Лебедев Andrew : другие произведения.

Неравный брак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    современный роман для взрослых

  Роман
  
   Я такие ей песни заказывал!
   А в конце заказал - "Журавли"
  
   Вл. Высоцкий
  
  
  
  1.
  
  - Тебе никогда не хотелось убить свою девушку?
  - Убить мою девушку? Но зачем?
  - Затем, чтобы не досталась другому.
  
  Они только что покончили с трапезой и теперь, перейдя в парадный кабинет, служивший хозяину еще и курительной, наслаждались сигарами и ликером.
  Тяжелые бордовые - в цвет с ореховой мебелью кабинета портьеры, были по-дневному отдернуты, и сквозь легкую дымку газовой занавеси из глубины кабинета была видна река Тёма - ее живописный изгиб с перекатом, и островком на середине Марьиного плёса.
  
  - Прям хоть Левитаном сам становись и картины для Третьяковки пиши, - сказал Баринов, - виды у тебя здесь, не хуже чем в Поленово на Оке...
  - Ты уклоняешься от ответа на вопрос, - сухо заметил Вениамин Борисович.
  - Убить девушку, чтобы не досталась другому? - переспросил Баринов.
  Он улыбнулся, и задержав дыхание, залюбовался гармонией тонов - темно-коричневая сигара и облачко седого дыма - это так личит понимающему стиль Вениамину Борисовичу, этаким графом Калиостро сидящему теперь подле камина. Стильным он был в своей университетской юности, каким его помнил Баринов - тогда весь в линялой джинсне - у себя в своей комнате в общежитии на Войковской, на фоне плакатов Блэк Саббат и Роллинг Стоунз - с длинными до плеч волосами цвета пшеницы. И теперь, через тридцать пять лет - Веня все такой же стильный, только теперь уже на фоне дорогого малахитового камина и картин кисти Камилла Коро... И все в тон... тогда - в голубой дымке далекой беспечной юности это были цвета нежного выцвевшего по дениму индиго, а теперь в гамме Вениамина Борисовича появилась иная цена. Не глянцевые бумажные плакатики с заджинсованными музыкантами по голым стенам студенческого общежития - но подлинные холсты европейских мастеров в дорогих рамах по шпалере собственного дворца. И тона поменялись из светло - голубых - в темно-коричневые. Ореховый гарнитур, Камилль Коро и Добиньи с их глубокими темными красками французских лесных пейзажей, коричневый бархат халата с шелковыми отворотами...
  
  Баринов любил бывать здесь - во вновь отремонтированном дворце князей Бердских. В этом покойном течении времени, что дает послеобеденная сиеста, когда никуда не надо торопиться, и когда на обдумывание верного ответа, тебе никто не ставит шахматных часов с падающим красным флажком - Баринову здесь хорошо думалось.
  
  - Убить свою девушку, чтобы не досталась другому? - переспросил он еще раз, с изумлением ребенка разглядывая облачко серебристого сигарного дыма.
  
  - Именно так, - из своего придвинутого к камину кресла кивнул Вениамин Борисович, - убить, чтобы не переживать мук ревности.
  
  - Как царь Ирод поступил со своей юной красавицей женой? - ухмыльнулся Баринов.
  
  - Да, - снова кивнул Вениамин Борисович, - как пятидесятилетний Ирод поступил со своей двадцатипятилетней Мариам.
  
  - Веня, но ты же умней его и старше, - хмыкнул Баринов, выпустив новое облачко, - ему было пятьдесят, а тебе то теперь ведь скоро шестьдесят пять, он же пацан для тебя, ты же умней!
  
  - Ну и что? - пожал плечами Вениамин Борисович, - чем старше становишься, чем разница в возрасте с твоей возлюбленной становится больше, тем сильнее ревность, и тем сильнее желание убить.
  
  - А мне кажется, если любишь и если имеешь страсть, а девушка тебе на эту страсть не отвечает взаимностью, то отпустить ее надо и радоваться ее счастью, если такое у нее случится.
  
  - Я не верю тебе, - сказал Вениамин Борисович, - ты неправду говоришь.
  - Почему неправду? - удивился Баринов. Он пригубил крепкий ликер и снова пыхнул своей горьковатой сигарой.
  
  - Потому что правда в том, что здоровый самец - единоличный собственник по натуре, - отозвался Вениамин Борисович.
  Хозяина уже не увлекала гармония совкусия сигарного дыма с крепким и сладким алкоголем, глаза его горели и лицо его было напряжено, - и не верю я тебе, Баринов, что ты искренне так щедр душой, что ты искренне способен на этакое расточительное великодушие, когда дело коснется твоего живого, твоей ревности, твоей страсти.
  
  - Литература всегда сочувствовала людям, жившим страстями, все эти сентенции - типа лучше один раз напиться живой крови, чем жить на коленях...
  
  - Хоть эта цитата и не об этом, но - Да, литература была на стороне лириков, держала сторону эмоционального, потому как искусство вообще питается от эмоций, а не от идей. Пробовали строить шедевры от ума, да не получалось.
  
  - Понты... Убить? Зачем? Убить или уехать - это так радикально. Это так по-русски. Это враз решает все проблемы. Убить - и убивая, крикнуть истошно - так не доставайся же ты никому! Это ли не эталон пошлости? Точно так же, как и уехать. Уехать и посылать оттуда открытки с видами и себя на фоне этих видов, де вот где я теперь, а вы? Все там же гниете? Знаешь, ведь отъезд - это обычный поступок честолюбивого слабака, снедаемого комплексами провинциала. Вы все еще в Москве, а я то уже - в Лос-Анжелесе! теперь! Это радикальное решение провинциальной недостаточности.
  
  - Недобрый ты, Баринов.
  - Нет, это ты недобрый. Ишь, удумал, убить!
  
  
  - А бывает вторая волна?
  - Нью вэйв?
  - Один хрен мне как-то говорил, что во второй раз не склеивается.
  - А я тебе скажу, что сильное - навсегда в сердце остается.
  
  ......................................................................
  
  
  
  Дом после пожара потихоньку-потихоньку восставал.
  А значит, жил...
  Вениамин Борисович многое здесь заново переделывал.
   И спасибо пожару, а то бы и не решился на перестройку тех мест, что, что не задались при первоначальной реконструкции усадьбы князей Бецких, что были новому хозяину не особенно по душе.
  
  Теперь уже и у Вениамина Борисовича была своя история владения домом, свои метки и свои вехи, связанные с какими-то дорогими или наоборот, неприятными воспоминаниями. И конечно же, во многом, если не во всем, метки и вехи эти были связаны с памятью о Мэри, о ее недолгом пребывании в комнатах и залах этого "большого дома отдыха советских ученых, для одного ученого", как в шутку называл свой дворец сам Вениамин Борисович.
  
  Прежде всего - послать всех этих архитекторов в одно то самое место, которого они - эти жулики и вымогатели заслуживают, - решил Вениамин Борисович, приступая к реконструкции. Особенно сильно пострадал от пожара - второй жилой этаж, где были расположены библиотека, большой парадный и малый кабинеты хозяина, три гостиных - голубая, мраморная и малахитовая, а также спальная и гостевые... Первый этаж, где у него были парадная столовая, оранжерея, большой банкетный зал, а также зимний сад и бассейн, пострадал в меньшей степени - в основном потолки, лепка и стены с гобеленами, когда пожарники налили в окна полыхавшего второго этажа не менее пятнадцати тонн воды... Вздыбило местами и ценнейший паркет в банкетном зале - паркет, который делали мастера-паркетчики из Питерского Эрмитажа - как инкрустацию собирали его из десяти разных экзотических пород древесины. Вениамин Борисович так гордился этим паркетом, так мечтал, что когда-нибудь станцует на нем классическое танго... Со своей Мэри. На ней будет длинное с разрезом бальное платье. У ней будет голая спина и непременно - роза в зубах... Теперь, ставший на дыбы - рассохшийся от водопада паркет, представлял собою жалкое зрелище.
   Цокольный же этаж, или "бэйсмент", как Вениамин Борисович называл его на английский манер - практически совсем не пострадал от пожара, если не считать нескольких пропаж - двух или трех десятков бутылок редких вин, украденных пожарниками и милиционерами в суете стихийного бедствия, да двух или трех наборов инструментов и канистр из гаража раритетных автомобилей. А так - гараж и винный погреб, а вместе с ними и сауна с прачечной, и масса всяких иных подсобок - остались в цельности - в них даже вода практически не пролилась.
  В общем, гнать этих шарлатанов-архитекторов, гнать их к одной известной матери!
  Вениамин Борисович теперь сам знал, что ему надо и сам мог руководить рабочими и мастерами.
  - Здесь дубовыми панелями стены пустите до самого потолка, а в бывшей голубой гостиной, искусственным мрамором пустим, - давал он распоряжения новому прорабу, - гипсовую лепнину на плафоны в Москве в мастерских на Маросейке готовую купите, и лепнину краской как под сусальную позолоту можно пустить, и дешево и выглядеть будет, как в Царскосельском Екатерининском!
  Ученый муж - профессор, Вениамин Борисович быстро нахватался архитекторских премудростей и теперь в случае чего - сам мог подработать где-нибудь в качестве специалиста по интерьерам.
  Но больше всего его заботила спальная.
  Та самая.
  .....................................................................
  Держать воспоминания в себе?
  Не всякий на это способен..
  Всякому нужен исповедник.
  Редкий человек может обойтись без духовника, без мягкого теплого плеча.
  Ведь в самОм процессе сладкого секретничания заложена радость повторного переживания, усиленного одобрительными сочувствиями друга.
  У маленькой девочки таким плечом может быть мать или няня. У четырнадцатилетнего подростка и юноши семнадцати лет - это друг-одноклассник... В нежных летах - нет проблем с исповеданием сокровенного.
  Только в преклонных годах вдруг обнаруживаешь, что далеко не всеми переживаниями можно поделиться. И с матерью или даже с другом, чтобы не обидеть их чувств.
  
  Вениамин Борисович знал, что с Бариновым можно и не разжевывая, что Баринов все схватывает с полу-слова.
  
  - Ну? - спросил Баринов.
  - Видишь ли, друг мой ситный, - пожевав в нерешительности губами, начал все же Вениамин Борисович, - видишь ли, ждешь сочувствия, а вызываешь в собеседнике ревность и осуждение, а иногда и того хуже - зависть.
  - Вот-вот, - кивнул Баринов.
  
  Оба замолчали, отлично понимая о чем идет речь.
  
  Да, с кем поделишься таким вот сокровенным, как прелесть той ночи с Мэри?
  Со священником?
  Так тот, если он нормален - обязан застыдить тебя, предать анафеме, епитимью наложить - по сто поклонов Богородице каждое утро и каждый вечер... Свят-Свят-Свят!
  С мамой?
  А разве можно маме про такое?
  Мама вздохнет и скажет, - бесстыдник ты, Веня... Сколько лет то тебе, а?
  Другу?
  
  Другу...Ха-ха - другу!
  
  Если хочешь потерять его - то пожалуйста!
  
  Это только в школе и в университете друг твой был твоим отражением, твоим духовным близнецом.
  А теперь годы прошли и вы с ним совершенно разные.
  Ты - холостяк и старый плейбой.
  А друг твой - женатик и подкоблучник.
  Хочешь в нем неприятные чувства разбудить - так расскажи ему про себя и про Мэри.
  Будешь слюньку подсасывая вспоминать, как целовал юные трепетные грудки своей Мэри. А вместо сочувственного блеска в глазах старого друга, увидишь там - осуждение... И хорошо, если только осуждение, а то ведь и зависть, а то ведь и ревность!
  
  Держать воспоминания в себе очень трудно.
  Поэтому, легче, наверное, простодушно вылить их совершенно чужому человеку.
  Сесть в купе поезда и рассказать первому встречному попутчику, даже не узнав имени попутчика этого. Или пойти в кабак. Сесть к кому-либо за столик, угостить водочкой. Да и излить.
  Попутчик в купе, если и приревнует, если и позавидует, да и черт то с ним!
  Или собутыльник в кабаке - в худшем случае разве что по морде даст.
  А вот друг...
  Его дружбой, его добрыми чувствами дорожить надо.
  И не провоцировать в нем ревность, зависть и осуждение.
  Так что - держи свою юную любовницу Мэри при себе и не делись ею ни с кем! Даже воспоминаниями...
  
  
  - Вот-вот, - кивнул Вениамин Борисович.
  
  Они оба уже почти задремали.
  Сытный обед...
  Телячьи котлетки, лосось припущенный под соусом "беж-данон", фруктовый мусс.
  Бутылочка "Бордо" хорошего солнечного года...
  
  - Ну и где теперь эта твоя Мэри? - почти сквозь сон спросил Баринов.
  
   ..............................................................
  
  
  А Мэри ехала...
  Мэри ехала в обычном купе на четверых пассажиров.
  ................................................................
  
  Она стала с ним совершенно искренней.
  Но от этой ее искренности Володе стало не легко и весело, как бывает, когда флирт поступательно идет и развивается по своим правилам и уже близится первая заветная веха любовного пути - первый поцелуй, первое интимное "ты". Но от этой ее искренности Володе стало грустно, потому как он понял, что это раздевание прелестной визави - не было романтическим приоткрыванием ее нежного и манящего, дабы привлечь, завлечь желанного любовника, но было деловитым, лишенным какой-либо эротики разоблачением, как обнажаются перед осмотром врача или перед операцией хирурга.
  Саморазоблачающая, выворачивающаяся искренность - это совсем не то, что робкая доверительность, что сродни некоему заигрыванию...
  Да, именно заигрыванию.
  А заигрываясь, женщины порою совершают такие ошибки, когда рассказав нечто такое - сокровенно табуированное, они теряют потом возможность заполучить.
  Заполучить того мужчину, которого рассчитывали заинтриговать, заинтересовать, кэпчуировать романтической притягательностью, ореолом трагически-особенной, как им казалось, судьбы своей, в неверном расчете на то, что очарованный слушатель пленится неординарностью исповедальницы и полюбит. Полюбит ее за оригинальность ее греха.
  Но неожиданное и неординарное имеет свои пределы восприятия.
  Это только у Галича в песне пелось: - "а любителю, чем побитие - самый смак ему, что не новенький". А на самом деле, редкий мужчина не отшатнется от женщины, если та поведает ему какой-нибудь уж больно крепкий секрет из ее интимной жизни, будь то к примеру, сожительство в детстве с отчимом или групповой секс с друзьями мужа, к которому принуждал бывший супруг...
  Женщина рассчитывала заинтересовать, а получила обратный - отталкивающий слушателя результат.
  Это, наверное происходит оттого, что женщины уж слишком буквально воспринимают сентенцию, - де, мужчина ценен своим будущим, а женщина ценна своим прошлым.
  А в общем, женщины просто заигрываются, играя и теряя связь, становятся неадекватны ситуации.
  Так было и с Мэри.
  Зря она рассказала Володе про своего старика?
  Зачем она рассказала про Вениамина Борисовича?
  Кто ее тянул за язык?
  
  
  И закуривая очередную сигарету.
  И продолжая это чрезмерно затянувшееся молчание, которое стало уже не просто тягостным, но каким то непомерно- невыносимым, Володя понял, что флирта больше не будет, что искренней может стать только та женщина, которая больше не рассматривает тебя, как жениха.
  Ведь перед мамой и перед сестрой, перед ними - ей можно не рисоваться.
  Перед ними можно раздеться и рассказать все-про-все... Но перед мужчиной. Не перед доктором и не перед священником, но перед молодым мужчиной, который еще час назад был готов флиртовать, перед ним, разве можно? И когда женщина не боится явиться без душевной косметики, без душевного мэйкапа, значит, ты ей уже не жених.
  Саморазоблачающая искренность здесь - это признак определенного равнодушия.
  Равнодушия, когда тебя уже не полагают тем мужчиной, с которым еще час назад по твоим расчетам она собиралась закрутить на всю катушку. И искренность это уже не признак того, что тебе готовы отдаться... Раздевание было, отнюдь не для того, чтобы ты вожделел, душевное заголение было не для того, чтобы ты тянул ручонки, простирал их к заветному...
  Это как на войне. Если военные снимают маскировку - значит они уже не боятся противника, значит, они уже вышли из игры.
  И на рыбалке - если ловцы форели снимают с крючка наживку - значит они уже не рассчитывают кого-либо поймать...А маскировка и наживка - интрига, ужимки флиртующей женщины, все это не укладывается вместе с искренностью.
  Потому как искренность - это еще и верный признак равнодушия. То есть - не принятия тебя как любовника. Как партнера в сексуальной игре, где цель влюбить в себя.
  Вот и она - Мэри - Она была с ним искренна, как бывают искренни разве что с лечащим доктором. Но не с кандидатом в любовники.
  
  И ему - в психологический равновес, этаким бартером, захотелось вдруг тоже выложить ей - по полной программе. Про себя. Про свое прошлое.
  Однако, в отличие от нее, он осознавал всю глупость этого порыва.
  Да и потом, если не выдумывать, то не было в его жизни такого - же. Равноценного ее лихим приключениям.
  
  Ах...
  
  Женщина порою не дает себе отчета в том, что рассказывая что-то из своего потаенного, она обрезает провода дальнейшей духовной коммуникации.
  Искренняя, как эстонский полицейский.
  И глупая, как наш российский.
  
  
  
  
  ................................
  
  
  Они ехали из Иркутска в Москву.
  Поезд должен был прибыть на Ярославский вокзала во второй половине дня.
  
  Редкий человек умеет слушать.
  Чаще, знакомясь, люди начинают хвастаться.
  А вот я...
  А вот у меня...
  Визави в зависимости от настроения, либо подхватывает и тоже, торопливо подсасывая слюньку начинает перебивать хвастуна, де и я вот, и вот у меня тоже...
  Или наоборот, поджав губу, слушатель вдруг принимается скептически оппонировать, начиная каждую реплику словами, - ну, не знаю, ну не знаю...- чтобы потом, далее, скатиться к тому же вульгарному хвастовству, - а вот я, а вот у меня...
  Это, наверное романтики выдумали, что в купе попутчики делятся сокровенным. На самом деле люди, оказавшись в той редкой ситуации, когда можно поговорить с человеком свежим, ничего дурного о них не ведающим, когда Случай дарит возможность пообщаться с человеком не обремененным пагубным и предвзятым о вас мнением, вдруг начинает это пагубное мнение создавать. Хвастаясь, и забавно пытаясь выдать себя не за того, кем является на самом деле.
  А вот я...
  А вот у меня...
  А вот однажды я...
  
  В купе их было четверо.
  Мэри...
  Ей досталась нижняя по ходу поезда полка и место у окна.
  Полная дама лет тридцати шести с мальчиком-подростком, у них были нижняя и верхняя полки напротив Мэри.
  И четвертым пассажиром был Володя. Он спал на верхней полке над Мэри. А днем - сидел возле двери.
  Вообще, по билету, нижняя полка напротив была Володиным местом.
  Но полная дама еще там - в Иркутске, когда поезд еще стоял у платформы номер шесть, едва ввалившись в купе, попросила, чтобы оба нижних места уступили ей и ее сыну-подростку. Покладистый Володя сразу согласился. А Мэри нет. Из принципа Мэри не согласилась
  В дальней дороге ехать на верхней полке кстати говоря - даже удобнее. Можно лежать, когда тебе вздумается. А на нижней - из вежливости к остальным соседям - приходится по большей части ехать сидя... Но Мэри сразу не понравилось это бесцеремонное обращение, - девушка, вы бы не могли перелезть наверх?
  Причем это было сказано без добрый вечер или хотя бы здрасьте...
  Дама в тридцать пять - тридцать шесть, уже с жирным животом и одышкой - понятное дело, ей на верхнюю полку влезть без посторонней помощи - дело сложное. А вот оболтус юный тринадцатилетний - спокойненько мог бы и на верхней полочке доехать. .
  Так про себя решила Мэри и сразу нажила себе врага.
  Дама поджала губки и сразу принялась деловито раскладывать припасенную дома снедь, громко выговаривая при этом своему Игорьку.
  Специально громко ему выговаривая, как бы показывая всем остальным - кто теперь в этом их купе хозяин.
  Тихий и покладистый Володя тот сразу вышел и долго-долго потом стоял в коридоре.
  А вот Мэри, та наперекор толстой дамочке, полу-прилегла на своей полке, поджав ножки и достав из сумки ноутбук, принялась смотреть какой-то боевик с Брюсом Виллисом, специально не надевая наушников, а наоборот, сделав звук максимально громким.
  Полную даму это ужасно нервировало, потому как глупый Игорек стал спрашивать свою мамашу, - мам, а это там у тети кино? И глупый не понимал, отчего мамаша злится, покрикивая на него, так не садись, этого не бери, то не трогай!
  А вот Мэри все понимала...
   И была бы ей симпатична мать Игорька - разве не дала бы она посмотреть эту киношку с Брюсом Виллисом? Им обоим. Жалко что ли?
  Но не нравилась ей дамочка, а потому и экран Мэри не поворачивала.
  И когда из динамиков доносились рев моторов, выстрелы и прочие, тревожащие мальчишескую душу звуки, Игорешка напрягался, капризничал и ныл. И его напряжение и нервозность передавались матери... А Мэри торжествовала и радовалась не без сладострастия..
  
  Попытка толстой мамаши завоевать их попутчика, перетащив его на свою сторону, тоже не удалась. Толстая принялась было угощать Володю, предлагая ему какие то кексы в шуршавых обертках, какие то пирожки... Но Володя вежливо отказался.
  Меня постеснялся, - с ухмылкой отметила Мэри, - то есть она - Мэри ему явно нравилась.
  
  Дама же - все шуршала своими нескончаемыми пакетиками, все хлопотала, и полагая, что Володя уже входит в ареол ее влияния хотя бы на том только основании, что она к нему обращается, а он слушает и не перебивает, все говорила и говорила. Она явно была из тех, недалеких умом бабенок, что простую вежливость робкого мужчины принимают за почтительное признание каких-то ей самой неведомых качеств.
  И ее несло и несло.
  Поощряемая вежливыми улыбками Володи, дамочка уже сообщила, как бы между прочим, что в Омске у них с мужем есть и большая квартира, и дача на берегу озера и что их с Игорьком будут встречать на машине, причем делая упор на слове машина, она как бы подчеркивала свою принадлежность к тому сословию, что располагают средствами.
  Мэри слушала напористую болтовню мадам и презрительно улыбалась уголками губ.
  Знала бы эта толстая дуреха, на каких машинах встречали Мэри в иных городах, будь то Париж или Барселона... Да и какая у нее самой теперь машинка в Москве. Знала бы - придержала бы язычок!
  
  А Володя...
  А бедный Володя, он как бы только и ждал случая отвязаться от приставучей дамы и начать говорить самому, обращаясь к Мэри. К Мэри, которая ну просто не могла не нравиться мужчинам.
  Она даже четырнадцатилетнему Игорьку - и тому понравилась. И не только из-за ноутбука своего с кинофильмом внутри, но гибкой и женственной фигуркой, и естественным цветом пушистых светло-русых волос.
  Мэри мягко вытекла из купе и пройдя по коридору, встала возле титана с кипятком. Какой-то военный, лет тридцати услужливо поднес зажигалочку к ее сигаретке.
  Мэри глубоко затянулась.
  Поежилась худыми плечиками.
  И в пол-уха слушая дежурную приставучую болтовню военного, смотрела в сторону своего купе.
  И верно, Володя тоже вылез в коридор.
  Выскочил, как ошпаренный.
  Сперва, заметив рядом с нею военного, он застеснялся.
  Стушевавшись, принялся хлопать себя по карманам и заметался, завертевшись, не решаясь, в какой тамбур теперь идти.
  Хотел уединиться с красивой попутчицей, а та стоит с высоким офицером и тот ей что-то нашептывает, недвусмысленно улыбаясь.
  - Эй, вам сигарету? - приветливо улыбаясь, крикнула Мэри, - идите, я угощаю.
  Это был жест дружбы.
  А бедный Володя принял его, как жест к началу флирта.
  Наивный дурачок.
  
  Долог путь из Иркутска в Москву.
  Четверо суток.
  .........................................................
  К исходу третьих - Володя уверенно полагал, что влюбился.
  В Екатеринбурге - дама с Игорьком сошли.
  Игорек бедный теперь на год был обречен страдать, вспоминая о Мэри - этой молодой женщине, с которой ехал почти трое суток и которую вожделел теперь во всём жгучем соусе своих подростковых мечтаний.
  Из любопытства, Мэри поглядела в окошко, кто же у этой муж?
  Кому счастье такое досталось?
  Муж, если это был муж, а не брат или какой иной родственник, был тоже толстым. Низенький, с усиками. С одутловатым и глупым лицом записного провинциала.
  - Наверное все же муж, - решила Мэри, задергивая занавеску, и додумала вослед, - сегодня ночью предадутся всем радостям, кабы только кровать у них не рухнула от такой массы.
  
  
  Случилось так, что толи проводница, загуляв, не подала рапорта об освободившихся местах, толи и правда не нашлось в Екатеринбурге пассажиров на те два места... А может это Володя нашелся, исхитрился и дав проводнице взятку, попросил никого к ним не сажать... Но так или иначе - сутки они были в купе одни.
  И она безжалостно рассказала Володе про Вениамина Борисовича.
  Про старика своего.
  А Володя - он потратился. Он в вагоне-ресторане и коньяк дорогой купил, и вино, и фрукты, и пирожные...
  
  - И ты едешь к нему? - с страданием спросил Володя.
  - К нему, - кивнула Мэри.
  
  И они снова замолчали.
  Зачем она рассказала этому хорошему в общем парню про Вениамина Борисовича?
  Может стоило переспать с мальчишкой?
  Сделать его счастливым хоть бы на одну ночь, да и самой расслабиться - оттянуться?
  А так - сделала парня несчастным.
  Он трое суток за ней ухаживал, проводнику взятку давал, в вагон ресторан за коньяком бегал, а зарплата то судя по ботиночкам, да по часам на руке - не очень большая.
  Трое суток ухаживал, а она не просто обломала паренька, но в душу ему яду напустила. Как самая ядовитая змея.
  Яду ревности.
  Яду ненависти к богачам, что будучи старыми и морщинистыми - обкрадывают молодых, уводя у них красивых и гибких, пушистых и стройных...
  А за занавешенным окном, проплывали огоньки.
  И дробно дрожал вагон на стрелках.
  И неистребимо пахло вкусным железнодорожным дымком...
  Не застали они с Володей паровозов. Но дымка этого неповторимо - тревожного, попробовали. Не стало паровозов, но проводники топили титаны угольком. И остался на дороге вкус былых романтических ночей, когда как в песне про девушку и кондуктора, искры вылетали из топки паровоза и долго не гасли, тая у столбов.
  Железнодорожная ночь.
  Неповторимый звон чайной ложечки в стакане.
  Можно продавать кассеты с этой музыкой.
  И найдутся покупатели - станут брать.
  
  - И ты едешь к нему? - спросил Володя.
  - К нему, - тихо кивнула Мэри из своего угла.
  
  Света не зажигали.
  И ей казалось, что Володины глаза светятся в темноте, как у кота.
  Как у голодного обиженного кота.
  Ей стало жалко его.
  
  - И ты его любишь? - спросил Володя.
  Мэри не было видно, но она почувствовала, что спросив, он судорожно сглотнул слюну.
  
  - Люблю? - переспросила Мэри.
  И как то неуверенно ответила, - наверное... наверное люблю.
  
  ...................................................................
  
  - И что? Ты ее любишь? - спросил Баринов, совершенно уже засыпая.
  - Люблю, - ответил Вениамин Борисович.
  
  
  Часть первая
  
   C"etait au Jack au mois d"avril
   Je m"etais decouvert d"une fil
   Etait-ce le hassard ou l"instinct
   Ou bien le clin d"oeil du destin
   Confirmant l"Oracle annonce
   Le chance vien toujours frapper
   Lorsque l"on s"y attend le moins
   Et le meilleur arrive enfine
   Le biere a un gout de miel
   De vanille et caramel
   Traverser Paris en courant
   Sur la seule magie de l"instant
   Le message clair de tes yeux
   Quand l"amour fait signe suivez le
   Toujours trop long a m"attacher
   Et si long a me detacher
   Mon coer sauvage et arrogant
   Se decouvre tender et confient
   Le biere a un gout de miel
   De vanille et caramel
   C"etait au Jack au mois d"avril
   Je m"etais decouvert d"une fil
   Et le meilleur arrive enfine
   Souffrir n"aura pas ete vain
  
   Etienne Daho
  
  
  
  
  Глава первая
  
  1.
  
  Первое время после пожара, Вениамин Борисович жил в Москве. Пока велось расследование по делу о поджоге, приходилось ездить в Бердск, встречаться со следователем. Но адвокатам Вениамина Борисовича удалось всё быстро замять и погорелец отправился в вояж заграницу. Поправить здоровье.
  Две недели намеченные им для питья вод в Карловых Варах, вылились в шесть недель. Уж больно место понравилось, а Вениамин Борисович был вообще человеком привязчивым, и не склонным к перемене мест. Но потом, когда компания, образовавшаяся было на чешских водах - распалась, потому как одному из новых приятелей пришлось возвращаться в Москву к своему бизнесу, а здоровье другого так ухудшилось, что его дети приехали за ним из Питера, чтобы переправить потом в Израиль на срочную операцию, когда компания распалась, Вениамин Борисович поехал в Грецию. Сперва тоже на две недели, а там - как получится.
  Когда утихли нервные колики в затылке и когда по ночам перестали сниться объятые пламенем комнаты его Бердского дворца, к сердцу подступила тоска по Мэри.
  Сперва она стискивала грудь только периодами - преимущественно по ночам, когда проснувшись, Вениамин Борисович понимал, что не в состоянии так вот лежать с выключенным светом, что мысли о Мэри мучат его и не в воле его отогнать эти мысли, выдавив их из головы, и выдавив из сердца тоску и ревность.
  Он вставал с постели, зажигал свет, включал свой ноутбук и подключившись к сети Интернета, залезал на страницы знакомств, где подолгу общался с невидимыми и далекими дамочками, ища, подыскивая по фотографиям таких, что хоть бы отдаленно, но походили на Мэри. На его Мэри.
  И по именам он выбирал себе в визави тех, кого звали Маша или Марина.
  С одной такой он переписывался целых три недели. И даже выдумал себе, что будет любить ее и что будет звать ее Мари.
  Она жила в Питере и работала в какой-то юридической фирме на Чайковского.
  Он звонил ей в Петербург. Он звал ее к себе в Грецию, предлагая оплатить ей все расходы на самолет и на проживание. Он писал ей стихи...
  
  Когда моей была б МариИ
   я б до зари
   ласкал её - мою МарИ
  Когда моей была б МарИ
  я б на пари
  Зацеловал её - мою МарИ
  До смерти - чёрт её дери
  Была б моей - моя МарИ
  
  Была б МарИ моей
  я б жизнью всей
  Ей доказал
   Я б рассказал
  - Моей МарИ
  как дикари
  как корабли
  Моей Мари,
  Я б рассказал
  Я б доказал
  Была б она моей
  -
  Я б жизнью всею
  -
  А она -
  Такая рыжая Мари
  На левом берегу Невы
   Танцует танец живота
  Где ж правота?
  И почему?
  Ну не моя пока МарИ
  И до зари
  Лежу не с ней
  И фонари
  В окно моё
  Как корабли
  Плывут, плывут
  Но не живут
  Как в Антарктиде - снегири
  Моя мечта
  Моя МарИ
  
  Он писал этой двадцатипятилетней юристочке из Питера, но думал о другой. Думал о Мэри.
  Может и хорошо, что эта юристочка в самый последний момент все-же заколебалась, засомневалась и не приехала!
  Может, и к лучшему это.
  
  ...................................................................
  
  Потом, в Салониках он познакомился с одной местной.
  Причем, привлекла Вениамина Борисовича не сколько жгучая южная красота женщины, столько ее имя, прочитанное им на баджике, что красовался на форменном фартучке официантки одного из ресторанов, где Вениамин Борисович обычно полдничал и обедал.
  Мария.
  Мария это почти что Мэри.
  Трижды он оставлял ей очень большие чаевые.
  Потом, трижды более, чем очень большие..
  А потом заговорил с нею.
  
  Длинные вьющиеся темные волосы. Почти черные, но на изломе прядей, отливающие рыжим. В иные дни Мария выходила из кухни в зал с волосами распущенными по плечам, и они ниспадали переливчатыми локонами, этаким дивным естественным манером обрамляя ее белое, совершенно лишенное загара лицо, на котором ярким костром горел алый рот и две черные звезды далекого космоса - ее удивительнейшей чистоты глаза., манящие истинного ценителя красоты, словно ожившие картины Джотто и Модильяни.
  А иногда, Мария подбирала волосы в пучок и закалывала его на макушке, обнажая длинную лебединую шейку с трогательными ключицами под ней. И тогда Вениамин Борисович ловил себя на том, что ходит сюда, в этот греческий ресторанчик на улице Мастродакис как ходил порою в картинную галерею купца Третьякова - не для того, чтобы выпить в буфете пива, а для того, чтобы полюбоваться идеальной красотою естественных гармоний.
  В Марии было что-то от картин Брюллова. Черные глаза, черные вьющиеся локоны, белая алебастровая кожа лица.
  Она совсем не была похожа на его Мэри.
  На его Мэри, с ее развитой грудью, с ее серо-голубыми глазами, с ее мягкими светло-русыми волосами.
  Но ни на минуту не забывая своей Мэри, Вениамин Борисович истово и искренне любовался красотою греческой девушки, всеми остатками мужской природной силы своей, вожделея этот алый рот и эти тонкие ключицы и эту белую лебединую шейку.
  Вениамин Борисович старался не переборщить и не передержать свое любование Марией и полдники свои не затягивал дольше допустимых, самим им отмеренных полутора часов. Он всегда садился на веранде, под полосатым тентом, на ветерке, и сперва просил кофе и воду со льдом. И покуда Мария наклонялась над столиком, смахивая невидимые крошки, Вениамин Борисович скашивал взгляд поверх передовицы в своей Файнэншнл Таймс, скашивал его в вырез белоснежной блузки, где в черном лифчике лежала маленькая грудь красавицы Марии.
  Она видела, она замечала эти голодные взгляды.
  Не могла не замечать.
  Но губы ее были плотно сжаты и Вениамину Борисовичу никак не удавалось угадать какого-либо поощрения своим глансам, не удавалось увидать и тени улыбки. Только деловитые движения. Только дежурные "йес мистер" и "ноу мистер" произносимые с самым сильным южным акцентом, какой только можно было вообразить дипломированному филологу.
  И когда она удалялась с подносом в руках, такая стройная, такая прямая, как истинная пра-пра-правнучка тех гречанок, что запечатлелись в памяти студиозов с неизменными кувшинами на гордо повернутых головках, Вениамин Борисович еще раз горько задумывался о корнях своей сексуальности. Как тогда в Бердске, когда еще только начинался его роман с Мэри. И с иронической усмешкой ловя собственное отражение в зеркальной витрине, Вениамин Борисович думал об эффекте взрыва, об эффекте выброса сексуальных сил, когда организм чувствует свою скорую гибель. И эта его почти подростковая гиперсексуальность, что вдруг прорезалась в нем в последние полтора года, не сродни ли это выбросу семени обреченным на гибель вековым кедром, когда браконьеры сборщики орешков, специально окольцовывают, подрезают кору большого древа, и чувствуя подошедшую смерть, растение все свои силы целиком выбрасывает в урожай семян?
  Вениамин Борисович с ухмылкой вспомнил, как его друг и подельник по черному компьютерному бизнесу - Рустам порою восклицал риторически, - а что это так с похмелья секса всегда хочется, Вениамин? Не от того ли что организм помирая хочет последние силы на продолжение рода отдать?
  
  Вот и нынче, заглядывая ли в вырез блузки красавицы Марии, или лаская взглядом ее удаляющуюся пряменькую спину, Вениамин Борисович ловил себя на том же... Не помирать ли мне настала пора?
  У нее был такой рот, что Вениамин Борисович ни о чем не мог теперь думать, как о ласках, какими этим ртом Мария могла бы одарить его. И не гоня от себя грязных мыслей, он отчетливо представлял себе ее - с затуманенными, закатившимися к небу очами, склонившуюся над его напрягшимися чреслами, с тягучей слюною, тонкой связью соединявшей его красную плоть и ее влажный красный рот...
  
  - Мистер? - коротко спросила Мария
  - Итс фор ю, - сказал Вениамин Борисович, протягивая официантке складные корочки меню с чаевыми, и с любовной запиской, которую написал на всякий случай на двух языках. Вряд ли она знала русский, а греческий Вениамина Борисовича ограничивался только обязательным для профессоров знанием алфавита, да двумя десятками слов из научной терминологии. Антропос! Дэймос! Теос! Демократия...
  Он поймал ее за руку, боясь, что поспешно схватив сложенные картонки меню с вложенными в них оглушительными чаевыми, она впопыхах потеряет или выбросит не читая его объяснений.
  - Зэа из э ноут фор ю, лук инсайд энд Рид, плиз, - сказал он, чувствуя, что верхняя губа его мелко дрожит, жалко пытаясь изобразить приветливую улыбку.
  - Итс фор ми? - переспросила Мария.
  - Йес, - сказал он и сам поспешил удалиться, дабы не затягивать неловкую нервную сцену.
  А сердце колотилось, словно при первом школьном объяснении.
  
  - Что она теперь? - подумал Вениамин Борисович, - пожалуется хозяину ресторана? Или позовет отца и старшего брата бить морду старому русскому развратнику?
  
  Вариантов было много.
  Однако... Дело сделано. Записка ушла.
  И что в конце-концов такого противозаконного он совершил?
  Разве Мария несовершеннолетняя?
  Или на ней написано, что она чужая жена и делать ей предложение - это заведомый грех?
  Наверное погорячился, что дал свой номер телефона в отеле и свой мобильный.
  Но хотелось сделать так, чтобы максимально приблизить тот вожделенный момент, когда его восставшую плоть и ее алый рот будет связывать ниточка вязкой тягучей слюны...
  
  Вениамин Борисович вышел на залитую невыносимым солнцем улицу и подумал, что может эта гречанка и вылечит его от болезни, от болезни по имени Мэри.
  
  2.
  
  Мария Папатанассиу работала в ресторанчике своего двоюродного дяди Константиноса только два месяца в году. Июль и август - самый туристский наплыв. Зарабатывала себе на сентябрьский отпуск. Первый год - ездила в Америку. А прошлым летом - заработала себе на японский вояж.
  Осень, зиму и весну она училась в университете в Афинах. На историческом факультете.
  Отец Марии - Лукас Папатанассиу служил в банке, был примерным христианином и двух дочерей своих - Марию и младшую Евдокию воспитывал в мягкой домашней строгости провинциального городка, где баловать детей - не означало допускать вседозволенности.
  Так телевизор и компьютер с развращающей сетью Интернета в семье Папатанассиу всегда были строго дозированы и Мария при всей живости ее характера, эротический фильм увидала впервые уже только учась в университете и живя в общежитии студенческого кампуса. Увидела и была изумлена. Как такое можно снимать? И как девушки могут в таком сниматься?
  Красота Марии не могла быть незамечена, и предложения самого игривого характера сразу посыпались на Марию, стоило ей только появиться в исполненных вольностей общежитиях университета. Но до второго курса Мария была девственницей. И даже нецелованной девственницей.
  И ведь говорил ей папа - "не водись с американцами, плохие они", а не послушалась дочка.
  И первым ее парнем стал американец. Натуральный янки. Длинный. Весь рыжий, в конопушках. Веснушки и на руках, и на шее.
   Джэки Локвуд.
  Джэки учился на ее курсе, но был старше Марии на два года, потому что один курс закончил у себя в Пенсильвании, а потом вдруг увлекшись историей Древней Греции, решил пару лет пожить в Афинах.
  Джэки называл ее жрицей храма Афродиты.
  Он подошел к ней в бассейне и сказал, что именно такою представлял себе богиню любви, выходящую из вод.
  Потом он куда-то пригласил ее.
  Потом катал на машине, водил в дискотеки и в клубы.
  Когда она отдалась ему?
  На третий день.
  Или на третий вечер.
  А потом у нее была любовь.
  И она бегала за Джэки.
  А он бегал от нее.
  И глупее не придумаешь - осенью после первого курса Мария взяла да поехала за ним в Америку. Не смогла унять страсти своей.
  Нашла там его.
  А Джэки, увидав, что его греческая подружка, перелетев океан, проделав путь в шесть тысяч километров, приехала к нему, только издали помахал ручкой, крикнул, - хай, Мария, как дела? - и сев в свой красный двухместный "корветт", уехал кататься...
  А Мария потом сутки рыдала.
  И мать Джэки успокаивала ее, ругая своего непутевого сынка-шалуна, приговаривая, - не стоит он твоих слезок, красавица...
  .............................................
  Потом Мария поклялась себе, что до свадьбы, до брака, не будет иметь связей с парнями.
  И вроде как ей удавалось держаться почти недотрогой, все же, тем не менее, не манкируя светской жизнью в кампусе и посещая вечеринки, где все повально целовались и трогали друг-дружку за все, скрытые под одеждой места, но к середине второго курса у нее появился японец. Исидо Такава.
  Про японцев папа ничего не говорил.
  Если про американцев папа Лукас Папатанассиу часто твердил, де - американцы плохие, плохие, хуже не бывает, - то про японцев папа Папатанассиу ничего такого не говорил. Наоборот, папа сетовал на то, что японцы первые, кто от американцев пострадали.
  Это было как раз тогда, когда бомбили почти что соседний с Афинами Белград. Папа тогда просто негодовал. И в душу девушки крепко запало, что японцы теперь - чуть ли не родственные православным душам, потому как тоже, как и сербы - пострадали от американских бомбежек.
  Исидо изучал историю походов Александра и еще, на общественных началах он вел в кампусе занятия по Кен-до.
  Мария тоже записалась в его группу, так как ей нравилось сочетание белого кимоно с черной юбкой "хока".
  А через две недели, Мария и Исидо стали любовниками.
  С Исидо все было совсем не так, как было с Джэки.
  Да с Джэки то и было то - всего три раза!
  С Джэки - там просто обида детская девичья была.
  И разочарование.
  И слезы попранной доверчивости...
  Ведь он сказал ей потом, что в каждой стране, в каждой стране, где он бывал, ему было обязательно надо как он это называл - отметиться. То есть - переспать с местной. Ах, как это гадко! Она - хорошая и доверчивая девочка, она просто стала одним из сувениров. Одним из сувениров, вроде брелка или фотографии на фоне достопримечательности. Он был в Акрополе... Он переспал с Гречанкой...
  
  А с Исидо все было иначе, по другому.
  Исидо заботился о ней, как о самом ценном сокровище.
  ........................................................................
  А через год Мария поняла, что хоть она и была самым большим сокровищем, но сокровищем не одухотворенным, не анимированным. Она была самой ценной вещью в обиходе Исидо. Но только вещью. Он просто очень сильно любил свою страсть к любовным утехам. И поэтому относился к Марии, как к ценной вещи, удовлетворяющей эту страсть.
  Чтобы понять это - ей пришлось прожить с Исидо почти год.
  Она была как ценнейший дорогой автомобиль в гараже коллекционера. Да, он холил и лелеял, гладил и полировал... Но не любил душой.
  
