|
|
||
"Вот если бы Гитлер нас победил, пили бы теперь Баварское..." - одна сволочь сказала. | ||
-- Похоже на шампунь. "Хэд унд Шолдерс". -- Я поднял бумажку и понюхал. Пахло неприятно.
-- Ты поаккуратней с этой гадостью. -- Василий отнял бумажку. Вся поверхность утоптанной глины двора была будто пропитана чем-то полужидким.
-- А что это такое? -- Я видел такие пятна раньше, но они не занимали целый двор.
-- Какая-то белковая масса. Прёт из-под земли. Я трубку поглубже пробурил, - а там "Хэд унд Шолдерс".
-- Анализ делал?
-- Я говорю - белок. А какой, чёрт его знает. Отослал в область, говорят, не раньше месяца.
Я огляделся вокруг. Во дворе не было никого. Ни детей, ни доминошников. Даже домохозяйки, возвращаясь из магазина, торопятся прошмыгнуть опасное место и спрятаться в квартире. И настроение какое-то гнетущее. Наверное от запаха. Так-то он не чувствуется, но когда входишь во двор с улицы, минуты две озираешься: чем воняет. Уехать надо. Взять отпуск и уехать. Да только хрен кто отпустит главврача в сезон.
Надо сказать, само настроение в городе давно висело паршивое. Урожай по району вышел мизерный, да и тот не собирается. В область докладывать нечего. Моторин на планёрках мрачный сидит. Больнице моей, как и обещано, выделен шиш с маслом, да и тот задерживается. А раз так, из гроба видал я такую работу.
Интересные вещи начались, когда я в глине дырку пробурил и трубку вставил. Попёрла оттуда эта слизь, ни дать, ни взять - "Head&Sholders". В лаборатории у себя анализ сделал - белок. А грибной или куриный - мне не доступно. Запечатал в пробирку, послал в область. Одно радует, эта мерзость, кажется, не есть инфекция. То есть, не живая. По крайней мере в микроскоп я ничего не разглядел (даже странно), а вирусы, как известно в отсутствие живой плоти не живут.
Оно конечно, мне бы сразу догадаться, что подобная белковая субстанция, бывает, из могил прёт, особенно массовых. Но кто тогда про это помнил. Лагерей у нас в Н. никогда не было, скотину дохлую в извёстку закатывали, а на горкладбище редко покойники рядком ложатся. Маленький у нас город, не часто народ мрёт. В неделю, может, два-три мазурика, не больше.
А 16-го я как раз во дворе монету нашёл. Если бы не сам потерял ещё мальчишкой, подумал бы, что она новая, только со станка. Блестящая такая. Но царапину на рубле 1873 года я помнил. Потому только и определил. Потом из дома притащил пару динариев Августа, сунул в глину, где эта мерзость гуще всего пёрла.
Остальные больные мало интересны в этом отношении: один инфаркт (уже выкарабкивается), дизентерия в инфекционном, две гипертонии, один с проломаной башкой, остальные спасаются дома, жрут таблетки. В такую жару валяться в нашей больнице - Геенна огненная.
В середине дня дел у врача никаких, есть время слегка подремать после обеда. В этот сладкий момент и пришёл поп. Я сонно протёр лицо и вяло спросил: -- Как там наши старушки, святой отец?
-- Слава Богу, доктор. Нашими молитвами и Вашими стараниями, кажется, выздоравливают.
-- Оставьте шутки, батюшка, им давно пора с ангелами беседовать. Это и Вам известно, и им.
-- Негоже, доктор, такие слова говорить. Богохульно.
-- Я атеист. Не верую, ибо абсурдно.
Поп достал из кармана рясы чекушку: -- Я знаю, Вы к медицинскому привыкли, однако не откажите пригубить. Есть повод.
Я замотал головой, а священник разлил водку по мензуркам: -- Выпейте, доктор, повод таков, что трезвому этого не воспринять. Неисповедимы пути Господни.
Поп перекрестился и махнул свою мензурку. Я не без отвращения последовал его примеру, занюхав рукавом.
-- Выкладывайте Ваш повод. До вечернего обхода всё равно делать нечего.
