Эвег рассматривал Ларкатала. Этому эльфу дали так много милости, а он не оценил... Тем хуже для него. Нолдо только что сказал, что не может дать Саурону желаемого, и решил учить аину жизни. Умаиа только улыбнулся.
- Это для вас, Темных, не бывает аксани, если вы хотите, переступите через всё*(1), - продолжал эльф. - Я же... просто не могу. А если бы смог, отдать стало бы нечего.
Этот эльф говорил о чем-то странном, быть может, понятном им с Маироном, но ускользающем от целителя.
- О чем ты говоришь, эльф? Что ты имеешь в виду? Объясни мне, и, быть может, я и правда остановлю то, что ты зовешь бессмысленным.
В камеру втащили Химйамакиля и уже окровавленного Ароквэна.
- Саурон желал, чтобы я делился с ним Светом своей души, - заговорил нолдо. Может быть, этот умаиа в самом деле волен прекратить пытки?! - Чтобы он мог получить этот Свет лично для себя, действуя как всегда. Но это невозможно, Свет не может быть добровольно отдан Тьме... Это как сказать: помоги своей честностью и искренностью сделать мою ложь убедительней.
- И каким же именно образом Маирон хочет, чтобы ты делился с ним Светом своей души? - Эвег знал, что такое возможно, и знал, что Светлый, дающий Свет Темному, может изменить Темного, но этот эльф? С Маироном? - Как ты себе это видишь, добровольно отдать Свет Тьме? Объясни мне, эльф, о чем ты говоришь.
Тем временем Больдог уже крепил новых пленников на станках.
- Подожди, - громко обратился Эвег к палачу. - Может быть, мы поговорим, и Ларкатал освободит товарищей. - Целитель даже не заметил, как двусмысленно прозвучали его слова для приведенных пленных.
***
Тем временем Химйамакиля усадили в массивное кресло, накрепко привязав, а кисть его левой руки уложили в пальцедробительный механизм - конечно же, открытый, чтобы можно было видеть весь процесс. Ароквэна закрепили напротив в раме, к которой недавно был прикован Нэльдор. Но Больдог не спешил начинать - может, и правда, придется всех отпустить.
Ларкатал, натянутый, словно струна, думал, как объяснить Эвегу суть, и как трудно это сделать.
- Когда Саурон сказал мне, что видит во мне Свет, хочет, чтобы я давал его, то внешне почти ничего не изменилось. Я мог быть рядом и говорить с Сауроном, как и до того. О достойном и недостойном, о Свете и Тьме, вкладывая в это силы своей души, - Ларкатал почти не видел, что Химйамакиль и Ароквэн с широко раскрытыми глазами смотрят, как их товарищ о чем-то тихо говорит с одним из врагов. - Я долго не замечал того, что Саурону нужен мой Свет. А после заметил и понял, что Саурон хочет владеть мной как собственностью, чтобы я утолял его жажду Света. Внешне я делал бы то же, но теперь не просто уступая или поступаясь гордостью, а служа Саурону. Самая безобидная на вид служба, но не руками или знанием, а сердцем, выбрасывая самое лучшее, самое важное во мне, в бездонную пропасть: ибо Тьма никогда не насытится... - Ларкатал прикрыл глаза и выдохнул: - Я не могу так, - нолдо говорил это понимая, что сейчас вновь начнутся муки, теперь Ароквэна и Химйамакиля.
Эвег выслушал эльфа, но рассказ принес только недоумение.
- Ну и, что бы страшного случилось, эльф? Пусть бы ты исчерпал свою душу дотла и умер потом, как высохшее дерево, но зато ни тебя, ни их ни о чем не спрашивали бы. Ты мог бы угаснуть тихо, без боли, а теперь обрек товарищей на медленную смерть, а себя на нескончаемые муки. Зачем? Так ли ты Светел, как о тебе думает Маирон?
Больдог неодобрительно посматривал на Эвега, но к забавам не приступал. В их иерархии Эвег имел больше власти, чем орк. "А впрочем - пусть треплются, - решил Больдог. - Ароквэну прямо стоять уже тяжело, тем интереснее будет, когда все начнется, а силы голугу тогда ой как понадобятся".
Ларкатал в это время думал о том, что Темный ничего не понимал, но все же... умаиа продолжал спрашивать. И какой бы призрачной ни была надежда, что Ароквэна и Химйамакиля пытать не будут, она все-таки была. И нолдо прерывисто вдохнул.
