Sed semel insanivimus omnes [(лат.) однажды мы все бываем безумны]
[той "однажды", которая навсегда]
"Юности чужда избирательность" именно под таким девизом началось моё первое настоящее путешествие. Однако, хаотично изъездив добрую половину Европы и оказавшись на одном из многочисленных островов Греции, под влиянием рассказа одного старика я невольно задумался над справедливостью этих слов.
Ошибка навигации, а затем и внезапно накинутая на море ночная вуаль продиктовали необходимость изменить курс и пристать к безымянному острову, едва выделявшемуся на фоне незаметного неба. Утомлённый вечным бегом солёных качелей и заинтересованный одиноким источником света где-то в вышине нового пристанища, я приказал отвезти меня на берег. Неопытность решила, что песок довольно светел и что мне не понадобятся ни фонарь, ни факел, поэтому выйдя из беспокойного моря в тихий океан ночи, я стал торопливо и незаметно пробираться к цели словно какой-то разбойник. Попытки сократить путь через казавшийся редким лесочек пришлось оставить столь скоро, как несколько раз я запутался в колючих зарослях, к тому же обильно измазавшись жидкой, словно мёд, смолой. Наконец через какое-то время отыскалась проторенная тропа. Шаг за шагом я повторил все её изгибы и прямые и довольно скоро постучал в двери небольшого дома, зажжённое окно которого и привлекло меня. Строение, подобно гнезду благородной птицы, нашло свой фундамент практически на вершине холмистого острова.
Двери мне открыл пожилой потомок служителей Зевса. Он был босым, рукава пожухлой рубахи были засучены, штаны длинной до половины голени висели скорей на подтяжках чем на поясе. Казалось его нисколько не удивил ни поздний визит, ни моя изнуренная дорогой - местами порванная, местами смолянистая - одежда. Не дождавшись ни слова, ни вопросительно взметённой брови, ни даже, казалось, вздоха, - я попросил у старика ночлега, попутно дублируя просьбу жестом. Хозяин дома сделал рукой многозначительный жест - согнул известные три кости в локте, попутно взмахивая ладонью снизу-вверх примерно до уровня плеча - и ушёл вглубь светлой комнаты, оставив открытой дверь в ночную тьму. В приветливом доме пахло теплом и тишиной.
Гостеприимно выделенная мне комната не так обрадовала сердце, как возможность наконец смыть с рук липкую кровь загадочных деревьев.
- Мастика, - рассмеялся грек, кивая в сторону намыленных рук.
Как оказалось, мы довольно хорошо понимали друг друга - старик знал несколько языков. Он усадил меня за большой квадратный стол, убрал с дубового центра галактики под названием "Столовая" его единственное украшение - небольшую фарфоровую вазочку, очередным гостем которой был одинокий полевой цветок, достал и нарезал сыра и занялся приготовлением кое-какой еды:
- Сам я по вечерам не ем, - попутно заметил он, - но твои годы молодые, сейчас что-нибудь придумаем.
Пока в кастрюле бурлило, на сковороде шипело, а на столе препарировались всевозможные овощи, мы мало-помалу знакомились, хотя говорить в основном приходилось мне, повар то и дело посыпал блюда солью, а беседу вопросами. Так вкратце я рассказал о своём странствии, единственной целью которого было повидать мир. Мой слушатель одобрил подобную цель, однако девиз путешествия ему, по-видимому, не понравился. Вскоре, когда наконец чертог моего рта покинули пустые слова, скудно сдобренные мудростью, и он наполнился более содержательными для желудка вещами, обильно сдобренными оливковым нектаром, настала очередь хозяина отвечать на мои вопросы:
- Как-то мне пришлось несколько лет кряду работать на лодочной станции - там я выучил несколько языков, - пояснил он. - Да, теперь живу один, - старик на время замолчал. - Тут совсем рядом мой огород и несколько полей, на них пасётся разная живность. Нет, они приученные, да и куда им бежать? - остров небольшой, зато практически целиком мой, - улыбкой счастливого состоятельного владельца засветился мой собеседник. - Воду? Известно откуда: несколько колодцев и родников. Впрочем, - растянул рассказчик и как в первый раз взмахнул рукой, - всё это вещи отвлечённые, в твоём возрасте меня интересовало другое.
