"Любое опустошение также несёт в себе семена исцеления".
Из книги "Карты Таро эпохи Водолея".
***
Он часто думал о том, почему сияющий ангел Люцифер отрёкся от своего Господа, и из бесчисленного множества ответов верным ему всегда казался только один: Люцифер пожелал одиночества, потому что лишь в нём можно было найти свободу от святости Христовой - такой совершенной, такой абсолютной, не позволяющей даже признать грехи творения грехами Творца. Каждый раз, размышляя об этом, он неизменно чувствовал странную близость с Падшим Ангелом, с его болью и муками, которых никто не хотел видеть, которые все лжесвятые стремились унизить и смешать с грязью... его страданий тоже никто не замечал, словно его уже не существовало на земле... нет. Словно его никогда и не должно было существовать на земле; те, кто окружал его с рождения, истязая его сознание и тело бесконечными проповедями, мучительно долгими службами и безжалостными епитимьями за каждое "не угодное Господу" слово, за каждый взгляд, не преисполненный любви к Христу, навсегда остались для него пустыми безмозглыми рабами, похожими на двенадцать апостолов, и он не мог не презирать и ненавидеть их. Он никогда не желал им смерти - ярость и чувство жгучей обиды в его сердце были слишком прочны и сильны, уничтожая даже самую малую крупицу милосердия к тем людям. Людишкам. Он желал им боли, он желал им страха, отчаяния, печали, мук и полной беспомощности, полной обречённости, полной бесполезности всех молитв: они были, заслужив такую ужасающую и длящуюся вечно пытку, недостойны блаженства смерти, как их возлюбленный Господь называл людей недостойными блаженства плоти. Мысли и возникающие в воображении картины этой кары дарили ему секунды покоя и "нехристианского", страстного удовлетворения; увидеть же истязания тех ничтожеств взаправду он не хотел - они были слишком мерзки и отвратительны ему... но все двадцать лет своей жизни, что он, выброшенный, как ненужная вещь, как паразит, за пределы их Ноева ковчега, прочь, в никуда, в нём, несмотря на острейшую неприязнь, рождались, одна за другой, фантазии о мести, о приближающейся расплате. Они становили всё безумнее, всё изощрённее, и уже давно были необходимы ему, как воздух. Но прошлым вечером он научился верить своим надеждам, а не служить им, как служат фанатики своей одержимости. И больше он ни секунды не сомневался в том, что любая иллюзия, любой мираж так близки к реальности, к настоящему месту и времени, как почти никто даже не осмеливается представить, потому что весь мир - это и есть лишь иллюзия, майя, а реальны лишь истинный Бог и человеческие чувства. Это рассказала ему странная девушка-сирота по имени Регина в странном убежище, единственном месте на земле, где, подобно Люциферу, можно было укрыться от огня святости Христовой.
***
"Дом Господа" представлялся его создателями как благотворительная христианская организация, союз, объединивший сотни искренне верующих людей по всей Москве. Каждое утро они собирали многочисленные демонстрации на городских улицах, читали проповеди, молились во искупление грехов и укрепление духа, или просто выходили на оживлённые площади и проспекты, прося милостыню. Все деньги, что им удавалось собрать, они даровали православным храмам, чем, должно быть, заранее успевали получить своё прощение за ещё несовершенные грехи, дёшево купить его... он ненавидел их, но вместе с тем испытывал и чувство странной благодарности тем людям за то, что они изгнали его прочь, вычеркнув из своей религии и праведной жизни, избавили его от обречённости стать одним из них, стать таким же, как они... "Дом Господа" был здесь повсюду, в каждом окне, в каждом прохожем, за каждым углом... эти лживые грязные шуты, их слащавые причитания в угоду еврейскому божку и звон монет, на которые толпящееся вокруг стадо желало купить искупление всех своих грехов... от этого безумия нигде нельзя было скрыться: только то убежище могло подарить последнюю слабую надежду, и он, почти ощущая крылья за спиной, мчался туда по улицам, озарённым мёртвым неоновым сиянием.
***
Убежище находилось на чердаке старого, предназначавшегося к сносу, дома, и было надёжно скрыто от посторонних глаз. Еретический союз, к которому он примкнул прошлой ночью, был немногочислен, хотя переступить порог того пристанища мог каждый. Туда принимали всех - всех, кто ненавидел "Дом Господа" и был испепелён огнём святости Христовой. Здесь этот мученик мог получить помощь, и здесь же он неизменно обретал свободу и уже забытый покой: это был единственный крошечный Эдем, защищённый от неистовств фанатиков и тупой покорности тех, кто слушал их проповеди и жертвовал им деньги. Пришедший сюда не должен был цитировать Библию, не должен был подавать милостыню, не должен был сносить епитимьи, как грешник, - он должен был только придти и рассказать ровно столько, сколько ему бы хотелось, или же не рассказывать ничего, а лишь выслушать других. Тех, кто нуждался в нём так же сильно, как он нуждался в них: равнодушных и избегающих Выбора в убежище не было никогда. Утром, днём и вечером город принадлежал сумасшедшим сектантам из "Дома Господа", ночью же власть переходила к "богохульникам", укрывающимся в убежище от архангелов с мечами в руках. Здесь говорили обо всём, что было запрещено даже упомянать в "Доме Господа", и искали в этих речах истину. После двенадцати часов, когда эти люди-тени, люди-призраки, собирались вместе, рассуждать об абсолютных тайнах Мира мог каждый из них, и так долго, как сам считал нужным. Его, ни на что не отвлекаясь, с жадным упоением слушали все - будто их физическая и духовная жизни были заключены в тех словах.