- Даже в муке фэа жива, а это не было бы угасание, но скорее гниение заживо, изнутри; можно жертвовать многим, но сгноить душу, что создана Единым, выбросить в никуда вложенный им Свет... это немыслимо. Если бы я не выдержал и согласился, моя душа не погибла бы сразу, но согласившись, я не был бы уже Светлым. Разве Светлый мог бы ради любой цели сам отдать Лаурэлин в пищу Унголиант? А любая фэа выше Древ. И никого бы я не избавил от мук, потому что... Саурон не нашел бы во мне того, что желал. Он говорил, что разгневается, если я посмею стать хуже; и я потерял бы для него всякую ценность: у него не было бы никаких причин не пытать моих товарищей. - Саурон был безумен; и не так же все они? Но была возможность, что Эвег поймет.
- Так ты считаешь, что раз я отказался от Света, то моя душа гниет заживо? - с ноткой угрозы, так же тихо спросил Эвег и взял Ларкатала за подбородок, заставляя нолдо смотреть себе в глаза. Эвег был в едва контролируемом бешенстве, хотя разве что глаза и могли выдать его состояние. Этот эльф мнил себя Светлым и при том не отдавал себя другим, а ценил себя как высшую драгоценность. И считал себя мудрым.
- Разве ты сам не знаешь, что я прав? - удивился эльф. - Что бы ты сам, прежний, живший в Свете, сказал о себе нынешнем? Чем наполнена твоя жизнь и в чем твое счастье? И отчего тебя так задели мои слова? - нолдо думал, что причиной такого поведения умаиа были правдивые и верные слова о Свете, о том, что пристало Светлым.
- Так значит, это и есть быть Светлым, ставить свою душу выше всех остальных? - словно проигнорировав слова эльфа, спросил Эвег.
Несмотря на страх за товарищей (умаиа был зол и мог отомстить им), Ларкатал твердо и ясно смотрел в глаза палача:
- Нет, выше всех я ставлю Единого, Свет... а дальше душу, не только свою.
Умаиа был зол. Зол, что такое ничтожество Саурон посчитал Светлым, и что это ничтожество мнит о себе невесть что. Эвегу хотелось стиснуть пальцы так, чтобы на подбородке пленника остались синяки, но целитель не мог. Не мог перешагнуть через себя и разрушить, навредить хроа*(2). И... этот нолдо сейчас тоже говорил о разрушении себя... Эвег отдернул руку подальше от соблазна, и, заставив себя успокоиться, вновь склонился над пленником.
- Говори, эльф. - Эвег сможет наказать этого эльфа и позже, когда нужно будет не разрушать, а восстанавливать.
- Отчего ты отнял руку? - тихо, с удивлением спросил нолдо. - Ведь ты хотел причинить боль, я видел.
Целитель хмыкнул. Ларкатал не отвел взгляда, но не вскинул подбородок в гордом жесте, даже не попробовал высвободиться, пока его держали, но смотрел в лицо умаиа и продолжал говорить с ним спокойно. Теперь... Эвег понял, почему Маирон заинтересовался этим эльфом - он был другой, действительно другой. Он задавал вопросы, которые кололи изнутри. Но этого мало, чтобы быть Светлым.
- Я прежний был глупцом, нолдо. Я прежний не знал ничего об удовольствии. Радость служения, ха! Она ничто перед тем чувством, что дает тебе власть, - умаиа притянул к себе за волосы голову Ларкатала, зашептал ему почти в ухо, не желая, чтобы их подслушали: - Я буду лечить тебя и твоих товарищей так жестко и грубо, как захочу, и вы будете кричать под моими руками, а ваше хроа будет благодарить. Ты не знаешь, как прекрасно звучит восстанавливаемое тело, как радуется оно своей целостности. Мне нравится это слышать. И Тьма всегда будет давать мне израненные тела, и я буду тешиться с вами, сколько мне угодно. Мне не нужны ваши тайны, только ваши раны.
Отчего он отдернул руку? Нет, Эвег не стал отвечать на это; время бесед кончилось, Ларкатал сам отказался быть гостем. Теперь он пленник и может только отвечать на вопросы, не спрашивать. Сам же умаиа не желал думать о тех вопросах, гнал мысль прочь от себя. Он уже говорил об этом, столетия назад, с тем, кто был достоин, и не хотел больше возвращаться к этой теме. Эвег выпустил голову пленника.
- Верю, что мелодия восстанавливаемого хроа, в самом деле, прекрасна, - согласился пленник, - и понимаю, что ее можно любить. Исцеленное хроа это твое творение, но для чего ты его восстанавливаешь, какой в этом смысл? Ты не ценишь ни тех, кого исцеляешь, ни гармонии фэа и хроа, ни самой достигнутой целостности, отдавая хроа тем, кто его разрушит, испортит все, во что ты вкладывал себя. Словно со всем старанием растишь дивные цветы, чтобы затем бросить их оркам под сапоги... И в этом твоя радость и твоя власть? И многое ли ты волен решать здесь, хотя бы об одном из тех, кого ты исцелил? Получать благодарность и фэа, и хроа в их созвучии, видеть свое творение завершенным, а не испорченным, и беречь его: это ты ныне зовешь глупостью?
