Аннотация: В самых запутанных историях всегда участвуют трое. Два - это слишком просто. Для настоящих трудностей нужны трое.
Мертвая семья моего соседа
1.
Он был моим соседом несколько лет назад.
Мы не то чтобы дружили... трудно дружить со странными людьми. А этот парень определенно был странным. Но, так или иначе, мы с ним часто пересекались.
Его звали Джеймс. А фамилия... нет, фамилию я никогда не знал. Зато лицо, запомнилось очень хорошо. Взгляд у него был, такой открытый... детский что ли. Серьезно, я не видел такого взгляда у своих ровесников, наверно, с тех пор как мне было девять. А еще он всегда улыбался. Смущенно так. Эта улыбка была как приклеенная. Неестественная. После нашего первого разговора, я даже подумал, что у него с головой не все в порядке. Но в целом это был достаточно приятный, для соседа, парень Джеймс.
Стояла ранняя осень. Еще было достаточно тепло, чтобы гулять по улице без шерстяного свитера, но листья деревьев уже были раскрашены в золотисто-багровые цвета.
В то время утро у каждого из нас начиналось с ритуала. Мой состоял в том, что я с чашечкой кофе выходил на открытую летнюю веранду, почитать свежую газету. Мне нравилась неторопливая деловитость утреннего пригорода. Я улыбался почтальону, забирая у него газету, здоровался со спешащими на работу соседями, краем глаза следил за работой моего садовника Фила.
Ритуал Джемса проходил в его доме. И по-хорошему, я не должен был о нем знать. Но моя веранда была на границе наших участков, а его ритуал начинался с того, что он настежь открывал окна задней спальни, выходящие как раз на мою сторону. В этот момент мы обменивались вежливыми приветствиями, после чего, я, чтобы не смущать его, утыкался в газету.
А Джеймс принимался, за уборку. Он не жил в этой комнате. В другое время я вообще не видел его в этой спальне. Но каждое утро повторялось одно и, то же.
Он отдергивал занавески, открывал окно, здоровался со мной, потом достал швабру и принимался мыть пол. Причем весь пол, включая те места, где стояла мебель. Каждое утро он с достойным лучшего упорством двигал по комнате огромную двуспальную кровать, чтобы помыть под нею. Потом той же участи подвергались прикроватные тумбочки. Последней по спальне путешествовала детская колыбель. Когда спустя час мебель возвращалась на свои места, наступала очередь фотографий. Их было очень много. Они стояли на тумбочках и висели на стене. Разные по размеру, но в одинаковых рамках. И каждую из них он медленно тщательно протирал влажной салфеткой и возвращал обратно. Последним в очереди было зеркало. Огромное, в человеческий рост, с массивной золоченной рамой, оно совершенно не подходило к интерьеру, но между тем все же находилось там. Джеймс протирал и его, после чего желал мне доброго дня, закрывал окно и опускал занавески.
А я оставался один, на веранде с остывшим кофе и потерявшей свой интерес газетой. В те моменты мне всегда было очень жалко Джеймса.
Эта спальня приобрела свой вид в день его переезда. Но все наши провинциальные сплетницы еще месяц обтирали каждую фотографию висевшую там на стене. И, разумеется, были фальшивые вздохи и многозначительные паузы. И такое же фальшивое сострадание.
Джеймс был вдовцом. Год назад его жены и ребенка не стало. А эта комната была их мавзолеем. И единственное, что не подвергалось ежедневной уборке, была полочка с двумя медными урнами.
2.
В самых запутанных историях всегда участвуют трое. Два - это слишком просто. Для настоящих трудностей нужны трое.
Я познакомился с Катрин в одном из баров, куда зашел после работы. Понимаю, это пошлость - знакомиться в баре. Но, ни я, ни она не ставили перед собой такую цель. Все вышло случайно. Я хотел пропустить стаканчик виски со льдом. У нее недалеко от бара сломалась машина, и она ждала эвакуатор.
Катрин полностью соответствовала своему имени. Такой женщины, я до этого не встречал. Именно женщины. Не девушки, а женщины. Все равно, что сравнивать пантеру с кошкой.