  - Русский может полюбить, - сказал как то профессор Баринов, что читал у них в университете специальный курс по Достоевскому.
  И слова эти запали Марии в душу...
  
  - Русский может полюбить, - повторила Мария, перечитывая записку этого странного пожилого мужчины из ресторана...
  
  .................................................................................... ...............
  
  Дорогая Мария, как бы там ни было, но очень прошу, дочитайте эту записку до конца.
  Прежде всего я хочу выразить Вам свое робкое но искренне восхищение Вашей красотой. Вы прекрасны. Вы прекрасны, как только может быть прекрасна девушка в расцвете своей юности. Вы дивно, вы неизбывно хороши собою, Вы красивы и тонки, и красота ваша исполнена истинной разрешимостью тем бременем знания о красоте, что накопила цивилизация Эллады. Вы настоящее и достойное дитя своей страны. И восхищаясь Вами, я восхищаюсь всею Грецией, всею историей и культурой этой прекрасной страны, что кроме всего подарила нам - русским и свою церковность. Свою православную веру.
  
  Дорогая Мария, я немолод. А Вы - такая юная и красивая.
  И я не сумасшедший, чтобы замыслить некий оскорбительный для Вас мезальянс наших возможных отношений. Я только мечтаю, я только осмеливаюсь предложить Вам придти и поговорить со мной. Ведь в вашем ресторане, где моё общение с Вами сводится едва только к двум трем словам о меню и о счете за выпитые мною кофе и вино. А мне так хочется слышать Ваш голос. Так хочется видеть Вас не убегающей, не удаляющейся от меня в сторону стойки бара, а сидящей рядом - в саду на скамейке, в кресле самолета, на диване у камина...
  
  Дорогая Мария, Вы умная и развитая девушка и конечно же Вы знаете и понимаете, в чем заключается суть отношений между мужчиной и женщиной. Особенно между влюбленным мужчиной и его желанной, его возлюбленной. И если Вас что-то пугает, если что-то смущает Вас, то Вы должны быть уверены в том, что восхищаясь Вашей красотой, я никогда не позволю себе чем бы то ни было обидеть Вас. Причинить Вам не то что боль, но малейшие неприятность и неудобство.
  
  Дорогая Мария, заклинаю Вас, не отталкивайте меня в моем дерзостном, но в тоже время - робком желании общаться с Вами, видеть Вас, разговаривать с Вами.
  В конце-концов, ухаживать за Вами, дарить подарки, развлекать Вас, водить в театры и рестораны, свозить Вас туда, куда Вам захочется - в Лондон, в Париж...
  
  Только позвоните мне.
  Мой номер в отеле Уолдорф Астория - 0-204-453-782
  Номер моего мобильного телефона - 0-8-449-29-290
  
  С уважением и восхищением, Ваш Вениамин.
  
  .................................................................................................
  
  Мария поняла не все.
  Ее французский был очень плох, а ее английский был тоже недостаточно хорош. И она сразу споткнулась на обороте: whatever anyway, just read .
  
  Но по смыслу она догадалась, что богатый русский - из той породы, что наводнили теперь Салоники и о богатстве которых в вечерних кофейных, где собирались пожилые греки, ходили всевозможные анекдоты, этот пожилой русский просто хочет поразвлечься. И предлагает в качестве платы за любовь - поездку в Лондон и в Париж...
  Это она поняла.
  А все остальное было трудночитаемо.
  
  Когда Мария вновь увидала этого русского старичка, сидящим под навесом и ждущим официантку, она подошла к дяде Константиносу, он как раз стоял за стойкой бара и наливал пиво в бокалы для клиентов из немецких туристов, подошла и попросив в упор не смотреть в сторону ее старичка, спросила, - дядя, что думаешь про того русского?
  
  - Русские все бандиты, - ответил дядя, быстро наполняя кружки пенным "Хайникеном", - слыхала про того бандита, что убил фотомодель здесь у нас в Салониках? А потом его убили такие же бандиты. И все они из России, девочка!
  
  Мария хмыкнула, пожала плечиком и вдруг попросила их вторую официантку - Пенелопу, обслужить клиента, что сидел под тентом.
  
  - Но это же твой столик и твой клиент? - изумилась Пенелопа, - он же тебе в те разы столько чаевых отвалил, сколько здесь за неделю не заработаешь!
  - Вот поди и обслужи выгодного клиента, а я твоих невыгодных возьму, хоть этих жадных итальяшек, - сказала Мария и поспешила к столику, за которым рассаживалось шумное итальянское семейство южан - из небогатого Римини.
  
  Вечером в ресторанчике вживую играли два немецких музыканта, исполнявшие подобие фолк-рока, стилизованного под местный сиртаки. Старики-греки смеялись, де немцы играют жалкое подобие греческой музыки, но посетителям нравилось, а студиозы из бывшей ГДР много за свою игру не просили, поэтому дядя Константинос их и не прогонял.
   А днем в заведении работал старомодный ящик джук-бокс.
  Вениамин Борисович неторопливо подошел к музыкальному автомату.
  Долго-долго изучал репертуар пластиночной набивки. А потом, опустив монету, нажал заветную клавишу и так же неторопливо отправился назад.
  
   You should come with me to the end of the world... - со страшной, просто космической тоской запел солист из Афродитаз Чайлд, - ... without tellin your parents and friends...
  
  If You come with me to the end of the world...
  
  Мария украдкой выглянула из-за занавески...
  
  - По-моему, он плачет, - сказала Пенелопа, толкнув свою напарницу.
  
  - Русский бандит плачет? - переспросила Мария.
  
  Пенелопе он дал чаевых ровно столько, сколько обычно давали в таких случаях итальянские туристы - один евро мелочью.
  
  
  3.
  
  Вернувшись после пережитого пожара в Москву, Мэри с головой окунулась в учебный процесс, не пренебрегая при этом и светской жизнью факультета. Снова вечеринки.
  Снова флирт.
  
  И вдруг!
  Смерть отца.
  Похороны, которые организовала его строительная контора.
  Черные кружева, которые кто-то набросил ей на голову и на плечи, и этот угрюмый грузовик... И этот грузовик с опущенными бортами. Весь в красных полотнищах с черными лентами. И в кузове - гроб. И она медленно идет за этим грузовиком.
  И оркестр.
  И духовой оркестр гремит медью тарелок и надрывно рвет Шопеном душу.
  
  Тот, кто руководил, а сама она ничегошеньки не соображала - что происходит, куда и зачем и кому - тот кто руководил, подтолкнул, поставил Мэри идти первой вслед за гробом. А рядом справа шла его пре-хе-хе... Мария Евгеньевна. Докторша, с которой отец так и не успел расписаться.
  Сзади шли товарищи отца по работе, несли на подушечке его орден Красного знамени за Афган, и медали - За отвагу и За выполнение интернационального долга... И толпа шепчущихся соседок, де во-оон она, идет, да и не плачет. Простигосподи!!
  А потом...
  Столько страшных, горьких, обидных. Столько позорных слов в свой адрес она никогда еще не слыхала.
  Сама Мэри виновата.
  Кто дернул за язык взять да посетовать на поминках, что вот де сошелся батя с докторшей, а от инфаркта и не уберёгся...
  Ну и выдали тогда Мэри по полной программе:
  
  И проститутка
  И блядь
  И олигархова подстилка, что за университет за свой старику сосала и всё ему давала...
  
  Но это -то ещё ладно...
  Это она уже слыхала и не раз...
  Но вот что потом все в ней перевернуло, так это тихие слова Марии Евгеньевны...
  
  Не в Афгане сердце ему надорвало, а в дочкиных скитаниях по Парижам да по Москвам...
  Валерка перед смертью перед самой рассказывал про сон...
  Сказал, - знаешь, Маш, срамной, стыдный такой сон, но не могу... Будто дочка моя там - Маришка, заграницей с двумя неграми сразу... На постели... Срам... И снился этот сон ему три ночи кряду... Он еще спрашивал, - Может в церковь к попу сходить?
  
  И не успел сходить, помер от обширнейшего инфаркта. Враз, как подрубили мужика.
  
   .............................................................................................
  
  Когда Мэри услыхала про двух негров, вспыхнула разом, схватилась за щеки...
  Откуда?
  Откуда они могли про это узнать?
  Она и Вениамину про это не рассказывала...
  
  Вернулась в Москву.
  В ушах все стояло это соседок причитание - де, как квартирку с вдовицей то делить будете, да машину? Нехорошо, мол, она хоть и не расписанная, да не венчанная, а жена. Надо бы и Марии Евгеньевне докторице чегой-то отдать. Да и сберкнижки у Валерки - это они папку так Валеркой, - да и сберкнижки у него остались.
  Машина - "лада" - "пятнашка" с областными номерами, куда она ей на Москве, когда там все девчонки на ситроэнах, да на рено - брать машину не стала. Пусть вдова соломенная катается - она доктор, ей надо по пациентам. А вот квартиру, да сберкнижки... С этим сложнее. Квартира не только отца, но и мамина. А сберкнижки... Не хотела Мэри об этом думать. Гадко, гадко было на душе.
  
  ...............................................................................................
  
  Вернулась в Москву.
  Вернулась в свою снятую наемную квартирку и поняла, что в университет идти не может.
  Совсем не может.
  Стоило было собраться и сказать себе, пойду завтра на занятия, как сразу вставал перед глазами гроб отца в медленно катящемся угрюмом грузовике. И слова соседок, блядь, проститутка, в гроб отца вогнала, с олигархом в кровати барахталась, со стариком в постели кувыркалась за университет за этот...
  Неделю провалялась в хандре.
  На звонки не отвечала, все провода из розетки повыдергивала, мобильный отключила...
  А потом враз решила.
  Поехала в деканат и перевелась на вечернее.
  И решила, что станет искать работу.
  
  .............................................................................................
  
  С работой получилось не сразу.
  Пришлось побегать..
   Сперва прямо в деканате, где она забирала документы, ей предложили пойти помощником редактора в университетское издательство. Триста пятьдесят долларов плюс халтуры. Мэри было уже собралась готовить резюме, но в коридоре столкнулась с Викой - с приятельницей, с которой тусовалась на факультетских вечеринках.. Перекинулись с нею парой слов и выяснилось, что у Вики друг с факультета журналистики работает теперь в одном модном издании и ему как раз нужна девушка с внешними данными и умеющая себя держать... на представительские выезды, на интервью, на прочую московскую тусню...
  Второе предложение сперва показалось Мэри интереснее первого.
  Вика тут же сделала звонок и передав Мэри трубку, изобразила на лице счастье того, что устроила судьбу подруги.
  Через час Мэри уже сидела в кафе на Маяковке и участвовала в чем то вроде собеседования со своим будущим боссом.
  
  - Может сразу "на ты"? - спросил Дмитрий, так звали ее юного патрона.
  - Давай "на ты", - кивнула Мэри, делая крохотный глоток из своей чашечки.
  
  Дмитрий как то нехорошо, с какой-то вожделенно-сальной ухмылкой поглядел на нее и сказал, -
  
  - А ты вроде ничего, годишься, щас с кофе докончим, а коньяк уже у меня на флэте пить будем, о-кеюшки?
  - Для чего гожусь? Какой коньяк? - спросила Мэри. Ей уже не нравилось начало разговора, но прежде чем уйти, она хотела убедиться в том, что это именно то НЕ ТО, про которое она подумала, которого она опасалась, и от которого уже была бы готова бежать.
  -Ну ты понимаешь, девочка, - закуривая и придавая лицу безразлично-усталое выражение все повидавшего ветерана, начал Дмитрий, - нам в редакцию нужны помощницы современный, все понимающие, которых учить не надо, которые сами все понимают.
  - Что понимают? - с упорством ослицы переспросила Мэри. Она вдруг отчетливо увидала лицо отца, лежащего в гробе. И отец как бы глядел на нее, выжидающе... Ну что, доча, неужто согласишься с этими? На коньяк, да на минет?
  - Ну ты чё, дура что ли в самом деле? - горсткой пороха раздраженно пшикнул Дмитрий, - мне Вика сказала, что пришлет нормальную гирлу, во все врубающуюся.
  - Во что врубающуюся, Дмитрий? - с последним внешне спокойным вздохом последнего терпения спросила Мэри, - я работу ищу, делать репортажи, статьи писать..., - А сама все смотрела на лицо отца...
  - Ха! Наивняк провинциальный, - хлопнув себя по коленкам, прыснул Дмитрий, - статьи писать! Писать любой московский десятиклассник может, а за такие бабки, что мы даем, не писать, а сосать надо, и редактору и тем парням, к которым редактор пошлет, что не понятно что-нибудь?
  Мэри резко встала, хотела было найти в сумочке купюру в сто рублей за свой кофе, но сморщив личико, закопалась с молнией на кошельке, потом нашла пятисотрублевую купюру, тут же пожалела таких денег, которых не стоил ее кофе, но все-же бросила купюру на стол и повернувшись, зачокала каблучками к выходу.
  - Дура, - услыхала она брошенное Дмитрием вдогонку, - таких как ты провинциалок мы сто штук завтра на это место найдем, а ты еще побегаешь...
  
  Дальше она уже не слышала...
  Ехала в метро закрыв глаза и видела, как из гробы строго смотрит на нее отец.
  
  ..................................................................................
  
  .....................................................
  
  В издательство ЛИБРУС ее пригласили, позвонив ей по телефону. Она месяц уже как искала работу и от отчаяния была готова идти хоть и в надомные уборщицы или в мойщицы окон. Свое резюме она рассылкой отправила в десятки мест, но ответов все не было. И тут вдруг позвонили.
  Приезжайте завтра в одиннадцать часов на собеседование.
  
  ........................................................
  
  Вам никогда не приходилось начинать жизнь заново?
  С чистого листа?
  Причем, опустившись на два или на целых три этажа ниже по социальной лестнице от того места с которого вас либо скинула Судьба, либо вам самим по каким то причинам пришлось сойти.
  Это бывает обидно.
  Приходится приубавить былые аппетиты.
  Приходится прижаться в расходах, потому как доходы не такие, как прежде.
  Приходится мириться с некоторыми давно уже забытыми неудобствами, такими, как поездка в метро в час пик, вместо комфортной, пусть и в пробках, но всеже уютной поездки в миленьком ситроэнчике или мириться с обедом, принесенным из дома в стеклянной баночке вместо ставшего привычным бизнес-ланча в итальянском ресторане Мама-Рома.
  К хорошему - к ситроэну и к ресторанам - привыкаешь быстро.
  А вот отвыкать приходится больно. Порою с кровью.
  И особенно больно бывает, когда в новом, приниженном статусе вдруг встречаешь кого-либо из своей прежней - роскошной жизни и этот свидетель твоего былого успеха участливо интересуется - хорошо ли тебе теперь здесь - двумя этажами ниже по социальной лестнице?
  
   Сегодня в редакции был праздник. У двух сотрудниц, у корректора Сидельниковой и у младшего редактора Заболоцкой были Дни Рождения. Женщины, как это здесь называлось, проставлялись чаем и конфетами.
  Мэри тоже пригласили к общему столу и она скромно взяв одну шоколадную конфетку, с грустной улыбкой вспомнила вдруг, как отмечались Дни Рождения в их группе.
  Шампанское, шашлыки, катание на санях, с цыганскими хорами и с дрессировщиками медведей от Уголка Дурова... Или свимминг-пул бикини- вечеринки с текиллой и Маргаритами, где дамы топлесс плещутся в теплой голубой водичке, а джентльмены в смокингах, стоят по краям бассейна и попивая Чивас Ригал и покуривая Гавану -Ромео Бельведерс , разговаривают о делах под живой симфонический оркестр....
  
  Как это говорится в поговорке?
  И труба пониже и дым пожиже?
  Нет...
  Не труба пониже...
  Просто совсем иная жизнь.
  
  ........................................................................................
  
  Коллектив был преимущественно женский.
  И женщины, что здесь работали, были не из тех, что вечерами устремляются в суши-бары и клубы с живой музыкой. Здесь работали женщины с неистребимо советскими следами неустроенности на бледных и даже изможденных лицах.
  Фигуры с избыточным жирком. Питание - не фрукты с морепродуктами, а макароны с дешевыми пельмешками. Да и на абонемент в тренажерный зал - ни денег, ни времени.
  
  На Мэри смотрели настороженно и неодобрительно.
  Зря она эти дорогие джинсы, плащ и сапоги надела в первый день.
  Поскромнее надо было.
  Но чего уж теперь!
  
  - Мариночка, а ты раньше в каком издательстве работала?
  -Это ничего что на ты? Можно?
  - А кто у тебя родители?
  - А с кем и где живешь?
  - Ты бери, бери еще конфеты...
  
  Потеплели коллеги только тогда, когда Мэри им рассказала, что у нее только вот умер отец, что мама - та еще раньше умерла и что теперь она решила зарабатывать сама, а учебу , а учебу решила пока вынести за скобки...
  
  - А парень есть?
  - Или может у тебя спонсор?
  
  Мэри усмехнулась, - нету у меня никого...
  
  - Ну, здесь ты хоть сто лет сиди, вообще никого не найдешь, - расхохоталась одна из редакторш, - у нас только писатели старперы ходят, да у них денег ни у кого нет, даже шоколадку купить...
  
  ........................................................................
  
  Работа была совершенно далекой от какой-либо литературы.
  Не то чтобы от французской, а вообще - от самой что ни на есть любой.
  
  Ведущая редактор Мила Макаровна показала Мэри несколько установленных в редакции форм заявок и отчетности, которые ей теперь следовало заполнять по каждому из редакторов, что сидели в большой комнате.
  Были еще три маленькие комнаты. Там сидели дизайнеры-верстальщики, корректоры и главный бухгалтер с директором издательства.
  А редакторов было шесть.
  Марья Михайловна, Ирина Михайловна, Елизавета Михайловна... Три сестры что ли?
  И за каждым из редакторов Мэри должна была теперь вычищать авгиевы конюшни заброшенной и недоделанной отчетности.
  На то она и младший редактор.
  Компьютер ей дали старенький. С выпуклым экраном монитора, каких теперь разве что только в музее техники на ВДНХ - и то и не сыщешь...
  
  - Порносайты и страницы знакомств в Интернете закрыты для пользования, - предупредил Мэри системный администратор Витя и как то недобро и сально усмехнулся при этом.
  
  - А что?
  - А то, а то все только и смотрят, - сказал Витя и снова ухмыльнулся.
  Начиналась новая жизнь
  Новая жизнь без Вениамина Борисовича.
  И без папки.
  И без Парижа с Эйфелевой башней.
  
  - Может, после работы сходим куда - развеемся? - спросил Витя, сглатывая слюну.
  - У тебя денег много что ли? - спросила Мэри, поглядев в глаза в упор.
  - А что? Надо много? - спросил Витя опешив.
  - Мне - много, - ответила Мэри, - я люблю если гулять, то гулять, а вообще, у меня траур.
  
  И после того, как Мэри отшила главного редакционного ловеласа, приставать к ней более никто не решался.
  
  Покуда не появился в редакции один новый писатель.
  
  4.
  
  
  
  Писателю Улыбину было пятьдесят.
  И вообще, по паспорту был он совсем не Улыбин, а Булынник. Леонид Юрьевич Булынник.
  По образованию он был инженером нефте-химиком. Но еще учась в институте, преимущественно стремился посещать не лекции профессоров адептов и корифеев возгонки сибирской нефти марки Юралс, а более отирался Леонид Юрьевич возле студенческого профкома и комитета комсомола, где подвизался на организациии разного рода студенческих хохмочек - капустников, ка-ве-энов, спектаклей ко всевозможным датам и праздникам. В репетиционных комнатах с девчонками-хохотушками с первого курса - было куда как веселее, чем в воняющих бензолом лабораториях... И всемогущий комсомол все пять лет учебы Леонида Юрьевича - ходатайствовал перед деканатом, мол пусть талантливый парень репетирует, вы уж ему четверочку в зачетке поставьте, а зато на смотре-конкурсе наша факультетская команда знатоков и ка-вэ-энщиков, самая - самая будет!
  Так и проболтался Леонид Юрьевич все пять лет по сценам, подмосткам, да кулисам...
  И попав по распределению в проектный институт с ужасным названием НИИНЕФТЕХИММАШПРОЕКТ, и там тоже - в основном сидел не за кульманом в чертежном зале, а в профкоме... Придумывал хохмочки к бесконечным вечерам отдыха и праздникам.
  Бывало - не гнушался Леонид Юрьевич и поработать тамадой на свадьбе.
  А чё?
  Пятьдесят рублей наличными за вечер - при зарплате инженера в сто тридцать в месяц!
  Да еще накормят-напоят! Да еще и бабенку какую бесхозную подпитую со свадьбы уволочешь!
  Жизнь!
  Это тебе не с карандашом и транспортиром по ватману грязь разводить, или на калькуляторе со справочником Хютте процент концентрации примесей высчитывать!
  
  А потом грянула перестройка.
  Грянули Горбачев с Ельциным...
  Жениться люди стали реже.
  А вот потребность народа в хохмочках возросла.
  Так и появился на прилавках писатель Улыбин.
  В издательстве РИТОРИКА, где главредом был старый ка-вэ-эновский кореш Леонида Юрьевича - Сеня Гольдштейн, порешили издать сборник свадебных анекдотов и тостов Леонида Булынника... Но фамилия показалась Сене какой-то нетоварной. Небрэндовой. -- Давай сделаем Улыбин? - предложил Сеня
  Давай, - согласился Леонид.
  
  Вторую книжку Лени Улыбина - "Хохмочки старого ка-вэ-эновца" продали тиражом аж за тридцать тысяч экземпляров.
  Потом Леня писал миниатюры для мастеров...
  Для самых-самых...
  Для тех, кого показывали в смехопанораме и в аншлаге.
  На это можно было неплохо жить.
  Но Леониду не давало спать его тщеславие.
  Хотелось славы.
  
  И он стал писать жгучие любовные романы.
  Тем более, что уверенно полагал себя знатоком по женской части.
  Скольких полу-пьяных барышень - медсестричек, да училок с курсантских свадеб за годы своего тамадения к себе в койку перетаскал!
  
   Леонид Юрьевич вел с главредом ЛИБРУСа переговоры об издании серии своих любовных романов под брэндом Леонид Булынник...
  И чтобы фотография на задней обложке с краткой биографией!
  
  Главреду звонили какие-то кореша Леонида Юрьевича, с которыми Булынник когда-то в ка-вэ-эн играл, и которые теперь стали работать в Правительственном Белом Доме...
  А таким звонком манкировать было нельзя...
  Не любил главред никаких звонков, но такой - из Белого Дома - проманать он не мог.
  И хоть и полагал романистику Булынника полной белибердой и чуял, что будет это дело в убыток издательству, так как тираж без рекламы навряд удастся продать, но рукописи взял, аванс выплатил... И поручил работу над макетами - молодой младшей редакторше - Марине Валериевне Закосовой.
  Мэри.
  
  Условное название первого романа Леонида Юрьевича - "Трое в постели, не считая мужа и собаки", явно не годилось.
  Да и вообще - сам роман по мнению Мэри никуда не годился.
  Разве что в корзину.
  Да!
  А сам...
  А самого в корзину?
  Но..
  Для своих пятидесяти Леонид Юрьевич выглядел совсем-совсем неплохо.
  Был не толст, даже подтянут.
  И имел к тому же свои неподдельные зубы во рту и волосы на голове.
  Говорил он хорошо поставленным раскатистым басом.
  Женщинам дарил дешевенькие шоколадки и самые щедрые улыбки своих блядских коричневых глаз.
  
  - Мариночка, - улыбчивым заигрывающим баском начинал Леонид Юрьевич, - как у нас двигаются делишки с нашей книжечкой?
  
  У него манера была такая - обо всем говорить в уменьшительных формочках, все у него было как у детей - вопросики, книжечки, денюжки, делишки...
  - Интересно, - думала Мэри, - а любовь и секс у него тоже маленькие? Любовька и сексик?
  
  Впрочем, именно любопытство обычно и губило женщин.
  Зачем проявлять интерес к заведомо табуированному?
  К запертой, например, комнате в доме Синей Бороды!
  
  Сексик!
  Поди - проверь!
  
  А Леонид Юрьевич тем временем проявлял живой интерес к иным табуированным темам, к некоей субстанции, заключенной в тугом лифчике младшего редактора Мэри, например. Так и тянул-вытягивал шею, перевешиваясь через Маришкино плечо, закашивая мыльный взгляд ей в вырез ее кофточки.
  
  - Мариночка, может пойдем обсудим наши планчики в местную кафушечку?
  
  ........................................................................................
  
  В кафе - в местной забегаловке под названием "Бегония", что держали какие-то два азербайджанца, Леонид Юрьевич проявил сказочную щедрость. Вместе с "капучино" заказал для Мэри два шарика ванильного мороженого и фруктовый десерт со сливками - салат из нашинкованных киви с компотными персиками...
  
  Но рассказывал он интересно.
  Этого у него было не отнять.
  
  - В этом романе, Мариночка, - басил Леонид Юрьевич, закашиваясь в вырез, - в этом романе я хочу вывести не только образ женщины необычной судьбы, но донести читателю некую мораль. Мораль об ответственности мужа перед обществом. Ответственности за неиспорченность...
  
  - За что? - переспросила Мэри.
  
  - За неиспорченность, - повторил Леонид Юрьевич.
  
  В том, что он рассказывал ей, покуда Мэри копошилась в креманке со своим мороженым, не было ничего философски нового.
   Христос сказал фарисеям, - по жесткосердию вашему, Моисей разрешил давать вашим женам разводное письмо, а Я говорю вам, тот кто дает жене разводное письмо, тот толкает ее на блуд.
  Вот ответственность!
  Взял жену - следи за ней и не порти ее.
  А развелся с женой - на девяносто процентов - в общем добропорядочная в браке женщина, начинает блудить - искать... Ходить по рукам...
  
  Но это еще что! Это портить женщину ненамеренно.
  А иные намеренно портят.
  
  - Как же это? - поинтересовалась Мэри.
  
  - А вот когда, например, хорошей и преданной жене своей предлагают лечь под начальника, для карьеры... Оправдываясь, что это как бы для блага семьи...
  - Ну-у-у... - склонив головку, согласилась Мэри.
  
  - Или вот я этот вот случай из жизни, хочу поставить в качестве краеугольного камня в своем романе...
  
  - Какой?
  
  - Когда муж намеренно испортил свою жену и из добропорядочной умеренной в фантазиях женщины, превратил ее в развратную испорченную шлюшку с нездоровыми фантазиями.
  
  - Из вашей жизни? - поинтересовалась Мэри.
  
  - Нет, не из моей, но из жизни, - глубоким басом сказал Леонид Юрьевич.
  
  ................................................................
  
  История, которую он рассказал, была действительно необычной.
  С той женщиной он познакомился в доме отдыха под Ленинградом. На Карельском перешейке.
  Она тогда уже два года была вдовой и по ее словам, об уходе мужа очень и очень горевала.
  
  Мужа своего Зинаида Владиславовна буквально выцарапала, буквально завоевала и отвоевала у его прежней семьи.
  Пожилой уже - сорокапятилетний главный инженер института и молодая девятнадцатилетняя чертежница... Ей была предложена роль счастливой любовницы. Три свидания в неделю - а за это премии, путевки, подарки, деньги в конвертах...
  Лежи себе и радуйся!
  Но Зинаиде Владиславовне понадобились не три дня в неделю от главного инженера, а вся его жизнь со всеми его потрохами, шмотками и чемоданами нательного белья.
  Год Зинаида Владиславовна самоотверженными радениями в постели доказывала главному инженеру, что она лучше его сорокапятилетней толстой жены. И доказала-таки.
  Развела и увела.
  И окрутила.
  И женив на себе, шумно сама вошла в его компанию - став душой сложившегося сообщества немолодых уже людей...
  
  Друзья главного инженера говорили ему - зачем ты себе взял молодую? Вгонит она тебя в гроб!
  А он отвечал им - хоть три года с нею будет - а моих!
  
  И старался тоже.
  И радел в постели - дабы молодую красивую ублажить...
  
  А потом это самое и началось.
  Зинаида Владиславовна сама, естественное дело - друзьям главного инженера нравилась. И даже очень.
  А дом они держали - открытым. Застолья и празднества - почти каждую субботу и воскресенье.
  А в подпитии, кто из друзей главного инженера не замасливал глаза на большие груди юной Зинаиды Владиславовны? Разве что слепой! Но слепых в их компании не водилось.
  Нравилась она.
  А по пьянке тормоза отпускаются.
  Стали ей делать недвусмысленные предложения.
  Начали приставать, находя подходящие случаи. То на даче, то на пикнике за кустом сирени.
  Зинаида Владиславовна на предложения согласьем не отвечала.
  А мужу - все рассказывала.
  И что же муж?
  И что же главный инженер?
  А было ему уже тогда за пятьдесят.
  У них с Зинаидой Владиславовной уже сын тогда родился и сыну шесть лет тогда уже было.
  В общем, решил главный инженер, дабы все самому держать под контролем, грядущую и неминуемую, как он уверенно полагал, измену жены своей - решил организовать сам.
  Сам и предложил Зинаиде Владиславовне, дабы не допускать самодеятельности, пригласить на дачу своего друга - тоже главного инженера, который давно на Зинаиду глаз положил, и к которому она сама тоже благосклонно относилась - пригласить его на дачу с ночевкой и со значением...
  Главный инженер полагал таким образом, что к лучшему другу своему ревновать он будет меньше, чем к какому-нибудь там незнакомцу, которого Зинаида сама себе - не дай Бог - подцепит где-нибудь.
  Но это еще было не все...
  Уложив Зинаиду - жену свою родную с другом, главный инженер и сам залез к ним в под одеяло.
  И двух, нет трех уток одним выстрелом.
  И жена с любовником под контролем.
  И любовник жены - проверенный и любимый друг.
  И самому в постели с женой вдруг интереснее стало.
  И отпала необходимость напрягаться столько энергии сексуальному радению отдавать.
  
  И так было у них больше года.
  Пока вдруг не помер главный инженер.
  От инсульта.
  Разом - в один день.
  
  Зинаиду потом любовник ее - тоже осиротевший, еще пол-года утешал...
  Но потом они как то оба отдалились друг от дружки.
  Третьего им не хватало.
  Он все время как бы воображаемый присутствовал в постели и это нервировало.
  Как бы они ни пристраивались друг к дружке, все выходило, что чего-то не хватает для полноты...
  
  - И чем все это кончилось? - спросила Мэри.
  
  Она давно уже доела мороженое и фруктовый салат.
  
  - Кончилось все это тем, что когда Зинаида Владиславовна рассказала мне про мужа и про любовника, я не смог с нею спать, и понял, что женщину можно испортить, - сказал Леонид Юрьевич, - испортить и она навеки станет испорченной и негодной к нормальной жизни.
  
  - Как это непригодной? - изумилась Мэри.
  
  - А как в русской поговорке, - ответил Леонид Юрьевич, - конь леченый и вор прощеный - негодные для жизни явления!
  
  - И испорченная женщина? - спросила Мэри
  
  - И испорченная женщина, - кивнул Леонид Юрьевич, - ее уже не исправишь, как леченого коня и как прощеного вора.
  
  .............................................................................
  
  Идя от метро домой, Мэри думала про себя, - а я испорченная?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава вторая
  
  1.
  
  Оставив Марии записку с объяснениями, Вениамин Борисович два дня не ходил в тот ресторан.
  Ждал звонка.
  И не верил, что Мария позвонит.
  Она не звонила.
  
  - Ну, конечно же! Размечтался старый идиот!
  
  Он снова сел писать письмо.
  Писал. Зачеркивал, вырывал из блокнота лист за листом, комкал, швырял в пластмассовое ведро...
  И вдруг поймал себя на том, что пишет обращаясь не к Марии Папатанассиу, а к Марине Закосовой.
  К своей Мэри.
  
  Заботиться и беречь...
  Вот чего я хочу.
  Заботиться и беречь...
  И вот какая штука, не умом я это теперь понял...
  Ум у меня, шестидесятилетнего преуспевшего в науке и в бизнесе человека - бесспорно был и ранее развит... Но не понимал я раньше.
  А значит, что теперь понял сердцем. Сердце поумнело, наконец. Ум и был развит, а сердце отставало. Теперь и сердце, наконец, догнало. И понял вот к шестидесяти годам, что хочется мне не сексу, а хочется -заботиться и беречь, беречь и заботиться.
  
  ............................................................................................
  
  Когда написал, не знал куда отправить.
  Кому?
  Мэри или Марии?
  
  И тут позвонили.
  
  Это был звонок из ресторана Мастродакис.
  
  Вы не заболели?
  Вы не приходите к нам уже два дня...
  Хотите, мы пришлем вам ваши любимые вафли и шарлотку?
  
  - А с кем я имею честь говорить и откуда у Вас мой номер? - поинтересовался Вениамин Борисович, едва справляясь с бешеным биением сердца... Он то все понимал, старый ловелас... Это Мария явно подучила подружку...
  
  - Меня зовут Пенелопа... Пенелопа Анастанастис. Я работаю здесь официанткой...
  - А номер? Откуда он у вас? - не унимался Вениамин Борисович.
  - Вы наш постоянный клиент, мы знаем вас, - уклончиво отвечала подружка Марии...
  
  Вениамин Борисович как то невнятно гмыкнул.
  
  - А хотите, ваш штрудель и шарлотку принесет вам наша официантка Мария? - спросила вдруг подружка, - Мария Папатанассиу, племянница хозяина.
  
  - Хочу, - хотел было сказать Вениамин Борисович, - хочу, - но вместо слов из горла вырвался какой то хрип...
  Конечно же хочу! - почти крикнул он в трубку.
  
  - Оставайтесь на месте, вас обслужат, - хихикнула Пенелопа и повесила трубку.
  
  Вот это да!
  Заботиться и беречь...
  
  Наверное сегодня его персональный Ангел заступил ответственным дежурным по небесам...
  Или наоборот - Змей искуситель заступил нынче на дежурство там внизу.
  
  Оставайтесь на месте, Вас обслужат.
  И Вениамин Борисович послушно откинулся на подушки велюрового дивана.
  ................................................................................................
  
  
  Он принялся вспоминать далекую и давно забытую музыку.
  
  She came in through the bathroom window...
  
  Like UFO You came to me...
  
  • строчка из песни Биттлз альбом Эбби Роуд 1969 год
  ** строчка из песни Джона Леннона альбом Майнд Гэймз 1973 год
  
  ...................................................................................
  
  Снова затенькал-запел телефон.
  Это звонили из рисепшн.
  
  Мистер, к Вам ваш заказ из ресторана. Прикажете впустить?
  
  Прикажу, - ответил Вениамин Борисович и откинулся на подушках.
  И потом вдруг вскочил.
  Чего ж я лежу?
  Надо бы одеться, галстук, пиджак...
  Поздно...
  Поздняк метаться, как Мэри иногда говаривала.
  
  В дверь постучали.
  Можно себе представить подобные сцены в прозе Тургенева?
  В Асе или в Вешних водах?
  
  А тут...
  Дверь открылась, и тихо вошла Мария.
  На ней была белая блузка с вырезом.
  А волосы она собрала в тугой узел на затылке так, что белая длинная шея была открыта взору во всей ее трогательной беззащитности.
  И черный лифчик просвечивал под полу-прозрачной белизною блузки.
  И короткая обтягивающая бедра юбка вместе с черными колготками - делали Марию, подавали ее, обрамляли ее, как готовую, как предназначенную для этого... Для того, чтобы смотреть и для того, чтобы раздевать.
  
  - Здравствуйте, мистер, - сказала Мария и улыбнулась.
  
  - Здравствуйте, Мария, я ждал вас, - ответил Вениамин Борисович, - я ждал и теперь счастлив, что вы пришли.
  
  - Да, я прочитала ваше письмо, - сказала Мария и принялась медленно, но отчетливо и недвусмысленно расстегивать блузку.
  
  - Я хотел заботиться и беречь, - прошептал Вениамин Борисович
  
  - Вы предложили мне поехать с вами в Лондон и Париж, а я подумала, что мне лучше получить с вас эту сумму деньгами, - сказала Мария, расстегивая застежку лифчика, - так мне будет удобнее, и поэтому, если вам угодно, приготовьте тысячу евро за это свидание и по пятьсот евро за каждое следующее...
  
  -Заботиться и беречь, - мелькнуло в голове Вениамина Борисовича.
  .........................................................................................
  
  
  
  Мария Папатанассиу была очень хорошей девушкой.
  И хорошей христианкой тоже.
  В среду она пошла в церковь и из тех полутора тысяч, что дал ей русский старик, двести евро Мария пожертвовала в кассу собора.
  Она сделала этого русского на пол-часа счастливым.
  Она ведь не причинила ему страданий и боли.
  Она ведь не отняла у него здоровья, не обокрала его!
  
  И Мария Магдалина занималась этим. И Мария Египетская тоже...
  И ее саму зовут Мария.
  В этом нет ничего плохого.
  Это как работа медицинской сестры...
  
  Четверг, пятницу и субботу она постилась - пила только соки и ела одни бананы и апельсины.
  А в воскресенье утром перед литургией - исповедалась.
  И была допущена к причастию.
  
  ........................................................................................
  -Заботиться и беречь, - мелькнуло в голове Вениамина Борисовича.
  И когда потом он мысленно перебирал в памяти события того дня, Вениамин Борисович отчетливо связал озарения, приходящие к нему с искушениями, что давал ему враждебный мир.
  Образованный Вениамин Борисович припомнил и Будду, которому во дни медитирования дьявол посылал трех дев - трех дочерей своих... И Шпенглера с его теорией формирования Судьбы...
  Усилием воли Будда превращал отвлекавшие его от созерцания образы - в лепестки лотоса. Но Вениамину Борисовичу искушения приходили из мира, а не из недр его собственной головы - вот в чем была беда. И очищать надо было не сознание, но мир...
  Или уходить от мира...
  Из мира.
  
  2.
  
  
  Анжела очень старалась...
  Она очень-очень старалась быть хорошей женой.
  Была Анжелка Монахова - простая девчонка из провинциального Бердска, а стала вдруг дамой.
  
  Я буду заботиться о тебе и беречь тебя, - говорил ей Рустам, когда на руках нес ее из от подъезда Дворца Бракосочетания до парковки лимузинов.
  
  Я буду заботиться о тебе и беречь тебя, - говорил ей ее муж, когда на руках нес ее от длинного в целый километр белого свадебного Кадиллака до дверей их дома.
  Их собственного дома на реке Десне.
  
  
  .................................................................
  Анжела была почти счастлива.
  Господи, еще пол-года назад она считала копейки, живя от зарплаты до зарплаты.
  Сколько страданий доставляли мечты о дорогих нарядах. Живя в Бердске и работая в парикмахерской, как о непозволительной и недоступной роскоши думала Анжелка о простой итальянской дубленке за тысячу долларов. Вернее запрещала себе думать.
  А поездки к морю?
  Только раз в два года - да и то к родственникам на Азовское в город Судак.
  
  А теперь они с Рустиком летели в Алгаву.
  Вернее, они летели в Лиссабон, откуда в Алгаву уже должны были поехать на машине.
  Рустик снял для них целую виллу на целый месяц.
  Их медовый месяц.
  
  Она была счастлива.
  Вернее - почти счастлива.
  Потому что груз былой нищеты, вынесенной теперь за скобки чудом обретенного богатства - тянул назад, пугая тем, что нынешнее состояние может внезапно растаять, как сон.
  И не будучи рожденной и выросшей в этом сказочном великолепии прокатных Кадиллаков, вилл, дорогих ресторанов и бутиков, подсознательно Анжелка все боялась проснуться и никак не могла отрешиться от подозрения, что в один ужасный миг - она снова очутится в бедном квартале своего Бердска в жалком демисезонном пальтишке...
  
  Но все-же она была почти счастлива.
  
  - Это нечестно, - говорила она Рустику, принимая от него очередной сказочный подарок, будь то песцовая шубка из бутика такс-фри в аэропорту Лиссабона или - бриллиантовые серьги из магазина фирмы Лео Барклай на авенидо де Либердат, - это нечестно, Рустик, ты мне можешь это купить, а я то, а я то ничем не могу тебе вернуть...
  
  - Глупенькая моя, - целуя Анжелку в шею за ушком, говорил Рустам, - ты рядом, а это бесценный дар. Это я твой неоплатный должник, это мне никогда не расплатиться перед тобой.
  
  И на вторую неделю счастья, Анжелка вдруг сама все поняла, как ей себя вести.
  Она до всего дошла сама.
  Она постигла истину, какой она должна стать, чтобы стать счастливой без оглядки на прошлое, без боязни потерять чудом обретенное счастье.
  Она должна сделать счастливым своего Рустика, и через это стать счастливой. Обрести счастье уверенности в том, что счастье будет растянутым во времени.
  Ведь именно счастье растянутое во времени есть настоящее счастье.
  А не тот миг, после которого неизбежно расставание или потеря...
  
  Во-первых, Анжелка решила начать интересоваться домом.
  Уютом.
  Интерьерами, мебелью, бытовой техникой.
  Она и дом должны стать неотъемлемыми друг от друга частями жизни ее Рустика.
  И второе.
  Надо было непременно родить.
  
  Так странно бывает в жизни!
  С Пашкой, когда они были с Пашкой, она только и думала о том, как бы не забеременеть...
  А тут.
  А тут все наоборот.
  И каждая ночь, каждая близость, каждая ласка теперь имели смысл.
  Утром, чистя перышки сидя на белом пуфике перед огромным зеркалом роскошного а-ля Людовик Х111 трюмо, еще в полупрозрачной robe de nuit, Анжелка мысленно подсчитывала дни. Позавчера или вчера должны были начаться месячные. Может это задержка от перемены климата и сдвижки часовых поясов?
  Она боялась загадывать.
  Ах, зачем тогда она делала эти аборты?
  От Пашки...
  Хотя...
  А вот был бы у нее ребенок от Пашки - разве взял бы ее Рустик замуж?
  А если бы и взял, то как бы он относился к чужому ребенку?
  Любил бы его?
  
  Рустик постучался и просунул голову в ее будуар.
  
  - Ты чего стучишься, дурачок, разве я не твоя жена? - улыбнулась Анжелка, не оборачиваясь, а глядя на отражение мужа в зеркале.
  
  - Именно оттого что ты жена я и стучусь, - ответил Рустам, - если бы не любил и не уважал, то входил бы и брал бы как вещь, в любой момент.
  
  - А ты возьми, - сказала Анжела и выгнув спинку потянулась томно и игриво.
  
  И не в силах устоять перед такой до невыносимости сильной приманкой, Рустик приблизился и обняв жену сзади, прижался щекою к ее щеке.
  
  - Ты моя? - спросил он.
  - Твоя навек, - закрыв глаза прошептала Анжела.
  
  3.
  
  Пашку как прорубило.
  У вас никогда так не было?
  
