В чем-то, побудительным мотивом к тому, чтобы я сподобился купить билеты именно на этот оперный спектакль, послужил недавний просмотр мною гениального Собачьего сердца Евгения Бортко, где не менее гениальный Евстигнеев в роли профессора Преображенского после окончания операции над мозжечком Шарикова, говорит доктору Борменталю, - Мда...Поеду ка лучше в оперу.Сегодня дают "Аиду".Помните,там ария такая ла-ла-ла-ла....Ко второму акту поеду....
Вот и я подумал, после всех тех виртуальных операций над моим мозжечком и над мозжечками моих соотечественников, что творят господа кудрин-пудрины, поеду-ка я лучше в оперу.
Забегая вперед, скажу, что в этот раз мною был поставлен абсолютный рекорд усидчивости на Аиде, я досидел до конца третьего акта, где глупого Радамеса арестовали стражи верховного жреца Рамфиса. А до этого, было пять попыток, если не брать в счет то лагерно-обязательное посещение оперы, когда в шестом классе в Кировский меня водила мама, и когда улизнуть до окончания четвертого акта не было никакой возможности.
Ну, чтобы читающие эти заметки не подумали про меня, де какой я идиот-мазохист, что пять раз хожу на нелюбимое зрелище, да еще и плачу при этом четыре тысячи рублей за два места в ближнем партере, поспешу заверить, что театр, особенно Маринку, я очень люблю. Просто высидеть четырехчасового Дона Карлоса или пятичасовое Золото Рейна воскрешенного Гергиевым Вагнера, мне по моей овно-холерической подвижности и склонности к быстрой перемене ощущений, невыносимо трудно. Поэтому, в деле оперного меломанства я склонен придерживаться лучших традиций русской интеллигенции, и ходить в оперу именно к любимым вкусным местам, а в Аиде? по-моему - они все в первом и во втором актах, особенно во втором.
Но довольно о нюансах меломанической вкусовщины!
Хочу теперь поделиться мыслями, что навеяли мне не сладкие сопрано Аиды и тенор Радамеса, но драматургия либретто Гисланцони и Мариетта, что придумали замечательный сюжет этой любовно-шпионской исторической драмы, где все иные выдумщики, вроде Радзинского - просто отдыхают и курят бамбук.
И вот, в который уже раз следя за событиями на сцене театра, с изумлением гляжу я, как видного военачальника - победителя войск эфиопского царя Амонасро (все время путаю его с названием экзотических фруктов Авокадо), гордого и мужественного Радамеса в пять минут развели на предательство. Что же это за психологическая неустойчивость такая у египетских генералов водилась? Ему - победителю Эфиопов, предлагают египетский трон и прелести юной дочки фараона, впридачу, а он (уже согласившись на царствование и брак с Амнерис), во время короткого свидания на берегу Нила с негритянской служанкой царевны - решает вдруг бежать в пустыню с рабыней, где (дословно) - "степь станет нам брачной постелью"...
Это от славы и власти генерала-победителя и зятя фараона - бежать в пустыню с чернокожей рабыней, обесчестив себя предательством, потому как перед побегом, Радамес еще и выдал Аиде маршрут следования карательной экспедиции своих войск в Эфиопию, а папаша Аиды - царь Амонасро (путаю с Авокадо), тут же сидел в кустах и все записывал...
Вот она сила искусства!
Все неправда, а народ ходит и смотрит (вернее, слушает, потому как это Джузеппе Верди и как говорил профессор Преображенский, это - "па-па-па-па-па"...)
Моя юная спутница, что нынче сопровождала меня в оперу, уже в обратном такси домой, сказала про Радамеса и про весь сюжет либретто, - вот лажа, ему все царство, цареву дочку и командование над войсками давали, а он бежать с этой дуррой... Неразумно. Женился бы на Амнерис, а если бы хотел спать с Аидой, снял бы для нее квартиру в спальном районе Мемфиса, да и ездил бы к ней по средам и пятницам...
И я думаю, что неразумно.
Надо было Аиде квартирку на окраине Мемфиса снять, а папаше её - Авокадо этому - магазин фрукты-овощи в Фивах подарить, чтобы не скучал.
Ну, а если серьезно, то взяли тут меня опасения, что если Гисланцони с Мариеттом правду написали и психологически неустойчивые (слабые на передок) руководители в истории мира имели и имеют место быть, то тогда правы были кадровики ЦК КПСС в том, что ставили в Политбюро только старцев (у которых уже всё скурили).