Песнь 3
СЛАВА И ПАДЕНИЕ ЖИЗНИ 

Неровный широкий подъём теперь манил его ноги. 
Откликаясь на тревожный зов более великой природы, 
Он пересёк границы воплощённого Ума 
И вступил в тёмные широкие спорные области, 
Где всё было сомнением и переменами, и не было ничего уверенного, 
Мир поисков и труда без отдыха. 
Подобный тому, кто, встречая лицо Неизвестного, 
Вопрошает, но никто не даёт ответа, 
Привлечённый проблемой, которую никогда не решить, 
Всегда неуверенный в почве, по которой он ступал, 
Всегда влекущийся к непостоянной цели, 
Он путешествовал по стране, населённой сомнениями 
В перемещающихся пределах на колеблющемся основании. 
Впереди он видел границу, которая никогда не была достигнута, 
И теперь мыслил себя c каждым шагом ближе к ней, - 
К далеко отступающему горизонту миража. 
Там жило бродяжничество, которое не выносило дома, 
Путешествие по бесчисленным путям без конца. 
Ничто из того, что он находил, не удовлетворяло его сердце; 
Неутомимое странствие искало и не могло прекратиться. 
Жизнь там - это проявление Неисчислимого, 
Движение неспокойных морей, долгий 
И рискованный прыжок духа в Пространство, 
Раздражающее беспокойство в вечном Покое, 
Импульс и страсть бесконечного. 
Принимая любую форму, какую пожелает её фантазия, 
Вырвавшись из сдержанности устоявшихся форм, 
Она покинула безопасность испытанного и известного. 
Не затрагиваемая страхом, что проходит сквозь Время, 
Неустрашимая Судьбой, что преследует, и Случайностью, что возникает, 
Она принимает бедствие, как обычный риск; 
Беззаботная перед страданием, невнимательная к греху и падению, 
Она борется с опасностями и находками 
На неизведанных просторах души. 
Казалось бы, это только долгий эксперимент, 
Риск для ищущей невежественной Силы, 
Что испытывает все истины и, не найдя ни одной превосходной, 
Движется, неудовлетворённая, неуверенная в своей цели. 
Как некий внутренний ум видел, так формировалась жизнь: 
Она переходила от мысли к мысли, от стадии к стадии, 
Мучимая её собственными силами или гордая и благословенная, 
То владея собой, то становясь игрушкой и рабыней. 
Огромная непоследовательность была законом её действия, 
Как будто все возможности должны были исчерпаться, 
А страдание и блаженство были развлечениями [её] сердца. 
В галопе громоподобных перемен 
Она проносилась через гоночные поля Обстоятельств 
Или, раскачиваясь, металась между своими высотами и глубинами, 
Возносясь или ломаясь на непостоянном колесе Времени. 
Среди утомительного кишения однообразных желаний 
Она извивалась, червяк среди червей в грязи Природы, 
Затем, вырастая в Титана, принимала всю землю как пищу, 
Возжелала моря как одежду, звёзды как корону, 
И с криками шагала с пика на гигантский пик, 
Требуя себе миры, чтобы покорять и править. 
Затем, безрассудно влюблённая в лицо Скорби, 
Она погружалась в тоску глубин 
И, барахтаясь, цеплялась за своё собственное страдание. 
В грустной беседе со своим растраченным "я" 
Она подводила итог всему, что потеряла, 
Или сидела с печалью, как со старым другом. 
Шумная игра бурного восторга вскоре иссякала, 
Или она медлила, привязанная к неадекватной радости, 
Упуская повороты судьбы, упуская цель жизни. 
Сцена была запланирована под все её бесчисленные настроения, 
И каждое могло стать законом и образом жизни, 
Но ни одно не могло предложить чистого счастья; 
Они оставляли за собой лишь мерцающую изюминку
Или жестокую страсть, что приносит мёртвую усталость. 
Среди её стремительного, неисчислимого разнообразия 
Что-то оставалось неудовлетворённым, всегда тем же, 
И в новом виделось лишь лицо старого, 
Ибо каждый час повторял все остальные, 
И каждая перемена продлевала то же беспокойство. 