Ларкатал заговорил, и Эвег скривил губы.
- Я чиню вас не для того, чтобы вы после что-то мне дали. Я чиню вас, чтобы можно было ломать, снова и снова. Я знал пленников, которые выдерживали месяцы бесконечных допросов. Представляешь? Месяцы, когда я могу наслаждаться восстановлением тела. Мне все равно, что с ними будет потом, мне важен сам процесс, эльф. И чем сильнее ты будешь, чем дольше будешь не ломаться, тем больше удовольствия ты мне принесешь.
- Намеренно исцеляешь, чтобы можно было ломать? - переспросил Ларкатал. По его лицу пробежала слабая гримаса отвращения. - Что ж, теперь я знаю, во что может... обратиться не только беседа, а даже целительство, когда его ставят на службу Тьме, - Ларкатал хотелось сказать "выродиться", но сдержался.
- Так значит, если бы ты остался рядом с Повелителем, просто говорил бы с ним, то твоя душа начала бы гнить? Линаэвэн с Повелителем уже третий день, и не просто общается с нами, Темными, еще и прислуживает нам. Значит, она скоро совсем сгниет, ты так считаешь? - Эвег тоже умел задавать вопросы. Захочет ли Ларкатал искать ответ?
- Суть не в самой беседе, но в том, что я, понимая все, служил бы Тьме своим сердцем. Если бы Линаэвэн поступала так, ты был бы прав. Но я думаю, она либо служит так, как угнанные на Север, либо заблуждается; это обернется не падением, но наверняка мукой, - как хотелось Ларкатал сказать этому умаиа, что он слеп и безумен! Но нужно было сдержать себя, и вместе с тем отвечать честно.
Эвег улыбнулся.
- Ты отказался от бесед с Повелителем, лишив товарищей защиты от мук, а теперь все равно ведешь эти беседы со мной, но уже здесь.
Ларкатал не успел ответить, его перебил Ароквэн.
***
В то время, пока Эвег о чем-то тихо говорил с Ларкаталом, Больдог, стоял рядом с Химйамакилем и Ароквэном. Пленники меж тем явно дергались от того, что их товарищ что-то говорил врагу. Не сквозь зубы, а подробно что-то объяснял. Вот и славно - пусть думают, что несгибаемый нолдо пошел на сделку, устрашился или даже начал ломаться. Больдог с двумя пленниками не слышали разговора, и умаиа не удержался и подлил масла в огонь:
- Вот языкастый, - пробормотал орк так, что только пленники на станке могли его слышать. - Сейчас второго на осанвэкэнта уговорит, так и забавы никакой не будет.
- Второго? - невольно переспросил до сих пор молчавший Ароквэн, хотя и не желал спрашивать о чем-либо орка. Больдог не ответил, только ухмыльнулся. И лишь почти минуту спустя нехотя пояснил:
- Да, Ларкатал уже вторым будет. Никто не ждал, что Ламмион согласится открыть свой разум, а поди ж ты. Кто знает, может у вас вся партия бракованная? Вон, вишь как сюсюкаются, чисто и не враги. Мож, и дойдут до чего. Языкастый этот Эвег.
- Жаль, что я не успел задушить его, - ответил Химйамакиль. - Может, в следующий раз удастся.
- Не ерепенься, - похлопал Больдог эльфа по спине. - И не таких горячих, как ты, обламывали. Бери пример со своих товарищей, рудничных крыс. Держись тихо, целее будешь.
Химйамакиль, напряженно смотревший на Эвега и Ларкатала, чуть напрягся от прикосновения и процедил сквозь зубы:
- На одного моего родича таких, как ты, мешок нужен, - он считал Больдога просто орком-палачом из умных.
Ароквэн же, услышав слова Больдога, побледнел еще сильнее, чем от недавней пытки, и сжал губы. Ламмион, воин и охотник, что пошел в гости только ради Нэльдора... Что сделали с ним, чтобы он согласился? Или это ложь? Если и ложь, возможно, именно ее сейчас нашептывает враг Ларкаталу. Ароквэн хотел крикнуть: "Не открывай свой разум!" Но если Ларкатал и не собирался, предостережение будет оскорбительным. И Лорд Наркосторондо крикнул:
- Мы верим в тебя, ты справишься!