***
Он опустился на один из мягких диванов, стоящих полукругом около чёрного кресла, в котором этой ночью сидел какой-то странный, кажущийся бесполым или, лучше сказать, двуполым одновременно, человек. Человек говорил, и, судя по его низкому, но всё равно нежному и плавному голосу, можно было понять, что это девушка. Она ужасающе напоминала собой нулевой консул Таро - Шута: её лицо было словно разделено на две половины. Одна из них была ярко накрашена косметикой и обрамлена длинной чёрной прядью волос, падающей на левую грудь, почти не выступающую от тела из-за туго затянутого латексного корсета или какого-то необычного одеяния, отдалённо напоминающего корсет. Правая же часть лица этой девушки казалась даже более резкой и грубо очертанной, чем левая; волосы, отделённые прямым пробором вправо, были небрежно обрублены, как тяжёлым тупым ножом. Правая грудь, почти обнажённая, была прикрыта лишь полупрозрачной синтетической тканью и обезображена: на ней, словно отсеченные скальпелем, отсутствовали сосок и ореола - на их месте темнел только уродливый след от ожога. Пальцы левой руки девушки украшали блестящие золотые кольца, огромные, массивные, из-за которых она не могла сжать кулак; неестественно длинные и выкрашенные в чёрный цвет ногти делали её кисть похожей на лапу мифического Зверя. На правой же руке не было ни одного украшения, кроме воспалённых глубоких порезов на венах и шрамах в форме перевёрнутых православных крестов под костяшками пальцев. Он быстро оглядел озарённую подрагивающими огнями свечей комнату, надеясь отыскать Регину и спросить её об этой неизвестной девушке: он чувствовал близость и непреодолимую духовную тягу к Регине, едва увидев её прошлой ночью здесь, в убежище. Он хотел говорить с ней обо всём на свете. Он хотел всегда быть рядом с нею и при жизни, и после смерти... и он был уверен, что и вчера, и сегодня пришёл в это убежище только ради неё. Но этой ночью Регины здесь не было, и ему почему-то стало страшно. Он вновь окинул пронзительным взглядом всех, кто окружал его в этой комнате: их лица были неподвижны, а дыхание будто остановлено. Они все, как один, не отрываясь смотрели на странную девушку в кресле. и он попытался понять тогда, что напрасно начал возводить глухую стену отчуждения между ней и самим собой, напрасно думал, что не знает её. Напротив, он прекрасно знал её, потому что они оба были очень похожи друг на друга - своей одновременной аморфностью и двойственностью: ведь его тоже всегда называли женщиной, в нём невозможно было разглядеть иного начала, и это продолжалось так долго, что в конце концов он разучился произносить вслух своё мужское имя, а значит, и определять под ним самого себя. В этом мире, в этом времени и пространстве, он стал лишь безымянным бесполым пришельцем, чужим, непохожим на других и потому кажущимся им заклятым врагом. За короткую трагичную жизнь он скопил тысячи вопросов безо всякой надежды когда-нибудь разрешить их, но этой ночью ему казалось, что скоро он отыщет ответы и конец его изнуряющего пути уже близок - нужно только следовать за этой девушкой.
- Энергия, существующая для того, чтобы сбивать людей с пути, - говорила она, глядя словно сквозь силуэты слушателей, - есть энергия пятнадцатого консула, имя которому - Дьявол. Выходя из-под контроля, эта энергия вызывает разрушение, и наша крепость, разбившись, распадается на две части.
Она глубоко вздохнула и, помедлив немного, продолжала:
- Знает ли кто-нибудь из вас, что олицетворяет собой Вавилонская Башня? Архитектуру наших мыслей. Мы построили её для того, чтобы она стала нашим убежищем. Это наше эго и всё то, чем мы его защищаем... а сейчас вы поймёте ещё одну важную вещь. Эта карта Таро имеет так же и название "La Maison de Dieu". "Дом Господа". Теперь вы знаете о них больше.
Её слушатели настороженно переглянулись, но не проронили ни единого слова, молча умоляя девушку рассказывать дальше, и она не стала перечить им.
- Нас окружали три демона, когда мы строили эту Башню. Их звали невежество, фанатизм и амбиции. Они заставили нас забыть о том, что духовные учения принадлежат иной сфере и не должны быть материализованы. Они заставили нас вознести себя в самый центр мироздания, закрыть двери дома Господа для себя и преградить вход другим. Они заставили нас подчиниться высокомерию и начать строительство самой высокой Башни, чтобы пробить небеса и достичь Бога. Мы были одновременно и заключёнными, и надзирателями - пока удар молнии не уничтожил нашу Башню, освободив из неё нас.