Неуверенная в духе себя самой и в своей цели, 
Скоро устающая от слишком большой радости и счастья, 
Она нуждается в шпорах из удовольствия и боли 
И в прирождённом вкусе к страданию и неспокойствию: 
Она стремится к цели, что никогда не может быть достигнута. 
Извращённый вкус преследует её жаждущие губы: 
Она плачет от горя, что приходит по её собственному выбору, 
От наслаждения томится, что покрывает ранами её грудь; 
Стремясь к небу, она обращает свои шаги к аду. 
Она выбрала риск и опасность для товарищей по играм; 
Ужасные качели Судьбы она приняла за колыбель и скамью. 
И всё же чистым и ярким было её рождение из Вневременного, 
Потерянный восторг мира сохраняется в её глазах, 
Её настроения - это лики Бесконечного: 
Красота и счастье - её неотъемлемое право, 
А бесконечное Блаженство - её вечный дом. 
Теперь оно обнаружило его античный лик радости, 
Внезапно раскрытый сердцу горя, 
Искушая его терпеть, и стремиться, и надеяться. 
Даже в меняющихся мирах, лишённых покоя, 
В воздухе, пронизанном печалью и страхом, 
И в то время как его ноги ступали по небезопасной земле, 
Он видел образ более счастливого состояния. 
В архитектуре иератического Пространства, 
Кружащегося и поднимающегося к вершинам творения, 
В синей высоте, которая никогда не была слишком высокой 
Для тёплого общения между телом и душой, 
Столь же далёкое, как небо, столь же близкое, как мысль и надежда, 
Брезжило царство безгорестной жизни. 
Над ним по новому небесному своду, 
Другому, чем небеса, видимые смертными глазами, 
Как по резному потолку богов, 
Архипелагами смеха и огня 
Плыли звёзды вдали друг от друга в колышущемся море неба. 
Высящиеся спирали, магические кольца ярких оттенков 
И сверкающие сферы странного счастья 
Плыли сквозь расстояния, словно символический мир. 
Они не могли разделить ни беду, ни усилие, 
Они не могли помочь в несчастье, 
Невосприимчивые к страданиям, борьбе, горю жизни, 
Незапятнанные её гневом, мраком и ненавистью, 
Недвижимые, незатрагиваемые, [они] смотрели вниз с великих [пред]видящих планов, 
Навсегда блаженные по их вечному праву. 
Поглощённые их собственной красотой и содержанием, 
Они надёжно живут в их бессмертной радости. 
Обособленно погружённые в их собственную славу, пылающие 
Вдалеке, они проплывали в смутном сияющем тумане, 
Вечном прибежище света снов, 
Туманности великолепий богов, 
Созданных из размышлений вечности. 
Почти невероятные для человеческой веры, 
Вряд ли они казались материей вещей, что существуют. 
Как сквозь стекло магического телевизора, 
Обрисованные для некоего увеличивающего внутреннего восприятия, 
Они сияли подобно образам, отбрасываемым далёкой сценой, 
Слишком высокие и радостные, чтобы быть захваченными смертными веками. 
Но есть близкие и реальные для тоскующего сердца 
И для страстной мысли и чувства тела 
Скрытые царства блаженства. 
В некой близкой недостижимой области, которую мы всё же ощущаем, 
Неприкосновенные для суровых тисков Смерти и Времени, 
Избегающие поисков печали и желания, 
В светлых заколдованных безопасных перифериях 
Они располагаются, вечно купаясь в счастье. 
Во сне, трансе и вдохновении перед нашими глазами 
Через внутреннее поле тонкого видения 
Широкие восторженные пейзажи, ускользающие от взгляда, 
Фигуры совершенного царства проходят 
И оставляют за собой памяти сияющий след. 
Воображаемые сцены или великие вечные миры, 
Уловленные во сне или ощущаемые, они трогают наши сердца их глубиной; 
Кажущиеся нереальными, и всё же реальней, чем жизнь, 
Счастливее счастья, истиннее истинного, 
Если бы они были [лишь] снами или пойманными образами, 
Истина сновидения обратила бы в ложь пустые реальности земли. 
