв себя в руки, закурил болгарскую "Шипку" и, добавив для солидности хрипотцы в голос, стал нести какую-то чушь. Татьяна, сняв очки и повесив их дужкой за корсаж, облизнула алые губки и как-то очень по-матерински спросила: "Целоваться умеешь?". Когда я, собрав все свои силы в кулак, судорожно кивнул, она взяла меня за руку и потащила вверх по лестнице к чердаку, где в полутьме деловито и удостоверилось в этом.
   Пропущу детали, но скажу, что к концу недели в ходе ставших регулярными наших свиданий в причердачном гнёздышке я обследовал Танюшу не хуже предполагаемого родного отца Сталина и знаменитого (не этим) путешественника Пржевальского. На третий день она, кокетливо указав пальчиком на низ животика, сказала мне: "Сюда нельзя, а в попку можно - я уже её завазелинила...".
   Ох, простите меня, грешного, не буду уж живописать, что и как там было, но было что-то божественное, какое-то приобщение к потустороннему и светлому, как в туннеле умирающего по пути в рай. Да и чего рассказывать, коль все про это знают, но молчат как партизаны Отечественной войны на допросах гестапо. А в конце этого священного действа я под трубные звуки ангелов услышал приглашение назавтра, в воскресенье, к ней домой. Не менее приятно мне было услышать, что мама, с которой она проживала в отдельной квартире, собралась на дачу.
   И вот этот день наступил после бессонной ночи. Облачившись в шикарный костюмчик с блёстками, присланный родителями из Германии, где они находились в командировке, и замаскировав в авоське газетой "Правда" бутылку любимого вина вождя всех народов Джугашвили "Кинзмараули", а также три гвоздики, я отправился по вручённому мне адресочку на Кутузовский проспект.
   Там в величественном здании сталинской постройки нашёл квартиру под номером "55" (а пятёрка - моя счастливая цифра) и, усмирив кое-как бешено стучавшее сердце, нажал кнопку звонка. Дверь мгновенно распахнулась, и на пороге стояла она, моя желанная, в невообразимом китайском шёлковом халатике с жёлтыми драконами по синему фону.
   Приняв авоську из моих рук, Татьяна препроводила меня в гостиную залу, усадила на огромный диван из натуральной кожи и семью мраморными слониками на диванной полочке, поцеловала в носик и сказала, мол, подожди минутку, мне надо отлучиться в спальню, я позову. И действительно, через минуту я услышал зов и бычком испанской корриды ринулся на него. Распахнув дверь спальни, я узрел картину, как бы списанную с полотна голландского живописца старой школы.
   На огромной кровати в викторианском стиле румынского гарнитура стояла она, Венера, только с обеими руками, причём в правой она держала, кокетливо помахивая им, "изделие N2" Баковского резинотехнического завода (для неприобщённых - это презерватив, называемый ныне ласково "презик"), а левой призывно манила меня. Сами понимаете, при том при сём была Татьяна в чём мать родила. Я стал судорожно стягивать с себя костюмчик с люрексом, не спуская глаз с вожделенной фигуры.
   И тут я узрел в Таниных глазах тень смятения и в тот же момент прикрытая мной дверь с треском распахнулась и на пороге спальни возникла фигура устрашающих размеров разъярённой Мегеры, которая прорычала: "А-а-а, я так и знала, чем ты, чертовка, займёшься здесь в отсутствие мамочки". Потом она бросила рысиный взгляд на меня, дрожащего в одних трусах (тоже импортных), и прошипела лишь одно слово: "Брысь!".
   Всё, братцы, увольте, на этом свой рассказ кончаю, сил нет. Скажу только, что с понедельника я на работе обходил Таню за версту, а вскоре она и вообще ушла из архива и больше я её не видел.

 

Девственность

   Тяжело об этом начинать писать - так и вижу покойную бабушку свою Анну Алексеевну. Стоит перед глазами, пальчиком водит осудительно и говорит: "Fi, fi donc, Саша, нельзя так обнажаться перед людьми!". Но без этого рассказ о моей жизни был бы неполным. А хочу рассказать о том, как потерял девственность.
   Учился я тогда на первом курсе института, отца командировали в Мурманск начальником тамошнего Управления Главного разведуправления (ГРУ), с матерью у него отношения что-то разладились, и она, несмотря на все уговоры, с ним не поехала и осталась в Москве. Так что я общался с отцом только по телефону и то редко. А тут так сложилось, что он на недельку приехал в Питер и остановился, естественно, у сестры. Правда, она с мужем, моим дядей Васей, и дочкой умыкнула на дачу, оставив своего сына, моего двоюродного брата Кокошу, на попечение отца.
   Я - на вокзал и первым поездом к ним. Прибыл утром, но отец уже ушёл по командировочным делам. Так что сели на кухне вдвоём с Колей позавтракать, да поболтать, а потом подались в магазин на Невский отовариться для вечернего сабантуя, благо отец предусмотрительно деньги оставил. Разошлись по полной программе: в Елисеевском магазине отхватили батончик сырокопчёной колбаски (а тогда даже в московском Елисеевском такую днём с огнём было не найти), пару банок югославской ветчины (тоже страшный дефицит) и три бутылочки "Столичной" ленинградского разлива. Братец не преминул похвастать, что водочка на чистейшей воде из Онежского озера содеяна.
   Тут же за углом в кулинарии прихватили холодца и, конечно же, салата "оливье" да ещё дюжины две вкуснотищи неописуемой пирожков с мясом, капустой кислой и визигой. Это уж по моей инициативе - таких пирожков в Москве не бывало да и посейчас нет. Дома, заложив первым делом бутылки в холодильник, накрыли праздничный стол на кухне.
   К покупным яствам добавили грибков солёных и маринованных (челыши, т. е. белые крепенькие хрусткие малыши), овощей навалом (всё с дачи в наших родных Валговицах). Зажарили десяток котлет домашних на сале, чтобы с шкварками были, абы потом не возиться, и сели ждать гостей. Да, чуть не забыл, были ещё миноги маринованные, которых Коля собственноручно отловил в Неве рядом с Шлиссельбургской крепостью, сам и приготовил.
   А гостей Коля предварительно пригласил в количестве двух, вернее, одной, "его" Гали, но та обещала привести подругу для меня. Особенно долго ждать не пришлось, встретив, тут же приступили к делу: разлили по первой, и понеслось.
   Так что когда заявился припозднившийся отец, кстати, тоже уже под хмельком, мы уже были в серьёзной кондиции. Сабантуй продолжился, но Кокоша долго не утерпел и утянул Галу в спальню (кстати не прошло и года, как он на ней женился). Я тоже, не будь дурак, с разрешения отца отлучился "на минутку" в дальнюю комнату с её подругой (убей бог не помню, как её звали). Там, не зажигая света (о, вспомнил - подругу звали Света), быстренько разоблачились и на диван в порыве молодёжной страсти.
   Только-только подошли к кульминации, вдруг дверь распахивается, в круге света появляется отец и кричит: "Люся, (стало быть, девушку всё же Люсей звали). научи сынка моего, как с женщинами обращаться!". Он, наивный, полагал, что я всё ещё девственником был. Ошибался папаша, ой как ошибался...
   Эту самую девственность я потерял ещё год назад в той самой деревне Валговицы. А дело в том, что наша дача, перестроенная из баньки "по-чёрному", находилась на самой окраине деревни и стояла особняком, а рядом с нами располагалась огромная хата бывшей школы, где проживала тоже бывшая учительница, слывшая на селе порочной женщиной.
   У неё было три дочки, каждая, как говорили, от другого папы. Старшая - красавица Света (уж эта точно была Светой). Мы с ней были погодки, но выглядела она как женщина в самом соку. Сейчас я бы её сравнил с актрисой Анджелиной Джоли, такая же курносая, пышногубая, только, в отличие от Джоли, русоволосая, с косой до пояса. И тазобедренная часть примерно вдвое больше да размер груди где-то в пределах пяти.
   Конечно, я давно глаз на неё положил, но смущался ужасно, стесняясь своих порочных мыслей. Да и вся наша детвора находилась под недремлющим оком нашей бабушки Ольги Владимировны. А тут как-то встретил её за околицей, возвращаясь из похода за грибами. Лес-то начинался прямо через дорогу от нашей дачи и такой грибной, что ходили мы за грибочками к обеду как в магазин, особенно не удаляясь.
   Светка деловито заглянула в мою корзинку, презрительно хмыкнула и предложила показать поляну, где сплошняком белые и подосиновики. Туда и пошли мы, мило беседуя, пока она не огорошила меня вопросом: "А целоваться-то ты хоть умеешь?". Я, возмущённый до глубины души, сообщил, что перецеловал ещё в школе всех одноклассниц. "Ну-ка покажи, как это вы, городские, делаете!" - поступил приказ.
   И я утонул в страстно засосной манипуляции, но Света тут же оторвала меня как пиявку с возгласом "И это всё?! Ладно уж, только меня слушай - ты понял?". Я очумело кивнул и дальнейший наш диалог был безмолвным, лишь стоны и хрипы и марево нечеловеческого блаженства. В какой-то момент я почувствовал резкий удар коленкой в грудь, которым был вырван из Светы как репка. Завершение акта произошло при помощи её пышных губ.
   В дальнейшем моё обучение происходило регулярно, но в более комфортных условиях душистого сеновала в сарае за школой, но по той же отработанной контрацептивной схеме, почти столь же надёжной, что и презерватив. Через какое-то время мы приобщили к этому занятию и Кокошу, но он оказался такой цепкий, что иногда удар коленкой не помогал. На этот случай я стоял за его спиной и по знаку Светы оттаскивал его вручную.
   До смертного часа не забуду я те уроки моей первой учительницы.

 

Девственность (продолжение)

   За всю свою жизнь я лишил девственности только одну девицу, и вот как это было. Студентом приглашён был на дачу одним богатеньким однокашником. Он единственный на зависть всем разъезжал на белоснежной "Волге 21", подаренной отцом по случаю поступления в институт. Дружил он тогда с фифой под стать ему из соседнего филфака.
   Сразу после занятий в субботу сели мы в его роскошную лайбу, запаркованную во дворе за институтом. Вскоре к нам присоединилась подруга дачевладельца со своей подругой и прицепившейся в последний момент незапланированной подругой этой подруги. Ещё одна парочка (наш студент и филологиня) должна была отправиться нам вслед на электричке.
   Короче, тронулись мы в направлении Рублёвки и по ней минут за двадцать домчали с ветерком до дачи (тогда ещё привычных ныне "пробок" и в помине не было). Быстренько накрыли стол предварительно закупленной едой и питиём, и началось наше дачное веселье. Тут прибыла и отставшая филологиня, но одна, потому как в пути рассорилась в пух и прах со своим дружком и он её подло бросил, вскочив в обратную электричку. Я понял, что она за фрукт, но об этом позже.
   Пиршествовали недолго - хозяин, сославшись на усталость, отправился со своей подругой в спальню на втором этаже, две бесхозные подружки - в гостевую, а я оказался на большом кожаном диване с неприкаянной и брошенной девицей. Меня сразу насторожило, что она улеглась мало того что не скинув исподнего, но ещё сменив платье на толстенный долгополый фланелевый халат. Помаявшись с ней немного и распознав "динамо", я плюнул и как был в трусах отправился в комнату к подружкам, которые приняли меня, гостеприимно уложив меж собой.
   Надо сказать, что одна, по левую руку, была суховата, из тех, кого называли "доска два соска", а вторая - пышка с грудью, квашнёй выпиравшей из бюстгальтера, который я попросил снять, дабы меня не поцарапать. Девочки пожалели меня за то, что был изгнан с дивана (я, давя на жалость, несколько покривил душой). Пышка тут же впилась поцелуем "на сон грядущий" в мои губы, а худышка, оказавшаяся без лифчика, стала весьма умело и целенаправленно ласкать.
   Я и охнуть не успел, как она стянула с себя трусики, а заодно и мои семейные трусы, и взгромоздилась на меня, успев страстно чмокнуть в ушко и нашептать, что подруга её - девственница. А между тем эта девственница, может быть, чуть нарочито, завладела моим ртом и чуть не душила своими мощными грудями. И вот в таком триедином симбиозе мы пропиршествовали до утра.
   Поздним утром собрались все весёлые и отдохнувшие, кроме девицы с дивана, за завтраком. А потом проводили хмурое создание до электрички и пошли в лес гулять, резвясь как малые дети. А за обедом моя милая худышка сообщила мне на ушко желание своей подружки покончить с этим постыдным безобразием, то бишь девственностью. И мы разошлись по своим комнатам на "послеобеденный сон".
   Убоясь обвинения в порнухе, не буду описывать нашу последовавшую вакханалию на троих: были и страхи, и охи, и "боже ты мой". Был и припасённые девочками заблаговременно гондончики и клеёночка под "первую кровь", как в известном одноимённом фильме "First blood" о Рембо в исполнении Сталлоне. И было явление миру новоиспечённой женщины, в чём немаловажную роль сыграл и я, грешный.

 

Альма-матер

   В ту пору, когда я учился в Институте восточных языков при МГУ (теперешний Институт стран Азии и Африки), а было это в шестидесятые годы, наше учебное заведение считалось идеологическим, а потому находилось под неусыпным оком соответствующих органов. По престижности институт, может, чуть-чуть уступал МГИМО, но по уровню подготовки ни в чём ему не уступал, а в некоторых аспектах был и на голову выше. Я имею в виду прежде всего языковые знания - кроме двух обязательных восточных и одного из европейских, можно было факультативно заниматься ещё любым другим языком, и у некоторых особо одарённых студентов их число доходило до пяти-шести.
   По соотношению душ преподавательского состава к бренным студенческим душонкам мы шли ноздря в ноздрю с Лондонским колледжем Георга IV и перед нами никто другой и не маячил. Кроме профильных языковых дисциплин, нам вбивали в голову программы практически всех гуманитарных факультетов Московского университета, причём усилиями лучших профессоров. В попытке объять необъятное годовой курс, скажем, истфака, у нас проскакивал за семестр. Помню шутку одного преподавателя, который оповестил об очередном сокращении лекций по его дисциплине, предупредив, что в следующий раз его, видимо, просто вынесут, покажут нам, студентам, а на завтра назначат экзамен.
   Престиж института был столь высок, что даже тех, кого выперли за неуспеваемость, с удовольствием брали на хорошую работу. Скажем, один из наших студентов-японистов, вылетевший из института скорее из-за головотяпства, был принят в отдел внешних церковных связей московского патриархата. Заходя к нам по старой дружбе, он хвастался отдельным кабинетом с сейфом, в котором всегда лежала нехилая пачка денег, часто возобновляемых руцей батюшки-начальника отдела без требования отчётности, на покрытие представительских расходов и обслуживание переданной ему в пользование чёрной "Волги".
   Рассказал как-то и о командировке с батюшкой в Японию для улаживания вопроса нашей церковной собственности. Оказалось, что ещё в царское время в центре Токио был за копейки куплен земельный участок под церковь, которую так и не построили, и сторожил его напрочь забытый там инок, кормившийся тем, что пускал за забор машины на парковку. Участок был продан (можете представить, с каким наваром), а инок в возрасте 90 с лишком лет был наконец вывезен в родные пенаты и получил благословение митрополита за долгое и тяжёлое послушание.
   Попал я в ИВЯ без блата, не добрав по той же причине одного балла в МГИМО (т. е. из-за одной всего лишь "четвёрки"), просто на "отлично" сдав все вступительные экзамены. За это и поплатился - был зачислен в группу вьетнамского языка как одного из самых трудных (потом добавились тайский, кхмерский и бирманский). Конечно, мечтал-то я о японском, на худой конец - арабском, но ничего не попишешь. Не сразу, но в какое-то время я почувствовал вкус к изучению восточных языков, особенно тональных, к коим относится в первую голову китайский и вьетнамский.
   Чтобы было понятно, что это такое, скажу, что простое звукосочетание "ма" в китайском при произнесении в пяти тональностях приобретает совершенно разные значения и складывается в фразу "Помогите лошади, бежит бешеная собака!". А вьетнамское слово "Тяу" (здравствуйте), первое, что пытается произнести во Вьетнаме иностранец, в самой естественной для нас интонации означает "каша", а в остальных чёрт-те что. Ну и вообще, Восток, как известно, дело тонкое, а восточные языки - тем более.
   Вот, скажем, в том же вьетнамском языке приветственных слов более дюжины, ибо к слову "Тяу" в соответствующей тональности надо обязательно добавлять в зависимости от отношения к адресату (возраст, общественное положение, питаемые чувства и прочее) целую иерархию обозначений: папаша, мамаша, дочка, сынок, дядюшка, старший, младший брат и чуть ли не до "хрен собачий"). И попробуй ошибись - это вызовет раздражение и даже гнев. А вот ещё классические примеры из сохранившегося в памяти от лекций по лингвистике. В языке родных наших чукчей нет, как это ни странно, слова "снег", зато целая куча слов вроде наших "наст", "пороша", "поземка", "крупа" и т. д. и т. п. В языке северного народа нивха для длинных предметов существуют одни числительные, для коротких - другие, а для круглых - третьи, ну а в Дагестане проживает народец, носитель табасаранского языка, в котором аж 48 падежей.
   При поступлении в институт нас сразу предупредили, что не последнюю роль при решении нашей судьбы, то бишь выезда за "бугор", будет играть оценка знаний идеологических дисциплин и активности участия в общественной работе. Ну, вот я и завертелся: в редколлегии стенной газеты, в Научно-студенческом обществе и прочая, и прочая. Кстати, в НСО, будучи на 3-ем курсе, столкнулся с явлением по фамилии Жириновский, уже тогда привлекавшем всеобщее внимание своим неуёмным и взбалмошным характером. Среди прочих нагрузок был назначен в Международный студенческий совет МГУ (МСС) курировать землячества студентов из ставшей мне уже родной Юго-Восточной Азии. Познакомился и даже подружился с сынком лаосского принца Суфанувонга, родственником камбоджийского принца Сианука и другими высокородными студентами из вверенного мне региона.
   Очень быстро я понял, под чьим колпаком и водительством функционирует наш МСС. Трёхбуквенная аббревиатура этого заведения (для непонятливых - КГБ) высветилась, когда меня послали подсобить на какой-то международный симпозиум в Дом литераторов. Там всем заправлял одетый с иголочки парень, к которому бегали одетые тоже не по-нашему девушки докладывать об установленных с иностранными делегатами контактах, обращаясь к нему "товарищ капитан".
   Как-то так получилось, что мы с ним сдружились, и даже в знак особого доверия он подарил мне пачку моих чёрно-белых фотографий: я вхожу в кафе "Москва" гостиницы "Россия", я сижу в баре, потягивая через соломинку коктейль, я выхожу и т. д. С широкой доброй улыбкой он посоветовал не мельтешить впредь в подобных заведениях. А однажды позже, найдя меня в МСС, попросил послушать, что говорят на своём партсобрании вьетнамские студенты и отвёл в самую засекреченную комнатку МГУ, где перед пультом с номерами всех аудиторий и боксов общежития сидел дежурный слухач. Для меня это было прямо шоком.
   Кончилось тем, что меня пригласили на Лубянку и предложили постоянную работу. Ну тут уж я озверел, срочно вызвал из Мурманска папашу, который служил там в должности начальника отделения главного разведуправления (ГРУ) в почётной ссылке из-за предыдущей совместной работы в одном отделе с полковником Пеньковским, оказавшимся английским шпионом. Отец благополучно отбил меня от КГБ за обещание моего добровольного сотрудничества и вернулся назад шпионить за финнами.
   Скажу попутно, что я с детства был наслышан ненароком из разговоров отца с его сослуживцами о существовавшем соперничестве ГРУ с внешней контрразведкой КГБ и чувствовал их, "белой кости" офицерства, лёгкое и чуть боязливое презрение к гэбэшникам, копающимся по роду службы в грязном белье. Только с приходом в КГБ Андропова штат был несколько облагорожен и приодет, но к тому времени ГРУ было уже практически поглощено этой организацией. Современного молодого читателя, видимо, удивит и покоробит такое хитросплетение секретных служб, но в моё время это было в порядке вещей. Недаром ходила шутка, что половина нашего населения сидела на Колыме, а вторая половина их охраняла или "стучала" друг на друга.
   Сказав "А", скажу уж и "Б". Данное отцом за меня обещание сотрудничества я отрабатывал, можно сказать, всю жизнь. За кордоном сполна делился с чекистами всей необходимой им информацией, а в Москве даже сочинил пособие для школы КГБ о специфике менталитета, нравов и обычаев граждан стран Юго-Восточной Азии для профессиональной их вербовки в случае нужды. Восток ведь, как я уже говорил, дело тонкое. Но к чести своей, поклянусь, никогда друзей не предавал и ни на кого не "настучал", несмотря на присвоенный КГБ призыв из Писания "Стучите, и отворят вам!",
   Но вернусь к моим делам в студенческом совете. Мне дали доступ к письмам бывших наших студентов и студенток, оказавшихся по разным причинам за рубежом. Для чего, скажу позднее, а для начала изложу несколько наиболее интересных дел. Теперь-то уж с определённой долей понимания вспоминаю письмо нашего ивяшника на имя ректора, в котором он извещал о своём нахождении во Франции, где, как ему показалось, больше возможностей проявить свои способности, в том числе в области ориенталистики.
   Самое смешное, что никто и не подозревал об отсутствии этого студента, а в затребованных журналах посещаемости против его фамилии стояли крестики. Только вездесущему следователю всё того же КГБ старосты признались, что изменник Родины попросил их прикрыть его поездку в родной Саратов на свадьбу сестры, а соседи по общежитию вспомнили, что он что-то говорил о желании смотаться в Турцию и под кроватью держал надувную лодку и мешок сухарей.
   Другого студента, с филфака, нашла через наш совет международная адвокатская коллегия и вручила ему извещение о том, что в Канаде его дед помре и оставил ему в наследство обувную фабрику, дом, машину Кадиллак и чёрт-те ещё что. Студент бил себя пяткой в грудь и кричал, что Родину не покинет ни за какие коврижки, но, побывав в нашем совете и поговорив с сотрудником в штатском, утих, исчез с занятий месяца на два, а потом всё же оказался каким-то образом в Канаде. Оттуда и прислал письмо с сообщением, что вступил во владение фабрикой и уже организовал на ней ячейку компартии. Правда, это письмо оказалось единственным, первым и последним.
   В основном письма приходили от наших девиц, которые повыскакивали за иностранных, большей частью чёрнокожих, студентов, уехали в их заморский рай и теперь верещали оттуда с лейтмотивом "мама, забери меня обратно". Вот эти письма и были моим основным аргументом уговоров наших студенток не лететь сломя голову за каждым заграничным принцем. Определённым диссонансом в этой кипе звучало письмо жён какого-то мусульманина с жалобой на старшую жену, хохлушку, вывезенную из нашего университета их благоверным мужем. Они просили забрать её назад к чёртовой матери, ибо житья им не даёт и гоняет как пионерок, объявив себя секретарём домашней комсомольской организации.
   Кстати о принце... Один выпускник аспирантуры, на сей раз жёлтенького цвета, сделал предложение руки и сердца второкурснице с юрфака. Тут я и подсуетился со своей пачечкой писем (конечно, без последнего, мной упомянутого). Долго уговаривать не пришлось, и понеслась она рысцой отказываться от партии. Аспирант, оказавшийся на поверку и вправду малайским принцем, пригорюнился, но всё же устроил пышные проводы, завалив неудавшуюся невесту подарками. Все перечислять не буду, но вот главные: торт метровой высоты в форме старинного замка с королевой, фрейлинами в креолине и вельможами в сахарных париках (на вкус все марципановые) и кольцо с брюликом, на вид карат в десять.
   А теперь представьте лавину чувств, обрушенных на меня студенточкой в связи с таким обломом. Тем более что колечко у неё гэбэшники отобрали за обещание не выгонять её из университета (торт её прожорливые товарки успели оперативно слопать). В общем, сославшись на занятость по учёбе, ушёл я из Международного студенческого совета, резко сократив тем самым свою общественную деятельность.
   И ещё вот что вспоминается. При всей своей идеологической подкованности и вопреки внушаемому отношению к религии как к "опиуму для народа", сохраняли мы, студиозусы, в душе своей какую-то веру в Бога. Кое-кто (я, например) втихомолку и, как говорится, на всякий случай носили нательный крест, а ведь за это можно было запросто и из комсомола вылететь, и из института. Пытались мы как-то перевести эту веру в материалистическую плоскость, называя Бога глобальным энергоинформационным центром Вселенной (по-нынешнему - матрицей земной жизни) и наделяя разумом материю, протоны с электронами.
   Я бы эти искания назвал скорее языческими, ведь и суеверными мы были до ужаса. Перед экзаменами толпами бегали на станцию метро "Площадь революции" потереть нос собаки пограничника тамошней бронзовой скульптурной композиции, так что этот нос и по сию пору блистает как начищенный пятак. А пятак (была такая в то время медная монетка) подкладывали под пятку. И это, смейтесь, не смейтесь, часто помогало.
   Ряд лекций по общим дисциплинам проводился для нас, ивяшников, в высотке МГУ на Ленгорах (теперь Воробьёвы), там же было общежитие нашего института для приезжих студентов, а, значит, и место наших постоянных пирушек под водочку с селёдочкой, пельменями или сосисками. Потому и был повод приобщиться к великим мистическим тайнам, окутывавшим это грандиозное здание и его кулуары. Скажем, кое-кто из наших студентов клялся и божился, что видел ночами привидения узнаваемых по телогрейкам зэков, чьими руками оно было построено, и других каких-то неузнаваемых личностей, всех одинаково страшных аж жуть.
   А ещё почитай все ночами слышали, особенно с бодуна, какую-то приглушённую потустороннюю музыку, идущую вроде бы ниоткуда и зачаровывавшую своим диссонансом. И все свято верили в "блуждающую аудиторию", в которую если попасть перед экзаменом пусть даже с пустой головой, тут же обретаешь все нужные для сдачи знания и сдаёшь гарантированно на "пятёрку". Только вот найти дверь в эту малюсенькую аудиторию не каждому удавалось.
   Кстати, по Москве тогда ходили слухи о подобной чертовщине, творящейся и в других высотках. Тут тебе и полтергейст, и те же приведения с неземной музыкой и разное другое. Общее число этих увековечивших имя Сталина высоток, повторяющих контуры пирамид египетских, как известно, семь, начаты были строительством одновременно по указанию генералиссимуса 7 сентября 1947 года с учётом даты, подсказанной якобы пленным немецким астрологом, сразу же и расстрелянным, чтобы лишнего не вякал.
   Расположены они там, где перстом указал на карте Иосиф Виссарионович и если приглядеться - на сторонах и углах столь любимой советской властью звезды (изначально звезды бога умерших Анубиса). А задумал всё это незабвенный отец всех народов якобы по наущению друга его сердечного и гуру-мистика Гурджиева с единственной целью обрести бессмертие своей души. Не знаю, что он там обрёл, но память вещую оставил своим факсимиле на лице столицы навсегда.
   Не хотелось бы заканчивать на мистической ноте, а потому ещё в двух словах расскажу о том, чему учили нас в альма матер. Как я уже сказал, кроме вьетнамского, подкинули нам ещё со второго года тайский, а потом и бирманский с кхмерским. Тайский - тоже язык тональный, но после азов вьетнамского это было уже для нас - семечки, а вот буквы были уже не латинские, а скорее напоминающие китайские иероглифы.
   Бирманские же буковки - ну точь-в-точь грузинская вязь и запомнились довольно легко. Но тут была своя трудность - то, что в языке было несколько так называемых назальных гласных, которые озвучиваются выдохом через нос. Мы с Андреем освоили их со смехом, но довольно легко, а вот третий член нашей группы, милейший Алешенька... Дело в том, что он страдал хроническим насморком. Вот и представьте, с каким трудом выдувал он через нос эти дурацкие звуки, одновременно пытаясь удержать в нём, извините, сопли.
   Обидно, но насколько я знаю, бирманский не пригодился в дальнейшей жизни никому из нас, а вот два других дополнительных языка мне оказались полезными уж точно. И в Таиланде, и в Камбодже я проработал по несколько лет, и знание местных языков не раз открывали мне и двери, и души аборигенов.
   Видимо, с учётом энтузиазма нашей группы, состоявшей из трёх студентов, в изучении новых восточных языков, нам предложили в деканате ещё и китайский язык. Но тут уж мы с Лёшей пошли в несознанку, а вот Андрей, не колеблясь, согласился и стал зубрить китайские иероглифы, тщательно вычерчивая их где ни попадя на разных лекциях. Как-то я увидел из-за его локтя очень красивый иероглиф и попытался скопировать. Андрей сказал, что это его любимый и означает свинью.
   Почему-то я запомнил этот иероглиф очень хорошо. И вот как-то иду уже в дряхлом возрасте жарким летом в магазин, а передо мной маячит миленькая девчушка в открытом сарафане. Пригляделся, батюшки мои, у неё на спине под третьим позвонком знакомые до боли очертания иероглифа "свинья". Наверное, и ей он понравился, а перевод и не посмотрела. Так что не зря говорят, что ученье - свет.

 

Польша

   Случилось как-то в моей студенческой жизни, что предложили мне в Международном студенческом совете МГУ, где я работал (такая была общественная нагрузка, как тогда выражались), поехать на Конгресс молодёжных прогрессивных организаций в Польшу. Я, конечно, с радостью согласился. Хоть и ходила в то время поговорка "Курица - не птица, Польша - не заграница", но всё же первый выезд за бугор - это вам не фигли-мигли. Сформировали из студентов разных факультетов делегацию кандидатов на выезд, но в конце концов число их свелось к двум - я и чеченский старшекурсник из моего же Института восточных языков.
   Остальные то ли не успели оформиться, то ли выездную комиссию не прошли и выпали в отсев. Надо вам сказать, что тогда не то, что сейчас, тогда загранка была чем-то вроде священной коровы и не каждому в руки давалась. Надо было получить кучу характеристик, рекомендаций да ещё "добро" недремлющих "органов". Но самым страшным стражем границ нашего отечества была как раз выездная комиссия, своего рода чистилище на пороге рая.
   Заседали там старпёры из ветеранов Партии и гоняли безбожно по её, родимой, истории, а могли и каверзный вопрос задать типа "А кто у нас сейчас премьер-министром в Албании?" или "А сколько копеек стоит батончик хлеба у нас в булочной?". Я и сам чуть не погорел, когда задали вопрос "А что это, студент, у вас за колечко на пальце?". Пришлось объяснять, что кольцо - память о дедушке, который в чине полковника был тяжело ранен в первый месяц войны и перед смертью отдал кольцо с гравировкой двух переплетённых "А" своей дочке, а моей будущей маме.
   Вензель - от первых букв его имени Александр и имени его жены, а моей бабушки - Анны. А колечко взято было на войну в качестве оберега, да вот не спасло. И попросил, мол, дедушка дочку, коли родит она сыночка, наречь в помин его тоже Александром и кольцо, когда повзрослеет, передать Сашеньке, т. е мне. Вот и ношу его, как завещано.
   Довёл я стариков своим рассказом до слёз умиления и отпустили они меня с богом, наказав всё же на время командировки колечко снять - негоже комсомольцу перед иностранцами свою слабость идеологическую демонстрировать. Однокашник мой чеченец тоже прошёл комиссию без осложнений. Был он из "стариков", т. е. отслужил в армии и пришёл в институт уже партийным, так что, как говорится, без вопросов.
   Вот и отправились мы с ним поездом с пересадкой в Варшаве в Нови Сонч, городишко, где в здании техникума тот конгресс и проводился. Студенты были на летних каникулах, так что здание было в полном распоряжении участников: первый этаж для рабочих заседаний, второй - женское общежитие, третий - мужское. Заправлял всем мужик явно не комсомольского возраста, представившийся партсекретарём техникума. Правда, поляки и из официальной делегации, и из штата переводчиков называли его чуть ли не открыто секс-инспектором, ибо его основной функцией было блюсти моральную чистоту делегатов. Это ему не очень-то удавалось, так как уже с первых дней, вернее, ночей постояльцы второго и третьего этажей несколько перемешались.
   Хитрые поляки уже в первый день организовали экскурсию на городской ликёроводочный завод. Это градообразующее предприятие в духе интернациональной дружбы презентовало нам несколько ящиков образцов собственной продукции. Ну и дело пошло сразу веселее. Вечером состоялся торжественный ужин в честь открытия мероприятия, потом столы сдвинули, освободив место для танцев, а на них выставили халявные напитки. Танцевали тогда, помню, чуждый нам танец "серф" (от французского слова "олень"). То есть надо было трясти головой как рогами, а также другими частями тела в такт шумного студенческого джаз-банда.
   Народ быстро разгорячился, стало душновато, польки рассупонились донельзя к неописуемому ужасу моего идеологического наставника по делегации. Кстати, наше слово "полячка" звучит для их уха оскорбительно, ибо суффикс "ячк", как, впрочем, и у нас, несёт унизительный оттенок, и правильно говорить "полька". Но мой друг, по идеологическим соображениям, даже узнав это, по-другому их уже больше и не называл.
   Горячительные напитки из импровизированного бара утекали с поразительной быстротой, и чтобы охладить пыл, поляки провели конкурс среди представителей делегаций на лучшее знание их страны. Чеченец, естественно, вытолкнул из толпы меня и не прогадал - я занял второе (к его неудовольствию), но всё же почётное место). Правда, немного сфальшивил, на предложение назвать трёх польских королей из глубин памяти выудив Ягелло, другими же двумя у меня были Казимир I и Казимир II.
   Потом танцы продолжились, а в конце уж трудно передать, что хозяева учудили... Объявили конкурс между польской и советской делегацией на кто больше выпьет. Излишне говорить, кто был выдвинут от нашей делегации, а от поляков - амбал на голову меня выше и с таким пузом, что я понял - шансы на победу у меня равны нулю. Чеченец поддержал меня нервным шёпотком на ухо: "Держись, это явно политическая провокация". И я держался, тем более, что, усадив меня за торец стола, поставили передо мной флажок моей страны, тогда ещё красненький и с серпом-молотом.
   Условием состязания было питие до отключки, т. е. до упаду, победитель - тот кто останется на стуле в сидячем положении. Пили водку, которую называли здесь "партейной" за ало-красную этикетку, из рюмок грамм на сто. Сначала дело шло быстро, мой противник, сидевший за противоположным торцом, нахально улыбался и по виду почти не пьянел. Я взмолился и попросил устроителей принести хоть какую закуску, ну хоть корочку хлеба. Они поняли меня буквально и принесли порцию хлебушка в размере выдаваемой в блокадном Ленинграде.
   Может, это и спасло меня от падения в собственных глазах и в глазах сгрудившегося вкруг стола интернационала. В какой-то момент мне показалось, что я узрел в очах визави острое желание подняться, подойти, обнять и троекратно расцеловать меня. Точно такое же чувство обуревало меня - видимо, проснулась родственность славянских душ и всё такое. Но маячил перед глазами флаг СССР, а хребтиной я чувствовал напряжённый взгляд руководителя нашей делегации - и я удержался. При судорожной попытке встать свалился поляк.
   Я тоже был на пороге отключки, но слава богу меня успели под громоподобные аплодисменты и крики "Виват!" донести на руках до постели.

 

Польша (Продолжение)

   В предыдущем рассказике поведал я о том, что приключилось со мной в Польше, на международном конгрессе молодёжных прогрессивных организаций, но от нахлынувших воспоминаний я подустал и пришлось сделать перерыв, а вот теперь продолжаю.
   Так вот, наутро после, не побоюсь этого слова, моего подвига во имя идеологической чистоты представляемой мной отчизны, началось рабочее заседание конгресса. Участники, ввалившиеся в зал шумной гурьбой и дружески обсуждавшие вчерашний сабантуй, расселись как бог послал за огромным, от стенки до стенки, столом. Возникла напряжённая пауза, а потом грянул гомерический хохот - "социалисты" оказались по бокам нашей советской делегацией по одну сторону стола, "капиталисты" - напротив.
   Угомонились лишь тогда, когда появился польский замминистра иностранных дел, который вроде как охарактеризовал то, что у нас принято было называть текущим моментом. В конце он, зыркнув глазами на стоявший передо мной вчерашний красный флажок, завёл речь о Варшавском восстании, сказав, что советские войска намеренно притормозили перед польской столицей в ожидании, когда фашисты добьют варшавян и солдат "армии людовой", руководимых лондонским правительством в изгнании.
   Все взгляды обратились на меня, надо было реагировать. Поднатужившись, я выдал нашу трактовку событий - необходимость перегруппировки войск, ожидание отставшего тыла и прочее, чувствуя, что мне не очень-то верят. Вот так с этого и пошло - чуть что, вопрос в адрес советской делегации, причём и "свои" из соцлагеря норовили куснуть, а мне приходилось только отдуваться. К тому же рабочим языком был английский, и мне ещё приходилось переводить всё это на ушко моему чеченцу, который нетерпеливо дёргал меня под столом.
   Единственной, кто тупо поддерживал меня по всем идеологически острым вопросам, была гэдээровская делегация, но восточные немцы были настолько больше католики, чем сам Папа Римский, что даже мне было порой неудобно. Кстати, с ними была связана и одна из организованных для нас экскурсий. Повезли нас в Ошвенцим, так звучит в польском произношении Освенцим, страшный гитлеровский лагерь, а теперь поразительной силы мемориал.
   Уже после посещения первых бараков с выложенными по стенам полуистлевшими вещами, детскими куколками, женскими косами, зубными протезами, оставшимися от убитых и замученных здесь евреев, цыган, русских, тех же поляков, все члены делегаций стали искоса поглядывать в сторону немцев, а поляки и вовсе не скрывали злости. Те поняли намёк и тихо-тихо направились в сторону ожидавшего нас автобуса, поёживаясь от направленных на них взоров.
   Оставшиеся пошли в крематорий и разбрелись, рассматривая вывешенные там большие фотографии гор трупов, черепов, костей. Жуткое зрелище. Я по извечному своему глупому любопытству заглянул в одну из топок и что же я вижу?! На внутренней стороне печной дверки процарапанное гвоздиком слово "Вася". Слава богу этот наш Василий не удосужился прописать полную традиционную формулу "Здесь был Вася". Вот уж воистину и смех, и грех. Я наскоро украдкой захлопнул дверцу, чтобы никто больше не увидел, но, обернувшись, наткнулся на Тадеуша, нашего партсекретаря с конгресса, который оказался на поверку отличным мужиком. Но тот его взгляд на меня я не забуду никогда.
   Да, пора сказать пару слов о составе участников. Из социалистов были все, кроме Албании. А капиталисты были представлены молодёжными организации самого разного толка: христиане-демократы, либералы, троцкисты, маоисты и прочая и прочая. Один был только коммунист, не поверите, из Шотландии.
   О нём хочу сказать особо. Шотландец был рыжим парнем в очках, ходил в клетчатом килте, ну то есть в юбчонке, которую уже многие пытались задрать в желании узнать, что он под ней носит. Так вот этот чудик на заседаниях в основном отмалчивался, а тут вдруг взял и пригласил к себе советскую делегацию, Тадеуша и кого-то ещё из социалистов, как я понял, для задушевной беседы с братьями по идеологии. Чеченец не пошёл, но выдал мне специально припасённую для таких случаев бутылку водки "Посольская".
   Начали мы с виски "Белая лошадь" и светской беседы о том, о сём, в основном о погоде в родной стране хозяина. В основном пили-то мы, славяне, но и шотландец, чувствовалось, тянулся за нами. Закуси он, паршивец, не приготовил, пришлось, как говорится, под занюх рукава пить. Уговорив его "лошадку", принялись мы за мою "Посольскую", ну, думаю, самое время за политику поговорить. Глянул - а шотландец-то совсем зачах, и глазки его из-под очков разом и на меня, и на Тадеуша смотрят, а мы всё-таки друг против друга за столом сидим. И затянул ещё песню тягучую на манер волынки.
   Тут мы его под микитки взяли и усадили на подоконник перед открытым окном, чтоб очухался. Только вернулись к столу, чтоб остатнее на посошок допить, вдруг ах и нет у окошка нашего собеседника в юбочке. Мы из окна высунулись в поиске трупа, а он нам снизу кричит, мол, всё окей, жив я и здоров, и вроде ту же песенку поёт, только голосом слегка протрезвевшим. Слава богу, второй этаж и клумба под окном. Но ногу всё же вывихнул. Наутро, хоть и на костылях, нашёл меня, долго жал руку и бурно благодарил, всё время повторяя, что если бы не моя русская водка, был бы уже у ангелов.
   Дни политических дискуссий и ежевечерних увеселений проскочили быстро, а перед отъездом попросил я поляков, с которыми здорово сдружился, завезти меня по дороге в город Краков. А дело в том, что в Москве перед выездом бабушка дала мне записочку с адресом дома графа Котляревского, дочкой которого была, и попросила при возможности найти его имение и ему поклониться. Так и сделали, на машине доехали до Кракова, удивительно быстро нашли этом дом на круглой площади перед каким-то памятником.
   Постучали, вышла паненка, о чём-то долго говорила с моими друзьями. Они перевели, что никакого графа в глаза та не видела и слыхом не слыхивала, живёт в особняке семь семей, а дом капитально переделали в 30-х годах. Добавив, видно, на всякий случай, что никаким "храпья" (графьям по-нашему) дом они ни в жисть не отдадут, она потом всё же сменила гнев на милость и пригласила меня на чай. Но я с благодарностью отказался. Как-то неудобно было. И потом поручение бабушкино-то я же выполнил.

 

Кофейная гуща

   В студенческие годы чему только не научишься. Нет, я не о той науке, которую тебе пытаются вдолбить в голову наивные "преподы", намного ценнее казались другие знания, подхваченные в курилке между лекциями или во время немудрёных студенческих пирушек. Вот диамат с историей научного коммунизма, сдав на "отлично", благополучно забывал наутро после экзамена, а запрещённых Вернадского и Чаянова, о ком можно было услышать только в институтских кулуарах или от уж очень рисковых профессоров, помню и по сию пору.
   Был у нас такой ничего уже не боявшийся старикан, чуть не столетний, из дореволюционного университетского поколения, непонятно как выживший, так он, тряся козлиной бородкой, со смехом рассказывал, как принимал экзамены у ребят, вернувшихся с Гражданки и ходивших в будёновке и шинели до пят. От группы таких заслуженных ветеранов той братоубийственной войны обычно выбирался один, самый умный, и сдавал за всю группу, сдавал хорошо. А как иначе, если на стол перед экзаменатором небрежно выкладывался "маузер" с взведенным курком.
   Друзья с психфака устраивали подпольные спиритические сеансы, на которых мы, крутя тарелку, с замиранием сердца такие вопросы доморощенному медиуму задавали, что, если б не студенческое братство с круговой порукой, гореть сизым пламенем идеологического очищения. Но уж больно тянуло нас к чертовщинке после засушенных донельзя лекций по истории и философии. Народ был всё больше шустрый и любопытствующий, можете судить по одному студиозусу, производившему много шума вокруг себя. Имею в виду Жириновского, меня на два курса моложе, уже тогда всех достававшего своей неуёмностью.
   Я в духе бытовавших увлечений занялся хиромантией, боязливо прозывавшейся "дактилографией". Достал из-под полы на книжном развале на Лубянке под оком первопечатника (то ли Кирилла, то ли Мефодия) перепечатку курса лекций, изданных родным московским университетом аж в 1913 году и, хватая всех за руку, бодро практиковался в чтении судьбы по хитросплетению морщин на ладони. Если всё вырисовывалось хорошо, удостаивался благодушного хлопка по плечу, если нет, мог схлопотать и по шее. Но ещё больше преуспел в гадании на кофейной гуще.
   Дело оказалось немудрёное, а все секреты технологии подглядел у бабушки-старушки в Армении, куда занесло меня к друзьям на летние каникулы. Выпиваешь чашечку кофе, изумительного по вкусу, который только армяне и могут приготовить из промолотых до пыли в ручной цилиндрической мельнице маслянисто-черных зерен. Потом, обязательно левой рукой, крутанёшь кофейную гущу в чашке и всё, остальное зависит от полета твоей фантазии.
   К примеру, разглядел загогулину во всплеске гущи - называешь рогом изобилия и пророчишь жизнь в достатке, завитушки - встретишь подругу жизни кудрявую и весёлую, рожки - то ли бабником будешь, то ли жена изменит, выбирай по ситуации. Девушке мозги запудрить лучше способа нет, особенно в интимной, так сказать, атмосфере, то есть винишко недорогое на столе, мраку побольше и свечной огарочек поменьше. Чего я им, простушкам, только не нагадывал, и суженого, на меня похожего, перстом в подтверждение тыча в кофейную гущу, и детей сколько будет в замужестве, и соперника чёрного различали они в чашечке по моей подсказке. В общем, чего хотел, того и вертел.
   И вот, уж поверьте на слово, иногда, дурачась, увлекался и нёс какую-то ахинею, явно не из меня исходящую, а будто оракулом потусторонним на ухо нашёптанную. И народ затихал, как бы в транс впадая и гласу этому внемля. Самое удивительное, что многое из того действительно сбылось, знаю по рассказанному немного нервными голосами в телефонных разговорах со студенческими друзьями и подругами много лет спустя. До сих пор, как вспоминаю те времена, думаю, что же это было и чего это я так испугался потом, резко завязав с гаданием.

 

Необъятное

   Я в своё время учился, и довольно успешно, в Московском государственном университете и уверен, что университетское образование, полученное в нём на любом факультете, шире и универсальнее, чем даётся в других учебных заведениях. Но, конечно, прав был великий Козьма Прутков, сказав, что нельзя объять необъятное. Поясню мысль на примере.
   Родители из заграничной командировки привезли мне синтетическую шубу, и радости моей не было предела. Тогда, в середине 60-х прошлого века, синтетика только появлялась у нас и достать что-то из этого материала было на грани возможного. А тут целая шуба, то есть верх пижонства. Но очень скоро радость моя поутихла. В Москве поползли слухи, что появился то ли шпион, то ли маньяк, который в толпе вкалывает бедным людям какую-то гадость.
   Я как-то сразу догадался, в чём дело. А дело было в том, что зимой, особенно во влажную погоду, синтетика накапливала статическое электричество и била носителя вещи либо ближнего твоего разрядом. Скажем, отстояв как-то очередь за котлетами в продмаге на Смоленской, протягиваю я чек продавщице за прилавком, а её тут же весьма ощутимо бьёт током. После нескольких случаев такого рода и едва избежав мордобития стал я, в шубке своей будучи, людей сторониться и в физический контакт не вступать.
   И вот как-то, приехав на занятия в университет, потянулся я к металлической ручке огромной двери высотки на Ленгорах, и тут из меня выскакивает особенно крупная молния. Ощущение, скажу вам, не из приятных. Соответствующей была и моя реакция. Я взвизгнул и произнёс (в переводе на современный язык, ибо тогда обходились обычным матюжком) следующее: "Блин! Грёбаная шуба! Опять током ударило!".
   И тут слышу сзади профессорский басок: "А за такие слова, студент, на экзамене можно и пару схватить. Ибо это не ток, батенька, а статическое электричество!". Пришлось преподу объяснять, что я с гуманитарного факультета и в физике не бум-бум, на что я получил укоризненный ответ: "Но вы всё же в университете учитесь!".
   Он, конечно, был прав, но многое, как мне кажется, зависит не только от источника знаний, но и от получателя оных. Поясню ещё на одном примере. Наш факультет располагался в старом здании университета на Моховой, рядышком с медицинским, и подружился я с одним гавриком оттуда, постарше меня. Пленил он меня тем, что как-то провёл на экскурсию в морг, а ещё более - умопомрачительным подарком. Это был вываренный им самим (по крайней мере он так сказал) и умело переделанный в пепельницу настоящий человеческий череп.
   Так вот, встречаю я его как-то в нашем дворике, а он мне и сообщает, что выперли его, несмотря на то, что был уже на третьем курсе. Так что возвращается он в своё провинциальное Кукуево, но рассчитывает поработать и со своими тремя курсами медфака врачом. Я его вопрошаю, мол, успел ли для этого набраться знаний. А он мне: "А как же?!". "Кстати, - говорю, - посмотри, у меня плечо правое что-то болит...". Мой дружок оттянул ворот рубашки, с умным видом помял плечо и выдал диагноз (передаю слово в слово): "Ну, это херня какая-то...".
   Так вот, в заключение скажу, что на всю жизнь осталось у меня опасливое отношение к вещам синтетическим, а также к врачам - молодым недоучкам.

