Вздыхают: "Полнота уже не та,Изжелта-синяя берцовая кость
Неполнотою стала полнота".
Да полно вам! Боюсь, невмоготу
Неполноте измерить полноту.
Огромный, полупустой в это время года отель, бесконечный коридор, серая ковровая дорожка, скрадывающая звук шагов. В конце коридора - дверь с номером, похожим на худенького, сердитого мусульманина в сопровождении четырех жен (18888), которого я только что встретил в холе. Стучу: SOS! Ты настороженно выглядываешь из-за двери, хмуришься, всматриваешься в меня исподлобья темными прищуренными глазами, словно не узнаешь, и на одно мгновение мне становится не по себе: ты забыла меня! Гиппопотамовые кресла из кожзаменителя, искусственный камин, перед камином - тигровая шкура (100% полиэстер), парик (черные пряди, спадающие на лоб), фальшивые чувства, силиконовая грудь, ложная беременность.
Но это только один из вариантов.
Оранжерейное тепло, оранжевая пряжа на коленях. Открытая шея, золотая цепочка, текучая, словно время, обратно пропорциональное расстоянию, которое я медленно сокращаю, затаив дыханье, и, наконец, подхожу так близко, что мои глаза уже могут совершать беззаконные вылазки за вырез твоего платья, - и удивляюсь тому, что ты не слышишь, как стучит мое сердце. Нет, ты слышишь, твои зардевшиеся уши указывают на то, что ты слышишь, и теперь изо всех сил пытаешься сдержать улыбку. Я жду. Вздохнув, ты осторожно, словно кошку, откладываешь вязанье на соседнее кресло, оборачиваешься ко мне, и все твое лицо: лоб, нос, золотистые брови и глаза, прозрачные, как ноябрьский лед, сквозь который можно разглядеть твою опаловую, русалочью, водоплавающую душу, принимают участие в сиянии улыбки. "You?" - спрашиваешь ты, и я чувствую укол ревности, как будто на моем месте мог оказаться кто-нибудь другой. "You", - повторяешь ты уже утвердительно. "You!" - восклицаешь ты, и на твоем лице появляется испуганное выражение, потому что это тоже лишь один из вариантов, возникающих из ничего, ниоткуда, подобно тому, как возникает жизнь в нагретой солнцем воде.Когда ты влюблен, то кажется, что вещи и явления, окружающие тебя, становятся больше своей натуральной величины, как будто от соприкосновения с твоими чувствами они возвращают себе изначально присущую им, но утраченную со временем полноту. Слова и звуки приобретают особое выражение, Как! Будто! После! Каждого! Из! Них! Стоит! Восклицательный! Знак!, и все они начинаются с заглавной буквы. Весь мир оборачивается тебе в след, обменивается знаками и, крадучись, следует за тобой: мокрый каменный дед верхом на каменной лошади провожает тебя глазами и подмигивает отлакированной ливнем, уже тронутой осенней ржавчиной листве, сквозь которую внимательно сквозит бледное октябрьское небо, а на его фоне черный, словно нарисованный тушью, строительный кран вытягивает шею, чтобы лучше видеть, - и вот увидел, и указывает на тебя рукой. Но стоит тебе самому обернуться и поднять голову, как мир, словно спохватившись, снова принимается нарочито каменеть, сквозить, вытягиваться и существовать как будто сам по себе, притворяясь, что ему нет до тебя никакого дела. Впрочем, есть один способ, при помощи которого можно подсмотреть, чем занимается ничего не подозревающая жизнь за твоей спиной.***
О, как мне знакома эта нерешительность, когда ты в задумчивости замираешь на пороге магазина, а потом, словно спохватившись, решительно толкаешь стеклянную дверь, звенит колокольчик, и вот уже я вижу сквозь стекло, как ты кланяешься ярлыкам, хмуришься, качаешь головой, переходишь к другому стеллажу, и истово, как будто пытаясь как можно скорее отделаться от неприятного воспоминания, расстилаешь у себя на груди платье без рукавов, а вокруг тебя неподвижно стоят ангельски терпеливые продавщицы, похожие на угрызения совести.
