Как говорил Набоков в одном из своих рассказов: "Имя этой планеты, даже если она уже названа, не имеет значения". Расстояние, на котором она находится от нашего родного, теплого небесного тела, тоже. И уже совсем не важно, в каком городе, в каком театре и какой именно шел спектакль, на который я попал по чужому билету, когда на меня впервые упала тень цвета индиго, отбрасываемая этой планетой на нашу Землю. Пепельно-голубая, если ступить на ее поверхность, где вьется похожий на сухую синьку мелкий летучий прах, в который давно превратились когда-то живущие здесь существа; жемчужно-голубая, если смотреть на нее в ретроспективный телескоп моей памяти; и просто голубая, как галлюцинация голубя или голубца, поскольку, по мнению и первого и второго, а также всех остальных этой планеты не существует и никогда не существовало.
Ни огромный армейский девайс похожий на букву "Н", набранную 1072 кеглем, ни самая лучшая стереоскопическая труба, ни даже телескоп не помогут вам рассмотреть ее. Только маленький перламутровый театральный бинокль, который мне насильно всучила противная старуха с голубыми волосами (где-то я ее уже видел), будет вам в самый раз. Именно в него я впервые увидел ту странную девушку, одиноко сидящую в темноватой ложе. Я не знаю, почему направил свой вооруженный взгляд именно в эту сторону. Так бывает во сне, когда отчетливо осознаешь, что в самом дальнем углу твоего сновидения таится то, на что ни в коем случае нельзя смотреть, если ты не хочешь, чтобы твое сердце взорвалось словно звезда, и ты предпринимаешь нечеловеческие усилия, сравнимые лишь с переворотом Земли посредством архимедова рычага, для того чтобы не смотреть, не смотреть, не смотреть туда, но именно поэтому смотришь - и просыпаешься в холодном поту. Неслучайность, похожая на случайность, и случайность, притворяющаяся неслучайностью, мимикрировали друг под друга так искусно, что я даже не пытался разобраться в хитросплетениях судьбы или же в стечении обстоятельств: я смотрел в бинокль на девушку, закрывающую лицо руками, как будто в свою очередь пытающуюся избежать того же самого, что и я. Увы, наши усилия были напрасны, сердца - разбиты, а способность проснуться - утрачена.
Спектакль закончился. Я медленно спустился в вестибюль, словно погружаясь в сон или воду, и когда снова увидел ее, то это было так же странно и радостно, как если во сне обнаруживаешь, что можешь дышать под водой. Меня поразило ее платье цвета медного купороса. Меня разочаровала ее старомодная прическа на прямой пробор с высоким пучком на затылке. Мне понравилось, что она стояла несколько в стороне, облокотившись на серую граненую колонну, и, как оказалось, поджидала меня. Проворные гардеробщицы быстро носили вещи на руках, прижимая их к груди, словно любимых детей, и скоро на вешалке на расстоянии вытянутого рукава друг от друга остались висеть только моя куртка и ее плащ, дети нелюбимые. Из театра мы вышли вместе. Все было мокрым: синие и голубые квадраты тротуарной плитки, стволы деревьев, скамейки и сидящие на скамейке голуби. Она обратила мое внимание на то, что во взаиморасположении голубей присутствует последовательность по типу Фибоначчи: первый (если смотреть слева направо), самый мокрый из них, притулился на самом краю скамейки; рядом с ним, бок о бок, второй, посуше и покрупнее; на некотором расстоянии от них расположился третий; четвертый же, словно чураясь своих товарищей, сидел на противоположном конце и смотрел в сторону. Девушка подождала, пока я открою зонт, а потом взяла меня под руку так просто, как будто мы были знакомы всю жизнь.
С раннего детства я старательно избегал вещей, необъяснимых с логической точки зрения, но у любви своя логика и свой пароль, воспользовавшись которым эта странная девушка вошла в мои сны так же просто, как взяла меня под руку при первой нашей встрече. Я сказал "странная"? Это значит, что я не сказал ничего. Смена настроения этой бледной тонкогубой обладательницы пары небесно-синих глаз и нулевого размера лифчика была прямо противоположна скорости вращения двух гравитационно-связанных звезд вокруг общего центра масс (ее выражение). Она то сияла от счастья, в лучах которого оживал даже такой глубокозамороженный мизантроп, как я, то вдруг, ни с того ни с сего разражалась гневной филиппикой в адрес кое-кого, беспечно срывающего цветы удовольствий, в то время как в мире так много боли и зла (тоже ее выражение). Она бесстрашно бросалась на злющего соседского добермана и тормошила его до тех пор, пока тот в изнеможении не валился на спину, а спустя минуту испытывала приступ панического страха, как тогда в театре (выяснилось, что как раз мой бинокль, направленный в ее сторону, напугал ее до смерти), перед той же ластящейся к ней собакой, последовательностью геометрических фигур на обоях, заставкой на моем ноутбуке (ничего особенного: поле, небо, дерево) и лично мною или, наоборот, искала в моих объятиях защиты от насекомых, роящихся в вечернем воздухе, смертоносных лучей планеты Нибиру, звуков голоса Стаса Михайлова или просто от одиночества, и тогда мои губы становились солеными от ее слез.
