Люди из тумана
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
самое сложное из того, что я до сих пор написал
|
Люди из тумана
Пролог. Наденька.
Июльский вечер. Теплый и солнечный. Тихий шелест листьев. Это лес, что начинается сразу через дорогу. Если подойти к ограде и прислониться лбом, то через щели между досок можно разглядеть край тропинки уходящей куда-то за деревья.
- Зачем, ты вообще приехал?
- Как это зачем? Ты моя жена! Я имею право здесь находиться!
- Я устала! И не хочу тебя слушать! Убирайся отсюда!
Это из дома. Мама и папа опять ругаются. Эти крики продолжаются уже долго. С тех пор как папа приехал сегодня утром сюда. В деревню.
Наденька поднялась с колен, стряхнула налипший на колготки песок и суровым взглядом оглядела сидящую на песке куклу.
- Посмотри на себя! Ты как чуша! - подражая маминому голосу, сказала Наденька. - Садись обедать.
Она лопаткой подвинула только что слепленный куличик поближе к кукле, стараясь, чтобы он не развалился. Пластмассовый пупс в белом платьице с зеленым горошком безучастно смотрел огромными голубыми глазами в сторону открытой двери дома.
- Ты просто не справляешься! Вот в чем проблема. Ты! Не я!
- Да пошел ты! Я хорошая мать! И жена! Не сваливай все на меня!
- С нервами проблемы у тебя, а не у меня! Ты постоянно на мне срываешься!
На самом деле в доме была открыта не только дверь, но и окна. Внутри было довольно душно, и по-другому днем там находиться было невозможно.
Грохот разбитой посуды. Визжащий на взводе голос матери. Угрожающее неразборчивое рычание отца. Потом послышался хлесткий удар. На секунду все стихло... и вдруг обрушилось с новой силой.
Значение слов, которыми переругивались теперь родители, Наденька не знала. Но Зоя Павловна из детского садика, говорила Ромке, что это очень плохие и некрасивые слова. И говорить их нехорошо.
- Ай-ай-ай! - погрозила девочка пальцем кукле.
Кукла видимо поняла. И повторять плохих слов не стала. Наденька покосилась на развалившийся куличик и, подняв ведерко, принялась насыпать в него лопаткой песок для нового.
- Привет.
За забором стоял неизвестный дядя. Он глядел на нее и улыбался.
Наденька, специально еще больше нахмурилась, не прекращая насыпать песок в ведерко. А что он ей улыбается, как маленькой?!
Новый куличик получился даже лучше прежнего. На этот раз Наденька пододвинула куклу поближе к куличику.
- Ты, сука! Похотливая тварь!
- Идиот! Будто тебе есть дело!
Неизвестный какое-то время неодобрительно смотрел на дом и открытые окна. Покачал головой. Потом опять перевел взгляд на Наденьку.
Если бы в этот момент их кто-нибудь увидел, он бы понял, что неизвестный о чем-то спросил Наденьку. И она, наконец, ответила.
Завязался разговор.
Неизвестный спрашивал. Девочка отвечала.
Наконец дяденька сказал что-то, явно заставившее Наденьку задуматься. Девочка посмотрела на дом. Потом на незнакомца. Потом на куклу и куличик. Лупоглазый пупс неуклюже склонился над песком. Лопатка и ведерко валялись рядом.
- Никуда, отсюда без меня не уходи! - погрозила кукле пальцем Наденька. - Ты еще маленькая!
Калитка, как и забор, были огромные. Выше нее ростом. Чтобы открыть защелку, прибитую сверху, пришлось подкатить пенек и встать на него. Дяденька посмеиваясь, смотрел за ее действиями.
Когда она вышла, он протянул ей руку. Его ладонь была сухой и жесткой. Как у папы.
А тропинка в лес теперь была видна куда лучше, чем через щелочку в заборе.
- Да плевать я хотела! Плевать!
- Заткнись!
Крики за их спинами становились все тише и тише. Пока, наконец, лес не заглушил их все.
С тех пор прошло семь лет.
Наденьку больше никто не видел.
Вероника.
Женщина лет тридцати пробиралась сквозь толпу, видимо, надеясь пересечь рынок наискосок, и выйти на проспект. Она зябко куталась в светло-серый плащ, хотя мартовское солнце сегодня было достаточно ласково к людям.
Отрешенное каменное лицо имело, какую-то завораживающую красоту и лишь измученно вялые глаза не позволяли назвать ее красивой.
