ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВИЧ АНИСИМОВ
Из трилогии "ПРЕРВАННАЯ ЗАРЯ"
XII - XIII века
РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ
КНИГА ВТОРАЯ
О Г Л А В Л Е Н И Е
Глава 12. НЕ ИЩА МАСТЕРОВ ОТ НЕМЕЦ
Тяжко на душе и потому, что последнее время совесть мучает сильнее, чем раньше. Хочет Доброслава поехать в Рязань к Твердиславе, покаяться перед ней, рассказать всё, как на исповеди, попросить прощения, душу очистить. Но как тут ехать, когда война затевается между князьями. И что не живётся им в мире и спокойствии? И что Господь не устроил так, абы жёны были волостелями, а мужья их волю исполняли, вот был бы тогда мир и согласие. Не могут мужи без драки прожить, не могут не греметь мечами. Ладно бы с ворогами чужеземными, а ведь воюют русичи с русичами - вот в чём беда!
Мучается Доброслава сомнением: что же будет, ежели она всё расскажет и покаится? Только свою совесть очистит? Ведь грех сама с себя не снимешь. А что будет с Твердиславой, с её семьёй? Семья будет разбита. Это же ещё больший грех. Хоть и говорит Борис, что не нашёл счастья с Твердиславой, но семья создаётся не только для ублажения супругов, о детях надо беспокоиться. Нет, нельзя днесь раскрывать душу, пусть Борис с Твердиславой спокойно живут ради детей и внуков. Потерпеть надо ещё Доброславе. Женит она сына, а там и в монастырь дорога открыта, будет молиться за всех. Да, остаётся терпеть. Но долгими зимними вечерами никуда не денешься от тоскливых размышлений. Одно спасение от гложущих сердце дум - вышивание и душевные разговоры с подругой.
Феврония моложе Доброславы на шесть лет, но это не мешает им обо всём откровенничать. Однако свою тайну Доброслава надёжно хранит, о ней ведает только князь, да теперь вот и сын.
Мина заметно изменился после того, как узнал о настоящем отце. С матерью же ласков и душевен, только чаще стал размышлять о людских пороках и причинах, их порождающих. Многое стало его интересовать, любит слушать, как матушка читает всякие книги. Захватывают воображение юноши деяния Александра Великого. Затаив дыхание, в мыслях видит он неведомые страны, в кои направлял свои походы македонский завоеватель. Мина представлял себя на месте прекрасного героя Девгения, сына сарацинского царя Амира и молодой красивой гречанки.
Видя влечение сына к книгам, Доброслава наняла дьяка, а Мина показал удивительную способность к чтению и написанию буквиц.
- Книги - се есмь кладезь мудрости, столь глубокий, аже невозможно её исчерпати до дна. Мудрость книжная, яко реки, напояющие мир богозданный, - говорил дьяк ученику.
Но недолго пришлось Мине обучаться грамоте под матушкиным присмотром. Вскоре отдала его Доброслава в детские к Всеволоду, где он стал приобщаться к совсем иным делам.
Тысяча сто восемьдесят шестой год для черниговцев начался со знаменательного события. Епископ Порфирий в присутствии киевского князя Святослава, его брата Ярослава и всей нарочитой чади, освящал храм Благовещения, заложенный пять лет назад, ещё в бытность Святослава на черниговском столе.
Внешне Святослав сохранял достоинство киевского князя, но душу его терзало беспокойство. Чернигов отложился от Киева ещё во времена Олега Святославича, когда снем князей в Любече затвердил право каждого князя на свою отчину и фактически положил начало распада Руси на удельные княжества. С тех пор Чернигов, находясь порой в дружественных отношениях с Киевом, отнюдь не приносил в жертву свою независимость.
Теперь уже не все помнили и понимали, что первый толчок к разъединению земель дал в своё время Ярослав Мудрый, поделив Русь между своими наследниками, стремясь устроить мир между ними. Но мира-то и не произошло.
Бог знает, думал ли о последствиях своей воли Всеволод Ярославич, устранив от наследия своих отчин племянников Святославичей, сделав их изгоями, и отдав Чернигов своему сыну Владимиру Мономаху.
Олег Святославич, наречённый людьми Гориславичем, вернувшись из изгнания, с поддержкой половцев, беспокоивших Киев и Переяславль своими набегами, жёстко заявил: либо Киев признает независимость Чернигова, либо будет меж ними вечная вражда.
Будучи на черниговском столе, Святослав Всеволодович продолжал отстаивать волю своего предка, ставя Чернигов вровень с Киевом. Но, став киевским князем, сам испытал чувство потери своего влияния на Чернигов. Казалось бы, чего опасаться, когда черниговский стол он передал брату Ярославу? Но Святослав знал, как глубоко сидит в сознании черниговских бояр чувство собственного достоинства и стремление к независимости от Киева. И вот теперь, находясь на освящении заложенного им в Чернигове храма Благовещения, он всячески старался проявить дружеское расположение к брату и черниговским боярам, с некоторой снисходительностью не только как строитель* освящаемого храма, но и в ипостаси киевского князя.
После молебна, за трапезой помянули с горечью пленных русичей, князя Игоря и его сына Владимира, томящихся в половецкой неволе.
После неудачи Игорева похода, принёсшего печаль и горькую обиду за посрамлённую доблесть оружия русичей, многие понимали, что надо идти вызволять своих, но, в то же время, опасались повторения на себе судьбы Игоря с его соратниками.
Половцы же приняли бездействие и нерешительность князей за слабость Руси и двинули все свои силы к рубежам Переяславской и Киевской земель. Приходили половцы и в Рязанскую землю и много бед там натворили. Чернигов тоже жил в тревожном ожидании набега.
Святослав собрал князей, где и сообщил об отказе Всеволода Юрьевича в участии в походе на половцев. Не советовал владимирский князь сейчас идти в Степь. - Како же не идти, ежели поганые сами пришли к землям Руси? Кто же будет защищать нас, ежели не мы сами? Силы у нас и без володимерского князя много, встанем против поганых, а там, как Бог рассудит, - говорил князьям и воеводам Святослав.
Все его поддержали и двинули свои полки навстречу половцам.
Половцы же, увидев грозную силу, удалились, не вступая в битву.
У Святослава и его соратников была свежа душевная рана от позора и легкомыслия Игоря, поэтому они не пошли преследовать половцев, поостереглись.
Пройдёт немало времени, много прольётся христианской крови, не единожды будут выжжены грады и веси, многотысячные толпы русичей будут уведены в плен, пока в сознании людей не созреет понятие о пагубности разъединения земель Руси на уделы, ослабляя тем самым сопротивление степным кочевникам. Но то, что осознавала простая чадь, заглушалось алчностью к власти и своекорыстию князей. И наступят трагические времена для Руси не на один год, на столетия.
У владимирского князя радость: наконец Господь и Богородица вняли его молитвам, и жена родила ему наследника! Всеволод исполнил обещание, данное в молитвах, и нарёк первого сына в память равноапостольного василевса Константина. Крещение происходило в соборном храме Успения Богородицы, вновь отстроенном, но пока ещё не расписанном. На радостях выкатили бочки с медами и пивом из княжьих погребов - приходи всяк пей, сколь осилишь!
От старого Андреева храма почти ничего не осталось, разве что столбы да купол. Он был обнесён новыми стенами, и по углам добавлено ещё четыре купола с золочёными верхами. Комары новых стен сделали чуть ниже старых, отчего храм при добавленной массивности сохранил стройность, а отблеск золота от кружевного обрамления комар и его пяти глав с крестами накрывал храм божественным сиянием. Владимирцы были в восторге и боготворили своего князя. А здателей? А здатели лишь делали своё дело.
То, что было по сердцу владимирцам, угнетало суздалян и ростовцев. Однако до открытого недовольства не доходило - все помнили, чем кончился боголюбский розыск Козьмы-киевлянина. Залеская чадь чувствовала крепкую хватку своего волостеля, как конь уверенную руку всадника.
В Залесье тишь да благодать, а вот Новгород опять объят волнениями. Уже который раз противостоящие стороны поднимались друг на друга, сажая на посадничество то боярина Михаила Степановича, то Завида Неревинича. В конце концов, Завид вынужден был бежать в Смоленск к Давиду Ростиславичу после того, как его брата Гаврилу сбросили с моста в Волхов.
Смоленск, мирный и тихий, вдруг тоже забурлил страстями. Здешних бояр давно томило напряжение от притеснений князем Давидом. Шесть лет назад, когда Давид сел на смоленский стол после смерти брата Романа, бояре и духовенство встретили его с большой надеждой, как продолжателя дел Романовых. Но Давид, как оказалось, и не жаждал проявлять отеческую заботу о смолянах, оставался для них чужаком, не искал их расположения к себе и не нуждался в их поддержке. С вековыми обычаями смолян он просто не считался, был заносчив, вспыльчив, властвовал, опираясь только на свою дружину. Он был полной противоположностью своему брату. Романа же смоляне любили за доброту и справедливость, и искренне горевали после его кончины. А Давид втянул смолян в бессмысленную и бесплодную усобицу с Ольговичами. Из-за нерешительности князя в этой распре смоляне терпели частые неудачи. Напряжение в отношениях между смоленскими мужами и князем достигло предела, и терпение смолян лопнуло, они восстали против Давида. Теперь же князь отличился решительностью и жестокостью. Одержав верх над боярами, князь казнил многих мужей передних. Горожане стонали от страха, видя, сколько было пролито крови своих бояр и простой чади, вставшей на их сторону. Земли Руси содрогнулись от ужаса. Молодые не знали, и многие старики уже не помнили о казни Юрием Долгоруким своего боярина Кучки, но тем, кто знал об этом, деяния суздальского князя казались детской забавой против размаха жестокости, творимой Давидом в Смоленске. Князь утверждал свою власть на крови своих мужей! Если раньше от насилия и несправедливости князей втихомолку стонали, то теперь не только чернь, но и бояре заговорили о нетерпимости своего положения, о губительном пути, избранном князьями. Об этом пели на торжищах в своих сказаниях гусляры-былинники, вспоминая добрые ушедшие времена, когда Русь была единой.
Но главные события нынешнего тысяча сто восемьдесят шестого года были впереди, и они много принесут горечи владимирскому князю. А случилось то, чего Всеволод никак не ожидал. Старшие Глебовичи, Роман, Игорь, Владимир, решили изгнать из Рязанской земли своих младших братьев Всеволода и Святослава, сидевших в Пронске.
Всеволод, узнав, что старшие Глебовичи осадили Пронск и жгут предместья, послал им своё требование: 'Братья! Что вы делаете?! Удивительно ли, что поганые воевали нас: вот вы теперь хотите и родных братьев убить!' Но старшие Глебовичи на одёргивание их владимирским князем не отвечали и продолжали осаждать Пронск.
Тем временем, младшие Глебовичи сумели послать к Всеволоду за помощью, и старшие, узнав, что к Пронску идёт владимирское войско, сняли осаду.
Пронский Всеволод, воспользовавшись благоприятной обстановкой, отправился к владимирскому Всеволоду, оставив в городе Святослава и триста человек владимирской дружины.
Тогда Роман, Игорь и Владимир вновь осадили город. Святослав поддался на уговоры братьев и открыл им городские ворота. Старшие Глебовичи перевязали владимирских дружинников, схватили жену и детей брата своего Всеволода.
Но, видно, плохо знали старшие Глебовичи норов владимирского князя, и потому летописец отметил: 'Обличай премудра возлюбить тя, а безумнаго обличишь, и возненавидит тя; тако и си возревноваша и непослушаша его, но замышляти почаша на нь рать'.
Гневу владимирского князя не было предела, но не склонен он был к поспешным необдуманным действиям. Однако, что было вполне продумано, не подлежало никаким сомнениям.
Владимирский князь послал Всеволода Глебовича захватить Коломну и начинать военные действия против братьев. Святославу же послал своё грозное слово: 'Аз дал тебе свою дружину, как ты челом бил мне, так зачем же ты моих людей выдал? Если ты замирился с братьями, так и дружина моя не воевала против них. Отдай мне моих дружинников добром'.
Это послание образумило Глебовичей. Они послали владимирскому князю челобитную, кланяясь и называя Всеволода своим господином и братом, отпустили владимирскую дружину, но было поздно. Всеволод понял, что из рязанских князей можно выбить их спесь и лживую лесть, только показав силу.
Пока Всеволод обдумывал, что делать с рязанскими князьями, у них появились защитники.
Черниговский епископ Порфирий пришёл во Владимир Клязьменский с челобитной за рязанских князей, добившись поддержки Ростовского епископа Луки.
- Добро, отцы святые, видит Бог, не жажду аз братней крови, но исполняю лишь волю Всевышнего о единстве земель руських и воцарении в них покоя и благоденствия, - отвечал Всеволод. - Ради сего мы и собрались с вами, и от нашего слова зависит быти миру, али войне. Ступай, преосвященный, в Рязань с миром. Отпускаю с тобою весь полон рязанский.
Казалось, наконец-то найдено примирение. Но не тут-то было. Дружинники Всеволода, сопроводившие Порфирия с полоном в Рязань, вернулись, и с тревогой в голосе рассказали князю, что епископ делает в Рязани совсем не то, что говорил здесь, во Владимире.
