Андреев Андрей Ака-Арыкъ : другие произведения.

2г

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я расскажу, читатель, как увязал в болоте, тлетворном госпитальном иле. Бинты, шприцы и вата. Ах да, и медицинский спирт. Что, уже противно? А мне-то как!
       При всем при том, написана повесть не из мазохизма. Первостепенная задача - закинуть влипшим шест. Иным же подобное чтиво будет интересно, разве что, как профилактика.
  

2 года (автобиографическая повесть)

  
  Тем, кто стал моими глазами...
  
  'Болезнь не сваливается человеку на голову, как гром с ясного неба. Она является результатом постоянных нарушений законов природы. Постепенно расширяясь и накапливаясь, эти нарушения внезапно прорываются в виде болезни, но сия внезапность только кажущаяся'.
  [Гиппократ].
  
  

Пролог. Болото

  
  
1
  
  Как попадают в это таинственное болото? Падают с небес самолеты, садятся на мель корабли, сходят с рельс поезда - у каждого свой путь. С чего все началось для меня? Не знаю, быть может, со страха. Не сумев раздавить червячка сомнений вначале, позже я сражался со змеями, подобно Лаокоону.
  
  Чего же я испугался? Ответ кроется в забаве, популярной во времена моего детства - увидев самолет, просить друга зажать два пальца. Набивалась сумма, равная числу лет, помноженному на десять, и загадывалось желание. Так вот, первым делом я загадал, 'чтобы президент Ельцин издал указ не служить в армии'. Бориса Николаевича уважал, а вот Горбачева невзлюбил, и красной отметины боялся, как черт - ладана. Именно Михаила Сергеевича, по детской наивности, я обвинил в том, что наши ребята гибнут в Афгане. Понятие смерти прочно соединилось с войной, воинской службой, поднялось в пору возмужания пышными всходами, и в каждом цветке одно желание - откосить.
  
  Сказать, что армия - однозначное зло, конечно же, не могу. Имеющих стержень она закаляет (хотя, крепкие духом и без всякой там службы способны за себя постоять). Другое дело, что слабых армия рвет на куски, мешает с дерьмом, и проблема, на мой взгляд, не в стране даже - в человечестве в целом. Пока не будет взят новый уровень, некая планка, нет и смысла мусолить тему.
  
  
2
  
  На школьных походах в военкомат мне всегда ставили категорию А. Вспоминается старый хит 'Тараканов!':
  
  
Привет, военкомат!
  С тобою встрече я не рад
  Ведь для таких, как я, ребят
  К тебе дорога - ворота в ад.
  
  Зацепка у меня имелась одна: на занятиях физкультурой дыхалки реально не хватало, сердечко частило, и на длинных дистанциях обгоняли даже девчонки. 'Имеется косячок', - понимал я, но браться за его разработку особого желания не было. Кстати, о 'разработках'. Нежданно-негаданно подвернулась возможность поступить на льготных условиях в высшую школу милиции, и я рискнул. Чем черт не шутит - ведь тоже откос! Я честно тренировался, бегал каждый будний день, затем и вовсе отправился на краткие подготовительные курсы.
  
  Закинули нас на базу отдыха 'Красный бор' (про себя это милое место я назвал 'Бором первой крови'). Новобранцев разбили на взводы, водили строем, имитируя казарменные условия, да только и ежу было понятно - все это с приставкой 'псевдо-'. Наконец пришло время вступительных испытаний, и в качестве первого значилась физическая культура (турник, стометровка, кросс три километра). Подтянулся я на пять очков, стометровку тоже осилил, а вот кросс завалил. Выглядело это так: группа рванула, а я остался. Когда обогнали на круг, сошел с дистанции, положив на дело большой болт.
  
  
3
  
  Родители подсуетились, закинули в последний вагон уходящего поезда - колледж связи, где не отгремел еще набор в платные группы. Поступил без энтузиазма, но аппетит приходит во время еды, а тут прямо жор начался. То есть выбранная стезя не просто понравилась, а захватила. Уже в колледже пересекся с парнем, откосившим по плоскостопию. Самую малость, как он выражался, подмазал больничку в районе, на сборном закрыли глаза, и поставили 'ограниченно годен'.
  
  'А это идея! - воодушевился я. - Пусть стопы не плоские, зато большие и косолапые...'
  
  Таким нехитрым образом и состоялось мое первое посещение областной больницы. Тамошний ортопед пощупал пятки, накарябал филькину грамоту, и я, переполняемый надеждой, двинул с ней на сборный, где в назначенный час встретила тетенька с поселкового военкомата. Понятное дело, явилась она не ради моих красивых глаз, а привезла двух рекрутов. Меня узнала, прицепила к бедолагам, и, как говорится, понеслась.
  
  Веселье началось сразу: два бравых парня на воротах пестрели хаки, темнели беретами, и вид имели воинственный. Обратив внимание на слишком шумные проводы, что разгорались погребальным костром на одной из расположенных по периметру лавочек, подлетели коршунами, распустили руки (ей богу, думал, примутся пинать шпану берцами и колотить прикладами!). Помню глаза этих отважных воителей, помню лица: они - властелины, они - короли, вольны миловать и карать. Ты для них - никто, пустое место... даже нет - паразит! Мерзкая вша, кою надобно прижать к ногтю и раздавить. Вот тогда и решил для себя окончательно: обязательно надо косить.
  
  
4
  
  Тетенька устроила очную ставку с дядей-хирургом, тот осмотрел стопы, и поставил 'с незначительными ограничениями'.
  
  'Ух ты, - забеспокоился я, - так недолго и в стройбат какой угодить! Там-то уж точно башню свернут, и доказывай потом, что не дятел...'
  
  Тетя повела рекрутов на промывку мозгов, меня же ласково так попросила обождать, усадив на креслице в холле. С серьезным видом сновали прибывшие от частей покупатели, подумалось о рынке рабов. А и правда - попробуй, найди десять отличий! Угнетенный тяжелыми думами, я вознамерился было выйти, но в мгновение был остановлен стерегущими вход воителями.
  
  - Приказ всех впускать, никого не выпускать! - прогавкали они басом.
  
  'Страна у нас волшебная, - думал я, возвращаясь побитой собачонкой на место, - и очень даже возможно, что пока суть да дело, пришпандорят к какой-нибудь группе, пошлют по этапу. И пока там еще разберутся, ты, дружище, уже оттопчешь годик-другой...'
  
  К счастью, тетя вернулась, вызволила из плена, помахала платочком. Громких слов не было сказано, но я чувствовал затаенное ее торжество. Так потирает лапки паук, подбираясь к трепещущей в паутине мухе. Он не спешит, ибо знает - чем больше суетится жертва, тем плотнее запахнется ловушка.
  
  
5
  
  Про сердечко я вспомнил уже по окончании колледжа - снял в поселке кардиограмму, смотался в ближайший город и сделал УЗИ. Ничего особенного не обнаружилось: тахикардия да пролапс (последнее хоть и звучало скверно, но означало лишь провисание сердечного клапана). В общем, та же категория Б. Как бы то ни было, тему, что называется, решил добить, и путь снова лежал в областную больницу.
  
  Поскольку добирался на автобусе, прибыл поздно, и хвост очереди в регистратуру болтался уже у парадных дверей. Стоически отстоял, дело за полдень, поднимаюсь на этаж к кардиологу, а там очередюга не меньше...
  
  - Так обычно-то двое принимают, - доверительно сказал крайний, - но сегодня почему-то только один...
  
  В тот день я понял одну простую вещь: за бесплатную медицину все равно приходится платить, только не деньгами, а нервами. Так что до кабинета добрался лишь на следующее утро, на салазках инерции, ни на что уже не надеясь. Однако, стоило тетеньке-кардиологу захлестнуть плечо манжетой и сжать резиновый шарик, как меня посетило наитие: задышал часто-часто, и прибор переглючило. Выдал он какое-то запредельное значение (думаю, такой эффект дает именно пролапс), чем поверг тетю в ужас. Она от всей души порывалась 'закинуть колесами', но я, состроив мину супергероя, отказался. Прозвучало казенное слово 'стационар', и через день меня туда вписали.
  
  
6
  
  Раннее утро, туман, и арка больничного комплекса представляется неожиданным образом. Всего лишь стальная дуга с отлитыми буквами, на ум же полезли картины из 'Лабиринта отражений' Лукьяненко, и дальше в 'Doom'. Всякие там адские порталы, мечущиеся, стенающие души.
  
  'А что? - подумалось невзначай, - чем-то похоже на ад. Один из бастионов, а может, и круг первый...'
  
  Тети-кардиолога на месте не случилось, но встретила сестричка.
  
  - С бумагами я разобралась, в приемное не надо, - прощебетала она. - Иди сразу в восьмой корпус.
  
  - Подскажите маршрут, - попросил я, и она подсказала.
  
  Загогулина теплотрассы, аккуратный садик, и жаль, что ветки еще голы. Прорезаю пейзаж по мощеной дорожке, предстает монолит в 4 этажа, считаем сверху вниз: пульмонология, кардиология, гастроэнтерология, и, самый ужас - бюрократия. Поднявшись на третий, сразу же попадаю под гладильный каток кастелянши. Имел сомнительное удовольствие видеть не одну представительницу этой касты, и со всей ответственностью заявляю: как правило, они невысокие, дебелые, злые (перефразируя Кастанеду - мелкие тиранки). Мудохает она меня долго, пропускает сквозь выжимку, бросает безвольной тряпкой в палату.
  
  Все постояльцы - мужики пенсионного возраста (один 'прилег' с гипертонией, другой - с ишемией, третий вообще с невралгией). Поздоровался, занял место, а после обеда с гастроэнтерологии прикатили еще одного пациента. Вид дядя имел страшный: бледный, худющий, и огонек в глазах, как у мучеников на иконах. Вечером он поведал свою историю, роняя слова тяжело, с невыразимой усталостью. Отравился то ли грибами, то ли еще чем похуже, угодил в реанимацию. Местечковые эскулапы вливали плазму, и днем дядя даже бегал, а вот ночью, что называется, уходил в отказ. Так продолжалось несколько дней, но пациент оказался живучим - пришлось перенаправить в областную. Вспомнился девиз Пончика: 'Режим питания нарушать нельзя!' Золотые слова, скажу я вам, их бы транспарантом по всей гастроэнтерологии...
  
  Таким был первый день, за ним потянулись другие, близнецы-братья. С рутиной помогал бороться плеер - в то время как раз вышел новый альбом Dolphina 'Звезда'. Мученику ставили капельницу за капельницей, я следил за убегающими вверх пузырьками, и повторял строчки:
  
  
Мы с тобою две капли разные
  Одной воды, слезы облака...
  
  Лирика Dolphin'a прочно вошла в мою жизнь, стало своего рода символом; дядя с отравлением отпечатался в памяти геммой. Иногда он полусерьезно-полушутя заявлял, что прямо тянет залудить грамм двести водки, и будь что будет! От тех слов веяло холодом, и неким шестым чувством я понимал, что будет. Думаю, и он тоже. Смерть стояла рядом с его койкой, щелкала зубами, но почему-то медлила.
  
  А вообще, с мужичками было весело: балагурили, выпивали, подшучивали над персоналом. Казалось бы, с чего веселиться? Но нет, тамошний смех - он заразный, подобен инфекции. К примеру, когда к корпусам катили чаны с едой, раздавался своеобразный перестук - спутать невозможно.
  
  - О-о-о, - оживлялись мы, - военно-полевая кухня!
  
  Смеялись над шутками старшей сестры, угрожавшей мученику ведерной клизмой, хихикали над вновь прибывшим дедом, что бздел громче, чем храпел, да и вообще ржали по всякому малейшему поводу.
  
  
7
  
  Смех смехом, а взялись за меня две молоденьких врачихи. Шатенка, высокая и статная - это раз, татарочка, с боками и ростом, как у пони - это два (кто из них кому ассистент, я так и не понял). Процедур было много, нашлось место и простым, и экзотическим: кровь из пальца, кровь из вены, моча в пузырек, взвешивание до и после укола изотопами, снимок с пробегающим по почкам контрастным веществом. Каждый раз я повторял один и тот же фокус - дышал как можно чаще. Ведущей версией в итоге стала та, которая и предполагалась изначально: дефект клапана аорты, что очень серьезный порок. На УЗИ тетка долго елозила своим манипулятором, но посетовала, что прибор у них черно-белый, и до конца никак не разобрать.
  
  - Может, съездишь в 'Красный крест'? - предлагала она, - там с цветом, но стоит денег.
  
  - Ни, - жеманился я, - ни трэба.
  
  На женском консилиуме, возглавляла который завотделением, все же поставили диагноз 'порок', но было предписано явиться еще раз, как только и в областной поставят аппарат с цветом. Я кивал, состроив скорбное ангельское личико, а в душе хохотал бесом.
  
  
8
  
  На сборном тетенька-кардиолог, отягощенная багажом опыта, попыталась мои потуги завернуть, но я вновь подышал часто, шкала уперлась в потолок, и дело было в шляпе.
  
  - Не может быть, - кричала она, - такой порок еще в детстве должны были бы заметить!
  
  - Знаете ли вы нашу дыру? - давал я обратку, - да они же градусник от клизмы не отличат! И вообще, я сам в шоке...
  
  Русский беспредел был натравлен на себя самого же, и прокатило! Скрепя сердце, тетя расщедрилась на категорию Д - не годен даже в запас. Я ликовал, гордился собой, вот только знакомство с болотом не проходит бесследно. К одним оно равнодушно, других же, как склонен теперь я считать, способно зацепить протуберанцами тины, даже если не кидали в черную муть камешки, а просто шли мимо...
  
  

Часть 1. В круге первом

  
  

Глава 1. По дороге к Амстердаму...

  
  Майское утро, немного прохладное, но оттого еще более замечательное. Печально, но всю свежесть Авроры я променял на затхлость автобуса, битком набитый салон. Еще до отправки пассажиры галдели, ругались, и яблоком раздора стал люк: одни его поднимали, утверждая, что 'нечем дышать', а другие возвращали на место, жалуясь на сквозняк. Мне же было не до спора: болела голова, в глазах двоилось, к горлу подкатывала тошнота. Нет, с дороги не укачивает, и даже не пил накануне - причина крылась в чем-то другом. Дабы разобраться, что к чему, я и отправился в этот вояж.
  
  Попробовал вспомнить, когда же оно началось - черепок затрещал, но выдал нужную информацию. Январь, зимняя сессия, съемный домишко, продуваемый со всех сторон (напоминал он ту коробку, которую протыкает шпагами иллюзионист). Учебе не помешало, произвел настоящий фурор, но по возвращении домой ощутил недомогание: вялость, слабость и прочее подобное.
  
  'Может, какой вялотекущий грипп? - подумал я. - Ничего, попарим ноги, обклеимся горчичниками, выпьем чаю с малиновым вареньем - и все пройдет!'
  
  Однако же, не прошло. Наоборот, голова превратилась в пудовую гирю, зрение расфокусировалось. Подозрения мои пали на гайморит, но визит к врачу все откладывал. Весенняя сессия погрозила пальчиком - часть контрольных у меня не приняли, затем завалил экзамен. Упрек понял, и, пользуясь случаем, отправился в городскую поликлинику, на прием к окулисту. Полез нахрапом, без всяких там талонов, но протяженная очередь остудила, усадила на банкетку. Там и повстречал сенсея, что подошел чуть позже, а сел чуть поодаль. Был это дедушка с лысиной, а еще спокойствием черепахи.
  
  - Вы-то чего теряетесь? - обратился я к нему с излишней фамильярностью. - Сказались бы ветераном, и в атаку - на Берлин!
  
  Вопреки ожиданиям, он не стал колотить пяткой в грудь, не поставил обнаглевшую молодежь на место, а ответил мягко и ровно:
  
  - Как можно? Я без талончика, а значит - последний.
  
  'Может, и правда какой ветеран?' - призадумался я ненароком. Выдержкой дедушка преподал хороший урок, и, восхищенный, я пропустил его в итоге первым.
  
  Войдя после, и точно уже последним, поздоровался с тетенькой-окулистом, пожаловался на скверное самочувствие. Та поковырялась лучом в глазном дне, пробормотала под нос:
  
  - Вот это да!.. Вагон и маленькая тележка!
  
  Эпитеты не понравились решительно, протянул с болью в голосе:
  
  - Что-то не так? Но у меня же сессия! Я же отстану...
  
  Врач отвечать не стала, а сгребла в охапку и потащила к невропатологу. Меня сдали с рук на руки, одна доктор шепнула что-то на ушко другой, и удалилась с чувством выполненного долга. Эх, невропатологи, невропатологи - эти резиновые молоточки, эти удары по коленкам, эти просьбы сосчитать пальцы... Сколько себя помню, всегда с них прикалывался. Смеяться я перестал, когда после того самого удара колено не шелохнулось, да и пальцем в нос тоже промазал. Перепугавшись не на шутку, завел все ту же пластинку про сессию и хвосты.
  
  - Я все понимаю, - доктор сдержанно улыбнулась, - но, видишь ли, какое дело... у тебя может быть обычная инфекция, а может, хм, не все так просто. Нужно проверить.
  
  - А если таблетками?
  
  - Нет, - был холодный ответ. - Дам направление в областную, на МРТ (что сие есть за чудо, я, конечно же, не знал, и даже спросить побоялся).
  
  Каракули терзают бумагу, из бланка рождается пропуск в болото. И вот я мчусь на 'Икарусе', пялясь в окно, слушая гомон ссорящихся пассажиров. Нежданно-негаданно приходит мысль:
  
  'А что, если операция? Подумай, такой опыт был бы даже интересен...'
  
  'Нет! - кричу я внутри, - обойдемся без подобных экзерсисов!'
  
  
* * *
  
  Долгий путь (а для меня - пути) подходит к концу: виток по петле, предместья, автовокзал. Майское солнышко разогрелось и улыбается; ухватив лучом за руку, ведет к громыхающему на весь город трамваю. Вспоминаются годы студенчества - как ездили зайцами, скрываясь от контролеров, какой это дарило адреналин. Отдаю харону монетку, трясусь вместе с рельсами, выхожу по другую сторону маршрута. Вот они, разжиревшие на сочном месте ларьки, а вот и гнутая арка входа - все дороги ведут к поликлинике. Рядом мечется девушка с нацепленной на сапожки синевой бахил, лицо скомкано страхом, пальцы комкают медицинскую карту. Чувствую, как за спиной набирает обороты неведомый маховик - что-то будет... ой, что-то будет! На ум лезет обложка одного из альбомов 'Арии' - 'Кровь за кровь'. Гоню прочь нежданные образы, как могу абстрагируюсь, и дергаю скрипучую дверь.
  
  

Глава 2. Вместо взмаха я делаю шаг

  
  Несколько шагов, и предстает донельзя злачное место: две бушующих очереди, барьеры и стекло с адским словом 'Регистратура'. Спрашиваю, кто последний, занимаю место за ним. Маховик проворачивает зубцы конвейеров, гремит и грохочет утроба гигантской махины, и я - часть системы. Люди в очереди хоть и разные, да скованы одним словом-цепью - 'болезнь'. Вихрем мимо проносятся кудесники в белых халатах - они всегда куда-то спешат, куда-то опаздывают. Белые их одеяния, как знак касты, отметка полубогов. Время - деньги, а деньги - здоровье.
  
  
* * *
  
  Верится с трудом, но подошла моя очередь. Милейшая женщина мнет паспорт, подобно автоинспектору, заводит дело, отправляет по адресу пинком холодной улыбки. Еще на лестнице выпадаю в осадок - кого здесь только нет! И дышащие на ладан старушки (наверх их поднимают всей семьей), и попавшие под гоп-стоп неудачники (вместо голов - баклажаны), встретился даже субчик с пипкой в гортани (такое бы показывать юным курильщикам - воистину отворотное средство!)... Занимаю очередную очередь, уж извините за тавтологию, и ждать приходится долго.
  
  - Совместный прием с практикантами, - сообщает выскочившая сестричка, - потерпите, пожалуйста.
  
  А мы ничего - терпим, и входим, когда просят. Дядя-невропатолог сбит крепко, листает задумчиво карту, тычет пальцем на шконку. Присаживаюсь, и практиканточки бросаются со всех сторон, облепив стайкой бабочек.
  
  'Эх, милашки, - вздыхаю я мысленно, - в другом месте бы вас повстречать, при других обстоятельствах...'
  
  Они переговариваются на птичьем своем языке, исследуют, будто крольчонка. Экспонатом быть неприятно, и потому радуюсь, когда инициативу перехватывает дядя-врач. От него узнаю две вещи: МРТ - магниторезонансная томография, что во-первых, а во-вторых, стоит она столько, сколько у меня при себе нет.
  
  - Ну, не расстраивайся, - говорит дядя-невропатолог, соорудив на лице подобие дружелюбной улыбки, - как-нибудь в другой раз. А пока сходи к окулистам - пусть посмотрят глазное дно.
  