В быстром вечном мгновении, установленном там, живут 
Или всегда вспоминаются, возвращаясь для тоскующих глаз, 
Спокойные небеса нетленного Света, 
Озарённые континенты фиолетового покоя, 
Океаны и реки радости Божьей 
И беспечальные страны под пурпурными солнцами. 

Некогда звезда яркой отдалённой идеи 
Или кометный след мечты воображения, 
Это теперь принимает облик, близкий к реальности. 
Была преодолена пропасть между истиной мечты и земным фактом, 
Чудеса жизни больше не были мечтами; 
Его видение делало всё, что они раскрывали, его собственным: 
Их сцены, их события встречались его глазами и сердцем 
И поражали их чистой красотой и блаженством. 
Лишённый дыхания высший регион привлёк его взгляд, 
Границы которого выступали в небо Себя 
И опускались к странной эфирной основе. 
Квинтэссенция сияла высочайшим восторгом Жизни. 
На духовном и таинственном пике 
Лишь высокая преображающая линия чуда 
Отделяла жизнь от бесформенного Бесконечного 
И защищала Время против вечности. 
Из этого бесформенного материала Время чеканит его формы; 
Тишина Вечного содержит космическое действие: 
Протейские образы Мирового Могущества 
Притягивали силу быть, волю продолжаться 
Из глубокого океана динамичного покоя. 
Обращая вершину духа к жизни, 
Она тратит пластичные свободы Единого на то, 
Чтобы выразить в действиях мечты её каприза, 
Зов его мудрости делает устойчивыми её беззаботные ноги, 
Он поддерживает её танец на жёсткой базе, 
Его вечная неподвижная неизменность 
Должна стандартизировать чудо её творения. 
Из невидимых энергий Пустоты 
Изобретая сцену конкретной вселенной, 
Его мыслью она фиксировала свои шаги, в своих слепых действиях 
Она видит при вспышках его всезнающего Света. 
По её воле непостижимый Сверхразум нисходит вниз, 
Чтобы направлять её силу, которая чувствует, но не может знать, 
Его дыхание могущества контролирует её беспокойные моря 
И подчиняет жизнь руководящей Идее. 
По её воле, ведомой освещённой Имманентностью, 
Опасный экспериментирующий Ум 
Пробивает себе путь сквозь неясные возможности 
Среди случайных формаций неосознающего мира. 
Наше человеческое невежество движется к Истине о том, 
Что Несознание может стать всезнающим, 
Преображённые инстинкты - формировать божественные мысли, 
Мысли - приводить к непогрешимому бессмертному видению, 
А природа - подниматься в идентичность с Богом. 
Мастер миров сделался её рабом - 
Исполнителем её фантазий: 
Она проложила каналы из морей всемогущества; 
Она ограничила своими законами Безграничного. 
Бессмертный связался выполнением её работ; 
Он трудится над задачами, что ставит её Невежество, 
Скрытое под плащом нашей смертности. 
Миры, формы, что творит фантазия её богини, 
Утратили их источник на невидимых высотах: 
Даже оторванные, отклонившиеся от их вневременного источника, 
Даже деформированные, тёмные, проклятые и падшие, - 
Ибо даже падение несёт свою извращённую радость, 
А она не оставляет ничего, что служит восторгу, - 
Они также могут вернуться к вершинам или здесь 
Вычеркнуть приговор падения духа, 
Вернуть их утраченную божественность. 
Сразу же пойманный в размах вечного видения, 
Он увидел гордость и великолепие её высоко рождённых зон, 
И её области, затаившиеся в низших глубинах. 
Вверху была монархия не падшего "я", 
Внизу - мрачный транс бездны, 
Противоположный полюс или смутный антипод. 
Здесь были просторы славы жизненных абсолютов: 
Все смеялись в безопасном бессмертии 
И вечном детстве души, [бывшем]
Прежде чем наступила тьма и родились горе и боль, 
И где все могли сметь быть самими собой и единым, 
И мудрость играла в безгрешной невинности 
С обнажённой свободой под солнцем счастливым Истины. 