 

На целине

   Случилось это в далёкие шестидесятые прошлого столетия. Была тогда такая практика посылать студентов в летние каникулы на стройки коммунизма. Под неусыпным оком комсомольской организации формировали бригады, выдавали парадную форму с красочными нашивками и под гром военного оркестра и отеческое напутствие старших товарищей из родной и единственной партии отправляли эшелонами далече. Были такие, особенно среди девиц, которые всячески старались откосить от этого дела, но в большинстве своём ребята ехали, если и без особого энтузиазма, то со здоровым интересом. Поди плохо, и мускулятину на физическом труде накачаешь, и с друзьями на лето не расстаёшься, да и заработать можно не хило.
   Правда, в моём случае с последним некоторый облом вышел. Спустили сверху указивку перейти на коммунный подряд, то есть кто сколько ни заработает, всё шло в общий котёл, а уж из него, за вычетом большого кусмана начальству, от остатка всем поровну. Сами понимаете, в строительном деле от тех же девиц как от козла молока, да ещё филоны всегда найдутся, какой уж тут делёж по-братски.
   Но деваться некуда, народ мы подневольный, жили-то по лозунгу "партия сказала - комсомол ответил "есть". Причём, в духе того времени, приняли решение на общем комсомольском собрании и подали его под гром барабанов как инициативу снизу. А прицепом прошло и предложение какого-то поганца с репутацией стукача ввести на весь рабочий сезон "сухой закон". Проголосовали, как водится, хоть и со слезами на глазах, но единогласно.
   Особенно всё же не унывали. Прибыли на какую-то занюханную станцию, с песняком доехали на открытых грузовиках до целинного совхоза, отстояли положенное время на митинге и разъехались по отделениям. Попал я со своей бригадой в самое дальнее, и выпало нам строить коровник. Там, на месте, нам сразу же честно объяснили, что и коровник на фиг кому нужен, коров-то пара дохлятин и вряд ли больше когда будет, и мы здесь не пришей кобыле хвост. Но разнарядка из центра получена, значит кровь из носу, а строить надо.
   Нам только площадку в степи очертили, материал подвезли, кое-какой инструмент подкинули, а остальное, дескать, сами докумекаете, не зря же государство в ваше образование страшные деньжищи втюхивает. Что мы изучаем историю с филологией и многие и корову-то только в киножурнале "Вести с полей" видели, а об её обиталище вообще никакого представления не имеют, местное руководство совсем не колыхало. Хорошо ещё, в бригаде случился "старик", пришедший в институт, как Ломоносов, из провинции с производственным стажем. Он-то и взялся руководить процессом, а то ведь могли с таким же успехом и гарем ненароком построить.
   Творили всё больше по наитию, увлеклись, вкус почувствовали к непривычному делу и скоро стало что-то получаться. Подсмотреть да подучиться бегали на соседнюю стройку, где вкалывали, в отличие от нас ни на секунду не отвлекаясь, так называемые "шабашники", приехавшие из Армении на целину, как тогда с показным презрением и затаённой завистью говорили, за "длинным рублём". Вот где было мастерство так мастерство, любо-дорого смотреть. Да только построили магазин армяне в одночасье и побежали другой объект возводить, а нам опять в собственном соку пришлось вариться.
   Начальство нас позабыло-позабросило, хоть кормили исправно как на убой в совхозной столовке. Разносолов особых не было, но щи наваристые с кусищем мяса да каши душистые нам, студентам недокормленным, райской пищей казались. К тому ж случилась мимолётная любовь у одного из наших с заведующей сепараторным цехом, от которой и нам сметаны как масло густой и других молочных деликатесов перепадало. Поняли мы, отчего в народе страсть к молочным рекам с кисельными берегами.
   Худо-бедно достроили и мы свой коровник, а заодно за полтора месяца телом налились, прогнали с лиц бледность городскую, загорели тёмным крестьянским загаром, перешли в общении на простую понятную речь с матюжком заковыристым. По общему убеждению, стройка всем в прок пошла и получилась конфетка. Оставалось объект сдать. Тут и нарисовался главный инженер совхозный, которому надлежало акт приёмки подписывать. А тот как глянул на нашу гордость, так аж зашёлся от смеха. "Что стены кривые и крыша скособочена, - говорит, - ещё куда ни шло, а на кой ляд вы башенку идиотскую сверху присобачили?" Мы объясняем, мол, с неё сподручней коров, с тучных пастбищ возвращающихся, высматривать и доярок зычным гласом на дойку созывать. А кривизна некоторая - то, дескать, влияние на архитектуру раннего модернизма и немножечко кубизма.
   Ну, тут дядя совсем с копыт и ну по траве кататься. Кричит сквозь слёзы (в литературном изложении): "Хрен вам еловый, а не акт, на месяц ещё останетесь ваше уродство такое-сякое в коровник нормальный переделывать". Ну, мы, естественно, завяли, а наш батяня тут инженера с земли эдак нежно поднимает, что-то на ухо нашёптывает и к общежитию ускоренным шагом ведёт. Остались мы в тоске и ожидании, и уж сами злым глазом косим на рук своих творение. Часа не прошло, бежит "старик", радостно бумажкой в воздухе помахивает, а за ним и инженер маячит, вихляющей походкой к нам подтягивается и нос алеющий ручкой прикрывает. "Ладно уж, - говорит, - отпускаю вас, блаженных, учудили так учудили, мы тут посоветовались и решили ваш коровник под дом культуры пустить".
   То-то веселья было. Послали гонцов за горючкой, на "сухой закон" положив что следует с прибором, других - к казахам местным за бешбармаком (это блюдо такое из баранины с домашней лапшой - вкуснотища неописуемая). Вечером сабантуй отвальный устроили, начальство пригласили речи и тосты во здравие советского студенчества провозглашать. Все чокались стаканами с разрешённым по случаю кислым вином и запивали более приличествующим напитком, укромно расставленным извилистой змейкой под праздничным столом.

 

Декан

   В пору моей учёбы в МГУ среди немногих "преподов", которых вправду, а не только в канун экзаменов, любили и уважали, был декан. Моложавый, с короткой стрижкой, не чурающийся запанибрата побалакать со студентами, а при случае и рюмашку с ними опрокинуть, был он, можно сказать, нашим кумиром. Вот как-то бегу по коридору, на лекцию опаздывая, вижу, стоит он с двумя студентами и вроде бы мирно так беседует. Вдруг раз - и мне руку тянет. Я за руку ухватился, трясу в приветствии, мол, здравствуйте, уважаемый, извините, спешу, на лекцию опаздываю. И дальше галопом.
   После лекции встречаю тех двоих, они смехом заливаются. Оказалось, он их поймал и отчитывал за опоздание, хотел и меня на бегу выловить, да после моего горячего рукопожатия совсем растерялся и отпустил с миром. Но это что, а другой раз сидел в гальюне, бумагой себя по внезапной нужде заранее не обеспечив. Дело закончив, встал на толчок, заглянул к соседу через перегородку, вижу, сидит "орликом" салажонок, затылок бритый, только уши торчат, газету "Правда" читает. Я ему, мол, отчекрыжь газетки, безбумажный я оказался. А он лишь макушкой побагровел и нос ещё ниже в газету. "Ну, и жмот ты, - говорю, - ушастый, ладно, без твоей "Правды" обойдусь".
   Вышел и дай, думаю, обожду читателя прижимистого, скажу пару ласковых о наболевшем. Тут дверь отворяется и он, декан наш, очи долу и рысью по коридору. Я аж чуть опять не присел. Мне ж ему зачёт по диамату назавтра сдавать. Но обошлось, то ли не узнал, то ли по интеллигентности своей вид сделал. Только уже через год, на выпускном вечере набрался храбрости после праздничных возлияний, напомнил ему эпизод, извинился и всё же спросил, узнал ли он тогда меня. На что получил ответ: "Я своих студиозусов не токмо по физии, но и по запашку узнаю".

 

Чукча

   Институт стран Азии и Африки, где я учился, считался трудным, и поделом. Не каждому легко давались восточные языки да и необходимость переваривания столь большой массы информации не каждому было по нутру. А потому кое-кто бросал это дело или переходил на другой факультет МГУ, что казался полегче.
   А вот к нам за время моего шестилетнего пребывания перешли лишь два студента. Один - из страшно "закрытого" ВИВЯ (Военный институт восточных языков под эгидой Главного разведывательного управления). Этот, объяснивший свой переход нежеланием военной карьеры, запомнился своим гонором и нахальством, а второй, что удивительно, перешёл к нам с медицинского факультета. По фамилии он был Маевский, приходился сыном родненьким известному в то время журналисту-международнику, ну то есть был из блатных, но этим не кичился.
   Первый стал сразу по понятной причине любимчиком на военной кафедре, а второй, видимо, в силу бьющей в глаза интеллигентности - наоборот. Основным преподом на этой кафедре был у нас майор Иванов, чукча по национальности, чем он очень гордился и строгостью своей пытался прервать всяческие ассоциации с известными анекдотами. Гордился и тем, что, как он говорил, прошёл всю войну "от звонка до звонка".
   Так вот, этот чукча стал постоянно шпынять бедного Маевского по любому поводу. На одном построении перед лекцией он велел ему выйти из строя и проорал, мгновенно пунцовея,:
   - А где же это мы были, красное вы наше солнышко, на прошлой лекции?!
   Маевский, вытянувшись во фрунт, проблеял:
   - Виноват, товарищ майор, болезнь сломила.
   - А что это за болезнь такая, позвольте узнать, что не позволила славному воину посетить мою лекцию по боевой тактике нашего предполагаемого противника?
   - Эндометрит, товарищ майор!
   Майор ещё более побагровел и рявкнул:
   - Эка, чем решил напугать меня! Да я всю войну прошёл от звонка до звонка с этим эндометритом и ничего, как видишь, живой и здоровый стою перед тобой!
   В силу своей медицинской неграмотности мы не сразу врубились в юмор ситуации, но когда по строю из уха в ухо прошла информация о смысле названия недуга (воспаление матки у женщины), строй снесло с ног как взрывной волной, а ржач был слышней, чем разрыв атомной бомбы над Хиросимой.
   С того момента майору Иванову, естественно, прилепилась кликуха "эндометрит", а слово вошло в студенческий лексикон в выражении "эндометрит твою мать". Но самое удивительное, что майор Маевского и пальцем не тронул, а даже, можно сказать, зауважал.

 

Казус

   В моей студенческой жизни случился вот какой казус. Был у меня знакомец с филфака. Не то чтобы друг не разлей водой, а так, приятель. Факультеты наши соседствовали в старом здании МГУ на Моховой да и проживали рядышком: я в Брюсовском переулке, рядом с Моссоветом, а он - напротив, через Тверскую, в угловом доме с окнами на памятник Юрию Долгорукому. Так что сталкивались частенько. Звали его Васей, но как-то не подходило ему это имя, и в студенческой братии величали Василием. А потому как был он по нашим меркам "стариком", пришёл в студенты после армии, уже членом партии и к тому ж был партсекретарём на своём курсе. Таких было не густо, филфак традиционно был девичьим заведением, и в шутку поговаривали, что там учится пара запуганных мальчиков и 300 девочек с очень голодными глазами.
   Надо сказать, что я кое-кого из филологинь знал довольно хорошо, да и грех было бы не заглядывать в это девичье царство. Но заглядывал я к ним и по другой надобности. Знакомый студент с психфака, который располагался вместе с филфаком в левом флигеле, если смотреть на фронтон старого здания МГУ, подрядил меня работать перципиентом по трульнику за сеанс. Это не какое-то ругательство, а обозначение подопытного, который воспринимает телепатические сигналы. Или не воспринимает, как в моём случае...
   Дело в том, что тогда питерский профессор из ЛГУ Васильев проводил у нас в подвале эксперименты по передаче мыслей на расстояние. А кончилось это полным обломом, и не из-за меня. Меня всего-то проэкпериментировали раза три (т. е. на 9 рубчиков, а это как никак равнялось трём бутылкам водки по 3.07 руб. по тогдашней цене) и погнали, потому что лезли мне тогда в голову мысли только о девочках и только что упомянутом напитке. Профессор пришёл к выводу, что телепатические команды вдвое успешнее воспринимаются девушками и перешёл исключительно на них. Тут партком факультета под впечатлением свежего ещё предания анафеме капиталистической проститутки кибернетики разогнал злыдней-телепатов и уберёг тем самым девственно чистые умишки наших комсомолок от тлетворного влияния лжеучений.
   Тьфу чёрт, чуть не забыл про Васю... Ну так вот, поймал он меня как-то в институтском коридоре и говорит, мол, так и так, приехали к ним на филфак две студенточки на недельку из Сорбонны для повышения квалификации. По-русски лопочут, но не очень, а ты, мол, во французском хорош, так что помоги их обустроить. Я, конечно, с радостью согласился, и договорились мы встретиться после лекций во дворе.
   Представил он меня, я ножкой шаркнул, поприветствовал девиц на их родном языке. Но они сразу заявили, что принципиально говорят только по-русски. Одна-то точно соответствовала нашему представлению о француженке - стройная лучезарная блондинка с серо-голубыми глазками и с косой до пояса. Но что-то было в ней и от "тургеневской девушки", и точно, оказалось, что бабушка - русская. А вот вторая - пигалица в круглых очках, уже заслужившая кличку "Пиаф", т. е. по-нашему "воробышек", и ужасно бойкая и въедливая.
   Только разговорились, бежит к нам Васин дружок в растрёпанных чувствах и кричит ничтоже сумняшеся присутствия дам: "Представляете, мужики, все деньги из кармана спиз...ли! На минуту пиджак в аудитории оставил, и вот теперь без копейки. Одолжите рублик на столовку - жрать хотца!". Василий, дабы замять скорей такую непотребность, сунул ему аж трояк и пинком под зад сопроводил в направлении столовой. Но вот тут-то и образовалась завязочка казуса.
   Пиаф немедля сделала стойку на незнакомое слово и спрашивает нас: "А что такое "спиз...ли"? Вася умело разрулил ситуацию, озабоченно сказав: "Потом объясним, а сейчас побежали в кафешку перекусить и ко мне домой - там мама ждёт и стол готовит". Заходим тут же на углу Тверской в шикарное кафе "Метрополь", и Василий светским тоном заказывает чёрный кофе с лимоном и фирменное блюдо - яблочный пай. Я, помнится, подумал: "Не иначе как студенческий совет деньжат подкинул на культурную программу".
   Пирог вызвал, как и ожидалось, бурю восторга, а вот кофе... Чувствовалось, что наши иностранки еле сдерживают гримасу на лице. Не сдержалась, вестимо, Пиаф, спросив со скабрезной улыбочкой: "Чего это вы, русские, учудили пить кофе с лимоном? Нельзя же так поганить его божественный вкус!". Я еле удержался, чтобы не съязвить насчёт любимых французами лягушек и других непотребностей, а Вася популярно объяснил, что лимон добавляет кофе остроты, а главное - очень полезен витамином "С".
   Закончив трапезу, отправились к Васе, где вовсю хлопотала, искрясь приветливой улыбкой, сухощавая его мамаша, из тех, кого тогда называли "недобитой интеллигенцией". Стол был по-нашему обильным, но, я бы сказал, с оттенком светскости. На этом фоне довольно уморительно выглядело то, что девочки, доев каждое блюдо, отламывали от хлеба корочку и с самым серьёзным видов вытирали тарелку, а корку отправляли в рот. Так их в Сорбонне, видно, обучали нравам и обычаям русского народа.
   Разговор всё больше крутился вокруг филологии, ибо Васина мама была доктором этой науки и преподавала на том же филфаке, и по всему было видно, что русский в Сорбонне преподают углублённо и со знанием дела. Чувствовалось, что в преподавании принимают участие и выходцы из России. А то откуда бы нашим французским девицам знать, например, что в штофе помещается 1/10 ведра водки, а шкалик - это 100-граммовая рюмка.
   И тут, когда уже подали кофе "летте" (т. е. с молоком и слава богу без лимона) эта самая Пиаф, вытаращив глазки на маманю, спрашивает: "А что такое "спиз...ть"? Ну, немая сцена в духе "Ревизора", Васина мама в отпаде, а он что-то там мямлит. Тут уж я решил взять в руки ситуацию и на хорошем французском, доставшемся в наследство от бабушки "голубых" кровей, стал объяснять, что это нехороший синоним слова "украсть". Почему-то привёл в пример французское ругательство "la bite encadre", в переводе на русский - "вагина в рамочке". Дело в том, что я тогда составлял словарик матерных слов и выражений во французском языке, который, кстати, у меня тоже вполне благополучно спиз...ли в институте.
   Вот такая история приключилась. До конца недели мы ещё проваландались с француженками, сводили их в этнографический музей, ещё куда-то, встречали рассвет на Ленинских, теперешних Воробьёвых, горах и побывали у них в гостях в боксе университетского общежития на тех же Ленинских горах. Иногда появлялось ощущение, что девочки не прочь были углубить, так сказать, наши отношения. Но, будучи с Васей уже закоренелыми "гомо советикус", мы на это не пошли и, гордые от своей сознательности, проводили их с вокзала в родной Париж, оставшись платоническими друзьями.
   Но чтобы быть совсем честным (а быть таким я дал зарок самому себе перед написанием мемуарных очерков), скажу, что мы с Василием были отмечены (устно) руководством Международного студенческого совета МГУ за отлично проведённую операцию по приёму француженок (а мы и не заметили отеческого догляда за нами). Мы даже были поощрены (материально) в виде компенсации издержек принимающей стороны. Правда, мы немного поломались, но денежки всё же взяли - это ж не иудовские сребреники, а наши родные советские рубли.
   Довольное нами начальство под отчёт о проделанной работе продолжило поручать нам опеку иностранных студентов. Запомнились три индианки, только приехавшие поступать в МГУ, гордо неприступные и одержимые идеей поскорее выучить русский. Они, помню, попросили купить им шальвары, а то поддувал под сари холодный московский ветерок. Мы с Васей не придумали ничего лучшего как прикупить в "Военторге", что в квартале от Ленинской библиотеки, пару солдатских кальсон. Девочки были в восторге от "шальвар", носили их постоянно, часто забывая завязывать нижние кальсонные завязочки.
   Апогеем одиссеи этой специфической общественной нагрузки явилась работа с двумя сенегалками, прекрасными своими классическими фигурками и красотой Нефертити, но иссиня-чёрными как смоль. На них мы с Васей всё же сломались, прости, Господи и КПСС, наши грешные души. Под напором чёрненьких красоток рухнула стена нашей идеологической девственности и оказались мы в их кроватках всё того же бокса общежития на Ленгорах. Это было, доложу я вам, нечто неописуемое, т. е. по выключении света и спешного раздевания описывать, кроме белков глаз и белоснежных зубов, было нечего. Всё приходилось делать наощупь, и это всё было восхитительно.

 

Любопытство

   Когда я вспоминаю себя в возрасте мелюзги, первое, что приходит в голову, это обострённое, снедающее чувство любопытства. Всё хотелось увидеть, пощупать или попробовать на язык, повсюду сунуть свой нос, по которому и получал за это время от времени. Первые годы своей жизни, так уж сложилось, провёл я у бабушки на Тверской, а со второго класса жил на Усачёвке, недалеко от Новодевичьего монастыря и военной академии им. Фрунзе.
   А ещё в пределах нашего ребячьего ареала была с одной стороны Зубовская площадь, а с другой - Усачёвский рынок и опять же Усачёвские бани. Это была наша вселенная, за которой располагалась "терра инкогнита". А ещё был двор, вернее два: большой и маленький. В большом располагался магазин, в котором продавалась масса вкусностей, а за углом дома был закуток, где складировалась тара. Но это для взрослых она звучало так глупо. А для нас её деревянные ящики были материалом, из которого можно было сделать всё что угодно: выстругивались сабли, ружья, ходули, мастерились самокаты и много ещё каких полезных вещей.
   Там же стояли огромные бочки из-под продаваемых в магазине солёных огурцов. Иногда на дне оставалась пара-тройка огуречных "лаптей", которые мы тут же и оприходовали под ломоть черняшки и божественный рассольный запашок. А с самой бочки можно было снять железный обруч (правда, и получить за это по шеям от продавца), который превращался в "серсо", а по-нашему - в колесо, которое можно было катать с грохотом по всему двору.
   Второй дворик, маленький, был за дворничьим сараем и на зиму заливался под каток, а вообще соседствовал через высокий деревянный забор с военно-воздушной академией. Там была запретная территория, но мы в сумерки со страхом, но лазали туда через забор, в основном за выброшенными на помойку журналами "Военный вестник". Уж больно интересные были там картинки нашего оружия и оружия наших потенциальных противников (тогда это были безусловно США, а кто сейчас, и не скажешь однозначно).
   Дворовая ребятня подразделялась на нас, мелких, и старших, которых мы уважительно называли "мужиками" и побаивались - были среди них и приблатнённые, с "фиксой" на зубе и крепкими кулаками, которые они, не задумываясь, пускали в ход, бывало, и в нашу защиту. У них были свои забавы, самой интересной и таинственной из которых было ходить в Усачёвские бани подглядывать за голыми бабами. Однажды и я увязался за ними, но на беду свою повстречал бабушку, возвращавшуюся с рынка, и был с позором отправлен восвояси. Так и не приобщился я к той забаве, а жаль.
   Обострённое чувство любопытства, которое сходно с тягой к запретному плоду, я сохранил и в студенческую пору. Учась в ИВЯ, постоянно шастал на лекции в психфак и филфак, благо располагались они в одном с нами здании старого университета на Моховой. К "психам" меня тянули выездные лекции первого советского парапсихолога, профессора ленинградского университета Васильева, а на филфак, это "бабье царство", - несколько другой, но тоже понятный интерес.
   В моём институте было два отделения: историческое и филологическое. Я был историком, но не сунуть свой нос в дела друзей-соседей было не в моих правилах. И что самое смешное - почёрпнутые из чужой лоханки знания намного лучше сохранялись в памяти. Вот до сих пор помню из тех лекций, что два брата-монаха греческих Кирилл и Мефодий поначалу придумали сложную, рисунчатую глаголицу, а потом уж кириллицу, ставшую всеобщей славянской грамотой, кстати, намного лучшей латинообразных европейских алфавитов.
   Поначалу в ней было 43 буквы, потом Пётр Первый в 1708 году выкинул буквы "кси", "омегу" и четыре "юса" и упростил начертание остальных. При императрице Екатерине исчезли "пси", "иже" и "зело", а большевики лихо расправились с "i", "фитой", "ижицей" и "ятем". А вот великий Карамзин добавил букву "ё", став писать в стихах "слiозы" через новую букву. Жаль, что мы её почти совсем ныне потеряли. Вот и Лёвин из "Анны Карениной" превратился в "Левина", хоть и не был по задумке Толстого лицом еврейской национальности. И не поймёшь, где "все", а где "всё", где "передохнем", а где "передохнём", и почему набережная стала Кремлевской, деревня - Черемушки, а в Питере Сапёрный переулок стал чёрт-те чем... Сейчас, кстати, кириллицей пользуется 250 миллионов человек, но это число сокращается, а жаль эту в мире лучшую из азбук.
   От лекций на психфаке сохранил я трепетное отношение к цифрам и даже увлекался нумерологией. Вот, скажем, магическая сила числа "7" известна человеку с глубокой древности. А почему, вы думаете, на неделе бывает "семь пятниц" и надо отмерять именно "семь раз"? И не случайно неделя как важнейший временной цикл жизни состоит именно из семи дней, по окончании которых биоритм жизни резко меняется, отсюда и загадка "тяжёлого понедельника".
   По мнению поэта-философа Солона, жившего аж в VI веке до новой эры, жизнь человека состоит из 10 периодов по 7 лет, на окончание которых приходятся самые важные изменения в его жизни. Правда, наши психологи и астрологи поправили грека и считают, что, по их расчётам, под влиянием планеты "старости и смерти" Сатурна век человека на две семилетки больше, т. е. надо бы жить до 84 лет, и до 21 года - это детство, до 42 лет - юность, до 63 - зрелость, ну а уж после - старость.
   Касаемо же знаний, почерпнутых на филфаке, умолчу пока, а и там были истории - ну прямо, братцы, на отдельный том воспоминаний, ё-моё.

 

Вершина

   С рукописного листка, найденного средь моих конспектов по диамату от 1965 года:
   Удивительно, как только уживаются в моём соседе по институтской общаге, Кирилле Левиофантове, а попросту Кирюхе, две пламенные страсти: к альпинизму с туризмом и алкоголю. Собираясь на очередное восхождение и укладывая в рюкзачок айсбари и пару бутылок "Московской", он в предвкушении гармоничного слияния этих двух своих увлечений всегда бодро напевает: "Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не блевал".
   А ещё всем рассказывает, и ведь знаю, врёт, как сивый мерин, что как-то на Памире его с очередной заоблачной вершины пришлось снимать вертолётом бригаде спасателей. По просочившимся слухам, дело было не на Памире, а в селе Кокошкино под Саратовом и стаскивали его, изрядно при этом помяв, местные мужики с верхушки фонарного столба, под которым он с такими же раздолбаями-альпинистами "расстелил поляну". На спор взлез-то мастерски, а там, от страха намертво в провода вцепившись, так и застрял.
   На каникулы отправился в кругосветный круиз на каком-то огромном теплоходе и за такие деньги, что на пол-Жигуля бы хватило. Так что вы думаете, там учудил? Засел в каюте с такими же сдвинутыми по фазе дружбанами-туристами пульку расписывать. Да так они нарасписывались, что ни разу даже на берег не вышли, положив на все Римы с Лиссабонами, как говорится, с прибором. Да и приборы им не понадобились, их из каюты на принятие пищи силком вытащить не могли. Все удивлялись, в чём душа держится.
   А они, оказалось, в преферанс играли по системе "один плюс один", то есть за очко один бакс плюс стакан виски. В конце подсчитали, все остались при своих и победила дружба. Только весь выигрыш ушёл на виски, пришлось пассажирам по подписке скинуться горемыкам на обратный путь. Но провожали их как героев.
   Слава есть слава и, даже несмотря на сломанный в упомянутом несколько выше эпизоде нос, ходит Кирюха по институту гоголем, а вокруг на цирлах табуном девицы наши вьются и заглядывают в ожидании новых героических легенд в его щербатый, со снисходительной ухмылкой рот. И при всём при том учится этот олух царя небесного не сказать, чтобы плохо. И чем он преподов берёт, одному этому царю и известно.

 

Сборы

   Не знаю, как сейчас, а в мою бытность студентом к военной дисциплине относились весьма серьёзно, на военной кафедре нам в головы вбивали информацию об армиях потенциальных противников, а тогда их во вражеском капиталистическом стане было не на одну лекцию.
   Летом регулярно проводились военные сборы. Первые, с принятием присяги, были, помню, в Вышнем Волочке и на них чуть не произошло смертоубийство. На стрельбище мы под бдительным оком наставника обучались стрельбе из пистолета. И вот студент Рубик из солнечной и тогда ещё советской Армении, помаявшись с пистолетом, вдруг наставил его на широкую грудь отца-командира и, нажимая на спусковой крючок, говорит: "Глядите, товарищ майор, не стреляет".
   Майора спасли мгновенная реакция и прыткие ноги, которые его и подвели - рухнул он после рывка в сторону как сноп подкошенный. Думали инфаркт, ан нет, через минуту оклемался, и тут мы услышали такое, что пером не описать. В казённом изложении, была дана нелестная характеристика самому Рубену, его родственникам до третьего колена и его солнечной родине, а заодно и всем нам.
   Вообще прав был человек, не шла и мне в голову военная наука, зато в полной мере познал смысл поговорки "Солдат спит - служба идёт". Сладость сна вкушал под любым кустом, благо многие занятия шли на пленэре, но как-то был разбужен громовым капитанским окриком "Это что там за бардак лежит?", вытянут из-под раскидистой сирени у дверей штаба за кирзовые сапожки, и схлопотал я наряд вне очереди, хоть этой очереди в глаза не видал.
   Таких набралось трое, и страшно усатый старшина отрядил нас чистить солдатский сортир, пообещав, что если не отдраим до блеска, заставить делать это повторно своими зубными щётками. Спасла проклюнувшаяся по необходимости солдатская смекалка. За два флакона душистого одеколона "Шипр", который здесь принимался вовнутрь без закуси, подрядили водовоз и из шланга так отмыли отхожее место, что каждый считал долгом сказать нам спасибо. Правда, руки при этом держали за спиной.
   Учили нас, среди прочего, парашютному делу. Сначала укладке парашюта. Первое, что услышали от инструктора, это "Главное, хлопцы, не мочиться", что оказалось предупреждением не производить укладку в сырости. Второе - "слушать внимательно, а то я вас неправильно продезинформирую!". А потом нас, слегка подученных, марш-марш в самолёт и "На выход товьсь!". И страх, да такой, что на грани обмишуриться в штаны, что, честно говоря, и случалось.
   Зато какой восторг, когда над тобой распахивался шатёр парашюта, а уж на земле, если ноги-руки целы, просто кайф неземной. Один наш студент, пребывая в этой эйфории, выпутался из строп и бросился ловить других, чтобы ею, этой эйфорией, поделиться, но напоролся на строгий вопрос прапора "Курсант, где парашют?" (нет, вру, тогда ещё прапорщиков не было, их ввели вроде бы с 1970 года, значит, то был старшина). Курсант стал растерянно хлопать себя по спине и пузу и услышал вполне серьёзное продолжение: "Прыгал-то когда, парашют был?".
   По воскресеньям нам устраивали культмероприятия или по команде "На помойку марш!" гнали строем в баню, да ещё с песней и злым окриком "Почему зад не поёт?!". Однажды свезли на вышневолоцкую трикотажную фабрику. Мы слышали, что в городе преобладает женское население, но на себе это испытали, когда попали в круг хихикающих ткачих, почём зря щипавших оробевших солдатиков за разные места.
   Ну, и не забыть вовек команду "Принять туалет и строем с песней в пищеблок!" да ещё "Рот открывать на ширину приклада!". Кому как, а мне "щи да каша - пища наша" пришлись по нраву, хоть мясо на столе присутствовало лишь в виде прижаренных кусков сала, по одному на нос. Зато на дембель жареная картошечка с селёдочкой да под пронесённую в бутылке из-под "Боржоми" водочку из оловянной кружки - просто улёт без всякого парашюта.

 

Учения

   Давным-давно, в застойные времена, когда праздник 23 февраля ещё назывался Днем советской армии и военно-морского флота, по инициативе молодого майора генштаба, кстати, зятя кандидата в члены политбюро сами знаете какой партии, решили провести учения с целью выявления степени боевой готовности отдельных частей армии в случае внезапного нападения вражеских войск.
   Согласно разработанному плану под рабочим названием "проверка на вшивость", в режиме строгой секретности выбрали полковой гарнизон у чёрта на куличках, обрядили десантную роту в глухие чёрные комбинезоны без всяких знаков различия и поставили задачу внезапным налетом захватить знамя полка.
   Десантура высадилась ночью в примыкавшем к гарнизону лесу. Не встретив сопротивления, проникла в его расположение, скрытно окружила штаб полка и просочилась в вестибюль к дремавшему на часах у поста N1 у полкового знамени бойцу. Боец, оказавшийся первогодком, рядовым Пичугиным, безропотно отдал незаряженный автомат и флаг, хлюпая при этом носом и называя свирепо вращавших глазами десантников дяденьками.
   Захваченный в качестве "языка" сержант Мухамеддинов, профессионально связанный и доставленный с кляпом во рту в лес, даже по изъятии оного во время допроса на нарочито ломаном языке не смог при всём старании назвать фамилию полковника и только с трудом вспомнил свою.
   Выполнив поставленную задачу и умело заметя следы, группа глубокой разведки (ГГР) отправилась восвояси. Утром громоподобным звонком из Москвы был поднят из тёплой постели командир полка и начался вселенский тарарам. Пичугина нашли дрожащим мелкой дрожью и с подозрительным запахом из штанов в солдатском сортире, Мухамеддинова - в лесу, с забытым во рту кляпом и привязанным к сосенке, рядового Иванчикова - окопавшимся в семи километрах от расположения части с зарядным ящиком. Все остальные безмятежно проспали случившиеся страсти-мордасти в казарме.
   Меры воспоследовали незамедлительно. Полк был расформирован, командир на старости лет разжалован в младшие лейтенанты, Пичугин пошёл под военный трибунал. Офицеров полка разбросали по разным частям за Кудыкину гору. Результаты операции совершенно засекретили, проявившего инициативу майора на всякий случай комиссовали, тем более, что его тесть так и не стал членом, а вскоре и вовсе был сослан Послом в Гватемалу.
   Повезло лишь сержанту Мухамеддинову, который за неразглашение военной тайны получил знак отличника боевой и политической подготовки, да рядовому Иванчикову, который, как было выявлено в ходе служебного расследования, в данных условиях поступил в строгом соответствии со штатным расписанием на начало боевых действий. Последнего наградили недельным отпуском на родину, отправив поездом дальнего следования в противоположную от его села на Брянщине сторону.
   И всем было строго предписано держать рот на крепком запоре.

 

Былое

   Ныне я часто начинаю разговор с фразы "А вот в моё время...". Хочу уточнить, что моё время - это вторая половина прошлого века. В этот полтинник и вместилась вся моя сознательная жизнь. Не скажу, что ныне нахожусь в состоянии бессознательности, но пенсионный период - это лишь этап подведения итогов пройденного пути, приведения в порядок жизненного опыта в багаже памяти, короче, подготовки к Страшному суду.
   Вот основные вехи этого пути: студенчество, минвнешторг с загранкомандировками. А это были Вьетнам, Таиланд и пик карьеры в этом ведомстве - Торгпред СССР в Камбодже. До Камбоджи, которая при мне звалась Кампучией (в просторечье - Кампучка), было около десяти лет службы в правительственном аппарате Совмина СССР. Будучи кремлёвским чиновником, прошёл вечернее обучение в Академии внешней торговли и закончил аспирантуру своего родного Института восточных языков, а до того - ещё и трёхмесячную Академию марксизма-ленинизма, в студенческом быту известную как академия глупости и маразма.
   После Кампучки (время "перестройки", т. е. развала привычных вещей) я - председатель внешнеэкономического кооператива "Инфорком" при Институте США и Канады (была такая смешная форма перехода к предприятиям капиталистического типа). Там, поднакопив деньжат на использовании могучего мозгового потенциала сотрудников Института и продаже компонентов компьютеров для отвёрточной сборки, мы распались на несколько совместных компаний, мало-мальски напоминающих теперешние нормальные фирмы.
   Кстати, упомянутые компоненты были у нас скуплены на корню кооперативом другого НИИ, а мы, получив умопомрачительную прибыль, тут же попали под неусыпное око ОБХСС (отдел по борьбе с расхитителями социалистической собственности) и привычно готовились сушить сухари. К счастью, оказалось, что наши партнёры по сделке перепродали товар по пятикратной цене, и нас за скромность и остатки социалистической сознательности оставили в покое, переключив гнев за необоснованную прибыль на этих "спекулянтов".
   Работая в "Инфоркоме", побывал я в командировке в Лондоне, Женеве, Кёльне и Париже, в основном для заключения договоров о создании совместных предприятий. Пожалел, собираясь во Францию, что к этому времени моя бабушка уже почила в бозе, а то бы здорово обрадовалась. Это она обучила меня французскому разговорному ещё в детстве и предрекла, что побываю я когда-нибудь в Париже. Пригласил меня туда породистый красавец под два метра, француз из русской семьи белоэмигрантов, Жорж Иванов.
   Произносил он свою фамилию с ударением на "а", чтобы подчеркнуть дворянское происхождение. До этого он побывал уже в Москве и у меня дома в гостях, где мы под водочку хором распевали с ним хором "старинные" русские песни типа "Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал (Ворошилов) в бой нас поведёт". В первый же вечер приезда в Париж повёл он меня в кафе "Распутин", где представил одиноко попивавшему за столиком в углу ту же водочку князю Голицыну.
   Мы перетащили его за свой столик, и пошла чисто русская задушевная беседа, в ходе которой я посетовал на то, что высшая российская аристократия "профукала" Русь. Князь, не знакомый со словами-модернизмами, тут же заменил это слово на знакомое ему "просрали", во искупление чего нами был поднят очередной тост. Чтобы показать, что и мои родичи не лаптем щи хлебали, помянул я своего прадедушку графа Котляревского.
   И тут князь вспомнил, что и зампредседателя парижского Общества русскоязычных французов тоже Котляревский и тоже граф, а стало быть мой родственник. Мы, так сказать, не отходя от кассы, пошли в директорский кабинет, и Голицын стал названивать по разным телефонам в поисках своего друга Котляревского и таки нашёл его отдыхающим на Лазурном берегу.
   Граф, оказавшийся чуть постарше меня, сказал, что в родственниках не разбирается, а вот его девяностолетняя бабушка знает всё генеалогическое древо Котляревских, и что по возвращению в Париж он проконсультируется у неё и перезвонит мне в Москву. Телефончик-то взял, а вот позвонить так и не соизволил, а может, и не удосужился, да и понятно - на фиг ему какой-то дальний бедный родственник из Москвы? А жаль.
   Возвращаясь к делам "Инфоркома", скажу, что крупный куш мы сорвали с японцев за обзоры захиревших товарных рынков нашего дохлого народного хозяйства и ряд других аналитических документов. Провернули и ещё одну трансакцию, характерную для того времени. Минвнешторг ГДР только-только получил крупную партию наших "Волг", а тут замаячило объединение Германии. Восточные немцы с криком "На фига теперь козе баян?!" поспешили от них отделаться. А у одного нашего крупного предприятия лежала на счету крупная сумма в гэдээровских марках, попахивавших горелым. Вот мы их и отдали "нашим" немцам, получив назад кучу (т. е. около ста) "Волг", одиннадцать из которых стали нашим гешефтом.
   Все участники сделки буквально плавали в чувстве глубокого удовлетворения, а члены нашего кооператива числом, как вы понимаете, одиннадцать, получили вожделенное средство передвижения. Но, как поётся в песне, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал - на меня был совёршён мощный наезд со стороны грузинской мафии в лице колоритного Автандила, представившегося вором в законе. Я понял, что надо разбегаться, и пока морочил Автандилу голову, мы быстренько зарегистрировали несколько компаний под членов кооператива, по-братски разделили между ними денежки и были таковы.
   Я, уняв дрожь в коленях, возглавил совместное советско-американское предприятие "Амскорт", присосавшись к ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства - так она тогда ещё называлась, а сейчас, кажется, ВВЦ)) и получив целый этаж и половину экспозиционных площадей Павильона N 4 товаров широкого потребления в своё распоряжение. Партнёром с американской стороны выступил младший и, как оказалось, непутёвый, из трёх братьев, владевших Фондом Франклина, ворочавшим миллиардами долларов монструозным, на наш взгляд, империалистическим спрутом. Теперь-то и у нас таких компаний, называемых ПИФами (паевой инвестиционный фонд) пруд пруди.
   Американский партнёр был заносчивым снобом, смотрел на нас как на детей малых, пытался диктовать свою волю и в мелочах, подчёркивая исключительность американской нации, а потому её права первой брачной ночи в приобщении других наций к демократическому обустройству. Чего стоили хотя бы тезисы доклада, посланного нам по факсу для Генсека Горбачёва с указанием передать тому лично в руки для выступления перед международной общественностью. Возможности у нас такие, если правду сказать, были - в правлении состоял племянник Председателя КГБ Крючкова и родственник министра финансов Павлова, того самого, что уже в ранге премьер-министра погорел в пору ГКЧП. Напомню в скобках, что это была взбунтовавшаяся камарилья, пытавшаяся спасти СССР от развала, а коммунистическую идеологию - от поругания.
   Но мы, конечно, проигнорировали эту наглость, отражавшую тогдашнее отношение США к нашей перестраивавшейся стране. А Павлов, кстати, был человеком неординарным, как по уму, так и по комплекции (весил полтора центнера). Как-то по нашей договорённости он был приглашён в Нью-Йорк с неофициальным визитом прочесть лекцию о "перестройке". Так получилось, что в его номере "люкс" с баром и барменшей мы просидели всю ночь с нашим партнёром, обсуждая идею этого чудика по созданию миллиардного благотворительного фонда для поддержки появляющихся у нас предприятий капиталистического типа.
   К утру мой партнёр был в отключке, я совсем никакой, а Павлов свежим, как огурчик. Он блестяще выступил со своей лекцией в помещении "Ротэри-клуба" (элитного дискуссионного клуба миллионеров). Я, выступивший за ним в качестве живого примера главы капиталистической фирмы в России, имел бледный вид. Утешило то, что вызвал оживление и даже бурный смех с аплодисментами в зале. Это было реакцией на приводимые мною совершенно конкретные примеры первых попыток предпринимательства у нас, воспринятые как анекдот.
   Через какое-то время Павлов, уже будучи премьером, предложил мне колоссальную и многообещающую сделку по продаже огромных долгов нашей стране многочисленных "друзей" по всему миру. Я отказался и, почувствовав, что начинает пахнуть жареным, быстренько свалил с фирмы подальше от гнева сильных мира сего, аккурат перед бунтом ГКЧП. А ведь мог успеть стать олигархом.
   Но вообще-то я вспоминаю годы работы в "Амскорте" с удовольствием. Кстати, название это я слепил из следующих слов: American-Soviet consulting, research, trade. Будучи его генеральным директором, я объездил почти все страны Западной Европы (Восточную я исколесил до этого, работая в Минвнешторге и Совмине), совмещая деловую поездку с чтением лекций на тему "перестройки" СССР (интерес к нам тогда был колоссальный).
   Моей коронной была лекция "Специфика советского пути к капитализму". Дело в том что одним из основных направлений нашей деятельности был научно-образовательский обмен, по которому мы принимали в Москве делегации учёных и политиков западного мира (к немалой материальной выгоде для себя) и отправляли за государственный счёт наших производственников и экономистов на курсы т. н. повышения деловой квалификации при ведущих учебных заведениях Европы и США.
   Предварительно в моей Школе бизнеса на ВДНХ нашенские "студенты" (в т. ч. крупные чины КГБ, МВД и др. министерств и ведомств) прослушивали лекции крупнейших советских специалистов-международников. Это служило адаптационным демпфером для них перед восприятием западной действительности и хоть немного смягчало мучительный стыд за их "темноту" во многих вопросах. Я и сам читал там лекции, и наиболее часто задаваемым вопросом был "А как нам уеть этих империалистов, полезших к нам толпой?". То есть превалировала тогда в умах идеология воинствующего коммунизма, когда надуть и объегорить врага было честью.
   Вот эту стену непонимания повыше Берлинской стены я и пытался разрушить. Привелось мне выступать и в США, в Белом доме, перед конгрессменами и сотрудниками правительственного аппарата, где я почувствовал в свою очередь меру их непонимания нашей действительности и опьянения от своих заслуг в деле приближавшегося коллапса социалистической системы.
   Намного большее понимание реалий социалистического обустройства и совкового менталитета я встретил в другой организации. Сразу после становления "Амскорта" я через своего соучредителя был приглашён на четырёхнедельный семинар "Мелкое и среднее предпринимательство США" и оказался в числе представителей почти всех европейских соцстран, разбавленных для разнообразия костариканцем, китайцем из Гонконга и аборигеном из Австралии, милейшим парнем, который тут же получил кличку "Людоед".
   Чрезвычайно интересными для меня были встречи в рамках семинара с американскими бизнесменами (нас провезли по самым процветающим штатам) и лекции, в том числе в Управлении поддержки предпринимательства (ох как такое пригодилось бы и нам). В Управлении любому пришедшему с улицы предоставлялся клетушка-кабинет с компьютером и факсом и давался стартовый денежный кредит для разворота дела. Над душой стояли кураторы-профессионалы в качестве поводырей для новичка в бурном море-океане бизнеса. Отсев был большой, но выход сухого остатка оправдывал государственные вложения.
   Но, говоря о понимании, я имел в виду другую организацию, проявившегося вскоре спонсора семинара в лице тоже управления, но центрального да ещё и разведывательного (ЦРУ). Можете понять обуревавшие меня чувства, когда я был приглашён туда, в отдел СССР и соцстран. Шёл туда как в гитлеровский застенок, настраиваясь молчать как партизан, а встретил молодых милых аналитиков с блестящим знанием русского языка и всей подноготной меня и моего предприятия. У-ф-ф, даже попытки вербовки не было.
   В другой поездке, в Сан-Франциско, в помещении своего партнёра, Фонда Франклина, я, помнится, отсидел пару дней в качестве консультанта американских бизнесменов, возжелавших инвестировать в нашу перестроечную экономику, и не подозревавших о тех шишках, которые там набьют. Сидел не забесплатно, а за 400 долл. в час (не слабо, да?), а полученные "зелёные" честно, но со слезами на глазах, сдал в кассу своего предприятия.
   Уйдя с него и опять начав с нуля, учредил на паях с двумя старыми друзьями маленькую фирмёшку, разместившуюся в закутке уже набиравшей вес компании своего бывшего зама по кооперативу. Получил чуть-чуть деньжат от посреднических операций со знакомыми шведами и опять чёрт понёс в крупные дела. На деньги знакомого мне директора киевского банка Алексея закупил крупную партию мочевины (удобрение такое) у какого-то дышащего на ладан предприятия и прогнал её через всю Россию в Одессу.
   Чего мне это стоило в ту пору развала хозяйства - отдельная песня. Одесса ещё была наша, т. е. совковая, поэтому ободрали меня как липку за погрузку, страховку и фрахт до Турции, куда я товар благополучно толкнул. Под страховкой тогда понималась сумма налом в карман портового начальства, чтоб всё было сделано как надо и не разворовано.
   Из Анкары меня оповестили, что груз пришёл с большим недовесом (всё же не удержались хохлы), но валютный навар покрыл все издержки, позволил расплатиться с банком (плюс 30 процентов), ещё и осталось тысяч 200 долларей для поддержания штанов (шучу, конечно, - сумма по тем временам огромная). Довольный сделкой украинский партнёр, который уже стал именоваться Олесей, предложил пристроить на Западе ценные бумаги его банка. Я знал, что они гроша ломаного не стоят, но всё же умудрился это сделать.
   Их с удовольствием взял для получения под их залог кредита в Германии нигерийский царёк, возглавлявший у себя на родине провинцию с 2-мя миллионами населения. Нашли клиента друзья поляки, проживавшие в Германии и занимавшиеся там явно криминальным бизнесом. Короче, когда этот иссиня-черный джентльмен зашёл в банк для получения кредита, его повязали. Оказалось, вы будете смеяться, сенегалец из жадности разбавил пакет наших бумажек откровенной липой.
   Ко мне претензий не было, киевские "фантики" отослали на Украину, а мужик попал под суд и в газету, подмочив свою репутацию. Я же остался без комиссионных в 3 млн. долларов, а жаль до сих пор. Олесь же в скором времени сел на 5 лет за "увод" в свой банк гривен в особо крупном размере из киевского госбанка. Но перед этим, подлый, послал мне "SOS" с мольбой срочно перевести ему те самые 200 тысяч "зелёных", чтобы отмазаться от насевшего на него местного КГБ. Что я и сделал с благородным криком в душе "Спасай наших!".
   И вот я опять оказался у разбитого корыта. Подёргался ещё несколько лет, зарегистрировал в Шотландии (там льготный налоговый режим) аж две компании ("Вэксфорд" и "Полдинг") по названию попавших на глаза местных деревенек. Такие так называемые "оффшорные компании" ценились тогда на вес золота. Причина в закоснелом страхе предпринимателей, что всё вернётся на круги своя, деньги отберут и всех пересажают, а также в трудности получения валюты и прятанья средств.
   А так я мог сам с собой торговать, одной рукой подписывая контракты за московскую фирму, другой - за шотландскую. На этом и зиждились многие посреднические операции. Но чуть не все мои разбивались в прах, натыкаясь на исключительную недобропорядочность с бандитским налётом новых русских предпринимателей. От прямых наездов меня спасало покровительство их нескольких группировок, для которых я периодически выступал в качестве советника по экономическим и финансовым вопросам.
   Нельзя сказать, что я не потерял невинности социалистического воспитания, но честь свою блюл и государственные интересы для меня что-то значили. Чего греха таить, всё же пускался я и в авантюрные сделки. Чего, скажем, стоила одна... Знакомцы из КГБ попросили подсобить в поиске надёжного банка для принятия на счёт крупной (и очень-очень) долларовой суммы, мягко говоря, сомнительного происхождения.
   Поясню, что это значило. Тогда ещё у нашего руководства сохранялись тесные связи с иракским Садамом Хусейном. И вот он согласился расплатиться за что-то, но "наликом" и фальшивыми долларами, правда, ничем не отличимыми от настоящих. Я передал образцы знакомому банкиру, честно на ушко изложив ситуацию. Тот проверил купюры и дал "добро", пообещав за жирный процент для банка закрыть глаза и пойти на сопряжённые с этим делом риски.
   Операция развивалась стремительно, мы ждали прибытия автомобиля с грузом из "Внуково", куда были доставлены спецрейсом деньги, но связь с гэбэшниками неожиданно прервалась на самом интересном месте по необъяснимым причинам. Причины прояснились лишь на следующий день - в газете я прочитал краткое сообщение о том, что по пути из аэропорта в Москву автомобиль с таким-то генералом КГБ попал в страшную аварию со смертельным исходом. И над этим делом возникла гнетущая тишина...
   Для меня это послужило последней каплей. Ну никак я не вписывался в игры перестроечной страны, хоть и был профессором экономики и знал законы "джунглей", полазив по ним в пору службы в военное время во Вьетнаме. К тому же разболелся от полученной в том же Вьетнаме контузии (попал под взрывную волну бомбы с американского самолёта, взлетел метров на семь и приземлился на копчик). Аукнулись на это мои тазобедренные суставы, а я, распустив все свои фирмы и рассчитавшись со всеми, получил 2-ю группу инвалидности и, плюнув, ушёл на пенсию. Вскоре я стал и инвалидом дефолта имени Кириенко 1998 года, потеряв все свои "гробовые", пущенные в рост. Как тогда говорили, ну полный абзац.
   Сейчас на дворе время устаканившегося капитализма, а к тому моменту, как высвечивается на мониторе компьютера эта фраза, я породил и поставил на ноги сына, подарившего мне двух чудесных внучат, построил дом (дача на Истре) и вот пишу книгу прозы своей жизни, а ещё стихотворную летопись своего бытия. Такая вот затянувшаяся Болдинская осень. Ужо допишу и подведу окончательную черту. Дай бог, чтобы писалось подольше.