Бывает так, что встречаешь ты человека и он тебе понятен. Скучен. И не интересен. А бывает, что каждое мгновение общения невозможно предсказать. Бывает так, что ты даже себя перестаешь понимать. И в голове то и дело крутится мысль: "Что происходит? Какого черта я творю?" На кой черт я ляпнул ей, что люблю креветки? Как вообще можно любить эту склизкую соленую дрянь? Как на ее отношение ко мне может повлиять, люблю я креветки или нет?
И как же замечательно, что сковывающая тебя дрожь исчезает, в тот же самый момент, когда она больше не против, что ты называешь ее своей.
Так или иначе, спустя неделю и три свидания, я впервые пригласил ее к себе.
Когда мы подъехали к моему дому, Джеймс был у себя в саду. Кажется, что-то делал с Розовым кустом. Чинно держась за руку, мы прошествовали по дорожке мимо него.
- Добрый вечер, Джеймс! - как всегда поздоровался я.
- Добрый веч...ер...
-Что это с ним? - на ухо спросила меня Катрин.
Я осторожно покосился в сторону Джеймса. Он с дурацким выражением на лице и приклеенной улыбкой, просто уставился на нас, словно забыв обо всем на свете. Перевернутое ведро валялось у его ног. В ведре, видимо была вода, так как сейчас она растекалась под его кроссовками.
-Не обращай внимание. У него есть причины.
К этому вечеру я заранее готовился, поэтому в духовке у меня стояла печеная утка с яблоками, а в баре была припасена бутылочка красного вина. Но не успели мы сесть за стол, как раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Джеймс.
- Да? Что-то случилось?
- Эээ... Могу я войти?
-... Да... - немного растерялся я, - конечно... входи...
Я не успел это договорить, как Джемс, отстранив меня, буквально ворвался внутрь. Он уверенно направился в гостиную. Когда я догнал его, он уже был там.
И счастливо пялился на мою девушку.
- Здравствуйте, - ошеломленно выдавила Кэт, и вопросительно посмотрела на меня.
Я украдкой пожал плечами.
- Джеймс, это Катрин. Катрин, это мой сосед, Джеймс.
Я, правда, не понимал, что происходит. Джеймс так смотрел на нее, будто увидел деву Марию. Он разве что не плакал от счастья. Медленно, а скорее даже ошеломленно он опустился на кресло напротив нее. Он не сводил с нее взгляд, и, казалось, даже перестал дышать
Если сначала я был удивлен, то теперь я почувствовал себя не в своей тарелке. Словно сделал какую-то глупость на публике, и в голове одна только мысль: быстрее бы пролетел этот момент и настал следующий.
Что-то подобное, видимо испытывала и Кэт. Теперь ее взгляд в мою сторону, был уже умоляющим.
Молчание затягивалось.
- Так чем могу помочь?
Наверно, только в этот момент Джеймс смог вернуться в реальный мир. Мгновенно покраснев, он сбивчиво забормотал:
- Нет. Спасибо. Я ничего... мне уже... просто... пойду я! Извините.
Я не успел ничего понять, а он уже пожал мне руку и вышел из комнаты. Спустя пару секунд хлопнула входная дверь.
Мы с Катрин, невидяще смотрели друг на друга. Я очнулся первым.
- Извини. У него недавно жена погибла. Наверно, ты ему ее напомнила.
К счастью дальнейший вечер прошел отлично. И хотя поначалу разговор, под нарочитой легкостью скрывал смущение и натянутость, в ту ночь Кэт осталась у меня.
Утром, это было утро субботы, я проспал до обеда. Когда я проснулся, Катрин рядом не было. Скомканное одеяло, сбитая простыня. И странное ощущение "хорошо" и в теле, и в мыслях.
"- Я не простая женщина. Хочу предупредить тебя сразу, со мной будет трудно.
- Я не боюсь. Трудно, значит интересно".
Я поднялся, зашел в ванную. На тумбочке, рядом с раковиной лежала сумочка. Я улыбнулся. По крайней мере, Кэт никуда не убежала.
На кухне меня ждал накрытый стол. Яичница с беконом и помидорами, блинчики с джемом и сок. Но один я завтракать не хотел.
Через открытое окно до меня донесся веселый звонкий смех.