  Был у вас человек.
  Человек, который за вами бегал.
  И вы полагали, что человек этот вам не нужен.
  Не любили, не ценили.
  Но тем не менее, пользовались его услугами, считая, что это вы этому человеку снисхождение оказываете, принимая от него его услуги.
  И вот вдруг, этот казалось бы ненужный вам человек, исчезает из вашего ареола. Исчезает и перестает докучать вам своими приставаниями, своей услужливостью.
  Казалось бы - радуйся, избавился от ненужного груза!
  Ан, нет...
  Вакуум.
  Незаполненный вакуум начинает подсасывать в том месте, где был этот человек.
  И начинает недоставать его былых, казавшихся навязчивыми, приставаний. И вот уже тоскуешь по его услужливости. Услужливости преданного зверька.
  Преданного и преданного.
  
  Пашку как прорубило.
  Где Анжела?
  Где его девчонка?
  Где безотказная давалка?
  Где подстилка безотказная, за которой он в минутки своего мужского возбуждения заезжал в любое время в полночь-заполночь - и кинув камешек в ее окошко на втором этаже, уже через пол-часа заполучал ее ласки...
  Раньше он не ценил.
  Считал, что она навязывается.
  Что она так - только для тела...
  А вот Мэри - та была для души.
  
  
  А ведь приезжала к нему в тюрьму... В лагерь...
  Через пол-страны на свою копеечную зарплату к нему ехала.
  А он ее отпихнул тогда.
  
  И теперь, когда ее не стало рядом, Пашку как прорубило.
  
  Анжелка.
  Вот была настоящий друг.
  Верная, как мать.
  
  И безотказность ее была не от распущенности ее, а от преданности и от любви.
  В эти бандитские бани с массажными салонами с ним она таскалась не потому что шлюха, а потому что любила его, а в другие то места он ее никогда и не звал!
  
  Но это она потом ему уже сказала.
  Потом.
  Потом она объяснила Пашке, что не звал он ее в Алгаву в белоснежный дворец на берегу Океана, а звал только в грязные пьяные бандитские бани... Подъезжал на своей красной "копейке" когда хотел - в два, а то и в три часа ночи, кидал камешек в окошко - выходи!
  И она выходила.
  Потому что любила беззаветно.
  Без оглядки на гордость и на пересуды знакомых.
  И к горю матери своей, что плакала - ах, Анжелка, сгубил тебя этот бандит!
  
  И два аборта делала неспросясь.
  Потому что, если бы родила, Пашка бы от нее бежал бы, как оглашенный.
  
  Теперь Пашку словно озарением прорубило.
  Анжелка - вот его любовь.
  Рядом была.
  А не замечал.
  Как говорят?
  Что имеем - не храним, а потерявши - плачем.
  
  И зародилась в Пашкином сердце не то чтобы любовь, а скорее детская обида на то, что его разлюбили.
  И обида эта его была еще усилена его воспитанными улицей и бандитским братством убеждениями в том, что его собственность никто не может у него отнять. Будь то Мэри - привязанность его души, будь то собачонка Анжела - привязанность его телесных желаний.
  А по Пашкиному провинциальному бандитскому убеждению женщины вообще относились к разряду вещей чисто утилитарных. Только одни из них были вещами недорогими - для повседневного пользования - это вроде Анжелки, которая в тот период времени, когда Пашка таскал ее по пьяным бандитским банькам, была чем то гигиеническим - сродни березовому венику и свежей простынке... а вот Мэри, та была тоже вещью, но вещью более высокого порядка, чем то вроде произведения искусства - картиной, что хозяин вешает в гостиной, статуэткой, что ставят на полку камина или на телевизор, чтобы радовала глаз.
  Но так или иначе - будь то веник, будь то простынка, будь то картина или статуэтка, но никто и никогда не мог и не имел права отобрать собственность у ее хозяина.
  То биш - у Пашки.
  
  И собрался Пашка в Москву.
  Разгонять тоску.
  
  .................................................................
  
   С Анжелкиной маманей - с Валентиной Макаровной разговора не получилось. Отругала она Пашку и прогнала.
  А соседки сказали, что ездила Макаровна в Москву на дочкину свадьбу, и что зять новый, вроде не то чечен, не то не чечен, подарил Макаровне новый кухонный мебельный гарнитур, плиту, холодильник, стиральную машину и маленький японский телевизор впридачу. И что привезли все это великолепие трое красивых мужчин в синих форменных костюмчиках с надписями по-иностранному на спине и в пол-дня всю кухню Макаровне переделали. И старую плиту со шкафчиками - на помойку снесли. Хотели и холодильник старый туда же, но Макаровна грудью встала - не дала. Велела "в залу" перетащить. Соседки посмеивались - и что ты Макаровна в двух холодильниках держать теперь будешь? Хрена моченого?
  - А не ваше дело, - отбрехивалась Макаровна, - может и хрена.
  
  .................................................................
  
  Вобщем, Макаровна - маманя Анжелкина, Пашку отбрила-отшила и вообще сказала, - ты, Пашка к Анжелке моей больше не лезь, а то чечен ейный тебе бошку враз открутит.
  
  Но напугать бывшего бердского бандита - громилу колхозного рынка и грозу привокзальных ларьков было делом непростым, потому как масштабы мышления этой головы были масштабами ларька и рынка, но отнюдь, не масштабами большого московского бизнеса... А кто не боится океана? Скорее всего тот, кто вырос на берегу маленького пруда и полагает, что океан - это тот же пруд, только берега противоположного не видать...
  Пашка ехал в Москву и напевал старую школьную непристойность, из тех, что ребятишками они с Генкой пели в школьном туалете или за сараями, когда курили подобранные на дороге хабарики...
  
  "атчипись ты старый карапет-у меня муж маладой Ахмет-как услышит он тваи слава - он тибе атрежит галава"
  
  Значит за чечена вышла!
  Ну...
  Ну, так и поглядим, что за чечен такой!
  
  ....................................................................................
  
  Четыре недели в Алгаве пронеслись, как четыре дня.
  Что было?
  Анжелка сидела возле иллюминатора в салоне бизнес-класса и с детской счастливой улыбкой пролистывала фотографии на маленьком цветном мониторе миниатюрного - в ладошку компьютера, что подарил ей муж...
  - Гляди, а это мы с тобой акулу ловим, гляди какое тут у тебя смешное лицо!
  
  Сам усталый от отдыха муж - полу-лежал в соседнем кресле и пытался уснуть.
  
  - Нет, Рустик, ты посмотри, это когда мы в море на катере выходили!
  
  Анжела хихикала и толкала мужа в бок, а он лениво отмахивался и счастливо улыбался в полу-дрёме...
  
  Вот и приобрел себе счастье, наконец-то... Старший его партнер по бизнесу - Вениамин Борисович все говорил, что счастья нет. А вот оно! Сидит рядышком в кресле с компьютером-пальм и звонко щебечет...
  Как же так, что счастья нет?
  Есть счастье.
  Оно - в щебетаньи.
  Оно в щебетаньи бесконечно своего, бесконечно близкого тебе существа, что доносится сквозь усталый сон.
  
  .............................................................................
  
  4.
  
  А где наш Генка?
  Генка вуайерист!
  Когда пожарники оттащили их всех подальше от полыхающего поместья - его и Мэри с олигархом, Генка вообще ничего не соображал.
  Он даже не помнил, как и кто вытащил его из огня.
  Пашка это был или кто-то другой?
  Нет, не Пашка - это точно.
  Потому что Пашка хотел его - Генку там убить, и на Генку все свалить.
  
  Следователь недолго таскал его на допросы.
  Оказывается олигарх решил все замять и сам на себя накатал показания, что де хранил бензин в кладовке на втором этаже рядом со спальной. Де, этим бензином дворецкий его костюмы от моли чистил. Или что-то еще в этом роде.
  
  Так что даже зря Пашка в бега ударился, никого ни в каком поджоге обвинять не стали.
  Хоть слухи по городку и поползли, де все из-за этой проститутки Маринки, которая и Пашку бедолагу с ума свела и из-за которой столько добра сгорело.
  
  Особенно расстраивались потерявшие работу при дворце Вениамина Борисовича.
  Шофер, дворецкий, начальник охраны, собаковод, фельдшерица, повар, горничная...
  А все ведь в бывшем - видные по городу люди.
  Начальник охраны - бывший начальник городского УВД, шофер - бывший начальник гаража городского комитета партии, фельдшерица - тоже фигура - бывшая главврач городской больницы... Дворецкий - бывший директор привокзального ресторана...
  В общем, остались люди не у дел.
  Усадьба олигарха стояла теперь заколоченная - с черными провалами выгоревших окон второго этажа. А сам хозяин уехал, говорили, что заграницу.
  И единственный из команды бывших слуг, кто не остался без работы - был собаковод, который теперь охранял пожарище с выводком своих натренированных и натасканных на людей служебных собачек.
  
  Генка на пожарище не ходил.
  Че там смотреть?
  Того и гляди - злые пинчеры портки вместе с задницей порвут-разорвут.
  
  После того, как все улеглось, Генка решил ехать в Москву.
  Он теперь твердо знал, чем будет дальше по жизни заниматься.
  На выходное пособие, полученное от Вениамина Борисовича, Генка купил цифровую камеру с фантастически сильным теле-объективом и мощный ноутбук, для обработки цифровых фотографий. Генка решил стать стингером-папарацци.
  Это было его истинным призванием.
  ....................................................................................
  
  Никон с тридцатидвухкратным оптическим "зумом" это была мечта убежденного вуайериста, решившего сделать из своих сексуальных особенностей - профессию.
  Генке не терпелось испытать мощную оптику.
  И поэтому, снимая квартиру, он во многом удивил агента из бюро найма недвижимости, попросив, чтобы хата была пусть и необязательно рядом с метро, но непременно на одном из верхних этажей, да еще и имела бы лоджию. Еще об одном требовании, предъявляемом им к своей студии, Генка сказать напрямую агенту не мог. Это определялось на смотринах. От одной квартиры он отказался напрочь... Сразу... Вид из окна открывался на бескрайние просторы лесопарка, простиравшегося до самой МКАД. Зато вторую квартиру, показанную агентом, ухватил мертвой хваткой, зубами ухватил! Из окна его однокомнатной квартирки, расположившейся на шестнадцатом этаже блочного бетонного улья, открывался вид на такой же шестнадцатиэтажный конгломерат индивидуальных сот, отстоящий всего на каких-нибудь метров сто, сто пятьдесят... А что такое сто метров для никоновской просветленной оптики и тридцатикратного зума?
  В день заселения, едва дождался вечерних сумерек.
  Все дрожь в руках никак не удавалось унять, руки так и чесались, к окошку так и тянуло...
  В Москве быстро темнеет.
  Это вам не Питер в белые ночи!
  
  За первый же вечер, а вернее за первую ночь, так как дорвавшийся до живой теплой крови, Генка снимал до трех ночи, он отснял более сотни снимков.
  Из почти трехсот окон, что просматривались в доме напротив, интересных окошек, за которыми мелькали нестарые и фигуристые москвички, было что-то около тридцати.
  И из них - тех, которые не задергивались шторами в самый интересный момент, Геша выделил пять.
  С них то он и нащелкал свою первую серию.
  От и до.
  От переодевания, когда в пол-восьмого молодая особа пришла с работы и переодевалась в домашнее, и до полного раздевания, когда в пол-первого ночи, перед постелькой, она шла в ванную, чтобы почистить зубки.
  Чужие молодые жены...
  Чужие любовницы.
  Чужие взрослые дочери...
  Гешка млел, постигая режим и расписание московских окон...
  Оказывается, лучше всего видно, когда ОНА выходит на кухню.
  Там - чаще всего незашторено.
  И если ОНА вышла в два часа ночи попить водички, то есть шанс - сфотографировать ее совершенно нагую, и не затуманенную тюлем полу-прозрачной занавески.
  
  Бывало, ему везло, и он заставал юные пары...
  Молодых супругов...
  Вот она вышла на кухню в одном халатике, а этот мускулистый и с бицепсами, с голым торсом подошел к ней сзади, обнял, запустил лапы под халатик и что-то шепчет ей в ее скрытые под распущенными волосами ушки, а она, разомлев, откинув голову, смеется...
  А камера щелкает.
  А количество отснятых кадров все растет!
  
  Вот школьница - старшеклассница.
  Мать у нее - толстая, неинтересная, а сама - загляденье!
  Лежит на софе, болтает о чем-то по телефону, и не знает, что Гешка видит ее всю-всю, как если бы был тут же в комнате с нею... И камера - щелк-щелк!
  
  Потом до самого утра сидел с компьютером, обрабатывал снятое.
  Получились четыре прекрасные серии по двадцать снимков в каждой.
  Как в комиксе.
  Последовательно... Пришла, вошла, стала раздеваться... И вот она - и слева, и справа, и сзади и спереди...
  
  Особенно понравились Гешке две женщины.
  С восьмого этажа, слегка полноватая брюнетка лет тридцати. У нее был муж и ребенок - мальчишка лет семи. После того, как мальчишку укладывали спать, они с мужем расхаживали по квартире совершенно голые. Это был самый качественный отснятый за ночь материал.
  А еще ему приглянулась девушка, вероятно старшеклассница, с десятого этажа. Она не задергивала штор, и раздевалась при включенном свете.
  Молодец!
  
  Теперь фотографии можно было бы продать...
  Только надо было найти эротический сайт в Интернете или журнал, который купил бы четыре сериала...
  Но это уже было делом техники.
  А потом поставить это дело на поток!
  
  
  
  Глава 3
  
  1.
  
  Мэри уступила уговорам Улыбина и решилась-таки пойти посидеть с ним в суши-баре.
  К шести вечера он заехал за ней в редакцию.
  Машина у него была средняя. На четверку с двумя минусами. Или на тройку с плюсом. Оценка могла варьироваться в зависимости от настроения учительницы.
  Учительницей это он ее назвал.
  Вернее ассоциировал ее с учительницей.
  
  - Вам хорошо в очках, - сказал он.
  - Почему? - пожала плечиками Мэри, - она приняла его замечание за неудачный комплимент. Но Мэри недооценила Улыбина.
  - Потому что в очках женщина становится желаннее и сексуальней, - сказал он, трогая машину с места в карьер.
  - Отчего сексуальней? - недоуменно хмыкнула Мэри, - я наоборот собиралась линзы себе контактные поставить.
  - Ну и зря, - уверенно отрезал Улыбин, - у каждого нормального мальчика, который в детстве нормально формировался и созревал, у каждого была заветная мечта переспать с учительницей.
  Улыбин замолчал, сосредоточившись на обгоне какого-то пенсионера, у которого машина была вообще никакая - на двойку и которого по негласному дорожному статусу города Москвы положено было обгонять всем...
  - Так вот, - продолжил он, - в детстве у мальчиков эротические фантазии крутятся не в области собственных одноклассниц, а витают в учительской, где женщины сложившиеся, опытные и статные, не плоскогрудые узкобедрые подростки, какими в основном представляются сверстницы, а грудастые, попастые... и сексуальные в своей зрелости.
  Улыбин смотрел вперед поверх мокрого капота своей "десятки" и говоря о детских фантазиях, не по детски улыбался.
   - А учительница она ведь должна быть обязательно в очках, не так ли?
  
  Мэри пожала плечиками и ничего не ответила.
  
  - И знаете, Марина, эта нереализовавшаяся мечта, именно нереализовавшаяся, потому что вряд ли кому из мальчишек удалось-таки переспать с учительницей, так вот, эта нереализованная мечта и засела в подкорке сознанья в виде ассоциации женщины в очках с обязательной реакцией на сексуальность и вожделение.
  
  Мэри снова пожала плечиками и почему то захотела на всякий случай снять очки.
  Но не стала делать этого, так как этот жест был бы слишком прямолинеен.
  
  - А вы разве не хотели в детстве романа с учителем? - спросил Улыбин, так и не дождавшись позитивной реакции на свой доклад.
  
  - Я? С учителем? - переспросила Мэри.
  - Ну да, а что? - отозвался Улыбин, обгоняя еще одного обладателя жалких "жигулей", - мальчики тянулись к взрослым женщинам, а кого в основном из взрослых женщин они видели в школьные годы? Конечно же училок! А девочки, те были должны вожделеть учителя - мужчину. Взрослого и умного, как папа. И втайне мечтали, чтобы пеночку девственности с них снял бы именно он - любимый учитель химии или физкультуры.
  
  - У нас по химии женщина была, - отозвалась Мэри.
  - А по физкультуре? - настаивал Улыбин.
  
  Но Мэри так и не ответила.
  Ей показалось, что согласись она с доводами Улыбина, он пойдет в своих рассуждениях дальше и скажет, что правильные девочки свой комплекс зависти к матери и соперничества с нею из-за отца, переносят потом на сексуальных партнеров, которые старше их лет на дцать... Такое она уже слыхала от Вениамина Борисовича. И не раз слыхала, потому что он порою повторялся, забывая, что уже рассказывал.
  
  - Правильно созревавшие девочки, обязательно вожделели взрослого мужчину, и эту детскую мечту... - начал было Улыбин, но Мэри прервала его, попросив включить что-нибудь динамичное и погромче.
  
  - Люблю Мадонну и Бритни Спирс, - сказала Мэри, - а вы, наверное Биттлз или что там еще было в те годы, когда меня еще на свете не было?
  
  - А вы колючая, - сказал Улыбин, в три приёма втискивая свою "десяточку" между Опелем и ситроэном.
  Они приехали.
  - Ну ну соммз арривэ, - сказала Мэри, открывая дверцу.
  Улыбин еще долго копался, втыкая в разные места своей машинки какие-то антиугонные фаллоподобные стержни.
  
  - Это вот это? - спросила Мэри, показывая на неоновую вывеску где латиницей было написано Tokyo - sushi - bar.
  - Это здесь, - кивнул Улыбин и повлек ее внутрь заведения.
  
  При входе их встретил какой-то ряженый в черное кимоно. Как только дверь открылась, ряженый издал некое подобие самурайского клича, на которое эхом отозвались трое азиатского вида поваришек, стоявших за находящейся тут же в зале плитой.
  - Ну как? Вам здесь нравится? - участливо поинтересовался Улыбин, - останемся или поедем дальше?
  Мэри решила остаться, потому как скажи она, что лучше поискать что-нибудь поприличнее, Улыбин усадит ее в машину и воспользовавшись случаем предложит поехать к нему, предварительно заехав в Универсам и взяв там вина и нарезок колбасы и сыра... Проходили уже такое...
  
  Официантки, судя по всему, рекрутированные администрацией из числа студенток-азиаточек из бывшего СНГ, тоже были в кимоно.
  
  - Я люблю суши, а вы? - спросил Улыбин.
  - А мне все равно, - ответила Мэри, но тем не менее, назаказывала себе роллов с копченой и сырой рыбой, и так как после длинного рабочего дня была голодна, решила что съест еще и крабовый суп.
  
  Улыбин тоже ткнул пару раз пальцем в меню и с каким-то отрешенным удовлетворением принялся смотреть, как ряженая в японское девочка-узбечка раскладывает на столе атрибуты японской трапезы, горячие полотенца, подставки для палочек, чугунный чайник с зеленым чаем.
  
  - Вы были в Японии? - спросил Улыбин.
  - Нет, а вы?
  - А я был, - не без гордости сказал он.
  - Понравилось? - дежурно поинтересовалась Мэри.
  - Это не выразить словами! - закатив глаза к потолку, сказал Улыбин.
  - Вы же писатель, вам положено любые впечатления уметь выразить словами, - сказала Мэри.
  И он принялся рассказывать ей о трех уровнях автомобильного движения в Токио, когда часть транспорта движется по верхним эстакадам, другая по нижним, а третья по наземному уровню. Улыбин так увлекся, что глаза его зажглись внутренними огоньками неподдельного, пережитого им самим восторга, который рассказчик теперь желал непременно передать и своей визави.
  Мэри же слушала в пол уха.
  Ей было неинтересно.
  Она уже много успела повидать в своей жизни.
  И Париж, и Венецию, и Лондон...
  И не только туристкой, которую водят по Парижу в группе - "посмотрите направо, это Эйфелева башня, посмотрите налево, это Гранд-опера"... Она повидала и настоящих коренных парижан. Да и коренных настоящих лондонцев. И пожила у них в гостях. Поэтому, все эти рассказы и разговоры про заграницы, полагала скучными и идущими от неудовлетворенного комплекса невыездных советских людей старшего поколения, к которым относила и сегодняшнего спутника своего.
   Он заказал ей маленькую бутылочку сливового вина.
  Сам пить не стал - "за рулём"!
  Вино было плохое.
  Скорее всего - немецкое или вообще - польское.
  Но роллы оказались вкусными, и в общем, трапеза удалась на четверку.
  С двумя минусами.
  Причем, главным минусом был спутник.
  Не такого она желала себе.
  Не такого.
  Но зачем тогда согласилась пойти с ним в этот пятничный вечер?
  Пятничный вечер это вообще вечер со значением.
  Вениамин Борисович в свое время рассказывал ей, что в Америке, девушке неприлично обнаружить себя каким-либо образом что она дома и никуда не приглашена, ни на вечеринку, ни в кино, ни просто покататься... И если девушка оказалась вечером в пятницу дома, то лучше она не будет подходить к телефону, чтобы никто не узнал о таком ее позоре.
  Зачем она пошла сегодня с Улыбиным в этот суши-бар?
  Вот сидит с ним тут и думает о Вениамине Борисовиче.
  Потому что Вениамин Борисович и умнее и богаче.
  И интереснее.
  
  - Ну что? Пойдем? - спросил Улыбин, рассчитавшись с девочкой-узбечкой.
  Рассчитывался наличными, да так, чтобы от глаз Мэри не ускользнул его толстый бумажник с рулоном в нем пятисотрублевых ассигнаций.
  Богатый!
  Богатый, а ездит на какой-то раздолбанной "десятке", да и часики у него, не ком иль фо...
  
  - Ну и куда теперь? - начал было он свою привычную мужскую бодягу, которая непременно должна была вылиться в предложение "а давай теперь ко мне!"
  
  Улыбин долго и нудно снимал все свои фаллические антиугонки.
  
  - Меня до метро, пожалуйста, - сказала Мэри.
  
  - Да вы что! Да я довезу! - возмутился Улыбин.
  
  - А если мне в Бутово или в Новогиреево? - ухмыльнулась Мэри.
  
  - Я с радостью, - отозвался Улыбин, наконец заведя мотор своего отечественного агрегата.
  
  Но она настояла на своем.
  Метро...
  Вышла на бульваре у Кропоткинской.
  И идя к спуску в подземку, чувствовала на спине взгляд, уверенно зная, что Улыбин не отъезжал, ожидая, что она обернется и помашет ему.
  Не обернулась.
  
  А засыпая поздно вечером в своей одинокой постели, подумала, что все правильно.
  Траур у нее.
  По папке.
  
  2.
  
  Вениамин Борисович улетел-таки из Греции, где уж совсем было застрял.
  Марии на прощанье подарил серьги и кулон.
  И она призналась ему, что даже успела к нему немного привыкнуть.
  
  - А могла бы представить себя моей женой? - спросил он ее в их последнее свидание.
  
  - Почему нет? - спросила она и искоса, поглядев своими огромными темными глазами, улыбнулась широко, во весь свой красивый яркий рот. Которым она ласкала его...
  Он будет долго помнить этот ее рот.
  И черные волосы спадавшие ему на живот.
  И черный кружевной лифчик, которого он так любил касаться.
  
  Женился бы на гречанке...
  Привез бы ее в Москву...
  И что бы она там делала потом?
  Поступила бы в МГУ?
  Он уже протежировал в МГУ одну девчонку.
  Зачем повторяться?
  
  Вот-вот!
  
  
  Ни дня без того, чтобы не вспомнить о Мэри.
  Так может это и есть любовь?
  
  
  Любовь и время - что мы знаем об этих вещах?
  
  .............................................................................
  
  Он теперь летел в свою любимую Москву и думал о том, как станет доживать свой век.
  Один?
  Бобылём?
  Собственно, когда покупал себе имение в Бердске на берегу реки Тёмы, именно так и думал, что станет доживать этаким барином - чудаком. Одиноким барином. Состарившимся Онегиным...
  Наедине со своими дорогими игрушками и коллекциями - один только выводок его автомобильного антиквариата чего стоил!
  Так и мыслил себе, приобретая именьице бывших князей Бецких, что станет бобыльствовать одиноким придурковатым себе-на-уме старичком, погрузившись в комфорт и тишь роскошного дворца на дикой природе. Специально на дикой природе без этих придурков и выскочек соседей, что понастроились по Москва-реке... Он специально хотел, чтобы без соседей. Без этих выпендрежников - все равно кто они - или выскочки из оголтелых думцев, или чудом выжившие бандиты, или новые телевизионные аристократы - один хрен - все они были ему одинаково противны.
  Вот и ехал три года назад в эту свою добровольную ссылку, как некогда уезжали из столицы опальные фавориты императрицы.
  
  Ехал - думал будет доживать тихо и уединенно.
  Но вот ведь, блядская натура не дала тихо и уединенно пожить.
  Зафлиртовал...
  Увлёкся.
  А потом и влюбился.
  Вот как оно вышло.
  И это в шестьдесят то лет!
  Не в тридцать, и не в сорок...
  Доколе же можно так?
  
  Под крылом проплывали облака и в их разрывах далеко внизу виднелись незнакомые изгибы незнакомых рек...
  Прилечу в Москву, поеду погляжу на нее?
  На Мэри...
  Или не поеду?
  И не погляжу?
  
  .....................................................................
  
  В Шереметьево Вениамина Борисовича встречал Рустам.
  
  Они крепко пожали друг другу руки.
  Вениамин Борисович не любил всех этих, заимствованных у силицийцев объятий и поцелуев, привязавшихся к россиянцам, благодаря запоздалому знакомству с романом Марио Пьюзо.
  
  - Вениамин Борисович, поедем ко мне, с женой познакомлю, - тепло и радушно предложил Рустам.
  - Ах, да ты же женился, а я и на свадьбе у тебя не был, - сокрушенно воскликнул Вениамин Борисович, - подарок ведь теперь с меня.
  
  И уже в машине вдруг вернувшись к теме женитьбы Рустама, спросил, - и кто же избранница твоя? Из столичных штучек с папой министром?
  
  - Не поверите, - широко улыбнувшись, ответил Рустам, - в Бердске свое счастье нашел.
  
  - Когда же это успел? - напрягшись спросил Вениамин Борисович. Он почему-то сразу подумал, что а вдруг случилось нечто из ряда вон невозможное, и Рустик женился на его Мэри?
  
  - Представляете! Я прошлой зимой когда у вас с очередным визитом в Бердске был, ночью на вокзальной площади девушку одну подобрал, голосовала она, частника ловила. Ну, я пожалел ее, что в такой час никого она не поймает, разве приключений себе нехороших найдет. Посадил к себе в машину. А она - простая добрая душа так о себе все про свою жизнь мне рассказала, что сразу я ее полюбил. За душу ее красивую, за доброту ее бесконечную. Она оказывается на зону к дружку к своему на свидание ездила, а дружок в другую был влюблён. Расплакалась она тогда у меня в машине, разревелась, и так мне жалко ее стало, так сердце у меня сжалось, как только в детстве было однажды, когда мама плакала, когда я чашку бабушкину разбил - память маме дорогая была! Вобщем, дал я этой девушке свой телефон и велел ей звонить мне, если что...
  
  - Ну, и она позвонила? - спросил Вениамин Борисович.
  
  - Позвонила, - кивнул Рустам.
  
  - А как жену зовут?
  
  - Анжела, - нежно произнося имя жены, тихо сказал Рустам и улыбнувшись, пояснил, - Ангел это имя значит, Ангел она у меня.
  .........................................................................................
  
  Мужа и гостя Анжела встречала на крыльце.
  
  Во всеоружии.
  Сама парикмахершей была - и ах! Как она теперь полюбила ходить в салоны!
  
  Вениамин Борисович церемонно целовал руки и наговорил изысканных и витиеватых комплиментов, главной лейб-темой которых была идея, - где же он был сам, живя в Бердске, проглядел такую красавицу?
  
  За обедом Вениамин Борисович выказывал свое кредо. Выстраданное по впечатлениям его европейского турне.
  
  У нас Коррупция?
  И чтобы теперь наш президент сказал своим чиновникам - анну, не воруй и взяток не бери?
  Это абсурд, как если бы Карл Великий велел своим баронам не грабить деревень и не обдирать крестьян.
  Европейцы нам поют, де заведите себе высокие технологии, де, сидеть на трубе - стыдно.
  Это они от зависти!
  Высокие технологии, это когда нефти нет..
  А покуда нефть есть - будет феодализм.
  А феодализм - это взятки, это коррупция. Потому как взятки - это как барщина и оброк.
  А американцы если придут...
  Американцы, насодют демократию, отобрав нефть. Вы этого хотите? Такой демократии? Де, тогда феодализма не будет, но и нефти с газом не будет - они тогда будут у американцев. У Поля Гетти, у семьи Бушей, у семьи Рокфеллеров.
  
  Мне такой демократии не нужно.
  Я живу в феодальной России, и я горжусь этим.
  Пусть завидует высокотехнологичная Европа.
  
  Анжелка слушала и поглядывая на мужа, улыбалась.
  
  - Надолго теперь в Москву? - поинтересовалась Анжела у гостя.
  - Не знаю, милая, - пожав плечами, отвечал Вениамин Борисович, - в принципе, у меня ведь здесь есть две квартиры, одна на Кутузовском, чуть ли не члену Политбюро когда-то принадлежала, там все ремонт никак не соберусь сделать, а вторая на Филях, там вполне жить можно.
  - А как дворец ваш в Бердске? - кстати вставил Руслан, - там ремонт не собираетесь делать?
  - В Бердске? - вздрогнув и поморщившись переспросил Вениамин Борисович, - нет, не собираюсь.
  Помолчал с пол-минуты, а потом пояснил, потому как счел, что друзья достойны такого пояснения, - воспоминания не очень приятные меня с этим дворцом связывают, так что хочу выставить на торги недвижимость эту.
  
  - Без ремонта за усадьбу дорого не дадут, - с сомнением заметил Рустам.
  - Нет, не хочу я этой усадьбой заниматься, - нервно поводя шеей, буркнул Вениамин Борисович, - определенно и категорически не желаю!
  
  Рустам уже пожалел о том, что спросил Вениамина Борисовича об усадьбе и что вопрос этот вызвал в том негативные эмоции, но гость вдруг подарив Анжеле лучезарную улыбку, хлопнул себя по коленке и сказал громко, - а что? Вы семья молодая и состоятельная - купите у меня имение, ремонт сделаете и жить будете - детишек растить! А? Тем более, что Анжела Владимировна сама бердская! Будет помещицею местной. А? Как идейка!?
  
  Анжела ничего не ответила, только с улыбкой вопросительно поглядела на мужа.
  
  - Мы посоветуемся с женой и подумаем, - сказал он.
  
  И после этого разговора мужчины удалились в кабинет - секретничать о своем бизнесе.
  
  А Анжелка вышла в сад и принялась мечтать, как быыло бы хорошо, если б Рустам и вправду купил дворец князей Бецких. И как бы здорово было бы им там! И мама была бы при деле - садом занималась бы. И дети. Будут ведь скоро у них дети... Первый вот, если все будет хорошо - через шесть уже месяцев сможет родиться. Ему бы там, на берегу речки Тёмы так бы привольно было!
  
  
  3.
  
  Гешка даже ойкнуть* не успел
  
  *Ой - устаревший эквивалент нашего современного ВАУ и УУУпс
  
  Гешка даже и ойкнуть не успел, как все вокруг него завертелось.
  Заверте... Как в знаменитом рассказе Зощенко про писателя-эротомана, только вокруг Гешки все завертелось не в смысле "сиськи-письки", а несколько даже наоборот, потому как когда его запихивали на заднее сиденье старенького "пассата", ему совсем неэротично пару раз врезали кулаком под рёбра и раза два заехали локтем по скуле...
  И когда машина дернувшись и взвизгнув провернувшимися по сухому асфальту шинами, рванула вперед, сидевшие слева и справа от него громилы, еще по разу, видимо для убедительности, от души врезали Гешке в самый поддых.
  Гешка сразу сник.
  И так то никуда и не собирался дергаться-выпрыгивать, да и куда тут выпрыгнешь через таких здоровяков по сто двадцать кило живого бекона, зажавших его на заднем сиденье, словно он был листом клена, приготовленным для школьного гербария.
  Гешка сидел на заднем сиденье и тихо всхлипывал, не решаясь даже утереть кровь с нижней разбитой губы. Да и нечем было утираться, потому как обе руки его были накрепко схвачены стальными пальцами битюгов, что сдавили его своей бычьей массой и не давали ни дохнуть - ни выдохнуть.
  Гешка полностью отдался на волю дальнейшего самостийного развития событий.
  
  Но ехали не очень долго.
  Привезли его в какие-то кооперативные гаражи.
  Вытащили за загривок из машины, попутно дав ему еще пару раз по ребрам и по скуле и впихнули, наконец, в пустой железобетонный бокс с дощатым полом.
  На этот пол его сперва и повалили, попинав для порядка ногами.
  Но потом, битюги как то разом расступились, уступая место старшему команды и вот тогда, собственно говоря и начался разговор.
  
  - Ну чё, парень, расскажи, на кого работаешь, кто у тебя хозяин, как его зовут и что он тебе поручил делать? - начал расспрашивать старший.
  
  Лица его Гешка не видел, потому как стоял он против света, в проеме дверей, и лежа на полу, Гешка видел только черный силуэт человека и только по голосу мог судить, что человек это не очень молодой и наверное, не очень здоровый. Так Гешке показалось, потому что человек этог все время подкашливал и говорил как то очень тихо, так тихо, что все время хотелось попросить повторить вопрос...
  Но когда Гешка попросил повторить, он получил два удара ботинком по позвоночнику.
  Очень больно было, и более Гешка не пытался уже переспрашивать.
  Вообще его еще били.
  И не потому что он не хотел отвечать, не потому что он отпирался или скрытничал.
  Просто он сперва никак не мог взять в толк, чего от него хотят.
  И почему его избивают и про какого такого хозяина пытаются выяснить у него?
  
  Только после двадцатого или уже сорокового удара ботинком по пояснице, Генке, наконец пояснили, почему он попал в этот невыносимый пыточный гараж.
  
  Его застукали на ночном фотографировании окон дома, что напротив...
  А он сперва и не понимал, за что? И про какого хозяина речь?
  
  - Тебя кто нанял, говори?
  
  И снова два удара по пояснице.
  Сволочи, почки отобьют!
  
  К исходу полу-часа, или может полутора часов, потому как Гешка совершенно потерял счет какому-либо времени, в тихом закутке гаражей послышалось некое оживление.
  Подъехала еще одна машина и битюгов, судя по голосам, явно прибыло.
  Гешка уже приготовился было к продолжению пытки, но все пошло как то иначе.
  
  Вот уж верно кем-то подмечено, ничто и никогда не бывает и не выходит так, как мы предполагаем...
  
  Кашляющий человек вышел на двор - в закуток и о чем то долго разговаривал со вновь-прибывшими битюгами.
  Кое-какие фразы, вернее их обрывки и отдельные слова доносились до Геннадия и он что-то уже начинал понимать.
  
  - Да нету там никаких снимков по теме, он другие окна снимал, там эротика одна и порнуха, так что ложная тревога...
  - А может, эротика так, только для маскировки, а настоящие снимки в компьютере?
  - Нет, мы весь комп пролистали и флэшку в камере, там только бабы у него везде...
  
  Нездоровый вернулся из закутка в бокс и велел битюгам поднять Гешку с досок. Под зад ему даже принесли какой-то табурет, все одно - самостоятельно стоять на ногах он уже не мог.
  
  - Ну что, фотограф-порнограф, баб голых снимаешь? - спросил нездоровый и снова закашлялся.
  
  Гешка кивнул, икнул и издал какой-то звук, напоминающий мышиный писк.
  
  - И куда ты эти фотки готовил? Для себя? Морковку дрочить?
  
  Гешка снова икнул.
  
  Потом к нездоровому подошел еще один битюг и что-то принялся шептать ему на ухо.
  Нездоровый выслушал, кивнул, сказал - "очень хорошо" и походив немного взад-вперед по скрипучим доскам гаража, подвел резюме.
  
  - Мы могли бы тебя сегодня здесь же в этом гараже и под пол закатать и цементом залить, видишь вон, орлы уж и два мешка цемента приготовили...
  
  Гешка поглядел в угол гаража и верно увидал там два серых мешка с сыпучим содержимым...
  
  - Но ты, видать, лох обыкновенный, и вместе с тем честный фраеришка, хоть и с дурными наклонностями...
  
  Нездоровый снова закашлялся.
  
  - Однако, мы потратились, поиздержались на твоих похотях, потому как по тревоге десяток молодцов целые сутки работал, а это бабки, а это немалые бабки, братан!
  
  Нездоровый снова зашелся кашлем.
  
  - Так что, должок на тебе, и отработать его надо будет.
  
  - Как отработать? - выдавил из себя Гешка.
  
  - А по специальности, по специальности, - кивая головой успокоил Гешку нездоровый, - сфоткаешь одного типа с его бабой, и всего делов...
  
  .................................................................................................
  
  В свою снятую им квартирку Гешка уже не вернулся.
  Те же битюги, что пару часов назад схватили его на улице и втиснули на заднее сиденье "пассата", теперь отвезли его совсем на другую квартиру.
  
  - Жить будешь с компаньоном, он присматривать за тобой будет, слушайся его, - сказал старший из битюгов, что ехал на переднем сиденье рядом с шофером.
  
  Камеру Гешке отдали.
  И компьютер тоже отдали.
  Только флэшку забрали и жесткий диск в компе весь очистили - постирали.
  
  
  
  
  Глава 4
  
  1.
  
  Когда Павел сидел в Мордовской колонии, или как тогда они говорили - топтал зону, был у него в исправительном заведении один дружок - москвич.
  К нему Пашка и поехал.
  Жил этот дружок не то чтобы в самой Москве, а в области - в Алабино Наро-Фоминского района, что по Киевскому шоссе в полу-часе езды от МКАД.
  Дружка звали Серегой и был он не рядовым бандитом, а кем-то вроде помощника бригадира.
  Два дня пили с Серегой водку.
  Потом день отмокали с девчонками в сауне, там же - в Алабино.
  А на четвертый день, Серега представил Пашку своему алабинскому руководителю - дяде Сене Абрикосову по кличке Абрикос.
  Абрикос выглядел, как и положено выглядеть профессиональному уголовнику. Ламборозо бы торжествовал, увидь он фотку Абрикоса фас и в профиль.
  Дяде Сене было лет сорок, хотя выглядел он явно старше реального своего возраста.
  Одет он был как-то вызывающе несоответственно своей внешности. Лайковый пиджак, модные вельветовые джинсы, ботинки из кожи крокодила, а руки все в воровских наколках с синими перстнями, и рожа вся обожженная сибирскими морозами.
  Пашку дядя Сеня встретил приветливо.
  Расспросил, как и за что сидел. Одобрительно кивал, когда Серега давал что-то вроде поручительства, подтверждая, что Пашка на зоне сидел правильно и с кумовскими операми не сучничал.
  Потом дядя Сеня сказал, что он и сам справки наводил, и что бандитский отдел кадров ничего плохого на Пашку не имеет.
  Порешили, что работенку Павлу найдут. И с квартирой помогут, и денег на первое время подкинут, хозяйством-барахлишком обзавестись.
  Хорошие правильные бойцы всегда нужны.
  Но особенно изо всей рассказанной Пашкиной биографии, на дядю Сеню Абрикоса произвел тот факт, что Пашка пару лет отработал автомехаником и что даже имел собственную мастерскую, где машины и собирали, и разбирали, и красили, и перекрашивали.
  - Это пригодится, - сказал Абрикос и взаправду подкинул деньжонок.
  Подкинул и сказал с ухмылочкой, - вычтем из доли, когда до дела дойдет.
  
  ...............................................................................
  
  А до дела дошло довольно-таки быстро.
  И то, что дело назревает серьезное, Пашка понял, когда однажды в гаражи с двумя подъемниками и с сушильной камерой, куда его покуда приставили кем-то вроде громилы-охранника, пригнали две машины - девятки. Машины явно угнанные.
  Но дело даже не в том, что угнанные и что их надо было перекрасить и поменять на них номера.
  Дело было в том, что перекрасить машины было необходимо в сине-белые милицейские цвета, да еще по трафаретке вывести на дверцах и на багажнике московский герб с Георгием-Победоносцем и надписи сделать - УПРАВЛЕНИЕ МИЛИЦИИ по Юго-Западному Административному Округу.
  И государственные номера на девятках следовало сделать синие - милицейские. И на крышах машин - поставить проблесковые маячки, чтобы всё как на настоящих.
  Пашка аж присвистнул от осознанья, насколько серьезное дело намечается. И еще о грандиозности дела, к которому привлекали теперь Пашку говорило то обстоятельство, что ранее работавших в этих мастерских слесарей и маляров-кузовщиков на время возни с этими двумя машинами - выгнали, неизвестно куда.
  - Нам лишние свидетели ни к чему, - сказал Абрикос и приятельски похлопав Пашку по спине, добавил, - придется тебе, Паша одному и красить, и малевать, а потом и самому на этих машинках с Серегой на пару кататься.
  Сказал и плотоядно заржал каким-то сексуально-ненормальным тюремным смешком.
  
  Красили и переделывали эти "девятки" двое суток.
  Серега Пашке помогал, но помощник из него был плохой, разве что только поднести-принести... Все приходилось Пашке самому.
  Но когда сделали и выкатили машины из сушильной камеры в закуток за гаражами - Пашка аж едва не прослезился, - новенькие чисто милицейские машинки получились, хоть сейчас, садись да езжай на шоссе - у пьяных шоферов права отбирать!
  
  Абрикос, пришедший инспектировать работу вместе с каким то угрюмого вида мужчиной, остался доволен.
  Велел поставить машины в боксы - отстаиваться до дела.
  И снова дал денег.
  А потом Серега принес в гараж сумку с двумя комплектами форменной одежды. Один с погонами лейтенанта милиции, другой - старшего лейтенанта.
  Примерили и долго и нервно хохотали, глядя друг на дружку.
  - Ну, ты Пашка вылитый мент! - хохоча, хлопал себя по ляжкам Серега.
  -Ну, Серый, ты сам, бля, ментяра! - вторил ему Пашка...
  
  ..................................................................................
  
  До самого дела Абрикос велел Пашке с Серегой сидеть тихо и не высовываться.
  - Можете потихоньку ханку в сауне с сосками жрать, но чтобы ментам не светиться! - сказал Абрикос, - когда дело будет, я скажу...
  
  Но разве влюбленного Пашку удержишь?
  И ночью, в тайне от Сереги, когда тот крепко спал в объятиях страстной Снежанки из города Полтавы, Пашка оделся в форму лейтенанта и выехал на одной из перекрашенных в милицейские цвета машин - на разведку - покататься.
  Адрес Рустама и Анжелки он уже знал.
  Как знал и адрес Мэри.
  
  .......................................................................................
  
  2.
  