 

Доработчики

   Во Вьетнам я попал в 1965 г. со студенческой скамьи, с пятого курса ИВЯ. Там (не в институте, конечно, а в СРВ) как раз началась развязанная американцами так называемая "воздушная война устрашения". Как будто мало было многострадальному Вьетнаму "грязной войны" с французами после второй мировой. По Женевской конвенции 1954 г. страну "временно" разделили надвое, революционные силы перешли на Север, а городская интеллигенция перебралась на Юг, под крылышко к американцам, которые довели там свой воинский контингент "советников" аж до полумиллиона.
   Южане, многие из которых заняли в Социалистической Республике Вьетнам руководящие посты, не могли смириться с потерей полстраны, да и семьи их оставались в Сайгоне. Так и началась партизанская война в Южном Вьетнаме, а америкосы стали ко времени моего приезда, не догадываясь о моём появлении, бомбить Север, чтобы перекрыть каналы подпитки партизан и заставить вьетнамское руководство отказаться от планов освобождения.
   Так вот, Минвнешторгу срочно потребовался переводчик с вьетнамским, а какой дурак на войну поедет? Ну а мне разрешили сдать наперёд экзамены и откомандировали туда вроде как на практику. А задержался я на целых пять лет, сдав в отпуск выпускные экзамены и получив заветную корочку, а в Торгпредстве - должность экономиста.
   Когда прибыл к месту назначения, во Вьетнаме было по-зимнему холодно (не больше 20 градусов тепла), солнечно и тихо. Америкосы ещё не раскочегарили бомбёжки, так, побамбливали где-то на окраинах. Доложившись о прибытии, вышел, помню, осмотреться и сразу наткнулся на дядьку, типа борца Поддубного по комплекции и такими же пушистыми усами, в поплиновых рубашке и штанах песочного цвета, а на голове панамка.
   Первые же его слова ввели меня в глубокий ступор. "Ты не сынком ли генерала Арефьева будешь?" - спросил он, щурясь от яркого солнца. "Да, - промямлил я, - только отец уехал от нас с матерью в 45-ом, а я родился в 44-ом...". "Знаешь что, заходи ко мне вечерком вот в эту виллу, поговорим", - сказал он и бодрым шагом удалился.
   Оказалось, это был генерал Лебедев, главный военный советник, проживавший с женой в вилле, стоявшей впритык к зданию Торгпредства. А оно раньше, при французском колониальном иге, было лучшим в Ханое борделем, а потому одноэтажным, вытянутым в длину, с многочисленными кабинетиками, один из которых и стал моим родным на долгую пятилетку. Но это я узнал, конечно, потом, как и то, что жена Лебедева была единственной в колонии, оставшейся после всех других, отправленных на родину после начала бомбардировок.
   Кроме неё было ещё только три женщины-секретарши, одна из которых с милым именем Кармия (от слов "Красная армия") работала в аппарате Лебедева. Ну да бог с ней. Вечером я отправился в виллу генерала, где мы славно посидели под коньячок и рассказы про моего отца, у которого он был начальником штаба. Знал он и мою маманю, приехавшую на фронт студенткой с артистической бригадой и оставленной отцом при себе порученцем. Брак был должным образом зарегистрирован замполитом.
   Вернувшись к себе в гостевую комнату, я застал там чуть не весь коллектив Торгпредства, разминавшегося в ожидании моего возвращения за хорошо обустроенным столом. Началась моя "прописка", как водится, первым тостом "Со свиданьицем", а закончилась любезным разрешением отсыпаться назавтра до обеда.
   Поселили меня в другой вилле, как и все, оставшейся от французского времени, а нами превращённой в родную коммуналку с местами общего пользования. Во внутреннем дворе торгпредского комплекса была зона культурного отдыха в виде большой беседки с биллиардным столом в центре. На нём с развешенных по периметру беседки портретов сходились угрюмые взгляды членов Политбюро во главе с поблескивавшим лысиной генсеком Никитой Сергеичем Хрущёвым.
   Рядом в сооружённой из ящика берлоге обитал медвежонок Миша, привезённый из горной провинции нашими геологами. Он был всеобщим любимцем и сам ласкался ко всем. Было, правда, одно "но". Не терпел Мишуня запаха водочного и бил носителя оного точно выверенным хуком правой в левый глаз. Так что чуть не все торгпредовцы носили на глазу отметину разной степени синюшности. Ну а когда по Мишиной неосторожности эти отметины появились сразу на обоих глазах личности партсекретаря, повзрослевшего медведя отдали от греха подальше в городской зоопарк.
   Свято место пусто не бывает, скоро на том же месте и на той же цепи появилась обезьянка Маша, которую мне отдал в порту капитан нашего судна, сказав, что та его достала. Машкин нрав проявился тут же. Она вскочила на меня, поцеловала в носик, а потом выдрала из кармана валюту (местные донги) и успела зажевать их прежде чем я опомнился. Так что при подходе к ней все держались за карманы.
   За Машкиным домишком был вход в типовое советское бомбоубежище, куда нам надлежало спускаться при звуке сирены воздушной тревоги, а ой как не хотелось. Представьте - жара под сорок, влажность - под сто, комарьё как рать у Чингисхана, принудительная вентиляция, которая начисто отказалась работать в условиях чуждого ей климата... Было, правда, одно "но".
   По инструкции в нём полагалось держать НЗ (алкоголь и консервы). На этом постоянно возобновляемом неприкосновенном запасе только и держались. Но когда пришла подлинная нужда в бомбоубежище, добежать до него не успели. В 1968-ом америкосы таки влепили в нас свою ракету "шрайк", правда, не в Торгпредство, а в Лебедевскую виллу, но и мы были в зоне поражения. А "шрайк" - это варварский неуправляемый снаряд "воздух-земля", начинённый бесформенными кусочками металла, раздирающего плоть живой силы противника. Но мы-то здесь при чём?!
   Нас спасли бетонный парапет вдоль открытого коридора и душераздирающий вопль "Ложись, вашу мать!" Олегушки Гурова, единственного среди нас прошедшего Отечественную войну сыном полка. Под эту команду мы и полегли дружно под парапет (гены военного поколения рождения 30-40-х годов тоже не дремали), а железный град просвистел над нами.
   Бросились к вилле Лебедева и увидели, что ракета, к счастью, врезалась в фундамент, покрошив лишь выходившие во двор окна. Генерал встретил нас в семейных трусах на выходе из ванной, с помазком в руке и пеной на щеках, с совершенно невозмутимым видом. Успокоив и проводив нас, он пошёл будить свою Лялечку, которая даже не проснулась.
   В конце концов оказалось, что серьёзно пострадал один лишь я. Окошко моей комнатули тоже выходило во двор, и взрывная волна прошлась по моей маленькой ещё тогда коллекции фарфоровых статуэток, превратив их в горстку белесых крошек. Долго я потом горевал и стал на всякий случай собирать изделия из бронзы и дерева, и по сию пору радующие мой глаз в московской квартире.
   Скажу к слову "собирать", что это тогда означало. Вся торговля в городе ограничивалась рыночками и мелкими продовольственными лавочками. Магазины в ходе строительства социализма были истреблены как класс. В единственном универмаге в центре Ханоя можно было приобрести лишь миску для еды да отрез материи для "ао-зай" (национальное платье с разрезами до бедра) и штанцы шёлковые под него.
   Что-то мало-мальски приличное можно было приобрести лишь в "дипмагазине" для иностранцев. Из вьетнамцев туда допускали лишь особо почётных граждан по спецпропускам, отоваривая их по спецталонам. Вам это ничто не напоминает? Да, точь-в-точь наши магазины системы "Берёзка", где отоваривались на сертификаты "Внешпосылторга" лица ограниченного контингента советских граждан, допущенных к выезду за рубеж.
   А сертификаты эти подразделялись на "бесполосые", "желтополосые" и "синеполосые" (под страны со свободно конвертируемой валютой, развивающиеся и замухрышки соцлагеря соответственно). И опять же соответственно в "Берёзке" можно было приобрести хорошие товары, "так себе" и "наши", но дефицитные. Нам в качестве фронтовой льготы одну месячную зарплату разрешили выдавать "бесполосыми", чем мы очень гордились. А я, пользуясь знанием местного языка, во Вьетнаме проникал к "спекулянтам-подпольщикам", где и покупал стоящие сувениры и антиквариат.
   Запомнилось это время большим скандалом в Москве, связанным с уже опальным тогда писателем Солженицыным. Тот в "Берёзке" на Б. Грузинской демонстративно потребовал продать ему что-то за советские рубли, объясняя продавцу, что по закону они должны приниматься всеми торгующими организациями. Товар ему по звонку "сверху" всё-таки продали для избежания огласки и международного резонанса, а писателя после этого тихо отправили в эмиграцию.
   Извините за невольное отступление, вернёмся к ракете "шрайк". То, что от неё осталось после взрыва, увезли приехавшие из Посольства "доработчики", наказав нам на прощанье, может быть, в шутку, готовить список испорченного имущества для предъявления иска америкосам. Мы под это дело быстренько "списали" ящик водки (если честно, то не один), ящик икры и кое-что ещё из представительских продуктов, которые пошли на сабантуй по случаю счастливого избавления от неминуемой погибели. Иск наш МИД выставлять не стал, но поезд, как говорится, ушёл.
   В арсенале американских средств устрашения была ещё одна гадость, так называемая "шариковая бомба". Размером она с детский кулачок, оболочка слеплена из шариков типа подшипниковых, набита толом, посерёдке - взрыватель с микроскопическими крылышками на игле, которая при полёте бомбочки постепенно впивается в капсюль и на высоте человеческого роста бум, и шарики разлетаются с убийственной скоростью. А их в сбрасываемом с самолёта контейнере уж никак не меньше сотни. Сколько народа ими было побито, жуть.
   Впервые с их работой я познакомился уже месяца через два после приезда в страну, под Ханоем, когда меня затормозили из-за ремонта повреждённой во время американского налёта дороги. Я вылез из машины и забрался на какой-то холмик, чтобы поснимать жанровую сценку копошащихся там ремонтниц. А те вдруг бросили работать и ну хохотать, прикрывая левой рукой рот (так диктует местный этикет), а правой указывая на меня.
   Я осмотрел свой прикид (поплиновый костюмчик песочного цвета) - всё вроде бы в порядке, ширинка застёгнута, ничего не торчит, чего смеяться? А оказалось, что стою на присыпанных песочком горе трупов товарок этих девчонок, которых покосили шариковые бомбы (были они и замедленного действия). Не подумайте о варварской натуре хохотушек, просто на Востоке отношение к смерти иное, без нашего пиетета, может, в силу веры в реинкарнацию души.
   Так вот, очень скоро я настрополился по подсказке "доработчиков" эти бомбочки разряжать, тол выжигать, а образец американского варварства превращать в отличный сувенир. В первый же отпуск я взял их с собой дюжину, что чуть не стало причиной инсульта таможенника в Домодедово, открывшего мой чемодан. Пока он был в шоке, я объяснил ему на ушко, что бомбы неопасны, разряжены, и что везу их в качестве сувенира друзьям, а что ещё, мол, везти с войны. Тот так и стоял застывшей статуей из Содома с Гоморрой, когда я уже обнимался с встречавшими меня друзьями.
   Осталось объяснить, кто они такие, эти "доработчики". Дело в том, что Вьетнам служил своеобразным военным полигоном как для американцев, так и для нас. Они там отрабатывали своё вооружение, мы - своё. Для этой цели и трудилась в Посольстве не покладая рук группа молодых учёных технарей с выездной бригадой, рыскавшей повсюду в поисках всего упавшего с неба.
   Это надо было делать оперативно, ибо вьетнамцы следовали политике "и нашим, и вашим" и такую же возможность предоставляли нашему идеологическому противнику на то время - китайцам. К тому же крестьяне в мгновение ока разбирали, например, рухнувшие американские самолёты по нечуждой и нам формуле "в хозяйстве всё пригодится". Собранный урожай проходил в Посольстве предварительную обработку, а потом направлялся нашими судами на родину для дальнейшего изучения и использования.
   Кроме того, "доработчики" участвовали в постоянном "мозговом штурме" по разработке мер противодействия американским техническим и тактическим новинкам. Например, американские лётчики, заметив на радаре пуск ракеты, пускали по воронке луча её наведения упомянутый уже "шрайк" и оператору ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, отключаться. Так наши вот что придумали - вести ракету двумя лучами, а поймав "шрайк", вторым лучом перекидывать его за себя, куда бог пошлёт.
   Этим и объяснялось, по всей видимости, попадание в дом Лебедева, а также потом - во французское представительство и китайское посольство. Вся штука в том, что по молчаливой договорённости америкосы не трогали компактно расположенный в Ханое дипквартал, а мы настояли на том, чтобы все вьетнамские средства ПВО располагались только на окраине города.
   Наши ракеты доказали свою высочайшую эффективность, ими было сбито, конечно, не столько самолётов, сколько победно раструбила вьетнамская статистика, но всё же ого-го как много. А наши военные советники, в основном молодые лейтенантики-ракетчики числом около 300 (кстати, были причислены к торгпредской комсомольской организации, которую я возглавлял) не только умудрились в короткий срок подготовить вьетнамцев, но и часто сами были вынуждены, потеснив ученика, садиться за пусковой пульт.
   Ну и уж, чтобы картина была полной, скажу, что время от времени в ханойском аэропорту встречали мы очередную группу практикантов, одетых в одинаковые гэдээровские костюмы, венгерские демисезоны и фетровые шляпы (это на жару-то в 40 градусов). Переодетых в поплиновые костюмы песочного цвета, их развозили по "точкам", и тогда число сбитых америкосов возрастало кратно.
   А вьетнамских лётчиков, которые работали на наших МИГ-19, а потом и МИГ-21, отбирали мы среди сельских бугаёв, ибо у обученных ранее горожан при выходе из пике лопались шейные позвонки. Откормили их ещё более где-то в авиационной школе под Саратовом, подучили ударным методом, и били они америкосов в родном небе по-русски, с огоньком. Знавал я этих ребят, один из которых стал космонавтом, у них глазки совсем в щёлочку сливались, когда вспоминали экзотическую для них манную кашу, сметану и русское сало.

 

Ананас

   Что-то открыло в моей памяти при слове "доработчик" очередной шлюз и вспомнил я анекдот совкового времени о мужике, который, поступив на завод швейных машинок, таскал, естественно, по детальке домой, чтобы собрать для своей бабы подарок. И сколько ни пытался, всё получался танк Т-34. А ещё про еврея, который додумался для укрепления винта вертолёта просверливать у его основания дырочки. А додумался по ассоциации с туалетной бумагой, которая никак не отрывалась по перфорации.
   И действительно, в совковое время в угаре борьбы за выполнение плана под лозунгами типа "Наши часы самые быстрые в мире!" и "Советский насос не подкачает!" производили чёрт-те что, и сами порой не знали что. И спасителями выступали доработчики, которые разъезжали по городам и весям нашей необъятной родины и за бугром и что-то просверливали, отпиливали, присобачивали к готовой продукции, в общем, дорабатывали.
   Вот уверен, не поверите, а я вам чистую правду как на духу поведаю. Когда я служил во Вьетнаме, приезжал туда мужичок с фибровым чемоданчиком, а в нём только дрель электрическая да увесистый молоток. И возили его по всем хозяйствам, что эксплуатировали наши вертолёты. А он в них просверливал всего три дырки в одному ему ведомом месте - то ли забыли про них на производстве, то ли технологию усовершенствовали, не знаю. Вот это и был доработчик.
   К тому времени я уже заматерел, поднабрался опыта на работе, поездил по фронтовым дорогам, побегал в джунглях по "тропе" Хо Ши Мина, по виду определял марку американского самолёта в воздухе, на слух по свисту - тип бомбы, которая летела и метила, так всегда казалось, лично в тебя. Научился шустро, как тушканчик, впрыгивать в бомбоубежище при тревоге, на худой конец заскакивать под любой козырёк, прячась от всего металла из средств ПВО, который нёсся с земли к самолёту-налётчику, а потом, разорвавшись, с неменьшей скоростью вниз, на тебя. Привык постоянно носить с собой, как "авоську", каску с нацарапанными на ней моими инициалами.
   Касочка-то меня как-то раз и спасла, когда я, направляясь к Посольству, ненароком зазевался. Остренький осколок с неба подпортил букву "А" в инициалах, тут ещё вслед за ним рухнул недалеко от меня и сбитый ракетой самолёт. Я было побежал к нему, но отвлёк меня вид спускавшегося на парашюте лётчика. Америкос приземлился профессионально на ноги, хлопнул по круглой бляхе на груди, лямки соскочили и он со всей дури помчался наутёк. Я, конечно, за ним, но не успел догнать, как ниоткуда взявшиеся вьетнамские вояки схватили его, настучали по тыкве, бросили в газик и умчали.
   Скажу, кстати, что таких лётчиков у вьетнамцев накопилось довольно много. Те, которые соглашались выступить перед камерой с покаянием и обличением агрессивной сущности империализма, использовались в пропагандистских целях (иных даже отпускали), а часть американских пленников использовали в качестве "живого заградительного щита", к примеру, сажали, вручив сборник статей Хо Ши Мина от скуки, на мосту через Красную реку. В результате этот красивый ажурный мост, содеянный ещё знаменитым своей парижской башней инженером Эйфелем, не бомбили.
   Я в досаде от неудачи в поимке пилота побрёл к догоравшим обломкам самолёта в надежде отчекрыжить какой-нибудь сувенир в дополнение к тому осколочку, что грел мою ляжку, лёжа в кармане штанов. Наткнулся на самолётное колесо и уж было покатил его к Торгпредству, да постеснялся при виде вьетнамцев, героически вытаскивавших из огня какие-то бочки явно с бензином, на которые свалился самолёт, и ретировался.
   Вы, небось, подумаете, что я зациклился на сувенирах, и будете правы. Я уже тогда накопил много железок, часть которых раздаривал друзьям. Но слава моя пошла в основном от неразорвавшихся шариковых бомб, которые я сам и находил в поездках (а ездил много) и разряжал. Уважали меня, правда, ещё и за то, что был бардом фронтового фольклора и пел сочинённые мною же песни. Типа "Над нами самолёты, но Джонсона (тогдашний президент США) пилоты решили отбомбиться стороной...)..
   Страсть к сбору бомб меня и подвела. Принёс мне один геолог великолепный образец, бомбу ярко-оранжевого цвета, схожую с шариковой, но раз в пять её больше, с откидными стабилизаторами. Мне было предложено как раз и обменять её на пять разряженных шариковых бомб, на что я с радостью согласился. После свершения сделки я смотался к своему вьетнамскому другу, директору-экскурсоводу в Музее национально-освободительной армии, одноногому майору.
   Но тот, внимательно осмотрев предполагаемый сувенир, сказал, что называется бомба ананасовой, но как разряжается, не знает, а потому лучше утопить её от греха подальше в городском озере Хо Тэй. Вернувшись несолоно хлебавши, позвонил в посольство другу своему доработчику Васе, тоже в звании майора. Тот наказал ждать его и ничего не предпринимать. Через пять минут он был уже у меня, сунул в руки тазик и приказал налить в него воды.
   Погрузив туда бомбу, он объяснил, что, судя по виду, она замедленного действия и взрывается, когда высыхает заложенная внутри картонная плашка. Его совет меня не удивил - поехать на озеро Хо Тэй и далее по тексту. Но, узрев слёзы в моих глазах, смилостивился и согласился попробовать. В четыре трясущиеся руки мы кое-как отвинтили верхнюю крышку ананасной бомбы и, о боже... её уж минимум как месяц использовали в качестве пепельницы. Подшутил надо мной геолог, а Васёк ещё и раструбил об этом на потеху всей колонии. Но "ананас" и поныне красуется в моей коллекции, гордо стоя на ножках-стабилизаторах.

 

Комплимент

   Коллега по Внешторгу по возвращении из командировки в Бельгию среди прочего рассказал следующий забавный случай:
   Едем, мол, со знакомым из нашего торгпредства в Брюсселе в автобусе и продолжаем дискуссию на тему, чьи бабы лучше, наши или местные. Я говорю: "Что ты зациклился на бельгийках, да они все здесь тощие, ни рыба ни мясо, кожа да кости, доска два соска. А вот за тобой стоит и исключение, которое правило только подтверждает. У этой всё в порядке. Хоть ты вид заслоняешь, я по видимому кусочку всю картину могу восстановить, глаз-то намётан. Попка как две думки-подушечки, ножки плотненькие с ямочкой на коленках, грудные железы хорошего наполнения, животик как батут для шустрого попрыгунчика, ниже..." Тут вдруг объект моего обследования поворачивается и на чистейшем русском молвит: "Мальчики, вы бы поостереглись на скользкие темы говорить, не думайте, что никто здесь не поймёт".
   Мы смутились, не нашли, что сказать, а девушка тем временем вышла. Товарищ и говорит: "Это наша, из посольства. Придется тебе извиняться. Дуй за цветами, адресок я узнаю". Вечером с цветами иду каяться. Открыла дверь, улыбается. Я ножкой шаркаю, прошу пардону за бестактность. А она мне: "Что же вы за комплимент извиняетесь? Я, право слово, польщена была". В общем, посидели, поговорили, милейший человек оказался.
   Год прошел. Я уж забыл рассказанную историю, да тут встречаю на Арбате этого коллегу, идёт с миленькой полнушкой. "Знакомься, - говорит, - это моя жена. Да ты должен помнить, я тебе рассказывал, как мы познакомились". Возникла неловкая пауза, а потом мы все дружно расхохотались.

 

Поверье

   В конце 60-х годов пришлось мне начинать трудовую деятельность в Ханое, тогда еще столице только Северного Вьетнама. Время было тяжёлое, на Юге шла война с американцами, авиация США регулярно бомбила Ханой. Передвигались в основном мелкими перебежками, в солдатских касках, так что по городу особенно не погуляешь. Только во время "перемирий", объявляемых американцами для очередной попытки договориться с северовьетнамским руководством, можно было расслабиться.
   Тогда шли к озеру Хо Хуан Кием (возвращенного меча), что в самом центре Ханоя. С названием озера связана легенда, по которой простой рыбак получил из пасти всплывшей из глубины огромной черепахи священный меч, с помощью которого отбил, возглавив вьетнамское войско, очередную попытку могучего северного соседа, Поднебесной империи, захватить страну. За это был коронован, а меч до новой надобности вернул озеру.
   Красивая легенда, но вот что удивительно - ханойцы свято верили, что в озере действительно скрываются какие-то крупные, мордой на черепаху похожие, животные, время от времени поднимающиеся на поверхность. И время, а вернее война подтвердила эту народную молву. В марте 1967 г. американский лётчик, видно, здорово промахнувшись, зафинделил НУРСом (для непросвещённых: неуправляемый ракетный снаряд) в озеро. В результате всплыла почившая черепаха огромного размера, дожившая (по оценке учёных) до 400 лет. А это в аккурат подтвердило правдивость легенды.
   На том же озере, недалеко от берега расположен маленький островок с пагодой, называемой храмом литературы. К нему можно пройти по насыпи. У входа стоит большой каменный обелиск в форме кисточки для письма тушью. Всё это в честь уже не легендарных, а документально подтверждаемых исторических событий.
   В храме в стародавние времена раз в год устраивались экзамены на звание мандарина, то есть, по-нашему, чиновника. Каждый, независимо от рода и звания, мог прийти сюда и попытать счастья. Абитуриентов размещали по кельям со стражем у входа, чтобы ни подсказки, ни шпаргалки, снабжали рисовой бумагой и тушью с кисточкой, пропитанием, парашей и обязывали за месяц написать философский трактат на заданную тему. Прошедшие экзамен назначались чиновниками-мандаринами и возвращались в свои провинции, неся королевскую волю, закон и свет просвещения.
   В Ханое есть ещё одно озеро, Хо Тэй, что означает Западное, знаменитое стоящей на его берегу пагодой, в которой хранится, по уверениям монахов, сандалия Будды. С ней и связана не менее удивительная история.
   Если не ошибаюсь, в 1968 году в Ханой приехала почтенная пожилая чета наших маститых геологов для консультирования местных поисковиков. На приёме в их честь, на котором довелось быть и мне, вьетнамский министр в ходе застолья поинтересовался, среди прочего, сколько детей в их семье. Геологи, смутившись, признались, что детей Бог не дал. На это министр сказал: "Я коммунист и в сказки не верю, но знаете, некоторые народные поверья сбываются. Есть у нас пагода, куда приходят супруги испросить у Будды ребёнка. Надо только жене поцеловать его сандалию".
   Всё обратили в шутку, но на следующий день всё-таки свозили чету в храм. Прошло около года, и вот приходит нам в торгпредство письмо из министерства геологии от посетивших Ханой супругов. В конце отчета о проделанной работе маленькая, странно звучащая в документе приписка - просьба поблагодарить вьетнамского министра за проявленное гостеприимство и сообщить, что у них в семье родилась дочь, названная в честь его прекрасной родины Вьетой.
   Вот и не верь после этого в сказки.

 

Полотенце

   В то ещё время, а точнее - в 60-е годы прошлого столетия приходилось мне в разгар "культурной революции" в КНР летать из Москвы во Вьетнам через Пекин. Пересадка там была что-то около двух часов, но развлечений в аэровокзале - по горло. Во-первых, кормили дежурным обедом в ресторане на халяву, без особых разносолов, но удивительно вкусно. Причём перед подачей блюд с завидным постоянством повторялся один и тот же ритуал. Официант спрашивал по-русски: "Какую кухню вы предпочитаете - восточную или западную?". И, не дожидаясь ответа, добавлял: "К великому сожалению, сегодня у нас только китайская кухня". Наверное, под этим был какой-то политический подтекст, так нами и не понятый.
   По окончании обеда пассажиры, а это в основном были наши военспецы, гурьбой и с боевым блеском в глазах ломились в вокзальные магазинчики и на ура скупали по теперешним временам трехомундию: термоса, фонарики, зажигалки, тримчики, платочки-носочки, шёлковые халатики с драконами и прочая. К тому же (пароксизм восторга!) всё это можно было купить на наши "деревянные" рублики, за которые в других странах, по словам историка Карамзина, можно было и по мордасям получить. В те поры даже это было у нас страшным и вожделенным дефицитом. А ребят к тому же собирали по ракетным гарнизонам российских окраин, где такого ширпотреба и не видывали.
   Забыл сказать, что это было время так называемой "воздушной войны" США против северного Вьетнама. Коль уж помянул про это, придётся открыть страшную тайну, теперь-то уж ставшую секретом полишинеля: эти ребята представляли собой "ограниченный контингент" военных советников (так это называлось в духе политкорректности), а в натуре - наши ракетчики, помогавшие вьетнамцам отбиваться от американских воздушных налётов. А уж как конкретно они консультировали у ракетного пускового пульта своих подопечных, догадайтесь сами. Подсказкой послужит то, что за день в небе Вьетнама сбивали до 20 самолётов, а за все годы "воздушной войны" их число (включая вертолёты) зашкалило за 8600. В этом числе не грех помянуть и 60 Б-52 ("летающая крепость" - гордость американской военной авиации).
   Всё это американское хозяйство было сбито ракетами, которые наши ребята промеж себя называли ракетами Грушина (засекреченного донельзя руководителя конструкторского бюро). Кстати, насколько я знаю, и до сих пор этим ракетам нет равных по эффективности, как нет и летательного аппарата, способного уйти от них в небе. Недаром американский самолёт-невидимка "Стеллс" был сбит в Сербии именно такой ракетой, а несколько раньше, во время арабо-израильской войны, ими было сбито только за два дня 40 израильских самолётов.
   А впервые ракета Грушина прогремела на весь мир (в фигуральном смысле, конечно) 1 мая 1960 г., когда ею был сбит американский воздушный шпион Пауэрс на своём самолёте-разведчике U-2. До того америкосы на нём на недоступной для наших "мигарей" высоте хамили по-чёрному, да не всё коту масленица. Сбитый лётчик приземлился с парашютом на колхозном поле, где местные мужики спервоначалу встретили его с восторгом, даже хотели самогоном угостить (время-то было хрущёвского потепления), но потом смекнули что к чему, навешали шпиёну люлей и отправили куда следоват.
   Обидно, правда, что в компании с Пауэрсом был сбит из-за несогласованности между генералом-лётчиком и генералом-ракетчиком наш перехватчик МиГ-19 и погиб старлей Сафронов, но это, чтобы не омрачать радостное событие, тут же совершенно засекретили. Зато сел в лужу тогдашний президент США, заявивший, что, мол, самолёт производил метеоисследования, потерял ориентацию и случайно залетел в воздушное пространство России.
   А знаете, почему он так нагло лгал? А потому что был уверен в гибели Пауэрса. А почему был уверен? А потому что тому под задницу, то есть под катапультное кресло ввинтили пороховой заряд убойной мощности. А тот, не будь дурак, об этом пронюхал и выбрался из кабины подбитого самолёта дедовским способом. Потому и остался в живых и был обменен на резидента КГБ в США Рудольфа Абеля (помните сцену обмена из фильма "Мёртвый сезон"?). А в результате едва-едва начавшееся потепление между ядерными сверхдержавами переросло в долгую "холодную" войну.
   Извините, что отвлёкся на разглашение совсекретной информации, почерпнутой из уст наших военспецов в оч-чень сильном подпитии на дружеских с ними посиделках. Возвращаюсь к нашим баранам (не в прямом смысле, конечно). Где это мы с вами были? А-а, в китайском аэровокзале... Так вот, в дальнем конце зала ожидания было ещё одно вожделенное место, скрытое от посторонних глаз китайскими ширмочками. Но ступить на него было для нас равнозначно заходу на минное поле, и над ним как бы витало посольское табу.
   А там - вы не поверите - на лавочках были разложены цитатники Мао Цзэдуна (красненькие такие книжицы с изречениями "великого кормчего" на русском языке), значки, флажочки, марочные наборы и много чего ещё, и всё с революционной (чуждой нам в то время) символикой. А потому чуждой, что бодался тогда наш Хрущёв с их Мао Цзэдуном на тему, кто главный в коммунистической идеологии. Над всем этим цветастым раскладом к стенке было пришпилено объявленьице с одним только словом "Бесплатно", воспринимаемым нашим глазом как "Халява, сэр".
   В конце концов все мы как бы случайно оказывались у ширмочек (покурить и погуторить) и по одному (чтобы без свидетелей) шмыгали внутрь, а через пару минут выходили со скучающим видом и оттопыренными карманами (внутренними) пиджака. Ну не мог советский человек устоять перед халявой! Особой лихостью было вынести засунутыми в штаны пару небольших махровых полотенец с ликом Мао Цзэдуна на фоне воинствующих "хунвейбинов".
   Вот с этим полотенцем и приключилась занятная история. Нашлась светлая голова в нашем пекинском посольстве, которая объяснила китайцам, что у русских есть привычка вытирать полотенчиком не только руки, но кое-что ещё. Как вы сами понимаете, этот предмет пропаганды немедленно исчез из раскладки к немалому огорчению советских авиапассажиров. Но я-то всё же (скажу вам по секрету) успел отовариться...

 

Конфликт

   Работал я в конце 60-х во Вьетнаме. Было это время разгара нашего конфликта с китайцами. Не поладил Хрущёв с Мао Цзэдуном на тему, кто правильнее коммунизм строит, вот и пошла свистопляска. Как водится, "баре дерутся, а у холопов чубы трясутся". Особенно неладно было в порту Хайфон. А там и китайцев, и наших много, суда с помощью для воюющего с американцами Вьетнама шли параллельными потоками, у причалов стояли в долгом ожидании разгрузки вперемешку.
   Вот и задирались китаёзы, стаей скучковавшись, налетали на российских морячков со своими фонариками длинными в руках в качестве модных сейчас у нас бит. А наши и ответить не могли, скованы были, как цепями, строгой и как всегда секретной инструкцией из Центра. А инструкция та гласила - "в драку не ввязываться, при нападении не бежать, но неторопливо уходить, сохраняя достоинство советского человека" (цитата подлинная). Представляете, бред какой идеологической кобылы?
   А с китайских судов, всех карнавально до ряби в глазах увешанных красными знамёнами, транспарантами и портретами до смерти любимого вождя, на наши суда направляли мощнейшие громкоговорители, откуда денно и нощно лились революционные гимны и цитаты всё того же вождя. Наши покумекали, покумекали и тоже вытащили свой рупор да как зарядили хор Александрова... Ну, тут уж ад кромешный начался.
   Срочно доложили послу в Ханой, а тот на свой страх и риск, своей властью инструкцию отменил и велел в случае чего давать отпор не задумываясь, но, конечно, в пределах необходимой обороны. Наш народишко осмелел, плечи расправил и под громогласное мать-перемать тут же развернул брандсбойную судовую пушку на китайцев да и смыл их со всеми громкоговорителями. Механики быстренько нарезали прутьев из арматуры, боцман достал откуда-то ремни широченные с медными пряжками, коими наши морячки и подпоясались знамо-дело для чего, закрутил усищи и встал во главе десантного отряда.
   Жаль, так и не удалось мне насладиться готовящимся великим побоищем. На китайских судах с палубы всех как ветром сдуло, ни души, порт вымер, на всякий случай попрятались и вьетнамцы, одни наши разведчики вальяжно прогуливались по пирсу, держа прутья на манер тростей. Ну а вечером, вестимо, грянул победный сабантуй в международном портовом клубе. С утра вьетнамцы объявили о введении чередования дней (неофициально "белого" и "жёлтого") для увольнения русских и китайских моряков на берег. Но с этого времени даже в свой день китайцы оставлять свои суда избегали. И воцарился наконец долгожданный мир.

 

"Корал Си"

   Пришлось мне во второй половине 60-х, как теперь добавляют, прошлого столетия целую пятилетку отслужить во Вьетнаме. Время было суровое, шла необъявленная война с американцами, вой сирен, светомаскировка, почитай каждодневные бомбёжки, долгие сидения в бомбоубежищах, в общем, не соскучишься. Одно то, что наше бомбоубежище было привезено из России и предназначалось для нашей средней полосы, а здесь тропики, жарища, москиты, принудительная вентиляция проржавела... Ой, братцы, как вспомнишь, так вздрогнешь.
   Но я не об этом. Один раз за все годы только и вырвался в отпуск, правда, на два месяца. Отгулял, а тут трудности с возвращением. С китайцами вконец повздорили, пришлось в обход добираться. Долетел до Владивостока, а там меня с попутчиком, нашим дипломатом, устроили на теплоход-банановоз "Чапаев", курсировавший между Владиком и Хайфоном. Судно - огромный белый красавец итальянской постройки, встретили на борту тепло.
   Вечером пригласили к столу в капитанскую каюту, угостили от души, как только наши моряки умеют. Дошёл черёд и до нашего фронтового фольклора под гитару. Начал я, как обычно, с нашего вроде как гимна. "По джунглям мы идём, тропинка узкая, тропинка узкая, с пути мы не свернём, мы парни русские, мы парни русские". А потом было "Эх, трали-вали, мы того не знали, не думали, не ведали, ребята, не гадали, что где-то в дебрях Азии по джунглям будем лазать мы, спасаясь от проклятого Фантома (это название американского истребителя)", ну и так далее до утра.
   Так как время до отхода было, мы, проспавшись, вечером отправились в портовый ресторан, где гужевались моряки, было шумно и весело, а к лабухам оркестра стояла постоянная очередь с "четвертными", зажатыми в кулаке, заказать свою песенку. Меню было превосходное, в основном рыбное, особо запомнилась "скаблянка по-владивостокски" из кальмара. Соседи по столу выдались мужики свои в доску, а, узнав, что мы идём курсом на воюющий Вьетнам, подхватили нас под микитки и затащили к себе домой.
   Там опять застолье, а в качестве "изюминки" для нас включили магнитофон с "фронтовыми" песнями. Узнав свой голосок на кассете, я попросил гитару и стал исполнять свои песни вживую к несказанной радости хозяев. Можно и не говорить, что доставили нас на банановоз аж к вечеру в полубессознательном состоянии с подаренной мне гитарой. После дружеских объятий с горячими поцелуями отправились мы прямиком в свою каюту на боковую.
   А утром глядь в иллюминатор, а мы уже в море-океане. И началось путешествие, полное приключений. Где-то недалеко от Сингапура полетела какая-то важная деталь движка. Туда-сюда, что делать? Ждать доставки из страны-производителя, Италии, долго да и накладно. Капитан связался с Центром, разрешили, в порядке исключения, обратиться к американским военморам, благо их 7-я эскадра располагалась рядом, патрулируя подходы к Вьетнаму.
   Те откликнулись на удивление быстро, с авианосца "Корал Си" подошёл к нам катер с двумя бравыми механиками в парадном одеянии. Переодевшись в капитанской каюте, они быстро поставили на место привезённую деталь. Проверили, всё тип-топ, ну, и, естественно, милости просим к столу. Надо сказать, что капитан здорово волновался, советовался с моим другом-дипломатом, ситуация-то не штатная. Решили, для исключения нежелательного политического резонанса, ребят быстро напоить и отправить восвояси.
   А для этого боцману, родом из Одессы, комплекцией "семь на восемь" и с необъятным чревом, было поручено взять дело в свои руки. А руки те, поверьте, как миноуловители, при мне пятак двумя пальцами вдвое сминал. Сели, выпили пару осторожных тостов за сотрудничество в морских делах. Тут капитан и глаголет: "Вообще-то нам водку привычнее стаканами, вот мой старпом (и указует на боцмана) продемонстрирует, а вы уж, коль сможете, поддержите обычай.
   Боцман заглотал и не крякнул, америкосы несколько стушевались, но, перекрестившись, довольно мужественно взяли на грудь. У одного глазки сразу разъехались, сам застекленел и удалился в себя, второй оказался молодцом и даже стал напевать свой гимн "Америка, Америка...". Тут боцман второй стаканище, до краёв налитый, в себя опрокидывает, а тому, кто молодец, из сочувствия половинку наливает. Хлоп, спектакль окончен.
   Боцман аккуратненько обоих офицериков за талию обнял, приподнял да так к трапу и отнёс. А там смачно расцеловал и на руки рулевому катера и сгрузил, а мы все ручками помахали. "Уф, - сказал капитан, когда мы с проводов вернулись за стол, - пронесла нелёгкая, выпьем за счастливое избавление". Боцману налили ещё 250 грамм, поблагодарили за службу и отправили дальше нести тяжёлые обязанности по судовой жизнедеятельности, а сами ещё долго сидели за обедом, вновь и вновь пережёвывая случившееся.
   Судно продолжило свой путь во Вьетнам, а уже на самом подходе вновь нештатная ситуация. Как ниоткуда вдруг появился и завис над нами мышиного цвета американский вертолёт. А там, в открытом проёме, америкос нарисовался с улыбкой в пол-лица, ручкой приветливо так машет и кричит что-то, за шумом винтов не слышно. То ли от тех механиков пламенный привет привёз, то ли просто от скуки решил поразвлечься, на этих русских поглазеть.
   Наши на верхнюю палубу повыскакивали, тоже руками машут, по-английски "окей" кричат. А тот чудик совсем раздухарился, видно, решив салют устроить, стал в воздух банки пивные подбрасывать и из бортового пулемёта их расстреливать. Такая потеха пошла под пивным дождём. Ну, тут уж капитан не выдержал, приказал по громкой связи всем с палубы убраться. С неохотой, но подчинились, а американец вроде как обиделся, дал газу и удалился в рокоте винтов.
   А капитану новая забота, опять пошёл для начальства отчёт строчить.

 

Переправы

   Бывает - человек-гора, а кошёлку жены еле-еле с кряхтеньем поднимает, другой же - худющий, прямо спирохета бледная, но, как говорят в народе, шибко жилистый и силы неимоверной, хоть с виду и не скажешь. Вот таким был друг мой Володя Поспехов, который целую переправу стянул, в смысле наладил. Было это в военное время во Вьетнаме, а приключилось вот что. Подъехали ночью к понтонной переправе на Красной реке, а там столпотворение. Америкосы прямым попаданием с воздуха один понтон раздолбали, вьетнамцы резервный подогнали, а стянуть переправу силёнок не хватает, хоть человек тридцать солдатиков кочевряжится.
   Чувствуем, дело швах, "газик" наш фронтовой со всех сторон зажат в "пробке", а самолёт в любой момент вернуться может. Тут Володя, чистый типаж N2, ну т. е. антипод Ильи Муромца, гэбист, высланный за какое-то правонарушение во вьетнамскую Тмутаракань, и проявил лихость свою на радость и удивление местного народа. Солдатиков матюками разогнал, сам за канат взялся, зубами заскрипел и в одиночку стянул понтоны. Я, как до Ханоя добрались, рассказывал - так никто не поверил, а Володя только улыбается, говорит, мол, с перепугу перенапрягся.
   Вообще-то явление это известное. Во французскую революцию аристократка молоденькая, когда её мужа на гильотину тащили, раздвинула своими холёными пальчиками решётку чугунную и к нему бросилась. А в Москве как-то шёл с матерью в снежную зиму по тротуару, вдруг автобус на нас заюзил. Я влево, а она, пальтишко подобрав, вправо, на сугроб метра в два высотой. Я потом из интереса замерил, чуть-чуть до мирового рекорда не хватило.
   Но вернёмся к переправам вьетнамским. Наши военные советники такую хитрость умудрили, днём понтоны притапливали, с воздуха и не разглядишь, а ночью опять переправа работает. На этом сами и попались. Ехали нашим обычным маршрутом из порта Хайфон на Ханой и, как всегда, на ночь глядя. За рулём дядя Фёдор, весьма уважаемый мужик, говорит: "Рванём по понтонке, я их все назубок помню, сам и ставил". И в воду заруливает, мол, "Спакуха, мужики, сейчас колёсами понтон поймаем". Очухался, когда всем уже вода по грудку. Ну, выплыли, высказали Фёдору своё мнение о нём и его ближайших родственниках, правда, горячились не очень, дядя в чине подполковника всё же.
   Наутро машину танкеткой, как тягачом, вытянули, оказалось, чуть-чуть Федя промахнулся. А с танками другая весёлая история. Когда весной 1968 года, во время наступления на южновьетнамский город Хюэ появилась танковая бригада, американцы чуть умом не тронулись, решили - русские фильм об обороне Сталинграда снимают. А хитрость в том, что эти танки с вьетнамскими экипажами в них наши вертолётчики ночью туда скрытно доставили.
   Вьетнамцы на наших военспецов молились, мы, гражданские, искренне уважали. И не только мы, американские пилоты их гостиницу за версту облетали. А жили "тюйен зя" (советники по-местному) в гостиничном комплексе Ким Лиен, и как-то посетил его свежаком из Москвы приехавший новый партсекретарь посольства. Зашёл наугад в номер и наблюдает такую картину. Сидят могучие мужики в одних трусах семейных (жара-то под 40 градусов, без "кондея"), и потребляют за мирной беседой родную жидкость той же градусности под местную лягушатину. Секретарь - в крик: "Советские офицеры, злоупотребление алкоголем, на фоне голых баб, тратата, тратата!". Это он имел в виду картинки девушек-передовиц труда из "Огонька", на безрыбье развешенные по стенам. Мужики с невозмутимым видом скрутили секретаря и - в окошко, хорошо, первый этаж и клумба свежевскопанная. Думали, скандал будет с политвыводами, да обошлось, из уважения к участникам инцидента дело замяли.
   Кстати, и партсекретарь, несколько обтесавшись, оказался на поверку мужиком хорошим, хоть и носил фамилию Нехорошев. Его тоже надо было понять - "noblesse oblige", т. е. "положение обязывает". А как-то выехал с ним в командировку по стране, да приняли по стакашке для профилактики нашей родной "полиграфки" (детектор лжи так тоже называется), и поведал секретарь, что он (кошмар!) сам из кулаков.
   Ну то есть его отец был мало-мальски зажиточным крестьянином, которого раскулачили и сослали в Сибирь, где только он, младший сын из семи детей, и выжил. И стал-то "освобождённым", т. е. профессиональным партсекретарём, чтобы замять своё происхождение. Полюбил я его за откровение, а он же на меня и, не удержавшись, "капнул".
   В 1970-ом на год столетия Ленина отправили в Москву документы с рекомендациями на принятие меня в Партию, а ответа всё нет и нет, и это на меня, фронтовика, орденоносца. Так бы и не узнал причины задержки, если б не Торгпред мой, Черников Борис Николаевич, бывший неосвобождённым замом у Нехорошева.
   Тот как-то вызвал к себе домой и за бутылочкой коньяка шепнул мне на ушко, что возникло, мол, у секретаря подозрение в моей "нехорошей" национальности (видимо, из-за чёрных глаз, доставшихся мне от деда-армянина). И что прошерстили в соответствующих органах всех моих родичей до пятого колена, но компромата не нашли, так что, поздравляю, мол, ты не еврей, а полноправный ныне член КПСС.
   Эх, опять меня увело, я ж про переправы... Еду как-то опять же на "козлике" ночью в порт Хайфон. Впереди, метрах в пятидесяти, дружок, Андрей Левин, в каске рулит. А ради светомаскировки дорогу освещали только лампочкой из-под переднего бампера, особо не разгонишься - ни зги не видать. Друг через переправу перевалил, я трошки не доехал, а тут америкос бомбой довольно увесистой её в пух и прах. Я думаю: "Конец Андрюхе", а он: "Прощай, Санёк".
   Пока окольными путями до порта добрался да на наше судно взобрался, где Андрюха у капитана обосновался, за упокой моей души не раз стаканчики гранёные подняли. А тут я, жив-здоров и не кашляю, в аккурат к третьему тосту "со свиданьицем". Представляете, радость какая, до слёз дошло. Так что на войне и веселье случается, только бы переправу живым миновать.