Здесь располагались миры её смеха и ужасной иронии, 
Пролегали поля её вкуса труда, раздоров и слёз; 
Её голова лежала на груди у влюблённой Смерти, 
Сон какое-то время имитировал покой вымирания. 
Свет Бога она разлучила с его тьмой, 
Чтобы испытать вкус голых противоположностей. 
Здесь, смешавшись в сердце человека, их тона и оттенки 
Сплели изменчивый облик его существа, 
Его жизни прямой пульсирующий поток во Времени, 
Его природы постоянную фиксированную подвижность, 
Его души меняющийся фильм из движущихся картин, 
Его космический хаос личности. 
Великая создательница с её загадочным прикасанием 
Обратилась к пафосу и само-мечте о мощи существа, 
Сотворив страстную игру её бездонной тайны.
Но здесь были и миры, отчасти поднятые к небесам. 
Здесь была Завеса, но не Тёмная Стена; 
В формах, не слишком удалённых от человеческого понимания, 
Некая страсть к ненарушенной чистоте 
Прорывалась, луч изначального Блаженства. 
Радость небес могла бы принадлежать земле, если бы земля была чиста. 
Здесь могли быть достигнуты наши обожествлённые чувство и сердце, 
Некая яркая крайность натурального счастья, 
Некий трепет абсолютов Сверхприроды: 
Все силы могли смеяться и резвиться на жёстких дорогах земли 
И никогда не ощущать её жестокую грань боли, 
Вся любовь могла играть и нигде не [испытывать] стыда Природы. 
Но она сохранила свои мечты во дворцах Материи, 
И всё же её двери замкнуты для высочайших вещей. 
Эти миры могли чувствовать дыхание Бога, посещающее их вершины; 
Там было некое мерцание Трансцендентной каймы. 
Сквозь белые эонические безмолвия 
Бессмертные фигуры воплощённой радости 
Пересекали широкие просторы, близкие к сну вечности. 
Чистые мистические голоса в тишине блаженства 
Обращались к непорочным сладостям Любви, 
Призывая его медовое прикасание взволновать миры, 
Его блаженные ладони - ухватиться за тело Природы, 
Его сладкую нестерпимую мощь единения -
Принять все существа в её спасительные руки, 
Привлекая к его состраданию бунтаря и беспризорного, 
Чтобы навязать им счастье, от которого они отказывались. 
Брачный гимн невидимому Божеству, 
Пылающая рапсодия белого желания 
Завлекла бессмертную музыку в сердце 
И разбудила дремлющее ухо экстаза. 
Более чистое, более пламенное чувство видело там свой дом, 
Жгучее желание, которое не могут выдержать земные члены; 
Единство вызвало глубокое, не обременённое вместительное дыхание, 
И сердце забилось от удара к [более] восторженному удару. 
Голос Времени пел о радости Бессмертного; 
Вдохновение и лирический возглас, 
Моменты пришли с экстазом на своих крыльях; 
Невообразимая красота двигалась небесно-обнажённой, 
Избавленной от границ в просторах мечты; 
Крик Птиц Чуда взывал с небес 
К бессмертным жителям на берегах света. 
Творение выпрыгивало прямо из рук Бога; 
Чудо и восторг бродили по дорогам. 
Просто быть было высшим наслаждением, 
Жизнь была счастливым смехом души, 
А Радость была королём с Любовью к подданным. 
Светимость духа там была воплощена. 
Противоположности жизни были любовниками или естественными друзьями, 
А её крайности - гармонии острыми краями: 
Снисходительность с нежной чистотой пришла 
И кормила бога её материнской грудью: 
Там никто не был слаб, поэтому ложь не могла жить; 
Невежество было тонким оттенком, защищающим свет, 
Воображение - свободной волей Истины, 
Наслаждение - кандидатом в огни небес; 
Интеллект был поклонником Красоты, 
Сила была рабом спокойного духовного закона, 
Могущество ложило голову на грудь Блаженства. 