  Мэри вышла из машины, и дойдя до двери подъезда, обернулась и помахала пальчиками.
  Улыбин пару раз моргнул ей дальним светом фар и только после этого тронулся с места.
  Он и не заметил, откуда взялся этот мент ?
  Сине-белая "девятка" с московским гербом на передней двери помигала проблесковыми маячками на крыше и проявила явные намерения остановить Улыбинскую машину, потому как стала притормаживать, однозначно прижимая его к тротуару.
  Улыбин остановил свой автомобиль и глубоко вздохнув, приготовился к сложному разговору. Ведь выпил немножко. Хоть и немного - два бокала красного вина, но все-же выпил! А этот мент сейчас вмиг учует...
  Так классно посидели в этот раз с Мариной в итальянском ресторанчике. Ну как удержаться и не выпить кьянти под лозанью, да под пасту с морепродуктами?
  
  - Инспектор дорожно-патрульной службы Иванов, предъявите ваши документы, пожалуйста, - козырнув, сказал лейтенант.
  
  Улыбин специально не стал выходить из машины, чтобы этот в форме - не учуял запаха и не заметил блеска в глазах.
  
  Милиционер принял из рук Улыбина документы, аккуратно уложенные в полиэтиленовую папочку.
  Права, свидетельство о регистрации транспортного средства, карточку техосмотра, страховку...
  Милиционер посветил фонариком в документы, потом в лицо Улыбину.
  - Та-а-ак! Булынник Леонид Юрьевич, - лейтенант начал свою бодягу, - а что, Леонид Юрьевич, частным извозом занимаетесь? А имеете ли зарегистрированную в муниципальных органах лицензию?
  
  - Почему частным извозом? - тихо возмутился Улыбин.
  - А женщину сейчас высадили? Пассажирка? За деньги везли? - спросил милиционер.
  - Женщину? - переспросил Улыбин, - да это моя невеста, зачем за деньги? Мы с ней в ресторане сейчас были.
  - Так вы выпивши? - обрадовался милиционер, - давайте на освидетельствование сейчас проедем, вы машину тут вот свою запаркуйте, садитесь ко мне в мою и мы с вами сейчас в отделение, в медпункт на освидетельствование.
  
  Сердце Улыбинское вмиг в пятки ушло.
  - Боже мой! - застучало у него в голове, - боже мой, на два года права отнимут! И зачем только это вино пил?
  Улыбин принялся судорожно рыться в бумажнике. Сколько у него наличных? Три тысячи рублей - это примерно сто долларов. А сколько милиционеры в таких случаях берут?
  
  - Может договоримся, командир? - робко и заискивающе начал Улыбин.
  
  - О чем договоримся? - переспросил лейтенант.
  
  - Ну, вы знаете, я вообще то известный писатель, у меня книг много напечатано, вам нравятся любовные романы? Я вам надпишу! У меня в багажнике есть...
  
  - Мы книг не читаем, нам некогда, - с угрюмым укором заметил лейтенант, - вы лучше машинку свою заприте и ко мне садитесь, сейчас поедем.
  
  Улыбин совсем приуныл.
  Руки его тряслись, по спине озноб гулял вверх и вниз...
  
  - А может, деньгами, командир? - жалобно пропищал Улыбин, - у меня вот три тысячи есть, и это все, ничего больше с собой нет, ты извини, что так мало, но ты меня отпусти, а?
  Но лейтенант был непреклонен.
  Он с его Улыбина документами уже сел на водительское сиденье своей милицейской девятки - зная, что без документов, без прав и без техталона - никуда бедолага-водитель не денется, не убежит.
  И то правда. Куда бежать?
  Улыбин покорно запер свой автомобиль и глубоко вздохнув, сел-таки в милицейскую машину.
  - Значит, невеста она вам? - спросил лейтенант, трогаясь с места.
  - Невеста, - подтвердил Улыбин.
  - А как зовут, кем работает? - поинтересовался лейтенант.
  - Марина... Марина Валериевна зовут, - заикаясь, ответил Улыбин, - она в издательстве в нашем, в ЛЮБЕРУСе работает.
  - И давно вы это с ней? - спросил лейтенант.
  - Что давно?
  -Ну, живете вместе?
  -Мы... мы... недавно, - ответил Улыбин, - а что, это важно?
  - Все важно, - ответил лейтенант и свернул почему-то на Кольцевую...
  - А мы куда? - поинтересовался Улыбин.
  - Потерпи, скоро увидишь, - ответил лейтенант.
  
  ..............................................................................................
  
  3.
  
   Говорят, что Иван Сергеевич Тургенев вдохновлялся одним видом новенькой пачки белой бумаги на своем бюро.
  А нынешних?
  Что вдохновляет?
  Вид клавиатуры с монитором?
  
  .........................................................
  
  Вениамин Борисович побаивался слушать старые любимые диски.
  Что связывает нас с прошлым?
  Вещи, звуки, фотографические снимки, вызывающие ассоциации.
  
  А всегда ли душе хорошо, когда нахлынут вдруг воспоминания?
  Ведь по прошествию тридцати лет, ты становишься совершенно другим.
  И даже биологи утверждают, что через двадцать лет в твоем организме не остается ни единой необновленной клетки!
  То есть - там, там был совсем иной человек.
  А здесь ты... И с тем тебя связывает только память.
  
  Вот сбылись многие мечты.
  Глупые мечты...
  Иметь магнитофон и много записей - всех Биттлз, всех Роллинг Стоунз, всех Дип Папл, всех Криденс, всех Лед Зеппелин...
  Иметь джинсы... и даже джинсовый костюм...
  Иметь свою собственную отдельную комнату...
  Иметь мотоцикл...
  
  Теперь у многих из его поколения - у тех, кто не спился, кто не подох от некачественной водки, почти у всех есть не то чтобы мотоцикл - машины есть у всех...
  А войди в метро, да приглядись к сверстникам - к тем, кому теперь тоже под пятьдесят-пять, под шестьдесят! Студентами они все как один в костюмчиках ходили с комсомольскими значками на лацканах. А теперь - на пенсии, все в линялый деним* повлезали... Экая запоздалая реализация латентных желаний, однако! В те времена один ты, да пара твоих друзей в левисах, да в супер-райфл по коридорам институтским расхаживали... А эти - то тихони провинциальные, оказывается тоже джинсики любили! Только помалкивали тогда...
  
  
  • деним - de Nim - синяя хлопчатая ткань из города Нима, из которой в 19 веке Леви Страус начал производство рабочей одежды, ставшей в последствии прообразом блу-джинсов
  
  Теперь у них у всех отдельные квартирки...
  А в них - китайские музыкальные центры с караоке...
  Слушай Биттлз - не хочу!
  И машины у них у всех есть - у кого жигулишки, у кого - Опели драные, или эти, похожие на катафалки, унылые, словно фиолетовая блевотина ижевские "оды"...
  
  Все хорошо!
  На протяжении жизни одного поколения - сбылись все мечты! И даже с перевыполнением задуманного...
  
  
  Но Вениамин Борисович боялся слушать старую любимую в юности музыку.
  Потому что порою, наплывало такое, что хотелось взять и крикнуть небу - стой, забери меня обратно, кончай всю эту комедию!
  
  ..........................................................................................
  
  Частенько Вениамину Борисовичу становилось страшно.
  Как становится страшно перед черной пустотой.
  Ведь он был в этой жизни один.
  Один вместе со своими деньгами.
  Ну да..., думал он порою, с деньгами в болезни подольше протянешь, да и покомфортнее. И больница будет люкс, и медсестрички шикарные и вежливые, и врачи, и профессора и оборудование.
  Но не лучше ли будет простому среднерусскому пенсионеру, у которого денег на лекарства не достанет, но к которому каждый день будут ходить жена, дети, внуки? И жена будет сидеть возле постели и держать за руку. И разговаривать о самых простых вещах, но очень и очень близких сердцу и душе. О дачке на шести соточках землицы, где у них сараюшка и кусты черноплодной рябины, о школьных успехах внука Сережи и внучки Анечки...
  Не лучше ли будет тому среднестатистическому пенсионеру?
  Ведь одинаково голыми предстанут они на Том Свете - пред Ангелами Небесными!
  
  Не верил Вениамин Борисович в Бога...
  Не верил...
  Да и близкого друга не имел.
  Вот беда!
  
  Почему не женился на Мэри, когда почувствовал, что полюбил?
  Ведь, когда любишь, надо жениться... Надо.
   Надо, Веня!
  
  Оставшись один, Вениамин Борисович принялся рыться в музыкальной коллекции Рустама.
  Нашел несколько своих любимых дисков.
  
  Black " n Blue Rolling Stones
  Master Of Reality Black Sabbath
  Led Zeppellin 2
  
  Да...
  Побаивался Вениамин Борисович слушать старую любимую музыку.
  Могло больно в сердце уколоть.
  Могло слезки вызвать.
  
  Вениамин Борисович перечитал названия композиций на дисках и как бы уже прослушал их в голове.
  Ведь от ноты до ноты все в душе держал, запомнив до самого маленького нюанса.
  Так и не поставив диска в проигрыватель, положил пластмассовые коробочки назад на полку.
  
  Откуда у Рустама Роллинг Стоунз и Блэк Саббат? - усмехнувшись, задумался Вениамин Борисович, - он же пацан, его еще и на свете не было, когда сам Вениамин Борисовтич уже в клешеных джинсах Рэнглер с винилом Блэк Саббата под мышкой по улице Горького - нынешней Тверской рассекал - тусовался подле магазина Радиотовары что рядом с метро площадь Маяковского, если по противоположной стороне от гостиницы Минск, не доходя подземного перехода...
  
  Ну да, понятно, это же сам Вениамин Борисович, когда Судьба свела их вместе с Рустамом, он сам ему и наговорил, что следует слушать, какую музыку и какие книжки надо читать. Теперь, если посмотреть, есть ли в доме у Рустама книжки, наверняка там можно будет найти и "Постороннего" Альбера Камю и "Закат Европы" Шпенглера, и Розановские "Короба"... Обо всех этих книжках, как и Роллинг Стоунз с Блэк Саббатом, Вениамин Борисович говорил своему молодому подельнику и компаньону. Много раз говорил, рассказывал.
  И вот результат - отложилось.
  Теперь, родятся у Рустама с Анжелой детки - тоже будут слушать, тоже прочитают...
  У самого Вениамина - нету, не сподобил Бог, так вот, хоть Рустамово семя и племя обогатится духовно за счет культуры Вениамина Борисовича.
  
  ....................................................................................
  
  Не спалось ему в доме у Рустама.
  Хоть и хороший, хоть и добротный, хоть и комфортный у Рустама дом, а не спалось.
  И в полной тишине просторной и теплой гостевой комнаты, Вениамин Борисович лежал, заложив руки за голову и предавался грустным воспоминаниям.
  
  4.
  
  Они познакомились в тот переходный год от перестройки к катастрофе, когда в правительство пришли молодые либералы.
  Вениамин Борисович носом чуял, что если сейчас упустить - то потом впереди будет только нищая старость и больше ничего.
  А он уже привык к статусу преуспевающего человека.
  Привык к комфорту.
  Привык к завистливым взглядам неудачников сослуживцев.
  И еще неизвестно - чего более боялся Вениамин Борисович - нищеты в старости, или насмешливых взглядов сослуживцев, де вот и к этому - раньше ходившему по кафедре гоголем - бедность пришла. Раньше на белой "волге" к институту подкатывал, да все с молоденькими аспирантками на юга - в Сочи раскатывал, да в ресторане Арагви икру ложками жрал... а теперь вот - похлебай как тюри с черняшечкой!
  Наверное, Вениамин более боялся именно насмешек.
  
  Поэтому, в тот год он и решился.
  Пан, или пропал.
  
  ...........................................................
  
  Был он тогда на каком-то внутреннем нервном кураже.
  Верил в свой фарт, верил в то, что он не такой как все эти плебеи, что и годы советской власти жить не умели и когда он - жених Судьбы и баловень господина Случая вперед всех на кафедре защитился, да получил профессора, да съездил поработал за границей, да "волгу" - матушку себе вместе с дачкой в Ильинском справил на зависть соседям, когда он и при советах с коммунистами жить умел - верил Вениамин Борисович что сумеет жить и при капиталистах.
  
  В стране тогда, по большому счету - ничего не было. Хоть шаром покати!
  Были только несметные запасы сокровищ в виде драгоценных и цветных металлов, рассованные по задним дворам еще девственно-неприватизированных оборонных предприятий, да толпы неприкаянных, не выехавших покуда в Германию, да в Америку красивых славянских женщин... А так - не было ничего. Ни жратвы, ни выпивки, ни ширпотреба.
  И компьютеров персональных не было.
  Вот как раз ими - компьютерами Вениамин Борисович, как прогрессивно мыслящий профессор, ими то он и решил заняться.
  
  Найти на Западе фирму, которая бы за десять процентов от оборота и за три процента от прибыли согласилась бы поставлять снятые, отработавшие свой ресурс в офисах и морально устаревшие персоналки, было нетрудно. Не трудно было и здесь найти покупателей на компьютеры с "двести восемьдесят шестыми" процессорами и черно-белыми мониторами, которые в Германии Вениамин Борисович покупал на вес - исчисляя этот вес в тоннах...
  Но для получения сверхприбыли, было необходимо еще и найти способ ввозить оборудование без пошлины.
  И тут Ангел послал Вениамину Борисовичу юного комсомольца - Рустама. Зицпредседателя общественного фонда помощи детям, пострадавшим от землетрясения в Армении.
  Фонд этот таможенными пошлинами не облагался.
  Ушлые комсомольцы из ЦК для того его и создали, чтобы из Германии водку "Распутинскую" через него завозить. Но если через фонд везут, такую нужную детям, пострадавшим от армянского землетрясения, водку, то отчего же не завезти через этот фонд и подержанные компьютеры?
  
  Через год...
  Через год, когда Вениамин Борисович заработал свои первые пять миллионов долларов, они с Рустамом остались в этом бизнесе одни... Одни из тех, с кем этот бизнес начинали...
  Очень конкуренция сильная была.
  Были и конкурирующий фонд - тоже не облагаемый налогами, вроде как фонд ветеранов какой-то южной войны, и были фирмы-конкуренты, которые тоже покупали в Европе компьютеры контейнерами - на брутто-вес. Десятками тонн.
  
  Но Вениамину Борисовичу было почти не страшно.
  Это как в драке.
  До драки страшно, а в молотилку влез - там уже и боли не чувствуешь, один только азарт!
  
  Только когда за два последующих года они с Рустиком удесятерили свои состояния, когда вместо компьютеров уже стали заниматься продажей недвижимости, пришлось перевести дух...
  А потом и вообще отойти от дел.
  Потому как снаряды стали ложиться уже рядом с их окопами, а снайперские пули уже просвистывали буквально в сантиметре ото лба...
  
  Но три года они проработали вместе.
  Вместе мотались в самолетах из Шереметьева в Берлинский Шёнефельд и обратно в Шереметьево - бывало по три по четыре раза в неделю.
  Вместе скитались по гостиницам, вместе, бывало, ложились на дно, уезжая на снятые начальниками их охраны - дачи под Москвой.
  Тогда то Вениамин Борисович, кстати говоря, и присмотрел себе этот детский санаторий на берегу реки Тёмы.
  А с Рустамом они много говорили тогда и о музыке, и о литературе...
  Вот теперь у Рустика сын родится.
  Он Вениамину Борисовичу как племянник будет.
  Может, крёстным отцом пригласят?
  Анжелка то ведь, православная.
  
  Так что будет у него, может, родственная душа!
  
  ................................................................
  
  5.
  
  Гешку отрядили на задание как то совсем неожиданно.
  Он уж было подумал, что это все шутка какая то идиотская была.
  Ан нет, не шутка!
  
  Со своим сторожем за двое суток сидения на квартире он как то даже сжился - сдружился. Болтали с ним о всякой чепухе - об американском кино, о футболе, о женщинах.
  Сторож представился Алексеем, но Гешка почему-то внутренне уверенно полагал, что не Алексеем его звали. Не похож его сторож был на Алёху - и все тут.
  Генка, когда что-либо мастерил или делал такое рутинное, всегда песни напевал себе под нос. Он эту манеру от тетки своей Марии Евгеньевны подцепил.
  Вот и тут, сидели они с Алексеем на кухне, Генка картошку чистил и напевал из некогда слышанного от соседа дяди Пети - пол-века по колониям отсидевшего:
  
  Сам я вятский уроженец
  Много горя повидал
  И скажу я вам по чести - с Алёхой
  Кошельки я воровал...
  
  Там далее в каждом куплете этой воровской баллады была приговорочка - с Алёхой...
  
  Турки думали гадали
  Догадаться не могли
  И решили всем шалманом - с Алёхой
  К шаху с жалобой пошли
  
  Шах им дал совет хороший
  Чтоб были целы кошельки
  Запирайте вы карманы - с Алёхой
  На висячие замки
  
  Но и тут я не промазал
  Нигде я промаху не дал
  Долото достал большое - с Алёхой
  Долотом замки сшибал...
  
  -А чёй-то у тебя в песне твоей дурацкой у турков и вдруг шах? - поинтересовался сторож Алексей, кидая в кастрюлю очередную картофелину, - у турков еще со времен нашей октябрьской революции республика и первый президент ее - друг Советского Союза товарищ Акатюрк!
  
  Вот так вот!
  На Алёху в песне не обиделся, а за шаха и Акатюрка ухватился. Придрался к шаху.
  Значит, не Алёхой сторожа звали.
  
  Не успели картошки нажарить с тушонкой, как хотели, Алёхе - сторожу этому позвонили.
  Тот поговорил...
  Вернее выслушал молча директивы, и выслушав, махнул рукою и скомандовал, - всё, товарищи туристы, гасим костер писая на него и срочно покидаем лес, женщины в записывании костра могут участия не принимать...
  
  Так и не поели картошки с тушонкой.
  А хотелось.
  
  Генка погрузил камеру и компьютер в специальную заплечную сумку, надел неприметную черную куртку, шапочку вязаную неприметную и был готов.
  
  Внизу их поджидала машина.
  
  Девятка бардовая.
  Неновая.
  
  - Значит так, - сказал Алексей, - поднимемся сейчас с тобой на чердак, оттуда на крышу. Я тебе покажу окна. Будешь сидеть скрытно покуда тебе на мобильник СМС не пришлют - уходить. Когда в окнах свет зажжется, будешь снимать. Чем больше, тем лучше. И кроме того, каждый час будешь пару фоток через мобильный с компа на мэйл отправлять, понял?
  Чего не понять?
  Погода только дрянная, как бы не замерзнуть!
  
  На крышу Алексей его уверенно вывел, сразу видать - профессионал.
  На лифте доехали до предпоследнего этажа. Там один этаж пешком прошли - причем, Алексей шел первым.
  На последнем этаже - лесенка железная на чердак.
  Над нею люк.
  Люк на висячем замке закрытый.
  Алексей в две секунды замок снял и рукой махнул, - давай за мной!
  
  - А если когда назад идти, его закроют? - спросил Гешка, - чё мне тогда делать?
  - Не бзди, не закроют, - уверенно приободрил сторож, - я внизу буду в машине тебя страховать.
  
  На крышу вышли, когда уже стемнело.
  Выползли на гремящее кровельное железо через гнилое слуховое окошко.
  
  - Во-о-он они те окна белые со стеклопакетами, видишь? - рукой показал Алексей, - шесть окон от угла до эркера, это все одна квартира. Как свет где-то зажжется - снимай.
  
  Гешку сторож посадил за кирпичной трубой. Из рюкзака вынул для него брезентовую подстилку, чтобы не на железе сидеть, и накидку из черной болониевой ткани - это вдруг дождь пойдет , и вообще, для маскировки лучше накрывшись сидеть.
  Бинокль полевой шестикратный еще выдал, чтобы лучше наблюдалось...
  
  - И если на крыше посторонний появится, нажми вот кнопку вызова, понял? Я приду решать проблему.
  
  -А если пописать захочется? - спросил вдруг Гешка.
  - Делай под себя, шпиён хренов! - хмыкнул Алексей и погромыхивая кровельным железом, полез назад в слуховое окошко.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 5
  
  1.
  
  Вторую отлучку Павла - второе его катание на милицейской машине скрыть не удалось. Недооценил Пашка дядю Абрикосова - тот что ли показания спидометра записывал и проверял? Но так или иначе, Пашку к ответу вытащили на правёж.
  
  А до этого, перед разборками с Абрикосом, не утерпел Пашка - съездил на Анжелкиного мужа поглядеть, да проверить - что за персона такая, и как на него наехать на такую персону?
  
   Абрикос был страшен.
  Кабы не опыт, приобретенный Пашкой в Мордовском лагере, где он отсидел почти год, покуда его оттуда не вытащили по чьему-то заступничеству, мог бы Пашка и испугаться.
  Еще вчера улыбчивый и приветливый дяденька Абрикос, стал вдруг безжалостным и жестким, готовым если надо и убить. Видал Пашка таких паханов. Зарежут и в ту же ночь будут спать сном невинного ребенка.
  
  - Ты чё, паскуда удумал? - шипел Абрикос, - ты нас всех завалить удумал? Ты куда, гаденыш, ездил? В ментовскую? Хвастаться, как ты красиво можешь им машины малярить? Ты к ним маляром-кузовщиком пойдешь, а нас всех на кичу? К хозяину?
  
  Четверо приехавших с Абрикосом бойцов со стриженными затылками - все в классической униформе - кожанка, спортивные штаны и кроссовки - исполняли долгую экзекуцию правежа.
  Двое держали, а двое били по очереди.
  Досталось и Сереге.
  Что б знал, что за рекомендацию - де, кого в банду привел - тоже надо отвечать.
  Но его несильно били..
  Так, для проформы.
  
  Впрочем, Пашку тоже убивать до конца не стали.
  И лица не попортили.
  Били в основном в живот, по печени, да по почкам, чтоб больнее было. И чтобы долго помнил Абрикосову науку.
  
  Поверил Пашке Абрикос.
  Поверил, что Пашка просто придурошный и просто искал себе приключений - поехал кататься, остановил лоха на дороге, ограбил его... Потом понравилось - поехал и еще раз. Покуражиться - поизображать из себя гаишника...
  
  Спасло Пашку то, что сказал он, куда выкинул документы того женишка... Булынника Леонида Юрьевича - в какую помойку.
  Коротко стриженые бойцы Абрикоса в кожанках с кроссовками - сгоняли и вмиг нашли и привезли.
  - А чего, только одного и ограбил? - с укором спросил Абрикос.
  Он уже не подозревал Пашку в двурушничестве.
  - А остальные бабками откупались, - ответил Пашка, кривясь от боли в животе.
  - Ладно, резать сегодня мы тебя не будем, - подытожил Абрикос, - нам для дела шофер нужен, каждый водила на счету, так что лежи пока дома и думай о том, что ты виноват. И что доля твоя в деле с сегодняшнего дня поменьше стала.
  
  Серега тоже надулся на Пашку и два дня с ним не разговаривал.
  Вот и лежал Пашка мордой в подушку в их однокомнатной квартирке на пятом этаже и думал, и думал про свою жизнь.
  
  А ведь все беды из-за баб.
  Правильно старый кольщик на зоне - дядя Гирей говорил, - классический сюжет, что нас губит - бутылка водки, карты и бабские блядские глаза!
  И колол желающим мужикам эту фраерскую наколку на плечо - три карты, ножик, бутылку с обвившей ее змеей и девицу, улыбающуюся таинственной улыбкой...
  - Улыбкой Джоконды, - как пояснял их самый умный и образованный в отряде лох из мужиков, по кличке Философ, сидевший за бухгалтерские махинации.
  
  Верно дядя Гирей говорил, - все беды из-за баб.
  Зачем он эту Мэри полюбил?
  Это все Генка - онанист его подначивал.
  Гляди, Пашка, какая девка сочная, словно груша налитая, а ты самый сильный в нашей школе, так пусть она твоей бабой будет!
  Подначивал-подначивал, а Пашка возьми, да и взаправду - влюбись!
  Кабы не Генкины подначки, может и не замечал бы эту Мэри.
  Подумаешь, мало что ли девчонок на дискотеку в клуб железнодорожников ходило?
  И все с дойками, все при ногах...
  А эта, а Мэри, она такая высокомерная, такая заносчивая, такая презрительная.
  
  Де, вы все грязь под моими ногами!
  Ну, и задело это Пашку.
  Зацепило.
  Всех ее хахелей последовательно отлупил и отбрил.
  Никто в Бердске и не смел на сто метров к Мэри подходить - все знали, что за танец с этой девчонкой можно враз передних зубов лишиться.
  Но Мэри оказалась такой непростой, что ничего Пашка кулаками своими добиться не смог.
  Парней вокруг нее не стало, но в образовавшийся вокруг Мэри вакуум - самого Пашку она не пустила.
  Гордая.
  Не её поля он Пашка ягода!
  Она филологиня - абитуриентка МГУ, Элюара и Экзюпери в подлиннике...
  А он кто?
  Простой бандюга с рынка - с азербайджанцев налоги для пахана выбивает?
  Или кто он еще?
  Слесарь - авторемонтник. Гаечным ключом стоя под подъемником размахивает?
  А ей подавай умного.
  Умного миллионера московского.
  И плюнул бы, и наплевал бы на нее, да тоже - гордость! И принцип - если вложился во что-то, то надо с этого дела какую-то прибыль иметь.
  И тот же Гешка - все подначивал.
  - Тебе эта баба должна принадлежать, тебе!
  А сам-то Гешка - морковку свою дрочил, мечтая о ней.
  И чем все кончилось?
  Хреново все кончилось.
  И в тюрьму в первый раз из-за нее сел, и второй раз едва туда же не угодил.
  
  .................................................................................................
  
  Пашка покривился от боли, заворочался...
  Резюме по Мэри было одно.
  Не мог, не мог он оставить ее...
  Это было бы признанием того, что он слабак.
  Что он не мужчина.
  На колени ее поставить.
  И взять.
  Взять ее.
  И чтобы сама молила - возьми, возьми меня!
  Только тогда, только тогда его душа успокоится!
  
  Жениться на Мэри?
  Нет, наверное, об этом он уже не мечтал.
  Мечтал взять ее.
  Сильно, властно, грубо...
  Но чтобы при этом сама умоляла - возьми, возьми меня.
  
  Его отношение к Мэри можно было охарактеризовать словосочетанием - задетое самолюбие. Или - оскорбленная честь.
  Но не любовь.
  Нет, не любовь.
  
  А уж что до Анжелки - с той все понятно.
  Вещь, которая ему принадлежала и к которой он привык - не имела права самостоятельно убежать из его Пашки обихода, из его Пашки хозяйства.
  Ей надо было отомстить.
  Показать ей, кто ее хозяин.
  
  Так что, не успел пока Пашка совершить задуманного в отношении обеих девчонок.
  Не успел.
  Но это не значило, что месть отменилась.
  Она просто отложилась.
  До лучших времен.
  Вот провернут они дело с Абрикосом, вот провернут, а тогда, получив свою дольку, Пашка уже ни перед чем не остановится.
  
  
  2.
  
  Но не один только Пашка в этот момент думал о Мэри.
  Думал о ней и Геша-вуайерист.
  Геша сидел на брезентовом коврике, накрывшись от моросящего дождя черной накидкой из болоньи.
  Сидел и поглядывая порою в сторону караулимых им окон, думал о том, как принялся бы ухаживать за Мэри, стань он богат.
  
  Геша любил помечтать, представив себе, как если бы вдруг случилось, найди он чемоданчик с долларами, или что еще интереснее, получи он вдруг от пришельцев из космоса такую палочку или шлем, которые бы подчиняли его воле других людей, делая их послушными его приказам зомби.
  Геша любил так помечтать, и всегда в конце цепочки воображаемых им событий, возникала она - Мэри, которая обязательно бы попадала в его Гешки объятия и там бы счастливая трепыхалась, словно пташка, щебеча, - ах, как мне с тобой Геночка хорошо!
  И чтобы все враги и обидчики его - в конце мечтаний были бы жестоко наказаны и были бы попраны публично - в грязь и в прах.
  Вот он - Геша, бродит в окрестностях Бердса и в осиннике, где обычно по осени собирал с теткой своей Марией Евгеньевной грибочки для соленья, находит вдруг потерпевший аварию космический челнок пришельцев. И у него у Генки на руках помирает инопланетный космонавт. Генка снимает с пальца этого космонавта перстень, а перстень этот дает такие телепатические возможности всем внушать свою волю и подчинять ей...
  Ну, первым делом Генка идет назад в Бердск и заходит в сбербанк. Там велит начальнице отделения выдать ему без документов три миллиона рублей наличными и после выдачи, тут же забыть про него, про Генку...
  Нет, это ерунда! - решил Геша и начал мечтать по новому...
  Найдя такой перстень, он непременно поедет в Москву.
  Просто подойдет к шоссе, остановит приличную машину - Мерседес или джип, и прикажет водителю - вези меня в Москву прямо в центр!
  А если по дороге их машину гаишник остановит, он над тем обязательно поекуражится и заставит отдать ему - Генке - свое табельное оружие - свой пистолет...
  Ну, приедет Геша в Москву, зайдет в администрацию Президента - мимо ошалевших, мимо загипнотизированных охранников и прямиком к начальнику администрации.
  И тут начнутся дела!
  Прикажет он начальнику администрации - созвать всех министров.
  И внушит им всем, что теперь он - Гешка их хозяин и повелитель...
  Ну...
  Первым делом прикажет арестовать по списку всех своих врагов и недоброжелателей.
  И Пашку - одним из первых.
  Сколько он от Пашки пострадал!
  Сколько он от Пашки тумаков и пенделей получил в своей жизни!
  Потом, обязательно Вениамина Борисовича надо арестовать.
  За то, за то что его любовь Мэри с ним была...
  Ну, еще пару одноклассников, пару учителей школьных, да пару бердских его соседей - вот, собственно и все враги.
  
  Пусть их в клетки посадят и возят по Бердску, как походный передвижной зверинец.
  
  А потом к нему - к Гешке приведут Мэри.
  И будет у него с нею любовь...
  Любовь было особенно приятно представлять.
  Как он будет ее раздевать, да как будет ее целовать...
  
  В самом интересном месте мечтаний, Гешку вдруг разбудили...
  
  - Чё, заснул шпиён хренов!
  
  Это был Алексей.
  А с ним был еще какой то здоровенный мужик.
  - Не будет съемки сегодня, хозяева на хату уже не приедут, сворачиваемся! - сказал Алексей.
  
  Гешка обрадовался, засунул бинокль в сумку...
  Но рано обрадовался...
  
  Они - эти двое - почему то вдруг быстро скрутили Гешку.
  Сделать им это было нетрудно - он такой щупленький, худенький, а они - две горы мускулов!
  Гешке связали за спиною руки, а потом еще и залепили ему скотчем рот...
  У-у-у!
  У-у-у!
  У-у-у!
  Глухо стонал и дергался Гешка.
  Он ничегошеньки не понимал.
  Куда?
  Зачем?
  Почему?
  
  А Алексей со здоровенным деловито подтащили Гешку, словно он куль с мусором - подтащили его к краю крыши и перекинув его через ограждение вдруг свесили его, держа за ноги - свесили головою вниз...
  А дом шестнадцатиэтажный...
  И увидал Гешка свой конец...
  Конец своей жизни.
  
  У-у-у!
  У-у-у!
  У-у-у!
  Глухо стонал он под скотчем, залепившим ему рот.
  Широко расширенными глазами он глядел на раскачивающийся далеко внизу - московский дворик с запаркованными там машинками, клумбами и детскими горочками...
  
  Вот сейчас он туда полетит.
  Вот сейчас...
  
  - Слыш, ты, шпиен хренов! - сказал Алексей, - хочешь вниз башкой туда? А? Не слышу! Хочешь?
  У-у-у!
  У-у-у!
  У-у-у!
  - отвечал Гешка из под скотча...
  Они резким рывком втащили Гешку обратно на крышу.
  Острым ножом Алексей разрезал скотч, стягивающий худенькие Гешкины кисти. А второй амбал больно содрал скотч с Гешкиных губ.
  
  - Вякнешь кому про то, что здесь было, мы тебя найдем и уже тогда по-взрослому, по настоящему башкой виз с крыши бросим, понял?
  
  - Понял...
  
  Покуда тащили его до машины, еще несколько раз для того, чтобы запомнился заученный материал, потому как повторенье - мать ученья - несколько раз врезали ему по печени...
  -Куда его в машину то обоссанного? - возмутился второй амбал, - от него же шмонит!
  Но Алексей отрицательно мотнул головой, а он, судя по всему был здесь старшим, - давай, давай уезжаем отсюда все!
  
  Довезли потом до садика возле метро Профсоюзная и выкинули.
  
  - Вякнешь где про нас, найдем и убьем, - напомнил Алексей, - причем убивать будем очень больно, понял?
  
  - Понял...
  Все понял...
  Понял, что жизнь-говно.
  А еще и в метро идти с воняющими и мокрыми штанами...
  И вообще - куда теперь идти?
  
  3.
  
  Мэри не очень расстроилась от того, что писатель Улыбин куда то исчез. Куда то пропал.
  Не звонил больше и никуда более не приглашал.
  Разочаровался в ней что ли?
  Раздумал дальше ухаживать за девушкой?
  Странно!
  Ей показалось, что он ею был сильно увлечен.
  Собственно, Мэри привыкла к тому, что большинство мужчин, попадающих в зону действия ее харизмы - непременно ею увлекались, как малые частицы, захватываемые силой притяжения, пролетающего ядра кометы, втягиваются в ее хвост, состоящий из всякой мелочи...
  А Улыбин вдруг взял и пропал.
  И рукопись свою обещанную в издательство к сроку не представил.
  Но жизнь текла своим чередом, а природа пустоты не терпит, и на месте писателя Улыбина через пару недель образовался Виктор.
  У Виктора была большая машина - джип и он сказал, что работает менеджером в охранном предприятии.
  Познакомились они при банальных обстоятельствах.
  Мэри опаздывала в издательство и ловила частника, чтоб хотя бы доехать до метро.
  А тут Виктор на джипе.
  - Садитесь, девушка, куда нужно?
  
  Она было попросила за пятьдесят рублей только до метро подкинуть, а Виктор, расспросив куда нужно в смысле конечной цели, если исключить метро, как средство доставки ее тела, предложил задаром и до самого издательства...
  Со всеми пробками ехали почти полтора часа.
  Ну, и за это время он ее уболтал.
  Удачливый, сильный и смелый мужчина.
  Служил в элитных подразделениях спецслужб.
  Имел награды, был отмечен, повидал мир...
  А теперь при деньгах, при престижной работе - машина вот у него крутая - джип японский размером с иную малогабаритную однокомнатную квартиру...
  
  Он довез до самого издательства и многозначительно намекнул на то, что как бывший офицер спецслужб, теперь имеет достаточно информации, чтобы ее найти.
  Но Мэри и не противилась.
  Дала телефончик и согласилась сходить вечерком в ресторан или в клуб.
  Хоть и поняла каким то чутьем, что Виктор женат.
  
  - Грех! Опять грех! - шептал ей внутренний голос.
  И лицо отца снова показывалось из украшенного красным кумачом и черными лентами кузова грузовика.
  - Грех, опять грех!
  
  Но природа, но тяга к флирту сильнее любых табу.
  И на это табу, свободной волею своею, данною ей от рождения, она уже накладывает свое собственное "вето".
  Это как в жизни сложной техники.
  Если сирена и красная лампочка сигнализируют - "опасность", иногда летчик или капитан предпочитают отключить сигнализацию, чтобы не нервировала.
  Так и Мэри.
  Постаралась отключить лицо отца, выглядывающее из гроба.
  Постаралась отключить это мешающее греху видение.
  
  Назавтра вечером она уже пошла с Виктором в какой-то ресторанчик в центре у Никитских ворот. И ночь провела с ним.
  Вернее пол-ночи, потому что в три часа он уехал от нее.
  К жене.
  А Виктор и не отнекивался, и когда Мэри прямо спросила - к жене? - он кивнул - к ней еду! И от нее - ты уж извини - не уйду никогда.
  
  ...............................................................................
  
  Но когда вслед за Улыбиным и Виктором из ее жизни внезапно исчез и третий ухажер, едва успевший стать ее любовником - Мэри обеспокоилась.
  Все ли с нею в порядке?
  Раньше, в прежние времена - мужики настолько влюблялись в нее, что наоборот - не отогнать было от себя!
  А тут - один пересып, одна ночь - и пропадают!
  Почему?
  Непонятно.
  
  4.
  
  Вениамин Борисович давно уже внутренне согласился с доводами своего младшего партнера, в логически-убийственной бесхитростности своей сводящимися к примитивной тезе, де мужчина должен заниматься делом... Внутренне согласился, но внешне - продолжал по-ослиному упираться. Во многом именно из-за того, что доводы эти приводились именно младшим партнером, а не старшим. Или хотя бы даже равным по возрасту, опыту и образованию.
  Да кто он этот Рустам, чтобы учить его - ученого?
  Именно, не для красного словца по русской поговорке - ученого, а настоящего университетского профессора!
  Рустам для него был комсомольцем и пацаном, им и остался.
  Это Вениамин Борисович всегда поучал Рустама.
  А теперь - что за метаморфозы?
  Яйца курицу учат.
  
  ....................................
  Однако, резон в доводах Рустама был.
  И интерес тоже присутствовал.
  Вениамин Борисович рано отошел от дел.
  Их бывший ГДРовский поставщик компьютерной рухляди - там у себя в Германии, стал теперь министром, и даже не "земельным" министром, а федеральным. И пробил в правительстве очень интересный проект. Теперь ему нужен партнер-контрагент здесь в России. Но не всякий, а такой, которого бы он знал, и которому мог бы доверять.
  
  - Вениамин Борисович, - с комсомольским жаром говорил Рустам, - это дело как раз про Вас и для Вас, решайтесь! Денег немеренно заработаем. Нельзя мужчине молодому без дела сидеть.
  
  - Это я то молодой? - кокетливо хмыкал Вениамин Борисович.
  
  Он уже внутренне согласился.
  Но нужно было еще показать капризную несговорчивость, показать характер.
  Вениамин Борисович, как ребенок и как девушка, любил, чтобы его поуговаривали.
  
  - Ну что? - риторически провозгласил Вениамин Борисович, - дом я построил, дерево я посадил, если считать сад в имении за дерево, осталось миллиард долларов заработать, чтоб программу грузинскую выполнить?
  
  - Почему грузинскую? - удивился Рустам.
  
  - А почему у нас вообще в России так любят повторять эту псевдо-кавказскую белиберду, выдаваемую за какую-то эссенцированную мудрость? Де, мужчине надо дерево посадить, что-то там еще сделать, женщину обрюхатить что ли?
  
  - Про женщину там не было, - возразил Рустам.
  
  - Вот-вот, а зря про женщину не было, а так полная чушь на постном масле, а не мудрость, ну вот скажи мне, зачем городскому современному мужчине дерево сажать или дом строить? Когда по социальному закону в обществе каждый должен делать то, что умеет? Доктору, который оперировать должен, зачем ему деревья сажать? Или модельеру-кютюрье - зачем ему с кирпичами и мастерком - дома строить? Зачем?
  
  - Ну, это же в переносном смысле! - улыбнулся Рустам, - дом построить это в смысле семью завести. А дерево посадить, это в смысле добрых дел...
  
  - Глупости, - однозначно отрезал Вениамин Борисович, - глупости все это, мужчина должен делать то, что умеет лучше всего, и успех его мереется деньгами, сколько он на любимом деле заработал! Кютюрье тот же - будь он Кендзо или Версаче - мереется денежным доходом его дома модной одежды, а хороший хирург - миллионами, заработанными на сложных операциях.
  
  - Ну, не все так прямолинейно, - возразил Рустам, - всеже есть хирурги бессребряники! И кютюрье тоже. Которые с хороших людей за модный пиджак денег не берут.
  
  - Может и бывают исключения, - согласился Вениамин Борисович, - но я свою программу жизненную в смысле домов и деревьев хочу измерить универсальным экономическим эквивалентом, придуманным еще древними вавилонянинами для замены натурального бартерного обмена.
  
  - Деньгами? - хмыкнул Рустам.
  
  - Миллиардом в долларах, - ответил Вениамин Борисович, - и уверяю тебя, - добавил он, - любовь к миллиарду и процессу зарабатывания этого самого миллиарда заменит мужчине любую вульгарную любовь к женщине.
  
  - Значит, можно заключить, что Вы согласны? - подытожил Рустам.
  - Наверное, так, - ответил Вениамин Борисович.
  ..................................................................................................
  Они снова вышли в гостиную, где их ждала необычайно похорошевшая жена хозяина дома - Анжела.
  
  - Обожаю Кавказскую пленницу! - воскликнула она, - показывая мужу и гостю мужа на большой плазменный экран, на котором Шурик ехал на осле и пытался догнать девушку Нину в исполнении артистки Варлей.
  
  - На Новый год сто раз покажут, по всем каналам, - отозвался Вени амин Борисович.
  
  - Это оттуда? Где Грузин другого грузина спрашивает, - а удача, Она блондинка или брюнетка? - спросил жену Рустам.
  - Нет, не оттуда, - отмахнулась Анжела, вся поглощенная происходящим на экране.
  
  - На Новый год покажут, - Вениамин Борисович продолжал рассуждать вслух, -
  
   - Странная штука - эта человеческая психология. Всего то делов - меняется последняя цифирка в порядковом номере года, а сколько шуму! Собаки, те просто сходят с ума от бесконечных хлопков китайской пиротехники и начинают элементарно с испугу либо кусать собственных хозяев, либо вообще, оборвав поводки, бежать сломя голову прочь, не понимая, собачьими своими мозгами, что убежать от новогоднего разгула двуногих прямоходящих можно разве что только до мыловарни...
  
  - Это Вы верно подметили, - согласился Рустам, подсаживаясь на диван к жене и обнимая ее за плечи, - собаки шизеют от китайской пиротехники, но двуногие изо всех праздников любовно выделили именно Новый год, ставя его порой даже выше дня собственного рождения. Свой то день рождения - он как бы не носит всеобщего - всеобъемлющего характера, ежели ты не вождь нации и не родился 21 декабря. А вот Новый год, он не только тем хорош, что чаще эстонского секса, но и тем, что его празднуют все.
  - Угу, - согласился Вениамин Борисович, - все празднуют, И даже те, кого седьмое, скажем ноября или первое мая - разделяют по разные стороны баррикад, в ночь с тридцать первого на первое - уж обязательно все нахрюкаются под шубу и оливье, с тем, чтобы потом выйти на улицу и китайскими петардами русских собак попугать.
   - И обязательно помечтать, - вставила Анжелка, - что как новогоднюю ночь проведешь, так и весь год пройдет.
  
  - Умница, - похвалил жену Рустам и нежно поцеловал ее в щеку, - А вообще, если по Достоевскому это англичанин обезьяну придумал, чтобы русского дразнить, то Новый год - придумало лицо неизвестной национальности по фамилии Супермаркет - чтобы русского на деньги опустить...
  
  - Анжела, а Анжела, - Вениамин Борисович вдруг решил привлечь внимание жены своего молодого друга, - вы же неправильную сказку смотрите сейчас, я вам говорю!
  - Как неправильную? - изумилась Анжела.
  