Внешне, она никак не выделялась. Но было в ней что-то такое, что на каком-то ином, подсознательном уровне отделяло ее от толпы. Казалось, что люди, и так старающиеся не встречаться друг с другом взглядом, ее игнорировали в особенности.
И женщина отвечала им взаимностью.
Она шла мимо шевелящейся однородной массы, совсем не похожей на людей. Она не слышала их разговоров. Не видела их лиц.
Женщина смотрела себе под ноги и видела, как ее кожаные сапоги месят размокшую от растаявшего снега грязь, как грязь налипает на подошву. Каждый ее шаг сопровождался отвратительным мерзким чавканьем и вот его-то она как раз прекрасно слышала.
Когда хочешь от чего-то отвлечься, приходится напрягаться изо всех сил. Концентрироваться на чем-то маловажном, например, на липкой серой слякоти, будто покрывающей ровным слоем всю землю.
Девочку, с большими карими глазами, тихо семенящую рядом, женщина старалась не замечать.
Лишь когда она пересекла рынок и подошла к пешеходному переходу через проспект, ее рука рефлекторно дернулась, чтобы нащупать ладонь ребенка, но... так трудно себя остановить!...
В пыльно-белом особняке было как всегда пустынно и тихо. Цокот сапог по мраморному полу эхом разносился по длинному коридору здания. По дороге женщина несколько раз оглядывалась посмотреть, хорошо ли она на входе вытерла ноги...
А может быть по другой причине...
Сегодня на собрании групповой терапии не было Димы и Валеры. У Димы начался очередной сезонный рецидив. А у Валеры открылась серьезная аллергическая реакция на выписанный ему препарат. И теперь, после того как на прошлом собрании ему пришлось срочно колоть эпинефрин, Валера проходил принудительную детоксикацию.
- Вероника, вот и ты! Мы уже начали. Проходи. Садись.
Дмитрий Олегович, психотерапевт ведущий сеансы в этой группе, как всегда в одном из своих свитеров сидел в глубоком креслом, напротив в ряд выставленных стульев для пациентов. Раскованность его позы ярко контрастировала с серьезными голубыми глазами, пристально проследившими за тем, как Вера прошла через зал и села на свободный стул.
- Продолжай, Саш. Мы все тебя внимательно слушаем.
- Эээ... ну, я приехал к ней. Ну, чтобы помириться, значит. Я ведь не принимаю уже почти три месяца. Многое переосмыслил. Но, когда я подошел к ее дому...
Рассказать или не рассказать?
Задумавшись, она, как всегда, отвернулась к окну.
Рассказать. Что ее ждет? Медленная детоксикация. Месяц тюремного заключения в клинике. Головные боли. Тошнота. Перепады настроения. Приступы паранойи. А потом? Подбор нового лекарства. Восемь месяцев спокойной безмятежной жизни растения. Затем организм привыкнет к препарату и все повториться вновь.
К черту! К черту все!
Вера поймала себя на мысли, что вокруг стало очень тихо. Она осмотрелась.
В зале было пусто. Только Дмитрий Олегович, все еще смотрел на нее из глубины своего дорогого кожаного кресла.
- Где все? - спросила она.
- Уже минут двадцать, как ушли, - ответил Дмитрий Олегович и замолчал.
- Ну, тогда я тоже пойду? - неуверенно протянула Вера.
Она прошла кресло всего на несколько шагов, когда позади послышался голос:
- Вер, что случилось?
У меня галлюцинации!
- Ничего, - Вера обернулась и постаралась, как можно искренней улыбнуться. - Наверно, я просто переборщила утром с таблетками.
Дмитрий Олегович хмуро смотрел ей прямо в глаза.
- Я... я пойду! - пробормотала Вероника и быстро выбежала в коридор.
Ну, уж нет!
Если и надо бросить таблетки, то совсем. Они уже не нужны. Столько лет прошло. Надо бросить таблетки. И лучше будет переждать этот период дома.
Маленькая девочка с большими карими глазами послушно ждала ее у выхода.
- Тебе не холодно? - спросила Вера.
- Нет, - ответила девочка, одергивая платьице.
- Тогда пойдем домой, - сказала Вероника и протянула девочке руку.
Семь шагов в длину, от стола до холодильника и четыре в ширину от стены и раковины до двери. За последний час по этой кухне был пройден не один километр.
Как же он жужжит!
Словно невидимая змея ввинчивается в висок и испускает волны ноющей боли, эхом докатывающейся до самых зубов.