  
* * *
  
  Будто оплеванный, бреду к 'глазникам', нанизываю себя на острие очереди. Как ни странно, обслуживают быстро: не успел закинуть карту - приглашают, гоняют по таблице, проверяют поле на замысловатой такой железяке. И все заслуги за парой юрких девчушек, аккомпанирующих главной окулистке. Накапав в зенки гадости, выталкивают за дверь, просят обождать. Доселе в глазах только двоилось, а тут и резкость пропала... ничего не скажешь, девки пляшут ошалеть!
  
  Вызвав снова, отвели уже в затемненную комнатку, к старшей по званию. Женщиной она оказалось знойной, буквально Эвелина Бледанс из 'Масок в больнице'. Дно эта пассия пыталась засветить хитроумным прибором, напоминающим жезл с множеством дырочек, при этом то надвигалась, обдавая волнами дорогого парфюма, то подавалась назад. Стул подо мной разогрелся до такой степени, что запамятовал, где, собственно, нахожусь...
  
  Однако, увы, все хорошее кончается быстро: как по команде, появились девчушки, подхватили, переместили на кушетку, а женщина-вамп принялась строчить 'письмо турецкому султану'. Откатала целую страницу, помянула какие-то диски, потом и вовсе обратилась ко мне:
  
  - Немедленно к нейрохирургу, - сказала она чувственным голосом, - кабинет напротив невропатолога.
  
  Я открыл было рот, но тут же захлопнул, будто выброшенная на берег рыба. Подумалось: 'Нейрохирург?! У нас что, вскрывают черепа и режут мозги?!'
  
  
* * *
  
  Бойкие девчушки не только доставили до точки, но и с рук на руки передали. Очередь к нейрохирургу оказалась какая-то хлипкая - нас без проблем пропустили, и даже не обругали. Принимал славный такой дядечка, на подхвате - в годах медсестра. Полистав мою залихватскую книжицу, доктор проронил бесстрастно и буднично:
  
  - Тебе надо лечь на стационар.
  
  - Когда? - только и смог выдавить я.
  
  - Чем раньше, тем лучше, - пожал он плечами.
  
  - Тогда завтра, - голос треснул, сорвался.
  
  - Хорошо, - кивнул нейрохирург, - завтра, так завтра. Карта тогда у нас полежит.
  
  Попрощавшись, спустился и вышел из поликлиники, все существо заняла отрешенность. Буквально физически чувствовал, как мир покачнулся, заходил ходуном. Вспомнилась песня 'Арии':
  
  
Раскачаем этот мир,
  Или волки, или мы!
  Здесь для слабых места нет,
  Для слабых места нет...
  
  Как если бы наткнулся на волков в глухом переулке и бежать некуда. От души прикладываешь одного, другого, но тут - бац! - удар сзади. Они всегда бьют сзади, бьют по башке - закон стаи, воспеваемая шансоном воровская романтика. Черный экран, а потом со всех сторон боль, и не сразу понимаешь, что уже месят ногами. Поняв, пробуешь прикрыться, однако волки ярятся все больше - почуяли кровь. И приходит момент, когда, перестав защищаться, ты выбрасываешь стяг той самой отрешенности.
  
  'Будь, что будет, - думаешь ты, - убьют, так убьют...'
  
  В глазах твоих появляется пустота, которую иначе как лютой не назвать, и волки скулят, бегут от нее, а некоторые даже вновь в людей перекидываются. Хочешь поднять - опусти, хочешь победить - уступи...
  
  
* * *
  
  Хозяйке съемной квартиры сказал, что сессия отменяется.
  
  - Как же так? - удивилась она. - Ведь только же началась...
  
  - Напутали что-то, - отрезал я и хлопнул дверью.
  
  Покидал шмотки в сумку, отзвонился домой, обрисовал ситуацию. Спал я в ту ночь спокойно - отнюдь не кошмарило.
  
  

Глава 3. Мама, мы все тяжело больны!

  
  Снова 'Икарус', снова гремящий трамвай, снова толкусь у металлической арки. Один только шаг, и я во дворе, но делать его совершенно не хочется. Болото, довольно причмокивая, затягивает в трясину поликлиники, крутит по рукам и ногам тиной. Кабинет нейрохирурга, вчерашняя медсестра, пробую расколоть на предмет 'что же не так', натыкаюсь на бастионы врачебной тайны. Ладно уж, мы не гордые, плетемся себе к приемному отделению, где приходится поплутать, но замечаю хвост очереди - самый надежный ориентир. Тетя, похожая на домоправительницу из 'Карлсона', отоваривает быстро - народ буквально разлетается в разные стороны. Мне она говорит:
  
  - Корпус ?2, за углом налево. Первый этаж - гнойная хирургия, второй - онкология, тебе на третий.
  
  У меня от всех этих слов просто мороз по коже, а тетя ничего, будто плюшки продает на базаре. Ладно, проехали, иду себе дальше. Найти нужный угол не составляет труда, а за ним и дворик, и положенный каземат. Боязливо топчусь на пороге, дергаю проржавевшую дверь. Сразу на глаза попадается раздевалка, напротив нее - огороженная будка аптеки.
  
  - Дай папироску, - стреляют гонщики на колясках.
  
  - Не курю, - отвечаю, - и вам не советую.
  
  Одну из стен 'украшает' рисунок с жабой, пусть наполовину проглоченной, но обеими лапами душащей голенастую птицу. Там еще снизу какой-то девиз, но я следую дальше. Предстает громоздкий лифт под каталки, затем и лестничный марш со щербинами. Поднимаюсь неспешно, открываю тяжелую дверь, и попадаю в небольшой холл с продавленными банкетками слева и справа. Прямо по курсу - столовая, отгороженная косой сеткой из дерева, направо - конторка старшей сестры. Красивая тетя одаряет улыбкой, листает мой формуляр, указует точеным перстом:
  
  - Туда, до упора, палата ?1.
  
  Поблагодарив, следую по указке, кручу головой. 'Конечно, совково, конечно, обшарпанно, - размышляю я между делом, - но в целом - зачет'. От столовой разбегаются два крыла-коридора, разделив между собой поровну фойе, уборные, палаты. Обращаю внимание на операционную, а также палаты с названиями 'мужская послеоперационная' и 'женская послеоперационная' (от иных они ничем не отличаются, первая значится за номером три, вторая за номером четыре). Но вот и 'единица', вхожу без стука.
  
  
* * *
  
  'Нет, это не Рио-ди-Жанейро!' - сказал бы, наверное, Остап. Четыре койки по четырем углам, замызганная раковина, близ которой стол, полный банок, пакетов, засохших корочек хлеба. Окно по левую руку являет живописный вид мусорных баков, над баками кружатся чайки. Розетка одна, в нее воткнут маленький кипятильник (еще и не догадываюсь, насколько ценный то артефакт!), погруженный, в свою очередь, в литровую банку с водой. У каждой шконки по тумбочке, а еще имеется рогатая такая вешалка.
  
  В палате на четверых лишь два постояльца - приветствую, спрашиваю, где свободно.
  
  - А вот эта не занята, - говорит дядя, похожий на актера Леонова, только с усиками, и менее теплой улыбкой. Сей пассажир полноват (койка под ним так и стонет), лежит на спине, держа на вытянутых газету, и пробует читать.
  
  Сказав ему 'спасибо', приземляюсь на шконку, открываю дорожную сумку. Тут залетает кастелянша, и с видом, будто она - мать президента, выдает постельное, сырое и серое. Уходит эта милая женщина так же стремительно, как и ворвалась, не забыв всем и каждому нагрубить. Покрутив в руках то убожество, что здесь зовется постельным, достаю из чемодана свое, чем вызываю переполох толстяка.
  
  - Ты чего удумал, - спрашивает он, выдернув из розетки и вытащив кипятильник, и тут же сыпнув в банку заварки, - на грязь эту - белье свойское? Брось!
  
  - Отвяжись от парня, - подает голос второй пациент, похожий на актера Баталова, - пусть стелет, что хочет!
  
  Застыв, подобно тому самому ослику, долго не в состоянии выбрать, как поступить, но своего белья действительно становится жалко, и в ход идет казенное.
  
  - Тебя как звать-то? - бурчит толстый, шумно отхлебывая из банки (перед этим он укутал ее в какую-то тряпку).
  
  - Андрей.
  
  - Ну, а я - Николай. Хотя, можешь и дядей Колей звать, если хочешь.
  
  - Серега, - представляется второй.
  
  Так состоялось знакомство, затем завязалась полноценная уже беседа, размеренно потекла. Из нее выяснилось, что Колян сорвал на производстве спину (место работы - железнодорожный цех), однако же, больничный ему никто не спешил выписывать. От такого неуважения дядя Коля очень сильно обиделся, и отправился искать правды в областной больнице. Его, конечно, вписали, да только ничего серьезного не нашли (лишь легкую форму остеохондроза), вот и пробавлялся массажем да радоном. Серега был простым работягой-путейцем, и, как говорится, не брезговал плеснуть под жабры. По вине алкоголя он и рассадил предплечье от запястья до самого локтя. Местечковые эскулапы руку собрали, но кусок нерва оказался не у дел, и мизинец с безымянным остались неподвижны. Потому Серега и обратился теперь в областную, где руку распотрошили по новой, да прицепили нерв на место.
  
  Хотел уже и я залить свою байку, но дверь распахнулась, и в палату ввалились две звонко смеющихся девушки. Не прекращая хихикать, они взялись за меня со всей тщательностью (не только стучали молоточками, но даже иголкой кололи).
  
  - А-а, не обращай внимания, - махнул увесистой лапой Колян, когда девушки удалились, - практикантки (последнее слово было произнесено, как ругательство). Вообще ничего не решают.
  
  - А кто решает? - спросил я, желая его подзадорить.
  
  - Известно кто, - пожал дядя Коля плечами, - лечащий!
  
  - Нормальный мужик?
  
  - Сам увидишь, - почему-то ушел он от ответа.
  
  Словно была нарушена какая-то гармония, разговоры после визита практиканток утихли, и потянулось томительное ожидание. Больничное время - особенное, вязкое, сложно убить. Чувствуешь себя атлантом под спудом секунд, и коленки дрожат от натуги. Главное преимущество платной медицины, на мой взгляд, как раз и заключается в том, что на порядок урезан срок ожидания.
  
  

Глава 4. Ответить взглядом на выстрел

  
  Дверь отлетает в сторону, и в палату шквалом врывается тот, кого мы все заждались - наш лечащий врач. Он высок и осанист, глаза за тонкой оправой очков. Темные волосы немного длиннее, чем положено добропорядочному врачу, а вот губы стандартно поджаты (еще, что сразу бросилось в глаза - толстая золотая цепочка на шее). Взгляд его, будто локатор, пошарил по комнате, остановился на мне.
  
  - Это ты, значит, новенький? - спросил нейрохирург отстраненно. - Я - Петр Адольфович, твой лечащий врач.
  
  Поздоровавшись со светилом, уж в который раз рассказал, что беспокоит. Он постучал молоточком, потыкал иголкой, заключил:
  
  - Значит так. Нужна томография, а это не раньше следующей недели, так что проходи пока общие процедуры.
  
  Я сказал, что буду вести себя хорошо, и доктор тут же исчез, будто человек-невидимка. Колян хотел о чем-то спросить, да не успел, в сердцах выругался:
  
  - Ну, надоел, нейрохер!
  
  Словечко это запомнилось, вошло в лексикон, и его уже не вырезать из памяти даже скальпелем времени.
  
  
* * *
  
  Будни тянулись взбирающейся на гору улиткой: я ознакомился с распорядком, вспомнил, что собой представляет обход. Кстати, про обходы. Как-то позвонил один из друзей, пересказал вышедшую не так давно экранизацию 'Doom'a', где BFG обозначили 'большим финишным гасилом'. Формулировка понравилась, и с легкой руки переводчиков стал называть главный обход, проходивший в понедельник, большим финишным.
  
  Не могу не приласкать добрым словом и фирменные призывы кухарок на трапезу. По степени воздействия на мозг тети далеко затыкали за пояс муэдзинов со всеми их мечетями да минаретами. Звучало это примерно так:
  
  - Ба-а-альные, а-абедать!!!
  
  Сразу появлялось желание подскочить и гаркнуть в лицо:
  
  - Да сама ты больная!
  
  Причем, так вопияла не какая-то одна злодейка, а все они, вне зависимости от смены. Судя по насупленным минам, с которыми двигались на прием пищи те самые больные, желание разобраться с кухарками посещала не меня одного.
  
  
* * *
  
  Отдельно отмечу постоянного, так сказать, пациента первой палаты - это был пацаненок лет десяти. Мало того, что местный, так еще и жил через дорогу; приходил отметиться с утра пораньше, да шлепал себе на учебу. Было у него что-то врожденное, что-то редкое, потому и заявилась однажды целая делегация. Заглавная тетя листала увесистый томик дела, переговариваясь с коллегами на болотном наречии. Нас с мужиками они вчистую игнорили, зато паренька разглядывали с превеликим интересом, точно диковинку кунсткамеры. Суровый, насупленный, тот держался молодцом, и совершенно не походил на ребенка...
  
  В какой-то момент мне стало не по себе, освободил помещение. Реальная жуть, когда осколки чужих страданий заковывают в панцирь, и человек становится холодным, отрешенным, циничным. Наверное, врачам иначе нельзя: раскисший сломается и в конце концов будет раздавлен. Потрясенный, я подумал тогда: 'Лучшими докторами оказались бы именно киборги'. Все просто: сострадание заменяем расчетным модулем, чувство чужой боли - печатной платой. Вопрос в другом - остались бы эти создания человеками, или перешли бы уже в разряд роботов?
  
  
* * *
  
  Пусть со скрипом, пусть со скрежетом, но время шло. Выписали Серегу, и уже через пару деньков он звонил из какого-то санатория. Новым постояльцем оказался парень моего возраста, живо напомнивший хорошего такого перумовского гнома (плюс ко всему, мой тезка). На больничную койку он угодил после драки: и по голове настучали, и глаза едва не лишился (как раз с офтальмологии его и перекинули). Родом Андрюха был с пригорода, что вылилось в пару шикарных бонусов. Во-первых, на близлежащем рынке приторговывал его брат, и всяческими харчами снабжал регулярно. Андрюха не жилил - делился по-братски, и после скудного больничного рациона (паровые котлеты по праздникам, ложка овсянки по будням) передачки казались царскими яствами. Во-вторых, тот же брат закинул однажды приемник, и жизнь вообще пошла в елочку!
  
  
Я участвую в каком-то сидячем марафоне,
  Хорошо, есть приемник в магнитофоне.
  
  Под негромкую музычку, да под чаек, да задушевный разговор порой засиживались до самого утра. Понятное дело, что такая идиллия не могла продолжаться долго, и одним вечером по мою душу явился Петр, сказал, поправляя очки: 'Завтра - на томографию!'
  
  

Глава 5. Как странно, я умираю весной

  
  Отдав должное завтраку, взял у старшей сестры свою карту, да отправился в путь-дорожку. Лежал он в наибольший из корпусов - нехилую такую девятиэтажку (как я понял, львиная доля отводилась под травматологию, занимавшую верх здания, еще несколько лечебных этажей имелось в середке, ну а на нижних ярусах располагалась та самая диагностика). Корпуса достиг без проблем (промахнуться было бы сложно), а вот с поиском нужного кабинета вышла загвоздка. Зайдя не с той стороны, угодил в какой-то прямо-таки бермудский закуток, и выбрался только чудом. Но вот и кабинет с нужным номером, и кипящая ссорой очередь. Волнения подавляет сестричка, мимоходом забирает у меня карту, улетучивается, что твой эфир.
  
  'А местечко-то оживленное, - думаю я, присаживаясь на скамейку, - тут тебе и рентген, и томограф, и еще какие-то прибамбасы'.
  
  Санитары гоняли каталки, студенты спешили на занятия... В общем, и не заметил, как подошла моя очередь. В очередной раз выскочив, сестричка выкрикнула имя, и я вошел. За пультом восседала женщина-специалист, и вид имела очень грозный(сам пульт явно был достоянием советской эпохи: монохромный экранчик, множество лампочек и тумблеров).
  
  - Сюда, пожалуйста, - санитарка подхватила под руку, провела в комнату с агрегатом, попросила разуться.
  
  Для этих нужд имеется банкетка, скидываю лапти, и тетя тянет к раздвижному верстаку, над которым нависает нечто, отдаленно похожее на миниатюрную бетономешалку. Сестричка помогает занять удобную позу, советует не вертеться, уходит поспешно.
  
  'Вжи-сст', - сказала адская махина, и принялась за диагностику.
  
  Елозила она довольно долго, после чего вбежала посерьезневшая уже санитарка, закатала в вену контраста, снова исчезла. Странно, но даже тогда я не почувствовал подвоха, хотя и знал: если пичкают контрастным веществом - готовься к непредвиденным последствиям.
  
  'Вжиу-вжиу-ссст!' - продолжил экзекуцию томограф. От его лучей, жара, жужжания начал уже чувствоваться легкий дискомфорт.
  
  Благо, сестричка вернулась быстро, предложила слезать-обуваться. Разговаривать со мной никто не собирался, но все же закинул вопрос женщине у пульта - мол, как оно?
  
  - Карту заберет лечащий врач, - грозная тетя почему-то отводила глаза, - он все и расскажет.
  
  Делать нечего, и восвояси я отправился ко второму корпусу, ждать откровения от Петра. Однако же, тот не явился ни в обед, ни вечером, а поскольку на дворе стояла пятница, куковать пришлось до понедельника.
  
  
* * *
  
  Петр забежал по раннему утру, еще перед большим финишным, вызвал в холл. Мы присели в жесткие кресла друг против друга, и нейрохирург сказал:
  
  - Знаешь, что показала томография?
  
  - Нет, - пожал я плечами, - никто ничего не сообщал.
  
  - У тебя опухоль, - глухим голосом проговорил врач, - Необходима операция.
  
  Нет, в истерику я не впал - наоборот, накатила эйфория. Будто не со мной это все, а смотрю первоклассный такой триллер, хрустя воздушной кукурузой. Говорить не хотелось совершенно - всякое слово казалось излишним, но хоть что-то нужно было спросить, и я спросил:
  
  - А что, если не делать?
  
  - Тогда ты умрешь, - ответил Петр быстро, словно ждал именно этого вопроса.
  
  - Хорошо, - сказал я, - согласен на операцию. Только надо домой позвонить - предупредить близких.
  
  - Я дежурю в эти выходные, - кивнул Петр, - и если приедут, то пусть приходят. На том мы с ним и распрощались.
  
  
* * *
  
  Отсидев обход настоящим сомнамбулой, выбрался из больницы под чистое весеннее солнце, зашагал от окраины к центру. Мир словно бы истончился, потерял сочность красок, всплыла и принялась циклом шкалить строчка Dolphina: 'Как странно, я умираю весной...'.
  
  'Как хрупка эта жизнь, - ворочались в голове банальные мысли, - как легко ее взять и сломать. Раз - и все, раз - и нету! Закопали, забыли, занялись насущными делами... Вот только все насущное - фуфло. Вещи - хлам, слава и власть - потеха на час, важны лишь те, о ком вспомнишь перед концом'.
  
  Ноги сами принесли в парк с обелиском воинам-афганцам: пепельно-серый камень остановил, усадил на лавку, помолчал вместе со мной. Достав сотовый, покрутил в руках, будто не знал, что с этой фиговиной делать. Для начала, конечно же, стоило позвонить домой, но сил не хватило - вдавил 'быструю клавишу' Евгена. Редко по жизни случается такой друг - не друг даже, а брат, брат по духу.
  
  - Здорово, - ответил он, - как продвигается дело?
  
  Я отозвался всего парой слов:
  
  - Кранты, брат.
  
  - Что? - воскликнул он, - что случилось?
  
  Обрисовал вкратце, что именно случилось. Он выпал в осадок, но потом ничего - принялся ободрять. От утешений стало еще хуже, разговор пришлось скомкать. Желание же звонить домой отшибло теперь начисто.
  
  Поторчав на лавочке еще какое-то время, собрался с силами, двинул назад - к корпусам да палатам. Тот путь помню отлично, поскольку то ли мозг под спудом впечатлений приплюснуло, то ли еще что, но обрела реальность одна из сцен 'Матрицы' (эпизод с девушкой в красном). Прохожие реально обходили стороной: и молодые, и пожилые, и крутые, и квелые... Будто была некая аура и окружающие ее чувствовали. Только больница не отступила, а вобрала в себя - заглотила, облизнулась.
  
  
* * *
  
  Поднявшись на третий этаж, забился в нишу фойе, вытащил телефон. У мамы как раз начался обеденный перерыв, и я набрал ее номер. Гудок, еще один, ответила. По доносящемуся из трубки шуму понял, что мама на пути домой.
  
  - Привет! - сказала она с солнечным зайчиком в голосе. - Как дела?
  
  Рассказал, и каждое слово падало авиационной бомбой. Мама не выдержала - разрыдалась, а я слушал, и только молчал в трубку. Дома встретил отец, мама передала трубку ему, и я рассказал еще раз - будто магнитофон перемотал ленту. Батяня дал установку крепиться, сказал, что попытаются выбраться на выходных.
  