   - А так, вот, неправильную, там ведь как?
   Жила была девушка - Нина и ее любило лицо кавказской национальности - товарищ Саахов. Так любило, что даже жениться хотело законным браком.
   Но Нина отказала товарищу Саахову и предпочла ему студента Шурика.
   А ведь Нынешнее поколение, то что выбрало пепси - все эти гайдаевские кино смотрит теперь, как некий паноптикум, где все шиворот - навыворот. Положительные, правильные герои типа Шефа из Бриллиантовой руки, что правильно живут, накапливая материальные ценности - ставятся в негатив отрицательного персонажа, а наоборот - моральные уроды, которые имея нахаляву целый гипс золота-бриллиантов - отдают их государству (дяде за спасибо) и при этом их показывают как пример для подражания. Так и с любой другой кинолентой Гайдая, если посмотреть на нее глазами нового поколения.
   Вениамин Борисович перевел дух и продолжил развивать мысль, -
   Поэтому, в новый год надо показать римейк Кавказской пленницы и срочно переснять всю остальную классику - от Берегись автомобиля, где следователь Максим Подберезовиков будет брать взятки, а угонщик Юра Деточкин не станет переводить денег в детские дома (все равно там разворуют).
   И еще - переснять Бриллиантовую руку, где Семен Семеныч ловко заграбастает гипсовые сокровища и вообще свалит от своей пожилой жены - к молоденькой ... из гостиницы Атлантик...
   - И что получится? - недоуменно спросила Анжела.
   - А получится Правильная сказка, где
   Бедный студент Шурик любил девушку Нину. Но девушка Нина была не дура. С Шурика чего взять - разве что почку или глаз для донорской пересадки... А вот товарищ Саахов - у него и дача - Орлиное гнездо - и квартира, и машина большая с шофером... Поэтому, не товарищ Саахов хотел похитить Нину (это просто абсурд - она что - идиотка что ли от своего счастья отказываться?) а Шурик задумал Нину похитить...
   Кавказцы его поймали...
   И тогда, когда вернувшись в Москву с набитым фэйсом, студент экономического ВУЗа Шурик понял, что Нину можно поиметь, если сам будешь что то в этой жизни иметь.
  
  - Вобщем, я так понял, что вы теперь полностью и категорически согласны принять наше с немцами предложение? - еще раз спросил Рустам.
  -Совершенно определенно, - кивнул Вениамин Борисович.
  
  А на огромном плазменном экране Фрунзик Мкртчан выговаривал Никулину за слово "валюнтаризм"...
  
  Глава 6
  
  1.
  
  Наконец то грянуло то самое дело, ради которого машины перекрашивали.
  Абрикос собрал банду в гараже.
  В детали авантюры - всех исполнителей Абрикос посвящать не стал.
  Грозно поглядев на Пашку только заметил, что всяк сверчок должен знать свой шесток. И язвительно произнеся поговорочку, пояснил, что если выйдя на дело, кому-нибудь вздумается отклониться от маршрута и заехать к марухе на хазу пистон поставить, то такого выдумщика из клубной самодеятельности он - Абрикос - сам в естественную убыль запишет, предварительно проделав бедолаге пару дырок в его организме.
  Пашка хмуро выслушал наставления пахана и только молча потрогал уже начавшие желтеть синяки на своем небритом лице.
  
  - И побрейся, кстати, - сказал Абрикос, - и харю запудри, а то небритый мент за рулем ментовозки да еще с бланшем под глазом внимание может привлечь.
  
  Пашка не то чтобы не знал всех деталей, но он даже и общей сути дела не ведал. Ограбление ли сберкассы пахан задумал, или банда собиралась брать инкассаторскую машину?
  Пашка знал только одно - на его и на Серегиной ментовозках - главные исполнители, разделившись на две группы, будут утекать после того, как провернут то самое дельце... Милиции, вводя по тревоге свой план "перехват", и в голову не придет, проверять милицейские машины с мигалками.
  
  - С двух ночи будешь стоять на углу Симонова и Парковой возле табачного киоска, - сказал Абрикос, - бензина полный бак, сам чтобы как штык, ни капли, понял!
  Пашка сглотнул, кивая, - понял, чё не понять!
  
  Для связи у них была рация "воки-токи" и мобильный телефон. Но по мобилке говорить можно было только обиняками, потому как все разговоры по мобильным телефонам записываются на пленку.
  
  - Как я позвоню и скажу "рыба", заводи бибику и жди, - с мягкой вкрадчивостью инструктировал Абрикос, - а до этого стой с выключенным светом и не шали там!
  
  Накачав Пашку для верности обещаниями "зарыть его на Южном кладбище без надгробного камня, если что", Абрикос Пашку с Серегой отпустил "пидарасить бибики", а сам принялся секретничать с главными подельниками.
  
  Всё...
  Завтра Пашка будет богат и свободен.
  Завтра у него будут деньги, и он поедет к Мэри, чтобы забрать ее.
   Троих ейных хахелей то он уже убил!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  2.
  
  
  Четвертый Маринкин хахаль был умным.
  Даже слишком умным.
  И даже умнее, чем ее Вениамин Борисович.
  
  Ее вообще тянуло не просто ко взрослым мужчинам - с деньгами, с властью, с чинами... Но к таким - из общения с которыми можно было почерпнуть, как сидя на лекции в аудитории.
  Только, когда сидишь в аудитории, там таких слушателей, к которым дисперсно обращено распыление профессорской мысли, там таких потребителей пищи для ума - полторы сотни, шуршащих конспектами. И там не покапризничаешь = мол, повторите еще раз и разъясните, что значит слово "когерентность"?
  А вот когда сидишь с профессором в ресторане или лежишь с ним в постели - тогда полный эксклюзив! Можешь переспрашивать сколько душе влезет.
  
  И Маринка не стеснялась переспросить, когда не очень понимала.
  А Вадима Юрьевича, эти ее переспросы только подстегивали.
  Его и так порою несло - не остановишь!
  Лепил огромными синтаксическими целыми на две страницы мелкого текста без запинки!!
  - Слышали, Марин, в Англии двум лесбиянкам разрешили в церкви венчаться? Одна представьте себе в белом брючном костюме венчалась, а другая в черном! Каково?
  - Я бы не смогла, - ответила Марина.
  - А я думаю, они скоро разрешат венчание с любимым пёсиком, - хмыкнув, добавил Вадим Юрьевич, - и подводя черту собственным мыслям, подытожил одним словом, - капитализм!
  
  Они ехали в его недорогой и не очень новой иномарке с концерта.
  В большом зале Консерватории они слушали Бетховена и Чайковского в исполнении пианиста Петрова.
  
  - Капитализм? - переспросила Марина, - а как вы думаете, у нас надолго капитализм? У нас в России?
  
  Марина спрашивая думала о Вениамине Борисовиче.
  Как? Надолго ли и прочно ли его богатство? - думала она.
  
  - Надолго ли у нас капитализм? - хмыкнул Вадим Юрьевич, - это зависит от того, насколько обуржуазилась наша верхушка, потому как все от нее, все от нее, вот недавно во Франции праздновали тридцатилетие прихода к власти левых во главе с их тогдашним лидером Франсуа Миттераном. И вот какую прелюбопытную вещь поведал мне один мой знакомый, тогда - в 75-ом он был в Париже и работал в газете Либерасьен. Основываясь на собственных воспоминаниях, он утверждает, что в те дни, в те стабильные и даже застойные времена процветания западных демократий, перепуганные результатами выборов буржуа - прятали жен и дочерей, и переводили деньги в Швейцарские банки.
   Вот! Нет у буржуазии покоя. Всегда ее преследует страх.
  А у нас?
  Вы же знаете, Мариночка, у нас в сто раз реальнее возможность погромов и поджогов.
   Россия такая страна, что в ней буржуазия уже как минимум четырежды пыталась построить свой мир... и все эти попытки с треском проваливались.
  Я обожаю Щедрина. Его "кадыки" - концессионеры, эти столбовые помещики, что после "катастрофы" шестьдесят первого года - этакого ихнего дефолта, пожелали попытать счастья буржуазными средствами обогащения - выгодно поместить, вложить, заложить или перезаложить именьица в основном под строительства железных дорог. Они - эти воспетые Михаилом Евграфовичем отставные корнеты преклонных лет с вечно румяными щеками, в непременных фуражках с дворянским околышем - свою капиталистическую деятельность вели не шибко рьяно и умело- в основном сосредоточив ее на пожирании устриц под водочку с шампанским в ресторане Данона на Невском, где ловкие греки и евреи облапошивали неспособных к гешефтированию кадыков, задешево перекупая именьица и втюхивая им необеспеченные акции иногда даже несуществующих железнодорожных компаний. Теперь, по плачевному результату рывка "кадыков" в буржуи - их можно соотнести с нашей интеллигенцией начала наших девяностых, тоже преимущественно угодившей не в буржуа - а в лохи.
  
  
  Марина, наполненная бетховенскими сонатами Петрова на Petroff уютно утонув в кресле "пассата", размягченная климат-контролем и мягкой подвеской, слушала завороженно, и ей казалось, что она почти все понимает, только вот повторить потом не сможет, но лиха беда начало!
  
  
  
   - Наша же, нынешняя интеллигенция , добросовестно перепутав понятия "бизнесмен" и "высокооплачиваемый наемный специалист" едва почуяв запах свеженапечатанных банкнот - как и те кадыки середины позапрошлого века , решила попробовать себя в сфере буржуазных способов обогащения. Помните все эти МММ, Властелины, Дока-Хлеб? Но ошибка интеллигенции начала девяностых была в том, что она приняла занятие бизнесом за нечто схожее с выращиванием клубники на Подмосковной даче - де, образованный человек может в любой сфере деятельности преуспеть. Но и Щедринские кадыки и нынешняя интеллигенция оказались прежде всего непригодными к капитализму в силу отсутствия необходимых для этого морально - психологических черт характера. Апологеты либеральных реформ называют их особым складом ума - способностью к риску и тому подобным. А простой русский человек называет вещи своими именами - жуликоватостью, склонностью к обману... как в народе говорится, - От трудов праведных - не построишь палат каменных...
  
  Марина хмыкнула, припомнив, как папашка и полюбовница его - докторша, повторяли эту поговорку на кухне, относя ее на счет Вениамина Борисовича.
  
  
   - Сейчас вот по Эху Москвы говорят, мол впереди в капитализм шагает номенклатура. И тогда в щедринские времена была номенклатура - потому как столбовое дворянство имело все мыслимые и немыслимые привилегии, а и теперь в главных застрельщиках крупной приватизации - впереди оказались те, кто оказался ближе к корыту материальных ценностей... Великая буржуазная реконкиста конца двадцатого века в СССР и произошла то от того, что именно разложившаяся и развратившаяся партийная номенклатура пожелала легально обрести и право на передачу по наследству партийных дачек и право не прятать под одеялом бутерброды с икрой.
  
  Марина пожала плечиками... Странно! Вениамин Борисович то ейный не был номенклатурщиком! Но перебивать Вадима Юрьевича не стала... Пусть говорит. Уж больно складно у него получается... Округло так... Наукообразно. Прямо - хоть в книжку или в газету!
  
  
   - Второй волной русской буржуазии, вслед за столбовыми дворянами-кадыками - были Тит Титычи и Сил Силычи - любовно воспетые нашими телесериалами про Угрюм - Реку. Вчерашние хлебопашцы с ухватками и замашками разбойников с большой дороги. Тит Титычи и Сил Силычи - быстро наживали, а потом, как говорил про это покойный академик Панченко, (Вадим Юрьевич перекрестился) бросались замаливать грехи в монастыри... Или запойно пили и при этом всё что под руку попадется - крушили, покуда не помирали апоплексическим ударом... Они от тоски устраивали языческие пиры с битием зеркал и раскалыванием бутылок об головы прислуги, а наутро расплачивались не считая сотенных и ехали в монастыри - грехи замаливать. Не терпела русская душа богатства. И они - эти Тит Титычи и Сил Силычи - не составили династий подобно Ротшильдам. Русская душа - она христианка по рождению! Совершил грех - украл, облапошил товарища, убил, ограбил - поехал в монастырь да все награбленное то и на храмы отдал.
  
  Марина хмыкнула снова.
  Опять не примеряется это на ее Вениамина Борисовича.
  Опять не про него.
  
  
   - Третьей же волной русской буржуазии были "совбуры" или попросту нэпманы - советские буржуи в непременных "нарымках" - коротких клетчатых брючках - что то вроде красных пиджаков начала девяностых, нарымках - от словосочетания Нарымский Край - куда их потом всех преимущественно и свозили. Эти Совбуры пожировали неполных восемь лет... потому как опять были не во время! И самое главное - подобно нынешним буржуа недооценили привычную философию российского менталитета, которая заключается в том, что в России нет благоговения перед частной собственностью!
  
  - Это верно замечено, - кивнула Марина, вспомнив пожар поместья Вениамина, в котором сама едва не сгорела.
  
   - Более того - В России только государство распоряжается и собственностью и судьбами людей.. Так Иван Грозный в ходе опричнины показал боярам вотчинникам, тем, кто владел землями на протяжении многих поколений и служивым людям, которые получали имения за военную службу - одним махом показал, что может все отнять, перераспределить более того -и бояр и служивых переселить, а недовольных - кого на дыбу, а кого, как Малюта Скуратов говорил - "ручным боем поучить". То же сделал с совбурами и Сталин.
  
  Вадим Юрьевич на секунду прервался, делая сложный обгон...
  
   - И вот и теперь простые русские люди ходят гуляют вокруг загородных дворцов новых богачей и похохатывая обсуждают - где будет потом детский сад - а где дом отдыха профсоюза рабочих литейщиков. У нас нет и не может быть сочувствия к буржуазии -к ее праву на собственность. Поэтому, будет государство отнимать - никто в белую армию записываться не пойдет. Любой изрядно поживший в нашей стране человек ,и не обязательно уж долгожитель, знает, что грош цена у нас всем идеологическим заклинаниям о стабильности. Уж при застойном брежневском времени - как только не писали везде и на каждом доме , как теперь про концерты Петрова на растяжках пишут - что коммунизм неизбежен, что социализм победит... и такой же грош цена теперь всем этим заклинаниям правых о необратимости реформ и священности приватизированного.
   Вот так - трепещи буржуй до самой смерти.
  
   И как бы не пытались правые воспитывать "уважение к закону и к собственности" -русский менталитет - изменить невозможно - зря на радио Эхо Москвы мечтают о воспитании уважения к собственности - пусть они попробуют перевоспитать менталитет обитателей стран Персидского залива - и отучить шейхов от гаремов, заставить их пить виски с содой и не совершать намазов... И потом, как можно воспитать уважение к закону и собственности, когда по сути дела, сначала собственность была "неправедно приобретена", а потом под это дело приспособили закон? Что оба акта - и обретение собственности - и подгонка под это формальной законной базы были безобразно циничны и безнравственны
   Поэтому и будут в народе доминировать бунтарские погромные настроения и желания переделать все по справедливости.
  
   Кстати, русская буржуазия легко переживет и возможный будущий новый передел. "Easy come - easy go" Легко наживается - легко уходит...
  
  
  Марина кивнула.
  Изи кам, изи гоу...
  Это на Вениамина Борисовича похоже!
  А я?
  Неужели и я такая же вырасту и не стану жалеть своего сгоревшего дворца? - подумала вдруг она.
  Подумала и сказала вслух, - нет, вот новое поколение, новое поколение тех, кто в программе "под аквариумным стеклом" на телеканале Эн-Тэ-Пэ-Эс не стесняется сниматься - эти - эти непременно капитализм построят!
  
  
  
  - Эти? - оживился Вадим Юрьевич, - Эти? Которые под стеклом ползают? Баринов давеча писал: "Великий мистификатор от русской поэзии конца ХХ века Дмитрий Пригов - этакий отечественный Гудини и Дэвид Копперфильд современного перформанса, еще десять лет назад предрекал, что культура в России выродится самым совершенным образом. Так литература в новом техногенном обществе уже деградировала до эротических и детективных комиксов, где крайне незамысловатые диалоги типа "давай - я готова" просто вписываются в облачка, вылетающие из уст нарисованных героев"...
   Но Пригов ничего не говорил тогда о телевидении, а по законам экстраполяции, можно предположить, что уж это-то "совсем незамысловатое искусство" с его акадЭмиками Тэфи - деградирует еще больше, и наконец придет это теле-еле-видениек абсолютному своему идеалу - показывая жующей макароны публике - таких же жующих макароны уродов, просто поставив в студию корыто со жратвой и унитаз...
   Вообще, авторы этого величайшего проекта "за аквариумным стеклом", брали за образец идеального телезрителя - кошку, которая может целый день сидеть перед окном и глядеть на улицу.
   Но Собственно, акадЭмики Тэфи были недалеки от истины. Интеллектуальный потенциал наших зрителей был оценен ими с практически идеальной точностью. Если публика добросовестно с подсасыванием слюней "хавает" бразильские и гондурасские сериалы, то в конце - концов такой публике можно показывать голую задницу, и объявлять в аннонсах, что сегодня у нас в гостях ученая говорящая жопа. И успех такого ток-шоу - гарантирован, если там еще будут рассказывать, как в программе у одного из акадЭмиков - "о тетеньке, у которой было три мужа, или о дяденьке, который спал со своей сестрой".
  
   Вообще, авторы величайшего проекта "за аквариумным стеклом" - на правильном пути. Бразильско-гондурасский сериал должен был неизбежно превратиться в нечто доморощенное и экономичное. Зачем платить продюсеру из Буэнос Айреса Хосе - Альваресу - Санчесу Перрейро миллионы песо за сериал? Когда можно посадить под стекло дюжину отечественных уродов, которых при этом не надо синхронно переводить на русский? А впрочем, что там переводить? Набор словечек типа: "прикол, приколись, ВАУ, отстой, я тащусь, прикольно, ВАУ, Толян не быкуй, приколись Марго, пойдем потрахаемся, ВАУ...". Озвучивать такое "кино" одно удовольствие! Я сам работал звукорежиссером и долгое время руководил студией, озвучивая рекламные ролики и видеоклипы... Эти ползающие под стеклом простейшие организмы можно анимировать, совершенно не заботясь о совпадении "картинки" и звукоряда. Организмы ползают под стеклом, заползают друг на дружку, шевелят жабрами, а звук, как фон, передает информацию - "Толян, приколись, Марго, отстой, Макс, ВАУ, прикол"... И этот "текст" годится в любой момент любого естественного отправления названных организмов, и когда они принимают пищу, и когда ночью наползают друг на дружку...
   А публика, сидит перед теликом, жует макароны, и радуется. А после такой программы можно будет показать ток-шоу с говорящей задницей из... Госдумы, например, или еще откуда... И жующие макароны - съедят. Ведь на фоне показываемого и кошка Муська мудрецом покажется.
  
   Собственно, эксперимент ведется не над теми, кто сидит за стеклом - эксперимент ведется над теми, кто сидит перед телевизором.
  
  
   Мы находимся в начале нового исторического периода. Имя ему будет не ЗАСТОЙ, как при Брежневе, а ОТСТОЙ. И тот - брежневский застой, люди будут еще вспоминать, КАК РАСЦВЕТ КУЛЬТУР И СВОБОДЫ МЫСЛИ, как некий РЕНЕССАНС, как ЗОЛОТОЙ и серебряный века русской культуры вместе взятые.
  
   Потому как в телевизоре вчера, слегка потрахавшись с простейшим организмом Марго, другой простейший организм по кличке Макс, рассуждал: ВОТ МЫ ВЫЙДЕМ ОТСЮДА - из за стекла - И СТАНЕМ ЗНАМЕНИТЫМИ...
   А мы с вами, Марина, знаменитыми не станем, потому как даже если я опубликую в вашем издательстве мою книгу, умные мои рассуждения никому не понадобятся - народу нужны трахающиеся на экране Макс и Марго, произносящие словечки ВАУ, типа и приколись
  
  Марина грустно улыбнулась...
  Все так...
  Все именно так.
  Но кто нужен ей?
  Макс из телевизора?
  Нет!
  Ей нужен умный взрослый мужчина.
  Но ведь она сама не среднестатистическая.
  Правда ведь?
  
  
  
  - Вот и еще один год пролетел... - вдуг не в тон своим рассуждениям задумчиво заметил Вадим Юрьевич, - как Новый год встречать собираетесь, Марин? Домой в Бердск к папе поедете?
  
  - Нет, не поеду, - не поворачивая головы, ответила Мэри, - у папки там своя семейная жизнь, мне свою налаживать надо.
  
  Помолчали.
  Машина дважды залетала левыми колесами в полосу неубранного снега и было слышно, как в компьютерных недрах "пассата" включалась система автоматического притормаживания.
  
   - А какие мотивы навевает вам декабрьская метелица? - спросила Мэри.
  
  - Про то, что история в общем не любит и не терпит пустых пророчеств, - вздохнул умный Вадим Юрьевич, - Ведь еще живо и вопреки усилиям Эха Москвы не совсем еще вымерло то поколение, которое ежедневно на протяжении десятилетий по единственному тогда радиоканалу слушало непреходящий - и вечный супер-хит партийной поп-топ десятки перманентно-горячих хитов про то, как "день за днем идут года, зори новых поколений, но никто и никогда не забудет имя Ленин...". Так вот - забыли уже. Хоть и пророчили нам, что НИКТО И НИКОГДА. И день за днем снова идут года, и теперь уже не один канал на кухонной радиоточке вещает, а целый набор - шуба-дуба, упс-вау, а я все летала, а я все мечтала-ла-ла, упс-гоп-ца-ца, владимирский централ-ветер северный... И новое поколение уже незаметно подросло, то которое не ассоциирует своего счастливого детства с именем любимого дедушки Ленина.
   Так что, не обещайте деве юной любови вечной на земле, не стройте тысячелетних рейхов и не клянитесь, что никто и никогда кого- то там не забудет, пусть даже и вечно живого.
   Вечного вообще ничего нет.
   Вечны только Кобзон и Алла Пугачева, которые и при Леониде Ильиче, и при Юрии Владимировиче, и при Константине Устиновиче, и при Михал Сергеиче, и при Борисе Николаевиче, и при... вобщем еще не одного президента переживут - вот увидите!
  
  Вот по Эху Москвы перестали уже вспоминать недавно еще популярные цитатки, ставшие у неких ведущих не просто набором штампов, а неким гоном публицистической фанеры...
   Это такие еще недавно звонко-устойчивые словосочетания как:
   " На переправе коней не меняют"
   ". Горе родившимся в эпоху перемен"
   ". Хочется не то конституции не то севрюжины с хреном"...
  
   И о чем же говорят такие лексические самоограничения? Ведь средней полуобразованной журналюге только дай подсесть на звонкой цитате, он ее будет тереть покуда не сотрет, как хиппи старый левис...
   А такая лексическая диета говорит о том, что по мнению журналистов, мы значитца:
   Переправу - проскочили
   Перемены закончились ....и начался застой или отстой.
   А Конституцию - или "жизнь по-закону", равно как и севрюжину - сделали достоянием очень узкого круга людей.
   Ну, про коней на переправе - можно еще поизголяться, что мол последнего коня в пальто мы сменили тоже как раз под Новый год... Если конкретный Новый год и аллегорическая переправа вообще как то соотносятся и коррелируют.
  
   А про перемены и застой...
   Вот возвращаясь к изначальной теме относительно вечно-живого вождя, грешившего тем, что любил пролетариат -сейчас такой половой ориентацией трудно кого удивить, Ленин рабочих любил, а Борис Моисеев - франко-испанских шансонье... Так вот, семидесятилетнее вдалбливание на уровне этакого зомбирования поколению вуду - когда на каждом брандмауэре писали, что Ленин жив - подсознательно перекочевало в контркультуру ранней перестройки, когда юные бунтари в косухах, стали сами писать на заборе то же самое, только... про Витю Цоя... Это к тому, что второй из этих вечно живых, будучи ярым противником того застойного болота в котором росло и загнивало поколение танцевавших под Смоков, Аббу и Бони-Эм, призывал к ПЕ-РЕ-МЕ-НАМ. И не дождавшись, трагически, как и положено истинному герою - погиб.
   Потом, как мы все помним, были и переправы с конями в пальто, и времена перемен, в которые по несчетно цитируемому Конфуцию - не дай Бог никому!
   А потом и Конституцию приняли - и не одну, включая Башкирскую, Татарскую и Ямало-Ненецкую, и севрюжины с хреном похавали...
   И с чем теперь сидим?
   В преддверьи Нового?
   А если следовать логике, что переправу проскочили и коня в пальто поменяли - то значит въехали в период стабилизации. Или, как в годы моей пионерской юности это называли - эпоху построения РАЗВИТОГО изма. Только раньше это был изм иной общественно экономической формации. Но смысл застоя от этого не меняется.
   При Брежневе боролись с целым набором измов, привлекая к этому родные органы ,без которых, ну просто - никуда, и при новом - рыночном способе регулирования экономики, тоже борются с измом - и тоже при помощи тех же любимых органов.
   Только тогда - в эпоху построения развитого изма - боролись с империализьмом и милитаризьмом, а теперь. Переехав переправу и сменив одного коня в пальто на другого - борются с медждународным терроризьмом...
   Вобщем, налицо все симптомы застоя и стагнации, однако.
   На заборе скоро следует ожидать появления новых фигурантов относительно ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ, а нам - татарам, как выяснилось, все равно в какое время жить - что застоя, что перемен - не один ли хрен!
   Что пулемет - что водка!
   Цой - жив.
   Ленин - в мавзолее.
   Кутузов в треуголочке.
   Чапаев в бурке.
   Петька - в дурке.
   А мы...
   И, разумеется - долой международный терроризм!
  Что будет, если в России к власти придут патриоты?
  
  
  
  - Нет, вашу книжку мы издавать точно не станем! - с улыбкой сказала Мэри.
  
  Они уже приехали к энду оф зэ дистанэйшн...
  Мотор неслышно урчал.
  Машинка уютно стояла, светясь космическим набором зеленых и красных лампочек.
  Даже жалко было вылезать на этот мороз!
  
  - Почему же не станем? - спросил Вадим Юрьевич.
  
  Ему явно хотелось предложиться в качестве сопровожатого до Маринкиного холодильника и до ее девичьей кроватки.
  Вадим Юрьевич верил в магию собственных слов.
  Уговорил он девушку?
  Уболтал умными речами?
  Но достаточно ли этого?
  Опыт показывал, что не всегда и не со всеми...
  А с ней?
  
  - А потому не станем, что вы слишком умный, - сказала Мэри, кладя теплую ладошку ему на плечо, - а вы сами давеча говорили, что нам нужны те, кто ВАУ, типа и приколись!
  
  - И вас там наверху ждет такой? - спросил Вадим Юрьевич.
  
  Мэри улыбнулась и не ответила.
  Открыла дверцу и ступила ножкой на каблуке в рыхлый московский снежок.
  
  А за углом стояла милицейская машина.
  И в ней сидел милиционер, и так похож был этот милиционер на Пашку!
  Но Мэри этого не заметила.
  Она вообще милицейской машины не заметила.
  
  
  
   Глава 7
  
  
  1.
  
  Доходы от продажи фоток вдруг стали составлять значительную для Гешки сумму.
  На его картинки нашелся покупатель.
  Здешний московский покупатель.
  Началось с того, что Геша послал несколько снимков полу-одетых девушек, сделанных им при помощи мощной оптики через тюлевые занавески и со значительного расстояния... И вдруг получил на оставленный электронный адрес письмо, написанное по русски. Письмо с предложением сотрудничать с редактором Интернет сайта "московский секс-шпион -ру".
   Снимки сделанные Гешей имели успех и позиционировались в стиле "секс спай" и "эмэчур"*
  
  - Старичок, у нас есть учет статистики посещаемости разделов сайта, так вот твои картинки только вчера посмотрели пять тысяч посетителей, писал ему по мэйлу редактор.
  
  * шпион секса и любительские - жанры порнографических и эротических картинок
  
  
  С редактором Геша ни разу не виделся.
  Общение между ними велось только по электронной почте.
  Но гонорары Геннадию аккуратно переводились на его счет в Сбербанк каждую неделю.
  
  Серия картинок из пятнадцати или двадцати фотографий стоила сто долларов.
  Серия - это короткий фото-репортаж об одной фотомодели.
  Девушка входит в комнату.
  Начинает раздеваться...
  Девушка повернулась боком, повернулась спиной, нагнулась...
  
  Для жанра "эмэчур" и "секс спай" было совсем необязательным, чтобы девушка раздевалась совершенно донага... В этом и был особый кайф, если даже трусики и лифчик оставались на ней, до того, как она гасила свет.
  Геша давно понял, что те порно-модели, которые раздеваются с той целью, чтобы показать своё тело, не так ценны для вуайериста, не так возбуждают и не так привлекают зрителя, как любительницы-непрофессионалки, которые раздеваются не для того, чтобы показать сотням и тысячам потребителей свои прелести, а просто для того, чтобы пойти принять душ или улечься спать... Генка давно уже понял, что в глазах и в лицах профессионалок отсутствует искорка жизни... А ее отсутствие - напрочь принижает сексуальную привлекательность. В том то и была ценность его фото-репортажей сделанных через форточку. Модели-профессионалки снимались под светом софитов в студиях... И качество их снимков было в тысячу раз лучше, чем снимки сделанные зумом* через двор и через тюль занавесок, но Генкины фотки, сделанные через форточку были более востребованными. И за них платили не меньше, чем фотографам, работавшим в теплых студиях на Пречистенке или на Цветном Бульваре.
  - Потому что мои модели имеют душу, а порнозвезды - это зомби без души, - говорил себе Гешка.
  
  * зум - электронный или оптический увеличитель изображения
  .............................................................
  
  Ему очень хотелось снять Мэри.
  Но он все никак не мог найти ее здесь в Москве.
  Ходил в университет на филологический факультет, но там адреса ее не дали и сказали, что Марина перевелась на заочное отделение.
  А где работает, где живет - ищи свищи! Москва большая...
  
  Странно, но более легким делом оказалось - найти где живет Вениамин Борисович.
  
  2.
  
  Об этой серии убийств на Юго-Западе генерал был вынужден докладывать министру.
  Езды с Петровки до нового здания министерства пятнадцать минут, если по осевой и с синяками.
  А если в общем потоке, то и все пол-часа.
  С Петровки шофер повернул направо на бульвар, там мимо кинотеатра Пушкинский, потом налево на Тверскую, снова направо на Тверской бульвар
  Потом В туннель под Арбатом
  Проскочил налево под светофор к Кремлю мимо музея Шилова
  Слева мелькнул Кремль - справа храм Христа Спасителя, через мост - мимо дома со звездой Мерседеса на крыше, мимо кинотеатра Ударник.
  Развилка
  Улица Екиманка
  Справа - министерство.
  Октябрьская площадь с памятником Ленину.
  На этот раз за двенадцать минут долетели.
  Но генералу бы наоборот бы...
  Оттянуть бы этот неприятный доклад.
  Ведь шутка ли!
  В Москве работает серийный убийца - милиционер...
  
  Он убивает мужчин тридцати пяти - сорока лет.
  Одиноких водителей среднего достатка.
  Все четверо убиты ночью - в ноль или в час пополуночи.
  
  - Грабеж?
  - Нет! Автомобили всех четверых убитых оставлены нетронутыми.
  
  Тела убитых найдены за кольцевой дорогой МКАД.
  Двое обнаружены на мусорных свалках по Минскому, одно тело по Киевскому и одно по Дмитровскому шоссе.
  
  Убийца останавливал водителей в районе Битцы на Юго-Западе, вынуждал их выйти из машины и затем увозил...
  Судя по всему это был милиционер, или человек в форме милиционера...
  Эта версия подтверждалась показаниями бомжей из Апрелевки. Они видели, как около двух часов ночи к свалке подъезжали милицейские Жигули. Бомжи испугались и убежали от греха, и поэтому не видели, кто выходил из машины и что делал. Но именно на следующее утро в том месте был обнаружен труп водителя "десятки", установленного потом, как Булынник Леонид Юрьевич.
  
  ....................................................................................
  
  - Поздравляю вас, генерал, - жестко съязвил министр, - у вас на Юго-Западе столицы завелся убийца-гаишник! Ваших ребят в форме и без того народ не шибко любит, а теперь, если это просочится в прессу, как будут вести себя законопослушные водители на дорогах? Будут на всех парах удирать от любого сотрудника ГАИ? И будут правы! Жить то охота!
  - Будем искать, товарищ министр, - сказал генерал.
  - А что еще остается, -министр неожиданно вздохнул, показав что он не сколько дежурно разгневан, сколько тоже озабочен свалившейся проблемой, - не найдем мы, нам с тобой, генерал, замену найдут...
  
  3.
  
  Вениамин Борисович полюбил общество Анжелки. Она была беременна, и врачи прописали ей длительные пешие прогулки, не бегать, но чтобы и не спать на ходу. Вениамину же Борисовичу, ему врачи тоже рекомендовали много ходить. Вот и нашли друг дружку два компаньона.
  Старому олигарху нравилась эта, как он выражался, девственно чистая и бесхитростная душа, и долгими их прогулками по аллеям местного лесопарка, Вениамин Борисович взялся как бы учить, как бы наставлять юную жену своего друга, готовя ее к долгой и приятной роли хозяйки богатого дома.
  Но Анжелка хоть и была бесхитростной, но враз поняла, отчего их гость так настоятельно ищет общения с нею - с провинциальной простушкой, еще вчера работавшей в маленькой захолустной парикмахерской... Простая то простая, но вмиг поняла, что этот барин Вениамин, который раньше таких как она и вовсе не замечал и никогда не снисходил до того, чтобы хоть парой слов обмолвиться с малообразованной, не получившей должного воспитания женщиной, вдруг стал часами беседовать с нею... Отчего? Да просто он хотел побольше выведать об этой Мэри своей - об ее Анжелки однокласснице...
  Впрямую то не унижался - не расспрашивал.
  А так - все ходил вокруг да около.
  А как вы Анжелочка учились в школе?
  А что вы Анжелочка обычно делали после уроков да на каникулах?
  А с кем вы больше дружили? С мальчиками из вашего класса или с девочками?
  Ясное дело - про Маринку про свою хотел, чтобы Анжела ему рассказывала!
  
  Но хоть и раскусила она старенького хитреца, но тем не менее, гулять с ним - боже упаси - не отказывалась, и наоборот, в прогулках и беседах с Вениамином Борисовичем находила для себя много удовольствия и пользы.
  
  А он, входя порою в менторский раж, поучал и наставлял.
  
  - Анжела, дитя моё, вам теперь предстоит играть трудную, но приятную роль хозяйки большого и богатого дома, а ведь эта роль требует определенной искушенности, определенной выучки и вкуса, моя дорогая.
  
  Вениамин Борисович шел по аллее, заложив руки за спину, то сгибаясь в поясе, то разгибаясь, как бы в ритм своим мыслям и словам, раскачиваясь корпусом и большой седою головой, словно профессор, увлеченный темой своей лекции, ходит по аудитории перед исписанной формулами доской и твердит свои заклинания, кланяясь для убедительности...
  
  - Вы поглядите, какое убожество мысли в убранстве интерьеров у ваших приятелей и соседей. То, что они воспринимают за некий изысканный шик, подсмотрено в голливудских сериалах про жизнь в Санта-Барбаре, причем подсмотрено вчерашними выпускниками советских архитектурных и художественных вузов, которые теперь побежали обставлять интерьеры для таких же бывших советских банкиров. Они обставляют жилые комнаты и залы, как студии в Голливуде, каким то немыслимым реквизитом, который выдают хозяевам за шик и настоящие образцы истинного вкуса, а на самом деле все эти жилища новых русских похожи либо на декорации сериала про жизнь американского адвоката, либо на офис... Кстати, на офис похожи чаще.
  
  Анжела слушала, улыбалась и часто трогала свой живот.
  
  - Вы были в Бердске у меня в моем доме? Вы видели, как был обставлен мой кабинет, приемная, секретарская, библиотека, малая и большая гостиные? Разве они были похожи на современный офис или на телевизионные декорации?
  
  Вениамин Борисович неспроста задал этот вопрос про свой особняк в Бердске.
  От него, линию разговора, линию беседы можно было потом как бы совсем невинно повернуть в русло бердских знакомых. И потом подвести разговор к теме Мэри. И спросить Анжелу, что она думает о ней? Что знает?
  
  - Я вам Анжелочка дам совет, вы возьмите хорошего искусствоведа из настоящего музея. Не надо нанимать этих архитекторов или дизайнеров, боже упаси! Только историк искусств и искусствовед, какой-нибудь экскурсовод из какого-нибудь загородного дома-музея сможет по-настоящему со вкусом обставить ваш дом. Вот к примеру, вы помните мои гобелены по стенам в большой гостиной? Это во первых не настоящие гобелены, а имитация, то есть картины, сделанные кистью по ковровому полотну, а во-вторых, имитация подсмотренная во дворце князей Юсуповых в Петербурге. Еще в девятнадцатом веке богатейшие дома столицы украшались подобными имитациями. Так что, очень полезно, милая и драгоценная Анжелочка, много путешествовать и много изучать. Где и как жили богатые и знаменитые люди.
  
  Анжела не подхватила линию бердских воспоминаний.
  И Вениамина Борисовича слегка злила эта то ли недогадливость, то ли непонятливость юной жены его друга.
  Вениамина Борисовича раздражала досадливая и даже унизительная необходимость подсказывать и подводить собеседницу к вожделенной теме его Мэри.
  
  И он снова и снова заводил разговор о своем сгоревшем особняке.
  
  - Кстати, вы помните малую гостиную? Помните? Она как бы отделана панелями из орехового дерева! Но это не так. Это тоже модная в девятнадцатом веке имитация под дерево. Это лепка, раскрашенная под орех. Именно так отделана большая гостиная Юсуповсго дворца.
  
  Вениамин Борисович помолчал немного, раскачиваясь корпусом вперед и назад, как профессор, когда сойдя с кафедры он в задумчивости начинает расхаживать вдоль доски или по проходу между партами.
  
  - Ах, сколько людей из Бердска побывало в этой моей гостиной! И среди них было немало ваших, Анжелочка, ваших знакомых и даже одноклассников.
  
  Вениамин Борисович думал, что уж на такую то подсказку, его виз-а-ви наконец должна была отреагировать положительным образом.
  
  Но Анжела молчала, и разговора о своих одноклассниках поддерживать не желала.
  
  
  Чтобы его намерения разговорить Анжелу и пустить течение беседы по интересующему его руслу не стали столь очевидными и не показались бы чересчур навязчивыми, Вениамин Борисович пустился в пространные рассуждения о необходимости самообразования.
  
  - Вы же способная девушка, женщина, пардон, вы же умница и все схватываете на лету, поэтому, милая Анжела, покуда ваша память еще по молодости лет не притуплена о бремя ненужной информации, читайте книги. Покупайте и просматривайте образовательные фильмы. Приглашайте домашних учителей и репетиторов, наконец. Вам нужно выучить как минимум два европейских языка. Английский и французский. Английский, потому что на нем говорит весь мир, и его принимают везде, как в банках везде принимают американский доллар, а французский, а французский это язык дипломатов и влюбленных. И лучшая литература написана именно на этом языке. Вы читали Антуана Сент-Экзюпери?
  
  И снова Анжела не поддалась на подсказку...
  И снова не подхватила тему о его Мэри.
  
  В досаде Вениамин Борисович даже решился на некое третирование Анжелкиного самолюбия.
  
  - Вы должны обязательно самообразовываться, милая моя хозяюшка, ведь чувства молодого мужчины могут быть такими изменчивыми. И даже рождение вами наследника ему потом не может стать пожизненной гарантией от того, что муж не разлюбит вас. Поэтому развивайтесь и растите. Поднимайтесь над собой и становитесь настоящей дамой. Удивляйте мужа тем, что за год выучите, например, два языка! Или тем, что вы вдруг выучитесь быть изумительной хозяйкой его дома. Такой хозяйкой, которая сможет создать вокруг него такой ареол, без которого он потом не сможет обходиться и жить.
  
  Анжелка снова в который уже раз потрогала свой шестимесячный живот и вдруг сказала.
  
  - А вы ведь выгнали меня, когда я к вам в Бердске приходила в ваш дом? Разве не помните?
  
  Вениамин Борисович помнил.
  Тогда эта маленькая маникюрша-парикмахерша пришла просить за своего парня. За Пашку, которого местный суд определил в Мордовскую колонию на четыре года.
  Как же забыть такое!
  Ведь этот Пашка был главным его Вениамина Борисовича соперником в борьбе за сердце Мэри.
  Этот Пашка тогда из ревности и прибежал с двухстволкой Вениамина Борисовича убивать. Да начальник охраны не зря деньги получал. Даром что ли - сам бывший начальник Бердской милиции его Вениамина Борисовича особняк охранял!
  
  А эта маленькая маникурша-парикмахерша в таком неприлично- дешевеньком пальтишке пришла к нему тогда, пришла просить. И даже кричала что-то, укоряя его в бесчувственности.
  
  - Кто старое помянет, тому глаз вон! - назидательно сказал Вениамин Борисович, - все же получилось самым лучшим образом, дорогая моя, да и кабы вы вышли замуж за того бандита, где бы вы теперь были? А? А так вы теперь замужем за моим другом, и вы теперь такая дама, такая респектабельная дама, и вот в приятном и интереснгом положении теперь, а что бы было, вызволи я вашего Павла тогда из колонии?
  
  - Вы всего не знаете, - вздохнув ответила Анжела и снова потрогала свой живот, - вы всего не знаете, это ведь...
  
  Она не стала договаривать.
  Ведь это был их с Рустамом семейный секрет.
  Что он спасет Пашку от тюрьмы... А она за это выйдет за Рустама...
  
  Но в одном Вениамин Борисович был прав.
  Действительно, Анжелка теперь была счастлива.
  А с Пашкой она вряд ли была бы счастлива.
  
  
  .....................................................................................
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  
   Каждый человек имеет право на 15 минут славы.
   Энди Вархолл
   Каждый человек имеет право на 150 дней счастья.
   Энди Лебедев
  
  
  Глава первая.
  
  1.
  
  В жизни у каждого человека бывают моменты, которых он стыдится и память о которых ему в тягость.
  Вениамину Борисовичу было особенно неприятно вспоминать один период из своей биографии, один год, когда он был еще аспирантом, и когда от него ушла его подруга. Его любовь, как тогда ему казалось - единственная и неповторимая, каких уже не будет у него никогда.
  Он страдал.
  Нет, не то слово - не страдал, а тихо умирал, тая на глазах.
  Когда он просыпался среди ночи, первыми ощущениями очнувшегося сознания тогда были чувства боли и обиды. Он просыпался и сразу вспоминал, что она от него ушла. Вспоминал не про то, что завтра ему вести семинар у студентов второго курса, не про то, что завтра заседание кафедры, не про то, что нужно оплатить счета за телефон и получить из ремонта зимние ботинки, а про то, что она ушла. И спазм сразу схватывал под сердцем. Тогда еще он не знал что такое язва желудка, но уже знал, что такое смертельная холодная тоска. Тоска от знания, что она - не вернется.
  Потом как то Баринов сказал ему, что уныние - есть потеря веры.
  А ее как раз и звали Верой.
  Забавно!
  Но ведь не бывает случайных совпадений.
  Все совпадения - это данные с небес знаки. Их только надо уметь читать.
  Однако, разговор не об этом.
  Разговор о том, что Вениамину Борисовичу было стыдно вспоминать о своей тогдашней слабости. Стыдно вспоминать, как он жалился в жилетку одному своему и не приятелю даже, а так -одному едва знакомому доценту с другой кафедры их факультета.
  И в слабости своей совершенно открылся - этаким беспомощным, этаким слабеньким и совершенно больным, почти сумасшедшим человеком, мозг которого крутился по одной схеме - может она вернуться? Может она вернуться? Может она?
  А доцентик пил-попивал водочку за счет Вениамина Борисовича, выслушивал его слезные, полные страстных откровенных подробностей рассказы об их с Верой смертельной любви, и делал какие-то идиотские резюме, де вы с ней помиритесь, де она непременно вернется... А Вениамину Борисовичу этого - только и надо было - утешений этих.
  Хотя внутренне он не верил.
  Один умный дядька, мнение которого Вениамин Борисович очень уважал, говорил как-то, что однажды распавшаяся любовь, обратно никогда не склеивается. И если люди, которых связывала сильная страсть, однажды все-таки расстались, потому как один из них разлюбил, то никогда они уже не соединятся вновь. Никогда.
  
