Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.
А. Чехов, "Вишневый сад"
"Жизнь человека одаренного представляет собой пародию, талантливого - гротеск, жизнь обычного человека не представляет собой ничего", - так или примерно так рассуждал мой полубес полубессонницы, показывающий зеркалу оливковые гланды. Увы, гладкие, как норвежский лен, метафоры и каламбуры, к которым я всегда имел склонность, не могли выразить всего отчаяния моего положения. Две недели назад баловень Меркурия, богатеющий легко и быстро, вдруг обнаружил... Впрочем, не важно.
Поселившись в небольшом бунгало у реки, которая пересекалась с еще одной под острым углом наподобие буквы Х, я все еще надеялся, что в лучшем случае... В худшем случае по-другому. Тропические сумерки, марлевые противомоскитные ночи, отдаленный шум немецко-английского вассерфола, который на рассвете почему-то становился громче. Случись мне выбраться в деревеньку неподалеку, привыкшее ко всему аборигены смотрели на меня, как коровы вслед уходящему поезду, но и эти быстрые вылазки скоро сошли на нет. Три девушки, три мулатки, три наемных сестры милосердия, надежно упакованные в трехмерное пространство, а также шорты и прочее, ухаживали за мной и делили со мной бед энд брекфаст. Покрытый с головы до ног молодой порослью, я, должно быть, был похож на св. Хлорофилла со своей свитой: Флора одесную, Фауна ошую и еще одна, символизирующая минеральную жизнь, отошла на минутку, чтобы приготовить дефолиант. Позеленевший гроссфатер в окружении сикильдявок. Все они годились мне в дочери, все они лучились профессиональным оптимизмом, приветствуя того, кому предстояло прожить как минимум еще один день. "Как спалось, президент? Что-то лебедушка сегодня выглядит слегка пожёванной. Твой пульсик, мой пупсик: он меня беспокоит. Откуда эта царапинка? Зацепился за гвоздик? Бедненький! Ну ничего, сейчас будем поливать цветооооооочки". Милые девочки! Они честно старались установить вертикально мой поросший мхом дряблый посох, и время от времени их покупная старательность была окрашена в розовые тона искренней нежности. Niezhnosti. Какая гадость! В чувствах такого рода есть что-то болезненное, вроде рака... Черт возьми, я все-таки произнес это слово!
И еще раз. "Жизнь человека похожа на цветущую пустыню ночью при полной луне", - думал я, рассматривая себя в зеркале. То, что я видел, описывалось в одном из медицинских журналов так: "Фитоморфизм, пожалуй, одно из самых распространенных онкологических заболеваний декоративного типа. Его можно выращивать не только для украшения, но и для производства посадочного материала. Для выращивания на срезку можно рекомендовать следующие сорта: "Аленушка", "Голубая", "Гортензия", розовато-белая с чуть проступающим лиловым налетом "Красавица Москвы", кремовая "Лебедушка", махровый, пенистый, пурпурно-лиловый "Президент Пуанкаре". Уже прошедший через все это доктор Арчимбольдо дал мне дельный совет: "Веди рассказ от первого лица, и доживешь до самого конца*". Он утверждал, что начало вегетации придется на начало мая, так что в моем распоряжении оставалось по меньшей мере еще четыре пальца, если верить вруцелето, нашему православному способу подсчета времени, оставшегося до конца жизни. "Я умру?!" Отлично помню, как эта мысль выскочила на двор в одном белье, словно фермер, у которого воры ночью угоняют трактор. Smiert. Событие, выходящее из ряда вон только для того, чтобы занять место в другом ряду событий и происшествий. "Не может быть!" Может. Смогло. Отрицание, гнев, попытка договориться ("Да-да, Господь: самую толстую свечку!"), черная тоска - так это обычно бывает. Ни отличное белое барона Ротшильда, ни превосходное розовое маркиза де Карабаса, ни легендарное красное виконта де Бражелона не помогли мне справиться с депрессией, но тут она, что называется, нашла кокса за камнем. Сестрички с неодобрением смотрели на то, как я шмыгаю томатным носом, но синьор-помидор выкупил для них находившуюся в закладе банановую рощу: дал на девяносто тысяч больше, и лопух Лопахин был вынужден удовольствоваться вишневым садом. Взаимопонимание и отличный колумбийский суперфосфат - вот что действительно нужно тому, кто готовится к переезду в царствие небесное (апельсиново-синий рай, населенный полненькими, полуобнаженными, безрукими женщинами, которые взяли за образец идеал красоты Венеры Милосской, - так я себе его представлял), однако мелкие, но болезненные, как камни в почках, артефакты из прошлой жизни все еще давали о себе знать.