  - Буду ждать, - сказал я, и вдавил кнопку отбоя.
  
  

Глава 6. Те, что нас любят, смотрят нам вслед

  
  Дабы снять последствия отека мозга, Петр прописал гормоны, звалась сия чудодейственная вещь 'дексометазон' (сестрички сокращали до 'дексона'). Словечко, кстати, прочно вошло в мою копилку матерщины (стали популярны такие выражения, как 'трахнутый дексометазон', или 'полный зад дексона'). На выходных прибыли мама и папа - уже собранные, облаченные в латы решимости. На аудиенцию к Петру ходили без меня, потом рассказывали, как лютовал нейрохирург - готовьтесь, мол, ко всему, и я вам не завидую.
  
  Взбодренные таким замысловатым образом, отправились до скамеечек, под сень деревьев. Видок у вашего покорного был еще тот: и бледен, и сер, и о бритве давно позабыл. Поговорили с подчеркнутым спокойствием, стальными голосами; я даже не напрягся, а вот они, похоже, укатили в смешанных чувствах.
  
  
* * *
  
  Новая неделя, и пара новых процедур (что шла проверка на метастазы, я догадался позже). Первым пунктом значилась флюорография, и тут ничего особенного, а вот второй аттракцион доставил много радости и счастья. Речь о пихании трубы в желудок, но обо всем по порядку.
  
  Утром я отправился в поликлинику, где и располагалась пыточная. Очереди не наблюдалось, закинул карту. Миловидная сестричка обработала запрос быстро, почти не ждал. С приклеенной улыбкой она поинтересовалась, случалось ли глотать шланг доселе. Я честно отвечал, что отзывы читал, но сам не участвовал.
  
  - Больно не будет, - сказала она, - но будет неприятно. Что же, не обманула.
  
  Уложили меня набок, дядя-доктор запихал загубник, а потом в два такта вогнали шланг.
  
  - Дыши через рот, - сказал врач, и глянул одним глазом в дырочку.
  
  Ага, легко ему было говорить! Сотрясаемый спазмами, я реально задыхался, а как только удавалось приноровиться, этот гад поворачивал свой хитроумный инструмент, и все начиналось снова. Вот что еще примечательно: мозгу в такие моменты все становится крайне фиолетово, и ты срываешься куда-то к аффектам, к первобытным инстинктам. Шелуха 'человека разумного' слетает быстрее, чем можно было бы предположить, 'попивая сок у себя в квартале', а зверь, оказывается, всегда рядом...
  
  В реальном времени процедура продолжалась минут десять, в моем же восприятии - вечность. Наконец шланг извлекли, сестричка утерла слюнки (вот здесь-то и пригодилось полотенце, которое надлежало прихватить с собой), а дядя врач взялся за карту.
  
  - Так я пойду? - припомнив, как скрыли горькую правду девчонки на томографии, отнюдь не горел желанием о чем-либо спрашивать.
  
  - Подожди, - сказал дядя-гастроэнтеролог, - захватишь карту.
  
  Будто релюшка щелкнула, и черная полоса переключилась на белую.
  
  - И как результаты? - спросил я, осмелев.
  - Начальная стадия гастрита, - сказал доктор, - но это у каждого второго. А так - здоров.
  
  - Первая хорошая новость за последнее время, - воодушевление так и перло, - спасибо!
  
  Пусть желудок крутило и лихорадило, пусть пасть истекала слюной, по дороге в пенаты нейрохирургии я был действительно счастлив. Путы болота обвисли, ослабли, и оно отступало, недовольно бурля.
  
  
* * *
  
  Началась подготовка к операции. Петр наказал сбрить шевелюру, и справиться с этим помог Андрюха. Оболванил он меня при помощи канцелярских ножниц, прикупленных в ближайшем киоске, подправил станком дяди Коли (кто по-прежнему утверждает, будто бы армия ничему не учит, может умыться). Пришлось также побегать и за главным врачом. А что - занятой такой дядька, имярек Александр Сергеевич (про себя я его так и прозвал - Пушкиным).
  
  - Нужен внутривенный катетер, - заявил Александр Сергеевич, когда я зажал его в кабинете. - Еще хорошо бы пластиночку для остановки кровотечения, но если денег нет, то можно обойтись и без нее.
  
  - Нет-нет, - затараторил я, - деньги, конечно же, есть! Уж на такое-то дело!
  
  Он пересчитал монеты с подчеркнуто отстраненным видом, открыл сейф, достал артефакты, дал подержать.
  
  - Все приобретаю внизу, в аптеке, - зачем-то пояснил Александр Сергеевич, - исключительно для удобства держу и здесь.
  
  Я покрутил в пальцах катетер (пациенты называли штучку и бирюлей, и гранюлей, ну, а ваш покорный слуга как-то сразу нарек барбитулей), осмотрел пластинку. Между делом подмахнул и бумажку, что если на операции зарежут, то никого прошу не винить.
  
  
* * *
  
  Ждать еще пришлось с неделю. Выписали Андрюху, на его место почти сразу закинули какого-то бедолагу после инсульта. Глядя на заторможенность реакций этого дяденьки, на камень мышц, я не на шутку перепугался.
  
  'Что, если станешь таким же, как он? - спрашивал я себя. - Да ну на фиг! Уж пусть лучше зарежут...'
  
  И все же, ощущение белой полосы по-прежнему было со мной - старался думать о хорошем, не отвлекаться на черноту. Больше всего помогли близкие - тут уж без вариантов. В такие-то моменты они и проверяются. Многие из тех, кого искренне считал друзьями, как-то сразу пропали, исчезли, растаяли, и, наоборот, немало впряглось тех, от кого, в общем-то, ничего не ждал. Я понял, что нужен еще в этом мире, а стало быть, надо жить и надо сражаться, как бы пафосно ни звучало. Именно радение близких стало лучом, взрезавшим Тьме брюхо, вскипятившим болото, и я вцепился в него, будто в канат, и стал выбираться.
  
  Ну, что еще сказать? В город я уже не выходил - лишь ковылял себе потихонечку по больничным дворам. На моционах часто встречал нового соседа - тот грелся на солнышке. Погруженный в себя, да в помятой панамке, он весьма напоминал укуренного растамана. Как-то раз у нас с ним вышел примечательный разговор.
  
  - Не жалей ни себя, ни других, - безапелляционно заявлял дядя. - Жалко, оно, знаешь ли, у пчелки. И такая пчелка больно кусает, зачастую - смертельно. Да, я - инвалид, понимаю прекрасно, но жена не оставила, помогают и дети. Есть авто, есть увлечения, память более-менее трезвая, а что до ограничений - все мы несвободны...
  
  И подумалось мне о тех депрессивных малолетках, что раз обломавшись, тут же сводят с жизнью счеты. Собрать бы их скопом, да устроить экскурсию - чтоб заглянули в глаза таким вот растаманам. Уверен, если и не у всех, то у многих дурь точно повышибало бы.
  
  
* * *
  
  Так и пришла среда, двадцать четвертое мая. После обеда в палату заглянул Петр, поставил перед фактом, что завтра - операция. Плазму-де подвезли, да и в реанимации свободная койка имеется. Я не то чтобы испугался, однако же, ночь накануне была воистину короче дня.
  
  

Глава 7. Смерть - это то, что бывает с другими

  
  Расцвело новое утро; для кого-то обычное, для кого-то - весьма непростое. Накануне сделали клизму - неприятная штука, доложу я вам! Добросердечная сестричка изо всех сил предлагала альтернативу в виде добровольного свидания с унитазом, да только как не напрягал организм, так ничего и не вышло, вот и пришлось ей меня обрабатывать. Вроде и мелкий вставляют пистон, но ощущения, один дексометазон, скверные. А потом надо бежать, и бежать быстро...
  
  Итак, завтрак я пропустил, ибо наркоз, в палате остался один. Шла обычная больничная кутерьма: врачи совершали обходы, сестрицы мчались по ягодицы, и только близ первой палаты застыла какая-то нездоровая тишина. Мыслей не было - я тупо сидел на шконке, и тупо ждал. Дождался: в палату заглянула старшая медсестра. Операции - быть, сообщает, а шмотки лучше собрать в сумку, которую она спрячет у себя в кабинете, чтоб не растащили мародеры.
  
  - Да-да, - засуетился я, - сейчас мигом упакуем...
  
  Старшая лишь кивнула, и удалилась степенно, но тут же прискакала сестричка рангом пониже - смешливая такая хохлушка. Быстренько поставив пару уколов, она отправилась за каталкой. И вот что скажу - в сей точке наблюдается наивысший пик страха, когда ты еще не в операционной, но уже как бы и не в палате. Я заметался по палате - кому звонить, что говорить? Первым делом набрал номер мамы, но она не отвечала, тогда вдавил 'быструю пимпу' младшей сестры. Та ответила сразу, и, по обыкновению, нажелала много удачи. Позвонил Евгену, выслушал наставления, и долго соображал, чего бы такое сказать.
  
  - Идем дальше, - выдал я наконец, и вышло в тему.
  
  На этом разговоры были окончены, мобила - отрублена и брошена в сумку. Белоснежной лебедью вплыла хохлушка, вкатила агрегат на колесиках. Я разделся, покидал белье в чемодан, запаял клапаны.
  
  - Устраивайся, - сказала сестричка, и я устроился.
  
  Накрыв простыней, она покатила, строго при этом следя, чтоб не ногами вперед. Въезжаем в операционную, короткая остановка в предбаннике (признаться, думал увидеть Петра с ассистентами, однако, они приходят после, когда пациент уже в отрубоне). Мелочи в глаза не бросались, запомнился разве что общий желто-синий фон.
  
  Едем дальше, швартуемся рядом с операционным столом. Здесь уже колдуют два анестезиолога - мужчина и женщина. Мужик помог перебраться на стол, приладить голову на фиксаторе. Страшно не было совершенно - наоборот, я все спрашивал, как повернуться, чтоб в самый раз. Дядя предложил не рыпаться, а тетя, прелестно картавя, вогнала катетер и попросила сосчитать до десяти. Вместо того меня почему-то заинтересовал операционный светильник - захотелось сосчитать, сколько там все-таки лампочек? Однако, уже на второй сознание принялось меркнуть. Без шуму и пыли, как выражался известный киноперсонаж Лелик, я соскользнул в пустоту.
  
  

Часть 2. Свет в конце тоннеля

  
  

Глава 1. Я - свободен!

  
  Перед операцией думал, что каким-нибудь краем сознания удастся взглянуть на себя со стороны, да только ничего подобного. Первым проснувшимся чувством был слух, и услышал я трезвон древнего телефона (с чашечным еще звонком). Такой аппарат я мог собрать и разобрать не раскрывая глаз, как поступают умельцы с оружием (связист, чего уж там).
  
  Следующее, что почувствовал - за меня дышат! Попробовал вздохнуть сам, но противно затренькало, и я перестал. Так продолжалось какое-то время: телефон надрывался, женские голоса отвечали, аппарат вентилировал легкие. Когда совсем уже достало, распахнул глаза, вдохнул поглубже. Снова затренькало, сестрички подскочили к шконке, одна из них спросила, смогу ли дышать сам, и я кивнул. Как ни странно, мне поверили - выдернули из трахеи трубку.
  
  
* * *
  
  Реанимация не представляла собой ничего особенного: широкая палата с перегородками, в каждом отсеке по койке. Я внимательно оглядел все это добро, и только тогда дошло - в глазах ничего не двоиться! Аллилуйя!
  
  Опытным путем было установлено: наркоз переношу нормально, ибо в себя пришел в тот же день. Часам к пяти появился и Петр, обрадовал, что операция прошла успешно, опухоль полностью удалена, фрагмент отправлен на биопсию. Нирвана накрыла с головой: возлюбил сестричек реанимации, возлюбил Петра, возлюбил целый мир! Лечащий дифирамбы выслушивать не стал - убежал подобру-поздорову, зато прикатили знакомые девчонки с нейрохирургии. Забросили на каталку, и, что называется, покатили. Даже тогда, в эйфории, удивило, что реанимация на весь комплекс одна (ладно еще промчаться по дворам майским вечером, а вот зимой - совершенно не фонтан).
  
  Отделение за номером два, палата за номером три, послеоперационная. Сразу налево колом лежал благообразный дедуля, меня закинули по диагонали напротив, еще две койки пустовали. Пока осваивался, впорхнула памятная хохлушка, закатала в барбитулю дозу чего-то увеселительного, и нирвану совершенно зашкалило. Был я в таком ударе, что без труда раскрутил сестричку на мобилу - позвонить домой (домашние выпали в осадок, ибо не ждали звонка от меня так скоро). Поскольку баланс не резиновый, сотовый у меня отобрали - тогда попросил пригласить пациентов первой палаты. Пришли Колян с растаманом; поздравляли, жали лапу, а я витийствовал, какие мощные они парни, и насколько я их уважаю. Сходку свернула хохлушка - пора, мол, и честь знать. Она же вручила и портативный писсуар из репертуара 'Очумелых ручек' (в бочине пластиковой бутылки проделана дырка, края оклеены пластырем). Штука удобная, можно патентовать.
  
  
* * *
  
  Наутро прикатили родичи, батяня потолковал с Петром, и маму прописали как пациентку. Говорили мы долго, говорили бурно, после чего батя укатил домой, а мама осталась ухаживать. Да-да, с удивлением обнаружил, что с трудом могу оторвать голову от подушки, тогда как вчера, усиленный барбитурой, мог перевернуть мир. Еще один момент - вся наволочка была в крови, и кастелянша за такой моветон едва не порвала на американские флаги. Мне же подумалось о донорах - сколько влили в меня чужой кровушки? А ведь это только одна операция! С тех самых пор уважение к донорам не знает границ.
  
  На место кастеляншу поставила сестра-хозяйка. Полненькая, невысокая, эта женщина обладала как чувством такта, так и чувством юмора. Она знала, когда промолчать, а когда вставить шпильку, и получалось эффектно. Особенно ловко стебала тетя Петра - мол, наши люди золотые цепочки не носят и на таксо в булочную не ездят! Нейрохирург каждый раз вскидывался, пробовал оправдаться, и выглядело очень потешно.
  
  С собой сестра-хозяйка привела двух помощников, перетащили на каталку, погнали в сторону перевязочной. Там уже тете помогал старичок, очень похожий на гнома Тихоню из 'Белоснежки' (такие же блеклые глазки, такая же постная мина). По слухам, именно с него начиналась в области нейрохирургия, а еще Тихоня ассистировал Петру на моей операции. Так вот, хозяйка размотала бинты, гномик вонзил под кожу головы шприц, и взялся что-то откачивать. Больно не было - вся верхушка кумпола оказалась онемевшей. Тихоня сделал дело, упомянул какие-то дренажи, и сестра-хозяйка замотала по новой.
  
  
* * *
  
  Вернули на место, где поджидали еще две прелести больничной жизни. Речь о последствиях мочевого катетера и судне. Что до первого, то, думаю, понятно, куда эта дексонова пакость вставляется во время операции? Так вот, загнали ее криво, и аукнулось оно нехилыми резями. О боях с уткой (или на утке, как посмотреть...) и вспоминать стыдно. Тихоня, гад, дал установку раз в день опорожняться, и я, как честный пионер, дерзал исполнить, да только потуги шли попусту (разве что раскроенный череп трещал). Оттого и послал в скором времени престарелого врача со всеми его лозунгами лесом. Правильно, кстати, сделал - наладится оно тогда, когда встанешь на ноги, а до того не стоит и париться.
  
  К соседу по палате нагрянула симпатичная такая дочурка: лет под тридцать пять, волосы каштановые, глаза - карие. С мамой они быстро нашли общий язык, и вскоре услышал обыкновенную, в общем, историю. Старикан - отец, тетя - младшая дочь; старшие отпрыски на дело забили, она же впряглась. Причина травмы? Приняв на грудь больше обычного, дедуля споткнулся затылком об асфальт. Помощь оказали своевременно, гематому сняли, однако, толком в себя он так и не пришел - организм все же ветхий. Старикан не двигался, зато словесные конструкции задвигал такие, что уши обвисали лопухами.
  
  - На поправку идет, - блаженно щурился Тихоня. - У ребенка первое слово - 'мама', а вот взрослый, очнувшись, по матушке кроет...
  
  Между делом мы с мамой решили избавиться от бороды, для чего был приобретен комплект одноразовых бритв. Затарилась мама в аптеке, что находилась в том же корпусе, на первом этаже. Как показала практика - поступок опрометчивый. Парочка станков переломилась в процессе, иные экземпляры безнадежно отупели (один вообще оказался без лезвия!). В общем, пока худо-бедно срезали щетину, дедка по части мата поддержали изрядно.
  
  
* * *
  
  Выяснилось, что послеоперационная палата отнюдь не тишина да покой, как думалось мне изначально. Прямо посреди ночи распахивалась калитка и закидывалась каталка. Обычно то были ребята со 'скорой' (как правило, доставляли они жертв гоп-стопа, разбивших буйные головушки алконавтов, один раз даже попался прыгнувший с моста самоубийца). Еще веселее обстояло дело, если требовалась срочная операция. Тут уж подрывались заспанные сестрички, корнали пациента тупым советским станком. Жертва, соответственно, верещала, грозила обратиться в лигу наций по правам человека... вот и попробуй - усни после эдакого!
  
  Ивана, о котором речь пойдет ниже, и довольно подробно, тоже закинули ночью. Тут же и дядя-мент подоспел, из допроса я понял - парень угодил в ДТП. Несмотря на то, что вышиб головой лобовое, Иван и от мента без труда отмахался, и участников аварии успел обзвонить, особо наставив водилу.
  
  Поутру обменялись с героем именами-историями; он как-то сразу напомнил Фила из сериала 'Бригада', и, как выяснилось позднее, угодил я в самое яблочко. В послеоперационной товарищ не задержался - перевели в обычную палату, ибо ничего существенного. Тем не менее, он часто заглядывал, травил байки пополам с анекдотами, да и вообще, оказался славным парнем.
  
  
* * *
  
  В качестве послеоперационной терапии Петр прописал горячо любимый дексометазон, а также эофилин. Последнее средство загонялось в вену, и казалось, что тебя накачали жидким огнем. Хотелось вскочить и побежать, а поскольку был прикован к шконке, ощущения проистекали зверские. Несмотря даже на такие увеселения, послеоперационная палата изрядно достала. На ум лезли картины из пройденной накануне четвертой части 'Silent Hill', где парень тоже оказался немножко взаперти.
  
  

Глава 2. Доброе утро, последний герой!

  
  День-другой, и послеоперационную палату догнали до комплекта. Один дяденька был вполне себе местным - срезали позвоночную грыжу. Стечение обстоятельств, но пациент как две капли воды был похож на дядю Колю, и тоже принадлежал племени железнодорожников. Последний, кстати, зашел перед выпиской, попрощался. Настроения у Коляныча были мрачные: попытаю, говорит, счастья в ж/д-поликлинике, раз от местных никакого толка.
  
  'До какой же степени нужно довести человека, - подумалось мне тогда, - чтобы он добровольно предпочел свободе болото?..'
  
  Так вот, новый пассажир имел любопытный бзик - боялся уколов. Прямо он в этом не сознавался, но истерики закатывал такие, что сестры просто умилялись. Вспомнился парнишка из первой палаты: возраста - всего ничего, а выстраданной мудрости побольше, чем у иных аксакалов.
  
  Уколофобия, конечно, штука интересная, но по сравнению с коленцами второго рекрута и близко не валялась. Вот кто мог устроить настоящее шоу! Доставили дядю ночью - размахивал руками, горланил похабные песни.
  
  'Еще один пьяница', - подумал я спросонья, и ошибся.
  
  Дяде сделали экстренную трепанацию, без всяких реанимаций вернули в палату. Утром пациент таки пришел в себя, но как-то не совсем до конца. С одной стороны, о том, как угодил в болото, рассказал связно, а вот с другой - последствия травмы давали себя знать.
  
  Фамилия у дяди оказалась звучная - Любушкин, а трудился он на одной из лесопилок нашей необъятной страны. Рабочий день продвигался к своему логическому завершению (работяги, я думаю, начали отмечать сие знаменательное событие уже с началом смены), и что-то там заклинило. Отважный Любушкин взобрался на штабель бревен, дабы сковырнуть верхнее ломиком, да только устроил настоящий обвал. Бедолаге не только раскроило череп, выбило зубы, помяло ребра - еще и позвоночник зацепило. Потому, собственно, не удивительно, что человек был не в себе. Цирковые его выступления продолжались около недели, оставив по себе неизгладимые воспоминания.
  