-- Боюсь, доктор, что Вам на вечернем обходе делать будет нечего.
-- Все умерли? -- Я даже развеселился.
-- Наоборот. Никто не умер и уже не умрёт. Все здоровы.
Я скептически хмыкнул.
-- Помните ту, у которой рак? -- пояснил поп: -- Василиса Кузьминична.
-- Ну?
-- Она абсолютно здорова. А водка в бутылке сделана ею из водопроводной воды. По моей просьбе.
Я засмеялся. Смеялся долго, хохотал до истерики, утирая слёзы.
-- Тётя Вася - Спаситель! Умру!
Священник посерьёзнел и ответил: -- Ни я, ни она Спасителем не являемся. Просто ещё одно доказательство, что истинная вера творит чудеса. -- И начал рассказывать: -- Вчера вечером я переходил реку. Вброд. И размышлял о хождении по водам. И Господь ниспослал мне знамение, такое, что я решил попробовать. Испытать свою веру.
-- Получилось?
-- Разумеется. Ибо близится День Страшного Суда, Армагеддон и прочее. Сегодня я вылечил всех ваших пациентов, а истинно верующих наделил Благодатью. Оказалось, это довольно просто.
-- И что? Любой может?
-- Верующий - да.
-- А я?
-- Покайтесь, впустите в себя истинную веру - и тоже преисполнитесь благодати. Обещаю.
Честно говоря, меня с жары развезло. Да и чудосотворённая водка была крепка. Я упёрся взглядом в сухой кусок булки на столе. Через минуту сухарь начал сам собой расти и скоро превратился в ароматную целую булку, только из печи. Отец Александр бесстрастно взирал на всё это.
-- Ерунда это всё. Нету никакого Бога, а только явление природы.
-- Неважно, в Бога или в природу, главное - истинно верить. Теперь Вы тоже наш. Призванный Господом на деяния Веры. -- поп осенил меня крестным знамением.
-- Подите к чёрту, святоша.
На мои поиски обратил внимание сосед-пенсионер Аркадий Михайлович. На вопрос я ответил, что ищу потерянную вещицу. На что сосед хитро прищурился и достал из-за пазухи завёрнутый в платок парабеллум. Я покачал головой, но Михалыч был стопроцентно уверен: во-первых, что парабеллум мой, во-вторых, что я тайно работаю в КГБ, в-третьих, что за парабеллум было бы неплохо содрать с меня немножко денег. Он конечно параноик, но я врач санитарный, а не психиатр. На просьбу показать, где был найден пистолет, Михалыч указал на небольщую ямку в земле. Поковыряв около, я выковырнул ис-под земли две немецкие монеты сороковых годов - марку и пятьдесят пфенингов, с орлами и свастикой.
-- Здравствуйте. -- говорю.
Директора промолчали, просители тихо поздоровались. Должность главного врача районки делает личность слегка заметнее среди горожан.
-- Ни у кого ничего не болит? -- развязно спросил я: -- Ис-сцеляю с гарантией.
Директора поморщились, двое просителей сконфуженно отвернулись (надо же - доктор напился!), а один не понял.
-- Доктор, страсть как поясница болит. Хожу вот по кабинетам хлопочу квартиру чинить. Мочи нет, как сыро!
-- Иди сюда. -- поманил я: -- Задирай рубаху.
Секретарша Моторина взвилась скорпионом:
-- Немедленно прекратите это безобразие! Стадно Вам, Алексей Сергеевич, в пьяном виде хулиганить, да ещё в приемной Андрея Петровича. Уходите домой, а не то охрану вызову.
-- Не боись, Маша, щас я вылечу товарища и смирно посижу. Доложи Андрею Петровичу, я по делу.
-- Какое ещё дело, когда вы пьяный! Вы на кого больных оставили?
-- На Бога. Нету больше никаких больных.
Мария поняла меня превратно и начала в трубку нашёптывать: "Главврач пришёл. Сам пьяный, говорит, нет больше никаких больных. Видимо случилось что-то." А я пока закрыл глаза и щупал спину просителя. У-у, как запущено! Я представил, как поражённые остеохондрозом позвонки превращаются в нормальные, без всяких наростов, и воспалённые нервы успокаиваются. Потом ради смеха запустил процесс самоомолаживания. КАК это будет делать неизвестная субстанция, я не знал, но думал, она справится.