Ларкатал повернулся к товарищу и с горечью улыбнулся ему. А Химйамакиль и Ароквэн поняли по взгляду и улыбке - Больдог просто лгал.
Но Эвег не обращал внимания на пленных; целитель был занят Ларкаталом.
***
- Нет, беседа с тобой - это другое, - ответил Ларкатал целителю. - И ты спрашивал не с той же целью, что Саурон, и я бросаю не в пропасть. Твои слова устрашили бы лишь того, кто боится прислушаться к себе.
- Я передам твои слова Маирону. И пусть он сам решает, что делать. Ты не ответил на мой вопрос сполна, но все же отвечал, и потому я пойду тебе навстречу и избавлю от мук одного из этих двоих. Выбирай, какого, - Эвег рисковал. Волк ясно дал понять, что не желает прибегать к грязным уловкам с этим пленником, и все же целитель решил рискнуть, настолько Ларкатал был ему ненавистен. А еще умаиа грела мысль, что чуть ли не впервые Маирон явно благоволит пленнику, уважает его, но Ларкатал этого не увидит и не узнает, и будет посылать Маирону лишь проклятья. Хотя теперь именно Эвег, не Маирон, будет добиваться, чтобы Ларкатала допрашивали. До того, как целитель лично поговорил с этим нолдо, считавшим себя Светлым, он не пытался ускорить начало допросов.
Ларкатала же обдало холодом. Умаиа обещал передать его слова Саурону - неужели целитель задавал вопросы по его поручению? Но эльф говорил с Эвегом, а не с Сауроном... И целитель этот что-то услышал. А еще предложил избавить от мук товарища, и нолдо с волнением переводил взгляд с одного эльфа на другого. То, чего он так желал, ради чего начал говорить, пусть наполовину, но сбывалось...
Первая мысль была освободить Ароквэна. Он и так только что перенес допрос, ему даже стоять было тяжело. А что, если Химйамакиль перенес не меньше, только это не бросается в глаза? Нет, он выглядит лучше... Значит, мучить его будут дольше, тогда как Ароквэн скоро может лишиться чувств. Тогда - Химйамакиль? Ларкатал считал сильными своих спутников, но кто из них лучше может вынести то, что его ждет? Взгляд нолдо переходил от одного товарища к другому, и вдруг эльф осознал: рассуждая так, он выбирает не столько, кого отпустить, сколько - кого мучить. Кто сильнее, кто легче перенесет... Одного из его товарищей будут пытать, но он не будет указывать, кого.
- Я не знаю, для кого это будет легче или кто сильнее, - произнес эльф наконец, прерывисто выдохнув. - Брось жребий, пусть выберет Судьба. А ты, умаиа... ты действительно намерен передать Саурону все? И те мои вопросы, на которые ты не ответил? Мне-то ты можешь не отвечать.
Ларкатал выбрал... правильно. Эвег посмотрел на эльфа с ненавистью, но ответил спокойно:
- Очень хорошо, нолдо. Раз так, раз ты не можешь выбрать, то сегодня не тронут ни одного из них*(3). А до завтра они оба окрепнут, и Больдогу будет лишь интереснее, - Но наглец попытался прижать к стенке умаиа, и Эвег ненавидел этого эльфа, мнившего себя Светлым. Сегодня же целитель будет уговаривать Волка приступить к допросу Ларкатала. А потом будет с упоением и жестокостью лечить исковерканную плоть. Так лечить, что и шрамов не останется, чтобы Волк мог раз за разом терзать чистое тело. - А ты сам спроси у Маирона, о чем ему рассказали, а о чем нет, - улыбнулся Эвег.
Ларкатал тоже не мог сдержать улыбки - но, в отличие от умаиа, радостной. Что бы ни говорил Эвег, Ароквэн и Химйамакиль были избавлены от мук... Да, только на один день, но каждый день здесь был так долог! И какой радостью была эта отсрочка!
***
По знаку Эвега орки, отвязав, вывели Ларкатала прочь и вернули в камеру, где он раньше был с Кирионом. А Эвег обратился к двум оставшимся пленникам:
- У вашего товарища нашлось, чем выкупить вас. Радуйтесь, на сегодня допрос отменяется. Но тебя, Ароквэн, еще нужно подлатать.
Эльфы не знали, что и думать. Правда ли, что Ларкатал сумел их выкупить? Темные не могли избавить их от пытки просто так, значит, они получили от Ларкатала нечто важное. Но товарищ смотрел ясно и улыбался с таким усталым облегчением, как не мог бы смотреть и улыбаться тот, кто выдал тайну или согласился послужить врагу.