Будучи твоим ровесником, не покладая рук, я работал на лодочной станции про которую уже говорил. Несмотря на то, что она была небольшой, лодок двадцать - двадцать пять, работали мы в основном вдвоём я и мой друг... Фирс. Сложно дать точное определение работе, которая была возложена на наши четыре плеча, мы занимались всем, что только мог выдумать хозяин станции. В основном он поручал нам ремонт, спуск на воду и подъём различных лодок, наладку оборудования и снастей, но кроме того был щедр и на прочие, как мы их называли, "капризы", такие как привлечение клиентуры, забота о лошадях и другие. Лодочная станция располагалась километрах в пяти за городом в силу того, что городской берег когда-то был разделён между пляжами, набережной и портом, остальной же участок суши до самой станции был довольно скалистым. Возможно именно поэтому до клиентов станции неустанно доносилось то, что "за городом намного живописнее", - тут мы вместе рассмеялись и лукавству служителя Посейдона, и пародийному тону, с каким была произнесена цитата. - Хотя места за городом, действительно, были живописные, - заметил грек. - Неподалёку от станции пролегала дорога, ведущая к нескольким достопримечательностям острова, таким как древний храм, горячий источник и заказник, она так же способствовала притоку клиентов. В общем работы хватало на все триста солнечных дней, ненастные же в основном посвящались ремонту.
- Территория лодочной станции была довольно благоустроенной: несколько плетенных кресел держали в окружении небольшой стол, остальные по одному или по двое несли дежурство то там, то здесь. Каждую из немногочисленных парочек пальм связывали узы гамаков. Местами были разбиты клумбы и высажены деревья, поливать которые было отчего-то сугубо моей обязанностью, впрочем, одной из самых приятных. А в двадцати метрах от моря был натянут широкий парусиновый тент, как говаривал Фирс, его тень была способна обрадовать целый выводок вампиров, на случай если бы они, конечно, посетили нас, - снова раздался общий смех.
- "Ну же!", - подумал я, когда на минуту воцарилось молчание, - "расскажи и о ней, о той самой! Вот обрисован фон, вот воздвигнут трон, самое время..."
Об одном мечтает юность, об одном вспоминает старость.
По-видимому, прозорливый старик прочёл моё негласное шуточное обращение: он ухмыльнулся, снова взмахнул рукой (на сей раз отмахиваясь от меня словно от назойливой мухи) и продолжил:
- Многие приезжие практически всё своё время проводили на нашей станции, ведь её хозяин, да и мы иногда, обучали парусному делу. Таким образом за неделю теории обильно сдобренной практикой можно было стать сносным моряком на большом корабле, а то и капитаном на маленьком паруснике. Впрочем, именно такие дотошные клиенты чрезмерно наводняли нас с Фирсом работой. То и дело он или я, закончив с очередным поручением, порой возвращались один к другому, чтобы в шутку или взаправду низвергнуть очередное проклятье. Мне даже порой казалось, что несмотря на то, что красоту когда-то родили морские волны, работа на воде или у воды, невольно превращает человека в пирата, - задумчиво заметил рассказчик. - Так рыбаки спозаранку отправляются за серебристой добычей, пусть и сменив абордажные крюки на крючки, однако не отказавшись от сетей. Про военные суда и говорить нечего - "пираты по приказу", торговые суда - те же старые охотники за звонкой наживой...
- Да, - вздохнул я наконец до упора набив бурдюк Гаргантюа (по щедрой Греции глупо путешествовать с бурдюками меньшего размера), - задуматься над жизнью всегда стоит.
- Точно, - одобрительно кивнул старик.