- Это символ опустошения, - внезапно и будто невольно произнёс он. - Абсолютного краха.
Острый взгляд девушки больно вонзился в него холодными иглами, но девушка была рада шансу ответь своему собеседнику, и его резковатое вмешательство ничуть не задело её:
- Верно. Но любое опустошение также несёт в себе и семена исцелнения. Если мы сможем выжить на этой стадии, то поймём, что никакая инверсия не разрушит нашей внутренней глубинной сути. И если мы уничтожим одно, то это будет означать лишь, что мы начали создавать другое. Разрушив Башню, мы сотворили Звезду - новую, более чистую и ясную форму. Это возможно, потому что вокруг нас больше нет этих демонов и мы верим в истинную правду, в истинного Бога, понимаешь?
Молча кивнув ей, он осторожно улыбнулся и с лёгким радостным удивлением отметил, что она тоже улыбнулась ему в ответ, прежде чем довести свой рассказ до конца.
- Наша Башня кажется разрушенной без внешнего импульса. Мы больше не можем общаться с внешним миром, потому что её дверь заперта. Внутри осталась светлая комната - она была хранилищем нашей духовной энергии, но мы сами заблокировали её, лишили естественного выхода и вынудили так жестоко разорвать эти оковы. Пол этой комнаты вымощен шахматным чёрно-белым узором. Чёрный цвет означает материальность, белый - духовность. Если мы хотим выжить после крушения нашей Башни, мы должны преодолеть это разделение, потому что оно отделяет нас от высшей сферы. Для этого нам необходимо трансформировать всё материальное, в котором мы живём, то есть наши физические тела. Шестой консул помог нам осознать, что половая полярность была или будет трансцендентирована, вынесена за пределы реальности. Мы не имеем права лишиться этого осознания: ему учит каждая оккультная философия - от Таро до танатического христианства. Запомните это. Пожалуйста...
Она низко опустила голову, словнго пытаясь скрыть ото всех свои слёзы; здесь у каждого было право скрывать что угодно и обнажать в то же время что угодно.
- Я говорила, что за разрушением последует новое созидание. Только так можно понять и исправить свои ошибки. В следующий раз мы уже не будем всецело подчинены трём демонам. Мы можем даже решить не строить новой Башни вообще. Этой карте принадлежит буква древнееврейского алфавита "Пе". Она означает "рот" или "язык"... или "уста, через которые говорит Бог". Мы просто должны понять, что каждое наше слово тоже ждёт того, чтобы принять форму. Поэтому всё то, что говорит или думает человек, обязательно вернётся к нему и предстанет и перед ним в своих формах, и неважно, хочет он этого или нет, готов он к этому или нет...
***
Их союз распался к трём часам ночи - только для того, чтобы менее, чем через сутки, соединиться вновь. Городские улицы были бережно укутаны бархатным покрывалом тьмы и пропитаны влажной, терпко пахнущей дождём, прохладой. Здесь, на набережной, сегодня было пусто и тихо - впрочем, как и во все прошлые ночи; это было прекрасное место для того, чтобы чувствовать себя в безопасности и делиться сокровенными тайнами с тёмными речными водами, с гигантской серебряной луной, с порывистым ветром, и с истинным Богом. Но внезапно его взгляд замер на полупрозрачном силуэте, неподвижно стоящем у металлической ограды и смотрящем на воду; он мгновенно узнал незнакомку и, сам не понимая, зачем, бросился к ней со всех ног. Она, заметив его приближение, кивнула, но не отвела глаз от сияющей водной глади и не издала ни единого звука, подарив пришельцу массу времени на то, чтобы подобрать нужные слова.
- То, что ты сегодня говорила, - наконец пробормотал он, - это всё чистая правда... не понимаю, как можно отвергать её...
- Правду могут признать только те, кто хранит её внутри себя, - ответила она и наконец устремила взгляд на своего собеседника. - Как сокровище.
- Д-да... послушай, я хотел спросить тебя...
- Спрашивай.
- Вчера здесь была девушка... очень молодая, одетая во всё красное... она рассказывала о пятнадцатом консуле Таро... о Дьяволе... и её звали Регина...
- Да. Я её знала.
Знала... это слово смутило его, но он продолжал задавать вопросы.
- Её сегодня не было. Может быть, ты знаешь, что с ней случилось? Я не думаю, что она просто не захотела придти...
Девушка вновь низко опустила голову, тупо уставясь на бьющие о песчаный берег волны, и едва слышно произнесла:
- Я уверена, что она очень хотела придти... но мы каждый день теряем кого-то... и каждый день ставим свечу за спасение чьей-то души...
Это известие почти убило его. Он с трудом цеплялся за обрывки сознания, и неожиданный вопрос незнакомки стал для него каким-то мистическим спасением, как крошечный клочок земли для тонущего посреди безбрежного океана.
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Я... я... не знаю, - выдавил он. - У меня нет имени... больше нет. У меня нет даже пола... я не мужчина и не женщина...
- Ты ни за что истязаешь себя. Половая полярность трансцендентирована. Это не значит, что нет ни мужчин, ни женщин. Это значит лишь, что мужчины и женщины отныне равны друг другу.
