Жил-был себе Гориллообразный Ездок. Совершенно обычный, единственный в своём роде Гориллообразный Ездок. Такой же как и все и в то же время ни на кого не похожий. Заурядный и выдающийся, добрый и жестокий, умный и глупый. В общем, Гориллообразный Ездок. Почему так его звали? Да потому что я так его назвал. А назвал я его так, потому что он был весьма гориллообразен и часто куда-нибудь ездил. Кем же ещё ему при этом быть, как не Гориллообразным Ездоком? Росту он был среднего. Носу поломанного. Волосами чёрен. Глазами неопределён, скорее карь. Телосложения плотного, таланту огромного, если не сказать больше - безграничного. Чего он только ни умел. Прекрасно рисовал, талантливо писал, отлично придумывал, хорошо рассказывал. Но лучше всего, а главное больше всего, он, конечно, пил. Пил он так, что ни словом сказать, ни пером описать. Много, значит. В питии Гориллообразный Ездок обретал вдохновение, в этом воплощался его неординарный, не поддающийся пониманию талант.
Друзья у Гориллообразного Ездока подстать ему назывались "алконавтами". Для смеха и из пошлого стремления к оригинальности было придумано такое название. Он и они таким образом были Гориллообразным Ездоком и Алконавтами. Проводя немало времени вместе, они очень много пили.
Кто-то мог бы счесть их обычными "алкашами" и "гопниками". Но уж чего-чего, а обычности они были начисто лишены. Мне хотелось бы живописать небольшой эпизод из их насыщенной жизни, чтобы наглядно это показать.
Был обычный день, неумолимо предвещавший бурную и длительную пьянку. Гориллообразный Ездок оторвал глаза от дороги, по которой он шёл, и поднял их к небу, которое располагалось прямо над его головой. Задумался. Что там дальше? За всем этим звёздно-синеющим небосводом, за всеми воздушными сферами, за покровом звёзд. Что лежит за пределом материи? В его сознании возник образ чистого белого листа, разложенного перед абстрактным всемогущим творцом. Себя Гориллообразный Ездок также ощущал творцом. Так от одной мысли до другой протягивал нехитрую логическую цепочку. Вывел, что и сам он вполне мог бы с успехом быть этим самым могущественным творцом. Созидателем своей собственной окружающей его субъективно-объективной реальности. Это было самодовольно и эгоцентрично, но льстило его самолюбию. "Я" из пределов, ограниченных личностью и сознанием индивидуальности, вырастало до вселенски необъятных просторов. На этом выводе прервал свои размышления и взором вновь опустился к асфальту, приятно шуршащему под ногами. Он всегда шаркал. Вместо восклицательного знака, производимого всей ступнёй, ставил длинное многоточие одной только пяткой.
Гориллообразный Ездок огляделся, приценился к домам, пересчитал номера, отметил малозначимые достопримечательности. Вычислил, что скоро должен появиться парк. Небольшое, огороженное лесисто-травянное пространство. Там и была назначена встреча.
Настроение мерзко-подавленное в предвкушении чего-то отвратительно-увлекательного. Ужасно хотелось кому-нибудь набить морду. Но у прохожих вид был либо слишком безобидный, либо внушительный. Пока он не был достаточно пьян, чтобы плюнуть на первое и забыть о втором. Весь мир вызывал у него мысленную рвоту, ибо то был мир, ему не принадлежащий, мир, повинующийся каким-то своим бессмысленно-абсурдным законам. Гигантская трагедия его жизни заключалась в невозможности распространить свою власть дальше, чем на самого себя. Он бы мог стать неплохим тираном. Или плохим. Но время для этого уже было не то. Да и сам Гориллообразный Ездок был не тот. Именно поэтому он всегда старался заглушить мыслительный процесс алкоголем. Ибо все его раздумья оканчивались тяжёлыми, несовместимыми с жизнью выводами.
Сквозь самые обычные свои, почти житейские мысли о войне, хаосе, абсолютной власти и массовых репрессиях Гориллообразный Ездок различил приближающийся вид тупых морд. Морды эти относились к лицам его друзей. Алконавты явились практически в полном составе. Ёж - длинный, вытянутый вверх, словно желающий достать своим затылком чего-то. У него всегда в запасе была какая-нибудь однообразная историйка. Бацила - самое тупое звено в их компании. И это всё, что о нём можно сказать. Онегин способен был к сочинительству и некоторой оригинальности, хоть и учился в своё время в школе для умственно отсталых. Пекарь. В любой компании должен быть свой Пекарь. Маленький дурачок, которого при случае можно побить, на чей счёт можно выпить. Был такой Пекарь и у алконавтов. Князь - туговатый на одно ухо, неспешно соображающий, быстро выходящий из себя. Из всех он почему-то наиболее близок к Ездоку. Наверное, потому что жил по соседству.
