Это был непривычно холодный для того края весенний день, разразив-шийся нескончаемым проливным дождём, который скрывал за своей плотной стеной тонкие змеящиеся нити улиц и очертания зданий. Цыган-ская столица Молдовы, город Сороки, был словно погружен в глубокий сон, не издавая ни единого звука и не совершая ни единого движения.
***
До полудня оставалось около двух часов, но солнце, тщетно пытавшееся пробиться сквозь тяжёлые свинцовые тучи, почти не протягивало к земле своих золотистых лучей, и в то мартовское утро город по-прежнему казался покоящимся в сумерках. Ян Друмине, кутаясь в старый тёмный плащ, скользил, как тень, к остроконечной металлической ограде, за которой уз-кою лентой вилась полуразмытая тропа к кладбищу. Серая завеса дождя надёжно укрывала его внутри себя от случайных взглядов, но даже те, ко-му чудом удавалось заметить этого юношу у кладбищенских крестов, при-нимали его лишь за сына, оплакивающего покойных родителей, или жени-ха, принёсшего цветочные венки на могилу невесты. Никто из них не дога-дывался и не хотел догадываться, как жестоко ошибался: Ян Друмине ни-когда не знал своих родителей, родившись и проведя целую жизнь на ули-цах города Сороки, гонимый отовсюду и молдаванами, и цыганскими та-борами, никогда не был помолвлен и обручён. Пересекая границы этого мрачного, безмолвного храма смерти, он знал, что ему некого оплакивать в нём, не о ком вспоминать, глядя на высеченный в могильной плите порт-рет или на тёмного каменного ангела, распростёршего крылья над кре-стом. Ян Друмине был кладбищенским вором и, оберегая свою жизнь, день за днём осквернял чужую память и надругивался над чужой смертью. Сту-пая по этой освящённой земле, он часто вспоминал слова, услышанные много лет назад, ещё в детстве, от старого городского проповедника. Он го-ворил, что нет большего греха, чем осквернение блаженности смерти и надругательство над её святостью, что тот, кто совершает этот грех, сам уже скорее мёртв, чем жив; он повторял так же, что, высвободившись из плоти, душа свободнее ветра и едина со своим ангелом-хранителем, кото-рый будет оберегать её и предстанет вместе с нею на Страшном Суде. Яну едва исполнилось девять, когда он впервые услышал эти слова от святого отца; с того дня прошло уже пятнадцать лет, но их истинный смысл до сих пор оставался скрытым для него: Ян неизменно заставлял себя не пони-мать этого смысла, едва успев невольно воскресить в памяти это преду-преждение.
- Это пустые слова. Тебе уже всё равно, не правда ли? - шёпотом обра-щался он к надгробному портрету улыбающейся девушки с ясными светлыми глазами, незаметно пряча под свой плащ лежащий на её мо-гиле цветочный букет. - Ведь ты уже никогда не поднимешься из своего гроба, никогда больше не будешь улыбаться так же, как на этой фото-графии. Тебя больше нет. Всё уже в прошлом: и рождение, и жизнь, и смерть. Ты уже в прошлом. А я в настоящем. Я должен жить. Ты уже никому ничего не должна... но со мной никогда такого не случится. Ни-когда, слышишь? Смерть стала твоим уделом, а я буду всегда убегать от неё, пока она сама не отступит и не уйдёт прочь с моей дороги!...
Он повторил последние слова нарочито твёрдо, словно заставляя самого себя слепо поверить в них. Внезапно слабое, едва уловимое движение скользнуло за беспросветной пеленой холодного дождя. Поднявшись и от-кинув назад намокшие пряди волос, юноша пристально вгляделся в эту за-весу и вскоре смог различить тёмные силуэты нескольких десятков людей, беззвучно бредущих по тропе, уже превратившейся в смесь глины, мелких камней и грязной воды. Они медленно приближались к свежей могиле, вы-рытой в земле всего в нескольких шагах от Яна; юноша уже мог разглядеть отражающий искрящиеся дождевые капли гроб, который вскоре постави-ли у могилы и окружили несколько мертвенно-бледных людей в чёрных одеждах. Они рыдали, но их слёзы были не видны сквозь неиссякаемый поток, льющийся с низкого тёмного неба.
- Душа, разорвавшая свои оковы и скинувшая шелуху плоти, в которую была заключена, свободнее ветра и едина со своим ангелом-хранителем. Отныне и до самого дня Страшного Суда он всегда будет оберегать её...
