Аннотация: Покойники они как живые, только не такие злые.
ИЗ ЖИЗНИ ПОКОЙНИКОВ
Утро на закате.
Здесь утро начинают на закате. Хотя, конечно, бывает, что некоторые тени из бледных и совсем беспокойных выползают на свет божий уже после полудня, когда и солнце еще высоко, да и греет жарко. Но им-то жара нипочем. Им, бледно- бестелесным, все равно, ведь тени эти даже тени не отбрасывают и солнечные лучи проходят сквозь них, как через стекло, ничуть не преломляясь. Вылезут эти тени нетерпеливые, рассядутся на своих оградках, а у кого оградки нет, так на памятниках или даже, прости мя Господи, на крестах своих и сидят. Сидят молча, нахохлившись, задумавшись. Так морозными зимними утрами в ожидании первых лучей солнца на макушках деревьев сидят вороны уныло-печальные и молчаливые.
Да с кем и о чем им собственно говорить, теням одиноким и забытым. Никто к ним давным-давно не ходит, новостей они никаких не знают, а о прошлом и пережитом и так все проговорено уже не раз. И их соседи одну и ту же историю в сотый раз слышать уже не хотят, поскольку выучили ее наизусть.
Это раннее время- с послеполуденного часа до начала заката - лучшее для них, для бледных. Можно спокойно посмотреть на мир божий, поскольку другие тени в этот момент не выходят и не являются укором для них, забытых. Ведь никто не знает, какое из посещений света божьего может стать для тени последним и она окончательно растворится в эфире, исчезнув бесследно.
А вот когда солнце спускается пониже, и светит уж не над головой, а с запада, выходят на свет божий и другие усопшие, сперва те, кто лежит давно и успел отдохнуть от жизни. А на самом ярко-красном закате встают свежие, недавно слегшие. Поначалу все молча оглядываются, словно оценивая погоду и окружающую обстановку, потом здороваются с родными и близкими, а потом и с просто знакомыми и соседями по кладбищу.
Погода не сильно влияет на этот моцион. Когда нет реального тела, а одна только видимость, то и мерзнуть особо нечему, мороз теням не мороз да и дождь их не мочит. Но уж больно странно и непривычно смотрится под проливным дождем или под густым снегопадом сухая покойницкая одежда. Видеть, как капли или снежинки падают на нее, пронзают скорбную ткань мужских пиджаков и женских платьев и, ни на миг не задержавшись, пролетают насквозь, увлажняя и устилая землю- это не для слабонервных. И эта-то странность и необычность кажется и самим успокоившимся не менее дикой, чем показалась бы нам, и потому они не сильно любят гулять в снегопад и дождливо-слякотную погоду. Коль есть неподалеку укрытие в виде раскидистого дерева с мощной кроной могут там собраться для встреч и разговоров, а нет, то и расходятся по своим домовинам раньше обычного. Впрочем, и посетителей-то в непогоду и зимой на кладбище немного, поэтому и на живых не посмотришь. По этой-то причине многие из покойников из домовин после октября и до самого апреля не выходят. Вот если только проведать кого из них в это время родственники приходят или когда рядом новенького хоронить начнут. Тогда подымятся. Но не в сезон на посетителей выходят только те, к кому пришли, а вот на новенького все ближние соседи по кварталу могут придти. Звон лома и лопаты об мерзлую землю для них как сигнал, о еще один! А дождутся церемонии и выглянут на нового соседа или соседку посмотреть. Много ли народу его провожает, да как пышно хоронят, да как выглядит новичок в ящике, да оценить его надо, стоит ли с ним водиться, или лучше игнорировать его или ее напрочь. Но это опять же при условии, что рядом Богданыча нет, а то Богданыч скор на расправу бывает и может при случае обидеть. Смахнет метлой как галку- обидно.
В 13 квартале городского кладбища сразу после полудня поднималась раньше всех баба Глаша на северной стороне, да чуть позже Виктор Васнецов с юго-западного конца. Бабулька была старая. Скончалась на восемьдесят третьем году, как определили едва взглянувшие на нее врачи, "от старости", а Виктор помер относительно молодым, в сорок девять от извечной русской причины- пьянки, захлебнулся в похмельном сне собственной рвотой. И хоть похоронены они были относительно недавно- лет пятнадцать назад, но превратились уже в бледных, практически прозрачных, поскольку никто за эти годы их ни разу не навещал. И если бабу Глашу хотя бы по традиции на 9 день и сороковины пришла проведать сватья ее Вера- теща младшего сына Игоря, то Виктор не дождался и этого. Двадцатилетний сын его Валерка сидел во время кончины и похорон отца в СИЗО, а очередная подруга жизни Галка, проводив сожителя в последний путь, так хорошо помянула его с приятелем Виктора Гришей Сосковцом, что вышедшему через полгода из СИЗО Валерке не смогла даже показать, где лежит отец. Валерка побродил часа два по бескрайнему погосту, почитал, шевеля губами, имена покойников да так ничего и не найдя, отправился пить пиво с приятелями.
Баба Глаша- вся сгорбленная и седая, в мятом коричневом платье,- с трудом, как будто даже кряхтя от усердия, тяжело поднимается из малюсенького бугорка, грозящего впрочем скоро превратиться в ямку, оглядывает заросший участок своей могилы, покосившийся, сломленный посредине крест и, покачивая головой: "ничего не изменилось", поджав губы, переваливаясь с ноги на ногу, обходит свои владения. Обойдя, притормаживает у креста, пытается бестелесными пальцами отчистить загаженную птицами, вырезанную на дереве надпись. Но в очередной раз убедившись в тщетности усилий, посмотрев на высокое еще солнце, задумывается об одном и том же. Ведь просила она сына своего Игоря похоронить ее в деревне на родине. Там бы она точно не была такой одинокой и заброшенной. Там у нее родители, старший брат и младшая сестра, умершая еще в возрасте двух лет лежат, там и другие родные есть: дядья, тетки, двоюродные. Да почитай на треть это их родовое кладбище. Однако сынок родную деревню не любил, особенно когда однажды на свадьбе его двоюродной сестры Катьки Сенчуковой его побили местные мужики за городскую гордыню. Вот и не выполнил Игорь просьбы матери, оставил ее тут в одиночестве, да и сам не ходит, не проведывает, поскольку жена его вторая- Елизавета Константиновна- цаца еще та- свекровку свою терпеть не могла.
Васнецов же, поднимаясь, по какой-то странной, выработанной уже здесь привычке отряхивается и одергивается, вернее, пытается это делать, но безуспешно. Поскольку, как не одергивай костюм, который широк в талии и короток на размер, уже и длиннее он все равно не станет. С костюмом-то вообще прикол вышел, костюм-то сроду не Васнецова, а Гришки Сосковца. Как только Виктор преставился и зашел вопрос о похоронах, Григорий подкатил с пузырем к Галине и убедил ее хоронить друга не в васнецовском лучшем костюме темно- синем с отливом, купленном за неделю до смерти и ни разу ненадеванном, а в его, Григория, темно- сером, тоже почти неношеном. Костюм и правда одевался Гришей два или три раза, но и за эти считанные разы у пиджака пола на уровне ягодиц была прожжена сигаретой, а подкладка возле внутреннего кармана была измазана протекшей шариковой ручкой, а так костюм был хоть куда. Брюки вот абсолютно целые, правда для Витька коротковаты, ну так все равно его сердешного в гробу простынкой накроют. Грише в таком, с дыркой на чуть пониже поясницы, ходить было несподручно, а Витьку лежать в ящике- самый раз. Лежать- то он как раз на спине будет, дырки и не видно, и во внутренний карман покойный тоже не полезет, подкладку с синим пятном не распахнет. А что рукава коротковаты, так и их он под простыней- саваном скрещенными на груди держать будет. В общем, убедил Галку, отнесла она в морг Гришкин костюм. А на новый, темно-синий, они поминки справили.
И вот теперь, выйдя на свет божий, Виктор то штаны спадающие подтягивает, то костюм за полы вытягивает. Болтается он на нем, поскольку Григорий имел намечавшийся пивной животик, а Васнецов худой, да и ростом Сосковец был на полголовы ниже.
Убедившись, что рукава со штанинами за сутки не выросли, Виктор в несколько широких энергичных шагов обходит небольшую вмятину в земле- след от его захоронения- и, дойдя до заваливающейся набок плиты-ромба из бетона, временно заменяющей памятник, сплевывает от огорчения. Вернее, пытается сплюнуть. Огорчение его понятно: поднять плитку сам он не может, очистить от глины, забившей надпись, тоже. По оставшейся от жизни привычке он похлопывает себя по карманам в поисках папирос и спичек, потом вспомнив, что уже 15 лет не курит, садится на корточки и задумывается. Сколько у него осталось таких дней? До полного исчезновения.
Между тем солнце продолжает свой путь по небосклону и на сцене появляются новые персонажи.
Первыми показываются старички Семен Иванович и Иван Семенович, лежащие рядом с главной аллеей. Оба невысокие, поджарые, в похожих черных костюмах, только у Ивана Семеновича зачем-то еще и галстук на шее, хотя он по жизни отродясь их не носил. Оба мужичка деловые, хозяйственные, и могилки у них всегда прибранные, ухоженные. Видимо их хозяйственность передалась и детям, и даже внукам, которые за могилами следят, часто навещают и регулярно приводят в порядок. В шутку их называют комендантами общежития N13. И как - то так получилось, что Семен Иванович вроде как отвечает за южную часть квартала, а Иван Семенович- за северную, а границей между ними является место успокоения Маргариты Леопольдовны. Хотя, назвать просто могилой такое сооружение язык не поворачивается, но и на мемориал оно пока не тянет. Не хватает каррарского мрамора и бронзы. Обтянутая чугунными цепями корабельного размера, выложенная белой гранитной плиткой площадка спокойно могла бы вместить трех постояльцев, но лежит там одна Маргарита. Она знает, для кого здесь сохраняются места, но не говорит, она вообще редко разговаривает с окружающими. Не считает нужным.
Обследовав сначала свои могилы, старички-коменданты обходят и "вверенные" территории, проверяя, не появилось ли новых ям под новых жильцов, да насколько замусорен квартал. Потом они встречаются посредине, у хором Маргариты Леопольдовны, там как раз рядом могила третьего их приятеля- Федора Николаевича, еще одного такого же старичка, и уже там втроем с хозяином, сев на лавочку возле столика, начинают делиться видами на урожай. Ну а что, весьма животрепещущая тема для того, кто давно ни в чем не нуждается и ничего не ест. Но, с другой стороны, надо же им о чем-то разговаривать, а эта тема бесконечна. По весне, пришедшие навестить их дети и внуки, появляются с невольными мыслями о новом садово-огородных сезоне, так что старички в курсе того, что и где они сажают, что и как планируют делать. А потом покойникам остается только следить за погодой, и уже можно делать прогнозы, как неожиданные заморозки в июне или затяжные дожди в июле и августе скажутся на созревании томатов и огурцов.
Затем и другие постояльцы квартала появляются. Поднимаются поглядеть на белый свет, да на соседей. Большинство из них одиночки, попавшие в 13 квартал просто потому, что именно этот участок осваивали на кладбище в момент их смерти, но есть здесь уже и семейные захоронения на 3-4 персоны. Например Наговицыны- Ивановы и Антиповы. Первых вообще даже пятеро. И первым из Наговицыных появился здесь Василий Сергеевич, участник войны, труженик, член КПСС с 1943 года, скончавшийся на 75 году от сердечного приступа. Затем через два года на щедро захвачено- огороженной земле, поселился его сын Валерий Васильевич, умерший через два года после отца от отравления суррогатным спиртом "Рояль". Очень популярный напиток был в начале девяностых годов. А еще через три года скончалась от множества болезней внутренностей и Галина Владимировна Наговицына- мать Валерия и вдова Василия Сергеевича. Затем был перерыв в четыре года и вскоре семейный участок пополнился Сашкой Ивановым- восемнадцатилетним балбесом, погибшим от передозировки какой-то дряни, которую ему подсунули под видом герыча. Сашка был внуком Наговицыных старших и племянником Валерия. Ну и совсем недавно рядом с Сашкой была похоронена и его мать Мария Иванова, урожденная Наговицына.
