Холодный октябрьский ветер, сталкивая затянувшие небо свинцовые тучи друг с другом, бешено метался по кривым улочкам Богом забытого города, сложенного из серых камней. Тяжелые капли дождя монотонно барабанили по стеклам и крышам старых домов, и этот звук был единственным, что нарушало царившую повсюду мертвую тишину.
Башенные часы пробили одиннадцать, когда Марк, укрываясь под разноцветным зонтом, вышел на маленькую полукруглую площадь. Вечерняя тьма уже успела накинуть на город свое черно-синее покрывало, и Марк был заметен в нем издалека, выделяясь пестрым пятном в сгущающихся сумерках. Добравшись к самому центру убогой сырой площади, юноша остановился и окинул гордым пристальным взглядом едва различимые силуэты трех готических зданий, их темного кольца, словно пытаясь найти кого-то в плотной завесе мрака. Какая-то случайная, скорее кажущаяся, чем реальная, вспышка света на мгновение ясно очертила в темноте фигуру, сидевшую, обхватив колени руками, всего в нескольких шагах от Марка. Вздрогнув, как от внезапного удара, фигура резко поднялась с мокрого асфальта и приблизилась к юноше. Теперь он ясно мог разглядеть перед собой того, кто в тот вечер тоже оказался в самом сердце холодного умирающего города; это была юная девушка, почти ребенок, с пепельными волосами, змеящимися по плечам и груди, светло-серой кожей и огромными желтоватыми глазами, тускло поблескивающими в вечерних сумерках. Изможденная, будто страдающая от тяжелой болезни, в простом черном платье до пят, разрезы на котором обнажали бесчисленные кровоточащие ранки на всем теле, она словно становилась причудливым зеркальным отражением Марка в его ярких цветастых одеждах, излучающего свет. Они молча стояли друг напротив друга около четверти часа, изучая взглядами каждую черту лица, прежде, чем девушка, глубоко вздохнув, произнесла тихим глухим голосом:
-Здравствуй, Марк...
Он холодно прищурил ярко-голубые глаза, на долю секунды раскрыв свое презрение, а потом надменно отозвался:
-Здравствуй, Эмилия.
***
Это была третья и последняя встреча Марка с Эмилией. Он тщетно пытался убедить себя в том, что в этой жалкой бездомной девчонке, быть может, сбежавшей из убогого родительского дома или изгнанной за какой-нибудь грех из цыганского табора, нет ничего достойного внимания Его, наследника многотысячного состояния, такого высокомерного и недоступного, как яркий Сириус. Ему были чужды ее беды и заботы: он никогда не расспрашивал ее о них и тем более никогда не пытался помочь. Он думал, что никогда не искал встреч с ней, и уверял себя в том, что все они были случайными, но каждое воскресенье он неизменно выходил на темные кривые улицы в надежде снова увидеть Эмилию. Во всем ее облике скрывалось то, что заставляло Марка смотреть на нее завороженно, не отводя глаз. Он понимал, что никогда не любил Эмилию, но не знал, какое чувство, сложенное из отвращения, инстинктивного страха и желания, овладевало им при одном воспоминании об этой девушке. Все встречи с ней превращались в пытку, измождающую и опустошающую, как война, но, казалось, Марк по-прежнему жил только ради них.
Глава вторая. Сказка о Мирре.
Они в третий раз взялись за руки и медленно, почти ни разу не нарушив молчания, добрались до белоснежного дома, возвышавшегося над сырыми темными улицами подобно Святилищу. Они в третий раз устроились в роскошной гостиной возле светлого камина, в котором чуть слышно потрескивал огонь и танцевали ярко-красные языки его пламени. Они в третий раз завели томительный пустой разговор ни о чем, держа в руках чашки с горьким горячим кофе.
-Венец из четырех крестов, - неожиданно произнесла Эмилия, когда Марк начал шутливо изучать фигуры из кофейной гущи на стенках своей чашки. - Это символ смерти.