Нолдор вернули в их камеру; туда же пришел Эвег со всем необходимым, чтобы лечить крепко привязанного Ароквэна.
***
Бывший винный погреб был разделен на клети, так что получилось два десятка одиночных камер, и еще одна просторная общая - для представлений. После пытки перед Ларкаталом, всех пленных возвращали именно в эти загородки. Пока привели лишь троих: кого-то из них успели вылечить, остальные дожидались своей очереди.
Когда Маирон пришел допросить Морнахэндо, эльфа даже не стали выводить из узкой и тесной одиночной камеры, в которую его бросили, только крепко связали по рукам и ногам. Волк развлекался с пленником прямо там - для сегодняшней задумки умаиа не понадобилось много места, более того, теснота лучше давила на пленника. Маирон использовал лишь нож, прямые или зазубренные спицы и простенькие, но обычно действенные, чары ужаса.
- Если ты захочешь, чтобы я остановился, попроси, - посоветовал Волк, прежде чем начать. Больше он с пленником не заговаривал. Сведенья о посольстве, вот чего нужно добиться. А еще... Маирон собирался "отпустить" этого эльфа: сломанным и служащим Северу вольно или невольно.
Морнахэндо разговаривать с Сауроном не желал, но здесь были только он и враг, и нолдо стало страшно, что новая пытка последовала сразу после лечения - неужели теперь так будет всегда, одна мука будет сменять другую?
- Саурон! - этот выкрик не был похож на проклятье или обвинение, но на начало просьбы, и мучитель остановился. Однако продолжения не последовало, и потому продолжилась пытка. И на эльфа снова накатывал ужас, в котором казалось, что его мучения никогда не кончатся. И рядом не было Тандаполдо, который мог быть примером стойкости для Морнахэндо. ...Хорошо, что здесь не было Тандаполдо. Мысль о товарищах придала мужества, и Морнахэндо больше не пытался обращаться к Саурону.
Но Волк не унывал. Он развлекался, обрабатывая этого эльфа - надо же, пленник оказался крепким. На удивление крепким. Но и допросы лишь начались. Соседи Морнахэндо за тонкими стенами внимали его крикам но ничем не могли помочь.
***
Тем временем Март вошел в кухню. Почти все приготовления были завершены в его отсутствие, и беоринг подошел к Линаэвэн, поблагодарить ее.
- Ты мне помогла, - улыбнулся атан, беря деву за руку и целуя ее. - Спасибо.
- Хорошо, что я могла помочь, - улыбнулась Линаэвэн, а потом серьезно произнесла: - Я беспокоилась, что тебя могут наказать за меня.
- Наказать? Кому и за что наказывать меня? - удивился Март и сразу погрустнел. - Быть может, у эльфов принято за все подряд давать наказания, быть может, ты так уверена, что Темные это чудовища, но только ты все время думаешь и говоришь о наказании... Нет, в этой крепости совсем другие порядки.
- Нет, у эльфов так не принято, - вздохнула Линаэвэн, ничего не говоря ни о тех порядках в крепости, с какими она успела познакомиться, ни об угрозах. Об этом не стоило заводить речь, если она хотела помочь Марту выпутаться из сети, в какую он был пойман. - Пока тебя не было, я размышляла. Будешь ли ты беседовать со мной, если я ради тебя больше не буду обвинять при тебе Темных, хотя бы это и было непросто? Сможешь ли и сам поступить так же?
Март грустно вздохнул, взял деву за руку, отвел ее к скамье у стены, посадил, сам сел рядом.
- Конечно, я буду говорить с тобой, если ты так хочешь. И конечно, я тоже постараюсь не говорить плохого о твоем народе, - горец помолчал, и лицо его стало жестким. - Я был в подземельях, Линаэвэн. Ты спросила меня, согласился бы я на твоем месте на гости. Я видел, что пришлось вынести одному из твоих спутников, их начали допрашивать. Так вот, я бы, если бы мог прикрыть своих товарищей, согласился бы на все, кроме предательства.
Краска схлынула с лица эльдэ.
- Кто это был, и что сделали с ним? Что ты видел? - спросила она, одновременно боясь и желая услышать ответ. Затем постаралась взять себя в руки. Товарищам она не могла сейчас помочь... или могла? Если Марту дозволили спуститься в подземелье, может быть, если он попросит хотя бы за одного, Саурон согласится на время, ради того, чтобы беоринг продолжал считать его добрым, пощадить пленника... Только неприятно царапнуло по сердцу выражение лица атана, та улыбка, с которой он вошел на кухню. Деве думалось, что такой человек, как Март, не мог не испытать потрясение и ужас, увидев пытки своими глазами.