  Теперь, когда про Веру он вспоминал лишь изредка и воспоминания эти не вызывали в сердце ни малейшего движенья, Вениамин Борисович мог переосмыслить эту старую сентенцию.
  
   Мэри была от него теперь так далеко. Но Вениамин Борисович внутренне глубоко верил, что они с нею вновь обязательно сойдутся.
  Потому что не было основания утверждать, что кто то из них разлюбил. Или что они вообще - оба любили.
  
  .........................................................................
  
  В это утро Вениамин Борисович задумался над давешным их с Бариновым разговором, о том, может ли тот представить себе, как однажды захочет, пусть даже теоретически - убить свою возлюбленную, как Отелло Дездемонну у Шекспира или как Карандышев Ларису у Островского...
  ...
  Страстная любовь мужчины к женщине, или наоборот - женщины к мужчине, такая страстная любовь, от которой теряется рассудок, разве такая любовь сродни той, что церковь приравнивает к Богу, когда говорит, - Бог это любовь?
  Разве Бог - это безумие?
  Разве Бог - это болезнь?
  
  Вывод один, решил он:
  Страстная любовь - это не та любовь, что есть Бог.
  Страстная любовь, от которой и ревность и желание убить счастливого соперника - это не божий дар!
  
  Страстная любовь, от которой мутнеет рассудок, от которой на работе все валится из рук и взгляд становится отсутствующим и мечтательно-блуждающим, как у слабопомешанных, такая любовь - это бесовский вирус. Вирус с микробиологической кухни лукавого.
  
  И не мечтать надо о такой любви, как мечтают о ней насмотревшиеся сериалов романтические девушки, а беречься от нее... Хотя как убережешься, если схватит?
  
  - Умом понимаю, но сердцу не прикажешь! - вздыхая, подумал Вениамин Борисович, подумал и улыбнулся своим мыслям, что вот Веру не убил тогда в те далекие годы своей аспирантской молодости, не убил ведь, хотя страсть была так сильна. Значит Ангел внутри его пересилил чёртовы вирусы.
  Он снова улыбнулся, потому как вспоминая про те дни и месяцы своей тогдашней болезни он подумал, что в принципе мужчине легче. Потому как за него женщине всегда мстит время.
  Женщина старится быстрее, и где теперь та аспирантка Вера? Старуха уже! А он, а он - Вениамин Борисович - еще хоть куда, еще жених! Еще вот за совсем юными студенточками бегает...
  Само время за него отомстило ей.
  Само время.
  Но время и его изменило тоже.
  И если тогда - когда он был молодым подающим надежды вузовским ученым, убить ему не хватило духа, то теперь, кто его знает? Может, он того самого духа поднакопил?
  Ведь Мэри - это такая женщина... Такая женщина, что из-за нее уже дважды покушались на убийство. Причем, на двойное убийство - этот ее бешеный Пашка.
  - Да, все зависит еще и от женщины, - подвел итог Вениамин Борисович, - все зависит от объекта страданий.
  Ему хотелось заказать себе в спальню картину. Портрет Мэри. Не портрет, а картину, вроде Обнаженной Гойевской Махи...
  Однако это было бы очень пошло.
  
  ...................................................................................
  
  Не раз в голову ему приходила мысль, - а не нанять ли частного детектива? Проследить за Мэри. С кем она? Как там она?
  
  Эх, ему бы его теперешние материальные возможности да тогда - в его аспирантские годы! Когда Вера от него ушла.
  Как он тогда страдал!
  Сам бегал под ее окна - следил. Часами в соседнем с ее подъездом магазинчике прятался - сквозь витрину за ее парадной наблюдая.
  Будь он тогда богат, как теперь - непременно нанял бы и шпионов, а то бы и молодцов нанял, чтобы ее хахаля отлупить. Нет, не убить, но только отлупить, так чтобы испугался и отстал от нее.
  Да!
  Вот, представьте себе - такие вот гаденькие мыслишки и тогда были, да и теперь тоже в голову приходят - посещают.
  - А может Генку попросить? - вспомнил Вениамин Борисович про своего молодого приятеля, - может его позвать, разыскать его, да и попросить съездить к ней, да разведать-разузнать?
  
  2.
  
  Генка жил страстями.
  
  Он и книжки страстно читал.
  Так книгу писателя Леонида Улыбина (Булынника), изданную в издательстве Либерус Генка сперва запоем проглотил за одну бессонную ночь, а потом брал ее с собой на работу и перечитывал некоторые особо понравившиеся мысли и моменты.
  
  
  Особенно поразила Генку мысль автора о том, что может так статься, и ты - взрослый человек, обладатель дипломов и степеней, отец семейства, живешь и не знаешь, что тебе на самом деле нужно. Не знаешь, потому что не ведомы тебе истинная природа вещей и смысл жизни. И в неведении своем ты живешь теми нуждами, теми потребностями, что вызывают и побуждают быт и общепринятый моральный уклад жизни, живешь желаниями, сформированными самыми элементарными биологическими нуждами - выпить, пожрать, иметь секс...
  А истинный то смысл жизни, он скрыт от тебя...
  И поэтому, всю жизнь гонишься за копейкой, бегаешь за бабами, а настоящей спасительной потребности своей и не знаешь. И поэтому, смутно веруя, просишь у Бога, дать ту же самую копейку, да бабу послаще... А если Бог не дает, то не задумываешься над тем, что не дает не потому что его - Бога нет, или не потому, что Он безучастен и безразличен к твоим судьбе и потребностям, а потому, что лучше тебя знает, что тебе надо, и что как раз - этих самых баб и денег тебе и не надо... Не понимаешь этого, обижаешься на Создателя и начинаешь из обиды этой просить баб и копеек у чёрта. А и он - тоже не дает!
  И снова не понимаешь, почему?
  И снова обижаешься уже на весь мир.
  И не понимаешь...
  Не понимаешь, что любящий тебя Бог - не дает испрашиваемых тобою гадостей оттого, что любит тебя, оттого что не хочет, чтобы эти гадости - деньги и бабы тебя погубили.
  А чёрт не дает, потому что не любит тебя - потому что ты ему - чёрту абсолютно безразличен - душонка у тебя копеечная и не стоит того, чтобы на тебя тратить ресурсы его - чёрта возможностей дать тебе клад злата-серебра и сотню молоденьких баб. Он - этих баб и золото тому даст, у кого душа чего-то стоит - Доктору Фаусту, или Дон-Жуану...
  Поэтому то истинно верующие люди и просят у Бога не денег и баб, а только его - Бога любви, в молитвах повторяя, что "Тебе лучше известны нужды мои, поэтому, просто - не оставь меня в духовной слепоте греховных потребностей моих"...
  
  Книжка Улыбина называлась "Офис".
  И в общем, была про любовь.
  
  Сюжет был в некотором роде даже захватывающий.
  
  Основное действие романа развивалось в офисе некой московской фирмы, генеральным директором и владельцем которой был нестарый еще вдовец Александр Царев.
  Жизнь у Александра Царева была неинтересной. После смерти жены ничего в этой его жизни кроме работы и кроме общения с сослуживцами в общем и не было. Короче, симпатизировавшая своему шефу - главная инспектриса по кадрам этой фирмы - сорокалетняя Елена Павловна Бабарихина - как то подкатилась к шефу в один из затянувшихся до позднего вечера рабочих дней, да и сказала все начистоту, мол жениться тебе, Саша, надо. Жениться и жить нормальной жизнью, а не в офисе до двенадцати ночи просиживать.
  
  - А где ж мне невесту хорошую сыскать? - сокрушенно воскликнул Царев, - все бабы то нынче испорчены доступностью удовольствий!
  
  - А я на что? - возразила Бабарихина, - я же все наши кадры знаю.
  
  И выложила на стол три личных дела.
  
  Анна Ткачева - офис-менеджер.
  Красавица.
  Разведена.
  Без детей.
  Вяжет на спицах...
  Одевается со вкусом - главная в офисе модница!
   Лучшей жены трудно сыскать.
  
  Или вот -
  Маша Поворова.
  Бухгалтер.
  Женщина в теле - все при ней, есть за что подержаться.
  А готовит!
  Закормит всякой вкуснятиной.
  Женись!
  
  А еще есть -
  Ира Деткина.
  Менеджер по продажам.
  Красивая, скромная...
  
  Вобщем, сговорились Царев с Бабарихиной - организовали пикничек корпоративный по поводу юбилея фирмы с выездом на природу, с рестораном, с сауной...
  И на пикничке на этом - Бабарихина так устроила, чтоб Царев смог с каждой из претенденток пообщаться наедине.
  
  Маша с Аней Царева как то разочаровали.
  Первая намек поняла и сразу стала мечтать о красивой жизни, де как она бы со своим мужем красиво зажила, какой бы дом, какую квартиру, какие машины, да какие шмотки она на его деньги стала бы покупать...
  Вторая - примерно тоже самое, только с упором на правильное питание и на здоровый образ жизни, заложенный в правильном питании.
  
  И только третья - Ира Деткина совершенно пленила директора Сашу Царева, искренним желанием завести детей и на этом строить семейное счастье.
  
  Через месяц вся контора неделю гудела на директорской свадьбе.
  
  А потом шеф - Саша Царев на месяц уехал в Америку на переговоры.
  И тут...
  Раззавидовавшиеся Иркиному счастью Маша с Аней, вовлекшие в интригу и Елену Павловну Бабарихину - решили Ирочку оклеветать.
  И так подстроили, что Саша Царев заполучил от Бабарихиной информацию, что жена его - Ира - в его директора отсутствие - ему изменяет.
  Да такую убедительную телегу составили, так все подстроили, что комар носа не подточит - все шито-крыто и на правду похоже!
  А Царев был парнем очень ревнивым.
  Приехал и разбираться не стал - только поручил своему юристу быстро оформить развод...
  
  Ну...
  Не смогла оправдаться Ирочка оклеветанная.
  Развели ее юристы Царева.
  Выкинули без выходного пособия.
  А через восемь месяцев Ирочка родила сына.
  Родила...
  Погоревала, что сын будет расти без отца, да и уехала в Америку - даром что по образованию была инженером-программистом.
  
  А там, в Амернике, за десять лет - организовала Ирочка свой бизнес.
  И бизнес этот пошел в очень крутую восходящую горку у нее.
  И случилось так, что через двенадцать лет после развода с Царевым, стала ее фирма объектом деловых интересов ее бывшего мужа.
  Приехали его купцы-посыльные, которые про старые семейные заморочки не знали, посмотрели, чем Ирочка - миссис Деткинс торгует, и возвратившись, принялись нахваливать, мол шеф, надо с этой мадам деловые связи налаживать...
  
  Был там еще один сюжетный ход - сын Царева - Иван Деткинс ездил в Россию и тайно видел своего папу...
  И еще Иван из игрушечного пистолета выстрелил Елене Павловне Бабарихиной в глазик...
  
  Кончилось в романе все тем, что Царев прибыл в Америку в фирму миссис Деткинс и ... и офигел...
  Да это же Ира Деткина - жена моя бывшая!
  
  Потом выяснилась история с оговором и клеветой.
  Потом Царев вновь сыграл свадьбу с Ирой Деткинс и усыновил Ивана.
  А Бабарихину, Поворову и Ткачеву долго били бейсбольными битами на заднем дворе...
  Такой вот роман - написал талантливый писатель Улыбин.
  
  ...................................................................
  
  Генка решил освоить еще один вид предпринимательства.
  Делать комиксы.
  Натренировавшись на маленьких из десяти-двенадцати фото-снимков эротических сериях, что он выгодно продавал владельцам порнографических страниц в Интернете, Гена теперь решил замахнуться на настоящую книжку-комикс.
  Сделать ее и продать издательству. А хоть бы и тому же издательству Либерус!
  
  Прежде всего, для хорошего комикса был нужен хороший сценарий.
  Сюжет Генка позаимствовал у того же писателя Улыбина (Булынника), того, что написал философскую драму "Офис".
  
  
  Один немолодой уже бизнесмен-рэйдер* отправился в одну бывшую азиатскую республику бывшего СССР - отпиливать у нынешних бедолаг-владельцев ее фирму - очень сладкую крупную фирму - монополиста в юго-восточном регионе.
  Во время своего визита в эту одну азиатскую республику, пожилой рэйдер влюбился в циркачку - танцовщицу... Да так влюбился, что забросил все дела и озаботился одним делом - вопросом срочного омоложения собственного организма.
  А над цирковым шатром, где жила восточная красавица-циркачка на высоком шесте восседал Золотой петух - как символ вечного сексуального начала.
  Ну...
  Вобщем, рэйдер этот для омоложения решил воспользоваться старинным китайским методом - принимать горячие ванны из молока с медом и Жень-шенем...
  Но злоупотребив температурным режимом, дабы ускорить процесс омоложения, помер скоропостижно - прямо в ванне. От разрыва сердца с обширным инсультом.
   А танцовщица эта китайская - принялась заниматься сексом с юристом покойного рэйдера и пара счастливых любовников, присвоив себе акции предприятий несчастного бизнесмена, отправились в романтический секс-тур по всяким странам дальнего зарубежья.
  
  Гешка очень увлекся идеей отснять этот комикс и даже прикинул бюджет...
  Если разбить сценарий на сто картинок с небольшими подписями, то бюджет получался не таким уж и большим.
  По-крайней мере гораздо, в тысячи раз меньшим, чем порно-кино.
  Гонорар трех актеров - циркачки, пожилого рейдера и его молодого соперника-юриста за сутки работы... Отснять всю эту Байду можно было за одну-две фото-сессии в самых незамысловатых декорах простенькой студии. А потом нанять дизайнера-программиста, чтобы путем простого монтажа, сделал бы задние планы и массовки...
  Вобщем, надо было договориться с издательством, потом добыть три тысячи долларов на гонорары для порно-актрисы и ее партнеров и еще - снять студию с хорошим светом на пару смен. Это еще пара тысяч долларов. И три тысячи - компьютерному дизайнеру.
  Всего-то пустяк! Семь тысяч.
  Это тебе не пол-миллиона, которые нужны бы были если, киношку снимать.
  
  ..................................................................
  
  Ко встрече с главным редактором издательства Либерус Гешка готовился тщательнее, чем влюбленный десятиклассник готовится к первому своему свиданию с красавицей.
  
  Выпросил у приятеля швейцарские часы ТИССО "на пронос", купил себе новые брюки, начистил ботинки до зеркального блеска...
  И не зря.
  Хоть и просидел в приемной почти сорок минут лишку, но зато в кабинете у главного почувствовал себя человеком.
  
  Гешке редко доводилось вот так себя ощутить, человеком значительным, к которому важные люди относятся со вниманием, воспринимая его - Гешку как равного, как специалиста и как возможного партнера.
  
  Идея издать комикс - главреду понравилась.
  Оказывается они тут в издательстве Либерус давно обсасывали эту мысль, но до дела не доходило именно от того, что не было конкретного человека, кто бы взялся за воплощение идеи в жизнь. Так что Геша как раз в нужное время и в нужном месте оказался!
  
  Кабинет главного был велик. По открытым без стекол полкам, занимавшим все пространство стен - стояли книги, книги, книги, не для хозяина кабинета, а для его посетителей - повернутые обложками, как в книжном магазине, чтобы произвести впечатление. Геша сразу догадался, что это все фолианты издательства Либерус.
  
  - Я читал вон ту, - сказал Геша, - среди других заметив книгу Улыбина-Булынника "Офис" про директора Царева и его сватью Бабарихину, - По ней тоже можно было бы эротический комикс сделать.
  
  Главный ничего не ответил, он был погружен в свои мысли, курил и перебирал стопку Гешкиных снимков, сделанных им в качестве чернового образца будущей совместной продукции.
  Так - несколько эротических фоток, сделанных прошлым летом на пляже и объединенных темой в небольшой рассказ о воскресном приключении одной девушки, решившей пойти искупаться.
  Гешка сам придумывал реплики персонажей, написал их черным фломастером в белых облачках, вылетающих из губ действующих лиц мини-спектакля.
  
  Главный пару раз удовлетворенно хмыкнул, и Гешка стал вытягивать шею, чтобы получше разглядеть, какие именно снимки и реплики понравились хозяину кабинета.
  
  Наконец, главный оторвался от разглядывания Гешкиных поделок и сняв трубку, попросил секретаршу вызвать к нему какого-то Лёшу, а заодно и принести им с господином Геннадием две чашечки кофе.
  
  Лёшей оказался толстый бородатый дядька лет тридцати пяти - в ярком свитере, похожий на художника, какими их когда то изображали на карикатурах... Он и правда был главным художником издательства.
  С главредом Лёша был запросто.
  Он вошел с какими то книжками в руках, коротко кивнул Гешке и сходу принялся обсуждать с шефом вопросы актуальной для них двоих текучки.
  - Ты погляди, - громко и весело роготал Лёша, бросая перед шефом прямо поверх гешкиных фоток какой-то макет, - ты погляди, делаем сборник немецкого юмора.
  - Ну и что? - хмыкнул главный, - очень ничего получилось, всё в традиционном наборе, и пиво, и свинья, и кожаные шорты, и тирольская шляпа с пером...
  - Хорошо бы еще их этих шортов еще струю горохового газа пририсовать, а? - хохотнул Лёша, - в самый раз к немецкому юмору?
  - Это уж слишком будет, - покачал головой главный, - есть же эстетические нормы дозволенного.
  - А все потому что у них юмор такой, не такой как у одесситов, - подмигивая Гешке, заметил Леша.
  
  
  
  - Одесситы? - отозвался главный, продолжая внимательно рассматривать макет обложки, -
  Их юморок он генетически отличается от всех прочих, их юморок это следствие рабской подчиненности, шепотом вечером под одеялом среди своих рассказывать анекдотики про титульную нацию, про армию, про партию, про генсека, и тем самым поддерживать свой эмоциональный баланс. А у сильной нации - у нации господ - с юмором всегда было туго. И их юмор дальше горохового пердежа никогда не шел. Им не надо было самоутверждаться. Они не были рабами.
  
  Главный сказал и вопросительно посмотрел на Гешку.
  
  Тот пожал плечами. Пожал плечами и подумал, что вот бы Вениамина Борисовича сейчас сюда, тот бы вставил им с Лешей чего-нибудь такого умного.
  
  - Вот господин Геннадий нам наконец-таки готовую идею комикса принес, - сказал главный, - погляди, Лёша, как раз то, о чем мы с тобой говорили.
  
  Леша сел в свободное кресло, закурил, причем закурил таким манером, что сигарета не выпускалась у него изо рта, а только перекатывалась из одного угла толстых чувственных губ, обрамленных черной бородою - в другой.
  
  - Хорошо, хорошо, - приговаривал Леша, перебирая снимки, - совсем неплохо, совсем... и если делать по восемь картинок на разворот, по четыре на страницу...
  - Почему по четыре на страницу? - возразил главный, - можно сделать по разному, особенно удачные сильные сцены пойдут акцентом на всю страницу один снимок, а проходные т пустить и по четыре.
  
  Гешка сидел совершенно счастливый.
  Это надо же!
  Его - Гешку воспринимают в этом издательстве совершенно всерьез. Воспринимают как равного себе коллегу. Да он еще и денег здесь кучу заработает!
  
  - А девочка то у него, гляди, ничего! Ай, какая ничего! - причмокивая толстыми губами и перекатывая дымящуюся сигаретку, приговаривал Леша, - где такую модель раздобыл? Может познакомишь?
  - Надо только с сюжетом комикса решить, - встрял главный, - может и правда, отснимем по Улыбину? Сейчас его последняя книга "Офис" неплохо продается. Коммерчески это был бы успех!
  
  - А кстати, что-то я давно этого Булынника не видал, - встрепенулся Леша, - он должен был на той неделе придти обложку новой книжки своей утвердить, его Мэри наша все ищет, никак найти не может.
  При упоминании редкого для России имени, Гешка вздрогнул.
  - Мэри? - изумился он.
  - Да это наша редакторша одна, она как раз с этим Булынником работает, - махнул рукой главный. Он снова снял трубку и сказал секретарше, - Машу из отдела прозы ко мне попроси!
  
  Всего мог ожидать Гешка.
  Но такой встречи - нет... Не мог он ожидать, не был готов.
  
  - Ба, да вы, я вижу знакомы, - с улыбкой констатировал главный, увидав выражение Гешиного лица, когда в кабинет вошла она.
  
  А Гешка воистину, как говорят, дар речи потерял.
  
  - Мэри? Ты здесь?
  
  - Да, а что?
  
  - Да так, ничего, рад тебя видеть...
  
  - Мариша, а где твой Булынник? - прервал натянутость ситуации хозяин кабинета.
  
  - Булынник? - пожала плечами Мэри, - не знаю, на телефонные звонки неделю как не отвечает, может, уехал куда?
  
  ........................................................................
  
  Выходя из кабинета главного, выходя с практически согласованным уже проектом о намерениях выпустить две, а то и три книги комиксов, Гешка был почти счастлив.
  Для полного счастья теперь надо было только с Мэри снова переговорить.
  У секретарши Геша узнал, где сидят редакторы отдела прозы.
  Разыскал по коридору их комнату, отворил дверь.
  Мэри сидела спиной к нему, устремив все внимание в плоский монитор.
  Геша залюбовался.
  Такая гибкая пряменькая спинка.
  Ах, как бы он вылизал бы всю эту спинку языком - от шейных позвонков, грядой выпуклых шариков выступавших над обрезом воротничка, и до самого низа. До самых ямочек на низе очаровательной ее спинки, что однажды подглядел-таки на пляже речки Тёмы в их маленьком городке.
  - Мэри, - сглотнув слюну, обратился к ней Геша, - может выйдем из офиса на пол-часа, кофейку где-нибудь попьем?
  Мэри накинула дубленку, надела голубую вязаную шапочку.
  
  - Пашку давно не видела? - спросил Геша, когда они спускались по лестнице.
  
  - Пашку сто лет не видела, - ответила Мэри, - а ты?
  
  Геша не ответил.
  Он хотел спросить про Вениамина Борисовича.
  Но как-то язык не повернулся спросить. Одеревенел язык.
  
  Вот так вот бывает.
  Встретишься со своей любовью, с любовью всей своей жизни, а спросить о главном - язык не поворачивается.
  А встречи то такие случаются теперь крайне редко, а от того и особо ценны. Это раньше Гешка в Бердске с Мэри всякий день виделся, да ее магазин помогал ей под сигнализацию сдавать, а теперь... Сколько полных драматизма событий произошло! Гешка сам едва не погиб, да и сама Мэри тоже - со своим любовником едва жива осталась. Было им о чем поговорить?
  Надо бы объясниться, надо бы набраться смелости да и рассказать ей о том, как всякую ночь он мечтает только о ней.
  Ведь когда теперь в следующий раз увидятся?
  
  - Ты чего в наших краях? - явно из вежливости спросила Мэри.
  - Я к вашему шефу с коммерческим предложением приходил, - не без гордости ответил Геша.
  - Ты теперь книгоиздателем заделался или в писатели записался? - не скрывая иронии поинтересовалась Мэри.
  
  - Мы с твоим главным редактором будем комиксы издавать, - уловив насмешливый тон и обидевшись, ответил Геша, - ты все по прежнему думаешь, что я несерьезный пацан и ни на что дельное не способен?
  - Ни о чем я не думаю, - фыркнула Мэри, - и очень рада, что у тебя бизнес и все такое прочее.
  
  По тону совсем не чувствовалось, что она рада.
  Ей явно было все равно, как там он - Гешка живет, что у него на уме? Как его дела?
  
  Пришли в какое-то кафе.
  Она сняла дубленку и снова осталась в трогательно-голубой кофточке с вырезом.
  
  - А хочешь у меня в комиксе в главной роли сняться? - не отводя глаз от выреза, спросил Геша.
  
  - В комиксе? - переспросила Мэри.
  
  Казалось, что ей абсолютно все безразлично.
  Все - что касалось Гешки и его жизни.
  А зачем тогда она с ним в кафе пошла?
  Чисто из вежливости. Чисто из уважения к земляку и школьному товарищу из далекого детства?
  
  Гешка сходил к стойке и принес две чашки кофе.
  
  - А я сам сценарий написал, - похвастался он, - а второй комикс будем делать по роману Булынника, знаешь такого?
  
  - Булынника? - переспросила Мэри, - знаю, - кивнула она и задумчиво посмотрела в выходящую на улицу витрину.
   там, за окном, ехали какие-то по-зимнему неопрятные автомобили, пробегали какие-то прохожие.
  
  Мэри было скучно с Гешкой.
  
  - Так не хочешь сняться? - еще раз в каком то отчаянии спросил он.
  
  Была ли у него вообще когда-нибудь хоть самая маленькая надежда на счастье?
  Но как же жить без надежды на счастье?
  
   - Сняться? - снова переспросила Мэри, - зачем?
  
  - Ну, как актриса, как модель, - смутившись, пояснил Гешка, - неужели тебе не интересно.
  
  - Я не актриса, - с какими то усталостью и безразличием вяло ответила Мэри, - зачем мне это? Пригласи кого-нибудь, я думаю много девушек проявят интерес.
  - Мне другие не нужны, - насупив брови, и с какой-то остервенелой угрюмостью сказал Гешка, - мне ты нужна.
  
  Мэри исподлобья бросила короткий полный неодобрения взгляд.
  И ничего не ответила.
  
  .............................................................................
  
  Гешка ехал назад к себе на снятую квартиру, ехал в метро и с ненавистью глядел на носки так тщательно начищенных с утра туфель.
  И часы эти идиотские - ТИССО - ей Мэри его швейцарские часы совершенно до лампочки.
  Ей он сам - Гешка - совершенно до лампочки.
  Вот помри он назавтра, вот сообщи ей кто-нибудь про то, что он - Гешка помер, так не то что не заплачет, так и не скривит личика даже.
  Гешка ехал и глядел на носки своих туфель.
  А девушка, что сидела на диване напротив - глядела на него.
  Когда проехали станцию "Октябрьское поле", он перехватил ее взгляд.
  Она улыбнулась.
  А на "Беговой" они вышли.
  И уже оба улыбались друг другу.
  И Гешка предложил ей сняться в его комиксе.
  Про китайскую циркачку.
  Девушка смеялась, но согласилась попробовать.
  Ее звали Ларисой.
  Она была высокая, с Гешку ростом, если едва даже не выше его.
  Высокая, но худенькая и очень гибкая.
  
  Лариса была сама из Вологды, жила здесь у двоюродной тетки, работала официанткой в кафе и мечтала поступить учиться на компьютерного дизайнера.
  
  - Ты здесь живешь? - спросила Лариса, быстрым оценивающим взором окидывая небогатые квадратные метры жилья.
  Сняла курточку.
  С застывшей на нежном личике улыбкой прошла из прихожей в единственную комнату.
  - Здесь и снимаешь? - спросила она, осматривая нехитрую домашнюю утварь, - а компьютер у тебя где?
  
  - Здесь у меня компьютера нет, - угрюмо ответил Геша.
  - А где есть?
  - На другой квартире, где у меня студия, - соврал Геша.
  - А здесь ты типа с девчонками трахаешься? - спросила Лариса и неожиданно быстро повернувшись к Гешке лицом, положила свои локти ему на плечи, ладонями нежно обхватив его затылок.
  
  У них, вернее у него долго ничего не получалось.
  - Что за проблемы? - шепотом спросила Лариса, устав ждать.
  Она пол-часа терпеливо лежала на диване - совершенно обнаженная, покуда Геша ползал вокруг нее, то трогая, то целуя, то примеряясь к ложному штурму.
  
  Гешка тяжело вздохнул, как если бы признавался в суде, что виновен во всех смертных грехах, тяжело вздохнул и сказал, - прости, прости, но проблемы у меня.
  
  Он уже собрался было выбросить позорный белый флаг, но Лариса, словно дожидаясь этого его признания, вдруг повалила уже поднявшегося было Гешку обратно на постель, и сев на него сверху, нежно и с придыханием сказала, - если проблемы есть, то их нужно решать вместе... Вместе, ты понял?
  
  Она просто сидела на нем и разведя своими руками его руки, нежно приникала и отстранялась от него, обдавая его лицо и грудь теплом своего свежего дыхания. Ее распущенные волосы легкими струями прядей спадали на его плечи, а ее нежная грудь то смыкалась с его грудью, приникая, то колышась, взлетала вверх и трепетно дрожала во всей своей нереальной красоте.
  
  - Да. Тебе со мной всю жизнь не расплатиться! - смеялась Лариса.
  Теперь они уже сидели - полуодетые, сидели в тесной шестиметровой кухоньке и пили чай с вафельным тортом.
  
  Он только что признался Ларисе, что она его первая женщина.
  Простодушно признался.
  Простодушно признался в том, что до этого момента он жил только мечтами.
  
  - Тебе со мной ни за что во всю твою жизнь теперь не расплатиться, - смеялась Лариса.
  Такой веселой и легкой по жизни девчонкой она была.
  
  3.
  
  У Пашки уже давным-давно не было женщины.
  Месяца два - как минимум.
  Дружок Толик Громобоев - Толян по кличке Гром, тот все звал-зазывал Пашку, - айда, братан в сауну!
  
  А Пашка как начал свою охоту по ночам за ухажерами Мэри, так и не думал больше о бабах.
  Как отрезало.
  И не было для него большего удовлетворения, чем увидеть в глазах своей жертвы страх и мольбу о пощаде.
  
  А самому в этот момент, в этот момент, прежде чем ударить, сказать вслух, так чтобы жертва слышала, - нет, не прощу!
  Нет, не пощажу!
  И ударить.
  Стальной дубинкой по темечку.
  И потом разбитой башкой вперед - сунуть обмякшее тело в мусорный бак.
  
  Пашка уже ничего не боялся.
  Верил в свою полную безнаказанность.
  Он в милицейской форме, в милицейской машине...
  И никто его никогда не видел...
  
  А еще на него порою стала смешинка накатывать.
  Нервная такая смешинка.
  Первый раз это случилось, когда он третьего Машкиного хахеля замочил. Того, что на черном джипе рассекал.
  Он его башкой разможженной в мусорку запихнул. В машину свою милицейскую потом сел, отъехал со свалки, включил в салоне музыку... Европу плюс. Еще играла такая песня на французском языке. И Пашка сразу про Мэри подумал, как она любила всегда песни на французском - всех этих и Джо Дэсэна, и Патрисию Каас, и Милен Фармер, и Биркин с Гинзбуром, и Ниагару... Подумал и вдруг расхохотался... Расхохотался от мысли, что тот, который теперь с разбитой башкой в мусорке лежит, уж не покатает Мэри на своем "гелентвагене", не покатает и не послушает вместе с ней Джо Дэсэна.
  Пашка ехал и хохотал.
  Хохотал и ехал, и даже вопросительно поглядевшие на него менты в неизвестно откуда взявшейся вдруг патрульной машине - и те даже не прервали его хохота.
  Пашка уверенно наподдал чаду своей "девятке", и менты в "уазике" поотстали. Позырили на его надписи по бортам "ДПС-ЮЗАО"* и поотстали в раздумье, - откуда здесь у них на Калужском шоссе ясеневским коллегам взяться?
  
  *ДПС ЮЗАО - дорожно постовая служба юго-западного административного округа Москвы
  ...........................................................................
  
  Пахан юмора не понимал.
  А Пашка не понимал замыслов пахана.
  
  Вроде как назавтра на дело собрались.
  Папа всех в гараже в очередной раз собрал, сам тоже в ментовское переодевался - Пашка видел своими глазами. Правда, потом Абрикос обратно в цивильное переоделся, но Пашка понял, что дело уже вот-вот.
  - А чё мы без стволов в машинах сидеть будем? - спросил Серега. Спросил и от папы по губе получил.
  Пашка понял, что стволы будут только у Абрикоса и у еще тех троих - неместных, с которыми папа в хатку полезет.
  
  Ну. Пашка на радостях возьми да и спой, -
  Мол, "раз пошли на дело, выпить захотелось..."
  Ну, и тоже по губе получил.
   А эти трое неместных - стоят и скалятся - глазками сверкают.
  А папа говорит, - из-за таких как ты, Паша - дурью набитая твоя башка, из-за таких как ты и из-за любви к бабам много хороших деловых мужчин сгорело. И в песенке, что ты Паша вспомнил теперь, баба по имени Мурка как раз всех и завалила. И я теперь не хочу, чтобы из-за твоей биксы, из-за твоей Мэри наше предприятие порушилось.
  Сказал, и вдруг схватил Пашку за ворот, стальной хваткой, словно не рука, не мышцы у него, а рессоры от ЗИЛа, схватил, притянул к себе и говорит, - убью пацан, если что...
  
  А эти - неместные - которые все со стволами - недобро так глазенками сверкают.
  
  Откуда знает про Мэри? - мелькнуло у Пашки в голове.
  А Абрикос, словно угадав мысли своего подопечного и говорит, - хорош бы я был, если бы не знал!
  .......................................................................
  
  Когда папа уехал, Пашка потирая намятую стальной рессорой пахана шею, пожалился Сереге, - замочат нас эти неместные с папой, стопудово замочат, сразу после дела. Им свидетели не нужны, а мы ведь и самой сути дела даже не знаем!
  
  Помолчали.
  Потом Серега все же спросил, - а чё делать, братан?
  
  - Вооружаться самим, вот чё! - ответил Пашка.
  А времени то оставалось в обрез.
  Всего одна ночь, да один день.
  
  
  
  Глава 2.
  
  1.
  
   Главный совершенно неожиданно послал Мэри в командировку.
  И куда бы вы думали?
  Сама она тоже никогда бы не догадалась - в Иркутск!
  Там, оказывается, жил и работал во славу русской литературы писатель Острогонов.
  Отличался этот писатель тем, что был параписателем. Вроде Николая Островского.
  Представляясь Мери, Острогонов про себя так и сказал - стихами:
  
  Комсомолец деревни Корягино
  Во всем копировал Пашку Корчагина -
  Рано ослеп, баб не е...л, и извел тонну бумаги.
  
  Острогонов имел инвалидность по слабому зрению и еще сильно хромал, передвигаясь либо в коляске, либо на двух коротких костылях.
  
  Однако книги его в Москве продавались бешеными тиражами.
  С этим то и была связана командировка девушки Мэри.
  
  Безусловно, Острогонов был очень интересным человеком. И не смотря на свои очевидные физические недостатки - слыл плейбоем и в больницах, в которых частенько лёживал, по слухам не имел отказа ни у одной из записных красавиц из младшего медицинского персонала.
  Когда Мэри приехала к нему в первую городскую больницу, чтобы подписать контракт на серию из десяти книг, она нашла писателя лежащим в отдельной палате "люкс" - с плазменным телевизором, подключенным к антенне НТВ - плюс и с холодильником, набитым самыми экзотическими напитками и фруктами.
  
  Острогонов сходу рассказал Мэри анекдот про слепого в женской бане. И сам оглушительно расхохотался на заключительной фразе: "она ему - ой, слепенький, да ты же меня трахаешь, окаянный, -а слепой ей в ответ - ой, простите, а я и не вижу! "
  Сам то слепой, а Маришкину красоту поди-ка ты - разглядел.
  И сразу ручонки распустил, начал ими простирать, да глаза подслеповатые свои за очками в сто диоптрий - таращить.
  
  - Ух, какая красотулька столичная! Проект контракта привезла? А если я не подпишу, то попадет тебе в твоем издательстве? А если хочешь, чтобы писатель Острогонов подписал, то писателя надо умаслить, умаслить писателя Острогонова надо!
  
  Такой напор сперва шокировал.
  Но успех инвалида, каким он пользовался у женщин был следствием необычайно сильного позыва. Опытные медсестрички чувствуют токи жизненной силы. Этот - жилец, этот не жилец, а этот - он и жилец, и игрец!
  
  - Я паралюбовник, - объяснял Острогонов свое сексуальное кредо, - знаете, бывают Олимпийские игры, а потом за ними сразу и параолимпийские - для инвалидов.
  
  ...........................................................................
  
  Поселилась Мэри в гостинице Байкал.
  Как и везде в провинциях - половина номеров в отеле была занята постоянными жильцами - торгаши-азербайджанцы, москвичи-мэнеджеры раскрутки местного бизнеса, питерские журналюги из бригад по организации выборов местных депутатов...
  И каждая новая красивая барышня здесь сразу на виду.
  
  Отказавшись поужинать с писателем (ах, девушка, вот не подпишу я контракт с издательством - ведь выгонят тебя с работы, подмаслить надо писателя, подмаслить!), отказавшись поужинать с Острогоновым, из больницы Мэри отправилась к себе в гостиницу.
  Переоделась в номере и спустилась вниз - в ресторан.
  Попросила у администратора посадить ее за отдельный столик и никого к ней не подсаживать.
  Но едва присела, сразу град провинциальных атак.
  - Бутылка шампанского от тех ребят - братков, что за тем столиком.
  - Коробка шоколада и вино от тех южных парней, что за столиком возле эхстрады...
  Собралась уже по быстрому уходить от греха, да вдруг тренированное ушко уловило французскую речь.
  
  За соседний стол на шесть персон шумно расселась живописная компания.
  Двух природно-натуральных французов Мэри сразу вычислила и отделила от эскортной тусовки, как зерна от плевел - два русских бизнесмена из бывших боксеров и две на все готовых переводчицы явно из местного университета - с бесконечной тоской по Парижу в блядских глазах...
  Один француз был толстым северянином из Нормандии или Бретани - блондин с мясистым лицом, похожий на Депардье, а другой - галл-галченок - явно южанин из Бордо или Гаскони - чернявенький, худенький, кучерявенький с черными глазенками.
  
  Северянин трижды бросал на Мэри заинтересованные взгляды. Он явно устал от этих на все готовых, тоскующих по Парижу местных шлюх-переводчиц с их отвратительным произношением, и от этих прибандиченных братков - хозяев алюминиевого завода, с их навязчивым набором развлечений - водка, рыбалка, баня, девочки...
  Северянин медленно подносил к губам стакан с водой и всякий раз, делая глоток, бросал взгляд на Мэри.
  
  Лысоватый официантишко принес заказанные Мэри греческий салат и лососевую котлетку.
  Она подчеркнуто распрямила спинку, кончиками пальчиков взяла приборы и принялась кушать, как хорошая девочка-школьница на семейном обеде в родовом замке своего папаши - графа или баронета.
  Чувствовала, что северянин все смотрит.
  Глаз не сводит.
  А от болтовни этих - на все готовых сучек-переводчиц, что ему в рот заглядывают, как от назойливых мух в сентябре - только морщится, да рукой отмахивается.
  Мэри кушала свою рыбочку, отковыривая малюсенькими кусочечками и отправляя каждую крошечку в рот, всей напряженной шейкой своей и спинкой ощущая полные тоски и страсти взгляды северянина.
  
  А возле сцены вдруг началось какое-то действо.
  Буфетчица-баргёл совсем молоденькая, и по местной сибирской моде в теле и при фигуре - так что все было при ней - за что подержаться, девушка-буфетчица вышла из-за стойки и включила систему "караоке". Сама взяла в руки микрофон и глядя на бегущий по экрану телевизора текст, принялась петь, покачивая полными своими бедрами и поощряемая одобрительными хлопками завсегдатаев:
  
  - Люба, Любонька, целую тебя в губоньки...
  
  Полу-пьяная ресторация восторженно приветствовала выбор певицы.
  
  - Люба, Любонька, целую тебя в губоньки..., - пела полная буфетчица и компании за двумя ближними к сцене столами, за которыми, надо полагать, сидели все свои, тоже подпевали, -
  
  Люба, Любонька, Люба-Любонька...
  
  Песня кончилась. Два ближних к сцене стола взорвались аплодисментами.
  А Северянин, увидав, как Мэри морщится от дурацких аплодисментов, вдруг сунул два пальца в рот и свистнул...
  Свистнул в два пальца, а потом подмигнул Мэри.
  
  Она улыбнулась, и подозвав своего лысоватого, попросила принести программку "караоке".
  
  Официантишка тут же притаранил толстый список песен, имевшихся в репертуаре местного музыкального ящика.
  
  Мэри пробежала глазами по страницам.
  Ага!
  Вот!!
  Есть, конечно же!!!
  
  - Желаете попеть под наше "караоке"? - подобострастно осклабившись, спросил лысоватый.
  
  - Нет, не желаю, а хочу, чтоб вы передали этот список с моей записочкой вон тому господину, - сказала Мэри и кивком головы указала официанту на Северянина.
  
  Она написала на салфетке:
  
  Monsieur, pourraient vous chanter pour moi la mien aime chanson s.v.p.
  
  И приписала номер в списке - 4247, который соответствовал песне Джо Дассена "Café des troi colombres".
  
  Походочкой пассивного гомика, умело лавируя между столиками, лысоватый полетел с почтой не хуже почтового голубка.
  А Северянин мигом прочел записочку.
  Одарил Мэри долгим-долгим взглядом.
  Отмахнулся от своих шлюх-переводчиц, что проявили явное беспокойство, решительно встал и направился прямо к буфетчице, только что с таким успехом исполнившей про Любу-Любоньку и ее губоньки.
  Мэри внутренне вся дрожала от ожидания.
  Не от ожидания песни, она не сомневалась, что Северянин споет - ему это ничего не стоило, но вот что будет потом дальше?
  Она вся дрожала, но виду не подавала.
  
  Заиграло вступление.
  Француз принял задумчивую позу профессионального шансонье, как если бы его метье* и було** были не бокситы с глиноземом, а концертирование с репертуаром песен Джо Дассена.
  Он запел.
  Совсем неплохо запел, и не прерывая пения, вместе с микрофоном пошел вдруг через зал прямо к Мэри.
   Ему не надо было глядеть на экран, он знал слова наизусть.
  Он сел к ней за столик и допел куплет уже глядя прямо в ее глаза.
  А когда пел припев, взял ее за руку.
  
  Ресторация стонала от восторга.
  Алюминиевые бандиты ото всех столиков потянулись к певцу с простодушными объятиями и заверениями в любви, подкрепляемыми шампанскими бутылками.
  
  Метье* було** - занятие, работа (фр. жаргон)
  
  
  .................................................................................
  
