Тревожно вертя в руках сигарету, Джим расхаживал по узкому коридору у приёмных покоев. Вообще-то, находиться в коридоре было запрещено, но никто его не одёргивал. В конце концов, рождение ребёнка такое событие, когда можно закрыть глаза на мелкие нарушения.
Дрожащей рукой Джим поднёс сигарету к губам, тщетно попытался затянуться. Потом вспомнил, что у него нет денег на фильтрацию воздуха, а потому курить в общественных местах он не мог.
- Симмонс?
- Я - пальцы сжались, ломая сигарету. - Я Симмонс! - Джим чуть ли не бегом бросился к показавшейся в конце коридора медсестре.
- Поздравляю. Минуту назад вы стали отцом!
Джим замер. Он ошалело глядел в улыбающееся лицо медсестры. Ему хотелось остановить время. Вот он. Самый счастливый момент в его жизни.
Нет, конечно, будут ещё радостные минуты. Минута, когда его ребёнок сделает первый шаг. Минута, когда он (или она!) скажет своё первое слово. Выходные, проведённые втроём на пляже водохранилища. Дни рождения. Совершеннолетие. Много всего
Но всё это будет лишь отголоском этих мгновений. Мгновений, когда он стал отцом. Мгновений, когда он ещё не верит в реальность случившегося. Мгновений, когда он ещё не видел своего ребёнка, но уже знает о его существовании. Мгновений, когда всё ещё впереди.
- Кто... - от избытка чувств Джимом завладело какое-то будоражащее и чертовски приятное опьянение, - кто родился? Мальчик или девочка?
- Мальчики. Близнецы. Поднимайтесь на второй этаж. Третья палата. Там ваша жена и сыновья.
Сыновья... Близнецы...
Дверь в палату была приоткрыта. Осторожно заглянув, Джим в нерешительности остановился. Она лежала прямо напротив входа, и он хорошо видел её.
Надо было войти и что-то сказать. Что-нибудь ободряющее, значительное, но что?
Близнецы. Двойня. Кто бы мог подумать?
И что теперь делать?
Надо сесть и успокоиться. Но на это нужно время.
Время. Его всегда не хватает. С тех пор как его оценили в деньгах, время стало высшей ценностью.
Слишком много людей для такой маленькой планеты. Слишком много огромных мегаполисов, полных людей. Слишком много заводов для их нужд. Слишком мало деревьев и воды.
Современные технологии позволяют увеличить продолжительность жизни почти в три раза. Многим богатым и влиятельным уже давно за сотню, но их слишком мало. Для остальных людей существует обратная сторона медали. Закон 'О контроле над жизнью'. Верх человеческого цинизма, призванный ограничить популяцию вида 'человек разумный'. Но даже этот закон лишь продляет агонию планеты. Реального выхода не видит никто.
Закон 'О контроле над жизнью'. Люди решают за людей.
У каждого человека в младенчестве берётся генная проба и по анализам определяется возраст, до которого он будет максимально полезен обществу. Этот возраст засекречен 'в целях укрепления эмоциональной устойчивости', но это именно тот срок, что отпускает общество ему на жизнь. После анализа, младенцу в ещё несформировавшееся сознание вводят психокод на остановку сердца, и когда через много лет его время выйдет, рядом с ним по улице пройдёт ничем не примечательный человек и пробурчит себе под нос какую-либо неразборчивую фразу. Длинную, бессмысленную, монотонную и смертельную.
Неизвестно, сколько пройдёт после этого времени. День, два, месяц. Но точно не больше года. Психокод активируется, и человек умрёт.
Конечно, бывают и исключения, примерно через каждую сотню тысяч раз психокод даёт сбой, но вряд ли это многим поможет человеку изжившему своё. Умное и рациональное общество не позволит ему жить. Просто смерть его станет какой-либо иной, возможно, не такой безболезненной.