Проповедь городского священника вновь возникла в сознании юноши, на-полняя его странной, незнакомой никогда ранее болью, словно кладбищен-ский вор впервые оказался на похоронах близкого человека. Не осознавая собственных действий и не ощущая тела, Ян, затаив дыхание, осторожно, пытаясь слиться с похоронной процессией, приблизился к открытому гро-бу и взглянул на того, кто покоился в нём. Это была юная девушка, его сверстница, с пепельными, похожими на сожжённую траву, одетая в длин-ное чёрно-фиолетовое платье; оно почти полностью закрывало её стройное тело, но всё же и на её лице, и на руках, скрещённых на груди и безжизнен-но сжимающими искусственные цветы, отчётливо вырисовывались тём-ными изогнутыми линиями грубые швы. Казалось, девушку безжалостно разорвали на куски, а перед днём похорон заново сшили шерстяными ни-тями и тупыми иглами, как дешёвую тряпичную куклу. Даже её плотно сомкнутые веки казались так же прочно пришитыми друг к другу из-за длинных чёрных ресниц покойной - ещё одно жестокое подтверждение то-му, что её глаза больше никогда не откроются и не увидят света. Она не была самой красивой девушкой из всех, что Ян встречал в своей жизни, и её похороны не были ни самыми пышными, ни самыми скромными в го-роде Сороки, но странным образом юноша чувствовал себя так, словно его тело налилось свинцом, и не мог заставить себя отвести взгляд от лица по-койной. Он смотрел на него так долго, что даже почти перестал различать его черты, когда внезапно, как от внезапного удара, сомкнутые глаза де-вушки широко распахнулись и их острый напряжённый взгляд вонзился в самое сердце Яна, словно пика. Юноша вздрогнул и попятился назад, точно земля перед ним начала раскалываться на части; он схватился за старый медный крестик, висящий на его шее, - один из бесчисленных даров, укра-денных им у мертвецов, - но всё равно не смог даже опустить веки. Это продолжалось не дольше вспышки молнии, но Ян успел запомнить глаза покойной: они были огромными, несоразмерно огромными для её узкого лица, и ярко-алыми, будто налитыми горячей артериальной кровью. Ви-дение рассыпалось в прах так же внезапно, как и возникло: в следующее мгновение, когда кладбищенский вор взглянул на покойницу, её синеватые веки были по-прежнему плотно сжаты и словно сшиты друг с другом. Это был всего лишь самый отвратительный и глупый из всех пережитых им страхов, и Ян, чувствуя свою победу над ним, осмелился даже слабо улыб-нуться. Он прождал, стоя у соседней могилы с выражением скорби на лице, до самого окончания прощальной церемонии, украдкой наблюдая за каж-дым из пришедших на неё... и по истечении часа, когда все чёрные бессло-весные силуэты покинули кладбище, незаметно спрятал под одеждой пышный ароматный букет, который положила на могилу рыдающая по-жилая женщина, как две капли воды похожая на покойную. Должно быть, она оказалась матерью, оплакивающей безвременную кончину единствен-ной дочери.
***
Какое-то необъяснимое чувство страха преследовало Яна весь остаток того дня, и юноша был почти убеждён, что всё это время кто-то пристально на-блюдает за ним: кто-то брёл вслед за ним на оживлённую центральную улицу и торопливо ждал, когда кто-нибудь из случайных прохожих купит украденные у мертвецов цветы, потом отправлялся вместе с ним на поиски нового ночлега и неусыпно караулил его там до самого утра. Но и на рас-свете этот наблюдатель, человек или призрак, не оставил Яна в одиночест-ве: затаившись где-то поблизости, он словно ждал, когда тот проснётся, ку-пит на вырученные деньги воду и хлеб, и снова отправится на кладбище.
С позапрошлой ночи дождь лил, не переставая, размывая немощённые до-роги, а башенные часы на центральной городской площади едва пробили семь утра, и кладбище было пустынно, словно старинная этрусская усы-пальница Черветари. Ян свободно бродил между отделёнными друг от дру-га тонкими металлическими оградами могил, не стесняясь окидывать их дерзкими оценивающими взглядами. Случайно вспомнив о вчерашней по-хоронной процессии, он торопливо направился к противоположной части кладбища, дальше от могилы той странной девушки, смотревшей ему в са-мое сердце залитыми кровью глазами... вернее, думал, что направился к противоположной части кладбища: на самом же деле, чем быстрее он пы-тался отойти прочь от вырытой прошлым днём могилы, тем быстрее он приближался к ней, и через несколько секунд, когда его взгляд упал на чёрно-белый портрет покойной, Ян невольно вздрогнул, как от удара то-ком, и вновь почувствовал себя в большой опасности. Едва узнав изобра-жённую на фотографии девушку, он опустил голову и как можно быстрее двинулся в другую сторону, к самой старой части кладбища, большинство могил в которой были увенчаны уже прогнившими и покосившимися кре-стами и полуразрушенными каменными ангелами. Но, пройдя мимо не-скольких захоронений почти столетней давности, Ян вновь остановился в оцепенении, словно превратившись в одного из таких ангелов: он оказался перед той же свежей могилой, что находилась и в нескольких десятках мет-ров отсюда. Юноша крепче сжал пальцами медный крестик, но почувство-вал лишь боль - словно взял в руку острый кусок льда. Тогда, глубоко втянув сырой холодный воздух, он медленно опустился перед низкой мо-гильной оградой и внимательно оглядел надгробие, на котором ещё свер-кала позолотой надпись:
ФИОНА ЭВЕЛИН ЧЕРУЛ
30 ноября 1979 года - 16 марта 2003 года
"...тот, кто говорит "нет" смерти, говорит "нет" и жизни..."
