Огромный, размером чуть ли не с ястреба, ворон, прыгал перед окошком. Иногда ворон останавливался, опустив крылья, и начинал наблюдать за узником своим черно-красным глазом, (второй глаз был всегда прикрыт веком, будто сморенный дремотой). Затем ворон вдруг вытягивал клюв, стараясь угодить в человеческий глаз, блестевший за решеткой окошка. Но узник был проворен и всякий раз успевал увернутся. Затем наступала очередь узника. Теперь уж он высовывал из окошка большую красивую руку с длинными сильными пальцами и потихоньку вытягивал ее вперед, затем рука замирала и, бессильно лежа в пыли, походила на обломанную ветвь, а на самом деле лишь ждала минуты, чтобы схватить ворона за шею и свернуть ее.
Но, не смотря на свою величину, птица тоже была подвижной - с хриплым карканьем она отскакивала в сторону.
- Бойся, Данте, бойся - говорил человек за решеткой. - Рано или поздно я тебя все равно прикончу.
Он назвал ворона именем своего врага коменданта крепости Лирахис.
Вот уже пол года продолжалась эта игра, пол года ворон старался выклевать глаза узнику, пол года узник пытался задушить черную птицу, пол года Рохан, сын барона Гийома де Ногарэ, известный всем своею смелостью и храбростью (он не раз сражался на турнирах, где достигал не малых успехов), находился в заточении в одном из каменных мешков Лирахиса. Закон требовал, чтобы заключенного столь высокого ранга, содержали в более или менее пристойном помещении. Но Данте Д'эвре своего пленника приказал содержать в тесной темнице с нависшим потолком, куда свет проникал лишь в окошко.
На стенах от сырости проступали темные пятна.
Узник потянулся к большой деревянной лохани, и жадно отхлебнув глоток воды, он подождал, пока взбаламученная поверхность воды уляжется, и нагнулся над лоханью, как над зеркалом. Темная гладь воды отразило лицо столетнего старца. Узник не отрывал от нее взора, надеясь обнаружить в этом нечетком, расплывчатом изображении свой прежний облик, но вода отражала лишь длинную бороду, бледные губы, желтые провалы глазниц и впалые щеки.
Это истерзанное, изломанное тело доконали грязь, сырость, скудная пища.
Совсем недавно Рохан подвергся самой страшной из всех применявшихся к нему дотоле пыток - его пытали на дыбе. К правой ноге привязали груз в сто восемьдесят фунтов и с помощью веревки перекинутой через блок, вздернули его к потолку. Снова и снова звучал зловещий голос коменданта: "Признайтесь же, признайтесь... " Но узник упорно отрицал всякую вину, его бессчетное число раз подтягивали к потолку, и с каждым разом все быстрей, все резче. Ему показалось, что кости его, выходят из суставов, мышцы рвутся, тело, не выдержав напряжения, распадается на части.
Рохан продолжал смотреть на свое отражение, и вдруг лицо его исказилось, а кулак со всего маху ударил по воде. Брызги разлетелись по всей комнате. В его серых глазах блеснула ненависть, и узник произнес: "Я отомщу, обязательно отомщу".
Глава 2. Комендант.
Слишком легкое продвижение почти столь же изнурительно для войска, как и отступление. Не встречая сопротивления, которое позволили бы сделать остановку хотя бы на один день и перевести дух, Тзараканская армия шла и шла без отдыха уже более трех недель, точнее, ровно двадцать пять дней. Огромное войско, отряды рыцарей, оруженосцы, лучники, походные кузницы, кухни и, наконец, торговцы и содержатели притонов растянулись более чем на десяток километров. Лошади растирали в кровь загривки, и не проходили и четверти часа, чтобы какая-нибудь из них не теряла подковы. Многим рыцарям пришлось отказаться от доспехов, ибо в такую жару там, где натирало железо, делались раны и нарывы. Пехотинцы с трудом тащили свои тяжелые башмаки, подбитые гвоздями. В довершении всего Лирахские сливы причинили немало бед - на ветках они казались совсем спелыми, когда солдаты, страдая от жажды, наворовали их в садах, подействовали, как самое сильное слабительное; то и дело кто-нибудь отделялся от колонны, скрываясь в придорожных кустах.
Лирахис стоял на самой вершине скалы, а вокруг крепости высились зеленые холмы. Четко вырисовываясь на фоне по - вечернему бледного неба, в прочном кольце крепостных стен, сложенных из камня, крепость Лирахис со своими колокольнями, башнями, с крышами из красной черепицы, плотно жавшимися друг к другу, выглядела как неприступная цитадель.
Армия расположилась в долине неподалеку от города и осадила его.
Молодой комендант Данте Д'Эвре не удержался от искушения. Всю ночь, чтобы хоть как-то убить время, он просидел перед огромным зеркалом в своих покоях. Любуясь необыкновенной красотой своего отражения, он аккуратно приглаживал пышную шевелюру расческой. Данте мог созерцать свою красоту часами, впрочем, это было вполне естественно. Он прекрасно управлялся с мечом и никогда не пользовался доспехами "я просто прелесть, - думал Данте, - и эти уродливые, тяжеленные доспехи мне не к чему", тем не менее, комендант всегда уделял колоссальное внимание своей внешности. По сути Данте Д'Эвре был гомосексуалистом.