Она осторожно коснулась его руки, подарив ему мгновенноет облегчение, будто он был Атлантом, наконец сбросившим со своих плеч небосвод.
- Меня зовут Исаак.
- Господня радость, - интерпретировала она его имя. - Невинное дитя, которое собственный отец готов был принести в жертву Богу?
- Да. По первому же повелению. Я никогда не знал своего отца. Он погиб ещё до моего рождения, но успел отравить своим фанатизмом мою мать. Потому она и выбрала для меня это имя.
- Кто же она?
- Никто. Сумасшедшая. Она всегда внушала мне, что я какое-то низшее аморфное существо, не мальчик и не девочка, не человек и не животное, не живущий и не умирающий... с самого рождения. Мы жили в Подмосковье, в городе Раменское. Там она работала хирургом в больнице. Она... она истязала и мучила меня... она делала мне операции и заставляла принимать гормональные препараты...
- Для чего? Она не хотела иметь сына?
- Я не знаю... клянусь, я не знаю...
- Не нужно клятв, Исаак: я верю тебе. Мы прятались с тобой в одном убежище, мы оба потеряли близкого человека, и нам обоим...
Но внезапно она резко оборвала саму себя на полуслове, будто поспешила сказать о чём-то важном раньше, чем было положено, и поправилась:
- Ты можешь рассказать мне, что случилось потом?
- Когда мне было четыре года, она забеременела. Я никогда не видел, чтобы рядом с ней был какой-нибудь мужчина... и я так и не узнал, родился ли у меня брат или сестра, потому что за несколько дней до родов мать просто... привезла меня сюда, в Москву, и оставила одного на улице. Навсегда.
Девушка смотрела на него, как поражённая молнией, внимая каждому слову и даже, казалось, каждой мысли.
- Ты не пытался её найти? Потом?...
- Я приезжал в Раменское три года назад, когда мне исполнился двадцать один год. Я сделал всё, чтобы найти её, но наши бывшие соседи сказали, что она бесследно исчезла и о ней ничего не слышно уже шестнадцать лет... теперь же - почти двадцать.
Его слушательница легко содрогнулась, и пальцы её рук нервно сжались и побелели.
- Как ты думаешь, что с ней стало сейчас? Она уже мертва или...
- Нет, - возразил Исаак. - Нет, она жива. Я в этом уверен. Если хочешь, я расскажу тебе, почему я так думаю. Только... это может показаться сущей глупостью...
- Всё гениальное зачастую кажется сущей глупостью, - она едва заметно улыбнулась, но взгляд её остался по-прежнему строгим и напряжённым.
- Да, наверное... словом... ей нетрудно было защититься от случайных ненужных вопросов об операциях и лекарствах... у меня рак. Я болен с рождения. Она использовала мою болезнь, как щит. Сейчас она, наверное, думает, что я уже мёртв, но это ложь... пока что... и я тоже думаю, что она уже мертва, и это, наверное, тоже ложь... я не могу объяснить, почему, но мне кажется, что она сейчас здесь, в Москве... и что она как-то связана с сектой "Дом Господа", но у меня нет никаких доказательств...
Блестящие серо-зелёные глаза девушки широко распахнулись от изумления; она попятилась и, оступившись на острых камнях, едва не упала: словно ей в спину вонзилась отравленная стрела.
- С тобой всё в порядке? Тебе нехорошо? - встревоженно спросил Исаак, подхватив её под руки, но девушка долго не отвечала на его вопросы.
- Знаешь, - наконец пробормотала она, - у нас с тобой слишком много общего, Исаак...
- Слишком много?
- Я родилась не в Раменском, а в Москве... но... я никогда не знала своего отца... и моя мать тоже дала мне библейское имя - Анна. В честь преподобной Анны Вифинской, подвизавшейся в мужском образе... она тоже не хотела, чтобы я была мужчиной или женщиной, и тоже сделала для этого всё, что смогла... она лишила меня возможности выносить и выкормить грудью ребёнка... и потому я возненавидела своё имя и нарекла себя по-другому. Теперь меня зовут Клавдия.
- Искалеченная? - догадался Исаак.
- Да, верно. Искалеченная... моя мать работала в Москве медсестрой, но я не знаю, где она родилась и выросла. Я почти ничего о ней не знаю. Только то, что она была сумасшедшей и говорила мне, что я - это корень зла в аморфной плоти, и из-за меня она должна постоянно находиться рядом с церковью и принимать Христа... и ещё то, что она тоже делала вид, будто пытается излечить меня от тяжёлой болезни... но от какой именно, я долго не знала: она мне никогда ничего не рассказывала, только пытала меня епитимьями, когда возвращалась откуда-то, поздно вечером... когда мне было десять лет, я сбежала от неё и нашла здесь свой настоящий дом.
- Сбежала? Почему?
- Потому что я просто узнала, что она была членом "Дома Господа". И я прокляла её за это...
- Что?!
Исаак был поражён.