- Кто-нибудь, отберите у этого идиота дрель и засуньте ему в зад! - с надрывом простонала Вера.
На негнущихся ногах она добралась до ванны. Включила свет, подошла к раковине и заглянула в висящее на стене зеркало.
Растрепанные темно-каштановые волосы, блестящий от испарины лоб, лицо искаженное мукой и злостью и очень-очень старые глаза.
Холодная вода, с привкусом хлорки и легкой затхлости, показалась ей явлением из другого мира. Чудесного и доброго. Ледяной поток низвергался по лбу, носу и щекам, смывая что-то тяжелое, неприятное. И хотя тошнота и мигрень никуда не исчезли, Вероника почувствовала себя значительно лучше. Чище, что ли?..
В зеркале сзади нее появилась взъерошенная мордашка. Девочка стояла на краю ванны на носочках и, держась одной рукой за вешалку для полотенец, широко распахнутыми глазищами заглядывала через плечо Вероники.
- Ты в порядке, мама?
Вера обернулась. С улыбкой посмотрела на девочку и хотела уже что-то ответить, но какая-то внезапно пришедшая в голову мысль остановила ее.
Ну почему? Почему она все время забывает правду?
Мгновенно поникнув, Вера уже по-другому посмотрела на девочку и вышла из ванной. Урод-сосед наконец перестал сверлить, и в старой квартирке воцарилась пыльная тишина.
Она пришла в зал и села на диван. Минут двадцать она невидяще смотрела на стену и не шевелилась.
Когда она пришла в себя, рядом с ней сидела девочка.
Слева со стола доносилось тиканье часов. Как будто кто-то однотонно щелкал ногтем о ноготь. Электрически застрекотал кинескоп телевизора. Еще через пару минут из кухни донеслось тарахтение включившегося холодильника.
Взгляд Веры наткнулся на полку шкафа. Дня три назад в припадке ярости она столкнула горшок с папоротником на пол. Кусочек горшка откололся, и сейчас Вероника заметила, что через дырку виден солидный кусок чернозема с торчащими во все стороны корешками. Цветок надо было пересадить.
- Ты почитаешь мне? - спросила девочка.
Вера поднялась, взяла горшок и пошла на кухню.
- Конечно. Садись рядом, - услышала она смутно знакомый голос, - "Тридцать комариков выбежали на поляну и заиграли на своих писклявых скрипках..."
Краем глаза она заметила на диване молодую красивую девушку. Девушка сидела, подобрав под себя одно колено, а на другом лежала голова девочки с большими карими глазами. Девочка игралась с волосами матери, накручивая темно-рыжие пряди на палец, и слушала, как та читает ей старую потертую книжку с очень страшненькими иллюстрациями.
Не было такого, думала Вера, проходя по коридору. Или было? Они выглядели такими счастливыми...
Хотя она была уже не в зале, читающий знакомые строки голос был слышен громко и отчетливо.
- "А интересно, - думал Ежик, - если лошадь ляжет спать, она захлебнется в тумане? И он стал медленно спускаться с горы, чтобы тоже попасть в туман и посмотреть, как там внутри"...
Руки механически отрезали ножницами повядшие листья.
Воспоминание? Вполне возможно. Но одно ли? Или может нечто обобщенное? Все воспоминания слившиеся в одно... общее воспоминание счастья... когда же было это счастье? Наверно, тем летом. Они вдвоем. Далеко от города. Тихо, спокойно.
- "Когда он вынырнул, было по-прежнему темно, и Ежик даже не знал, где берег. "Пускай река сама несет меня!" - решил он".
Тогда что же это? Видение? Временное обострение из-за отсутствия лекарств? Сколько уже дней? Восемь? Десять? Должно же быть уже лучше... Тогда летом. Они вместе готовили обед. Точно! Из овощей. Вера ссыпала порезанную зелень на раскаленную сковородку. Залила маслом... Неделю. Даже больше. Нет. Точно неделю назад она последний раз выходила из дому. Очень кружилась голова. А что в последние дни? Никаких воспоминаний. Посолила и перемешала. В раковине остатки земли, надо смыть. По сколько часов она спит? Двенадцать? Шестнадцать? Запуталась в днях.
Перед глазами всплыло, как она многие-многие века назад, стояла перед мусоропроводом, прижимая белый целлофановый пакет с таблетками, рецептами и направлениями. Как же давно это было...