Уже под утро в двери покоев постучались.
- Войдите... - Произнес Данте, не отводя глаз от зеркала.
В комнату вошел рыцарь и, преклонив колено, сообщил:
- Мой господин, все готово.
Комендант поднялся с кресла, и его пухлые губы изогнулись в улыбке.
Спустя пол часа, не трубя тревоги, воины Лирахиса под командованием молодого коменданта выбрались из города через потайной ход.
Тзараканские войска, храпевшие в виноградниках, пробудились ото сна лишь, тогда, когда кавалерия Данте на всем скаку ворвалась в их расположение. Воины поднимали головы и тут же в страхе падали ниц, видя, как над нами мелькают лошадиные копыта. Комендант и его соратники с наслаждением носились среди этих полусонных людей, рубя мечами направо и налево, обрушивая булавы и тяжелые боевые бичи со свинцовыми гирями на конце на головы неприятельских солдат и на незащищенные ни кольчугой, ни панцирем бока. Раздавался треск костей, и над тзараканским лагерем послышались крики ужаса. Но лагерь был слишком разбросан, слишком обширен, а рыцари захватчиков были слишком многочисленны, чтобы комендант мог продолжать свой опустошительный налет. Данте дал сигнал к отступлению и галопом, доскакав до ворот Лирахиса, скрылся со своей кавалерией в городе.
- Немедленно отправить в столицу гонца, - молодой комендант, на ходу спрыгнул с коня, и обратился к одному из рыцарей, - сообщите - Лирахис в осаде, продержимся не более недели.
Глава 3. Осада.
В лагере тзараканских войск царило смятение; отовсюду доносились стоны раненых. Убитых было около двухсот. В лагере глубоко сожалели, что отважных воинов постигла столь внезапная и нелепая смерть: быть убитым, едва пробудившись ото сна. В центре лагеря стоял человек высокого роста, старше сорока лет. Его атлетическая фигура вследствие постоянных сражений, казалось, состояла из одних мускулов и сухожилий. Этот человек был одет в кольчугу с рукавами и перчатками из мелких металлических колец; она была сделана чрезвычайно искусно и прилегала к телу так же плотно и упруго, как фуфайки связанные из мягкой шерсти. Этого человека звали Гиллиам Л'Арчел, он был лучшим другом Гийома де Ногарэ, барона и отца узника содержащегося в крепости Лирахис.
Уже к полудню следующего дня, когда убитые воины были преданы земле, а раненым была оказана помощь, Гиллиам Л'Арчел приказал тридцати подрывникам, начать работу. Они должны были сделать подкоп под стены, поместить там бочонки с порохом и запалить фитили. Подрывники говорили, что крепостная стена раскроется, словно цветок весной.
Но осажденные, услышав глухие удары, расположили вдоль всех стен сосуды с водой, и потому, в каких сосудах на воде появлялась рябь, определяли места, где подрывники рыли свои подземные ходы. В этих местах они в свою очередь начали рыть подземные галереи, но работали только ночью, тогда как тзараканские подрывники работали днем. Однажды утром галереи противников соединились, и под землей, при свете свечных огарков, произошла ужасная бойня; те, кто остался в живых, выбрались на поверхность, покрытые потом, грязью и кровью, с обезумевшим взглядом: казалось, они вырвались из ада.
Тогда поняв, что его план провалился, Гиллиам Л'Арчел решил пустить в ход огнедышащие жерла.
Это были огромные стволы из толстой бронзы, схваченные железными обручами. Для перевозки каждого из этих чудовищ требовался десяток лошадей, а для его установки, наводки и зарядки - два десятка солдат. Каждый ствол поместили в ящик из толстых деревянных брусьев, чтобы защитить прислуг в случае, если жерла разорвет.
Бомбардиры разожгли около каждой бомбарды угли в жаровнях, на которых раскалялись докрасна железные прутья. Затем они принялись заряжать бомбарды через жерла: сначала совками из кованого железа насыпали порох, потом заложили пыжи из пакли, после чего вкатили в каждый ствол по большому каменному ядру, весившему около ста фунтов. Затем насыпали немного пороха в углубление, устроенное в казенной части бомбард и соединившейся через небольшое отверстие с находившемся внутри ствола зарядом.
Всех присутствующих попросили отступить на пятьдесят шагов. Орудийная прислуга легла ничком на землю, закрыв уши руками; около каждой бомбарды осталось стоять лишь по одному бомбардиру, который должен был длинным, раскаленным докрасна прутом поджечь порох. После чего бомбардиры тоже попадали на землю.
Взметнулись красные языки пламени, задрожала земля. По долине прокатился гул, и его было слышно за километр от того места. Бомбарды заволокло черным дымом. Люди вокруг начали кашлять и плеваться.
Когда облако пыли осело, и дым рассеялся, присутствующие увидели, что пол башни в восточной части города разрушено.