Всеволод позвал епископа Луку.
- Ты, владыко, просил за Порфирия, а он камень за пазухой держал. Он совсем не призывает Глебовичей к покорности моей воле. Черниговский владыка не может смириться с тем, что Рязанская паства в его воле духовной, а князья рязанские в моей воле. Лукавство бесовское проникло в душу Порфирия. Ноне же посылаю за ним, абы схватили и поставили его передо мною, хочу в его лживые очи зрети.
Лука молчал, покорно склонив голову. Ведь получилось, что Порфирий и ему солгал.
Но князь не гневался на своего владыку. Он был доволен Лукой и доверял ему. Всё-таки Лука свой, русич, а не из грек, главное же, он покладист и умён. Кому, как не Всеволоду, было знать, с какими наставлениями присылали в Русь своих епископов патриарх и император. Мануил Комнин не мог допустить усиления влияния в Руси императора Фридриха Барбароссы, в сторону которого, было, повернулась Русь Владимирская при Андрее Боголюбском. Потому они советовали предстоятелю православной Церкви Руси не перечить Всеволоду, отославшему от себя епископа Николая, и по его княжьему требованию безоговорочно поставить в Ростов епископа Луку.
- Князь, не расточай силы и время на Порфирия. Бог с ним, ответ свой он будет держать перед Богом. Днесь надобе идти на Глебовичей, а не с Порфирием уряжаться, - заявил уверенно воевода Степан Здилович.
- И то верно, - подумав, согласился князь. - Бог ему судия, а к Глебовичам надо идти.
Всеволод двинул своё войско к Коломне, где, соединившись с Всеволодом Глебовичем, начал пустошить Рязанскую землю. У Владимирцев ещё не остыло чувство мести за сожжённые города и веси, за поругание над жёнами и детьми, за увод их в полон, за тяжкие страдания стариков и вдов. Страшное зрелище представляли селения после прохождения владимирской рати.
Владимирский князь вернул Пронск Всеволоду Глебовичу, и он с братом поклялся ходить в воле Всеволода владимирского. Но Всеволод Юрьевич знал, что Чернигов так просто не уступит своих давних прав на Рязань, дедами скреплённых крестоцелованием в Любече девяносто лет назад.
Тем временем киевский князь Святослав со своим сватом Рюриком готовили поход в Степь, получив известие о появившихся половцах у Татинца на днепровском броде.
Владимир Глебович тотчас собрал свой переяславский полк и отправился к Святославу. Он просил поставить свой полк в челе войска, в нём горело желание мщения поганым за частые опустошения Переяславской земли. Святослав же не хотел пускать Владимира впереди своих сыновей - слишком много чести. Но за Владимира вступился Рюрик, говоря, что переяславский князь смел и крепок в битве, что за ним всегда следует удача.
Таким и остался в людской памяти Владимир Глебович, стойкий защитник земель Руси. Вернувшись из этого похода, Владимир разболелся и умер восемнадцатого апреля тысяча сто восемьдесят седьмого года. Плакала вся Переяславская земля по своему князю-защитнику. Особенно тяжко оплакивали потерю князя его дружинники. Он заботился о них, не был скуп на раздачу золота и имений.
После окончания дел на владимирском соборном храме, Всеволод по просьбе владыки послал немчина Куфира в Ростов на расширение храма. А Ивану с дружиной изуграфов велел расписывать владимирский соборный храм.
- Чаю, засиделись вы на иконных образах, истомились руки по широким вапницам? Тебе, Иван, надобе зело потщиться. Храм володимерский должон быти наипервейшим храмом в Руси. Никому не говорю, токмо тебе скажу, - князь пристально посмотрел в глаза изуграфу, - замышляю аз продолжить потщание брата Ондрея. Ежели митрополита не поставит патриарх в Володимер, то епископа буду добиваться, опричь Ростовского. Земля моя обширна, одному владыке тяжко приходится. Посему, потщись изрядно, абы храм был наряден твоею росписью. Паки, о чём слышал, до поры до времени никому ни слова. Уразумел?
- Не тревожься, княже, твою доброту и доверие оправдаю, не впервой.
Всеволода терзала добрая зависть к деяниям, оставленным Андреем. Он часто задумывался о своём дворовом храме. Ему хотелось поставить такой храм, который, если и не затмил бы, то встал бы вровень с храмом Покрова на Нерли.
Теперь же, когда все мастера при деле, нужно было уделить побольше времени семейным делам, где тоже требовалось внимание мужа и отца.
Княгиня Мария ходила последние недели на сносях. Все удивлялись её чрезмерно выпятившимуся чреву.
- Не иначе, как целый выводок носит, - шепталась дворовая челядь. - Нонче будут молебен служить, просить Богородицу о благополучии разрешения от бремени, о здоровье роженицы и плода её.
Всеволод весьма порадовался появлению двух мальчиков близнецов и, конечно, назвал их Борис и Глеб. Теперь у Константина есть братья. А их сёстры начинают разлетаться из отнего гнезда.
От Рюрика Ростиславича пришли во Владимир именитые послы: князь туровский Глеб, тысяцкий Славн, боярин Чурыня и другие бояре, все с жёнами. Челом бьют владимирскому князю, просят дочь его Верхуславу выдать за Ростислава, сына Рюрикова, князя белгородского.
Всеволод с женой Марией подумали-подумали, да и согласились отдать старшенькую. Жалко расставаться, более всех любимая, да и восемь ей всего лет, но предложение заманчивое. Ростислав подходящий жених, пятнадцать ему, мужественного вида, и к греховному блуду не склонен, не то, что Владимир галицкий. А главное, в столь молодом возрасте, уже добродетелью славен.
Всеволод радостно принял сватов и щедро одарил их.
Верхуслава выросла с чувством особой заботы со стороны родителей. Отец, конечно, старался быть ровным со всеми детьми, но в глубине души всё-таки выделял Верхуславу больше других, даже помимо своей воли. Мария замечала за мужем его нежный взгляд, добрый голос при общении отца с дочерью, и сама поддавалась настроению мужа, проявляя особую благосклонность к Верхуславе. Потому расставание с дочкой было полным слёз. Проводили они её до третьего стана. Дальше до Белгорода, Всеволод послал сопровождать свадебный поезд боярина Якова, своего сестричича с женой и целой свитой других именитых мужей.
Родители не поскупились на приданое любимой дочери, дав много золота и серебра.
В Белгороде встретили свадебный поезд самым достойнейшим образом. Епископ Максим без проволочек обвенчал молодых в деревянном храме Святых Апостолов. Свёкор был приятно поражён юной снохой. Обходительный нрав, почтение к старшим, и обликом вся в мать красавицу ясыню. Взгляд карих глаз лучистый, открытый, располагал к душевному общению. Рюрик полюбил Верхуславу сразу, как собственную дочь, и подарил ей город Брагин.
Удачное замужество Верхуславы принесло Всеволоду умиротворение.
Наконец добрые вести появились из Новгорода. Софияне договорились с чудью о мире, после чего направили свои корабли к варяжским берегам, надеясь с Божьей помощью на ратную удачу и богатую добычу. И Господь одарил своей благодатью софиян. Четырнадцатого июля тысяча сто восемьдесят седьмого года они опустошили окрестности и разгромили город Сигутну, да так, что город уже не мог восстановить своего цветущего состояния уже никогда. Архиепископ Упсальский при этом погроме был убит, а городской собор опустошён. Новгородцы взяли все драгоценности, среди коих были медные с серебряным покрытием церковные врата с искуснейшей чеканкой. Врата привезли в Новгород, как память об удачном походе за море.
Весть о ратных успехах новгородцев скоро разнеслась по берегам Варяжского моря. Победа над свионами принесла новгородцам и успех на Готском берегу, где был подписан выгодный договор с немцами.
Новгородцы, упоённые успехами, не думали, какую цену им придётся платить за дерзкий набег и неоправданную жестокость на Упсальском побережье. Горьким окажется их покаяние, но тому будет своё время.
Осень и зима тысяча сто восемьдесят седьмого года для северных земель Руси принесли много горя.
Из Пронска пришли вести о кончине Всеволода Глебовича, верного союзника владимирского князя. В Рязанской земле могло вновь полыхнуть восстание против Всеволода владимирского, которому едва удалось утихомирить строптивых старших Глебовичей.
Осень выдалась с ранними заморозками, и зима стояла настолько суровой, что старики не припоминали такой.
Залесье почти всю зиму было охвачено неведомой болезнью, не миновавшей ни один двор. Бывало так, что умирающим некому было подать воды. Особенно смерть косила стариков и детей.
Не прожив и года, скончался Борис, близнец Глеба. Всеволод и Мария стойко перенесли горечь от потери своего младенца и благодарили Всевышнего, что помог им и остальным детям миновать злой участи.
Как и следовало ожидать, последствия суровой осени и лютой зимы не ограничились распространением болезни и смертей. От бескормицы и холода пало много скота, полностью на корню погибли озимые.
Новгородская земля испытала очередной удар судьбы. Как и в прежние лихие лета, выживали только богатые. В другое время трудно было бы вообразить себе, что кадь ржи будет стоить шесть гривен! Голод принимал ужасающий размах, а ждать помощи из южных земель не приходилось - когда ещё появится хлеб нового урожая. Новгородские купцы ушли за море к немцам, но не нашли они там спасения. Их посадили в темницы. Поди, разберись, что там произошло, кто прав, а кто виноват. В отместку новгородские купцы весной не вышли за море. Заморских же гостей отпустили, но без посла, как было принято, и без мира.
Первого октября того же года скончался галицкий князь Ярослав, пережив на шесть лет супругу Ольгу. Прожил князь жизнь в беспокойстве. Даже после своей смерти Ярослав умудрился принести людям своей волости раздор. Он оставил завещание, погрузившее Галицию в глубокую усобицу, чуть было не приведшую её в лоно латинской веры. Особое потщание в сём проявили поклонники креста святого Стефана угорские волостели.
О Ярославе люди говорили всякое. Отмечали и добродетельный характер, и беспутством своего князя были недовольны. Однако в чём трудно было не согласиться, так это в его широте душевной и воле, направленной на благоденствие галичан. Прощаясь с князем, люди говорили между собой о живости ума и красноречии Ярослава. Недаром и прозвали его Осмомыслом.
Не был Ярослав алчным завоевателем чужих земель, но ежели судьба понуждала к ратному делу, то больше был склонен воевать силою наёмников, не жалея на то богатств ради сохранения своих дружинников. Тем и был он любезен галичанам, что не переставал пещись о своей земле. Вот только семейного счастья у него не оказалось. Словом, насколько князь щедротой своей обрёл в людях славу, настолько оказался несчастлив с женой и не нашёл понимания и сочувствия у сыновей. Лёжа на смертном одре, Ярослав велел пускать всех желающих проститься с ним. Люди шли три дня, и всех князь одаривал богатыми подарками, едва приходя в сознание временами. Особенно много пожертвовал в монастыри и храмы.
Сердце Ярослава сжимается от душевной муки: не пришлось попрощаться с милой доченькой Евфросиньюшкой. Слёзы льёт она в далёком Путивле. Вроде и не вдовица, а без мужа. Жив ли Игорь? Кончак вот уже два лета томит в неволе князя и его сына Владимира. Хоть бы весточку кто принёс. Тяжко Евфросинии днесь. Последнее 'прости' посылает к небесам Ярослав своей супруге Ольге. Призвал её Господь шесть лет назад. 'Скоро увидимся, - думает Ярослав, - тогда паду к её ноженькам, и пока не простит, не встану. Нет, поздно. Простит ли? Надо было это делать ещё при жизни земной. У Настасьи прощения тож надо просить, не смог спасти её от злой ненависти галичан, кончила мученица свою жизнь на костре. Не сумел одолеть упорство бояр, оказались они сильнее своего князя. Благодарен тебе, Настасья, за Олега. Добрая душа и светлая голова у отрока, не то, что у Владимира. Нет, Владимира нельзя оставлять на отнем столе, пустит он всё мною нажитое по ветру, разорит Галицкую землю хуже ворога. Но, ежели стол оставить Олегу, то Владимир станет воевать с ним. Надо пока ещё не поздно собрать всех мужей, епископа, игуменов, и чтобы крест целовали...' И снова князь впал в беспамятство.
Мучился Ярослав в сомнениях, но оставил всё-таки свой стол Олегу. Владимиру же отдал Перемышль.
Галичане видели, как Ярослав пестует Олега, но не думали, что он и вправду посадит сына от наложницы на галицкий стол. Долго метались бояре в выборе, на чью сторону встать. Пока Ярослав ещё был жив, все целовали крест Олегу. Но, как только Ярослав скончался, восстали против Олега и прогнали его. Он бежал в Овруч к Рюрику.
Но галичане скоро горько разочаровались, посадив на стол Владимира, беспутного бабника и пьяницу. Волнения в Галиче нарастали с каждым днём. Владимир остро ощутил опасность своего пребывания на галичском столе и бежал к угорскому королю Беле, который, прежде всего, видел свою корысть в захвате Галича. При дворе Белы Владимир нашёл не только понимание и сочувствие со стороны короля, как ему казалось поначалу, но и единодушие с королевичем Андреем, таким же беспутным пьяницей, как и сам Владимир.