- "И тогда-то... слышны звуки и голоса. Ежик глядел на Медвежонка большими круглыми глазами, как будто сию минуту, вот прямо сейчас, догадался о чем-то самом важном".
Глядя на дымящуюся, на столе сковородку, Вера без сил опустилась на стул. Как такое могло произойти? Порезанный и пожаренный папоротник с маслом, солью и кусочками земли все еще потрескивал и пузырился...
Наступила тишина. Голос исчез.
Мне страшно. Мне давно уже не было так страшно.
Трель дверного звонка. Такая дерзкая, звенящая, живая. Этот звук, громкий, назойливый, он же очень много значит! Он значит, что за дверью кто-то есть. Кто-то пришедший к тебе, чтобы тебя увидеть.
Деревянный скрип двери. Высокая уверенная в себе фигура с цепким взглядом, чувствовавшимся даже в полумраке лестничной площадки.
- Дмитрий Олегович?!
- Здравствуй Вера. Ты пропустила собрание в четверг. Могу я зайти?
Как передать всю радость и неверие человека вернувшего связь с внешним миром? Надо быть, по меньшей мере, Робинзоном Крузо, увидевшим человеческий след на песке, или месяц в одиночестве проскитаться по пустыне Гоби, чтобы осознать, что почувствовала тогда Вероника.
Ведь... запертая в комнате. Без счета времени. Головная боль. Тошнота. Перепады настроения. Мучительные часы забвения вместо сна. Реальность сменяется вымыслом. Вымысел перетекает в сон. Сны оказываются реальностью. Дьявольский мутный водоворот стирающий все связи с настоящим миром. Мутный поток несуразно одинаковых и безумных дней, не дающих сознанию ни единого шанса зацепиться за реальную жизнь и выплыть, отделить один день от другого или отвлечься от собственных мыслей.
"Над горой туман и розовато-оранжевые отсветы. Весь день лил дождь, потом перестал"...
- А чем это пахнет? - спросил Дмитрий Олегович.
Она потерянно взглянула ему в глаза, эти цепкие, внимательные голубые глаза...
- Я пожарила папоротник... - пробормотала она, как-то странно.
Не ожидавший такого ответа Дмитрий Олегович, на минуту растерялся, пытаясь вспомнить, едят ли папоротники, а если едят, то жарят ли перед этим или нет?
Вера сделала шаг, схватила его за отворот куртки и вдруг впилась ему губами в губы.
Неистовый напор и смирение перед неизбежным. Унизительный крик мольбы и приказ не подразумевающий пререканий... ураган, всепоглощающий поток эмоций!
Поцелуй, как борьба: никто не хочет проиграть. Поцелуй, как смысл: он должен длиться и длиться. Он прекрасен и сам по себе и как часть чего-то большего. Куртка летит в сторону. Сервант трещит под тяжестью наткнувшихся в неистовстве тел. Движение. Поцелуй. Движение по кругу с закрытыми глазами. Танец страсти! В поиске выхода из тесного коридора. Долой рубашку. Что-то с грохотом падает. Поцелуй-борьба. И руки! Они скользят, нетерпеливые, напористые и нежные. Дверь распахивается под натиском грубой силы и двое вываливаются в зал. Диван! Шаг назад. Секунда передышки. И взгляд глаза в глаза. Кровь стучит в ушах. Сердце готово выскочить, лишь было бы куда! Томительна и сладостна минута промедления. И наконец...
"Они снова закрыли глаза, и, когда через мгновение открыли, вновь все изменилось".
И мысли, далеко-далеко. Где-то там, где нет ничего кроме сладости жизни. И дрожь по всему телу. Предвкушение.
-!?..
Как трудно иногда заставить себя дышать! Вдох через силу... Выдох через стон... В теле небывалая гибкость и сила. Тело способно на все. Ты истощаешь его каждыми движением, а каждым следующим заряжаешь энергией. И хочется бежать - бежать вперед и вперед, бежать не останавливаясь... к счастью...
- !..
Черта. Граница. Пропасть, которую нужно перелететь, чтобы изведать, что-то новое. Страшное, но такое притягательное. Противоречие. Туда! За черту! Рассыпаться на атомы и воспарить!
Лишь одна мысль не дает покоя: почему удовольствие так сродни боли?
"Когда ты прячешь солнце, мне грустно"...
Лежать под скомканной горой перепутанного белья, где простыню не отделить от одеяла... В какой момент они переместились в спальню?..
Истома.