Случается и обратное. Какой-либо бедняга, не дожив свои кровные, попадает под гидравлический пресс мусоровоза и... Десять процентов оставшегося времени - вдове, если такая есть. Двадцать - детям. Ещё десять - между остальными родственниками. Остальное - в свободную продажу, на аукцион.
Отдельным пунктом в законе 'О контроле...' вынесена процедура рождения ребёнка.
Чтобы завести ребёнка, паре нужно получить правительственное разрешение, которое даётся лишь в том случае, если оба потенциальных родителя социально лояльны. После этого нужно сдать анализы в поликлинику, и если тест покажет их совместимость более восьмидесяти процентов, то, может быть, лет через пять, когда подойдёт их очередь, они получат официальное уведомление на дарованную им возможность рождения ребёнка.
Одного! Не двух...
Послышались шаги, и дверь палаты отворилась с той стороны. Высокий худощавый мужчина с совершенно непроницаемым лицом пробормотал что-то похожее на 'извините', и скрылся в конце коридора.
Джим недовольно поморщился.
В связи со сложившимися обстоятельствами современная мораль не очень жаловала людей, мямлящих или бурчащих что-то неразборчивое себе под нос. В каждом из них люди невольно видели своего убийцу.
Незнакомец не потрудился закрыть за собой дверь, и стоять дальше на входе было нельзя.
Она не должна видеть его растерянности.
Он - мужчина. Уверенный и сильный. Он всегда был для неё опорой. А сейчас это как никогда необходимо.
На секунду задержав дыхание, он решительно шагнул внутрь. Она лежала неподвижно, повернув голову на бок и, не мигая, смотрела в одну точку. Казалось, она даже не заметила его прихода.
Не зная, что сказать, Джим просто пододвинул стоящий у стены стул к её изголовью и молча сел. Какое-то время ничего не происходило.
Джим глядел на столь любимое, столь родное и близкое лицо и душа его рвалась на части. Такой он видел её впервые. Бледная, уставшая, измученная, безжизненная.
От последней мысли дрожь пробежала по его телу.
Нет. Всё будет хорошо. Они вместе что-нибудь придумают. В конце концов, они теперь родители, а это как-никак обязывает.
- Я только что говорила с контролёром, - всё ещё с отсутствующим видом сказала она.
Джим с трудом проглотил вставший в горле ком. Перед глазами вырос высокий худощавый силуэт, преградивший собой дверь.
Да. Так 'законник' и должен выглядеть. Обыкновенный, серый, неприметный и достаточно отталкивающий, чтобы не обращать на него внимания. Усмехнувшись про себя, Джим понял, что с трудом может вспомнить его лицо. А через час другой и вовсе забудет.
- Что он сказал?
- У нас нет права на рождение второго ребёнка...
Джим похолодел. Неужели... они хотят убить одного?
Убить... его ребёнка! Его сына!
От бессильной ярости Джим до боли стиснул зубы.
Этого не будет. Он не позволит...
- Но раз это близнецы, по закону они считаются, как один человек...
- То есть... - не веря в счастье, начал Джим.
- По закону, это один человек. На них выдаётся один государственный пай, у них общая медицинская страховка. У них всё общее, - она зашевелилась, и, наконец, посмотрела в его глаза, - даже время.
Общее время? Как такое возможно?
Непонимание было столь явным, что она прочла его по лицу.
- Их время поделено на двоих. Они вряд ли доживут до тридцати.
Когда перед глазами возникает туман и кружится голова, перестаёшь воспринимать жизнь как реальность. Она не воспринимается как нечто субъективное. Скорее, это калейдоскоп ничем не связанных пёстрых картинок, от которых мигрень лишь усиливается.
Что-то подобное и испытал Джим. Шок от услышанного стёр все эмоции, и сейчас Джим был больше каким-то полым сосудом, чем человеком.