На любовные похождения и пристрастие к хмельному своего младшего сына Бела смотрел снисходительно, ибо возлагал на него большие надежды, утешая себя тем, что с годами сын угомонится, глядя на отцовый пример воздержанности.
Старший сын Емерих давно томится в изгнании за измену интересам отца в отношениях с венецианцами, которые пользовались невиданными привилегиями в торговле, данными византийскими василевсами. Обвинение Емериха было столь тягостным, что о возвращении его ко двору Белы не было и речи.
Чрезмерная подозрительность подтолкнула отца на столь тяжкое наказание сына. Но наказание свершено, и не об этом теперь думал Бела. В его мыслях возникали образы обширной плодородной земли Галиции, несметных сокровищ храмов, моря дани, заполняющей королевские кладовницы, и идущей в его руки с помощью князя Владимира.
Бела подошёл с войском к Галичу, но там уже сидел Роман Мстиславич, польстившийся галицким столом, и ради него оставивший Владимир Волынский своему брату Всеволоду.
Не устрашился Бела и начал всё-таки войну с Романом. Уж очень лакомый кусок был перед ним - богатый Галич. В ход шли все средства. Где не помогала сила оружия, там были подкуп, лесть, обман. Наконец Бела выбил Романа из города, и тот вынужден был бежать обратно во Владимир, но брат не пустил его обратно на стол Волынской земли. Отправив жену к её отцу Рюрику Ростиславичу в Овруч, Роман отправился за помощью к ляхам.
Радость князя Владимира, по поводу захвата Галича войском угорского короля, скоро сменилась разочарованием и отчаянием. Он не ожидал такого коварства от Белы, посадившего на галицкий стол своего сына Андрея, а Владимира держал, как пленника. Для большей надёжности и безопасности княжения сына Андрея в Галиче, и для своего спокойствия, Бела увёз с собой в угорскую землю не только князя Владимира, но взял также в заложники сыновей самых именитых галицких бояр.
- Слыхали вы такое, абы земли Руси присовокуплялись иноземными королями? - возмущался Всеволод, обсуждая с думцами галицкие события. - Можем ли мы идти одни против Белы и вернуть стол галицкий? Для кого возвращать? Моему племяннику, пьянице и блуднику Володимеру? А Ольговичи будут продолжать усобицу с Ростиславичами в это время? Нет, опрежь надо утихомирить их, а потом и с Белой уряжаться. Бояре галицкие допустили к себе угров, так теперь пусть потщатся их прогнать из своей земли, а ужо потом и мы поможем.
- Не время днесь затевать полк против угорского краля, - вступил в разговор воевода Степан Здилович. - Намедни прибыли мои люди из Новаграда, ходившие туда с купцами, так оне говорят, иже опять у софиян неурядица. Летось посылали своих людей дань собирать в Печору и за Волок, а там на них ямь напала и перебила всех, а князь Мстислав Давидович нерешителен и неудачлив. Недовольны им остались новгородцы, изгнали они его.
- Како изгнали?! - возмутился Всеволод. - Без моей на то воли?! Може лжу их уста несут?
- Софияне прислали к тебе своих людей, просят выслушать. На дворе они у меня остановились. Будут просить дать им Ярослава Володимерича.
- Та-ак, теперь ещё и с Новгородом надо уряжаться. А Роман один с уграми не управится, у ляхов он помощи не нашёл. Куда ни кинь, всюду клин.
Князь свёл брови, нахмурился. Потом, вспомнив что-то, вдруг вскинул взгляд на воеводу:
- Ты вот что, Степан, послушай. Намедни княгиня Доброслава привезла ко мне сына своего Мину. Добрый отрок, четыре на десять ему, возьми-ка ты его под свою опеку. Приставь его к лепшему гридю на обучение, абы все хытрости воинских дел поведал ему.
- Буде исполнена воля твоя, княже.
Поздней осенью тысяча сто восемьдесят седьмого года по землям Руси разлетелась радостная весть: князь северский Игорь ушёл из половецкого плена. Ликовала вся Северская земля. Слёзы радости текли из глаз Евфросинии. Одно только не давало полного успокоения душе: сын их, Владимир, женился на Кончаковне и остался у половцев.
Святослав киевский, Рюрик Ростиславич, искренне радовались возвращению Игоря и обещали свою помощь в возвращении его сына.
Игорь уже не единожды рассказывал, как был пленён, как жил в плену, и как удалось бежать. Дьяки много раз записывали и уточняли на вощаницах, прежде чем занести записи в летописец.
Боярин Пётр Бориславич сетовал, что в летописец вошла лишь малая толика рассказанного. А сколько интересного было у Игоря за это время, и об этом скоро современники забудут, а будущие поколения и вовсе знать не будут. Что ж поделать, летописец не приемлет суетность словесную, в нём можно писать о главном и кратко.
- А ты не печалуйся, Пётр, - успокаивал его Игорь, - сколько ты всего написал помимо летописца, так и пиши своё Слово о моём полку, аз тебе помощником буду. Седой, в преклонных годах боярин Пётр Бориславич снискал почтение именитых мужей, с интересом слушавших советы старого мудреца-книжника. А хытрец он изряден на велеречивое плетение словес! Его сказы слушали, забывая о заботах, особливо, ежели гусляры перебирали свои струны под его сказания.
Пётр служил когда-то князю киевскому Изяславу Мстиславичу, ходил послом к Владимирку галицкому и к Юрию суздальскому. Служил и сыну Изяслава - Мстиславу. Племянник боярина Петра епископ Феодор был при князе Андрее Боголюбском ближайшим советником, но кончил свою жизнь бесславно. А тоже был к книжным премудростям пристрастен, и глаголами сыпал велеречиво. Кто на кого больше влиял, дядя на племянника, или наоборот, Бог знает. Так или иначе, но Феодор не уступал дяде в остроте ума, да и взгляды на жизнь у них были одинаковы. Но разница между ними всё же была.
В отличие от дяди, красноречие и начитанность были поставлены Феодором на служение своему жестокому нраву, безмерной жадности, неуёмной страсти к властвованию, что и привело его к мученической смерти по приговору Архиерейского Собора. Оставил епископ Феодор память о себе в образе Сатаны в поповской рясе. Уж кому, как не Феодору было знать твёрдость характера и душевную доброту князя Андрея. И вопреки сему восхотел он поставить князя под свою духовную волю. Но не получилось. Снял тогда Андрей своё покровительство и отдал Феодора на архиерейский суд. Не мог Феодор ладить с людьми, не мог укоротить свою гордыню, это его и сгубило.
Боярин Пётр, в отличие от племянника, находил пути к сближению и пониманию людей разных возрастов и достоинства. Казалось, не было такой книги, кою бы он не прочёл. Многое, что было наскрябано перьями дьяков в летописцах, было записано со слов Петра. Любил он с грамотными мужами вести долгие беседы о мироздании. Не отрицая православной веры, высказывался о надуманности в различиях символа веры православной греческой и римской католической церквей. Некоторые архиереи из грек сетовали, что столь вольные ереси приходится выслушивать от боярина, но ничего с ним сделать не могли, ибо Пётр был любим князьями и находился под их покровительством. Князья и бояре с упоением слушали сказания о былых временах на Руси, о героических деяниях славных предков, о славных давних обычаях. При этом Пётр с теплотой в голосе называл имена великих пращуров наравне с именами языческих богов. Редко кто из святых отцов оставался слушать подобное, а иные просто сожалели, что Пётр не разделил участь своего племянника. Они готовы были предать старца анафеме, но, увы! Князья стояли за Петра горой.
Сейчас Пётр Бориславич читал свои очередные записи Слова о полку Игореве князьям Святославу, Игорю, и всем, кто пришёл послушать старого боярина книжника, не обращая внимания на ворчания отцов церкви.
Велико же было удивление, когда в дверях появился сам предстоятель Церкви Руси митрополит Никифор.
Все присутствующие застыли, не зная, чего ожидать от его появления.
- Не чаяли видети меня? - владыка смотрел на собравшихся, как на заговорщиков. - А меня и звати не надо, сам приду ко всякому во спасение души заблудшей. А ты, боярин, чти своё Слово. Попам его слушати грешно, а мне перед Богом ответ держать за твою грешную душу, ан пока она ещё при твоих телесах, може и покаяться не поздно, коли уразумеешь моё слово. Ты чти, ан аз послушаю твои непотребные глаголы, абы яснее уразумети, каков на тебе грех, и каково буде твоё покаяние. Паки в людях всякое говорят о твоих сказаниях.
Митрополит сел на столец рядом со Святославом, опёрся обеими руками о жезл и приготовился слушать.
- Князь Игорь многое мне сказывал. Диктовал аз писцам и тако, и сяко, но летописец не приемлет всего.
- Да ты, Пётр, читай, нечего оправдываться, - прервал его Святослав.
Боярин начал читать своё повествование, иногда искоса поглядывая на владыку, слушавшего с каменным лицом. Никто не прерывал Петра, сидели, словно заворожённые. Старческие глаза Петра слезились от напряжения, зрение сдавало, листы приходилось держать перед носом. Боярин чувствовал, что здоровья хватит лишь на эту последнюю запись, ставшая его лебединой песнью. Остатки своих дней он посвятит молитвам, готовясь передать душу Господу. Пётр закончил читать, застыл в ожидании, что скажут. Напряжённые отношения с отцами Церкви всю жизнь преследовали Петра, и он приготовился принять хулу владыки.
Взоры присутствующих устремились на Святослава.
- Словеса ты, Пётр, плетёшь изрядно хытростно и зело красно, - начал Святослав, смущаясь присутствием владыки. - Се верно, летописец есмь книга о временах былых, о великих людях и их деяниях, достойных памяти потомков. Для радостей, али горестей есть сказания, али слово, али житие. Землю Руськую ты зело славишь, се душу греет. Изрядно ты глаголишь об усобицах княжьих. А яко же быти Руси во единстве, ежели после Любеча, аще тому уже сто лет, кажный да держит отчину свою. Ты сам-то ведаешь, яко Русь единить надобно? Паки, достоин ли князь Игорь сего сказания? Воспел ты его, яко Божьего человека,* ан не послушал он старших и навлёк на себя и своё воинство гнев Божий, - Святослав с укоризной смотрел на Игоря.
Игорь сидел, опустив голову, ему было не по себе, охватывало чувство изгойства. Воистину, не слово о полку написал Пётр, а прямо-таки житие святого. Ему уже много раз приходилось слышать от одних укор в легкомыслии, от других - осанну. Он не знал, кто он, то ли вздорный ослушник, то ли славный князь.
- Всё ли так записано о твоём бытие в полоне, как сам сказывал? - спросил Игоря Святослав.
- Зажь тако. Не творил мне Кончак зла. Жил у него вольно, яко гость, на соколиные ловы ездил. Токмо не отпускал он меня от себя. Сын мой тамо женился на Кончаковне, вот токмо... - Игорь задумался, подбирая нужные слова. - Вот токмо, яко утёк аз от Кончака, так он остальных русичей велел в железы заковать, как говорят некии половцы, пришедшие из Степи.
Все в напряжении ждали слова владыки.
- Глаголы твои, боярин, сплетены зело красно и искусно, - медленно, словно расставляя слова по полицам, начал говорить митрополит. - Паки о волнениях душевных пишешь, а о Божьем промысле забыл написать. Днесь князь радуется жизни, дарованной ему Всевышним, а заутре слезу пустил из-за горестей. Ноне князь горд и в славе, а заутре в полон попал и унижен бяше. Княгиня в ожидании супруга стенает и слёзы льёт - что есмь? Се есмь тлен. Оправливатися с душами людскими Господь послал нас, его рабов грешных, архиереев, попов. Где у тебя хвала Творцу Всевышнему? Языцких богов чуть не всех упомянул. Ишь нашёл внуков Дажьбога! На языцкую потребу сотворёно тобою сие писание. Недостойно моим ушам слышати сего, да Господь сподобил меня стеречь его стадо духовное. Добрым христианам растление душ несёт сие слово. Сожги, боярин, что наскрябал богохульным пером, сними грех с души своей, покайся!
Пётр Бориславич молчал. У него уже не было сил вести споры с архиереями, он смертельно устал от их нападок. 'Но сломить мою душу вам не по силам, - размышлял он. - Нешто можно убедить владыку, иже живо в людях познание к прошлому своей земли, нешто можно силою заставить забыть своих пращуров, кои были все язычниками? Нешто можно убить мысль? А люди жаждут мыслить! Да, все мы стадо Христово, но не стадо же овнов. Нет, отцы церкви, не задушить вам жажду людей к познанию истины. Вы думаете, иже истина есть токмо в ваших проповедях. Но человек жаждет знать большего. Слово о полку Игореве уже живёт в сердцах и мыслях людских, его уже поют на торжищах, и вам не задушить его!'
Мина постепенно привыкал к новой обстановке. Тяжко было, особенно первое время. Как ни говори, а матушкины пироги, уход да ласка, вдруг сменились суровым бытом детских княжьего двора.