Вволю перездоровавшись, пошли к скамейкам. Сели, естественно, ногами на сидение и задами на спинку. Иначе садиться было бы непрактично и негигиенично. Какое-то время обдумывали, куда пойти и что брать. Решили для начала выпить, а потом решать. Выпили, но так ни к чему логически не пришли. Направились в придворовый садик, где уже не раз до этого пивали, и где какой-то забулдыга, назвавшийся "спецназовцем" обещал избить их, если они хоть раз ещё появятся. Уровень всех возможных опасностей существенно понизился. Они уже были в градусе. Водку соединяли с пивом прямо тут же. Многие отметили, что в этот конкретный раз водка как-то удивительно легко идёт. Весь внутренний хаос, расставленный по полочкам, благополучно начинал исчезать. Исчезали обиды, амбиции, мечты и прочие чувства, свойственные неудавшимся художникам и разочаровавшимся творцам. Оставалась только адекватная обстоятельствам старая добрая злость. В таком его состоянии опасно становилось с ним сталкиваться. Отпор мог получиться непропорционально сильнее натиска. Периодически внимание, ещё способное к сосредоточению, привлекали к себе сине-серые фигуры ментов, которые тенями скользили по окрестностям.
В животе, как и в голове, благодаря выпитому становилось хорошо, уютно-тепло. Уверенность в себе росла соответственно опьянению. Глоток за глотком Гориллобразный Ездок всё более приближался к счастью и безмятежности. Горечь выпиваемого напитка ощущалась уже отдалённо, как бы постфактум. Заторможенный мозг понимал, что это водка и что она горчит, но уже после того, как та добиралась до самого желудочного дна. На подготовленную пивом почву.
Ненамеренно все повышали при разговоре голос. Каждый вовсю старался переспорить собутыльника-собеседника и в то же самое время с ним соглашался. Никакого чётко выраженного направления беседа не имела. Темы варьировались от политики до анекдотов.
Холод не чувствовался. По-осеннему грязноватые улицы, изгаженные урны для мусора, редкие прохожие отступали на второй план. Всё становилось ничем. И водки ещё была целая бутылка. Да и всегда можно было сходить за другой.
Чувства притуплялись, мысли замедлялись. Гориллообразный Ездок не замечал, что пьёт водку. Он вообще не замечал, что пьёт. Организм, минуя разум, принимал в себя и поглощал спиртное. Неожиданно для самого себя Ездок вдруг осознал, что держит в руках какую-то, неизвестно откуда в них оказавшуюся, бутылку. Понюхав и нескоро убедившись, что это водка, он сделал мощный глоток. Горячащий поток лавиной скатился по стенкам кишечника, чуть не вызвав по пути рвоту. Алконавты слабо понимали, что говорят. Даже долго вынашиваемые и с максимальной тщательностью сформулированные мысли под действием алкоголя тонули в мешанине звуков и запахов, не вызвав никакого отклика и понимания. Всё, что происходило дальше, разум воспринимал фрагментарно. Расплывчатые образы вылезали из тумана. Вот, туповатый друг с не менее тупым прозвищем Бацила разбил бутылку о асфальт. Другой друг, не уступающий этому в тупости, но почему-то с прозвищем, намекающим на некоторую одарённость, Онегин плёл какую-то ерунду. Гориллообразный Ездок с усиленным вниманием и сосредоточённостью, какие могут быть только у пьяного человека, слушал его. Поддакивал, вставлял замечания, чаще всего не имеющие ничего общего с темой разговора. Это были обычные хмельные беседы. Одутловатый Бацила о чём-то задумался, отчего его лицо приняло ещё более идиотское выражение. Он задумался ещё глубже и стал совсем уж похож на олигофрена, при чём не самого сообразительного олигофрена. Справедливости ради надо сказать, что сам Бацила такое впечатление только подтверждал, стоило ему открыть рот. Периодически из этого открытого рта вылетали