Даже самое дорогое воспоминание со временем темнеет, как инициалы возлюбленной, вырезанные на березовой коре. "Он раз тюкнул - она вздрогнула, он другой тюкнул - кровь ли брызнула, он третий тюкнул - слово молвила". И действительно: "В сочетании букв "с" и "т" есть что-то астральное, - скажет позже самая младшая из сестер, задумчиво поглаживая эбеновым пальчиком мои шрамы, - хрустальный мост, астры, стела, стилет"... Очень романтично. А еще снег в складках одежды, задор, живость движений, избыток молодости и белые, расшитые люрексом варежки, одну из которых девушка с синими ресницами потеряла где-то в районе Исаакия, чей полупрозрачный купол светился в темноте, как опаловый абажур... Первые проблемы начались, когда однажды в полночь я ни с того ни с сего превратился в тыкву. Душа моя, твоя радость была похожа на памятник горю - мраморно-белый, холодный и неподвижный обелиск, основание которого уже обвивал ядовитый плющ, к счастью, не передающийся половым путем. Я уклонялся от встреч, и все же между нами произошел разговор даже пофательней того, что имела малышка Кармен с доном Х.З., в то время как под восторженные крики толпы где-то за сценой убивали невидимого быка. "Почему?" Потому. "Не понимаю". Писатель - не иностранный язык, чтобы его понимать. Когда же она предложила разделить со мной мое будущее на манер разорванной на две части газеты, я удалился в изгнание, не оставив обратного адреса.
Когда твои ноздри испачканы в цветочной пыльце, то любая метаморфоза не лишена удовольствия - индиговая "у", пара молочных "о", салатовая "и", от которой вяжет рот, как от неспелых яблок, и "я", похожая на красносмородиновый мармелад. Если в твоих венах вместо крови течет забродивший клюквенный сок, то поневоле испытываешь душевный подъем и воинственно поводишь лопатками, как бы давая знать потустороннему, что тот, кого ты видишь в зеркале, тебе хорошо знаком. Домен - эукариоты, царство - растения, а ты сам, соответственно, сын лесного царя. Листья супротивные, цветки белые, лиловые или розовые. Пройдет немного времени, и деревенская девчонка сплетет из них венок, чтобы украсить им голову дровосека с острым топором, которым тот умеет орудовать, как черт, ловко. И еще немного. Любознательный ботаник посчитает мои годовые кольца; дружное семейство ложных опят поселится на моем пне; хорошенькая любительница чтения в роговых очках воспользуется моим засушенным пестиком, чтобы заложить страницу в антологии английских поэтов... Господи, чего только не выдумаешь, чтобы унять страх перед неумолимо приближающимся счастьем! Или еще можно обратиться ко второстепенным деталям - посев, опыление, приносящий удачу пятилепестковый венчик, - делая вид, что не замечаешь целого, которое уже воняло так, что было трудно дышать. Или это сестрички забыли поменять воду в цветочной вазе? Нарцисс скурвился, Гиацинт скончался от спортивной травмы, Мелеагр, сын калидонского царя, стал жертвой своей противоестественной страсти к полену, но почему, почему, расфосфаттвоюмать, обязательно должен быть счастлив я, на 75% растение, на четверть заколдованный принц?
"Ну вот, снова куксится", - качает головой Дафна, старшая из сестер, входя ко мне в комнату. Не исключено, что так ее и звали на самом деле. "Сиринга, - кричит она в открытое окно, - принеси леечку". Не надо леечек, позови-ка лучше Мирру, младшенькую, самую темнокожую из вас. Кажется, бедная девочка неравнодушна ко мне, что, впрочем, не удивительно, если принять к сведению нашу разницу в возрасте. Мне нравились ее ладные руки, когда она, положив мою голову к себе на колени, вычесывала из моих зеленых спутанных волос гусениц тутового шелкопряда, которые уже успели там поселиться; я оценил ее горьковато-дымный запашок; мне пришлись по вкусу ее истории, длинные, как негритянские сиськи. "Жил да был автогонщик на свете, и была у него маленькая белочка; и вот однажды...**" - начинает она, и мои глаза закрываются.
Этим солнечным утром мой сон представлял собой инверсию реальности: "залитая лунным светом терраса, принцесса, которую пользуют четыре вполне прозаических врача***", а когда я проснулся, то обнаружил, что наступил май.
"В сок превращается кровь, в малые ветви - персты, в кору - затвердевшая кожа". Отвали, Овидий! Несмотря на навалившееся предчувствие счастья, я не собирался сдаваться без боя: стал лугом, а сестры - коровами; обернулся садом, а они - поденщицами; я превратился в реку, но девушки, подобрав юбки, перешли ее вброд и подступили ко мне. Они работали молча, только мелькали их быстрые, как ласточки, садовые ножницы. Солнечная пестрота и стрекот; бриллиантовые брызги из-под ресниц; закушенные, соленые от наслаждения губы... А вот и четвертый врач - плодово-ягодный доктор Арчимбольдо, который, шустро, как на похоронах в старых фильмах, прошел из одного угла моего мозга в другой.
"А теперь, дружок, закрой глаза и открой рот".
Примечания:
* В.Набоков, "Смотри на арлекинов!"
** В.Набоков, "Подлинная жизнь Себастьяна Найта".
*** В.Набоков, "Агасфер".