Распекаемый в кабинете чиновник был срочно отпущен с середины экзекуции, и в кабинет впустили меня.
-- Алексей! Давай сядь. Говори быстро, что стряслось.
-- Больницу закрыл. Насовсем.
-- Как? Что с больными? Эпидемия? Пожар? Говори же!
-- Ушли. По домам. Здоровы все.
-- Не понял. И ты напился? В рабочее время? Уволю!
-- Мерси. Я потому и напился, что больше во врачах нет ник-какой необходимости. А больницу можешь взять под ещё одно учреждение. Тебе надо.
-- Поди проспись, алкоголик. Потом отчитаешься в здравуправлении по расходованию спирта.
-- Хочешь спирта? -- я взял со стола стакан, продул его, налил из графина. Потом пододвинул Моторину под нос: -- На, пробуй!
Глава администрации понюхал жидкость. Затем достал из кармана зажигалку и поднёс к стакану. Вспыхнуло пламя.
-- Маша! Зайди сюда! -- секретарша резво вбежала в кабинет.
-- Кто сотворил эту провокацию? Почему спирт в графине?
-- Бог с Вами, Андрей Петрович, какой спирт?!
-- Медицинский! Смотри сама!
-- Не может быть! -- ахнула Мария: -- В графине?
В графине оказалась вода. Моторин напустился на меня:
-- Это ты тут фокусы со мной шутишь?
-- Опять. Ты. Не понял. Это чудо. Воду в вино превращать, лечить рукоположением, я всё могу.
-- Мария, вызови охрану.
-- Да ладно, я сам уйду. Держи ключи от больницы.
-- Маша, скажи, пусть отвезут его до дома и уложат спать. Нам только публичного скандала не хватало, чтобы он по городу проповедовал. "Спаситель", чёрт тебя дери!
Стакан с громким треском лопнул. Точно по линии налитого спирта. Моторин как ужаленый подскочил и стал задувать пламя. Меня взяли под руки и увели прочь.
Возле больницы стояла группа граждан и оживлённо что-то обсуждала. "Доктор умом двинулся... - Не говори... - И поп, отец Александр... - Господи, конец света..."
-- В чём дело, граждане? -- толпа расступилась перед закрытой на замок дверью больницы. Я подошёл, пощупал замок, всё в порядке.
-- Расходитесь по домам. Видите, больница закрыта. Давайте, не создавайте тут демократии.
Внезапно народ утих, я повернулся посмотреть, что там такое случилось, и увидел...
Обер-лейтенант Лемке, вылезший из засыпанного окопа на моих глазах, долго сидел, вращая башкой, и приходил в себя. Из его показаний стало ясно, что лёжа непогребённым в этом окопе более 60-ти лет, он пребывал в состоянии сна и сквозь сон слышал и ощущал всё происходящее наверху. Психика его была совершенно нарушена, да и какая может быть психика у мертвеца!
Анализы, тут же мной проведённые, показали, что биологически Лемке человеком не является. Как не является и любым другим живым существом. Все ткани и жидкости в организме Лемке состояли из той самой белковой массы, различной консистенции.
Пока я разбирался с обер-лейтенантом, из соседних ям и окопов повылезали ещё с десяток оккупантов. Столь же дезориентированные и подавленные.
Я спихнул с груди кота Ваську, пристроившегося целоваться, и поднялся с кровати. В голове было мутно и болело. Что-то действительно лязгало. Я потряс головой, заработав ещё один приступ боли, и пошёл умываться. Память о вчерашнем просматривалась кусками. В кухне на столе стоял стакан с прозрачной жидкостью, я понюхал его и почувствовал дурноту, -- в стакане был спирт.