"- Я своенравна! И дрессировке не поддаюсь.
- В таком случае, я буду тебя не дрессировать, а приручать..."
Катрин была в саду. Она сидела на моем обычном месте, перед ней на столике лежит свежесорванная роза, а напротив сидит Джеймс. Я подошел к ним. Наверно, впервые, улыбка на его лице не казалась чем-то лишним. Они о чем-то болтали.
- Доброе утро - поздоровался я.
- Доброе утро, дорогой.
- Доброе утро.
- Кэти, ты уже завтракала?
- Нет, тебя ждала. Джеймс, не присоединитесь к нам?
- Я... Э... нет спасибо. Думаю, это будет неуместно.
- В таком случае прошу нас простить. Кэт?
По-джентельменски придерживая ее за руку, я проводил Кэт в столовую.
- Ты не обижаешься?
- Что? О чем ты? - не понял я.
- Ну что я... разговаривала с Джеймсом, пока ты спал...
- Нет. Как ни странно, нет. Джеймс, он всегда казался, каким-то потерянным. А сегодня... я впервые увидел его живым. Другое дело, когда я что-то такое заподозрю...
- Да прекрати! - она звонко засмеялась, - договоришься у меня.
3.
А потом случился пожар. Прошло около месяца. За это время Катрин несколько раз ночевала у меня, но с Джеймсом мы больше не виделись. Я вообще его больше не видел. Уже значительно похолодало. И мои утренние посиделки на веранде пришлось прекратить.
Я собирался ложиться спать, спустился в гостиную, чтобы потушить свет. И явственно почувствовал запах дыма. Горел мой гараж. Будто по заказу, через несколько мгновений я услышал сирену приближающихся пожарных. Видимо их вызвала сигнализация. Но почему она не запищала?
Я стоял перед входом в гараж и не мог поверить в происходящее. Ты покупаешь дом. Ты ставишь дымовую сигнализацию. Ты страхуешь дом от пожара. И ты все равно ни на йоту не веришь в то, что это может произойти с тобой.
Наверно именно поэтому в голову лезли совсем неподходящие мысли. Во сколько обойдется покраска гаража? Успеет или не успеет огонь добраться до бензобака автомобиля? Как сильно пострадала полировка моего "фиата"? Если огонь доберется до бензина, сильный ли будет взрыв? Тогда, наверно, стекла вылетят...
Очнулся я где-то, через час. Вокруг суетились пожарные. Откуда-то появился страховой агент. Пожар удалось локализовать, до того как он добрался до бензина.
Я курил. Подписал какую-то протянутую мне страховщиком бумагу. Это была седьмая по счету сигарета. Пожарные неторопливо сворачивали свой шланг. До этого я не курил три года. Я сидел на подножке пожарной машины. Внутри гаража что-то еще угрожающе потрескивало. А напротив моего дома уже собралась довольная толпа сочувствующих соседей.
- Раздражают? - неизвестно когда подобравшийся Джеймс, опускаясь рядом, проследил мой взгляд. - Их улыбки будут появляться еще неделю при каждой встрече с тобой.
- Ну не все они такие злобные, - я достал еще одну сигарету, протянул пачку Джеймсу. Он взял.
- Они не злобные. Они люди. Им сначала интересно, а только потом стыдно.
Мы закурили. Я заметил, что мои руки подленько дрожат.
- Сигнализация не запищала. Я мог бы уже спать, и ни о чем не догадываться. А если бы пожарные не успели залить мой гараж пеной, у меня не было бы дома. А если бы это совпало, то могло не быть и меня.
- Пойдем ко мне. Тебе не стоит оставаться одному. А у меня в холодильнике есть бутылка водки.
Я посмотрел в лицо Джеймсу. Он смотрел на меня с пониманием и даже виной. Может его семья погибла при пожаре?
Мне действительно не хотелось возвращаться домой. Одному там теперь будет неуютно. И звонить Кэти, беспокоить ее ночью... не нужно все это.
Я согласился. Бросив последний взгляд на мокрую от пены лужайку перед домом, я последовал за Джеймсом.
Шушукающиеся соседи проводили меня полными радостного сочувствия взглядами.
К черту их. К черту все.