Детскими, как теперь стали чаще называть княжьих отроков, ведал воевода Степан Здилович. Характером боярин ровный, не вспыльчивый, на первый взгляд даже добрый. Но хватка у него крепкая. Особым обличьем он не отличался. Седеющая короткая с курчавинкой бородка, правую щеку пересекает след от глубокой раны. Статный, не смотря на свои пожилые годы - сказывалась выправка ратника.
Степан очень дорожил доверием князя. И Всеволод выделял его из остальных воевод, зная, что слово Степана - кремень, никогда не подведёт.
'Кому, как не Степану, доверить потщание с детскими, - размышлял Всеволод, перебирая мысленно достоинства и недостатки своих ближних мужей. - Скор и ловок Степан в воинском деле. Заведомо умудряется угадывать уловки противника, опережая его, добиваясь перевеса и успеха не столько числом воев, сколько разумением. Детские - се есмь моя опора, будущие добрые гриди. У Степана они могут многому научиться, да и сам он с усердием их обучает ратным хытростям. Строг боярин, не терпит нерадивых и льстецов, никому спуску не даст, не посмотрит на то, что многие отроки из богатых именитых семей боярских. Из невегласов он успешно пестует добрых воинов. Но се одна сторона дела, замышленного ещё братом Ондреем. Главное же в том, что землю они себе добывают службой у князя, а не князь к боярам идёт по ряду. Днесь не те времена, когда бояре опрежь о своих имениях тщились, а о княжьей службе и слышать не хотели. Днесь всё наоборот: служишь добро - получай землю, имение; бросил службу у князя - верни землю. Ох, нелегко ломать вековые уклады. Потому и нужны детские с их новым взглядом на жизнь'.
- Отныне ты, детинушка, забудь, что ты княжич, пока воином добрым не станешь, - говорил Степан Здилович Мине. - Будешь жить в детской избе вместе с другими отроками, а вместо батьки будет тебе десятник. Он будет обучать вас, невегласов, всем ратным хытростям. А как выучишься на коне сидеть, мечом на скаку рубить, копьём колоть, из лука стрелять, тогда аз буду смотреть, добро ли сему выучился, и спрос мой будет с тебя и с десятника. Уразумел? Ну, вот и добро, - не дожидаясь ответа, закончил, как печать поставил, воевода.
'На коне сидеть научишься! - передразнил Мина, хмыкнув ехидно в след воеводе. - Будто аз на коня никогда не садился'.
Но, как оказалось, скакать по луговинам околь суздальского града, забавляясь со своими сверстниками, это совсем не то, что требовалось от воина. Да и коня взнуздать так, как велит десятник, тоже было не просто.
Шли дни. Бывало, впадал Мина в отчаяние, особенно, когда более опытные отроки посмеивались над его промашками. Десятник с ним тоже не любезничал, не смотрел на него, как на княжича. Прежде всего, он видел в нём молодого необученного воина.
- Ты, отроче, уху-то с закрытыми очами от удовольствия хлебаешь, ложку мимо рта не пронесёшь. Тако и меч должон твою руку знать, крепко в ей сидеть и слушаться её. Меч - се есмь продолжение твоей руки, твоего тела, твоих мыслей: куда послал его смаху, чтоб не дрогнул и не промахнулся! Ну что ты его держишь, яко своё удо при оправлении у заборника! Держи меч крепко, не бойся, не раздавишь! Иначе ты коню уши пообрубаешь! - сердито поучал старый гридь. Грубость языка и нравов детских и гридей постепенно переставали коробить не привыкшую к этому душу княжича Мины. Он даже стал понемногу подражать развязности бывалых гридей.
Жёсткие требования десятника, трудности в овладении воинских навыков, еда из общего котла, острые словечки, смачные чёрные ругательства, в дело не в дело, всё это день за днём свыкалось и становилось для Мины мимолётным, и тягости жизни в детских скоро забывались.
Сколь же радостными были для него встречи с матушкой, иногда приезжавшей во Владимир. Он всей душой, до боли в сердце, понял теперь сколь дорога для него родная матушка, и как нелегко приходится быть ей в одиночестве, без сына, без мужа. Чаще стал задумываться Мина об отце. Кто он? Где он? Почему матушка не говорит всего, а только твердит: 'Не пришло время раскрыться. Ежели не желаешь зла своему отцу, пока не спрашивай кто он, и где он'.
Таинственность вокруг Бориса Жирославича заставляла Мину ещё больше размышлять о нём. Он пытался понять, кто же был для него князь Иван Рогволодович? Будоражила ум мужающего отрока неизвестность об отце, но он всегда помнил наставление матушки, и никогда ни с кем не делился своими раздумьями. Все знали одно: отец Мины из рода полоцких князей, рано умер, и вдовая матушка вернулась в своё имение в Суздаль.
Весна, и наступивший вместе с ней тысяча сто восемьдесят девятый год, принесли новые надежды на лучшее. Владимирская земля тяжко оправлялась после страшной зимы.
Иван-изуграф мученически перенёс болезнь, был на краю гибели. Как только солнце стало согревать всё живое, поднялся и он. Первым делом отправился проведать своих учеников, коих за зиму осталась половина. Надо было продолжать роспись храма.
Однажды на двор к Ивану забрёл болезненного вида отрок:
- Подай ему милостыню, да отправь с Богом, - сказал Иван дворовому слуге.
- Он спрашивает, не примет ли хозяин на услужение. Согласен на любую потяжбу за малый прокорм.
Иван задумался: 'Да, людей много повымерло, подручные нужны, однако надо опрежь самому в своём хозяйстве разобраться после злой зимы. С князем повидаться тож надо'.
- Ты вот что, добрый молодец, - Иван подошёл к калитке, глянул в глаза нищего отрока и вздрогнул: было в его облике что-то до боли знакомое. Мурашки пробежали по спине. - Ты, отроче, приходи в другой раз, може будет для тебя дело. Пока же самому неведомо, что и где надо делати. Днесь сам едва ноги волочу.
Отрок низко поклонился и побрёл дальше.
Иван пытался отогнать тревожное ощущение от разговора с нищим. 'Вот как меня хвороба скрутила, трясёт всего от одного взгляда незнакомца', - пытался он сам себя успокоить.
А Бакун брёл по Владимиру в поисках куска хлеба и крова. Он уже знал все закоулки каждого двора, всякий пёс его уже признавал. Перебивался Бакун случайной потяжбой у разных хозяев, многие его узнавали и, соболезнуя, подавали краюху хлеба, порой последнюю в доме. Пока же, увы, не мог он ничего узнать о своём отце, и подумывал о возвращении в семью Бориса.
Вот знакомые ворота, здесь живёт семья здателя. Может, повезёт на сей раз, увидит он добрый взгляд и услышит приветливое слово старого Тихона. Вон, какие храмы белокаменные ставлены его руками и руками его сыновей.
Калитку открыл, как и прежде, дворовый слуга, подал кусок хлеба.
- Ты с кем тамо глаголы источаешь? - раздался голос хозяина из глубины двора. - А-а, это ты, Бакун, ну-ка, поди сюда. Молодшего моего знаешь?
- Како не знати Захара Тихоныча, сие имя всем ведомо.
- Так вот, ступай к нему, он днесь на соборном Богородичном храме, скажешь, аз прислал. В его дружине за зиму двое подручных померло. Ты, аз вижу, охоч потяжбу нести? Токмо откормить тебя надобе.
Бакун бросился отбивать земные поклоны с молитвенными причитаниями.
В соборном храме Изуграфы заканчивали писать подольный ярус, начатый ещё прошлым летом, а Захар со своими каменщиками, закончив выкладку лещадного пола, начал делать каменные дорожки к храмовым дверям.
Захар принял Бакуна подручным. Работных людей не хватало, а храм нужно было заканчивать к освящению. И вот для владимирцев настал торжественный день. У храма толпился чуть ли не весь Владимир. Гордость охватывала горожан: теперь у них храм о пяти главах, горящих золотым божественным сиянием. На белокаменных стенах травное узорочье и звери диковинные Примечания [18]. На самых видных местах множество камней со львами - царь зверей служил волостелю владимирскому, подпирая на столбах церковные комары, означавшие росписью на них Горний мир, мир Творца и Вседержителя. Изнутри стены от полу до комар сплошь расписаны. Праздники и святые все на своих местах. Травной рисунок хитростного плетения покрывает промежутки по сторонам праздников и фигур святых. Храм наполнился яркими сочными красками, радующими глаз своим разноцветием, словно радуга на небесной тверди.
Восхищаясь невиданным доселе творением своих сограждан мастеров, владимирцы искренне сожалели, что не пришлось князю Андрею видеть сие чудо.
Радовался со всеми вместе и князь Всеволод. Но даже сейчас его не покидала досада о потере Галицкой земли. Надо бы объединить силы, направить к Галичу, да изгнать угров. Но, до чего же всё-таки своекорыстен Святослав! Начал тайно сноситься с королевичем Андреем. Какое же может быть при этом единство? Бела посадил своего сына на галицкий стол, дав тем самым понять, что Галиция теперь под властью угорского короля. О чём может идти разговор Святослава с королевичем? Рюрик обиделся на Святослава, и поделом. Вместо того чтобы собрать силы и двинуть на Галич, киевский князь начал переговоры с завоевателем, унижая себя и Русь. Но Рюрик, хитрая лиса, тоже не прочь при случае отхватить кус от Галицкой земли.
Собрать полки после столь тяжёлой зимы, унесшей в могилы много залесской чади, Всеволод не мог, и потому страдал от бессилия что-либо сделать для освобождения Галича. Но неожиданно галицкие события повернулись в радостном для Всеволода направлении. А развивались они так.
Сын князя Ивана Берладника, Ростислав, так же, как и отец был склонен ко всяким дерзновениям. Тайно от королевича его позвали галицкие бояре. Подошёл Ростислав с дружиной к стенам Галича из Смоленской земли, где кормился безземельный князь у Давида Ростиславича.
Галицкие мужи, сносившиеся с Ростиславом, обещали, как только он решится на штурм города, галичане тотчас поднимутся против угров и общими силами изгонят их из Галича.
Град был обложен, но восстания галичан не произошло. Что это, предательство? Али сила королевича так велика, что галичанам головы не поднять? Ростиславу сказали, что Бела взял боярских детей в заложники, и многие из бояр боятся за судьбу сыновей, томящихся в Угорской земле. Храбрый князь-воин Ростислав предпринял отчаянную попытку завладеть галицким столом во что бы то ни стало. Он ринулся в свой последний бой. 'Лепше умереть на земле своих предков, нежели скитаться по чужим землям. Предаю суду Божьему тех, кои меня обманули', - были его последние слова. И нашёл он свое упокоение на родной земле у стен Галича, а не на чужбине в безвестии, как его отец.
А в это время Владимир галицкий плёл верёвку из шатра, в котором он был заточён на одной из башен крепости угорского короля вместе с женой и сыном. Он спустился удачно и бежал к императору Фридриху Барбароссе.
Император приветливо встретил племянника могущественного владимирского князя Всеволода. Он вспомнил то приятное впечатление, которое осталось от встречи со Всеволодом, бывшего у него в гостях по пути из Константинополя в Русь. Рассудительность и живой ум, начитанность и знание греческого и латинского языков придавали Всеволоду неотразимое обаяние. Император проникся добрым расположением к безземельному тогда ещё князю. А теперь, вон как судьба повернулась, Всеволод стал великим князем Руси.
Император сожалел, что не мог оказать Владимиру помощи войском, поскольку сам собирал рыцарей для крестового похода в Палестину на Саладина. - Даю тебе, Вольдемар, письмо к ляхскому королю Казимиру справедливому, иди ежели хочешь к нему и передай моё послание. Он очень недоволен Белой, прибравшем Галич к своим рукам. Надеюсь, он поможет вернуть тебе отчину.
Казимир был рад видеть князя Владимира живым и невредимым. Дал ему краковского воеводу Николая, известного своими доблестными ратными подвигами. Для галичан настал решающий час. При виде под стенами города своего князя с войском ляхов, горожане поднялись против угров и прогнали королевича. Но галичане понимали, что король Казимир не без своей корысти помог князю Владимиру, и стали думать, как, освободившись от одного иноземного владычества, не попасть под зависимость ляхов. К тому же и Роман не терял надежды при случае завладеть Галичем.
Галицкие бояре потребовали от князя Владимира кланяться своему дяде Всеволоду, и тот отправил владимирскому князю челобитную: 'Будь моим отцом и государем, аз Божий и твой со всем Галичем, желаем повиноваться только тебе одному'.
Всеволод читал послание племянника и в душе радовался случившемуся. Галич, когда-то могучий, мог сам оказать помощь и покровительство, а теперь кланяется владимирскому князю. А главное, изгнаны угры, а Казимир не станет котороваться со Всеволодом из-за Галича и не пойдёт против императора Фридриха, под волей которого все земли Европы.
- Пиши, - диктовал Всеволод дьяку. - 'Потщанием князя Володимера, племянника моего, с мужами и всем Галичем молитвами ко Господу нашему Иисусу Христу и Пресвятой Пречистой Богородице, изгнаны угры с земли Галицкой. Отныне и впредь быти Галицкой земле под моей волей'. - Всеволод задумался. - Написал? Се немедля отослать кралю Казимиру и тако же напиши к Святославу и Рюрику.