Меня поражало, что она не имела представления об элементарных вещах, например, начинающихся на семнадцатую букву алфавита: слова "павиан", "падчерица", "прапорщик" и "противозачаточные средства" заставляли ее озадаченно поднимать брови, но зато она демонстрировала глубокие познания в областях, начинающихся на "А". Она разбиралась в алгебре, рассуждала об астрономическом времени, астрологических гороскопах, абстрактных ассоциациях в картинах Альбрехта Альтдорфера, виртуозно составляла анаграммы и эвристически анализировала стихотворение Лермонтова, название которого не начиналось на первую букву алфавита, но зато его главный герой видел сон во сне сна своей возлюбленной1 ("Лермонтов был из наших", - утверждала она). Со сном у нее вообще были непростые отношения: она могла спать без просыпа сутки напролет или не спать совсем; как-то раз четыре ночи подряд я обнаруживал ее, забравшуюся с ногами в кресло и рисующую странных существ всех оттенков синего, не похожих ни на одного из известных мне представителей биологической жизни. Она призналась, что накануне нашей встречи видела меня во сне, и поэтому была несколько разочарована тем, что я был одет в неинтересный зеленый свитер и джинсы, а не в роскошный фрак цвета берлинской лазури и кубовый цилиндр, как у нее в сновидении.
Таких, как она, психологи называют иррационалами, а люди попроще - экзальтированными неврастеничками или просто дурами, и советуют поскорее выдать их замуж. Я называл ее своей возлюбленной, а саму себя она называла "индиго". Выяснив значение этого слова, я как-то раз подшутил над ней, заметив, что у настоящего индиго обязательно должна быть синяя аура вокруг головы, и она тут же заявила, что мы все индиго (даже такой толстокожий болван, как я), но просто забыли об этом, и в качестве подтверждения своих слов немедленно принялась обучать меня следующему фокусу. "Включи в комнате свет и встань напротив дверного проема, ведущего в темный, абсолютно темный коридор", - приказала она и тут же сама обеспечила мне условия, требуемые для проведения эксперимента. "А теперь на фоне этого темного задника поднеси руку к лицу, как будто хочешь рассмотреть, ну, скажем, пуговицу, таблетку от головной боли или вот эту бусину (обожаю ее агатовые бусы: смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин), держа ее между большим и средним пальцем". Она утверждала, что уже скоро вокруг кончиков пальцев должно появиться голубоватое свечение - рудиментарный хвостик той реликтовой васильково-синей ауры, присущей здоровым половозрелым жителям планеты, которая когда-то была похожа на нашу как две капли воды. "Ну что, видишь, видишь?" - нетерпеливо спрашивала она, заглядывая мне через плечо. Она-то, разумеется, видела. "Нет, не вижу", - признавался я и наблюдал, как ее лицо, еще мгновение назад светившееся надеждой, теперь хмурилось и тускнело, как будто став черно-белой копией недавнего счастья. "Шутка. Конечно, вижу", - говорил я, и счастье вспыхивало снова и лезло целоваться.