слова, в основном, бессмысленные по содержанию и незатейливые по форме. Вернулся Князь. Оказывается, он куда-то уходил. Из общей мути перед Гориллообразным Ездоком выползало какое-то яркое пятно, принимающее путём концентрации вид бутылки портвейна, протягиваемой ему. Во всех застольях от всех напитков Князь неизменно приходил к портвейну. Однако Гориллообразный Ездок не доверял портвейну. Он его, конечно, пил, но с некоторым подозрением. Ибо по опыту знал обманчивую подлую силу этого напитка. Что заманивает своей лёгкостью, напоминая вино, доверчивого потребителя. А потом бьёт его по мозгам, совсем не по-винному, тупым жёстким опьянением. Противостоять портвейну можно только с помощью хорошей закуски, желательно с маслинами. Алконавты редко когда обладали не только хорошей, а хоть какой-нибудь закуской. Сомнительно, чтобы они знали и что такое маслины. В лучшем случае заедали сухариками "Емеля" или "Три корочки" (Прошу не принимать это как рекламу замечательного, вкусного, легкодоступного продукта, идеально подходящего к пиву). С сухариками обычно пили пиво, обычно "Балтику", обычно "тройку" (это уж точно не реклама, ибо хуже этого пива не найти). А, напившись, начинали бить Пекаря. Его жилистые упругие бока словно специально были заточены под их кулаки. Ёж же принимался за свои басни про то, как они с братом кого-то избили. Противников всегда было пять. Менялись интерьеры и обстоятельства. Например, вчера они били пятерых по выходе из клуба. А позавчера пятерых, которые в вагоне метро отпустили неосторожное замечание. От истории к истории Ёж с братом постоянно избивали каких-то пятерых. Что-то блеял и Пекарь. Его никто не слушал.
Выпив как следует, а потом выпив ещё, и "на дорожку", и "напосошок", и "просто так" Гориллообразный Ездок вдруг ни с того, ни с сего без всяких на то побудительных мотивов совершенно беспричинно решил отправиться домой. "Решил", конечно, может быть, слишком громко сказано. Он подумал о том, что неплохо было бы пойти домой. "Неплохо было бы пойти домой", - именно так он и подумал. После мысли пришла уверенность. После уверенности оформилось решение. После решения наступило действие. Гориллообразный Ездок просто встал (до этого он преимущественно лежал) и, сделав два неуверенных шага, направился к ближайшей станции метро. Ближе других оказалась "Пионерская". Уйдя, Гориллообразный Ездок оставил в полном недоумении Князя, Ежа в лёгком недоумении, Бацилу в некотором оцепенении и пекаря в собственной блевотине. Онегина никак оставить не удалось. Ибо и обнаружить его было проблематично. Скорее всего он смотался ещё на шестой бутылке. За подкреплением ли, домой ли. Неизвестно и неинтересно.
Водворив своё тело в тёплые встречные воздушные потоки, Гориллообразный Ездок с торжеством первооткрывателя дальних земель вошёл в метрополитен. Преодолев турникет с помощью удачно показанного проездного, протиснулся к эскалатору. Он спускался всё ниже и ниже в светлый шумный мир. Глаза его были полуприкрыты. Мозг предусмотрительно отключился. Отметим, что последнее время всё чаще обходился без него. Так проще. Идеи, понятия, образы да и сам инстинкт самосохранения ему заменял алкоголь. Этот развесёлый хмельной божок, заполнив его сущность, руководил всеми действиями. В данный момент Гориллообразный Ездок являл собой типичный образец сомнамбулы. Реагировал бессознательно.
Лысый мужчина, проезжавший на соседней линии вверх, вызвал его улыбку. А следующий за ним очкарик наоборот почему-то разозлил.
Ехать приходилось на остатках сознания. Как-то попал на "Василеостровскую", где ещё долгое время вспоминал, что там ему собственно могло понадобиться. Так и не вспомнив, опять забрался в вагон. Куда-то поехал.