Выйдя со двора и пройдя пару кварталов к центру, я услышал за спиной нарастающий лязг. Обернувшись, я остолбенел на месте. По улице Новой спокойно двигалась колонна немецких танков. Я с первого взгляда узнал "тигр IV" и два поменьше следом, модели "лухс". Все они были новёхонькие, но жирно измазаны землёй, глиной и серозёмом. Приглядевшись, я понял, что они не просто измазаны, а скорее плохо отскоблены от земли, в которой были закопаны. Ясно видны только кресты и номера машин. Я понял, что всё ещё сплю, и решил прогуляться по городу, посмотреть на "Нойе орднунг".
На площади висели два флага. Один прежний, белосинекрасного цвета, а другой - красный с белым кругом посередине и чёрной свастикой в центре круга. Играл оркестр. Что-то немецкое. Перед Исполкомом строилась шеренга конкретных пацанов из РНЕ с красными коловратами на чёрных рубахах. С Моториным рядом, расхаживавшим с трёхцветной повязкой на рукаве, стоял немецкий майор, похлопывая себя хлыстиком по голенищу. Они оживлённо беседовали. Поперёк же площади строем прошел взвод немецких солдат в полной амуниции. На ходу отдали честь майору и флагу. Я зажмурился и ущипнул себя за ляжку.
-- Больно? -- участливо спросил Василий, подходя сзади. Он был в широкополой шляпе покроя 40 годов и таком же старомодном плаще. На груди у Василия был привинчена милицейская бляха с надписью "Гестапо".
Я ошалело оглядел его и кивнул. Василий вскинул руку в приветствии, пропуская взвод солдат.
-- Пошли в кабак. У меня там неограниченный кредит.
Я пошёл следом за новым хозяином жизни. По дороге я увидел пару солдат, только что вылезших из болота, грязных до ушей. Они наткнулись на обер-лейтенанта и получали свою порцию "дойче швайн" за неопрятный внешний вид. Кабак же, бывший ранее стриптиз-баром "Русь", назывался теперь "Майне либе Адольф". Внутри публика стала разнообразнее. Помимо местных бандитов, которые все нацепили повязки с коловратом, сидели несколько гражданских, а также человек пять немецких офицеров с местными блядями. Танцовщица на сцене ещё только приготовлялась скидывать тряпки.
-- Садись, Алексей. -- Василий плюхнулся за столик, убрав табличку "спецобслуживание". Я сел напротив. К нам подошёл метрдотель. То есть кельнер.
-- Всё как обычно. -- не глядя сказал ему Василий.
-- Есть баварские сосиски. Свежайшие. С тушёной капустой.
-- Неси. -- Василий так и не взглянул на него. -- Может, спросить чего хочешь? -- обратился он ко мне.
-- Не придумаю, с чего начать.
-- Тогда я начну. Ты думаешь, все эти нацисты вылезли из земли Новый Порядок устанавливать? Не бойся, их наш старый устраивает. Всё, что они хотят, - отдохнуть от войны. И занять немножко места в номенклатуре. С ФРГ договорённость уже есть. Мы даём этим гадам полную свободу действий, а "Бундесрепублик Дойчланд" завалит нас по шею баварскими сосисками. И разменивает рейхсмарки один в один.
-- А почему у наших такое перерождение? Вон, я вижу два полицая сидят с "калашниковыми". Я их раньше в ментуре видел.
-- Омон юбер аллес. Всё это декорация. Сам знаешь, как мы относимся к В-О-В. Никак. А за дойчемарки эти хоть Гитлером нарядятся.
-- И немцы все какие-то смирные.
Василий рассмеялся: -- Полежи мёртвым шестьдесят лет в нашей земле, - и ты мирным станешь. Я их спрашивал, всё помнят и всё знают. И что разбили их, и что шестьдесят лет прошло, и что коммунисты теперь не большевики, тоже.
-- А ты их не спрашивал, они назад в неметчину не собираются?
-- Это я их не пускаю. За границей Пятна им не жить. Проверено.
-- Это что, тот самый шампунь? -- с ужасом понял я.
-- Вот именно. А ты думаешь, за какие заслуги я - начальник гестапо?
-- А ФСБ-то куда делось?
-- А никуда. Переименовалось и живёт.
-- Ты?
-- Я.
-- Давай-ка лучше жрать сосиски. -- Я спрятал глаза в занавеску.
