Долгая призрачная ночь пронеслась подобно одному мгновению: мы едва успели исполнить для Него этот безумный танец, едва успели отдать по крупице жизни из наших тел матери-земле, едва успели коснуться Его холодной змеиной кожи и прошептать Ему фальшивые мольбы о пощаде, когда вновь наступило утро, когда вновь лучи Солнца залили остров Ангелов розовым светом... и я помню лишь, как Он оставил нас и просочился росой в чёрную почву, как мы начали спускаться с вершины холма, проклиная возвратившийся после ночи рассвет... как одна из нас коротко вскрикнула, и вслед за её криком смолкли все звуки. Меня разбудили два приглушённых, звучащих словно через плотный заслон, голоса; они были холодны и дрожали от переполняющего их отвращения:
- Мы нашли этих египтянок на восточной границе, возле холма. Вы прекрасно понимаете, ЧЕМ именно они там занимались и какое должны понести за это наказание перед англиканской церковью.
- Грязные бродяги... будь они все прокляты. Вы знаете, как я ненавижу этих богемок: они отняли у меня самое дорогое - моего единственного сына.
- Да, сэр. Всё графство Сент-Венделинн помнит об этом несчастье и скорбит вместе с вами.
- Одна из них убила моего сына. И я знаю, что в этом ней помогал сам Сатана: он всегда бродит следом за ними, и клянусь, они все будут жестоко наказаны за предательство своего Господа... за гибель Стефана...
- Их было шестеро, сэр. Четверо из них, увидев нас, предпочли покончить с собой, чем покаяться в своих грехах перед Богом. Одной каким-то чудом удалось скрыться, но, уверяю вас, к вечеру она непременно будет найдена. И ещё одна сейчас находится здесь, в этой темнице, лорд Макнейр.
- За гибель Стефана... лорд Макнейр, - вспомнила я эти дурацкие британские имена и, не сдержавшись, тихо рассмеялась. В самом деле, как забавно было изобразить слабость, предать себя в руки Святой Инквизиции, вершащие Божий Суд и замаранные по локти кровью, и ожидать разговора с отцом убитого сына... я не раз представляла себе это странное чувство, смесь страха, ненависти и преклонения, которое должно было отразиться в его взгляде и голосе, когда я расскажу ему правду и об этой ночи, и о той, когда я отдала жизнь его сына дьяволу. Эти мысли овладели мной настолько, что я даже не сразу смогла осознать, что лежу на холодном каменном полу, прикованная к заплесневелой стене, и на меня, как на приговорённого к смертной казни Носферату, падает полоска света из узкого готического окна. Это была камера пыток, ещё одна из того бессчисленного множества камер пыток, в которые меня заточали безмозглые слуги жалкого еврейского божка, наивно думая, что он защитит их от меня и того единственного Бога, перед которым я готова стоять на коленях. Они не могли и догадываться о том, что все пытки будут дарованы им, а не мне; они лишь понимали это, когда было уже слишком поздно. Внезапно царящую в этой темнице тишину нарушил скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа и скрип отворяющейся двери. На пороге камеры появился человек средних лет, облачённый в чёрную ризу священника; взглянув на него лишь мельком, я сразу узнала лорда Макнейра: отец и сын были поразительно схожи меж собой в каждой, даже самой тонкой, черте лица. Он подошёл ко мне, косясь на меня исподлобья, но даже за всем отвращением он не мог скрыть своего страха.
- Радмира Гелла Венили? - надтреснутым голосом произнёс он и сжалт губы. - Так тебя зовут?
- Меня зовут богемкой и египтянкой. Такие, как вы. Вот так и называйте меня, лорд Макнейр.
Услышав от меня своё имя, он испуганно вздрогнул и сжался в комок: панический ужас в его сердце был теперь во сто крат сильнее ненависти и даже презрения.
- Как... как ты смеешь говорить мне это? - задыхаясь, прошипел он. - Как ты смеешь?... грязная ведьма... убийца... как ты смеешь сидеть, когда я стою перед тобой?! Встань и поклонись мне!
Я вновь засмеялась.
- Вы сказали, что я ведьма. Ведьма - это дочь Лилит. Ведьма - это невеста Люцифера. С какой стати она должна кланяться перед каким-то чернецом?