Двери закрылись. Он внимательнейшим образом прочитал надпись "Не прислоняться", после чего по-телячьи уткнулся лбом в дверь. Сдержав позыв к рвоте, зевнул. Всю дорогу к следующей станции ему удалось сохранить своё положение неизменённым. Добился Гориллообразный Ездок этого тем, что закрепился в пространстве с помощью трёх произвольных опор, которыми были две ещё крепко державшихся ноги и не отягощённая изобилием мыслей голова. Ноги стояли на полу, голова упиралась в дверь. Руки для пущей предусмотрительности залезли в карманы. Состояние, в котором он пребывал, не поддаётся описанию. Это была не легендарная Нирвана, ни ещё более легендарная Паринирвана, ни даже заурядное самадхи. Нет. Несдерживаемое его сознание резвилось на бескрайних просторах бодуна, изредка возвращаясь обратно, к ногам его и в голову его. Вагоновожатый вещал что-то в динамик. Бабы на сидении слева о чём-то шумно шептались, очевидно, сплетничали. Информация обходила мозг стороной. В таком блаженном состоянии ему удалось доехать до "Площади Александра Невского", где под фанфары громогласной отрыжки разум Гориллообразного Ездока торжественно вернулся в тело. Конечно, он не стал от этого трезвее. Но определённо стал осмысленнее. После сакраментальных для него слов (ведь они принадлежали к чему-то родному, близкому к понятию "дом") "Следующая станция Елизаровская" Гориллообразный Ездок хорошенько проморгался, огляделся по сторонам, посмотрел налево, посмотрел направо, потом опять налево. Налеве он поразмышлял с полминуты, потом взглянул непосредственно вперёд себя. Отметил, что стоит вплотную к двери. С немалым усилием оторвал лоб и принял практически идеальное вертикальное положение. И словно озарённый какой-то сверх-идеей он извлёк руки из карманов, схватился одной из них за резиновую прокладку, идущую вдоль дверного стекла, другую положил на поручень. Вагон отправился в путь. На этот 1ёраз разум Гориллообразного Ездока и железнодорожный состав двигались в одном направлении. Где-то на "Елизаровской", а вернее уже дальше - ближе к "Ломоносовской", Гориллообразный Ездок понял, что вскоре ему надо будет выходить. Пришёл он к этой идее через несколько сменяющих друг друга логических выводов:
1. Состав не может бесконечно ехать в одном направлении. Для этого не проложено достаточно рельс, да и возможности нашей реальности не позволяют такого движения.
2. Следовательно, когда-нибудь предвидится конец пути в виде конечной станции.
3. Он никогда не жил возле конечной станции. Насчёт этого его уверенность была безгранична.
4. Ни "Елизаровская", ни следующая после неё "Ломоносовская" никогда не были конечными станциями, а если и были когда-то, то очень давно, еще до его рождения.
5. От каждой из этих двух станций до конца, а им, сразу скажем, оказывалось "Рыбацкое", оставалось ещё четыре, пять станций, смотря от какой считать.
6. Значит, в скором будущем ему предстояло покинуть вагон. Может быть, даже на ближайшей станции.
Гориллообразный Ездок заключил свои выводы как раз на "Ломоносовской", куда ему собственно и следовало прибыть, но к чему он ещё логически не пришёл. Увидев яркий свет, он смело шагнул в него. Свет принял его немилостиво. Бил в глаза, шумел в уши.
Вид склонившегося Ломоносова натолкнул на размышления. "Странно. Ломоносов? В наше время? Таких размеров? Да ещё из латуни". Но, не став утруждать свой ум разгадкой этих парадоксов, направился к выходу. Любезный сотрудник милиции после того, как проверил содержимое его карманов на предмет наличия в них денег или хотя бы запрещённых веществ, дав прощальный пинок, помог ему выбраться на свежий воздух.
Здесь на открытом пространстве Гориллообразного Ездока посетило откровение, что в мире определённо есть Гориллообразие, и что он - Ездок его. Отметил он столь великую идею бутылкой "тройки", купленной тут же, в доживающем свой век ларьке. На каком бы то ни было общественном транспорте принципиально решил не ехать. Ведь проезд стоил целую бутылку, которую он сейчас и пил. Всей оставшейся мелочи едва бы хватило на билет. Не поехав, сел на скамейку и принялся пить. Сначала небольшими осторожными глотками, словно распробывая, ловя вкус. Выпитой половины поллитра ему показалось мало. Гориллообразный Ездок сделал вдох, затем выдох и в каких-то два, три глотка докончил остальное. После чего ещё с минуту почмокивал и отплёвывался, борясь с горьчащим послевкусием. Пробуждённое пивом, сознание возвращалось к нему. Мысли заполняли извилины, приводили в движение нейроны.