 

Праздник

   Во время моей долговременной, а точнее, пятилетней командировки во Вьетнам я изъездил страну вдоль и поперёк. И это несмотря на то, что там почти сразу после моего приезда (январь 1965 г.) началась так называемая воздушная война, и американцы бомбили всё и вся в попытке принудить Север прекратить партизанскую войну на Юге и отказаться от планов его захвата (это по их терминологии, а по нашей - освобождения). Напомню, что Вьетнам был тогда разделён надвое. На Севере строили с нашей помощью, как могли, социализм, а на Юге обосновались американцы и вовсю насаждали свою капиталистическую демократию.
   А частые мои поездки объяснялись и тем, что служба такая, работал я экономистом в торгпредстве, и тем, что знал язык страны пребывания и двух сопредельных стран (Камбоджи и Лаоса). И каждый, кто куда по какой служебной надобности выезжал, норовил взять меня с собой для удобства общения с местным населением.
   Дело это было опасное, но уповали мы на относительно джентльменское поведение американцев. Перед бомбардировками они раскидывали с воздуха листовки с "чёрным" списком объектов, подлежащих уничтожению, и просьбой эвакуировать мирное население, рядом с этими объектами проживающее. И бомбили действительно точечными ударами. Сам видел, как какой-то заводик после налёта как корова языком слезала, а соседние дома затронуты не были.
   Наших, советских, они тоже старались не трогать, на наши основные праздники никаких бомбардировок не было, места проживания наших военных советников и гражданских специалистов обходили стороной. Время от времени объявляли передышки на несколько дней, оповещая о том теми же листовками.
   Мы выезжали из Ханоя специально на "Волге 21" ярко-красного цвета, оставшейся в торгпредстве после выставки нашей техники и оборудования ещё в мирное время. Такая машина была легко различима с воздуха, зато и дураку было ясно, что в ней едут русские. Однажды всё же один америкос спикировал на нас, явно решив позабавиться. Мы успели только выскочить и нацепить каски, которые были всегда под рукой, да так и застыли.
   А куда деться на открытом пространстве, да когда ещё вдоль дороги болотистые рисовые поля? Самолёт (то ли "Сейбер", то ли "F-105") пролетел прямо над нашими садовыми головами, и я даже разглядел улыбающуюся физиономию пилота, но мы головы перед нахалом не склонили, если честно, то от страха и оцепенения. А лётчик, помахав нам на прощание крыльями, унёсся прочь.
   Но такие отношения были попервоначалу, а потом, как стали их десятками сбивать установленные повсюду наши ракеты, да как появились в небе вьетнамские лётчики на наших МИГах, стали америкосы хамить. Расстреляли из пушки "Вулкан" наше владивостокское судно, мирно стоящее на траверзе порта Хайфон с военной техникой на борту, одного моряка, Ребатчука (его именем потом было названо новое судно) подстрелили, другого, Ваню Земцова, ранили. Я Ваню сам и вывозил в Ханой на срочную операцию, а потом подружился. Пострадало и несколько наших военных советников, но, я думаю, ненароком. Да и тот лётчик-убийца, слышал я, мстил за сбитого ракетой над Хайфоном дружбана.
   Но я-то хочу поведать об одной поездке в Хайфон с замторгпреда на праздник Военно-морского флота, чтобы поздравить наших моряков. В то время порт постоянно был забит нашими судами, доставлявшими военную и общегражданскую помощь не только для северных вьетнамцев, но и для дружеских нам по идеологии партизан в Южном Вьетнаме, Лаосе и Камбодже. Кроме наших, в порту были практически только китайские суда с ракетами "земля-воздух", плохими копиями с наших, и другим военным оборудованием и снаряжением, включая подделку под наши же "газики".
   Надо сказать, что разгрузка судов происходила из рук вон плохо, суда простаивали неделями у пирса и на рейде, а моряки маялись в удушающей жаре от безделья, да ещё эти бомбёжки, так что каждый приход во Вьетнам был, я считаю, героическим деянием. Одним из немногих развлечений на борту было наблюдать, как американский воздушный ас выписывал в небе вензеля, провоцируя пуск ракет и элегантно уходя от них, а потом уж прилетали его дружки и подавляли пусковые точки.
   На катере представителя нашего Морфлота мы отправились к последнему судну в очереди, оказавшемуся красавцем-двадцатитысячником из Одессы и стоявшему довольно далеко, в бухте Халонг. Отметив парой рюмок в капитанской каюте наше благополучное прибытие, мы были препровождены в кают-компанию, где собрался уже в ожидании праздника весь экипаж. Замторгпреда коротенько так, минут на 20, передал поздравление Посла, Торгпреда и зачитал поздравительную телеграмму Министра морского флота, а потом рассказал о текущем "политическом моменте".
   Я тоже выступил с коротеньким сообщением о местном текущем моменте и рассказал о непоколебимом духе вьетнамского народа, всю свою историю отбивавшегося от набегов из Поднебесной империи, т. е. Китая, и трижды отстоявшего свою независимость от монгольского нашествия с помощью изобретённый ими тактики выжженной земли. Свидетельством тому служит "Храм на костях" в виде пагоды на холме из черепов вражеских китайских воинов, которую уважаемая аудитория сможет увидеть собственными глазами, когда их прекрасное судно всё же доберётся наконец до порта.
   Потом был концерт самодеятельности, самым запоминающимся номером которого было выступление буфетчицы Раи из Одессы. Она брала с подноса заготовленные для этого случая пробки от шампанского и раздавливала их в крошку нажатием двух пальцев правой руки. Потом брала с того же подноса медные пятаки и уже пальчиками левой руки сгибала их, вручая в качестве сувенира и свидетельства силы духа русской женщины публике (до сих пор храню как сувенир).
   Не менее захватывающим было выступление и боцмана комплекцией "семь на восемь", который на своей мощной груди гнул ломики и другой пожарный инвентарь, а потом под крики из зала "Не порть струмент!" возвращал им первоначальную форму. Концерт завершился бурными, но непродолжительными аплодисментами, и народ поспешил в столовую на праздничный ужин, а мы с капитаном - в его каюту с аналогичной целью.
   Посидели мы очень хорошо, коронным блюдом был тушёный осьминог в изумительной по вкусу, густой и бурой по цвету подливе. Оказалось - это специалитет капитана в его кулинарном хобби. Пили не менее экзотический коктейль "Россия" ("Столичная" плюс "Московская" фифти-фифти). Запомнился ещё кофе "по-венски": в чашку с растворимым кофе и сахарным песком выливается пол чайной ложечки холодной воды и той же ложечкой жижа растирается по стенке до приобретения ею почти белого цвета. Потом заливается кипяток - и готово, вы наслаждаетесь божественным напитком с высокой воздушной и сладостной пенкой.
   Наутро, проспавшись, вышли на палубу просвежиться. Подошли к группе матросов с боцманом во главе, которые как раз доставали ночной улов из корзинки с приманкой, опущенной на ночь в воду на лине с горящей лампочкой (как я понял, для привлечения внимания морской живности). Из корзины вывалился и шлёпнулся на палубу огромного размера осьминог, собрат того, что мы с таким вкусом ели намедни. Тут он вытянулся на своих осьми щупальцах и стал переливаться разными цветами и остановился на красном, видимо, тем самым выражая своё крайнее возмущение.
   Боцман подошёл и слегка наклонился, чтобы заглянуть чудищу в его мудрые печальные глаза, и мы услышали такой насыщенности и красоты мат-перемат, что хотелось посоветовать ему выступать с этим отдельным номером самодеятельности. Оказалось, осьминог с таким презрением плюнул боцману своей фиолетовой чернильной слюной, что его белая праздничная рубаха была безнадёжно испорчена.
   Мы застыли от увиденного и услышанного, но тут из ступора нас вывел громкий хлопок в небе. Подняв головы, мы увидели прямо над нами разваливающийся в пламени самолёт и отделившуюся от него чёрную точку, которая вскоре превратилась в парашют с чёрным червячком на конце строп. Мы - бегом к капитану, тот уже был в курсе и отдавал команду чем-нибудь отвлечь и задержать вьетнамца-охранника, который слава богу ещё завтракал в столовке. Дело в том, что при заходе судна на рейд на его борт поднимался вьетнамский солдат с калашом, опечатывал рацию по их закону военного положения и оставался охранником до момента причаливания.
   "Ведь застрелит же человека на наших глазах, - объяснил нам капитан, - а есть же закон спасения на водах, и мы под ним подписались - неприятностей не оберёшься". Сквозь крупный иллюминатор каюты мы увидели, что америкос уже приводнился рядышком, надул лодчонку оранжевую и как-то даже весело машет нам руками. "Что делать?" - растерянно произнёс кэп, вытирая проступивший на лбу пот. Видя, что от нас с моим старшим товарищем подсказки не добьётся, он приказал сорвать пломбы с рации и отстучать срочное сообщение министру с просьбой указаний.
   Напряжённое ожидание длилось недолго, над нами коршунами закрутились истребители "F-105" с ошивавшегося неподалёку авианосца "Корал Си", стрекозой подсуетился вертолёт "Апач" и выдернул на канате пилота, который послал нам воздушный поцелуй и скрылся в чреве вертушки. Из наших грудей вырвался единодушный выдох облегчения, мы быстренько разлили по стопарю, выпили за разрешение острой ситуации и приступили к завтраку. Ровно через сорок минут пришёл ответ министра Морфлота из Москвы: "Поступайте согласно обстоятельствам".
   Кстати, может быть, именно согласно обстоятельствам военного времени сложился у нас фронтовой фольклор, а бардами были Валера Куплевахский, лейтенант-ракетчик, и ваш покорный слуга. Песен мы с Валерой насочиняли довольно много, не ахти каких, но исполненные со сцены актового зала Посольства нашим самодеятельным оркестриком, они неизменно вызывали бурные аплодисменты и даже выбивали слезу у аудитории суровых бойцов.
   Магнитофонные записи этих песенок разошлись и во Владивостоке, откуда шёл основной поток нашей помощи Вьетнаму судами в порт Хайфон. А во время отпуска в Москве затащили меня и на радио, и прозвучали они в передаче "С добрым утром!". Отобрали для выхода в эфир только три, да и те цензура подкорректировала. В песне, посвящённой нашим советникам-ракетчикам, работавшим в Хайфоне, и начинавшейся запевом "В ханойском порту на чёрном борту китайская орфография, не думал, что так далеко забреду, знал бы, учил географию", пришлось для политкорректности пропевать "на белом борту славянская орфография".
   Не подошла и наша заветная песенка "В 6 часов вечера после войны ты на свиданье со мной приходи, у памятника Марксу тебя я буду ждать, кусок от F-105-го под мышкою держать". Да, там и именно в 6 часов вечера и встречались мы, вьетнамские фронтовики, лет 5-6 после возвращения с войны, в августе, на день первой американской бомбардировки Ханоя. Встречались, обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу и, закупив водочку для экономии и рассовав её по портфелям, шли в ближайший кабак (ресторан "Метрополь") отмечать очередную годовщину. С каждым годом компания наша худела, кто спился, кто-то даже "сел", кто дуба дал (обычная судьба ветеранов-фронтовиков). А ныне я, небось, последним могиканином и остался плавать в своих воспоминаниях.

 

Змейка

   На Востоке отношение к змее несколько отличается от нашего. У нас превалирует страх до мурашек на коже с долей отвращения да, может быть, немного пиетета из уважения к библейскому мудрому змею, совратившему яблочком нашу прародительницу Еву, или к известному мультяшному философу. Знают у нас в основном гадюку, чаще поминаемую при характеристике некоторых женщин, да безобидного ужа, которому тоже достается за всю породу, а про анаконду в пятнадцать метров, кобру с её капюшоном, удава-душителя - лишь понаслышке.
   В Азии же змея безмерно уважаема, в фольклоре - это не наш родной простачок Змей Горыныч, а огнедышащий дракон, карающий и милующий человека, в гневе сдвигающий горы и превращающий цветущие долины в пустыни. В Китае меня удивило то, что дракон в местном фольклоре - и добродетель ласковый, и исчадие ада, ну вроде сурового отца. Он и огонь дал китайцам, и рис научил сажать, а то как будто белены объелся - то шторм смертельный, то наводнение на людей напустит. К тому же он символ императорской власти, ну то есть на всё право имеет.
   А история вышла банальная... Был в истории Китая хитрован-простолюдин Лю Пан. Замахнулся он на царский трон, да куда там с таким рылом в калашный ряд. Вот и придумал, что ведёт свой род от дракона. Ну тут его все зауважали, на трон посадили, и с того времени все императоры считались выходцами из драконьего рода, и одеждой под дракона косили, ну то есть драконами жёлтым шёлком вышитыми вся одежда была покрыта.
   Во Вьетнаме, где мне пришлось поработать пяток лет, дракон как-то попроще, к людям поближе и без императорского благолепия. Есть там залив Халонг ("спустившийся дракон" в переводе) красоты необычайной, с тысячью скалистых островков причудливой формы. Тут и драчливый петух, и голова слона, и грудь девственницы, в общем, кому что видится в скалистой груде. А содеял всё это, по легенде, дракон с художественным вкусом, который при взлете захватил горсть камней да и расшвырял их по заливу.
   Не могу не упомянуть удивительное племя "ньяма", которое живёт среди всей этой красоты прямо на воде в сцепленных наподобие островка джонках и постоянно мигрирует по заливу. Мне как-то удалось попасть на этот остров и испытать гостеприимство ньямов. Угостили они по-царски многочисленными блюдами из морепродуктов, и легендами о своём родном Халонге. На джонке было чистенько и уютно, в "красном" углу непременный алтарь предков с горящей лампадкой. А под полом палубы, как оказалось, большой аквариум, в котором выращиваются маленькие акулы. Как мне сказали, они и составляют основу дохода племени, ибо вьетнамцы считают, что нет ничего вкуснее и полезнее супчика из акульих плавников.
   Вообще-то на Востоке, который, как известно, дело тонкое, к легендам относятся как к художественному оформлению действительно происходивших когда-то событий с невымышленными персонажами, ну вроде как мы к летописям. И в этом есть рациональное зерно. А чего ещё ради тот же дракон без особых различий встречается в фольклоре самых разных народов по всему миру? И вот уже и у нас, пока ещё достаточно робко, проклёвывается мысль, что дракон - это воспоминание о динозаврах, некоторые виды которых (из тех что поменьше) могли летать.
   Может, и придём когда-нибудь к убеждению, что наши далёкие предки жили в своеобразном симбиозе с доисторическими рептилиями, используя их как разъездных животных, а на птеродактилях лихо взмывали к небесам. И что некоторые из этих в прошлом домашних животных дожили и до наших дней, но, не желая возвращаться в рабство, скрываются от человека как, скажем, Несси в Шотландии. Будем считать, что динозавры измельчали до размера аспида, предпочитающего за тёплый и влажный климат восточные страны.
   Во Вьетнаме, скажем, на змею можно наткнуться где угодно. Помню вопль соседки, которая, выжимая половую тряпку после уборки, обнаружила в ней обозлённо шипящую маленькую, но ужасно толстенькую змейку. Ехал в военное время из Ханоя в порт Хайфон, попал под авианалёт и спрыгнул в так называемое индивидуальное бомбоубежище на обочине, а попросту круглую яму в рост человека. Спрыгнул и замер как в детской игре, почувствовав под ногой что-то живое и извивающееся. В свете "люстры", спущенной с американского самолета планирующей светящейся бомбы, разглядел змею, которой к счастью своему придавил голову.
   Так и простоял до конца бомбежки, пока вьетнамцы меня оттуда не выдернули, а потом и змею выловили и засунули в мешочек, успокаивая меня тем, что змея съедобная. На мой вопрос "А если бы укусила?" услышал безмятежный ответ "Помер бы". Своё состояние описывать не буду.
   А то в другой раз шёл по рисовым чекам и вижу, пацанёнок лет пяти идёт прямёхонько на вставшую в боевую позу кобру. Я зашёлся в крике, а вьетнамчик спокойно поднёс к её пасти ручонку и, видимо, привычным движением схватил за горло и бросил в свой туесок. Меня привели в чувство и объяснили, что ребёнок послан родителями за мясом на обед, а ладошка его намазана диким чесноком, от которого змея цепенеет и никогда не укусит.
   В Таиланде, где мне тоже довелось послужить, перед тем как поиграть на лужайке в волейбол, приходилось тщательно осматривать траву. И чуть не каждый раз натыкались на змейку. Как-то случился у нас приехавший из соседней Индии коллега. Так он удивился: "А что вы индуя-дударика не найдёте, он вам быстренько территорию от змей очистит?!". Действительно, пригласили за 400 бат индийца-заклинателя змей, он уселся в центре лужайки, подул в дудочку, и пополз к нему зачарованный змеиный народец, только успевай мешок подставлять.
   В том же Таиланде с сыном моим Артёмом, ему ещё и трех лет не было, чуть до беды не дошло. Жена чуть отвлеклась, глядь, а он стоит напротив змеи метра в полтора, и они как бы дружески друг друга разглядывают. На крик прибежал наш привратник Сампит и змею отогнал, а сын долго плакал и уверял нас, что она добрая. Может, он и прав был, Восток, как известно, дело тонкое. Вот был я до этого во Вьетнаме в горной провинции Хуабинь ("Мирная"), так видел там, как дитятко сидит в кольце огромного питона, который ему нянькой служит, следит, чтобы тот далеко не уполз, и других змей отгоняет.
   Да, много удивительного на Востоке, что и не снилось другу Горацио... А можете представить, что юноша из той горной деревеньки из самодельного арбалета стрелкой из расщеплённого бамбука с закалённым на огне остриём на взлёт снимает птичку величиной с нашего воробышка, а на празднике попадает метров с тридцати в свернутую на затылке в шиньон косу своей невесты. Вильгельм Телль от зависти лопнул бы, а американцы в южновьетнамских джунглях называли это грозное оружие "тихая смерть", потому ещё, что стрелу при охоте на них в тыковку с растительным ядом типа "кураре" макали.
   Был я на том празднике, пальмовое вино пил, а в подарок получил тигрёнка и два арбалета с колчаном из бамбукового колена со стрелами, арбалет поменьше - на дичь, побольше - на кабана и американца. Тигрёнка я на обратном пути в джунгли выпустил, а арбалеты и посейчас храню как сувениры. Приходите в гости - покажу.

 

Прикол

   Вспомнился под Первое апреля один прикол или скорее розыгрыш. И тем он был хорош и в памяти остался, что срежиссирован был самой жизнью и не обидой, а великим смехом кончился. А случилось это во времена геронтократии в нашей стране, когда существовал возрастной ценз при назначении на каждую мало-мальски ответственную должность. И то, что я стал в тридцать с небольшим Торгпредом в Камбодже, было исключением из правила. А причина - десятилетний стаж работы в Совмине СССР, который правом на это и обладал.
   Итак, поехал я как-то в аэропорт встретить своего старинного друга, торгового советника Венгрии. Дружок действительно был старинный и мной весьма уважаемый, ибо подружились задолго до этого в воюющем Вьетнаме. Я был мальчишкой-переводчиком, а он в чине майора - членом международной комиссии по наблюдению за перемирием во Вьетнаме. Ещё в комиссии был канадец и индус, и тем самым якобы достигалась сбалансированность оценок американо-вьетнамского конфликта, который тем не менее не затихал.
   Неудобно признаваться, но дружба была основана на любви к питию, освящённой страшно секретной полюбовной сделкой. Комиссия месяц проводила в весёлом капиталистическом Сайгоне, месяц - в социалистическом раю Ханоя, где единственным развлечением было человеческое общение путём совместного распития "аква виты", то есть если грубо - водяры.
   Так вот, Лайош каждый раз привозил оттуда сюда ящик местного виски, который я обменивал на два - водки, что нашему общению весьма способствовало. Виски служил для разнообразия шикарным дополнением к застолью. Кстати, в каждый заезд мы этот ящик с русскоязычным Лайошем и располовинивали.
   Ну вот, встретил друга в аэропорту, присели выпить "со свиданьицем" и "стременную", а тут жена ведёт нашего журналиста, которого знала ещё по журфаку МГИМО. Тот прилетел тем же рейсом и, как водится, посольство забыло встретить. Журналист оказался милым шустрым малым без комплексов, тут же перешёл со всеми на "ты", и естественно, как и Лайош, был приглашён на вечер ко мне домой. По дороге в гостиницу он попросил организовать ему беседу с Торгпредом и поинтересовался, какой он из себя человечишка. Я, естественно, сказал, что, вроде, ничего, но строгий, на том и расстались.
   Вечером я послал за журналистом своего шофёра, наказав мою должность тому не называть. Стол был накрыт в моём особняке, бывшей резиденции генерал-губернатора Индокитая, в самом центре Пномпеня. На вопрос гостя, будет ли Торгпред, ответил, что тот переодевается во фрак и подбирает музыку для торжественного выхода. Мол, у начальства свои причуды. Как ни парадоксально, но журналист всё это схавал и сидел, как на иголках, в томительном ожидании, даже отказался от первой. Тут жена врубила музыку, и бедняга вскочил и вытянулся по стойке смирно с блаженной улыбкой на лице. Выдержать это было невозможно, и все от хохота буквально повалились наземь. Спросите, как журналист? Когда понял, что это был дружеский розыгрыш, долго приходил в себя, но в конце концов отпоили.

 

Клуб ветеранов

   В конце 80-х в качестве гендиректора одного из первых у нас совместного советско-американского предприятия мне приходилось частенько выезжать в США. И вот как-то в ходе очередной командировки попал я в кабинет главы довольно крупной компании. Меня предупредили, что он безногий инвалид, но мужик что надо. Действительно, в кресле восседал крупный, весьма импозантный мужчина, а рядом стояли прислонённые к стене костыли.
   Но поразился я больше убранству кабинета. Я уж привык, что боссы американского бизнеса страшно любят украшать рабочее место, кроме привычного и для нас портрета главы государства, семейными фотками, различными дипломами, своими фотографиями с известными в стране личностями и даже со своей тёщей в обнимку, но тут целая стена была увешана явно фронтовыми фотками. А над этим скопищем красовался портрет хозяина в лётном комбинезоне на фоне знакомого мне до рези в глазах бомбардировщика "Б-52". Только я их видел в небе Вьетнама или сбитыми на земле.
   "Вьетнам?" - робко спросил я. "Да, - гордо ответил босс, - 1968, 1969". Я ткнул себя пальцем в грудь и объявил: "Вьетнам, 1965 - 1970". Мужик орлом вскочил из-за стола на свои протезы и уставился на меня. "Всё, - подумал я, - сейчас будет бить...". "А не ты ли, мать твою, меня и сбил?" - проревел америкос. "Нет, - спокойно и, как мне казалось, с чувством достоинства, ответил я. - Я представитель сугубо гражданской профессии, работал во Вьетнаме в торгпредстве. Скорее наоборот, это, может, ты влепил в меня своей чёртовой бомбой. У меня была контузия, да и хромаю до сих пор".
   Тут американец заключил меня в медвежьи объятия и хрипло прогундосил в ухо: "Врёшь, наверно, мать твою, но я всё равно рад увидеть первого русского с той стороны баррикады!". Затем не терпящим возражений басом заявил: "Вот что, на хер все переговоры, сейчас я созову ребят из "Vietvet" (союз ветеранов Вьетнама) и ты нам прочтёшь лекцию".
   Где-то через час мы были в ирландском баре, который оказался постоянным местом сбора ветеранского клуба, председателем которого и был мой новообретённый друг. Собралось человек двенадцать, все здоровые, как черти, в основном бывшие лётчики Фантомов и Скайрейдеров, от которых и мне приходилось прятаться, зарываясь носом во вьетнамскую землицу. Каждый считал своим долгом облапить меня, хлопнуть с маху по плечу или спине и выпить со мной ирландского виски из фирменной бутылки с красной этикеткой. При этом лётчики обязательно подмигивали мне и задавали вопрос, который можно было бы перевести как "Ну, малый, колись, ведь садились твои ребята за штурвал МИГов?".
   Потом все расселись и принялись за зажаренные на открытом огне бараньи рёбрышки, а меня затащили на трибунку, водружённую на стол в углу, и приготовились слушать. Я не стал им рассказывать, что работал со штабом партизанских объединений (Вьетнам, Лаос, Камбоджа) и что занимался поставками всего того, что их убивало.
   Да задушили бы напрочь в дружеских объятиях, но не раскрыл бы тогда ещё бывшую совершенно секретной информацию, что за время войны во Вьетнам нами было поставлено 2000 танков, 1700 БТРов, 12000 зениток, 158 зенитно-ракетных комплексов "Двина", 700 боевых самолётов, 120 вертолётов, 100 кораблей ВМС. (Сам удивляюсь, как в память цифирь врезалась). О величине нашей помощи можно судить по тому, что в день на это дело уходило около 4 млн. их же, американских долларов. И это, можно сказать, цена 4000 душ американских солдат, оставивших свои тела в Индокитае или вывезенных в виде "груза N200" в их родные штаты.
   Отделался байками о том, как ходил по тропам Хо Ши Мина и увёртывался от их бомб, как стал кровным братом племени мео (коты), тех, кого американцы боялись пуще смерти за их, эту смерть несущие, отравленные арбалетные стрелки, прозванные "тихой смертью".
   Но на вопрос лётчиков я всё же ответил с полной чистотой - уж больно раздразнили они меня этой темой. Да, - раскололся я, - были во Вьетнаме лётчики-инструкторы, но не больше пятка на все вьетнамские ВВС. И запрещено им было строго-настрого подниматься в воздух во избежание международного конфликта. Да, случился грех. В дни перемирия, когда вьетнамские ракетчики сбили одного из ваших, вы в отместку разбомбили в пух и прах на земле отделение "мигарей" с подопечными пилотами одного такого инструктора. И сердце старого вояки не выдержало - он поднялся в воздух на учебной спарке и предупредил по рации, что не вооружён, но пойдёт на таран.
   А потом обложил ваших ребят таким смачным матом, что они, уж и не знаю, как и что поняв, моментально смылись, как нашкодившие коты. Чтобы спасти бедного инструктора от строжайшего наказания за грубейшее нарушение дисциплины, начальство тут же переправило его к новым ученикам в Каир, где шла война арабов с Израилем. Там он и погиб, царствие ему небесное, под шальной бомбой. И тут, не поверите, все американские ветераны, как говорится, на едином подъёме встали и выпили за упокой души своего коллеги, хоть и с другой стороны баррикады.
   А для вас, читатель, ещё добавлю, что знавал я того лётчика, о котором америкосам поведал. И рассказал он мне за рюмкой чая, как бил американцев ещё в небе Кореи, и хорошо их бил. И тогда, да и сейчас, наверно, в силу политкорректности, это вроде как страшная тайна. А в Корее, по словам ветерана, летали без документов, под строгую клятву общаться в воздухе только заученными корейскими фразами. Только что глаза пальцами не растягивали, как в нашем старом анекдоте, чтобы под корейцев косить. Но всё равно узнавали их американцы, разбегавшиеся как цыплята при появлении коршуна, заслышав узнаваемый русский мат среди корейских слов. Ну да ладно, вернёмся к баранам (я не имею в виду американских ветеранов).
   Ещё долго не отпускали они меня, требуя рассказать про то, про сё, про пятое-десятое... Судя по многочисленным возгласам "Твою мать!" и слезам, навернувшимся на глаза некоторым ветеранам, я их даже сильно растрогал. Не воспоминаниями о десятках тысяч убитых и покалеченных ими с воздуха людей, а так, вызванными моими рассказами картинами их фронтовой жизни. Потом председатель вручил мне билет почётного члена их ветеранского союза, клубный значок и три бутылки ирландского виски. Провожали меня тёпленького всей гурьбой снова дружелюбными похлопываниями и ласковым матерком, так что вернулся я в отель с отбитыми напрочь плечами и смешанными чувствами в душе.

 

Совет юбиляра

   Недавно отметил юбилей, отметил тихо, без возлияний, криков "Ура!" и лобызаний. Просто задумался на минутку и сказал себе: "Старик, стукнуло 50 лет как ты крутишь баранку, с чем тебя, то есть себя, и поздравляю". Внушительный стаж, правда?
   Имею право поворчать на шофёрскую невежливость молодых задёрганных водил, подтрунить над дорвавшимся до руля "чайником", снисходительно простить невольный водительский грех дамочке, засмотревшейся на себя в зеркальце заднего вида. Давно уже не закипаю по-пустому, не кричу: "Куда прёшь, идиот?", не тискаю яростно клаксон в заторах, не рву огалтело с места, чтобы проскочить на жёлтый, пока спит гаишник.
   Всё это было и прошло, а пришло осознание библейской ценности таких истин, как "пропусти дурака", "тише едешь - дальше будешь", "лучше быть в 7.30 дома, чем в 7.00 в морге". И всё больше проникаюсь пониманием своего железного коня, который столько лет перемещает моё бренное тело в окружающем пространстве.
   Вот собака была когда-то диким волком, а потом сроднилась с человеком, став его верным другом да и средством передвижения на Севере для чукч. Так и автомобиль, уже столетие подгоняемый человеком под свой образ и подобие, всё более, как мне кажется, очеловечивается. Да и изначально он явно срисован с гомо сапиенс.
   Судите сами... Колеса - это руки-ноги, рама - скелет, корпус - кожный покров. Спереди два глаза, а под капотом, как в грудной клетке, карбюратор - сердце. Мотор, перерабатывающий питание в энергию движения, - желудок, карданный вал - гениталии, система испражнений тоже схожа, и воняет из выхлопной трубы как из нужника. А постоянно усложняющаяся электроника, особенно с внедрением в неё компьютера, всё больше напоминает нервную систему и мозг человека. Почему бы не предположить и возможность зарождения души под капотом от свечной искорки?
   Кажется, ещё немного и машина заговорит. Вернее, уже заговорила. Помню, как был поражён, впервые услышав, сев в "Пежо", её голос: "Вы забыли закрыть багажник", а потом вежливую просьбу пристегнуть ремень безопасности. Честно говоря, захотелось перекреститься от такой чертовщины.
   А сколько раз, по-чёрному ругая заглохший на морозе или в слякоть движок, в озарении свыше извинялся, ласково прося завестись и называя машину ласточкой, и она заводилась с пол-оборота. Любой грамотный водитель согласится со мной, что у каждой машины свой характер, причём с доминированием мужских или женских черт, свои хронические болезни, подверженность настроению. Всё как у людей, только мы в своей гордыне не всегда это замечаем.
   Так что, братья-водилы, послушайте ветерана, возлюбите свою ладушку как самого себя и она непременно ответит взаимностью, будет вам ласковым и надёжным другом.

 

Кубышка

   Машину водить я научился в малолетстве. Сейчас уж и не помню, сколько лет было, классе, небось, в третьем. По крайней мере ноги уже до педалей доставали. Научил, конечно, отец, а получилось это так. К власти, ну то есть к партийному руководству, как это тогда называлось, пришёл Хрущёв. Одной из "свежих" его идей было всяческое развитие общественного транспорта. Мол, не нужна советскому человеку своя лайба, порождающая частнособственнический интерес.
   Надо сказать, что машин-то тогда было буквально раз два и обчёлся. Москвич-кубышка, чуть больше инвалидной коляски (что-то наподобие теперешней травокосилки) был народным автомобилем. Коляска, кстати, выдавалась бесплатно безногим инвалидам войны, которые и лихо гарцевали на ней по улицам Москвы, называя ласково, но снисходительно "Победой над Германией". Второй машиной уже с официальным названием "Победа" был немецкий "Опель" как, собственно, и "Москвич". Производство обоих было налажено на оборудовании, вывезенном из Германии по репарациям.
   Чтобы купить легковушку, надо было лет десять откладывать каждую копеечку, живя на одной картошке, да примерно такой же срок отстоять в очереди. И не каждому ещё в этой очереди предоставлялось место, право на неё надо было заработать стахановским трудом. Так что на "Победах" разъезжала почти исключительно партийно-чиновничья элита и отдельные обласканные властью представители творческой интеллигенции. Я не говорю о "Хорьхах" (теперешних "Ауди"), "Фольксвагенах" и "Опелях", привезённых красными командирами из покорённой неметчины в качестве военного трофея - они не долго прожили в условиях нашей зверской эксплуатации.
   Так вот, при Хрущёве открыли пункты проката автомобилей, и отец мой этой услугой воспользовался в свой отпуск, взяв на месяц Москвичок следующей за кубышкой модели. На нём мы и рванули с шиком всей семьёй (папа, мама и я) на дачу, которая волею судеб находилась под Питером. А там уж отец вывез меня на пустырь за селом, преподал быстренько азы вождения и бросил как кутёнка в воду, мол, разбирайся сам. Я и разобрался довольно быстро, видно, памятуя опыт обучения плаванию - отец на озере сбросил меня с лодки, привязав, правда, к щиколотке бельевую верёвку.
   Так что уже на следующий день я на зависть деревенской мелкоте уже лихо подкатывал к сельмагу за хлебом. Надо признаться, что моё первое приобщение к машине случилось до того. Среди всей наше многочисленной безлошадной родни был один, дядя Игорь, бравый капитан 2-го ранга, который обладал Москвичом-кубышкой и в воскресные приезды на дачу катал нас, ребятню, и даже давал покрутить руль, но только на месте.
   Каждый его приезд был для нас праздником, который продолжался и вечером, когда все садились за стол с непременной бутылочкой запотевшей водочки из погреба, жареными грибами с картошечкой "в мундире", окуньками и подлещиками, наловленными накануне в озере, краснобокими раками из деревенского пруда (это традиционно было делом моих рук) и массы другой сельской вкуснятины. А ещё байки недавних фронтовиков (отец с матерью и дядя Игорь) про войну и мирную жизнь - заслушаешься.
   Одна история, рассказанная дядькой, особенно врезалась мне в память. А рассказал он вот что... Дело было в Питере, мол, накануне войны, не нашей, а той ещё, первой мировой. И пришёл в Минобороны мужичок какой-то невзрачный и огорошил царских вояк известием, что изобрёл он препарат, превращающий воду в горючку. Сначала не поверили, а потом решили провести эксперимент. Сел полковник в авто со своим адъютантом и изобретателем, подъехали к Неве да там бензинчик весь из мотора и слили. А полкаш, подкручивая с хитрой ухмылкой пышный ус, и говорит учёному: "Вот тебе Нева, вот тебе ведро, заливай водичку в мотор и поехали".
   Ну, тот так и сделал, только допреж того, как воду залить, вынул из жилетного кармашка пробирочку с зеленоватой жидкостью да и покапал ею в ведро. Мотор завёлся с пол-оборота и повёз ошарашенного полковника с адъютантом по Санкт-Петербургу. Но полкаш не лыком был шит, заставил по опустошению бака трижды повторить операцию да и облазил весь автомобиль в поисках припрятанной клизмы с бензином. А не найдя, отпустил изобретателя с миром, а сам пошёл с адъютантом сочинять протокол, который и послал по начальству. Да пока протокол тот по инстанциям до батюшки-царя дошёл, война началась и уж не до изобретения было.
   Вот такая история вышла, а дядя Игорь клялся-божился, что своими глазами в архиве своего военного ведомства тот протокол видал. Да не поверили тогда, только во здравие его очередной тост подняли. А я вот поверил, и не зря... Много уж лет спустя работал я в Совмине и там от ветерана услышал аналогичную историю, только уже со времён Отечественной войны. Перескажу, как в памяти осталось.
   В 1943 году в армии Гитлера образовался дефицит бензина. Обещание бесноватого фюрера завоевать для фатерлянда богатое нефтью Закавказье обернулось крахом, а из месторождения Плоешти прогитлеровской Румынии много не возьмёшь. А тут в концентрационный лагерь Кляйнвальде попадает русский старикашка, который готов обменять свою жизнь на секрет дешёвого, практически дармового топлива. И этим топливом была обыкновенная вода!
   Вообще-то попытки разложить воду на кислород и водород, чтобы применить водород в качестве источника энергии, были и раньше, но загвоздка в том, что электролиз воды требует огромных энергетических затрат. Иными словами овчинка выделки не стоит. А тут пленный предлагает утилизировать силу межмолекулярных связей воды с, можно сказать, бесплатным выходом энергии. А ведь, по подсчётам, литр воды выделяет тепла столько же, сколько образуется при сжигании полутора литров бензина. Нужен только катализатор, а он вот вам, пожалуйста, за жизнь и свободу какого-то зэка.
   Военная немецкая машина прокрутилась быстрее нашей царской, но не тут-то было - вскоре наши войска вошли в Германию, а Гитлеру пришёл кирдык. Спросите, а что с рецептом катализатора, отвечу - а чёрт его знает. Я рассуждаю так... Тот старикашка и был мужиком, о котором дядя Игорь рассказывал. А рецепт электролиза воды попал после победы либо к американцам, либо в наши руки. Америкосы отпадают - они бы сразу идейку реализовали. А мы... Сталин-то хоть и был изверг, но не дурак же. Зачем же своими руками лишать себя главного природного достояния - нефти?!
   Так что, может быть, писулька с формулой катализатора и лежит где-то в недрах гэбэшных архивов, упокоившись под грифом "совсекретно", а как время придёт, так мы шасть на рынок энергоносителей и нате вам пожалуйста. А пока нефти много, чего же нам трепыхаться?

 

Бабуси

   Согласитесь, у нас на Руси бабушки как бы особый класс представляют, какая-то милая мистика в них, будто тайной своей владеют да и уносят с собой в мир иной, ни с кем ею не поделившись. Вот был у меня дружок на работе. Уж давно пути наши разошлись, а воспоминания остались, и так уж получилось, всё больше связанные с бабусями.
   Как-то подходит ко мне Володя, так его звали, и спрашивает: "Ты как, старик, на колёсах?". "Да, - говорю, - бегает моя "копейка", а что?" Тут-то и поведал он свою историю. У сынка, рождение которого месяцев пять назад отпраздновали всем отделом, обнаружилась паховая грыжа. Врачи сказали подождать лет до пяти, может, само собой рассосётся, а уж если нет, то хирургу под нож. Да вот дали ему приятели знающие адресок бабушки в деревне, которая грыжу заговаривает. Конечно, мол, веры особой нет, но чем чёрт не шутит...
   Я, конечно, помочь согласился, в ближайшее воскресенье заехал поутру за Володей и его женой Машей с пацанчиком на руках и в путь. Дорога не дальняя, по шоссе до города Чехова, а там ещё километров двадцать, не больше, по щебёнке. Места известные, грибные, выезжал я туда раньше по наводке дружеской. Добрались, поплутав по колдобинам деревенским, уже к обеду, вычислили хату по записочке, стучимся. Вышла бабка древняя, ну не дать не взять баба Яга из сказки. Нос вниз отвис, рот беззубый, руки скрючены, с клюкой.
   И хата ей под стать, ну прямо избушка на курьих ножках. Сама строга больно, и на порог не пустила, только прошамкала: "Дитя-то крещёное?". Машка испуганно головой закивала, потом вдруг в мальчонку вцепилась и ходу от страшилища. Еле уговорили вернуться. Бабка ребёночка взяла, он и затих сразу, а до того всю дорогу хныкал да капризничал. Нас прогнала до утра и назад укрылась в своей избушке. Хотели мы за грибами сходить, да не удосужились, сердце неспокойно, а Мария вообще в слезах вся.
   Кое-как перекантовались до вечера, на ночь в машине устроились, не свет-не заря у хаты стоим. Вышла бабка с ребёночком, он весёленький такой, да и сама старушка как-то даже похорошела. Машка к детке, мы мнёмся, мол, сколько, бабушка, должны за труды праведные. Она нам: "Бог с вами, идите с миром, Господу помолитесь". Мы в машину и ходу. По пути у девицы какой-то местной спросили, где бы нам домашних грибков прикупить. Указала нам хату, там и отоварились у приветливой старушки двумя бутылями с белыми и рыжиками солёными.
   На следующий день Мария с ребёнком пошла к врачам, те смотрели, смотрели, никакой грыжи не нашли, удивились, но истории с бабкой не поверили, к странностям природы отнесли. А грибочки уж такие вкусные да ароматные оказались, никогда после таких не пробовали. Уж больно пришлись к застолью по случаю счастливого избавления.
   Но на этом история не кончается. Месяца не прошло, опять ко мне Володя подходит, мол, извини, друг, снова твоя помощь требуется. Оказалось, почила в бозе его бабушка то ли двоюродная, то ли троюродная, в городе Загорске. Он её и знать не знал и ведать про неё не ведал, а тут позвонили и сказали, что единственный он родственник у усопшей остался, мол, еле нашли, так что пусть приезжает, может, кое-какой скарб в наследство пригодится.
   Опять в воскресенье поехали, на сей раз вдвоём. Встретила нас в маленькой грязноватой комнатёнке брусчатого старинного дома с палисадом бабуська, что звонила, напоила чайком, долго про покойницу-подружку горькие истории рассказывала о старости её одинокой. Мы уж домой собрались, та до слёз расстроилась, говорит, возьмите хоть шкафчик на память о родственнице преставившейся. Мы, чтоб её не обидеть, взвалили не глядя шкафчик на крышу моего жигулёнка, благо багажничек был навесной, и в Москву.
   Недели через две после поездки отводит меня Володя в сторонку и говорит: "А знаешь, шкафчик-то наш не простой оказался, только с виду такой задрипанный. Потёр, а он весь в резьбе старинной, внутри - полное собрание Карамзина в натуральной коже с позолотой. Я только за шкаф да книжки в антикварном столько выручил, на машину хватит, так что теперь тебя мучить не буду. И это не всё ещё, за книжками был пяток яичек серебряных с каменьями работы Фаберже. Уж их-то сохраню как родовую память.
   И ещё вот что я хочу сказать о бабусях: они непревзойдённые хранители старины в виде былин, сказаний и сказок. Говорю это, может быть, потому, что повезло мне на родных бабушек (по матери и по отцу) и бабусь в деревне Валговицы, в которой стоит наша дачка и которую мы считали чуть ли не своим родовым имением. А потому что когда-то, до Революции ещё, была там усадьба с вишнёвым садом моего прадеда, сельского батюшки, расстрелянного большевиками.
   В детство моё почитай в каждой хате была ещё бабушка, помнившая батюшку и перенёсшая уважение к нему на меня и других его отпрысков в нашей семье. И, бывало, заслушивался я с замиранием сердца их медоточивых речей, теряя различие между правдой и байкой сказочной. Вот представьте, как, к примеру, звучал их рассказ о русалках. Были это, в их версии, заблудшие души сельских девушек, что свели счёты с жизнью в омуте речном либо в лесу (помните у Пушкина - "русалки на ветвях сидят"?).
   Хоть и вроде бы она привидения, а может русалочка соблазнить парня деревенского и защекотать его в усмерть - так они, русалочки, любовью занимаются. Раньше-то парни это знали, а потому всегда норовили девкам под платье длинное залезть, убедиться, что там хвоста заместо ног нет. Если русалка маскируется под девушку, то кикимора косит под старушку, нерадивую хозяйку, может всю пряжу в избе напутать, беспорядок навести.
   А вот баба Яга может быть и злой, и доброй, это вроде как старейшая праматерь, ведунья, проводница в загробный мир. Кстати, ведьма, в понимании бабусь, производное от ведуньи, это те же знахарки, лечившие селян с Христом и молитвой и владевшие старинными заговорами да приворотными зельями. Не так уж и плох и леший, он - дух леса и охраняет природу. Может, конечно, того, кто ему не по нраву, завести в чащобу непролазную и погубить. Да есть простое средство, чтобы не заблудиться в лесу: одёжу шиворот-навыворот переодеть либо сапоги местами поменять, всего-то и делов.
   Водяной - это такой пузатый дедушка с бородой по колено. Он тоже дух леса, но больше по водяной части, и живёт в омутах, болотах или под мельничным колесом, у него рыба сом под началом, и любит водяной на том соме кататься и свои владения объезжать. В общем-то он не злой старикашка, но может и накуролесить. А потому рыбаку не надо бы говорить встречным-поперечным, что на рыбалку идёт, - ох не любит это водяной. А домовой - его брат по матери, и их и не различишь, но домовой - дух предков-хранителей, опекает семью в избе, где поселится, следит за хозяйством и наказать за нерадивость может. Кстати, это он, по мнению бабусь, обучил мужиков сакральному матерному языку. Опять же кстати, а знаете, как звать маманю домового? Да, это она и есть, известная каждому русскому Кузькина мать.
   О домовых вот ещё что мне известно... Но сначала пара слов о празднике 1 апреля. Это один из древнейших праздников, его родиной принято считать Францию. При этом довольно точно определена дата начала этого праздничного обряда - 1564 год. До этой даты год во Франции начинался с апреля, а после введения Карлом IX Григорианского календаря - как и сейчас, с 1 января. Тех, кто упрямо продолжал встречать Новый год 1 апреля, стали звать "апрельскими рыбами". Над ними всячески надсмехались, одаривали глупыми подарками, отправляли с абсурдными поручениями. Французы до сих пор в этот день прикалывают друг другу на спины вырезанную из бумаги рыбу и дразнят жертву шутки "Апрельская рыба!".
   В древней же Руси с 1 апреля было связано собственное поверье - считалось, что в этот день просыпается домовой. И чтобы он не слишком рьяно принимался наводить порядок, рекомендовалось сбивать его с толку розыгрышами и шутками, приколами разными, жертвами которых, за неимением прямого доступа к домовым, становились друзья и домочадцы.
   Не могу удержаться и не сказать вот ещё что. В своё время меня сильно поразило, что в описании внешности энлонавтов иногда чётко видны черты, роднящие их с образом лешего, водяного или чёрта: покрытые волосами человекоподобные существа с рожками на голове и большими клыками или с зелёной кожей, с круглыми, как у рыбы, глазами. Так может, это они здесь у нас на Земле работают под прикрытием личины бесов всяческих и за нами наблюдают, наблюдают...
   А заклятие, заговор - это, выражаясь современным языком, информационная мина. Заговоренные много лет назад сокровища могут серьёзно расстроить психику нашедшего их человека, а возникшие галлюцинации бывают такими пугающими, что доводят до сердечного приступа. Свеча в ореховом подсвечнике, если настроишься на поиск какой-нибудь вещи, замерцает над ней, а над кладом погаснет. Цветок папоротника расцветает в ночь на Ивана Купалу. Если его подбросить, он полетит туда, где зарыт клад, и на него приземлится. Можете проверить при случае.
   Да, рассказал бы ещё про другие приметы, про духов, бесов, нежитей и леших, да подзабыл уже многое, а порасспросить уж и некого: бабуси, с которыми меня сводила жизнь и от которых и почерпнул многое, давно на небесах, царствие им небесное.