Он взглянул на меня с таким глупым выражением, словно я только что плюнула ему прямо в лицо, а потом схватился за какие-то цепи и изо всех сил притянул их к себе. Я едва сдержала внутри себя крик: всё моё тело, на котором ещё кровоточили тринадцать ран от Его плети, пронзила боль, и, опустив голову, я наконец-то заметила, что колоды, прочно сковывающие меня, усеяны острыми железными шипами, вонзившимися теперь глубоко в мои запястья и щиколотки. Вид пролившейся богемной крови стал для лорда Макнейра чем-то подобным глотку свежего воздуха после долгих лет заточения в подземелье... хотя я никогда не понимала тех глупцов, что бежали из надёжного сумрачного убежища к солнечному свету, обнажающему и испепеляющему их. Это казалось мне ещё одним доказательством человеческого ничтожества. Что делает этот святой отец, это верный слуга своего милосердного Господа? Проливает мою кровь, надеясь, что обретёт этим место в раю? Пытается наслаждаться моей болью, чтобы перебороть свой страх? Это и есть истинное добро и истинная благодетель? Сам Люцифер смутился, увидев, как они ужасны.
- Я знаю тебя, - прошептал лорд Макнейр и фанатично сверкнул глазами. - Я знаю, кто ты... Радмира Гелла Венили... ты убила моего сына... обманула его и отравила тем ядом, которым насквозь пропитаны тела всех богемцев!... ты всего лишь грязная убийца!
- А вы, лорд Макнейр, - спокойно отвечала я, чувствуя всё же, что шипы на колодах вонзаются в моё тело всё глубже и становятся горячими от крови, - служитель церкви, Божьего дома. Вы вложили топор в руки своего сына и приказали ему: "Убей богемку. Убей египтянку", а раз так, значит, и вы тоже всего лишь грязный убийца.
Он с силой ударил меня по голове той цепью, что сжимал в своих руках, и я сдавленно вскрикнула от боли: шипы на колодах вонзились в запястья и щиколотки до самого основания и даже, казалось, раздробили мелкие кости, а со лба медленно потекли густые тёмные струи крови. Кровь заливала мне глаза, и я долго не могла их открыть; наконец, тяжело подняв веки я в обрамлении побагровевших ресниц увидела лорда Макнейра, стоящего всего в шаге от меня и держащего в руках большой плоский камень и четыре остро заточенных кола. О, цыганский Дуввель, если ты видишь это сейчас, то, бьюсь об заклад, смеёшься так, как не смеялся никогда! Теперь и я тоже смеюсь вместе с тобой.
- Что? - изумлённо переспросил лорд Макнейр. - Что с тобой такое? Почему ты смеёшься?
- Что же ещё мне остаётся делать? - сквозь смех отозвалась я. - Ведь вы же собираетесь убить ведьму-богемку так же, как убили вашего возлюбленного Христа!...
Ещё мгновение, несколько молниеносных движений, и мою левую ногу пронзила такая боль, что её плоть, казалось, отмерла и обратилась в камень: мои глаза затуманивались и голова тяжелела, словно наливаясь свинцом, но всё же остроконечный кол, вонзённый в мою ступню и омываемый кровью, был отчётливо виден мне даже в сгустившемся в камере пыток сумраке. Лорд Макнейр больше не мог издать ни единого звука: казалось, он оглох, онемел и ослеп, превратившись в бездыханную куклу, тупо повторяющую одни и те же движения. Он не обращал внимания на мои сдавленные крики, на раздающиеся за дверью голоса инквизиторов и препощдобных отцов, даже на то, что его руки, риза и лицо уже были залиты кровью, продолжая и продолжая своё Великое Дело Добродетели Божьей, пока все четыре кола не были вбиты до самого основания в мои ноги и руки. Я чувствовала невыносимую, острую, огненную боль, чувствовала мертвецкий холод, разливающийся внутри моего тела, но не пыталась от них спастись и странным образом не теряла сознания и не слышала за собой дыханья Смерти: цыганские Дуввельс пребывали со мной и во мне, и яростные пытки лорда Макнейра, живущего теперь лишь видом горячей алой крови и звуком разламывающихся, как сухие древесные ветви, костей, казались ничтожными стараниями карлика дотянуться до неба.
- Я... я... я заставлю тебя... заставлю тебя во всём признаться... во всём... ты... ты расскажешь мне всё... мне и всему графству Сент-Венделинн... расскажешь, что это ты убила Стефана Макнейра... а я нашёл и покарал убийцу своего единственного сына... с Божьей помощью... ты слышишь меня, ведьма?!