Его смутила эта эпитафия, и, быстро поднявшись на ноги, Ян почти бегом направился прочь от могилы Фионы Эвелин Черул.
- Я должна была предугадать, что это случится, - неожиданно услышал он тихий сдавленный голос, раздавшийся совсем рядом и словно вер-нувший его в реальность.
- Ты не смогла бы этого сделать, - отвечал ей похожий женский голос, надтреснутый и глухой от долгого плача. - Никто бы не смог...
- Нет... я бы смогла... ведь я же знала, что это дурной знак... если глаза покойного остаются открытыми, значит... значит, должен умереть кто-то ещё...
- Но кто? Тот, кто смотрел в открытые глаза покойного?...
- Я... я не знаю...может быть... тот, на кого смотрели открытые глаза покойного...
- ДА ЧТО ВЫ ТАКОЕ ГОВОРИТЕ?!
Ян, задыхаясь от тревоги, в ужасе смотрел на убитых горем женщин широ-ко распахнутыми глазами и даже не заметил, что его обычно приглушён-ный голос вдруг сорвался на крик. Он ожидал от женщин любого, самого пугающего или самого нелепого ответа, или даже простого укора за то, что он осмелился нарушить покой усопших на кладбище криком... но они обе молчали и смотрели куда-то вдаль, сквозь него, словно он сам был уже бес-плотным призраком.
***
Он не появлялся на улицах города три дня, проведя всё это время почти без движения на крыше одного из новых многоэтажных домов, кутаясь в най-денное на мусорной свалке тряпьё. Тяжёлому болезненному сну удалось овладеть юношей только на один час: он проснулся в холодном поту, дрожа от страха и напряжённо пытаясь убедить себя в том, что Фиона Эвелин Че-рул, безмолвная, с грубыми неровными швами по всему телу и в изорван-ном платье, словно выбравшаяся из-под земли, была всего лишь его снови-дением. Но каждый раз, когда Ян приближался к своей цели, в памяти вновь воскресал её образ, её глаза, разрывающие крепкие швы, широко распахивающиеся и заглядывающие в него, словно в комнату с настежь распахнутыми дверями... это были открытые глаза покойной, и тот, на ко-го они смотрели, должен был умереть; в этих глазах словно отражалась са-ма смерть, и Ян, содрогаясь от ужаса увидеть их в третий раз, стал упорно бороться со сном, забыв и о голоде, и о жажде, но оказался проигравшим в этой борьбе. Ранним утром четвёртого дня, когда солнце едва успело под-няться из-за горизонта, юноша в изнемождении вновь отправился на го-родское кладбище. Непреодолимый панический страх овладевал им всё полнее с каждой секундой, и сковывал все его движения, словно железная цепь, но Ян, ступая всё медленнее и тяжелее, по-прежнему не останавли-вался. Дождь, как и все прошлые дни, лил неиссякаемыми потоками, будто вся вода мира обрушивалась с неба, разрывая его в клочья. Все дороги, ве-дущие прямиком к кладбищу, были размыты и превращены в русла гряз-ных холодных ручьёв, и несколько раз, подскальзываясь и теряя равнове-сие, юноша тяжело падал на землю, но неизменно, собирая остатки сил, поднимался. Его лихорадило, всё внутри с острой болью сжималось от го-лода и жажды, и, почти ничего не различая за беспросветной ливневой сте-ной, Ян казался самому себе слепым. Наконец, спустя час после своего му-чительного пути, юноша остановился перед одной из свежих кладбищен-ских могил и, с трудом различая буквы, прочитал надгробную надпись:
МИЛИЦА КАРОЛИНА ДЬЯУС
17 июля 1998 года - 21 марта 2003 года
- Ну, что же ты, малышка, - тихо пробормотал Ян. - Ведь так не должно было случиться, правда? Мне очень жаль, поверь... и прости, но мне придётся сделать это. Знаешь, почему? Потому, что ты - это прошлое, а я - настоящее и будущее. Потому, что ты мертва, а я жив...