Почему они лежат головами в разные стороны?
Он не спит. Его глаза открыты и смотрят в пустоту. Широкая грудь тяжело вздымается и опускается. Возможно, он еще не осознал, что произошло...
Со вздохом Вера повернулась на бок. Ей вдруг стало одиноко и холодно. Что-то пошло не так. Сзади послышался шорох и широкая грудь, обдав теплом, прижалась к ее спине, а тяжелая рука накрыла сверху одеялом, да так и осталась лежать, обнимая за плечи.
Ошибка?!
Не вовремя вспомнился Андрей. В зеркале, висевшем на стене, вдруг проявилось его отрешенное лицо, как тогда ночью на заброшенном деревенском кладбище. Она на мгновение зажмурилась и наваждение исчезло.
На глаза навернулись слезы.
- Как давно? - прошептал голос над ухом, - как давно ты не принимаешь таблетки?
- Пятнадцать дней, - ответила она.
Поцелуй в шею, заставил все ее тело содрогнуться от дрожи. И...
Неистовство повторилось. Потом еще раз. И еще...
Уже в прихожей, поднимая с пола куртку, Дима сказал:
- К концу следующей недели, когда полегчает, загляни ко мне на прием.
На разворошенном серванте лежал букетик ландышей...
- Можешь без записи. Просто приходи, когда решишь, что готова.
Вера кивнула уже захлопнувшейся двери. Минута в тишине. Она повернулась, и, подобрав букетик ландышей, направилась в детскую.
Там на полу, облокотившись на маленькую, всего в полтора метра длиной кровать, спал мужчина.
Облокотившись на стену, Вера смотрела на его уверенное отрешенное лицо.
Он очень похудел. На нем были какие-то пыльные и очень обношенные вещи. В руке муж держал старого плющевого медвежонка.
"- Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, - сказал Медвежонок. Ежик кивнул. - Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда".
Они просто вырвались на волю. Слезы. Они наполнили глаза до краев и выплеснулись против воли. Какое облегчение, что их больше не надо сдерживать.
Стараясь рыдать как можно беззвучнее, она опустилась на колени перед ним. Он спал. Измученный. Нет, изможденный. Что же с ним случилось?
Вера прижалась к его плечу и, наконец, почувствовала, как уходит ставшая уже привычной для нее мигрень.
- Я люблю тебя, - во сне пробормотал Андрей.
- Я тоже тебя люблю, - ответила Вера.
По ее щекам долго еще текли слезы. Она закрыла уставшие глаза, поплотнее прижалась к родному плечу и заснула.
Андрей.
Человек со связанными руками на дне выкопанной могилы... он молит о пощаде...
Но я, же видел! Случайно. Я пробирался. Я следил! А значит, это был не он!
Проснулся. Как же холодно.
Как жить, когда ты один во всем мире знаешь всю правду и не можешь никому рассказать об этом? Как можно спать с такой ношей?
Наверно, Бога тоже мучают кошмары.
Он оделся, посмотрел в окно на сырой весенний туман. И брезгливо вздрогнул. Этот туман даже на вид был тяжелым и вязким. Казалось, стоит только выйти на улицу и все: ты навсегда замедлишься, будешь жить, словно продираясь сквозь толщу воды. Так двигаются водолазы по дну океана. И ты и все вокруг - словно показ видеопленки на малой скорости.
Но выходить надо было.
На веранде на окне стояли старые выцветшие детские игрушки. Ведерко и совок. Они стояли на самом видном месте, как знак. Чтобы помнил.
Андрей прошел по развалившейся каменной дорожке, до покосившегося забора, и, как всегда проследив глазами по лесной тропинке до того момента, где она кончается из виду в глубине, повернул направо вдоль домов.
Мария Васильевна еще не проснулась. Сказывались годы, она спала с каждым днем все больше и больше. В первую очередь Андрей поставил чайник на плиту. Мария Васильевна очень любила чай с бергамотом. Пока вода не закипела, он вышел на улицу, достал из-за двери старую скрипучую метлу и принялся сгонять натекшую от растаявшего снега воду в сторону сточного рва на краю участка. Снег с самого участка он весь успел убрать еще до оттепели, но не все соседи озаботились об этом заранее, и в результате перед крыльцом Марии Васильевны периодически скапливалась мерзкая серая лужа.
- Кто это? Я думала, сын Марии Васильевны пропал.