***
Они провели так, сидя у камина и гадая друг другу на смерть, еще несколько часов. Было уже далеко за полночь, когда Марк внезапно остановил собравшуюся уходить Эмилию и со странной обреченностью в голосе попросил ее остаться в его доме до рассвета. Эмилия, пристально оглядев его, слабо кивнула и ушла, не проронив ни слова, когда он указал на дверь спальни. Марк же неподвижно наблюдал за тем, как медленно гаснет огонь в белом камине, унося вместе с собой из комнаты и тепло, и свет, потом на ощупь, чувствуя себя слепым и внешне, и внутренне, тяжело направился вслед за своей гостьей. Эмилия уже спала, свернувшись клубком и подрагивая от осенней ночной прохлады, когда он, отворив дверь, беззвучно проник в спальню. Перед тем, как закрыть глаза, Марк успел в последний раз бросить на девушку свой высокомерно-брезгливый и вместе с тем боязливо-беспокойный взгляд. В ту ночь ему приснился сон - мучительный кошмар, поражающий своей реалистичностью. Первым, что он увидел, была залитая солнечным светом зеленая поляна, протянувшаяся вдоль берега лазурной реки, и остановившийся на ней цыганский табор. В самом сердце этой поляны, оглашаемой задорным смехом и лошадиным ржанием, сидели две черноволосые девочки, раскладывавшие на земле ярко-раскрашенные гадальные карты. Должно быть, тем юным цыганкам едва исполнилось по десять лет.
-Что ты там видишь, милая? - спрашивала одна из них. - Что там?
-Это Луна, Розаура, - отвечала вторая девочка. - Посмотри, нам светит Луна.
-Но ведь это же дурной знак... это ведь плохо, Эмилия...
Марк судорожно вздрогнул, услышав это имя в своем сне.
-Да, это дурной знак, Розаура: если нам виден только свет Луны, значит, мы слепы.
Она откинула назад длинные черные пряди и поднялась с земли, словно предлагая Марку как следует ее рассмотреть. Юноша не мог не узнать ее: все в этом ребенке, и взгляд, и лицо, и даже голос казались ему настолько знакомыми, будто он провел целую жизнь, скитаясь по Европе вслед за тем табором. И десятилетняя Эмилия, совсем как та умирающая девушка, которую воскресным вечером встретил Марк, неподвижно стояла и смотрела вперед, прямо на него, не произнося ни слова. Нахлынувшие, как волны шторма, порывы ураганного ветра подняли над землей и унесли в никуда всех и все за спиной Эмилии, сменив лето болезненной осенней непогодой и состарив саму девочку на восемь лет. Но на ее лице, посеревшем и усталом, по-прежнему не дрожал ни один мускул; лишь взгляд желтоватых глаз, перестав быть лучистым и по-детски ясным, исполнился до костей пронизывающим холодом. Мгновения казались вечностью, в которой медленно начинали растворяться последние силы Марка, остававшиеся у него к концу того дня; его легкое дыхание становилось мучительно тяжелым, юное стройное тело будто сковали раскаленные цепи... каждый вздох и каждое движение зрачков под сомкнутыми веками теперь давалось с трудом, на грудь словно опустился гигантский каменный валун. Наконец Эмилия опустила глаза и, кутаясь в накинутый на плечи шерстяной платок, нетвердыми шагами направилась прочь с речного берега. Все, что до это мог видеть Марк, закрыла плотная завеса тьмы, опутывающая по рукам и ногам своей холодной липкой паутиной.
-Это как сказка о принцессе Мирре, - раздался слабый полудетский голос, вернувший Марку зрение и слух и мгновенно рассеявший полумрак. - Правда?
-Она прокляла саму себя за свои грехи, - отвечала Эмилия. Ее голос Марк уже не мог не узнать: казалось, он звучал теперь отовсюду, негромко, но пронзительно. - Она сказала, что не хочет быть ни среди живых, ни среди мертвых, чтобы вымолить у богов прощение...
-Да. Мы похожи на нее, Эмилия. Мы такие же, как она. Нас нет ни среди живых, ни среди мертвых.
Эмилия, не проронив ни слова, тяжело вздохнула и устроилась на вымокшей под дождем скамье рядом с дрожащей от холода Розаурой. Теперь Марк мог увидеть все, что окружало двух цыганок. Летнее тепло сменила осенняя сырость, солнечный свет - темная сгущающаяся мгла, звонкий детский смех и ржание лошадей - стук дождевых капель. Не осталось ни цыганского табора, ни весело потрескивающего костра, ни ярких гадальных карт - ничего, кроме холода и темноты.