Гориллообразный Ездок позволил унести себя хороводу мыслей, вертевшихся в основном вокруг женщин и их задов, водки и её цены, а также колёс, проезжавших мимо автомобилей, которые нет-нет да побрызгивали на него грязью. На дворе, на улице, во всём районе и, может быть, даже городе стояла обычная петербургская погода. Было слякотно и грязно. От чего чистые когда-то штаны Ездока обрели некоторую пятнистость от голени и выше до колена. Возможная прохлада в теле, ещё малозависящем от мозга, не ощущалась. Обдумывая своё теперешнее положение и ковыряя в носу, он убил четверть часа. Ещё пятнадцать минут добил простым сидением на месте. Таким, в чём-то бесхитростным, в чём-то гениальным, образом было благополучно уничтожено полчаса времени или тридцать минут, или тысяча восемьсот секунд, или восемнадцать тысяч десятых долей секунды. Сколько мгновений погибло, даже не берёмся предположить. Гориллообразный Ездок ухмылялся. Он не думал об этих тонкостях. У него и без того хватало дел. Точнее, делать ему было нечего. Потому он бездельничал с полной отдачей и затратой всех душевных и физических сил.
Мимо в неизвестность Фрунзенского района проплывали жёлтые 114-е и синие 29-е. Подходили, останавливались, манили открытыми дверьми и уходили полупустыми, словно обидевшись. Один 56-й аж две минуты ждал, пока в него заберутся. Проезжали и пёстрые от рекламы экарусы и газели. Ещё более недоступные. Они все были "к" и, следовательно, ему, в данный момент финансово несостоятельному, не соответствовали. А ехать тем не менее надо было.
Время шло. Оно не могло не идти. Оно всегда уходит, никак не может остаться, подождать, пока ты его догонишь, постоянно торопится куда-то, спешит. А куда и само, наверное, не знает. Гориллообразный Ездок собрал все оставшиеся думы в жалкий сморщенный комочек осознания и пришёл к выводу, что он никуда не поедет, если его не повезут. Надо было срочно, может быть, даже сейчас, может быть, даже в данное конкретное мгновение, пока он всё это обдумывал, озаботиться обзаведением собственного средства передвижения, которым, общеизвестно и Гориллообразный Ездок тоже это знал, может послужить общественный транспорт. Но возникала дилемма. Ехать надо. Возят за деньги. А денег нет. Деньги! Уже который раз они становились на пути Ездока. Их постоянно либо предательски не хватало, либо не было вовсе.
Из всего этого, имеется ввиду - из дилеммы, был один выход. Гориллообразный Ездок мог, воспользовавшись своим умением, развитым в бесчисленных поездках, превратиться в маленькое серенькое животное с длинными ушами, отличающееся быстротой реакций. Перевоплотиться надлежало в зайца. Серым и незаметным он запрыгнул в автобус, носящий на себе номер 140-го. Это был один из тех 140-х, что после путепровода поворачивают направо, а не делают ненужного крюка налево.
Гориллообразный Ездок, притворившись зайцем, ехал в автобусе, из всех сил надеясь, что бы тот не стал для него капканом. Своей метаморфозы он достиг тем, что встал у окна поближе к двери. Сделался как можно неприметнее: уставился на улицу, но не безучастно, это типичная ошибка новичков, а нарочито заинтересованно, словно вид снаружи зазывал неземными блаженствами. Затем вжал голову в плечи, насколько позволяли плечи. Таким образом смог преодолеть Ивановскую. И тут словно небо над его головой разверзлось и исторгло из себя огромную космогоническую попу, которая своим всевидящим оком воззрилась на него. Примерно такой же эффект произвела на Гориллообразного Ездока скромная тщедушная фигурка контролёра Зябликова.
