Проклятая бессонница. Сегодня они опоздали. Двое. Замерли в темном углу. Тушат жадные огоньки взглядов о пепельницу моей кровати. Дрожу в холодном поту. Они шуршат и шепчутся. "Перестаньте, меня укачивает!"- хочу крикнуть. Но поздно. Их непонятные разговоры убаюкивают. Узоры обоев испуганными тараканами расползаются по озаренной вспышкой стене. Проваливаюсь, разбивая лицо о бездну.
Просыпаюсь в гулкой пустоте утра. Она внешняя. А в недрах новый звук. Натянутая струна ожидания звенит, вибрирует. Значит, пора. Толстая гусеница телефонной трубки извивается в побелевших от напряжения пальцах. Эшелон гудков тревожно мчится в неизвестность.
- Да... - наконец ее усталый ответ. Скрип времени на пыльных трещинках винила.
- Ты нужна мне, Харон.
- Буду... - в ее голосе бессилие. Знаю, будет. И даже знаю где.
Каждый выход требует особой подготовки. Умываюсь, тщательно стирая остатки ночи с серой поверхности лица. Ошметки индивидуальности стекают в раковину. Черная клякса шляпы дополняет чернильный плащ. Распихиваю клочья темноты по морщинистым внутренним карманам. Медная монетка прикрывает каждый глаз. Иначе ослепну в коралловых рифах. Третья - под язык. Ну, с Богом! Последний глубокий вдох. Легкие принимают знакомую нагрузку.
Ныряю в улицу. Кожа вянет и тлеет от накала враждебности красок. Поднимаю воротник, чтобы цвет не попал за шиворот. Стертые подошвы привычно перебирают каменные чешуйки тротуара. Слева неудержимый, бешенный поток. Равнодушие тысяч идеально круглых глаз холодит ожоги. Поток пронзительно визжит, когда я отклоняюсь от курса. Дышит в лицо своим смрадом. Он мне не доверяет. Я его тоже сторонюсь. Потому прижимаюсь к древним скелетам особняков справа. "Раз-два-три, раз-два-три," - танцует протянутая ладонь по гнутым ребрам чугунных оград.
Останавливаюсь на тысяче девятьсот семидесяти пяти с половиной. Похоже, добрался. "Утопия". Скромная блеклая вывеска. Я не могу сейчас ее видеть, но вполне с ней согласен. Ныряю глубже. Мрак подвала щадит мое зрение. Здесь можно оглядеться. Кладбище кораблей. Деформированные бригантины, каравеллы и фрегаты. Плавучие гробы с потрепанными алыми парусами. Мертвецы с моими серыми лицами празднуют скоропостижную кончину очередного дня. Йо-хо-хо и бутылка рома!
Харон ждет меня у бара. Вернее, готовится к встрече со мной. Она не любит казаться слабой. Или трезвой. Под ее прозрачной шляпкой медленно шевелятся экскременты тяжелых мыслей. Не здороваемся. Отношения у нас сугубо деловые. Нащупываю под языком плату за ее услуги. Тяжести обола достаточно для еще одного грязного мартини. В свежем бокале барахтаются две беспомощные оливки. Харон прерывает их страдания точным уколом зубочистки.
Этот изнуряющий голод. Я спешу, но торопить ее не рискую. Без Харон я не найду дороги, не распознаю легкий привкус перламутра. Она - мой проводник и связной. Мои глаза, мой ухо-горло-нос. И только. Харон молчит, надеясь на большее. "Бессердечный", - думает, наверняка. Стоит ли спорить? Только льдинка застряла не в сердце, а в мозге. Эта призма преломляет лучи, искажает чувства, направляет мои мысли по другим еще неизведанным руслам. Я не вижу мир глазами Харон. Я живу в ее переводах. Их так много, что разговоры стали неестественными. Излишними. Тайна сохраняется лишь в двух вопросах. Харон не желает знать, какой вижу ее я. Меня же мало интересует, что нашла во мне она.
На заплеванной стойке тоскуют огрызок карандаша и вчерашний кроссворд. Ж-Е-М-Ч-У-Ж-И-Н-А ложится по вертикали и горизонтали. Непослушные буквы мечутся в тесных клетках и пытаются укусить за палец.
Мы покидаем "Утопию". Или она покидает нас. Вечер уже слизал шершавым языком интенсивность неона. Оставив на память лишь запахи и оттенки. Розово-кремовый, кофейно-малиновый и немного лимонной кислоты на уровне горизонта. Захмелевшая Харон закусывает закатом. Счастливо жмурится. Улыбка выходит пронзительная, глупая, страшная. Морщусь, как от зубной боли. Потому, наверное, уголки рта растягиваются в ответном оскале. Ее страсть хватает меня за руку. Стараюсь не замечать жгучего узла этих щупальцев на моем запястье. Харон сигналит и ловит попутное течение. В играх мироздания я - одновременно кегля, застывшая в предчувствии трагедии, и стремительный шар, несущийся ей навстречу.
Над плавящимися крышами мчатся тусклая пурпурная медуза и мрачно одетый утопленник. С дороги! Отягощенные икрой мамаши разбегаются, вяло ворочая мощными бедрами. Брезгливо кривят пухлые губы нам вслед. "Спеш-ш-ш-ши", - змеей шипит ветер в ушах. И отстает, затерявшись в сочных зарослях колючей проволоки. Главное - не отражаться в лужах аквамарина. Тогда перестаешь понимать, где верх, а где низ. От непрерывного мелькания цветов кровь с молоком заливает полотно неба.
Время остывает, повисает липкой янтарной луной. По капле на глаз. И окрестности взрываются едкими радужными разводами. Мы вваливаемся сквозь слюду окна в спасительный сумрак спальни. В обманчивой тишине лишь легкий перезвон бубенцов. Распахиваются мягкие створки смятых простыней. Мальчик косится в наш угол. Знакомая кроткость окружности лица. В затравленном взгляде ужас борется с любопытством. И влажный блеск бледной перламутровой кожи.
- Он идеален! - шепчу восхищенно, любуясь мечтой каждого ныряльщика. Усталые легкие наконец выталкивают облачко пестрого дыма.