Горечь, боль, страх, злость, - всё придёт потом, а сейчас лишь пустота и неверие. Это ощущение чем-то сродни тому, что он испытал десять минут назад, услышав долгожданное 'Вы стали отцом!'. Те же чувства, только с другим знаком. Со знаком минус.
Антиподом абсолютному счастью стала не боль, а абсолютная пустота.
Тридцать лет.
Джиму двадцать три. Ему осталось каких-то семь лет до начала третьего десятка. Что он успел к этому времени? Окончить обучение, найти любовь, отличиться по службе и обменять материальную благодарность на возможность стать отцом. Он ведь ещё не жил по-настоящему. Он только собирался пожить. А его детям, возможно, не суждено и этого.
Они не успеют заработать достаточно денег, чтобы позволить себе купить время на аукционе. Да и его работа, хоть и не самая бесперспективная, но всё же не настолько прибыльна, чтобы дать что-либо детям.
- Джим, - слабо позвала она, - Ты же понимаешь, что мы в безвыходном положении, так что выслушай меня, пожалуйста, не перебивая, - жестом она оборвала его попытку что-то вставить, - не надо. Не говори. Послушай меня. То, что я скажу - мой выбор. И его уже не изменишь.
От такого начала мороз пробежал у Джима по спине. Откуда-то из глубин разума, появилось ощущение безысходности. Тягучее, мерзкое чувство.
- Я расшифровала дату своей смерти, - безжизненный голос, которым была сказана эта новость, придавала ей обыденную простоту. - Мне оставалось тридцать два года. В пятьдесят один, мой жизненный срок закончился бы.
- Нет. Нет. Ты не можешь так поступить...
- Родной мой, я уже так поступила. У нас не было другого выбора. Два года забрало правительство, но по пятнадцать переписаны на наших мальчиков! Пятнадцать лет! Это не мало. Не так много, как хотелось бы, но всё же. Они будут жить. А ты позаботишься о них.
- Нет! Слышишь меня? Нет! Я тебе не позволю этого сделать! Мы найдём другой способ! В крайнем случай, из жизни уйду я, а не ты!
Слёзы в мгновение ока сдёрнули завесу тумана с глаз. Душу, наконец, омыла волна боли. Невыносимой боли. Всепоглощающей боли.
- Ты... знала? - запинаясь, прошептал Джим. - Ты ведь знала, что их будет двое... Тебе... должны были сказать...
- Да, - её голос был глух и бесстрастен.
- Тогда почему???
Её губы разошлись в улыбке. Милой, доброй, снисходительной улыбке...
- Это ничего не изменило бы.
- Я должен был знать!
- Ничего уже нельзя изменить. Я подписала все документы, расшифровала дату смерти... и активировала психокод... - на секунду она замолчала, и её глаза предательски заблестели, - я умру в течение часа.
Она плачет. Боже, какой ужас! Бедная. Как же ей, наверно, страшно! Она ведь не хочет умирать. Она хочет жить! Жить полной жизнью, нянчить своих сыновей, гулять с ними по парку и слышать их смех. Целовать их на ночь. Петь им колыбельные и читать книги. Радоваться вместе с ними и плакать. Быть с ним рядом. Всю жизнь. Долгие-долгие годы. Бесконечно долгие. Вечность.
Но вместо этого перед её глазами оскал смерти, страх перед неизвестностью и ожидание конца.
Ожидание. Оно хуже всего.
Лежать и ждать, когда наступит последняя секунда, когда прозвучит последний удар сердца. Радоваться каждому мигу и бояться, что следующего не будет. Ждать смерти очень страшно.
Бесшумной поступью в палату зашла медсестра с младенцами на руках. Бросила жалостливый взгляд на Джима, скользнула глазами по девушке и поспешно отвела взгляд.
Потупившись, она опустила младенцев рядом с матерью и сразу же удалилась.
Джим закрыл глаза. Глубоко вздохнул, сдерживая рвущийся крик, и снова посмотрел на неё.