Но, несмотря на свою многочисленность, авторитетом семейка не пользовалась. Если к старшим Наговицыным еще могли относиться с уважением, то молодое поколение клана кладбищенская публика не уважала. Надо заметить, что здесь, на кладбище, был весьма своеобразный критерий, по которому распределялись ранги покойников. Важно было не столько даже, кем ты был в жизни, а то, от чего умер и как умер, как тебя хоронили и часто ли ходят проведывать. Причем, если приходят не только родственники, а бывшие знакомые и сослуживцы, то это значительно повышает авторитет лежащего, поскольку информация, полученная от не родственников, была наиболее ценной.
И когда Валерий и Сашка попали сюда незаслуженно, сгорев по- черному от наркотиков и водки, а неприятно выглядевшая в результате предсмертной болезни Мария ( у нее сильно распухли ноги и она практически не могла ходить), беспрестанно ругалась с братом и родителями, защищая своего избалованного, непутевого сынка, то тут даже авторитет Василия Сергеевича ничем не мог помочь.
Кстати, так и неизвестно, кто, когда и на каком основании определил от каких болезней и от каких причин умирать престижно, а от каких нет. Вот почему-то сердечно-сосудистые болезни и некоторые иные- престижны, а к примеру алкоголизм и наркомания - нет. Сгореть от дифтерита, воспаления легких и гриппа нестыдно, а сгорать на пожаре или утонуть в воде, особенно по своей вине, по своей глупости- не рекомендуется, ну не воспринимается это местной публикой. Не любит она и сильно поврежденных, изувеченных. Почему так, а не иначе - непонятно. Кто завел эту мораль- неведомо. Но только все ее здесь придерживаются. Может, это просто диктат большинства? Говорят же, что наибольшая смертность именно от сердечно- сосудистых и раковых заболеваний. Может поэтому такими усопшими и заводились такие порядки? Как-то в начале- середине 90-х случился на кладбищах наплыв бандитов, убиваемых в криминальных разборках, но не пышные похороны, не величественные памятники из мрамора и гранита не позволили им занять престижные места в обществе покойников. Не приняли их с почетом. Воры и налетчики попытались было сменить масть, погоношиться - а не тут- то было, тень ведь второй раз не убьешь, не ударишь, следовательно не запугаешь. А тут еще Богданыч со своей метлой вмешался, быстро самых ретивых смел по ямам. С Богданычем-то шутки плохи. Так что осталось все по- прежнему.
Другое большое семейство Антиповых состояло из трех персон: Александр Васильевич тоже фронтовик, музыкант- трубач, скончавшийся от благородного рака, супруга его Инна Сергеевна- служащая по финансовой части, умершая от тромба в сердце из- за диабета и их старший сын Георгий, инженер- химик, отошедшей в мир иной в возрасте чуть за пятьдесят из-за такого же тромба , но по какому-то варикозному заболеванию. К этой семье претензий у мертвой общественности не было. Все чинно, благородно. Престижные болезни, приведшие к концу, приличные похороны, многочисленные родственники, посещающие могилы. Не только трое еще оставшихся в живых детей Александра Васильевича и Инны Сергеевны посещали их, а даже внуки, а и иногда правнуки и внучатые племянники.
А если еще учесть, что у Инны Сергеевны было два лица... Такое бывает с тенями, если фото на памятнике не совпадает с посмертным образом. Умерла- то Инна Сергеевна уже в возрасте, на 70 году, а на памятнике фотография, где ей еще и сорока нет. Это младший сынок догадался. Когда думали, какой памятник матери ставить, он и предложил: а давайте, говорит, матери красивое фото на камень повесим, вряд ли она всегда мечтала выглядеть так, как выглядела перед смертью- измученной диабетом. Женщина, все-таки, пусть на памятнике выглядит молодой и красивой. Георгий- он тогда был еще живым и самым главным в роду- идею одобрил, да и другие дети возражать не стали. И вот теперь Инна Сергеевна при желании может выглядеть по-разному, когда помоложе, когда постарше. И многие другие покойные женщины ей завидуют. Кто и когда решил, что надо вешать последнее фото умершего - не известно, но многим из покойников это не нравится.
Есть на 13 квартале еще несколько родственных могил, но там только по двое лежат, обычно муж и жена, да только вот Васильевы еще- мать и дочь, погибшие в автокатастрофе. Обе молодые: матери так тридцати пяти не исполнилось, а дочери всего восемь было...
А вот навещают их наоборот седенькие бабушка с дедушкой. Ходят часто, несколько раз в год, цветочки сажают красивые, сорняки выпалывают. Очень чистенькая и аккуратная могилка у Татьяны и Катеньки Васильевых. И только вот муж и отец, сидевший за рулем того злополучного автомобиля, был здесь только два раза. Давно, еще в самом начале. Теперь не ходит, ведь он живет в другом городе, у него уже давно другая жена, дочка другая и автомобиль тоже другой - новый, красивый и дорогой, с подушками безопасности...
А еще в 13 квартале есть "коммунальная" могила. Коммунальными, по аналогии с квартирами, прозвали могилы на несколько хозяев. В них лежит более одного покойника. На старых кладбищах такое не редкость, когда из- за нехватки мест в одну могилу кладут другого умершего, обычно родственника, чаще так супругов хоронят. Но это- то кладбище относительно новое, места пока много, хорони - не хочу. Тем не менее, имеются, однако, несколько могил, где похоронены по два человека, и вовсе даже не родственника. Да и похоронены-то незаконно. В беспредельные 90-е годы иногда так прятали убитых в разборках бандитов. Вот и на южной стороне 13 квартала случился однажды такой казус: в подготовленную могилу почетного железнодорожника, члена профкома, партийца, награжденного знаком 50 лет в КПСС Александра Александровича Савушкина накануне похорон по указке могильщика Парфентьева С.А. методом углубления был закопан труп Соколова Ивана по кличке Гмыза. А утром, ничего не подозревающие родственники Савушкина опустили в эту же могилу гроб с Александром Александровичем. Получилась "коммуналка". Соколов Иван, дважды судимый за разбои и кражи, погибший от множества пулевых ранений в бандитской разборке, устроен был сюда своим бригадиром по кличке Орлик, который был с детства знаком со Славкой Парфентьевым- учились они в одном классе. Вот и воспользовался этим знакомством криминальный авторитет, подселив сначала на 13 квартал Гмызу, а чуть позднее еще двоих таких же покойничков, но уже, слава богу, в 27-й квартал. Да еще двоих Парфентьев помог спрятать по просьбам других людей, впрочем, таких же, как Орлик, бандитов. Потом, правда, Парфентьева самого убили. Не понятно кто и за что. Но на этом незаконные подселения на Городском кладбище закончились. Да и эпоха сменилась, кровавые криминальные переделы если не прекратились, то случались реже и прятать убитых стали меньше.
Жильцы коммуналки, как и полагается, не ладят. Старенькому железнодорожнику много гулять не хочется, он выйдет, проковыляет вокруг холмика, убедится, что все в порядке, да опять на боковую хочет, а нельзя, не может он занять своего места, пока Ванька- Гмыза не вернется и своего нижнего места не займет. А тот, паскуда, темноты дождется, когда между кварталами путь открыт, да и уходит то к корешам на 27, то еще куда, а то и к Орлику на 8-й участок, бойцы, понимаешь, вспоминают минувшие дни. Бригадира тоже года два как схоронили на этом же кладбище, но уже как человека: недалеко от выхода и рядом с главной аллеей. У Орлика и камень (памятник) с портретом в полный рост, с ключами от БМВ в руках, да и бугор мрамором отделан. Не всякого генерала после смерти так упаковали.
Ну и пока Гмыза таскается по друзьям, бедный старичок мается, ждет злодея. Он даже пытался на соседа Богданычу жаловаться, тот на удивление выслушал, обычно он с контингентом не церемонится, чуть что, сразу метлой смахивает, а тут стоял, слушал, наверное, тверезый был. Выслушал, значит, поковырял прокуренным ногтем в зубах и, сплюнув, объяснил, что понимает все неудобство, но выкапывать Гмызу не станет. Куда он этого хмыря, этот неучтенный труп денет? В другую могилу запихнет? Не он же так удружил Савушкину. Парфентий, что устроил это безобразие, сдох давно и сам закопан где-то на другом погосте, его что ли звать? Не помог, одним словом.
Иногда, назло постояльцу Александр Александрович мстит и просто не выходит на прогулку. Ванька злится, ругается последними словами, а ничего сделать не может. Пока верхний не выйдет, нижнему тоже ходу нет. Так вот они и живут в своей коммуналке -ругаясь и ненавидя. Одна надежда у старика, что растает Ванька, забытый всеми, раньше него. Но тот, хоть изрядно потускнел, держится, видно есть кто-то, кто его еще помнит, и приходит на это кладбище.
Дела дневные.
День здесь начинают в сумерках, иногда в розовых от заходящего солнца, иногда в серых от пасмурного неба.
Все, кто хотел прогуляться, уже вышли и заняты кто чем. Хотя, если честно, то занятий у обитателей погоста немного: либо прогулки вокруг могилки на своем участке и по узеньким проходам между чужими владениями, либо походы в гости и беседы на ненадоевшие темы. Общественно-полезным или индивидуально-выгодным трудом тоже не займешься- тени бессильны, и, хотя вроде бы ногами двигают, и ручками машут, но на самом деле никакой энергии не вырабатывают, так только видимость одна у их движений. По этой причине ни тебе чтения газет- в руках лист не удержишь, страницу не перевернешь, ни тебе радио с телевизором. Во -первых, их просто здесь нет, а если бы даже и были, то включить или выключить никому из обитателей кладбища было бы не под силу. Нет здесь и танцев, ввиду отсутствия музыки и возможности прикасаться к партнеру или партнерше. Хотя музыка все же порой бывает- оркестрики в основном играют, но уж больно минорные мелодии в их исполнении звучат. Да и такая музыка с каждым годом все реже и реже звучит. Вот только если военных хоронят, то тогда еще традиции соблюдают, а среди гражданских, только официальных лиц оркестром сопровождают. А простой народ сейчас ложится на вечный покой в тишине.
Впрочем, есть здесь одно развлечение доступное всем, заменяющее собой и телевизор, и радио, и чтение газет- смотреть на последних посетителей кладбища и задержавшихся могильщиков.
Тут надо сказать, что в большинстве своем люди живые теней усопших видеть не могут ни при каких обстоятельствах, но некоторые чувствительные натуры, особенно женщины, каким-то седьмым чувством могут ощущать взгляды теней, что в общем-то и является объяснением возникающего на кладбище у этих граждан и гражданок необъяснимого беспокойства, порой переходящего в страх. Абсолютно беспочвенный, кстати, поскольку желания испугать задержавшегося путника ни у кого из усопших в принципе быть не может и не бывает. Для них проходящий мимо человек- просто кладезь информации о мире живых. Это все равно, как для нас живущих интересный репортаж о жизни другой страны. Ну а если это еще и женщина, да, не дай бог, и молодая, то у обитательниц тех кварталов, где она прошла, будет долгая тема для разговоров, о ее нарядах, о модах вообще и о том, что эти самые обитательницы носили ее возрасте и чего не одели бы никогда. А кто-нибудь из мужской половины крякнет и затянет байку, что вот в таком-то лохматом году была у него краля, ну точь в точь, как эта прошедшая мамзелька.
Про задержавшихся могильщиков таких разговоров не ведут. Чего обсуждать по рабочему одетых мужиков, часто небритых и полупьяных. Никто ведь в смокинге или фраке могил не копает. Хотя во время криминальных боев случалось, что коммунальные могилки под покровом темноты, в самый разгар покойницкого дня, готовили крепкие парни в кожаных косухах. Но те времена прошли, и теперь в обжитых кварталах копанием могил занимается исключительно местная кладбищенская бригада под управлением Юры Сидоренко, а на новых участках там вообще "Белорусом" копают траншеи. Только изредка Сидоренко разрешит чужакам вручную выкопать могилку, обычно, если родственников подселяют и имеются желающие долбить землю. Но сидоренковские копают с утречка, когда усопшие отдыхают, а вот чужаки, бывает, начинают попозже, после обеда или вообще часиков в пять. Их- то и интересно смотреть.