Князь снял висевшую на шее на шнурке свинцовую круглую печать и подал её дьяку. Тот помазал её тряпицей, пропитанной чернилами, и приложил обе стороны печати к пергамену. С одной стороны отпечатался воин в доспехах, наполовину обнаживший меч из ножен. Около воина надпись: 'Святой Дмитрий'. С другой стороны - воин-всадник в развевающемся корзно. Рядом надпись: 'Егорий'.
Вот когда Всеволод воистину почувствовал своё величие. Правда, Великим он назвал сам себя и никто боле. Но теперь вот Владимир галицкий величает его государем! И теперь он окончательно убедился, что раздел власти в Поднепровье между Святославом и Рюриком укрепил там влияние владимирского князя. О киевском столе всё меньше стали говорить, как о старшем, златокованом столе. Да, днесь в Киеве сидит старший князь, но старший он лишь по возрасту. Кланяются же теперь владимирскому князю, вот где теперь стол златокованый.
Святослав иной раз пытался проявить свою обособленность от Всеволода, хотя и признал он владимирского князя отца в место. Всеволод терпеливо относился к желанию Святослава казаться выше, чем он есть на самом деле. Сильны были в нём, как и во всех киевлянах, стародавние представления о старшинстве киевского стола. К тому же и митрополит сидит в Киеве. Посягнул, было, Святослав на часть земли Смоленской, пытаясь присовокупить её к Киеву, да не тут-то было. Всеволод одёрнул киевского князя, и Святослав, озираясь на Ростиславичей, Рюрика и Давида, ставших на сторону Всеволода, оставил Смоленск в покое и поклялся больше не нарушать мир в Руси.
- Ты, князь, вельми приветлив и терпелив к Святославу, аще своевольник он, а за это и наказать бы не грех, пусть ведает, иже днесь град Володимер и князь володимерский токмо перед Богом в ответе за Русь, - говорили Всеволоду его думцы, горячо поддерживающие возраставшее величие своего князя.
- Святослав седовласый старец, и аз его почитаю и не скрываю сего.* Он знает жизнь, и сделал много добра для Киева и Руси. Он пытался проверить, насколько крепок володимерский князь, потому и пошёл в Смоленскую землю. К тому ж и митрополит там у него под боком. Не позволил патриарх брату моему Ондрею утвердить митрополию в Володимере. Може се и к лучшему, паки днесь Поднепровье не было б в моей воле, и, Бог знает, может, пришлось бы другой раз брать Киев на щит, а мне бы сего не хотелось деяти. В Киеве ставропигия великого князя, то бишь моя ставропигия - Печерская обитель, а посему аз должон ограждать её от всяких посягательств. Святослава аз почитаю, ибо кланяется он мне, яко великому князю. Ярослав черниговский ходит в моей воле. В Переяславле Южном посажен мною племянник Ярослав Мстиславич. Было время, когда Ростов и Суждаль кланялись Переяславлю Южному, ан днесь всё иначе. Теперь вот и Галич меня государем величает. Новгород и Смоленск меня старшим признали. Нешто сего мало для величия князя володимерского? Аз вот о чём хочу с вами совет держать. Моё отрочество прошло в Солуни. В сём граде поклоняются великим святыням христианского мира. Часто аз молился перед ними. Хочу просить у патриарха и василевса прислать частицы сих святынь в Володимер. Сии дары святые, яко ниспослание Божье, надобе достойно принять и хранить. Нужон храм изрядный, поелику мощи святого Дмитрия, моего покровителя небесного, должны храниться в наилепшем храме при моём дворе. Не разделить ли нам дружину здателей на две? У Захара есть помощник добрый - Никита, коего отдаю тебе, владыка. Пусть Никита собирает свою дружину и ставит храм на владычном подворье.
Владыка удовлетворённо кивал головой.
- Надобе, надобе ставить храм на подворье каменный. Паки, не крепок аз стал здоровьем. О преемнике помыслить впору.
У Всеволода родился четвёртый сын, коего нарекли в честь деда Юрием.
Однако радость скоро омрачилась смертью Глеба, пережившего своего близнеца Бориса всего лишь на год.
Случилась и ещё одна утрата. Десятого ноября тысяча сто восемьдесят девятого года, проболев недолго, скончался владыка Лука.
А через некоторое время патриарх благословил на Ростовскую епископию преосвященного Иоанна. Митрополит Никифор долго перед этим колебался: испрашивать согласие Святослава, как было принято в Киеве с давних времён, или прежде получить согласие великого владимирского князя? И решил митрополит испросить согласия на поставление Иоанна у обоих князей, надеясь, что Всеволод не будет на него в обиде.
Всеволод понимал, что к новым обычаям люди привыкают долго, поэтому и не стал возражать против согласия Святослава на поставление епископа в Ростов. Он не хотел вносить разлад между митрополитом и киевским князем. Не наруку сегодня это владимирскому князю.
Епископ Иоанн привёз из Царьграда указ василевса о причислении к лику святых преосвященного епископа Ростовского Леонтия. В беседе со Всеволодом владыка Иоанн рассказал, как пышно прошла канонизация Леонтия Ростовского.
- Аз разумею сие. Ведь Леонтий родом из грек, уроженец цареградский, - заметил Всеволод.
Владыка и князь вспомнили давние предания о том, как упорствовали греки против канонизации святых русичей. Антония Печерского, бывшего в миру простым Антипой любечанином, канонизировали лишь потому, что он был много лет на Афоне, являвшемся ставропигией василевса. А сколько было препонов против канонизации Антониева преемника Феодосия Печерского и князей-мучеников Бориса и Глеба.
Во всех храмах Залесья шли торжественные молебны с чтениями Жития Леонтия Ростовского, написанного попом Микулой и князем Андреем. С аналоев под своды храмов неслись слова о подвижничестве святого Леонтия, покровителя и печальника земли Залесской.
Слава земли Владимирской неслась по Руси. Залесье при князе Андрее стало духовным центром Руси наравне с Киевом. Здесь, в бывшей когда-то дикой окраине Руси, были освящены праздники Покрова Пресвятой Богородицы и Положения риз Пресвятой Богородицы во Влахерне. Слава Киева, осенённая крестом Андрея Первозванного, меркла в тени славы Владимира Клязьменского.
Теперь же, Залесье духовно поднялось ещё на ступень с воссиявшей славой святого Леонтия Ростовского.
Двадцать третьего мая объявили праздником обретения нетленных мощей святого Леонтия, и отныне каждый год в этот день люди в храмах слушали о чудесном исцелении некоего мужа у гроба святого Леонтия. Читали житие Леонтия, родившегося в семье благочестивых, благородных родителей в Царьграде: '...егда доиде возраста седьмаго лета, вдань бысть родителями на учение грамоте. За премногую благодетель поставлен бысть епископом Ростову и язык русичей и мери добре умеяше, книгам руським и гречьским вельми хитрословесен сказатель', - читали с аналоев священники.
Всеволод скоро убедился в благочестии нового владыки и просил епископа стать его духовником, на что Иоанн с радостью согласился.
Для Новгорода и Пскова вновь наступали тяжёлые времена. Жизнь поставила их перед новым испытанием: с запада началось продвижение к рубежам Новгородской земли католических миссионеров.
Не смотря на удачный поход новгородцев в Свейскую землю и достигнутую договорённость о торговле с Готским берегом, Новгородская земля, ослабленная голодом, не могла собрать силы для достойного отпора чуди и литвы, воспользовавшимися бедственным положением новгородцев. Соседи приходили с большой силой и пустошили землю Новгорода и предместья Пскова, разоряя беззащитные селения, зная, между прочим, что придёт время и последует ответное нашествие новгородцев на их земли. Новгород, Псков, Полоцк с давних пор облагали чудь, ливов, литву данью. Но последнее время данники научились воевать, да так, что впору не дань собирать новгородцам, а спасти бы свои веси от обложения данью соседями.
В тысяча сто девяностом году чудь большой силой пришла по Чудскому озеру к Пскову, но на этот раз псковичи сумели достойно встретить захватчиков и так яростно рубились, что ни одного не упустили живым.
Новгородцы и псковичи удивлялись, почему чудь с литвой участили набеги, откуда взялась такая воинственность? Что случилось вдруг?
Восточное побережье Варяжского моря привлекало не только немецких купцов. Внутренние усобицы в Новгороде, и частые смены князей не позволяли достаточно обеспечить своих проповедников воинской защитой в землях языческих соседей. Вместо православных священников там всё чаще стали появляться миссионеры католической церкви. Они воспользовались благоприятной обстановкой, и скоро в устье Двины появились их укреплённые поселения. Подкупами и обещаниями папские миссионеры привлекли часть неверных на свою сторону. Но ещё многие язычники рьяно защищали обычаи своих предков. Теснимые католиками, они отходили на восток, где и происходили их столкновения с русичами.
Воевать с чудью и литвой можно было только зимой, да и то, смотря, какая зима. Непроходимые болота должны замёрзнуть настолько, чтобы лёд выдерживал всадника в доспехах и с полным вооружением.
В отчаянном движении на восток чудь захватила град Юрьев, но тут же пришло возмездие. Новгородцы вернули Юрьев, и при том пожгли в округе немало чудских поселений и взяли множество полона.
Однажды, увлёкшись добычей, один из отрядов войска Ярослава Владимировича зашёл в глубь Чудской земли. Долго искали обратный путь, блуждая среди болот. Уже который день шли воины по лесным чащобам. Измождённые голодом и усталостью, всадники и кони едва тащились, а на пути ни единого селения, где можно было бы подкрепиться и отдохнуть. Но надо переступить через отчаяние и идти вперёд. Остановка означала гибель в безвестии и бесчестии. Воины видели себя околевшими и павшими от холода и голода, забытыми людьми и Богом. Спотыкаясь, падая и вставая, брели новгородцы, ища хоть какие-то следы человеческого жилища, но, увы! Выйдя на лесную поляну, отряд замер на месте. Перед голодными и измученными воинами предстало жуткое зрелище. Посреди поляны стоит огромный развесистый дуб. Неподалёку от него высится вырезанный из бревна идол, большие глаза которого смотрят пронзительно и с укоризной на каждого православного воина. Большие толстые губы застыли в мгновении, когда из уст идола вот-вот раздастся громогласие, предостерегающее иноверцев о возмездии за поругание вековых обычаев племён, населяющих эту землю искони.
Вокруг идола разбросаны остатки недавних кострищ с обугленными костями бывших здесь незваных иноверцев, головы коих торчат на кольях. Это были уже не головы, а черепа, обтянутые кожей, тронутой тленом. Глаза повыклеваны вороньём, остатки волос торчат клочьями. Трудно представить, что это были когда-то ухоженные бороды и усы.
Пасмурные февральские сумерки и зловещая тишина совсем ввергли измождённых воинов в тягостное уныние. Жуткое зрелище потрясло новгородцев. Они увидели уже не в воображении, а наяву свою судьбу. Появись из леса сейчас язычники, голыми руками перехватали бы и повязали новгородцев, и торчали бы их головы так же на кольях.
Но услышала их молитвы Владычица небесная. Воины князя Ярослава, в поиске своего пропавшего отряда, вышли на след, и нашли своих дружинников полуживыми, лежащими в изнеможении на снегу среди потрохов от съеденных коней и зловонных останков трупов своих спутников, не вынесших непосильных тягот.
Неисповедимы пути Господни. Судьбы людские полны неожиданных поворотов. Благочестивые уходят из жизни безвестно и бесславно, другие же грешат во всю, не думая о том, что будут потомками причислены к лику святых.
Во Пскове праздновали обретение и перенесение мощей святого благоверного князя Всеволода Мстиславича. Гроб с мощами предстояло перенести из Дмитриевской церкви в Троицкий собор. При этом не обошлось без чуда, которое по воле владыки сразу же было занесено в летописец. Дьяк, усердно выводя гусиным пером, записал: 'Гроб Всеволода понесоша с великою честию ко вратам градским от Великия реки, иже зовомы Смерди. И ту ста недвижима рака святага, не хотяше во врата внити'.
Множество загубленных князем Всеволодом Мстиславичем смердьих душ не захотели пустить его через свои ворота, ибо ныне живущие новгородцы забыли, как изгнали в своё время князя, обвинив его в измене, алчности к стяжательству и неблюдении смердов, сгоняя их с насиженной земли-кормилицы. С тех пор прошло полвека, коротка оказалась память новгородцев. А ноне мощи князя объявлены святыми. На всё есть воля Божья.
Для православной Руси воистину великим стало событие перенесения мощей святых князей-мучеников Бориса и Глеба. Одиннадцатого августа в Вышгороде митрополит с архиереями освятил перенесение мощей на место убиения Глеба в Смоленск на Смядынь.
Относительно благоприятная обстановка вокруг Залесья позволила Всеволоду, наконец, обратить внимание на обустройство своей отчины. Соборы в Ростове и Владимире расширены, росписи их стен обновлёны. Теперь милость князя снизошла и на суздалян.
По Суздалю слух прошёл, будто князь Всеволод приезжает к ним надолго. Значит, быть большим делам! А то всё как-то наскоком да проездом появлялся князь в Суздале.