- Это Андрей, фамилию не помню. Незадолго до Ромки пропала его маленькая дочь. Он приехал года три назад, живет в доме с серо-желтой крышей. И помогает Марии Васильевне по хозяйству. Вроде как женат, но с женщиной его, ни разу не видели...
- О?!...
Наверно стоило, как-то отреагировать. Или возмутиться, или почувствовать гордость за собственную интересность. Как-нибудь. Но Андрею было плевать, и ему не хотелось даже делать вид, что это не так. Он даже не стал отвлекаться на то, чтобы посмотреть, кто из деревенских сплетниц удостоил его своим вниманием.
Такое отношение к жизни выработалось у Андрея в последние годы. И это не было преднамеренным обдуманным решением. Скорее уж это защитная реакция, без которой он просто-напросто сошел бы с ума.
Весь день был полон каких-то мелких, ничего не значащих, и очень утомительных дел. Мария Васильевна сегодня была на редкость в бодром духе. Сама прогулялась по саду и даже порывалась дойти до аптеки за лекарством. Этого Андрей конечно не позволил. Он усадил старушку на лавочку перед домом, греться, а сам побежал к месту сосредоточения районной жизни - автовокзалу. Купив там, лекарств, колбасы, молока и свежих газет, он дождался одиннадцати часового автобуса, забрал у водителя заказанные вчера из города чернила для принтера и побежал обратно. Вернувшись, он приготовил обед, вымыл очередное окно в спальне Марии Васильевны и отрегулировал подачу газа в системе отопления, чтобы "послабее стала, душегубка проклятущая".
Домой он вернулся только к четырем вечера. Поменял краску в принтере, и, поработав пару часов, задумался. От заказа сделана только пятая часть, значит, до выходных в любом случае не управиться. А магазин закрывается через пятнадцать минут и настроение под вечер уже привычно тоскливое.
Через полчаса он все так же сидел за компьютером, а рядом с монитором стояла бутылка паленого армянского коньяка.
Вот уже три года, по ночам его мучили кошмары. С тех самых пор как он узнал правду. Ужас содеянного и вина за ошибку не давали ему покоя. Единственным средством помогающим уснуть, был алкоголь. Напиться до беспамятства и провалиться в черный водоворот сна.
Андрей не любил алкоголь. Любой. Он не любил его вкус, его запах, его влияние на организм. Даже его цвет. И то, что он у всех напитков разный, тоже. Андрей ненавидел алкоголь.
Стоящая перед ним бутылка была ему отвратительна.
Он не спал нормально уже четыре дня...
Резко рванув, бутылку и сорвав пробку, он прижался к горлышку и судорожно сделал три глубоких глотка. Коньяк обжег глотку, тугим комом встал в пищеводе, и уже было хотел ринуться обратно, но Андрей усилием воли проглотил его.
Отвратительная, мерзкая, отрава.
Он выключил компьютер. Спрятал флешку с резервной копией в ящик стола. Второй глоток пошел легче. Андрей вышел из кабинета. В зале, он, слегка пошатываясь, толи от усталости, толи от алкоголя подошел к огромному старому комоду и, выдвинув третий сверху ящик, достал оттуда человеческий череп.
В каждом из нас есть странности, которые нельзя показывать даже самым близким людям. У каждого есть шрамы, уродующие не тело, но душу. Мы прячемся за закрытыми дверями, задергиваем шторы, выключаем свет, забираемся под одеяло и только тогда признаемся себе в собственном уродстве. Всего на секунду, мы честны перед собой.
Череп был блестяще белый, его можно было спутать с пластмассовым. Три года назад Андрей сам начищал его три дня, с помощью кухонной щетки и всевозможных моющих средств.
Зато теперь череп был... почти прекрасен...
С бутылкой конька в одной руке и черепом в другой, Андрей чувствовал себя Гамлетом: запутавшимся и не понятым, но праведным и честным перед самим собой.
Иногда так приятно себя обманывать...
Потанцевав по комнате в непонятно-лиричном ритме, он положил череп на стол и, сев напротив, заглянул в глубокие пустые глазницы.
Он всегда мне улыбается, хотя знает, что я натворил! Но он простил меня, хотя и должен ненавидеть! Так же как я: боюсь его, но люблю...
Дрожащими пальцами Андрей провел по черепу: глаза, провал носа, верхняя челюсть, нижняя челюсть, приклеенная к остальной части резиновым клеем, скулы, лобная кость.