Соберутся обитатели квартала вокруг работяжек, рассядутся, кому где удобно и лучше видно, и молча смотрят, как торопливо, стараясь успеть до темноты, мужики метают землю из ямы наверх, помогая себе где ломиком, а где и матерком. Потом, если есть несколько минут, обязательно вскроют бутылочку. Пьют по очереди, стакан-то почти всегда один, плохо закусывают, в лучшем случаем огурцом или бутербродом с дешевой колбасой. Допив водку, прячут пустую бутылку где-нибудь в ближних кустах или возле чьей-нибудь заросшей ограды,(что иногда служит поводом для раздора между усопшими: "Чегой-то твои мужики свой мусор под мою оградку схоронили!?") и, быстро-быстро собрав вещи, под негромкие разговоры идут на выход.
Свежая могилка- это знак, это значит, что уже на следующий день в яму положат новенького и после некоторого карантина можно будет с ним пообщаться.
Но вот солнце уходит за горизонт, и сумерки быстро сгущаются до тьмы.
В это время открываются ворота между кварталами. На самом деле никаких ворот нет, и тени их не видят, но при дневном свете усопшим перейти из одного квартала в другой почему-то нельзя, ну невозможно и все. Ну не получается ни у кого. Это тоже самое, как правило насчет почетных и непочетных болезней. Правило действует, а кто и почему ввел- неведомо. И здесь тоже самое, как стемнело - ходи где хочешь, рассвело- сиди на месте. А еще говорят, что самые оглашенные тени при темноте даже за ворота кладбища выходили. Говорят, получалось даже вдоль дороги в сторону городских огней идти. И некоторые даже на места прежнего жительства добирались, их там за приведений принимали. Но, кто именно ходил и с каким результатом, выяснить никак не удавалось, а те, кто при свидетелях с кладбища пытался уйти, уж быстро как-то возвращался. Возвращались смельчаки молчком, никак не объясняя неудавшихся своих попыток побродить. Бытовало мнение, что то ли страх какой охватывает за территорией погоста, то ли беспокойство какое, жуткое, но уходить далеко никто прилюдно не решался. Зайдет такой смелый за поворот, исчезнет из виду за деревьями, да глядь- уже обратно плывет, перебирая по привычке ножками. Да и собственно, что им, вернувшимся, рассказывать, если сами не знают, зачем и куда, собственно, уходили? Что там делать тени среди живых, среди людских огней?
Прогулки же внутри погоста совершаются в ознакомительных целях или для встреч с былыми знакомцами. Кладбище большое и на нем можно встретить и бывшего соседа, и бывшего сослуживца, и даже былую любовь.
Единственно, что требуется от гуляющего,- это вовремя вернуться, до закрытия ворот между кварталами. Никто еще ни разу не опоздал к этому времени, все возвращались вовремя, но почему-то ходит негласное мнение, что невернувшемуся грозят какие-то кары. Какие, никто не знает, да и что можно сделать тени? Если только растворить окончательно, но абсолютно неизвестно, кто и как проведет сие возмездие.
Вечер и ночь.
Ну коли утро на закате, так вечер должен быть на рассвете. Но нет, у мертвых сутки по- иному устроены. Вечером считается третий час после полуночи. Зима ли с долгой темнотой, макушка ль лета с краткими ночами, но в третий час по полуночи словно будильник срабатывает какой. Причем вся эта галиматья живых с переходом на зимнее и летнее время, декретные часы и прочие поясно-временные эксперименты не учитываются. Время одно и, как говорят тени образованные, связано скорее с астрономией. Вроде как от движения Луны по небосклону или от расположения звезд зависит- тут мнения разные.
Кто и как подает этот сигнал о начале вечера - неведомо. Вроде и сигнала звукового нет, и вспышек каких-то особенных на небе и в воздухе не наблюдается, но чувствуют вдруг тени, вот он пошел этот самый третий час, и все знают, что пора, пора заканчивать пребывание на поверхности.
Таким образом, у усопших все наоборот. Летом "день" короче, темнеет-то поздно, а "вечер" начинается строго по расписанию, а зимой должен быть длиннее, в связи с быстрым наступлением темноты. Да вот только толку от этого нет, если учесть, что зимой обитатели кладбища вроде как в спячку впадают, из могил почти не выходят, не гуляют и не общаются.
Итак, с наступлением погостного "вечера" разбредаются тени по своим местам, обходят по обычаю могилки и тихо, не прощаясь друг с другом- прощаться не принято, отходят на отдых. Последними опять самые блеклые и почти невидимые. В 13 квартале это либо баба Глаша, либо Виктор Васнецов.
Ну а "ночь" кладбищенская - это когда у всех живущих день. Все тени отдыхают и на свет божий не показываются. Исключения редки и связаны с одним событием- с похоронами. Вот если совсем рядом копают могилу или хоронят новенького, то ближайшие соседи, словно разбуженные этой процедурой, могут подняться и посмотреть на действо. Опять же если Богданыча рядом не окажется. Он теней не жалует, особенно днем. Либо метлой смахнет, либо тряпкой, а те люди, что хоронят, видят только заботливого могильщика, вот он вроде паутину с креста смахнул, вот как будто портрет на памятнике протер, и неведомо им, что это он любопытных теней по местам разгоняет.
Богданыч.
Богданыч- он не тень, он живой. Числится то ли смотрителем кладбища, то ли разнорабочим. В общем, не начальник. Появился вскоре, год на второй или третий после того, как это кладбище заложили. И не уходит. Пятерых директоров пережил, под шестым работает, и ни у кого из них не поднялась рука его уволить, хотя грозились все шестеро. Грозились за извечное Богданыча пьянство. А пьет, надо сказать, Богданыч исправно, каждый божий день, и где только деньги находит. Один из директоров даже по полгода пытался ему денег не давать, следил сам и других подчиненных заставлял следить, чтобы от посетителей Богданыч спиртное не получал, думал, ну если пить не бросит, так хоть уволится. Не вышло. К вечеру Богданыч как всегда подшофе, а об увольнении даже не заикается. Плюнул и этот директор, тем более, что по работе к смотрителю особых нареканий не было, главное, в приезд комиссий успеть спрятать его подальше от начальственных глаз или убедить уйти домой.
Ну а почему бы Богданычу собственно и не пить, ежели в отличие от всех прочих живых граждан он каждый божий день видит тени умерших. Никто не видит, а он каждый день. Мало того, так он еще и общаться с ними может. Ну и попробуй расскажи об этом кому-нибудь, так быстро управу найдут, загремишь в психушку. А в психушке Богданычу не понравилось, причем оба раза. Доктора какую-то гадость выписывают, от которой дуреешь, а санитары, если не так что сказал или взгляд не понравился, бьют зло и больно.
Вообще-то, в первый раз в дурку Богданыч попал с "белочкой", ему тогда только тридцать было и звали его просто Сергеем Богданычевым. С женой своей первой Серега тогда развелся и на радостях от этого факта запил. Надо же, как свезло- одним махом от двух гадюк избавился, от жены и от тещи. Неделю радость обмывал, пока не померещилось ему, что в жилище его, а жил он в доме- малосемейке, пожар. Костер какая-то зараза прям посреди комнаты развела! Он, не будь дураком, краны-то в душе пооткрывал и давай огонь заливать, тазиком носит и на пол льет. А тут буквально через пару минут в дверь его блока ломиться начали. И орут из-за двери визгливыми, как у мартовских котов голосами, дескать у них с люстры уже капает, пусть он прекращает потоп устраивать. Но Богданычева не проведешь, он же знает, что это те самые люди, которые пытались его сжечь. Он тазик отложил, но краны не закрыл и затаился в туалете. Там его и нашли вызванные нижними жильцами ребята из МЧС. А уж эти- то и пригласили медиков из психбольницы.
Подлечили Серегу хорошо, с год он держался, совсем не пил, ни капельки. Да вот только случилось, что помер хороший человек- Веткин Марк Семенович, мастер участка, где работал Богданычев. Провожали Веткина в последний путь как заслуженного человека: речи над гробом, оркестр заводской играл, когда из заводского клуба выносили, венки, цветы, народу много на двух автобусах провожать в последний путь поехали. Да и на кладбище, невзирая на национальность покойного, как полагается по русскому обычаю, правильно помянули. С водкой и бутербродами.
Серега до этого момента держался, долго не пил, а тут решился. Хоронили-то в январе, морозище градусов двадцать пять, если не более, а он взмок, как собака, пока гроб с покойным мастером по узкой и извилистой дорожке среди сугробов тащили. Где вчетвером можно было пройти, там еще ничего, а как с широкой аллеи вглубь шагнули, там уже по двое надрывались по узкой-то тропе, а кое-где через чужие оградки домовину даже на руках перетаскивать пришлось. Успенское кладбище старое, да шибко тесное. Ко всему еще и обулся-то Богданычев в этот день по городскому, в ботиночки, кто же знал, что на кладбище снега по пояс. Он раз двадцать в снег по колено и выше проваливался, вот треклятый и набился ему в ботинки, да и начал там таять. Простыть на таких похоронах, как два пальца ... намочить. И когда дочь Марка Семеновича протянула Сереге стопарик с аппетитным зеленным огурчиком поверх хлеба, Богданычев подумал: Марк был мужик правильный, даром, что еврей. И Серегу защищал не раз, когда его за пьянку наказывать хотели, да и в лечебных целях неплохо было бы защититься водкой от простуды. Взял Сережа стопку и замахнул, как обычно, одним глотком.
Хорошо пошла, аж слезу выбила. В желудке стало тепло, и тепло это, казалось, начинало распространяться по всему озябши - вспотевшему организму.
Смахнул Богданычев слезу, закусил бутербродом, огляделся по сторонам и чуть не оторопел: народу- то на кладбище чуть не вдвое больше стало! Когда только подойти успели? Уж не двоится ли ему? Но со стопки такое невозможно, вон Валька Огонек стоит- токарь с мехучастка. Одна стоит, не раздваивается. А вот старушка у нее за спиной, древняя, согбенная, откуда взялась, такая за ними по сугробам не шла, да и одета бабка слишком легко для морозной погоды - шерстяной сарафан и платочек на голове, и никакой шапки и верхней одежды. А рядом с Петькой Буровым стоит полненький старичок лет 60-ти и тоже без пальто и шапки, в одном черном парадном костюме. Стоит и внимательно так разглядывает покойного, с большим таким любопытством. А когда Сергей посмотрел на ноги старичка, то изумился еще больше. Ну то, что обут он был в легчайшие полуботинки, абсолютно неприспособленные для зимы, это мелочь. Страшно было другое: достаточно полный дедулька стоял на сугробе не только не проваливаясь в снег, а даже не оставляя видимых следов на его поверхности. И таких не по - зимнему, но траурно одетых граждан вокруг могилы собралось человек двадцать. Мало того, часть из них весьма фривольно и нагло взгромоздились на ближайшие оградки и памятники. Серега, в то время относительно не старый, и то не смог бы так стоять на тонкой трубе оградки, как стояла позади родных покойного и даже не качалась высокая женщина лет пятидесяти пяти.
Пытаясь хоть как-то понять происходящее, Богданычев потряс головой и спросил у стоящего рядом Бурова:
- Петя, ты их видишь?
- Кого?- явно непонимающе переспросил Буров.
- Этих...- Сергей замялся, не зная, как объяснить,- ... в пиджаках и платьях?
- Я тоже в пиджаке, - меланхолично сообщил Петр- и...
Далее он понес нудную историю про то, как жена утром заставляла его одеть этот пиджак, но Богданычев его больше не слушал, поскольку незваные пришельцы похоже поняли, что их видят. На лицах тех из них, кто смотрел на Серегу, появились смущенные, как бы виноватые улыбки. Так улыбаются начальству, когда не знают, чего от него ждать: поощрения или разноса. Но Сергей не чувствовал себя тогда еще начальником.