  Первым номером программы шло алчное желание табака. Своими слезными просьбами Любушкин доканывал и нас с железнодорожником, и сестричек, и врачей. По итогу желание сына исполнила матушка-старушка, снабдив блоком 'Примы', а также целой упаковкой спичек. Мы с железнодорожником сдаваться не собирались, развернули антитабачную компанию: помогали сестричкам обнаружить нычки, те извлекали пачку за пачкой, коробок за коробком. Однако, Любушкин, словно кролика из цилиндра, доставал новый коробочек, чиркал спичкой, и заполнял палату вонючим дымом. Долгих трудов стоило изъять все запасы (как курева, так и спичек), еще больше времени ушло на промывку мозгов матушке, чтоб прекратила поставки.
  
  В отместку Любушкин стал выдавать номер с писсуаром-бутылкой. Попадал он куда угодно, но только не в отверстие, а если и попадал, то проливал, когда ставил на пол. Вонь в палате стояла несусветная, а кастелянша, что за ничтожную тряпку могла и загрызть, однажды Любушкина едва не придушила. Дело в том, что многоуважаемый факир расплескал бутылек на постельное, и мелкую тиранку от такого несусветного непотребства едва кондратий не хватил.
  
  Затем Любушкин замыслил побег. Дескать, в палате ему томно, и без ванны да чашечки кофе - совсем никак. Посреди ночи наш факир каким-то невероятным образом одевался, принимал сидячее положение (!),и пытался пойти... Тут следует пояснить, что клиренс в реанимационных койках высокий, так как под ложем - механика (не нанотехнологии, конечно, но можно приподнимать изголовье, или же использовать, как каталку), и навернуться с такой высоты - мало не покажется. Сначала следовал удар, за ним приходили стоны. После пары падений Любушкин заработал как вторую гематому, так и повторную операцию. Только тогда его стали вязать бинтами под запястье к дужкам шконки (узы одной руки были несколько длиньше, дабы факир, если что, мог дотянуться до судна, или типа того). Но Любушкин был бы не Любушкин, если бы какие-то там узы из марли сумели его удержать! Вязали факира на сон грядущий, и непременно крепко, но просыпался он каждый раз освобожденным. Все были в шоке, однако, разгадка фокуса оказалась проста: все та же матушка втихаря пронесла в камеру ножик, который наш герой прятал под подушкой...
  
  Бенефисом шел номер со стульями. Куда там Гуддини и Копперфильду - щенки они против Любушкина! Придвинув к койке два стула, он переползал сначала на один, потом на другой, и так раз за разом, пока не добирался до двери. Мы с железнодорожником следили за представлением без эмоций - слов уже никаких не хватало, а вот сестрички, натыкавшиеся на факира в коридоре, очень ругались.
  
  Еще веселее было, когда на большом финишном заглянул Пушкин со свитой, а тут на стульях - недвижимый больной! Бросает он на Александра Сергеевича скорбный взгляд васнецовской Аленушки и молвит:
  
  - Слышь, браток, дай закурить...
  
  Главный выпал в осадок, надавал свите по шапкам, после чего Любушкина сковали уже конкретно.
  
  
* * *
  
  Железнодорожник потрясений не выдержал, упросил персонал вернуть его в прежнюю палату. Мне бежать было некуда, но обрадовал Петр, решивший ставить на ноги, ибо хватит разлеживаться, и все такое прочее. Ну да, я встал и пошел, без проблем, копыта вот только с непривычки гудели. Где-то в то бурное время пришли и результаты биопсии. Болячка оказалась доброкачественной, с длинным названием 'менингиома'.
  
  - Считай, что выиграл в лотерею, - со значением сказал Петр, - шанс на миллион.
  
  По второму кругу накатила нирвана, на этот раз без всякой наркоты. Ммаме - объятья и благодарности, друзьям - звонки с радостной вестью. Все было хорошо, все было прекрасно.
  
  
* * *
  
  Выбравшись из узилища, не преминул заглянуть на огонек к Ивану. Товарищ, стоит заметить, когда я зашел, пил пиво, да еще и деваху тискал.
  
  - Вот это да! - восхитился я, - живут же люди!
  
  Иван гостю обрадовался, представил подругу, предложил хмельного напитка. Я отказался как от подруги, так и от пива, но в палате задержался надолго. Визиты, понятное дело, стали традицией, обозначилось нечто вроде дружбы.
  
  И вот захожу как-то раз, и застаю товарища плачущим. Один в палате, Иван хлестал крепкое пиво, лицо перекошено.
  
  - Что стряслось? - спрашиваю.
  
  Иван, окинув мутным взглядом, плеснул себе пенистого, предложил занимать места в зрительном зале, и начал...
  
  
*История Ивана*
  
  Иван рано увлекся рукопашкой, и, поскольку под боком имелась достойная школа, предпочтение было отдано кикбоксингу. Вот он вспоминает, как впервые увидел схватку двух профессионалов, мне же на ум лезет спарринг Нео и Морфеуса.
  
  - Скорости неимоверные, - говорит Иван с искрой в глазах, - бой очень короткий... но до чего же красиво!
  
  В общем, со спортом Иван решил связать жизнь. Поединки, турниры, призовые места - а там подался в ту же секцию, тренировать 'малышей'.
  
  Нагрянули роковые девяностые, и как-то раз на огонек к кикбоксерам заглянули два бритых дяди. Переговорив с сенсеем, сделали то предложение, от которых не отказываются. Дескать, подтяните наших ребят, чтоб не терялись на 'стрелках', а за ценою мы не постоим. Иван и еще трое парней согласились на сделку, да только оказалась та дьявольской. Тренируя 'быков', ребята и сами не заметили, как 'влились в коллектив'.
  
  - Жрал я исключительно с серебра, - говорит Иван с горечью, - а в руках держал самые аппетитные груди!
  
  Вот только за все надо платить: двух товарищей из былых кикбоксеров на разборке пришили. Век будет ярким, да недолгим, понял Иван, и решил соскочить. Выслушав просьбу, босс по-хорошему растолковал, что не стоит. Но Иван был парень упертый (настоящий спортсмен), и напросился на откупное задание.
  
  Закинули нашего кикбоксера в какой-то захолустный городишко, Указали, сколько бабла нужно 'поднять', за какое время, пожелали удачи.
  
  - Вспомогательными средствами не обеспечили, - улыбается по-акульи Иван, - ни ножика тебе, ни кастета...
  
  Миссия, как говорится, невыполнима, но боец взялся. Обитал он, где придется: сначала по съемным мотался, потом бомжевал, а ближе к финишу вообще скрывался в какой-то землянке на окраине. Там имелся дырявый матрас, а еще много-много кочанов капусты. Свою 'капусту' он прятал под тем же матрасом.
  
  - Капуста на капусте, - Иван сардонически ухмыляется.
  
  От 'капустной диеты' ноги у Ивана начали гнить, в матрасе завелись какие-то кровососы, но боец не сдавался. Деньги он добывал различными способами: то нападал на ночных прохожих, то потрошил ларьки перед закрытием, то чистил хаты. Сроки поджимали, а злостного нарушителя, так сказать, искали пожарные, искала милиция.
  
  - Имелась у меня 'трубка', - голос ровный, обманчиво спокойный, - с наглухо вколоченным номером, позвонив по которому, можно было все отменить. Но я сразу решил: лучше сдохну, сгнию заживо, чем сдамся.
  
  Он и правда готовился сгинуть, врезать дуба в убогом своем обиталище, но выручил последний из друзей-кикбоксеров. Оказывать помощь отступнику было строжайше запрещено, иначе - смерть, да еще и не из легких, однако, братуха подкинул недостающую сумму, отыскал способ. Оброк был уплачен в срок, вкус свободы отдавал капустными листьями.
  
  Соскочив с крючка, Иван подался на стройку, в разнорабочие (сменил одну бригаду на другую...). С разбойниками тоже до конца не порвал - то его срывали в сауну, то на кулачный бой. А теперь о том, почему этот человек плакал. Того самого друга (а для Ивана - личного спасителя) шлепнул киллер. Иван и за свою жизнь теперь опасался - упросил Тихоню раньше времени не выписывать.
  
  
*На этом он и уснул - пиво располагает...*
  
  Сложно сказать, что больше всего зацепило в истории. Наверное то, как причудливо смешались в Иване Свет и Тьма. Фишка в том, что все в нем было очень ярким - как белое, так и черное.
  
  
* * *
  
  Я все чаще спускался вниз, под лазурь неба, под махровые тени деревьев. С Иваном после памятного разговора пересекались редко, но как-то раз он подошел, предложил принять участие в 'стрелке'.
  
  - Может, не надо? - испугался я, - буду совершенно не в тему...
  
  - Не бзди, - прозвучало в ответ, - прорвемся!
  
  Опасения и правда оказались напрасны: навестить Ивана явились не гангстеры, а коллеги по стройбригаде. Все крепкие, как на подбор, ребята живо напомнили путейца Серегу. Расположились мы под 'грибочком', по пластиковым стаканам полилась водка (нет-нет, не подумайте, ваш покорный слуга пригубил лишь купленного на запивку 'колокольчика'). Наставления Ивана не прошли даром - водила благополучно отмазался, за что горячо благодарил. Выслушали затем и мою историю, на что один из мужиков заметил:
  
  - Ну, не ты первый, не ты последний...
  
  Спорить, конечно, не стал (с захмелевшими-то богатырями...), но остро захотелось оказаться именно что последним. Тогда-то и появилась задумка соорудить своего рода дренаж - написать повесть.
  
  Разговоры-разговорами, однако, утомление давала себя знать - теплую компанию пришлось оставить. Иван вызвался сопроводить, и я отказывать не стал. Прошли где-то полпути, и тут падает товарищу на мобилу звонок. Динамик в телефоне хороший, отчетливо слышу басок - мол, добрались до стрелка, зажали, будем гасить.
  
  - Нет! - ревет Иван в 'трубку', - попридержите коней, хочу сам с ним пообщаться!..
  
  Так и вышло, что до нейрохирургии боец довел, но больше я его не видел.
  
  
* * *
  
  Последние дни перед выпиской торчали с мамой по лавочкам, лузгали семечки. Поблизости постоянно кучковалась какая-то залихватская молодежь - употребляла сухарики и хмельное, звонко смеялась. Я созерцал их веселье, и в обмотанной бинтами голове не укладывалось: как можно сорвать кайф в этом загаженном болотной аурой месте?! Ответ напрашивался один: параллельные миры действительно существуют, и я - в одном, а они - в другом...
  
  

Глава 3. А я еду домой!

  
  Среди проверок 'на посошок', присутствовал и уже знакомый просвет глазного дна. Тетя-окулист обрадовала, что донышко - чистое, рассказала в подробностях о симптоме застойных дисков. Сняли медикаменты, сняли швы (чепец, однако, попросил оставить, помятуя о том, что до родных палестин добираться в пыли и грязи 'Икаруса').
  
  И еще одно воспоминание не могу обойти стороной, а именно: человек в коме. Опять же, история обыкновенная: молоденький парнишка угодил в ДТП, после операции не пришел в себя. Поскольку реанимация 'не резиновая', перекинули его в изолятор нейрохирургии. Помимо головы, задело и легкие - похожий на помпу агрегат отсасывал мокроту (противное чваканье разносилось едва ли не на все крыло).
  
  В голливудском мыле часто показывают коматозников: возлежат они обычно на белоснежных перинах, все гладенькие такие и опрятненькие. За кадром остаются зверские пролежни, когда кожа слезает пластами, натягивание макси-памперсов, питание через вену. Но самое жуткое - лица родных, что надеялись неделю, месяц, а теперь просто плывут по течению.
  
  
* * *
  
  Накануне выписки в палату заглянул Петр, спросил, какие будут пожелания. Я поинтересовался насчет компьютера, подразумевая, сколько времени можно будет за ним проводить, но доктор воспринял вопрос по-своему, ответил на болотном:
  
  - КТ? Через полгода.
  
  - Нет, не компьютерная томография, - терпеливо пояснил я, - сколько времени можно будет проводить за компьютером?
  
  - Не более двух часов, - последовал сухой ответ.
  
  Вообще, сложилось впечатление, будто Петр шифруется. Как та патриотка на плакате советских времен, что жмет палец к губам и лелеет девиз: 'Не болтай!' Очевидно, врачи впитывают подобные принципы вместе со стерильным молоком матери-медицины.
  
  Петр, кстати, предложил и группу оформить, но я сразу ушел в глухой и непримиримый отказ. Почему? Группа инвалидности казалась своего рода клеймом, знаком отверженных, а я по-прежнему желал находиться среди полноценных.
  
  
* * *
  
  Выписка. Это была среда, седьмое июня. Мама подсчитала, и оказалось, что с операции прошло всего тринадцать дней (ощущения же тянули на два месяца, а то и пару лет...).
  
  Петр, приняв важный вид, проставил штемпель, дело оставалось за небольшим - копией томограммы. Вот тут-то и пошли неурядицы. Выяснилось, что на весь комплекс нет ксерокса, а если и есть, то от пациентов его прячут. Отыскать 'нужную штучку' удалось в магазине, располагавшемся на одной из соседних с больничным комплексом улочек. Там об отсутствии в областной больнице ксерокса прекрасно знали, и ловко грели на этом ручонки. Копию мы сняли, а вот на утренний рейс опоздали, и торчать в отделении пришлось до обеда. Вдоль бы и поперек дексоном всю эту канитель!..
  
  Наконец помахали всем ручкой, оставили за спиной дугу арки, забрались в пузатую маршрутку. Та доставила до нужной точки, на гудящую, как пчелиный рой, торговую площадь. Час-другой пришлось провести на автовокзале, где я вовсю отрывался на шоколадках, по которым изрядно соскучился. Затем был улыбчивый 'Икарус', поездатый во всех отношениях поезд, и, наконец, долгая дорога подошла к концу. Родной поселок-поселочек, родная улица, родной дом - где, без сомнения, согревают и стены.
  
  

Глава 4. Мы съели пуд соли, я и Данила

  
  Дом, милый дом... Первым делом сорвал с головы чепец, и зрелище оказалось еще тем ужастиком (младшей сестренке, помнится, едва не поплохело). Шрам начинался по одну сторону левого уха, подковой проходил через макушку (участок 'подковы' - безобразным бугром), а еще следы запекшейся крови, отсутствие волос в местах штопки... короче, я не обрадовался. Но что было, то было, и по-другому быть не могло.
  
  Бальзамом на душу - банька, пусть и протопленная с самого легонца. Эх, не передать той услады, с которой сдирал коросту больничного смрада! В дело шли и мыло, и шампунь, и даже пемза...
  
  
* * *
  
  В поселковой богадельне приняли, как героя: больничный выдали на месяц, и обещали продлевать хоть все четыре сезона. Воодушевленный таким поворотом, заглянул на работу - шеф тоже принял с распростертыми. Сколько времени на восстановление необходимо, говорит, столько и предоставим, несмотря даже на горячую пору отпусков. Ну, прямо сказка!
  
  Однако, в планах у меня с некоторых пор было иное, и уже прокладывались потихоньку рельсы под переезд. Прокатился до института, сессия которого так и повисла, забрал документы. Единственная адекватная девчонка из тамошнего секретариата расспрашивала о причинах, пыталась отговорить - отмолчался.
  
  А причина была, и, так сказать, эзотерическая... Серия 'Откровения ангелов-хранителей', книга 'Любовь и жизнь' (сколько ни вспоминал, а все равно сложно сказать, каким ветром ее занесло в нашу домашнюю библиотеку). Дело в том, что имелось там приложение в виде перечня болезней и якобы вызывающих их причин. На опухоль мозга значилось:
  
  
*упрямство, нежелание принять что-нибудь новое в своей жизни*
  
  'Менять, так менять! - решил я, проникнувшись этой дичью, - другая работа, другой населенный пункт, другая жизнь!'
  
  Да только Тьма хитра: караулит за углом, разворачивает на том самом пятачке. Уже позже прочитал верный стих библии:
  
  
Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и, не находя, говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел;
  и, придя, находит его выметенным и убранным;
  тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там, - и бывает для человека того последнее хуже первого (Лк. 11,24-26).
  
  Имеющие уши слышат, и я говорю: 'Не ведитесь!' Шлите всех этих лжепророков в бездонный дексометазон! Чтобы не видеть перед собой удлиняющихся теней, нужно повернуться к Свету. Только это - надежный оплот, только это - спасение.
  
  
* * *
  
  Ближе к середине лета съездил в гости к Евгену. Встречу отметили: он - пивом, я - соком. Думал, без алкоголя будет тоскливо, однако же, ошибался. Организм будто врубается, что выпить ему не дадут, и сам накачивает себя эндорфинами (ну, или чем-то подобным). Ты трезв, а в то же время и весел - всякая надобность в допинге отпадает. Да-да, ляпни кто-нибудь нечто подобное в прошлой, так сказать, жизни, я бы в него не то что камень метнул, но спустил вагон щебня! Вот только пошатнулись старые принципы, родился новый человек. Взвесив все 'за' и 'против', он решил окончательно: этот год дорабатываю на прежнем месте, а потом медленно спускаемся с горы и имеем все стадо.
  
  
* * *
  
  Сложно поверить, но искренне захотелось на работу. Опять же, это скверное чувство отчужденности: ты - вне системы, а она, сволочь, и не заметила потери бойца! Вклиниться в рабочий ритм оказалось непросто, особенно тяжело давались ночные смены, но внимания старался не обращать - перед глазами стояли новые горизонты. К сожалению, то был мираж - мираж огня.
  
  

Глава 5. Чтобы душа не металась плавником форели

  
  Слякотный, хнычущий ноябрь. Пришло время контрольного снимка, отгул выдали без проблем, и вот я снова у входа в болото. С неудовольствием смотрю на гнутую арку - та отражается саднящей раной в душе.
  
  'Заходи, гостем будешь...' - говорю я себе, но не двигаюсь с места, ибо так и не излечился от страха, от брезгливости по отношению к этому месту.
  
  Даже не знаю, сколько проходит времени, прежде чем делаю шаг. Вокруг, по обыкновению, все бегут-бегут, и светит болотный светофор.
  
  Вот корпус-исполин, а вот и этаж диагностики. Занимаю очередь, затыкаю уши 'каплями' плеера. Я - извне, я - 'над'.
  
  Чу! Сестричка, выкрикнув глашатаем имя, просит войти. Обстановка кабинета все та же, ничуть не изменилась и процедура.
  
  - С контрастом, или без? - спрашивает женщина-специалист, - И где снимки?
  
  В задумчивости чешу котелок, поскольку снимки забыл, да и на контраст денег нет.
  
  - Простите дурака, - говорю, - можно ли обойтись без снимков и прочих вспомогательных средств?
  
  Тетя ворчит, но соглашается. Сестричка помещает под аппарат, улетучивается, и вот тут меня накрывает - поджилки трясутся, зубы стучат. Будто бы снова слышу щелчок реле, что переключает черные и белые полосы.
  
  - Есть подозрения на рецидив, - говорит женщина-специалист после процедуры, - проконсультируйтесь с лечащим врачом.
  
  - Как же так? - мямлю я, - ведь в лотерею же выиграл...
  
  - К нейрохирургу все вопросы, - повторяет суровая женщина и просит закрыть дверь с той стороны.
  
  Мало-помалу ураган эмоций сменяется штилем ярости, понимаю, куда лежит путь - к обманщикам!
  
  
* * *
  
  В рьяном порыве пронзил поликлинику, ворвался в кабинет нейрохирурга (очередь если и была - расступилась). Прием вел Тихоня, и я все ему высказал, все припомнил! Тот, однако, и бровью не повел.
  
  - Это еще ничего не значит, - сказал он, - приезжай через месяц-другой, повторим диагностику. Тогда и динамика прояснится.
  
  Слова умудренного старца внушили надежду, и я успокоился. Сходил к Петру, выслушал вальс с той же пластинки - мол, еще рано о чем-либо говорить, ждем в новом году. Беда в том, что иголку порой заедает, и пластинка ходит по одному и тому же кругу...
  
  
* * *
  
  Новый год встречал на работе, после боя курантов навестили друзья. Подобно Борису Николаевичу, торжественно объявил, что ухожу. Вопреки ожиданиям, большого резонанса новость не вызвала: товарищи повздыхали для вида, да продолжили хлестать шампанское.
  
  'Безусловно, нужно двигаться к цели, - думал я, когда все разбрелись, - вопрос в том, какой ориентир верен, а какой - лишь фантом?'
  
  Сам того не ведая, подобрался к важному вопросу - вопросу различения. Будто в глазах снова начало двоиться, и один путь вел в сторону зерен, другой - в сторону плевел. Увы, свернул я не туда.
  
  
* * *
  
  Итак, за январь полностью разрулил канцелярию, отработал положенные две недели, и вьюжным месяцем февралем отправился в бой. Проверка снова дала непонятку, и было предложено лечь на стационар. Скрежет зубовный, наждак холода по спине, но я согласился.
  
  

Часть 3. В конце тоннеля тьма

  
  

Глава 1. Моя ладонь превратилась в кулак

  
  Автовокзал, путь до больницы, больничный двор, регистратура - отклик по нулям. А вот в корпусе ?2 нервы разошлись: поднимаясь по лестнице, ощутил себя арестантом с прицепленной к ноге гирей. Память являла самое резкое, самое грязное, самое дергающее... одно слово - болото!
  