- Не думай об этом, прекрасная дева, - вздохнул Март. - Если ты решила оставить товарищей в подземелье, то какая разница, с кем из них и что происходит? Разве что ты передумаешь, и мы сможем забрать его сюда.
- Не я решаю, кого оставить в подземелье, - возразила Линаэвэн и закрыла ладонями лицо. Март не ответил, что именно происходит с товарищами, только сказал, что он согласился бы на все, чтобы прикрыть их, кроме одного предательства... - Я у тебя в гостях... Март, ты... Я пойму, если это невозможно, но теперь, когда ты видел... ты мог бы просить за одного из них? - Атан служил Саурону и говорил порой дикие вещи, мог передать Саурону их разговор, но он был добрым и искренним. Эльдэ не верила словам Марта, ибо он был обманут, но доверяла поступкам.
Март с сочувствием смотрел на Линаэвэн. Быть может, хотя бы сейчас она одумается?
- Госпожа моя... Я не уверен, что мне под силу сделать то, что было бы легко сделать тебе. Я могу, по твоему желанию, просить Повелителя отдать мне еще одного из твоих спутников, но... Это то же самое, что просить отдать мне одного из врагов. Как это возможно? Если бы хоть кто-то согласился забыть вражду, препятствий бы не было, но ты не хочешь так поступать, и другие тоже.
Март вдруг отчетливо понял, что не может простить эльфам-воинам, что ни один из них не прикрыл свою спутницу. А раз так - то пусть они получают, что заслужили.
Линаэвэн услышала в словах Марта не только сочувствие и мягкий отказ, но и новый упрек в том, что она не делает ничего ради своих спутников. Собравшись с духом, и видя перед глазами лица товарищей, любого из которых сейчас могли пытать, тэлэрэ ответила:
- Я не могу помочь им, - взгляд девы стал тверже. - И значит, тогда я должна разделить их участь, быть с ними. Это единственный путь, - Линаэвэн считала, что только в этом случае ей будет не за что корить себя; и что в этом случае не будет сомнений и метаний: верно ли она поступает? Но тэлэрэ не могла уйти прямо сейчас: сейчас она пыталась помочь беорингу; как можно было бросить его, даже не пытаясь вытащить из-под власти Саурона? Тем более, что им дали так мало времени. - Я не ухожу сейчас, но ты слышал слова своего господина: через три дня я должна оставить тебя.
- Ты никому не поможешь, если отправишься вниз, - рассерженно ответил Март. - Ты боишься выдать что-то за беседой, так почему ты думаешь, что не расскажешь все, что знаешь, под пыткой? Ты думаешь, ты тверже камня? Если тебе есть, что скрывать, то ты всеми силами должна стараться избежать допросов, а не стремиться к ним.
- Твои слова разумны, но у меня есть три причины, Март. Первая: я думаю, что всех пленных не будут допрашивать одновременно. Моих товарищей не будут трогать в то же самое время, что и меня. Вторая... и на ужине, и после меня справедливо упрекали, что я принимаю ванну, трапезу, покой в то время, как мои товарищи остаются в подземельях. Это был не мой выбор, но так сложилось, и теперь упреки справедливы. Я не знаю, что уже претерпели мои товарищи, но знаю, что кто-то, вначале отказавшийся идти в гости, после согласился... И это произошло в том числе из-за меня. Моих спутников не допрашивали, но они страдали, тогда как я оставалась и остаюсь в тепле и покое. Я не должна была принимать это, но должна была разделить общую участь. И если я и приняла лучшие условия, то временно, а не насовсем. Третью причину объяснить сложнее, и прежде я спрошу тебя... Как думаешь ты сам, зачем твой повелитель так хочет, чтобы мы пришли к нему в гости, что даже готов не допрашивать нас ради этого?
В душе Марта поднималось возмущение, но он глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки.
- Я не понимаю тебя, Линаэвэн. С одной стороны, ты говоришь, что не можешь быть гостьей Повелителя и защитить хотя бы одного товарища, потому что боишься выдать что-то о тайне. С другой стороны, ты говоришь, что должна разделить судьбу своих спутников, быть может, отвлечь внимание от них на время, пока пытают тебя, и притом готова поставить под угрозу раскрытие всех своих тайн. Разве это разумно? - Март знал, что никуда эта девушка теперь не уйдет, он не даст ей, не позволит. Новое чувство, что он может теперь решать за другого, позволять или нет, всколыхнуло в атане что-то доселе неизвестное, но все же беоринг предпочел бы, чтобы Линаэвэн осталась с ним по доброй воле. А последний вопрос тэлэрэ вовсе привел Марта в недоумение. - И я ведь уже говорил тебе о том, почему Маирон призывает вас быть его гостями. Повелитель хочет преодолеть вражду и закончить эту войну. Он предпочитает видеть вас гостями, не пленниками.