-- А подробнее об этом доложит наш новый начальник Гестапо. Давайте, Василий Павлович. -- Моторин наконец сел. Василий поднялся. Оглядев равнодушную номенклатурную публику, депутатов и чиновников администрации, он сказал:
-- Во-первых, о сути происходящего. Со вчерашнего дня солдаты вермахта, погибшие в окрестностях нашего города и оставшиеся непогребёнными 60 лет назад, восстали из мёртвых. Вместе с оружием, техникой, аммуницией и личными вещами. Фактически они сейчас представляют оккупационные власти, вернувшиеся через 60 лет. Однако, как предписывает приказ фюрера от 14 августа 1941 года, в городе продолжает существовать гражданская администрация в лице магистрата и бургомистра. Им подвластны все гражданские дела, и с этой точки зрения ничего не изменилось. (кто-то вздохнул) К компетенции оккупационных властей отныне относятся все дела силовых ведомств, от поддержания порядка на улицах, до подавления бандитизма и мародёрства. (кто-то хмыкнул) Прежние силовые ведомства реорганизованы и подчиняются напрямую майору Хенке, командиру гарнизона. Кроме Гестапо, которое я имею честь возглавлять, созданы также Департамент полиции, Служба расовой гигиены и Отряд охраны важных объектов. Полиция уже патрулирует улицы. Служба расовой гигиены завтра организует депортацию 34 неполноценных лиц за пределы района. Отряд охраны ещё создаётся, пока его заменяет местная организация РНЕ. Комендантский час начнётся в 21:00, просьба не задерживаться на улицах.
Внезапно с грохотом встал отец Александр: -- Анафема! Покайтесь, грешные! Страшный суд настал. -- и, покачиваясь, начал размахивать кулаком: -- Восстали мёртвые, пророчества сбываются, весь град полон знаменьями. Задумайтесь, с чем предстанете пред Господом?
Моторин поморщился: -- Успокойтесь, Александр Кириллович.
-- И ты! Тоже покайся! Преполнена чаша безобразием твоим. -- не сдавался поп. Но тут за столом словно зомби выпрямился майор: -- Молшать! Руссише швайнерай! Абер эршиссен зи аллес! -- потом покачнулся и рухнул под стол. Майор был мертвецки пьян.
-- Видите! Немецкая нечисть нам порядки свои установляет! -- снова взвился поп. В этот момент к отцу Александру подкрался Василий и ткнул его в шею разрядником. Поп свалился и общий переполох усилился.
-- Алексей! Займись больными. -- позвал меня Моторин: -- Волоки их к себе.
-- Куда? Домой? -- удивился я.
-- В больницу, идиот. -- сдосадовал Моторин: -- ключи возьми у Марии.
Дружинники РНЕ вынесли за руки-ноги обоих смутьянов из присутствия и погрузили в УАЗик. Маша вынесла ключи, и я покачиваясь влез в машину.
-- Давайте в одну палату их. Легче проследить, если что.
Дружинники-власовцы пыхтя втащили обоих буянов. Погрузили на койки. Я сбегал, принёс ремни для буйных. Пристегнули. Перевели дух. Я померил пульс у покойного майора. Мне бы такой. Судя по запаху, выжрал оккупант литра два самогону, а сердце, если это на иллюзия, как у мальчика.
-- Он в Германию телеграмму послал. -- сказал Малов: -- А как узнал, что Кенигсберг не Германия, а Россия, то расстроился.
-- Ничего. -- говорю: -- Отоспится, найдёт, кто жив ещё. У меня вот за пятьдесят пять лет все поумирали. А в Неметчине долго живут.
-- Вам помочь, Алексей Сергеевич?
-- Оставь двух ребят. Винца попьём, в карты сыграем.
Малов сделал неуловимый жест, и двое нацистов уселись на стулья.
-- Слава России! -- шёпотом попрощался Малов, и воинство удалилось.
Я включил радиоточку. Играла "лёгкая музыка". Исполнители были подобраны во-первых из 40-х годов, а во-вторых немецкоговорящие. Особенно повеселила песенка про Карл-Маркс-Штадт на мотив "Ландышей". Вот порадуются оккупанты, слушая историю про жида Карла Маркса на плохом немецком со славянским акцентом.