- Здесь мы основали убежище. Нас было мало, теперь же с каждым днём становится ещё меньше - это вина тех фанатиков, это их грехи, за которые их Бог благославляет их, а истинный, наш, скоро обратит в пыль. Мы живём для того, чтобы защищать от них других, потому что наши собственные жизни уже ничего не значат... у нас одинаковый диагноз, Исаак. Я тоже умираю от рака.
- О, Господи, - прошептал он. - Не могу поверить...
Клавдия мягко улыбнулась и осторожно, словно касаясь чего-то раскалённого добела, положила руки на его плечи.
- Когда у твоей матери родился второй ребёнок? - спросила она.
- Когда мне было четыре года. То есть двадцать лет назад. Весной...
- Да, весной. Если быть, точнее, тридцать первого марта. В день Клавдии Коринфской, девы-мученицы.
Голос девушки звучал плавно, размеренно и спокойно, Исаак же чувствовал, что сходит с ума, и был панически напуган: он ничего не мог сказать ей в ответ.
- Пожалуйста, - взмолилась Клавдия, - выслушай меня и пообещай мне помочь - не ради нас, а ради других людей, которые никому не сделали ничего дурного и ни в чём не виноваты. Мы знаем правду, Исаак: смерть - это лишь трансформация, тело - это лишь шелуха. Но как объяснить это тем, кто только начинает жить, кто хочет дышать и двигаться вперёд? Им нужно пройти огромный путь прежде, чем они смогут понять истину, но "Дом Господа" преграждает им этот путь. "Дом Господа" - это ловушка, из которой им никогда не выбраться. Тех, кто туда попадёт, ждёт всегда одна судьба - сойти с ума и покончить с собой. Мы спаслись чудом и теперь должны протянуть им руку. Так мы поможем и самим себе, ведь это наш единственный шанс узнать ВСЮ ПРАВДУ о наших матерях... или о нашей матери... а значит, и о самих себе тоже. И только по этой дороге мы сможем дойти до нашего Мира. Признайся, Исаак: ведь ты искал эти ответы всю жизнь, ведь ты не мог избавиться от бесконечных размышлений об этом! Ты всегда был в их плену и всегда мечтал о свободе! Я это точно знаю, потому что я чувствовала то же самое!... ведь ты же веришь мне?
- Да, - отвечал Исаак, не задумываясь. - Я верю тебе. Я скорблю о Регине и о всех тех, кто стал жертвами этих грязных ублюдков, УРОДОВ, импотентов и кастратов!... и да, я ненавижу свою мать... и твою мать я ненавижу тоже, если она причинила тебе столько боли... я двадцать лет ждал того дня, когда я наконец заставлю эту проклятую суку заплатить за всё то, что она сделала! Даже если это будет последним поступком в моей жизни... но пойми, я был в вашем убе... нет! В НАШЕМ убежище... я был здесь только дважды. Ты должна мне всё объяснить, Клавдия... ты действительно считаешь, что мы...
- Я не знаю, вправду ли мы брат и сестра, - быстро отчеканила девушка. - Я только знаю, что "Дом Господа" неусыпно следит за нами. Для чего им это нужно, я могу только догадываться, но... они повсюду окружают нас, они всегда рядом... и я знаю, как они действуют. Они используют для этого наше же оружие, наше убежище. Они приходят туда, чтобы выследить следующую жертву, а мы... мы беспомощны, мы беззащитны перед ними, потому что, если мы закроем наши двери, то все те невинные люди станут лёгкой добычей для фанатиков, и это будет означать, что они победили, а мы потерпели поражение. Но мы ведь не смеем допускать этого. Если мы начали что-то, значит, мы обязаны довести это до конца.
- Я понимаю, - задумчиво кивнул Исаак. - Значит, ты сама хочешь выследить кого-то из сектантов и узнать, почему они не оставляют нас в покое? Таков твой план?
- Мы больше ничего не можем сделать, - грустно ответила Клавдия. - У нас слишком мало времени, мы не можем тратить его на догадки и предположения.
- Верно. Ты права, сес... Клавдия, - лёгкая краска робкой смущенности коснулась его лица, но он не мог ничего сделать с собой: он действительно очень хотел назвать её СЕСТРОЙ, он действительно мечтал иметь такую СЕСТРУ и готов был сделать всё, чтобы помочь ей. - Значит, завтра? Завтра после полуночи?
- Да, завтра после полуночи... но это будет моё сражение, Исаак, не твоё.
- Но почему? Я думал, что мы будем всё делать вместею... я так хотел помочь тебе...
- Я знаю. И ты обязательно это сделаешь: я не смогу обойтись без твоей помощи. Но пойми, твоя жизнь слишком важна и для нас, и для них: она абсолютно бесценна, и если не будет тебя, то...
Она вдруг вздрогнула и прижала к вискам пальцы, словно пытаясь унять чудовищную боль, раскалывающую её голову на части.
- Клавдия... о чём ты говоришь?...
- Я говорю о том, что гибель Регины не была случайной. Они следили за вами, Исаак, СЛЕДИЛИ!... почему? Не знаю, почему, может быть, потому что ты им очень нужен. Для чего ты можешь быть им нужен? Только для того, чтобы снова вернуть тебе тот ад, чтобы снова мучить тебя, или для того, чтобы уничтожить тебя... это счастье, что мы сейчас вдвоём, вместе, что мы стоим сейчас на этой набережной и неосознанно защищаем друг друга, и они все бессильны перед нами... но всё могло быть иначе. Всё могло рухнуть. И я знаю, что завтра они сделают то, что хотят сделать: они никогда не ошибаются дважды. Мы не имеем права рисковать.