Он быстро убрал со стола остатки баталии с голодом и наполнил две глиняные кружки водой, - столовую всё ещё не покинул жар, вызванный приготовлениями. Центр чистого стола вновь был украшен вазочкой, рассказ продолжился:
- Однажды на нашу станцию приехала очередная шумная компания, их планы нас с Фирсом не очень-то обрадовали - они собирались больше недели бороздить море нашими лодками. Впрочем, точное время зависело от того как им у нас понравится, на что мы с моим другом по-пиратски переглянулись. Если приезжие платили поденно, а не сразу за весь период, и оказывались слишком требовательными или капризными, зачастую в наших силах было сократить их пребывание на станции. Море становилось избирательно недружелюбным, снасти рвались и терялись, лодки ломались. Впрочем, такое случалось редко, может быть поэтому наш в общем-то довольно хитроумный хозяин принимал всё это за чистую монету и даже объяснял нам за глаза, что таких гостей не любит море. Он сам становился менее приветливым с избранниками, что лишь способствовало нашим кардинально-серым планам.
Однако, несмотря на то, что эта компания оказалась не только сносной, но и не очень требовательной, и вполне дружелюбной, работы у меня прибавилось. А всё из-за того, что мало того моему другу и напарнику ранили сердце, ко всему прочему он потерял голову. Была в этой компании одна девица, по-видимому, с боязнью воды: в то время как её друзья изучали строение лодок на берегу и выходили в море, она дни напролёт нежилась в тени единственного неправильного паруса на всей станции - горизонтально натянутого тента. На песке под ним сутки на пролёт отдыхали не пользующиеся особой популярностью среди большинства клиентов широкие подушки, которые мы с Фирсом каждое утро ворочали и взбивали. Хозяин верил в то, что под ними могут заночевать скорпионы, однако, ни разу не видев этих созданий, мы относились к этому скептически как к очередной никчёмной работе.
Все без исключения взоры Фирса стрелкой компаса впредь были устремлены под тент. Снаряжали ли мы с ним лодку, помогали ли неумелым клиентам, выходили ли в море, мысли его магнитом тянуло под живительную тень. Фирса не могли пробудить ни весло, которое я порой по-дружески опускал на его спину, ни подвернувшая мне под руку палка, копьём врывающаяся в бок мечтателя, ни мои полные укоризны гневные взоры и ругательства, ни порицания хозяина, который, впрочем, не догадывался в чём дело. Быстрее алхимик нашёл бы способ превратить свинец в золото, чем мне удалось бы найти лекарство для Фирса, поэтому через пару дней я прекратил безнадёжные попытки вразумить его и лишь изредка ворчал. К тому же, мой друг начал то и дело время от времени тренироваться на моих ушах в искусстве дифирамб, что так или иначе задевало меня. Его пассию в честь хорошо заметного на северном полушарии созвездия, представляющего не то две горы, не то два оврага, смотря как кто видит, я в шутку прозвал Кассиопеей. Пока мы не выяснили настоящего имени музы, такая замена вполне устроила Фирса, а, узнав о том, что в созвездии находится сакральное число звёзд - пять, в день именин сердца он попросил меня не только нарисовать небесную Кассиопею на песке, но и задержаться на станции допоздна. (Позже хозяин станции стал изредка находить на тех или иных лодках то "W", то "М" и приказывал нам закрасить или стереть странный знак, приговаривая: "проклятые дети".)
Скромные проявления чувств Фирса заключались лишь в том, что он частенько находил для себя какую-нибудь работу недалеко от вожделенного тента. Он стал принимать горизонтально-натянутый парус за свод прекрасного дворца. Порой даже мне начинало казаться, что неправильно установленный парус точно ожил и, словно истомившись по морю, предаётся не то мечтам, не то воспоминаниям: волны редкого порыва ветра мурашками пробегали по нему.
Впрочем, в одно прекрасное утро, мы узнали, что муза и компания пришли, чтобы провести на станции последний день. Курс поведения воздыхателя резко изменился, желания стали намерениями, шторм сменил штиль. Тоном нетерпящим возражений Фирс попросил меня на полдня подменить его и, вероятно, в той же манере выпросил у хозяина станции его лошадь (в отличии от большинства клиентов мы с напарником добирались до станции пешком). Не успел я опомниться как новоиспечённый Пегас, окрылённый то ли нетерпеливым стремлением, то ли самим Амуром, а то и обоими сразу, скрылся за облаком пыли.