  Старшая сестра оказалась на месте, никуда не делся и Петр. Ему я попытался всучить небольшой презент, собранный родителями, а именно бутылек коньяка да коробку конфет. Но врач лишь выставил вперед ладони (мол, делу - время, а 'барашку' - инкогнито).
  
  - Как угодно, - буркнул я, да вместе с этим пакетом и заселился.
  
  В палате - два пациента, оба преклонного возраста. Один дедуля был в прострации и напоминал Любушкина в ипостаси факира (как выяснилось позднее, в болото его отправила супруга, приложив по лысому кумполу чугунной сковородой). Другой оказался городским, жена и дети развернули лагерь на добрую половину палаты.
  
  - Была операция, - поведала супруга, - но у мужа подвело сердце, и до конца ее не довели. Не знаю, что теперь делать - никто не хочет брать огонь на себя...
  
  Повздыхал, посочувствовал, но что могут значить тысячи слов?
  
  
* * *
  
  Еще раз прошел томографию, результаты опять оказались какими-то смутными. Со снимками Петр носился, как курица с яйцами, заявил по итогу, что соберет на следующей неделе консилиум. Раз такое дело, стал отпрашиваться на выходные, и получил разрешение. До Евгена - рукой подать, к нему и намылился. Оставался один вопрос - что делать с презентом? После недолгих раздумий решил вручить его все же другу, а не врачу.
  
  Однако, стоило, собравшись, выйти из палаты и начать красться, как попал на Петра. Нейрохирург находился в легком подпитии (видимо, в стане полубогов шло какое-то возлияние), показал на фойе - мол, пройдем, - и начал накидывать варианты.
  
  - Если решение не в твою пользу, - говорит, - поставим пластинку на проблемное место, заместим хрящ...
  
  'Пропатчат', - подумал я, и неожиданно пришла злость.
  
  Захотелось идти напролом, делать наперекор, не по правилам. Если бы шла речь о трейлере к этому эпизоду, то очень подошел бы фильм 'Достучаться до небес'. Человек сам выбирает неверную дорогу, цепляет на ней дерьма, но обвиняет во всем Бога. Конечно же, ведь именно он у руля! И начинаются акции протеста с попыткой доказать свою независимость. Свобода? Как по мне, так кабала, иго и гнет. Отвернувшись от Света, ты всего лишь остаешься с Тьмой один на один. Много ли навоюешь при таком раскладе, надолго ли хватит? Вопрос риторический.
  
  И вот тут появляется две альтернативы: либо ты упираешься рогом, и разрушаешь себя до конца, либо просишь Бога помочь. Коренное отличие Света от Тьмы, на мой взгляд, как раз в этом и кроется. Тьма, использовав, выбрасывает, будто шприц, Бог же принимает любым, даже перепачканным в свинячьем навозе. Это не умещается, не укладывается в голове, и на смену логике приходит катарсис.
  
  
* * *
  
  Кстати, о Евгене. Друг не терял времени даром: подыскал съемную хату, уплатил за два месяца вперед. На эту самую квартиру и отправились, как только ваш покорный прибыл. Товарищ вызвонил несостоявшуюся свою зазнобу, а также пригласил еще одну девушку, коллегу по работе, с горячим именем Любовь. Та поразила прямо в сердце, и я, пойдяв разнос, послал к чертям 'сухой закон'.
  
  'А жизнь-то налаживается', - подумал я, как тот бомж из анекдота, обнаружив неподдельный интерес и со стороны Любы.
  
  Встречу с ней расценил, как знак судьбы - двигаешься, мол, в верном направлении, парень, не отступать и не сдаваться. К концу посиделок мы с Любой уже торчали рядышком, держались за руки, и были, так сказать, немножко влюблены.
  
  На следующий день (точнее, вечер...) все повторилось, за тем лишь исключением, что в разгар веселья похитил королевну. Не спорю, форсировал события, однако, разговор тет-а-тет был необходим.
  
  - Как видишь, потрепало, - начал я без лишних преамбул, - поэтому не ищу сиюминутного.
  
  Люба ничего не ответила, лишь крепче сжала руку, и, ободренный, я продолжал:
  
  - Без шуток, в понедельник решается судьба, исход может быть не в мою пользу, и отсюда вопрос: разбегаемся сразу, или же продолжаем шоу, во что бы то ни стало?
  
  - Конечно, я с тобой, - сказала она негромко, и уговор скрепили поцелуем.
  
  Счастье было близко, очень близко, все фишки сгреб, поставил на консилиум.
  
  

Глава 2. Такой приказ неизвестен судьбе

  
  Понедельник, морозное утро, из маршрутки сыплется горох пассажиров. Я - одна из горошин, прохожу серыми корпусами, поднимаюсь в палату, залегаю на скрипучую шконку в ожидании приговора. Чувств нет, как нет и предчувствий, усталость давит к земле. Петр не входит - врывается, говорит возбужденно:
  
  - Требуется повторная операция. Рецидив.
  
  Слов снова нет - молчу, сраженный известием. А лечащий все говорит, все распинается.
  
  - Хотелось бы побыть одному, - говорю.
  
  Невероятно, но Петр проявляет такт, удаляется.
  
  Дальнейшие мои действия? Оттягиваю висящий на шее крестик, разъединяю цепочку. Какое-то время думал, не смыть ли железячку в унитазе, но все же решил поступить без лишнего пафоса, и просто убрал в сумку.
  
  - Нет в тебе прока, - бросаю с обидой, - если в самый нужный момент отворачиваешься...
  
  
* * *
  
  Из больницы вышел где-то после обеда, крепкий мороз обжигал щеки. Воткнув в уши затычки плеера, врубил на полную громкость. Тут во внутреннем кармане что-то задергалось - вибрировала мобила. Вытащив наушники, услышал мелодию мамы, с большой неохотой ткнул кнопку приема.
  
  - Привет! Все хорошо? - спросила она, будто услышала из далекого далека, как меня рвет на части.
  
  - Нет, - отвечал я угрюмо, - все абсолютно нехорошо.
  
  Рублеными фразами доложил обстановку, мама расплакалась.
  
  - Ну, может, не надо никаких операций, - причитала она, - у тебя же ничего не болит?..
  
  - Душа у меня болит!.. Прости, не могу говорить...
  
  Мысли крутились ледяным вихрем, складывались в имя-символ - 'Любовь'.
  
  - Ты издеваешься надо мной, - прошептал я в лазурь зимнего неба, - Дал подержать алмаз, и сразу же отбираешь... Зачем тогда вообще была нужна эта встреча?!
  
  Небеса, как и следовало ожидать, не ответили.
  
  
* * *
  
  Бреду без всякой цели обледеневшим тротуаром, у одного из широченных домов - сталинской еще постройки - обращаю внимание на скукоженного человечка. Дядя в возрасте, интеллигентного вида, но какой-то потрепанный, тусклый. Раньше бы проскочил мимо, и не заметил бы - теперь же остановился, выключил плеер, потянул из уха наушник.
  
  - Помощь не требуется? - спрашиваю, - может, чего подсказать?
  
  В глазах мужичонки появилась надежда, осипшим голосом он произнес:
  
  - На ту бы сторону перебраться... - и указывает на дорогу с оживленным движением, - в магазин...
  
  Без лишних слов подхватил горемыку под руку, в жуткой неспешности пересекли проезжую часть. Гастроном, винно-водочный отдел, продавщица обжигает пренебрежительным взглядом. Дядя вручает приобретенную пол-литру мне, поскольку сам, такие дела, боится упасть да растрескать. 'А ведь могу его кинуть, - забирается в голову подленькая мыслишка, - и уйти прямо с бутылкой...' Тут же накатывает злость - и на себя, и вообще на низкую людскую природу. Беру дядю в охапку, проделываем обратный рывок в экстремально-ускоренном режиме.
  
  - Бывайте, - говорю, желая проститься, - не попадайте.
  
  - Э, нет, - отвечает горемыка, - доведи до квартиры. Я же и на лестнице могу завалиться...
  
  Доводы звучат разумно, тяну лямку дальше, пусть и сам уже не рад, что ввязался.
  
  
* * *
  
  Тот самый сталинский дом, затхлый подъезд, этаж эдак пятый.
  
  - Может, заглянешь? - спрашивает дядя на своей площадке.
  
  - Почему бы и нет, - отвечаю.
  
  Вопреки ожиданиям, встречают меня не голые стены, а обычный такой совдеповский интерьер. Проходим в гостиную, где товарищ, собственно, и обитается. В роли стола - две составленные впритык табуретки, на них громоздятся консервные банки, пакеты быстрой лапши, порезанный на четверти хлеб. Усевшись на диван-кровать, интеллигент просит водку - отдаю артефакт. Понравилось, что мужик не стал вырывать бутылку из рук, хлестать прямо из горлышка - нет, он совершенно спокойно накатал стаканюгу, выпил как воду, схоронил затем 'пузырь' под подушку.
  
  - Ну, рассказывай, - предложил он, обретя твердость в голосе, и меня, что называется, прорвало.
  
  Рухнув на стул с гнутыми ножками, стянул шапку, явил шрам, поведал историю несчастливой любви. Я говорил и плакал, утирал слезы, и снова вещал. Дядя с вниманием слушал, изредка, к месту и не очень, вставлял комментарии (типа все у нас с Любой будет еще хорошо, что у Солженицына вообще был рак, но он его победил, что еще скверная штука туберкулез, но помогает собачий жир, и тому подобные темы). Я выговорился, и, действительно, полегчало. Мужичок выпил еще, а затем рассказал, как и сам пересекся с болотом.
  
  Он и правда имел ученую степень (как и в случае с Иваном, я попал в самую точку), в прошлой жизни преподавал в ВУЗе. В годы бесшабашной юности поехал поднимать целину, где и повстречал свою единственную и неповторимую. Назад они уже вернулись вместе, поженились, нарожали детишек. Все это время - душа в душу, как две половинки. Там и серебряная свадьба, а за ней беда - у супруги отказали почки.
  
  - Год она жила на искусственной, - вздыхает мужичок, - я исправно платил за аппарат. Все ждали донорскую, да не дождались... А когда ее не стало, я не выдержал - спился.
  
  Говорил он тихо, без эмоций, и это было гораздо страшнее, чем если бы кричал, брызгая слюной. Теперь же ситуация и вовсе сложилась аховая - добрые детки пытались отсудить жилплощадь (ведь непутевый папаша мог по пьяной лавочке угробить хоромы в элитном районе!). Ничего личного, как говориться, бизнес есть бизнес.
  
  Неожиданно я понял, куда хочу пойти. Поблагодарив интеллигента за душевный разговор, откланялся. Он уговаривал остаться, потрещать еще, но было уже недосуг.
  
  
* * *
  
  А отправился я к Успенскому собору. Будучи студентом, много раз замышлял его посетить, но все как-то не доходили руки (точнее, ноги). Что же, время пришло.
  
  Ступени лестницы отвесно уходят вверх, вспоминается текст 'Кипелова':
  
  
Хэй, жители неба! Кто на дне еще не был?
  Не пройдя преисподней, Вам не выстроить Рай!
  
  Рядом с собором пристроилась церковная лавка - конечно же, заглянул. Торговали образки, свечи, душеспасительные книжки да прочий фимиам.
  
  - Сколько не вышвыривай менял из храма, а воз все там же... - ворчу под нос, приобретая свечу покрупнее (как будто размер здесь мог иметь значение).
  
  В самом соборе шла какая-то реставрация - стояли стремянки и леса, так что к иконам протиснулся не сразу. Каким святым свечу поставить, о чем просить, я не ведал, остановился у иконы Богородицы. Поджег своего гиганта, начал искать, куда бы приспособить, и выясняется, что не влезает ни в одно гнездо! Я его и так потыкаю, и эдак - нет, не судьба. Народ уже коситься, на ум лезет верблюд, 'не могущий пролезть через игольное ушко'. Но вот наконец нашел, пристроил - уф, гора с плеч.
  
  'Я заблудился, запутался... - просьба - не просьба, молитва - не молитва, - не знаю, где Свет, а где Тьма, где хорошее, а где плохое. Прошу, укажи путь, вытащи из болота'.
  
  Нет, на меня не снизошло откровение, ангелы не затрубили, не посыпалась манна небесная, однако же, просьба была услышана. Сужу о том по тому, как развивались события дальше.
  
  
* * *
  
  Пока добрался до больничного двора, город уже укутался в стылые сумерки. Нарезая круги меж корпусами, набрал номер Любы, сунул мобилу под шапку. Решил я так: расскажу все, и если для нее ни о каких серьезных отношениях речь все же не идет, то отдаю себя на растерзание эскулапам, если же нет, то пошлю болото ко всем дексонам (ничего не скажешь, ловко выкрутился - переложил ответственность на хрупкие девичьи плечи). Она выслушала, поохала, но высказалась в том смысле, что и для нее это тоже серьезно. Еще она посоветовала не глупить и лечь на операцию - да только кто ее уже слушал!
  
  Не знаю, быть может, в те смутные времена я был немножко не в себе: будто агент Малдер, не доверял никому, в каждом видел предателя. Вот как, например, мог полагаться я на Петра, если однажды он уже просчитался? Потому и распрощался с ним холодно. С нездоровой такой маниакальностью я старался не оставить в больнице ничего своего - даже жвачку не выплевывал! Сел на маршрутку до того городка, что становился все роднее и ближе, а с транспортного средства завалился прямо к зазнобе. Деньжата имелись, гнал ей пургу, думал устроиться в контору к Евгену, а там - авось рассосется, авось пронесет?
  
  Март - целый месяц! - я сохранял темп, а вот к апрелю силенки истаяли (испортилось зрение, ну, и прочие знакомые симптомы). Игра обещала обернуться провалом, но я все хранил хорошую мину. Конечно же, окружающие видели мое состояние, увещевали, но я никого не хотел слушать. На одном крыле дотянул до мая, а там пошел в штопор.
  
  

Глава 3. Ты видишь неверный свет

  
  Своего рода контрольным выстрелом стала еще одна книжица, за авторством Ю. М. Иванова, а звался сей великий опус 'Как стать экстрасенсом'. С тех пор прочно уверен: мы действительно можем притягивать вещи и обстоятельства мыслями. Так вот, книжка содержала несколько методик самоисцеления, и я с воодушевлением за них взялся, но вместо спасения едва не врезал дуба. Приведу это место, ибо важно.
  
  11.5. Исцеление на расстоянии, самоисцеление, метод 'Я - проводник'
  При исцелении на расстоянии нужно мысленно представить себе пациента и обстановку, в которой он находится. Затем, ритмично дыша, вообразить, что прана при каждом выдохе переносится через пространство и воспринимается пациентом. Эффективность сеанса увеличивается, если целитель и пациент договорятся каким-либо способом о времени сеанса. Тогда пациент, находясь в расслабленном состоянии, должен мысленно представлять, как прана, посылаемая целителем, входит в его тело и производит оздоравливающее воздействие.
  
  При самоисцелении с помощью пранического дыхания нужно заполнить свои чакры свежей праной, а затем распределить ее по своему организму одним из двух способов:
  1) осуществляя полное йоговское дыхание; на вдохе прану накапливать в солнечном сплетении, а на выдохе посылать прану в больную часть тела;
  2) при наложении рук на больное место направлять в это место прану из кончиков пальцев.
  Следует сказать, что при исцелении и самоисцелении не следует посылать прану в те части тела, где имеются опухоли. Посылаемая в опухоль прана может способствовать ее увеличению (здесь лучше использовать состояние медитации - представлять, как красные кровяные шарики свежей крови, поступающей к месту опухоли, рассасывают ее, раздирая ее структуру на части).
  
  К сожалению, с НЛП ознакомился гораздо позже, и когда осваивал раздел 'Субмодальности', волосы топорщились дыбом. Какой ужастик описан в этой брошюре, и какое насилие я над собой совершал! Концентрировался не на исцелении, но на болезни - каждый день ее себе представлял. А потому жизненно важно в наше перенасыщенное информацией время иметь своего рода фильтр (в качестве вводной могу порекомендовать книгу И.Н. Мелихова 'Скрытый гипноз. Практическое руководство').
  
  
* * *
  
  Аккурат в день связи и радио приняли на новое место работы. Камнем преткновения оставался медосмотр, и было решено, что лучше я его пройду в родном райцентре. Дорога домой вышла тяжелой во всех отношениях: автобус пришлось ловить на трассе, да и потом, полдня с пересадками по жаре. Пока добрался, уже шатало - координация не в зуб, один глаз уходит куда-то в сторону... Тем не менее, накрыло только к вечеру. Как это было? Начал натуральным образом заговариваться, но до конца так и не вырубило: затемнения и просветления накатывали волнами. Помню, как отец вызывал скорую, как прибывшая по вызову санитарка не придумала ничего лучше, чем закатать лошадиную дозу снотворного. Ночь продрых без задних ног, поутру же батяня притащил какого-то залетного невропатолога. Тот посмотрел в мои раскосые очи и констатировал:
  
  - Здоров!
  
  Сложно поверить, но я еще на что-то надеялся, заставлял отца бегать по врачам, заполнять обходной лист под новое место работы. Правый глаз практически уже не видел, но со стороны никто не замечал, и вместо того, чтоб остановиться, я все прикидывал, как бы половчее провести окулиста (безумие, сплошное безумие...). Благо, дядька-окулист не подкачал - накинул шлагбаум, когда я до него добрался, да и невропатологу люлей вставил (как выяснилось, гастролировали они вместе). Тот осмотрел меня еще разок, вздохнул:
  
  - Извини, пришла пора сдаваться...
  
  Лишь тогда надежда рухнула, а вместе с ней и весь мир.
  
  

Глава 4. Штиль! Сходим с ума...

  
  Состояние было до того пришибленным, что отцу приходилось вести за руку, но у местного гастронома он меня оставил, прислонив к стеночке, а сам отправился по продукты. Тут нарисовалась одна знакомая тетя - коллега с прежнего места работы, и, надо признать, совершенно некстати. Стала расспрашивать, как мне живется вдали от дома, хорошо ли устроился, и прочая, прочая. Я что-то отвечал невпопад, даже шутил, внутри же бушевали бури. Наконец тетя ушла, а батяня вернулся, и мы отправились домой.
  
  Дома начался реальный такой отходняк: пока папа рассказывал маме о происшедшем, я ушел в свою комнату, врубил погромче 'Арию'. Одна грустная песня сменяла другую, разобрал под них вещи, подготовленные к переезду. Вошла мама, посмотрела на это траурное действо, и, всхлипывая, удалилась. Словно бы издалека я услышал, как отец набрал номер, попросил пригласить Петра. Нейрохирург 'обрадовал', что свободных мест нет совершенно, и ждать придется, как минимум, еще месяц.
  
  
* * *
  
  То тягостное ожидание напоминало убийственный штиль: жрал колеса горстями, смотрел на мир одним глазом. Любовь не звонила, чему был только рад, ибо что мог я ей пообещать? Нет уж, пусть бежит прочь, пусть спасается! Для очистки совести набрал разок и Евгена.
  
  - Как продвигается комиссия? - поинтересовался он.
  
  - Никак она не продвигается, - отвечал я, - переезда не будет.
  
  Дружище разволновался, указал на то, что съемную хату один не потянет, что на работе аврал, и вообще, все очень плохо.
  
  'Странное дело, - подумалось с горечью, - я теряю ко всем дексонам последнее зрение, передвигаюсь зигзагами, а он беспокоится о квартире, работе, и прочей фигне... параллельные миры продолжаются!'
  
  Однако, винить было некого - всю эту кашу заварил сам. Каждого уверял, что прорвемся, проскочим, и теперь ни один даже помыслить не мог об ином результате. Я извинился за нервы, Евген - тоже, на том и распрощались.
  
  Под эту лавочку вспомнился один из вечеров на съемной хате, когда взялись с ним перечитывать армейскую переписку. Про свой откос я написал цветисто, даже с вызовом. Цитирую:
  
  <Теперь я знаю, чего хочу, и считаю, что служба в армии помешает раскрыть писательский потенциал. А если и не помешает, то затормозит, а я этого не хочу. И я готов платить любую цену>.
  
  Служили тогда как раз два года, и родилась догадка на грани бреда:
  
  'Вот она, твоя альтернативная служба! За что боролся, на то и напоролся...'
  
  
А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий;
  ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя;
  ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным.
  Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.
  (Мф. 5, 34-37)
  
  
* * *
  
  Состояние мое все ухудшалось: даже маломальское усилие вызывало теперь онемение правой стороны тела, и особенно правой руки (такой прикол: дефект слева, страдает же другая сторона). У этой болезни своеобразная боль - она тупая и ровная; будто знает, сволочь, что спешить совершенно некуда, и рано или поздно, но своего добьется. Доканывала неотступная тошнота, доканывало постоянное ожидание отключки...
  
  Наконец убийственный штиль закончился, подул легкий бриз. Машину мы нанимать не стали - договорились со 'скорой'. Беспокойная ночь, гремит набатом будильник, время собираться в дорогу. Снарядились, присели на дорожку, дождались звуков клаксона.
  