До самого вечера ничего необыкновенного в больнице не происходило. Поп и майор храпели наперегонки за стенкой, мы с нацистами мирно распили маленькую (так обычно в Н. именовалась посуда в 0,5 литра в противоположность самогонной четверти) и играли в подкидного. Звонил Моторин. Убедившись, что всё в порядке, больше не беспокоил. Звонил и Василий. Покалякали ни очём. Проверил "больных". Спят. Нацисты тоже носом клюют, карты бросили. Сумерки наступили. Я и сам задремал было. Но внезапно в оконце кто-то тихо постучал.
-- Эй! -- послышался шёпот снаружи: -- Доктора нету?
-- Да здесь я, здесь. -- ответил я, прибирая со стола колоду.
-- А немцы есть в больнице? -- спросил шёпот.
-- Да есть один, в палате спит. -- ответил я: -- А что?
За окном что-то пробрякало и в приоткрытую дверь прошмыгнули две тени, при электрическом свете оказавшиеся парой красноармейцев с винтовками. Увидев на кушетке спящих нацистов, они сделали было движение нацелить на них оружие, но передумали.
-- Та не хвилюйся, дядько. Воны ж сплять. -- сказал один из них.
Второй повернулся ко мне: -- Эти-то что тута делают?
-- Водку пьют. И в карты играют. Майора-немца охраняют. Да вы садитесь, угоститесь, чем Бог послал. -- пригласил я: -- А на них не глядите, они смирные.
-- О! -- воскликнул первый красноармеец: -- Сало!
-- Да еште, пейте, я ещё сделаю.
Красноармейцы сели за стол, пристроив винтовки между колен, и начали уплетать еду, сотворённую мной в процессе недавней выпивки.
-- Вы откуда так поздно? -- спросил я: -- Немцы, вон, вчера ещё повылазили.
-- Мы с Тутукинского болота. -- отвечал старший, кусая сало щербатым ртом: -- Пока выбрались...
-- Понятно. Много там ещё ваших?
-- Не видали. Вылезли, помылись, да пошли город искать. Может кто и есть, бои в том болоте сильные были, вряд ли всех прибрали.
-- Близ мене сержант мий лежав рокив з сорок, да його следопыты откопали. А мене ни. -- пожаловался младший.
-- Э! Сколько вас там лежало! Со времён Батыя всё кровь и кости, кровь и кости... -- сказал я. Потом налил мензурку и выпил.
-- Вот повылазют все. Шведы, французы, татары, кто там ещё? -- старший тоже махнул мензурку.
-- А ещё "враги народа". -- развеселился я: -- Компания соберётся... в заповеднике.
-- В яким заповедныке?
-- А вот в этом. -- я обвёл рукой простор.
-- Не повезло. -- констатировал старший.
-- Кому? -- спросил я.
-- Всем. -- ответил он: -- Кто голову сложил, за Родину, за, мать его за ногу, Сталина. И кто жить остался, гнить полста лет.
-- Ну, вы-то теперь вроде как живые.
-- То-то и оно, что вроде. Нешто не помню я, как меня миной грохнуло, в куски размотало? А ему вон, пуля башку снесла. Морок это всё.
-- Поп наш считает, что конец света наступил. -- осторожно сказал я.
-- Похоже. Только наоборот. Кого отпели и похоронили по всем обрядам, те что-то не встают.
-- Может, встанут ещё?
-- Из гробов? С двух метров? Сам-то пробовал? -- ехидно переспросил боец.
-- Да как-то я... -- замялся сосед: -- Вдруг опять, ну... Вы знаете. Я ж в лагере сидел от Советской Власти. А от Вашей сам Бог велел.
-- Вы что, еврей? -- хохотнул я.
-- Нет, я это... в госбезопасности служил. А потом того... ну, за врагов народа.
-- Так Вы ж ценный кадр, Аркадий Михайлович! Давайте в Гестапо к нам. Оклад хороший, в дойчемарках. -- обрадовался я.
|