  
  В дамской комнате у Мэри вышла разборка с одной из двух переводчиц. С той, которой при дележе должен был бы достаться Северянин. Про меж этих переводчиц уже все договорено было, а тут эта фря столичная вдруг из неоткуда возникла и все порушила.
  Нехорошо!
  И получила бы Мэри штук десять царапин на лице - от острых коготков переводчицы, кабы не заподозривший неладное Северянин не попросил своего партнера по алюминию - бывшего чемпиона Сибири по боксу Федю Борисова- не приглядеть там за девочками в туалете.
  Разняли девчонок.
  В самый ответственный момент разняли.
  А то переводчица Снежанна уже в волосы Мэри вцепилась, собираясь если не скальпировать соперницу, то выдрать пару клочков из столичной прически.
  
  Феде Борисову было до одного места, как до дверцы - с кем из переводчиц или не переводчиц будет спать его французский партнер по алюминию. Но появление новых персонажей во время важных деловых переговоров - было явным настораживающим форсмажором с точки зрения безопасности.
  Не перепоручая заму, Федя сам решил допросить москвичку - откуда она взялась, да почему нарисовалась в его - Феди ресторане именно во время делового обеда с французами из компании Дюпон-Алюмин.
  После того, как их разняли с этой дурой-переводчицей, Федя отвел Мэри в кабинет директора, где на всякий случай - вежливо, без запугивания, расспросил девушку - кто она и откуда? И главное - почему она стала заигрывать с Морисом Гишо? С главным уполномоченным от Дюпон-Алюмин Групп.
  Узнав о том, что Мэри приехала в командировку к местному писателю Острогонову, Федя сразу распорядился, - этого Острогонова сюда быстро!
  Мэри испуганно крикнула было вдогонку Фединым нукерам, де Острогонов инвалид и ничего не видит и вообще чуть ли не без ног, да куда там! Порученцы Федины уже садились в свои черные Мерседесы и газовали в Первую областную больницу.
  А пока алюминиевые бандиты врывались в палату, вынимали очумелого Острогонова из теплой постели (вынимая его буквально из под разомлевшей на нем медсестрицы), давезли местного гения назад, Федя беседовал с Мэри.
  
  - Знаешь про меня? - спрашивал он.
  - Нет. Первый раз вас вижу, - отвечала Мэри.
  - Меня вся Россия знает, - отвечал Федя, - я чемпион союза по боксу восемьдесят девятого года, а теперь восемьдесят девять процентов российского алюминия мои...
  
  Привезли Острогонова.
  Слепой-не слепой, а Федю враз распознал.
  Но и Федя местную писательскую достопримечательность тоже признал - встречались на каких-то тусовках на местном телевидении.
  - Федя, это ж я - Сашка Острогонов, помнишь, год назад на выборах губернатора!
  - Помню, помню, - кивнул Федя своим бандитам.
  Те сразу встали "вольно" и расслабились - ложная тревога и никого сегодня закатывать в бетон не потребуется.
  
  Но отпускать Мэри Феде теперь уже не хотелось.
  Пригодится девочка.
  Раз уж на нее Морис запал, пусть сопровождает его, пусть создает французу хорошее настроение. Это для дела!
  
  - Слыш, как там тебя? Мэри? Я тебя беру на работу на две недели переводчицей. Плачу пять косарей в Бакинских.*
  - Но мне же договор с Острогоновым надо подписать! - взмолилась Мэри.
  - А он чё? Артачится? - поинтересовался Федя.
  И крикнув нукерам, чтобы принесли обратно - ушедшего было уже Острогонова, сказал тому, как только его внесли назад, - ты, урод, жопа-писатель, если бумаг не подпишешь этой девушке, я тебе не только ноги, но еще и руки повыдергиваю, будешь тогда книжки зубами писать, понял?
  
  Вобщем, контракт Острогонов с издательством подписал на условиях издательства.
  
  
  2.
  
  В юности Вениамин Борисович боялся женитьбы, полагая ее не иначе как похоронами не то чтобы даже своей мужской свободы, но вообще - собственными тотальными похоронами, исключающими его из дальнейшей активной жизни. А так как жизнь НЕ АКТИВНАЯ, то есть жизнь без друзей, без вечных компаний, без возможности и способности в любой момент приволокнуться за понравившейся девчонкой - он полагал лишенной какого-либо смысла и стимула, то поэтому женитьба у него тождественно приравнивалась к смерти. Женатый товарищ по его опыту и убеждению был мертвым товарищем. Еще вчера его можно было в любой момент высвистать и заманить на концерт популярной рок-группы или просто поехать на пляж - попить пива под шашлычки, да поохотиться на одиноких, загорающих топлесс студенточек, а после свадьбы этого приятеля было уже не высвистать, не выманить... Он уже становился совершенно иным - не таким, как до свадьбы - не мобильным, малоподвижным и вообще как то глупел. Говорил теперь не о футболе, а о покупке мебели, о летнем отпуске с женой и в конце рабочего дня с глупой улыбкой звонил супруге и интересовался, а что будет на ужин?
  
  Вениамин Борисович теоретически соглашался с мыслью, что рано или поздно, но встретишь наконец ее - идеальную для себя девушку. Но отчего непременно жениться? Ходи с нею на правах друга-бойфренда! И год и два... а там - а там, все может случиться, вдруг еще более красивую и умную девчонку встретишь. А если бы ты с этой сразу расписался, так и что? Разводиться?
  Вениамин Борисович хорошо помнил, какое впечатление в этой связи произвел на него популярный в конце семидесятых - фильм Кончаловского "Романс о влюбленных". Там - свадьба главного героя в исполнении красавца Киндинова - была именно такими социальными похоронами. Женитьба была констатацией конца молодости. И как же так? Почему везде во всех религиях жених всегда преподносился как главное лицо самого большого праздника? Вениамину Борисовичу наоборот казалось, что нет ничего глупее статуса жениха!
  Жених и невеста - тили-тили тесто.
  А муж, так тот вообще объелся груш!
  Было во всем этом и в статусе жениха, да и в статусе объевшегося грушами мужа много чего-то анекдотично неприличного, подразумевавшего что-то такое очень даже стыдное.
  И Вениамин Борисович, как человек глубоко научный, умевший и определить явление и классифицировать его, решил для себя, что опасаясь женитьбы, он еще и опасается стать наконец тем самым обманутым мужем, про которого говорят, мол объелся груш, или - жена не стена... Хотя, про жену, это не про мужа, но ведь и про мужа, можно сказать, что если надо кому-то, то и его отодвинут и обманут.
  Вениамин Борисович вспоминал, как в Геленджике, в первый свой пост-университетский отпуск уже в статусе не студента, а младшего научного сотрудника, когда в доме отдыха Академии Наук на фоне всех этих старперов с лысинами и брюшками, он - джинсовый и патлатый половой разбойник выглядел просто Атлантом и Геркулесом вожделенного секса, и когда все девчонки - профессорские дочки и их нестарые мамочки, не стесняясь отцов семейств - жирных с одышкой профессоров и член-коров - откровенно с разным уровнем смелости шли на флирт... Тогда у него за те три счастливых недели из трех подруг - две были юными женами каких-то оставшихся в Москве болванов, что отпустили своих красавиц погреться на черноморской гальке.
  Тогда то он вдоволь наслушался от своих подруг этих словосочетаний - типа - "объелся груш"...
  Сказал бы кто то такое про него!
  Вениамин Борисович представил себе, как если бы юная его жена, очень похожая на Мэри - поехала бы с ним или без него на курорт...
  А впрочем, Вениамин Борисович видал и такие случаи, когда потерявшие голову женщины начинали вовсю крутить любовь прямо на глазах у своих несчастных супругов. И более того - Вениамин Борисович пару раз в своей биографии играл роль именно такого рокового любовника, когда соблазненная им чья-то жена, презрев все приличия, публично, не стесняясь ни мужа, ни общественности, бросалась во все тяжкие.
  И Вениамин Борисович вспомнил, с какой гадкой, но сладкой улыбкой он воспринимал те вызывающие общественное возмущение и дикую ревность обманутого мужа - знаки внимания тех женщин, как гордился статусом рокового разбивателя сердец!
  Конечно и поэтому тоже, он боялся собственной женитьбы.
  Но умный Вениамин Борисович вместе с тем понимал, что все это была философия, заключенная в строчки популярной песенки - если у вас нету тёти, вам ее не потерять!
  Если у вас нет жены, вам никто не изменит...
  Но со временем, но со временем кое-что и в голове, и в сердце Вениамина Борисовича стало меняться.
  А что, если у вас есть и жена и тётя?
  
  ..........................................................................
  
  Предложи ему теперь Мэри пожениться, он бы ни минуты не раздумывал.
  Вот до чего любовь довела!
  И более того, поставь она при этом условия, что по брачному договору она в случае развода получит хоть даже и две трети всего его состояния, он бы теперь и на такое согласился.
  Так приперло.
  Так припекло.
  
  Эти выходные он пригласил Анжелу с Рустамом к себе в Бердское имение.
  И Анжеле приятно заодно с мамой своей повидаться.
  
  Мать Анжелкина - Валентина Макаровна наотрез ехать в имение Вениамина Борисовича отказывалась, почитая дворец на берегу Тёмы - неким адовым нечистым местом, где творится черт-и-что и даже хуже. Про Вениамина Борисовича, про Мэри и про пожар ведь много слухов по городку ходило. Старухи говорили, что там и оргии были по ночам с плясками голяком и со свальным грехом, и чуть ли даже не ритуальные сатанинские убийства девственниц...
  И когда в Бердске или в соседних районах пропадали женщины - старухи кивали в сторону дворца Вениамина Борисовича, мол известно чьих это рук дело.
   Потому и горело именьице!
  Так что, Анжелке для свидания с матерью надо было ехать на улицу Красной Конницы - в ее мамину двухкомнатную квартирку в хрущевской блочной четырехэтажке.
  В это лето на рустамовы деньги Анжела сделала маме полный ремонт и поменяла всю мебель. Ехать в новенькую трехкомнатную квартиру в Москве - которую Рустам предлагал Валентине Макаровне, мама отказалась. Здесь в Бердске на улице Красной Конницы все знакомые, все товарки здесь... Здесь ей и помирать.
  
  Анжелу на рустамовом лимузине отвезли к маме с ночевкой, а сами мужчины, погуляв по зимнему саду, прокатившись на настоящей тройке вороных по льду реки Тёмы, принялись за обед.
  Обедали внизу, во вновь отремонтированной большой парадной столовой.
  - Вениамин Борисович, неужели и правда, кухню отдельно поставил? - интересовался Рустам, закусывая водку белыми груздями.
  - По всем правилам, - охотно пояснил Вениамин Борисович, - по всем правилам во дворце кухню помещать никогда было нельзя, дабы кухонные запахи не проникали в дворцовые интерьеры, поэтому кухню зачастую устраивали в отдельно стоящем как у меня здесь павильоне.
  - А у тебя, Вениамин Борисович, имение твое имеет статус именно дворца? - спросил Рустам, переходя к черной икре.
  
  - Именно, - кивнул Вениамин Борисович, - потому как Бердские были святлейшими князьями и имели княжескую корону на гербе, их имение имело статус дворца, а не простой помещичьей усадьбы.
  
  - Так и надо бы тебе теперь, Вениамин Борисович тоже в геральдическую комиссию заяву подать, пусть тебя формализуют, ведь де факто ты уже получается вроде как князь? Имение то у тебя есть, пусть теперь де юре и титул дадут!
  
  - Ты закусывай, закусывай, - кивал Вениамин Борисович.
  
  В дверях тем временем появился дворецкий - бывший в советское время директором того самого санатория, что помещался во дворце, до приобретения его Вениамином Борисовичем.
  Посторонившись, дворецкий пропустил одного из официантов, выносящего блюда с холодными закусками и спросил церемонным явно тренированным басом, - прикажете солянку ваше сиятельство?
  Вениамин Борисович кивнул, - прикажу.
  Дворецкий тоже сделал кивок ожидавшему за дверью другому официанту и тот вкатил в столовую тележку с супницей.
  - Солянка сборная московская, как вы любите, ваше сиятельство, - бархатисто пророкотал бывший директор детского санатория.
  Дворецкий был обряжен во фрак, был аккуратно выбрит, подстрижен и обут в безукоризненно вычищенные лакированные туфли.
  Строгим взором дворецкий теперь наблюдал, как один официант, с медсестринской аккуратностью наполняет тарелки господ, покуда другой - сомилье, подливает в рюмки домашней бердской водочки, настоянной по рецепту Вениамина Борисовича на зверобое и чесноке.
  - За светлейшего князя Вениамина Борисовича Бердского, - сказал Рустам, поднимая рюмку.
  - Балабол, - ответил Вениамин Борисович, - давай кА лучше за твою прекрасную жонку, за Анжелу выпьем.
  
  - За нее само собой, - согласился Рустам, - но после, а теперь я хочу пожелать тебе, Вениамин Борисович, хочу пожелать, чтобы в таком прекрасном имении появилась бы у тебя хозяйка, да не просто хозяйка, но женщина, которая наполнила бы этот дом смыслом жизни.
  Вениамин Борисович замер, слушая. И на его лице застыла такого рода улыбка, которая давала повод думать, что Рустам своим тостом попал в самую десятку, в самую душу. При словосочетании "смысл жизни" Вениамин Борисович вопросительно поднял одну бровь...
  - Женщина эта наследников должна родить, - пояснил Рустам, - гляди какую красоту ты здесь возродил. Вернул этому краю не только красоту княжеских палат, но и смысл княжения, как форму разумного владения собственностью, будь то землей, угодьями, людскими судьбами. Без князей Бердских здесь порядка не было. Запустение да и только. А ты теперь вместо Бердских пришел сюда. Так стань теперь началом новой княжеской династии на этих берегах. А что за династия без потомков?
  - Ты все сказал? - иронично спросил Вениамин Борисович.
  - все, - кивнул Рустам.
  -Ну. тогда давай выпьем за твою Анжелу, за ангела твоего, и за ваше с ней потомство, которое вскоре должно появиться.
  
  Сказал и красиво опрокинул себе в рот пятьдесят грамм домашней водочки.
  Выпил, и тут же приступил к солянке.
  
  - Хороша соляночка, - крякнул Вениамин Борисович, - по старому ресторанному рецепту вагон-ресторанов Николаевской железной дороги. На крепчайшем говяжьем бульоне из подбедерка с мозговой косточкой, с полным набором нарезанной мясной сборки, где и говядина, и буженинка, и сосиски, и копчености, а главное - маслины и соленый огурец, как в рассольнике.
  - Хороша, - согласился Рустам,- надо под соляночку еще по рюмочке.
  - Не возражаю, но оставь еще место для кулебяки, ведь у меня повар еще кулебяку приготовил с зайчатиной, язык проглотишь, - с нежной улыбкой пообещал Вениамин Борисович.
  
  Кулебяка и вправду удалась.
  В меру жирная, в меру горячая, сочная.
  Под нее еще по рюмке выпили.
  Десерт - сыр, потом фрукты и кофе Вениамин Борисович приказал подать в малахитовый кабинет на второй этаж.
  Поднимались на лифте.
  Тяжеловато после соляночки, да кулебяки по лестнице топать.
  
  Закурили сигары.
  
  - А что там у Мэри тогда в университете на первом курсе за история приключилась? - спросил Вениамин Борисович.
  
  Рустам почувствовал, что вопрос этот мучит хозяина.
  
  - Ничего особенного, - ответил Рустам, - девчонки ее плохо приняли, де провинциалка, а они там все такие москвички крутые, не сразу Мэри в коллектив влилась, изгойкой семестр ходила... Ну я помог... Решил проблему.
  
  - Как решил?
  
  - Поговорил с самыми крутыми заводилами, что у них в авторитете, вразумил.
  
  - Ну и как?
  
  - Образумились девчонки, приняли вашу Мэри в коллектив.
  
  - А с парнями у нее не было проблем? - нервически сглотнув слюну, спросил Вениамин Борисович.
  
  - Нет, совсем нет, - ответил Рустам и принялся рассматривать красным угольком горящий кончик своей сигары.
  
  .......................................................................
  
  А Анжелка лежала бочком на мамином диване и одну за другой за обе щеки уплетала мамины "трюфельки", которые та всегда сама делала на праздники из какао-порошка, тертого шоколада и простой сгущенки.
  - Хорошо тебе доча с Рустамом то твоим живется? - спросила Валентина Макаровна.
  - Хорошо, мама, - ответила Анжела.
  - Любишь то его?
  - Люблю.
  - А Пашка то там в Москве не появлялся? - опасливо спросила мать.
  - Нет. Не объявлялся.
  - А коли объявится? - спросила Валентина Макаровна, - как бы беды не случилось? Он ведь такой дурак этот твой Пашка, такой дурак! Как бы снова чего не натворил! И тыведь его дурочка, тоже любила! Как бегала за ним. Как бегала. Совсем и стыд и совесть тогда потеряла!
  - Да ладно тебе, мам!
  - Чё ладно то? Боюсь я за вас. За маленького боюсь.
  
  
  3.
  
  Пистолет Пашка себе все же достал.
  Нормальный ствол - Марголин малокалиберный - спортивный.
  У одного пацана за триста баксов купил и десять патронов к нему в придачу.
  Сереге про ствол ничего говорить не стал.
  Меньше знает - лучше спать будет.
  Хотя, перед делом спать совсем не хотелось.
  Нервы на взводе были.
  Был даже момент, когда Пашка совсем было не сорвался и голову не потерял.
  К вечеру Абрикос велел ему и Сереге быть в гараже, и чтобы обе милицейских "девятки" были бы у них "на мази".
  Сидели с Серегой - курили, базарили так, ни о чем, в "очко" и в буришку поигрывали от нечего делать.
  Вдруг, шум мотора снаружи.
  Да мотор не легковой машины, как ждали, а более густой и тяжелый, как у грузовика.
  Карты побросали, носы высунули наружу из гаража. Мама родная! У Пашки все как оборвалось внутри... К воротам их бокса автобус-ПАЗик подъезжал. Да не простой, а с характерными очертаниями, какие ни с чем не спутаешь - с решетчатой защитой на окнах, что бывает только на спецтранспорте ОМОНа.
  И точно, из передних с пневматическим пшиком раскрывшихся дверей вышли трое в камуфляже и с автоматами.
  Пашка уж рефлекторно собрался рывок делать - ноги в руки и через бетонный забор, а там по сугробам и куда кривая вынесет, да тут же признал в одном из вышедших из автобуса призраков папу Абрикоса.
  - Так то вы тут службу несете, - с нарочито показной укоризной сказал Абрикос, кивая на брошенные игральные карты, - а приедь сюда натурально реальные менты, вас бы тут теплыми повязали, вы бы и вякнуть не успели.
  И не дожидаясь оправданий со стороны нерадивых своих подельников. Абрикос велел переодеваться в маскарадное.
  Переодевались молча.
  Застегивая милицейское свое обмундирование, Пашка только поймал напряженный Серегин взгляд, полный страха и тоски, говорящий как бы - серьезное дельце начинается, вона - Абрикос к двум милицейским машинам еще и автобус с псевдо-ОМОНом пригнал, может не поздно еще ноги в руки и бежать? Наверняка всех нас перестреляют. Не теперь, так и после дела. И если не менты, так свои - потому как и без очков и без бинокля видно, что дело не простым грабежом на гоп-стоп попахивает, а тянет на пожизненное на острове Белый Лебедь...
  Ну все...
  Теперь поздно уже ноги в руки.
  В первую машину Абрикос Пашку за руль посадил и сам с ним рядом сел.
  Во вторую - за рулем Серега и с ним один из папашиных не наших - неместных...
  А сзади, замыкая кавалькаду из гаражей выкатился автобус псевдо-ОМОНа с шестью бандитами внутри - все в камуфляже, в черных вязаных масках и с автоматами.
  Что Пашка мог им противопоставить?
  Малокалиберный пистолетик Марголина с десятью тоненькими патрончиками бокового боя?
  Пашке стало тоскливо.
  Хотя, как там мамаша говорила?
  Семь бед - один ответ!
  На нем ведь еще три мертвяка... Так что если не этот псевдо-ОМОН за ним приехал, так приедет когда то другой - настоящий.
  Пистолет Марголина нагретым длинным стволом своим упирался в пах. Нестерпимо хотелось переложить, перезасунуть его хоть бы и за спину, но при Абрикосе обнаруживать свою несанкционированную вооруженность было опасно.
  - Мне в туалет надо, - сказал Пашка.
  - Что, от страха медвежья болезнь началась? - осклабился Абрикос, - что ж это у меня водила такой робкий попался!
  Но отпустил.
  Видать, не хотел, чтобы Пашка вонял потом в машине обгаженными штанами.
  Пашка выскочил до сортира.
  Переложил пистолет за спину.
  Проверил, чтоб не вывалился вдруг...
  Ну...
  Ну, всё...
  Будь что будет!
  
  ГЛАВА 3
  
  1.
  
  Когда долго - долго не имеешь, но мечтаешь иметь, и вдруг обретешь своё заветное и вожделенное, главное потом - это беречь и не потерять.
  А вот Генка беречь не умел.
  И не умел именно потому, что никогда не имел.
  
  Это ведь так понятно - если у вас никогда не было в хозяйстве, ну скажем - кур... То вы тогда и не имеете опыта как этих кур сохранить и уберечь. От ястреба, от лисицы, от хорька... И от куриных болезней тоже.
  Вот не было в жизни у Генки любимой женщины. Никогда не было, хоть и мечтал о такой. А как появилась, так сразу все и испортил - потерял любовь, едва ее обретя.
  Лариса была ласковой девочкой и очень покладистой любовницей. А Генка не понимал этого. И непонятие это происходило не от Генкиной природной глупости или какой-то его испорченности, а от того, что был он по жизни неопытен. Неопытен в общении с женщинами.
  Надо было заботиться и беречь, а он принимая любовь как данность, эту любовь принялся просто эксплуатировать. Не понимая, что надо было тоже самоотверженно давать, вкладываясь навстречу щедрой на чувства Лариске.
  
  А сломалось все тогда, когда он принялся в тайне от нее снимать их
  постель на цифровое видео.
  
  Она даже не то чтобы обиделась, она просто сразу выключилась из общения в режиме понимания. И как бы потом ни старался Гешка подкатиться с какими-то объяснениями, толкованиями содеянного, с просьбами простить - все было бесполезно. Тонкая сфера нежного первозданного восприятия была проткнута и легкий газ из которого сделана атмосфера любовного доверия - вышел в холодный космос бытия.
  Взаимными усилиями чувств, основанными на доверии, в суетном и холодном мире жесткой и жестокой жизни, любящие сердца создают свои островки, свои маленькие астероиды со своей атмосферой, где можно раскрыться и жить в радостно-детской раскрепощенности... Трудно найти родственное доверчивое сердце, соединившись с которым, ты сможешь в холодной суетности враждебного мира поставить теплую палатку, где внутри ее будет свет и уют доверчивой и радостной любви, в котором тебе не надо выделываться, выпендриваться, приспосабливаться, ходить в маске и в бронежилете непробиваемой психологической защиты... Два любящих сердца, при одном лишь условии, что они добровольно решили, что подходят друг другу, способны образовать новую теплую жилую планету в нежилом холодном космосе, новую уютную планету радости, рассчитанную на двоих... И потом на троих, когда Ангел пошлет им детей. На четверых и так далее...
  Но если условие, при котором создается эта планета нарушается, то спасти ее от гибели уже невозможно. А условие это - доверие.
  
  По холодности и необразованности своего сердца Гешка не знал двух вещей - что во-первых, сердечная и душевная близость случается не так уж и часто, и что если встретил девушку, которая готова тебя полюбить, то таким случаем надо дорожить. А вторая вещь, которой Гешка не знал, это то, что доверившуюся тебе душу нельзя обманывать. Нельзя создавать даже маленького прецедента обмана. Даже в мелочах. Потому как и через маленькие дырочки в оболочке - выходит драгоценный газ из атмосферы любви.
  
  А Гешка сразу проделал в их шаре целую дырищу.
  Дурак.
  
  Лариска еще пожила с ним пару дней на его квартире, а потом и исчезла, так же легко, как однажды появилась.
  
  Месяц всего пожила, и каким гвоздём этот месяц засел потом в Гешкиной голове! Что и не вынуть было потом.
  
  Вещей у Лариски было - всего ничего.
  Все вещи в одну спортивную сумку умещались.
  Две пары джинсиков, пара свитерочков, три ти-шорточки, две пары лифчиков, да косметичка...
  И огромная любовь в большом ее сердце.
  И огромное доверие в больших чистых глазах.
  И огромная любовь в ласковых нежных гибких и легких ручках.
  
  Дураком был Гешка.
  
  Где теперь Лариску искать?
  Кафэшку, где она работала, он конечно же знал.
  Но ведь там было только ее физическое тело, только ее оболочка.
  А душа?
  Где теперь было искать ее душу и ее любовь?
  Упустил дурак!
  Раз в сто лет такое дается и упускать такое нельзя, а он упустил.
  
  ...................................................................
  
  Лариска была доверчивым заблудившимся ангелом.
  Такие случается, залетают к недостойным жителям земли, давая им - недостойным - последний шанс на спасение, раскрывая для них недостойных - двери, которые не всем-то праведникам раскрываются.
  Такие доверчивые нежные заблудившиеся ангелы сами много потом страдают в этой жизни...
  Но больше страдает тот дурак, кто однажды имея шанс спастись с таким вот ангелом - неловкими и неуклюжими своими действиями - отпугивает такого ангела, протыкает оболочку и в холодный космос выпускает газ из атмосферы любви, что генерируется при соединении двух сердец.
  
  
  Всё!
  Лариска улетела.
  Тело ее - заключенное в вельветовые джинсики, черные стринги, черный лифчик и топик, едва прикрывающий нежно-очаровательный пупочек с внедренным в него поддельным бруликом - тело ее было на земле - оно передвигалось по кафэшке, перенося подносы с заказами клиентов, но душа ее уже была не здесь. Гешка мог видеть ее тело, но уже не мог трогать ее душу. Еще позавчера мог, а сегодня уже нет.
  Потому что душа обитает и раскрывается только в атмосфере доверия. А нет атмосферы - вышла, и все! Закрылась душа и улетела.
  Нет общения.
  Нет любви.
  Дурак - Гешка!
  
  Все в этой жизни потерял.
  Последний свой шанс потерял.
  
  В бешеной попытке раскаяния, когда Гешка попытался оправдаться перед Лариской, он еще и флэшку с памятью в видео-камере стер. Стер ту запись, где они были с Лариской в постели.
  Теперь у него даже этого не осталось.
  Как будто и не было ничего.
  Не было этого месяца.
  Ничего не было.
  
  А что теперь будет?
  Гешка не знал.
  Он не знал, что это был последний его шанс.
  Только какими то инстинктами, что шевелились в недрах подкорки - чуял, что ничего в его жизни больше не будет.
  И даже мечтаний о Мэри не будет.
  Потому что волшебница Лариска - сняла вдруг с него то колдовство.
  Гешка больше не мечтал о Мэри.
  Теперь он был пуст душой.
  Потому что не надо обманывать Ангела.
  
  ........................................................................
  
  Не второй день, как со своей спортивной сумкой ушла Лариска, Геша решил заняться съемками комиксов.
  
  
  
  
  2.
  
  Отныне Саша Острогонов был теперь шутом гороховым при Феде Борисове.
  - Слыш, МарИ (Федя переделал ее имя по-своему и на заграничный манер, что навеяло ему общение с французами из Дюпон -Алюмин, делал ударение на втором слоге), слыш, МарИ, этот клоун слепой и безногий, он и тебе роман напишет для твоего издательства, но пусть он и мне мою биографию теперь напишет, в серию "жизнь замечательных людей", а вы ее издадите там у себя в Москве.
  
  Сашу Острогонова теперь повсюду таскали с собой.
  Его возили в одной из машин, составлявших кавалькаду Фединого кортежа, в одном из черных джипов, и два приставленных к Саше Острогонову верзилы - быстро перетаскивали неуклюжее подслеповатое существо из баньки-сауны - в центральный городской ресторан, из ресторана - в главный офис Байкал-Центр-Алюмина, из офиса - на Федину дачу на берегу Ангары, с дачи - во дворец спорта, где проходили спонсируемые Федей соревнования по боксу, из дворца спорта - на телевидение, где Федя спонсировал культурную программу сибирского шансона... и так далее - по кругу, чтобы писатель Острогонов набирался информации для книги о Феде и его друзьях.
  Мэри вроде бы как на месяц стала теперь секретарем-референтом мсье Мориса.
  Феде понравилось, когда Мэри предупредила его, что спать с Морисом совершенно не собирается.
  - Пять косарей грюнами в американских бабосах тебе за месяц заплачу, ты только вертись-крутись здесь, атмосферу столичную создавай, - сказал Федя.
  Переселили Мэри в другой номер - чуть ли не в губернаторский люкс из двух комнат.
  И машину каждый день утром за ней присылали с шофером. Черный джип Мерседес-гелентваген с мигалкой.
  
  В обязанности Мэри входило - переводить, сопровождать, улыбаться... Впрочем, можно было и не улыбаться, а наоборот - зевать... Ей все прощалось. Потому как Морис боготворил ее.
  Двух дур- шлюховатых переводчиц задвинули куда-то в кулуары. Мэри их почти не видела.
  
  Морис был не то чтобы очарован, он был околдован и пленен.
  
  Сперва он еще пребывал в каком то привычном, созданном атмосферой общения с подобострастными на все готовыми шлюхами состоянии высокомерного и покровительственного превосходства старшего брата по разуму из вышестоящей цивилизации над младшей... Но когда Морис быстренько получил несколько щелчков по носу, что Мэри не только несколько раз бывала в Париже и Лондоне, и не простой туристкой, а общалась там с интересными и значимыми персонами... жила и бывала в домах, и поэтому уверенно теперь полагает, что жизнь в этих городах даже беднее и скуднее, чем в нынешней Москве, где она тоже общается далеко не с последними людьми... Испытав такой контраст - почувствовав разницу, когда на все готовые дуры-шлюхи-переводчицы разомлевали только от одного слова ах, Париж, а эта красивая и гордая москвичка при слове Париж строит пренебрежительную гримаску, испытав такую резистанцию*, Морис воспылал... Он воспылал к Мэри, а Федя, уловив это воспламенение, нанял Мэри в эскорт, дабы Морис не поспешил уехать до завершения переговоров.
  
   .......................................................................
  
  Сидели на Фединой даче в поселке Ангарское.
  В программе было - катание на тройках с бубенцами и с цыганским хором. Потом русская и финская бани - с римско-турецким бассейном... Потом обед, потом переговоры, потом ужин, потом танцы и фейерверк, потом наблюдание звезд и обещанного астрологами и астрономами звездопада, потом ночевка в гостевых комнатах и прочие мирские человеческие радости, которые можно приобрести за деньги, если позволяет здоровье...
  
  - Эти картины я между прочим из Эрмитажа по пути их в Японию на выставку завернул, - похвастался Федя...
  Морис попросту выпал в осадок.
  - Это натурально-подлинные Ван-Гог и Пикассо? - не в силах сдержать чувств, воскликнул он, - это невероятно!
  - А хренли там невероятного-то! - махнул рукой и поморщился боксер Федя Борисов, - я денег этим людям дал, они самолет с картинками в Иркутске посадили и на недельку эти картиночки ко мне сюда в Ангарское. А там - дальше полетят. В Японию на выставку.
  
  Мэри затруднилась с переводом слова "а хренли", но в остальном с переводом справилась.
  
  - Это нечто совершенно потрясающее, - цокал языком Морис, - это натуральные Ренуар, это настоящие Дега и Монэ, такое возможно только в России, только в Сибири.
  
  - Тебе не понять, - отвечал Федя, - тебе не понять только потому что живешь в маленькой стране. А маленькая страна, в ней и душонка маленькая. Что она вся твоя Европа? Она с одну только нашу Ямало-ненецкую область размером будет. И что в этой твоей Европе есть? Твоя Франция она давно ничего кроме вина красного, от которого у меня изжога, да кроме сыра вонючего - ничего не производит! Машины ваши - рено, да Пежо, мало того, что рядом с немецкими - они дерьмо. Так и те теперь не у вас во Франции, а в Румынии и в Турции делаются, да у нас на Москве, а духи бабские, и даже духи с парфюмерией и те в Польше теперь разливают. Так что Европа твоя - она пшик пустой! Погляди на карту, дурило корявое! Вмиг вся твоя высокомерная дурь из башки вылетит! Газ то с нефтью не у вас во Франции в вашей, а у нас! И алюминий и лес - тоже у нас. А что до якобы тонких технологий. Так все это миф - нету их у вас. У вас только один остаток вашего европейского гонора, да миллионы арабов, которые скоро вас разденут. Раком поставят, да в задницу фпанцузскую трахнут...
  
  Федя ржал довольный собой.
  А Мэри не знала - переводить ли все или нет.
  
  - А у нас - у нас русские сибирские, брат, просторы. А от просторов и душа большая. Поэтому, брат, мне и не жалко пару миллионов дать, чтобы выставку в Японии тормознули. Ты бы удавился за два лимона. А я - нет. Не удавлюсь. Я и сам на картинки погляжу и девочкам их дам поглядеть, - Федя при этом подмигнул Мэри, - правильно я говорю? А? - и продолжал, - у нас и просторы и душа, а у вас ни того и ни другого, один только гонор...
  
  - Дикие, дикие восточные люди, которым еще очень далеко до европейцев, - пробормотал Морис, и как бы оправдываясь, сказал, уже обращаясь к Мэри, - но вы то, но вы то такая европейская, милая моя Мэри...
  
  - А мне, если вы думаете, что сделали комплимент, то вы сильно ошибаетесь, - сказала Мэри, задумчиво глядя в лицо Ренуаровской женщины, - я и не желаю быть европейской, я русская... Мне не надо стремиться туда в вашу культуру, у нас своя есть, побогаче вашей.
  
  Морис не знал, что и сказать. Стоял, как болван.
  С одной стороны этот бывший боксер с огромным свалившимся на него богатством, которые в Европе делают за десятки и даже сотни лет, с другой стороны эта недоступная красавица с ее новым Московским высокомерием, в системе координат которого - они французы - мелочь пузатая... Он не знал, что и говорить.
  
  - Нам ваша Европа не указ, как нам жить, - сказала Мэри, - у нас свои богатства есть и свои богатые люди, - Мэри улыбнулась Феде Борисову, - а картинки ваших художников. Если надо будет, мы купим. Хоть лично мне, больше по душе Шишкин и Айвазовский.
  И я уверена, что еще при нашей с вами жизни, полюса поменяются, и модно будет не европейцем быть, а русским. И лучший девушке комплимент будет, если сказать парижанке или лондонке - а вы такая русская!
  
  
  .......................................................................
  
  За обедом Саша Острогонов сыпал анекдотами.
  
  - Ты напиши мне исторический роман, про то, как им, - Федя пальцем показывал на Мориса. - как им под Березиной по жопам надавали!
  
  - Напишу, - отзывался со своего места Острогонов, - роман будет называться "Бистро". Про то, как наши казаки, когда в восемьсот пятнадцатом году в Париже стояли, парижанок приучили "бистро-бистро" юбки задирать и в позу становиться.
  
  Федя плотоядно хохотал, а Мэри краснела и не переводила.
  
  - Вот вы все Сталиным нам тыкаете, - говорил Морису Федя, - а знаете, что ваш Наполеон весной тринадцатого года бросил в Вильнюсе пол-миллиона своих французов подыхать от гангрены, дизентерии и голода? А сам бежал в Париж к своей Жозефинке? Наш Сталин, между прочим, на узком кожаном диване спал, кавалерийской шинелкой укрываясь... А ваш Наполеон никогда роскошью не брезгал. А археологи ваши хранцузские помалкивают, в тряпочку помалкивают, когда в Вильнюсе раскапывают горы скелетов, в городском рву наспех зарытые. Так что не надо на Россию катить бочку, можно по морде получить, как под Березиной. А отключим газ, так и передохнете все, как ваши под Вильнюсом...
  
  ...................................................................
  
  Звезды гости смотрели с балкона Фединой усадьбы.
  Под балконом Федя устроил огромный отлично расчищенный каток. Играла музыка. Желающие катались по кругу на коньках.
  Мэри тоже решила вспомнить детство.
  Выкатилась... Пробежалась пару кругов, развернулась спинкой, проехала, и даже ни разу не упала, помнили ножки детскую спортивную школу фигурного катания.
  
  - И я тоже с вами хочу, - сказал Морис, выкатываясь на лед.
  
  Кататься он совсем не умел. Настоящий увалень-медведь.
  Мэри уперлась ему кулачками в спину и принялась разгонять тяжелого Мориса, тот громко смеялся и не умея поворачивать, мчался накатом в сугроб и с криком падал туда - на вытянутые руки лицом.
  
  - Ну что? Нравятся наши дикарские развлечения? - спрашивала Мэри.
  Морис тянулся губами, желая поцеловать, но она смеясь, отталкивала его лицо мокрыми своими рукавицами.
  
  
  
  3.
  
  Вениамин Борисович проводив Рустама с Анжелкой, заскучал.
  Заскучал принялся было за не отреставрированную половину второго этажа, нагнал рабочих, маляров, художников-реставраторов, но совсем расхандрился и затосковал.
  
  Подумал, что хочет помереть.
  Что уже созрел для этого дела.
  Причем поймал себя на мысли, что в первый в жизни раз подумал о собственной смерти без внутреннего протеста. Вполне спокойно подумал, что станет она - то есть смерть, нормальным и совершенно естественным финальным пунктом его исполненной страданий биографии, который не только подведет черту, но и избавит. Избавит от тоски по Мэри.
  
  В Бога Вениамин Борисович верил не шибко. По-крайней мере не настолько сильно, чтобы полностью исключить мысль о самоубийстве.
  А почему бы и нет?
  Состоятельный человек может себе позволить красивый и безболезненный выход из жизни.
  У Вениамина Борисовича имелась и коллекция огнестрельного оружия. А в ней и пистолеты, и ружья, и винтовки.
  Бах!
  И нету никаких мучений.
  И нет хандры.
  
  .................................................................
  
  От мыслей о пистолете его отвлек звонок юного друга.
  Племянника его домашней фельдшерицы.
  
  - Давненько мы не виделись, Геннадий, давненько ты ко мне не заходил. Забываешь старых друзей? Наверное, хорошо на Москве устроился?
  - У меня дело есть до вас, - ответил Геннадий с той стороны провода, - хотелось бы приехать, если примете.
  - Отчего не принять? Приму, - с неожиданно приступившей к горлу хрипотцой ответил Вениамин Борисович, - приезжай.
  
  Теперь, в ожидании своего юного друга, который по стечению обстоятельств стал в свое время неким жилетом, неким плечом, в которое Вениамин Борисович мог позволить себе немного поплакаться, хозяин имения немного воспрянул духом.
  Нежалованный и некоронованный князь местных Бердских владений с утра занялся подготовкой к приему Геннадия.
  Распорядился насчет обеда, припомнив даже, что господин Геннадий раньше любил заячий паштет и духовую свинину с чесноком. Подумал, в какой гостиной или в каком кабинете велеть накрыть к чаю и кофе. И даже поразмышлял над тем, в чем предстать перед юным другом и наперсником - в шелковом ли стеганом халате ли, или в замшевой домашней курточке?
  
  Забавно, но Геннадий был тем единственным его другом, с которым Вениамин Борисович мог говорить о Мэри.
  А ведь именно разговоры о Мэри могли доставить Вениамину Борисовичу некую душевную эмоциональную компенсацию за ее - Мэри отсутствие в его реальной жизни.
  Странно, но ни с кем более, Вениамин Борисович не мог говорить о сокровенном. Только лишь с Геннадием. А из этого выходило, что кроме этого сопливого двадцатилетнего мальчишки - он - седовласый ученый, профессор, богатый, многого достигший человек, почти уже старик, кроме этого Генки, он никого не смог приблизить к себе в качестве близкого друга, с которым мог бы быть откровенным.
  И тоже странно!
  Деловой его партнер - Рустам - был моложе Вениамина Борисовича на тридцать лет.
  Геша - наперсник и чуть ли не духовник его в делах сердечных - моложе на почти что сорок лет.
  И Мэри...
  Его любовь - Мэри, между ними тоже пропасть из почти что четырех десятков лет.
  
  Теперь Вениамин Борисович ждал приезда Геннадия.
  Очень ждал.
  Ах, какое это бабское занятие - ждать.
  Оно совершенно не активное это занятие.
  Глупо, глупо стоять возле окна, пусть даже очень красивого, даже шикарного окна в роскошной малахитовой гостиной - и сквозь тонкий тюль глядеть на аллею, идущую к Московскому тракту.
  Глупо - ходить - расхаживать по залам, не находя себе места то берясь за книгу, то включая и выключая ноутбук с Интернетом... Бродить по залам своего дворца и мечтать даже не о моментах близости с любимой женщиной, а о моментах, когда можно будет хоть с кем-то поговорить об этой женщине. О моментах, когда рядом будет человек, пусть даже совсем не умный и образованный, но с которым можно будет говорить о ней...
  
  - Это так глупо, - думал про себя Вениамин Борисович, - это какой то недостойный эрзац-заменитель жизни. Ведь сама натуральная суть правды жизни, ее квинтэссенция - это именно постель с любимой. А нам приходится зачастую довольствоваться не непосредственным приобщением к сути, а ворошением каких-то ассоциативных химер.
  
  Вениамин Борисович тяжело вздохнул.
  Это значит одно, что жизнь умного человека в основном своем течении происходит внутри его. В мире внутреннем. А снаружи, в мире внешнем, протекает только одна ее десятая часть.
  
  .............................................................................
  Геша прибыл к раннему обеду.
  Приехал на двухчасовой электричке.
  Вениамин Борисович послал на вокзал шофера за ним.
  И потом стоял возле глупого окна, глупо по бабьи выглядывая сквозь тюль на липовую аллею, не зашуршит ли по ней колесами посланный за другом "мерседес"?
  Стоял, выглядывал из-за занавесок и думал, что вместе с тем желанием поскорее увидаться с Геннадием, вместе с сильной потребностью в нем, он одновременно и ненавидит своего юного наперсника-духовника, ненавидит как свидетеля собственной бабьей слабости. Ненавидит, как обладателя самого большого своего секрета - секрета своей рабской привязанности к памяти о сладкой Мэри, той привязанности, что делала его - богача и князя здешних мест - беспомощным женоподобным и слабодушным стариком.
  Кому понравится, когда кто-то пусть даже теоретически, но имеет возможность презрев дружбу, обсуждать потом с кем-либо твои слабости? Вениамин Борисович ясно представлял себе, что Генка может... Может, подсасывая слюньку, с восторгом обладания секретным знанием - обсуждать с приятелем, де, а знаешь!? А знаешь, что этот старый и богатый, что у нас тут во дворце живет, он.... Что он в Мэри влюблен и сохнет теперь по ней?
  
  ...........................................................................
  
  Дворецкий доложил о прибытии господина Геннадия.
  
  - Пусть войдет, - сказал Вениамин Борисович.
  
  В Геннадии за те три месяца, что друзья не виделись, произошла какая то сильная внутренняя перемена, что не ускользнуло от чуткого внимания Вениамина Борисовича.
  
  - Ты болел? - участливо поинтересовался хозяин дворца.
  