Там были непостижимые вершины славы, 
Автономии тихого самоправления Мудрости 
И высшие зависимости от её девственного солнца, 
Освещённые теократии видящей души, 
Воцарённые в силе луча Трансцендентного. 
Видение величий, мечты о значимости 
В царствах солнечного света двигались царственной походкой: 
Собрания, переполненные сенаты богов, 
Могущества жизни царили на тронах мраморной воли, 
Высокие господства и автократии, 
Силы, увенчанные лаврами и вооружённые императивные могущества. 
Все объекты там были велики и прекрасны, 
Все существа носили королевскую печать могущества. 
Там сидели олигархи естественного Закона, 
Гордые неистовые головы служили одному спокойному челу монарха: 
Все позы души облекались в божественность. 
Там встретились пылкие взаимные близости 
Радости владычества и радости подчинения, 
Налагаемые любовью на сердце Любви, которое повинуется, 
И на тело Любви, удерживаемое под восторженным игом. 
Всё было игрой встречи царственностей. 
Ибо поклонение возвышает склонённую силу поклоняющегося, 
Приближая к гордости бога и к блаженству, которые его душа обожает: 
Правитель един со всеми, кем он правит; 
Для того, кто служит со свободным ровным сердечным 
Послушанием, это школа его королевского обучения, 
Венец и привилегия его благородства, 
Его вера - это идиома высшей природы, 
Его служение - духовный суверенитет. 
Были сферы, где Знание соединилось с творческой Силой 
В её высоком доме и всю её сделало его собственной: 
Великий Просветлённый схватил её сияющие персты 
И наполнил их страстью его луча, 
Пока всё её тело не стало его прозрачным домом, 
А вся её душа - двойником его души. 
Обожествлённые, преображённые прикасанием мудрости, 
Её дни стали светоносной жертвой; 
Бессмертная бабочка в счастливом и бесконечном огне, 
Она горела в его сладком невыносимом пламени. 
Пленная Жизнь венчалась со своим завоевателем. 
В его широком небе она построила свой мир заново; 
Она придала спокойному шагу ума скорость мотора, 
Мысли - потребность жить тем, что видит душа, 
Жизни - стимул знать и видеть. 
Его великолепие охватило её, её могущество прильнуло к нему; 
Она венчала Идею королём в пурпурных одеждах, 
Поместила её магический змеиный скипетр в руку Мысли, 
Создала формы [для] ритмичных образов его внутреннего видения, 
[Превратила] свои действия в живое тело его воли. 
Пылающий гром, созидающие вспышки, 
Его победный Свет мчались на её бессмертной Силе; 
Могучий галоп кентавра нёс бога. 
Жизнь царила [вместе] с умом в двойном величии. 
Там были миры счастья, великого и серьёзного, 
И действия, окрашенного мечтой, и смеха - мыслью, 
И страсть там могла ожидать его желания, 
Пока не услышит вблизи пришествие Бога. 
Там были миры с детским весельем и радостью; 
Беззаботная молодость ума и сердца 
Нашла в теле небесный инструмент; 
Оно зажгло золотистый ореол вокруг желания 
И освободило обожествлённое животное в членах 
Для божественных прыжков любви, красоты и блаженства. 
На лучезарной земле, взирающей на улыбку небес, 
Стремительный жизненный импульс не останавливался и не угасал: 
Он не знал, как устать; счастливы были его слёзы. 
Там работа была игрой, а игра - единственной работой, 
Задания небес - игрой богоподобной мощи: 
Небесная вакханалия, навсегда чистая, 
Не останавливаемая слабостью, как в смертных телах, 
Жизнь была вечностью настроений восторга: 
Старость никогда не приходила, забота никогда не покрывала лицо морщинами. 
Налагая на безопасность звёзд гонку и смех бессмертных сил, 
Обнажённые божественные дети бегали по своим игровым полям, 
Поражая ветры сверканием и скоростью; 
Из шторма и солнца они делали спутников, 
Резвились с белой гривой волнующихся морей, 
Убивали расстояние, до смерти растоптанное под их колёсами, 
И боролись на аренах своей силы. 