- Преодолеть вражду... - произнесла Линаэвэн. У Марта сложилось ощущение, что его вообще не слушают, потому что другие слова тэлэрэ проигнорировала. - Тогда Гортхаур мог бы согласиться на то, чтобы мы не вели беседы, по крайней мере, постоянно? Чтобы у нас не было причины опасаться выдать тайну в разговоре? - Сомнение пробежало по лицу Линаэвэн, и она сосредоточенно задумалась. Дева полагала, что не сможет сейчас говорить с Сауроном хотя бы так же, как в прошлый раз, и ее поведение наверняка будет сочтено нарушением условий. Саурон был врагом, и не следовало принимать его игры. Ни из страха не выдержать допроса, ни из желания сделать, как лучше. - Ты можешь просить Гортхаура за моего товарища, хотя я и думаю, что он не согласится? Нет, все-таки нет. Слишком важное было открыто в беседе с ним: так Гортхаур узнал, что мы из Наркосторондо, так узнал и о части границ, даже до того, как я заключила пари, где сказала о южной... Я не думаю, что сейчас окажусь умнее Гортхаура; но я так же не знаю, насколько окажусь стойкой. И если страшно и то, и другое, и последствия неизвестны, то лучше избрать то, что велит сердце, то, за что оно не осудит.
- Не принимай скоропалительных решений, - покачал головой Март. Терзания и метания девы начали раздражать его. Теперь, когда не было нужды уговаривать ее, можно было просто сообщить ей свою волю; но беоринг скрывал свои чувства. - У нас еще есть время, и, я надеюсь, ты передумаешь, - и тут в голову Марта пришла хорошая идея. - И, к тому же, если бы ты была здесь с товарищем, вам вдвоем, наверное, было бы легче меня убедить? - Март лукавил, но кто мог бы его поймать на этом?
Правда, Линаэвэн показалось, что в тоне и лице Марта что-то изменилось, но она не была уверена. За вопрос беоринга она ухватилась как за соломинку, с надеждой произнесла:
- Ведь у Гортхаура сейчас нет других гостей... Так ты готов просить за одного из моих товарищей, как прежде за меня? Благодарю тебя, - и тут только Линаэвэн заметила нечто странное в самой фразе: "Вам было бы легче убедить меня". Но Март никогда не желал, чтобы его убедили, и не склонился в последнее время к ней, напротив... Или все же увиденное в подземелье повлияло на него, и теперь он не так уверен в правоте Саурона? Эльдэ внимательно смотрела в глаза атана, но ничего особенного не заметила. Линаэвэн считала, что если бы беоринг сумел поступить так, как она просила, это помогло бы атану пусть не освободиться от пут Тени, но сделать важный шаг к тому. Каждый поступок, каждый выбор что-то менял, и быть может, больше, чем могли бы самые мудрые слова, найди их эльдэ; каждое доброе дело не проходило бесследно для того, кто его совершал. Если бы сострадание или потрясение, или просто веление сердца побудили Марта избавить кого-то от страданий... Но для атана просить о таком Саурона, в самом деле, должно быть было риском и жертвой. Могла ли она настаивать? Тем более, что сама Линаэвэн действительно не рисковала ничем... до поры.
Однако время не ждало, и нужно было вставать и разносить обед.
- Увы, сегодня нет времени петь, - торопил эльдэ Март. - Мы здорово задержались.
Они принялись доставать еду из печей, нарезать хлеб, собирать миски, переливать суп в супницы.
- Возможно, я смогу уговорить Повелителя, - продолжил Март, - но мне не нравится твое стремление: загребать жар чужими руками. Ты хочешь, чтобы кто-то из твоих друзей оказался с тобой, к тому же, ты хочешь, чтобы ты вместе со своим другом лишила меня преданности, показала мне некую правду. Но при этом ты хочешь, чтобы я сам же и заточил топор для своей шеи. Ты хочешь, чтобы здесь был твой товарищ и притом ты не хочешь ничего для этого делать сама. И если так себя ведут эльфы, то Тьма благороднее.
- Ты прав, что мне нужно самой просить Гортхаура, но для него я враг... - произнесла Линаэвэн и тут же вспомнила о том, как не пожелала просить прощения, а после не спросила о своих товарищах только потому, что посчитала это бесполезным. В первом случае она заблуждалась, во втором, как считала и сейчас, была права, но спроси она прямо и получи отказ или уклончивый ответ, это могло бы быть доводом для атана. - И все же я должна попытаться. Быть может, мне прямо сейчас пойти к Саурону и просить за одного из своих товарищей?.. Я думаю, если кто-то из них будет здесь, ты действительно лучше сможешь узнать эльфов. Потому что и робость, и склонность метаться, и то, как я говорю... это не эльфийские черты, а мои.