Ян повторил последние слова ещё несколько раз, зажмурив глаза и обра-тившись в слух и восприятие, словно это была его мания, навязчивая пол-новластная мысль. Он успел протянуть дрожащую руку к новенькой фар-форовой кукле в пышном розовом наряде, лежащей на могильной плите, когда внезапно его будто поразило молнией, и он увидел кого-то, стоящего прямо перед ним, около сияющего надгробного креста. В страхе признав свой первый и, должно быть, уже последний промах, юноша медленно под-нял голову, на ходу выдумывая нелепые объяснения своему поступку... но когда он увидел лицо того, кто возвышался над ним и обнимал рукою мо-гильное распятье, то едва не потерял сознания и онемел от ужаса. Это вновь была Фиона Эвелин Черул, не сводящая с него глаз, залитых ярко-алой кровью и видящих его насквозь. Её чёрно-фиолетовое платье, как в том кошмарном сне, было изорвано, обнажая грубые швы на груди и жи-воте, и запачкано грязью, словно покойница сама проделала себе путь на поверхность сквозь плотную толщу земли. Её лицо выражало одновремен-но тоску, ярость и отвращение, в руках же девушка держала цветочный букет, тот самый, который Ян унёс с её могилы в день похорон, но теперь он был увядшим, и с сухих розовых бутонов осыпались посеревшие лепест-ки. Фиона не двигалась и не произносила ни слова, но её голос, низкий, плавный и пугающе спокойный, словно звучал в каждой клетке сознания юноши, так, что его невозможно было не слышать.
- Ты давно уже мёртв, - сказала она, не разнимая губ и по-змеиному не моргая. Её слова оглушительным эхом прогремели в мозге юноши, раз-рывая барабанные перепонки. - Ты только думаешь, что ты жив. Ты только думаешь, что ты это настоящее и будущее. Но у тебя нет никако-го будущего. Ты мёртв. Ты никогда не был среди живых.
- Нет, - словно безумец, обращающийся к самому себе, выдавил Ян. - Нет, это какой-то бред!... я жив, слышишь, я жив, а ты мертва, и ты ничего не можешь мне сделать! Тебя просто больше нет! Ты существуешь только в моём воображении, а на самом деле от тебя не осталось ничего, кроме пыли! Ты никто и ничто, Фиона Эвелин Черул, слышишь?! Ты просто воспоминание из прошлого! Просто мёртвое гниющее тело!...
- Смерть тела отпускает на свободу душу, - отвечала Фиона. Она слабо улыбнулась и внезапно повторила слова городского проповедника, уже пятнадцать лет отравляющие Яна беспричинным необъяснимым стра-хом. - Душа, разорвавшая свои оковы и скинувшая шелуху плоти, в ко-торую была заключена, свободнее ветра и едина со своим ангелом-хранителем. Отныне и до самого дня Страшного Суда он всегда будет оберегать её... но только если эта душа не боялась смотреть в глаза смерти, если же она говорила ей "нет", значит, она говорила это "нет" и жизни. Твоя душа оскверняла смерть и боялась её. Она умерла, когда впервые впустила в себя этот страх и подчинилась ему.
- Нет! - снова выкрикнул Ян. - Нет! Ты лжёшь! Ты не знаешь правду! Ты ничего не знаешь о смерти! Я обманывал её, я убегал от неё милли-он раз, и я сделаю это снова! А ты... ты ничего не сможешь изменить, потому что ты мертва, а я жив!...
И, резко вскочив на ноги, он бросился прочь от оставшейся у могилы че-тырёхлетнего ребёнка Фионы. Он бежал так быстро, как только мог, разом забыв о голоде и усталости, так легко, что, казалось, за его спиной выросли крылья ангела, несущие его прочь над размытой тропой к выходу из оск-вернённого храма смерти. Этот побег длился всего несколько секунд: юно-ша уже протянул руку к чёрной металлической ограде, чтобы распахнуть калитку, и, готовый выбежать за границы городского кладбища, в сле-дующее мгновение... проснулся. Ещё один кошмарный сон, овладевший им на рассвете четвёртого дня затворничества и поразивший его своей реаль-ностью, теперь рассеялся, как дым. Последним, что успел увидеть Ян, бы-ли вид города Сороки с пугающей высоты, обрушивающаяся под его нога-ми кромка крыши многоэтажного дома и мокрый чёрный асфальт, неумо-лимо приближающийся к нему, словно порыв ураганного ветра.