А может, он не улыбается? Может это оскал ненависти? Пальцы дрогнули. Он ничего мне не сделает. Пальцы переместились к затылочной части, где звездочкой расходились во все стороны трещины, и не хватало нескольких кусочков кости. Он ничего мне не сделает. Он мертв.
Я сам убил его.
Утром встать не удалось. Лишь ближе к полудню, Андрей проснулся, от оглушительно громкого и раскатистого стука в дверь.
Он встал, нащупал тапочки и прошлепал к умывальнику. Залез под струю воды с головой. Как всегда по утрам в доме было очень холодно, но сейчас это только на руку. Долбить в дверь не перестали. Андрей нехотя поплелся открывать.
Люди за порогом были очень взбудоражены. Они смотрели на него с грустью и жалостью. Долго не решались заговорить.
Стоишь перед толпой и чувствуешь себя на витрине магазина. Они смотрят на тебя, ты показываешь невозмутимость свойственную всем манекенам. Секунды молчания так бесконечно длинны, и неудобны...
Мария Васильевна ночью скончалась. Из близких, нет никого. Вот пришли тебя оповестить.
Похмелье. На голову словно уронили топор и забыли его там. От этой острой железно-деревянной тяжести, растекающейся по мозгу, все остальное казалось блеклым и далеким. От меня что-то хотят. Какой-то реакции. Каких-то действий. Каких-то решений. Но все мысли сосредоточенны на том, чтобы начать мыслить.
Надо сосредоточиться и подумать. Подумать.
Андрей осторожно опустился в кресло. Мария Васильевна умерла. Он сидел в кресле и пытался понять. Мария Васильевна умерла, что дальше?..
Люди, вломившиеся за ним в его дом, почему-то замолчали и засмущались. Они по одному подходили к Андрею, клали ему руку на плечо или накрывали ладонью запястье и что-то говорили.
За последние три года Андрей, кроме Марии Васильевны ни с кем не общался. Наверно, ему сейчас должно быть грустно. Надо будет показать им, где она хранила завещание и документы на дом.
Отвратительно циничная и приземленная мысль. Словно все эмоции, все сочувствие остались там, с той стороны толпы, а он сидящий в кресле вывалился куда-то на другой пласт реальности, где ассоциацией на то, что умер единственный близкий человек последних лет, становится размышление на тему абстинентной головной боли.
Но отвращение к себе - это тоже чувство, и было тогда ему недоступно.
От толпы нерешительно отделился плюгавый мужчина лет сорока и, подойдя совсем близко, что-то нервно залепетал. Гробовщик. Из его неразборчивого бормотания, Андрей по счастливому случаю разобрал как раз нужное слово "платить" и безразлично кивнул.
Все что ему хотелось, так это остаться сейчас одному. Люди понятливо засуетились, и через несколько секунд Андрей услышал, как хлопнула входная дверь.
Андрей встал, прошел в ванную и включил набираться воду. Ну и пусть еле теплая. Затем на кухне, он заварил себе крепкий кофе без сахара. Это немного прояснило сознание. Больше аромат, чем вкус.
Мысли потекли рекой. Перемены порождают вопросы, вопросы - варианты решений, варианты решений - последствия, последствия - новые перемены и так по спирали до бесконечности. Полноводная река. А эмоции так и не появились.
Через полтора часа, когда он уже выбрался из ванны и доедал только приготовленный завтрак, в дверь постучали. Это был нотариус из города. Старушка отметила Андрея в своем завещании. Кроме него, оказывается, у нее из родственников был только двоюродный племянник, которого она лет пятнадцать не видела. Андрей пригласил адвоката за стол. Тот отказался. Пожав плечами, Андрей быстро накропал на тетрадном листе отказную, подписался и выставил адвоката прочь.
Уже под вечер, когда поток посетителей, почему-то настырно пытающихся втянуть его в погребальные ритуалы, потихоньку иссяк, Андрей вышел на улицу и зашагал по тропинке вглубь леса. О том, что семь лет назад по этой дорожке ушла и не вернулась его дочь, Андрей сегодня не вспоминал.
В этот момент его мало что волновало.
Эта мысль, сначала, показалась ему дикостью, и он испуганно откинул ее. Но как все запретное и заведомо неправильное она манила к себе, увещевала и уговаривала. И главной приманкой в этой мысли было крамольное слово "свобода".
Километрах в трех тропинка упиралась в старое деревенское кладбище. Давно заброшенное и запустевшее. На окраине была неровная поросшая травой могила.