-Посмотри! - неожиданно звучно воскликнула Розаура и указала перед собой. - Прохожий!... слава Богу... наконец-то, хотя бы одна живая душа... я так устала от этого одиночества: только мы вдвоем и больше никого... быть может, это добрый человек, он захочет помочь нам...
Эмилия недоверчиво покачала головой и равнодушно, даже почти обреченно, перевела взгляд в сторону; и Марк, будто ее глазами, увидел в конце узкой парковой аллеи молодого светловолосого юношу, ведущего на коротких цепях двух огромных черных овчарок, яростно рычащих и дико осматривающихся вокруг. Теперь Марк с беспричинным, но абсолютным страхом точно узнал не только самого себя в случайном прохожем, но и тот вечер, когда сон был явью - шестое сентября 2002 года. Ровно сорок дней назад.
-Сегодня Сорокауст, - прозвучал приглушенный надтреснутый голос, не принадлежавший ни Розауре, ни Эмилии, ни самому Марку. - Это праздник смерти... или новой жизни?... конца и начала... Луны и Солнца... помнишь сказку о Мирре?...
Но последним, что действительно помнил Марк, был его собственный ледяной смех, когда он, презрительно оглядев цыганок, неожиданно выпустил из рук цепи, истошные крики ужаса и боли, и яркие разноцветные одежды, замаранные грязью и кровью. Два изуродованных полудетских тела, тяжело рухнув друг на друга, замертво растянулись на мокром асфальте. Марк подозвал к себе обеих собак и утер кровь с их оскаленных пастей. Тогда в нем не родилось ни страха, ни беспокойства, ни тем более сострадания или боли. И Марку начало казаться, что, заново проглядев момент смерти девушек, он проснулся и возвратился во времени на сорок дней назад, в свое собственное тело: так внезапно оставили его чувство необъяснимого страха и болезненная изможденность. Но ему недолго пришлось повторно наслаждаться содеянным: иллюзия разлетелась на куски, когда на шерсти исполинских овчарок вновь, как по мановению волшебной палочки, появились свежие следы крови.
Глава третья. Пробуждение.
-Отпусти меня. Отпусти меня и Розауру. Нас обеих.
Марк вздрогнул, услышав за своей спиной тихий холодный голос. Все вокруг изменилось в мгновение ока до неузнаваемости: исчез прозябающий под дождем город, перемазанные человеческой кровью собаки, исчезли два женских тела в грязных цыганских платьях... исчезло все, кроме осенней прохлады и серых сумерек, в которых неясно вырисовывался силуэт.
-К-кто ты?... кто ты?! - выкрикнул Марк и в страхе попятился назад. - Ты... ты... Господи святый... ты?!
***
Пробуждение было тяжелым, как подъем с морской глубины. Покрытый холодным потом, разбитый, Марк глубоко втянул воздух и огляделся. Ночная тьма висела плотной густой массой, но в ней еще можно было различить едва заметные очертания предметов: гардероба, журнального стола, антикварного торшера... в углу разливался тусклый серебристый свет зеркала, неясно отражающего какое-то движение... Марк снова оказался в своей спальне. Мучительный кошмар не перешел в реальность. То окровавленное сероватое лицо, которое оне увидел в последний момент своего сна, развеялось прозрачной дымкой...
-Отпусти меня и Розауру... отпусти нас обеих... помнишь сказку о Мирре?... мы не хотим так...