Зато так, похоже, чувствовал себя сухонький поджарый мужичок в валенках и телогрейке с метелкой в руках, явно из кладбищенских. Он не появился внезапно из неоткуда, а неторопливо пришел по тропинке вместе с опоздавшими заводчанами и землекопами. Меланхолично, не произнося ни слова, он метелкой стал обмахивать оградки и памятники, да так ловко, что несколько зазевавшихся зрителей из числа траурных сразу куда-то стали исчезать. Вскоре вокруг гроба, поставленного на две принесенные табуретки, остались лишь знакомые Богданычеву заводчане. Только высокая женщина, стоявшая за спинами родных Марка Семеновича, по-прежнему возвышалась как монумент, чуть заметно балансируя на стальной трубе.
Мужичок с метелкой, случайно оказавшийся рядом с Богданычевым, прокашлявшись, спросил:
- Земляк, закурить не найдется?
Сергей кивнул головой и протянул подметальщику вскрытую пачку "Примы". Когда тот затянулся, спросил:
- А ту бабу чо не трогаешь?
- Да бог с ней, это жена покойного,- машинально ответил кладбищенский.
- Жена Веткина?- изумился Сергей- Так он же, вроде, вдовый был!?
- Ну так это его вдова и есть. А может уже и не вдова...Черт их разберет, кто они теперь друг другу.
И мужичок внимательно посмотрел на Богданычева.
- Э-э, браток, так ты из наших, раз ее видишь.
- Кого ее?
- Да покойницу.
И явно не докурив, мужичок загасил сигарету об желтый ноготь большого пальца, после чего по протоптанной тропинке торопливо пошел прочь.
"Что за бред", - подумал Сергей и когда ему протянули вторую рюмку с водкой, замахнул ее уже не раздумывая.
После второй рюмки женщина исчезла, не видать было и мужика в фуфайке. И Богданычев уж совсем было решил, что ему все померещилось, как стали на закопанную могилу мастера укладывать принесенные венки. Сергей подошел к ней поближе, в последний раз взглянуть на фото на памятнике, собираясь после этого идти к автобусу, и снова оторопел. Ему вдруг стал виден соседний памятник.
"Веткина Эльза Самуиловна"- прочел он машинально. С портрета на него смотрела женщина один в один похожая на ту, которую не стал прогонять маленький метельщик.
На поминках Сергей глушил одну рюмку за другой и ничего не ел. Хмель тем не менее не брал. Уходил с поминок как трезвый, сосредоточенный и задумчивый. По дороге домой купил еще водки. Дома налил стакан, хотел было его взять и поднести ко рту, но в этот момент отключился. Прямо за кухонным столом.
После чего опять стал пить.
Да и как тут было не пить, когда покойников почитай каждую неделю видишь. Он то думал, что они все на кладбище, а в городе-то их нет. Но оказался неправ!
Сперва он увидел бабку Аглаю. Заскочил как-то к матери в надежде на опохмелку, но та денег не дала, показывая на гору накопившейся после посещений сына водочной посуды. Серега понял все по-своему, собрал пустые бутылки и пошел их сдавать в приемный пункт. И вот тут-то на площадке четвертого этажа увидел соседку, эту самую Аглаю. Бабка стояла возле своей десятой квартиры и смотрела на лестницу, как будто ждала кого-то, кто должен был к ней подняться.
Серега с ней поздоровался, а та молчит, хотя на Серегу взглянула. Она и раньше не очень-то с ним в беседы вступала, но все равно что-нибудь бурчала, типа: "Эх, опять нализался, горе матери". А тут молчком взглянула и проскользнула в свою дверь.
Что-то не понравилось в этом Богданычеву, но что, он сообразил только получая мятые червонцы и мелочь от приемщика Кузи. Аглая вошла в квартиру, не открывая двери! Прямо через доски. А еще не было шума шагов, да и обычного костыля она в руках не держала.
Сергей поначалу сомневался, мало ли что увидишь с похмелья. Однако же, когда он с пузырем возвращался к матери, чтоб вернуть сумку, то застал у Аглаиных дверей двух ее подруг: тетю Стешу и тетю Веру. Женщины настойчиво звонили в дверь, а рядом с ними стояла сама Аглая и грустно на них смотрела.
- Кого потеряли, бабули?- достаточно вежливо поинтересовался Сергей.
Тетя Стеша то ли фыркнула что-то, то ли пробурчала себе под нос чего-то, она тоже не сильно любила пьющего Богданычева, у самой муж был пьяница, а тетя Вера оказалась разговорчивее и сообщила, что второй день не видят они Аглаи Семеновны. Гулять не выходит, в магазин не пришла, уж не заболела ли?
Посмотрел тут Сергей на бабку Аглаю и вдруг понял, что это не человек стоит, а тень его. И не стоит, а как-то висит в воздухе, не касаясь бетонного поля. И вспомнился тут ему маленький мужичок с метелкой с Успенского кладбища, взмахнул Богданычев пустой матерчатой сумкой, что нес матери, в сторону тени Аглаи Семеновны и та вдруг провалилась сквозь закрытую дверь.
Усмехнулся Серега и сказал:
- Так умерла ваша Аглая, под дверью лежит, потому и не открывает.
- Типун тебе на язык,- прорвало тетю Стешу.
- Типун, не типун, а вызывайте участкового и слесарей из ЖЭКа.
Почувствовав возможность раскрутить мать если не на выпивку, так на закуску, он чуть ли не с порога ей сообщил, что зря она на него ругалась, повод для выпивки у него есть. Помянуть надо усопшую бабку Аглаю. Мать не поверила, потом запричитала, а потом - таки достала для сына селедки и кислой капусты.
Участковый чуть было не прервал это поминальное возлияние Богданычева. Дело в том, что тело Аглаи Семеновны действительно лежало возле самого порога и поэтому долго не могли открыть дверь. Труп мешал ее распахнуть. А поскольку сообщил об этом факте Сергей, то милиционер заинтересовался, а откуда этот случайный пьяница мог об этом знать и начал задавать дурацкие вопросы. Шерлок Холмс выискался! Лучше бы за пацанвой в своих дворах смотрел, а то они в такие стаи сбиваются, что их взрослые мужики боятся.
Тут еще сам Сергей признался, что сделал такой вывод потому, что бабка была в уличной обуви, а не в домашних тапках. Ясен пень, что милицейский интерес к рассказу после знания таких тонкостей стал перерастать в подозрение. Не случалось ли Сергею заходить в квартиру к погибшей и не виновен ли он в ее смерти. Но эксперты установили, что бабка умерла в пятницу утром, а у Сергея на это время было железное алиби, он в пятницу был на работе, и там его видели куча народу. Да и справка патологоанатома была в пользу Богданычева. Старушку сморил инсульт, вещи в квартире не пропали, так что Сергей отделался нетяжелым испугом.
Еще серьезней его напугал второй случай. По весне уже, в ясный солнечный день, возвращаясь к себе домой, проходил он мимо приготовленного под снос старого двухэтажного здания. Шел почти трезвый, предвкушая, как выпьет дома пива, которое нес с собой, и посмотрит по телеку хоккей. Но тут его внимание привлекли неясные фигуры, мелькнувшие в дверном проеме заброшенной двухэтажки. Они энергично шевелились в полутемном подъезде. "Разборка что ли?"- успел подумать Сергей и в момент, когда он поравнялся с дверями, фигуры словно вывались из подъезда. Их оказалось трое. Один против двух. Тот, что был один, в рваной, покрытой бурой пятнами одежде зло сказал:
- Так вам, сукам, и надо, на хрена меня черенком били и отверткой искололи.
Сергей решил прибавить шаг, по части драк он заметно уступал мастерам кун-фу и карате из зарубежных фильмов, поэтому в чужие махаловки предпочитал не ввязываться. Тем более в драки грязных бомжей, а вся трое явно были из их числа.
- Пшел вон! Чмо!- отвечал один из двоих его оппонентов.
И мужики вроде как попытались затеять потасовку. Но ничего у них не выходило. Руками и ногами они размахивали бодро, а удары явно не получались.
"Бой с тенью",- подумал, ускоряясь, Богданычев,- "бой теней! Да это же покойники!"- сообразил он и притормозил.
Самому проверять было боязно, но интересно.
Заметив остановившегося мужика один из троицы, тот что поздоровее и с более наглой мордой, спросил:
- Ну чего, вылупился, козел? Иди своей дорогой!
И он вроде даже сделал шаг с грозным видом по направлению к Богданычеву. Но слесарь сразу заметил, что фигура не идет, а плывет.
Богданычев уже знал, что нужно делать. Он достал пивную соску из пакета, в котором ее нес и, подойдя к грозному мужику на два шага, сделал резкий выпад. Нет не тяжелой полуторолитровой бутылкой, а пустым пакетом. Этого оказалось достаточно. Грозный мужчина мигом исчез в полутьме подъезда. Сергей улыбнулся своему могуществу и, сделав еще шаг, махнул пакетом и по оставшимся двум теням. Этих тоже смыло куда-то в подвал.
Богданычев понял: в подвале трое покойников, похоже, криминальных, но проверять это сам он не решился. Сергей решил подключить милицию, пусть побегают, суки! А он посмотрит на это кино. Однако самому светиться не хотелось, а два ближайших автомата были неисправны, и тогда Богданычев позвонил с телефона своей соседки. Скороговоркой сказав, что в заброшенном доме по такому-то адресу три мертвеца, повесил трубку. Дурак! Не знал он тогда, что все звонки на 02 пеленгуются определителем номера.
Милиция приехала к развалюхе и действительно сразу же обнаружила двоих покойников возле импровизированного стола из перевернутого овощного ящика. Похоже было, что двое бомжей пили да и отравились какой-то спиртосодержащей гадостью. Прокурорский, вызванный милиционерами, сразу настропалил оперов на поиск свидетелей, а поскольку вызов был сделан с известного в милиции телефона, то менты первым делом отправились туда. Испуганная соседка не сразу -то и вспомнила, что звонил с ее телефона Богданычев, но что он говорил и куда звонил не знает. Уточнив номер квартиры, милиционеры пошли к слесарю.
Серега сидел у окна с пивом и, отпивая по глотку, с любопытством смотрел в окно на вызванную его звонком суету. Сам подъезд мертвецов не проглядывался, но милицейские машины и трущихся около них ментов видно было хорошо. Судя по их беготне, там действительно произошло что-то интересное- окрестный народ уже стал кучковаться. Решив, что вот сейчас он допьет эту бутылку и спустится вниз просто, как зевака, посмотреть, что же там происходит, Сергей вылил в стакан остатки пива. И тут в его дверь позвонили, а когда он не сразу поднялся открывать, забарабанили так, что он испугался, что дверь просто снесут.
Дальше было, как в плохом детективе. Милиционеры предложили ему одеться и последовать за ними. В разговоре с прокурорским вдруг всплыл третий покойник. Как третий, если ему показали только двух, удивился представитель власти. Менты опять обошли подвал и никого не нашли. Однако Сергей, пошевелив губами, сообщил им, что третий уже двое суток лежит под кучей битого кирпича в дальнем помещении.
Об этом Богданычеву сообщил сам покойник, торчавший неподалеку от следовательской группы. Он был очень заинтересован, чтобы его нашли.
В третий раз пошли недовольные милиционеры в подвал и, покопавшись немного, в груде строительного мусора действительно нашли еще один труп, причем явно криминальный. У покойника сильно было разбито лицо и на теле было много окровавленных дырок.
И на кого первым делом пало подозрение в убийстве трех человек у нашей доблестной милиции? Правильно, на Сергея Николаевича Богданычева, 1955 года рождения, русского, ранее не судимого.
Уж больно он хорошо знал, кто и где лежит. Явно сам закапывал. Его вроде поначалу пригласили проехать в прокуратуру как свидетеля, а уж оттуда он прямым ходом попал в СИЗО.