Войдя в прихожую к Джеймсу, я в нерешительности остановился. Вокруг стояла такая стерильная чистота, что я невольно покосился на свои промокшие ботинки.
- Ванна прямо по коридору и налево, - заметив мои колебания, сказал Джеймс. - Я принесу тебе полотенце и одежду.
Я с благодарностью кивнул.
Ванную комнату я нашел без труда. И в первую очередь умылся, с головой забравшись под холодную струю воды. Потом осмотрелся. Открыл пару шкафчиков умывальника, заглянул в несколько ящичков. Не комната, а олицетворение аккуратистического минимализма. Зубная щетка, зубная паста. Пена для бритья, бритва. Дезодорант. Все на своих местах. Выстроено ровным строем, строго перпендикулярно сторонам света. И ничего лишнего.
Постучавшись, Джеймс сообщил, что одежду он оставил у выхода. Я поблагодарил его, пару секунд соображал, что делать дальше, а потом, махнув рукой, принялся раздеваться. Возможно, контрастный душ поможет смыть тяжелую гарь, будто въевшуюся в меня за последние пару часов.
Когда я вышел из ванны, Джеймс, судя по звукам, был на кухне. Свет горел лишь в коридоре. Черный зев открытой напротив двери вел в ту самую комнату. Комнату-мавзолей.
--
Это плохая идея.
Звук собственного голоса заставил меня содрогнуться. Я пробормотал это еле слышно самому себе и между тем услышал свой голос, так, будто его прошептали прямо мне на ухо. На какой-то момент мне показалось, что других звуков в этом доме нет. Невероятная, ненастоящая тишина, все еще звенящая отголосками моих слов.
Я сделал шаг в комнату. Луна висела над самым окном. Ее свет, с трудом пробиваясь сквозь занавеску, разбавлял темноту мрачно-синими силуэтами.
--
Это очень плохая идея.
И снова шепот в уши. И снова звенящая тишина следом. И заливистый детский смех. На грани слуха. Наверно, где-то на улице.
"Смех -- это правильно. Так и должно быть".
Что это? Откуда такая мысль? Что "правильно"? Что "должно быть"? Ну как же... это... нет, потерял мысль.
На стене висели фотографии. Что там изображено не разобрать. Я снял ближайшую с гвоздика и повернул к свету.
Наверно это была его дочь. Девочка лет девяти. Аляповатое, как вся одежда для детей, платьице, непонятного в сумерках цвета. И, как у многих девочек этого возраста, слишком серьезное лицо. "Под взрослую". Девочка стояла напротив рождественской елки, в позе "приготовьтесь, сейчас вылетит птичка". Руки по швам, слегка напряжены, взгляд точно в камеру, из-за чего кажется, что она смотрит прямо мне в глаза, а в руке у девочки... нож.
Ну да, нож. Странно, конечно. Но мало ли...
Я повесил фотографию и взял другую.
На ней была изображена женщина. Молодая, точно нет и тридцати. Судя по фотографии, у нее были очень красивые волосы. Длинные, темные.
--
Похожа, правда?
Почему-то я даже не испугался. Словно знал, что Джеймс стоит за спиной.
--
Извини. Я не должен был... Сам не знаю, зачем я полез сюда...
--
Не извиняйся. Ты часто видел их через окно. Понятно и желание рассмотреть их получше.
--
Все равно, не стоило, - я осторожно вернул фото обратно.
--
Похожа, правда? - повторил Джеймс.
Я сразу понял, кого он имеет в виду. На мой взгляд, сходство было лишь приблизительным. Может овал лица. Ну, еще может лоб. А нос, губы, глаза... но вслух я сказал:
--
Правда. Очень похожа.
От этих слов, Джеймс расцвел. Он и до этого улыбался, а теперь и вовсе напомнил мне чеширского кота.
--
Пойдем. Я все приготовил.
4
Ночевать я остался у Джеймса. Ложась спасть в одной из многочисленных комнат, я задавался вопросом, зачем одинокому парню, такой большой дом? Потом я вспомнил, что у меня самого две комнаты для гостей.
Время близилось к двум ночи. Я был пьян и умиротворен. Меня больше ничего в этой жизни не беспокоило.