Дни без напарника бывали большой редкостью на берегу, но когда это всё же случалось, хозяин станции принимался то пособлять, то мешать, смотря по остаткам былой сноровки. Через полчаса от работы меня отвлёк негласный приказ временного напарника - кивок в сторону характерного звука, который мы оба услышали. - "Жарко сегодня", - заметил он, выгнанный работой под непривычное ему пекло, в который раз отирая пот со лба вымышленным рукавом. Звук, который вдруг повторился, мы с Фирсом прозвали "колоколом", иногда в шутку спрашивая друг друга по ком же он звонит. Впрочем, звук скорее напоминал разгневанный стук в железную дверь, а в целом эта какофония буквально значила то, что в стойле закончилась вода, и одна из особо жаждущих лошадей копытом бьёт пустое металлическое корыто. Оказалось, что хозяйское четвероногое уже вернулось и наспех брошенное стоит непривязанное. Поборов жажду разгоряченной почти загнанной лошади, я привязал её и вернулся к былой работе. Не нужно было ходить к гадалке за подзорной трубой, чтобы отыскать Фирса - с берега я заметил, как он вплотную подобрался ко дворцу своей принцессы. Немногое мы забыли со времен Древней Греции, так, уподобляясь предкам, Фирс пытался снискать благосклонность своей богини подношениями, а говоря проще, - угощал её мороженным. (Ещё одной достопримечательностью острова, может быть, самой популярной.) Я тут же отвернулся от парочки под парусом, попутно в душе и радуясь за Ромео, и смеясь над ним: несмотря на всю проявленную тогда, казалось бы, смелось, он сидел на песке рядом с подушками, словно слуга у трона королевы, не находя в себе отваги забраться на них.
Едва мы с моим временным напарником закончили работу: заменили несколько досок в основании лодки, разбитой о скалы неподалёку, и засмолили днище, как вдруг над морским берегом молнией сверкнул крик испуга. Через мгновение все, кто не был в ту минуту в море, скопились вокруг тента. Ещё через миг мы выяснили, что Фирс вдруг ни с того ни с сего рухнул на одну из подушек рядом с которой сидел. Одни предположили, что парень напился, другие, что получил солнечный удар, но Фирс находился в тени, и я никогда не видел его пьяным при свете дня. Наконец хозяин станции приказал уложить до сих пор склоненного к ногам напуганной возлюбленной обездвиженного на подушки. Готовая помогать поднялась и девушка. Причина открылась сразу - сильно распухшая нога красноречиво повествовала о "поцелуе" скорпиона. Все растерянно стояли вокруг застывшего тела, никто и не заметил, как хозяин станции сбегал в свою конторку и принёс припасённое противоядие. Он тут же вколол его Фирсу и попросил организовать отправку пострадавшего в единственную в городе больницу. Напугавшись не меньше остальных я, однако, вызвался сопровождать повозку, девушка изъявила аналогичное желание.
Через несколько дней Фирс поправился. Какое-то время мы ещё работали вместе, затем он ушёл с лодочной станции.
- С девушкой? - поинтересовался я.
- С девушкой, - лукаво рассмеялся рассказчик.
Грек встал из-за стола и опустошил свою кружку с водой, я последовал его примеру и попросил налить мне ещё одну. Вскоре мы отправились спать, и какое-то время я тщетно искал заветное созвездие на небосводе, мигающем в моё окно. Всю ночь мне снились пчёлы, ведь известно, что скорпион жалит "словно тысяча пчёл". Они то преследовали меня, то жалили, то обливали мёдом. Кроме того, во сне меня нестерпимо мучал один и тот же, пусть и в разных вариациях, вопрос: "а вытерпел бы я? а я бы вытерпел?"
Ранним утром старик поднял меня и разделил со мной обильный завтрак.
- Я выйду с тобой, - молвил он, - мне нужно сходить на пастбище.
Мы вышли под самый рассвет, и до того, как звёзды полностью померкли, я успел разглядеть новое для меня созвездие. Кассиопея заглядывала в спальню старика.
- Прощай, Фирс.
Старик сделал свой любимый жест и бодро зашагал прочь.
Вернувшись на корабль, я вновь приказал изменить курс.