Она лежала, обняв малышей, и тихонько плакала. Своих сыновей она видела в последний раз.
Джим поднялся со стула, подошёл к ней, обнял и прижал её голову к груди.
По глазам обоих текли беззвучные слёзы, и лишь тихие посапывания спящих младенцев нарушали тишину.
Миг когда, она перестала дышать, Джим не заметил.
В жизни всегда должен быть человек, которого без сомнений можно было бы назвать другом. Этот человек необходим каждому, и каждый это понимает. Этот человек может быть любого возраста и пола, любого статуса и мировоззрения, но одно должно быть неизменным: к нему можно прийти просто так. Не придумывая повод, ничего не объясняя. Даже себе. Можно остановиться перед его дверью и быть уверенным, что она откроется. По крайней мере, если друг дома...
- Джим! Что-то сегодня рано! Какого чёрта, ты пришёл? Мы открываемся в семь вечера. Так и быть, иди я налью тебе чего-нибудь, - Саливан выхватил из-под стола рюмку и мигом наполнил её чем-то золотистым.
Хмуро улыбаясь, Джим подошёл к стойке бара и спросил:
- Сколько я тебе должен, Салли?
Нахмурившись, бармен нехотя выдавил:
- Тридцать семь монет...
Банкнота в пятьдесят единиц медленно опустилась перед замершим барменом.
Не обращая внимания на немигающий взгляд Саливана, Джим, как ни в чём не бывало, потянулся за наполненной рюмкой.
- Ты опять?... В который раз за этот год? Седьмой?
- Третий, - безлико поправил Джим, отглотнул немного и продолжил, - Сегодня у мальчиков день рожденья. Не знаю, что им подарить.
- Приди домой трезвым и проведи с ними вечер. Они скоро забудут, как ты выглядишь.
Джим промолчал.
Рассматривая его лицо, Салли в который раз удивился, насколько сдал его друг в последние годы. Осунувшееся, небритое лицо, вечно красные глаза и нетвёрдая походка. Грязная одежда и спутавшиеся волосы. Вот как теперь выглядел Джим Симмонс.
Джим вытащил из кармана старую помятую фотографию и бережно положил её перед собой. Два темноволосых мальчика, похожих друг на друга, как две капли воды.
- Сколько им? - уже мягче спросил Салли.
- Восемь.
- Ты ведь их любишь? Тогда почему ты так себя ведёшь? Какой у тебя минус?
- Года два, - соврал Джим.
- Что? Ты умудрился продать уже два года? Да ты с ума сошёл! Побольше бы таких идиотов и в 'Законе' не было бы нужды! Опомнись! И найди, в конце концов, себе работу!
- Да кому я нужен?
- Не забывай, три года назад ты был лучшим в своей области!
- И меня уволили!
- По твоей же вине!
Джим задумался.
- Возможно, ты и прав.
- Забери свои деньги, - устало сказал Саливан, - расплатишься со мной, когда найдёшь работу. Других денег я не возьму.
Если тебе тринадцать лет, то больше всего в жизни ты нуждаешься в матери. А что делать, если матери нет?
Том сидел у окна и с высоты третьего этажа рассматривал проходящих людей.
Весна. Моросит мелкий тёплый дождик.
Месяц назад в пригороде поставили атмосферный очиститель, контролирующий осадки. Многие ещё не привыкли к тому, что под дождём можно смело гулять, не боясь подхватить дозу гамма-излучения. Но в основном, горожанам такая перспектива понравилась. Люди стосковались по дождю. И теперь в дождливые дни на улицах народу было столько же, сколько на праздники.
Том шмыгнул носом и смахнул набежавшую слезу.
Перед их домом был разбит небольшой парк. Содержание его и подобных при вечной нехватке чистой воды, выходило правительству в немыслимую сумму, но никто не спорил.