Джеймс оказался отличным парнем. Мы с ним разговаривали больше двух часов. Я узнал, что он работает переводчиком, переводит разные книги на дому. Я рассказал ему, почему у меня есть во дворе собачья будка, но нет собаки.
"Хороший парень. Жаль, что ему нравится моя девушка", - уже засыпая, подумал я.
Я помню, как в седьмом классе поссорился с одним парнем-старшеклассником. Потом, я рассказывал всем, что была грандиозная драка, но на самом деле все закончилось одной оплеухой. Его огромна лапища просто снесла меня. После я узнал, что такой удар называется "весло". Очень правильно название. Ухо потом еще дня три горело.
Той ночью я проснулся от оплеухи. Ощущения были столь знакомы, что я сначала подумал, что все еще сплю. Горела щека. Звенело ухо. Я лежал на полу рядом с кроватью и пытался понять, что произошло.
В комнате никого не было.
Я с трудом поднялся на ноги, включил торшер и еще раз огляделся. В комнате точно никого не было.
При блеклом свете лампы, мне вдруг показалось, что комната ужасно пыльная. Мебель и обои, которым, я точно знал, меньше года, выглядели старыми, затершимися и сальными. И этот запах...
Потирая ушибленную щеку. Я вышел в коридор.
--
Ненадоненадоненадоненадо...
Это был голос Джеймса. Голос был тихим, но я слышал его отчетливо. В этом доме просто поразительная акустика.
Мне стало не по себе. Все-таки у парня эмоциональная травма... Стараясь не шуметь, я шел на голос.
Джеймс был в своей спальне. Во всем доме настежь были открыты лишь две двери. Дверь комнаты-мавзолея и дверь его спальни. Я прижался спиной к стене и заглянул в спальню Джеймса.
Тускло и грустно горел ночник. Кровать Джеймса была не расправлена. Спать он еще явно не ложился.
--
Ненадоненадо....
Это была странная, завораживающая и пугающая картина одновременно. Джеймс сидел на полу, зажавшись в угол, и съежившись от страха. По его лицу стекал пот, руки дрожали, он не знал, куда их деть: то клал на колени, то хватался за голову, то закрывал ими лицо. Руки были в постоянном движении. При мерном, ритмичном раскачивании вперед-назад, и нечленораздельном повторении "Не надо", вывод сделать было не трудно: парень был просто в истерике от страха.
Напротив него на полу на расстоянии метра стояла кукла. Сантиметров тридцать в высоту. Рыжие завитушки. Пухлые щеки. Платьице в горошек. Стеклянные глаза. Руки не гнутся в коленях, руки в локтях. Обыкновенная кукла.
--
Джеймс? Джеймс, это я! Ты в порядке?
--
Убери ее!!! - завизжал он, вжимаясь в угол.
Будь его воля, он бы размазал себя по стене.
Я схватил куклу и выбежал из комнаты. Не знаю почему, но ноги сами понесли меня в "мавзолей". Я бросил куклу на кровать. Потом, почему-то передумал, и поставил ее на одну из тумбочек. Зачем я это сделал, я не знал.
Бегом я вернулся к Джеймсу. Не знаю, что с ним было, но его организм этого не выдержал. Когда я зашел в его спальню, Джеймс был без сознания. Его все еще била медленно утихающая дрожь, он все еще что-то бессвязно бормотал, но сон уже спрятал его разум. Я перенес его на кровать.
Черт, надо будет закрыть комнату на замок. А то, что еще ждать от этого психа? Мне, конечно, его жалко, но...
Размышляя так, я не пошел к себе. Меня все еще мучила одна мысль. Неосознанная, на гране интуиции. Ощущение. Ощущение, что в комнате-мавзолее, когда я отнес туда куклу, что-то было не так.
Едва я зашел туда, я сразу все понял.
Не знаю зачем, но Джеймс перевернул все рамки с фотографиями изображениями к стене. Зачем ему это понадобилось? Возможно, они тоже его пугали.
Огромная зловещая тень от куклы заслонила половину фотографий на стене.