Действительно, Всеволод позвал с собой владыку, старого здателя Тихона, взял дворовых слуг и сына Юрия.
Обоз по дороге на Суздаль растянулся длинной вереницей.
- Тяжко Гюргю в возке трястись, млад еси. Почто его взял с собою? - спросил владыка Всеволода.
- Яко млад? Четвёртое лето идёт, пора на коня сажать. Се его первый выезд по волости. В граде его деда постриг сотворим. Млад, да прыток, и разумен еси. Матушка его зело любит.
- Аз, вижу, и ты его балуешь больше старшенького Константина.
- Не скрою, люб мне Гюрги. Константин тоже люб. Како не любити дитя своё? Константин, замкнутый норовом своим, душу свою нехотя раскрывает.
- Не выделяй, княже, молодшего, старшой в обиде будет.
- Тож помышляю о сём, тщусь быти ровно с кажным.
Всеволод не мог оставить без своего внимания город отца, тем более что крепость стала ветха, и соборный храм стоит в безнарядье.
Возки миновали последнюю на своём пути ложбину и выехали на пологую высокую равнину. Вдали за Каменкой показались очертания городской крепости и могучий купол соборного храма. Справа у реки высился шатёр церкви Дмитрия, окружённый крышами келий и монастырской оградой.
А вокруг богозданное раздолье полей и солнечного летнего неба!
- Не ведали, князь, не ждали, не обессудь, - оправдывался игумен Дмитриева монастыря, встречая высоких гостей у ворот.
- Вот и добро, иже не ждали. Поглядим всё, како есть, а не как уготовано для встречи. Посему и сказал владыке, абы посыльного не отправлял опрежь нас. Помолившись и осмотрев монастырь, выяснив, в чём есть нужда, князь и владыка отправились к граду.
- Девять десятков сей крепостице, ещё моим дедом ставлена, - вспоминал Всеволод, обходя городскую крепость с суздальским тысяцким Фомой Лазковичем. - В те времена осаду булгар выдержала, а ноне, не дай Бог случится такое, рассыплется, руками развалить можно, - князь ковырнул рукоятью плети труху в бревне. - Смотрю аз, не чинить градницы надо, а заново рубить. Зимою лес готовить надо, абы за едино лето новые градницы срубить.
Обойдя крепость снаружи, князь с тысяцким вошли в град через Дмитриеву башню, прошли вдоль заборника княжьего подворья прямо к городскому храму.
- Когда-то он был един каменный храм на всю волость, велик, высок, красками светлыми расписан, а ноне супротив володимерского и ростовского храмов непристойное зрелище собою являет, мрачный и безнарядный, - сетовал князь. - Любили мы с братом Михалкой по траве босыми ногами бегать вокруг собора. А как нас брат Ондрей выдворил из Суждаля, как приехал аз с матушкой в Царьград, а та-ам... такие крепости неприступные, такие храмы огромные, и всякими каменьями самоцветными да златом изукрашены, воистину чудо! Хоромы василевса и патриарха моромором хытростно изукрашены. Вот, аз был зело удивлён. Суждаль, Ростов, Володимер против грецких градов вельми малы. Но се наше, родное. Здесь душа отдохновение имает, в земле сей наши предки покоятся. Здесь всё, даже естество* в соразмерности человеку. А там, у гречин, всё громадно, чуждо, и люди в златотканых портах, а души у них растленные, лживые, злые. Скончалась моя матушка, так меня там чуть со свету не извели. Боялись, буду требовать доли императорского наследства. И вспомнил аз тогда наш Суждаль, Ростов, Нерль, и так на душе тепло и спокойно стало, вот, как сейчас.
- Стены храма из плохого камня сложены. Серый он и ноздреватый, всю грязь и пыль собирает вместе со снегом и дождём. Ноне же храмы ставим из плотного камня, белого, зришь на их стены, и душа радуется, - подметил владыка.
- Се верно, душа радуется. Паки в то время у отца не было другого камня. Первый храм он ставил, когда плотного белого камня ещё не нашли. Старики сказывают, недоволен был отец сим храмом, и послал он людей искать повсюду плотный камень. 'Не верю, говорил он, абы не было у нас на Клязьме такого камня, как у булгар на Волге. Идите, ищите, и без камня не приходите'. И нашли! Говорят, Тихон залежи великие нашёл, он тогда ещё отроком был. Тако ли сие было, Тихон! Где же он? Был только что рядом.
Из-за угла храма выглянул Тихон.
- Поди сюда. Ты скажи, что делати с сим серым камнем?
Князь, владыка, тысяцкий, здатель стояли у соборных стен, задрав головы. На их лицах не было восхищения, была озабоченность.
Тихон подошёл к стене, мягко, с любовью погладил ладонью шершавый камень и тихо прошептал:
- Прости меня, тесть, славу ты здесь свою нашёл, поставив сей храм, ан днесь придётся мне своё слово сказать, - повернулся к князю и уверенно, спокойно, будто нет для него никаких трудностей, сказал: - надо известь жечь, добрый замес готовить, стены сим замесом будем покрывать.
- Вот надумал, старый! - не удержался тысяцкий. - Ты, Тихон, думай, что говоришь. Здатель ты зело изрядный, токмо на старости лет твердоумие тебя покидать стало. Твоё клако на стенах и лета не продержится, зимою потрескается, а летом всё дождями смоет. Для чего Гюрги Володимерич, царствие ему небесное, велел в своей отчине храмы из белого камня ставить? Абы в веках стояли без покрытия известью.
- Не смоет, - негромко, неспешно, даже с тоской, произнёс Тихон. - Другого пути нет - камень таков. Известь, или, как ты говоришь, клако, надо делать крепкого замесу, стены промыть вапницами и замес не класть толсто, а затирать усмяными рукавицами, коих надо заготовить в достатке.
Князь молча слушал, не вступая в разговор, только, как бы между прочим, бросил:
- Ты, Тихон, буде ко мне к вечерней трапезе.
Тихон снял шапку, низко поклонился. Такой чести его не удостаивали князья со времён князя Андрея.
Всеволод с владыкой и тысяцким неспешно направились к княжьему двору.
- Ты, владыко, тоже будь ноне у меня. Разговор наш давний надо завершить, да за дело приниматься. О делах здательских наш разговор буде.
- Благодарствую, княже, приду. Но ты попусту возлагаешь на Тихона надежды. Стар он вельми.
- Да, ему седьмой десяток доходит. Он достойно служил моему брату, и смену себе добрую вырастил. Обаче за молодью пригляд нужон, пусть потщится в сём, а когда увидит, иже ученики переклюкали его, вот тогда пусть на покой достойно идёт.
Вечером за трапезой князь повёл такой разговор.
- Задумал аз ставить церковь на своём дворе в Володимере, абы была лепше церкви Покрова, что на Нерли, - князь обвёл всех взглядом, ожидая увидеть в их лицах растерянность от его слов. - Мы о сём уже как-то с тобою, владыко, говорили. Что головой мотаешь? Али сумняшеся в моих помыслах?
- Ежели делати храм лепше Покрова на Нерли, надо имати благословение самого Господа на сие творение.
- Вот ты и потщись о сём. Паки, о другом хочу тебе сказать. Ты, владыко, днесь живёшь в Володимере. Его Святейшество патриарх Лука Хризоверг ещё при моём брате дал своё благословение на проживание епископа возле своего князя. А посему надобно тебе имати на своём подворье каменный храм, не менее лепый, чем у князя. А може и о монастыре подумати? Не на подворье же тебе собирать архиереев и попов. Вот и налаживай монастырь с владычными хоромами и каменной церковью.
Владыка задумался. 'Далеко мыслит князь. Хочет меня присно держать при себе. Ростовцы и без того в обиде, а проведают о сих замыслах и вовсе взропщут. Нет, которы днесь не будет. Князь ноне силён, как никогда, а ростовцы вряд ли голову подымут после того, как их отцов либо казнили, либо в порубы бросили после боголюбской встани. Ноне Всеволод уверен в своих силах, и воля его тверда'.
- Замыслы твои, князь, дерзновенны. Скотницы, слава Богу, не пусты, ано сколько ж единым разом надо имати мастеров разных! Где их столько взять?
- Ты хочешь ведать, будем ли искать мастеров от немец? А ты, Тихон, яко мыслишь, найдём мастеров у себя? Можешь ли ты потщиться, поискать ещё мастеров, поставить, кого куда надо и последить за ними? Замену ты себе достойную подготовил, да маловато их для всех наших дел.
Тихон задумчиво смотрел на князя, как бы прикидывая в уме что-то, а князь, не дождавшись ответа, продолжил: - Один Куфир из всех немьцев остался, прижился он у нас, да на него полагаться не приходится, стар он вельми, собор в Ростове едва закончил. Будем ли ещё кликать мастеров из чужих земель?
- Нет, князь, не будем, - уверенно заявил Тихон. - Не гневись, но обойдёмся без немьцев.
- Аз разумею, тебе не по душе имати под боком соперников, - глянул пытливо князь на здателя. - От соперничества для общего дела польза есть. Но немьцам большое кормленье надо давать, имения тож, подарки к праздникам, а много ль от них проку? Научились мы у них кое-чему, и они у нас тоже кое-что переняли. У немьцев, тако ж и у гречин, нам учиться нечему, у нас своё здательство, у них - своё. Всё, что хотел содеять князь Ондрей, он содеял нашими руками, - Тихон вытянул руки. - Немьцы никак не могли уразуметь, яко может храм стоять посреди луга беззащитно. Им бы токмо крепости ставить. А то, что храм и естество околь храма, всё есмь едино, они долго не могли сего уразуметь. Содеяли оне резь хытростно, научили нас сему - низкий им поклон за это. Но мы и до них резь долотили, правда, не так хытростно и искусно, но храм-то ставили мы, и стоит он, яко лебедь белая среди луга, в воды Нерли смотрится. Спрашивал аз у немьцев: есть ли у них подобное чудо здательства? Токмо головами мотают, дескать, нет такового. Так что, гнев твой приму, князь, но скажу прямо: некому днесь творить более лепое чудо, нежели храм Покрова. Мастеров разных мы здесь сыщем, но второго храма лепше Покрова не сотворить никому. Се промысел Божий.
- Може бытии, може быти, - задумчиво повторял Всеволод. - Паки на старости лет хвастлив ты стал. Али присно был таков? - Каков есмь, другим мне уже не быти.
- Та-ак, главный здатель, то бишь зодчий, своё слово молвил. Что ты скажешь, владыко.
- Аз твою волю приемлю. Будем монастырь ставить с храмом. Но владычный храм, яко был, тако и буде в Ростове.
- Что ж, тако и быти по сему. Приставлю, Тихон, к тебе тиунов, будут твоими подручными, ищите во всех градах и весях мастеров всяких, особливо камнесечцев. Не хотите немьцев звать, не зовите, но чтоб к будущей весне мастера всякие были при деле.
- Камнесечцев искать не надо, их у нас в достатке, - уверенно заявил Тихон.
- Э-э, погоди, аз не о тех говорю, кои тешут камень по угольнику, а о тех, кои узорочье секут и личины всякие.
- Есть такие мастера, оне в Боголюбове и Володимере от безделицы страдают. И лики, и травное узорочье они высекали.
- Много ль их осталось? Кто сии камнесечцы? Прошка с Никишкой, да двое их помощников. Для моих же замыслов сих камнесечцев мало будет. Для храмов в Боголюбове и Володимере сих камнесечцев было достаточно вместе с немьцами. Ты не мотай головой-то, а слушай меня дале. Мне на дворе нужон храм, стены коего были б крыты травами и ликами снизу доверху. Чтобы всё Священное Писание было высечено в кыпи на стенах храма, чтобы Древо Жизни покрывало его стены, чтобы ветхозаветные пророки и праотцы со своими деяниями тамо были, чтобы царь Давид псалмы свои пел, глядя на людей, чтобы праздники Господни в камне донесли сие послание до потомков наших далёких, дабы ведали они, яко Русь Володимерьска воссияла славою своей в хрестианском мире.
- Эко, что удумал! - крякнул от удивления владыка.
- Да, владыко, и твой храм тоже должон быти, яко летописец в камне, покрытый изрядно узорочьем.
- Благостны сии потщания, да дороги зело. Окромя сего и монастырь, говоришь, ставить надо. Паки аз тебя разумею. Ноне пуп земель Руси в Володимере, обаче люди к сему привыкают с потугою. Великим князем тебя величают, а на уме Киев имают, ибо там митрополит сидит.
- Не дал патриарх, и Господь не помог Ондрею утвердить опричную митрополию в Володимере. Видно, мало было его потщаний, но увидит Бог наше усердие, придёт время, и будет митрополия в Володимере. Узрел бы патриарх наши храмы и дал бы своё благословение на митрополию в Володимере. Обаче храмы к нему не повезёшь на смотрение, а глаголами сию лепоту не передать. - Когда много людей творят одну молитву, её не токмо патриарх, но и Господь услышит. Для начала и то лепо, иже патриарх одарил милостью своей землю Володимерьску, согласился прислать священные дары из Солуни.