Том не любил этот парк. Слишком много народу. Но хуже всего то, что этот парк любили матери с детьми. Они, словно специально, прогуливались там, держась за руки, смеясь и играя.
А сейчас, в дождь, их было просто невыносимо много.
Хорошо, что с третьего этажа Том не видел под зонтиками их лица. Их радостные лица.
Послышались шаги, и в комнату вошёл Рон. Улыбаясь и позёвывая, он подошёл к брату.
- Доброе утро.
Том заставил себя улыбнуться.
- Доброе.
- Поздравляю с днём рождения!
Том бросил на брата испепеляющий взгляд. Он, что совсем ничего не понимает? Какой же он всё-таки ещё ребёнок!
Себя Том ребёнком не считал уже довольно давно. С тех самых пор, как узнал всю правду.
Сегодня отец опять придёт домой пьяным. Чтобы купить им подарки, он продаст несколько месяцев своей жизни. Как можно радоваться этому дню? Как можно поздравлять с этим днём? Днём, когда умерла мама.
Именно поэтому сегодня отец напьётся. Этот день для него всегда будет днём смерти его жены, а не днём рождения его сыновей.
Сыновей.
Том ещё раз посмотрел на своего младшего брата. Десять минут сделали своё дело, и Рон навсегда останется младшим.
Это он во всём виноват. Он - второй. Незапланированный. Неразрешённый.
Из-за него Том никогда не узнает, какого это гулять по парку под дождём, держа за руку маму.
Очень многое можно прочитать у человека по лицу. Радостная улыбка или насупленные брови скажут больше, чем слова. Особенно, это касается расстроенных чувств. Ведь мало кто следит за своей мимикой до начала разговора. Но даже, когда все силы человека брошены на выдавливание вежливой улыбки, всё равно где-нибудь останется одна неподдающаяся морщинка, портящая всё впечатление.
Увидев приближающегося Джима, Саливан лишь покачал головой и достал из-под стойки чистый стакан.
- Опять?
Джим не ответил. Он молча сел на стул и безучастно посмотрел на предложенную ему выпивку.
- Только что из службы контроля...
- Да, я знаю, - покачал головой Салли. - Мальчикам сегодня исполняется тринадцать... Сколько на этот раз?
- Нисколько, - Джим подвинул к себе стакан, и бармен заметил, как трясутся его руки, - они отказали мне.
- Что?
- Мой лимит исчерпан. По закону они не могут снимать время с того, кому осталось меньше трёх лет.
- Боже...
Казалось, сердце Саливана перестало биться. Не может быть.
- Сколько же ты продал?...
- Десять.
- Десять лет? - на секунду Салли замолчал. - Это же огромные деньги. Куда ты их потратил?
- Я безработный, Сал! И у меня дети. За свою тринадцатилетнюю жизнь они ни в чём не нуждались.
- Они нуждались в матери. А теперь ещё будут нуждаться в отце. Что ты собираешься делать?
- Сегодня у мальчиков день рождения. Мне нужны деньги, Сал... А ещё мне нужна работа...
Когда умирает близкий человек, не помогают никакие слова. Даже самые правильные и искренние. Они не помогают. Они не помогают родственникам умершего, но они успокаивают душу говорившего. Людям необходимо успокоить свою совесть, ведь несмотря ни на что люди мысленно всегда чувствуют свою вину. Вину за то, что они ещё живы.
Несмотря на свои неполные шестнадцать, Том прекрасно это понимал, а потому, молча выслушивал все соболезнования.
Гроб с отцом стоял на постаменте неподалёку, и Тому, с его ростом, прекрасно было видно, спокойное мёртвое лицо.
Такого непроницаемого выражения добились медики из похоронной компании специальными электрическими разрядами, расслабляя застывшие в судороге мышцы. Том помнил то лицо, с которым умер отец. Он был там в тот момент. Психокод убивает мгновенно. Отец не успел ничего почувствовать. Мозг умер, и сократившимся от боли мышцам некуда стало передавать нервные импульсы. Они так и закостенели: сжатые пальцы, стиснутые зубы, искореженное гримасой лицо.