Кукла стояла на тумбочке у окна, и все равно тень была просто громадной. Видимо луна опустилась совсем низко, а значит скоро рассвет. Надо еще поспать, завтра тяжелый день, придется съездить в пожарную безопасность, взять отчет о пожаре, отвезти его в страховую компанию...
Какая все-таки зловещая тень... Будто убийца из какого-нибудь фильма... А это что?..
Черт, действительно! У куклы в руках что-то есть.
Я подошел поближе.
По очертанию похоже на... нож...
5.
Не думай о белой обезьяне.
Наверно это самая большая проблема для разума. Не думать. Попробуй, заставь! Мозг просто, оказывается, воспринимать такую команду!
Не думай о белой обезьяне.
Вот уже три дня я боролся со своим разумом. Я отпросился на неделю с работы, съездил к пожарникам за отчетом, отвез его в страховую компанию, закупил строительных материалов, принялся разгребать сгоревшее барахло. И все это время я старался не думать.
Джеймс стал моей белой обезьяной.
Разумеется, он не выходил у меня из головы.
Странные, пугающие и непонятные воспоминания, со временем становились еще страннее, страшнее и непонятнее. Возможно, это моя расшалившаяся фантазия. Но мне казалось, что спустя три дня, события той ночи были более точными или детальными, чем на следующее утро.
Когда все это происходило я, наверно, не мог до конца поверить, что весь этот бред на самом деле. Я словно отделился от реальности прочной прозрачной стеной. Я все видел, все ощущал, но не воспринимал по отношению к себе. Однако теперь это ощущение стало проходить. Я вспомнил запах гнилости, что почувствовал у себя в комнате той ночью. Я вспомнил странную легкость той куклы, будто она сделана не из пластика, а из полиэтилена. Я даже вспомнил полные слез глаза Джеймса. И детский смех, где-то вдалеке. Я вспомнил колышущиеся занавески при полном отсутствии сквозняка. А главное я вспомнил свою гранитную уверенность, в том, что все происходящее правильно. И как возопил внутренний голос, когда я схватил куклу. "Не надо! Не надо!" - и вряд ли эти слова имели что-то общее с тем, что имел в виду Джеймс, повторяя их же.
Тем утром я ушел еще до того, как он проснулся. И с тех пор мы не разговаривали. Но я видел через окно кухни, как он час спустя двигал у себя мебель.
На третий день моё терпение кончилось. Я стоял у того же окна на кухне. В моей дрожащей руке была чашка крепкого черного кофе. Тупая ноющая боль в затылке, казалось, уже стала неотвратимой частью моей жизни.
Такое ощущение, что я не отдыхал уже целую вечность. Я был на грани нервного срыва.
Первый день я помню хуже всего. Хотя именно тогда я был у пожарных, в страховой службе и звонил на работу. Механически выполняя то, или иное действие, я был пуст. Сомневаюсь, что мой мозг в то время был занят чем-то еще, кроме моторики. Я не думал ни о чем.
Но белая обезьяна не могла мне этого позволить.
И периодически меня накрывало.
Я стою в коридоре Джеймса. Слышу его стенания. Он где-то там, за дверью. Тонкая полоса света из его спальни прорывается в коридорный полумрак. Лакированный холод паркета облизывает мои ноги. Я давно не ходил босиком.
- Сэр, можно взглянуть на ваши документы?.. - сорочка на страховом агенте идеально отутюжена. - Спасибо. Согласно данному отчету полностью пропавшими считаются...
Четыре шага. До его комнаты максимум четыре шага. Я иду, уже зная, что там увижу. Маленькую пластиковую куклу по имени Джеймс, валяющуюся в углу. Нарисованные слезы, застывшее перекошенное лицо. Пластиковыми ладошками оно закрывает стеклянные глаза. Хмурая девочка с кухонным ножом стояла перед куклой.
- Вам следует расписаться...
Я помнил, как все это было на самом деле. Но ничего не мог с собой поделать. Я видел по-другому. Не как в ту ночь.
- Дети любят ломать игрушки.
- Что вы сказали?
- Я сказал, что протокол будет подписан до конца недели. Мы с вами свяжемся, как только...
Дети ломают игрушки. Но их интерес понятен. В своей наивности, они думают. Что у кукол есть что-то внутри. Когда взрослеешь, учишься заранее определять пустоту.