Разложенные на витрине вещи знают, что я ничего не куплю, и бросают на меня высокомерные взгляды. Мне не до них. Я жду, когда солнце выглянет из-за туч и стекло магазина превратится в волшебную амальгаму, позволяющую увидеть то, что простым смертным видеть не полагается.
Застигнутые врасплох явления, люди, предметы, слова и мысли. Изнывающие от жажды бутылки в баре напротив, официант, вытирающий столики, старушка в желтом шарфе, из под руки смотрящая туда, откуда доносится рев сирены: близится, близится - и вот пролетает мигающая красным светом пожарная машина, проскакивает за ту черту, где горит метафизический пожар, сталкиваются галактики и туманности рождают миры. По стене взбегает и все не может взбежать неоновая реклама, которой невтерпеж дождаться ночи, а рядом, привалившись к ограде, стоит сверкающий хромом новенький велосипед... Мне кажется, что еще немного, и мне откроется суть вещей, но в этот момент облако застит солнце, мир позади меня гаснет, но зато снова зажигается тот, что передо мной. Тебя нет, и мне приходится приложить усилия, чтобы разглядеть в примерочной кабинке (кабинке родом из тех, что скрывают человека только до колен) твои нетерпеливо переступающие ноги в персиковых чулках, которые и на ощупь должны бы быть такими же нежными, как и на глаз, но я знаю - на самом деле они прочнее стальной брони, если подступиться к ним в неурочный час.
Ты выходишь, ничего не купив, но зато с пластмассовым стаканчиком кофе в руках, даешь мне отпить глоток, и его теплая, сладкая муть напоминает мне вкус надежды на какое-то будущее, неопределенное счастье, которое мы назовем "вариант N 3"."Я знаю, - говорю я тебе по-русски, - ты ждешь момента, когда я буду до краев полон своей любовью, распираем желанием жениться на тебе, готов прыснуть предложением руки и сердца, стоит тебе только моргнуть. Хорошо. Я буду с удовольствием играть роль жениха, несмотря на то, что даже не знаю, любишь ли ты меня, но имей в виду: мы, русские, - родом из тех людей, что безболезненно переносят разлуку". Ты настороженно смотришь на меня из ватной глухоты чужого языка, а когда я собираюсь уйти, вдруг говоришь мне в спину: "Yellow blue tibia"*.***
Дверь - коридора конце в. Шагов звук скрадывающая дорожка, ковровая серая коридор, бесконечный отель, года время это в полупустой огромный, внизу, в холе - уже знакомый мне мусульманин со своими женами (одна из них дремлет, свернувшись калачиком) расположились в креслах в комбинации, и все это - инверсия, восемьдесят восемь тысяч сто восемьдесят восемь, изжелта-синяя берцовая кость, вечнозеленые цветы в кадках - освещено каким-то белым, ровным, обморочным светом новых возможностей, предчувствие которых похоже на водяной знак, удостоверяющий подлинность прозрачной полноты жизни.
Я выхожу на улицу. Выцветает вечернее небо, зажигаются фонари, туго хлопают наполненные ветром флаги на набережной, и все как один указывают в одну сторону. Я смотрю туда, но там не происходит ничего интересного, если не считать искрящегося от края и до края моря. Зато, словно в наказание за мое любопытство, что-то стремительно намечается у меня за спиной. Я успеваю увернуться от испуганно закудахтавшего мотороллера, и в этот момент, за секунду до того, как красный фургон, груженный, кажется, мебелью, сбивает меня с ног, вдруг совершенно отчетливо, как будто душа моя осветилась молнией, понимаю, что больше никогда тебя не увижу.
Впрочем, и это тоже всего лишь один из возможных вариантов, не более того: единица, умноженная на бесконечность в четвертой степени.
* Примечание:
1. Изжелта-синяя берцовая кость (англ.)
2. Yellow blue tibia
3. Йа лублу тибиа
4. Я люблю тебя.
В. Набоков "Прозрачные вещи", примечание 27.
- Комментарии: 114, последний от 30/11/2015.
- © Copyright Аноним (om_shri_ganeshaya_namaha@rambler.ru)
- Размещен: 10/10/2012, изменен: 05/11/2014. 7k. Статистика.
- Миниатюра: Постмодернизм
Связаться с программистом сайта.