Зябликов имел приземлённый недалёкий ум, очень любил мелочи. Мгновенно замечал их, оценивал и запоминал. Даже посреди самых громких событий он цепко выхватывал из общего фона незначительные детали. Эти качества позволяли ему уже пятый год успешно нести службу по выявлению злостных неплательщиков за проезд. Он зорко оберегал свой родной муниципальный транспорт от типов, подобных Гориллообразному Ездоку. И надо же было им обоим встретиться на одном отрезке времени и пространства, в одном автобусе. Как бы ни увлекала его картина за окном, Гориллообразный Ездок всё-таки отметил краем глаза красную повязку с грозной обрывающейся надписью "Контро..." (окончание слова исчезало где-то за поворотом руки). Гориллообразный Ездок, как заяц, очень хорошо понимал, что это и по его душу. Он усилил маскировку. Голова настолько вжалась в туловище, что подбородок уже почти начинал касаться ключицы. В окно уставился так сосредоточенно, будто глаза его были невидимыми нитями, привязаны к стеклу и оторвать их от него не было никакой возможности. Выражаясь несколько декадентски, Гориллообразный Ездок настолько сливался в экстазе передвижения с остальными пассажирами, что практически растворялся на их фоне. Однако въедливый и всматривающийся Зябликов, не оценив произведённых метаморфоз, выделил его и подошёл именно к нему с тривиально-шокирующим вопросом-предложением "проезд оплатите". На 1/3 это была просьба одного человеческого существа к другому. На 2/3 это было требование, продиктованное соображениями государственной необходимости. Не первый раз и даже не первый год Гориллообразный Ездок ездил в качестве зайца. План поведения был готов. Первый шаг заключался в том, чтобы не заметить контролёра и всеми силами дать понять тому, что его не замечают. Для этой цели он использовал обыкновенный, но немного вымученный, что неудивительно в этих условиях, зевок. Зябликов в свою очередь не обратил особого внимания на зевок. По-видимому, у контроллёра был свой план на такие случаи, которым, он, похоже, и пользовался. Он повторил своё "проезд оплатите". В этот раз тут было добрых 3/3 требования. Вся мощь Системы стояла за его спиной. Гориллообразный Ездок чуть не растерялся, но вовремя нашёлся и, собравшись с силами, опять не заметил контролёра и его слов соответственно тоже. Зябликов не сдался. Уверенной рукой, чем бюрократическую лапу, более напоминавшей печально известную каменную длань командора, схватил Ездока за плечо и с силой, впрочем, довольно средней потряс его. После чего снова повторил свою коронную фразу. Гориллообразный Ездок вынужден был повернуться. Сердце его преисполнилось искренным и пламенным желанием заплатить за билет. Но сделать этого он не мог по нескольким причинам. Одной и, пожалуй, самой веской из которых было отсутствие каких бы то ни было денег.
Зябликова тоже постигли определённые метаморфозы. Он выпучил глаза, от чего стал похож на огромную улитку с красной повязкой "Контро...". Гориллобразному Ездоку было чем на это ответить. Он нахмурил брови, выпятил нижнюю челюсть, надул грудь и от того стал вылитой гориллой или, если угодно, Ездообразной Гориллой. Контролёру эта гримаса сильно не понравилась или ему не понравилось, что его игнорируют, или что не оплачивают проезд, или всё это вместе. Надув щёки и активно работая языком, извергнул ругательство в адрес Ездока. Назвав того не зайцем, не гориллой, даже не ездоком, а козлом. Хоть Гориллообразный Ездок никоим образом, даже самым отвратительным, не походил на это животное. Он хотел ответить. Нашёл для этого подходящее и достаточно обидное слово. Но слово это так произнесено и не было. Оно упало в глубины его мозга, тяжёлым грузом давя на память. Не придумав ничего лучше, Гориллообразный Ездок выпучил глаза. И превратился из хмурой гориллы в удивлённую сову. "Оплатите проезд", - вновь потребовал контролёр, поменяв на этот раз местами два слова. Гориллообразный Ездок, исчерпав арсенал, запел старинную, излюбленную всеми зайцами, песню про "только одну остановку" (а ему как раз одну остановку и оставалось проехать) и "я на следующей выйду" (ведь ему в самом деле на ней и надо было сойти). Зябликов, очевидно, уже слышавший эту песню и знавший, по-видимому, её слова наизусть, не стал дослушивать. Он перевёл свой вопрос в метафизическую плоскость и спросил, есть ли вообще у Ездока деньги в принципе и в наличии. На что наш гориллообразный друг смог ответить лишь скорбным пожатием низко опущенных плеч. Зябликов нажал заветную кнопку. Торжественно и с позором Гориллообразный Ездок был изгнан из автобуса. Высаженный и униженный он чувствовал себя одиноким и заброшенным и, что самое страшное, никуда не едущим. Он осмотрелся. Всё пустующее пространство вокруг было заставлено домами и перепахано улицами. Направо размещалась Гамбургская площадь, от которой отходила Софийская и Южное шоссе. Гориллообразный Ездок постоял, позевал, почесал могучую, богатую волосами голову, пошевелил её мозгами и, недолго думая, двинулся к пешеходному переходу. Переход послушно доставил его не только на другую сторону, но и к полному неслыханных чудес и несказанных удовольствий в виде алкогольных напитков ларьку. О том, что денег нет, в данный момент как-то не думалось. Как только нога его ступила на первую белеющую посреди чёрного потрескавшегося, лишь недавно положенного, асфальта, началась другая история. А эта закончилась.
Гориллобразный Ездок закончил свой путь в узкосмысловом значении на отдельно взятом отрезке пространства от одной точки до другой, шире его дорога пролегала по неведомым далям и невиданным высотам.