  

Глава 5. Шансы три к одному: 'красное', 'черное', 'ноль'...

  
  Поскольку путь не близкий, всерьез рассчитывал на новенький реанимобиль, парочку которых не так давно подкинули в поселок, да только у ворот стояла допотопная 'буханка'. Мама вела под руку, ибо в сумерках видел смутно, папа следовал впереди. Так втроем и загрузились в карету; поздоровались с пассажирами. Поджавшая губы тетя ехала проведать мужа, старичка с мотней шлангов из паха ждала операция, сопровождала его молоденькая сестричка. Он все шутил, балагурил, еще и не догадываясь, что направляется в последний свой рейс (на предстоящей операции дедуля прикажет всем жить долго и, конечно же, счастливо).
  
  Если амортизаторы у 'буханки' и были, то весьма хлипкие, но самый ужас для меня представляли скрежещущие тормоза (от их залихватского визга в голове взрывались ядерные заряды). Отец распахивал окно, устраивая сквозняки, но помогало слабо, и где-то на середине дистанции пришлось просить кучера сделать остановку, чтобы отдышаться. Помню, задело безучастие сестрички: меня, понимаешь, тут ломает и корчит, а ей - хоть бы хны! Тоже мне, белый халатик...
  
  Пусть худо и бедно, однако до областной больницы все же добрались. Народ рассредоточился по своим точкам, нас высадили у корпуса ?2. Батяня сразу же рванул на штурм регистратуры, а мы с мамой еще какое-то время приходили в себя, упав на лавочку. Роковой датой было седьмое июня; ровно год назад в этот самый же день я выбрался из болота, а вот теперь предстояло вернуться. У Стивена Кинга есть рассказ 'Чувство, которое словами можно выразить лишь по-французски'. Там верная мысль: 'Адом может быть вечное повторение одного и того же'.
  
  Ощущения описать сложно, но попробую. По весне у деревенской ребятни есть такая забава: поджигать сухую траву на полях. Горит она споро, живо, и после остается одна чернота. Нечто подобное и происходило в душе: оседал пепел несбывшихся надежд, черной дырой зияла апатия...
  
  Вернулся запыхавшийся папа, доложил, что Петр в отпусках, и пребудет там до середины июня. Покамест поведет Тихоня, так что будьте любезны. Маму снова прописали сиделкой, а батяня, после утрясания дел, отправился на той же 'буханке' домой.
  
  
* * *
  
  Без чувств я поднимался по лестнице со сколотыми ступенями, без чувств сидел в холле, без чувств вписался в палату. Две шконки, по обыкновению, были заняты, и расположились на них два ветерана: один после Чечни, другой - после Афгана (лет тридцати и лет сорока соответственно). Имена у ребят разные, но так как оба солдатики, дал им прозвище Тезки. С младшим все оказалось просто - ударили по голове в какой-то из потасовок, бывалый же мучился со спиной , и дважды в год проходил курс радоновых ванн. Как позже выяснилось, был он известен не только в отделении нейрохирургии, но и вообще в узких врачебных кругах, чем даже гордился (о причинах сей славы поведаю в следующей главе).
  
  'Тоже мне, супергерой, - размышлял я с негодованием, - нашел, с чего цвести и пахнуть!'
  
  Лето - горячий сезон; врачи убегают в стремительные отпуска, поток больных напоминает конвейер. Пока дождался операции, побывал на поруках едва ли не у каждого нейрохирурга, и тоже стал своего рода звездой.
  
  

Часть 4. В круге втором

  
  

Глава 1. Два угля остывшей злости

  
  Тем же днем, седьмого июня, наведались по мою душу юные окулисты, парень и девушка. Осмотр провели прямо в палате, запомнилась фраза парня:
  
  - Ух ты, посмотри, как нерв перекрутило!
  
  Девушка отреагировала тихим писком, мне же все было по широкому барабану. Они еще долго кружились, подобно воронам, ушли в каком-то щенячьем восторге.
  
  Как и следовало ожидать, господа нейрохирурги прописали много-много дексона (если быть точным, четырежды на дню). Продолжительное знакомство с гормонами, кстати, дало любопытный эффект: распушились ресницы, засурьмились брови, на лице пробился подозрительный пушок.
  
  'Того гляди, еще и физиология сдвинется! - лениво размышлял я, - одно лечим, другое - калечим...'
  
  Зрение меж тем утекало, словно сквозь пальцы вода. Поле все сужалось и сужалось, дойдя до крохотного островка размером с пятирублевую монету (через него, к примеру, мог разглядеть циферблат часов). Ни о какой самостоятельности речи, ясное дело, уже не шло.
  
  
* * *
  
  Однако, имели место быть и хорошие новости. Флюорография явила чистые легкие, и шланг в меня пихать не стали. Серьезно так поддерживали Тезки - будто боевого товарища. Согласно рассказам, афганца в боевых хорошенько потрепало - потерял как часть зрения, так и слуха. Дядя даже выпячивал грудь, что видит только на двадцать процентов.
  
  'Интересно, насколько тогда вижу я? - хотелось задать провокационный вопрос, - на сотые, на тысячные, на микроны?'
  
  Младший Тезка был менее потрепан, а на сон грядущий травил ужастики про чеченскую кодировку. Мол, и вшивали им что-то, и зомбировали, после чего солдаты напоминали берсерков. Как именно проходили процедуры, парень чудесным образом позабыл, но как-то раз, уже вернувшись на гражданку, угодил в потасовку, и его перещелкнуло. Принялся наш герой избивать окружающих, будто робот, сам с того испугался, почему и обратился на следующей день за консультацией к знакомому мозгоправу. Тот погрузил бойца в транс и тогда уже выловил из памяти недостающие фрагменты. Такие дела.
  
  
* * *
  
  Состояние было до того красочным, что в очередь на операцию поставили 'айн момент'. Сам Пушкин удостоил внимания мою скромную персону, просмотрел снимки, сказал, что как только, так сразу. Затем нагрянул и Петр; интересовался, хочу ли я, чтоб операцию делал именно он.
  
  - Не против, - отвечал я устало, - только бы побыстрее...
  
  Через недельку выписался Тезка молодой, а я узнал, почему Тезка старший так популярен. Был он, что называется, самородок ('консерваториев' не кончал, но руки - золотые). По молодости промышлял в Московии - возводил олигархам терема и замки, теперь же мастерил скорее не для денег, а для души. Каким-то хитрым образом врачи эту тему пронюхали, и заряжали теперь дядю по своим домам и дачам. Нейрохирургия имела с мастера наибольшую прибыль, оттого и принимала на льготных условиях.
  
  
* * *
  
  На улицу я уже не выбирался - лестничный марш оказался непреодолимым препятствием, и максимум, на что хватало, доползти до холла да постоять у распахнутого окошка. Звонили друзья и коллеги с прежнего места работы (последние, кстати, даже заслали вскладчину перевод), не давали закиснуть. Так, долго ли, коротко ли, и была назначена дата операции, а именно: понедельник, восемнадцатое число.
  
  

Глава 2. Ты должен не роптать, а терпеть

  
  Проснулся я с нехорошими предчувствиями, и они не обманули: еще до завтрака Тихоня сообщил, что операции не будет.
  
  - Почему? - вскинулся я.
  
  - Ночью в реанимацию доставили экстренного пациента, - был ответ, - придется подождать.
  
  Странное чувство переживаешь, когда собирал силы в кулак, мобилизовался, и вдруг узнаешь - представление отменяется. Будто проткнули воздушный шарик, со свистом вырвался воздух, и остался только ошметок резины. Настроение в тот день постоянно менялось - то накрывала дикая эйфория, то одолевали не менее дикие приступы депрессии, подумал даже: 'Именно так, наверное, и слетают с катушек...'
  
  
* * *
  
  В больничной палате встретил свой двадцать четвертый день рождения. Безусловно, ни разу еще не приходилось справлять днюху в столь 'располагающей' обстановке. В течение дня звонили друзья и знакомые, пожелание от них звучало только одно. Вместе с мамой и Тезкой вдарили по кефиру, закусили рогаликом, на чем праздничный стол и закончился. Затем был вручен подарок: мама, оказывается, успела сходить в церковь, приобрела крестик. Старый я так и не выбросил (пылился в сумке), но теперь попросил избавиться от безделушки. Новый же нацепил, и для меня он стал своего рода символом, знаком нового начала.
  
  На следующий день пришло время старшему Тезке выписываться - он долго и бурно прощался. Каким бы черствым и циничным я не стал от агрессивной болотной среды, а проняло, защемило сердечко. Встречаешь вот такого человека - простого, русского! - и продирает насквозь. Кто я ему? Лишь недолгий знакомый, попутчик в дороге, а он иначе не может, не приспособлен, и душа - нараспашку.
  
  
* * *
  
  Еще один эпизод из того периода врезался в память. Сидели как-то с мамой в холле, принимали кислородные ванны, и тут приводят под руку девчушку лет шестнадцати-восемнадцати. Молодой нейрохирург кричит, что у нее гематома, необходима срочная операция, а она нахохлилась, плачет, и никак не может сообразить, куда угодила. Махнув рукой, врач убегает, а девушка просит у меня мобилу. Даю 'трубку', пробую успокоить - мол, так и так, работают здесь профи, им откачать гематому - раз плюнуть. Но вот на том конце принимают звонок, бедняжка с рыданием объясняется, мерзкое слово 'гематома' никак не хочет соскочить с языка. Ловлю себя на мысли, что говорил с ней на болотном наречии, и, очевидно, только жути нагнал. 'Ты и сам уже болото, - шепчет гнусный голосок, - от души поздравляю!..'
  
  
* * *
  
  Прошло еще дней пять, и зрение оставило меня окончательно. Последний цвет спектра - мамины синие спортивки, что со временем обрели какую-то ядовито-фиолетовую сочность, а потом туман, один туман. Операцию еще несколько раз назначали и отменяли - теперь не хватало анестезиолога. Кто знает, как бы все повернулось, не посоветуй один нейрохирург сходить на поклон к главному врачу. Мама наведалась, и ее занесли в ежедневник. Как она потом рассказала, приняла ее женщина-заместитель, и поговорили они, как мать с матерью. Запись в ежедневнике значилась за датой: 'июнь, двадцать шестое'.
  
  

Глава 3. Линия жизни становится точкой

  
  День начался стандартно, чего я и опасался. Завыванием муэдзина разнеслись призывы кухарок на завтрак, в палату заглянула бойкая сестричка:
  
  - Сами пойдете, или вам принести?
  
  От одной этой реплики начала бить крупная дрожь. Ведь если можно есть, то не нужно делать наркоз, а если не нужно делать наркоз, то операция отменяется. Как и в случае с пьяницей-интеллигентом из сталинки, меня прорвало - прорвало на горячую, истовую молитву.
  
  'Да, я глупил и буянил, да, сам во всем виноват, - мысленно кричал я, - но, Господи, хочу быть полезен. Пусть лепта моя дешево стоит, все же прошу о втором шансе'.
  
  Как выглядит чудо, что я знаю о нем? Чудо приходит без помпы, без лишней экспрессии - раз, и готово. Это не шоу, не представление, случайные прохожие не понимают - понимаешь лишь ты.
  
  Мир словно бы на мгновение замер, а потом закрутился в обратную от краха сторону. Сначала в палату вбежал запыхавшийся анестезиолог, поинтересовался, не кушал ли я, и доводилось ли бывать под наркозом раньше.
  
  - Не кушал. Бывал.
  
  Затем влетели на белых крыльях Тихоня и Петр, затребовали снимки, посетовали, что я сильно зарос - необходимо, мол, быстренько оболваниться. Мама взялась за станок, потащила к умывальнику, справились в пять минут. А тут уже и сестрички: вталкивают каталку, укладывают, накрывают простынкой. По пути в операционную, конечно же, ничего не видел, и, стыдно признаться, испытал от этого облегчение.
  
  
* * *
  
  Лжет тот, кто утверждает, будто во второй раз не страшно. В какой-то степени оно даже страшнее - ведь теперь ты знаешь, что с тобой будут делать, представляешь отлично. Пока сражаюсь с этими представлениями, вкатывают в операционную, взгромождают на стол, в вену входит игла барбитули. Отключался тяжело, медленно - совсем не так, как в первый раз, но все же пустота пришла.
  
  Мои мытарства закончились, у родителей же все только начиналось. Мама ждала в фойе, батяня подтянулся чуть позже, добираясь до областной на перекладных. И, опять же, по-моему, имелся в том некий символ, что в самый ответственный момент они находились рядом, а не на отдалении, как в прошлый раз. Не могу даже представить, насколько была тяжела каждая секунда ожидания, через которое им пришлось пройти (мама не раз потом вспоминала самый напряженный момент, когда из операционной выскочил Тихоня, громогласно затребовав Пушкина на подмогу), но все обошлось, и вскоре вашего покорного слугу провезли на каталке к громоздкому лифту. Батяня ловко расплатился со всеми и укатил, ну, а мама отправилась в свою палату. Думаю, уснуть в ту ночь у нее получилось с трудом, если вообще получилось.
  
  

Глава 4. Белеет черная тоска

  
  Врать не буду - и во второй раз не случилось никаких астралов. Первым вернувшимся чувством снова был слух: с мобилы играла какая-то слащавая попса. Услышав до кучи женские голоса, принялся размахивать руками - вытащите, мол, раструб дыхательной груши из горла. Поняли меня совершенно иначе: вогнали в бедро гремучий коктейль (думаю, что анальгин+димедрол), после чего провалился в нирвану. Тем не менее, еще несколько раз просыпался от дикого рева и визга - очевидно, доставляли новеньких. Где-то там, посреди этих кошмаров, подумалось: 'Человек - самая живучая тварь... было бы желание жить'.
  
  
* * *
  
  Когда я очухался? Вроде бы к полудню следующего дня, и лишь тогда понял, что зрение так и не вернулось - сплошным полотном ходила белесая муть. Нет, я даже не огорчился, поскольку где-то в глубине души знал - именно так и будет. Женщина-врач, вняв мольбам, выдрала из глотки раструб адской машины (связки к тому времени разворотило порядком, и говорить смог только к вечеру). Наведался Тихоня, провернул перевязку, а часиков после шести заявились девчонки с нейрохирургии, загрузили на каталку и устроили большие гонки. Не знаю, быть может перед этим они хряпнули спирта, или типа того, ибо гнали повозку, как болид. Я цеплялся всеми руками и ногами, пытаясь не сорваться на крутых поворотах, а они дико ржали, и гнали еще быстрей...
  
  Что дальше? Да все по старой схеме: те же снадобья, те же процедуры, те же кислые мины врачей. Первое время за мной приглядывал Тихоня, затем, как и положено, Петр.
  
  - Пластик лег адекватно, - сказал он, - теперь все будет хорошо.
  
  Что касается приснопамятной послеоперационной палаты, то закинули на то место, где когда-то возлежал факир Любушкин. Шконку напротив занимал паренек моего возраста, со звучным именем Вован (в болото его отправили гопники, провернувшие схему через якобы друга, что, понятно, на порядок больней и неприятней). С этим парнем изрядно сдружились, как и наши мамаши. Еще одна койка досталась молодому юристу, угодившему в аварию на дождливой дороге. До кучи у парня была размозжена нога (наверное, в неменьшей степени, чем у знаменитого писателя Кинга в девяносто девятом); крепилось все на шарнирах и спицах, и как-то раз хирург с 'травмы' явился наставлять наших девчат, что вынимать, а что протирать. Родителям парня 'посчастливилось' в этом участвовать, и они, мягко говоря, выпали в осадок.
  
  - Только посмотрите, - рассказывал хирург с огоньком, - какой шуруп я ввинтил в берцовую кость! Да так даже в Израиле не могут! А колено, вы видите колено? Мое личное ноу-хау...
  
  Сам же я изо всех сил старался не рассмеяться - балагур этот весьма напомнил одного знакомого автослесаря. Еще вспомнился бородатый анекдот: '...левую руку - тюк! - я сказал левую... я сказал руку...'. Вот уж действительно, не бывает дыма без огня.
  
  
* * *
  
  Ночами видел сны - яркие, красочные, сочные - днем же приходилось мириться с урезанными возможностями. Первая ассоциация - танталовы муки (вот же оно, рядом, а фиг дотянешься...). Вторая - иные Лукьяненко. Инвалиды не чувствуют мир тоньше, но чувствуют иначе - другая система координат. Оттого не понимаю калек, пытающихся косить под полноценных - пустое дело, на мой взгляд. Что имеем - не храним, потерявши - плачем, однако, нужно не расстраиваться, а пристраиваться.
  
  Теперь непосредственно о слепоте. Ошибается тот, кто полагает, будто перед незрячим - пустой экран. Все не так просто (особенно, если дело касается черепно-мозговой травмы), а потому расскажу немножко про свои веселые картинки.
  
  
* * *
  
  Если поле зрения представить как квадрат, отчетливо видны две разделяющие его диагонали (то есть, имеют место быть четыре приблизительно равных треугольника). Все это дело не стоит на месте, и вокруг центральной точки происходит вращение - линии могут стать вертикально, а могут расположиться крест-накрест. В средней части левого треугольника осталась чувствительная к свету область, благодаря чему могу отличить день от ночи, а ложку от вилки. Само поле фактуру имеет мелкозернистую (вроде того же песка), первое время пылало молочно-белым, затем обрело спокойные серые тона. В послеоперационный период реально доставали квадратики (даже не квадратики, а срезанные верхушки треугольников), что своим поведением напоминали множащихся бактерий. Протуберанцами они выплескивались в область правого и верхнего треугольников, но, к счастью, со временем буйство это сошло на нет.
  
  И, наконец, финальным аккордом о том, как изменяются с потерей зрения другие чувства (взгляд изнутри). Слух становится острее, то факт несомненный, однако, имеется в том и обратная сторона: начинаешь пугаться любого резкого звука (о скрипе гвоздем по стеклу вообще молчу). С обонянием проще - оно устанавливается на среднюю отметку (нет слабых запахов, и нет сильных). Вкус тоже особо не меняется - что нравилось раньше, то нравится и теперь, разве что насыщаешься быстрее, так как ешь не глазами, но желудком. Наиболее же кардинальные изменения претерпевает осязание: думается, на некоем энергетическом уровне пальцы слепого напоминают щупальца осьминога - такие же гибкие, да с присосками. Они живут своей жизнью: постоянно ощупывают, гладят, трогают... Вообще, организм до того хитрая штука, что даже глубокие вмятины способен переворачивать и обращать выпуклостями - была бы воля.
  
  

Глава 5. И не знает боли, в груди - осколок льда

  
  Как только начал понемногу передвигаться сам, перевели в обычную палату. По своему расположению она оказалась антиподом палаты ?1 - находилась в конце противоположного крыла (что для меня, несомненно, было еще одним символом). В палате я особо не задерживался: то зависали с мамой в холле, то выползали во двор, да грелись на солнышке. Один из таких моционов прервал Петр, сей буревестник, и рассказал нам о результатах биопсии. Диагноз, в принципе, оставался прежним, но пошли вкрапления саркомы, а это уже рак. С мамой приключилась истерика, а я даже не покачнулся, ибо с некоторых пор поверил, уверовал. Как описать это чувство? Словно до того ты был один - пусть среди близких и любимых, но один - а теперь руку твою держит само небо. Для человека есть пределы, для Бога - нет; человек может испугаться, Бог - нет; и тебя буквально переполняет спокойная сила, поскольку Он - с тобой, а ты - с Ним. Уместно вспомнить 'Арию':
  
  
Ветру ты кажешься не больше песчинки.
  Ветер легко собьет с дороги, если в скитаньях ты одинок.
  Дай руку мне, здесь лишних нет!
  Время меняет тишину на цунами.
  Если ты будешь с нами рядом, силе твердынь не сбить тебя с ног.
  
  Петр воистину носился, как Гэндальф; побывал у онкологов, те решили, что 'химия' не требуется - хватит и радиологии. Тут же он приволок тетку с той самой радиологии - корпуса под номером четыре.
  
  'Все верно, - подумал я тогда, - дважды два - четыре...'
  
  Прочитав лекцию о целебной силе малых доз облучения, радиологичка настойчиво советовала повысить гемоглобин (ага, попробуй! После таких-то кровопотерь...). Вот на предмет 'поднять показатели гемоглобина' и стали уламывать эскулапов на поездку домой. Те не соглашались долго, и отпустили в итоге лишь на выходные. И то хлеб, как говорится.
  
  Перед самым отъездом наведались к окулисту - тетя попалась сердобольная, в подробностях рассказала про атрофию глазного нерва. Современной медициной, мол, не лечится (нервные клетки не восстанавливаются, и все такое), крепитесь. Под конец тирады она вообще сорвалась на то, что стоило бы попробовать китайскую медицину и чудеса Фэн-шуя, с мамой они даже поплакали.
  