Любовницей она была превосходной. Эта девушка не стеснялась пускать в ход свои чуткие, умелые руки, и я с наслаждением уступал ее нежному напору, а час спустя, выплыв из любовного морока, вдруг обнаруживал, что опрокинут на спину, как тот доберман, а она сидит на полу, скрестив ноги, сложив ладони, опустив ресницы, с герметичным, непроницаемым, как будто застегнутым на все пуговицы выражением лица, и ни один луч недавней симпатии не пробивается наружу сквозь плотно закрытые ставни ее души. Когда я, несколько озадаченный, задавал вопросы, она отшучивалась, а если настаивал, то, покраснев, отвечала, что на самом деле maitressе2 из нее никакая, и это все штучки похотливой принцессы с непроизносимым именем, которая когда-то очень давно планировала выйти замуж за нелюдимого короля с именем не менее непроизносимым, повелителя северных областей, которого не без оснований подозревали в том, что он занимался законодательно запрещенными медитативными практиками (надо понимать, что именно его влиянию моя душенька была обязана той суровой непроницаемости). Нетрудно было догадаться, что оба они, и король, и принцесса, когда-то жили на той планете, где жители цвета морской волны носили неоново-синие ауры вокруг головы, благодаря чему выглядели всегда немного не в фокусе. Будучи страстной, но несколько косноязычной рассказчицей, она так и не смогла толком объяснить мне, каким именно образом давно умершие инопланетяне влияют на нашу жизнь. С ее точки зрения именно они, уничтожившие свою планету в братоубийственной войне и в настоящее время пребывающие в астральных областях, лежащих между жизнью и смертью, или, правильнее сказать, между явью и сном, теперь посредством сновидений (да-да, мы им снимся!) управляют поступками каждого из нас, чтобы мы в свою очередь не переубивали друг друга. "Наша случайная встреча в театре была совсем не случайна", - с таинственным видом говорила она и прикладывала палец к моим губам, как будто я собирался немедленно разболтать этот секрет первому встречному. На самом деле я был с ней согласен: судя по всему, голубым сущностям действительно пришлось здорово постараться, чтобы затащить в этот город, лежащий далеко в стороне от традиционных путей командировочной миграции человека, который к тому же театр терпеть не мог. Сидящая на кассе старуха в ореоле окрашенных в голубое волос заявила, что не сможет дать мне сдачу с тысячной купюры, если я не возьму у нее билет ("Совершенно бесплатно, молодой человек! Я сама, было, собиралась, да не могу в силу обстоятельств, о которых вам знать не положено"). Мне пришлось поклясться на книге "Кто есть кто в городе N", что воспользуюсь им по назначению, а не выброшу в урну сразу же при выходе из магазина.
"Летя в метафизической ночи по ту сторону времени и пространства, словно стайка голубых светлячков, неприкаянные души подданных принцессы и короля время от времени проникают в наш мир сквозь прорехи в существовании, чтобы обрести рождение на нашей планете, - примерно так могла бы сказать моя возлюбленная, если бы была чуть более красноречивой, - и такие, как я, представляют собой маяки, настольные лампы, освещающие своим голубым светом им путь в темноте".
На ее книжной полке стояли Нэнси Энн Тэпп, Кэрролл и Тоубер3, а в видеотеке насчитывалось целых шесть фильмов, в названии которых имелось слово "индиго" (половина из них на английском языке, которым она владела в совершенстве, что, впрочем, не удивительно, если помнить о ее необыкновенной склонности к букве "А"), и еще один - "Дети Света" (этот она пересматривала особенно часто). Я читал ее книги и смотрел ее фильмы: у нее не было от меня секретов, кроме одного. Время от времени она уезжала дня на два на три куда-то загород, где встречалась с такими же, как она, с целью отправления каких-то таинственных нужд. Чем они там занимались, мне неизвестно. Я почему-то представлял себе, как они, одетые в изукрашенные звездами балахоны из темно-синего бархата, стоят кружком, взявшись за руки, и, запрокинув головы, смотрят в небо, а небо, такое же бархатное и звездное, смотрит на них.
Она испытывала жалость ко всему на свете: выброшенным на помойку новогодним елкам, оставленным на даче животным, лежащей от нас на расстоянии вечности и корчащейся от боли и ужаса галактике, которую заживо пожирала инфернальная черная дыра (будучи вегетарианкой, она плакала, наблюдая, как я ем жареную курицу). Она жалела бедняжку-принцессу и даже негодяя-короля, первым отдавшего приказ открыть огонь. Только меня она не жалела, когда собиралась на свою последнюю встречу с себе подобными, а я, словно предчувствуя неладное, обнимал ее нетерпеливые колени и умолял остаться, остаться, остаться со мной! Она вырвалась, она оттолкнула меня, агатовые бусы порвались, и маленькие копии ее родины с треском посыпались на пол, чтобы раскатиться по самым темным углам моей памяти.
Она всегда утверждала, что светильники вроде нее светят вечно, но когда на обратном пути их водитель заснул за рулем, должно быть, поддавшись, как и я, гибельному очарованию инопланетных сновидцев, а автобус съехал с дороги и перевернулся, то ее тефлоновые подруги отделались лишь помятыми аурами, а моя возлюбленная оказалась простой смертной девушкой.
Ты вернулась туда, откуда пришла, и я смирился, поскольку "в конце концов, вся жизнь состоит сплошь из примирений с потерей одной радости за другой4", но иногда, когда неназванная планета отбрасывает тень цвета индиго на нашу Землю, нашу жизнь и нашу смерть, я вижу сон во сне сна, который снится тебе, любовь моя. Черный задник космоса, россыпь планет (смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин), ты и я, нелюбимые дети мироздания, на расстоянии вытянутой руки друг от друга висящие в пустоте среди звезд.
Примечания:
1"Сон". 2 (фр.) любовница.
Французское правописание некорректно: скрипт не поддерживает циркумфлекс. 3 Исследователи феномена индиго. 4 Набоков В. "Быль и убыль". - Санкт-Петербург: "Амфора", 2001. - с. 98.