 

Бангкок

   Когда как не в старости приходится расплачиваться по старым долгам. Сейчас вот аукнулись годы, проведённые после института во фронтовом Вьетнаме. Подточили зубы не наши фрукты и основной убивец зубной эмали, ананас; пострадал желудок от экзотической пищи, которую вкушал в партизанских джунглях. Заныли тазобедренные суставы как отголосок полученной контузии - взлетел аки птица, попав под взрывную волну бомбы с американского самолёта, и приземлился на пятую точку. Да и сердце настрадалось - не раз наблюдал результаты бомбардировок, рваную человечью плоть, а это картины не из приятных.
   Зато пять лет этой командировки, отмеченной правительственными наградами, послужили вроде как трамплином в служебной карьере. Через недолгое время после возвращения я был назначен начальником отдела в Минвнешторге, а по истечении обязательной трёхлетней отсидки после загранкомандировки отправлен в замечательную "страну улыбок", Таиланд, да ещё сразу на должность завотделения Торгпредства.
   Это было воистину "тёплое место" и по климату, и по всем другим критериям. У меня было своё хозяйство из шести вилл с бананово-мангровым садом и полноразмерным бассейном, мастер на все руки привратник Сампит, здесь же проживавший с женой и пятью детьми мал мала меньше, служанка, тоже из местных. А кругом вожделенный для каждого "совка" благоухающий в своём "загнивании" капиталистический рай потребления. Для тех, кто ещё не приобщился к тамошнему туристическому раю, сообщу, что тайский стольный град Бангкок был основан в XVIII веке, и его официальное название состоит из 43-х слов. Первое из них - Крунгтеп, что означает город ангелов.
   Бангкок уже тогда поражал своей модернистской архитектурой, не оставившей почти ничего от старой застройки столицы, называемой в прошлом восточной Венецией. Многочисленные каналы (клонги) были зарыты, покрыты асфальтом и превращены в широкие городские магистрали, на месте одноэтажных домишек из столь ценимого у нас красного дерева (другого там попросту нет) выросли современные небоскрёбы.
   Самым почитаемым лицом в стране является король. Его портреты в современном воинском мундире или в традиционном тайском одеянии и со священным мечом и белым зонтиком в руках (символы власти вроде наших скипетра и державы) можно увидеть повсеместно. А самым, пожалуй, уважаемым в королевской династии является царь-монах Ли Тхаи, правивший в XIV веке. Именно он ввёл традицию в стране ухода короля в монастырь на время дождевого сезона. А ещё он, сидя при стечении народа на каменном троне в обстановке полной гласности, вершил праведный суд. Причём царского разбирательства мог потребовать любой гражданин, стоило лишь ударить в подвешенный у городских ворот колокол.
   И он же, ещё будучи принцем, написал первую книгу на тайском языке - космологический трактат "История трёх миров", где изложил буддистское представление о Вселенной. Это своеобразное триединство миров желаний, форм и бесформенности, ранее воспринимаемое как метафора, а ныне - как обозначения параллельности миров, тонкой материи и других изотерических штучек, в которые верят всё больше серьёзных людей.
   Клонги с деревянными развалюхами сохранились лишь на окраине, превратившись в муравейником кишащие рынки и любимое место проведения досуга для нас, "совков". Там можно было за бесценок отовариться не только хлебом (т. е. рисом) насущным, но и приобрести бэушную электро и радиотехнику. Самым вожделенным приобретением считался грундиковский "Сателлит", который имел помехоустойчивое устройство и был незаменим для прослушивания на родине вражеских голосов (радиостанции "Голос Америки" и "Свободная Европа"), которые у нас тогда со страшной пролетарской ненавистью и презрением глушили.
   Да и здесь он служил главным источником информации и музыкальным центром (телевизор был лишь один на всё Торгпредство в "красном уголке"). Многочисленные же бары, рестораны, откровенные бордели, "турецкие" бани с девочками и эротическим массажем были для нас табу и грозили "24-мя часами", т. е. позорной высылкой на родину в этот срок.
   Бангкок был тогда да и остаётся сейчас центром сексуального туризма и любимейшим местом отдыха американцев. Специально для них существовал так называемый институт "майнор вайф". Это когда виллы сдаются на определённый срок с тайкой (младшей женой), выполняющей роль и любовницы, и кухарки, и домоправительницы. Правда, в случае зачатия ребёнка договором предусматривалась большая сумма на его последующее содержание. Но в США существовал специальный фонд, который покрывал все расходы на этот американский подарок в Таиланде и фронтовом Вьетнаме, вплоть до получения полукровками высшего образования.
   Вскоре в Бангкок прилетела и моя жена с двухмесячным Артёмом, причём вынес его на руках по трапу самолёта резидент КГБ, вернувшийся в Посольство из отпуска и оказавшийся интеллигентным мужиком, с которым я впоследствии сдружился. Сын, которого я видел лишь однажды, да и то через окно в роддоме буквально за пару дней до отъезда, в оранжерейных условиях Таиланда быстро подрос, встал на ножки, а потом и заговорил по-тайски, часто оставаясь под опекой жены Сампита и её тайчат.
   Интересно, что родился Артём тёмноволосым и с бачками а ля Пушкин (наверно, привет с небес от его дедушки, а моего отца-армянина в подтверждение моего отцовства), но в Бангкоке очень скоро стал соломенным блондином (уж не знаю, в кого). С этим ему, можно сказать, здорово повезло, ибо по местному поверью встреча с белым ребёнком сулит удачу, а с блондином - счастье на год.
   Вообще, в Таиланде прямо-таки культ детей, их лелеют и балуют, как нигде, ну а Тёма стал в Бангкоке известной фигурой и всеобщим любимцем. На Сукумвит Роуд, местном Бродвее, при нашем появлении образовывались пробки из-за желания тайцев поближе ехать к нашему авто и разглядеть его, восседающего на детском стульчике и всем напропалую дарящего царственную улыбку.
   В самом большом бангкокском супермаркете "Даймару" смешливые тайские девушки-продавщицы называли его почтительно "мистер Тим" и утаскивали в свои отделы, наряжая в детские платьица, украшая бусами и кулонами и одаривая игрушками. В художественном салоне этот мистер как-то уронил ненароком нефритовую черепашку и я уже, грозно зыркая на него глазами, потянулся за бумажником, чтобы расплатиться за треснувшую фигурку. Но хозяйка с криком "Что вы, это же ребёнок!" тут же презентовала её уже готовому было расплакаться Тёме. Правда, после этого на всякий случай уже не отходила от него ни на шаг.
   Торговый оборот с Таиландом был тогда не ахти какой, но работы хватало. Тем более что за малым исключением штат Торгпредства состоял из ребят внешней разведки КГБ, что объяснялось близостью к Китаю, нашего чуть не главного идеологического противника по тем временам. А этих сотрудников фиг заставишь работать не по профилю. Хоть и проходили они перед выездом стажировку в Минвнешторге, но путались в элементарных для нас вещах, и кто есть "who", разглядеть было нетрудно.
   Что и сделали тайцы ничтоже сумняшеся, напечатав в газете "Bangkok Post" перечень всех наших гэбэшников с послужным списком. Особо отметили нашего милейшего замторгпреда, лица казахской национальности, начинавшего карьеру, как оказалось, "вертухаем" в ГУЛАГе (ну это уж явно американцы из ЦРУ подсказали). Кстати, представительство этого управления обосновалось аккурат напротив нашего Торгпредства, через Сукумвит Роуд.
   В быту наши гэбисты не очень юродствовали и даже честно предупреждали в ходе общих застолий, чтобы анекдотов на политическую тему ни-ни, а то "капнут", ведь если не "капнут" на нас, "гражданских", то "капнут" на них за недонесение. Двое, правда, больно доставали, один своей тупостью, другой - подлостью. Над первым, пришедшим в КГБ из ГАИ, смеялись и рассказывали, будто купил он на выделенные деньги автомат по производству сигар, приняв за линию производства самонаводящихся ракет.
   Второй, татарин Хандурин, постоянно что-то вынюхивал, подслушивал под окнами, в общем, мытарил честных людей. Невзлюбила его и хозяйка моих шести вилл, дама королевских кровей. Сразу поясню, что в Таиланде чуть не каждый второй из числа интеллигенции - такой. Ведь до последнего короля, Пумипона Адульядета, все имели гаремы жён по триста и детей неисчислимое множество. Хозяйка, проживавшая в вилле по соседству с нами, по-своему объясняла шакалий нрав Хандурина, сказав, что он явно из чингизидов, т. е. потомок Чингисхана, а фамилию его надо произносить раздельно - хан Дурин.
   Исходя из наших интересов, я добился от В/О "Экспортхлеб" перейти от оплачиваемых нами поставок кукурузы и риса из США во Вьетнам в рамках гуманитарной помощи на закупки в Таиланде, и наш товарооборот резко возрос. Вы, небось, недоумеваете, на кой ляд вообще поставлять это в качестве братской помощи рисопроизводящей стране, но не забывайте, что она строила социализм, и у неё начались трудности роста. Недаром тогда ходила шутка, что если социализм будут строить в Сахаре, то нам придётся помогать ей поставками песка.
   Надо сказать в качестве лирического отступления, что тогда во внешней торговле (да и не только) мы больше руководствовались т. н. политической целесообразностью, за которой подчас скрывалось и мурло личных интересов в духе песни "всё кругом колхозное, всё кругом моё". И посейчас, я думаю, олигархический менталитет подпитывается от тех же психологических корней.
   Ну так вот, поставки быстро и качественно произвело бангкокское отделение голландской фирмы "Шелл" (ракушка в переводе с английского и логотип компании), не гнушавшееся, кроме нефтепродуктов, подзаработать и на других товарах. Оно же устроило по случаю многомиллионной сделки приём в ресторане самой фешенебельной гостиницы "Интерконтиненталь". Все блюда подавались в морских раковинах, в завершение ужина был подан кофе по-ирландски, церемониально зажжённый метрдотелем.
   Я, естественно, поинтересовался, отчего кофе горит, и получил снисходительное объяснение мэтра, что горит в кофе ирландское виски. Я тут же его уел, сказав, что не хуже будет гореть и русская водка. Моментально была приготовлена новая смесь на основе водки "Смирнофф" и под бурные аплодисменты вожжена. Метрдотель, ещё более надутый от важности момента, притащил фолиант ресторанного меню и вписал новый рецепт кофе "а ля рюсс", а мне вручил именной сертификат на право раз в год и до конца жизни быть обслуженным на халяву, т. е. за счёт заведения.
   При расставании голландцы вручили мне со своей стороны чек на несколько тысяч долларей в качестве премии (тогда ещё у нас не был в ходу термин "откат"), который я наутро радостно передал торгпреду для перевода на счёт нашего представительства. Его реакцией было "Ты что, совсем дурак иль родом так? Ведь там (выразительный взгляд в направлении кабинета гэбэшного замторгпреда) решат, что как минимум такую же сумму ты положил в карман!". Поняв меру своей тупой наивности, я тут же смотался и вернул чек голландцам, в глазах которых эта мера тупости ещё более разбухла.
   Может, размягчение мозгов объяснялось тем, что я уже год как занимался в школе кун-фу и получил подтверждённый токийской Академией карате первый дан. Только за год до моего приезда в Бангкок вето на "martial art" для "белых" было снято, чем я и воспользовался, став вторым русским кунфокой (первый - сотрудник института Востока, прошедший школу где-то в Гималаях). Причём я пошёл не в "белую" кондиционированную школу, а в "чёрную", настоящую китайскую (более жёсткую, но и вдвое более дешёвую).
   Сансэй поцокал языком, сказав, что староват я для этого дела (было мне тогда около тридцати), но всё же в школу принял, поручив заботам восьмилетнего китайчонка. Тот мог расправиться со мной одной левой, но учил справно, со свойственным китайцам терпением. Сам же сансэй удалился в свой угол под символом инь и янь и наблюдал оттуда, попивая зелёный чаёк и лишь изредка вставая, чтобы дать указания тренирующимся бойцам.
   Основным упражнением была отработка ударов руками и ногами в единой танцевальной цепочке ("ката"), но были и прямо зверские упражнения. Например, набивка мозоли на подушечке ладони путём колющих ударов по связке бамбуковой щепы. Китайчонок объяснил мне элементарную вещь: надо собрать в теле энергию янь и пустить её в руку в форме энергетического ножа, которым, а не плотью своей, и раскалывать деревяшки и кирпичи.
   Но это оказалось семечками по сравнению с котлом, наполненным галькой и стоящим на огне. В эту раскалённую гальку и надо было втыкать со всей пролетарской ненавистью пальцы, чтобы подготовить их к прокалыванию грудной клетки противника. Можете представить меня после этого на работе, пытающегося взять бедными пальчиками ручку.
   Но игра стоила свеч, я постепенно втянулся и почувствовал себя человеком, особенно после того, как увидел собственными глазами великого Брюса Ли, приехавшего из Гонконга и проведшего в нашей школе мастер-класс. Это было что-то непередаваемое. Многие движения и удары Брюса были незаметны для глаза, и ему приходилось повторять их в замедленном темпе. Та же проблема возникла и в его фильмах, которые тогда только входили в мировую моду, и сцены его поединков снимали с замедленной скоростью.
   Я потом видел по телевизору шоу в записи из Гонконга встречи сансэев разных школ кун-фу, карате, дзюдо и айкидо. Брюс Ли и там затмил всех. Он, например, предложил ведущему положить на вытянутую ладонь мелкую монетку и по его хлопку зажать кулак. Когда тот кулак разжал, на ладони оказалась монета другого достоинства и только при замедленной прокрутке записи стало видно, как Брюс подменил её.
   Кстати, считается, что обида мэтров кун-фу на проявленное Брюсом непочтение к ним на этом шоу и послужила причиной нанесения энергетического удара на расстоянии, от которого он и умер в 1973 г. в возрасте 32 лет. Официальной причиной смерти была аллергическая реакция на болеутоляющее средство, но любой кунфока лишь грустно улыбнётся на это и скажет ещё, что проклятие было наложено мастерами кун-фу и на весь род Брюса Ли.
   А почему ещё во время съёмок фильма сын Брюса, Брэндон Ли, был застрелен наповал из бутафорского пистолета с холостыми патронами, один из которых непостижимым образом оказался боевым? Вот и покоятся оба Ли в Сиэтле на кладбище в рядом расположенных могилках. Да, Восток - дело ого-го какое тонкое. Хотя, если задуматься, то родовое проклятие - не восточная прерогатива. И наши Рюриковичи вымерли от проклятия волхвов, ими обиженных. А американские президенты, проклятые индейскими шаманами? Да почитай все они либо убиты были, либо чудом смерти избежали.
   Но всё же как-то странно, душа Брюса давно уже в астрале, тело его на экране продолжает так же лихо крушить противников, а я, старый кунфока, сидя в своей квартире, и от пола отрываю ноги с трудом. Уж такая, братцы, "се ля ви".

 

Ветераны

   В 1978 году угораздило меня попасть на работу, как тогда говорили, в Кремль, а конкретно - в отдел внешнеэкономических связей Совмина СССР. Попал я в эту овеянную мистикой обитель небожителей, как мне казалось, дуриком. Сыграло свою роль то, что отслужил пять лет во Вьетнаме в военное время, за что получил орден и медальку и что занимался там поставками партизанам бывшего Индокитая (Вьетнам, Лаос, Камбоджа) наших товаров дружественной помощи (сами понимаете, каких) и знал, кроме английского и французского, языки этих стран. Но и мне при всех регалиях пришлось пройти длительную и дотошную проверку на вшивость. Заодно, как я знаю, перешерстили всех моих родственников до пятого колена на предмет благонадёжности и национальной чистоты.
   На последнем этапе чуть не подвела борода, которую я отрастил во фронтовых буднях Вьетнама. И не борода это была, а так, маленькая аккуратная бородка а ля Владимир Ильич Ленин. Это меня и спасло. Как ни давил на меня в кадрах начальник отдела и генерал запаса Бородулин, я отказался срезать бородку наотрез. Отнесли мою фотографию предполагаемому начальнику, первому зампредсовмина Архипову Ивану Васильевичу для демонстрации единственного обнаруженного недостатка. А тот, мудрый мужик, тоже нашёл сходство бородки с ленинской и дал "добро".
   Время это было, выражаясь по научному, засилья геронтократии, и долгое время был я самым молодым сотрудником. Возраст в 70 лет считался чуть ли не средним, но старики наши, наверное, в силу хорошего кремлёвского питания и жёсткого медицинского контроля, а скорее всего - развитого инстинкта выживания сохраняли светлые головы и здоровое тело. Недаром в то время бытовало в народе понятие "кремлёвская кормушка".
   По средам был игровой спорт в зале, по четвергам можно было потренироваться в стрельбе из пистолета в кремлёвском тире, в столовой каждый день национальные блюда очередной союзной республики из продуктов своего хозяйства под контролем 9-го отдела КГБ, (того, что блюл денно и нощно сильных мира сего). На субботу и воскресенье все отправлялись автобусами с Красной площади в наши дома отдыха с люксовыми номерами и ресторанным питанием, где за символический рубль мы получали обслуживание не хуже какого-нибудь американского "Хилтона".
   Вышколенная прислуга проходила стажировку в Прибалтике, повара были переманены из лучших ресторанов Москвы. И им было за что ублажать совминовскую элиту, для них рядом с пансионатами были построены современные дома с просторными квартирами, зарплаты - не чета тому, что они получали бы где бы то ни было. Там же кучковались современнейшие животноводческие и земледельческие хозяйства, мясо, фрукты и овощи с которых без грана химудобрений шли на стол привилегированной публики.
   На лето на выбор предлагался один из наших спецсанаториев на Юге или в той же Прибалтике (мне - бесплатно, жене - в полцены, ребёнку - четвертинка). Мы традиционно ездили под Ригу. Изюминкой этого дома отдыха был выезд на пару дней в так называемый домик рыбака. Там любители рыбной ловли, переодевшись в выдаваемые комбинезоны и выбрав снасть, рассаживались на нависавшей над речкой террасой и закидывали уду, а потом поспешали в залу поглощать приготовленные якобы из их улова яства. Аппетиту способствовала батарея водок, коньяков и вин всесоюзного ассортимента. О, сладостная халява!
   В рижском санатории можно было встретить знаменитейших людей страны. Я, например, познакомился с Аркадием Райкиным, регулярно там со своей женой Руфой Мордуховной отдыхавшим. Нагло подошёл и передал привет от своей ленинградской бабушки, которая была его учительницей (блефанул - бабушка и не подозревала о моей встрече). Он её вспомнил и тоже передал привет, а для меня создал возможность похвастать этим фактом моей биографии.
   Так получилось, что и в Ригу на вокзал нас везли на "рафике" вместе с Райкиным и, проезжая мимо какого-то здания, он указал на него и сказал, что там в театре служила его мама по имени Рая и он малышом ошивался, так как дома не на кого было оставить. Отсюда и псевдоним его, ибо помнил он раздражительный крик "Чей это сопляк здесь под ногами болтается?" и ответ "Да это Райкин!".
   Тьфу ты, отклонился маленько. О чём это я? Ах да, о льготах и привилегиях. Присовокупите к вышесказанному систему пайков, талонов на билеты в театр и кино, любые книжки, включая запрещённого Солженицына, из спецраспределителя, персональную чёрную "Волгу" от замначотдела и выше, а для всех остальных - по вызову на манер такси, только бесплатно. В общем, налаженная жизнь коммунистического завтра, которое всё никак не хотело наступить в целом по стране.
   Лелеемые властью и сами её олицетворяя, ветераны обладали феноменальной памятью и назубок помнили и выдавали номера и даты выпущенных ими постановлений со времени оно, однако разговорить на тему сталинского периода было трудно - по старинке опасались и многозначительно косили глазом на стенки, мол, враг подслушивает. А знали много чего интересного и, ежели уж заговорят, то с трепетным пиететом. О том, как ходили в Кремле по этажу вождя на цирлах, а при встрече Хозяина должны были распластываться по стенке и чтоб руки на виду, а техперсонал - носом в стенку. Как сидели по ночам, в ожидании возможного звонка Сталина, и сами пугали подчинённые министерства проверочными звонками по "вертушке" (это такая закодированная и охраняемая КГБ спецсвязь), зато по утрам полагался сталинский завтрак - молочный поросенок с рассыпчатой гречневой кашей и чай с хрусткими сушками.
   Слушал я кремлёвских стариков затаив дыхание про военные годы и проявленные в те поры феноменальные полководческие способности Сталина (это говорилось с некоторым вызовом - мол, неча скрывать правду-матку). Один из них непосредственно отвечал за маскировку Кремля. Так вот он рассказывал, как из раскрашенного брезента и фанеры создавали якобы городские кварталы, перекрашивались красные кремлёвские стены, жёлтые фасады зданий и их зелёные крыши. Колокольню Ивана Великого, храмы с их позолоченными куполами перекрасили в защитный цвет, кресты поснимали, а рубиновые звёзды на башнях прикрыли деревянными коробами.
   Мавзолей Ленина спрятали под фанерным макетом якобы старинного особнячка, а саму его мумию отправили в Тюмень спецсоставом. Сокровища из кремлёвских подвалов, Алмазного фонда и Оружейной палаты отправили в Свердловск, а семьи начальствующего состава и сотрудников кремлёвского аппарата - в эвакуацию в Куйбышев, куда потом отправилось и всё правительство.
   Немцы в начале войны нагличали неимоверно. В одну из первых военных ночей к Кремлю прорвался один их самолёт и начертил дымовой круг с крестом посерёдке, появившиеся тут же бомбовозы стали сбрасывать по наводке свой смертоносный груз. Один 1000-килограммовый фугас угодил в здание бывшего Арсенала, почти полностью разрушив его. Ещё одна бомба попала в Большой Кремлёвский дворец, пробив потолочное перекрытие Георгиевского зала, но каким-то чудом не взорвалась. Было ещё несколько налётов, но судьба, подкреплённая мощной противовоздушной обороной, хранила Кремль.
   Любили вспоминать старики и великого ясновидца и гипнотизёра Вольфа Мессинга, перебежавшего в войну к нам из Германии, которого патронировал Иосиф Виссарионович, особенно эпизод, когда вождь народов предложил для проверки его способностей получить в сберкассе сто тысяч рублей и принести ему. Тот так и сделал, с выданными ему по трамвайному билету деньгами пришёл в кабинет Сталина, миновав непостижимым образом многочисленную охрану, видимо, предъявляя всё тот же трамвайный билетик.
   Для осознания величины этого гераклового подвига Мессинга надо знать, что такое кремлёвская охрана. На каждом этаже совминовского здания в Кремле стояли красавцы-бугаи в военной форме и изучали предъявляемые документы как медики через микроскоп препарируемую лягушку, а потом рентгеновским взглядом и подателя оных ото лба до мизинцев на ногах. Десять лет я регулярно проходил эту процедуру, но так и не привык и каждый раз ощущал трепет в паху.
   Коли помянул я Вольфа Мессинга, надо сказать, что Сталин не был бы Сталиным, если бы остановился на одном маге-провидце. С помощью Мессинга он проверял агентурные данные, а информацию самого Мессинга перепроверял, приблизив к себе удивительного человека, потомка знатного дворянского рода графа Вронского. Тот до того как стать личным прорицателем Сталина по заданию НКВД был в чине майора вермахта внедрён в качестве биорадиолога в ставку фюрера, для которого непосредственно готовил астрологические прогнозы.
   Ещё с замиранием сердца говорили ветераны, переходя на полушёпот, что был у вождя и ещё один астролог, без совета с которым он не принимал ни одного важного решения. И что тот астролог была страшно засекреченная женщина, а всех других астрологов, чтобы не мутили воду, собрал он в Сочи на астрологический конгресс, а там их посадили на автобус и куда-то увезли, да так, что больше никто никогда этих астрологов не видел.
   А ещё я узнал под клятву о молчании, что по личному указанию вождя всех народов при завершении строительства Крымского моста, и по сию пору самого большого и красивого в России, любимого места московских самоубийц и встречи влюблённых, одна из десятков тысяч железных заклёпок была заменена на магическую золотую. Мост был построен инженером Власовым, который после войны проектировал и восстанавливал майдан Незалежности в Киеве, но и он не знал, какая из заклёпок золотая. А знали только два энкэвэдиста, оба погибшие на войне и унёсшие тайну с собой в могилу.
   Приобщён я был и к великой тайне существования под Москвой сталинской подземной системы трёх секретных веток метро. Одна ведёт от Кремля до сталинской ближней дачи в Матвеевском, другая связывает его с Минобороны, МИДом, Лубянкой и аэропортом "Внуково-2", а третья - с командным пунктом ПВО и аэропортом "Шереметьево", а ещё с секретным подземным городом в Раменках. И всё это создано для эвакуации высших чинов в случае войны и обеспечения их безопасной работы в военное время.
   Рассказывали ветераны и о вождях что помельче. И у тех были свои привычки и причуды, которые с дрожью почтения блюли. Каганович часто прибегал к привычному ему аргументу в разговоре и грохал кулаком по столу, да так (мужик был крепкий), что стекло вдребезги. Приходилось менять раз по пять в день, а однажды новый завхоз, то ли решив потрафить начальству, то ли по недосмотру, но постелил пластиглас. Кремль долго сотрясал возмущённый рёв Кагановича, под него завхоза и сопроводили под белы руки вон с работы.
   Микояну, когда тому приходилось выступать по-армянски, текст писали славянскими буквами, а его русский иногда приходилось ко всему привыкшему помощнику (ставшему потом нашим начальником отдела) переводить на понятный русский. О Микояне за его политическое долголетие и способность к выживанию позже сложили легенду, что он, дескать, может пройти от Кремля до ГУМа между струйками дождя и выйти сухим.
   Вообще-то ветераны, честно говоря, были не слишком грамоте обучены. Ведь пришли в Совмин в то время, когда залогом преданности вождям и революции в целом считалось рабоче-крестьянское происхождение, и кое у кого за спиной, кроме ЦПШ (церковно-приходской школы) ничего и не было. Так знаете, как они выкручивались? У каждого на столе стоял внутренний телефон, по которому наговаривалось, что в голову придёт, стенографистке. Та передавала готовую писанину в юридический отдел на предмет проверки соответствия законам, оттуда бумажка шла в отдел редакционный, где она приводилась в божеский вид, вылизывалась и превращалась в постановление Совмина СССР. Напоминает сказку о царевне-лягушке, обращавшейся в красавицу, правда?
   Но была в этом деле одна закавыка. Рядом с нашим Совмином жило-было целое царство в государстве, боком выходившее на Старую площадь. И куковал в том царстве аппарат ЦК КПСС. Если в нашем отделе делами почти всех соцстран занимались мы с Володей Мироновым, то в партийном международном отделе - человек двадцать. И ладно бы занимались идеологическими вопросами, так нет, они и в наши дела влезали. То есть подготовленные нами проекты постановлений, завизированные начальством, шли на Старую площадь, там перекраивались, заново редактировались и выпускались уже как постановление ЦК КПСС и Совмина СССР.
   В общем-то, наши коллеги в их международном отделе были с виду интеллигентные люди, но на них как бы стояла дьявольская печать. В моё время этот отдел возглавлял некто Иванов, так такого художественного мата-перемата, как от него, я больше ни от кого не слышал. Это, как и нарочитая небрежность в костюме, было вроде как корпоративной меткой, мол, мы свои парни, вышли из народа, от сохи и от станка, и за счастье народа пасть порвём.
   Искусственность поведения этих партайгеноссе ощущалась во всём. Вот, скажем, во Вьетнаме заехал я как-то поутру в гостиницу за их делегацией, чтобы отвезти на переговоры, и застаю такую уморительную картину. Стоят члены в чёрных габардиновых костюмах при галстуках вкруг журнального столика перед разлитой на троих в стаканы бутылкой коньяка. Старший как молитву произносит тост во славу генсека, потом мелко и как бы ненароком перекрестившись, товарищи принимают на грудь, и всё это на полном серьёзе. Почему с утра и натощак? А по формуле "Надо, Федя" - для дезинфекции желудка и предотвращения заразы от местной еды. В общем-то мудро.
   Насколько естественнее и роднее выглядел наш военспец, с которым я проходил таможенный досмотр перед вылетом в тот же Вьетнам! У него в портфеле оказалось вместо положенной одной водочной бутылки две. На предложение оставить одну на таможне до возвращения он, показав таможеннику здоровенную фигу, откупорил её и единым махом залил в бездонную утробу, а потом под аплодисменты присутствующих при этом твёрдым армейским шагом пошёл на выход к самолёту. Но я отвлёкся...
   Наш главный начальник, первый зампред Совмина Архипов пришёл из государственного комитета экономических связей (ГКЭС) в возрасте 72 лет. Думал, что вызвали на ковёр для объявления об уходе на пенсию, а его турнули на повышение. Я у него ещё десять лет проработал и считаю, что мне очень повезло на начальника, хоть и гонял он меня порой за слова поперёк его воли. Гонял в прямом смысле - как-то отлучил от тела на неделю, и пришлось мои бумаги Володе на подпись таскать, но потом смилостивился. А причина отлучения сама по себе занимательна.
   Я что-то вякнул против незыблемого тогда да, к великому сожалению, и сейчас в "верхах" правила при подготовке документов предусматривать "возможность должностного усмотрения", а говоря неканцелярским языком - возможность волевого решения, ну а уж совсем попросту - право начальника толковать закон как ему заблагорассудится. Архипов не терпел покушения на святое право начальственного волеизъявления, видя в нём главный рычаг "рабоче-крестьянской" власти, и я тогда, помнится, получил по полной.
   Но как раз случился визит к нам вьетнамского президента, который пожаловался Косыгину на экономические трудности в стране и попросил у "большого брата" помощи. Тот пообещал дать совет, а материальной формой этого стал я с замминистра Минморфлота Недяком, уже через неделю оказавшиеся в Ханое в качестве личных советников Фам Ван Донга. Получив личные напутствия президента, мы за месяц прочесали на "Волге" всю страну от северного порта Хайфон до южного порта Сайгон, переименованного в Хошимин, оттуда заехали и в недавно освобождённый от кровавого коммуняки Пол Пота камбоджийский Пном Пень.
   Как нас принимали по пути следования, говорит хотя бы то, что в Хюэ, древней столице Вьетнама, разместили в бывшем императорском дворце, где мы пили родную водочку под омарную закусь за столом, инкрустированным перламутром и драгоценными каменьями. А в Пном Пене я получил в подарок револьвер, серебряная ручка которого была усеяна бриллиантовыми сколами.
   Убоявшись осложнений на нашей таможне, передарил я его скрепя сердце нашему охраннику, главному гэбэшнику в стране и зятю министра экономики и транспорта. Тесть его был бывшим партизанским генералом и вошёл в историю Камбоджи тем, что как-то простоял в порту трое суток, не смыкая глаз и паля в воздух из пистолета, чтобы не разворовали при разгрузке гуманитарную помощь и медикаменты первого пришедшего в освобождённый Пном Пень судна (естественно, нашего).
   По нашим же впечатлениям от поездки был составлен толстенный свод экономических рекомендаций для правительства СРВ, оказавшийся, как я надеюсь, полезным. Ну а возвращаясь к нравам начальства, скажу, что не любило тогда начальство, когда ему перечат и поперёк говорят, а любило, чтобы подчинённый, и во сне разбуженный, тут же на любой вопрос с почтением и не задумываясь отвечал. Вот как-то Архипов задал какой-то вопрос замминистру внешней торговли (до того - первый секретарь Краснодарского райкома партии), тот тут же выдал всю информацию да ещё с цифирью, да не по бумажке, чем шефа очень ублажил.
   А у меня аж челюсть отвисла - все цифры с потолка, примеры - из наших отношений с другой страной (перепутал маленько). Я его после совещания перехватил, говорю, как же так, соврамши, мол, уважаемый Иван Тимофеевич. А он мне - молодой ты ещё, учись у ветерана, как выкручиваться в сложных ситуациях. А не научишься крутиться, не жить тебе долго и на твоём "тёплом" месте. Ох, как прав он был. И ещё от себя хотел бы добавить, что начальство у нас любит, когда за ним записывают, торопко так записывают, чтобы не дай боже ни слова не пропустить из божественного откровения шефа.
   Вообще-то, наука чиновничьего управления нелегко и не сразу даётся, но уже через несколько лет в Совмине я к стыду своему ловил себя на мысли, что управлять у нас на одном пряничном убеждении без применения кнута невозможно, а руководить шагающей с энтузиазмом за вождём толпой намного сподручнее, чем коллективом ершистых индивидов, у каждого из которых мнение своё. И что социализм - это просто та же система управления, но доведённая до крайности подстать ндраву и умишку главного управителя, а власть по сути своей - иезуит, проповедующий принцип "цель оправдывает средства".
   Довольно быстро после моего прихода на Олимп власти рассеялись и некоторые другие мои иллюзии. По молодости меня наши ветераны нагрузили общественной работой по полной программе: профорг, член редколлегии кремлёвского журнала "За доблестный труд", выходившего под грифом "Для служебного пользования", председатель группы народного контроля и прочая, и прочая.
   Я сдуру отнёсся к этим нагрузкам серьёзно и в ипостаси народного контролёра вывел партсекретаря нашей организации Возвышаева к кремлёвским воротам под конец рабочего дня посмотреть на неподъёмные сумки со спецпродуктами, которые выносили кремлёвские буфетчицы. Тот пообещал разобраться, и уже на следующий день со мной разбирался управляющий делами Совмина СССР Смиртюков.
   Он очень мягко посоветовал мне умерить пыл в выявлении некоторых негативных сторон сложившегося кремлёвского уклада и почему-то помянул скорость, с которой вылетает пробка из бутылки. Заодно пояснил мне, неразумному, что намёк, сделанной мной в статье нашего внутреннего журнала о перспективе перехода от пайков и других совминовских льгот к денежным компенсациям - это покушение на святое святых, заложенное в практику правительственного аппарата ещё с ленинских времён. "Если мы тебя, дурака, не будем бесплатно кормить качественными продуктами и предоставлять возможности качественного отдыха на халяву, ты ж будешь на этом экономить и подрывать своё здоровье, столь необходимое Партии и правительству", - примерно так сказал мне с мягкой отеческой улыбкой Смиртюков, выпроваживая из кабинета.
   Мой шеф Архипов вскоре стал первым заместителем председателя правительства и пересел в бывший кабинет Берии. Слышал, что раньше в туалете напротив этого кабинета часто приходилось делать уборку, потому как после разговора с Лаврентием Павловичем и не дожидаясь оргвыводов некоторые в нём приставляли пистолет к виску. Так что зайти пописать туда было страшновато. В "предбаннике" кабинета при Берии дежурили всегда два секретаря, оба в генеральском чине, один из которых постоянно держал руку на внутреннем телефоне, ибо шеф поднимал у себя в кабинете трубку и тут же давал указание, потом бросая её на рычаг. И если это указание не выполнялось, секретарю впору было идти в туалет по весьма определённой нужде.
   Такой же светлой головой, как и мой начальник, обладал только ещё один зампред, Дымшиц. Был он единственным в Совмине евреем, если не считать его же помощника Гурвича, и был допущен к власти, как я понимаю, из соображений, как сказали бы сейчас, политкорректности и ещё внутреннего осознания того, что в больших делах без еврея таки не обойтись. Ещё двумя "нацменами" были в разное время молдаванин Бодюл и азербайджанец Зия Нуриев, папа нынешнего президента суверенной страны.
   Первый был посажен в Совмин Брежневым. По ведомственным слухам, приехало из Молдавии всё начальство и бухнулось в ножки Леониду Ильичу с мольбой убрать Первого секретаря, развалившего хозяйство. Что тот и сделал из уважения к супруге Бодюла и по совместительству своей любовнице, красавицы из местного ансамбля песни и пляски. Второй отличался крутым нравом, видимо, по привычке (в Азербайджане он долгое время был Председателем КГБ). Нас, сотрудников, он обидел наложением вето на план раздачи дачных участков, объяснив это коротко: "Будете воровать и пользоваться служебным положением". Положа руку на сердце, скажу, что он был прав.
   Не могу не помянуть добрым словом Талызина, самого молодого в мою бытность зампреда (чуть за 60). Этот не терзал, как Архипов, подчинённых мучительным поиском обоснованности решений и обладал зело острым язычком. Помню, он начал одно совещание с седобородыми академиками по вопросам атомной энергетики словами "Вечно мы любим ржавый гвоздь в жопу засунуть, а потом его коллективными усилиями зубами вытаскивать". А ведь были и такие, чьим подчинённым приходилось лечиться в нашей "кремлёвке" от заикания. А один при лицезрении начальника стал испускать газы (по научному выражаясь, подхватил метеоризм). Излечили бедолагу только в Швейцарии.
   Не всегда гладко складывались у нас, референтов совминовского аппарата, отношения с министрами и их замами, бывало, что иные "взбрыкивали". Для подчинения воле Совмина в нашем лице и поддержания трепета перед верховной властью у нас были свои методы и, главное, возможности. Например, от нашего международного отдела зависело выделение министерствам вожделенной валюты на закупку импортного оборудования и товаров, разрешение на выезд министров в зарубежную командировку, так что в основном министры ходили перед нами на цирлах.
   А это очень помогало в решении многих дел путём взаимных услуг в кругу сложившегося междусобойчика. Скажем, как было не порадеть родному человечку в плане трудоустройства либо карьерном, как было не передать по защищённому от чужих ушей телефону-"вертушке" просьбу зампреда всемогущему министру образования посодействовать поступлению его внука или внучатого племяша в ВУЗ, а заодно не помянуть свою дочку, умницу-разумницу.
   Дисциплина в мои времена еще оставалась жёсткой, любое постановление должно было исполняться неукоснительно, что иногда приводило к забавным парадоксам. К примеру, нашим отделом как-то после новогодних праздников было выпущено постановление о поставке в одну африканскую страну сотни эскалаторов. Первую партию перехватили уже у границы, вовремя сообразив, что имелись в виду экскаваторы.
   Много было смешного и в повседневной работе Совмина, хотя юмор ситуации тогда не всегда и не до каждого из нас доходил. От своего отдела я регулярно присутствовал на заседаниях Комиссии по внешнеэкономическим вопросам. Чего стоили, скажем, обсуждения вопросов закупки в Европе оборудования для производства туалетной бумаги. Помню реплики типа "Ну сколько можно советскому человеку подтираться нашей партийной прессой?", "Стыдно смотреть на бабушек, обвешанных дефицитными рулончиками как революционные матросы патронными лентами".
   Как-то на вопрос председателя комиссии, не опасна ли для нас в перспективе передача китайцам и другим друзьям по соцлагерю наших передовых технологий, директор одного из секретных предприятий в сердцах вскричал: "Да если китайцы завладеют ими, мы их отбросим лет эдак на двадцать назад!". Обсуждая проблему качества экспортируемой нами техники, кто-то привёл пример взрыва моторного блока нашего трактора в Венгрии, в результате чего погиб тракторист. И прибавил грустно при этом: "Больно уж устарелая конструкция, 50-х ещё годов...". Кто-то другой язвительно бросил вопрос: "Уточните, какого столетия?".
   Когда захирел генсек Брежнев, так чтобы ему далеко не ходить, возникла идея перестроить наше совминовское здание в Кремле под заседания центрального комитета единственной тогда партии, оставив там только наше руководство. Заодно заказали у фирмы "Мерседес" самоходное кресло на электрической тяге для облегчения транспортировки генсека от кабинета до лифта. Кстати, и на трибуну мавзолея дряхлеющее руководство страны доставлялось скрытым от посторонних глаз лифтом.
   В середине моего пребывании в Совмине нас, аппарат, выкинули из Кремля на проезд Владимирова (парткличка революционера Штейнфинкеля), и пришлось ездить к оставшемуся в Кремле начальству на "вертунах", чёрных правительственных "Волгах", через Красную площадь. Там ходу-то пешкодралом всего три минуты, но нельзя. А вдруг треснут по норковой шапке, бывшей чем-то вроде униформы совминовского и цековского сотрудника и выдававшейся раз в пять лет, а секретные документики уволокут. Слышал, что и случалось такое, но не с нами, а с партайгеноссе, и документы не брали, а только норковую ушанку.
   Здорово нас обидели и расстроили тем, что выдворили из Кремля. И не тем, что возникли трудности в работе, а потому что за кремлёвскими стенами по всеобщему мнению ощущалась какая-то благодать, полезная для духовного и физического самочувствия. Это, кстати, подтвердили и учёные - болезнетворные микробы внутри Кремля быстренько дохли, особенно после малинового перезвона тамошних церквей.
   Это я узнал от директора музея-квартиры Ленина, молодого кандидата наук и моего тёзки, с которым сдружился и на квартиру которого (Ленинскую) частенько забегал в рабочее время посудачить и попить пивка. Саша отличался прогрессивными взглядами (тогда называемыми диссидентскими) и уже в то время втихую ратовал за вынос из Мавзолея и захоронение тела Ленина, ссылаясь на русские традиции и желание жены вождя Крупской и других его родственников.
   Заодно, считал он, не мешало бы перенести из Кремля и около трёхсот находящихся там захоронений (плюс 12 с бюстами) и больше сотни замурованных в самой стене урн с прахом. Интересно, что у Саши в запаснике хранились первоначальные макеты Мавзолея, самым весёленьким из которых была усыпальница вождя в форме корабля с ним самим на капитанском мостике, в кепочке и с простёртой к светлому коммунистическому будущему рукой.
   Видно, чтобы не пропал зря забаллотированный проект, точно такой же фигуркой вождя высотой в двадцать этажей (выше статуи свободы в США) планировали увенчать 400-метровое здание Дворца Советов на месте снесённого храма Христа-Спасителя (ныне слава богу восстановленного). Так распорядился лично Иосиф Виссарионович, выбравший проект Иофана среди 300 представленных на конкурс и заменившего фигуру рабочего на Ленина. Если бы не прервала война начавшееся строительство, мы бы с вами имели возможность на лифте по пищеводу бронзового вождя подняться на смотровую площадку и лицезреть перспективы столицы через хрустальные зрачки Ульянова-Ленина.
   Успели только фундамент заложить и построить в нём зал заседания политбюро партии с подземным туннелем в Кремль, начали поэтажное строительство, но в войну всё разобрали и металлические конструкции использовали для производства танков. Забегая вперёд, скажу, что этому месту явно не везло, и объяснение надо искать в истории. Когда-то давным-давно здесь был Алексеевский монастырь, который разрушили, а монахов, вестимо, выгнали. Так они, черти, прокляли это намоленное место, которое называли "пупом Москвы", на многие лета, хором воскликнув "Месту быть пусту!".
   Пытались объяснить Сталину, что из-за колоссального веса проектируемого здания и плывунов под ним это восьмое чудо света сползёт в Москва-реку, а из-за частой здесь облачности снизу будут видны лишь брюки вождя, но он только грозно зыркал в ответ своими рысиными глазами. Кстати, готический стиль и контуры Дворца Советов (слямзенные у главного идеологического противника - американцев) были один в один (правда, ближе к пирамидальной форме зиккурата) повторены в здании МГУ на Ленинских горах и других сталинских высотках или "семи сёстрах", как их называли в народе. При строительстве столкнулись с той же проблемой плывунов, но нашли гениальное решение - заморозили почву под их фундаментом.
   А объяснение всей этой истории мистическое. По слухам, замыслил Сталин Дворец Советов как свою усыпальницу вроде египетских пирамид или теперешнего мавзолея Ленина, а все семь других высоток, построенных на местах разломов земной коры, со всеми их обитателями - как вечную батарейку для подпитки его души в пупе столицы.
   Он же, Саша, объяснил мне, новичку в кремлёвских делах, что означала изумительная по вкусу и чистоте водочка, бывавшая в буфетах наших домов отдыха, а потом исчезнувшая к горю горькому привыкших к ней ветеранов. Оказалось, в ходе раскопок на территории Кремля найден был самогонный аппарат, весь содеянный из чистого серебра, времён Петра Великого, и вроде бы ему и принадлежавший. Вот и наладили в кремлёвской столовке мелкотоварное производство водочки по рецепту того же, петровского времени. Разливали её в бесцветные бутылочки с аптечного вида этикеткой, на которой стоял только номер (убей бог не могу вспомнить цифру). А вот кто на неё покусился, тайна великая есть, и даже Саша ею не владел. Кстати, и хлеб в кремлёвской столовке пекли подовый по старинному рецепту, не чета нынешнему.
   Видел я там и эскиз обелиска Свободы, поставленного в 1935 г. на Советской площади, представлявший собой штык в мраморе вроде как с винтовки Мосина, а под штыком ангел крылатый типа богини победы Ники. Этот памятник свободе простоял до войны и был взорван по распоряжению Сталина. По официальной версии - мешал перепланировке Тверской, а по слухам - из-за того, что скульптор Андреев слепил якобы голову этой Ники с Натальи Троцкой, жены бывшего наркомвоенфлота и второго человека в Революции после Ленина. Самого-то Троцкого по сталинскому указанию прибил уже тогда в Мексике ударом ледоруба по темечку наш агент Меркадер, получивший за это деяние героя Советского Союза посмертно.
   Чтобы было понятно современному читателю, скажу, что Советская площадь - это то, что располагается напротив Моссовета и где возвышается весьма тучный памятник князю Юрию Долгорукому, основателю Москвы, поставленный в 1941 году на месте обелиска Свободы. Кстати, установка памятника представителю эксплуататорского класса была поначалу принята в штыки и вызвала (в стакане, конечно) бурю негодования старых большевиков. Но при Сталине они особо не вякали, а вот после войны при Хрущёве разошлись не на шутку и добились решения перенести Долгорукого в скверик рядом с Новодевичьим монастырём. Не знаю уж, что спасло князя, наверно, то, что в момент принятия решения трон под товарищем Хрущёвым уже пошатнулся.
   А вот другой памятник - "нашему всему", незабвенному Александру Сергеевичу Пушкину, перенесли ещё в 1950 году и, как мне кажется, весьма удачно. Раньше-то он со дня установки в 1880 году стоял в сквере напротив теперешнего себя и как-то терялся среди деревьев, а на новом месте сразу стал местом встречи москвичей, особенно влюблённых. Ибо тут же и возникло поверие, что если прийти к Пушкину на рассвете да поцеловать в губы алые суженую свою, да предложить ей, как говорится, не отходя от кассы, руку и сердце, то брак будет счастливый и до гробовой доски.
   Скажу, что лихорадка генералиссимуса передвигать всё и вся передалась по наследству и Хрущёву. В 1978 году он не утерпел и передвинул выходившее на Пушкинскую площадь и единственное сохранившееся на Тверской здание (дом N 18) в стиле модерн - редакцию газеты "Правда". Сначала-то он, грешный, хотел его попросту снести, но потом одумался - всё ж таки там работала в своё время жена вождя мирового пролетариата Ульянова (Ленина) Надежда Константиновна Крупская...
   Чтобы подравнять Тверскую, передвинули и стоящий напротив через неё дом в стиле сталинского "неоклассицизма" N 19, и на этом вроде бы передвижки закончились. Ой, вру, последним, насколько я помню, а помню хорошо, ибо всё это безобразие происходило в ареале моего проживания, да, последним передвинули здание МХАТа в Камергерском переулке. И случилось это уже в 1983 году в ходе реконструкции театра. А вот что ещё интересно, так это то, что после сдвига 18-го и 19-го домов среди жителей в округе возникла легенда, очень похожая на правду, что в ночь перед разными передрягами между ними пробегает тень огромного чёрного кота.
   Ну да бог с ним, сдвинемся и мы поближе к нашему времени. В музее-квартире Ленина попался мне на глаза и завизированный премьером Косыгиным план сноса старинных особняков и домишек на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки для строительства на их месте колоссального здания министерства промышленности в стиле сталинского ампира. Не знаю, что спасло этот древний островок на набережной, наверное, вето Брежнева, недолюбливавшего Косыгина и многое делавшего в пику ему.
   А вот уж для себя генсек денежек не пожалел. Действительно, деньги на обустройство торжественных залов на месте наших совминовских кабинетов ушли бешеные: гигантские хрустальные люстры из Австрии, ковры размером в Ивановскую площадь из дружественного Афганистана, под ними паркет из итальянского бука, в вестибюле огромное мозаичное панно "Леонид Ильич вручает на фронте партийные билеты".
   Закончили в аккурат к скоропостижной кончине Брежнева, и первое, что сделал взошедший через некоторое время на престол Андропов, так это приказал переделать панно на цветочный орнамент. Это было исполнено со слезами на глазах авторами первого варианта, художниками из Армении. Наши ветераны тоже загрустили, предчувствуя начало конца эпохи застоя, а для себя - чуть уловимый пенсионный запашок. И их тренированное чутьё не подвело и на сей раз. Грянула "перестройка", потом непонятно что, но явно чужое. Век наших ветеранов миновал.

 

"Вертушка"

   Услышал как-то слово "вертихвостка" и уж не знаю по какой такой ассоциации идей из глубин памяти выплыло слово "вертушка". Теперь-то в век всеобщей телефонизации и царствия мобильника это слово мало что кому говорит, если вообще понятен его смысл. А вот в моё время оно было на слуху многих причисленных к великой государственной тайне людей. Да и простой телефон было поставить ой как непросто.
   Моя вторая после Вьетнама заграничная командировка в Таиланд дала возможность приобрести наконец трёхкомнатную кооперативную квартиру улучшенной планировки. Для непонятливых напомню, что это была уже не "хрущоба", названная так во славу досточтимого генсека Партии с характерной большой буквой, Хрущёва, а тоже сляпанная из блоков, но с огромадной по тем временам (10 кв. м) кухней и не с сидячей ванной, а совмещённым туалетом божеских размеров. Правда, у чёрта на куличках, в Тёплом стане, но радости не было предела.
   Одно эту радость омрачало - не было телефона, как и перспектив поставить его в обозримой перспективе. Вроде бы надёжное средство в виде попытки кому-то сунуть взятку результата не дало. То есть взятку-то взяли (а как же?), а вот отдачи в форме телефона на тумбочке не воспоследовало. Пришлось прибегнуть ко второму (по времени, а не по значимости) средству - блату. Благо у тестя сохранился контакт с министром связи Талызиным, который когда-то работал в его закрытом военно-аналитическом институте. Тот звякнул (телефон-то у министра был) кому надо, и мне тут же принесли и установили шикарный, цвета снежной пороши, аппарат.
   Но, как оказалось, с подвохом. Точно такой же телефон и тоже в виде исключения был поставлен ветерану войны и инвалиду первой группы, проживавшему на первом этаже. Вы не представляете, какое это мучение - ждать, когда освободится номер, а ветеран из своих цепких рук трубку вообще не выпускал. Несколько лет я куда головой ни бился, всё как об стенку. Уж и весь дом обтелефонили, а я всё оставался совмещённым.
   Разрыв порочной связи с ветераном произошёл лишь когда я перешёл из министерства на работу в Совмин СССР, откуда звякнули кому надо и объяснили, что телефон совминовского ответственного работника должен оставаться свободным, ибо его могут дёрнуть (в смысле вызвать) на работу в любую секунду. А теперь догадайтесь, по какому телефону были сделаны Талызинский и совминовский звонки. Правильно, по "вертушке", защищённой от чужих ушей спецслужбой.
   Вертушечка (позвольте уж её не оковычевать) была чудом из чудес совкового периода, называлась официально правительственной связью и накрепко связывала (пардон за тавтологию) сильных мира сего (т. е. того, советского). Каждый имеющий достаточно значимый вес начальник обладал этим золотым ключикам к сердцам себе подобных. И прозывались все они номенклатурными работниками, хоть относились к разным номенклатурам: ЦК (наивысшая) и обкомов, райкомов и др. "комов" по нисходящей.
   Я думаю, только на вертушке и держалась долго советская власть, представлявшая собой этакий спрут с массой щупалец, идущих от одной головы. Голова могла и поменяться, но это означало только, что вертушка перешла в другие руки. Была и вторая вертушка, страшно секретная и закодированная, для очень узкого круга лиц, которая объединяла посильней масонской ложи этих лиц во всех республиках, округах и областях нашей необозримой отчизны, но её я на всякий случай касаться не буду.
   К понятию вертушки я приобщился ещё в министерстве. История была детективная - какая-то шмокодявка проникла тайком в кабинет своего начальника управления и по вертуну обтяпала какие-то свои дела. Дело вскрылось, им занялся вездесущий (с одним "с") КГБ, и малец вылетел с волчьим билетом на улицу. Кстати, аналогичная история произошла на второй год моего пребывания в Совмине с помощником моего начальника, зампреда Совмина.
   Он был помощником по связям с родственниками своего начальника, имел карту генеалогического древа и факсимильную печать зампреда, что помогало определиться с пачками писем от многочисленной его родни с просьбами о вспомоществовании. Карта позволяла совершать генеалогический отсев, а потом уж с соизволения шефа в игру вступали вертушка и в отдельных случаях - факсимильная печать. Так вот, этими инструментами помощник поработал налево, т. е. под себя. Дело вскрылось, им занялся КГБ, и помощник зампредсовмина вылетел на должность Начальника главного управления одного из курируемых министерств. Причём это было сделано нашим же отделом, курирующим КГБ и МВД, который выполнял заодно роль собственной безопасности.
   Так что дело это было довольно рискованное, но при этом всё же считалось, что грех не воспользоваться вертушкой, когда подопрёт. Меня подпирало дважды. Один раз мой приятель-гаишник, которому я был обязан (чем, не скажу - сами догадаетесь), поплакался, что умер отец, а его старшего брата не отпускают на похороны из Афганистана, где он воевал в рядах ограниченного контингента наших войск. Я позвонил по вертушке замминистра обороны, и старлей на следующий день был доставлен транспортным самолётом из-под Кандагара через Ташкент в Москву аккурат к похоронам.
   Второй раз я прибег к палочке-выручалочке, когда случилось страшное бедствие с самим мной. Полетел краник топливного насоса моих "Жигулей", оказавшийся остро дефицитным. Я обзвонил все магазины, объездил все станции обслуживания - нет как нет или за такие бешеные бабки, что не подступиться. На одной лишь станции механик предложил за умеренную сумму снять краник со стоящей рядом машины, но я как честный человек отказался. Позвонил от отчаяния министру соответствующего ведомства, и вожделенная деталька через час лежала на столе моего кабинета.
   Теперь вы, наверное, поняли, чем была и что значила в прошлой советской жизни вертушка. Кстати, своё название она получила от допотопных телефонных аппаратов послереволюционного времени, когда надо было вертеть ручку для вызова барышни-телефонистки.