Ха, Серега считал, что его сильно били санитары в психушке, ну это просто от незнания, как умеют бить российские милиционеры, ведущие следствие. Богданычев сразу все вспомнил и про черенок, и про отвертку. Следователь орудия убийства нашел, отдал на экспертизу и пожалел. На черенке и отвертке следы отпечатков пальцев были явно не Богданычева. Ну ничего, сам Серега на исполнителя не тянул, но кто ему помешал быть организатором. По новой версии Богданычев уже просто отдавал приказ убить одного из своих собутыльников, велел спрятать его, а потом он же еще и избавился от двух исполнителей убийства методом отравления их. Правда среди отпечатков пальцев на пузырьке его следов не было, но это говорило лишь о подготовленности Сергея к преступлению.
Начавший от регулярных побоев мочиться кровью Богданычев уже было решил согласиться с версией следователя, но тут в один из вытрезвителей замели Галку Бондарчук- синявку и пропойцу. Там она в порыве пьяного куража стала хвастать, что недавно из-за нее, как из-за благородной дамы, дуэль была, которая кончилась смертью одного из ее воздыхателей. В этом месте Галка пьяно всплакнула. Но она потом отомстила убийцам своего Ромео. Пьяный бред могли бы пропустить мимо ушей, но решили проверить. Утром немного отрезвевшую Бондарчук допросил свободный опер и та рассказала про то, как такого-то числа пили они вчетвером в подвале дома можжевеловку. Что в ходе распития спиртных напитков чужак по кличке Поршень положил на нее глаз и предложил ей уединиться, но ее Боренька- можно считать гражданский муж, фамилии его она не знает, только имя и кличку Мазила, они с ним уже два месяца живут, жили, сказал, что это- его баба и делить ее он ни с кем не желает. Тут случилась драка, и Поршень со вторым, его Поршень называл Артемом, фамилий она не знает, черенком лопаты, ударом по голове, сбили Бореньку с ног, а потом уже лежащего на земле несколько раз проткнули большой отверткой, нанося попутно удары тем же черенком по разным частям тела.
После чего принудили и ее тоже закапывать труп любимого битым кирпичом в дальнем конце подвала. А потом Поршень потребовал у нее, у Галки, бескорыстной любви, причем в извращенной форме, угрожая, что иначе и ее похоронят тут же рядом. А там и Артем тоже захотел бесплатной любви. Потом опять пили, но поскольку спиртное кончилось, послали Галку до ближайшего киоска. А деньги дали из тех, что вытащили у мертвого Бориса. Тут Бондарчук опять всплакнула. Милиционер, едва успевал записывать.
Можжевеловки в киоске не оказалось, была пихтовая настойка. Та же зараза, но с другой этикеткой. Галка купила ее, отпила из пузырька, а потом долила туда средство от садовых насекомых, купленное в этом же в киоске. И хотя Артем с Поршнем не были насекомыми, но они после того, как выпили, отключились почти сразу. Правда сперва поколотив ее, Галку, за то, что пузырек она принесла вскрытый. Как только те двое отключились, она- Галка- собрала свои манатки и ушла из подвала в другое место. Что стало с теми двумя козлами. она больше не интересовалась.
Понятное дело, что и это дело попало в прокуратуру. Богданычева показали синявке. Та, внимательно посмотрев, довольно уверенно заявила, что этого дохляка с ними в подвале не было. И Серегу, наконец, отпустили.
То пиво, что не успел в день ареста допить Богданычев, прокисло. Но Серега купил водки. Водка не прокисает. Обмывая свободу, он запил и вскоре опять оказался в психушке.
Выйдя оздоровленным, Сергей оказался не у дел. С работы его уволили, когда он еще в СИЗО прохлаждался. На другую нигде не брали, и тут он опять вспомнил про мужичка с Успенского кладбища.
Мужичок его признал и даже вроде не удивился появлению Сергея. Узнав про его проблемы и мытарства, ковыряя в зубах после третьей рюмки, сказал, что на этом кладбище места для него нет. Некровизоры группами не работают. Одного за глаза на погост хватает. Но слышал он, что открывается новое кладбище- Городское, вот там Сергей и может найти свое пристанище.
"Главное, в этом деле не деньги", - задумчиво добавил кладбищенский,- "а то, что Сергей обретет там душевное спокойствие. Тишина, птички, свежий воздух, травка колыхаемая ветром, снежные поля зимой, на работу ходить без скуки, разве это не жизнь?"...
Не известно, ходатайствовал ли мужичок за Богданычева, но его действительно взяли смотрителем на новое Городское кладбище.
Поначалу была непривычна тишина после громыхающего круглые сутки цеха. Поражал чистый воздух без запаха машинных масел и каленого железа, напрягали огорченные и плачущие родственники, но со временем Богданычев пообвыкся, втянулся и, действительно, работа на кладбище стала ему нравиться.
Заладились и отношения с сотрудниками. Сергей довольно скоро влился в трудовой кладбищенский коллектив. Правда, заметная физическая ослабленность после стольких лет злоупотреблений алкоголем и связанных с этим болезней не позволяла ему стать ударником могило-копательного труда, поэтому его перевели на подсобные работы, а он не обиделся и все равно был безотказен. Ну и что, что платили меньше, меньше было калыма- Сергей не переживал, старик с Успенского кладбища оказался прав: дух стяжательства и ранее не сильно владевший им, стал ему чужд окончательно. В результате этой работы в мировоззрении Сергея произошли некоторые подвижки. На него вдруг сошло понимание бренности всего земного. Он понял очевидное, что смерть уравнивает всех: великих и знаменитых с безвестными, героев с трусами, красавцев с уродами, силачей со слабаками. Ну и что, что у тебя при жизни было все? Это все "туда" не возьмешь. "Там" законы живых не действуют. Богданычев сделался равнодушен к деньгам, считая, что они нужны лишь для поддержания его существования и вовсе не являются символом эфемерного благополучия. Библейская истина: "будет день и будет пища" выполнялась как бы сама собой.
Понятно, что с таким подходом к жизни у него начались некоторые расхождения с иными из коллег, пришедшими на кладбище именно заработать, но даже на этой почве он ни с кем не конфликтовал. Он никогда не отказывался от предлагаемой подработки, но сам ее никогда не искал. В его понимании: одно дело получить что-то от благодарных родственников покойного за оказанную по их просьбе услугу, другое- вымогать из них деньги, пользуясь их незнанием и слабостью в момент потери близкого человека.
Потихоньку Сергей как-то устранился от наиболее денежных и выгодных мероприятий, предпочитая индивидуальный вспомогательный труд. Коллектив не возражал и регулярно менялся: кто-то приходил, кто-то уходил, спорили, ругались, конфликтовали из-за денег и выгодных работ, один Богданыч оставался- равнодушный к спорам, всегда безотказный и всегда поддатый. Он уже стал ветераном, ходячей легендой и летописью кладбища. К описываемым событиям Сергей стал сосуществовать параллельно с трудовым кладбищенским коллективом. Вроде вместе и все же отдельно. Он мог выпить в подсобке с могильщиками, не отказывался подсобить в каком либо деле, если попросят, но видно было по всему, что предпочитает человек одиночество. К пятидесяти годам получил он от сотрудников кличку, производную от своей фамилии, и репутацию полублаженного- полупьяного человека, которого лучше не обижать. А после некоторых историй закрепилась за ним еще слава в чем-то даже мистическая.
Никто, конечно, не догадывался, про его необычные способности, а сам Сергей даже по пьяни об этом не говорил, но все же это иногда проскакивало.
Однажды на кладбище нахулиганили подростки: опрокинули несколько памятников, измазали портреты, а на могильном камне Каца Самуила Моисеевича нарисовали свастику и эсэсовские молнии.
Начальство вызвало милицию. Следователь с умным видом походил среди поваленных камней, пообещал плачущим родственникам, что обязательно всех найдет! Он что-то писал в записной книжке и даже для порядка опросил кладбищенских на предмет свидетельств. Но все было зря. Никто ничего не видел и ничего не слышал. Но тут на рабочее место случайно заглянул Богданыч, считавшийся в отпуске. Узнав о происшествии, некровизор прошел на участок и походил среди могил минут двадцать.
Он не любил милицию и понятно за что. Но свое кладбище, а это кладбище он считал своим, он поганить никому бы не позволил. Богданыч вернулся в подсобку и сказал следователю следующее: погромщиков было четверо- три парня и девка, все гопно-ПТУшного вида. Навещали они могилу подростка 16 лет, что на 18 участке, пили там, поминая, пиво и там же бросили бутылку со своими отпечатками. Глумились над могилами 11 участка уже на обратном пути. Девка крашеная, рыжие от хны волосы, в оранжевом же свитере и черной мини-юбке. Сама ничего не ломала, а только смеялась. Крушили парни, одетые, как все подобные подростки, в дешевые спортивные костюмы. Известны их клички, как они друг к другу обращались: Димон- Динамит, Длинный и Алик.
Обрадованный следователь попросил показать к кому, к какой могиле, приходили подростки, подобрал двухлитровую пустую пластиковую бутылку из-под пива, изъял, так сказать, вещественное доказательство, и хотел было поговорить со свидетелями, которые сообщили Богданычу такие ценные сведенья, но.... Но свидетелей не увидел. Смотритель сказал, что они- две женщины , видимо, ушли, не мог же некровизор сказать милиционеру, что никаких женщин нет, а почерпнул сведенья он от покойников. Следователь ушел огорченный.
Каково же было его удивление, когда дело срослось. По отпечаткам пальцев на бутылке он вышел на Александра Понюшкина, по кличке Алик, имевшего приводы в милицию за драки. А Алик был учащимся 17 колледжа, где следователь легко обнаружил и всех остальных участников хулиганства.
Другой мистический случай произошел в служебке смотрителей. Выпивали в честь дня ВМФ. А что, а чем плох повод? Ну и что с того, что никто из кладбищенских в доблестном морфлоте не служил? Главное, что все они моряков уважали. Вот за это уважение и пили, благо колыма днем было много. И когда на столе громоздилась уже пятая бутылка, а от сигаретного дыма было плохо видно собеседников, Толик Борщов- здоровенный тридцатилетний блондин с белесыми глазами- вдруг побледнел, потом лицо его исказила злая улыбка- гримаса и, держась за грудь, он вдруг тихо сполз с лавки под стол. Шурик Кравченко даже пошутить успел: "Борщу больше не наливать". Но Серега Иванников, выгнанный из мединститута со второго курса и работавший какое-то время санитаром в морге, а следовательно специалист, сразу заподозрил неладное и крикнул: "Посмотрите, он дышит?"
Посмотрели- не поняли. Глаза Борщова были открыты, но было понятно, что он ничего не видит. Дыхание если и было, то уж очень незаметное.
Стол отодвинули, перевернули Толика с бока на спину и принялись спасать. Кто-то бросился к телефону, Иванников принялся делать массаж сердца, попутно матом объясняя необходимость свежего воздуха, заставляя Кравченко распахнуть окно. И именно в этот момент на пороге появился Богданыч.
Богданыч до этого инцидента сидел вместе со всеми, выпивал, а потом куда-то вышел и отсутствовал с час. Зайдя же и застав суматоху, он хладнокровно посмотрел на происходящее, абсолютно ничему не удивляясь, и вдруг сделал то, что никто не ожидал от обычно инертного смотрителя. Он быстро подскочил к Борщову и дважды энергично махнул над его лицом, с закатившимися, но открытыми глазами холщовой рабочей руковицей, едва не задев ею Иванникова, пытавшегося делать массаж. При этом Богданыч прорычал не своим голосом: "Куда, сука! Назад, на место!"
Иванников отпрянул и даже успел сказать: "Ты че..." Но тут тело Борщова дернулось пару раз и он вдруг закрыл глаза и задышал. Правда не глубоко и часто, как ребенок. Иванников встал с коленок, пощупал пульс у Анатолия и, хмыкнув, произнес: "Живой, собака." После чего подошел к столу и, выпив прямо из горла остатки водки из одной из бутылок, добавил улыбаясь:
- А я уж думал все... Как у него глазыньки-то закатились... Богданыч, а ты что за пассы делал?