Том зябко поёжился.
Людей собралось на удивление много. В основном это те, с кем он познакомился в последние годы. Когда перестал пить, когда устроился на работу, когда, наконец-то, вернулся к жизни. Ненадолго.
Люди по очереди подходили к гробу, что-то говорили покойному и отходили, уступая место другим. После этого они подходили к Тому.
У входа появились Рон и дядя Саливан. Том едва заметно выдохнул. Их не было около получаса, с тех самых пор, как брат с истерикой выбежал из церкви. Дядя Салли побежал за ним. Теперь, когда они вернулись, можно было спихнуть на них соболезнующих и по-тихому слинять куда-нибудь.
Том встретился взглядом с дядей, и тот, сразу всё поняв, отрицательно покачал головой.
Держа Рона за руку, Салливан отвёл его в сторону, усадил на скамейку для прихожан и сел рядом.
Тома охватило раздражение.
Какого чёрта? Неужели эта сопливая рожа - его родной брат? Близнец!? Те десять минут разницы, со временем превратились в непреодолимую пропасть. Как если бы это было несколько лет жизни.
- Молокосос, - прошипел Том.
Внезапно его взгляд приковала какая-то сухонькая старушка лет шестидесяти, подошедшая к гробу.
Людей за пятьдесят встретить вообще было сложно. По крайней мере, проживший всю жизнь в рабочем квартале Том видел их от силы раз пять, а потому каждая такая встреча намертво отложилась в его памяти.
Вот оно, то о чём он всю жизнь мечтал: дожить до старости.
В пятнадцать лет многие мечтают о недостижимом. О чём-нибудь заветном и фантастичном.
Том мечтал увидеть свои морщины. Ему очень хотелось почувствовать сухость своей повидавшей жизнь кожи. Ему хотелось, чтобы его провожали завистливыми взглядами. А после того, как Том увидел смерть отца, он ещё захотел умереть от старости. Во время сна, в своей постели. Умереть нежданно, и чтобы никто до последнего момента не узнал, когда это случится.
И если умереть от старости ему не грозило в любом случае (рациональное общество не позволило бы задержаться здесь так долго), то саму возможность старости у него, попросту, украли.
Украл брат. Нежданный младший брат, отобравший у Тома половину жизни, мать и здоровье отца.
Дети до десяти лет на всё глядят широко открытыми глазами. Потому что мир ещё не успел им наскучить и превратиться в обыденность. Он словно фокусник преподносит им одно чудо за другим. Чудо, на которое взрослый взглянет лишь мимолётом, занятый своим 'взрослыми' проблемами.
Но и тех, кому перевалило за первый десяток можно увидеть с этими по-детски широко открытыми светящимися глазами. Это происходит в тот момент, когда они оказываются непосредственно перед своей заветной мечтой. Не важно какой. Главное заветной!
В такие моменты, взрослые тоже начинают верить в чудеса...
Старушка закончила приклоняться перед телом и, сноровисто огибая толпу, засеменила к выходу.
Как это ни странно, но кроме Тома, казалось, никто на неё не обратил внимания.
Том, как заворожённый, повернулся и последовал за ней к выходу. Краем глаза он заметил вытянувшиеся лица очередных соболезнующих, но не придал этому значения. Не обращая внимания на нарастающий ропот, он вышел из церкви и принялся искать глазами старуху.
Каким-то непостижимым образом та уже оказалась в конце улицы.
Том побежал.
- Эй! Подождите!
Поняв, что кричат ей, старушка очень удивилась и, прищурившись, внимательно оглядела подростка с головы до ног.
Взгляд Тому не понравился. Мерзкий, липкий, оценивающий. Он на мгновение смешался, но потом нашёл в себе силы продолжить:
- Здравствуйте.