  
* * *
  
  Итак, отчалили домой. Отскоблив корку грязи и пота, завалился на отдых. Наконец-то я спал на родимой кровати, на всем чистом! К сожалению, лафа закончилась быстро, я бы даже сказал - мгновенно.
  
  

Глава 6. На моей луне я всегда один

  
  В 'Икарусе' , как ни странно, размышлял об Икаре, и тут как тут старенькая арийская песня:
  
  
Кто видел Икара,
  Там, в синей дали?
  Крыл легкая пара,
  Сын грешной земли...
  
  Очень похоже на человека во Тьме: сначала гордыня и заоблачная самоуверенность, но силы тают, как воск, и происходит падение. А там уже как повезет: либо совсем в мясо, либо соберут, сошьют по осколочкам...
  
  На автовокзале столкнулись еще с одной проблемой - до ближайшего трамвая или маршрутки необходимо было пересечь как минимум две дороги с оживленным трафиком. Решили не рисковать и заказали такси. Дорого, конечно, но что же поделать. Водила домчал с ветерком, в качестве бесплатного приложения травил байки и анекдоты, потом стал распрашивать, как угораздило. На провокации не поддался, ответил саидовским: 'Стреляли'.
  
  Приехали. Таксист помогает выбраться, мама пристраивает на лавочку, а сама мчится в регистратуру. Странные чувства переживаешь, когда поводырь оставляет тебя одного; чем-то похоже на камеру-одиночку: вокруг - шум, крик, суета, а ты отгорожен, и не к кому обратиться. Но вот мама вернулась, вот ее рука, идем к нужному корпусу.
  
  
* * *
  
  В радиологии приняли славно , выделили палату на двоих - своего рода люкс, который опишу, так сказать, на ощупь. Где-то под потолком виднелась узкая полоса белого света, словно это был некий бункер; само же помещение делилось пополам внушительной поперечной балкой. В первом от входа отсеке располагался санузел, во втором - пара коек и стол (место меж шконками имелось немного - еще на одну такую же). Я попросил маму воткнуть в сеть заранее прихваченный приемник, покрутил ручку настройки, выловил 'Максимум' (хорошо запомнилась парочка нетленок той поры: 'Свежая кровь' Найка, и 'Припева нет' 'Ума2рман').
  
  Заиграл рок-н-ролльчик, я начал расслабляться, но тут дверь вышибли с ноги. На сверхзвуковой вошла радиологичка и сразу же обрадовала, что она - мой лечащий врач. Работала тетя по западной схеме, и я назвал ее про себя Иномаркой. Поясню, что имею в виду под 'западной схемой'. Такие врачи действуют сугубо по инструкции, и на послабление их не разведешь - тебя выслушают, посочувствуют, но курса не сменят. Однако же, есть свой плюс и в инструкциях: если с Петром вызова на томографию приходилось ждать с неделю, то Иномарка справилась за день. А что - закинула в прицеп, врубила 'нитро', и выгрузила уже под аппаратом! Просканировали, и прямо там поставили на бритом черепе косой крест зеленкой - ориентир для лучевой пушки.
  
  Затем Иномарка взялась за расчеты. Делала она их с таким умным видом, будто готовилась к защите диссертации. Мы с мамой гадали, во сколько времени процедура может вылиться; нейрохирурги сулили сеансов десять, но Иномарка выдала цифру тридцать два. Ничего не оставалось, как выпасть в осадок, ибо такими темпами дело обещало затянуться аж до середины осени...
  
  В качестве медикаментозных средств был прописан - что бы вы думали? - правильно, мой любимый дексон! По популярности, наверное, его могли превзойти разве что аскорбинка и физраствор. Еще потчевали фуросемидом, и это чудное средство буквально приковывало к унитазу. Стоило 'слить керосин' и доползти до койки, как организм снова звал до ветру. Для того, чтобы от таких приколов не отлетели почки, применялось контрсредство - аспаркам.
  
  Раз в неделю (а именно: в четверг) у пациентов бралась кровь на гемоглобин, и если отмечалось несоответствие, то облучение приостанавливалось до следующего четверга. Я эту фишку сразу приметил, ибо шансы договориться с Иномаркой отсутствовали вчистую. Обратился к Петру, тот посоветовал купить пилюли для беременных, и капсулы выручили - ни на одном 'контрольном пункте' я не срезался.
  
  Примечательно также, что работали в радиологии только настоящие русские женщины, что и коня на скаку, и в избу с радиацией. Кстати, об избах - пора обрисовать саму процедуру. Поутру приходила Иномарка и вела нас с мамой через пару коридоров, сцепленных буквой 'Г', к штаб-квартире, где заседали радиологички. Одна из дежурных сестер брала за руку и тащила через тамбур с настоящим винтовым замком к столу-верстаку; укладывала, согласно метке на черепе, и стремглав убегала. Заводился аппарат, приближался с гулом и воображение рисовало тестовую камеру из 'Half-life'. Через пять-десять минут я был совершенно свободен.
  
  Время в корпусе ?4 оказалось донельзя живучим, но и его удавалось убить. Спасал радиоприемник, выручали прогулки по больничным дворам. В выходные процедур не было - пациентам давалась передышка; пару таких уик-эндов мы с мамой еще выдержали, а потом стали мотаться домой. Пусть приходилось переплачивать за такси, добираться с пересадками, но то являлось наименьшим из зол. Иначе был велик шанс переселиться из радиологии прямиком в психдиспансер...
  
  
* * *
  
  В сентябре у мамы закончились все отпуска и отгулы, на дежурство заступил папа. Вот тут-то Иномарка и выкинула фортель. В понедельник, по обыкновению, лезем после долгой дороги в свой люкс, а нам сообщают, что он-де уже занят. Отец попробовал договориться по-хорошему, но Иномарка отрезала, что должны подвезти безнадежно больного, и на компромиссы не соглашалась. Пришлось обратиться к завотделением, та подопечную прищучила (мифического x-пациента, кстати сказать, так и не случилось, и, учитывая принципы Иномарки, не могу даже представить, что ее взъело).
  
  Батяня пошел дальше - попросил сменить лечащего врача. Просьба была удовлетворена и поставили нам бабусю 'чисто нашенской выделки', которую ваш покорный исключительно по аналогии прозвал про себя Ладой. С Петром они взялись оформлять меня на ВТЭК, сиречь группу инвалидности. Ничего особенного: приходили ухо-горло-носы и всякие другие сиськи-письки-хвосты, обследовали, писали в бумажку. Затем с Ладушкой-бабушкой скатали на комиссию; просторная тетя в просторном кабинете приняла нас с любезностью и даже расщедрилась на вторую группу.
  
  
* * *
  
  Как бы не тянулись дни в отделении, как бы не тянулись поездки туда и обратно, а все же курс был завершен. 'Что имеет начало, имеет и конец'. Домой вернулись зрелой осенью, в октябре.
  
  

Глава 7. Вот мой ответ - лютая месть!

  
  Не сразу отпустило растянутые в тонкую нить нервы, не сразу разжались сцепленные до хруста зубы. Быть может, нечто подобное чувствуют люди после войны: вроде бы нужно праздновать, нужно веселиться, а сил осталось лишь на бледную улыбку. Расслаблялся я приблизительно с месяц: слушал зомби-ящик и музло с компа, отсыпался и отъедался. Звонили друзья, приезжали - пусть их мало осталось, зато каждый был крещен боем и оттого бесценен.
  
  
* * *
  
  В декабре батяня потащил на очередную проверку. Под томограф я лег в состоянии блаженного ступора, а картинки снова вышли какие-то мутные. Папа разволновался не на шутку - сгреб в охапку, поволок к Петру. Тот снимки поизучал, затем затянул старую песню - дескать, еще рано о чем-либо судить и надобно выждать.
  
  Испугался ли я? Вовсе нет, ибо даже не верил, а знал, что все это - чушь. Именно та поездка кристаллизовала кредо: сражаться нужно не со щупальцами спрута, но с его головой, бить в самое сердце Тьмы, выкорчевывать корни. Пусть мои поползновения лишь капля в море, о стену горох, но то ли еще будет. Как у Бутусова поется:
  
  
Зерна отобьются в пули,
  Пули отольются в гири,
  Таким ударным инструментом
  Мы пробьем все стены в мире.
  
  О да, я буду зверски мстить! За каждую слезу мамы, за каждый седой волос отца, за все свои малодушные мысли. Таков уж мой выбор.
  
  
* * *
  
  А потом пришел Новый год и я радовался. Сердце согревало знание, что служба длиною в 2 года окончена, и пришло время служения.
  
  [2006, 2007]
  
  

Эпилог. Арык

  
  
1
  
  Один философ заметил, что талантливый человек тем и отличается от обычного, что ищет не как время убить, а как использовать. Сия сентенция всегда вдохновляла, вот и принялся искать способы по обращению той ситуации, в которую угодил, в дело. Перед испытаниями я как раз взялся за библию, но дальше Пятикнижия, увы, не продвинулся. Стал прикидывать, как бы работу с писанием продолжить, и вспомнил, что к читалке моей, второму 'Cool reader'у', прикручен голосовой движок. Усадил за настройки сестру и та программу обкатала. За месяц-другой я прорубил все то, что хламилось на жестком диске годами.
  
  Идем дальше? Идем! Родители подарили новый мобильник - в ипостаси модема пристыковал его к компу. Ознакомил маму с браузером, стали качать. И качать, и качать, и качать. В том числе, разумеется, и библию, с которой заводка началась. Так понемногу врубился, что мне, собственно, от жизни надо. Вышел на знакомого программиста, тот поведал о программе речевого доступа под 'Windows' (NVDA), выдал ссылки. Приведу их здесь на всякий пожарный:
  
  Официальный сайт: https://www.nvaccess.org
  Сайт Русскоязычного сообщества пользователей NVDA: https://nvda.ru
  
  Вот тут-то шарманка и закрутилась. Ибо, перефразируя Стивена Кинга, чтобы много писать, нужно много читать.
  
  
2
  
  В трудах праведных пришла весна, а вместе с ней и время очередного контроля. Оказавшись на верстаке, не дергался, не суетился, и результаты соответствовали: тетя сказала, что есть рубцовая ткань, затруднен отток ликвера, но отрицательной динамики не наблюдается. Заключение специалиста воспринял на удивление спокойно, а вот отца проняло.
  
  - Есть Бог на свете, - все повторял он, хлопая меня по плечу, - есть...
  
  Затем один друг подкинул фильм 'Секрет' (не знаю, можно ли его назвать эзотерическим), а другой подогнал целую библиотеку трудов по НЛП. О чем-то подобном давно уже догадывался, и зерна упали в подготовленную почву. И вот что еще вспомнилось в процессе прочтения - случай из детства, когда поймал на сетчатку злобный вирус из телевизора. Это была какая-то юношеская передача, вроде 'Марафон-15'. Веселые ведущие зарядили репортаж о детях-гидроцефалах, где были явлены картины реальных мучений. В память врезалась фраза, что до определенного возраста ни один ребенок не застрахован. Испугался я тогда до ужаса, плохо спал несколько ночей, и кто знает, быть может, именно этот страх стал тем семенем, из коего позже проросли 2 года?
  
  
3
  
  Болото словно бы опомнилось, навалилось всей силой, потянуло назад. Битва шла буквально каждый день, каждый час. Сложно сохранить самообладание, когда немеет то одна рука, то другая, ползаешь, будто вареный, и гнусом роятся скверные, нехорошие мысли. Тем не менее, держался, крепился, стоял. Никуда не делась и протянутая свыше длань - вцепился в нее, что есть мочи.
  
  Так пришло время очередного контроля, совпало оно с переоформлением группы. Как бы я себя не настраивал, а было страшно. На карту ставилось многое: чего стою я сам, чего стоит вся моя вера? Механизм журчал, как обычно, сестричка после процедуры не проронила ни слова. Специалист тоже долго молчала, но потом выдала:
  
  - Поздравляю, здоров!
  
  На этот раз проняло: облегчение мешалось со слабостью, и я прислонился к дверному косяку.
  
  
4
  
  После был ВТЭК. Прошел он по прежней схеме, лишь за одним исключением: тетя оформила первую группу, оформила бессрочно. Мыслей по дороге домой было великое множество, но одна вспыхнула особенно ярко: 'Сложно сразу перейти от пустынь бездуховности к оазису веры - необходимо промежуточное звено, своего рода арык'.
  
  - Вот оно, - сказал я себе, - этим ты и займешься.
  
  Звучит слишком пафосно? Пусть. Ибо мне в свое время не хватило как раз такого канала. Стало быть, если повесть поможет хоть одному человеку - уже написана не зря.
  
  

Приложение 1. Спасибы

  
  Первым пунктом идут благодарности врачам. У читателя может сложиться неверное впечатление, что отношусь к ним негативно - отнюдь. Как-никак, а именно руками нейрохирургов была спасена моя жизнь. Однако, медицину, построенную на махровом материализме, на мой взгляд, пора реформировать, ибо правит тела, но не души. А начинается все именно с духа...
  
  Огромные спасибы всему русскому року (в особенности группам 'Кино', 'Ария', 'Тараканы!', 'Кирпичи'). Эта музыка вечна, ибо подстегивает тебя, возрождает из пепла. Действие ее сродни тому, когда бывалый воин орет салажонку где-нибудь на броске:
  
  - Вставай, гнида, вставай!
  
  И ты ползешь, ты стараешься, хотя, казалось бы, сил уже никаких.
  
  Завершу реверансы низким поклоном таким радиостанциям, как 'Русское радио', 'Maximum', 'Наше радио'. Ребята, вы не поверите, но тоже спасаете жизни! Скажем, такая вещь, как 'Апельсин-шоу', на весь день заряжала хорошим настроением, в зародыше гася уныние и хандру. Знайте, вас слушают и вас слышат.
  
  

Приложение 2. O.S.T.

  
  [В облаке]
  
  1/1 "По дороге к Амстердаму" [Мара].
  
  Веди меня игриво,
  Не танец и не слова.
  Позволь мне быть заливом,
  Но в губы не целовать.
  
  Немного Мартини Россо,
  Ты пей его сама.
  И не задавай вопросов,
  А то сойдешь с ума.
  
  По дороге к Амстердаму я жива,
  Пока еще жива,
  С тобой еще жива.
  
  Мама, ты такая дама, рисовать,
  Тебя бы рисовать,
  Тихонько рисовать.
  
  Отправь мне пару писем,
  Быть может, они нужны.
  Кто менее зависим,
  Тот первым уйдет с войны.
  
  Налей мне немного виски,
  Я пью его сама.
  И не подходи так близко,
  Я ведь сойду с ума.
  
  По дороге к Амстердаму я жива,
  Пока еще жива,
  С тобой еще жива.
  
  Мама, ты такая дама, рисовать,
  Тебя бы рисовать,
  Тихонько рисовать.
  
  1/2 "Никудышный ангел" [Трофим].
  
  Я давно не летал во сне,
  Я забыл крылья в твоем окне.
  Вот они дрожат, облетая снегом.
  Ты теперь коротаешь век,
  Молча глядя на этот снег,
  Белый-белый снег под огромным небом.
  
  Ты не жди, не зови меня
  Ангел был никудышный я.
  Кто же знал, что судьба моя
  Окаянная?
  
  Кто же знал, что придет зима,
  Что она все решит сама,
  Оборвав полет ледяным покоем?
  И земли вековая твердь,
  То ли явь, то ли просто смерть
  Для сменивших высь на житье мирское.
  
  Все не так, все теперь не так.
  Вместо взмаха я делаю шаг,
  И бреду в снегу по следам прохожих
  В пустоту типовой мечты,
  Где теперь замерзаешь ты,
  Проклиная мир, на меня похожий.
  
  Ты не жди, не зови меня
  Ангел был никудышный я.
  Кто же знал, что судьба моя
  Окаянная?
  
  1/3 "Мама, мы все сошли с ума" [Кино].
  
  Зерна упали в землю, зерна просят дождя.
  Им нужен дождь.
  Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
  Ты увидишь, там все горит огнем.
  Через день будет поздно, через час будет поздно,
  Через миг будет уже не встать.
  Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.
  
  Мама, мы все тяжело больны...
  Мама, я знаю, мы все сошли с ума...
  
  Сталь между пальцев, сжатый кулак.
  Удар выше кисти, терзающий плоть,
  Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.
  Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.
  И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
  А кто-то так рад, кто-то так рад...
  
  Мама, мы все тяжело больны...
  Мама, я знаю, мы все сошли с ума...
  
  Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:
  "Руки прочь, прочь от меня! "
  Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?
  Что будут стоить тысячи слов,
  Когда важна будет крепость руки?
  И вот ты стоишь на берегу, и думаешь: "Плыть или не плыть?"
  
  1/4 "Утром" [Смысловые галлюцинации].
  
  Я хотел бы побыть один
  Утром в день моей казни,
  Почувствовать грань между "жить" и "не жить" -
  Я давно хотел внести ясность.
  
  Я смогу поднять исподлобья глаза
  И ответить взглядом на выстрел,
  Я смогу включить в себе тормоза
  И прожить этот миг не так быстро.
  
  Я боялся казаться напуганным,
  Я боялся казаться зажатым,
  Я боялся, что никогда не стану тем,
  Кем мог быть когда-то.
  
  Кто-то плачет от счастья,
  Кто-то смеется, упав.
  В жизни столько простых вещей,
  Для которых я слишком слаб.
  
  Если это когда-то случится,
  Если в этот день будет праздник -
  Я хотел бы остаться один
  Утром в день моей казни.
  
  1/5 "Ожидание лета" [Мишины Дельфины].
  
  Как странно - я умираю весной
  Под шорох растущей травы.
  Мое время уносят к дали морской
  Видавшие грязь ручьи.
  Ветер сдувает пыль с облаков,
  Строит свои дома,
  Я скоро, наверное, буду готов
  Отправиться жить туда.
  
  Как странно...я умираю весной...
  
  Как странно, я умираю весной,
  Не чувствуя боли ран.
  И то, что здесь называлось мечтой,
  Я скоро увижу сам.
  Жаркое солнце, ярким пятном,
  Череда знакомых мне лиц,
  Я улыбаюсь обветренным ртом,
  Умирая под пение птиц.
  
  1/6 "Rock'n'Roll мертв" [Наив].
  
  Какие нервные лица - быть беде;
  Я помню, было небо, я не помню где;
  Мы встретимся снова, мы скажем "Привет", -
  В этом есть что-то не то;
  
  Рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
  Рок-н-ролл мертв, а я-а;
  Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
  Рок-н-ролл мертв, а я еще нет...
  
  Отныне время будет течь по прямой;
  Шаг вверх, шаг в бок - их мир за спиной.
  Я сжег их жизнь, как ворох газет -
  Остался только грязный асфальт;
  
  Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
  Рок-н-ролл мертв, а я;
  Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
  Рок-н-ролл мертв, а я еще нет...
  
  Локоть к локтю, кирпич в стене;
  Мы стояли слишком гордо - мы платим втройне:
  За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал,
  За тех, кто никогда не простит нам то, что
  
  Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет,
  Рок-н-ролл мертв, а мы;
  Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
  Рок-н-ролл мертв, а мы...
  
  1/7 "С другими" [Кирпичи].
  
  Плавают разными стилями, тонут одним.
  Минус один - чьи-то розы на подоконнике.
  Тетка с косой на пороге - наверно за ним.
  Некредитоспособные люди отдают долг покойнику!
  
  Солнце, зима на исходе, воздух бодрит.
  Кладбище тихое - доброе место, возможно.
  Снег уже пахнет, ящик открыт.
  Женщины плачут - будь осторожен!
  
  Смерть это то, что бывает с другими!
  Смерть это то, что бывает с другими!
  
  Даже шуты иногда умирают всерьез.
  Я молчу на похоронах, как актер на прогоне.
  Репетируем. Скоро всем нам пиздос.
  Старые жирные свиньи в сером загоне!
  
  Смерть это то, что бывает с другими!
  Смерть это то, что бывает с другими!
  
  Кончено все! Мы зарыли в землю талант!
  Веники скоро завянут - плакать не надо!
  Мама нагнулась, поправила фант!
  Жди! И тебя поджидает засада!
  
  2/1 "Я - свободен!" [Кипелов]
  
  Надо мною - тишина,
  Небо, полное дождя,
  Дождь проходит сквозь меня,
  Но боли больше нет.
  
  Под холодный шепот звезд
  Мы сожгли последний мост
  И все в бездну сорвалось,
  Свободным стану я
  От зла и от добра,
  Моя душа была на лезвии ножа.
  
  Я бы мог с тобою быть,
  Я бы мог про все забыть,
  Я бы мог тебя любить,
  Но это лишь игра.
  
  В шуме ветра за спиной
  Я забуду голос твой,
  И о той любви земной,
  Что нас сжигала в прах,
  И я сходил с ума...
  В моей душе нет больше места для тебя!
  
  Я свободен, словно птица в небесах
  Я свободен, я забыл, что значит страх,
  Я свободен - с диким ветром наравне
  Я свободен наяву, а не во сне!
  