Богданыч буркнул что-то нечленораздельное, тут вбежал кто-то из молодых, бегавший до телефона, и сказал, что "скорая" уже едет.
Врачиха "скорой", посмотрев на ленту кардиограммы, тут же диагностировала острый инфаркт миокарда у пришедшего в себя Борщова. Парни резво погрузили его на больничные носилки и засунули в машину. Иванников поехал с ним, а остальные быстренько разошлись по домам.
Борщов после выписки на работу не вернулся. Рассчитался и уволился, а перед этим некоторым ребятам, с кем был дружен, в той же смотрительской рассказал, что в тот день, сидя за столом, он вдруг почувствовал сначала укол в груди, быстро нарастающую тупую, затем огненную боль, и все... Как очутился на полу, Анатолий не помнил, но помнит, что вокруг него находилось несколько человек, что Санитар (кличка Иванникова) сидит на нем и что-то делает, и от этого чуть-чуть щекотно в груди. Ничего не болело, настроение было отличное, а в окно бил яркий солнечный свет. И он вдруг решил, что ему сейчас же необходимо взглянуть в окно на этот свет. Он начал вставать, и уж совсем было поднялся, как тут вдруг появился Богданыч, причем необычный, намного контрастней остальных, все были как в дымке, а он один- нет, четкий и контрастный. И этот Богданыч со зверским лицом вдруг накинулся на него и внезапно дважды ударил его по лицу. От неожиданности Анатолий закрыл глаза (про обуявший его в этот момент страх Борщов умолчал), а в груди вдруг снова разлилась нестерпимая тупая боль, да еще Санитар сильно давил на грудь. Через некоторое время Анатолий снова приоткрыл глаза и действительно увидел, что лежит на полу, а потом пришла врач, носилки и все прочее.
Кое-кому из слушателей было непонятно, про какой солнечный свет говорит Борщ, если дело происходило вечером и в окна комнаты, глядящие на восток, солнце попадать не могло по определению. И почему он говорит про удары по лицу, хотя все видели, что Богданыч мотал тряпкой в полуметре от его головы. Но это обсуждали уже потом, позднее, когда у Анатолия, по причине его отсутствия, уже ничего уточнить было нельзя. Но главное, что свидетели той истории уяснили то, что Борщу не дали помереть массаж Санитара и странные пассы Богданыча.
Скандалы, как повседневная жизнь
Тени они, в общем-то, как люди, каждая со своим характером и своими привычками. Кто- то- спокойный флегматик, ленивый и малоподвижный, а кто-то- холерик, энергичный, деятельный и импульсивный. Но, если люди, согласно поговорке, пожинают свой характер из обретенных привычек, то тени приходят на кладбище уже с готовыми характерами, полученными еще в земной жизни. Никаким новым привычкам их уже научить нельзя. Единственно, что может как-то дополнительно корректировать их поведение- это удачное или неудачное расположение могилки.
Ну а поскольку место на погостах больших городов часто бывает сродни лотерейному билету, причем выбираемому отнюдь не самим покойным, а его скорбящими родственниками с их земными понятиями о том, что хорошо, а что плохо для умершего, а то и просто навязанному под воздействием произвола администрации кладбища, желающей определенного порядка в использовании территории, то надо ли удивляться тому, что некоторые из обитателей кладбища остаются недовольными своим местом вечного успокоения. Уж больно некоторые участки бывают весьма и весьма беспокойными.
Одним из таких беспокойных мест был 25 квартал. Туда хоронили в основном социальников, тех, от кого отказались родственники, просто одиноких и также бомжей. Все тех, кто потерялся в нормальной жизни и нашел свое успокоение в загробной за государственный счет или на чьи похороны выделили слишком мало средств. Но, по несчастью, туда смогли попасть и случайные неудачники.
Вот вы бы хотели оказаться в одной компании с десятками бывших бомжей, алкоголиков, уголовников, сумасшедших и других асоциальных личностей? Ну и Виктор Валентинович Голиков не хотел, но пришлось. Будучи преподавателем индустриального института, интеллигентным и воспитанным человеком, он вырастил замечательных детей: сын Левик жил в Ленинграде и работал в совместном предприятии, часто выезжая по делам в Австрию, Германию, Францию; дочь Анна была популярной журналисткой известного издания, жила и работала в Москве, а вот своего отца после смерти они определили сюда, к местным клошарам. Нет, сделано это было не со зла, они не пытались отомстить ему после смерти, просто так получилось. Обоим просто было некогда разбираться, что и как, и когда им сказали, что свободные места есть только в этом квартале, они сразу согласились. Вообще-то, им сказали так с целью напугать и выманить взятку за более близкий к центральному входу квартал- обычная практика, когда видят перед собой упакованных по последней моде родственников, прикативших на дорогом автомобиле. Но дети преподавателя Голикова не испугались, они даже не поняли, что их пугают, и Лев с Анной даже не стали выяснять, плохое дают им место или хорошее. Им было все равно, яма была, как у всех, сухая и глубокая, кого похоронят рядом они не знали, а регулярно ходить на могилу все равно было некому. Анна забирала мать- вдову Виктора Валентиновича- к себе в столицу. Лева же, хоть весь из себя занятой, но он пообещал матери облагородить могилу отца. И действительно, на следующее лето прилетел и заказал ограду и памятник из мраморной крошки. Через два года заглянули все вместе, проверили. Памятник и ограда стояли. Только какие-то одинокие. Вокруг были простые, поросшие метровыми сорняками бугорки с дешевыми казенными плитами из цемента, а то и с деревянными табличками с номером и без фамилии. И среди всего этого запустения вдруг возникала в траве фигурная оградка и весьма приличный памятник отца.
Лев Викторович заказал у смотрителей приведение могилы в порядок и проплатил уборку ее на четыре года вперед. Богданыч, которому поручили это дело, добросовестно его исполнял и четыре года место захоронения Виктора Голикова сверкало чистотой, выделяясь на общем фоне, как одинокая золотая фикса в щербатом рту.
Казалось, ну и что, что соседи не аристократы и не интеллигенты, тени все равно друг друга обидеть физически не могут. Физически да, а вот словесно! Столько мата и всевозможных угроз в свой адрес бывший преподаватель не слышал за все прожитые им 73 года. Вроде и жил в пролетарском Ленинском районе города. Соседями были рядовые заводчане. Прям как в песне: слева квартира токаря, справа- кузнеца. Но вполне нормальные ребята, уважительные. Всегда первыми здоровались с заслуженным профессором, обращались исключительно по имени-отчеству. Один вот, который токарь, тоже недавно переселился сюда, на кладбище, в 19 квартал. Иногда видятся, здороваются. Там, на 19-м, у них тишина, покой- настоящее место успокоения, а здесь же, как стемнеет, вылезает весь этот сброд, рассаживается на ограде Виктора Валентиновича, у самих- то оград нет, и начинает галдеть, постоянно ссорясь и бесконечно матерясь. В общем, жизнь покойника В.В. Голикова на кладбище была не сахар. Вынуждено приходилось гулять либо на рассвете, либо на закате, когда вся эта босота еще почивала после дневных своих безобразий, либо куда-то уходить. Одно радовало, контингент этот всеми забытый и ненавещаемый достаточно быстро растворялся, становясь со временем все бледнее и бледнее, а некоторые былые персонажи уж более и не показывались, сошли на нет, должно быть.
Другие конфликты зародились еще при нормальной жизни обитателей Городского кладбища. Кто-то кого-то обманул, кто-то кого-то избил или избивал, кто-то про кого-то пустил слух или сделал на него донос, кто-то кого-то случайно или специально убил. А теперь вот лежат на одном погосте: обманщик и обманутый, драчун и его жертва, клеветник и оклеветанный, убийца и убитый. Хорошо, если далеко друг от друга, то тогда не видятся, не конфликтуют, а если неподалеку, то лежат не дружно, не прощают, не каются, не мирятся, а энергично ругаются.
А еще на кладбище были семейно- брачные скандалы. Ну например, как у Ирины Аркадьевны Дядьковой. Ирина Аркадьевна при жизни была женщиной видной с большими, к-хм, достоинствами и нравилась многим мужчинам, любившими эти самые достоинства. А поскольку она еще и много лет работала завмагом, то поклонников это у нее ну никак не убавляло. И вот случилось ей за 72 прожитых года четырежды побывать замужем. Все по закону, без дураков: четыре похода в ЗАГС, четырежды сказанное "да" и четыре жизни до гроба.
Первого мужа- Василия- Ирина Аркадьевна оплакала в 48 лет. Она прожила с ним 30 лет и родила ему двух детей. Василий Дядьков был в первых рядах похороненных на этом кладбище и удостоился места во 2-м квартале. Со вторым мужем Дмитрием наша завмаг прожила семь с половиной лет, его она похоронила уже в 8 квартале. Третьему- Ивану- еще через шесть лет нашлось место на 14-м и там же спустя три с половиной года нашел последнее пристанище и четвертый тоже Иван. Ирина Аркадьевна к тому времени уже постарела, формы ее потеряли былую привлекательность, у нее был варикоз на ногах, и ей было тяжело ходить, поэтому она старалась селить своих мужчин поближе друг к другу, дабы обходы их могил были не слишком утомительными для нее.
Последние годы прожила она в одиночестве, в брак не вступала. Заболев, перебралась в семью дочери, передав ей для внуков нажитую от третьего мужа однокомнатную квартиру. Когда же пробил смертный час Ирины Аркадьевны, родные дети похоронили ее, конечно же, рядом с отцом- первым мужем Василием Дядьковым. Вполне естественно и вполне понимаемо.
Вот только жизнь покойной от этого не была покойной. Поскольку между всеми законными мужьями начались разногласия, кто и когда имеет право навещать их общую жену.
Авторитетное заявление Дядькова, что он первый и прожил с ней дольше остальных, остальными мужьями игнорировались. Если у вас была работа, но вы с нее уволились по какой-либо причине, это вовсе не значит, что это рабочее место ваше навечно и никто другой на него права не имеет.
Второй муж обосновывал свое право на особое внимание тем, что ради Ирины ему пришлось разводиться с первой женой и разругаться с собственными детьми. К нему даже на могилу никто не ходит.
У третьего аргументы были не слабее. Ради Ирины он переехал из своего города в этот, где у него ни одной родной души не было. К нему на кладбище тоже никто не ходит, хотя он и не ругался с детьми. Просто первая жена умерла до его встречи с Ириной и похоронена на родине, а троим детям, разбросанным судьбой по стране, надо сутками сюда ехать, а остановиться негде. Да и однокомнатная его квартира, обмененная им с большими доплатами из своего города на этот, тоже досталась детям Ирины, а не его собственным. С этим-то как быть?
Ну а четвертый утверждал, что поскольку он был последним, то только он и считается ее законным мужем, по праву последнего владельца, и именно с ним она предстанет на божьем суде. Полный бред- считали три первых мужа. Какой божий суд для теней? Библии что ли начитался перед смертью? Божий суд- это для душ, а ты вовсе не душа. А был бы душой- был бы на небесах или, скорее в аду, а не ползал бы здесь по кладбищу.
В общем, сюжетец еще тот. И многие их соседи, а также тени с других, порой отдаленных мест, собирались во второй квартал посмотреть и послушать их разборки, как при жизни собирались на просмотр бесконечных мексиканских сериалов. Тем более, что жизнь, а точнее смерть, вносила новые сюжеты в эту драму. Так, например, на этом же кладбище через некоторое время была похоронена первая жена Дмитрия, брошенная им ради Ирины, да так и прожившая остаток дней в горьком одиночестве разведенки. Она тоже иногда подключалась к этому театру абсурда и добавляла свое виденье некоторых персонажей.
Был и обратный случай- "гарем Успенского". Владимир Владимирович Успенский был женат четырежды и всех своих жен пережил. Как такое произошло, никому не понятно, то ли Владимир Владимирович отличался недюжинным здоровьем, то ли жен он искал не очень здоровых, то ли средство знал, как их изводить. Хотя все знали, что и не бил он их вроде смертным боем, но вот только не очень долго они подле него жили, и умирали от каких-то неприятных и продолжительных болезней.