Тук-тук. В страхе бьется кукольное сердечко Джеймса. Я стою позади нее.
И она знает об этом.
Я не вижу ее лица, потому что все фотографии перевернуты изображениями к стене.
Я стою на подземной парковке. В этом здании офис моей страховой службы. То, что я здесь - истина. Я облокотился на стену. Я тяжело дышу. Во рту кислый привкус подступающей рвоты. Я не помню, как здесь очутился. Я не думаю, о том, как я здесь очутился. Я здесь - это факт. Мне плохо - факт. Где-то рядом должна быть взятая на прокат машина. Только факты. Никаких мыслей.
Способность соображать вернулась ближе к вечеру. И от этого стало только хуже.
На второй день видений уже не было. Были сны. Сумбурные и не запоминающиеся. Второй день я весь проспал. Я ворочался в постели, прекрасно осознавая, что все, что я вижу - это сны. Я хотел, но не мог проснуться. И эта пытка продолжалась бесконечно долго.
Я видел девочку. И чья-то рука гладит изголовье колыбели. Длинные темные волосы мешают рассмотреть лицо. Ведьма. Дым валит из гаража. Она похожа на Катрин. Маленькая девочка с куклой. В них есть что-то общее. Лицо. Лицо Катрин. Оно все в крови.
- Да, папа.
Я проснулся рано утром. Меня словно что-то подбросило на постели. Я сел, протер глаза.
Сердце бешено колотилось. Холодное мертвенное дыхание, мое собственное дыхание, обжигало, так, словно легкие были наполнены жидким азотом. Я не помню, что мне снилось. Но там была Катрин.
Я давно ее не видел. Кажется, будто никогда не видел. Будто я выдумал ее. Сердце оглушительно долбилось в грудную клетку. Мне стало страшно. Из-за всего бреда, что заливал мои измученные мозги в последнее время, эта мысль была самой страшной. Я кинул взгляд на будильник. Пять сорок. Я спал чуть больше суток.
Мой взгляд уперся в телефон. Надо ей позвонить. Я хочу ей позвонить. Очень хочу. Но я не звоню. И дело даже не в том, что сейчас еще нет и шести утра. Просто я не знаю, что ей сказать.
Я встал, оделся. Руки и ноги двигались с ржавым скрежетом. В голове, словно в лампочке, кто-то натянул вольфрамовую нить, бьющую током по нервным окончаниям при каждом сотрясении.
Некоторое время старательно делал вид, что все наладилось.
Я умылся, закинул в стирку одежду. Принялся за приготовление завтрака, попутно пытаясь придумать, куда вечером приглашу Катрин.
Но мысли путались, перепрыгивали друг через друга, оставленные без присмотра первоклашки. Я заметил, что разбиваю яйца для омлета над раковиной. А надетая на меня майка вывернута наизнанку. А еще я почти ничего не слышал. Все звуки были где-то далеко, я почти не обращал на них внимания.
Я налил себе кофе и подошел к окну.
6.
Я слышал, у медиков есть специальная шкала, по которой они определяют уровень боли пациентов. От одного до десяти, кажется. Не знаю можно ли ее применять к боли эмоциональной. Но у каждого был в жизни момент, который можно было оценить на десять.
И у меня был такой момент. Было так больно, что я ничего не чувствовал.
Я верю в то, что время субъективно для каждого из нас. То, что мы меряем секундами, минутами и часами, есть лишь некое числовое обозначение, не имеющее ничего общего с реальным понятием времени.
От двери до машины было двадцать шагов. Секунд семь ее быстрым шагом. Но мне казалось, что прошли века. Об этом можно было судить хотя бы по тысяче ударов моего сердца, которые я услышал, пока она шла к машине.
В половине седьмого утра, моя... бывшая... девушка вышла из двери соседского дома и направилась к своей машине.
Воткнутый в сердце раскаленный прут, для усиления эффекта следует медленно поворачивать против часовой стрелки.
Я поставил чашку на подоконник. Медленно сполз вдоль стены на пол.
Этого не может быть. Это очередное видение. Галлюцинация, вызванная нервным срывом. Да у меня нервный срыв. Я идиот, раз после потрясения от пожара отправился ночевать к психологически неустойчивому соседу. И с тех пор у меня нервный срыв. Я не знаю где реальность.