- Н-но... что же тогда нам делать? Ведь мы же не позволим этим уродам разделить нас, Клавдия?
- Нет, - прошептала она и крепко прижалась к его груди; он мог даже чувствовать через одежду, кожей, частое биение её сердца, как разряды электрического тока. - Никогда не позволим. Пообещай мне придти сюда завтра ночью, Исаак, в половине четвёртого. Это очень важно... и пожалуйста: будь осторожен.
- Ты тоже будь осторожна, Клавдия... и до завтра... я буду ждать.
***
Сутки протянулись подобно мучительно-долгой бесконечности, космическому измерению, отличному от земного, и Исаак не находил себе места. Он чувствовал себя так, словно в его тело вонзали раскалённые отравленные иглы: он не мог ни спать, ни думать о чём-либо, ни бесцельно бродить по московским улицам, как в прошлые дни. Он лишь ждал наступления ночи и через каждую минуту смотрел на часы, но время будто остановилось, чтобы навсегда сохранить в неприкосновенности ту тайну, к разгадке которой они так опасно приблизились. Исаак не верил в то, что сможет дожить до половины четвёртого после полуночи, и молился лишь о том, чтобы сохранить рассудок. Но наконец время пришло.
***
Он безумно боялся признать, что опоздал: смириться с этим означало бы совершить зверское самоубийство... но, когда в половине четвёртого ночи он достиг набережной, неподалёку от которой темнел их старый дом-убежище, то увидел у металлической ограды две женских фигуры. В одной из них он сразу же узнал Клавдию: та стояла неподвижно и сжимала в руках что-то, похожее на белоснежные листы бумаги. В нескольких шагах от неё стояла другая девушка с длинными, растрепавшимися на ветру, волосами; она истерично кричала, но из-за шума воды слов нельзя было разобрать. Потом её голос сорвался, она громко разрыдалась и рухнула на колени перед Клавдией, которая по-прежнему стояла не шевелясь и будто даже не глядя на свою спутницу. Исаак, наблюдая эту странную сцену издалека, тоже застыл как вкопанный и не представлял, что делать дальше: ему было одинаково жутко и стоять на месте, и приближаться к Клавдии, и он в отчаянии пытался принять решение. Стенания и бессвязные выкрики пленницы, пойманной Клавдией, как в капкан, становились всё истеричнее и как будто заполняли собой всё свободное пространство набережной. Но внезапно всё стихло: последним, что успел увидеть Исаак, был холодный металлический блеск стального лезвия, которое беснующаяся девушка вонзила в самое сердце и, сама оборвав свою жизнь, замертво опустилась на усыпавшие речной берег камни. Клавдия в последний раз окинула самоубийцу взглядом и, перешагнув через её истекающее кровью тело, направилась к Исааку, ни разу не обернувшись.
- Идём, - попросила она прежде, чем он успел сказать ей хотя бы одно слово приветствия или задать вопрос. - Не стоит здесь оставаться. Они скоро придут за ней.
- Куда же мы пойдём? В убежище?
- Нет. Там они будут искать нас с самого начала. Если осмелятся... у меня есть идея получше.
***
Спустя пятнадцать минут они оба уже ехали в полупустом ночном автобусе, уносившим их прочь в неизвестном направлении, на улицы с неизвестными названиями. Клавдия, казалось, предложила по-настоящему гениальную идею - спрятаться в рейсовом автобусе, ночью, когда никто из "Дома Господа", панически боясь тьмы, не осмелится выйти за границы святого места. Исаак знал, что каждую ночь те ублюдки прятались, словно от метеоритного дождя, на территории церкви, прижимаясь там друг к другу, как бездомные дворняги, и это страстное безумное желание всегда быть рядом с Христом вызывало в Исааке чувство сильнейшего отвращения. И все догадки Клавдии о том, что сектанты выслеживают его, как охотники зверя, лишь преумножали его ярость. Погрузившийся в эти бесновато метавшиеся мысли, Исаак больше не ощущал ни холода, уже успевшего выбелить его кожу и заставить тело содрогаться, ни даже пристального взгляда Клавдии, изучавшего его. Девушка же почти заворожённо, затаив дыхание, смотрела на его длинные золотистые волосы, спускавшиеся на узкие плечи, на его бледное, с тонкими изящными чертами, лицо, в котором не ощущалось ни единого намёка на грубоватую, подчёркнуто мужскую, красоту. Даже его руки, которые обычно выдают в самом женоподобном юноше его истинное начало, были так нежны и хрупки, что не могли являться ни мужскими, ни даже мальчишескими: такие руки могли принадлежать только очень молодой красивой женщине.