- Здравствуй.
Стоило старухе заговорить, как выражение её лица разительно переменилось. Морщины разгладились, бледные губы растянулись в радушной улыбке. Вкупе с низким, хрипловатым, но в тоже время мягким голосом, это создавало ощущение какого-то уюта, от которого Том сразу же успокоился и уже уверенней сказал:
- Я видел вас в церкви, но я вас не помню. Вы знали моего отца?
- Давно. Очень давно. Он, наверно, и не вспомнил бы меня теперь.
- Однако вы его вспомнили, - заметил Том. Старуха пожала плечами, - меня зовут Том.
- А меня Беллетрис, но все зовут меня тётя Белла, - улыбнулась старуха.
Вдруг Том не вытерпел:
- А сколько Вам лет? - затаив дыхание, спросил он.
- Вообще-то неприлично спрашивать женщин о возрасте... - начала Беллетрис, но, поймав умоляющий взгляд Тома, смилостивилась, - шестьдесят пять.
- Вы - одарённая?
- Что? Нет, - расхохоталась старуха, - простым смертным дожить до собственной смерти не суждено. Просто, как видишь, я ещё неплохо сохранилась и могу приносить пользу обществу. Поэтому меня и не спешат списывать.
Том огорчённо вздохнул. Что ж, этот способ ему нее подходит.
- Хотел узнать, как выслужиться перед государством? - понимающе спросила тётя Белла. - Слышала я про твою с братом проблему... Заработать честным трудом даже на один год, практически невозможно, а ты, как я понимаю, хочешь гораздо больше...
Том отстранёно заметил, как в церковь зашёл какой-то высокий худощавый мужчина. Перебирая в памяти всех отцовских знакомых, он с удивлением обнаружил, что не помнит и его.
Странно. Ещё три дня назад Том был уверен, что знает в лицо всех приглашённых. Как оказалось, это далеко не так.
Эта мысль вызвала у него какое-то странное чувство тревоги.
Между тем, старуха Беллетрис продолжала размышлять:
- У тебя есть выход.
- Какой? - тут же загорелся Том, мигом забыв все свои переживания.
- Тебе надо убить своего брата.
Услышав это, Том в страхе отшатнулся. Мелкая дрожь пробежала по спине, а ладони мгновенно стали влажными.
- Подумай, - продолжила злобная старуха, - ведь он младший. Ты первым появился на свет. Ты записан по документам, как разрешённый ребёнок Симмонсов. Ты, а не он. Твой брат лишь довесок. Это он отбирает у тебя жизнь. Так же, как отобрал её у матери и отца.
Развернувшись, Том, что есть мочи, побежал назад к церкви. Его просто трясло от бессильной злобы. Он проклинал то мгновение, когда решил пойти за старухой. Он проклинал старуху, так легко рассуждавшую о жизни и смерти. А ещё он проклинал себя, за то, что на секунду был во власти её слов. На секунду он был готов убить своего брата.
Я не люблю показывать свою слабость. Мне всегда кажется, что, если я перед кем-то обнажу свою боль, мне сделают ещё больней. Я постоянно думал, откуда у меня это чувство?
Неужели я так не верю в людей? Неужели, я так боюсь их? Но ведь я тоже человек. И если кто-то откроет мне своё сердце, разве я стану туда плевать?
Я не знаю ответа. И от этого мне становится страшно.
Бессильные слёзы потихоньку отступили. Я вытер глаза руками и ещё раз бросил взгляд на гроб.
Отец, такой родной, такой близкий, лежал там, словно отдыхая после работы.
На секунду мне стало не по себе.
А, вдруг это ошибка? А, вдруг, он живой, а его хотят похоронить?
Такое чувство, что он сейчас поднимется и спросит: 'Что здесь происходит?'
На секунду мне даже показалось, что он пошевелился. Я замер. Но проходили секунды, а отец не собирался оживать.