  Надо мною - тишина,
  Небо, полное огня,
  Свет проходит сквозь меня,
  И я свободен вновь.
  Я свободен от любви, от вражды и от молвы,
  От предсказанной судьбы
  И от земных оков,
  От зла и от добра...
  В моей душе нет больше места для тебя!
  
  2/2 "Последний герой" [Кино].
  
  Ночь коротка, цель далека,
  Ночью так часто хочется пить,
  Ты выходишь на кухню,
  Но вода здесь горька,
  Ты не можешь здесь спать,
  Ты не хочешь здесь жить.
  
  Доброе утро, последний герой!
  Доброе утро тебе и таким, как ты,
  Доброе утро, последний герой.
  Здравствуй, последний герой!
  
  Ты хотел быть один, это быстро прошло,
  Ты хотел быть один, но не смог быть один,
  Твоя ноша легка, но немеет рука,
  И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака.
  
  Доброе утро, последний герой!
  Доброе утро тебе и таким, как ты,
  Доброе утро, последний герой.
  Здравствуй, последний герой!
  
  Утром ты стремишься скорее уйти,
  Телефонный звонок, как команда "Вперед!"
  Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
  Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет!
  
  Доброе утро, последний герой!
  Доброе утро тебе и таким, как ты,
  Доброе утро, последний герой.
  Здравствуй, последний герой!
  
  2/3 "Я еду домой" [Тринадцатое созвездие].
  
  За горизонт ведет дорога-рука
  День догорел, я возвращаюсь домой
  Бродяга ветер разорвал облака
  Луна и звезды едут со мной.
  Встречай меня, город-герой -
  Твой вечный огонь не погас...
  Отметим встречу крепкой водой,
  Нога давит на газ!
  
  А я еду домой, домой!
  А я еду домой, домой!
  
  Тьма растворяет золотые поля,
  А резкий дальний свет мне бьет по глазам.
  Но где не хватит поворота руля
  Должны на помощь подоспеть тормоза.
  Куда ведет жизни зигзаг -
  Свинья не выдаст, бог не продаст!
  Домой дорога - дорога назад!
  Нога давит на газ.
  
  А я еду домой, домой!
  Я еду домой, еду домой!
  
  И не кончается надуманный спор
  Поверженных дорог и стертых резин.
  Пока в груди моей бьется мотор -
  Надежда есть на чистый бензин!
  Я рассеку вселенскую тень
  Лучами фар, родными для глаз,
  С друзьями встречу завтрашний день,
  Нога давит на газ.
  
  А я еду домой, домой!
  А я еду домой!
  
  2/4 "Джедаи" [Кирпичи].
  
  Это возвращение джедаев, нас опять ожидают.
  Мир у наших ног, ну что, поджигаем?
  Все не просто так, в моих словах конкретность,
  Засунь себе поглубже свою политкорректность.
  У меня нет задачи подбирать к тебе ключ,
  Я мужик, я угрюм, волосат и вонюч.
  Читал в желтой прессе, как низко я падал,
  Забей, передавай по кругу bottle.
  Здоровый образ жизни, элементарно, Ватсон -
  Трэш и угар, я люблю развлекаться.
  Семь лет веселья - что это было?
  Мы съели пуд соли, я и Данила.
  Джей уже в могиле, спи спокойно, друг милый,
  Чуви, да прибудет с вами сила!
  
  Мы рыцари джедаи, мы борцы со злом,
  темную силу завяжем узлом,
  нехорошие люди, разрази их гром,
  получат по башне огненным мечом.
  
  Помнишь, как бодрили дискотеки прошлого века?
  Сейчас стул, компьютер - и нету человека.
  Придурки засоряют сеть - поймал бы, дал бы в ухо,
  Люди поумнее не пишут в гостевухах.
  Смешное расстояние, четыре электрички,
  Сигареты есть, но кончились все спички.
  Это наш хвост и он меня достал.
  Смотри, смотри, Данила, не переключай канал.
  Это формат, я тут не виноват,
  Цензуры нет, зато есть гребаный формат.
  Нафиг нужно раздавать нам натужные респекты,
  Фирмы грамзаписи убивают проекты.
  Многострадальный мастер неврубону на table,
  Полная фигня, легче сделать свой label.
  Что ты думаешь, у меня миллионов тыщи?
  Я записал четыре пластинки, но до сих пор почти нищий.
  И я этому рад, я не лезу в чемпионы,
  Я как любил макароны, так и буду любить макароны.
  Если нет сигарет, то я ищу окурок.
  Да, я Вася В., чего уставился, придурок?!
  
  Мы рыцари джедаи, мы борцы со злом,
  темную силу завяжем узлом,
  нехорошие люди, разрази их гром,
  получат по башне огненным мечом.
  
  Так и живем, иногда бывает скучно веселится,
  Работа, работа, работа, зарплата, усмешка, виселица.
  Принцип производства - сами варим, сами мажем,
  Ты у меня еще попляшешь, будешь нашим, а для кого мы пашем?
  Мы сделаем так, чтобы бумажник стал толще.
  Таблеток мне от жадности, да побольше, да побольше.
  Друзей, конечно, не купишь ни за деньги, ни за славу,
  Но бизнес есть бизнес, не пить же всю дорогу отраву!
  Тусовку мы продолжим от начала до закрытия,
  Вскрытие показало, что чукча умер от вскрытия.
  Ха-ха-ха, как смешно, все схватились за животики,
  Но все то, о чем я пел, могут сразу убить наркотики.
  Заметьте, в этой песне я не ругался матом,
  Я и так понятен любому дегенерату.
  Я сделаю культур-мультур, меня только попроси,
  Мне кажется, что я умней других MC.
  
  2/5 "Вера" [Dolphin].
  
  Все. Не во что больше верить.
  Все. Некому доверять.
  Чем каждый третий жизнь свою будет мерить,
  Если каждый второй готов убивать?
  Если слезы весят меньше, чем платина,
  Если кровь каждого кипит препаратами,
  Если вместо бога какая-то гадина,
  А любовь к нему меряют только каратами?
  
  Ты просишь его дать тебе силу,
  Ты говоришь: "Не ведал, что делал", -
  А сам его уже давно втоптал в глину,
  А сам его давно уже предал.
  Терновый венок не рвет тебе голову,
  Руки твои гвоздями пробиты не будут,
  И в рот тебе не льют раскаленное олово,
  Когда ты сдохнешь - тебя все забудут.
  Нет, ты не тот, кто его распял,
  И даже не тот, кто держал его руки,
  Ты просто тот, кто ничего не сказал,
  Когда он за тебя принимал эти муки.
  Не будем спорить, кто праведен, а кто грешен,
  Никто не найдет себе спокойную старость,
  Просто каждый поступок должен быть взвешен
  Хотя бы чуть-чуть, хотя бы самую малость.
  
  Что ты от него хочешь?
  Он и так до хрена о тебе печется!
  Если даже слюною весь крест намочишь,
  Время твое назад не вернется.
  Тебе надо не верить, а веровать,
  Чтобы душа не металась плавником форели
  Никто не сможет ничего посоветовать,
  Когда встанешь лицом к последней своей двери.
  
  3/1 "Кукушка" [Кино].
  
  Песен еще ненаписанных, сколько?
  Скажи, кукушка, пропой.
  В городе мне жить или на выселках,
  Камнем лежать или гореть звездой?
  Звездой...
  
  Солнце мое - взгляни на меня,
  Моя ладонь превратилась в кулак,
  И если есть порох - дай огня.
  Вот так...
  
  Кто пойдет по следу одинокому?
  Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою.
  Мало кто остался в светлой памяти,
  В трезвом уме да с твердой рукой в строю,
  В строю...
  
  Солнце мое - взгляни на меня,
  Моя ладонь превратилась в кулак,
  И если есть порох - дай огня.
  Вот так...
  
  Где же ты теперь, воля вольная?
  С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь? Ответь.
  Хорошо с тобой, да плохо без тебя,
  Голову да плечи терпеливые под плеть,
  Под плеть...
  
  Солнце мое - взгляни на меня,
  Моя ладонь превратилась в кулак,
  И если есть порох - дай огня.
  Вот так...
  
  3/2 "Герой асфальта" [Ария].
  
  Твой дом стал для тебя тюрьмой
  Для тех, кто в доме, ты - чужой
  Ты был наивен и ждал перемен.
  Ты ждал, что друг тебя поймет,
  Поймет и скажет: "Жми вперед!"
  Но друг блуждал среди собственных стен...
  
  Горел асфальт
  От солнца и от звезд,
  Горел асфальт
  Под шум колес,
  Горел асфальт
  Ты чувствовал тепло,
  Горел асфальт
  Снегам назло.
  
  Ты сам решил пойти на риск,
  Никто не крикнул: "Берегись!"
  И ты покрасил свой шлем в черный цвет.
  Как зверь, мотор в ночи ревет,
  Пустырь, разъезд и разворот...
  Ты мстил за груз нелюбви прошлых лет.
  
  Запел асфальт
  Ты слышал каждый звук,
  Запел асфальт,
  Как сердца стук!
  Запел асфальт
  Ты был его герой,
  Так пел асфальт
  Пел за спиной!
  
  Был миг - ты верил в знак удач,
  Ведь ты был молод и горяч,
  Но твой двойник мчал навстречу тебе.
  Он был свободен, как и ты
  Никто не крикнул: "Тормози!"
  Такой приказ неизвестен судьбе.
  
  Горел асфальт
  От сбитых с неба звезд,
  Горел асфальт
  Под шум колес,
  Кричал асфальт
  Ты был его герой,
  Кричал асфальт
  Кричала боль...
  
  3/3 "Ангельская пыль" [Ария].
  
  На краю обрыва, за которым вечность,
  Ты стоишь один во власти странных грез.
  И, простившись с миром, хочешь стать беспечным,
  Поиграть с огнем нездешних гроз.
  Наконец ты счастлив, как никто на свете,
  Ангельская пыль тебя уносит вверх,
  Только ей подвластны и восторг, и ветер,
  В жидких небесах звучит твой смех.
  
  Ангельская пыль - это сон и быль,
  Безумец, беглец - дороги нет.
  Ты видишь неверный свет,
  Твой ангел зажег мираж огня,
  Он хочет убить тебя.
  
  На краю обрыва песня неземная,
  Музыка богов и голоса богинь,
  Ты паришь над миром, но торговец раем
  Вынет душу из тебя за героин.
  Ты устал быть птицей и сорвался камнем,
  Рухнул с высоты, спасаясь от судьбы,
  На краю обрыва вновь летят на пламя
  Сотни мотыльков-самоубийц.
  
  3/4 "Штиль" [Ария].
  
  Штиль... Ветер молчит,
  Упал белой чайкой на дно...
  Штиль... Наш корабль забыт,
  Один, в мире, скованном сном...
  
  Между всех времен,
  Без имен и лиц
  Мы уже не ждем,
  Что проснется бриз!
  
  Штиль... сходим с ума,
  Жара, пахнет черной смолой.
  Смерть одного лишь нужна -
  И мы, мы вернемся домой!
  
  Его кровь и плоть
  Вновь насытят нас,
  А за смерть ему
  Может, бог воздаст!..
  
  Что нас ждет?.. море хранит молчанье,
  Жажда жить сушит сердца до дна,
  Только жизнь здесь ничего не стоит
  Жизнь других, но не твоя!
  
  Нет, гром не грянул с небес,
  Когда пили кровь, как зверье...
  Но нестерпимым стал блеск
  Креста, что мы Южным зовем...
  
  И в последний миг
  Поднялась волна,
  И раздался крик:
  "Впереди Земля! "
  
  3/5 "Красное,черное,ноль" [Трофим].
  
  Моя Женщина служит у Бога крупье
  В казино "Мимолетный каприз".
  Где, при входе, у стражи висит на копье
  Моя никудышная жизнь.
  
  Я ее по привычке оставил в залог,
  Получив за нее три гроша.
  И молюсь, чтобы мне хоть чуть-чуть повезло.
  Ведь это последний мой шанс.
  
  Светом потчуя тьму
  Стонет древняя боль.
  Шансы три к одному:
  "Красное", "Черное", "Ноль"...
  
  Моя Женщина создана ради меня,
  Этот факт мной оценен вполне.
  Все бы было прекрасно, но день ото дня
  Мы никак не сойдемся в цене.
  
  И поэтому я снова ставлю на кон
  Свою жизнь, свою душу и плоть.
  Но за мною, увы, только мой Рубикон,
  А за нею стоит сам Господь.
  
  Светом потчуя тьму
  Стонет древняя боль.
  Шансы три к одному:
  "Красное", "Черное", "Ноль"...
  
  Моя Женщина помнит, как плачет земля
  Под копытами бранных коней.
  И святые костры, и кресты на полях
  Во имя заоблачных дней.
  Ей во век не забыть, как куражился бес
  Обольщая везением нас.
  И как гулко закрылись ворота небес,
  Когда я сыграл первый раз...
  
  4/1 "Ласты" [Dolphin].
  
  Вот тебе моя кожа, земля, вот тебе мои кости
  Глаза впавшие - два угля остывшей злости.
  Кровь холодна, но такая же красная
  Пускай трава ею напьется
  Пускай возьмет силу мою напрасную
  Цветами алыми пускай взорвется.
  
  Я отдал тебе все, что брал на время
  Уже не в силах себя лелеять
  Ведь я теперь вроде семя
  Яма вырыта - пора сеять!
  Мне не страшно, обидно может быть,
  Что не успел ни с кем проститься
  Так получилось, что все уже прожито
  И я могу теперь только сниться.
  
  4/2 "Кровь за кровь" [Ария].
  
  Древний град Иерусалим
  Давлеет над тобой,
  Понтий Пилат.
  Ты готов сорваться в Рим,
  Махнуть на все рукой,
  Забрав с собой солдат.
  Ты устал от этих лиц,
  От чужой, неискренней земли.
  Боль тупая бьет в висок,
  Дню мучений выпал срок.
  
  Кровь за кровь!
  В том воля не людей, а Богов.
  Смерть за смерть!
  Ты должен не роптать, а терпеть.
  Здесь твой ад!
  Ты знаешь - нет дороги назад.
  Пей свой яд!
  Пей, прокуратор Понтий Пилат.
  
  Над Голгофой траур мглы,
  Ты чувствуешь беду,
  Ты сам не свой.
  Меж солдат, от зноя злых,
  Твоих решений ждут
  Два вора и святой.
  Он безумен, видит Бог,
  Виноват, лишь в том, что одинок.
  Но ты шепчешь приговор,
  Иудейский царь распят, как вор!
  
  Кровь за кровь!
  В том воля не людей, а Богов.
  Смерть за смерть!
  Ты должен не роптать, а терпеть.
  Здесь твой ад!
  Ты знаешь - нет дороги назад.
  Пей свой яд!
  Пей, прокуратор Понтий Пилат.
  
  В серебристый сон
  Ты бы с ним ушел
  По дороге вечных звезд.
  Над простором строгих гор
  Ты бы перед ним
  На колени встал,
  Не стыдясь ни слов, ни слез.
  Кто любил - тот и распял...
  
  Ты хотел найти покой
  На дне озерных вод,
  Понтий Пилат.
  Ты стал сам себе судьей,
  Но смерть твоя не в счет
  Для вечной Силы Зла.
  Дьявол помнит о тебе,
  Он в Страстную Ночь
  Идет к воде,
  Жаждет смыть с тебя позор,
  Но все тщетно до сих пор.
  
  Кровь за кровь!
  В том воля не людей, а Богов.
  Смерть за смерть!
  Ты должен не роптать, а терпеть.
  Здесь твой ад!
  Ты знаешь - нет дороги назад.
  Пей свой яд!
  Пей, прокуратор Понтий Пилат.
  
  По дороге вечных звезд.
  Над простором строгих гор...
  
  4/3 "Свобода" [Сергей Шнуров].
  
  Только когда плывешь против течения,
  Понимаешь, чего стоит свободное мненье.
  Звенья собираются в длинные цепочки,
  Линия жизни становится точкой.
  
  Строчки и дни, стежок за стежком,
  Шьют твое дело с душой и огоньком.
  Здесь, за решеткой, начальник - полковник,
  Моя свобода - это радиоприемник.
  
  Я свободен словно птица в небесах,
  Я свободен, я забыл, что значит страх.
  
  Быть другим - это значит быть всегда одному.
  Выбирай, что тебе - суму или тюрьму.
  Никому просто так не дается свобода,
  Из нее нет выхода, и в нее нет входа.
  
  Сода для того, чтобы чай был черней,
  Понятно? Тогда и себе налей.
  Я участвую в каком-то сидячем марафоне,
  Хорошо, есть приемник в магнитофоне.
  
  Я свободен, словно птица в небесах,
  Я свободен, я забыл, что значит страх.
  
  Чай, папиросы, ответы на вопросы,
  Допросы, опять допросы.
  Мой приемник - односторонняя связь,
  Тире и точки, арабская вязь.
  
  Я не могу сказать, но зато я слышу,
  Я видел, как крыса становится мышью.
  То, что не стереть, как сильно ни три,
  Свобода - это то, что у меня внутри.
  
  Я свободен, словно птица в небесах,
  Я свободен, я забыл, что значит страх.
  
  4/4 "Художник" [Dolphin].
  
  Смотри, он будет рисовать картину,
   Уже нанес на полотно грунт.
   Смотри, как он надменно держит спину,
   Готовясь на холсте рассыпать красок бунт.
   Закатом палевым стоит любуется,
   В руках желание, в глазах печаль,
   Листва опавшая с травой целуется,
   Так много прожито, так мало жаль.
  
   Смотри, он открывает краски,
   В одно мгновенье прерывая долгий плен,
   А в тюбиках давно нет яркой сказки,
   Она засохла, превратилась в тлен.
   И кисть посыпалась ресницей тонкой,
   Масло вытекло из пузырька,
   И на холсте пустыней звонкою
   Белеет черная тоска.
  
   Он думал, что всегда успеет,
   Он строил дом, растил детей,
   Лечил жену, которая болеет
   И прятал деньги от чужих людей.
   Закатом палевым стоит любуется,
   В руках желанье, в глазах - печаль,
   Листва опавшая с травой целуется,
   Так мало прожито, так много жаль...
  
  4/5 "Осколок льда" [Ария].
  
  Ночь унесла тяжелые тучи,
  Но дни горьким сумраком полны.
  Мы расстаемся, так будет лучше,
  Вдвоем нам не выбраться из тьмы.
  
  Я любил и ненавидел,
  Но теперь душа пуста!
  Все исчезло, не оставив и следа,
  И не знает боли в груди
  Осколок льда.
  
  Я помню все, о чем мы мечтали,
  Но жизнь не для тех, кто любит сны.
  Мы слишком долго выход искали,
  Но шли бесконечно вдоль стены.
  
  Я любил и ненавидел,
  Но теперь душа пуста!
  Все исчезло, не оставив и следа,
  И не знает боли в груди
  Осколок льда.
  
  Пусть каждый сам находит дорогу,
  Мой путь будет в сотню раз длинней.
  Но не виню ни черта, ни Бога,
  За все платить придется мне!
  
  4/6 "На моей луне" [Мертвые дельфины].
  
  Снег сможет меня согреть,
  Ты помоги ему.
  Душу мою отпеть
  Здесь некому будет.
  Сном белым к тебе приду,
  В мысли твои войду,
  Там для себя приют найду.
  
  На моей луне я всегда один,
  Разведу костер, посижу в тени.
  На моей луне пропадаю я,
  Сам себе король, сам себе судья.
  
  Свет слабым лучом в окно,
  Сколько ему дано,
  Мне уже все равно,
  Но голос надежды вновь
  Машет своим крылом,
  Падая вниз дождем,
  И я опять вхожу в твой дом.
  
  На моей луне я всегда один,
  Разведу костер, посижу в тени.
  На моей луне пропадаю я,
  Сам себе король, сам себе судья.
  
  Блеск этих волшебных глаз
  Околдовал меня
  Будто бы впервый раз,
  Я их понимаю.
  Смерть я обниму рукой
  И только с ней одной
  Я поделюсь своей мечтой.
  
  4/7 "Ответ" [Король и шут]
  
  Опять ночь без сна.
  В окно смотрит луна.
  Наверное знает она:
  Отчего так мучают кошмары?
  
  Опять слышу я
  Сухой треск огня.
  И жена кричит моя,
  Год назад сгоревшая в кровати.
  
  Внизу мой сосед.
  Его слышен бред.
  Там в подвале потухший свет
  Стал причиной очень странной смерти.
  
  Муж рассерженный отомстит,
  А нечестны люди - их Бог простит.
  Ревность - это беда,
  А измена - ерунда.
  Так устроен наш белый свет:
  Там где двое - для третьего места нет.
  Только в стенах моих нету места
  Для этих двоих!
  
  Луна, ты не спишь,
  За мною следишь.
  То, что слышу я, ты услышь.
  Уничтожь, прошу, все эти звуки!
  
  Вот мой ответ - лютая месть!
  В доме их нет, но крики их есть!
  Вот мой ответ - лютая месть!
  В доме их нет, но крики их есть!
  
  2012
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"