 

Кампучка

   В Кампучию (ныне снова Камбоджа) я был командирован из Совмина вскоре после свержения моего хорошего знакомца Пол Пота моими вьетнамскими друзьями в конце предпоследнего десятилетия прошлого века. До того я бывал там, в этой Буддой избранной стране улыбающихся и довольных жизнью людей, знаком был и с принцем Нородомом Сиануком и его очаровательной женой-француженкой Моник. Но это было до переворота и установления там режима коммунистической диктатуры Пол Пота.
   Этого кровавого изверга (помните частушку "За...бу, замучаю как Пол Пот Кампучию"?) я тоже довольно хорошо знал по расквартированному в Ханое в пору моей работы там штабу партизанских объединений стран Индокитая (Вьетнам, Лаос, Камбоджа). Звали его тогда Салот Сар (Пол Пот - это парткликуха) и производил он впечатление интеллигента западного образца (четыре года студенчества в Сорбонне). Общался с ним по-французски и на его родном кхмерском языке, чем вызвал его расположение и даже удостоился подарка в виде сборника его статей с дарственной надписью.
   А ко времени моего приезда в НРК в должности Торгпреда СССР (самого молодого за историю МВТ) этот гад умудрился уничтожить около двух миллионов своих соотечественников, истребив интеллигенцию и городское население. От многочисленного королевского клана Сианука остался почти лишь он один, задержавшись в Пекине по пути из Москвы, где он находился с официальным визитом.
   Когда вьетнамцы разбили полпотовцев, прозывавшихся "красными кхмерами" и страна перешла на мирные рельсы, её возглавил бывший командир полпотовского полка Хун Сен, перешедший на сторону вьетнамских братьев по оружию. Замами основных министров были поставлены вьетнамцы, многих из которых я лично знал ещё во Вьетнаме. Моим основным партнёром по работе (министр торговли) стал однорукий пулемётчик, прошедший лишь одну школу - школу партизанской войны (с 12 лет от роду).
   Принц Сианук застрял в Китае, Пол Пот вернулся в родные партизанские джунгли, но затих. Редко, но всё ещё постреливали, и когда я выезжал из Пном Пеня, меня сопровождал взвод вооружённых калашами солдат. Я быстро освоился, разместился в бывшей резиденции французского генерал-губернатора в центре города, аккурат напротив монумента независимости в древнекхмерском стиле, наречённого нашим народом за его форму кукурузой.
   При вилле был большой сад с вековыми манговыми деревьями, такими огромными, что плоды можно было собирать с крыши, оформленной как солярий и заставленной кадками с экзотическими для нас яркими кустистыми цветами. Из недозрелого манго получался восхитительный салат, ну а зрелое манго мы грызли как яблоко, и вкуса этот фрукт был необыкновенного. Вообще-то в Камбодже произрастает около 200 сортов манго, но наши деревья давали нам урожай наилучший.
   А ещё скоро у нас появился уморительный пёсик по кличке Пшикус. Наречён он был так польским торгсоветником, от кого и получен в подарок, и означал по-польски "шутник". Действительно, шуточек мы от него натерпелись достаточно, помяну лишь то, что порвал он как-то своими острыми зубками кожаную мебель в гостиной. Мама Пшикуса была вьетнамской едовой породой, в том смысле, что идёт на самое почитаемое во Вьетнаме парадное блюдо.
   Папа же был из местных, кхмер, а так как в Камбодже собак почему-то не едят, эта порода отличается бойцовыми качествами сторожевой собаки. От мамы Пшикус унаследовал мягкий заискивающий нрав по отношению к хозяевам и малюсенькие ножки, как у таксы. От папы - довольно крупное тело и умение имитировать злобный лай. Получился миленький монструозного вида гибрид со свисающими до пола ушами и величиной с крупную морковку образованием между задними ногами, коим он постоянно задевал за верхнюю ступеньку нашей лестницы, что вызывало его раздражение и гомерический хохот стороннего наблюдателя.
   Много я поездил по стране, первым делом посетив храмовый комплекс Ангкор Ват, ставший всемирно известной сокровищницей культуры и только сто лет назад случайно найденный французами в джунглях и буквально вырубленный археологами из объятий скрывавших его лиан и прочей растительной зелени. Впечатление производит неизгладимое колоссальными размерами, благородно-вычурной архитектурой, множеством скульптур бодисатв, горельефами апсар, небесных нимф, танцующих для услады богов (а нимф там этих как-никак около двух тысяч), тончайшей резьбой по камню. Кстати, для всех стран бывшего Индокитая характерно смешение религий: буддизм, индуизм, католицизм, секта Као Дай (Большой глаз), в пантеон которой включён даже наш Ленин.
   Вскоре хорошо уже знал все достопримечательности Пном Пеня, милейшего городка, застроенного в староколониальном стиле и утопающего в зелени. Не прошёл и мимо главной туристической достопримечательности в виде бывшего колледжа, превращённого полпотовцами в зверскую тюрьму. В прежних классах стояли впритык друг к другу клетки из металлической сетки метр на метр двадцать с миской для корма и тазиком для испражнений. И вот в этих клетках держали женщин, мужчин, в том числе и европейцев, подозреваемых в контрреволюционном сопротивлении режиму.
   А знаете, что за брошюрка лежала на столе надсмотрщика и была испещрена пометками и подчёркнутыми им наиболее интересными местами? "Государство и революция" нашего Владимира Ильича Ульянова-Ленина, которого Пол Пот считал своим духовным гуру. А я, дурак, ещё радостно улыбался, слыша от него это, и даже подарил потом значок с изображением маленького Ленина в кудряшках. Вспоминаю и прямо хочется головой об стенку биться...
   Начал собирать коллекцию наследия кхмерской нации в виде изделий из бронзы, дерева и камня, на которые камбоджийцы большие мастера. Хоть магазинов во время моей работы в Пном Пене практически не было, но был рыночек, на котором в развалах можно было приобрести за бесценок фигурки 19-го и даже 18-го века, периода государственного и культурного расцвета Великой Камбоджи.
   Эти фигурки продавцы из-за дефицита другого упаковочного материала заворачивали в денежные ассигнации прежних режимов, а я потом аккуратно разглаживал и хранил для подарка друзьям в Москве, любителям нумизматики. А дело в том, что когда полпотовцы захватили столицу, то первым делом разгромили национальный банк и выбросили на улицу за ненадобностью все деньги, там хранившиеся. Попытки поднять купюру тут же пресекались выстрелом в спину несознательного гражданина.
   Всё же ночью кто-то собрал на всякий случай денежные кучи. А до конца правления Пол Пота горожанам в соответствии с коммунистической идеей пришлось обходиться без денег. Дошло до того, что, спасаясь от голодной смерти, они обменивали у крестьян стакан риса на стакан драгоценных камней, в том числе бриллиантов.
   Что же касается красного дерева, считающегося в цивилизованном мире драгоценным, то к нему местное население в Юго-Восточной Азии относится ну как у нас к липе. Хорошо оно для строительства хижин, мелких поделок, но не более того. Да и на вид оно скорее серовато-коричневое и невзрачное, чем красное. А вот открою вам страшную тайну, тщательно скрываемую мастерами-краснодеревщиками, а мне на ушко открытую.
   Чтобы оно приобрело знакомый ценителю благородный маслянистый блеск и один из оттенков в гамме от чёрного (считается самым дорогим) через коричневый до по-коммуняцки красного цвета, достаточно натереть его гуталином соответствующего цвета. Попробуйте это из интереса проделать, взяв щепку хотя бы той же липы и получите красное дерево всем на загляденье. А коли это будет бук или дуб, то и того похлеще.
   А ещё я начал собирать коллекцию старинного оружия, благо мой давний знакомец, вьетнамец по национальности и замминистра обороны Кампучии, свозил меня в оружейный склад и предложил выбрать в подарок что хошь, хоть гаубицу безоткатную. Но я выбрал лишь дюжину ружей французского колониального периода. А при возвращении, дабы избежать осложнений на нашей таможне (хоть и обладал зелёным дипломатическим паспортом), взял с собой лишь винчестер и фузею 9-го калибра, а ещё два парадных офицерских палаша времени правления принца Народома Сианука.
   Да и то в Шереметьеве меня притормозил главный таможенник и говорит, мол, понимаю, вы дипломат и прочее, но у вас в чемодане прибор высветил такое, что волосы дыбом. Тут я с дрожью в коленках, но обезоруживающей улыбкой на лице сообщил ему, что это всё сувенирные муляжи, подарки друзьям, крупным военным чинам. После чего таможня дала "добро".
   Возвращаясь к началу моей кампучийской одиссеи, скажу, что Торгпредство наше было довольно большим за счёт специалистов дорожно-строительной, сельскохозяйственной и авиатехники, шедшей от нас сплошным потоком. До отъезда меня предупредили, что коллектив погряз в дрязгах и предложили его постепенно заменить. Я, понимая, в чём корень зла, вплотную занялся налаживанием быта: закончил строительство бассейна; заручившись разрешением президента Хун Сена, наладил для всех беспошлинную выписку товаров, развернул худсамодеятельность и занятия спортом.
   Вдохновлённые новыми веяниями, мои спецы сами на субботниках построили из бамбуковых кряжей избушку на курьих ножках с флюгерным петухом на коньке крыши, раскрасив её в русском стиле. Объявленный конкурс на лучший проект, кстати, выиграл мой сын Артём, приехавший сюда на школьные каникулы, ему же и досталась роль в постановке шутливой стихотворной пьески, написанной вашим покорным слугой и поставленной на сцене посольского клуба. В избушке жёны наших сотрудников на зависть всей колонии по очереди пекли настоящие русские караваи, на которые можно сесть, а, поднявшись, наблюдать, как каравай медленно принимает прежнюю форму.
   В общем, всё шло хорошо, наш коллектив занял в колонии все первые места в соцсоревновании, самодеятельности и спорте, народ сдружился и никого не пришлось выгонять. Эх, если бы не одно "но" - не по нраву я пришёлся послу, представителю старой гвардии и её школы. Для него я был мальчишкой, совминовским выскочкой, имевшим наглость на праздники надевать орденскую ленточку (он, называвший себя ветераном войны, имел лишь пару медалей послевоенного времени). Раздражало его то, что руководители Кампучии, зная моё вьетнамское партизанское прошлое и памятуя приезды в числе правительственных делегаций, шли ко мне и по политическим вопросам, а я посылал шифрограммы с инициативными предложениями напрямую на место прежней работы, в Совмин.
   Вот, скажем, как он проявил себя, когда приехал в Кампучку, в творческую командировку всенародно любимый Евтушенко. В середине выступления поэта на вечере в посольстве он демонстративно встал и вышел, бормоча что-то про откровенную антисоветчину. Едва дождавшись конца скомканного выступления, я отвёз Евгения Александровича к нам в Торгпредство, где его осыпали цветами и заставили читать стихи до полуночи.
   Потом я доставил его к себе на виллу, где ждал уже парадный стол и главное блюдо - печёный удав величиной с бицепс боксёра Валуева (постарались торгпредские девушки). Экзотика, к нашему огорчению, на Евтушенко впечатления не произвела, зато на ура было принято следующее блюдо - молочный поросёнок, начинённый рассыпчатой гречневой кашей с потрошками, естественно, с хреном. Застолье закончилось далеко за полночь, и поэт был сопровождён кортежем в гостиницу, полностью заселённую нашими спецами, которые и установили над ним патронаж.
   Евтушенко очаровал нас. В разговоре его внешность плотника средней руки мгновенно преображалась, освящённая внутренним жаром гениальности. На заре гений сбежал, о чём меня встревоженно оповестили по телефону. Оказалось, он по раннему холодку в одних трусах отправился трусцой купнуться в Красной реке. Ужас, в тамошней речной воде можно получить любую заразу, вплоть до тонюсенького червячка, заползающего в мошонку. Мною тут же была организована погоня, Евтушенко вовремя перехватили и отвезли поплавать на аэродром, где наши лётчики соорудили для себя бассейн с сауной.
   Группа этих лётчиков, русских ребят из Киргизии с одним технарём-киргизом пилотировали и обслуживали единственный самолёт и несколько вертолётов, поставленных по линии нашей братской помощи для передвижения местного руководства. Киргиз в основном исполнял обязанности главного повара и его коронными блюдами был шашлык и окрошка. Я тоже иногда пользовался в целях безопасности вертолётом. Безопасность была, правда, относительной - однажды рядом со мной была наповал убита прошившей дно вертолёта полпотовской пулей курица, мирно дремавшая в тутовой корзинке.
   В сауну с бассейном я возил расслабиться достойных членов наших делегаций. Бассейн, конечно, громко сказано, это была ванна 3Х5 м. Но зато на поверхности плавали ледяные блоки, где-то доставаемые лётчиками - представьте удовольствие после парилки да в ледяную воду, а оттуда к столу с холодной окрошечкой, а потом скворчащие, с пылу-жару румяные шашлычки из буйволятины да бутылочки из тазика с ледяным крошевом.
   В полной мере это чудо оценил и наш уважаемый гость Евгений Александрович. Поразил его и вид русской избушки-пекарни на фоне камбоджийских пальм. Много он фотографировал, обещал отразить свои впечатления в стихах. Не знаю, может, и выполнил обещание, что-то его редко печатают в последнее время.
   А что касается моего конфликта с послом, то меня до срока тихо-мирно и без последствий вернули в Москву, где ознакомили с "телегами" на меня, кои он отсылал в Центр. Чего там только не было, но главным обвинением служило то, что в пору развёрнутой на родине антиалкогольной кампании я "позволял" себе - сам-то он на приёмах демонстративно поднимал на потеху интернациональной публики бокал с нарзаном.
   Вторым по важности было то, что я покусился на святее святых привилегии дипломатов, распространив беспошлинную выписку на простых сотрудников Торгпредства, и вообще распустил коллектив, потеряв при этом идеологическую бдительность. В Совмин я не вернулся, был назначен замом Начальника Главного управления МВТ, которое уже тогда возглавлял бывший зампред Совмина Катышев Константин Фёдорович. Он был понижен в связи с тем, что не пришёлся по нраву премьер-министру Тихонову, по мнению которого был слишком молодым и задиристым.
   Премьер полностью оправдывал свою фамилию, прослужив тихоней и лизоблюдом при генсеке Брежневе. Мельчали люди, то ли дело Алексей Николаевич Косыгин, при котором я отслужил основной срок в Совмине.
   Ну а Кампучка прочно поселилась в моём памятливом сердце да и глаз ласкают приветливые лица Будды и подруг его танцовщиц-бодхисатв в бронзе, дереве и камне, взирающих на меня с книжных полок и настенных витрин. Как и ружья с сабельками на стенном коврике. Одно оказалось заслуженным ветераном, судя по семи насечкам на прикладе, означающим число убиённых из его дула, а второе мой сынок, хулиган, даже опробовал, сделав немалую дыру в половом паркете. Ну да мы ковриком прикрыли, не видно.

 

Немного об этом

   Извините, что начинаю с лягушек, но уж больно уморительно они совокупляются. Чувствуется, охочи до этого, как и "лягушатники" французы. Взлезает самец (вестимо, не француз) на самочку, глаза вылупит донельзя и с самым серьёзным профессорским видом отдается инстинкту продолжения рода. Хоть бы квакнул от удовольствия да улыбнулся, рот ведь до ушей. Другое дело "гекко", маленькая золотистая ящерка с милейшей мордашкой, обитающая в Юго-Восточной Азии.
   Эта, вопреки всем законам эквилибристики, может совокупляться на потолке. Самочка ловким движением проворачивает тазобедренную часть тела на 180 градусов, а потом ещё язычком в губки целует столь же проворного мальчика под-над собой. И глазки всегда весёлые и умные, не чета квакуше. Обожает жить с человеком в комнатах, где для них предусмотрены в потолочных углах вроде как ласточкины гнёзда, питается залетающими комарами и другим гнусом, за что человеком и пригрета.
   О гекконе на Востоке бытует легенда, что был это красавец юноша, сын богатого мандарина, оставившего ему большое наследство. Да вот загулял сынишка, денежки промотал, много безобразий учинил, но вовремя опомнился, лик свой Будде обратил и испросил милости замолить грехи свои тяжкие перед человеком. Потому и обращён был в ящерицу, живёт рядом, комарьё кусачее изничтожает, за человеком с любовью исподтишка наблюдает, а глянешь в глаза - стеснительно скрывается в гнёздышке.
   Дело было во Вьетнаме, зашла как-то ко мне бухгалтерша, ещё и присесть не успела, а Геккоша мой, видимо, от изумления невидалью (по холостому статусу и строгому загранкодексу женщины меня не посещали) свалился с потолка и угодил прямиком в декольтированную межгрудную щёлочку. То-то крика и суеты было, пришлось и платье скинуть и бюстгальтер рассупонить, тут уж не до стыдобы. Отодрал цепкого геккона, бухгалтерша наутёк, я ему пальцем погрозил и вижу, улыбается мне с потолка чертёнок, мол, здорово повеселились. Ну, разве на такого обидишься?
   А в Таиланде жили у нас мартышки Клёпа (ласково от полного имени Клеопатра) и Ромка (от Ромео), приковали их за длиннющую цепь к росшему на нашей территории гигантскому манговому дереву, с которого местные мальчишки прежде мешками сочные плоды приворовывали. С появлением обезьянок кончилось их золотое время. Ещё на подходе к дереву слыша их угрожающее верещание, ребятишки испуганно ретировались. Нам же срывать плоды разрешалось, и вообще, за малым исключением, мартышки людей любили, а в исключение, как ни странно, попадали те люди, что и у нас уважением не пользовались.
   Друг друга Ромка с Клёпой любили пламенно, но дальше поцелуйчиков и имитации ловли друг у дружки блох в шерсти на людях не шли, предпочитая заниматься плотскими удовольствиями лишь в густой древесной листве. Это вам не гамадрилы в им посвящённом индийском храме. Эти обнаглевшие божьи твари, пользуясь вседозволенностью и почитанием наравне со священными коровами, стыда не знают и развратом занимаются на глазах туристического люда, так что у мамаш руки отсыхают детские глазёнки любопытствующие прикрывать.
   Закончу детским воспоминанием на эту тему. Как-то мужик у нас, в России, принялся случать корову с быком ну прямо в двух шагах от забора нашего пионерлагеря. Известие об этом разнеслось в мгновение ока и вся ребятня повисла на заборе, наблюдая это дело. Девочки, разумеется, стушевались, в кучки сгрудились и запричитали: "Какой кошмар, какой кошмар!" И старшей пионервожатой тут же, конечно, наябедничали. Та мигом прилетела, на забор взобралась и ну отчитывать мужика, мол, такой ты рассякой, как можно при детях, сам своей головой поработай, на что мужик в духе старого анекдота ей ответил со смехом: "Могу и я, но у моего быка оно лучше с коровой получается".
   Так что приходишь к выводу, что у зверей разных, как и у людей, любовные дела по морали и поведению зело различаются, видимо, кто генетически ближе к Ноевой паре своих прародителей, в том и ума со скромностью больше.

 

Геночка

   В пору моей работы в Минвнешторге была там одна проблема для молодых сотрудников. Огромное значение имела характеристика, особенно при выезде в загранкомандировку. Характеристика эта состояла из набора устоявшихся клише, про холостого так и писали, мол, холост, ранее в браке не состоял. А дальше полагалось отметить, что имярек политически грамотен, морально устойчив, в чём и состояла закавыка. По заскорузлой логике отдела кадров, если ты холостой, то быть морально устойчивым не можешь, а если можешь, то "голубой", что ещё хуже. В общем, классический заколдованный круг, который, как вериги на ногах, мешал карьере.
   В помощь таким бедолагам и возник один на нас, торгашей, и "мидаков", то есть ребят из МИДа (работали-то все в высотке на Смоленской), полуподпольный клуб холостяков. Возглавил его начинающий дипломат, милейший хлопец Геночка. Сам он был, что говорится, метр с кепкой, правда, справедливости ради следует сказать, на кепку приходилась немалая часть сантиметров, но при этом ладно скроен, на лицо пригож и, главное, пользовался славой невиданного бабника. Поставлено дело было на серьёзную ногу, сначала теоретическая часть с лекцией одного из членов на тему женщин как таковых, их специфики при выходе под венец и применяемых для сокрытия внутренних и внешних изъянов уловок.
   Но самой сладенькой частью заседаний были практические занятия. Наскоро похлопав выступавшему, споро накрывали стол, и Геночка доставал свой знаменитый талмуд с телефончиками. Все замирали в трепетном молчании перед вершимым Геночкой священнодейством, а он, небрежно бросив трубку на рычаг, объявлял: "Девочки будут через двадцать минут, есть время для двух тостов, мне для настроя, вам для храбрости".
   Как он пил, отдельная песня. Рука в грациозной истоме возносила рюмку к губам, очи заволакивала мечтательная дымка, божественный нектар изливался в пищевод легко и как бы даже эротически. Пытались подражать, но нет, получалась жалкая пародия. И всё же основная грань таланта маэстро раскрывалась с появлением дам. Это было художественное яство для Станиславского, который, будь он с нами, хлопал бы в ладоши с криком "Верю!". За столом, забывая своих кавалеров, а были среди нас и истинные гренадёры, девушки внимали любому Геночкиному слову, каждая норовила дотянуться и чокнуться, обращая лишь ему обворожительные улыбки.
   Кульминацией застолья был его традиционный тост "За дам-с!". Геннадий вставал с царственной ленцой, по-гусарски заводил левую ручку за спину, локоток правой подтягивал строго до уровня плеча, рюмочка чуть касалась низа подбородка. Казалось, что возвышался он над столом, на голову превосходя всех. И ни слова более, только крещендо точно выдержанной паузы и одно величественное "буль". Девушки бессильно обмякали, мужики в смущении, как будто ненароком подглядев акт коллективного соития, торопко опрокидывали свои рюмки и на ощупь цепляли вилкой селедочный хвост.
   Кстати, авторитет Геночки зиждился ещё и на его просветительских способностях. Он, приобщившись к западному стилю жизни, привнёс в нашу компанию, к примеру, глинтвейн. Привнёс в прямом смысле, т. е. как-то притащил на заседание клуба бутылку с этим странным напитком и ознакомил с рецептом приготовления и компонентами (красное винцо, специи, цитрусовые и др.). Как-то раз в его отсутствие мы решили сварганить этот самый глинтвейн, но, исходя из наличия ингредиентов, в качестве специй использовали чёрный перец, цитрусовыми послужил зелёный лук, ну а вино заменили на водочку. Получилось нечто убойное, но мы списали это на экзотичность напитка.
   А ещё он любил поражать общество чем-нибудь эдаким, привезённым из очередной загранки. Как-то на заседании клуба, посвящённом его возвращению из-за бугра (насколько помню, это была Голландия) во время аперитива он попросил одного из нас принести пачку "Мальборо" из смежной комнаты. Но когда этот член клуба открыл дверь, с ним случилось что-то странное. Он вдруг попунцовел, зашаркал ножками и стал блеющим голосом извиняться в пустоту. Закрыв дверь и оборотившись к Геночке, он прошипел: "Что же ты, подлец, не предупредил?!".
   А нам возбуждённо объяснил шёпотом, что там, мол, небесной красоты голая дева, видимо, переодевается для выхода в свет. Геночка залился таким смехом, что чуть не упал с кресла. Сквозь слёзы умиления он объяснил нам, неразумным, что это - так называемая резиновая баба. И что на Западе она давно в ходу и используется их ленивыми мужиками по прямому назначению. На наш робкий вопрос "А ты как, пользуешь?" он снисходительно объяснил, что да, но не по прямому назначению, а натягивая на неё свои шикарные джинсы фирмы "Левис" после стирки для просушки без глажки. И в этом был весь он, наш Геночка.
   Клуб холостяков просуществовал недолго, первым его покинул и не поверите кто... Да, он, Геночка. Найдя где-то невидную деваху ростом с каланчу, которая родила ему аж четырёх миленьких девочек, все в папу. Причем сделала это в какой-то заштатной стране африканского континента, куда счастливые молодожены отправились по месту Геночкиного назначения чуть не сразу после свадьбы. Другие члены клуба, чувствуя себя обездоленными после отбытия учредителя, тоже как-то второпях переженились и разъехались кто куда по миру.

 

Тигриная охота

   В министерстве, где я работал в брежневские времена, существовала шкала географических предпочтений выезда в загранкомандировки. В одни страны очередь стояла, в другие - кнутом не загонишь. По расхожей тогда шутке, капитализм, конечно, загнивает, но запашок больно обворожительный. Народ пожиже тоже туда тянулся, но не со всяким рылом в тот калашный ряд пускали. Однако, как известно, в любом правиле есть исключения. Рвался народ в Монголию, и не за тугриками, а ради охоты и рыбалки, о которых прямо чудеса рассказывали. И рыба такая, что руки не хватает показать какая, и лисичка степная жене на шубку халявную, и другого непуганого зверья и птицы видимо-невидимо, только забирайся в "газик" да в степь, и стреляй из окошка направо и налево.
   А меня судьба закинула во Вьетнам, да ещё в военное время, так что о таких развлечениях и не мечтал, но вот сподобился. Во время приостановки американских воздушных бомбардировок на переговоры пригласили нашего торгпреда, прослышав о его увлечении, поохотиться на тигра, а он меня прихватил, не за какие-нибудь охотничьи доблести, а за знание языка, переводчиком. Добрались машиной до предгорных джунглей, переночевали в хижине на сваях, а утром не свет - не заря отправились пешим ходом, в сопровождении вьетнамских солдатиков с "калашами", в дремучую чащобу тут же, за околицей.
   В подготовленном схороне вооружили нас французскими охотничьими карабинами, на лоб нацепили фары типа мотоциклетных и сказали, мол, ждите хищника, его уже подняли и местные мужики на вас гонят. Дело, мол, простое, как тигр появится, слепите фарой и стреляйте в лоб. Промахнётесь, не беда, "калаши" подстрахуют. Прислушались, и верно, вдали слышен шум, гам и звон пустых консервных банок, блики от факелов сквозь листву мелькают. Мы с торгпредом, метрах в десяти друг от друга, набычились, целимся в сторону предполагаемого выхода противника.
   И пяти минут не прошло, вдруг "ба-бах" и пуля в метре от меня шмелем. Ноги подкосились и полёг я, голову руками прикрывая. "Мамочки мои, - думаю, - не углядел тигра с собой рядышком, небось, тихой сапой подкрался вражина". А торгпред радостно эдак вопит: "Я ему прям меж глаз влепил. Переведи, Сашок, чтобы шкуру снимали". А у меня от пережитого скулы свело, ни бе, ни ме, ни кукареку. Но вьетнамцы и так быстро разобрались. Оказалось, пальнул начальничек промеж двух пролётных светлячков, приняв их за тигриные глаза. А сам король джунглей, не будь дурак, на дереве затаился.
   Но это мы потом узнали, а тогда с расстройства побросали ружья, снаряжение вернули и отправились несолоно хлебавши в хижину досыпать. Днём принесли нам шкуру освежёванного хитреца, всё же достали его егеря, да мы чинно-благородно отказались принять незаслуженный трофей, хоть слюнки текли (потом торгпреда всё же уломали). Напросились на рыбалку, нам предложили охоту на акул, благо, до моря рукой подать, но мы, наученные горьким опытом, предпочли вариант сермяжный и уселись с удочками у деревенского пруда. Наловили по пятку рыбок, типа наших окушков, только желтоватых. Оказались "тюйой ка", то есть банановая рыба на местном наречии, в зажаренном виде вкуснотища, пальчики оближешь.

 

Ганеша

   Так уж получилось в моей жизни, что чуть не треть её сознательной части я провёл в разных странах, огульно называемых Востоком. И не просто провёл, а, владея довольно прилично пятью восточными языками (благодать Института восточных языков), вживался в местную жизнь под воздействием внедрённого в меня мудрыми институтскими профессорами обострённого чувства любопытства. И благодарен судьбе за то, что позволила за государственный счёт удовлетворять это чувство.
   Его естественным материальным выражением служат многочисленные фигурки в бронзе, камне и дереве, гордо называемые мною коллекцией, а вообще-то являющиеся обычными сувенирами, без которых не обходится ни одна поездка за кордон нормального туриста. Но как часто для него это просто "будды", "старички", "слоники", "обезьянки", а почему у купленного в Китае такого старичка неестественная шишка на лбу, у слоника или обезьянки, приобретённых в Индии, человеческое тело, а у Будды из Бангкока десяток рук и в каждой какой-то предмет, он и не задумывается.
   А для меня милый старичок - это Дзюрадзин, бог-покровитель медицины, и в руках у него посох в форме корня женьшеня и выдолбленная тыковка с благотворным лекарством. А шишка - это теменная чакра, инструмент восприятия космических знаний. Статуэтка танцующего многорукого Будды - это изображение бога Шивы, олицетворяющего единство мужского и женского начал, а змееподобные руки - отражение наследия тотема Змея. Дело в том, что индуизм характерен расовыми различиями, поскольку при завоевании полуострова Индостан племенами арьев часть его осталась населённой древними племенами, чьи боги и тотемы вошли в пантеон вместе с ведическими.
   У нас, у русичей, надо сказать, тоже подобное имело место быть. В русском языке слово "медведь", например, это замена древнего названия тотемного зверя, имя которого всуе произносить было нельзя. Чтобы обойти табу, и возник Михайло Потапыч, Косолапый и Топтыгин. Аналогично у индусов вместо "обезьяна" - ванаукаву, т. е. обитатель леса, а обожествлённый обезьяний царь - Хануман. Популярное в Индии божество с головой слона Ганеша - отражение древнего тотема рода Слона.
   Интересно, что наша сказочка про Царевну-лягушку точь в точь повторяет сюжет, известный и у индоевропейских народов. И в девицу-красавицу там ляга превращается, и шкурку её хитрый мужичок в печке сжигает. А вот жреческий род Вороны породил в Индии матриархальный культ страшной богини смерти Кали. Да и вообще важную роль в индуизме играет женское божество Махадеви (великая богиня), она же в злой ипостаси - та же Кали или богиня-воительница Дурга. И по сию пору почитателей женского начала (шактистов) в Индии немало.
   А вообще-то верования там - это великое многообразие различных божеств и обрядов. Одни больше почитают Вишну, другие Шиву или Кришну. При этом все признают божественное писание Веды и чтят индийский эпос. То есть каждый индус может выбрать одного из богов для поклонения в качестве главного, с уважением на всякий случай относясь и ко всем другим. Зная это, уже не удивляешься обилию сувениров разного рода, связанных с Нагом в образе Матери-кобры, Шивы, Ганеша, Ханумана, Кали. Ну и, конечно, Кришны (дословно - чёрного бога), который появился в эпосе после слияния местных племён с арьями и символизирует мир между расами, ранее воевавшими меж собой. Кстати, не каждый из расплодившихся у нас магов знает, что их название происходит от древнеарийского бога Луны Магха, занимавшегося всякими непотребными делами.
   В индуизме, как и у нас в христианстве, существует божье триединство. Только у них верховный бог Ишвара сходит в бренный мир в образе творца Брахмы, защитника Вишну и разрушителя Шивы. При этом Брахма, лёжа на лепестках лотоса, творит Вселенную не как наш Господь неделю, а одним усилием, потом засыпает, а всё созданное им рушится, чтобы потом возродиться вновь. Кришна, известный нам по кришнаитам нашенского разлива, является одной из аватар (земных воплощений) Вишну. Про всё про это красочно описано в сказаниях древнего индийского эпоса "Махабхарата" и "Рамаяна" (не путать с Камасутрой), кои не грех почитать на досуге - жуть как интересно.
   А мне уж грех не сказать хотя бы пары слов об одной из трёх крупнейших мировых религий, буддизме. Он интересен тем, что это религия без Бога, т. е. богов, полубогов и других мифических существ - вагон и маленькая тележка, но все они стоят в одном ряду с другими живыми существами: людьми, зверьём, рыбами, птицами, букашками-таракашками и пр. Ведь буддисты искренне верят, что любое живое существо возрождается после смерти своей в другом, процесс этот, называемый сансарой, почти вечен, но, увы, не бесконечен (намёк на Армагеддон).
   Вообще-то Будда (Просвещённый) - это прозвище реально жившего в VI веке до рождества Христова принца племени шакья Гуатамы, ставшим на пределе духовного развития человека бессмертным, но и по сию пору обретающимся где-то посреди людей. И не он решает, кому и в какой сфере возродиться в последующей жизни, а заведённый механизм кармы, суммирующий и оценивающий поступки предшествующего существования.
   Есть в буддизме и, как у нас, свой ад (нарака), но и там своим блаженным поведением индийская душа может заработать баллы для мало-мальски приятного перевоплощения, т. е. реинкарнации. В общем, если приглядеться, то во всех религиях найдёшь много чего общего или схожего. И не удивительно - всё идёт, как мне кажется, от единого божьего внушения, только воспринимается человеческим разумом в привычных ему, человеку, формах и представлениях. Что подтверждает косвенно теософия нашей соотечественницы Блаватской, проповедовавшей калейдоскопическую смесь буддизма, христианства, оккультизма и прочая, и прочая...

 

Секреты подлёдного лова

   Случилось это в далёкие 80-е прошлого столетия, ещё до перестройки с разными ускорениями. Любили мы, грешные, на кухоньке с друзьями стусоваться и водочку под винегрет с селедочкой да солёный анекдотец покушать. Вот, помнится, как-то сидим, хорошо сидим, под воскресенье, под вой вьюги за тёмным окном. На троих сложилось, я да два кореша милых, Андрюха рыболов-спортсмен и Грачик, кандидат компьютерных наук, из солнечной Армении в Москву на моё соседское счастье перебравшийся. Тут Андрей и молвит, под конец уже, за окошко задумчиво поглядывая, мол, самое времечко у лунки посидеть да рыбку потягать, вы, небось, и не пробовали. Мы в ответ дуэтом: "Нет, но жуть как хочется".
   Быстро сговорились о выезде на заре, на посошок приняли и расстались до рассвета. Я в пять утра, как солдат на побудке, подскочил и к телефону, друзей будить. Грачик, как оказалось, и не ложился вовсе в нетерпении, чтобы не дай бог не проспать, а Андрей, про уговор забыв, ухо на подушке давит. Вломились мы к нему, с постели стащили, мол, выполняй, друже, обещанное. Короче, забрались в его разбитую дальними дорогами старенькую "Волгу" и отправились на дачу, что стоит на одноимённой реке. В Калуге, помнится, прикупили местной для сугреву, и через пару часов были на месте.
   Переправа, вестимо, в лёд вмёрзла, мы машину бросили и пешкодралом под завывание вьюжного ветра двинулись на тот берег. Пока до дачи дошли, мои пижонские финские сапожки приказали долго жить, а у Грачика и того хуже. Он, бедолага, продрог до синевы в своём демисезоне да ещё, когда нога под наст уходила, каждый раз с жизнью прощался, считая, что на дно Волги проваливается. Но держался молодцом на кавказской гордости. Пока добрались, Андрей уж печь в хате растопил и три гранёных стаканища до краёв налил, говорит: "Или смерть вам от воспаления лёгких, или махните не глядя". Поморщились, но заглотали живительную влагу, дробь зубами выбивая об стаканный край, и сразу полегчало.
   Раздел хозяин нас догола, облачил каждого в две кальсонные пары, поверх ватные штаны, опять же ватники, а на всё это - противоипритный прорезиненный костюм химической защиты. Сам налегке, лишь доха мохнатая да солдатская шапка-ушанка, поводырём вывел нас из хаты к реке заледеневшей. Пробурили мы лунки, мормышки закинули, всё под отеческим Андрюшиным надзором, и пошло дело. Ловилась рыбка большая и маленькая, только к Грачику приходилось всё бегать рыбу с крючка снимать. Как потом выяснилось, боялся, что за палец укусит, ведь он её в живом виде отродясь не видывал, только на блюде под киндзой с укропчиком.
   Так увлеклись, что только силком и оттащил нас Андрюха от лунок уже под вечер, как поземка началась и клёв кончился. Можете представить, сколько смеху было и рассказов взахлёб, когда собрались мы тремя семьями на уху да зажаренный с картошечкой коллективный улов. Потом всё это в весёлые байки превратилось, а я, очистив от поздних наслоений, лишь истинные факты изложил.

 

Штаны

   Давно это было, во Вьетнаме военной поры, добирались мы с одним литератором до партизанской базы в джунглях. Он вроде как в творческой командировке, я по своим делам, связанным с контролем поставок нашей военной техники. Шли, конечно, с боевым вьетнамским охранением, в камуфляже. Камуфляжи на нас были американские, и это было редким шиком. Доставал я их у наших советников-ракетчиков, а те - у партизан, которые осуществляли связь между Севером, т. е. Социалистической республикой Вьетнам, и Югом, где хозяйничали американцы, доводившие одно время свой воинский контингент до миллиона.
   Те, конечно, много лучше нашего были подготовлены к выживанию в джунглях. И сухие пайки у них с саморазогревающимися консервами, жевательной резинкой и роликом туалетной бумаги, и гамаки, в сложенном состоянии помещающиеся в ладони, и пшикалки-спреи отгонять змей и другую ползучую и летающую нечисть. А нашим военспецам выдавали перед отъездом во Вьетнам габардиновые костюмы и демисезоны с фетровыми шляпами.
   Добирались туда-сюда по так называемой "тропе Хо Ши Мина". Конечно, это не наша лесная тропка, но и дорогой её назвать можно лишь с большой натяжкой, хоть и проходили по ней большегрузные военные автомобили, которых хватало, правда, на один рейс, и даже наши танки, но эти, как известно, грязи не боятся. Впрочем, тропой эту просеку в джунглях называли американцы, не бывавшие в России и незнакомые с её дорожным хозяйством.
   Правильней тропу эту надо бы назвать тоннелем, ибо прикрыта она была сверху кронами гигантских деревьев, а по бокам - густым кустарником, что и спасало партизан от обстрела американскими пилотами. Очень это раздражало америкосов, и стали они обрабатывать джунгли с воздуха дефолиантами. Потравили крестьянское население, сами потравились, а всё впустую - вскрыть партизанские тропы и базы им так и не удалось.
   Мы-то там, конечно, передвигались в основном на "козликах" (УАЗ), но на отдельных участках приходилось пешкодралом, а это в джунглях удовольствие маленькое. То, что змей полно и постоянно кто-то невдалеке верещит с предсмертным хрипом, а кто-то рычит от удовольствия, набивая свою утробу, это ещё ничего. Донимали донельзя москитный гнус и пиявки. Эти дьявольские создания там жирненькие, будто лакированные, и похожи на какашку из хорошо работающего желудка.
   Шлёпаются они на тебя, прыгая с деревьев и тут же впиваясь исподтишка без болезненного ощущения для жертвы атаки. Важно вовремя заметить и ткнуть ей в попочку горящий конец сигареты, тогда отскочит, а упустишь момент - жди покуда крови не насосётся и сама отвалится. Так что приходилось тело прикрывать наглухо, а это при адовой жаре со стопроцентной влажностью - хоть криком с матюгом кричи, хоть волком вой. На этот случай у вьетнамцев были с собой носилки из бамбука и лиан, на которых, к стыду нашему, нас и пёрли тщедушные только с виду охранники
   Что удивительно, так это то, что своих вьетнамцев ни москиты, ни пиявки вроде бы и не трогали, а те в джунглях вели себя как в родном доме, постоянно что-то срывали с кустов и деревьев и жевали. Кстати, в деревеньках все женщины жевали бетель, своеобразную альтернативу американской жвачки, а потому зубы их были как будто покрыты чёрным лаком. Я один раз попробовал на зуб фрукт, похожий, на мандаринку, так сутки с горшка не слезал - несло меня как никогда в жизни. Не подумайте, что я полный дурак, предварительно я спросил у деревенской малышни, съедобно ли это. Они меня заверили, что да, съедобно, и у них в деревне водку на этом настаивают, видно, недопонимание произошло.
   Так вот, шли мы шли в тот раз по тропе и сделали привал, ну это когда девочки налево, мальчики направо. Девочек на сей раз не было, поэтому далеко не разбредались, к тому же это и не всегда безопасно. Помнится, я как-то отошёл по малой нужде к кустам, а из них как выглянула страшная клыкастая морда с налитыми кровью глазами. Ну точь-в-точь лев гривастый, а оказался павиан. Нужду-то я справил, да вот только ширинку расстегнуть не успел, у меня она на пуговичках была.
   Вот и писатель наш по интеллигентской стеснительности своей отдалился за кустики. А тут налетает "F-105", американский ястребок, и ну по нам очерединами из крупнокалиберного. Мы, дела не доделав, врассыпную. Слава богу пронесло (в хорошем смысле), пересчитали, все на месте, только Юлиана нет. Тут и он появился, разгорячённый, руками машет, показывает, как от америкоса дра-ла-ла делал. Ну, понятно, натура творческая. Я ему намекаю, мол, на себя вниз посмотри, да куда там. Наконец очухался, глядь, штанов-то нет, в джунглях остались, видать, на бегу соскочили, а где, не помнит писатель. Развернул я хихикающих вьетнамских солдатиков шеренгой, и пошли мы густой кустарник прочёсывать, только по запашку штаны и обнаружили.
   Повестушку потом Юлик по впечатлениям того похода написал замечательную, а этот эпизод как-то не вписался, вот я и восполняю пробел по прошествии многих лет. Надеюсь, не обидится там, наверху, Юлиан Семёнов, царствие ему небесное.

 

Ёжик

   Слышали, наверное, выражение "как голым задом на ежа сесть", так я это на себе испытал, и не в фигуральном, а самом что ни на есть прямом смысле. А дело было так... Собирал я, школьником ещё будучи, чернику в лесу за дачей, в бидончик, на шею верёвочкой привязанный, поднял глаза и обмер со страху - нос к носу стоял лось, огромадный, в две коровы, и с такими рогами, что я, помнится, ещё подумал: "Как же это мужики, от жён рогатые, в дверной простенок вписываются?". Вот тут и приземлился на пятую точку и угодил прямо, как вы уже догадались, на ежа.
   Может, это меня и спасло от погибели, ибо взревел я как тот медведь-шатун, подскочил и зайцем к деревьям. Лось, видно, криком ошарашенный, дал мне фору, но потом упрямо засеменил следом. Я - на дерево, да ноги ватные не держат, стали мы вкруг ствола карусель вертеть. Тут моё преимущество и сказалось. Ему ж, как "Титанику", для разворота места мало. Стал я его уговаривать, глядя в общем-то добрые карие глаза, мол, чего прицепился, пощади, и так вся задница огнём горит. Внял он, губы толстые скривил и подался в чащу. Вот такая история вышла, если не верите, могу в доказательство ежовые отметины продемонстрировать. До сих пор точками на этом самом месте остались.

 

На картошке

   Было это ещё в прошлом веке, в совковое время. Любила тогда знамо какая Партия горожан в подмогу на село отправлять. И называлось это, если кто уже не помнит, "поехать на картошку". Вот и у нас на работе набрал по разнарядке партсекретарь семерых, кто помоложе, и отрядил на недельку с сохранением содержания поднимать сельское хозяйство. Выехали, помнится, в воскресенье с утра. Пока добрались да нашли, изрядно поплутав, сельсовет в далёком занюханном колхозе, уже смеркалось.
   Встретил нас, благоухая цитрусовым запахом, Василий, представитель администрации, как он представился. Отвёл, не мешкая, в халупу на отшибе, вручил рабочие комбинезоны, на лямках и с откидывающейся спинкой, лом и пару брезентовых рукавиц на всех да и был таков. Нет, вру, ещё успел объяснить, как до магазина добраться, сказал, что нам повезло, под завоз попали, и записочку на ферму накалякал для получения бидона молока. Разместились мы кое-как и - в магазин, пока не закрыли. Искать не пришлось, шли навстречу колхознички уже изрядно навеселе, видать, приложились "не отходя от кассы". При этом источали уже знакомый по Василию запах, навевая мысли о субтропиках.
   Оказалось, водка в продаже была только лимонная местного разлива, цвета одеколона "Шипр", о запахе уже не говорю, но нам и на том спасибо. Скинулись по трёшнику, в рюкзачок припасённый загрузились и домой, до хаты. А там, кто какой закусью богат, на стол наметали и пошло-поехало. В разгар веселья вспомнили про записочку, подхватились, в комбинезоны обрядились и всем гамузом на ферму, благо, не далеко топать. Вышли с флягой парного молока двадцатилитровой, не пожалели доярки-хохотушки, чай, не своё отдавали, колхозное. А темень уже, хоть глаз выколи, да и развезло на воздусях деревенских. Побрели наугад, затянув для бодрости Окуджавскую песню про солдат и таща поочерёдно волоком пудовый бидон.
   Чуть от фермы отошли - забор нарисовался, через него с грехом пополам перевалили - ещё один. Одолели и этот с криком "Ура!", тут родная избушка и показалась. Опять к столу да к лимонной под молочный запив. Только в ритм вошли, стали все носами водить, запашок унюхав непотребный. Флягу осмотрели - нет следов навоза, подмётки у всех проверили, нет, только чистая грязь. Тут, как свора ищеек, окружили, носы воротя, Васю-очкарика, тёзку деревенского нашего куратора. Вася чуть не в слёзы, мол, да, был грех, отошёл по дороге за кустик, лямки отстегнул, спинку откинул, присел, по-большому сделал и бросился догонять. Как подтвердилось, всё большое с собой и принёс.
   Вася в речке отскрёбся, переоделся, тогда только назад после контрольного обнюхивания и впустили, к штрафной приговорив. Закончили позднёхонько, а утром обнаружилось, два забора, что переползали - угол соседней ограды, а комбинезоны наши после игры подзаборной в "кучу мала" стоять могут от налипшей грязи вполне самостоятельно, чего о нас не скажешь. Да они нам и не понадобились боле, забыла про нас администрация в лице Василия, только на третий день, видно, очухался, приполз весь из себя зелёный, выдал за хорошее поведение справку об ударной работе на полях колхозных и отпустил с богом восвояси. А я до сих пор, как лимонный запах учую, так с души воротит.

 

Циновки

   Встречаются среди людей, выучивших иностранный язык, зануды, которые, не слишком им владея, считают тем не менее, что их знания уж никак не хуже, чем у тех, для кого он родной. Столкнулся я с таким во Вьетнаме, куда был послан на преддипломную практику. Звали его Нгуйен, слыл лучшим переводчиком в местном министерстве внешней торговли и прошёл обучение в московском Университете дружбы народов.
   Как-то устроили в Ханое внешнеторговые компании выставку продукции, предлагаемой на экспорт. Большой раздел был выделен под кустарные изделия, в основном поделок из соломки, в чём вьетнамцы большие мастера. Под каждым таким изделием была прикреплена маленькая табличка с названием товара и его краткой характеристикой. Текст - на вьетнамском и русском, который был в то время международным языком общения в соцлагере. Представителей капстран в стране почти не было, а все социалисты в той или иной степени русский знали.
   Подхожу к красочным циновкам и читаю: "Циновки. Во вьетнамском быту на них не только спят, но и ебят". Нашёл я Нгуйена, зная, что это его работа, и объясняю, что, мол, ошибка получилась и "б" в слове "едят" надо исправить на "д", а то смешно получилось, будто бы на циновках совокупляются. Нгуйен сходу обиделся и стал мне нудно объяснять, что Вьетнам - бедная страна, к тому же климат жаркий и потому действительно приходится совокупляться на циновке, а не на кровати, и что над этим смеяться грешно.
   Я ему объясняю, что никто и не смеётся, просто надо ошибку исправить. Он мне талдычит, что машинка у него старая и буквы "д" как домик нет. "Да напиши тогда кушают",- говорю, а он мне тут же вопросик с подковыркой, мол, почему "спят" кончается на "ят", а "кушают" на "ют", и все мои объяснения из области грамматики, тем более, что в ней, действительно, ногу сломишь, как об стенку горох. Разозлился я, плюнул и говорю: "Пиши тогда, как хочешь".
   Так знаете, что написал этот знаток русского? Это уж я на следующий день углядел, а потом вся наша колония бегала поглазеть и поржать. Не обессудьте, передаю дословно: "Циновки. Во вьетнамском быту на них не только спют, но ещё кушают и ебют".

 

Яблоко

   Случилось это в конце шестидесятых, в мои студенческие годы. Время было весёлое, светлое. На троне был Хрущёв, многое дозволял, правда, мы тогда, глупые, и не догадывались, что такое свобода, гласность, демократия. Но наобещал незабвенный Никита Сергеевич с три короба, и что коммунизм вот-вот грянет, и жрачки будет навалом и на халяву. Особо, конечно, не верили, но надежда худенькая точила, а вдруг не врёт, вдруг действительно обломится.
   А в ожидании радовались по младости и тому, что есть, пробирались на концерты ВИА (кто уже не помнит, так это вокально-инструментальные ансамбли, под которые маскировался запрещённый джаз-бэнд), переписывали на появившиеся в продаже отечественные магнитофоны "Яуза" просочившуюся с тлетворного Запада забойную музыку и выделывали под неё немыслимые па, рок-н-ролл в нашем понимании.
   И вот как-то на праздник Первого мая собрались мы тёплой компанией, я с другом и Наташа с Мариной, благо Наташины родители подались на дачу сезон открывать и оставили в наше полное распоряжение квартиру. В общем, как тогда называли, вариант "И папы нет, и мамы нет, и некого бояться, приходи ко мне домой, будем целоваться".
   Притащили мы пудовую "Яузу", с ходу врубив не нашу музыку, пару литровых бутылей фруктово-выгодного вина, называемого в быту ещё "чернилами", и все вместе суетились вокруг праздничного стола в предвкушении грядущих удовольствий. Закусь была традиционной: салат "оливье", шпроты, селёдочка под шубой, колбаска копчёная да сыр "Советский" вкупе с "Рокфором". С кухни просачивался возбуждающий запах чего-то мясного, запекаемого с картошкой в духовке.
   Главным украшением праздничного стола были яблоки в вазе, неестественно румяные, невиданного размера, видимо, китайские. Это был серьёзный намёк на возможности Наташиных родителей "достать" чего-то заграничного, а это тогда значило много. Строгая хозяйка гнала от стола всех, кто пытался что-то с него отхватить до времени.
   Надо сказать, что девочки наши были - высший класс, красавицы, в сбитых по последней моде причёсках "я у мамы дурочка", намакияжены, как в китайской опере, в топорщихся, коротких донельзя юбках, короче, сплошной отпад. Особенно хороша была Марина, этакий заграничный тип с греческим носиком и чуждой нашему тогдашнему обществу голливудской улыбочкой, ну, и с нравом выпендрёжным под стать.
   Она-то и не сдержалась, хвать яблочко гигантское и ну его кусать с некоторым вызовом. С трудом куснула раз, куснула два, и тут что-то у неё зашлось в челюстях, стоит бедная, моргает, а рот закрыть не может. Мычит белугой, слёзы из глаз хлынули. Мы-то сперва от смеха чуть не попадали, а потом чуем, дело серьёзное. Пытались челюсть ей вправить, да тут Мариша такую сирену включила, куда там скорой. Решили в Склиф её вести, благо, недалече, остановки две троллейбусных по Садовому кольцу.
   Как шли, и не описать, срамота одна. У Марины рот её голливудский нараспашку, при каждом шаге постанывает, все краски с тенями на лице от слёз перемешались в какую-то абстракцию Пикассо. То-то народу потеха, за нами аж толпа увязалась. Пока добрались, пока дежурного хирурга отыскали (время-то праздничное), Марина уж на грани обморока, только на остатках гордости и держалась.
   Врач оказался молодым мужичком, уже порядком навеселе, похмыкал, примерился да как врежет ей правым хуком снизу, челюсть и захлопнулась с глухим стуком. Марина опять в слёзы, уже от счастья, мы вокруг от радости скачем. Хирург откуда-то достал колбу со спиртом, разлил по мензуркам за избавление. Приняли мы, выдохнув в сторону и занюхав рукавом. Врач и Марину заставил в лечебных целях для исключения психологического шока мензурочку опрокинуть. Пожалели все вместе, что не может он с нами к праздничному столу вернуться (дежурство на всю ночь) и помчали радостные к заждавшейся Наташе веселиться и отмечать День международной солидарности трудящихся.