И хоть не очень высокую должность занимал Успенский- всего-то на всего мастер в автосервисе, но сумел он как-то похоронить всех своих суженных рядом, в одном квартале, на смежных участках, да так ловко, что когда сам помер от утопления в озере Увильды в возрасте 51 года, то и ему самому нашлось там же местечко. Как раз посредине. Две старшие жены справа, две младшие слева. Теперь же всякий раз, как ему заблагорассудится прогуляться, он мог встретиться с ними в разных комбинациях- когда с одной, когда сразу с четырьмя и обсудить, наконец, некоторые темы, которые отказывался обсуждать при жизни, ссылаясь на извечную занятость. Как, например, какое он имел моральное право затевать новые романы с будущими женами во время предсмертных болезней предыдущих. Эх, знал бы он, что так будет, договорился бы, чтоб его на другом кладбище похоронили, например, на Успенском, там у него приятели по подледной рыбалке лежат. Совсем бы другие разговоры сейчас вел.
И таких вялотекущих скандалов разного состава и разной напряженности было на этом кладбище несколько. Так что зрители могли выбрать пьесу по своему вкусу. К примеру, большим интересом пользовалось совместное произведение 9и 11 кварталов под метким названием "Шведская семья". В основе которого находились непростые взаимоотношения группы граждан, когда-то живших вместе в поселке Металлического завода, а ныне, по причине возраста и различных болезней, нашедших упокоение на этом кладбище.
В общем, когда-то давным - давно, чуть ли не в семидесятые или даже шестидесятые годы прошлого века, три женщины из этого поселка в разное время и по разным причинам заключали браки, а потом разводились с четырьмя мужчинами с этого же поселка. Причем периодически рожали от них ребятишек. В результате каждая дама была замужем как минимум за тремя кавалерами из этой четверки, а каждый кавалер был мужем как минимум двух из этих трех дам. На всю эту компанию имелось аж девять детей, и, надо отметить, никто из детей не имел полностью одинаковых родителей.
Со временем веселье это вроде как устаканилось, но, по причине некоторых нездоровых злоупотреблений, а также вредного заводского производства, все его герои в бурные 90-е годы в течение двух пятилеток переселились сюда, на свежий воздух, на покой. А в виду того, что другого времяпровождения, кроме вечного отдыха, здесь не предполагалось, слово за слово, сплетня за сплетню и начались скандальные разбирательства в этом необыкновенном семейном товариществе. Ну а поскольку старики в поселке Метзавода умирали регулярно, то их тени, переселившись сюда, добавляли свежие воспоминания о трудно и забавно прожитых годах, порой привнося свежую струю в этот спектакль, в эту местную "Санта Барбару". Иногда реплики новых постояльцев в корне меняли картины былых событий, но в основном это все же были слухи о других случайных связях главных героев сюжета на стороне, или же просто воспоминания о том, что и кто из них когда-то неосмотрительно говорил друг о друге.
А были и совсем другие истории. Не столько скандальные, сколь романтические. Как, например, случай с Виктором Полупановым. Когда-то в юности он был влюблен в девочку из соседнего двора Веру Иванову, но жизнь развела их. Родители девочки получили новую квартиру, переехали, и он потерял ее из вида. Виктор закончил школу, отслужил в армии, женился, обзавелся тремя детьми и внуками, вышел на пенсию, увлекался большую часть жизни рыбалкой и охотой, но через всю свою жизнь пронес воспоминание о русой девочке с зелеными глазами. И только после смерти, он встретил свою былую юношескую любовь. Уже здесь, на Городском кладбище. Их похоронили с разницей в неделю в одном квартале в соседних рядах. Вера была уже седой и чуть сгорбленной, она тоже была замужем, но после рождения дочери развелась и остаток жизни прожила одиноко, но могилка ее все равно была ухоженной. Дочь с внучкой приходили к ней часто. Вера тоже с радостью признала в грузном и лысом старичке вихрастого паренька, который много- много лет назад бросал ей в открытое окно второго этажа букеты сирени.
И несколько лет Виктор Иванович с Верой Леонидовной встречались у ее могилы, садились на лавочку, сделанную ее зятем, и вели долгие беседы о прошлом. И никак не могли наговориться. А потом..., а потом умерла вдова Виктора Ивановича и трое его сыновей похоронили мать рядом с отцом...
И Виктор Иванович слег. Перестал выходить. И жену не хотелось обижать и Веру тоже. Вдова Полупанова скандалить не стала, даже когда ей все рассказали "доброжелательные" соседи. Мудрой оказалась. К сопернице выяснять отношения не ходила....
Но кроме семейных проблем существовали на этом кладбище еще и проблемы этно - религиозные. Город, поставлявший сюда жильцов-покойников был большой, разросшийся во время сталинской индустриализации, и потому многонациональный и многоконфессиональный. Что, конечно же, отображалось и на его кладбище. В отличие от старых советских погостов, где хоронили, не особо вникая в мировоззрение и миропонимание покойного, здесь людей разных религий пытались хоронить раздельно: направо- христиане, налево- мусульмане. Правда потом право-лево соблюдать перестали, однако принадлежность кварталов соблюдалась и по памятникам можно было определить, где чье место и кто какой веры придерживался при жизни. Особой вражды на религиозной почве между тенями не было. Чего им делить-то? Но в христианской части кладбища некоторые иронизировали над обрядами захоронения мусульман, а у мусульмане не очень любили, если соседями их квартала оказывались иудеи, а между самими христианами восточного и западного толка шел извечный спор на тему: в голове, или ногах должен стоять памятник на могиле. Но споры эти был скорее из спортивного интереса между сведущими и разбирающимися в этих вопросах тенями, и по характеру были не злобивыми, поскольку спорщики отлично понимали, что от того, как тебя похоронили, по какому обряду, продолжительность твоего пребывания в качестве тени ну никак не зависела.
Отдельно группировались так называемые атеисты, похороненные под пролетарской звездой, или вообще без всякой религиозной символики на памятниках. Когда-то они составляли большинство и на этом кладбище, но после того, как в середине 90-х в моду вошла вера, и хоронить стали по религиозным обычаям предков, численное соотношение стало складываться не в их пользу. С одной стороны, число их все-таки вроде бы росло, но в основном за счет закопанных городом бомжей и отказных покойников. А с другой, их ряды редели, когда на старых захоронениях, стараниями родственников покойников, ставились новые памятники, уже с религиозной символикой. И надо сказать, что не всем теням, поверстанным таким способом в веру, эта забота потомков сильно нравилась. Особенно много недовольных было среди бывших фронтовиков- победителей, густо посеянных здесь в кризисные годы реформ 90-х годов.
А вот политика практически не сказывалась на жизни покойников. Когда нет
социальной жизни, то и социальных противоречий не бывает. Тени не пьют, не едят, в одежде не нуждаются, за проезд на транспорте не платят. Что им делить? У них равные права, независимо от того, кого, где и как похоронили. Будь ты бомж с номерком морга на ноге, голый и безымянный, или сильно уважаемый господин в дубовом гробу и дорогом "англицком" костюме за тучу баксов, с мраморным монументом у отделанного гранитом бугорка. Ни один из них преимуществ не имеет, никто из них ничем другому не обязан и ничего не должен. Они живут только памятью. А память потомков перераспределить нельзя.
Что толку в том, что тебя похоронили в золотых украшениях. Золото остается под землей, в ящике или саване, а тени обходятся без него. Исключительно память потомков, родных и друзей делает их ярче и позволяет просуществовать дольше. А память не зависит от того, сколько карат драгоценностей закопали вместе с тобой.
Пустыни
Пустынями между собой тени называют пустые могилы. Опустевшие могилы. Те, обитатели которых рассеялись в пустоте, в неизвестности, в вечном забытьи. Некоторых из этих, бесследно исчезнувших, еще помнят соседи, видевшие, как быстро те потускнели и растаяли в эфире, других не помнит уже никто. Ни живые, ни мертвые. Вроде, кто-то был с тобой рядом, кого-то селили в соседней могиле, но эта тень или вставала не в то время, а может совсем и не вставала, ни в чем не участвовала, нигде не замечалась, потому и не ведает никто, как и когда она ушла в небытие. И первоначальный бугорок с крестиком или табличкой сначала оседает, разъезжается во все стороны, обдуваемый ветром и размываемый дождем, опускается, потом, как правило, образуется ямка, а затем те же дожди, ветер и въедливый дерн выравнивают поверхность. Нет и не было ничего....
Про некоторые пустыни ходят легенды, что именно там лежали те тени, что осмелились уйти с погоста и не вернуться. Красивая сказка, но трудно представить, где может найти себе пристанище тень, оторванная от останков, от костей, запрятанных в глубине могилы. Абсолютному большинству обитателей это кажется неправдой. Такого не может быть никогда. Но легенды есть.
Еще есть особые случаи, когда постоялец выезжает официально. Когда происходит законная эксгумация останков и живые родственники перевозят их на другое, более удобное им, кладбище. Естественно, тень одна остаться не может и переезжает вместе с телом или с тем, что от него осталось. Событие это редкое, за всю историю кладбища случалось два или три раза, и, по причине уникальности, сопровождается квартальными проводами отъезжающего. Опять же, если не вмешается суровый Богданыч.
А еще есть пустыни блатные. Это когда кладбищенские работники живому еще клиенту продают участок под будущее захоронение и даже имитируют на этом месте могильный холмик с недорогим памятником и даже оградкой. Видят тени новый холмик с табличкой и надписью, даже огороженный порой, да еще и с запасом и недоумевают, когда новенького поселить успели? Вроде и ломом землю не кололи, лопатами не скребли, никто венков не приносил, не плакал, рядом не топтался, в ожидании поминальных ста грамм, а могилка-то- вот она. Подождут, посмотрят, а с нового места не выходит никто, ни через неделю, как делает большинство, ни через месяц, ни даже через год. Странно это как-то. Спуститься проверить чужую обитель нельзя, невозможно, недоступно это теням. Каждый знает только свой вход. Звонить- нельзя, стучать, вызывать криком -тоже, вот и получает тогда этот странный объект прозвище пустыни.
Но таких экзотических пустынь абсолютное меньшинство, основная масса настоящих пустынь образуется в кварталах для социальников, для тех, кого хоронили за счет государства: бомжей, одиноких пенсионеров, алкоголиков и наркоманов, заброшенных и подброшенных детей, неопознанных, непризнанных и отказных взрослых. Там все по честному: закопали, забыли, не вспоминали- растаял быстро- быстро, освободил место для следующего. Два три года и тень исчезает, как не было. И только соседи покойники могут сказать вот тут был Серега -алкаш, здесь Степаныч- безногий, здесь Надька- дурочка, а там Колька- беспризорник. Истории у них почти одинаковые, несмотря даже на кажущиеся различия. Умер ли ты относительно молодым или в преклонных годах, но все равно окружающим ты не был нужен, никто не может тебя вспомнить добром, ни родные, ни соседи, ни знакомые. Так что умер ты ни тогда, когда отказал твой организм, остановив сердце и отключив мозг, а намного раньше. Ты еще портил воздух своим дыханием, вонью и табаком; ты еще употреблял продукты и напитки; с тобой могли здороваться и разговаривать люди, знавшие тебя или случайно встреченные; тебя могли отлупить менты в отделении или злые подростки на улице; ты еще мог куда-то ехать или зачем-то идти, но на самом деле ты уже не жил, ты уже умер. Никому ненужный, лишний, порой раздражающий, ты уже был мертвецом. Живым мертвецом, и отказ организма, приведший тебя в могилу, просто окончательно заключал твой действительный статус. А быстрое исчезновение свидетельствовало о том, что твое появление среди живых было ошибкой Господа Бога.
Отец и сын
По осени в годовщину смерти Маргариты Леопольдовны, за два часа до заката, ее заботливый сын Вадик привез на джипе двух мужиков. Он нанял их возле городского Бюро занятости населения, где все время отираются личности, желающие подколымить по-быстрому, за живые деньги.