"Трансформация энергии станет следствие катастрофического повышения радиации. Мутации подвергнутся все живые существа. Человек изменится до неузнаваемости. Мужеподобные женщины со сверхъестественной физической и психической силой станут охотиться на слабых женственных мужчин, безжалостно насиловать и истреблять их, вступать в бой со святыми. Многие мужчины найдут удовлетворение в актах массовой публичной кастрации..."
Это была часть проповеди, прочитанной Клавдией этой ночью; она выдернула из крепко прижимаемой папки исписанный лист бумаги, разорвала его в клочья и выбросила в приоткрытое окно автобуса.
- Чт-то... что случилось? - растерянно спросил Исаак, очнувшись от своего забытья.
- Они снова прислали одну из своих дворняг в наше убежище, - начала Клавдия. - Но я вычислила её прежде, чем она успела причинить кому-нибудь вред, и заставила рассказать мне всё, что ей было известно о "Доме Господа". Она отдала мне эти бумаги. Здесь есть ответы на все наши вопросы, но...
- Что? Клавдия? - встревоженно переспросил Исаак, проведя ладонями по её волосам, и его прикосновение немного успокоило девушку, придав ей сил.
- Но сегодня мы потеряли ещё троих ни в чём не повинных людей, наших друзей. Они все были юношами, им было от двадцати до двадцати пяти лет. Они все носили длинные светлые волосы и одежду из чёрного латекса...
- Значит, они хотели отыскать меня!...
- Да. И та, кого я выследила, не имела права вернуться в их церковь без твоей крови на руках...
- Так вот почему она так странно вела себя там, на набережной? Вот почему она решилась свести счёты с жизнью?
Клавдия внимательно посмотрела в его глаза.
- Ты всё видел... да, это так. Она испугалась. Ведь они бы прокляли её и придумали бы для неё самую страшную, самую мучительную и унизительную смерть. И спрятаться от них казалось ей нереальным. Так что у неё просто не оставалось выбора. Она сделала то, что причинило бы ей меньшую боль.
- Но она это заслужила! - внезапно твёрдо произнёс Исаак. - Ты говорила, что все слова и мысли возвращаются обратно после того, как примут свои формы, хочешь ты того или нет. Она, наверное, слишком одержимо желала мне смерти...
Клавдия задумчиво кивнула и передала своему спутнику несколько листов, на которых было изображено множество сакральных символов: знаки Марса и Венеры, треугольники, опирающиеся один на основание, другой - на точку вершины, и несколько древнееврейских букв.
- Это похоже на сакральный шифр, - предположил Исаак, изучая начертанные символы и пытаясь связать их друг с другом.
- Верно. Но его не так сложно разгадать, - отозвалась Клавдия и принялась водить по бумаге пальцем, от одного рисунка к другому. - Знаки Марса и Венеры означают мужской и женский полы. Марс и Венера - это точно такая же пара, как Адам и Ева, как Сатана и Лилит, как Антихрист и Майтрейя, как Иисус и дева Мария. Это просто мужчина и женщина. Два треугольника - это символы мужских и женских гениталий, органов, по которым можно определить пол человек. Древнееврейские буквы, нарисованные здесь, - это Гимел и Вав. Они принадлежат Папе и Папессе, старшим Арканам Таро, которые тоже олицетворяют мужское и женское начало.
- Значит, - неуверенно проговорил Исаак, - они предсказывали появление мужчины и женщины...
- Не просто предсказывали, - уточнила Клавдия, - а ещё и смертельно боялись. Видишь, здесь нарисована буква Тэт? Это тот же самый символ, что изображён и на вратах Преисподней, символ, который должен будет принять каждый, когда наступит Армагеддон. Их собственный конец света.
- И буква Пэ, - сказал Исаак, заметив нарисованный рядом знакомый символ. - Ты ведь рассказывала... эта буква принадлежит карте Вавилонская Башня!... или карте "La Maison de Dieu"...
- Да. Карте, изображающей старинный символ разрушения и возрождения новой, более чистой жизни. Вот что так их испугало, Исаак: они боятся, что "Дом Господа" будет уничтожен с появлением мужчины и женщины... но это должны быть не просто мужчина и женщина...
Клавдия передала ему ещё один лист бумаги и указала на два символа, обведённых в круг: это были заглавные латинские буквы Z и H.
- Что это может означать? - непонимающе пожал плечами Исаак.
- Z и H, - отвечала Клавдия, - означают имена двух верховных богов в древнегреческой мифологии - Зевса и Геры.
- Зевса и Геры... значит, они боятся появления супружеской пары, мужа и жены?
- Вряд ли. Посмотри на этот круг - он не может быть символом брачного союза. Брачный союз символизируют прямые линии, как в генеалогическом древе. Этот круг, как мне кажется, олицетворяет здесь материнскую утробу. Они боятся появления единоутробных брата и сестры.
Исаак взглянул на неё с нескрываемым ужасом.
- Но Клавдия... у нас ведь нет никаких доказательств!...
- Да, ты прав. Только масса совпадений. Но это лучше, чем ничего.
Почему-то этот ответ мгновенно успокоил его; он не стал расспрашивать Клавдию, словно она уже успела сказать ему что-то неопровержимое, как аксиома.
- Ты знаешь, что именно мы обязаны сделать, чтобы уничтожить "Дом Господа"? Неужели просто придти вместе в их церковь?