 

Видение

   Давненько это приключилось, в далёкую пору моего студенчества. Учился я в Институте восточных языков. Институт считался трудным, да и правда, время от времени у кого-нибудь из студиозусов крыша ехала, то ли от этих самых языков, то ли от всяких диаматов, которыми нас пичкали под завязку. И вот, как в отдушку, вывезла нас военная кафедра на сборы.
   Сборы как сборы, ать-два на плацу, пиф-паф на стрельбище, щи да каша пища наша. В конце, перед принятием присяги, полевые учения. Вот там меня и подловили на какой-то мелочи и влепили наряд вне очереди, хоть какая уж там очередь. Короче, всучили калаш с холостыми и отрядили в ночь на боевой пост. И хоть бы пост-то был серьёзный, а то так, полевая кухня. Ну, знаете, вроде бочки большой под кашу, с печкой и на колёсах. Но старшина меня застращал, сказал, мол, предполагаемый противник может в ту кашу яду напустить. Хорошо хоть лампочку надо мной засветил.
   И вот все по палаткам почивать, а я фонарным столбом при каше. Да ещё ночь промозглая выдалась, продрог как цуцик. К утру туман сгустился, до состояния манной каши, кругом какие-то шорохи, чудища разные мерещатся, ну хоть криком кричи. И вдруг слышу шаги крадущиеся. Я в автомат вцепился ни жив ни мёртв, а оно всё ближе, ближе, морда страшная в тумане проявилась, вся размыта, только глаза немигающие в пол-лица и ручки ко мне скелетные тянутся.
   И тут слышу шёпот вкрадчивый: "Печка-то ещё теплится? Задубел как собака, я к тебе погреться". Химера оказалось Сюннербергом или попросту Сюнькой в его довольно хилой, но всё же материальной плоти. Был он из моей группы и благодаря замысловатой фамилии постоянно оправдывался, что не еврей, а швед по дедушке. Ну, тут я его чуть не расцеловал, а ведь уж готов был в харю прикладом заехать, ведь подумал, всё, мой черёд пришел, с катушек съехал, коль приведения стал видеть.

 

Чучмек

   Случилось это в мою студенческую пору, дай бог памяти, году в 65 прошлого столетия. Был среди студентов нашего факультета, а учился я в МГУ, один чучмек то ли из Узбекистана, то ли Киргизии. Они тогда по льготной квоте поступали. Звали Ильдаром, ничем особо примечателен не был, только улыбался всё время да в сезон дынькой угощал и другой вкуснятиной, что с родины присылали. Жили в общежитии, в высотке на тогда ещё Ленинских горах, в боксах на две комнатёнки, в каждом по двое.
   И тут вдруг приглашает меня Ильдар на свадьбу, почему меня, за какие такие заслуги, я уж и не знаю. Видно, приглашал методом случайного отбора. Свадьбу в соседней кафешке отмечали, по-студенчески скромно. Невеста оказалась тоже азиатских кровей, скромная и невзрачная, с родины только брат Ильдаровский приехал, толком и по-русски не говорил. Зато облачён в чёрный костюм и с чёрной же бабочкой, что для того времени было в диковинку. Такую же и жениху привёз, и были они как близнецы однояйцовые, оба с бабочкой и как бы прилепленной улыбкой, ни дать ни взять официанты из дорогого ресторана.
   После кафе продолжили узкой компанией в общежитии. В одной комнатёнке разместили невесту, то бишь уже узаконенную жену, а в другой сели допивать да доедать что со свадебного стола осталось и в предусмотрительно заготовленные кастрюльки собрано и из кафе принесено. От скуки плотненько водочкой накушались и в какой-то момент решили закимарившего молодожёна отвести к жёнушке на первую брачную ночь. Что и исполнили под марш Мендельсона, мычанием обозначенный, и тихие дежурные крики "ура". Умаявшаяся невеста притом даже не проснулась.
   Только за стол вернулись, чтобы последнюю рюмку за зачатие потомства опрокинуть, дверь отворяется и на пороге улыбающийся Ильдар. Оказалось, в сортире по нужде задержался. Батюшки святы, выходит, мы его братца невесте в брачную постель подсунули. Хорошо, среди нас "старик" был, после армии на учёбу подавшийся. Тот не растерялся и говорит Ильдару трезвым голосом, мол, всё равно на ногах, так сходи в мой бокс, там бутылочка армянского коньяка на пожарный случай стоит.
   Ильдар послушно за дверь, а мы всем гамозом за братцем. Стянули с постели, по щекам нахлестали, да куда там, в полной отключке человек. В туалет засунули, туда же его чёрный костюм с бабочкой, а сами опять за стол, вроде как ничего и не случилось. Как Ильдар появился с улыбочкой и бутылкой под мышкой, мы его, опять же под Мендельсона, в соседнюю дверь, а сами военный совет под коньячок учинили. Застыли в немом вопросе, успел братец невесту покрыть или по пьяни не смог.
   Решили, что коль и случилось чёрное дело, то всё равно никто никогда не узнает, уж больно братья друг на друга похожи, а дитя оно и есть дитя. А сами под посошок смертной клятвой поклялись ни в жисть об этом ни гу-гу. Вот и я только сейчас раскололся, думаю, в сизой дымке прошедших годов клятва силу свою потеряла.

 

По бабам

   1968 год прошлого столетия. Вьетнам. Официально не объявленная война с американцами. В нашем представительстве штук двенадцать мужиков детородного возраста. И ни одной бабы вокруг по причине того же военного времени. Секретарша Торгпреда не в счет, ибо выбрали её иезуиты-кадровики от души, дабы не отвлекала от мыслей о лучезарном лике Партии и её апостолов. Пигалица, соски в спину всосались, из седалища две хворостины сучковатые, глаза как игольчатые ушки, а уши как вареники недоваренные. И сами глазки как в песне "дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону". Косила, стало быть. И косила известно куда. Что где своими варениками скосила, то в недремлющее ухо представителя внедрённого в наш славный коллектив товарища из органов и доносила.
   Куда русскому мужику вечером после суматошного рабочего дня податься? Вы, небось, хором подумали, что водку жрать или по бабам. А вот и нетушки. Шли толпой под водительством партсекретаря в Посольство на лекцию о политическом моменте и очередной загогулине партийной линии. После шумного перекура шёл добротный советский фильм о том, как весь из себя задушевный ветеран Гражданки смог достучаться до работавшего не в полную силу пламенного мотора в груди молодого коммуниста, и тот вмиг догнал Америку по надою молока с отдельно взятой бурёнки и залил им закрома горячо любимой Родины.
   Совсем бы народ завял, да ведь он у нас ушлый, на выдумки хитёр. Вот и тут местный Кулибин навострился на внутреннюю сторону очков анилиновой красочкой да тоненькой кисточкой глазенапы упёртые подрисовывать. Сидишь, вроде бы лектора с потрохами ешь, а сам посапываешь и сон смотришь, естественно, эротического, запрещённого к просмотру содержания. Бывало, такое увидишь, что и растленному Голливуду в голову не придёт. Опять же в аккурат под бурные аплодисменты к концу лекции и проснёшься. Тут главное не растерять в памяти порнушку и в ушко проверенным друзьям-товарищам прохрипеть с придыханьицем.
   Что женщин кругом не было, это я, конечно, чисто фигурально сказал, в масштабах, так сказать, ограниченного советского пространства на территории дружественного государства. А в город выйдешь, батюшки святы, их тьма-тьмущая повсюду шастает, лисьими глазками зыркает. Хоть и мелкие, т. е. миниатюрные, да на наш взгляд худоваты, но всё при них, что Богом положено, имеется. А иные прямо пампушечки, особенно те, что в военную форму облачены. Их в народе называли "Б-52" по марке самых крупных американских бомбардировщиков, что Ханой бомбили. Говорили, будто отбирали таких по весу, в дальних горных деревушках на буйволином молочке вскормленных.
   Казалось, вот бы где и проявить взаимное идеологическое тяготение, генсеки-то наши при встрече взасос при всём честном народе пример подают, так нет, таким табу обложили, что хоть узлом завязывай, коли где зуд почувствуешь. С нашими-то особенно не церемонились, чуть что, сразу "24 часа", то бишь манатки в сидор и первым самолётом в родные пенаты, а вот с той стороны чисто по-азиатски поступили. Запугали на политзанятиях девчушек, что у русских от жары их советское достоинство распухает до такого размера, что вьетнамскую нежную плоть насквозь продирает. Так они "лиенсо", так по-вьетнамски нас, "совков" называли, за версту обходили и притом ещё следили, как бы это русское чудо на волю не вырвалось.
   Оставалось спасаться родным универсальным зельем, тем более, что зараза стерегла на каждом шагу. Трубы городского водопровода и канализации пролегали рядышком, и уж коль вспашет американец фугасом земельку, одному Богу известно, по какой трубе какая жидкость течёт. Вот и приказано было Послом перед приёмом пищи принимать ради профилактики организма по пятьдесят грамм, тут же названных партийными. Ну, где пятьдесят, там и чуть больше, мало ли что бывает, то рука от страха передозировки дёрнется, то по сирене воздушного налёта свет разом погаснет, а по "буль-буль" не всегда точную мерку нацедишь.
   У нас как-то сама собой сложилась традиция дружеских посиделок, кои и названы были "ходить по бабам". А происходило это так. К вечеру, отоспавшись на лекциях и политзанятиях и памятуя про предписанную профилактику, народ, честно отдав Богу богово, неспешно подтягивался к очагам незамутнённой политикой культуры. На газовую плиту ставилась раздобытая у ракетчиков вёдерная кастрюля с водичкой, литров пять, не больше, и каждый приглашённый бросал в кипяток что фантазия и местный рынок подскажет. Кто курицу вложит, кто пяток лягушек, кто язык буйволиный, кто десяток слегка почищенных картофелин, кто дюжину черепашьих яиц, а кто овощей и зелени, аналогов которым у нас и не сыщешь.
   Через часик с небольшим при умелом помешивании образовывалась густющая закусь, каждый раз другая, но всенепременно удивительная вкуснотища. И прозвали сие варево в ностальгическом томлении "бабьим соком". Кастрюля водружалась на газетку "Правда" в центр стола, в пределах досягаемости каждого, а вкруг неё для затравки - глянцевые обложки журнала "Огонёк" с портретом передовой скотницы или олимпийской чемпионки по метанию тяжёлых спортивных снарядов.
   Всяк шёл со столовой ложкой, белоснежным вафельным полотенцем (за этим единогласно избранный лорд-распорядитель следил особо) и китайским эмалированным тазиком тоже литров на пять, не меньше. Перед входом чинно-благородно разоблачались до трусов, непременно выстиранных с применением крахмала и отглаженных до стрелочек на боках, полотенце перекидывали через левое плечо, тазик ставили на пол, к правой ноге. Перед каждым стояла в фокусе глаз бутылка Владивостокского питьевого спирта, доставленного по случаю сухогрузом водоизмещением 12000 тонн, справа от бутылки - пустой гранёный стакан, а крайней - скромная рюмочка с кипячёной водой.
   Ритуал начинал старший по возрасту. Отдав должное сервировке стола, ветеран обычно кратко излагал эпизод из семейной жизни, не преминув подчеркнуть царившие в его времена спартанские нравы. Один в назидание молодёжи, уронив ненароком тяжёлую мужскую слезу, признался, что первые пять лет супружеской жизни впустую работал на благо созидания детяти по наивности не над тем технологическим отверстием. Грустный эпизод завершал торжественный тост за дам. Все вставали, по-гусарски тянули правый локоток вровень с плечом, вливали в пищевод рюмку с водой (тем самым торилась дорожка), а затем с резким выдохом туда же - стакан спирта. И так каждый по часовой стрелке. Начинались бомбёжки, свет вырубался, с ним кондей (домашняя кличка кондиционера), духота давила тяжелее темноты, но процесс шёл несмотря ни на что. Разливать успевали под всполохи взрывов или по памяти на ощупь.
   Вот тут уж приходила пора полотенец с тазиками. Каждый тост, которые становились всё красочней да заковыристей, сопровождался вытиранием весело струившегося пота и выжиманием полотенца в тазик. Может, вы и не поверите, но тазик наполнялся довольно быстро, и их чередой выносили в рукомойник. Никому и в голову не приходило, что выливали-то небось водочку в Менделеевской пропорции естественной фильтрации. К концу тянуло на песни типа "Эй, мороз, мороз, не морозь меня" или наши, доморощенные типа "Нас не засыпать шрайками (т. е. американскими ракетами "воздух-земля"), снабдите лучше Райками иль Машками иль Нинками, холь Люською хромой. Нас по ночам кошмарные, игривые, коварные преследуют видения из сферы половой".
   Ну, а расползались по своим кельям, дружным шёпотом наяривая наш гимн: "По джунглям мы идём, тропинка узкая, земля нерусская, с пути мы не свернём, мы парни русские, мы парни русские". Спросите, а куда бутылки опорожненные девались. Будете в Ханое, зайдите в парк, что рядом с озером "Хо Хуан Кием", приглядитесь, все они там родимые, горлышком вниз, а попочками солнечные лучики ловят и тропинки влюблённым парочкам указуют. Вроде бы и не зря старались.

 

Мео

   В конце шестидесятых годов работал во Вьетнаме. Время было военное, хотя война официально объявлена не была. На Юге Вьетнама полыхала партизанская война, на Севере весомым аргументом стали авиабомбы. Американцы, как всегда, довольно бесцеремонно, под лозунгом спасения свободы и демократии на Юге от давящего с Севера коммунизма влезли в это болото основательно. Шли бомбардировки с воздуха Ханоя и других городов, но результатов это не давало. Надо сказать, что американцы старались придать своим авианалётам вроде как "джентльменский" характер. За сутки до очередной бомбёжки они разбрасывали с воздуха листовки с призывом начать мирные переговоры и списком объектов, которые будут подвергнуты бомбардировкам. В заключение довольно лицемерно звучал призыв эвакуировать население.
   А работал я в нашем Торговом представительстве и, среди прочего, занимался поставками так называемого "общегражданского имущества". Таким хитрым определением обозначалось всё необходимое для партизанской войны, исключая собственно оружие. Этим занималась другая, страшно засекреченная организация под названием Главное инженерное управление (ГИУ). По своим обязанностям приходилось мне бывать на "тропах Хо Ши Мина". Так тогда называли сеть дорог в джунглях, по которым северяне пробирались на Юг. Никакие американские дефолианты не помогали, и джунгли надёжно скрывали эти партизанские пути и самих партизан.
   Бывал и на партизанских базах, обычно раскинутых в горных пещерах или зарывшихся глубоко под землю (так называемое "вьетнамское метро"). Оттуда и осуществлялись вылазки на врага, обычно под покровом ночи, всегда неожиданные и бесшумные, что наводило ужас на американцев. И уж, конечно, средства партизанской войны были далеки от джентльменства. Вспомните боевые приёмы из фильма "Первая кровь" со Сталлоне в роли Рэмбо. Всё это дотошно скопировано из практики моих друзей-партизан. И это, можно сказать, были только "цветочки".
   Особой жестокостью и разнообразием средств убийства врага отличались подразделения, набранные среди горных племён. Сам слышал от вьетнамцев, что первым делом у поверженного врага вырезалась и съедалась печень, так как, по поверью, в ней заключаются все солдатские доблести. Вот в одно из таких племён как-то и попал я в сопровождении вьетнамского боевого подразделения. Добирались туда на "уазике", долго и круто в горы. Зато красота необыкновенная и люди необычайные. Племя называло себя "мео". И без перевода ясно, что на их языке это означает кошку.
   Девушки мео, в отличие от вьетнамок, намного выше их ростом, грудь не хуже, чем у иных западных, а теперь уже и у наших, актрисок и прикрывали её домотканым шарфиком только в моём присутствии по подсказке вьетнамских сопровождающих. Фигурки точёные, а грацией действительно обладают кошачьей. Мужички приветливые, волосы курчавые, сами сухие и жилистые, ходят только в набедренной повязке с заткнутым за неё ножом с широким лезвием и с арбалетом за спиной.
   Почти у каждой хижины, а здесь они все на высоких сваях от змей и разного зверья, яма с болотистой водой метра два на метр. А что в ней, я и не понял сразу - три-четыре огромные, с виду деревянные колоды. Тут сопровождающий вьетнамец подкинул к одной колоде листик, и вдруг разверзлась огромная пасть и листика того как не бывало. Оказалось, это рыбины и, по последующему опыту скажу, такой вкусноты, что пальчики оближешь, что, кстати, и приходилось делать, так как ели преимущественно руками. А подана рыбка была на обеде в нашу честь, заняв по длине чуть не весь стол, тушёной с какой-то остропряной зеленью и древесными грибами.
   Не буду описывать меню застолья, тем более, что и не понял (может быть, к своему счастью), из чего приготовлено большинство блюд, но что я так вкусно не едал и в лучших ресторанах - факт непреложный. После риса и зелёного чая, традиционно завершающих здесь трапезу, каждому разомлевшему от обилия еды, сопровождаемой по торжественному случаю возлияниями пальмовым вином, по сути водкой типа текилы, каждому едоку была вручена, как я понял, курительная трубка. Представляла она собой одно колено толстого бамбука диаметром чуть больше широко открытого рта с одной сохранённой перегородкой и конусообразной чашечкой, вырезанной из дерева, над дырочкой в бамбуковом стволе.
   В чашечку подсыпали какого-то чёрного порошка и запалили его от лучины. Тут я стал о чём-то смутно догадываться, но, как говорится, поезд ушёл. Пришлось, следуя примеру местных мужичков, приставить трубку ко рту и сделать несколько глубоких затяжек. И тут меня повело. Догадка оказалась правильной, порошочек был опиумным. Но в нахлынувшем кайфе мне было уже всё равно. Беспокоила только обретённая телом лёгкость воздушного шарика, и для верности я вцепился в циновки под собой, которые служили и сиденьем, и напольной скатертью.
   В полудрёме мы провели минут пятнадцать-двадцать, затем потихоньку ожили, остались лишь лёгкость и добродушное настроение. Не подумайте чего плохого. Я потом поинтересовался у сопровождающих вьетнамцев и меня заверили, что наркомания в племени отсутствует начисто, а опий предназначен всего лишь для облегчения переваривания тяжёлой пищи в условиях сухой, калящей горной жары.
   Наутро следующего дня, видимо, тоже по подсказке вьетнамцев, в мою честь был устроен праздник принятия меня кровным братом в племя. Это было что-то сказочное. Перво-наперво мне обмотали запястье левой руки шёлковыми нитками от сглаза злых духов, затем преподнесли подарки: крошечного тигрёнка, маленький арбалет для охоты на дичь, большой - для охоты на зверьё и на американцев. К арбалетам прилагался колчан со стрелками из расщеплённого бамбука с закалённым в огне одним концом и кусочком пальмового листа в качестве стабилизатора на другом. А ещё была маленькая засушенная тыковка с вязкой жидкостью. Мне объяснили, что это сильнодействующий яд типа кураре, в который перед охотой надо макнуть конец стрелки, и тогда любая царапина на теле предмета охоты будет смертельной.
   А потом был праздник, люди что-то пели, танцевали, все, включая даже старух с дряблой грудью, пили через длинные соломинки пальмовое вино из крупных глиняных кувшинов. Кульминацией стало что-то вроде спортивного состязания среди юношей. Сначала стреляли из маленьких арбалетов в какое-то травяное чучело, видимо, должное изображать ненавистного американца. Причём скорострельность была потрясающей, уж не меньшей, чем у пулемёта "Максим". Хитрость заключалась в том, что стрелок одним плавным движением вытягивал из колчана, очень напоминающего бамбуковую курительную трубку и висящего за правым плечом на спине, стрелу и укладывал её в ложе арбалета, одновременно локтевой косточкой натягивая тетиву до стопорящей ложбинки. Нажатие на спусковой крючок, упирающийся снизу в тетиву, и полетело бесшумно то, что американцы называли "тихая смерть".
   Затем каждый юноша отводил свою хихикающую суженую шагов на двадцать и разворачивал к себе профилем. Вернувшись к стартовой черте, он безошибочно пробивал арбалетной стрелой, особо и не целясь, овальный шиньон, в который были заправлены чёрные, искрящиеся на солнце волосы девушки. У меня каждый раз замирало сердце, но после объяснения, что за всю историю существования племени ни одного промаха не было, я успокоился и с восхищением продолжил наблюдение, изображая хлопающую публику.
   На заре следующего дня, по холодку, мы, провожаемые всем приветливым племенем, отправились восвояси. По пути, в чащобе кустарника я отпустил тигрёнка, не без основания надеясь, что здесь он скорее отыщет мать, чем в нашем торгпредстве. Там же от греха подальше закопал и тыковку с ядом. А вот арбалеты и колчан со стрелами украшают мою коллекцию восточных диковинок, и их вид частенько вызывает в моей памяти одну из самых ярких картин, пережитых мной на этом таком далёком Востоке.

 

Похоронщик

   Не знаю, как сейчас, а в моё время работы в Совмине СССР существовала такая общественная должность - похоронщик. То застойное время, в шутку ли, всерьёз, называли эпохой геронтократии, то есть власти стариков. И верно, возраст до семидесяти лет там называли средним, а свыше - второй молодостью. Посему, естественно, общественные похороны были довольно частой процедурой, и заправлял всем этим делом у нас бодрый старичок-боровичок, Алексей Абрамович Дементьев.
   Похороны всегда предваряло, извините за невольный каламбур, немного суматошное оживление. Обсуждали возможные кадровые сдвиги, кто-то предвкушал сокращённый рабочий день в связи с массовым выездом на кладбище, а кто-то - богатое халявное застолье поминок. Всё щедро оплачивал профсоюз, а Алексей Абрамович по каким-то своим каналам доставал прямо-таки невиданный закусон и остродефицитные сорта водок. Сдвинуть весь этот ритуальный механизм мог только он. Ходили слухи, что эти его способности и другие несметные общественные нагрузки спасали его в восемьдесят с большим гаком лет от пенсии.
   Грамотой он не отличался, зато прошёл всю войну старшиной, а уж что он там кончал, кроме ЦПШ (церковно-приходская школа), одному Богу известно. Его главной служебной обязанностью было установление производственных связей между различными предприятиями курируемой Совмином номенклатуры товаров. Технология этих расчётов считалась чуть ли не святым таинством, но один дружок на ушко мне сообщил, что как-то подглядел это таинство. Мол, карточки с названиями предприятий Абрамыч перетасовывал, как колоду карт, раскладывал пасьянсом, а полученный результат выпавшего соседства закреплялся потом министерским приказом. Голову на отсечение не дам, что это не враки, но что в производственных связях по стране царил немыслимый кавардак - факт известный.
   Зато как он был профессионально хорош в торжественной речи в морге! Начинал с пролетарского или крестьянского происхождения усопшего, коли факт оного на его счастье имел место. Рождение в интеллигентной семье стыдливо умалчивалось, и тогда биографическую часть открывал момент вступления в пионеры. Затем упоминалась пламенная вера нашего сослуживца, естественно, до его кончины, в светлое будущее коммунизма и заслуги перед великой Партией. Следом шёл рассказ о самоотверженном труде до последнего вздоха на рабочем месте. Кстати, в большинстве случаев так оно и случалось, уход на пенсию считался постыдной слабостью.
   Самым скорбным и потрясающим был артистически проработанный финал. Абрамыч доставал из глубин пиджака белизны небесной огромный носовой платок, ронял на него горькую слезу из левого глаза и с тихим всхлипом "Прощай, дорогой друг и товарищ!" отворачивался в судорожных рыданиях. Но уже через минуту его сухой командирский тенор звучал в разных концах погребального зала.
   Надо упомянуть ещё одну его отличительную и действительно удивительную черту - он не болел. То есть в прямом, сермяжном смысле этот крестьянский сын не знал даже, что такое насморк или головная боль. Умер наш дорогой дедушка Алёша тоже в лучших традициях, видно, как хотел и у Бога вымаливал. Вернулся после сытного обеда, а поесть он, сердешный, ох, как любил, устроился в любимом кресле перед любимым своим канцелярским столом, потянулся со смаком... и отдал Богу душу.
   Потом уже в почти пустом ящике его стола нашли тоненькую школьную тетрадочку. То ли это была его рабочая шпаргалка, то ли приготовил для преемника по похоронным делам и в первую голову как программу прощания с ним самим, кто знает. Расписано там было всё: кому сколько заплатить, кого "подмазать" для облегчения дела, где, что и как достать и разные прочие секреты ремесла. Не забыт был и чисто выстиранный белый платок, и ещё одна маленькая деталька, о которой никто в жизни бы не догадался. Маленький комочек губки, смоченный в воде и скрытый между пальцами, и давал ту знаменитую слезу в конце надгробной речи.
   Хоронили Абрамыча воистину всем миром, фокус с губочкой не понадобился, все и так плакали навзрыд. Оказалось, любили этого попрыгунчика все и всерьёз.

 

Веришь - не веришь

   Дилемма "верить или не верить" возникает, небось, время от времени перед любым человеком. Я уж не говорю про веру в Бога, но обретшие веру склонны и другое принять на веру из того, что не по зубам закоренелому атеисту. Вот был у меня в 70-е годы прошлого столетия хороший дружок, журналист-международник, хорошо после МГИМО владевший болгарским языком и потому вроде как специализировавшийся по Болгарии.
   От него я впервые и услышал про прорицательницу Вангу и не поверил услышанным от него рассказам про чудеса, которые она творила. А ведь дружок мой по заданию редакции не раз встречался с ней и написал очерк, который, правда, так и не был принят к печати. А как могла решиться на это центральная советская газета в пору воинственного атеизма и веры лишь в идеалы Партии? А тут и излечение тысяч людей без всяких врачебных таблеток, и сбывшиеся предсказания о войне и о смерти Сталина, и чёрт знает что ещё, в том числе и что Сталина убьют те, кто рядом с ним. И что России суждено стать властителем мира и империей духа. Это ж мистика, магия, бесовщина какая-то.
   Я цитирую слова главного редактора газеты, где подвизался Алексей, а ведь и сам-то тогда недалеко от этого ушёл. Слышали-то тогда лишь о Мишеле де Нотрдам, больше известном как Нострадамус, да и то в форме язвительных эмпирик, обличающих средневекового прорицателя. А о нашем Нострадамусе, монахе Авеле, предсказавшем день и способ смерти императора Павла, Екатерины Великой, сказавшему царю Николаю I, когда и как рухнет престол Романовых - ни-ни. Кстати, Авель тогда ещё предсказал появление на перемежье веков спасителя России по имени Владимир. Как вам это предсказаньице? И был уже в наши времена, говорят, монах Николай Немчина, и якобы прислушивались к его предсказаниям, да, видно, не очень, Горбачёв и Ельцин. Слышал и я о его предсказании смены валют в мире и вытеснении доллара, но будет это в год крысы, так что сами кумекайте, когда.
   Сейчас-то уже открылось, что и в Америке жил предсказатель Эдвард Кейси, получавший видения во время сна. Много что ему явилось из будущего, о чём он предупреждал американцев, в том числе и президента Рузвельта, да не очень слушали его. Для нас интересно его предсказание о новой страшной войне, которая грозит человечеству. А знаете, кто будет спасителем мира? Наша Сибирь возродившейся и окрепшей неимоверно России в силу её высокой духовности. Так что устрашимся и возрадуемся, братия.
   Когда сие случится, не сказал Кейси, но вот что в 2021 году появится на Руси новый пророк, было ему такое видение. Правда (у нас-то не без этого), случится противостояние пророка с двумя его братьями, но закончится всё ладно для народа российского. Поверим и проверим, куда нам деваться, да и не долго слишком ждать осталось.
   А что вы скажете о великом Циолковском, который тоже, по слухам, получал откровения свыше и предсказал не только межконтинентальные ракеты и космические путешествия, но и открытие торсионных полей, появление у нас машины времени для вояжей в прошлое и светлое будущее нашей страны? Так что деткам нашим можно только позавидовать. Напоследок, чтобы особенно вас не утомлять, помяну Вольфа Мессинга, кровного врага Гитлера за предсказание победы России в войне и любимчика Сталина, хоть и предсказал он генералиссимусу точную дату его смерти. Так что я, братцы, ныне верю во всё это и галиматьёй по крайней мере не называю.

 

Огрех

   Был я как-то очередной раз на праздничном застолье у своего старинного друга. Друг был из тех, кого сейчас называют лицом кавказской национальности. Хотя и родился, и всю жизнь прожил в Москве, восточное гостеприимство и умение вести застолье к вящему удовольствию своих друзей он не утратил. Как только гости расселись за столом, накрытым с кавказским изобилием, хозяин объявил открытыми выборы тамады, подчеркнув всю важность сего акта, ибо от этой особы зависит не только праздничное настроение присутствующих. Главная задача тамады, как было подчёркнуто, это исключить саму возможность возникновения паузы в застольном общении, ибо в этот именно момент, по поверью, рождается милиционер.
   Шутка была, надо сказать, с бородой, но всегда вызывала неизменное оживление в зале, предвещая обильное возлияние и заранее вооружая мужскую часть компании против возможных женских нареканий на частоту тостов дежурной отговоркой. Компания была давно сложившаяся, знали друг друга не первый год, правда, за единственным исключением. Лучшая подруга хозяйки, весёлая и взбалмошная блондинка в постоянном и затянувшемся поиске достойной её партии пришла с новой пассией, весьма интеллигентным на вид застенчивым скромнягой.
   Выборы были чистой формальностью и частью известной всем игры. Тамадой стал тот, кто уже не раз завоёвывал это право своим профессионализмом, наработанным в основном за тем же нашим столом. Начал он, развивая глубокую мысль хозяина, с необходимости соблюдения жёсткой дисциплины застолья, дабы не дай бог не допустить ни малейшей паузы в силу уже указанных катастрофических последствий. Каждый тостующий, неумолимо призываемый к священнодейству тамадой, который как всегда умело плёл паутину тематики заведённого застолья, считал своим долгом помянуть задачу противодействия размножению милицейского 9ныне полицейского) сословия.
   Дошла очередь и до нового члена нашего сплочённого коллектива. В силу проявленного оным молчаливого характера никто особо не ожидал от него искромётной фантазии в произнесении тоста. Начал он в полном соответствии с канонами тостующего, поблагодарив хозяйку за великолепный стол, а хозяина - за радушие и гостеприимство. А затем, с малой паузой, сказал следующее: "Разрешите и от всего сердца поблагодарить тамаду, великолепно выполняющего свои обязанности. Но один огрех в его работе всё же хотел бы отметить к превеликому удовольствию для себя. Не заметил, в какой момент, но пауза всё же имела место быть. Разрешите представиться, майор следственного отдела, а попросту мент Константин".
   Вот тогда и возникла великая пауза, почище чем у Гоголя в "Ревизоре". В конце концов обстановку разрядил умница-тамада (кстати, с этого момента получивший кличку "огрех"), театрально изобразивший сердечный приступ и потребовавший налить себе штрафной фужер. Это был единственный раз, когда кто-то выпил единолично и без всякого тоста.

 

Подружка

   Прежде чем вам поведать быличку, рассказанную мне как-то старым другом-выпускником Университета дружбы народов, и понять её изюминку, следует сказать, что по-арабски слово "родина" звучит на наше ухо как нечто похожее на "билять". Так вот, в его студенческие годы подселили к нему в комнату общежития иракца по имени Ахмед. Тот оказался общительным парнем, весёлым и любознательным. На первых порах общению, правда, мешало его полное незнание русского языка, но очень скоро он начал довольно активно на нём изъясняться, чему немало способствовала его удивительно цепкая память. Естественно, он постоянно мучил моего друга вопросами: "А как это по-русски? А что значит это, а что значит то?".
   Как-то он пристал к другу с вопросом, а что означает русское слово, очень похожее на арабское слово "родина", которое он слышит часто и повсеместно. Друг несколько смутился, но объяснил, что это означает свою в доску девушку. На большее, в силу своей интеллигентности, он не решился. Буквально через несколько дней был устроен вечер советско-иракской дружбы, на который, естественно, был приглашён и уже полюбившийся всем Ахмед. У дверей зала гостей встречал декан, который, завидев его входящим с однокурсницей, воскликнул с радушной улыбкой: "А вот и наш Ахмед с подружкой!". В ответ тот, с еще более широкой улыбкой и оттенком гордости за тонкое знание языка, сказал: "Да, она своя в доску билять". Последовавшая за этим немая сцена сравнима с финальной из "Ревизора".

 

Елда

   В конце семидесятых пришлось мне работать в Таиланде. Чудо-страна, надо сказать. И вот как-то оповестили нас, что прибудет замминистра. Я на тот момент временно возглавлял представительство за отсутствием торгпреда, вот мне и выпало его встречать. Система подобных встреч была отработана. Вызвал я местного богатея, лицо китайской национальности, и поручил организовать развлекательную программу. Этот китаец сделал свои миллионы на импорте наших товаров тибетской медицины. Фирма его считалась "дружественной", что выражалось в ношении им значка Ленина на отвороте пиджака и посещении политических мероприятий в нашем Посольстве. Мы ему всячески за это потакали, так что за ним был должок.
   Встретил я своего начальника, обсудили программу пребывания. Тот был вроде доволен, только по поводу культурной части программы сказал: "Чтобы никакой порнухи, сам знаешь, у нас строго". Я ему, конечно, ответил, мол, ни боже мой, знамо дело, но на всякий случай тут же перезвонил своему китайцу. Тот мне так же ответил, мол, ни боже мой, знамо дело, но только по-английски.
   Тем же вечерком, после деловых переговоров, отправились мы в кафешантан "Пляс Вандом", так сказать узким кругом, я, замминистра и "дружественный" китаец со значком на лацкане. Подзакусили под хороший вискарь, а тут и представление начинается. Сценка там небольшая, а от неё в зал шёл узкий подиум с пятачком, у которого мы в качестве почётных гостей и разместились.
   Грянула музыка, и выходит на пятачок без всякого предварительного представления баскетбольного роста факир, ну, чалма с рубином, халат до пят и всё такое. Публика затихла, ждёт, а тот руки на груди скрестил, глаза закатил и замер, паузу держит. И тут, вот-те фокус, полы халата зашевелились и выползает из щёлочки устрашающих размеров елда, другим словом и не назовёшь. Да такая, что сам Лука Мудищев позавидовал бы. Растёт, вздымается да кровью наливается, ужас просто. А в зале тишина и у всех рты пораскрыты.
   И тут ба-бах прямо фонтан к потолку, выражаясь по научному, бурное семяизвержение, а сверху мелкими капельками на нас. Факир-то, поклонившись, гордо удалился под долгие аплодисменты, а замминистра, отряхиваясь, зверем смотрит на меня. Я - на китайца, а тот своё бормочет, мол, не порно это, а физиология. Я так и перевёл, а замминистра мне кулак кажет. Ну, слава богу тут кордебалет пристойный пошёл, выпили по бокалу, расслабились. Как оказалось, рано...
   В конце представления выходит на тот же пятачок девчушка миленькая такая, из местных. Танцует вокруг какой-то корзины, а сама постепенно с себя всё стаскивает, в общем стриптиз. И тут из корзины вдруг выползает питон, не большой, не маленький, а так, с руку Шварценеггера будет. Выполз, огляделся и - к девочке голенькой. Забрался на неё, обвил у талии, а голова - глаза в глаза, и глазки такие холодные-холодные. Публика опять вся замерла, а этот гад открывает пасть и ну длинным своим язычком раздвоенным вылизывать у партнёрши грудь, там где самая эрогенная зона.
   А та всё танцует и змеюку вниз тянет, потом и вовсе легла. А питон, не поверите, стал ей голову в вагину совать, туда-сюда. Ну, прямо половой акт на глазах у изумлённой публики. Благо, не долго это продолжалось. Девица в изнеможении откинулась, а питон-похабник напоследок голову вытянул и на пол уронил. Тут затемнение, туш музыкальный, опять бурные, долго не смолкающие аплодисменты. А как свет зажёгся, глянул я в страхе на начальника, сидит он туча-тучей и личико аж багровое. А китайский мой дружбан одно слово только и сказал: "Дрессировка".
   Думал я, конец моей карьере, но, к счастью, обошлось, кое-как оправдался, сославшись на местные нравы. А вот китайцу это обошлось в ящик виски и кучу сувениров для подобревшего в конце концов замминистра. Иваном Тимофеевичем его звали, царствие ему небесное.

 

Спецназ

   Вот наслышаны мы о спецназе и по телеку про него насмотрелись, а всё кажется, что это из другого мира и парни те из другого теста. И я так думал до той поры, как приобщился к этому миру. Давно это было, выдернули меня на страшно секретные сборы по линии ГРУ, то есть военной разведки. Был уже кое-какой опыт за плечами, пять лет работы в условиях военного времени во Вьетнаме и даже орденок с медалькой за это дело. За него, видно, и приобщили.
   Собрали в основном бывших выпускников МГИМО и Института стран Азии и Африки (я из последних). Все - офицеры запаса после военной кафедры, да вы сами знаете, какая там подготовка. Погрузили в вагончик и - в Литву, на лесную базу под городком Шяуляй. Нарядили нас там в солдатскую форму с офицерскими погонами и разбили на отделения с рычащим названием ГГР (группа глубокой разведки), а меня командиром взвода определили.
   Быстро перезнакомились, оказалось, что в других группах - усатые и бородатые курды, бывшие боевики, нашедшие у нас в стране убежище, и "возвращенцы", дети русских реэмигрантов из Франции, приехавших в Хрущёвскую "оттепель" на родину. Эти нашего быта не вытерпели и опять сбежали, но уже недалеко - в Прибалтику, дальше не пустили. Каждому такому командиру, как я, приставили "наблюдателя" из кадровых офицеров, и началось.
   Подготовка оказалась воздушно-десантная и диверсионная, проводилась на базе ВДВ. Народ там оказался серьёзный и тёртый. В 1968 г., когда наши партия и правительство решили несколько подправить ошибочный курс руководства братской Чехословакии, именно эти десантники первыми выбросились на пражский аэродром и обеспечили приём самолётов с основным военным контингентом.
   Руководил нашей подготовкой по парашютному делу бравый майор. Этот герой в одночасье сменил лейтенантские погоны на майорские после того, как его в ходе воздушного шоу на канате стравили из самолёта, а он, вытянувшись в воздухе во фрунт, отдал честь стоящему на трибуне министру обороны и своему начальнику, командующему ВДВ генералу Маргелову. А потом ещё, отцепившись от каната, приземлился с парашютом метров с 30, повторив воинское приветствие уже с земли.
   А вот ас-пилот первого самолёта, с которого нас десантировали, наоборот, был понижен в звании за то, что на свой день рождения поднялся в воздух с друзьями-однополчанами и пока не был допит ящик с алкогольными напитками, не приземлился, несмотря на матерный рёв по рации комполка.
   Да, так вот, стали нас, подучив маленько, сбрасывать и с малых самолётов, и с больших, и днём, и ночью, и во поле, и в лес. Страху натерпелись с этим парашютом, не передать. А меж прыжками учили, как мочить противника голыми руками, ножики метать, взрывать, что ни попадя, ну, и конечно, стрельбе из разного оружия. Но всё это воспринималось нами несерьёзно, как игра, детская забава, в общем хихоньки-хаханьки.
   Но вот настал день заключительных учений. Объяснили задание: уничтожить ракетную установку в тылу предполагаемого противника и самостоятельно, любыми средствами, вернуться на базу. Это и была конечная цель подготовки. Короче, сбросили нас ночью с полным боевым снаряжением в чащу непроходимую, и потопали мы по карте, что мне одному как командиру выдали.
   Долго не прошли, стал народ уставать, а иные ноги в кровь разбили, ботиночки-то выдали новые. Я - к "наблюдателю", мол, потеряем людей, надо темп умерить, а он "Вперёд, вперёд!" и дальше чуть не вприпрыжку, привычный, чёрт. А за ним и несколько из моих ребят увязались. Остальные - вповалку. Я им объясняю, что надо идти, никуда не денешься, а они меня хором - по известному адресу.
   Ну, думаю, хана нам пришла, и вдруг, для себя неожиданно, как гаркну: "Встать, ёшкин корень!". Сам перепугался, но и других пуганул, да так, что подчинились ошарашенно мои бойцы. Построил всех, тех кто посильнее - в передовое охранение, слабых в середину, двоих поумнее, кандидатов наук на гражданке, в штаб назначил, мне в помощь с картой разбираться, одного, самого ершистого - главным разведчиком. Народ как-то взбодрился, меня даже не Сашкой, а командиром стали величать. По команде тронулись и в путь.
   Всю ночь шли, на полпути наткнулись на штабную палатку с отцами-командирами сборов, что и полагалось по заданию. Те, естественно, бухали ханку, нас поджидаючись, но встретили нас ни в одном глазу и на полном серьёзе. Сказали, что курды уже отметились, но и мы хороши. Пожурили лишь за один недочёт. Знаком оповещения у нас был вороний "ка-р-р", а, как со знанием дела подсказало начальство, птички ночью не каркают, но что с горожан возьмёшь. Нацедили мне, как командиру, стакашек и благословили в дальнейший путь.
   Шли до утра, днём укромно подкормились десантным пайком и выспались, а как солнце село, опять вереницей к уже близкой цели. Шли, шли, подустали зверски, и тут чувствую, бунт назревает. Бурчит народ, недовольство выказывает и, вот-те здрасьте, мой же друг и однокашник, тоже Сашка, аж засипел, мол, пора у командира карту отнять, завёл к чёрту на кулички, спасайся, кто может... Но номер не прошёл.
   Я его перво-наперво обложил откуда-то взявшимся уже командирским баском, потом на поляне к какому-то дубу подтащил, а рядом двух ребят самых нахалистых с калашами поставил и завопил: "Расстреляю к чёртовой бабушке! Оружие наизготовку, по счёту три - пли! Ответственность беру на себя". Патроны-то холостые были, но знал Сашка, что обжечь вблизи можно мало не покажется. Бухнулся на колени, мямлит, мол, простите, товарищ командир. Ну, тут уж полная лафа пошла в смысле дисциплины, ребятки поутихли, подтянулись, благо, и на цель вскоре вышли.
   Выслал вперёд разведчиков, те, на удивление профессионально, на пузе метров пятьдесят проползли и выведали, где наши же ребята, противника изображавшие, покуривали да дремали у костра при фанерном макете ракеты. Даже одного "языка", спеленав и рот закляпив, притащили. Ну, тут мы страшный тарарам из калашей устроили, опять же взрывпакет хлопнули по всем правилам искусства и разнесли "ракету" к едрёной фене в щепу, в общем задание командования выполнили. А наставника, лихого капитана, что увёл часть моих ребят, только через двое суток выловили в болотах и благополучно эвакуировали.
   Не буду рассказывать, как возвращались, как, выйдя из леса, реквизировали рейсовый автобус с перепуганными латышами, который и доставил нас почти до базы. Оказалось, из всех групп задание выполнили только, естественно, курды да мы, несмышлёныши. Автобус нам простили, а мне, как командиру ГГР, торжественно вручили латышский керамический набор из кувшинчика и стаканчиков.
   А ещё вручили, уже неофициально, самый почитаемый в воздушно-десантных войсках оберег, значок парашютиста с груди разбившегося до состояния мешка с желеобразной массой внутри солдатика. У него это был всего второй прыжок, да вот песчинка попала в прибор для выдёргивания парашютного кольца на случай отключки в воздухе пужливого парашютиста, а он на свою беду таким отказался.
   Вот тогда я и понял, что даже из сопливой интеллигенции, если с ножом к горлу магическое "Надо, Федя, надо", какие-никакие, а спецназовцы могут получиться. А меня ещё через несколько лет те же гэрэушники, повысив в звании, опять забрили на сборы, но уже на базу где-то под Кировоканом в Армении и для прохождения военно-альпинисткой подготовки. Вот уж где я натерпелся страху поболе того, что испытал в прыжках с парашютом.
   Там-то мандраж охватывает только перед шагом из самолёта в воздушное пространство, а я такое уже пережил во время студенческих сборов. К тому ж в Литве я был уже командиром и, если и тряслись поджилки, вида подавать права не имел. А в армянских горах испытал мучительное ощущение мухи, ползущей по стене в убийственной близости к полу. А ведь были ещё и так называемые "отрицалки". Это когда оказываешься подвешенным на крючьях под потолком нависающего каменного козырька. И уж до полного глазного остекленения доходишь, когда перебираешься на карабине по тонкой ниточке троса через бездонную пропасть.
   База с изуверской хитростью была расположена на трёх уровнях крутой горы, внизу столовая, посерёдке палатки, а ещё выше - туалет. Так что, хошь не хошь, а карабкайся весь день-деньской, укрепляй мышцы ноженек. Поначалу кое-кто и не доносил заложенное в себя в столовке до высшего уровня, но скоро все пообвыкли и шустрили вверх-вниз не хуже мушек.
   В середине месячных сборов меня выдернул оттуда на воскресенье сосед по дому в Москве и друг закадычный Грачик, проводивший неподалёку (а в Армении всё неподалёку) с семьёй отпуск на родине. Это было сделано вопреки всем правилам и обошлось в ящик лучшего армянского коньяка его двоюродному брату, Самвелу, местному "князьку" (директору треста общепита).
   И был выезд на горную речку с барашком в багажнике машины, и ещё один ящик, но уже водки, охлаждённый в ледяной речной водичке, и "хоравац" (тоже шашлык, но уже не из барашка, а молодого кабанчика). Кстати, перерезать глотку блеющему барашку было поручено мне как фронтовику и бойцу спецназа, что я и сделал для поддержания репутации ВДВ, предварительно приняв на грудь стакан охлаждённой.
   В завершение дружеского пикника мы вкусили потрясающее блюдо из почти всего, что осталось от закланного мною агнца (на шашлык идёт только спинная вырезка и рёбрышки) и томилось на углях с утра. Блюдо это поглощается стаканами и имеет потрясающий отрезвляющий эффект. А потому уже плотно стоящего на ногах, меня загрузили в машину местного начальника УВД с мигалкой и доставили к шлагбауму сборов. Добравшись до палатки, я только смежил веки, как услышал "Рота, подъём!" - и снова вверх-вниз по горам, по долам до самого отбоя.
   А в заключение сборов восхождение на Арагац (названному так, наверно, по одноимённому армянскому портвейну, ибо турецкое название - Алагёз). Этот неописуемой красоты трёхтысячник со снежной шапкой, конечно, несравненно мельче турецкого Арарата (вечной боли армянского народа за то, что отнят был турками), но сил и нервов у нас забрал много. Главное, мы его всё же (гип-гип-ура!) покорили, и, скатившись кубарем по снегу в распростёртые объятия отцов-командиров, получили от них, не отходя от кассы, значок военного альпиниста.