Солнце соприкоснулось с закатом и облило опушку алым светом. Ветер неодобрительно шептал ему на ухо. А деревья протестующе качали головами.
Ничего. Я, наконец, освобожусь.
Из пакета он достал саперную лопатку и отполированный до блеска череп. Осторожно срезал лопаткой слой дерна, убрал в сторону и, выкопав яму, опустил туда череп.
Хватит мук совести, хватит ночных кошмаров, хватит!
Засыпав яму, и, положив обратно дерн, он удостоверился, что все выглядит опрятно, направился домой.
Искупления тоже хватит!
Мария Васильевна умерла.
Прекрасен рассвет, когда просыпаешься от того что выспался. И ощущение блаженства от тягостной дремоты, когда страдаешь от собственной лени, понимая, что уже не можешь спать, но, все равно, упрямо не открывая глаза.
Наутро были похороны. Андрей был одним из тех, кто нес гроб. Отдавая последние почести усопшей, он мыслями был далеко. Вчера ночью его впервые за три года не мучили кошмары. И когда гроб опускали на дно могилы, Андрей смотрел на него с благодарной улыбкой.
Мария Васильевна умерла. И теперь он свободен.
- С вами все в порядке? - спросил, вдруг его незнакомый мужчина в очках.
Андрей недоумевающе посмотрел на него. Потом оглядевшись, заметил, как недобро косится на него народ.
- Вы не волнуйтесь, я врач. Психиатр. Я понимаю, иногда горе, настолько велико, что его очень трудно выразить. И оно может проявиться по-разному. Просто не держите это в себе, ладно?
Андрей кивнул. Благостное настроение, так давно забытое и такое прекрасное, не хотело его отпускать. Закрыв глаза, Андрей глубоко вздохнул, пробуя на вкус свежий воздух. Сила, наполняющая каждый сантиметр тела. Легко скользящее отдохнувшее сознание, словно машинного масла в голову долили. Андрей даже чувствовал себя моложе.
Отличный новый день.
Напротив стоял племянник Марии Васильевны из города со своей женой и просто прожигал Андрея глазами.
"Странный он какой-то, - беззлобно подумал Андрей, - Надо было ему сказать, что я подписал отказ от наследства".
На поминки он не остался. Это было бы лицемерием, так как его личным решением было как раз наоборот навсегда забыть. Мария Васильевна теперь уже знает всю правду и все равно не сможет его простить, так что...
Споткнуться о внезапно пришедшую мысль очень легко. Этого не ожидаешь и реакция такая же, как если спотыкаешься на неровной дороге. Удивление, ступор, запоздалый страх.
Она теперь знает правду. Вот бред-то. Она умерла. Все. Конец. Но как, же трудно себя уговорить, когда не веришь собственным словам.
Сидя на своей веранде, Андрей с ужасом смотрел за приближающимися сумерками. Он почему-то знал, что предыдущая ночь, счастливая в своем спокойствии, будет единственной. То самое затишье перед бурей, о котором с таким страхом рассказывали средневековые моряки. Он знал это, но не хотел верить.
Когда пришла ночь, Андрей, все еще обманывая себя, лег спать с мыслями, что все это следствие тяжелой эмоциональной нагрузки.
Я освободился. Я освободился. Я освободился. Никаких кошмаров. Никаких истязаний. Хватит.
Засыпая, он закрыл глаза и закричал...
Чугунные ноги путаются и спотыкаются друг о друга. Черная лента развалившегося асфальта в предрассветных сумерках и десятки километров пути. Спящий город едва наметился на горизонте.
Все стало еще хуже. Гораздо хуже. Не прошло и получаса, как он проснулся в холодном поту, с бешено стучащим сердцем и трясущимися руками. Остатки коньяка, удачно оказавшиеся под рукой влились в горло не оставив никаких ощущений.
Андрей заметался по комнате. В этом сне... в кошмаре... он так долго не мог проснуться... он хотел, пытался, но не мог... сон не хотел его отпускать. Даже сейчас он чувствовал как стальные тиски сна, не хотят отпускать его. Все это было в его голове, и ему никак не сбежать от этого.
Последняя бутылка коньяка, бумажник и документы - оставаться одному, нет больше сил. И осталось только одно место, где его, может быть, еще примут.
На обочине стояла размытая фигура. Андрей отвернулся. Он уже проходил ее полчаса назад. И час назад. И два часа назад.
- Ты не можешь уйти, - шептала фигура при его приближении.