- Конечно, слышу, - наигранно отвечала я этому обезумевшему дикарю, улыбаясь и словно забыв о боли: я ощущала внутри себя жизнь, похожую на пламя, и с каждой потерянной каплей крови в мои вены словно вливались ещё две таких капли. - И с Божьей помощью я расскажу вам, но не о том, как убила вашего сына: что рассказывать об этом трусливом лжеце, заманившим беззащитную женщину в свою лачугу, напоившим её отравленным чаем, а потом, когда она без чувств лежала на полу у его ног, выронившим топор от страха и покаяния? Нет, он не достоин того, чтобы история о том, как оборвалась его жалкая жизнь, передавалась из уст в уста в священном месте - там, где вершит свой суд Святая Инквизиция.
- К чему ты клонишь? - подозрительно прищурившись, спросил Макнейр, подрагивая от страха, который вновь плыл к нему холодными удушливыми волнами. - О чём ещё ты можешь мне рассказать, мерзкая безродная грязнокровка?...
- О многом, лорд Макнейр. Я могу рассказать вам о том, что я делала этой ночью на холме вместе с ещё пятью своими сёстрами. Вы ведь хотите знать, не правда ли? У нас были смотрины.
- Что? Ты потеряла рассудок, египтянка... какие смотрины?
- Смотрины невесты, - улыбнулась я. - Невесты самого Люцифера, безмозглая церковная крыса, ты понял меня?!
- Что всё это значит?! Как ты смеешь такое говорить?! Замолчи немедленно и...
- Замолчи сам, ублюдок!
Мой голос, неожиданно для меня самой, прогремел под низким потолком темницы подобно оглушительному грому, и я, поняв, что вместе со мной теперь говорят мои Дуввельс, встала с пола, почти не ощущая боли, и за моей спиной словно расправились два гигантских перепончатых крыла... в их исполинской тени палач, замаранный кровью своей беспомощной жертвы, казался ничтожным и крохотным, как песчинка посреди пустыни.
- Встань и говори со мною устами своего Господа, червь! - крикнула я и рассмеялась вновь; лорд Макнейр был напуган так, словно шипованные колоды и цепи, удерживающие меня, разлетелись в пыль, - а если не можешь, тогда смотри на меня глазами своего Господа и слушай меня Его сердцем! Я расскажу тебе, что мы праздновали смотрины невесты, невесты для Люцифера. Мы танцевали у огня, разожжённого Им, по земле, сотворённой Им, мы пели песни, сложенные о Нём и разрывали одежды, обнажая свои тела, принадлежащие Ему. Так мы звали Его на наш ночной праздник, и так Он явился к нам.
- Нет, - простонал лорд Макнейр, зажимая руками уши и зажмуривая глаза, тщетно пытаясь защититься. - Нет!... это ложь!... это ложь!
- Это не ложь, - отрезала я. - Это правда. Я расскажу тебе о том, как Он выглядел в ту ночь, каким Он пришёл на наш праздник. Поначалу нам были видны лишь Его огромные разноцветные глаза, которые сияли в темноте, как две Луны... или как два Солнца, лорд Макнейр, как два Солнца. Потом мы увидели и Его, заключённого в тело гигантского огненно-красного козла, возникшего прямо из нашего костра. У Него было две головы, лорд Макнейр, козлиная и совиная, и обе они были увенчаны витыми рогами... потом же Он принял человеческий образ и заключил нас в свои объятия... Он был покрыт змеиной чешуёй, и всё Его тело было холодным и твёрдым, как тот камень, что вы держите в руках, которым вы вбивали эти колья в моё тело... Он явился к нам, чтобы избрать невесту, всего одну из нас, но Он милосерден, отче, и он избрал нас всех: мы все стали Его невестами, мы все получили Его благословение. А после этого, отче, Он оставил на теле каждой из нас тринадцать ран от шипованной плети - это был Его знак, заменяющий ваши мерзкие обручальные кольца...
- Священник... я позову священника... святого отца Уоррена... пусть он отпустит твои грехи... покайся перед ним, убийца и ведьма... может быть, это облегчит твою участь... хотя нет... не думаю... это просто знак милосердие Божьего ко всем отродьям, даже таким, как ты...
Это были последние слова, услышанные мною от лорда Макнейра. Он ещё долго стоял в оцепенении и не сводил глаз с моего лица, хотя, наверное, не видел ничего, даже то, что я улыбаюсь вместо того, чтобы медленно умирать. Потом он быстро, едва удерживаясь на ногах, вышел прочь из темницы и, судя по гулу его отдаляющихся шагов, помчался прочь от камеры. Быть может, он и отыскал этого святого отца Уоррена и привёл его ко мне на исповедь, на это дурацкое "отпущение грехов"... но темница, где они пытались удержать меня в заточении, уже давно была пуста, и даже кровь на разбросанных по каменному полу кольев, должно быть, уже успела застыть.