Помещение конторой назвать было трудно. Среди лабиринта пыльных шкафов и хаоса картотек для меня расчистили рабочий стол. Ни компьютера, ни прочей современной офисной атрибутики. Только тусклая настольная лампа, да неисчерпаемый запас ручек и бумаги. Ну и, конечно, три моих мучителя: красный, синий и белый. Старомодные и громоздкие, с толстыми жилами проводов, телефоны трезвонили почти каждую минуту, часто одновременно. Прием звонков определялся графиком и менялся ежедневно. Мне лишь оставалось в назначенное время поднять трубку и точно зафиксировать сказанное.

Люди на связь выходили разные: то картавый мальчуган, то алкаш с заплетающимся языком. Пару раз на другом конце звуки слились в протяжный волчий вой. Хотя чаще всего слышался голос пафосный и скрипучий, будто старая пластинка. Декламировала Актриса, как условно назвал ее я, завораживающе. Рецепт пирога в ее исполнении живо вызывал слюноотделения, а описание поз в Кама Сутре напоминало о бывшей подруге.

Однажды по неопытности я уточнил подробности у звонящей. Последовал решительный щелчок, а из кабинета, насвистывая, выкатился начальник. Удар под дых был настолько точным, что я долго корчился на полу. "Считай, что инструктаж ты прошел, - бросил он напоследок, - Контакт с абонентом запрещен". Под конец рабочего дня он аккуратно уничтожал все записи, что только усиливало мои подозрения. Но платили мне неплохо, и я рассудил, что, даже если здесь замешан какой-то шифр, перед законом я чист. "До завтра, босс?" - ехидно спрашивал Сан Саныч каждый вечер, будто угадывал мои сомнения.

Я возвращался. Между звонками играл в слова и, заменяя по букве, выстраивал в уме сложные комбинации. От постоянного трезвона меня спасало узкое окошко, выходящее на задний двор. Не замечая припаркованный там Мерседес, я мог часами впитывать каждую бегущую по стеклу каплю дождя или клочок зелени, нанизанный на лучи солнца. Это стало моей медитацией, помогало сбросить шелуху звуков. "Нет разницы, куда пялиться - в экран компьютера дома или окно на работе," - успокаивал я себя, но с удивлением начал замечать изменения. Как-то раз по телефону мне сообщили, что у муравья два желудка - личный и общественный. Этот значимый факт я втайне отложил для себя, как потом и другие интересные детали.

Катарсис наступил в один из тех зимних вечеров, когда так рано темнело и каждый огонек наполнялся волшебным смыслом. В лобовом стекле автомобиля начальника отражалось окно его кабинета. Внимательно присмотревшись, я вдруг оказался по другую сторону театральных декораций и впервые заметил, как обреченно сгорбившись, Сан Саныч сидит в своей клетке.