Из ее желтоватых глаз, посверкивая, катились серебряные капли, изо рта и носа показались темные струйки крови, и, стоная от боли, она пыталась закрыть их рукой, на которой был отрублен один палец. Наконец Эмилия онемела и бесчувственно опустилась на подушки; кошачьи глаза юной цыганки так и остались широко распахнутыми, и их остекленевший взгляд заставил Марка содрогнуться и сжаться в комок, будто в ожидании сокрушительного удара. Он медленно, тщетно пытаясь унять дрожь, поднялся с мягкой постели и, затаив дыхание, резко, одним движением сдернул с неподвижной Эмилии одеяло. Кровь, там не было ничего, кроме бледного окровавленного тела, изуродованного глубокими длинными цепочками следов от собачьих клыков. Эмилия была мертва - заново убита невидимыми звероподобными демонами, как в тот роковой вечер - шестого сентября 2002 года. Марк тщетно пытался закричать, но вопль ужаса так и остался внутри, разлившись ядом по онемевшим конечностям. Только несколько минут, казавшихся бесконечными, снова вернули юношу в реальность. Медленно оглядев израненное тело цыганки, словно втайне надеясь, что Эмилия внезапно сделает вдох и поднимется с постели, он тряхнул головой, отгоняя от себя остатки кошмара и, едва передвигая ногами, вышел из спальни в кухню, где ночной сумрак рассеивал слабый свет ночника. Нервно закурив сигарету, Марк машинально перевел взгляд на настенные часы: они показывали половину третьего ночи. Стрелки медленно двигались по кругу циферблата, но, казалось, время замерло и за легкими занавесками на окнах не брезжило ни единого лучика света... и во всем роскошном доме внезапно раздался единственный звук, разорвавший занавес мертвой тишины, - шорох, шорох и скрежет длинных острых ногтей, царапающих деревянную дверь.Вслед за ним раздалось тяжелое дыхание и неясный свистящий шепот. Слов нельзя было разобрать: они звучали словно через плотную заслонку, сливаясь в бессвязный набор букв... но голос, что с таким трудом произносил их, Марк уже не мог не узнать. Это был голос Эмилии. Он становился все громче и громче, шорох ногтей по дереву перерастал в отвратительный скрежет, и наконец Марк, не в силах больше слушать эту ужасающую симфонию звуков, настежь распахнул дверь и, в страхе бросившись назад, прижался к светлой стене, не сводя глаз с проема. В нем появился призрачный силуэт в изорванном черном платье. Тусклая полоска света, неровно упав, озарила сероватое лицо цыганки в обрамлении длинных спутанных волос, пепельных, похожих на сожженную траву. Марк увидел, как на скулах девушки внезапно появились четыре неглубоких разреза, соединившихся в форме крестов, и как Эмилия вздрогнула, словно еще умея чувствовать боль, но не отвела от него взгляда.
-Живые не смеют держать в плену усопших, святых и грешников. Отпусти нас, - вновь повторила Эмилия и внезапно стала быстро нашептывать что-то на прекрасном южном языке, так не похожем на тот грубый скандинавский, единственный знакомый Марку. Он не мог понять ни слова, но, слыша яростную ненависть в голосе цыганки и видя ледяные огни в ее глазах, чувствовал, что она осыпает его проклятиями.
-Я не держу вас в плену, - запинаясь, проговорил Марк. - Уходите... уходите в ад, бесы давно ждут вас там!...
-Да, - слабо кивнула Эмилия. - Ворота распахнуты, но бесы ждут и тебя, Марк. Тебе придется пойти к ним вместе со мной.
-Нет уж, ведьма... мое время еще не настало.
-Тебе остается лишь дождаться рассвета.
-Я ничего не сделал...
-Ты убийца. Ты убил сестер Эмеряну, Розауру и Эмилию, и осквернил все, что они оставили после себя. Ты создал новую сказку о принцессе Мирре. Помнишь, что ты сделал с нами, Марк?
Марк упорно пытался сопротивляться Эмилии, но она была в сотни раз сильнее. Убийца и жертва стремительно менялись ролями, и Марк уже не мог не возрождать в память то, о чем ему твердила цыганка. Он вспоминал, как, отогнав собак от неподвижно лежавших на земле тел, он подошел к ним сам и, отбросив разорванные шерстяные платки, стал внимательно разглядывать убитых, словно пытаясь отыскать что-то. И это скоро было найдено: перстни и кольца, ожерелья и кресты на золотых цепочках, жутко украшающие замаранные кровью стройные тела... Марк вспомнил, что снял их все до единого, не оставив Розауре даже простенького серебряного колечка, так заметно выделявшегося среди массивных украшений на ее руке, вспомнил, как долго насмехался над тем, что эти бродяги скорее умерли бы от голода, чем продали свои кресты и перстни, - он мало что слышал о цыганских родовых сокровищах и никогда бы не поверил тем, кто говорил, что они во сто крат дороже денег.
-Грязные лгуньи, - презрительно бросил тогда Марк и ударил носком ботинка по бездыханному телу одной из сестер Эмеряну. - Вы попрошайничаете не из-за нужды, а просто потому, что не можете не попрошайничать!...