Властные в своем сиянии, подобно солнцам, 
Они зажигали небеса славой своих дланей, 
Бросаемых в мир со щедростью, подобной божественной. 
Чарами принуждая сердце к абсолютному восторгу, 
Они несли гордость и мастерство их обаяния, 
Как знамя Жизни на дорогах Пространства. 
Идеи были светоносными товарищами души; 
Ум играл с речью, бросая копья мысли, 
Но не нуждался в труде этих инструментов, чтобы знать; 
Знание было приятным развлечением Природы, как и всё остальное. 
Облечённые ярким лучом чистого сердца, 
Дети-наследники раннего Божественного инстинкта, 
Обитатели вечности Времени, 
Ещё трепещущие от блаженства первого творения, 
Они погрузились в существование в юности их души. 
Изысканная и неистовая тирания, 
Мощное принуждение их воли к радости 
Изливали улыбающиеся потоки счастья по всему миру. 
Там царило дыхание высокого свободного содержания, 
Счастливая поступь дней в безмятежном воздухе, 
Поток универсальной любви и мира. 
Господство неутомимой сладости возлегало, 
Подобно песне наслаждения, на губах Времени. 
Широкий спонтанный порядок освободил волю, 
Солнечно-распахнутое устремление души к блаженству, 
Широту и величие неограниченного действия 
И золотую свободу быстрого пылающего сердца. 
Там не было лжи об отдельности души, 
Там не возникало кривизны мысли или слова, 
Чтобы лишить творение его исконной истины; 
Всё было искренностью и натуральной силой. 
Свобода была единственным правилом и наивысшим законом. 
Счастливой чередой восходили или опускались эти миры: 
В царствах изумительной красоты и сюрприза, 
В полях величия и титанической мощи 
Жизнь легко играла с её необъятными желаниями. 
Тысячу Эдемов она могла построить, не останавливаясь; 
Не было предела её величию, её благодати, 
Её небесному разнообразию. 
Просыпаясь с криком и шевелением бесчисленных душ, 
Являющихся из груди некой глубокой Бесконечности, 
Улыбаясь, подобно новорождённому ребёнку, с любовью и надеждой, 
В её природе [она] поселила силу Бессмертного, 
В её груди несла вечную Волю, 
Не нуждаясь в проводнике, кроме её освещённого сердца: 
Ни падение не унижало божественность её шагов, 
Ни чужая Ночь не ослепляла её глаз. 
Не было пользы от узкого круга [жизни] или забора; 
Каждое действие было совершенством и радостью. 
Оставленная на произвол настроений её быстрой фантазии 
И обильного красочного буйства её ума, 
Посвящённая в божественные и могущественные мечты, 
Магическая созидательница бесчисленных форм, 
Исследующая меры ритмов Бога, 
По своей воле она творила её волшебный чудо-танец 
Дионисийской богини восторга, 
Вакханки творящего экстаза. 
Этот мир блаженства он видел и чувствовал его зов, 
Но не находил способа войти в его радость; 
Через бездну сознания не было моста. 
Его душу, связанную с образом беспокойной жизни, 
Ещё окружал более тёмный воздух. 
Несмотря на жаждущий ум и страстное чувство, 
Печальной Мысли, сформированной серым опытом, 
И видению, затемнённому заботой, печалью и сном, 
Всё это казалось лишь яркой желанной мечтой, 
Придуманной в тоскующей дали сердцем 
Того, кто ходит в тени земной боли. 
Хотя когда-то он ощущал объятия Вечности, 
Слишком близко к страдающим мирам жила его природа, 
И врата ночи стояли там, где он пребывал. 
Вряд ли, слишком близко осаждённая заботой мира, 
Может плотная форма, в которой мы сотворены, 
Вернуть прозрачную радость к радости, чистый свет к свету. 
Поскольку его измученная воля думать и жить 
Вначале пробуждалась к смешанным боли и удовольствию 
И всё ещё сохраняет привычку [от] своего рождения: 
Ужасная двойственность - наш способ быть. 
В грубых началах этого смертного мира 
Жизнь не была ни игрой ума, ни желанием сердца. 