Вскочив на ноги, я бросился к телефону. Лихорадочно вспоминая номер Катрин, я нервно барабанил пальцами по корпусу телефона. Нервы.
Длинные гудки.
Один. Второй. Третий.
Еще рано. Она крепко спит.
Восьмой. Девятый.
- Здравствуйте...
- Кэт! Это я...
- ... я не могу сейчас подойти к телефону, поэтому...
Я грустно посмотрел на телефонную трубку. Бездушный белый кусок пластика.
Телефон Катрин, как и у меня, стоит в спальне на тумбочке. Не услышать десять гудков она не могла.
- ... если у вас что-то важное, оставьте свое сообщение после гудка.
-Нет. Нет у меня ничего важного. Просто... больше мне не звони. Никогда. Слышишь??? Никогда!
Трубка обиженно ударилась об телефон.
Если больно, значит, еще жив. Если жив, значит, будет больно.
То, что произошло дальше лишено всякой логики. Я просто встал с пола и вышел из дома. Пересек две лужайки и толкнул входную дверь. Дверь Джеймса.
Она оказалась не запертой.
7.
Возвращаться в этот дом было страшно. Я не чувствовал, а скорее понимал это где-то далеко, на краю сознания.
В прихожей никого не было. Я огляделся.
При свете дня блеклые пастельные цвета стен и мебели выглядели вполне заурядно. Но...
Вполне возможно, что я сумасшедший...
Бывает, что стоишь ты где-нибудь, или идешь куда-то, или даже сидишь где-то, и в этот момент тебя настигает дрожь. Пробежав щекотливыми пальцами по спине, она заставляет тебя передернуть плечами и зябко поежиться. В детстве мы говорили, что это призрак сквозь тебя прошел.
Так вот, едва я переступил порог, я наткнулся на толпу призраков ломанувшихся через меня к выходу.
Меня трясло как при лихорадке. То, что это были те самые "призраки" можно было судить лишь по незначительным паузам между приступами дрожи.
Надо уйти. Это будет правильно.
- Ну, нет! Я сильнее этого.
Я сделал шаг.
Из комнаты-мавзолея, послышался глухой скрежет: Джеймс двигал кровать.
Стараясь не шуметь, я медленно направился в сторону звука. Осторожно заглянул в комнату.
Джеймс стоял ко мне спиной. Сняв тряпку со швабры, он ползал по полу на коленях тщательно протирая идеально чистый пол. Меня он не видел.
Я впервые наблюдал за его уборкой с такого близкого расстояния. Рубленные скупые движения. Будто он впервые двигает руками. Или будто, они у него частично парализованные.
В этот момент Джеймс повернулся, чтобы вымыть тряпку в ведре и наши взгляды встретились.
Я стоял в двери, примерно представляя, как я сейчас выгляжу. Мятая одежда, тапочки на босу ногу, всклокоченные волосы, неровно побритый подбородок, красный воспаленные глаза, наверняка, светящиеся безумием. Есть на что посмотреть.
Но Джеймс оценить этого не мог. Его глаза были белыми, зрачки закатились за верхнее веко, будто он спал или был без сознания. А его лицо... все мышцы напряженны, скулы сковала судорога, а эта нелепая улыбка... улыбка сквозь боль... последняя улыбка... мертвеца на иссиня серых губах...
Я сам не заметил как, начал пятиться назад.
- Он мертвец... - прошептал я.
- Это правильно - ответил голос внутри меня.
Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.
Это уже слишком. Я сумасшедший. Сумасшедший. Сумасшедший!
Эта мысль... Я пловец, попавший в омут и цепляющийся за нащупанную соломинку.
- Тебе нечего бояться. Все что здесь происходит, правильно, - шептал я.
- Нет. Это не может быть правильно! Это мой бред! - в ужасе бежал я по коридору.
Я смотрел на себя. Черт, я действительно ужасно выгляжу. Но я другой. Я спокоен.
- Он умер?
- Нет. Он не может умереть. Он двигается.
- Успокойся.
- Не успокаивай меня! Ты всего лишь мой внутренний голос!