  - Нет, я здоров, - ответил Гена коротко улыбнувшись и сразу после мимолетного пожатия выдернув свою влажную и поэтому скользкую ладошку из шершавой и теплой ладони Вениамина Борисовича.
  
  Присели возле камина.
  
  - Может, хересу? - предложил хозяин.
  
  Он все-же вырядился-таки в бархатный темно-коричневый пиджак с черными шелковыми отворотами и под него повязал вместо галстука красный шелковый платок.
  
  - Лучше коньяку, если можно, - попросил Геннадий.
  
  Выпили за встречу.
  
  - Ну, как живется на Москве? - издалека начал Вениамин Борисович.
  Начал издалека, но юмор ситуации заключался в том, что оба собеседника знали, что логически, за вопросом "как дела на Москве", должен был бы прозвучать главный вопрос: "не встречал ли Гена в Москве девушку Мэри"?
  Но игра в том и заключалась, что к главному вопросу надо было подкатиться плавно, и как бы естественно.
  
  
  - По всякому на Москве, - с уклончивой расплывчатостью отвечал Геннадий, и тут же вдруг сделав сосредоточенное лицо, выпалил, - я вот тут к вам с просьбой как раз приехал.
  
  - С просьбой? - оживился Вениамин Борисович, - с какой просьбой.
  
  И Гена стал пространно объяснять, каким бизнесом он занимался, продавая эротические фотографии Интернет-издателям, и как из этого , наконец, выросла идея издать эротические комиксы в обычном издательстве что по старинке работает с бумагой и с обычными книгами.
  
  - Я в этом издательстве, кстати говоря, Мэри встретил, - как бы невзначай, заметил Геннадий.
  
  Вениамин Борисович рефлекторно сглотнув слюну, все же постарался не выказать нахлынувшего волнения и пытался выражать полную индифферентность.
  
  - Мэри? - он удивленно поднял брови, - это нашу-то Мэри? В издательстве?
  
  .............................................................................
  
  
  Ах, Гешка!
  Ай да сукин сын!
  Знал, знал на какое слабое место следовало нажать.
  Дал ему Вениамин Борисович денег.
  Дал.
  Не на прямую наличными, человек он безусловно очень умный и тертый, чтобы пусть и небольшими, но все-же значительными для обывателя суммами бросаться. Кто его Гешку знает? Может, его шантажисты прислали, и теперь стоит Вениамину Борисовичу раскошелиться, как денюжки сразу исчезнут без пользы?
  Поэтому Вениамин Борисович сказал, что откроет Гешке целевой счет в фирме у Рустама именно на покрытие расходов по изданию комиксов.
  
  - А кто актрисами у тебя там сниматься будут? - как бы невзначай спросил Вениамин Борисович.
  Думал, наверное, услышать в ответ ее имя...
  
  - Ты ей предлагал? - спросил Вениамин Борисович, - а как она вообще? Как выглядит?
  
  Что до Гешки, то он в полной мере ощущал свою власть над Вениамином Борисовичем. Даже порою еле-еле улыбку сдерживал.
  
  Попался, голубчик!
  Захочу - расскажу, как Мэри живет. Да и привру - не дорого возьму. А не захочу, так и не расскажу!
  
  Но Вениамин Борисович не пожадничал, дал Гешке денег на его комиксы.
  Хотя и пожурил своего молодого друга за безыдейность и за мелковатость.
  - Надо уж было сразу кино снимать, а что там эти комиксы! - сказал Вениамин Борисович, уже согласившись профинансировать Гешкино предприятие.
  - И что? Станешь девчонок голыми фотографировать? - не унимался Вениамин Борисович.
  Воображение его уже подхватило предложенную тему и живо рисовало ему эротические картины самого пикантного свойства.
  
  - Ну, процент непосредственно эротики в общем объеме продукции составит процентов десять, - делая учено-деловой вид, сказал Гешка.
  Ему нравилось быть теперь этаким предпринимателем от шоу-бизнеса. Не прежним Генкой - поди принеси - сбегай - подай, а режиссером и сценаристом, пришедшим к своему спонсору и продьюсеру.
  
  - Во-первых, выпуская книжку и запуская ее в продажу, мы должны соблюдать законы, ведь это не Интернет какой-нибудь с его порно-сайтами, а книжка конкретного издательства, поэтому все наши сценки с раздеваниями и поцелуйчиками будут достаточно невинного характера...
  Вениамин Борисович внимательно слушал и кивал.
  
  - А потом, мы же будем делать хоть и картинки, но тем не менее, все же картинки с историями о жизни, а жизнь ведь не состоит из одних лишь раздеваний и постельных сцен, - назидательно продолжал Геша, ловя себя на мысли о том, что вот он и дожил до такого счастливого момента, что вот уже не старик Вениамин поучает его - как это прежде бывало здесь во дворце, а наоборот.
  
  - И что же? Мэри отказалась сниматься? - спросил Вениамин Борисович.
  
  - На отрез отказалась, - кивнул Геннадий, - и вообще, по-моему. Она сильно изменилась...
  
  
  
  4.
  
  Теперь, переложенный за спину, пистолет давил Павлу на позвоночник в районе поясницы.
  Было ужасно неудобно.
  Но лучше потерпеть, чем оказаться потом безоружным, когда Абрикос со своими корешами станет убивать его - Пашку и Серегу, как ненужных свидетелей.
  Ехали молча.
  Абрикос еще перед тем, как расселись по машинам, сказал куда ехать.
  Дорога Пашке известная.
  Сто раз гонял туда...
  
  На память снова пришла Мэри.
  Как он всегда, каждый вечер заезжал за нею к закрытию ее книжного магазина.
  Каждый будний день в девять вечера, и каждую субботу в восемь.
  За три года ни разу не пропустил, чтобы не встретить ее с работы и не отвезти до дома.
  Ни разу...
  И разве он не заслужил ее любви?
  Сколько раз Пашка представлял, как они поженятся, как сыграют свадьбу в привокзальном ресторане, как будет гулять на этой свадьбе вся Бердская братва, все пацаны и девчонки из их класса первой Бердской школы...
   Мечтал, что поедут потом на его красной "гоночной копеечке" в свадебное путешествие к югу - в Крым. Снимут там где-нибудь в Судаке или рядом на Азовском море комнату или квартиру и станут объедаться виноградом, лежа на солнышке.
  Она такая стройная, ладная, как фотомодель, а и он рядом с нею - как и положено с такою красавицей - парень что надо, на все сто!
  И чего ей не доставало?
  Французского языка?
  Ну, так и выучил бы его Пашка потом по самоучителю.
  Когда Пашка на зоне в "солнечной" Мордовии сидел, у них в отряде Кент один был - тот за год отсидки английский язык по самоучителю выучил... А что Пашка - дурнее паровоза что ли?
  
  Сколько раз, глядя какое-нибудь современное кино, где про нормальных пацанов, про девчонок крутых и красивых, глядя на красивую киношную жизнь, где крутые парни крутили любовь с фотомоделями, катая их на современных машинах, водя их по ресторанам и казино, Пашка мечтал о Мэри, представляя себя в роли героя, а ее - в роли любящей героини.
  
  Только где уж там!
  В жизни все совсем не так как в кино.
  И единственный теперь шанс остался у Пашки - единственный шанс!
  Если теперь с Абрикосом они возьмут очень большой куш, то Пашка не даст убить себя, как барана. Не даст.
  И со своей долей добычи - уйдет живым и здоровым.
  С долларами.
  И станет богатым.
  Богатым для того, чтобы подкатить к Мэри на дорогой машине. Не на "гоночной копейке", цена которой триста баксов в базарный день, а на четырехглазом Мерседесе.
  Подкатить и увезти ее - голубоглазую - в голубую даль...
  
  Пашка снова размечтался.
  Размечтался, как ошеломленную Мэри отвезет в самые крутые бутики на Рублевке и как напокупает ей там бриллиантов, платьев, духов... Так, чтобы закружилась у ней голова. А он будет стоять посреди магазина - такой добрый и ласковый и только будет приказывать продавщицам - и это мы возьмем, и это нам заверните... А Мэри вдруг кинется к нему на шею и зацелует, и зацелует!
  - Все, стой, приехали! - скомандовал вдруг Абрикос.
  - И мотор теперь заглуши, - сказал пахан.
  
  - Началось, - подумал про себя Пашка и вздохнул, - началось...
  
  Ему было жалко прерывать мечтания о счастливой жизни. О счастливой жизни с Мэри.
  
  
  
  
  Глава 4
  
  1.
  
  Жизнь у Мэри была не скучная.
  
  Вчера французов учили петь русские песни про алюминий.
  Готовились к празднованию юбилея Фединой фирмы Байкал-Центр-Алюмин и по этому поводу Мэри было поручено научить Мориса и Жюльена словам негласного гимна фирмы "А я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле..."
  
  Вообще, с Федей и с французами было весело.
  Они составляли неповторимую смесь казалось бы не стыкуемых и несовместимых культур. Новый русский, вышедший из боксеров, и два истинных европейских шевалье...
  Но эти шевалье тоже иногда откалывали здесь такое, что животики надорвешь.
  Присутствуя однажды на каком-то совещании, Морис с Жюльеном были невольными свидетелями того, как Федя делал очередной разнос каким-то своим спортсменам. Возглавлявшим теперь завод по обогащению алюминиевой руды - глинозема.
  Самыми ласковыми словами, которыми награждал своих нукеров директор алюминиевого холдинга господин Федя Борисов, были "распиздяй" и "разъебай".
  - А что такое распиздяй? - спросил Морис, склонившись к розовому ушку Мэри.
  - Это плохой, неорганизованный человек, - ответила Мэри.
  Морис понимающе кивнул.
  А назавтра выдал.
  И когда на юбилей фирмы в торжественной части, предварявшей банкет, все говорили здравицы в адрес самой фирмы Централюмин и персонально в адрес ее гендиректора - Феди, Морис, когда до него дошла очередь, сказал от имени французских партнеров, что ему очень приятно здесь в глубине России найти такого замечательного партнера, настоящего пиздяя - господина Федора Борисова...
  Все ахнули и повисла тишина...
  Только Мэри вдруг нашлась и спасла ситуацию, пояснив, что мосье Морис Гишо пал жертвой ее плохого преподавания ему русского языка, потому как поймав слово "распиздяй" и усвоив его, как эквивалент понятия "плохой человек", Морис подумал, что путем отсоединения приставки "рас", он превратит плохого в хорошего.
  
  - Вы извините его, - умоляюще просила Мэри, - он хотел блеснуть модным словечком, а получилось не очень, но он не виноват.
  
  Федя Мориса простил.
  Но за мужа отомстила французам жена Феди - бывшая фотомодель Марина Борисова.
  Первым номером концерта, посвященного юбилею. Перед выступлениями привезенных из самой Москвы звезд и звездочек "Аншлага" и "Фабрики звезд" она выпустила их с Федей семилетнюю дочку Ирочку, которая прочитала стихотворение Лермонтова "Бородино".
  Особенно с выражением она прочитала строчки:
  
  ...Забил заряд я в пушку туго
   И думал: - угощу я друга,
   Постой ка, брат, мусью!
  
  Мэри скосила глаз на Мориса и перевела:
  
   Le soldat russe a charge le canon
  Il voulait tirer а francais
  Le soldat a dit:
  Maintenant je vous offrirai
  
  Морис не уловил юмора, но на всякий случай вежливо рассмеялся, как смеются над несмешным анекдотом из уважения к рассказчику.
  
  - Наверное, решил, что мы совершеннейшие идиоты, - подумала Мари.
  
  Вообще, внутри, в сознании Мэри произошли очень серьезные изменения.
  Когда она поссорилась с той шлюховатой переводчицей, из свиты Феди Борисова, что ради отъезда во Францию была на все готова, Мэри вдруг вспомнила себя - два года назад...
  Да, она была тогда ничуть не лучше этих местных шлюшек с местного филфака. Она тоже млела тогда от одного лишь сознания, что вот он - вот этот мужчина - у него в кармане пиджака французский паспорт, и он может с ним, с этим паспортом пересекать любые границы, он может взять меня с собой во Францию, и если женится, то и у меня будет такой же паспорт!
  И ради этого, Мэри тоже отпускала все тормоза девичьего стыда и девичьей гордости, выключала их - как можно выключить в современной машине систему АБС... Выключала и становилась для них - для иностранцев - той легко доступной русской барышней, из-за чего они так и любят Россию, презирая ее за якобы отсталость, но обожая ездить сюда ради того, что здесь у них будут такие женщины, о каких там - у себя, они могли бы только мечтать.
  
  И вот в сознании Мэри произошли перемены.
  Она вдруг спокойно разобралась, что здесь в России есть теперь много мужчин успешных, вроде Рустама, вроде Феди, вроде Вениамина Борисовича... Так зачем же униженно лебезить перед иностранцем? Прав боксер Федя, прав в том, что у нас своя жизнь, а у них - своя. И своего дерьма у них там - предостаточно.
  
  ...........................................................................
  
  После торжественной части, которая проходила в офисе Центр-Алюмина, всех пригласили в автобусы и повезли в ресторан "Ангара", полностью снятый Цент-Алюмином на весь вечер и на всю ночь до утра.
  Мэри пригласили ехать с французами в небольшом автобусе "мерседес".
  Морис уселся рядом с ней и заглядывая Мэри в глаза говорил по французски, что давно поджидал этого торжественного вечера, чтобы всю ночь танцевать с дамой своего сердца.
  Мэри хмыкала, отводила глаза и реагировала на комплименты весьма холодно и индифферентно.
  
  Весь вечер, распаленный водкой Северянин штурмовал ее душу и ее тело.
  Но безрезультатно.
  Как французы при Бородино - русских позиций они не взяли.
  
  А переодетый в женское платье популярный украинский артист, которого среди прочих звезд тоже привезли на торжества Центр-Алюмина, пел... Пел в самую точку... Очень кстати пел:
  
  Он бы подошел, я бы отвернулась,
  Я б его до паники довела!
  
  И правда, к разгару вечеринки, своею холодностью, Мэри довела Мориса до полной недоуменной паники.
  "Как так? Эта русская красавица ведет себя совсем не так, как обычно ведут себя все русские женщины?"
  
  Пьяный Морис даже выказал некие претензии.
  
  - Это не честно, Мэри, - сказал он, когда в очередной раз во время танца она вывернулась из его рук и не подставила губок под ожидаемый им поцелуй, - это не честно, ведь вы тогда первая начали флиртовать со мной, помните, тогда в ресторане, когда заставили меня петь под караоке?
  - Это смешно, Морис, - отвечала Мэри, - сколько вам лет? Вы ведете себя как школьник в матернель-классе.*
  
  И уже совершенно измотанный безуспешными попытками раскрыть девушку, раскрутить ее на секс, Морис совершенно приуныл и спросил вдруг, - а вы, наверное, сами в кого то теперь влюблены, в того, кто теперь далеко отсюда, иначе я не могу объяснить вашей безучастности ко мне.
  
  И Мэри вдруг рассмеялась, - вы такой самоуверенный, Морис! Вы говорите о безучастности по отношению к вам... Вы что? Вы серьезно считаете себя таким неотразимым? Вам что безотказно отдаются все женщины там у вас в Европе? Это просто наши русские провинциалочки, вроде тех переводчиц что до меня с вами работали вас избаловали, а вы теперь поезжайте- ка в Москву, да походите по ночным клубам - и вы сразу почувствуете разницу, что никаких уже привилегий и преференций у современных москвичек ваше францужество вам уже не дает. Жизнь у нас заладилась. Колбасы в магазинах - побольше чем в ваших в Париже, бутики на Арбате и на Рублевке ломятся от роскоши, а русских богатых парней на Мерседесах больше чем ваших на Шонс-Элиссе* ... Так какого чёрта нам, русским девчатам - ваше французское высокомерное дерьмо?
  
  - А он бы подошел, я бы отвернулась,
  я б его до паники довела!
  
  Украинский переодетый женщиной артист все прыгал и скакал по сцене. И вся Центр-Алюминская тусовка с приглашенными - с губернатором и его замами, с депутатами областного законодательного собрания, с видными деятелями культуры и бокса - все тоже прыгали и скакали, напившись водочки с шампустиком, и наевшись икорки с байкальским омулем...
  
  - А он бы подошел, я бы отвернулась,
  я б его до паники довела,
  только принца нет, гдеж он подевался,
  я не поняла!!
  
  ......................................................................
  
   Морис буквально озлобился. Он был пьян и ему очень хотелось выяснить, - почему Мэри сама спровоцировав его на флирт, вдруг отказала ему?
  Несколько раз он даже грубо хватал ее за руки, за плечи.
  - Вы что? Вы в своем уме? Я Феде пожалуюсь! - вскричала она наконец, теряя уже терпение.
  
  В дамской комнате, куда она пришла чтобы поправить едва не оторванные пьяным Морисом бретельки своего вечернего платья, Мэри вдруг увидала ту самую переводчицу. Ту - шлюховатую, у которой она фактически отбила Мориса.
  Девушка зло посмотрела на Мэри и собиралась выйти из туалетной, но Мэри остановила ее.
  - Слушай, милая, я ничего к тебе не имею, никакого зла, и хочу тебе сделать приятное, - Мэри доверительно взяла переводчицу за руку, - иди в малое фойе что слева от сцены, там этот Морис совершенно готовенький и тепленький уже сидит и хочет простой русской женской ласки, иди и уже не отпускай его, он твой навеки, и дура будешь, если утром не выпросишь у него замужества...
  
  Девушка ничего не ответила, выдернула руку и вышла из дамской комнаты.
  А Мэри, из чистого уже любопытства, терпеливо выждав десять минут, вышла потом из туалета и украдкой, из-за мраморной колонны выглянула в фойе.
  Девушка-переводчица сидела у пьяного Мориса на коленях и обеими руками держа его пьяную буйную голову, взасос целовала его в толстые французские губы.
  
  2.
  
   Лариска заблокировала свой телефон от звонков Геннадия.
  Гешке даже пришлось купить новую СИМ-карту, но Лариска и на этот его новый номер тоже поставила блокировку. А на звонки с городских номеров Лариска вообще никогда не отвечала.
  Чувствуя невыносимую потребность увидеться с нею, Гешка потащился на юго-запад столицы, где в кафе на Филях работала его зазноба. На Киевской пересел на Филевскую линию, поехал до Молодежной.
  Войдя в кафе он увидел ее сразу.
  Она с еще двумя подружками - официантками стояла за стойкой.
  Лариска тоже сразу заметила его и тут же, сказав что-то одной из подруг, улизнула на кухню.
  Гешка знал, что Ларискины четыре столика те, что возле окон. Он сел за один из них, но подошла к нему не Лариска, а девушка с баджиком "Марина" на белой блузке.
  - Что желаете?
  -Хочу, чтобы меня обслужила Лариса.
  -Лариса вышла на обеденный перерыв.
  -А у вас что? Обед не здесь? Не на кухне?
  -Вы заказывайте или уходите.
  -Я хочу увидеться с Ларисой.
  -Лариса ушла, она отпросилась на пару часов, ей надо по магазинам.
  - Я буду ждать.
  -Тогда заказывайте, или вам придется покинуть кафе.
  
  Гешка заказал чашку кофе.
  С пол-часа посидел.
  Подумал.
  Надумал, что ничего он не высидит.
  Рассчитался с официанткой Мариной и оставил Лариске записку, написанную шариком по рыхлой салфетке.
  "Прости, пожалуйста, я скоро вернусь очень богатым. Гена."
  
  ...............................................................................
  
  А богатство должно было начаться отсюда.
  С посещения офиса господина Рустама - этого молодого компаньона Вениамина Борисовича.
  У Рустама на его счетах теперь был открыт и суб-счет для финансирования Гешкиных предприятий, связанных со студией и с его идеей снимать фото-романы в комиксах.
  Сегодня Геша должен был получить первые наличные.
  Десять тысяч долларов.
  Для кого-то деньги, может быть, и плевые, но для Геши совсем не плевые.
  Он снимет профессиональную студию не две-три сессии, пригласит актеров, наймет ассистента, который будет брать на Мосфильме костюмы и прочий реквизит и начнет делать первые съемки.
  А через две недели, по предъявлению отснятых материалов, как обязательно оговорил в условиях Вениамин Борисович, Рустам выдаст Гешке еще пятнадцать тысяч на продолжение работы.
  
  У Гешки тряслись от нетерпения коленки. И руки тоже тряслись.
  Начиналось.
  Вот оно!
  Он теперь не какая-то шелуха, лежащая на обочине настоящей жизни, он теперь сам - ее жизненный мэйнстрим, он скоро покатит по жизненной дороге в шикарном Мерседесе и Лариска еще пожалеет. А Мэри? А та совсем с ума сойдет, когда о Гешке заговорят на всей Москве, когда он станет самым модным фотографом и самым богатым издателем.
  
  ....................................................................
  
  Секретарша Рустама любезно предложила посидеть в приемной и подождать, пока у Рустама Абдулхалиловича сидят посетители. Стандартно-красивая секретарша предложила на выбор чаю или кофе. Геша выбрал модный нынче зеленый чай с жасмином и принялся за чтение разложенных в приемной журналов о бизнесе и автомобилях.
  Гешка отхлебывал из чашечки горячий жасминовый чай и листая глянцевые страницы, представлял себя, то сидящим в ярко-желтом "порше", то летящим по шоссе в темно-синем "ауди"... И рядом непременно должна была сидеть Лариска.
  Нет, он купит Лариске модную маленькую французскую машинку вроде "Ситроена-С-2"... Или английскую "остин-мини"...
  Лариска...
  Он сделает ее супер-звездой своих комиксов. А потом, когда по его комиксам станут сниматься большие киноленты, она станет известнейшей киноактрисой, а он - ее продюсером и режиссером.
  Они поедут в Америку, в Голливуд...
  
  Внезапно, какой-то шум отвлек Гешу от его мечтаний.
  Приемная почему то быстро наполнилась какими-то людьми в камуфляжных костюмах и в черных вязаных масках.
  В руках у них были пистолеты и автоматы.
  Геша смотрел на это, как на какой-то цирк, как на представление, которое показывали по телевизору.
  Впрочем, именно таких представлений с актерами в камуфляже и в масках с прорезями для рта и глаз - он насмотрелся по телеку еще живя в Бердске - каждый день в криминальной хронике показывали.
  Поэтому, может, Гешка не очень то и удивился и не очень то испугался...
  - Всем лечь на пол, ноги и руки в стороны! - скомандовал один из ворвавшихся в офис спецназовцев.
  Но Гешка, который сидел в приемной никак не хотел верить, что происходящее относится к нему. Поэтому, он остался сидеть, как и сидел - с чашкой чаю и автомобильным журналом в руках.
  И тут он сильно изумился.
  В приемной офиса кроме наполнивших ее людей в камуфляже, вошли двое в милицейской форме.
  Один из них был пожилой - с погонами полковника, а другой... Нет, не показалось...
  - Пашка! Ты? - крикнул Геша и сделал было уже шаг навстречу к приятелю, но тот, пожилой, в форме полковника, вдруг поднял руку с пистолетом и выстрелил.
  Боли Гешка не почувствовал, пуля попала ему в лоб, как раз между широко раскрытых в изумлении глаз.
  
  3.
  
  Толи Абрикос передумал в самый последний момент и изменил свои планы, то ли у них там что-то не связалось на месте, а может просто не доверял Пашке и боялся что тот, начнись что-нибудь такое - рванет с места на ментовской машинке и уедет, оставив своего пахана там в офисе, но Абрикос вдруг сказал, - со мной в здание пойдешь, понял?
  - А как же руль? - спросил Пашка.
  - Ничего, машину не запирай, ключи оставь в замке зажигания и в случае чего...
  
  Пашка понял, в случае чего, Абрикос с мешком денег сам за руль прыгнет.
  
  - Со мной пойдешь, - категорически отрезал Абрикос.
  
  Первыми в здание пошли псевдо-омоновца-псевдо-спецназовцы в своих маски-шоу...
  В их задачу входило положить на пол охранников и тепленьким взять хозяина офиса, чтобы не успел нажать сигнализацию-хренацию и заблокировать свой сейф, где у него наличные.
  
  - А много там денег? - сглотнув слюну, спросил Пашка.
  - До хрена и больше, - гоготнул Абрикос, - мы этого кабана два года выслеживали, он наличные десятками миллионов ворочает, сукин кот! Но не все коту масленица...
  
  Висящая на груди у Абрикоса "воки-токи" хрюкнула и из нее послышалась какая-то невнятная речь.
  
  - Все, идем, - скомандовал Абрикос.
  Скомандовал и расстегнув кобуру, достал из нее свой Макаров...
  
  Поднялись на второй этаж.
  На лестнице в неудобных позах, раскарячившись, лежали два охранника в черном. Подле них стоял пасевдо-омоновец, уставив на охранников ствол своего автомата.
  Вошли в офис.
  Там тоже лежали два охранника и еще какие-то гражданочки - секретарша или офис-менеджер и ее помощница. Над ними с автоматами стояли трое в камуфляже.
  Вдруг, откуда-то сбоку кто-то позвал Пашку по имени.
  -Пашка, друг!
  Пашка глянул и обомлел.
  Гешка!
  Откуда?
  Но Абрикос вдруг выстрелил.
  И Гешка упал навзничь.
  Пашки ни испугаться, ничего такого подумать не успел.
  
  - Где этот Рустам? Сейф где? - крикнул Абрикос.
  Старший из омоновцев махнул на открытые двери кабинета.
  
  - Пашка, иди за мной, - скомандовал Абрикос.
  
  И Пашка, обходя раскарячившихся на полу охранников, послушно последовал за своим паханом.
  
  
  4.
  
  Провожая своего Рустика на работу, Анжела пообещала, что днем заедет к нему в офис.
  
  - Не надо, не заезжай, - сказал Рустам, нежно оглаживая ее большой восьмимесячный живот, - у меня сегодня люди будут, сегодня у меня наличность большая пройдет, так что я весь день занят буду, не до тебя, да и вообще вредно тебе.
  
  - Наоборот, доктор велел больше ходить и вообще двигаться, а у тебя там второй этаж без лифта, мне полезно.
  
  - Анжу, у меня ей-богу сегодня сумасшедший день грядет, у меня сегодня наличные пройдут, мне людям надо распиленное-попиленное раздавать, очень ответственный день.
  
  - Все равно приеду, - упрямо сказала Анжелка, - хоть на пол-часика приеду с твоей милой секретаршей в комнате для переговоров посижу потреплюсь. И заодно ей прическу сделаю, я ей обещала.
  
  - Ты ей прическу? - возмутился Рустам, - жена босса делает секретарше мужа прическу? Это какой-то неореализм с пост-модернизмом!
  
  - А ты думал, я у тебя на шее сидеть буду? - улыбнулась Анжелка, - я еще и весь первый этаж потом у тебя в аренду возьму и салон причесок там свой открою.
  
  Рустам уехал.
  А Анжелка еще принимала душ, потом вертелась-крутилась перед зеркалом, примеряла новый джинсовый комбинезон для беременных, пила чай, ела фрукты, смотрела сериал по итальянскому каналу по спутниковой тарелке.
  Она принялась тут учить итальянский...
  Так красиво, так модно.
  Жалко, что с животом не смогла поехать на олимпиаду в Турин, там наших так много было!
  
  .....................................................................
  
  В офис к Рустику собралась только к часу пополудни.
  Позвонила второму офис-шоферу Рустика Петру Аркадьевичу, чтобы заехал за ней, сделала макияж, коготки, личико...
  Надела новый джинсовый комбинезончик, жалко нельзя к нему на шпильках!...
  Надела шубку заячью, что Рустик на Новый Год подарил, и вышла к машине.
  .......................................................................
  
  Когда подъезжали к офису, размечталась о тех временах, когда родит Рустику второго и они вчетвером заживут где-нибудь на манер Вениамина Борисовича - в большом доме на берегу моря или озера.
  Лучше - моря.
  Черного или Адриатического.
  И дети будут каждый день плавать и плескаться не в бассейне, а в волне настоящего прибоя, а она будет с Рустиком стоять на берегу и смотреть.
  
  - Что-то здесь странное, - сказал Петр Аркадьевич, ставя машину, - какой-то автобус омоновский, какие то две девятки милицейские, а никого не видно, может я с вами поднимусь?
  
  - Нет, не надо, я сама найду где двери, - ответила Анжелка выходя из машины.
  
  Вдруг, из дверей фирмы вышли четверо или сразу пятеро в военной камуфлированной одежде в черных вязанных шапочках, со спущенными на лицо отворотами с прорезями в них для рта и для глаз...
  А за ними вышли двое в милицейской форме.
  
  - Паша! - изумленно воскликнула Анжела, - Паша, это ты?
  
  Милиционер, шедший рядом с Павлом, неожиданно стал поднимать руку с пистолетом.
  Но Пашка, но Пашка вдруг с криком повис у этого на руке и как заорет, - не смей, не смей, Абрикос! И ей - Анжелке тоже, как закричит, - беги, беги, дура, это ограбление, это смерть, они Генку убили!
  Тут как все равно завертелось.
  Выстрелы!
  И только Петр Аркадьевич (это она уже потом поняла, что это был он) - схватил ее поперек туловища, втащил в машину и рванул по газам, сбив по пути двоих или троих омоновцев...
  
  Потом она уже в больнице была.
  Рожала.
  Лежала на столе и все спрашивала, - а где мой муж? А где мой муж?
  
  5.
  
  Пашка бежал по улице, расталкивая прохожих.
  А те шарахались в стороны - апокалиптическое зрелище - милиционер в шинели и без фуражки и с длинноствольным спортивным пистолетом в руке...
  Позади надрывались сирены и встревоженные автомобильные сигнализации - впереди он заметил проблесковые фиолетовые маячки милицейских машин.
  Рванул вправо - во двор.
  Там стена.
  Мусорные баки.
  Вскочил на мусорный бак, бак закачался, упал.
  Боль в ноге.
  Встал.
  Нет, идти не может.
  Не может идти.
  Все.
  Конец.
  Лег на спину.
  Приложил пистолет к груди.
  Свинцовая без оболочки пуля может сплющиться о кость черепа, а в грудь, в сердце - войдет запросто.
  Надо только попасть.
  По двору уже бегут.
  Вона как громко топают!
  И кричат, - бросай ствол на снег!
  - А хрена вам!
  Поглядел в небо.
  Мэри!
  Нажал.
  И все.
  Только как укололо и уши заложило.
  Мама!
  Жалко тебя...
  
  
  
  Глава 5.
  
  1.
  
  Мэри ехала...
  Мэри ехала в обычном купе на четверых пассажиров.
  
  Из Москвы вчера она получила письмо.
  Его переслали из редакции - спецпочтой Ди-Эйч-Эль на офис Центр-Алюмина.
  
  Это было письмо от Вениамина Борисовича.
  "Не знаю, смотришь ли новости по телевизору, но сообщаю тебе горестные вести: погиб близкий мне человек - мой товарищ по бизнесу, друг и компаньон - Рустам. Кроме того, погибли два твоих, Мэри, одноклассника - Павел и Гена. Павел - оказался среди нападавших, но повел себя достойно, отвел смерть от жены Рустама - Анжелы Монаховой - тоже, кстати, твоей одноклассницы. Спас ее и ее с Рустамом ребенка. В тот же день Анжела родила мальчика и теперь он сирота, а Анжела - вдова.
  Такие вот, Мэри, дела у нас!
  Я только что с похорон.
  Рустама по их обычаям, родственники поспешили схоронить сразу, в первый же день как он был убит.
  Павла похоронят за госсчет, а похороны Геннадия я взял на себя и переправив его тело в Бердск, там сегодня и похоронил на городском кладбище.
  Анжелу с ее сыном я решил взять к себе, хотя она вдова не бедная и ей после смерти мужа через год достанется немалое состояние, но пока пусть поживет у меня, я так решил.
  Но теперь о главном.
  О нас с тобой.
  О тебе и обо мне.
  О моей к тебе огромной любви.
  Дорогая Мэри, любимая моя!
  Я уверен, что большое, однажды начавшись, рано или поздно должно во что-то вылиться. Не исчезают под песком реки. Они просто уходят на время под землю, чтобы потом выйти где-то на поверхность и пролиться в море или в озеро огромным красивым водопадом.
  Так и моя к тебе любовь.
  Она не может просто так уйти в песок.
  У нас должны быть и свадьба, и семейная счастливая жизнь, и дети.
  
  Я знаю, что ты, выражаясь языком, фразой известного греческого философа - НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ, хоть эта фраза была совсем и не о том, но ты, чисто по-женски будешь говорить скорее всего именно так - что ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ...
  А я вот знаю.
  Я знаю, что сперва должна взять верх чисто женская утилитарная практичность.
  Ты станешь богатой.
  Я составлю брачный контракт...
  Pardonnez moi - мы составим брачный контракт таким образом, что в случае ДАЖЕ развода - тебе отойдет очень и очень много. А в случае моей смерти - тебе отойдет все.
  Ты станешь богатой.
  Вот он - социальный лифт!
  Богач и студентка.
  Олигарх и беднячка из провинциального городка.
  Я намеренно пишу циничные вещи, зная и твой юмор и твою рациональную практичность.
  Ты поймешь.
  И вместо слов НЕ ЗНАЮ, ты скажешь, - ЗНАЮ.
  Потому что еще в тебе должно сработать любопытство.
  А как это - пожить с большим состоянием и с большими возможностями?
  Раньше ты ездила в Париж с парой сотен евро на своей карточке ВИЗА, а после свадьбы с Вениамином (со мной) ты будешь путешествовать с миллионом евро на карманные расходы.
  Но кроме любопытства.
  Я уповаю.
  Я уповаю на какие-то чувства.
  Ведь у нас были моменты.
  Неужели ты играла, как актриса из сериала?
  Ведь ты целовала и ласкала меня!
  И отвечала на мои поцелуи!
  Я хоть и очень умный и уже пожилой человек, ног все же я романтик.
  И я уповаю.
  Я уповаю на чувства.
  Я надеюсь, что мои огромные к тебе любовь и страсть - вызовут (уже вызвали) (вызывали раньше) - ответную страсть и ответную любовь.
  Ведь тебе нравятся умные, удачливые мужчины?
  Ведь ты так говорила мне когда то?
  Мэри!
  Милая, дорогая, любимая Мэри!
  Приезжай!
  Приезжай срочно и не откладывая.
  И давай поженимся.
  Сыграем свадьбу и пусть свершится положенное и закономерное - погибли люди - взамен должно родиться не меньше.
  Я хочу детей.
  Давай, милая, родная моя, приезжай, я зову тебя замуж.
  Я люблю тебя.
  Будь моей женой.
  Твой Вениамин. "
  
  Теперь она ехала...
  Ехала в обычном купе на четверых пассажиров в поезде Иркутск-Москва.
  
  Она еще не знала.
  Она не знала, что скажет - да, или нет?
  Но она уже ехала.
  А это уже было на половину ДА.
  
  2.
  
  Баринов сидел у Вениамина Борисовича.
  Отобедали, чем Бог послал.
  То есть, отобедали по-деревенски.
  Селедочка и редька с маслом на закуску.
  Потом - суп гороховый с копченой грудинкой.
  Потом котлеты домашние с гречневой кашей.
  И на десерт - домашний компот из вишни местного урожая.
  
  Курить и пить ликеры перешли в малую гостиную.
  
  О печальной гибели Рустама и о смерти юного друга Вениамина Борисовича - Геннадия, Баринов узнал еще до приезда сюда в усадьбу. По телевизору видел в новостях, потом сам Вениамину Борисовичу позвонил, - не тот ли это самый Рустам, с которым?
  
  Оказалось, что тот...
  Теперь, убедившись, что Вениамин Борисович стойко перенес утраты и мужества не растерял, Баринов принялся подводить свои резюме.
  
  - А вот знаешь, в самом раннем детстве, когда далеко не весь смысл бабушкиных слов доходил до моего робкого сознания, меня до слез умиляла непонятная ее приговорка, де за это да и за то плачут по мне и ремень и темный угол... И знаешь, Веня, не понятно мне было, как могут плакать эти символы родительской власти, как могут рыдать и всхлипывать эти скорбные синонимы неотвратимости наказания за недоеденную кашу, разбитую чашку и порванные штаны.
  
  - Это ты к чему? - попыхивая своей "Короной" поинтересовался Вениамин Борисович. Он знал манеру Баринова начинать издалека, но теперь чуял в своем приятеле некую агрессивность, не смотря на скорбность момента, когда по христианским нормам еще не прошли сорок дней.
  
  - Ты погоди, - помахивая указательным пальцем недовольно поморщился Баринов, - дай мне про филологию развить, про смысл плача ремня по чьей то заднице, и не сбивай меня...
  
  Снова воцарилась тишина и в этой тишине Баринов продолжал, -
  - Так вот, с возрастом и опытом, подобные фигуральности русского языка стали привычными. И даже строчки из знаменитой "гоп со смыком", - где "из профессий выбрал кражу, из тюрьмы я не вылажу, и тюрьма скучает без меня", мне приятно ложились на душу. Особенно когда по телеку показывали криминальные новости, где иногда сажали кого-нибудь из вашего брата олигархов.
  
  - Ну-у-у! Пошла писать губерния! - развел руками Вениамин Борисович.
  
  - Да-да, - а ты послушай мнение простого трудящегося! - назидательно воскликнул Баринов, - Тюрьма давно уже льет слезы по крупным мошенникам, окопавшимся в коттеджах типа твоего....
  
  - У меня, слава Богу не коттедж, - отпарировал Вениамин Борисович.
  
  - Это все равно, - поморщился Баринов, - народу уже пора бы узнать, что справедливость есть не только в последней серии бразильского сериала. Вот будь я к примеру президентом...
  
  - Слава Богу, что ты не президент, - всплеснул руками Вениамин Борисович и трижды перекрестился, - слава Богу!
  
  
   - Был бы я президентом, как бы я рассуждал? - не заметив иронии продолжал Баринов, - я так себе, наверное думал, - вот народу к Пасхе надо какую то радость сделать...А деньгов на эту радость нету...Вот жене или любовнице раньше когда деньгов не было, бывало себя подаришь...красивого... А народу разве подаришь себя? На всех не хватит, да и не всем нравится.
  
  - Это ты верно, Сан Евгеньевич заметил, не всем ты нравишься! - оживился Вениамин Борисович.
  
  - Да, а вот Вениамина Борисовича в тюрягу посадить - это всем такой оттяг! По крайней мере - местным жителям города Бердска!
  
  - Ты в самом что ли деле? - приподнял брови Вениамин Борисович.
  
  
  - А то! - воскликнул Баринов, - самый смак народу, если князька -олигарха на кол! Однако, как у иного скупого любовника не хватает рублей на красивое ухаживание, так и у наших властей не хватает воли, чтобы таких как ты народу на потеху сажать, а хоть бы и через одного. Одно утешение, народ сам усадьбы и при Емельке Пугачеве жег и теперь жечь будет...
  
  - Йи-и-их ты! - Вениамин Борисович хлопнул себя по колену, - наелся моих котлет, напился моего ликера, накурился моих сигар и теперь меня подпалить и на кол?
  
  - Я как истинный интеллигент радею не за себя, а за народ, - ответил Баринов, гордо приподняв подбородок.
  
  - Но это ты все к чему? Скажи мне, защитник народный?
  
  - К тому, что с Рустамом твоим вы народ и меня обокрали, поэтому не жди от меня сочувствия.
  
  - Значит, когда меня не дай Бог в тюрьму потянут, или случится со мной чего, ты даже обрадуешься? Так что ли? - простодушно изумился Вениамин Борисович.
  
  - По человечески пожалею, а как гражданин - не пожалею, но порадуюсь, - ответил Баринов, стряхивая пепел с шелкового лацкана.
  
  - Ну, спасибо, дорогой, спасибо за честность и откровенность!
  
  - Но я закончу насчет языковой фигуры по поводу плача ремня по чьей то заднице, можно?
  
  - Можно! - кивнул Вениамин Борисович, - теперь тебе все можно.
  - Так вот что до языковой фигуральности, то плачут у нас горькими слезами не только тюрьма...Лобное место на Красной площади да виселица горячими слезами заливаются кой по кому...
  
  - Остановись, Сан Евгеньевич, ой остановись, - хмыкнул Вениамин Борисович.
  
  - К топору зовите Русь! Помнишь из школьной программы? - спросил Баринов задорно подмигивая хозяину.
  
  - Ну и что, если помню? - с вызовом спросил Вениамин Борисович.
  
  - А то, что если ты серьезно удумал на молоденькой жениться, да еще и на местной, то не миновать тебе красного петуха!
  
  - Так был уже один красный петух!
  
  - И еще будет!
  
  Помолчали.
  Баринову явно шлея попала под хвост.
  Ему хотелось высказаться до конца и не решаясь все-таки рассориться с хозяином, он выискивал допустимые формы.
  
  - Не дразни Судьбу, Вениамин Борисович, и так тебе сверх меры жизнь отсыпала, и здоровьем в твои годы Бог наградил, и богатством, и при таком то богатстве ты еще и живой и на свободе, как один персонаж выражался, а ты еще и еще...
  
  - Что еще? - приподняв одну бровь, спросил Вениамин Борисович.
  
  - Еще и самую красивую в городке девушку за себя берешь, у народа отбираешь, как тот самый дракон из сказаний старины, что селился неподалеку от города и раз в год забирал самую красивую девушку. Думаешь, это населению понравится?
  
  - А мне плевать на население! - сказал Вениамин Борисович, - это население дворец своего князя в общественный сортир превратило, а я его отмыл и восстановил.
  
  - Ты заботиться о них должен, церкви им открывать и школы, как Лев Толстой.
  
  - Да иди ты в баню со своим Львом Толстым, его от церкви отлучили и даже на кладбище не позволили его рядом с храмом хоронить, так и лежит без креста с холмиком на полянке.
  
  - А ты в похоти своей неуёмной, если не одолеешь собственных страстишек, и без холмика останешься, спалят тебя местные вместе с имением, и пепел по над Тёмой развеют...
  
  - Не пойму я тебя, Сан Евгеньевич, то ли ты завидуешь и ревнуешь, то ли притворяешься? Ты ведь чай, сам на молоденькой женат, не так ли? С разницей почти в двадцать годков?
  
  - А дело русской интеллигенции, Шер амии, не за себя ревновать, а за народ! - снова приподняв подбородок, изрек Баринов, - я за народ радею, его ревность выражаю, а то кто же тебе, олигарху сумеет это высказать? Твой работяга-садовник? Или твой повар? Или горничная? А они ведь живые, и чувства имеют! А поэтому - не дразни народ! Не отбирай у него самых красивых барышень! И когда таких, как твой Рустам убивают, не жди от народа слез, будь готов к тому, что не станут рыдать на твоих похоронах ни твой шофер, ни твои кухарки и мамки-няньки-приживалки.
  
  - Значит, за народ ревнуешь?
  
  - Именно, - кивнул Баринов, - именно за него и ревную.
  
  - Ну, тогда и пошел вон, - сухо сказал Вениамин Борисович.
  
  - Что? - переспросил Баринов.
  
  - Вот Бог, а вот порог, говорю, - сказал Вениамин Борисович, отворачиваясь.
  
  - Прощай, - сказал Баринов, выходя.
  
  Вениамин Борисович не ответил.
  Он смотрел в окно и думал о Мэри.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"