Март, хотя и был добродушным, миролюбивым и не обучался военному делу, но обладал стойкой волей, как и большинство в его народе. Он хранил невозмутимость, не желая выказать слабость перед обожаемым Повелителем, но зрелище окровавленного и все равно гордого и прекрасного эльфа не шло из головы атана. И беоринг был искренне рад, что хотя бы один пленник избежит страшной участи.
- Маирон согласится, вот увидишь! - с жаром откликнулся Март. - Я буду вместе с тобой, я поддержу тебя, но этого и не понадобится. Давай сходим сразу после обеда? Сейчас мы заняты, а в обед не хорошо отрывать других от еды. И я не боюсь прихода твоего родича, - Март хотел ободрить деву. - Я буду рад ему, - про себя беоринг подумал, что, похоже, рад приходу пленника и ждет его больше, чем сама эльдэ, и сделал для этого больше нее. Но не стал говорить вслух, не желая новой ссоры, не желая в очередной раз говорить о черствости и жестокости эльфов. - Ты уже знаешь, кого назовешь? Я рад, что ты передумала о гостеприимстве Повелителя.
Линаэвэн, вздохнув, сжала губы. Нужно было договорить, иначе Март сочтет сейчас, что она передумала и согласилась быть гостьей Саурона, а узнав, что это не так, решит, что она опять обманула его. Дева считала, что в этом тоже проявлялось либо влияние чар, либо долгие внушения Саурона: там, где другой увидел бы нерешительность, собственное непонимание или хотя бы чужое заблуждение (что видела тэлэрэ в самом Марте), атан видел обман.
- Я попрошу и спрошу, согласится ли Гортхаур не ставить условием беседу. Ты утверждаешь, что такого условия и не было... а я не раз уже отказывалась что-то делать, не веря, что получится.
Март с удивлением посмотрел на деву:
- Ты хочешь вновь просить Повелителя быть его гостьей и при этом не собираешься говорить с ним? Как же ты тогда понимаешь роль гостя? - окровавленный эльф упорно стоял перед глазами беоринга. Он бы на месте Линаэвэн пожертвовал ради своих спутников... многим.
- В гостях не всегда беседуют, по крайней мере, непрерывно... Могут и, скажем, петь песни... - дева совершенно забыла, что Саурон уже предлагал при их первом разговоре петь песни, и тогда она отмела эту мысль как невозможную. Теперь Линаэвэн внутренне сжималась от мысли, что она будет петь перед врагом, но ради ее товарищей, которых сейчас мучили, была готова пойти на такую жертву.
***
После того, как женщины унесли подносы и столики-тележки с едой с кухни, Март положил часть оставшегося обеда им с Линаэвэн.
- Для меня действительно страшно выдать еще какие-то тайны. Ведь это может означать... что смерть или плен ждут очень многих... - Линаэвэн наклонила голову, задумалась. - И если нас приглашают в гости не ради тайн, то Гортхаур может согласиться на мою просьбу.
Или он может согласиться, чтобы лучше выглядеть перед Мартом.
- Если ты будешь вести себя так, как пристало вести себя приехавшей в гости, я уверен, что Маирон будет считать это честным. Разговаривай, пой песни, танцуй, даже спорь с ним, но сохраняя уважение, и ты будешь вести себя, как ведут гости.
Все же Марту не нравилась идея держать рядом Линаэвэн как свою пленницу; и если она добровольно согласится остаться - это будет к лучшему.
Примечания:
*(1)
Аксан (мн.ч. аксани) - это внутренний, нравственный закон, которого не преступают по своей воле.
Унат - это закон, который невозможно преступить, потому что так устроен мир.
*(2)
Эвег в жизни не причинял сознательный вред телу, для него как для целителя это был закон, хотя Эвег и был Темным. Поэтому Лакартал был не прав, говоря, что для Эвега нет аксани. Но, разумеется, целитель держал в тайне то, что он соблюдает аксан.
*(3)
Ларкатал, хотя и говорил о себе как о Светлом, не видел, что Эвег ведет себя довольно странно для Темного. Эвег словно испытывал Ларкатала, испытывал жестоко, но справедливо. Но Темные так не поступают. Тем более, что Энгватар поступил так не с тем, к кому привязан или от кого что-то хочет получить - он ненавидел Ларкатала. Это должно было многое сказать об Эвеге, если бы Ларкатал видел.