- Мне кажется, на этот вопрос я тоже нашла ответ...
Она ещё раз взглянула, точно развеивая последние из сомнений, на листы бумаги, испещренные символами, и твёрдо, с абсолютной убеждённостью, объяснила:
- Во-первых, в углу каждого листа есть рисунок, изображающий огонь, воду или пар. Слияние огня и воды порождает пар. Во-вторых, это же подтверждает и знак руны Кеназ, которая означает огонь или факел и показывает связь сексуальности с созиданием, с творением. К тому же, эта руна принадлежит карте Влюблённые, старшему Аркану, который учит посвящённых физической и духовной любви. И в-третьих, прямое значение буквы Тэт - это "утроба с эмбрионом". Я знаю, с одной стороны это ничего не объясняет...
- Но с другой стороны, это объясняет всё, - закончил за неё Исаак. - Вот почему наша мать пыталась превратить нас в аморфных существ - чтобы сделать половую связь невозможной...
- Да, ты прав, - согласилась Клавдия, не задумываясь. - У мужчины, перенёсшего такие операции, к тому же в таком раннем возрасте, никогда не будет нормальной эрекции... так же, как и у женщины, подвергшейся такому же истязанию, которой вырезали матку и клитор, не будут работать железы секреции. Мама думала, что всё сделала правильно. Но только очень пошлый и глупый человек мог решить, что половая связь - это единственно возможная связь между мужчиной и женщиной. Половая полярность уже была трансцендентирована нами. Быть мужчиной не значит иметь фаллос, так же, как и быть женщиной не значит вынашивать плод в своём чреве. Что такое слияние? Слияние - это соединение двух взаимодополняющих частей в целое. И, кроме мужских и женских гениталий, в мире есть тысячи таких частей...
***
Это была маленькая православная церковь, залитая золотым блеском от кадильниц, икон и распятий, укутанная пеленой ладанного дыма, заполненная людьми всех сословий и возрастов, облачёнными в одинаковые тёмно-серые бесформенные одежды и головные платки. Исаак и Клавдия были рядом, пытаясь смешаться с их безликой массой и отсчитывая последние минуты до прекращения одной жизни и начала новой. Было воскресенье, и воскресную проповедь прихожанам, на чьи подаяния "Дом Господа" и возвёл для своих фанатиков это пристанище, читала женщина. Да, именно женщина, прекрасная, будто сотканная из лёгкого тумана, слабая, хрупкая, с иконописным лицом девы-великомученицы. Она была именно такой, какой Христос повелел быть каждой праведнице.
- Единомыслие между церквями и государствами, - говорила она нараспев, своим высоким нежным голосом, простирая к верующим тонкие белоснежные руки, - может быть достигнуто лишь слезами искреннего покаяния, ибо так восклицают миллионы перед новым Собором Твоим: "Господи, прости всех нас, одинаково виновных, одинаково замешанных, одинаково проклятых и обречённых, имеющих одну судьбу, один удел, одно лицо и чашу общую...
- Здравствуй, мамочка, - резко оборвал её святую молитву низкий женский голос.
- Здравствуй, мамочка. Нас пытались убить, но мы выжили. Вокруг нас было разрушение, но мы созидали, - вторил голос молодого юноши.
Прекрасная проповедница и десятки верующих прихожан в ужасе затаили дыхание и бросились врассыпную, прижимаясь к друг другу и к стенам церкви. Исаак и Клавдия стояли в самом центре, точно напротив алтаря, как вершители крестного знамения, скинув с себя серые бесформенные одежды и представ перед испуганными, причитающими лжесвятыми в холодно блестящем металле и чёрном латексе, обагрённом кровью, льющейся из одинаковых ран на их ладонях. На них смотрели, как на демонов Сатаны, ворвавшихся вдруг в церковь, против которых бессильны были молитвы, отчитки и святая вода. Эти демоны улыбались, потому что знали, что двери в церковь заперты на ключ и ни у кого из этого тупого бараньего стада нет ни единой надежды на спасение - из этих сжимающихся тисков никто не сможет выбраться живым. Для них всё было кончено, для их же несостоявшихся, защищённых демонами, юных жертв всё только должно было начаться, возрождаясь на руинах. Исаак и Клавдия взяли в свои окровавленные руки две горящие свечи... и, не сводя друг с друга глаз, улыбаясь, лишь медленно коснулись плоти друг друга открытыми ранами, лишь медленно соединили горящие свечи в один истинный символ истинного Бога. В крест. Потом был оглушительный взрыв, чудовищной, невероятной силы, крики, стоны, огонь, жар, нестерпимый жар и остужающий его холод от дыхания Смерти, распростёршей свои крылья над сотнями бездыханных тел, растерзавшей их в клочья и сожравшей все из них, за исключением всего двух, аморфных и бесполых, обтянутых чёрными материями и украшенных выплавленной в металле символикой, как тела мифических демонов. Ни боли, ни страха, ни печали - ничего больше не было. Ничего, кроме безграничной свободы и единства. Они разрушили Башню, чтобы сотворить Звезду Надежды. Они нашли свой Мир.