- Сим святым дарам нужна достойная дарохранительница, коей и будет мой дворовый храм, великолепием превосходящий все остальные храмы, до него созданные, и кои будут после него. Когда Ондрей испрашивал благословения на поставление митрополита в Володимер, он же не разумел раскол православия в Руси. Ежели сего убоялся святейший патриарх, то его убедить надо в обратном. В коих писаниях сказано, иже на Руси должон быть един митрополит? Русь наша вон какова, не менее империи Комнинов. Времена равноапостольного князя Володимера и Ярослава Мудрого прошли, честь сим князьям и слава в веках, много они потщились для Руси. Ноне же другие времена. Днесь торжествует во всех землях наших Христово учение, за то и отдал свою жизнь первосвятитель Леонтий Ростовский. Поставим храмы, и пошлём вновь к патриарху с челобитьем. А пока поразмыслить надо, каких здателей, куда ставить надо. Здесь, Тихон, твоё слово главное. У владыки должна быть опричная дружина здательская, у меня тож своя, и пусть они друг перед другом исхытряются.
Так уж совпало не без Божьего промысла, что накануне закладки церкви Рождества Богородицы во Владимире двадцать второго августа тысяча сто девяносто первого года у Всеволода родился пятый сын, коего нарекли в миру Ярославом, а во Христе - Феодором.
- Встречай, отче, да показывай кельицу, где книжные дела творишь.
Поп Микула растерялся от неожиданного появления князя и владыки, и поначалу не понял, чего они от него хотят.
Микула был чуть моложе покойного благоверного князя Андрея и топтал землю уже восьмой десяток лет. Седой пушок на его голове и борода заметно поредели за последнее время, глубокие морщины избороздили всё лицо. В молодости он не отличался великим ростом, а теперь и вовсе к земле согнулся. Как иссохший стручок стоял он перед князем. Хотелось Микуле успеть до своего скончания в летописце записи сделать о славных былых временах княжения Андрея Юрьевича. Старался, как мог. Вспоминал, диктовал подьячему, а тот скрябал на вощаницах, переписывая затем на пергамент.
- Что яко пополохнулся? Да не пещись зело. Мы с владыкою пришли зрети, яко летописец ведёшь, блюдёшь ли записи, яко надобно. Давно аз у тебя не бывал. К тому ж и разговор есть к тебе.
Всеволод заметил, как засуетилась попадья, распоряжаясь дворовыми.
- Ты, матушка, никак трапезу для нас готовишь? Паки мы не бражничать пришли, а по делу. Нет у нас времени на трапезничание, так что, прости нас грешных, в другой раз оскоромимся.
Чуть обособленно от других дворовых построек стояла добротно срубленная изба, где подьячий с помощником переписывали разные книги и вели записи в летописце. За стеной, в соседней кельице расположилась мастерская, где листы пергамена превращались в книги. Здесь всё было пропитано запахом клея, конопляным и льняным маслами, кожей.
Подьячий, не ожидавший прихода господ, соскочил со скамьи, уронив гусиное перо на пол, склонился в поклоне.
- Скрижали свои показывай, - шутливо распорядился князь.
- Летописец блюдём, - поспешил вместо подьячего с ответом Микула, - а ты, Силантий, прочти князю последнюю запись, у тебя глаза вострее моих.
- Пишем о походе ноугородцев на Югру...
- Аз сам прочту.
Всеволод взял лист и стал читать о том, как в лето шесть тысяч семьсот первое* новгородцы ходили в верховья Печёры, чтобы обложить Югорский народ данью, однако, не получив ни соболей, ни серебра, предательски, чуть не все были изрублены. Те, кто спасся, восемь месяцев блуждали в югорских дебрях, а, вернувшись в Новгород, стали обвинять друг друга в измене. Вечевым судом трое из них были приговорены к казни, а на остальных была наложена большая вира.
- М-да-а, не ведая броду, полезли софияне в воду, - задумчиво произнёс Всеволод. - Захотели наскоком новые земли поимать, не ведая ничего о народе, живущем у Каменного Пояса. Сказывают люди, там, за Каменным Поясом земли велики и безмерны. Ведать бы, что за народы сии земли населяют? Не грозит ли Руси оттуда опасность? На юге Степь бескрайняя, а тамо лес нескончаемый, и зверя всякого не счесть. Без доброй опаски нельзя идти в неведомые края, вот и получили новгородцы посрамление, уразумели, иже Русь не имает днесь сил идти в сии земли, поглотят нас тамошние народы и не поперхнутся. Новгородцы же в своём нраве, без навета друг на друга не могут жить. Нешто величие Новаграда в сём, иже на вече котороваться без конца? Не ведают софияне, что когда лад меж ними, то и ворог не страшен. Сами же ходили на чудь, взяли у них Медвежью Голову* со множеством полона и всякой добычи, а тут в дикий народ пошли и осоромились. Ежели б не возгордились, был бы Новгород воистину Великим. Паки Владычица небесная своим покровом осенила Русь Володимерску, - Всеволод присел на скамью. - А нам с вами надобно вот о чём поразмыслить. Отец мой начал летописание земли Залесской. До него же записи вели от случая к случаю настоятели ростовского собора, да игумены Дмитриева монастыря в Суждале, поелику епархия долгое время пребывала без архипастыря. Ноне надобно ростовские пергаменты, кои остались невредимы после пожара, и суждальские тож, собрать во един летописец, и впредь хранить не в деревянной кельице, а в ризнице соборного храма. Списки надобе с него делать, и далее продолжать писание.
Одного подьячего с помощником для сего дела мало. Поразмысли о сём, отче. Продолжайте писать обо всём, что делается не токмо в Залесье, но и в других землях. Записи будем мы с владыкою просматривать, а ужо потом будете их в книгу вплетать. Келью книжную с твоего двора, отче, будем переводить в монастырь Богородичный, как токмо двор свой поставлю, так сразу пошлю древоделей рубить кельи в монастыре.
Всеволод был доволен ходом восстановления детинца. Теперь и монастырём можно заняться. Однако закладываемый дворовый храм поглощал много времени, и потому князь разделил здательскую дружину на две: княжью и владычную. На строительство дворового Дмитриевского храма князь поставил Захара. Никита стал создавать свою дружину для строительства владычного подворья и Рождественского храма.
Старик Тихон радовался за сыновей, наблюдая за их делами и помогая советами.
- Батя, когда ты ставил церковь Покрова на Нерли, к тебе пришло Божье озарение, ты видел загодя, каков будет храм, ужель можно ещё лепше храм создать? - не раз спрашивал Захар, отягощённый думами о будущем облике дворового княжьего храма во имя святого Дмитрия.
- Мы тогда с Иваном-изуграфом много ночей не спали, и было видение, ангел мне явился в сиянии, а в руках у него храм. Такого храма, яко Покров, боле не будет. Будут другие, зело лепые храмы. Вот ты Дмитриев храм ставить будешь, верю, будет он красен, но не таков, как храм Покрова. Храм Богородицы у Никиты тоже будет лепый, но, опять-таки, не таков, как храм Покрова. Кажное творение должно быти по-своему лепо. Может, когда-нибудь ты, Захар, али Никита, сотворите храм, подобный Покрову, но зело аз в сём сомневаюсь, - подзадоривал Тихон сына. - Не просто так, и не каждый день является ангел к здателю, али изуграфу. Земля здесь особая, она под покровом Богородицы, потому и храм Покрова первый, посвящённый сему празднику еси изряден. Паки Дмитриев храм тоже изряден зело, все стены испещрены резью, но се пока ещё образец из здени. Для храма не последнее дело выбрать место, и ставить его надо во единстве с окружением. Храм Покрова с лугом, с лесом, с рекою - всё есмь едино, одно от другого оторвать нельзя.
У Никиты храм не такой изукрашенный, как у Захара. Владыка потребовал сделать церковь обличьем скромнее. Кроме того, Никите приходится и в Суздаль ездить. Там он набирает мастеров для поновления соборного храма. Часть мастеров привёз из Владимира, освободившихся от дел на Богородичном соборном храме Успения. Работные люди есть, но кто бы им показал, как надо известь жечь, да стены храма ей покрывать. Не каждый и олово может лить для крыши. Вот и приходится обучать молодь прямо в деле. - До чего же суждаляне дожили! - сетовал Тихон, когда в очередной раз Всеволод собрал всех поговорить о здательских делах. - Прежде из Суждаля мастера по всем градам Залесья ходили, обучали разным здательским хытростям, а теперь ради Христа просят помощи от володимерского соборного храма. Надо Никите помогать. Али к немьцам за помощью посылать? Не зазорно ли будет нам? Захар с укоризной смотрел на отца, потом перевёл взгляд на владыку, на князя.
- Мой помощник Бакун горазд зело к здательским делам. Любого немьца переклюкает, особливо в рези стенной он хытр.
- Ишь какой! Самого едва здателем нарекли, а ужо и помощник у него зело хытр. Ну, тако и быти. Микула, ты слыхал? Тако и в летописец запиши! - радовался князь.
- Запишу, княже, слыхал, иже не искать мастеров от немець, - молвил старческим голосом поп.
И заскрипело перо подьячего: 'И то чюду подобно, молитвою святое Богородицы и его* верою, а иже не ища мастеров от немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородицы и от своих, иных олову льяти, иных крыти, иных известью белити'.
Прошло много седмиц, и решил князь сам посмотреть, как идут дела в Суздале.
- Суждаль яко муравейник, люди снуют семо овамо, перестук топоров повсюду, дымы кругом в небо подымаются! Любо зрети сие! Была крепостица ветха, а ноне глядь, градницы яко лепо стоят, и соп подсыпан, и ров углублён. Ну, а в храме-то что у тебя делается? Пойдём, показывай, - спрашивал Всеволод тысяцкого.
Всеволод и Фома Лазкович направились к соборному храму.
- О-о! Уже почти все стены выбелены. Вот и стал храм лепый, не то, что прежде. А олово льют володимерские?
- Суждаляне льют. Володимерские токмо показали, как надо делати, наши тут же и переняли, и володимерцы отправились обратно к Никите в Володимер.
- Часто ли здесь бывает Никита?
- Он и ноне должон быти здесь. Вон, слышишь, голосит в храме, опять с настоятелем которуется. Никак замирить их не могу. - Почто которуются? Пойдём, посмотрим, да послушаем, о чём у них пря идёт.
Увидев появившихся в дверях храма князя Всеволода с тысяцким, Никита склонился в поклоне, а настоятель благословил князя крестным знамением.
- Почто шум? Чего не поделили?
- Говорю ему, - поп кивнул в сторону Никиты, - иже двери из пазух* в храм ведущие надобе сломать. Оставить токмо наружные, и сего достаточно, паки в храме места прибавится. В иные праздники места мало, люди, стоящие в пазухах за дверями, не слышат ни проповеди, ни пения.
- Ты что, Никита, супротивишься? Настоятель дело говорит, разумно сие.
- Мне, видно, здесь делать нечего. Настоятель и без меня ведает и говорит работным людям, где и что делати надо. Вот уже и стены надумал выламывать, ан не разумеет, иже на стенах комары зиждятся с огромным лбом церковным. А ну, как стены не выдержат, яко с первым храмом было при князе Гюрге Володимериче, кто ответ держать будет? Здатель, разумеется. А волю свою настоятель являет. Что ж се получается...
- Волю являет тот, кто гривны даёт, - резко оборвал Никиту настоятель. - Твоё же дело творить так, абы стены не расседались. - Погодите вы наскакивать друг на друга. Аз разумею, настоятель дело говорит, а тебе что за резон возгордитися? Поразмыслить надобе, яко сие сотворить, абы стены храма своей тверди не потеряли. Храм сей ставили пять десятков лет назад, а ноне времена другие, потому и спрос другой с тебя.
Никита задумался, опустил голову. 'А може их правда? Може аз чему-то недоучился у отца? Може он мне что-то недосказал? Вон в Володимере Ондреев храм расширили, стены проломили, да ещё четыре лба церковных добавили, и стоит не шелохнётся. Ох, отец, не доучил ты меня'.
- Поразмыслить мне надобно, и к отцу съездить.
- Размышляй и делай, да пребудет с тобою благодать Божья, - перекрестил Никиту поп. - Молод ты ещё, горяч. Ну да ладно, аз прощаю, и Бог простит.
- Не страшись, Никита, в Ростове и в Володимере храмы расширены и обновлёны. По всей Руси Володимерской идёт обновление, земля очистилась от скверны, заговорщиков и головников повывели из неё. Ноне благоденствие и ряд в моей волости, люди спокойно землю орают, гобино собирают. Богатеет Залесье! Кто не страшится дел, тому всё по плечу! - приободрил здателя князь.
Душа Всеволода, обременённая заботами, от коих и зачерстветь ей недолго, отогрелась, отмякла. Как же не радоваться, ведь погостить к отцу, не на седмицу, а на целую зиму, приехала Верхуславушка, да не одна, а с мужем.
- Чадушко ты моё сладкое! - обнимал Всеволод дочь. - Почитай, шесть лет не виделись! Выросла-то как!
- Кровинушка ты моя! - кинулась к дочери мать.
Всеволод перевёл взгляд на зятя.
- Возмужал ты добро, - обнимая, похлопывал он по плечу Ростислава.