Он вспомнил, что уже собирался уходить, но внезапно заметил, как что-то ярко блеснуло золотистой искрой на теле Эмилии. Снова вернувшись к ней, Марк грубо вырвал огромный лоскут с ее изодранных одежд и увидел еще одно сокровище, ревностно хранимое девушкой до самой последней секунды. Это был старинный цынанский кинжал, спрятанный за поясом своей убитой хозяйки. Едва успев прикоснуться к его золоченной рукоятке, Марк понял, почему Эмилия не защищалась им от нападения: собаки были недостойны того, чтобы марать их кровью такое оружие. И Марк использовал его достойно: он отрубил безымянный палец на руке девушки, украшенный массивным золотым перстнем. Потом юноша спрятал в свой рюкзак все украденные драгоценности, взял в руки цепи, на которых и привел в парк своих овчарок, и неторопливо, как после будничной прогулки, направился обратно к дому, напоследок бросив на цыганок еще один взгляд, полный отвращения.
Глава четвертая. Суд.
-Значит, ты все помнишь, - неясно прошептала Эмилия, по-прежнему не сводя с Марка глаз. - И потому ты не можешь не понимать, почему два Бога позволили нам судить тебя. Ты не только убийца, ты осквернитель, который обманывает и себя, и других, и своего Господа. Ты приравнял убийство людей к убийству ничтожных жуков, не предал тела погребению и не побрезговал даже воровством. Зачем тебе это было нужно? Ты ведь так богат, у тебя есть все, о чем можно мечтать...
-Я... я ничего не украл... ничего!...
Ее желтоватые глаза бешено вспыхнули, серые иссохшие губы искривившись в полуусмешке-полуоскале.
-Ты не просто украл, Марк... ты украл у мертвых последнее из того, что оставалось у них... и осквернил родовые ценности чужой семьи... и чужой нации.
-Ты лжешь!... ты всегда лжешь! Вы все такие, вы все лгуны!...
-Тогда скажи мне правду. Исцели ею грязную обманщицу.
Марк замер, чувствуя, как пол медленно ускользает из-под ног. От стеклянного взгляда той, что воскресла во второй раз, до костей пронизывало холодом. Марк тщетно пытался выдавить из себя хотя бы одно слово: нет, дар речи словно покинул его, язык прилип к небу, и юноша мучительно ожидал нового удара цыганки в гробовой тишине. Лишь мерное тикание часов, будто отсчитывающих последние минуты жизни, легко нарушало воцарившееся безмолвие.
-Я знаю правду, - неестественно растягивая слова, наконец отозвалась Эмилия. - Ты забрал у нас все, что мы клялись хранить как собственные души и сердца... это было единственное напоминание о нашей семье... а ты обменял его на деньги... продал, как дешевые никчемные безделушки...
-Это и были никчемные безделушки... дешевые, но я сумел продать их дорого. И я горжусь этим, Эмилия... я счастлив от того, что променял твои дурацкие кольца и кресты на деньги!...
Марк прокричал это оглушительно громко, заставив Эмилию умолкнуть на полуслове. Фанатичные ярость и извечное, давно знакомое отвращение постепенное возвращались к нему, заслоняя собой ужас и предчувствие неминуемой расплаты. Он навязчиво выставлял напоказ свою грубую смелость, но Эмилия, живая или мертвая, не могла не разглядеть его неискренность. Она лишь поморщилась, не скрывая своего презрения к обману.
-Ваш серый город освещает только Луна. Нам никогда не следовало приходить сюда. Вы живете здесь, не понимая, в чем настоящая ценность таких вещей, как родовые украшения. Ведь она не в деньгах... твоя семья направила тебя на ложный путь, и сама прошла по нему к собственной смерти..
-Откуда ты знаешь?! - изумление Марка поразило своей искренностью и его самого, и Эмилию, недоуменно вскинувшую брови.
-Ты ненавидишь их всех, до сих пор... ты всегда их ненавидел. И через твою ненависть видно все, что может увидеть цыганка...
-Цыганская ведьма! Я ведь нашел твой кинжал! Сколько людей ты им убила? Сколько жизней ты отняла?!...