Когда земля была построена в бессознательной Пустоте, 
И не было ничего, кроме материальной сцены, 
Отождествлённой с морем, небом и камнями, 
Её молодые боги жаждали освобождения душ, 
Спящих в объектах, неясных, не оживлённых. 
В этом пустынном величии, в этой обнажённой красоте, 
В глухой тишине среди не замечаемых звуков 
Тяжёл был непередаваемый груз 
Божества в мире, что не нуждался в нём; 
Никто не должен был чувствовать [его] или получить. 
Эта твёрдая масса, не выносящая биения сознания, 
Не могла вместить их широкий творческий порыв: 
Уже не погружённый в гармонию Материи, 
Дух утратил его величавый покой. 
В безразличном трансе он блуждал взглядом, 
Страстный до движений сознательного сердца, 
Изголодавшийся по речи и мыслям, радости и любви, 
В немом бесчувственном круговороте дня и ночи 
Жаждал биений стремления и отклика. 
Уравновешенное бессознательное, сотрясаемое прикасанием, 
Интуитивное Безмолвие, дрожащее от [звука] имени, 
Они призывали Жизнь вторгнуться в бессмысленную почву 
И пробудить божество в грубых формах. 
Голос был слышен на немо вращающемся земном шаре, 
Ропот, стенавший в не слушающей Пустоте. 
Казалось, существо вздыхало там, где раньше никого не было: 
Нечто, накопленное в мёртвых бесчувственных глубинах, 
Отрицало сознательное существование, терялось для радости, 
Будто превращаясь в спящего с незапамятных времен. 
Осознавая его собственную похороненную реальность, 
Вспоминая его забытое "я" и право, 
Оно жаждало знать, стремиться, наслаждаться, жить. 
Жизнь услышала зов и оставила [рали него] её родной свет. 
Изливаясь из её яркого великолепного плана 
На жёсткие витки и разрастания смертного Космоса, 
И сюда милостивый большекрылый Ангел вылил 
Её великолепие, её стремительность и её блаженство, 
Надеясь наполнить радостью светлый новый мир. 
Как богиня входит в грудь смертного 
И наполняет его дни её небесными объятиями, 
Так она склонилась создать себе дом в переходных формах; 
В недра Материи она вбросила огонь Бессмертия, 
В бесчувственном Просторе пробудила мысль и надежду, 
Поразила её очарованием и красотой плоть и нервы 
И принудила к восторгу бесчувственный каркас земли. 
Живое и одетое деревьями, травами и цветами, 
Огромное коричневое тело Земли улыбалось небесам, 
Лазурь отвечала лазури в смехе моря; 
Новые чувствующие существа наполняли невидимые глубины, 
Слава и стремительность жизни выражались в красоте зверей, 
Человек дерзал и мыслил и встречал его душой мир. 
Но пока магическое дыхание было в пути, 
Прежде чем её дары достигли наших заключённых сердец, 
Тёмное неоднозначное Присутствие всё поставило под сомнение. 
Тайная Воля, что облачает себя в Ночь 
И предлагает духу испытание плотью, 
Наложила мистическую маску смерти и боли. 
Интернированная, теперь в медленных и мучительных годах 
Пребывает крылатая и чудесная странница, 
И уже не может вспомнить её более счастливое состояние, 
Но должна подчиняться закону инертного Несознания, 
Бесчувственному основанию мира, 
В котором на красоту наложены слепые пределы, 
А печаль и радость живут, как борющиеся товарищи. 
Тусклая и ужасная немота упала на неё: 
Упразднён был её тонкий могучий дух 
И убита её милость счастья ребёнка-бога, 
И вся её слава обратилась в незначительность, 
А вся её сладость - в искалеченное желание. 
Питать смерть своими делами - вот удел жизни. 
Её бессмертие было так завуалировано, что она казалась, 
Навязывая сознание бессознательным вещам, 
Эпизодом в вечной смерти, 
Мифом существа, что должно всегда исчезать. 
Такой была злая тайна её перемены. 

Конец Песни 3

перевод 06-10.04, 15-16.04.2019 года

ред. 12.02/2022