Когда ты бросил нас, мне было семь. Заигралась в тот день с подружками. Салочки-скакалочки. Лишь бы оттянуть приход домой. А там тихо. В углу шуршали салфетки - так плакала мама. И этот шорох страшнее самых громких ваших ссор. "У папы другая семья", - мама часто делилась взрослыми проблемами. Одна вина на двоих.
Папа, прости, я не удержала тебя. Как и ты, в тот миг я ненавидела ее мокрое распухшее лицо. "Прости", - моя беспомощная рука гладила мамины волосы.

Я надеялась, что навсегда потеряла тебя. Что, снова свежий и выбритый, ты больше не принесешь мне мороженое. Наш знак примирения. Как таяли вафельные стаканчики. Как, забывая все, таяла я. Будто и не было твоих запоев.
Со звоном посуды ты возвращался ко мне в кошмарах. Почерком завуча жаловался маме: "Девочка необщительна и невнимательна во время уроков". Виновата.

В семнадцать мы встретились опять. Теперь молодой и сероглазый, ты неплохо бренчал на гитаре и любил курить в постели. "Перестань все время извиняться!" - кривился раздраженно. "Извини", - соглашалась я с хлопающей за тобой дверью.

Потом я сбежала. Изменила адрес и прическу. Стала официанткой в закусочной. Здесь платили за вежливое "прошу прощения".
Но ты всегда находил меня. Похоже, тебя забавляла эта игра. У тебя было столько масок. Ты мог притвориться даже мамой. "Замуж тебе пора, - начинал осторожно, - детей." Я виновато улыбалась. Не срослось.

Помнишь, однажды в темном проулке ты приставил к моему горлу нож? Наверное, тогда я обрадовалась. Пришел меня освободить? Но ты лишь забрал мой кошелек. Я долго корила себя. И поделом, сумерки лучше встречать дома.
Вечерами под окном собирались дворняги с мамиными глазами. Я бросала им котлеты. Возможно, им нужна была моя жалость. "Извините, больше не осталось", - показывала пустые руки. Так заканчивался день.

А каждый Новый Год ты поздравлял меня с экрана телевизора. Говорил об успехах. Уверял, что хвастаться нечем. Обещал, что станет лучше. "Обязательно исправлюсь", - клялась тебе и я. Голос президента - еще один год с тобой.

Я пыталась спрятаться в церкви. Но и там был ты. Распахнул широко руки, будто хотел накрыть. Они прибили тебя к кресту. Это успокаивало. "Покайся, грешница", - убеждал ты, косясь куда-то в угол. Я крестилась и ставила свечи. "Прости и помилуй"...

Сегодня в метро так много тебя. А я непростительно рассеяна. "Старшим надо уступать место", - ты в сердитом платке и с набитой кошелкой. "Конечно. Извините, бабушка", - вскакиваю поспешно. Толпа сжимает со всех сторон. По бедру стекают чьи-то липкие пальцы. Я знаю, что это ты. Потный и румяный от предвкушения. Ты не спешишь. Ведь я твоя игрушка.
Мы мчимся в тоннеле. Окна - черные зеркала. В них бледный загнанный зверь с моим именем. Хоть под окна иди, объедки просить. И вдруг я отчетливо понимаю, что отдала тебе все. Что в следующую секунду, повинуясь похотливому движению твоей руки, я исчезну навсегда. Растворюсь в твоей вине.
Первый раз я смотрю тебе прямо в глаза. Как никогда не смогла бы на кушетке психолога. Видишь на поручне мои побелевшие пальцы? Я по капле выдавливаю тебя из сознания.
У тебя кривая улыбка. Вот-вот оборвется. А на дне страх. "Чокнутая!" - расталкивая пассажиров, ты выскакиваешь из вагона.

"Прощай", - шепчу вслед тебе. Это новое, почти знакомое слово.