Он молниеносным движением схватил с кухонной полки декоративную солонку и очертил около себя круг. Святой круг, за пределы которого никогда не сможет прорваться черная демоническая сила. Эмилия судорожно втянула в себя воздух и медленно, тяжелыми шагами, направилась к Марку, опираясь о белоснежные стены и оставляя за собой длинный кровавый шлейф. Остановившись, будто перед невидимой плотной стеной, она прислонилась к ней сероватыми ладонями и перевела холодный пристальный взгляд на Марка. Он, фанатично сверкнув глазами, расхохотался в лицо юной цыганке и злорадно бросил несколько грязных оскорблений.
-Если бы твоя мать слышала это, ее сердце бы разорвалось, - прошептала Эмилия.
-Точно, - усмехнулся Марк. - Только моя мать больше никогда ничего не услышит, отому что моя мать мертва! Быть может, кто-то из цыган угрожал ей своим родовым кинжалом?
Эмилия опустилась на пол, в лужу темной густой крови, не сводя с Марка глаз.
-Я никогда никого не убивала этим родовым кинжалом... у меня было более могущественное оружие... цыганская магия... тайное цыганское наследие... но что-то ты об этом знаешь?...
-Тайное цыганское наследие? - переспросил Марк.
-Да... истинная сила и истинное таинство... из-за которого я и могла носить только не окропленные святой водой кресты... из-за которого меня боялись и презирали, осыпали проклятиями и желали мне смерти... потом изгнали из табора... а Розаура... Розаура ушла вместе со мной... она не должна была этого делать, потому что я того не заслуживала... но она оставила всех, даже своего жениха... помнишь простое серебряное колечко, которое ты украл у нее, а потом выбросил по пути домой в мусорную яму? Это был подарок ее возлюбленного... я умоляла ее остаться в таборе, но она сказала, что я ее семья и я ей дороже. Однажды она уже ушла вслед за мной... и вот теперь я позову ее снова... ты ведь помнишь сказку о Мирре, Розаура? Я не хочу так, и ты тоже не хочешь, я знаю... мы должны заставить его освободить нас! Помоги мне, сестра...
Марку вновь показалось, что он попадает в плен мучительного ночного кошмара, далекого от реальности. Эмилия, плача и до крови закусывая губы, страстно молилась на своем южном языке, сжимая пальцы в замок и тщетно пытаясь разорвать Святой круг... но мгновение спустя Марк услышал легкие неторопливые шаги. Подняв голову, Эмилия поначалу долго всматривалась в плотную беспросветную завесу, а потом тихо, дрожащим голосом, произнесла:
-Розаура... милая...
В дверном проеме появился хрупкий женский силуэт в полупрозрачных белых одеждах... сжимающий в тонких руках две цепи, на которых рядом с ней беззвучно ступали скалящиеся овчарки. Марк ошарашенно смотрел на нее, на вторую из сестер Эмеряну, Розауру. Он не мог не узнать ее. Она ласково улыбалась и приближалась к Святому кругу воздушными шагами, но за ней так же тянулся длинный кровавый след. Розаура остановилась, легко проведя рукой по волосам изможденной Эмилии, и перевела взгляд на Марка. Юноша попятился, чувствуя, как от надвигающегося ужаса нарушается дыхание, холодеет и сердце, и тело... лишь собрав воедино остатки своих сил, он сорвал с себя крест на золотой цепочке и протянул его Розауре. Она опечаленно осмотрела распятое тело Христа, четко изображенное на кресте, и по ее бледным щекам прокатились серебряные капли.
-Этот крест не сможет тебя защитить, - тихо произнесла Розаура. - Не защитит, потому что ты не с Господом и в тебе нет Христа. Ты совершил над нами свой суд, не правда ли, Марк?...
Марк ничего не ответил ей, беззвучно прошелестев губами.
-Теперь мы будем судить тебя по справедливости, - поднявшись с пола и гордо откинув назад волосы, закончила Эмилия. Мгновения спустя обе овчарки, почувствовав свободу от металлических цепей, бешено кинулись вперед, разорвав Святой круг. Плотное покрывало тишины, как выстрелы, разбили так и не услышанные никем из живых крики ужаса и боли. Казалось, рассвет больше никогда не придет: серый город слишком долго покоился в свете Луны.