- Батюшка мой тебе поклоны шлёт, подарки тож, - радостно откликнулся на приветствие тестя Ростислав. - Из Белгорода мы напрямки отправились к нему в Овруч, а потом у дяди Давида погостили в Смоленске. Теперь вот, ежели примешь, будем у тебя в Володимере зимовать. Верхуслава соскучилась по вас вельми.
- Добро, добро, зятюшка. Радость ты мне привёз великую, ластеньку мою ненаглядную! Самое время днесь отдохнуть и полюбоваться на детушек своих. Половецких князей, разумею, усмирили надолго, днесь тишь да благодать. На ловы с тобою ходить будем. Ох, какие здесь ловы зимою с борзыми на волков, на вепрей!
- Степь пока притихла, да вот в Киеве...
- Ты погоди о делах-то. Буде у нас с тобою время поговорить обо всём. Сейчас - в баню и за стол!
Родители не могли налюбоваться на молодых. Всё в них благоухало здоровьем, силой, радостью к жизни, к окружающим.
Верхуславе-Анастасии шёл пятнадцатый год. Ростислав старше жены на шесть лет. Вся жизнь впереди!
За время пребывания Ростислава во Владимире, Всеволод ещё ближе узнал своего зятя, и полюбил его, как собственного сына. Вот только со сватом, с отцом Ростислава, не предвиделось такого сближения.
Однажды у здателей произошёл разговор, повернувший судьбу Бакуна самым неожиданным образом.
- Тебе, Бакун, надобе креститься, - уже который раз говорил ему Тихон. - Бакун, се прозвище мирское, поди, разбери, поганьско оно, али нет. Хрестианское имя должно быти у каждого православного. Твоя потяжба будет на стенах православных храмов, ан владыка не даст своего благословения. Господь спросит твоё имя на Суде своём, а ты скажешь, иже Бакуном тебя кличут?
- Крещёный аз, и имя во Христе у меня есть, вот токмо не помню его. Матушка отца называла перед кончиною своей, просила у него прощения. Помнится мне имя его Ананий. Почему-то вертится его имя у меня на уме, а вот своего имени не могу вспомнить.
- Погоди, погоди, - насторожился Тихон, - ты ранее токмо имя матушки своей называл, а теперь и отца вспомнил. Говоришь, Ананий? Ну-ка, Захар, вели кликнуть ко мне Ивана-изуграфа, пусть не поленится, разговор есть для него зело занятен. Иван, покашливая и кряхтя старчески, перевалил через высокий порог избы, походя перекрестился на образа.
- Мастерам залесским мои поклоны и пожелания здравия. Что за надобность такая к ночи ты, Тихон, меня вназвесть видеть захотел? Али, не дай Бог, что случилось?
- Слава Богу, ничего пока не случилось, но може и случится. Надобе тебе послушать Бакуна, коего ты когда-то со двора своего прогнал.
- Не прогонял аз его, а велел в другой раз придти, паки ты его к себе поманил, видно, в сём есть промысел Божий. Говори, Бакун, что ты поведать хочешь? Занятно зело мне послушать.
- Промысел Божий может оказаться в том, иже Бакун имена своих родителей вспомнил, - ответил за Бакуна Тихон.
- И ты, Тихон, меня тако попусту кликнул?
- Да ты погоди ворчать, старый. Твой сын где ноне, в обители? Как его имя?
- Ты что, Тихон, не пойму аз, пьян что ли? Ананием его крестили.
- Вот и у Бакуна отец Ананий.
- Ну и что с того?
- А то, что у твоего Анания жёнку как звали? Царствие ей небесное. Авдотья? Вот и у Бакуна мать Авдотья была.
- Погоди-ка, погоди-ка, ты хочешь сказать...
- Ну да! И лет ему ноне двадесять первое. Ты лучше сведи-ка Бакуна к Ананию. Кто, как не отец может опознать сына. Яко ведати, може Бакун окажется Степаном?
Бакун растерянно смотрел то на Тихона, то на Ивана, пытаясь понять, не шутят ли они. Но какие могут быть шутки в таком деле?! Ужель и вправду отца нашёл? И деда тоже! Сердце Бакуна, казалось, вот-вот вылетит из груди.
Но ожидание радости вдруг сменилось тревогой, переполохом. Дверь в избу резко с шумом распахнулась, и появившийся в ней дворовый слуга, крикнул испуганно:
- Град полыхает! Горим!
Все выбежали на двор и увидели всполохи огня и столбы дыма. Где-то возле детинца полыхали несколько дворов горожан. В воздухе потянуло гарью.
- Ветер в нашу сторону, почивать ночесь не придётся, надо пожитки спасать, - Тихон тревожно оглядывал двор, не зная, куда сперва ринуться, то ли скотину выпускать, то ли образа выносить.
- Девять лет прошло, как пожар уничтожил весь город. Только что отстроились, и вот тебе напасть! За что сия Божья кара? Снова горим! - Иван в отчаянье вертел головой, высматривая, нет ли пламени над его двором. В испуге он позабыл про Бакуна, пустившись бегом спасать свою семью.
На сей раз сгорело много дворов и четырнадцать церквей. Благо, ветер был не в сторону детинца, иначе полыхать бы и княжьему двору.
Скоро после кончины Святослава Всеволодовича обстановка на юге заставила владимирского князя отвлечься от своих здательских дел. Всеволод посылает одного за другим гонцов в разные земли: одни уезжают, другие приезжают, то ли с купеческими обозами, то ли сами по себе. Владимирский князь всегда ведает обо всём происходящем во всех землях Руси. Мудрости сей Всеволод научился в Царьграде, во дворце Комнина. Ни один византийский стратиг не обходился без хорошо разветвлённой сети осведомителей. Всеволод знал, чтобы владеть обстановкой и использовать обстоятельства в своих интересах, надо постоянно ведать раньше других, где, что происходит, кто чего замышляет. Всеволод никому из бояр не доверял ведать своими посыльными. На этой службе у князя были разные люди, не единожды проверенные: дружинники, монахи, купцы и, даже, калики перехожие. Каждый из посыльных получал от князя тайно от посторонних глаз гривны серебра и выполнял гласно волю князя, но при этом имея и скрытное поручение. Посыльные могли являться к князю беспрепятственно, минуя бояр, ведавших при князе разными делами. Для этого у посыльных были особые знаки, носимые, как и нательные крестики, на шее под сорочкой. Княжьи отроки знали об этих знаках и беспрепятственно пропускали к князю их владельцев. Многому научила Всеволода придворная жизнь в Царьграде. Теперь пригодилось.
Для других князей Всеволод был непроницаем в своих помыслах. Отличался он и своими привычками, манерой общения: приветлив, но себе на уме. Признав старшим, князья стали побаиваться идти поперёк его воли. Кое кто даже с надеждой смотрел на Всеволода, как на спасителя единства Руси.
Рюрик Ростиславич не замедлил занять киевский стол и тут же послал в Смоленск приглашение брату Давиду. По этому поводу устроили многодневное пиршество, не смотря на ворчание попов. По стародавнему обычаю киевский князь стал раздавать волости младшим князьям. Князю волынскому зятю Роману отдал лучшую волость с городами: Торческом, Треполем, Корсунью, Богуславом, Каневом.
На сей раз поведение Рюрика и Давида крепко задело самолюбие Всеволода, и он послал свату своё послание, выдержанное, как обычно, в спокойном тоне, но с жёсткой подоплёкой: 'Вы назвали меня старшим, теперь ты сел в Киеве, а мне не дал никакой части в Руськой земле, роздал другим, младшей братье. Ну если мне в ней нет чести, то как ты там себе хочешь: кому дал в ней честь, с тем её и стереги. Посмотрю, как ты с ними её удержишь, а мне не надобно'. Начало послания звучало так, словно могучего владимирского князя обидели. Но он как пардус на мягких лапах подкрадывается к жертве и, напрягшись, делает бросок - он требует себе именно города Поросья,* а в случае неповиновения грозил Рюрику войной. Вот она хватка владимирского князя, сначала обнимает мягкими подушечками хищных лап, потом выпускает когти. Воистину ромейские** замашки. Страшен Всеволод, лучше не перечить его воле. Сват в растерянности. Поросские грады уже отданы Роману, и крест целовал на том! Как же можно нарушить клятву? Но спокойный и грозный глас из Владимира Клязьменского означал удаление Рюрика с киевского стола. Позвал он с испугу зятя и митрополита Никифора. А те ему в один голос: 'Володимерский князь могуч, не ссорься со сватом'. Роман согласился отдать Поросье Всеволоду, сам же получил другую волость.
- Почто тебе порубежная со Степью волость, населённая чёрными клобуками? Почто затеваешь распрю? Сколько мы жили в мире и спокойствии, и снова всё будет нарушено. Почто тебе Поросье? - причитала княгиня Мария.
- Не твоя се печаль, Мария. Твоя забота должна быти о чреве своём, абы уродца мне не принести. Сына мне роди, добра молодца, - Всеволод бросил взгляд на раздувшийся живот княгини, ждавшей скорого разрешения от бремени. - Марьюшка, аз с тобою всегда обо всём советуюсь, ты мать моих детей, голубица гнезда Всеволодова, князя великого володимерского, но есть дела, кои токмо мне ведомы. Ну, добро, скажу тебе. Суть не в надобности мне поросских градов, а в том, что Рюрик мнит себя великим князем, аще и признал меня отца в место. Раздаёт волости без моей на то воли, забыл о крестоцеловании володимерскому князю. Надо поставить его на своё место. Се моя забота. А тебе, Марьюшка, незачем тревожиться, не беспокой себя, и береги плод наш. Которы из-за Поросья не будет. Паки надо одёрнуть Рюрика и Давида с Романом, зело необиновенны стали. Роман не убережёт те волости, ан токмо ищет извет* на своего тестя Святослава и не хочет жить с ним в любви. Ростислав, зять наш, вот достойный моего доверия князь, ему и отдам Торческ.
Вскоре после этого разговора с женой Всеволод был обрадован появлением на свет Божий ещё одного сына, названного в честь прадеда Владимиром, а поскольку рождение случилось в день святого Дмитрия, то и при крещении нарекли Дмитрием.
Порадовали Всеволода и южные князья своим послушанием. Он отдал Торческ своему зятю, сыну Рюрика - Ростиславу. В остальные города Поросья Всеволод послал своих посадников.
Не ожидал Роман такого унижения от Всеволода, узнав, что Торческ отдан сыну Рюрика. Не выдержал он и излил свою обиду владимирскому князю.
Всеволод с удовлетворённой улыбкой читал послание из Киева. Рюрик сообщал, что его зять Роман тайно сносится с черниговским князем, чтобы посадить Ярослава Всеволодовича в Киеве. 'Ты старший во Владимировом племени, тебе и думать о землях Руси', - писал Рюрик. 'Так-то лепше, - думал про себя Всеволод. - Пока вы уряжаетесь меж собою, аз буду крепить своё могущество и множить богатство и дружину'.
Рюрик послал своих бояр к Роману на Волынь. Они обвинили Романа от имени своего князя в заговоре и бросили под ноги крестные грамоты. Роман не ожидал такого. Надежды на черниговского Ярослава не было и, не на шутку испугавшись, Роман поспешил убраться к ляхам, к своей родной племяннице Елене, вдове недавно умершего короля Казимира Справедливого. Но Елена не смогла помочь дяде. Обстоятельства повсюду складывались против Романа, и он вынужден был вернуться с поклоном и покаянием к Рюрику, который великодушно простил зятя.
Но осторожный Рюрик лишь внешне был спокоен. Он знал, что при удобном случае его зять мог заключить союз с Ярославом. Рюрик стал требовать от Романа, Ярослава и всех Ольговичей, чтобы те целовали крест не искать стола киевского. И начались споры черниговских князей с киевским, вскоре переросшие в очередную усобицу, в которую были втянуты Смоленск и Витебск.
Всеволод внимательно наблюдал за событиями на юге. Теперь пришла пора одёрнуть Ярослава. Он пригрозил послать войско к Чернигову. Ярослав поспешил уверить владимирского князя в своей покорности, послав к Всеволоду игумена с грамотой.
'Настало время явить свою волю в полной мере, - размышлял Всеволод, видя, что усобицы могут далеко зайти. - Не повторилось бы того, что произошло недавно в Галиче. Посадники в городах Поросья - се пол дела. Паки нужно такое гнездовье на юге, где можно было бы держать наготове дружину немалую. В своё время у отца таким гнездовьем был Городец Остерский. Однако, уничтожен он почти совсем Изяславом Мстиславичем. Много сил потребуется для его восстановления. Придётся что-то отрывать от града Володимера, от Залесья, но это стоит того. Нешто Остерский Городец не отчина моя? Нешто се не часть Залесья, аще и далеко отсюда? Городец должен быть могучей крепостью володимерского князя. Недаром Изяслав называл его когда-то 'осиным гнездовьем', видя в его существовании постоянную для себя угрозу. Но не смог тогда отец защитить Городец. Теперь же мне надо потщиться и восстановить крепость'.
Всеволод после недолгих раздумий посылает своего тиуна Гюрю на градозданье в Городце.
Могущество владимирского князя становилось всё более ощутимо в землях Руси.
|