 

Левитация

   Помните детскую игру "веришь - не веришь"? Так вот мне кажется, что и во взрослые годы, да что уж там говорить, всю жизнь играем мы в эту игру. Объясню, что я имею в виду на примере телекинеза и левитации. Уж вроде бы об этом явлении все знают, и у нас была Роза Кулешова - по телеку показывали, как она спичечный коробок двигает, и на летающего американского то ли фокусника, то ли мага насмотрелись, а спросите любого, верит ли он в это дело. И уверен, скорей всего получите наш традиционный ответ "Да нет", что означает почти твёрдое "нет", но вот совсем чуточное сомнение всё же имеется.
   Наш человек, пока своими глазками вживую не узреет и ручками не пощупает, фиг во что поверит, ну то есть по пословице "Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать". Припомните и "наше всё" Пушкина Александра Сергеевича: "Там в облаках перед народом через леса, через моря колдун несёт богатыря". А ещё лучше про это когда-то сказал Антон Павлович Чехов: "Рано или поздно правда победит, но это неправда". А был бы при этом Эйнштейн, так он бы добавил: "Все люди умны по-разному, но глупы одинаково".
   Вот и себя, любимого, отношу я к такому роду глупцов. Посудите сами... Попал я на военную спецподготовку парашютистов-десантников в расположении дивизии в Литве, и был там нашим куратором капитан, неоднократный чемпион мира по парашютному спорту. А так как я до того пять лет провёл на вьетнамской войне, пригласил он меня в офицерское собрание рассказать про это, что я благополучно и сделал.
   Ну а потом, как это водится, затащил меня капитан в свою командирскую коморку в общежитии, разлил по стаканам что полагается в таких случаях и повёл задушевный разговор. Когда совершенно расслабились и перешли на "ты", не выдержал я и задал товарищу капитану вопрос, мучивший всю нашу группу глубокой разведки, во главе которой я и был поставлен по причине всё того же военного опыта. А вопрос вот какой: "Как это ты, уважаемый, нас учишь искусству укладки парашюта, а сам его перед прыжком, не складывая, под мышку и пошёл?".
   "А потому, - ответил мне капитан, - что разбиться не боюсь, а и захочу, так не смогу. Как-то раз парашют не раскрылся, я уж думал - всё, кранты, а расслабился и приземлился живой и невредимый на две ноги у холмика. Этим холмиком и объяснили, что я живым остался, а я-то знаю почему. Дар у меня появился левитации - вот почему. Сколько раз проверял - когда хочу, вес тела снимаю и парю как птица. Только ты об этом ни гу-гу, а то меня из армии попрут как пить дать за мистику". На том и расстались.
   Не верите? Хорошо. А вот по документам XVII века итальянский монах-капуцин Иосиф из Купертино совершил около 70 левитаций в моменты религиозного транса. За это, кстати, непотребное поведение и был изгнан из ордена, а потом повторил свой полёт на глазах изумлённого донельзя Папы Урбана VIII и его приближённых. А ныне причислен он к лику святых и считается покровителем воздухоплавания, в почёте он и у наших космонавтов.
   А вспомните, чуть не каждый из нас в детстве летал во сне, причём так зримо и ощутимо, будто из глубины подсознания выплывали видения, заложенные генным кодом. А своими глазами наблюдал я левитацию в Индии, куда попал первый раз туристом. То ли около Тадж-Махала, то ли храма, всего от фундамента до башенки наверху покрытого лепниной, иллюстрирующей Камасутру, сейчас уж и не помню. А там в кругу и на глазах изумлённой публики за каких-то десять рупий индус в позе лотоса поднимался над землёй сантиметров на сорок и плавно раскачивался в медитации. Но это, я думаю, был всё же фокус.
   Ну а напоследок из собственного опыта... После слияния девочек и мальчиков перешёл я в школу N 39, что рядом с метро "Фрунзенская". Правда, тогда эта станция ещё не существовала, как и не было Комсомольского проспекта, на который она ныне выходит. А школа была, и учился я в ней на беду свою круглым отличником. А вы же понимаете, что это значит... Если бы не дружба с приблатнённым Валерой Федоруком из бараков за школой, мне бы туго пришлось.
   И вот бегу я как-то кросс с другом Валерой по школьному двору, отстал от всех, ибо тогда (4-й, вроде, класс) хлюпиком я был. Валера-то отстал из солидарности, тащит меня за трусы, а у меня уж ноги подкашиваются. И тут вдруг словно озарение, как обухом по затылку - раз и помчался я аки Меркурий с крылышками на щиколотках, земли практически не касаясь. Не поверите - прибежал первым, а физрука чуть кондрашка не хватила.
   После этого подался я в спортсмены на стадион "Труд", что напротив клуба завода "Каучук", и бегал очень хорошо, время от времени вызывая эффект левитации, который я называл "вторым дыханием". Второе место по Москве с результатом 11,1 сек. на стометровке - это вам не хухры-мухры. А потом вдруг засомневался и дар этот разом потерял, к тому же родители из спорта забрали, потому как, увлёкшись спортом, перестал быть круглым отличником.
   Как вам это, думаете - показалось? А у Брумеля, легендарного нашего прыгуна в высоту, отмечали эффект "зависания в воздухе". И такой же эффект был зафиксирован и в области балета, в котором мы впереди планеты всей, у некоторых танцоров. Тоже кому-то показалось? Да нет, братцы, что-то в этом есть, а может, и нет, сам до сих пор сомневаюсь...

 

Чирей

   Всегда с удовольствием вспоминаю молодые студенческие годы. Да и не только я. Как встретимся с однокашниками по университету, такая лавина воспоминаний поднимается, что можем часами перемывать старые косточки, перебивая друг друга и каждый раз начиная словами "А помнишь, как...". Жаль, что всё реже эти встречи и народу поубавилось, ну, да ладно. Вот одна из таких историй.
   Послали нас со второго курса на целину. Не поднимать её, родимую, это уж до того сделали наши предшественники, а строить. Выпало нашей бригаде воздвигать в целинном совхозе коровник. Что построили мы, хилые гуманитарии, отдельный разговор, да и не об этом речь. Скажу только, что даже совхозный инженер не нашёл этому определения. Вернее, нашёл, но это уж из разряда ненормативной лексики, потому опустим.
   Была в нашей бригаде одна девчушка, в отличие от нас, с вечернего факультета, медицинского. Вечером училась, а днём работала в университетской поликлинике санитаркой. Всем она сразу полюбилась за весёлый и добрый нрав. К тому же выполняла врачебные функции, ну там кому что йодом помазать, перевязать, пургену или аспирину подкинуть и так далее. А у меня, на мою беду, прямо перед возвращением чирьи возникли на шее, видать, от степной казахстанской пыли, в которой работали. Вот меня Нина, так её звали, и мазала какой-то вонючей мазью, а перед отъездом наказала и в Москве зайти к ней в поликлинику.
   Зашёл, скорее ради общения с хорошим человеком. Ниночка меня смазала, повязку сменила. Поболтали, повспоминали, похихикали, а напоследок она сказала, в какой кабинет дня через два прийти. Когда решил наконец заскочить, смотрю, у кабинета огромная очередь студентов. "Граждане, - говорю я с поклоном, - не откажите в любезности, пропустите вне очереди, мне только чирей перевязать". Чувствую, народ как-то заколдобился и оцепенел.
   Я, пользуясь сумятицей, быстро за дверь и заскочил. А там вижу, Нины нет, а сидит какой-то врач с бородёнкой, интеллигентной наружности. Отрывает глаза от бумаг, очки снимает и спрашивает: "Вам что, молодой человек?". Я немного смутился, говорю, мол, к Нине пришёл, она меня тут перевязывала. А он: "И что это вам Ниночка перевязывала?". "Да шею", - говорю, а сам чувствую, что-то не так.
   И тут врач стал как-то мелко-мелко смеяться, аж ногами задрыгал. "Я, - говорит он сквозь хихиканье, - не по этому делу, вот если б что пониже перевязать, тогда пожалуйста". Выскочил я из кабинета, как пробка из бутылки, оглянулся, а на двери крупными печатными буквами "УРОЛОГ". Уж не знаю, каким чудом, но это вмиг стало известно всему курсу, видно, кто-то из наших в очереди затесался. Долго потом на потеху всем окружающим спрашивали меня, кивая многозначительно на область ширинки: "Ну, как твой чирей, перевязан?".

 

Перпетуум-мобиле

   В жизни чем чёрт не шутит, всяко бывает, столкнёшься с чем-то непонятным, ну, задумаешься на минуту, потом плюнешь и дальше бежишь. Вот ехал я как-то на такси к друзьям на день рождения, вдруг на светофоре дверь задняя открывается и мужичок какой-то вида весьма непрезентабельного залезает. Мы с таксистом обернулись, и на наш немой вопрос тот и говорит деловитым тоном, мол, подбросьте по пути, сойду на третьем перекрёстке.
   Домчали туда, обернулись, а сзади пустота и никогошеньки. Прямо мистика какая-то, машина ведь даже не притормаживала. Посидели мы с таксистом огорошенные да и дальше поехали. Потом уж умные люди объяснили, что был то фантом, застрял между двумя мирами, вот и пугает людей. Ну, фантом так фантом, а выгоду свою блюдёт, за такси-то не расплатился.
   Но это я так рассказал, для затравки. А поведать о другом хочу. Работал я в самом начале постсоциалистического периода директором инновационной кооперативной фирмёшки при одном НИИ. И вот звонит мне замдиректора института, говорит: "Был тут у меня чудик, из тех, что перпетуум-мобиле изобретают, так я его, ты уж извини, к тебе отфутболил". Только трубку положил, в дверь робкий стук, чудик явился - не запылился. В плохоньком пальтишке, волосики редкие, очки в палец толщиной, в руках шапку мнёт. Присел бочком на стул и стал рассказывать.
   Мол, так и так, служу уж десять лет после института в богом забытой деревеньке сибирской, преподаю детишкам физику, а заодно и всё остальное. Вечерами со скуки в сарае рукодельничаю, всё больше приборчики разные для учеников. И вот как-то вроде как озарение нашло, стал мастерить одну штуковину, сам не знаю что. Так она, зараза, уже третий месяц над старым корытом в воздухе висит, без всяких источников питания. Подозреваю, что антигравитация. Вы, говорит, конечно, не поверите и за дурачка, как и другие, меня примите, но Христом богом клянусь, так оно и есть.
   Рассказал ещё, что в Москву приехал ненадолго, в надежде найти эксперта, чтобы поехал и своими глазами убедился. Ну что тут скажешь? Я, вестимо, репу почесал и говорю, мол, приходите через денёк-другой, мы тут покумекаем, может, что и придумаем. С тем мужичка и отправил. Подумал, подумал, плюнул и забыл. А ближе к вечеру звоночек. Поднимаю трубку и слышу весомый такой голос: "С вами говорит майор КГБ такой-то". Я чуть не обделался, время-то было ещё пужливое. А майор мне вкрадчиво и с напором, мол, был у вас гражданин, так не извольте больше беспокоиться на его счёт, теперь мы им занимаемся. А вам я бы твёрдо посоветовал выкинуть это всё из головы. Ну, я естественно проблеял, что уже всё немедля забыл, и трубочку с трепетным пиететом и некоторым облегчением на телефончик вернул.
   Вот помянул я, слава богу что не на ночь, приснопамятное КГБ и потянуло на лирическое отступление. Так уж повелось, что помянешь Францию - на ум приходит коньяк "Наполеон", Германию - автомобиль "Мерседес", а Россию - водка под икорочку. А ещё два слова из трёх букв. Одно - из тех, что раньше писали на каждом заборе, а другое - что и произнести-то вслух боялись, чтобы чёрта не накликать. Уж больно овеяно оно мистикой и аурой трепетного страха вкупе с почитанием. И вот, как мне кажется, почему.
   Если гаишники ведут свою родословную от Соловья-разбойника, то КГБ во всех своих ипостасях ("скуратовщина", "охранка", ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, теперешнее ФСБ) своими корнями уходит в Колдовской приказ, учреждённый царём-батюшкой Алексеем Михайловичем (вторым из рода Романовых и по кликухе Тишайший) в качестве службы безопасности державной семьи. Возглавил тот Приказ Артамон Матвеев, дядя девицы Нарышкиной, ставшей царицей и маманей самого славного из царей - Петра, наречённого Великим.
   В созданном царём учреждении собраны были сильнейшие колдуны Руси, а самым-самым и был как раз волхв Артамон, колдовскими чарами загубивший прежнюю жену Алексея Михайловича, дабы подсунуть ему свою протеже. Да и самим царём вертел он как хотел, а в конце концов навёл и на него смертельную порчу. И по сию пору крепки те традиции незапамятные, вы не находите?
   А касаемо того чудика с "перпетуум-мобиле", так я о нём больше ничегошеньки не слышал, а вот нет-нет вспоминаю и задумываюсь, что же всё-таки это было?

 

Мистика

   Вот сейчас волна какая-то пошла возрождения интереса к потустороннему. Церковь ожила, экстрасенсы, маги, колдуны всякие расплодились вроде бы ниоткуда взявшись. Кто верит, кто нет, а я вот и да, и нет, на перепутье можно сказать. Я в общем-то крещённый. Бабушка в тайне от родителей и с большим риском для их репутации, в церкви окрестила да и в своё время в ушко кое-что крамольное нашептала. Но потом комсомол задолбал, мозги запудрил. Да и сейчас, разбуди среди ночи вопросом, что такое религия, выпалю не задумываясь - опиум для народа.
   Но кое-что сдвинулось всё же в моих мозгах Фомы неверующего. А произошло это так. В студенческие годы увлёкся психологией, интересовала меня допреж всего механика сновидений. Мол, откуда это всё в сон приходит, полёты радостные в небесах, порнуха приземлённая и в те годы строго настрого запрещённая, и прочее. По учебникам выходило, что это отражение реальных событий вкупе с загнанными вовнутрь желаниями. Но сомнения оставались.
   Недаром же ещё древние греки считали, что во сне люди общаются с богами. Менделеев во сне получил как на блюдечке с голубой каёмочкой таблицу химических элементов, Сальвадор Дали как-то признался, что все сюрреалистические сюжеты черпает во сне, Рафаэль тоже что-то подобное говорил. Да что далеко ходить, наш Пушкин никогда не скрывал, что имеет в творчестве сильных покровителей, общающихся с ним во сне.
   Этому можно верить, можно не верить, лучше я вам про себя расскажу, тут уж что было, то было. А было то, что я, как и все дети, летал во сне и знал от бабушки, что когда так летаешь, то растёшь. И любил полетать во сне очень. Кому ж не хочется в детстве побыстрее вырасти? Но вот какая штука со мной приключилась. Лет тринадцать уж было, стало быть в шестом классе учился. И обязали нас всех бежать кросс вдоль забора школьного по всему периметру.
   Надо сказать, что не любил я длинные дистанции. То ли дело рвануть на стометровочку, по которой я занял аж второе место на школьной олимпиаде. А вот мучиться, ждать второго дыхания - ну не по мне это было. Но деваться некуда, принял старт и затрусил, не особо напрягаясь. И тут вдруг нашло на меня какое-то помутнение и картинка полёта из сна явилась. И я полетел уже наяву. Нет, не взмыл в небеса, а как бы потерял здорово в весе и понёсся, буквально отталкиваясь от земли пальцам ног.
   Что это было, до сих пор не пойму, то ли проблески левитации, то ли ещё что, но к финишу я прискакал как заяц, побив все рекорды. Физрук был в отпаде и стучал секундомером о колено, греша на прибор. А я впервые о чём-то задумался, но по младости лет скоро выкинул из головы.
   Прошли годы, и вот я решил сны свои моделировать. Технология простая. Перед сном разрабатывал общий сюжетец с участием конкретных, мне знакомых лиц, завязку там, кульминацию. Короче, сам себе режиссёр по методу Станиславского. И пошло-поехало, не поверите, такие сериалы лепил, что теперешние и в подмётки не годятся. Жизнь стала намного интереснее, это вам не "Голос Америки" по ночам втайке слушать.
   Ума хватило обо всём об этом помалкивать, но по частоте вопроса "Чего это ты лыбишься?" понял, что и народ наш студенческий стал во мне что-то замечать. Но недолго фраер танцевал, стало меня это что-то угнетать. Вроде как кто-то с моего режиссёрского кресла сгоняет - я одно заказываю, а сюжет совсем по-другому развивается, да всё страшней и непонятнее.
   И вот как-то заготовочку очередную слепил, и заснуть не успел, как появился мой любимый питерский родственник, дядя Жоржик. Чувствую, недоволен чем-то, но за стол всё же усадил и разлил привычно. Приняли мы на грудь, выдохнули, а дядька мне пальчиком грозит, мол, прослышал, не тем делом занялся. Я с виноватой улыбочкой по второй наливаю, а он рюмашку кусочком чёрного хлебца прикрыл и говорит: "Будя, мне на упокой надобно". И на кровать возлёг, руки скрестив.
   Проснулся я совершенно обалделый, в голове каша и сердце щемит. Маялся, маялся, не выдержал, звоню в Питер. А тётка мне тут и сообщает со слезами, что скончался, мол, раб божий, приказал долго жить. Ну, как обухом по голове, и одна в ней только мысль: "Надо в церковь дуть". Собрался, пошёл, благо, недалече. Прикупил свечку тонюсенькую, поставил за упокой души куда все ставили. Потом по храму прошёл и каждому лику святому поклонился и внутренне помолился за очищение от скверны. Уж и не знаю, откуда и слова-то взялись.
   И ниспошло облегчение на душу мою, и глупостями небогоугодными заниматься перестал. Атеистом-то я остался, но уже не таким закоренелым, каким был. Всё-таки понял, что там, наверху, в космосе ли, астрале или где ещё, но есть что-то вроде матрицы, что почитать следует да побаиваться.

 

Бухара

   В своё время проработал я чуть не четверть века в Минвнешторге. Место, надо сказать, было элитное или, как тогда говаривали - "тёплое". И не то чтобы платили хорошо. Хорошо-то в теперешнем понимании тогда вообще никому не платили. Но изюминка была в том, что посылали. И, в отличие от многих других, не по известному адресу, а за границу. А это был свет в окошке, возможность вырваться в другой мир и "оторваться", а также и почти единственная в пору товарного голода в нашей стране - отовариться по полной программе.
   Правда, командировочные были грошовыми. К тому же, если кормила принимающая сторона, то их ещё и ополовинивали. А потому в министерстве имелись свои приёмы, как сэкономить вожделённую валюту для реализации планов закупок в форме списка подарков для жены, чад с домочадцами и друзей, который каждый командировочный зажимал в кулачке, отправляясь на шоппинг. Во-первых, с собой брался вафельно-шоколадный торт "Сюрприз" и батончик сырокопчёной колбасы, которые заменяли еду и закусь по принципу "ни цента на глупости".
   Следующими по важности палочек-выручалочек были суповые смеси в пакетиках, которые вкупе с кипятильником полностью решали проблему автономного питания. Вы спросите, а как же с кастрюлей? No problem, кипятильник погружался в заполненный водой и заткнутый пробкой рукомойник, и щи или борщ готовы через 5 минут. От борщей, правда, пришлось отказаться после того, как в Париже в газету попала информация прислуги отеля, жаловавшейся на трудности оттирания кроваво-красной плёнки на раковине, остающейся после проживания в номере русских.
   Одновременно те тупые горничные никак не могли понять, почему эти русские использовали биде по полной программе, т. е. от малого до большого. Откуда им было знать, неразумным, что в ту пору у нас и самого слова-то "биде" никто не слышал. А уж то, что при появлении русских в гостиничном бассейне всех других как рукой смывало, а вода окрашивалась в революционный красный цвет, рассматривалось как политическая провокация. Это ж надо, добавлять в воду реактив, таким образом реагировавший на мочу!
   Во-вторых, можно было надыбать липовые счета на канцпринадлежности для делегации и якобы за пользование такси, которые становились документами строгой отчётности. В этом деле существовали свои "подводные камни". Скажем, в некоторых развивающихся странах в гостиничный счёт включали и услуги интимного характера. Например, в пору моей работы в Таиланде из-за скудости ресурсов на гостиничные расходы мне приходилось расселять командированных в борделе гостиничного типа. Так что тут уж нужен был глаз да глаз.
   В третьих, с собой брали по большой баночке чёрной икры, которую можно было "толкнуть" с большой пользой для командировочного бюджета. Словом, применение упомянутых экономических приёмов резко расширяло возможности обретения заграничных шмоток. Правда, мудрые ветераны, и набив шкаф костюмами "оттуда", на работу ходили одетыми от фабрики "Большевичка", чтоб выглядеть "как все". А то, неровён час, положит на тебя глаз партсекретарь да обвинит в отрыве от народных масс и преклонении перед Западом. А такое случалось в звериной борьбе за выезд "туда".
   Ещё одной палочкой-выручалочкой, но тоже о двух концах, во внешторге были подарки. Одно время я работал в отделе Японии и стран южных морей, так япошки по доброте душевной чуть не на каждую встречу, не говоря уже о праздниках, таскали часы, калькуляторы, приёмнички разные нам в подарок. А все подарки (подчёркиваю - все), мы должны были безропотно сдавать куда следует в силу царившего принципа "Похваленный или паче чаяния одаренный врагом - враг народа".
   Сейчас-то, насколько я знаю, отбирают подарки на сумму свыше 5 тыс. рублей, а тогда прямо смех и грех. Вот и приходилось порой по сговору с начальником идти на грех присвоения социалистической собственности. А куда деваются все сданные подарки, я узнал много позже, попав случайно в спецсекцию ГУМа, где можно было за свои деревянные рубли отовариться импортными товарами, оставшимися с иностранных выставок, реквизированных таможней и... нашими подарками. Увидел там вызывающий слюнку зависти музыкальный центр с выгравированной на нём золотом дарственной надписью. Хотели, видно, японцы обойти известный им порядок и тем потрафить нашему замначальнику управления, да дудки, не вышло.
   Так вот, курировал я среди прочего от главка наш экспорт пушнины, а потому выезжал со спецами на аукционы, главным среди которых был Лондонский. Надо сказать, что если непревзойдёнными торгашами считаются евреи, а второе место скромно удерживают татары, то в пушном бизнесе татары обошли всех, и татарский даже считается в нём международным профессиональным языком. Ну, Лондон - это отдельная песня, а рассказать хочется о командировке в Бухару на отбор экспортного каракуля.
   Заманили меня туда друзья-татары, обещая пару халявных шкурок да шапчонку меховую, но перед самым выездом одному их коллеге как раз дали "по шапке" за то, что привёз пару головных уборов - одну себе, другую, как водится, начальнику. Кто-то "настучал", и вылетел родимый из министерства. Не начальник, конечно. Тот отделался партийным порицанием, но добрую традицию на время заморозили. Но и без того командировка удалась на славу.
   Принимал нас директор местного института каракулеводства, с виду обычный чучмек в панамке и парусиновых штанах с волдырями на коленках. Но оказался человеком удивительным. Вечером зашёл в наш гостиничный номер, а за ним шофёр в поте лица затащил ящик коньяка и мешок овощей с фруктами, да столько, что в номере было не повернуться. Сели чин-чинарём с любезной "принимающей стороной" и засиделись чуть не до утра. Вот тут-то он и раскрылся.
   Что доктор наук, секретарь райкома, директор института - это всё лабуда. А главное, как он признался после чтения замечательных по музыкальности стихов Омара Хайяма, то, что он из рода чингизидов, то есть потомков самого Чингиз-хана. Пушниной, мол, пусть занимаются татары и бухарские евреи, а высшая власть всё равно в руках узбеков, но только тех самых тайных чингизидов. И не только власть. На свет появилась вынутая из парусиновых штанов и перетянутая чёрной резиночкой аккуратная скатка сторублёвых купюр, по-местному - "зузы" (от узбекского "зуз" - сотня). И это не всё. На стол легло удостоверение сотрудника КГБ, в конце которого мелким шрифтом прописано "с правом ношения оружия".
   С утра, кое-как отпоившись зелёным чаем и щуря по-узбекски весьма мутные глаза, отправились по базам. Удивило то, что всё начальство оказалось в таком же убойном состоянии, что и мы. Разгадка крылась в том, что накануне отмечался праздник "грех пополам", то есть завершение сдачи-приёмки каракулевых шкур и шерсти, а значит и раздела той самой левой "зузы".
   Пропущу будни с их скучными производственными деталями и перейду к описанию "отвальной". Вот уж где в полной мере проявилось узбекское гостеприимство, не чета даже грузинскому. К обеду выбрались в рыбоводческое хозяйство, расположились на бережку пруда. Шофёры начальнических чёрных "Волг" с ловкостью и расторопностью опытных халдеев "накрыли поляну". Пока суть да дело, директор хозяйства отлучился, как он сказал, за рыбкой. Я, предвкушая радости рыбалки, напросился с ним.
   Сели в лодку, завели мотор, раздвинули покоящуюся в воде для охлаждения традиционную пару ящиков, с коньяком и водкой, и отплыли. На мой вопрос "А где снасти?" я получил в руки увесистую дубинку. Вся рыбалка заняла не более десяти минут. Лодка под умелым водительством узбека выписывала круги, а из воды свечкой вылетали опупевшие от шума мотора рыбины, оказавшиеся толстолобиками, и падали прямиком мне под ноги. Моей задачей было тут же врезать им промеж удивлённо вылупленных глаз и успокоить. Сваренная из них в большом казане уха не поддаётся описанию.
   К вечеру, хотя и перемежали еду в целях протрезвления кислым творогом с чесноком и зеленью, все были изрядно наклюкавшись. Тут подкатила ещё одна чёрная "Волга", из неё выбрался упитанный директор птицефермы, оценивающе оглядел всю честную компанию и сказал: "Не тем закусываете". За ним уже маячил шофёр, с трудом удерживая в руках верещавшую свору кур, из которых и содеяна была "курная уха". О вкусе ничего не скажу, плохо помню, но насыщенный бульон вмиг поставил нас на ноги и позволил достойно завершить веселье.
   В заключение подскажу, да вы уж наверняка и сами догадались, что все узбекские начальники в нашем узком коллективе были родственники и те самые чингизиды.

 

Бить или не бить

   Как-то устаканилось мнение, что бить или даже отшлёпать ребёнка - не метод воспитания. Мой отец под неусыпным надзором своей тёщи и, стало быть, моей бабушки, бывшей дворянки, а в моё время - домоправительницы в нашей семье, позволял себе только подзатыльники. Да и то тут же слышалось "Мон шер, вы так его последние куриные мозги выбьете". То есть любые потуги отца ужесточить воспитание пресекались на корню.
   Вот, скажем, прибыли мы на дачу, что снимали в Переделкино. Пруд рядом, а я плавать не умею. Вот и стал канючить у отца, чтобы научил. А он за завтраком и говорит, мол, нет лучше способа научить ребёнка плавать, как сбросить его в воду с лодки. В нём тогда взыграют инстинкты и поплывёт за милую душу. А бабушка тут же ему, мол, вы ещё ребёнка с крыши сбросьте, авось инстинкты взыграют и полетит. Так и не научился в тот сезон плавать.
   Вот ещё расскажу, чего стоили мне бабушкины уроки этикета и поведения за столом. Отец тогда учился в Военно-дипломатической академии, где, кстати, офицеров-фронтовиков тоже учили буржуазному этикету и даже искусству танца. Как-то взял он меня с собой в академию, чтобы после лекций отвезти на дачу. Сидел я как дурак в актовом зале с книжицей, а в обеденный перерыв пошёл с отцом в столовую.
   А там к нам за столиком присоединился генерал-лейтенант, директор академии, и, вовсю демонстрируя демократические отношения с простым народом, затеял шутливый разговор со мной. Мне как раз официантка (тогда ещё самообслуживания не было и в помине) принесла второе - куриный окорочок с гречневой кашей, обильно политой томатным соусом вроде теперешнего кетчупа. Я, желая продемонстрировать знание этикета, предписывавшего курицу есть руками, растянул окорочок как рогатку в желании разорвать надвое.
   И тут, о, ужас, оторванная половина выскользнула и шмякнулась прямо в директорский нос, забрызгав всё генеральское лицо и его парадный мундир оранжевыми бусинками гречневой россыпи. Какой афронт, как сказала бы моя бабушка. Резко побледневший отец пытался трясущимися руками вытереть салфеткой генеральское лицо с застывшей на нём улыбкой. У примчавшейся с вафельным полотенцем официантки это получилось лучше, и директор через притихший в гробовом молчании зал отправился подмываться.
   Так вот, даже после этого отец, проявив интеллигентность и понимание правил педагогики, не выдрал меня смертным боем, а лишь слегка пожурил. А я всё-таки уже с высоты преклонных лет считаю, что надрать ребёнку задницу время от времени просто необходимо и оному весьма полезно. Судите сами. Всю жизнь, как только задумаю несусветную глупость, всплывает в памяти образ трамвая "Б" или как его звали в народе - "бэшки". И вот почему. Прямо перед домом, по Пироговке пролегали трамвайные пути, и повадились мы, мелкота дворовая, за проезжающие трамваи цепляться и на коньках за ними с гиканьем катиться. Не останавливало даже то, что однажды мой дружок, Петька из 13-ой квартиры, споткнулся, разбил голову и чуть не попал под колёса трамвая.
   Так вот, мчусь я как-то этаким макаром, уцепившись за бэшку, и тут с натугой приоткрывается её задняя дверь и появляется рука с фибровым чемоданчиком. Я с таким же потом на тренировки бегал на стадион "Труд", что рядом с клубом завода "Каучук". И этот чемоданчик со всего маха мне по ряхе хрясь. У меня аж всё кругом поехало и в глазах помутилось. Правда потом, когда уж в себя пришёл, оказалось, что помутилось оттого, что размазались о мою глупую голову помидоры, выскочившие при ударе из чемоданчика. В то время мужики стеснялись таскать авоську, а купленные продукты пристойно носили в таких чемоданчиках.
   Как-то у меня тогда вроде просветления в мозгу случилось и понял я задним умишком, что добрый урок может быть преподан и ударом по голове. За трамваями, вестимо, больше не бегал.

 

От обратного

   Подзабылись уже времена Брежневского "застоя", а если что и вспомнишь, то со смехом. Действительно, пусть не удивляется молодое поколение, а смеялись тогда много, да и было чему. Прежде всего, самому генсеку. Сколько анекдотов ходило, особенно к концу его долгого правления. И про "сосиски сраные" в его произношении (подразумевались социалистические страны), и про "сиськи-масиськи", т. е. систематически, и про операцию по расширению грудины для размещения всех орденов.
   Смеялись над партийным руководством, что лучше всего выразилось в ходячей поговорке: "Уже весна и скоро лето, спасибо партии за это". Смеялись над скудоумием и косноязычностью партайгеноссе, над выпячиваем рабоче-крестьянского происхождения, по-детски наивным восхвалением гегемона труда... Вроде как бы распоясались, по капле выдавливая из себя раба, но не теряя бдительности в высматривании "стукачей".
   Модными были посиделки на кухне с игрой в "русского дурака". Означало это обмен байками взахлёб, со смехом до слёз о глупости, царившей на производстве, в научных институтах, на селе. Тут уж и не поймёшь, где анекдот, где правда. Вот, к примеру, байка о закупке в Америке технологической линии по производству шин. Смонтировали, включили, а она стоит.
   Оказалось, гады-американцы поставили автомат, который вырубал линию при недовложении каких-либо компонентов. А как же работать без воровства? Скинули приборчик, и всё пошло как по маслу, т. е. на импортном оборудовании, но родного срамного качества. Кстати, это не байка, а факт и чистая правда.
   Но я-то хотел о другом. Смолоду работал в аналитическом управлении Минвнешторга, придя туда со студенческой скамьи. Сначала работа казалась фантасмагорией, полной мистики, но очень быстро иллюзии рассеялись, оставив место шуткам-прибауткам, приправленным здоровым цинизмом. Со смехом рассказывали о рапорте "члену Председателя Госплана", о докладной в аппарат ЦК от начальника Водосточного (вместо Восточного) управления. А то ещё о якобы разосланной по начальству аналитической записки, последней фразой которой было "кто доселе прочтёт, тот полный идиот", и отмеченной министром среди наиболее полезных.
   Туфта царила во всём, умение высасывать материал из пальца или выковыривать из ноздри ценилось наравне с быстротой и скрупулёзностью выполнения указивки. Вот, скажем, регулярно готовили мы материалы по внешнеторговым делам для выступлений Брежнева на съездах и других партийных форумах. Делалось это так. Получив поручение, наш начальник звонил другу-замминистру, тот другу-референту Совмина, а тот другу в аппарате ЦК. Ответ на вопрос "Чего изволите?" передавался нам по той же цепочке, и работа закипала.
   Начиналось с драчки при распределении объёмов товарооборота. При всей выучке не хотелось брать слишком большой грех на душу. Кончалось решением "волевым порядком", т. е. начальственным матюжком с успокаивающей формулировкой, мол, ко времени реализации прогнозов или мы сдохнем, или осёл околеет, или падишах окочурится (как в воду глядел). Подогнать под готовую цифру и вывод материал было уже делом техники (см. выше).
   Проходили наши материалы всегда на "ура" с "одобрямсом" от "самого". В нём, как всегда, сквозило самолюбование, мол, удивительно, как это мы без всяких там аналитических изысков предполагали то же самое изначально. Вот что значит пролетарская интуиция и классовое чутьё!

 

Память

   Странная это штука - память... вот написал это и задумался. Написал-то сейчас, и для тебя, друг мой ситный (извини за панибратство, читатель), это тоже сейчас. А ведь между нашими "сейчас" чёрт-те знает сколько времени истекло. Вот так и память - что-то она архивирует и по первому требованию выдаёт, что-то вроде как модифицирует, а что-то попросту нагло стирает в себе. К тому же хранит по своим сусекам не только то, что ты видел, слышал и чувствовал, но и многое другое, о чём порой и не подозреваешь.
   Вот я по школе ещё помню, вызовут, а в голове пусто, хоть шаром покати. В отчаянье напряжёшься - и попёрла информация незнамо откуда. Не на "пятёрку", так на "четвёрку" просочится. А в институте, так я просто нагло этим пользовался, владея уже механизмом процесса. Освобождаешь голову от своих мыслей (а это легко, особенно с бодуна), расслабляешься и пошло-поехало, хоть учебник накануне и в руки не брал. Поневоле поверишь в идею Вернадского о космическом информационном поле...
   К старости память (по своему опыту говорю), конечно, слабеет, но память, так сказать, тактическая, сиюминутная, а глубинная - наоборот активизируется. Недаром народ хихикал после написания генсеком Брежневым мемуаров, поминая слова из песни: "Что-то с памятью моей стало, что и не было со мной - помню". А ведь так бывает... Вот проведём маленький эксперимент. Задай мне, читатель, вопрос "С чего есть-пошла наша Русь-матушка?". Сделал? Отвечаю.
   С первой попытки что-то не получилось... Полезли в голову странные персоналии: Баба Яга, Иван-царевич, Змей-Горыныч, князь Словен поставиша град и именоваша его по имени своём Словенск, иже ныне зовётся Великий Новгород... Стоп, вот это то, что нужно! Нащупал наконец, а то по школьному курсу всё как-то разом начинается с походов князей Игоря и Олега на Царьград да принятием Владимиром Красное Солнышко новой веры для своих подданных русичей. А ведь что-то было и до "варяжской" предыстории.
   А и был вот этот князь Словен со своим братом Скифом. Первый подался из степи на запад к Дунаю и Чёрному морю со своими соплеменниками, названными по его имени славянами, и покорил там многие земли. А до того поставил град, нареча его по имени себя, любимого, Словенском (иже ныне зовётся Великий Новгород). Второй остался в пустынных степях и основал там страну Великую Скифию. Потомок Словена князь Вандал уже потом расширил его владения неизмеримо.
   Вот на даты у меня всегда была память слаба, прямо беда, и помню только год Куликовской битвы, но, по моим ощущением, всё выше поведанное сотворено было не позже строительства в Египте пирамиды Хеопса. Потом, правда, Словенск был сожжён до тла, ну да участь сия не миновала и Москву первопрестольную, и Киев. А коли копнуть поглубже под Новгородом, великим открывателем Трои Шлиманом клянусь, объявится праотец городов рассейских. Это потом уж будет основание Киева братьями Кием, Щеком, Хоривом и сестрицей их Лыбядью, а Новгород ставил старший сын Словена - Волхов.
   Был он великим чародеем, недаром по имени его называли магов на Руси волхвами и в лучших наших традициях переименовали реку Мутную в Волхов. А вот варяг Эрик, больше нам известный по имени Рюрик, приглашённый на царствие новгородцами, тоже не будь дурак обосновывал свои притязания на трон тем, что был будто внебрачным сыном Словена (врал, небось). Прибыл то он, проходимец, из шведского местечка Рослаген, по первому слогу которого и стала, кстати, называться наша родина Россия.
   Да, не забыть бы ещё сказать про Скифа, братца младшенького Словена... Тот тоже оказался не лыком шит и в третьем тысячелетии до новой эры во главе фракийцев, то бишь предков современных болгар, перевалил через Карпаты да там и расплодился, вот и получили мы от него единокровных братьев-славян.
   Ну, вроде всё, выхожу из транса, а напоследок хочу поинтересоваться, достаточно ли полно ответил на заданный вопрос и вообще как прошёл мой эксперимент?

 

"Дежавю"

   Странное это всё же явление памяти, наречённое французами "de'ja` vu", т. е. по-нашему "уже виденное". То ли это проявление закона ассоциативности мышления, то ли обрывки воспоминаний наших двойников из других измерений, к нам ненароком просочившихся... Но порой с чем-то столкнёшься в жизни и чувствуешь - да было это уже. Видимо, это всё-таки то, что называется жизненным опытом, подпитывающимся анализом уже чего-то содеянного либо совершившегося и помогающим избежать повторения сделанных когда-то ошибок, на которых, как известно, учишься и от которых никто, увы, не застрахован.
   Вот многие даты фиг вспомнишь, а одна мне врезалась в память и как вспышка каждый раз вызывает яркие зрительные образы, с нею связанные. А дата эта - 28 октября 1991 года, когда президент Борис Николаевич Ельцин объявил о начале экономических реформ. Отказался он тогда от программы "500 дней" Явлинского в пользу варианта, разработанного Егором Гайдаром, безвылазно сидевшего со своей командой на правительственной даче в Подмосковье.
   Был там и будущий "министр приватизации" (или, как любят ныне шутники её называть - "прихватизации"), молоденький тогда ещё г-н Чубайс. И с того исторического момента и пошло-поехало. Цены отпустили, сбережения народишка обесценили гиперинфляцией, госсобственность распродали и много ещё каких дел наворочали. А в результате мы только к 2007 году очухались, и реальные доходы населения вернулись к уровню того приснопамятного 1991 года. По времени и по тяжести проявления этот кризис сравним с Великой американской депрессией.
   Оттуда и ноги растут с копытцами. И рожки наших "новых" русских и их паханов-одигархов, которые отхватили тогда за сущие гроши чуть ли не половину всех активов страны. А те фантики помните? Ну те, что Чубайс назвал ваучерами и заявил на голубом глазу, что "один ваучер соответствует стоимости двум автомобилям "Волга". Не извольте сомневаться - сам своими ушами слышал. Нынче-то оправдывается, мол, времени на раздумья не было, выбирали между бандитским коммунизмом и бандитским капитализмом (кстати, цитирую тоже по памяти).
   Ну, да ладно, что было, то было и бог с этим - я и вспомнил-то потому, что, разбирая старые бумаженции на выброс, наткнулся на чубайсовские ваучеры, вот и включились горестные воспоминания. А тут намедни пробудился не свет не заря (не знаю, уважаемый читатель, когда ты читаешь, а потому уточню - дело было в октябре 2010-го). Так вот, пробудился я, значит, и марш-марш в санузел для проведения вам известных гигиенических процедур, а вернувшись потом из кухни с чашкой кофе и с бутербродом (мой традиционный завтрак), включил как всегда приёмничек, перманентно зафиксированный на радиостанции "Эхо Москвы".
   Кстати, бутерброд был с сыром пармезан, правда, латвийского производства, но тоже оченно хорош. Настоящий я, помнится, пробовал в Италии, и это был форменный отпад. Там он твёрдый как булыжник, а отчекрыжишь кусочек и становится он во рту как наш плавленый сырок "Дружба", только ещё и вкуса божественного. Да, включаю я, стало быть, приёмничек и слышу, батюшки светы, Лужкова попёрли, т. е. сняли с насиженного за 18 лет правления Москвой места за "потерю доверия".
   Дикторы на "Эхе" и обсуждают, что бы это значило, иными словами - за что? Стал я слушать, кофеёк попивая, как эти ребята с эсэмэсок мнения слушателей читают и тут, опаньки, врубается мой (или моё?) "дежавю". И полезла ручейком пробившаяся информация из лекции по истории Руси моего любимого профессора, старичка из "бывших". Надо сказать, что в моём Институте стран Азии и Африки давали слава богу углублённый курс древней истории.
   Так вот, всплывает первая фамилия из прежних московских градоначальников, тогда ещё прозывавшихся тысяцкими (XIV в.) - Вельяминов. Этот правил хорошо, а попался вот на чём. За жирный "откат" устроил поблажку для генуэзских купцов - беспошлинную закупку соболиного меха. Князь Дмитрий, потом ставший Донским, осерчал, прознав про это, и головушку своему мэру и срубил публично, при стечении народа (вот нравы-то были!).
   Идём дальше... При матушке-императрице Екатерине (XVIII в.) посажен был головой второй столицы российской славный полководец Салтыков, не раз бивший прусского короля Фридриха Великого. При нём жила Москва сыто да вольно, но вот беда, случился чумной мор. Так этот мэр, ничтоже сумняшеся, шасть в отпуск внеочередной в своё родовое поместье и там чуму переждал. Екатерина Великая, знамо дело, такого стерпеть не смогла, и его пинком под зад с позором и выперла в эту самую деревеньку без права возврата в Москву, где он от стыда в тот же год и помер.
   Ну, а теперь Архаров (тот же XVIII в.), оставшийся в памяти народной созданием чего-то вроде нынешнего ОМОНа ("архаровцы"). Те лютовали почище теперешних, но в Москве навели идеальный порядок, хотя и баловались тем же, что и современные "оборотни в погонах". Так, думаете, за это его сняли? Ничего подобного - сняли за то, что по пьяной лавочке ляпнул всего-то: "Государь император Павел имеет необдуманные порывы".
   А, скажем, градоначальник Растопчин погорел на другом. Вы его наверняка помните по курсу школьной истории. Да, да, тот, что по принципу "Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг" сжёг пол-Москвы перед вступлением в неё наполеоновского полчища. Это-то ему простили, а вот за то, что на месте памятников древней архитектуры строил "новодел" да ещё и обдирал безбожно застройщиков "откатами" в свой карман, либерал-реформатор государь Александр I наградил его отставкой с губернаторского поста.
   И ещё вспомнил одного мэра (это уже XIX в.), которого тогдашние москвичи прозывали самодуром и Чурбан-пашой. Этот уж больно полюбил устраивать городские праздники за счёт налогов с обывателей, придумал и заставлял их выходить на "субботники" по благоустройству Москвы, ввёл льготы по пользованию москвичами-офицерами общественным транспортом, то бишь бричками. Ну, и уж совсем распоясался и дошёл до критики столичных питерских властей. Тут его и скрутили да и отправили на какой-то мелкий дипломатический пост в занюханную Флоренцию.
   И, заметьте, в памяти всплывали те градоначальники, которые "отличились" тем же, что вменялось в вину отторгнутому властью Лужкову в полном соответствии с мнениями опрошенных слушателей радиостанции "Эхо Москвы". Вот такие, братцы, мои "дежавю" с реминисценциями, выражаясь научно.

 

Старость

   Не могу согласиться с расхожим утверждением, что старость - не радость. Всё-таки свои радости сохраняются, и главное - не надо корячиться, зарабатывая на хлеб насущный. Родное государство, не больно щедро, но оплачивает заслуженный отдых. Можно отдаться любимому занятию, скажем, как я писать мемуары со слабой надежной напечатать их. На худой конец есть возможность посмертного издания.
   А вот что худо, так это слабеющее здоровье. Тут какая-то божья недоработка. Нет бы избрал принцип электролампочки: горит себе, светит, потом раз - и перегорела. Так нет, ниспосланы человеку в старости всякие мучения по принципу: тут болит, там болит. Вот я уже счёт потерял, сколько раз отлежал в разных больницах. В разных, потому что если хочешь попасть в уже знакомую, надо врачу скорой помощи на лапку дать, а я как-то в силу старорежимного воспитания стесняюсь.
   Правда, и в больнице свои радости: заботятся о тебе, кормят без разносолов, но сносно, лечат в конце концов, и всё на халяву. Ради дорогой моему больному сердцу истины скажу, что и в этот мир проникло поклонение "жёлтому тельцу". Раньше тортик при выписке, а нынче-то всё больше купюру в карман белого халата. Во мне-то всё же сохраняется трепетное уважение к носителям белого халата. Чуть подпортил это высокое чувство один эпизод.
   После очередного (третьего, если быть точным) инфаркта лечащий врач огорошил меня - мол, надо делать операцию стентирования, а не то совсем худо будет. Объясню вам, что это такое. Стент - это тонкая металлическая трубочка, состоящая из проволочных ячеек, раздуваемая специальным баллоном. Он вводится под местным обезболиванием в поражённый сосуд через бедренную артерию и, расширяясь, вжимается в стенки сосуда, поражённого холестериновыми бляшками, увеличивая его просвет.
   Родственники съездили в Минздрав, оформили разрешение на операцию на безвозмездной основе, врачи провели диагностику (пренеприятнейшая процедура), назначили операцию назавтра, и тут на мою беду у них кончились эти самые стенты. К тому же дело было в канун Новогодья, короче - отправили меня домой с обещанием выкликать назад, когда будут готовы.
   И точно, после праздников звонит мне зам. Главврача Александр Тимофеевич (так он представился) и говорит, что можно приезжать на операцию, вот только одно но... Мой случай оказался особенно тяжёлым, а потому надо оплатить за импортные лекарства не много не мало, а сто "кусков". Я застонал и проблеял, что такой суммой не обладаю. Мой тёзка смилостивился и в виде большого исключения снизил сумму до 25 тысяч рублей.
   Я пообещал изыскать возможности и перезвонить, а сам звякнул сыну с мольбой о помощи. Тут в телефонный разговор встряла золовка, работающая на фармацевтической фирме, сказав, что меня попросту "разводят", и она этим займётся. Её шеф связался с директором клиники, оказавшимся его знакомцем, и тот уверил, что это какое-то мошенничество, и никакого Александра Тимофеевича в штате больницы нет, и, мол, привозите пациента - всё будет сделано бесплатно на самом высоком уровне.
   Не тут-то было... Привезли меня, уложили на операционный стол, сделали анестезию, продырявили вену в паху, а потом вышел на сцену хирург, естественно, в маске, как у омоновца, и сообщил, что операции не будет. Мол, рентген показал, что стентирование для меня делать поздно, спасёт только шунтирование (более сложная операция, которой в своё время американский хирург спасал нашего Брежнева), а так как в этой больнице такие операции не делают, надо обращаться куда-нибудь ещё.
   Лечащий врач в палате меня успокоил, сказав, что в скором времени в их больнице наладят операции по шунтированию, мол, как-нибудь перекантуйтесь, и благополучно выписал.
   Вот такой оказалась страшная медицинская месть за несговорчивость пациента. Ну, а я, как вы сами понимаете, кантуюсь...

 

Старость (продолжение)

   Вот затронул я медицинскую тему и боюсь, что у вас неправильное возникнет впечатление. А потому спешу сказать, что в целом медицинский корпус, несмотря на участившиеся примеры в прессе "убийц в белых халатах", не совсем уж переродился. Большинство врачей - интеллигентнейшие люди, болеющие душой за своё дело, а весь негатив в них - родимые пятна нашего базарного капитализма и недоплаты за их самоотверженный труд.
   Вот, скажем, лежал я как-то в институте Склифосовского, в народе прозываемом "Склифом", и познакомился там с милейшей дамой-профессоршей (вернее профессором, ибо профессорша - это жена профессора, а она сама профессор). Водила она группы студентов по больным, на месте и на конкретном материале, т. е. на нас, обучая их диагностике заболеваний.
   Как-то разговорились с ней по душам в "курилке" (на лестничной площадке), и поведала она мне, что студент пошёл какой-то дебильный, а искра божия (знаете, как говорят, "врач от бога") лишь в единицах проглядывается, а у большинства - мечта обустроиться в частной клинике и зашибать бешеные бабки.
   Понял я, что она имела в виду, когда длинноногая, в мини-юбке под халатом блондиночка-студентка из её группы, листая мою историю болезни, попросила показать мой остеохондроз. Я мягко объяснил ей, что остеохондроз - это заболевание суставов, и разглядеть что-либо её прелестные глазки смогут лишь при помощи рентгена. Студентка жутко обиделась и больше ко мне не подходила.
   Зато в другой клинике я сдружился с рентгенологом, у которого проходил обследование. Свела нас общая пагубная страсть к курению, только он курил трубку с благоухающим голландским табаком. В такой же, как и в Склифе, "курилке" он живописал мой камешек в почках, что увидел на рентгене, а узнав про увлечение народными приметами, кое-что рассказал из медицинского фольклора.
   Например, то, что больным перед операцией нельзя желать удачи - это грозит осложнениями. Не стоит, уходя с дежурства, произносить что-либо вроде "Спокойной смены, коллеги!". Ну, и конечно, на себе друг другу врачи не показывают, что и где у пациента болит. Перед операцией хирурги трижды сплёвывают через пальцы. Хорошей приметой считается, если первый пациент - мужчина, особенно тёмненький, поэтому не надо удивляться, что такого примут без очереди. И ещё много чего.
   Кстати, надо сказать, что и у пациентов есть свои приметы. Знающие их сами протягивают врачу правую руку для проверки пульса - это к скорому выздоровлению, а протянешь левую - загнёшься. Хороший врач, зная это и оберегая душевный покой пациента, присядет к нему обязательно с правой стороны.
   В заключение хочу пожелать читателю сего опуса поменьше сталкиваться с медициной, а, попав в больницу, учитывать мною поведанное для своего же блага.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"