Какой сегодня день...
К гробу подошёл мужчина. Высокий, худощавый и незнакомый.
Мне он очень не понравился. Ещё с тех самых пор, как я увидел его входящим в церковь. Кто он вообще такой? Он был в списке приглашённых?
Я посмотрел на дядю Салли. Он знал отца с самого детства, и это именно он созывал всех на похороны. Но дядя разговаривал с моим братом, и подойти я не решился.
Последние полгода мы с моей второй половинкой почти не разговаривали друг с другом.
Как же я его ненавижу. Сволочь.
Брат, утирая слёзы, что-то настойчиво втолковывал дяде, а тот как-то странно смотрел на него. Будто сомневаясь в трезвости его рассудка. Наконец, они на чём-то сговорились, и брат медленно поплёлся в сторону церковного туалета. Наверно решил умыться.
Я подошёл к дяде.
- Дядя Салли, а кто вон тот мужчина? - спросил я. - Вы его знаете?
Незнакомец, в этот момент, выполнив обряд поминания, неспешным шагом направлялся к выходу.
- Я не знаю... - рассеянно сказал дядя Саливан, провожая незнакомца взглядом. Потом его глаза вдруг посветлели, он встрепенулся, но, быстро взяв себя в руки, сказал, - не забивай голову. Наверно, старый друг...
Тем временем из туалета вернулась моя вторая половинка, и я, не став задерживаться, направился к выходу.
Незнакомец медленно вышагивал по тротуару. Я так же неторопливо двинулся следом.
Кто же ты такой? И почему на тебя так странно прореагировал Салли? Что он мог подумать?
Ведь он явно же не вспомнил тебя. Кто ты такой, что дядя Салли тебя... испугался?!
Испугался... Точно.
Я знаю, кто ты. Ты убийца. Убийца моего отца. Он никогда не знал тебя, зато ты всё знал о нём. Ты знал о нём больше, чем он сам. Ты знал, когда ему следует умереть! Так ведь, 'законник'?
Ведь это ты некоторое время назад прошептал рядом с отцом фразу, убившую его. А дядя Салливан, наверно, запомнил тебя...
Я слышал, вы обязаны посещать похороны, но зачем? Зачем ты пришёл? Поглумиться? Попросить прошения? Или удостовериться, что психокод сработал?
Таких, как ты, в лицо называют контролёрами, но про себя не иначе, как 'палач'. Таких, как ты, считают необходимыми для поддержания жизни на земле, но вы являете собой лишь смерть.
Ты приносишь смерть и ты достоин смерти.
Контролёр свернул в подземный переход, и я поспешил за ним. Крайний внешний турникет был весь измят, и осколки арматуры валялись вокруг. Видимо, недавно здесь произошло дорожное происшествие.
Вполне возможно, психокод какого-то бедняги сработал, когда тот был за рулём. И он ушёл из этого мира, прихватив кого-нибудь ещё собой в дорогу. Но тебе ведь всё равно. Чем больше нас умрёт, тем лучше. А ты получишь премию и сможешь за неё купить время, чтобы продлить свою никчёмную жизнь. Нет, не выйдет.
Я подошёл к разломанному турникету и поднял с земли полуметровый железный прут. Достаточно увесистый. Мне всего лишь пятнадцать, а тебя учили убивать. Поэтому, я буду вооружен и нападу сзади. Меня не будет мучить совесть, ведь это не убийство, а лишь возмездие. За отца. За всех, кого ты убивал одним словом...
Я думаю, то, что по-настоящему отличает нас от животных, называется ответственность. Ответственность осмысленная, а не навеянная инстинктами. Ответственность за других, не вхожих в твою стаю, но нуждающихся в заботе.
Возможно, в чём-то я не прав, но волчица, защищающая своих щенков, напрочь забудет их, как только те вырастут. А человеку, взявшему на себя ответственность за кого-либо, очень сложно от неё избавиться.