Вадим выгрузил мужиков, вынул из багажника банку черной краски с кисточками и букет цветов. Букет он положил у подножия памятника матери, краску с кисточкой сунул мужикам. Объяснив, что их боевая задача покрасить чугунную цепь, окаймлявшую участок матери. За эту несложную работу он пообещал им двести рублей и бутылку на помин души. Да, и желательно было не забрызгать черной краской белую гранитную плитку, которой была выложена площадка вокруг могилы. Поскольку у мужиков ничего для "постелить на плитку" не нашлось, Вадик, чертыхаясь, полез в джип, и после некоторых поисков вытащил оттуда толстую рекламную газету. Ее листами и прикрыли плитку под цепью.
Мужики встали с двух сторон от цепи и, предчувствуя скорую выпивку, споро начали мазать краской ее звенья. Вадик сначала покомандовал, указуя на то, что красить кольца надо и изнутри, затем, отвлеченный мобильником, удалился в кабину, где темпераментно стал обсуждать свои бизнесменские дела. Откликаться на звонки сотового телефона ему приходилось часто. Звонили компаньон, жена, ребенок, бухгалтер, снова компаньон.
Минут через сорок работа была закончена. Мужики отложили кисточки, закрыли остатки краски крышкой и, оттерев запачканные черными брызгами пальцы песком, подошли к джипу.
"Я тебе перезвоню",- буркнул кому-то в трубку Вадим и вылез из машины. Он обошел вокруг ограды, осматривая их работу. Битумный лак на звенья цепи был намазан от души. Не свое, не жалко.
- Так, парни, работай я вашей удовлетворен, краску, кисти можете взять себе, или спрячьте где в кустах, газетку- убрать, вот вам за труды!
И сын Маргариты Леопольдовны протянул работникам две заранее приготовленные красные бумажки с несильно одетым мужиком на квадриге.
Мужики расхватали бумажки и тот, что был поменьше ростом, чернявый, сказал:
- А э-э, это, хозяин...
- Будет, - махнул рукой Вадим.
Он шагнул к машине, и тут опять зазвонил его мобильник. Вадик ответил, уже роясь в кабине, сперва нукал, затем ругнулся в ответ на услышанное и, не отрывая телефон от уха, протянул мужикам бутылку водки. Понукав еще немного, он в заключение сказал: "Черт с тобой, сейчас буду". После чего сообщил мастеровым, что в город сейчас не поедет, а поедет в другое место, так что им придется добираться домой самим, что от ворот кладбища каждые полчаса ездит автобус, и они могут запросто доехать на нем.
Потом, садясь в кабину, он увидел коробку с недоеденной в обед пиццей и отдал ее мужикам на закусь.
Рявкнув многосильным мотором джип быстро исчез из видимости.
Мужики- один с бутылкой, другой с коробкой- молча проводили его взглядами.
- Сучара- какой,- сказал высокий, - Ну что будем делать, стакана нет, одни хозяйские объедки.
- Можно на могилках посмотреть, там часто стопарики оставляют, но стемнеет скоро, а я как-то ночью кладбища не люблю. Надо к автобусу пи---вать! - ответил чернявый.
- Да, козел, мог бы хоть до остановки подбросить,- процедил высокий.
- Нужен ты ему вонючий от краски в его "круизере",- ухмыльнулся напарник и плюхнул коробку с пиццей на столик возле ближайшей могилы. - Попи---вали!
Коробка приоткрылась, и стали видны не съеденные бизнесменом куски нарезанной пиццы: один надломленный и два абсолютно целых.
Бутылку не бросили- сунули в карман. Пошли к выходу.
Только они скрылись за деревьями, как к свежее- окрашенной цепи собрались первые посетители: баба Глаша и Виктор Васнецов. Маргарита Львовна, наблюдавшая приезд сына, царственно восседала возле своего памятника, но настроение у нее, несмотря на приезд сына, было скверное. Ни обновленная цепь, ни свежие цветы, у ее ног, ее не радовали. Не так давно она узнала, что ее законный муж, для которого возле нее и было приготовлено место, никогда его не займет. На старости лет этот пентюх, эта размазня и тряпка, из которой только ее железная воля и упорство позволило сделать человека, поставленного на столь высокую должность, женился, видите ли, на молоденькой курве. Да как он смел, подлец?!
Благо мальчики ее не бедствуют, что Вадик, что Игорек, оба успешны и обеспечены, а то их папаша уже, говорят, завещание приготовил в пользу этой молодой змеи.
Заметив приблизившиеся бледные тени бабки и алкоголика, Маргарита Львовна фыркнула. Теперь она была озабочена одним, что бы ее печальная новость не стала достоянием всего кладбищенского сообщества. Имидж- все! А он мог пошатнуться от этого...
А у мужиков, шагающих по главной аллее, разговор поневоле зашел о погостах, благо могилы им попадались на каждом шагу. Сначала болтали попусту, а потом высокий рассказал, что где-то здесь, на этом кладбище, лет пятнадцать назад похоронили его отца, да вот он только не знает где, мачеха- курва пьяная- даже место не запомнила, а он в мероприятии не участвовал по причине отсидки в СИЗО. Чернявый же рассказал, что если кладбище путевое, а это, судя по размерам, наверняка путевое, то могилу отыскать - плевое дело. Там всегда есть карта захоронений, и в администрации, зная дату похорон и фамилию мертвеца, можно легко найти его пристанище. Высокий заинтересовался этим сообщением и сказал, что это- мысль, да жаль, что сейчас так поздно и администрация наверняка не работает, а приезжать специально... И он сплюнул от огорчения.
За такими разговорами они дошли до ворот и до административного домика. Далее, метрах в пятидесяти от кладбищенских ворот была автобусная остановка и там, призывно маня красными огоньками, уже стоял в ожидании автобус.
- Побежали!- сказал чернявый и ускорил шаг.
Высокий тоже вроде ускорил шаг, но тут открылась дверь кладбищенской управы, и в проеме появился мужик, прикуривающий на ходу. Высокий затормозил во внезапных сомнениях.
- Ты чего, Валерка, следующий через полчаса, помчались, - удивился чернявый.
- Ты беги, я за пузырь с тобой завтра рассчитаюсь, а мне спросить надо.
И он окончательно встал. Напарник пожал плечами и, перейдя на бег, помчался на остановку.
Валерий же неспешно подошел к курившему мужику.
Достал сигаретку и, дабы иметь повод для разговора, спросил прикурить, хотя в кармане была у него газовая зажигалка. Затянувшись пару раз для храбрости, спросил о своем. О том, что вот красили сегодня хозяину цепку, да вспомнилось, что отец его где-то здесь лежит, а вот где лежит- точно не знает, а надо бы проведать, а то похоронить не смог, так уж получилось, проведать в срок не смог, занят был, а тут вот попал по случаю, так можно ли этот вопрос выяснить, где батя лежит?
Кладбищенский молча слушал, дымя папиросой, потом также молча кивнул, но сказал, что книги-то все заперты, дескать приходи завтра, завтрева точно помогут. Надо только имя-отчество с фамилией да дату похорон знать.
Валерка тихо ругнулся, что завтра он будет черте где, и ехать специально на кладбище ему будет не с руки. Поблагодарив мужика, он запулил окурок в мусорную урну, и совсем было собрался уходить, как мужик сказал ему.
- Ну да погодь, я знаю, где ключи, щас посмотрим.
Валерка прошел за мужиком в помещение, тот открыл какое-то комнатушку и стал задавать вопросы.
"Виктор Иванович Васнецов, говоришь?.. Год какой был?... Когда ваучеры давали?... Точно 1992, месяц?.... Март.... Ну давай март смотреть....",- он порылся в амбарных книгах и вытащил одну из них.
Они смотрели март 92 года и в самом конце списка нашли, что положили такого человека в 13 квартале, на южной его границе.
Когда Васнецов вышел из сторожки, кроваво-красный круг заходящего солнца только-только прикоснулся к макушкам дальнего леса, когда он нашел табличку 13 квартал, светило спряталось за ним на одну треть. И в этот момент Валерий понял, что всего полчаса- час назад он уже был здесь. Цепь, которую он красил и могила Маргариты Леопольдовны находилась в 13 квартале! Вон даже чуть приоткрытая коробка с пиццей лежит на столике, никто ее не тронул. Тридцать шагов от столика и он на южной кромке квартала. Он так близко был от могилы отца и даже не догадывался об этом! Сориентировавшись, Валерка пошел вдоль южной границы квартала, читая фамилии на памятниках. Прошел до самого угла и не нашел, пошел в обратную сторону. Потом сообразил, что за могилой-то никто ведь не ухаживал и приличному памятнику на ней взяться неоткуда. Он не смотрел теперь на памятники и ограды, а стал искать на пустырях между ними. Солнце предательски быстро исчезало с небосклона, скатываясь в подвал горизонта. Узкая полоска его испускала последний свет. И тут в наступающих сумерках Валерий увидел то, что искал. Это был даже не бугорок, а неглубокая и продолговатая ямка, на дальнем краю которой из пожухлой травы едва торчала покосившаяся бетонная ромбовидная плитка, по-видимому когда-то служившая временным памятником, теперь наполовину вросшая в землю. Валерка склонился над ней, но прочитать ничего не смог, она серьезно была заляпана окаменевшей глиной. Рукой смахнуть грязь не получалось, Валерий похлопал себя по карманам, в одном из них нащупал ключи от квартиры. Пока отчистил первые буквы, заметно стемнело. Зажег зажигалку и в мерцающем , неверном свете увидел буквы: "асне". Продолжил чистить и через пять минут вычистил обе строки. Резко дернул плиту вверх и поставил ее вертикально. Притоптал яму, чтобы памятничек стоял и траву перед ним выдернул. Потом присел и снова зажег зажигалку. Отчетливо читалось: "Васнецов В.И. 19.06.42- 30.03.92"
Не погасив зажигалку, закурил от того же огонька и, затянувшись пару раз, достал из кармана куртки заработанную нынче водку. Не торопясь, щурясь от попадавшего в глаза дыма, открутил винтовую пробку и, привычным круговым движением взболтнув жидкость, жадно проглотил несколько глотков, шевеля кадыком. Вспомнил про оставленную на столике пиццу, но было лень идти за ней, и он занюхал водку рукавом. От руки сильно воняло черной краской.
- Ну вот, батя, я тебя и нашел,- произнес Валера вслух.
- Спасибо, сынок,- вдруг прозвучал за спиной знакомый с детства голос.
Васнецов младший обернулся и вдруг увидел неясную тень. Но страшно почему-то не было. Силуэт показался до боли знакомым. Правда был он каким-то зыбким, словно ветер его раскачивал. Тень осторожно продвинулась поближе к памятнику. Валерий повернул голову, следя за ней.
- Что ты меня видишь и слышишь?- снова прозвучал знакомый голос.
- Да. Это ты, батя? - спросил Валерка удивляясь.
- Можно сказать, что он, но не совсем,- вступил в разговор кто-то третий.
Васнецов младший обернулся на этот голос и увидел силуэт, но на этот раз четкий, мужской и идущий к нему уверенно. Отчетливо слышались шорох сминаемой травы. Валерий встал во весь рост, всматриваясь в силуэт. Оказалось, что это тот самый мужик из кладбищенской администрации, что помог ему с поиском.
- Ну, как я вижу, ты отца нашел, - дружелюбно спросил кладбищенский.- А я смотрю тебя долго нет, думаю, надо взглянуть, все ли в порядке.
Ну что, свезло тебе, Виктор Васнецов, сынок вот нашелся, - обратился он к маячившей неподалеку тени отца.- Если помнить будет, то протянешь еще сколько-то лет, а то я думал, что ты, бедолага, до следующей весны не дотянешь. Залег бы на зиму и с концом.
- Тебя как зовут- то, паря,- это он снова обратился к Валерке.- А меня тут все как Богданыча знают,- представился в ответ, когда Валерий назвал себя.- Я вижу ты из наших. С господами гексеналом и люминалом, я вижу, знаком был?
И, получив утвердительный ответ, изрек:
- Ну вот, то ли где-то некровизор помер, то ли новое кладбище открывают, раз у тебя дар прорезался.